Драконы Вавилона

12 КОМНАТУШКА В КОБОЛЬД-ТАУНЕ

— О'кей, о'кей, кто играет? — Нат кинул на столик карту. — Поставишь пятерку, получишь десятку, поставишь десятку, получишь двадцатку, если ты угадал! — Он кинул на столик вторую карту. — Угадай даму, чернявую даму, la reine de la nuit[48], и ты сразу выиграл! — Он кинул третью карту и по очереди все их перевернул. Две красные двойки и дама пик. — Сколько ставим, сколько ставим? Поставишь сорок, получишь два по сорок, поставишь пятьдесят, получишь сотню. Игра — проще нет, как сказал старый дед! Ставим, ставим? — Он поменял пару карт местами, поменял еще раз, поменял еще раз. — Одна из них уж точно брюнетка, выбери брюнетку, и ты победил.

Под навесом обшарпанного кинотеатрика «Рокси» собралась небольшая толпа. Здесь были в основном хобгоблины и хайнты с малой подмесью рыжих карликов. Вилл стоял в самой гуще толпы, притворяясь, что глазеет на карты, а сам исподтишка высматривал клиента. Из хайнтов получались отличные налимы: они были заранее уверены, что к концу недели окажутся на мели, и наблюдали за исчезновением своих денег со стоическим спокойствием. Карлики любили играть, но совсем не умели проигрывать. Как правило, они не стоили связанного с ними беспокойства. А вот хобы — те были прижимистые, но при этом очень азартные. Вилл уже присмотрел одного хоба, который держался позади толпы и скептически хмурился, однако было совершенно ясно, что мельканье карт его завораживает.

Какой-то хайнт протянул замогильно-бледную руку и уронил на столик две скомканные долларовые бумажки.

— Вот эта, — ткнул он пальцем.

— Так не эта, говоришь? — Нат перевернул бубновую двойку, — И не эта? — Двойка червей. — Ты выбрал даму, ты победил! Поставил два, получай четыре. Шевелитесь, шевелитесь, делайте ставки. Поставил десять, получил двадцать, поставил двадцать, получил сорок. Что тут у нас, что тут у нас?

Хлоп-хлоп-хлоп — перевернулись карты. Хайнт оставил четыре доллара на столе и снова выбрал карту. Нат перевернул соседнюю.

— Нет, там уж точно не бубновая двойка. Две карты, только две карты на столе, и одна из них точно выигрывает, поставишь пять, получишь десять. Играйте, играйте, кто больше играет, тот больше получает. — Он поменял две карты местами и поменял еще раз, вернув их в начальное положение.

Хайнт упрямо потряс головой и ткнул прокуренным пальцем в ту же самую карту. Вилл уже понимал, что из этого больше не вытряхнуть. Наверное, Нат пришел к тому же заключению, потому что он снова переложил карты и при этом незаметно сунул даму в карман, заменив ее второй червовой двойкой.

— Последнее предложение, будешь удваивать? Нет? Ну, тогда мы открываем… двойку!

Деньги отправились Нату в карман.

— Кто теперь, кто теперь? Много поставишь, много получишь, ну как?

Хоб начал уже поворачиваться, собираясь уйти, и никто из остальных к столу особенно не спешил, поэтому Вилл протолкался вперед.

— Кладем три карты — раз, два, три. Теперь перевернем их. Три, два, один. Ну так что? Двадцать — сорок, полсотни — сотня.

Дама лежала посередине. Нат поменял двойки местами, затем поменял местами даму с одной из двоек. Вил кинул на стол двадцатку.

— Эта, — сказал он и ткнул в среднюю карту.

По толпе прокатился страдальческий стон, ведь все они ясно видели, что дама с краю.

— Ты так думаешь? — ухмыльнулся Нат. — А вот на эту, — он указал на перевернутую даму, — поставить ты не хочешь? Нет? Ну ладно, тогда перевернем — раз, два, и кралечка моя.

— Ну конечно! — не выдержал соседний хайнт. — Дама, она же точно здесь, это же каждый видел.

— Слушай, друг, — вскинулся Вилл, — играй тогда сам, если ты такой умный.

Хоб напряженно наблюдал и никуда уже больше не хотел уходить. Он был уже почти уверен, что выиграть проще простого. Налим проглотил наживку. Теперь его нужно подцепить.

— Поставишь десять, получишь двадцать, поставишь двадцать, получишь сорок, — тараторил Нат. — Угадаешь даму — получишь вдвое, черные бледных всегда побьют. Двадцатка — сороковка, полсотни — сотня, все очень просто, просто, как короста!

Он бросил три карты на стол и, торжествуя, перевернул их лицом вверх.

— Дай-ка я взгляну на эту твою даму!

Вилл схватил карту со стола, придирчиво осмотрел ее с обеих сторон и положил на место. В этот самый момент Нат зажмурился, заслонил рот рукою и громко чихнул, а Вилл успел тем временем загнуть уголок дамы. Когда Нат сгреб карты со стола, ничего, как видно, не заметив, Вилл повернулся к хайнту, который был так уверен, что карта выбрана неправильно, и заговорщицки ему подмигнул. И налим прекрасно это видел.

— От дамочек — от них вся радость! Ставишь двадцать, получаешь сорок. Ну так что? Вот три карты, запомните получше. Теперь мы их перевернем, пару раз переложим. Ставишь двадцать, получаешь сорок — это если угадал. Ставишь полсотни, получаешь сотню, ну так что?

Вилл швырнул на стол весь свой бумажник. Хоб подбирался к столу все ближе и ближе, в глазах его горела откровенная алчность.

— Две сотни, что дама посередке. — Вилл указал на карту с загнутым уголком.

— Извини, друг, но предел пятьдесят.

Толпа угрожающе зарычала. Нат с испуганным видом вскинул руки вверх:

— Ну хорошо, хорошо! Сегодня, так уж и быть, играем без лимита. — Без всяких на этот раз прибауток он перевернул карты. — Ты выиграл.

Самодовольно ухмыляясь, Вилл забрал свой выигрыш и отошел от столика. Как только Нат снова завел свою песню, вперед с криком «Ставлю три сотни, что я угадаю даму!» протолкался хоб.

Налим попался на крючок, теперь его нужно подтащить.

