Дракон из черного стекла

Глава 8

Канте ри Массиф – верховный принц Халендии и венценосный супруг-консорт императрицы Южного Клаша – склонился над поручнем и вывалил содержимое своего желудка за борт корабля. За все свои восемнадцать лет он так и не научился переносить морские путешествия. Или, может, его мутило от напряжения, вызванного этим возвращением домой…

Вытерев губы, Канте хмуро обозрел приближающуюся береговую линию.

Несмотря на полдень, гавани Азантийи окутывал густой туман, сквозь который тускло просвечивали огни фонарей и осветительных горшков. Город за портом поднимался рядами холмов, ведущих к Венцу Вышнего Оплота, дворцу и цитадели нового короля – брата-близнеца Канте, Микейна. Высокие стены цитадели ярко светились, пронзая туман. Канте представил себе ширину опоясывающих его парапетов, которые образовывали солнце с шестью лучами – часть герба венценосного семейства Массиф.

«Символа моей семьи…»

Глядя на свой бывший дом, Канте сглотнул подступившую к горлу желчь. Глубоко вдохнул соленый воздух, чтобы прочистить мозги. Брата его в данный момент в королевской резиденции не было – Микейн перебрался в поместье своей супруги, расположенное на холмистых равнинах Тучноземья на северо-востоке страны. Леди Миэлла – королева Миэлла – по слухам, опять ждала ребенка. Уже третьего. Канте мог лишь представить себе радость Микейна. Король просто обожал своих первенцев – близнецов Отана и Оллу, мальчика и девочку.

«Мои племянница и племянничек…»

Детям было уже по девять месяцев, но Канте никогда их не видел. При мысли об этом кольнуло сожаление. Он молился, чтобы Микейн не стал натравливать одного близнеца на другого, как поступал их отец, король Торант, отчего между двумя братьями пролегла болезненная пропасть.

С первым вдохом Микейна его объявили первым по рождению, тем самым назначив для трона. И он безусловно соответствовал блистательному образу королевского наследника. Микейн, хоть и близнец Канте, выглядел так, словно был высечен из бледного мелового камня, унаследовав черты лица их отца, в том числе его вьющиеся светлые кудри и глаза цвета морской волны.

Канте же пошел в их покойную мать. Кожа у него была блестящая и смуглая, волосы черные как смоль, глаза темно-серые, как небо во время грозы. Он навсегда остался тенью на фоне яркого сияния своего брата. Так что традиция предписывала Канте быть «Принцем-в-чулане», запасным, на случай смерти старшего брата-близнеца. Его уделом было сидеть на полке подобно кукле, готовой заменить сломанную – на случай, если он вдруг когда-нибудь понадобится. И все же, чтобы королевству от него была хоть какая-то польза, Канте прошел обучение в школе Тайнохолма, готовясь к тому, чтобы в будущем стать советником своего брата.

«Но этого уже никогда не произойдет…»

Канте посмотрел на то, что осталось от его левой руки, отрубленной чуть ниже локтя. Теперь ее заменила бронзовая, которую Тихан изготовил с помощью та’винской алхимии. Требовался острый глаз, чтобы отличить эту новую конечность от настоящей. При некотором внимании и концентрации Канте мог даже разжимать и сжимать эти бронзовые пальцы, напрягая мышцы руки.

Часто по ночам он просыпался от боли и шока, когда меч Микейна будто вновь отсекал ему руку. Этот, с позволения сказать, поединок имел место прошлой зимой, но казалось, что буквально вчера. Микейн тогда не хотел, чтобы увечье стало смертельным. Он лишь намеревался лишить брата того, что украшало его левую руку. Во время поединка на пальце у Канте было кольцо, некогда принадлежавшее их матери, умершей вскоре после родов. К этому кольцу, украшенному королевским гербом, прилагалась история от акушерки, которая была свидетельницей их с Микейном рождения. Еще лежа в постели, их мать отправила повитуху за порог с этим кольцом и рассказом о настоящем первенце короля Торанта. По словам этой женщины, первым из материнского чрева выбрался не самый яркий из сыновей, а его более темный брат-близнец.

Прошлой зимой, во время этого поединка, когда брат сражался с братом, сияние этого кольца впервые высветило правду: наследником халендийского трона на самом деле был Канте.

«Не Микейн».

Канте знал, что страх чего-то подобного давно уже мучил его брата. Юность обоих постоянно окружали слухи на эту тему. Пусть и ничем не подтвержденные, подаваемые как бы в насмешку, они все равно нашли благодатную почву в сердце Микейна.

Чтобы откреститься от этого кольца, Микейн отрубил Канте левое предплечье. Однако на этом не остановился; ведь ту же правду несомненно знал и еще один человек – их отец, король Торант. Поскольку трения между отцом и сыном уже нарастали, Микейн поднял свой меч и на короля, одним ударом и завладев троном, и окончательно покончив с любыми угрозами своему праву первородства – и праву наследования своих детей.

Опустив правую руку, Канте поправил протез, чтобы тот получше сидел на культе.

– Может, еще подогнать? – Голос, раздавшийся сзади, заставил его вздрогнуть.

Обернувшись, Канте увидел, что там стоит создатель его новой конечности. Тихан приблизился к нему, ни разу не скрипнув досками палубы, что нервировало, учитывая огромный вес этой бронзовой фигуры – хотя, глядя на та’вина, никто и не заподозрил бы в его облике чего-то неестествен-ного.

Тихан совершенно преобразил свою внешность, на что вообще был великий мастер, прикрыв металлический отблеск лица с измененными чертами искусно подобранным гримом. Облаченный в темно-серый плащ, подпоясанный на талии малиновым кушаком, он запросто мог сойти за бледнокожего торговца из Дельфта – именно такой легендой прикрывалась их группа. Чтобы усилить этот образ, Тихан использовал талант, присущий та’вину только его невысокого ранга.

Канте обвел взглядом лицо Тихана, подмечая ястребиный изгиб носа, слегка раскосые глаза и вообще все характерные черты дельфтцев, обитающих на сумеречном краю залитого солнцем Венца.

Будучи низшей кастой та’винов – созданиями, предназначенными для выполнения строительных и прочих подобных работ, – Корни отличались текучестью формы, позволяющей изменять свой внешний облик и даже конфигурацию тела и конечностей в соответствии с различными потребностями своего назначения.

«Вот если б и я мог изменить свое лицо и судьбу с такой же легкостью…»

Потянувшись к Канте, Тихан приподнял его искусственную конечность, чтобы осмотреть ее. Бронзовое предплечье, как и всю кожу Канте, покрывал сейчас тот же бледный грим, что и лицо Тихана, а темные волосы были коротко подстрижены и выкрашены в насыщенный золотисто-рыжий цвет, чтобы никто не узнал в нем бывшего принца этого королевства.