— Ты хочешь сыграть? Так на сколько ты там сказал? Поставишь сотню — получишь две, поставишь три — получишь аж шесть. Угадай даму, и ты при деньгах. Чернявая дама, чернявая дама, чернявая дама. Черная краля, царица ночи, la reine d'Afrique[49], угадал и выиграл. Раз… два… три. Выбирай.

Налим уверенно ткнул пальцем в карту с загнутым уголком.

Нат тут же ее перевернул.

Теперь наступали сладчайшие мгновения, когда до налима доходило: он увидел картинку карты, уголок которой Нат успел загнуть, и эта была, конечно же, не дама, чей уголок Нат столь же незаметно успел распрямить. Налим увидел, как его деньги исчезли в кармане Натовой куртки. Налим понял, что его надули, перехитрили, выставили полным идиотом. А еще, и это важнее, до него дошло, что он не может обвинить Ната в жульничестве, не признавшись одновременно в своем собственном бесчестном поступке. От растерянности пополам со злобой челюсть хоба отпала, его рот превратился в большую букву «о».

С привычным уже проворством Вилл скользнул за спину налима, его рука сжимала в кармане короткую тяжелую дубинку. Так, на всякий пожарный. Однако в данном конкретном случае данный конкретный хоб только возмущенно развернулся и ушел по каким-то своим хобячьим делам.

— Делаем ставки, делаем ставки.

Вилл снова стал оглядывать толпу — и увидел, что прямо на него смотрит да еще при этом слегка улыбается благопристойного вида хайнт в благопристойном же костюме-тройке. Для уличного мошенника он был слишком уж дорого одет. От него не исходило вайбов, свойственных леворукому братству, и уж точно он не был налимом. Так что же он тогда такое?

Раздумья Вилла были прерваны пронзительным свистом. Свистевшая в два пальца Эсме стояла у перекрестка на мусорном контейнере и энергично размахивала руками. Убедившись, что Вилл и Нат на нее смотрят, она указала на хуаку в форме городской стражи, который только что прошел мимо нее. Нат мгновенно сгреб карты и деньги и пошел вдоль кинотеатра, ничуть не беспокоясь о складном столике, а зеваки и кандидаты в налимы, у которых, как правило, не было особых причин любить жандармерию, рассеялись по сторонам, Вилл же направился прямо к стражнику.

— Арестуйте этого негодяя! — потребовал он, яростно жестикулируя. — Он мошенник и проходимец, он выманил все мои деньги! — Бронзоволицый хуака попытался пройти мимо Вилла, но тот опять заступил ему путь. — Он не должен остаться безнаказанным!

— Да уберись ты, на хрен, с дороги, — прорычал хуака и оттолкнул Вилла в сторону.

Поздно, слишком поздно. Нат уже исчез в узком проулке между «Рокси» и соседствовавшим с ним москательным магазином. Стражник угрожающе двинулся на Вилла, но тот щеголял деловым костюмом и сногсшибательным репсовым галстуком, так что хуаке было не понять, можно начистить ему морду или стоит поостеречься, поэтому он ограничился словесным разносом и добрым советом больше не попадаться. А Вилл забрал Эсме, а так как его учительница музыки приболела, а тренер по фехтованию должен был драться на каком-то турнире, а значит, никаких уроков у него сегодня не было, они провели остаток дня в Дарул-эс-Саламских аркадах за игрой на механическом бильярде.

Вечером они, как обычно, встретились в заднем помещении «Крысиного носа», где Нат регулярно держал совет. Ловчилы и тролли, сутенеры, спреты и карманники, спанки, лабверкины и хобтраши приходили и уходили, хлопали друг друга по спинам, обещали друг другу мелкие услуги. Еле слышным шепотом передавали информацию либо (что чаще) пустяковую, либо (во всех прочих случаях) крайне сомнительную. Вилл крутил в ладонях недопитый стакан с пивом и слушал. За этот последний год он многому научился. Не только жульническим проделкам, посредством которых они с Натом набирали себе на мало-мальски сносную жизнь, но и просто обычаям этого города. Он узнал, что в Вавилоне «хрен ли ты уставился?» обозначает «привет», что «я, пожалуй, на тебя наеду» означает «дай мне десять долларов, и я буду смотреть в другую сторону», а «я тебя люблю» означает «снимай штаны и ложись на кровать, чтобы я могла зацапать твой бумажник и смыться».

Он узнал еще, что есть два вида магии: высокая и низшая. Высокая магия имеет дело с первоосновами бытия, и даже самое слабенькое, неумело наложенное заклятие может заполнить мелькающим «снегом» экраны всех телевизоров на мили вокруг. А потому любой, в том заинтересованный, мог быстро ее обнаружить. А вот низшая магия могла быть такой простой, как умение сдать нижнюю карту колоды вместо верхней или вытащить из уха монетку. При правильном исполнении обнаружить ее просто невозможно. Но если ты даже был настолько беззаботен, что дал себя поймать, у тебя, при достаточной доле нахальства, не говоря уж о сообразительности, всегда остаются шансы выбраться из этой передряги, используя в качестве оружия свой собственный язык. Так что в определенном смысле низшая магия была посильнее высокой.

Вот Нат — тот был насквозь пропитан низшей магией.

Но он ни в коем случае не был просто мелким жуликом. Нат проводил подготовительную работу — во всяком случае, он так утверждал — для какого-то крупного, рассчитанного на долгое время и сказочно доходного мошенничества. В каковых видах Вилл изводил почти все свое свободное время на бесконечные уроки: музыка, хорошие манеры, дикция, фехтование… Это последнее Вилл едва не бросил, увидев однажды, как неотесанный новичок, размахивавший шпагой словно шваброй, выбил клинок из руки его тренера. Но с другой стороны: «Это умение бесполезно, а потому высоко ценится, — как объяснил в свое время знаменитый фехтовальщик Сент-Вир[50]. — Если вы хотите убить благородного господина, воспользуйтесь пистолетом. Если хотите произвести на благородного господина впечатление, победите его в схватке на рапирах. Однако последнее гораздо труднее, и потому я советую вам учиться, учиться и учиться». Когда наступило временное затишье и никого, кроме них, в комнате не осталось, Вилл сказал:

— «Три листика», Нат, как-то приелись. Они стали привычной тягомотной работой.

— В чем-то ты, сынок, и прав. — Нат наклонился и заглянул под стол, где Эсме по бессчетному разу перечитывала свое собрание комиксов. — Ну как у вас внизу дела, бабуленька?

— В поряде, — рассеянно сказала Эсме.

— Так когда же мы все-таки… — начал Вилл.

Через стену просочился тот самый хайнт. Он был весьма представителен и буквально лучился богатством — костюм-тройка с парчовым жилетом, сплошь расшитым солнцами, лунами и знаками зодиака, золотые часовые цепочки, свисающие петлями из каждого кармана. Его кожа была лиловой, как спелая слива.

— Том Никто, старый ты негодяй! — Он протянул вперед широко разведенные руки. — Я тут случайно услышал, что ты снова в нашем городишке.

— Теперь, дорогой мой Салем, я Нат Уилк. — Нат встал, они обнялись и стали с чрезмерным, словно на сцене, жаром тискать друг друга. А когда их страсть немного улеглась, Нат сказал: — А это, Вилл, достопочтенный Салем Туссен, олдермен.

У политика было крепкое рукопожатие, и, глядя Виллу прямо в глаза, он не то чтобы подмигнул, но что-то вроде, словно говоря: все мы здесь жулики, а потому должны держаться друг друга. Виллу он сразу понравился, но доверия не вызвал ни на грош.

— Я тебя сегодня уже видел, — заметил Вилл.

— Знаю, знаю, — кивнул Туссен и снова повернулся к Нату. — Так почему я сюда пришел. Мне нужен белый парень, чтобы бегать по поручениям в деловой части города, где мои обычные курьеры могли бы вызвать малость повышенный интерес. Умеющий смотреть и умеющий молчать. Способный понимать и соображать.

— Ты хочешь сказать: без всяких заморочек, что там честно, а что нечестно.

Салем Туссен широко улыбнулся, сверкнув двумя золотыми зубами с гравировкой в виде дьявольских рун.

— Ты знаешь меня как облупленного!

— Мы с этим мальчиком работаем тут над неким делом, но мне еще нужно несколько месяцев, чтобы толком все подготовить. На это время ты можешь его забрать.

Вилл был уже слишком профессионален, чтобы высказаться вслух. Однако он все же взглянул на Ната с откровенным недоумением. Нат похлопал его по плечу.

— Ты, сынок, уже прилично заточен, — сказал он. — Теперь тебя надо малость отшлифовать.

По большей части Виллова работа состояла в том, чтобы, благопристойно подстриженным, в благопристойном костюме и вообще имея подчеркнуто благопристойный вид, бегать по всяческим поручениям. Он собирал у туссеновских избирателей заполненные налоговые декларации, доставлял троллеобразным функционерам кипы какой-то документации, фиксировал нарушения лицензионного законодательства, преподносил уходящим на пенсию секретаршам богатые коробки с засахаренным корнем Иоанна Завоевателя и рассеянно ронял на канцелярские столы конверты с тем или иным количеством двадцаток. Когда умирал кто-нибудь значительный, он приносил к задним дверям Храма Тьмы белого козла для жертвы Безымянным. Когда чей-нибудь там сынок попадал в армию или в тюрьму, он вбивал в нкиси-нконде, стоявший у Туссена в приемной, новый гвоздь за его благополучное возвращение. Он работал с избирателями из заселенных хайнтами районов вроде Джинни-Голла, Белутахатчи и Дидди-Ва-Дидди, где в барах не продохнуть от дыма, музыка играет хорошая и не дай тебе бог улыбнуться какой-нибудь шлюхе. Он вел переговоры с прожженными бюрократами из городского совета. Не все, что он делал, было абсолютно законно, но ничто из этого и не было явно преступным. Салем Туссен еще не проникся к нему полным доверием.

Как-то вечером Вилл на пару с Дохлорожим заряжал конверты, а тем временем Джими Бигуд[51] просматривал вместе с самим олдерменом список квартальных ответственных, вычеркивая замеченных в том, что они клали деньги на кампанию себе в карман, а в день выборов ничего не делали либо, что еще хуже, направляли голосование совсем не в ту сторону, потому что работали на противников. Дверь из кабинета Туссена в приемную была слабо прикрыта, так что Вилл через щелку слышал, о чем они там говорят.

— Прошлым августом дед Домовой окаменел, — говорил Джими Бигуд, — и теперь, чтобы вывести словаков, нам нужно подобрать кого-нибудь другого. Есть там некая вила по имени…

Дохлорожий перетянул толстую пачку конвертов резинкой и швырнул ее в тележку, стоявшую в дальнем углу комнаты.

— Третья! — констатировал он и тут же добавил: — Хочешь знать, отчего у меня в заднице свербит?

— Нет, не хочу.

— А свербит у меня оттого, что вот сейчас мы с тобою делаем одну и ту же работу, но я тут буду лизать конверты до скончания века, в то время как ты двинешь прямиком на самый верх, и ты знаешь, почему это? Потому что ты прилично выглядишь.

— Это просто расистское дерьмоплетство, — покачал головою Вилл. — Туссен никогда меня не повысит. Хайнтам нравится видеть, как фей шестерит для Главного Мена, но они в жизни не примут меня в роли своего советника. Ты знаешь это не хуже меня.

— Да, но ведь ты не намерен долго здесь жопу просиживать, верно? Через пару лет у тебя будет должность при Мэральности. Я ничуть не удивлюсь, если ты доберешься аж до Дворца Листьев.

— Ты или треплешь чего ни попадя, или совсем идиот. Потому что если ты всерьез, то нужно быть полным идиотом, чтобы распускать про это варежку. Будь на твоем месте Туссен, он бы сперва точно убедился, что я его друг и что, если я туда пролезу, он получит надежного союзника. А у него, у Туссена, нам еще учиться и учиться.

— Туссен — это старый пердун, только и знающий, что строить из себя рубаху-парня. — Дохлорожий понизил голос почти до шепота. — Мне нечему учиться у этого натужного бодрячка, напыщенного пустобреха…

Дверь кабинета резко распахнулась. На пороге стоял Салем Туссен с глазами, настолько закатившимися, что остались видны одни белки. Он вскинул руку и пустым, нездешним голосом сказал:

— Один из моих избирателей попал в беду.