Тихан критически оглядел свое творение.

– Эта конечность причиняет тебе боль?

– Не физическую, – пробормотал Канте, отдергивая руку.

Та’вин приподнял бровь, явно хорошо его понимая.

– Тогда только к лучшему, что мы высадимся на берег, пока здесь нет твоего братца. Насколько мне известно, его по крайней мере еще две недели не будет. Забрав с собой часть своего легиона, он оставил в Вышнем Оплоте меньше войска.

Канте на это лишь усмехнулся.

– Меньше – это не значит никакого. Из того, что донесли шпионы Ллиры, Микейн взял с собой лишь Сребростражу – свою личную охрану из вирлианских гвардейцев – и еще с полсотни рыцарей. В Вышнем Оплоте по-прежнему полным-полно мечей, пик и копий, готовых вонзиться нам в брюхо.

Тихан пожал плечами.

– И все же меньше есть меньше. И нам не остается ничего другого, кроме как попытаться осуществить задуманное.

Канте нахмурился.

– Никс и все остальные могли бы дать нам и больше полезных сведений, больше времени на подготовку.

– У нас было целых полгода. И все мы знаем, что от нас требуется.

Канте выругался себе под нос.

«Дурацкий план, если таковой вообще существовал».

Три дня назад устами Тихана – используя некое таинственное средство общения та’винов на больших расстояниях, – Шийя сообщила им, что «Огненный дракон» наконец отправился в Пустоземье. Судя по всему, Никс и ее союзники привлекли нежелательное внимание и были вынуждены быстро сняться с места, опередив свои первоначальные планы. О причине столь поспешного бегства с Пенистого они особо не распространялись – из-за опасений, что их могут подслушивать.

Тем не менее для группы Канте это стало сигналом к действию.

Унылые размышления принца прервал громкий смех. Из носовой надстройки на палубу вышли две фигуры. Веселый гогот исходил от Рами им Хэшана, четвертого сына бывшего императора Южного Клаша и брата Аалийи, нынешней императрицы.

Длинные темные волосы Рами свободно ниспадали на плечи. Его лицо цвета горького корня, пропитанного медом, оставалось незапятнанным гримом. Единственным отличием от его обычного облика было лишь то, что коротко подстриженная бородка стала более растрепанной. Кроме того, Рами облачился в унылого вида черный балахон, подпоясанный кожаным кушаком, а на шее у него болтался серебряный кулон с изображением мужского лица с зашитыми золотой нитью губами.

Когда пара приблизилась, Рами приветственно поднял руку. Канте едва ответил ему, сосредоточив все свое внимание на Кассте – гибкой молодой женщине, сопровождающей Рами. При виде самой юной представительницы рисийского сестринства наемных убийц Канте лишь натужно сглотнул. Облегающие штаны из черной кожи и такая же куртка эффектно подчеркивали ее соблазнительную фигурку и длинные ноги. Белоснежная кожа Кассты не нуждалась в гриме, тем более что скрыть ее истинную природу все равно было бы трудновато. Родом она была с далекого архипелага Рис, расположенного неподалеку от самой южной оконечности Венца. Это матриархальное общество было хорошо известно своими смертоносными навыками. В длинные темные волосы Кассты были вплетены маленькие серебряные колокольчики, как и у ее сестер. Говорили, что последним звуком, который слышали многие жертвы рисиек, было короткое звяканье колокольчика, отмечающее время их смерти.

Но только не сейчас. Она скользнула по палубе таким плавным шагом, что не звякнул ни один колокольчик. А таких на ней было пять – на один больше, чем при их первой встрече, – что знаменовало ее возвышение от испытуемой послушницы до полноправной сестры.

Касста повернула голову, чтобы прошептать что-то на ухо Рами, опять вызвав у того веселый смех – и укол ревности в груди у Канте. За последние полгода эти двое заметно сблизились, в то время как Канте погряз в бесконечных совещаниях и обсуждениях стратегии, что позволяло ему лишь изредка видеть ее.

«А еще я женат», – напомнил он себе.

Подходя к нему, Касста перехватила его взгляд, и по губам ее промелькнула тень улыбки, как будто она сумела прочитать его мысли.

Рами подошел к фальшборту корабля, а Тихан опять двинулся в сторону надстройки. Всматриваясь в туман, Рами нахмурился.

– Похоже, настроение у тебя сегодня такое же мрачное, как и погодка, брат мой?

– Брат по браку, – напомнил ему Канте. – Хотя не то чтобы Аалийя когда-либо рассматривала такой союз как нечто большее, чем деловой контракт.

При этом он бросил взгляд на Кассту, дабы убедиться, что эти его слова поняты правильно.

Девушка проигнорировала его, с преувеличенным вниманием оглядывая приближающуюся береговую линию.

Рами пожал плечами.

– Хорошо, что моя сестра никогда не укладывалась с тобой в постель, иначе ты был бы не менее уязвлен – только кинжалом Тазара, вонзившимся тебе в спину.

Канте знал, что его друг, а теперь уже и в самом деле родственник, совершенно прав. Хотя Аалийя и Канте не так давно сочетались законным браком, соединив империю Южный Клаш и королевство Халендия родственными узами, сердце его супруги принадлежало Тазару хи Маару, главе Шайн’ра – клана воинствующих повстанцев, которые теперь сражались бок о бок с клашанскими армиями.

Канте вздохнул.

– Кинжал в спину, пожалуй, будет получше того, что ждет меня на берегу, если весь этот наш спектакль с треском провалится.

– Дельфт подписал соглашение с Халендией, – напомнила им Касста. – Они согласились поставлять королевству летучее железо для военных нужд, отправляя его сюда кораблями. Если мы будем осторожны, местные удостоят нас разве что беглым взглядом.

Рами кивнул.

– Поскольку мы сейчас на одном из грузовых судов под их флагом, то высадиться должны успешно. Кто тут знает, что мы его попросту захватили и присвоили? И все-таки нам лучше особо не копаться. Наши фальшивые личины вряд ли выдержат нечто большее, чем упомянутый тобой беглый взгляд.

– Особенно если ты будешь постоянно открывать рот, – предостерег его Канте. – Твой клашанский акцент всех нас погубит. Лучше тебе помалкивать, как вот этому человеку на твоем кулоне. – Он указал на зашитые губы на рельефном лице. – Вообще-то ты у нас якобы гджоанский писец, нанятый нами, дельфтцами, в качестве молчаливого свидетеля сделок и переговоров!