И вообще в олдермене было что-то нездешнее. За долгие десятилетия, что он топтал кварталы Вавилона, соприкасался с его кирпичами и перилами, барами и борделями, бухгалтерскими конторами и подземными парковками, молекулы города насквозь пропитали его тело, а его собственные молекулы вошли в плоть и кровь города, так что между ними двоими уже не было разделения. Он был способен понимать настроения и мысли Вавилона, а иногда — вот как сейчас — город говорил с ним напрямую.

Туссен схватил свою шляпу, перекинул через руку пальто.

— Джими, — скомандовал он, — оставайся здесь и организуй насчет адвоката, со списком мы кончим потом. Дохлорожий, Вилл — вы, ребята, пойдете со мной.

И олдермен вылетел в дверь. Дохлорожий за ним последовал, чуть замешкавшийся Вилл бросился их догонять.

По совместительству Дохлорожий работал у Туссена шофером. Забравшись в «кадиллак», он спросил:

— Куда мы, босс?

— Кобольд-таун. Там хайнта повинтили за убийство.

— Думаешь, его подставили?

— А кой хрен разница? Он избиратель.

Кобольд-таун был округом со смешанным населением — и со всеми сопутствующими проблемами. Хотя по улицам слонялась масса хайнтов, над дверями большого дома, рядом с которым стояло несколько полицейских машин, висели, чтобы отгонять это племя, зеленые веточки укропа. Лимузин Туссена подъехал как раз в тот момент, когда полицейские волокли отчаянно бьющегося хайнта, на запястьях которого уже были защелкнуты наручники из рябиновой древесины. Он вертел головой, дробно стуча, как горохом в погремушке, бусинками, висевшими на кончиках его дредов, и орал во весь голос.

— Я ни хрена такого не делал! — орал он. — Говно это все, говно собачье! Вот увидите, я вернусь, и вам тогда всем не жить!

Глаза хайнта горели адским огнем, вокруг головы дрожало голубое призрачное сияние — верные признаки тех, кто ширяется хрустальной дурью. Вилла удивляло, что он еще может стоять на ногах.

Как только машина остановилась, Вилл выскочил наружу и открыл перед Туссеном дверцу. Туссен важно вылез и царственным жестом остановил блюстителей закона, а затем бархатным голосом обратился к их невольнику:

— Успокойся, сынок, я позабочусь, чтобы ты имел хорошего адвоката, самого лучшего, какого можно нанять.

Вилл раскрыл свой мобильный телефон, набрал номер и начал торопливо, озабоченно бормотать. Все это было чистое представление — он набрал прогноз погоды, а Джими Бигуд уже, без сомнения, связался с общественным адвокатом, — но в сочетании с присутствием Туссена этого представления хватило, чтобы хайнт притих и стал внимательно слушать.

— Ты только не лезь на копов, а то они тебя убьют, — заключил олдермен. — Тебе это ясно?

Хайнт молча кивнул.

В вестибюле двое полицейских разговаривали с привратником. При виде входящих хайнтов все трое заметно напряглись, но тут же расслабились, увидев, как Вилл возвращает на место веточки укропа, и облегченно разулыбались, когда узнали Туссена. Все это случилось в мгновение ока, однако Вилл успел заметить. А если заметил он, как могли не заметить его спутники? Как бы там ни было, олдермен величественно вошел, пожимая налево и направо руки и раздавая сигары, полицейские благодарно их принимали и прятали в карманы своих мундиров.

— Что за преступление? — спросил он.

— Убийство, — сказал один из копов.

Туссен удивленно присвистнул, словно это стало для него поразительной новостью.

— Какой этаж?

Они вызвали лифт, хотя лестница находилась рядом и подняться по ней было гораздо быстрее. Но Салем Туссен точно так же не мог подниматься по этим ступенькам, как не мог он сидеть за рулем своего автомобиля. Он должен был быть уверен, что вы понимаете, насколько он крупная личность, еще до того, как он похлопал вас по спине и угостил вашу лошадь кубиком сахара. Когда двери лифта разъезжались, Туссен повернулся к Дохлорожему и удивленно заметил:

— Ты какой-то как в воду опущенный. Что-нибудь стряслось?

Дохлорожий скованно, словно шея его плохо поворачивалась, помотал головой. Весь дальнейший путь он прошел, глядя прямо вперед и ни разу не сморгнув.

В промерзлой квартире работали два следака, оба из эльфов тилвит-тег, золотистые и остроухие, в длинных плащах, выглядевших так, словно их специально и очень тщательно мяли. Когда коп, стороживший дверь, пропустил пришедшую троицу внутрь, они раздраженно обернулись — и обреченно увяли, узнав олдермена.

— Шулпе! Ксисутрос! — Туссен хлопал по спинам и пожимал руки, словно пришел сюда выцыганивать деньги на избирательную кампанию. — Вы прекрасно выглядите, и ты, и ты.

— Добро пожаловать, Салем, на наше скромное место преступления, — сказал детектив Ксисутрос, щедрым жестом обводя комнату рукой.

Одно окно, полуоткрытое, и в него задувает зимний ветер. И подоконник, и вся стена под ним почернели от крови. Оконная решетка на месте и вроде бы цела. Зеркальный комод, кровать, щепки от расшибленного стула. От окна к распахнутой двери крошечной ванной тянется черный пунктир засохших капелек крови.

— Мне следовало заранее знать, что ты непременно здесь появишься.

На полу ванной распластался безжизненный боггарт. Его грудь была вспорота, а там, где прежде находилось сердце, зияла жуткая дыра.

— Кто этот жмурик? — спросил Туссен.

— Некто по имени Бобби Баггейн. Так себе, одно из низших разумных существ.

— Я вижу, что вы повинтили ни в чем не повинного хайнта.

— Слушай, Салем, не кати на меня баллон. Это дело, считай, закрыто, подшито и отправлено в архив. Дверь была заперта на ключ и еще на засов. Решетка на окне целехонькая, как и лапка укропа над ней. Единственный, кто мог сюда забраться, — это призрак. Он работает здесь охранником. Дрых у себя в полуподвале, там мы его и нашли.