При упоминании этой своей роли Рами лишь презрительно скривился. В Доминионе Гджоа писцам, как известно, отрезали языки, равно как и ученикам местных мистических орденов – видимо, считая, что знания нуждаются в такой же защите от слишком длинных языков, как и денежные вопросы.

К счастью для их группы, потребная ей дополнительная защита была представлена в куда более привлекательной форме. Или, если угодно, формах.

Канте посмотрел на Кассту. Ее обязанностью было играть роль телохранительницы-рисийки, нанятой для охраны их дельфтского предводителя – роль которого больше всего подходила Тихану. Та’вины тысячелетиями правили Венцом и свободно изъяснялись на всех представленных здесь языках, так что дельфтский выговор Тихана был просто-таки безупречным.

Когда ветер, подувший с залива Благословенных, наконец погнал их судно к окутанному туманом берегу, над троицей нависло тяжелое молчание. Направлялись они к более темному участку береговой линии, где было меньше шансов попасться кому-нибудь на глаза. Когда туман постепенно рассеялся, взгляду открылось лоскутное одеяло из обшарпанных гаваней, топких иловых полей и облупленных зданий, над которыми меланхолически кружили птицы – столь же безрадостного вида, что и окружающий пейзаж. Ноздрей коснулся запах гниющих водорослей и едких сточных вод.

– Неудивительно, что ты удрал отсюда, – прошептал Рами. – Не слишком-то вдохновляющее зрелище… Особенно для возвращения домой.

– Это Понизовье, – объяснил Канте. – Не собственно город.

Он вдохнул полной грудью, не обращая внимания на вонь и ощутив укол ностальгии. Канте провел много беспутных ночей в этой части города, когда жил в тени своего сиятельного брата.

Он указал на громоздящийся вдали от берега крепостной вал.

– А вон там – Штормовая стена, укрепление в целый фарлонг толщиной. Она окружает собственно город, и до сих пор через нее так никто и не прорвался. В смысле, из врагов. – Потом мотнул головой на береговую линию. – Все, что ниже этой стены, и есть Понизовье.

Во время учебы в Тайнохолме Канте хорошо изучил историю города. По прошествии многих столетий Азантийя больше уже не могла оставаться в тесных границах Штормовой стены. Город разросся во все стороны, в том числе и в бухту. Новые постройки возводились на полях из плотного ила, отчего портовые сооружения приходилось относить все дальше от города, образуя Понизовье.

Раскинувшийся за пределами городских стен, этот участок города постоянно подвергался опустошительным наводнениям, убогие строения нередко затапливались или смывались в море. Но быстро восстанавливались. Шутили, что Понизовье столь же непостоянно, как и погода. Карты этой части города составлялись в основном по наитию, а не по путеводу или секстонту, – и чернила на них особо не тратили.

– Это просто идеальное место, чтобы затеряться, – заверил всех Канте.

«Чем я частенько пользовался в прошлом».

Он уставился на приближающуюся береговую линию.

«Будем надеяться, что то же самое относится и к сегодняшнему дню».

Когда из густого тумана донесся звон первого колокола Вечери, дельфтский корабль наконец достиг берега и привалился бортом к потрепанному штормами каменному причалу, густо покрытому черными ракушками и скользкими темно-зелеными водорослями. Забросив на берег канаты, матросы силились удержать судно на месте. Швартоваться они не собирались. Высадив группу Канте, дельфтский корабль должен был сразу же опять выйти в море.

Над головами у них, оглашая причал жалобными криками и орошая его жидким пометом, заметалась стая чаек – судя по всему, не привыкших к подобным вторжениям чужаков в этот уединенный портовый уголок Понизовья.

Вовремя увернувшись и счастливо избежав последствий этого воздушного налета, Канте направился к трапу. Рами с Касстой двинулись следом.

– А где Тихан? – поинтересовался Рами, обводя взглядом палубу. – Даже под прикрытием тумана не стоит тут особо задерживаться.

В ответ ему послышался скрип открывшейся двери носовой надстройки, откуда на палубу вышел Тихан, а вслед за ним и последний член их небольшого отряда – тот, кому предстояло сыграть в намеченном предприятии решающую роль.

Фрелль хи Млагифор подошел к остальным. Долговязый алхимик, который снял свою обычную черную мантию с поясом и облачился в темно-серую дельфтскую одежду, поправил такого же цвета шапочку на своих рыжих волосах, стянутых в хвост на затылке. Его бледное лицо не нуждалось в гриме, чтобы завершить преображение в дельфтца – пусть даже в данный момент черты его омрачило явное недовольство. Глаза, привыкшие постоянно всматриваться в выцветшие чернила и оттого навеки обведенные паутиной морщинок, сердито сузились, когда взгляд Фрелля упал на Канте. Преградив путь к трапу, он ткнул в принца пальцем:

– Тебе там нечего делать! Я настоятельно прошу тебя уплыть на этом корабле, когда он отчалит. Ты слишком многим рискуешь, так скоро вернувшись сюда.

Канте повернулся к нему, ничуть не стушевавшись перед тяжелым взглядом алхимика:

– Так скоро? Да меня тут целый год не было!

Прозвучать это должно было легко и беззаботно, однако в его тоне прозвучала обида. Этот вопрос они утрясли еще в Кисалимри. Канте не хотел пересматривать свое решение присоединиться к группе. Но Фрелль явно намеревался предпринять последнюю попытку переубедить его.

– Я больше не собираюсь сидеть сложа руки, – заявил Канте. – Как супруг императрицы, я играю не более чем роль марионетки, которую постоянно дергают за ниточки – как политически, так и практически.

Фрелль открыл было рот, чтобы возразить, но Канте предостерегающе поднял ладонь, чего никогда не сделал бы, когда алхимик был его наставником в Тайнохолме.

– Когда я покинул эти берега, меня ложно обвинили в измене. Теперь я возвращаюсь сюда как настоящий перебежчик. Мы не знаем, какие трудности нас ждут впереди, но наличие под рукой принца – пусть даже из чулана – может оказаться полезным.

Рами поддержал его:

– Перед нашим отплытием из Южного Клаша глава имперской шпионской сети – Глаз Сокрытого – доложил, что относительно небольшая, но решительно настроенная часть жителей Халендии все более открыто выступает против нового короля. Не только против его все более жесткого диктата и налогов, но и против барабанов войны.

– Почему я впервые слышу об этом? – спросил Фрелль, еще больше бледнея.