— Хайнт. — Глаза Салема Туссена стали жесткими. — Так?

После кратчайшей из пауз детектив кивнул:

— Хайнт.

— Расскажи поподробнее.

— Около часа назад началась драка. Тупые удары в стену, треск ломающейся мебели. Посыпалось множество жалоб. К тому времени, как прибежала консьержка, тут все уже стихло. Она вызвала нас. Мы взломали дверь.

— Почему у консьержки не было ключа?

— Ключ у нее был, но Баггейн запер дверь на засов. Можешь себе представить, как завелась эта старая перечница.

— Почему над дверью не было защиты от хайнтов?

— Никакой необходимости, в вестибюле сидит охранник. Единственный хайнт во всем здании.

Тем временем Вилл пристально всматривался в участок стены над дверью.

— Здесь еле заметное, но все же пятно, словно была когда-то защита, а потом ее сняли.

— Ну и?… — повернулся детектив Шулпе, до того все время молчавший.

— Интересно, что же это за парень, который запирается на засов, а защиту над дверью снимает? Бессмысленно как-то.

— А как раз такой парень, который не любит ширяться в одиночку и приглашает иногда для компании своего приятеля хайнта. — Детектив Ксисутрос указал подбородком на комод, где лежали шприцы, жгуты и пустые ампулы. — По словам консьержки, эти двое так нежно дружили, что соседи держали их за пидоров. Олдермен, — повернулся он к Туссену, — если ты хочешь поставить нашу здесь работу под сомнение — валяй, флаг тебе в руки. Я только хочу сказать, что надеяться этому парню практически не на что.

— А Вилл ведь прав! — сказал Дохлорожий, направляясь к окну. — И еще одно обстоятельство. Вы только посмотрите, сколько крови на подоконнике. Здесь это все и случилось. Так какого же хрена он пошел потом в ванную? Кто-то вырвал у него сердце и потому он решил помыть руки?

Теперь оба следака смотрели прямо на него. Смотрели жестко и враждебно.

— Ты мало знаешь про боггартов, — возразил Ксисутрос. — Они ведь ребята очень живучие. Оторви такому голову, он и то проживет минут пять, а сердце… так это вообще ерунда. Да, именно это он и сделал, пошел помыть руки. Старые привычки — они очень устойчивы. Мы с того, собственно, и начали, что закрыли там воду. Я боялся, что в противном случае консьержка шлепнется в обморок.

— Но что же случилось с сердцем? — Дохлорожий обвел глазами комнату. — Куда оно все-таки подевалось? Вы же не думаете, что хайнт его съел? Или вы держите все наше племя за каннибалов?

— Да уберите же кто-нибудь, на хрен, этого Шерлока Холмса, — презрительно бросил Ксисутрос.

Салем Туссен взял Дохлорожего за локоть и подвел к двери.

— Почему бы тебе не погулять где-нибудь снаружи?

Лицо Дохлорожего стало пепельно-серым, он вылетел из комнаты в коридор и громко хлопнул дверью. Вилл тут же последовал за ним — он понимал, что это тоже входит в его обязанности.

Выйдя из здания, Дохлорожий сразу направился в проулок, куда выходило окно Баггейна. Судя по тому, что под окном не было ни пометок мелом, ни обрывков заградительной ленты, полицейские не нашли здесь никаких следов и улик. Да и сердце на тротуаре не валялось. Да, конечно, сердце могла утащить уличная собака или какой-нибудь случайный гонт. Только вот крови не было тоже, не считая пятна под окном и, может быть, капельки-другой, которых ночью и не заметишь.

— Так что же все-таки случилось с сердцем? — Не в силах устоять на месте Дохлорожий расхаживал взад-вперед. — Не могло же оно выпустить крылышки и улететь.

— Я знаю ровно столько же, сколько и ты.

— Ну, скажем, вот ты — Баггейн. Здесь, — Дохлорожий хлопнул ладонью по кирпичной стене, — у тебя окно. Ты стоишь там и смотришь на улицу. Я подхожу к тебе сзади. Мне нужно вырвать твое сердце таким образом, чтобы вся кровь осталась на подоконнике. Со спины мне до сердца не добраться. Если ты повернешься ко мне лицом, кровь брызнет на тебя и в комнату, а никак не на подоконник. Эти безграмотные детективы думают, наверное, что хайнт может ввести свои руки в спину Багтейна и вытолкнуть его сердце наружу. Только ведь так не получится. Два предмета не могут занимать одно и то же место в одно и то же время. Если я сделаю свои руки материальными, когда они находятся в твоей груди, я их, на хрен, все переуродую. Так что сзади он к тебе не подошел.

— О'кей.

— Но я уже говорил, что, если ты повернешься и я подойду к тебе спереди, кровь не попадет на подоконник. Значит, я должен быть между тобой и окном. Не знаю, обратил ли ты внимание, но на Айсе не было крови. Ни капельки. Зип. Нада. Если ты думаешь, что я могу вырвать чье-нибудь сердце, а затем сделать себя нематериальным так быстро, что брызнувшая кровь пролетит сквозь меня, то это вряд ли. Но даже если бы я и смог, кровь забрызгала бы и пол. Чего не было. Ну скажи мне теперь, могу ли я вырвать твое сердце так, что вся кровь попадет на подоконник?

— Не можешь.

— Благодарю вас. Благодарю вас. Совершенно верно. И я не могу, и никто не может.

— Ну и?..

— Есть во всем этом что-то очень сомнительное. Жульничество какое-то.

— Вроде?

— Я не знаю. — Руки Дохлорожего бессильно повисли. Казалось, что из него, как из проткнутого шарика, внезапно вытекла жизнь. — Не знаю, и все тут, — пробормотал он, еле ворочая языком.

— Дохлорожий, — прищурился Вилл, — с чего бы вдруг такая озабоченность? Ты назвал этого парня Айсом. Вы что, знакомы с ним?

Лицо хайнта закаменело и стало пепельно-серым.

— Больше чем знакомы, — сказал он убитым голосом. — Мы — родные братья.

Через улицу наискось светилась вывеска столовой, и они заказали там кофе. Дохлорожий смотрел в свою чашку, болтал в ней ложечкой, но пить даже не начинал.

— С Айсом всегда были сплошные неприятности. Он слишком любил улицу, любил наркотики, любил хулиганство и драки. Вот потому-то из него ничего и не вышло. — Он вытащил ложечку из кофе, осмотрел ее со всех сторон и положил на стойку. — А может, я просто чего-то не понимаю и это он замочил того боггарта. Может, и замочил.

— Ты прекрасно знаешь, что ничего такого он не сделал и сделать не мог. Ты сам же это и доказал.

— Ну да, но судью-то это не убедит?

Вилл был вынужден согласиться, что нет, не убедит.

— Вы с ним поддерживали связь? — спросил он после недолгой паузы.

— Не то чтобы часто. Я видел Айса пару месяцев назад. Он был обдолбанный в дупель и нес какую-то чушь про то, что ему все не перло, не перло, а тут вдруг крупно сорвал. Что скоро он будет курить сотенные сигары и таскать в постель тысячедолларовых шлюх. Звездел, конечно, но что-то за этим есть. Я сказал ему, убирайся на хрен, мол, слушать даже не желаю, что он там украл и где. Мой собственный брат. В последний раз, как я его видел, я сказал ему — убирайся на хрен.

Они немного помолчали.

— Не было ни слова, что они нашли там что-нибудь ценное, — заметил Вилл.

— Бывает, что копы суют то, что им приглянулось, себе в карман.

— Тоже верно. — Вилл обмакнул палец в кофе и начертал на линолеумной стойке Печать Озарения. Но ничто его не озарило. Он вздохнул. — А что бы делал в такой ситуации Большой Босс?

— Он? — горько усмехнулся Дохлорожий. — Стал бы, наверное, раздавать сигары.

— А что, — встрепенулся Вилл, — это же совсем не плохая идея. Там же, на улице, жуткая холодина. — Он посмотрел в окно, пересчитал полицейских и подозвал официантку. — Налей мне, пожалуйста, четыре больших кофе, сахар и сливки отдельно.

Покинув горестно ссутулившегося Дохлорожего, Вилл отнес картонный поднос через улицу, где четыре полицейских переминались с ноги на ногу и притопывали, чтобы совсем не окоченеть. Приняв щедрый дар, они поблагодарили его короткими кивками. У всех четверых была темная кожа, короткие рожки и что-то такое в лицах и поведении, ясно говорившее, что они и сами знают, что не быть им настоящими детективами, никогда не быть.

— Работаешь на этого призрака, да? — спросил старший из них.

— Да Салем, в общем-то, мужик в поряде.

Коп усмехнулся левой половиной темного, как старый дуб, лица:

— Ты то, что еще называют Гончая Хулана. Слыхал такое выражение?

— Нет, сэр.

— Это значит, что, если ты сидишь за рулем и он скажет гнать, ты выскочишь на обочину, встанешь на четвереньки и загавкаешь.

Копы дружно расхохотались. Затем трое из них куда-то ушли, оставив лишь самого молодого. Вилл вытащил пачку «Мальборо», предложил полицейскому, достал сигарету себе и чиркнул зажигалкой. Они докурили их почти до фильтра, не перекинувшись почти ни словом, а затем Вилл отщелкнул непотушенный окурок куда-то прочь. Полицейский поступил со своим иначе: отщипнул обуглившийся кончик и съел его. После всех этих прелиминарии Вилл перешел к главному.

— Этот самый Баггейн, — спросил он, — ты его знаешь?

— А его тут каждый знал. Хреновый мужик, очень хреновый. Чаще сидел, чем гулял на свободе. А вот девка его симпатичная. Бегала к нам в участок, чтобы внести за него залог. Маленькая, худющая, сисек почти никаких. Ты замечал, что этим здоровым громилам всю дорогу такие маленькие и нравятся?

— Кое-кто из соседей считал его пидором.

— Сказали б они это ему в лицо, а я бы потом на них посмотрел. Баггейн был профессиональным бойцом. Какое-то время он дрался под именем Дуллаган Бессмертный.

— С таким не пошутишь, — согласился Вилл. — А зал его близко здесь?

— До конца этой улицы и пару кварталов налево. «Ногой по яйцам», так называется эта контора, мимо никак не пройдешь.

Дохлорожий все еще сидел в столовой, Вилл не стал его беспокоить, а написал записку и положил ее на приборную доску «кадиллака». Вскоре он был уже перед входом в тренировочный зал атлетического клуба «Ногой по яйцам». Уж чему Вилл научился, работая на Туссена, так это входить в любую дверь с таким видом, будто имеет на это полное право. Вот так он вошел и сейчас.

В зале было темновато и пахло о-очень крутыми ребятами. Висели боксерские груши. В той стороне, где качали железо, кто-то натужно всхрюкивал, всхрюкивал бездушно и ритмично, как заводная свинья. Посреди зала был боксерский ринг. Какой-то мужик в весе тролля пританцовывал там на цыпочках, боксируя с тенью.

— Иди домой, мальчонка, — сказал людоед в необъятных размеров кепке. — Для тебя здесь нет ничего.

— Да нет же, сэр, я совсем не за этим, — без запинки откликнулся Вилл, подразумевая под «этим» то, что уж там подразумевал сам людоед. Олдермен успел научить его никогда не встречать агрессию лобовым отпором.

— Нет? Ты не хочешь накачать себе мускулы, раздобыть девчонку, измочалить в капусту того, кто тебя достает? — Людоед сжал и отпустил Вилловы бицепсы. — Вполне пригодны для дела. Только не здесь. Здесь серьезный клуб для серьезных бойцов.

— Нет, сэр, я здесь от олдермена Туссена. — Лицо людоеда ясно показывало, что он узнал это имя и отнюдь не впечатлился. — Я надеялся, что вы сможете мне что-нибудь рассказать о Бобби Баггейне.

— Этот прощелыга. Теперь-то он что там еще натворил?

— Его убили.

— Что ж, я ничуть не удивляюсь. Баггейн был, в общем-то, большое дерьмо. Мог бы подняться до середины рейтинга, но не желал напрягаться. Всегда где-то шлялся с этим своим корешем-призраком, а нужно было работать.

— Поговаривали, что они на пару занимаются темными делишками.