– Ты пропустил наше последнее совещание. Вы с Пратиком были тогда в Кодексе Бездны – присматривали за приведением в порядок нашей знаменитой библиотеки.

Канте знал, что Фрелль и упомянутый клашанский ученый взялись за восстановление обгоревших руин этого великого архива, чтобы попытаться спасти то, что еще не было безвозвратно утрачено.

– Чего тебе еще не довелось услышать, – продолжал Рами, – так это что имя Канте украдкой упоминается в темных уголках этого города в качестве возможного средства борьбы против деспотичного нового короля. Может, и не столь часто и не столь пылко, но не исключено, что подобные настроения можно было бы разжечь еще ярче и распространить еще шире.

– И у нас будет куда больше шансов это сделать, если я буду находиться здесь, в этом городе, – добавил Канте. – А не просиживать штаны на троне в Кисалимри.

– Если только ты не расстанешься тут с головой, – кисло заметил Фрелль. – Которую насадят на пику прямо вон на той стене.

– Этого не должно случиться, – сказал Тихан.

Канте кивнул.

– Полностью с этим согласен.

Тихан потер подбородок – эта его небрежная манера вести себя выглядела настолько человеческой, что порой даже нервировала.

– Если мы надеемся предотвратить обрушение луны, королевство Халендия и клашанская империя просто обязаны объединиться. Вот почему я приложил столько усилий, чтобы свести друг с другом Канте и Аалийю. Если нам это не удастся, все будет потеряно.

Канте хмуро посмотрел на та’вина, зная, насколько их группа полагалась на предсказания Тихана о будущем. Впрочем, все его пророческие заявления основывались не на каком-то мистическом руководстве, а на знаниях, накопленных за тысячелетия опыта.

То, насколько древней была эта фигура, просто не укладывалось в голове. Преждевременно пробужденный от сна в качестве оставленного какими-то неведомыми богами Спящего, Тихан был вынужден тысячелетиями скитаться по Венцу, наблюдая за становлением и падением королевств. Он наблюдал за жизнями бесчисленных миллионов людей и сохранял все это в своей памяти. И за все это время научился распознавать те нити – тенденции и переменные, – что формируют историю человечества. Научился вытягивать и переплетать эти нити. И настолько преуспел в этом, что взял на себя роль Оракла из Казена, став самым почитаемым у клашанского народа предсказателем будущего.

Канте припомнились объяснения самого Тихана по этому поводу: «Может, я и не сумею предсказать исход падения одной-единственной монеты, но знаю, что после тысяч подбрасываний обе стороны в конечном итоге должны выпасть равное число раз. Время подобно этому, только в более широком масштабе. Здесь тоже существуют свои приливы и отливы, при которых совокупность прошлых тенденций указывает на грядущие события».

Эти слова все еще преследовали его. Если уж в Кисалимри Канте считал себя марионеткой, то Тихан куда искусней дергал его за ниточки, равно как и бесчисленное множество других людей на протяжении многих веков – и все это в попытках увеличить шансы избежать обрушения луны.

Фреллю, похоже, тоже надоело постоянно идти у Тихана на поводу.

– Не знаю, верны твои слова или же ошибочны, но мы прибыли на эти берега не для того, чтобы посадить Канте на халендийский трон. Наша цель – проверить еще одно твое заявление. Касательно того, что Ифлелены располагают отсеченной головой предводителя ревн-кри, Креста Элигора. И не более того.

– Да куда уж более, – сказал Рами. – Нам хотя бы с одним только этим управиться.

Фрелль нацелился пальцем в Тихана.

– Ты поручил нам добыть этот реликт. Но для начала мы должны выяснить, существует ли он на самом деле и где может быть спрятан. И только тогда строить планы, как завладеть им.

Тихан согласно кивнул.

– Я готов справиться с этой задачей в одиночку, – продолжал Фрелль. – У меня по-прежнему есть союзники в Тайнохолме, даже в Цитадели Исповедников под ним, где Ифлелены устроили свое мерзкое логово. Осторожными расспросами я могу получить все потребные нам ответы.

– Возможно. – Тихан пожал плечами. – Но судьба плетет нам из своих нитей картину, коя постоянно меняется, и я давно научился не доверять одной-единственной нити. И нет полной уверенности в том, что ты сумеешь управиться со всем этим в одиночку, как уверяешь. Тебя не было на этих берегах целый год, как и Канте. Ты полагаешь, что все осталось таким, каким ты это оставил. Но когда король коварно убит, а на трон взошел его сын, ни в чем нельзя быть уверенным.

– И все же я верю…

– Вера – это не более чем истрепанная нить, – прервал его Тихан, качая головой. – Лишь глупец станет доверять свою судьбу столь ненадежной подвеске.

При слове «глупец» у Фрелля потемнело лицо.

– Существует целое множество и других нитей – прочих неизвестных, – которые нам необходимо учитывать. – Тихан принялся загибать пальцы. – Друзья, которых уже может не быть в живых… Союзники, превратившиеся в отступников… Накрепко закрытые двери, некогда гостеприимно распахнутые…

Фрелль лишь вздохнул, явно неспособный хоть как-то оспорить услышанное.

Тихан повел рукой, собирая всех в плотный кружок.

– Со временем я пришел к выводу, что лучше всего иметь под рукой побольше нитей, чтобы, когда откроются основа и уто́к судьбы, у меня было предостаточно материала, дабы вплести его в них.

Канте оценил такую поддержку бывшего Оракла из Казена, хотя эти слова несколько выбили его из колеи. Тихан был абсолютно прав.

«Слишком многое может пойти наперекосяк».

Топот сапог по камню привлек их внимание к причалу, по которому к кораблю бросились три темные фигуры.

В пальцах у Кассты сверкнуло тонкое лезвие.

Рами опустил руку к короткому мечу, спрятанному в ножнах под складками его бесформенного одеяния.

Фрелль затолкал Канте себе за спину.

Послышался резкий женский голос, недовольный и нетерпеливый:

– Да вытаскивайте же свои задницы с этой проклятой посудины!

Из тумана возникла обладательница этого пронзительного голоса. Невысокий рост и острый язычок этой женщины не оставляли никаких сомнений в ее личности. Ллира хи Марч хмуро оглядела столпившихся перед трапом. Одета она была в лен и кожу, затянутая в них так туго, что ее облегающие штаны казались нарисованными на ногах.

Ллира отбросила с глаз прядь светлых волос.

– Пошевеливайтесь!