Это был выстрел наугад, но шансы попасть прямо в цель представлялись очень приличными.

— Что ж, и снова скажу, что я б ничуть не удивился. Такая горилла, как Баггейн, да еще с сообщником хайнтом, может всякого натворить. Заходишь, скажем, в ювелирный магазин, а как только продавец отвернется, воруешь ихнюю веточку укропа и заменяешь на копию из пластика. Выглядит точь-в-точь как настоящая. А ночью призрак туда забирается и отключает сигнализацию. А такой, как Баггейн, может и дверцу из сейфа выломать, и все, что там внутри, унести. Вот и в Виллидже, на этом складе, устроили нечто подобное. Месяцев шесть назад. Ушли с необработанным нефритом на многие сотни тысяч. Я хорошо запомнил, потому что как раз после этого Баггейн перестал к нам ходить и у меня появились подозрения.

— Сырой нефрит трудно продать, — скептически заметил Вилл. — В смысле, что если большую партию.

— Не так уж и трудно, если есть связи. А даже если их нет, с таким крупным делом можно обратиться как к посреднику к самому обычному барыге, переждав, конечно же, сперва, пока кипеш немного не утихнет. Сам-то я никогда в таком не участвовал, но понаслышке знаю.

— Ясно, — кивнул Вилл. — А эта его подружка — ты помнишь, как ее звать?

— Не-а. Дейра, Дейлия, что-то такое. А может, Даная. Я потому тут вообще что-то помню, что как-то спросил у Баггейна, кто она вобще такая — пикси, русалка или кто. И он сказал, что она — дайнер. Дайнер, а звать Деянира, вроде бы так. Это было для меня что-то новенькое. Я думал, что знаю все племена и расы, но в жизни не слыхал ни о каких таких дайнерах. Слушай, парень, у меня правда по горло дел.

— Не буду тогда мешать, — сказал Вилл. — Спасибо за помощь. — Он еще раз окинул зал взглядом. — Думаю, Баггейну лучше было остаться на ринге.

— Да нет, он на ринге не дрался, он дрался в яме.

— А в чем тут разница?

— Бой в яме ведется до смерти. Два бойца спускаются в яму, а вылезает только один. У Баггейна был счет три к двум, а потом он бросил.

— Каким таким хреном, — удивился Вилл, — у кого-нибудь может быть счет три к двум, если бой ведется до смерти?

Людоед широко ухмыльнулся. А затем объяснил.

Часом позднее Вилл, Салем Туссен и Дохлорожий стояли в темном проулке на задах городского морга и терпеливо ждали.

— Не совсем понимаю, — сказал Дохлорожий. — Я вроде бы знал все расовые типы от литовских ночных духов до тайских демонов испражнений, но ты говоришь, эта девица — кто?

— Дайнер, но это не порода, а должность. Дайнер — это служитель морга, ответственный за переноску и обмывание трупа. Кроме того, она помогает коронеру при вскрытии. Я навел по телефону справки, и эту неделю Деянира работает в ночь. Впрочем, я сильно подозреваю, что сегодня она уйдет с работы пораньше.

— Почему бы это?

— Это как раз сюда привезли тело Бобби Баггейна.

— Я думаю, мальчик, — твердым голосом вмешался Туссен, — что тебе пора бы рассказать нам эту историю целиком.

— Хорошо, — согласился Вилл. — Вот как я себе это представляю. Баггейн и Айс украли на пару чуть не целую машину высококачественного нефрита и договорились переждать шесть месяцев и только потом попытаться продать. Хранителем был Баггейн — думаю, он припрятал ворованное у своей подружки, но это не имеет особого значения, — и у всех у них было полгода, чтобы поразмыслить, насколько больше станет доля Баггейна, если он прикончит Айса. Возможно, Айс стал тревожиться об этом вслух. Тогда Баггейн идет к своему закадычному другу в его полуподвал, чтобы обо всем поговорить. Они выпивают, а может, и выкуривают немного крэка. Затем он предлагает ширнуться хрустальной дурью. К этому времени твой братец теряет всякое соображение, которого и прежде-то у него было маловато, и с радостью соглашается.

Дохлорожий уныло кивнул.

— Айс колет себя в вену первым, затем наступает очередь Баггейна. Только этот-то колется просто водой. Это очень просто устроить — ну какой наркоман заподозрит другого наркомана в том, что тот недодаст наркотика самому себе. Когда Айс отключается, Баггейн возвращается в свою комнату, снимает со стены веточку укропа и спускает ее в туалет. Теперь, когда его найдут мертвым, подозрение сразу же падет на того единственного в здании, который может пройти сквозь запертую дверь. На того, кого полиция сразу же и найдет.

— Так кто же все-таки убил Баггейна?

— Все это чистая подстава. Баггейн приоткрывает окно и убеждается, что его подружка терпеливо ждет в проулке. Все готово, все на месте. Теперь он инсценирует драку. Он кричит, ревет, барабанит в стены, расшибает стул. Затем, когда все соседи поднимают крик, чтобы прекратили безобразие, он подходит к окну, набирает в легкие побольше воздуха и голыми руками разрывает себе грудь.

— А он такое может?

— Боггарты очень сильны, это следует помнить. Кроме того, если проверить шприц, лежащий у него на комоде, я не удивлюсь, что в нем обнаружатся следы не дури этой, а морфия. Так или нет, но он вырывает из своей груди сердце и выкидывает в окно. Деянира ловит его в корзинку или там на расстеленное одеяло, так что кровь на землю не попадает. Теперь ничто не привлечет сюда внимание следователей.

— И она унесла его сердце.

— Баггейн скоро умрет, но у него есть еще в запасе пара минут. Он парень достаточно ушлый, чтобы не закрыть окно: на наружную часть подоконника попадет кровь, она может привлечь внимание. Но его пальцы сплошь окровавлены, а никак нельзя, чтобы детективы догадались, что все это сделано им самим, поэтому он идет к раковине и моет руки. К этому времени консьержка уже ломится в дверь. Ну, и он умирает. Все идет в точности по плану.

— Веселенький планчик, — пробормотал Туссен.

— Да. Дальнейшее вы уже знаете. Приходят копы, они все видят, они всему верят. Если бы не шум, поднятый Дохлорожим, мы бы никогда не узнали всего остального.