Смущенный и обеспокоенный, Канте поспешил к трапу вместе с остальными, тщетно пытаясь понять причину такой спешки. Эта женщина, возглавлявшая воровскую гильдию в городе Наковальня на территориях Гулд’гула, помогала их делу, привлекая как можно больше себе подобных для создания тайного войска на случай, если оно вдруг понадобится, – войска, рассредоточенного по воровским притонам, домам терпимости и низкопробным кабакам.

Двое спутников Ллиры наконец догнали ее, хоть и не обладали ни ее быстротой, ни проворством. Канте сразу узнал Шута и Мёда. Двое гулд’гульских воров тяжело дышали. Пара была такого же небольшого росточка, что и Ллира, отличаясь лишь более плотным телосложением и куда более грубыми физиономиями, состоящими в основном из хрящей и шрамов. Кроме того, в свое время Шут пострадал примерно так же, как и Канте, лишившись из-за удара топора половины ноги, которую теперь заменяла прикрепленная к культе деревяшка.

Ступив на причал, Канте приветственно поднял руку. Шут ответил ему похожим, хотя и непристойным жестом.

Ллира шагнула навстречу группе, и глаза у нее сверкнули, как твердые медные шарики.

– Я только что получила важное сообщение. Увы, но поступило оно позже, чем мне хотелось бы…

– Какое сообщение? – спросил Фрелль.

Ллира перевела взгляд на Канте.

– Братец вот этого… Он уже направляется обратно в Азантийю.

– Н-но… Но почему? – еле вымолвил Канте, запинаясь от смятения. – Я думал, его не будет целых две недели.

– Похоже, у него какие-то проблемы с его еще не родившимся дитём. Ходят слухи о возможном отравлении. Король во весь дух мчится сюда, чтоб показать свою королеву городским целителям. Он будет здесь к утру. Его легионеры уже оцепляют Вышний Оплот.

– Тогда и вправду лучше поспешить, – сказал Фрелль. – Надо успеть провернуть задуманное до возвращения Микейна.

Ллира резко развернулась.

– Давайте за мной. Я собрала все, о чем вы просили.

Все поспешили к выходу с причала.

Оказавшись на песке – впервые за год ступив на почву Халендии, – Канте на миг оглянулся. Дельфтский корабль уже отвалил от стенки и уплывал прочь, растворяясь в тумане.

«Наверное, мне все-таки стоило прислушаться к предупреждению Фрелля…»

Повернувшись обратно, Канте увидел, что Тихан пристально смотрит на него. В полумраке глаза у того светились присущим та’винам внутренним огнем.

И все же в них горел не только этот огонь.

Но также и уверенность.

Как только что предупредил Тихан, картина, которую плетет из своих нитей судьба, зачастую весьма капризна и переменчива.

Канте посмотрел на раскинувшийся перед ним город.

«Никуда мне теперь из него не деться».

Глава 9

Микейн ри Массиф держал свою королеву у себя на коленях, завернув ее горячее, бьющееся в лихорадке тело в бархат и крепко прижимая к себе. На королевскую летучую баржу обрушивались порывы ветра, жестоко сотрясая ее. Внешняя броня корабля гремела и тарахтела под этим натиском, отчего у него ныли зубы. Этот шум пробивался сквозь рев корабельных горелок, разожженных на полную мощность, пока корабль мчался над холмистыми равнинами Тучноземья.

Всячески стараясь не обращать на все это внимания, Микейн положил руку на влажный лоб своей возлюбленной, ощутив исходящий изнутри огненный жар – словно пылающего там смертоносного погребального костра, медленно пожирающего ее.

Ощутив его прикосновение, Миэлла застонала. Веки у нее затрепетали и распахнулись, и ее глаза умоляюще нацелились на него. Сердце Микейна сжалось от страдания, которое он прочел у нее в глазах. Она потянулась к его лицу.

Микейн отстранился, уклоняясь от ее ладони, чтобы пальцы Миэллы не задели серебряную маску, скрывающую половину его лица. Ей, и без того страдающей, вряд ли стоило смотреть на изуродованные шрамами руины его лица. Даже год спустя он с трудом выносил свой собственный облик.

– Спи, Миэлла. – Микейн перехватил ее руку и вновь убрал ее под бархатное одеяло. – Мы будем в Вышнем Оплоте с последним колоколом Вечери.

– Олла… Отан… – прошептала она.

– Остались со служанками. Дети в полной безопасности.

Супруга посмотрела на него, безмолвно спрашивая о том, что боялась выразить словами.

– У них нет ни малейших признаков болезни. Никакого жара, – заверил ее Микейн. – Похоже, они никак не пострадали.

Со слабым вздохом Миэлла обмякла в его объятиях, веки ее снова сомкнулись.

Микейн утешался лишь тем, что хоть в чем-то вернул ей душевное спокойствие.

Он убрал прядь влажных волос у нее со лба и нежно поцеловал ее, ощутив жар ее кожи у себя на губах.

– Отдыхай, любовь моя…

Внимание его привлек легкий стук в дверь каюты. Ощутив укол раздражения, Микейн осторожно, чтобы не потревожить Миэллу, соскользнул с кровати, прикрыв складкой бархатной ткани ее раздутый живот, защищая ребенка внутри.

«Прошло уже семь месяцев…»

Он понимал, что это значит. Болезнь угрожала не только жизни его королевы. Микейн взывал к милости богов, положив ладонь на растущее у нее в чреве дитя.

«Я не могу потерять и тебя тоже…»

Неспособный сделать что-то еще, он крепко сжал кулак и направился к двери. С каждым шагом ярость еще больше сужала поле зрения и стесняла грудь. Рывком распахнув дверь, Микейн увидел перед собой единственного человека, который посмел бы побеспокоить его в подобный момент.

Торин ви Бренн – капитан его Сребростражи – почтительно склонил голову. Даже в такой позе рыцарь башней возвышался над Микейном. Явился он в полных доспехах, в надраенных серебристых пластинах которых отражался свет ламп. Под мышкой Торин держал шлем с плюмажем.

– Прошу простить за вторжение, – натянуто произнес он.

Когда капитан выпрямился, его багровое лицо потемнело от гнева. Как и у всех вирлианских рыцарей, красовались на нем татуировки красноватого оттенка, призванные подтверждать чистокровность их обладателей и наводить ужас на врагов. Кроме того, половину его лица покрывала еще и паутина черных линий, образуя солнце и корону фамильного герба Массифов. Все девять бойцов элитной королевской Сребростражи носили на лицах эту чернильную эмблему, повторяющую символ, выбитый на серебряной маске Микейна – в знак уважения к ранам своего короля.

– В чем дело, Торин?

– Ваше Величие, мы только что получили сообщение из Дома Каркасса. – Капитан поднял свернутый свиток. – Они обнаружили отравителя.