— Я? Да я же ничего не сделал.

— Понимаешь, все это сильно попахивало липой, но я не собирался вмешиваться в дела полицейских, пока не узнал, что это для тебя очень важно.

— Ты упустил самую важную часть, — заметил Туссен. — Зачем Баггейну нужно быть убитым? Как он сможет обратить это убийство себе на пользу?

— Да, меня это тоже ставило в тупик. Но когда боксер выбирает себе кличку Бессмертный, ты поневоле должен задуматься. А потом этот людоед рассказал мне, что у Баггейна был счет по схваткам в яме три — два, то есть он дважды уже умирал. Оказалось, что у Баггейна хрустальное сердце. Кусок хрусталя размером с добрый кулак. И как бы сильно он ни был изранен, это сердце может его починить. Даже после клинической смерти.

— А теперь его подружка ждет, когда привезут его тело, чтобы вставить сердце назад? — спросил Дохлорожий. — Нет, это бред какой-то, такого просто не может быть.

— Тсс, — оборвал его Вилл. — Думаю, мы все сейчас узнаем. Смотри.

Задняя дверь морга открылась, из нее вышли две фигуры. Меньшая помогала большей держаться на ногах.

Туссен улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, улыбнулся впервые за вечер. И поднес ко рту полицейский свисток.

После того как Баггейна и его подружку арестовали, Дохлорожий на секунду стиснул Вилла в объятьях и убежал организовывать освобождение брата. Вилл с олдерменом направились к лимузину, припаркованному в двух кварталах от морга. Вилла очень беспокоило, что будет, когда он скажет боссу, что не может вести машину, потому что не имеет прав.

— Отличная работа, мальчик, — похвалил его Туссен. — Я тобою горжусь.

Что-то в его голосе, а может, и легкая насмешка, с которой он покосился на Вилла, сказали тому больше, чем любые слова.

— Ты знал! — укорил его Вилл. — Ты все время знал.

— Может, и знал, — усмехнулся Туссен. — Но за мной было знание всего того, что известно нашему городу. И в любом случае это просто здорово, что ты сам во всем разобрался.

— Но к чему это все? Почему нельзя было просто сказать детективам то, что ты знал?

— Позволь мне ответить на твой вопрос вопросом: почему ты сказал Дохлорожему, что, по сути, это он раскрыл преступление?

Лимузин, к которому они как раз подошли, узнал хозяина и радостно заморгал огоньками, но Туссен не торопился садиться.

— Потому что мне с ним еще жить да жить. Я не хочу, чтобы он думал, что я держу его ниже себя.

— Вот именно. Полицейским больше по нраву услышать всю эту историю от белого парня, чем от меня. Я в их глазах не то чтобы совсем уж клоун, но что-то вроде. Хотя они и знают, что власть мою следует уважать, и мою должность тоже. Им было бы неловко и неприятно, если бы пришлось всерьез воспринимать и мой интеллект.

— Олдермен, я…

— Утихни, мальчонка, я знаю все, что ты хочешь сказать. — Олдермен распахнул перед Виллом дверцу. — Садись назад, поведу я сам.

А в начале весны Вилл вернулся в «Крысиный нос».

— Вернулся, — констатировал Нат.

— Я, ну, вроде как вытащил одного хайнта из неприятностей, и об этом стали говорить. И Салем сказал, что теперь я слишком уж заметен, чтобы и дальше на него работать.

— Кто это? — спросила, вылезая из-под столика Эсме.

— Я твой дядя Вилл, — объяснил Вилл. — Да ты меня помнишь, я был когда-то твоим папой.

— Ага. — Готовая, как и все дети, поверить чему угодно, Эсме приняла эту новую информацию, чтобы забыть ее, как только он исчезнет из глаз. Вилла неожиданно кольнуло сожаление, что теперь он ей больше не отец. — Можно, я возьму корзинку крендельков?

— Конечно можно, — улыбнулся Нат и повернулся к Виллу. — Ты носишь кольцо?

Вилл поднял руку, демонстрируя грошовое мельхиоровое кольцо, полученное им от Ната.

— Ты объяснишь мне когда-нибудь, зачем это было нужно?

— Сними его.

Вилл послушно снял.

— Вот на таких мелких деталях и строится правдоподобие, — Нат указал на неглубокую вмятину в пальце на том месте, где было раньше кольцо, вмятину, не спешившую расправиться, и добавил, доставая что-то из внутреннего кармана: — А теперь примерь это.

Сплетенное из тончайших волокон червонного, желтого и белого золота, кольцо было не то чтобы массивным, но почти. Яркий, как капля крови, рубин образовывал глаз в голове Червя, яростно вцепившегося в кольцо клыками. По внимательном рассмотрении Вилл увидел, что трехцветные золотые волокна образуют чешуйки на теле Червя, трижды обернувшегося вокруг пальца и кусающего свой хвост.

Во вмятину оно легло с идеальной точностью.

— Скажи мне, — сказал Нат, — если тебя представляют царственной особе, на какое колено ты припадешь?

— Непременно на правое.

— Слуга подошел к тебе с блюдом сыра. Какой рукой ты воспользуешься?

— Ни в коем случае не левой.

— Если играют музыку на три четверти, что ты будешь танцевать?

— Вальс.

— Если ты ввязался в схватку на кинжалах и твой противник бьет снизу направо?

— Я парирую из восьмой.

— Если эльфийская леди просит тебя поласкать ее грудь?

— Любой приказ леди должен быть выполнен неукоснительно, — ухмыльнулся Вилл.

— А если при следующей вашей встрече она ведет себя так, словно этого никогда и не было?

— Этого никогда не было.

Нат вознес стакан в молчаливом тосте и выпил его до дна.

— Мой маленький мальчик совсем повзрослел! — сказал он, а затем достал из кармана куртки карточку и положил ее перед Виллом. Это было изящно напечатанное приглашение. — На следующей неделе во дворце Л'Инконну состоится бал-маскарад. Всем быть в смокингах.

— Что это ты еще задумал?

— Мы задвинем номер с Исчезнувшим Принцем, — сказал Нат. И добавил с шутовским поклоном: — Ваше величество.