Микейн вытолкнул Торина в коридор, затем сам последовал за ним и закрыл за собой дверь. Миэлле не нужно было всего этого слышать.

– Так это и вправду отравление? – спросил он.

Торин утвердительно кивнул.

– И отрава, несомненно, предназначалась для ваших уст, а не для уст королевы.

Стены узкого коридора уже не могли сдержать гнев Микейна. Протиснувшись мимо Торина, он направился к дверям на открытую среднюю палубу, увлекая за собой капитана. Повернувшись навстречу тугому ветру, глубоко вдохнул холодный воздух. Летучий пузырь у них над головами дрожал, туго натягивая удерживающие его железные тросы. Громоподобный рев горелок полностью соответствовал настроению короля.

Подойдя к бортовым поручням и крепко ухватившись за них, чтобы защититься от штормов, терзающих его внутри и снаружи, он повернулся к Торину, когда тот присоединился к нему. Микейн доверял ему куда больше, чем всем остальным. Поначалу он назначил его своим верховным военачальником, но вскоре попросил вирлианского рыцаря вернуться к нему, не способный терпеть так близко от себя кого-то еще.

– Скажи-ка мне, Торин… Кто посмел бы нанести удар в такой трусливой манере?

– Истинный злодей остается неизвестным. Но при обыске кухни – где готовилась вчерашняя вечерняя трапеза – среди специй и соли был обнаружен пузырек с рикином.

Микейн резко повернулся к капитану.

– Рикином?

– Ядом, получаемым из гриба, который растет только в лесах Майрской Чащобы.

Микейн с такой силой вцепился в поручень, что побелели пальцы.

– В лесах южной части Клаша…

Торин кивнул, поняв намек.

– Кухонному мальчонке было велено добавить этот яд в подогретое вино, поданное вам после ужина. Ему сказали, что это самая обычная смесь мяты и меда, которую предпочитает королевская семья.

Микейн закрыл глаза. Он никогда не был особым любителем пряного вина, которое принято подавать к столу исключительно в Тучноземье, и помнил, что оставил свой кубок нетронутым. Но для Миэллы это был вкус родного дома…

– Кто же обманул этого мальчишку, вынудив совершить такое злодеяние?

Торин поморщился.

– Этого мы уже никогда не узнаем. Едва лишь он начал говорить, как забился в конвульсиях, а лицо у него посинело. Мальчик умер, не сказав больше ни слова.

Микейн все понял.

– Кто-то отравил отравителя…

– Похоже на то. Сейчас допрашиваются все присутствующие. Хотя очень многие так или иначе соприкасались с этим мальчишкой – как до, так и после ужина, и сейчас уже никаких концов не найдешь. Мы можем так и не узнать, кто в этом доме является изменником престола.

– Однако мы все-таки знаем, кто изначально направлял его руку. – Микейн пристально посмотрел на Торина. – Наверняка шпионы Южного Клаша. Скорее всего, ими руководила сама императрица… или мой братец.

– Мы продолжим докапываться до правды, – пообещал Торин.

– А что же Миэлла? Есть ли какое-то средство от того недуга, что поразил ее?

Торин уставился на свои сапоги.

– Есть лекарственные снадобья, которые могут отсрочить смерть, но только на время. Всего на несколько дней, а может, недель. Хотя в конечном итоге эта хворь убьет ее. Никакого лечения не существует. Я уже отправил почтовых ворон в Вышний Оплот – чтобы там созвали лекарей и алхимиков. Мы сделаем всё, что в наших силах, но гибельный исход неизбежен.

Микейн хранил молчание. Его следующие слова едва не унес ветер:

– Если мы попытаемся отсрочить смерть, насколько мучительно это будет для Миэллы?

Торин натужно сглотнул, что было достаточным ответом.

Микейн задал более сложный вопрос:

– Дитя, которое она носит в себе… Сможет ли королева прожить настолько долго, чтобы ребенок достаточно вырос и мог быть хирургически извлечен из ее чрева живым, прежде чем ее не станет?

– Чтобы ответить на этот вопрос, нужен целитель, – признал Торин с несколько обиженным видом. – Но есть надежда, что ребенок в утробе матери сможет противостоять этому яду.

Микейн выпрямился, призывая надежду откуда только возможно. Торин уже явно принял эту деталь во внимание.

– Говорят, что рикин поражает легкие, постепенно разрушая слизистую оболочку и ткани. – Торин бросил взгляд в сторону баковой надстройки. – Младенец в утробе матери, с едва сформировавшимися легкими, может быть избавлен от подобной участи. Хотя знайте, что королеве будет нелегко пройти такой путь ради спасения ребенка.

Микейн вспомнил страдание в глазах у Миэллы, когда она справлялась об Олле и Отане.

– Королева пойдет на все что угодно, только чтобы спасти ребенка, которого она носит в себе.

«Я полностью в этом уверен».

Торин опустил взгляд, тоже явно сознавая эту истину. Провел рукой по поручню в сторону вцепившихся в него пальцев Микейна, словно желая утешить его, но тот отстранился. В этот момент любая попытка утешить и приободрить его вызывала у него отвращение. Сейчас требовалось быть стойким и решительным.

«Ребенок должен выжить».

Торин убрал руку.

– С вашего позволения, я отправлю еще одну почтовую ворону, дабы выразить сие намерение – пускай в Вышнем Оплоте будут готовы к нему.

Микейн взмахом руки отпустил его. Когда Торин направился к двери, Микейн остался стоять у бортовых поручней – ему требовалось немного побыть одному. То, что ждало его впереди, вызывало у него дрожь. Сунув руку во внутренний карман своего королевского камзола, он вытащил плотно запаянную ампулу с ядом.

Ифлеленский Исповедник, добывший рикин, обещал, что ребенок будет вне опасности. Отравление будет стоить жизни только его королеве. Такая трагедия сплотит народ Халендии, который все громче выражает протест против его правления. Хуже всего было то, что народные настроения неуклонно склонялись против растущей угрозы войны. Поговаривали, что даже имя Канте украдкой упоминалось среди недовольных.

Микейн еще крепче сжал ампулу в пальцах.

«Этому нужно положить конец».

Никто не станет выступать против скорбящего короля, охваченного сердечной болью и яростью. Когда империю – и в первую очередь его собственного братца, осевшего там – будут на каждом шагу обвинять в убийстве королевы, совершенном в столь подлой манере, барабаны войны загремят еще громче.

Микейн представил себе милое личико Миэллы. Он любил ее всем сердцем, как и она его. Но ее мученическая смерть должна была сослужить королевству гораздо лучшую службу, чем ее жизнь.

Ради Халендии, ради ее короля, ради их детей…

«Миэлла должна быть принесена в жертву».

Микейн разжал пальцы, и пузырек с ядом выскользнул из его ладони, пропав в тумане внизу.

И все же ярость душила его. Он представил себе Ифлеленского Исповедника, раздобывшего яд и обещавшего, что умрет только она одна.

Не двое, не его нерожденный ребенок.

Микейн перевел взгляд на юг, в сторону Вышнего Оплота, представив себе этого одноглазого некроманта, укрывшегося в глубинах своего логова в Цитадели Исповедников, в самом центре этого их гнусного инструмента. В последнее время урод редко показывал свое лицо солнцу. Когда внимание Микейна переключилось на войну, Исповедник отступил глубоко в тень, с головой уйдя в свои собственные махинации и занимаясь черной алхимией, известной только Ифлеленам – тем, кто поклонялся этому гадючьему богу, Владыке Дрейку.

Даже когда Микейн вызвал этого Исповедника в свои личные покои и поручил ему это задание, тот едва ли обратил на него внимание – его взгляд был устремлен куда-то за тысячу лиг. И все же ядовитые ампулы были в конце концов доставлены – вместе с заверениями в том, что нерожденный ребенок короля обязательно выживет.

«Лучше бы так все и вышло, Врит…»

Потом Микейн бросил хмурый взгляд на юг, терзаемый неотвязным беспокойством – представив себе тот отстраненный и нацеленный в никуда взгляд одноглазого ублюдка.

«Чем ты так озабочен, Врит? Что занимает твое внимание больше королевства, охваченного войной?»

Вдруг охваченный подозрительностью, Микейн оттолкнулся от поручней и направился к двери носовой надстройки.

«Клянусь всеми богами – я обязательно это выясню!»

Глава 10

Согнувшись в три погибели, Врит пробирался сквозь густой лес меди и стекла, стараясь не зацепиться своей серой рясой за металлические шипы и колючки окружающей его огромной машины. Это древнее устройство – великий инструмент Ифлеленов – целиком заполняло собой куполообразное помещение внутреннего святилища ордена, и его блеск отражался от полированного обсидиана.

Направляясь к центру инструмента, Врит то и дело проводил пальцами по змеящимся вокруг медным трубкам. Самые старые секции давно потускнели, и лишь новейшие дополнения по краям устройства сияли ничем не замутненным металлом. Он бросил взгляд туда, где недавно была установлена очередная ячейка для размещения кровожитницы.

Уже тринадцатая – теперь их было уже на девять больше, чем полгода назад.

Врит заметил тень, склонившуюся над этим местом – это был Феник, долговязый юнец, которому было поручено присматривать за кровожитницами. В новой ячейке сейчас лежала последняя из них, девочка лет четырех-пяти. Вчера Врит сам разместил ее, не желая каких-то накладок. Дал ей снотворный эликсир, вскрыл грудную клетку, обнажив трепещущее сердце, и подсоединил к ячейке ее кровеносные сосуды. Розовые и тонкие, как паутинка, легкие по-прежнему вздымались и опадали, накачиваемые мехами через трубку в горле.

«Но надолго ли ее хватит?»

Врит предполагал, что эта девчушка выгорит в течение следующих четырех дней – ее жизнь будет принесена в жертву машине. В последнее время большинства из них хватало максимум на неделю. Голод великого инструмента стал буквально неутолимым, неуклонно усиливаясь с каждым оборотом луны. К счастью, в условиях высокой напряженности в обществе и надвигающейся войны заполнять эти тринадцать ячеек стало проще простого. Исчезновение отбившегося от рук озорника, попрошайки или беспризорника вызывало мало вопросов.

«Но даже этому может прийти конец – особенно если голод продолжит расти такими темпами».

Терзаемый подобными мыслями, Врит отвернулся – зная, что у него нет иного выхода, кроме как продолжать в том же духе. Пробираясь дальше, он прислушивался к журчанию и пульсации жидкостей, струящихся по хрустальным трубкам инструмента и переливающихся всеми оттенками янтаря и изумруда. Все это служило одной цели: подпитывать жизнью кровожитниц тайну, скрытую в самом сердце этого медно-хрустального леса.

Наконец впереди Врит услышал шепот своих собратьев-Ифлеленов – людей, специально отобранных, чтобы помогать ему в этом великом начинании. Мало кто даже в самом ордене знал, что сейчас свершалось здесь, и лишь самым доверенным было известно о чуде, случившемся в недрах Цитадели Исповедников шесть месяцев назад.

С этого момента двери святилища были взяты под усиленную охрану, и лишь горстка Исповедников знала, с какой целью это было сделано. Сразу поползли слухи, распространяясь все шире, все громче зазвучали жалобы, подпитываемые обидой и любопытством.

И не без причин.

До этого святилище – самое сакральное и почитаемое место ордена – было открыто для всех Ифлеленов. Именно в этом зале каждый член ордена в свое время преклонял колено и приносил клятву Владыке Дрейку, темному богу заповедных знаний.

Как и сам Врит.

«Шестьдесят четыре года назад…»

В последнее время он все явственней чувствовал свой возраст. Даже снадобья, употребляемые им для продления жизненных сил, больше не избавляли от старческих недугов. Врит дотронулся до широкой кожаной перевязи с железными заклепками и кармашками, перетягивающей его серую рясу наискосок, – символа Высшего Прозрения. Вознаграждались таким символом ученые мужи, преуспевшие как в алхимии, так и в оккультных науках. У большинства его собратьев в подобных кармашках хранились лишь всякие безобидные амулеты и сентиментальные реликвии, напоминающие о долгом пути к священному званию Исповедника.

Но только не у Врита.

Кончики его пальцев читали символы, выжженные на коже. В каждом кармашке хранились заповедные талисманы и знаки черной алхимии. Исповедник носил с собой истолченные в порошок кости древних животных, которые больше не бродили под Отцом Сверху, однако их прах по-прежнему оставался пропитан смертельными болезнями. В других кармашках хранились флаконы с могущественными эликсирами, добытыми из неведомых обитателей ледяных пустынь далеко на западе. Были еще пузырьки с ядами, извлеченными у зверей, ютящихся в норах выжженной пустоши далеко на востоке. Но самыми ценными были свитки с древними текстами, чернила на которых выцвели настолько, что стали почти неразличимыми, – однако эти тексты напоминали о забытой алхимии древних, о черных знаниях, утерянных еще до того, как была записана история этого мира.

По правде говоря, Вриту было мало дела до того, что творилось здесь и сейчас – он воспринимал это лишь как средство достижения своих целей. Исповедник чувствовал, что этот их мир является лишь тенью другого, наполненного безграничным могуществом, и намеревался завладеть этим могуществом и сам. Никакие знания не были для него запретными. Чтобы добыть их, он был готов пойти на любую жестокость.

Как раз по этой причине Врит в свое время и преклонил колено перед Владыкой Дрейком, вступив в орден Ифлеленов и пройдя длинный путь от юного послушника до высшего магистра. Хотя шесть месяцев назад он фактически потерял это высокое звание, уступив связанные с ним полномочия другому. Даже появление здесь Врита этим вечером объяснялось приказом этого другого – нового божества, проснувшегося в святилище, существа, способного заставить содрогнуться и самого Владыку Дрейка…

Наконец Врит добрался до сердца машины. Еще шестеро в серых рясах трудились вокруг массивного железного стола, служащего ныне алтарем. Как и у всех Исповедников, длинные волосы были у них заплетены в косички, обернутые вокруг шеи и завязанные под подбородком, а на лицах чернела татуировка, изображающая повязку на глазах, которая символизировала способность таких людей видеть то, что не могли узреть все остальные.

Предводитель этих шестерых, Исповедник Бкаррин, заметив появление Врита, выпрямился и почтительно склонил голову.

– Хорошо, что ты наконец появился здесь! С тех пор, как прозвенел последний колокол, его гнев накалился еще пуще. Уже две кровожитницы сгорели в огне его ярости.

Врит бросил взгляд туда, где недавно заметил Феника. «Неудивительно, что юноша столь усердно осматривал это последнее дополнение…»

Повернувшись обратно, он взмахом руки велел остальным отойти от железного алтаря.

– И что его так взбудоражило?

– Я не знаю. – Явно обескураженный, Бкаррин схватился за связанные под подбородком седые косы, словно опасаясь, что они его задушат. – Он просто пробудился к жизни, громогласно выкрикнул твое имя и потребовал твоего присутствия.

Недовольно скривившись, Врит приблизился к алтарю и распростертой на нем бронзовой фигуре, остановив взгляд на сияющем лике этого таинственного существа. Это было лицо спящего мужчины с курчавой бородой. Тончайшие пряди волос развевались в воздухе, словно их шевелил невидимый ветер. Вокруг щек и лба бушевала аура энергии, подпитываемая светящимися резервуарами, окружавшими алтарь.

Врит отметил, что глаза фигуры плотно закрыты бронзовыми ресницами.

– Он опять спит?

– Когда сгорели сразу две кровожитницы, оставшихся одиннадцати оказалось недостаточно, чтобы поддерживать его. – Бкаррин махнул рукой. – Я уже распорядился поместить в освободившиеся ячейки новых.

– Очень хорошо, – произнес Врит, зная, что более молодому Исповеднику нужны эти ободряющие слова.

Бкаррин со вздохом облегчения отпустил свою косу.

– Это будет сделано в самое ближайшее время.

Врит кивнул, воспользовавшись этой заминкой, чтобы еще раз изучить дремлющую перед ним загадку. Бронзовая голова этой фигуры – а скорее бюст – была обнаружена еще два тысячелетия назад глубоко под корнями какого-то древнего дерева и с тех пор перебывала в бесчисленном множестве рук. Бюст изучали, про него забывали, он не раз становился украшением залов императоров и королей, пока наконец не оказался в Азантийе.

Со временем сведения, почерпнутые из древних фолиантов, позволили получить некоторое представление об истинной сущности этого бронзового чуда – о том, как его можно воскресить, если правильно подпитать жизненными силами. И тем не менее Ифлеленам потребовались столетия, чтобы пробудить талисман ото сна и получить от него хоть что-то. С тех пор как голова ожила, она пыталась заговорить лишь четырежды. Все ее изречения были совершенно загадочными, произнесенными шепотом и на никому не понятном языке.

«А потом, полгода назад…»

Воспоминание о случившемся тогда острой болью отозвалось в пустой правой глазнице Врита. Прикрывавшая ее кожаная повязка ничуть не притушила ужас того момента, когда бюст вдруг резко и неистово пробудился к жизни. Врит представил, как эти бронзовые глаза широко распахиваются, сияя лазурным огнем – словно два ярких солнца, пылающих адскими энергиями.

Увиденное повалило тогда Врита на колени – равно как и требование, прозвучавшее в звенящем голосе, который разнесся по всему святилищу, подвигнув его к действию, возложив на него повинность, от которой он не мог отказаться.

Два этих судьбоносных слова навсегда изменили ход жизни Врита – повеление, слетевшее с этих бронзовых уст.

«Восстанови меня!»

Врит обвел взглядом большой железный алтарь. То, что некогда было лишь бюстом, выросло и вытянулось в скелетоподобные очертания высокой фигуры. Руководствуясь тайными знаниями, которыми делился этот бронзовый бог, Врит и ему подобные постепенно создавали для него новое тело. Обретенная мудрость была столь же непостижимой, сколь и пугающей, хотя и несомненно захватывающей. И все же Врит сознавал, что он и его подручные были не более чем простыми кузнецами, выполнявшими грубую черную работу и добывавшими для нее сырье и материалы – порой настолько редкие, что их приобретение требовало просто-таки астрономических денежных сумм.

Ведь бо́льшая часть роста осуществлялась без постороннего вмешательства, самой бронзовой фигурой. При достаточном количестве жизненного топлива, получаемого из сотен быстро сгорающих кровожитниц, бронза плавилась сама по себе, обретая форму прямо у них на глазах, а пустая полость на месте грудной клетки заполнялась некоей кристаллической структурой, пронизанной столь же быстро разрастающейся и разветвляющейся путаницей темных прожилок.

Поначалу Врит пытался выведать тайну, стоящую за этими чудесами, но лазурные глаза лишь презрительно смотрели на него. Единственный все-таки полученный ответ звучал полной тарабарщиной и особо ничего не прояснил. Насколько Врит сумел понять, бронзовый бюст действовал подобно семенной коробочке, только заполненной не семенами, а некими двигателями – в тысячу раз более мощными, чем огромный инструмент Ифлеленов, и в то же время такими малюсенькими, что многие миллионы их могли поместиться на острие иглы. При достаточной подпитке извне эти крошечные механизмы могли создавать порядок из хаоса, образовывать форму из ничего.

Врит еще раз присмотрелся к распростертому на алтаре бронзовому богу. Нечто подобное представлялось совершенно невероятным. Хотя наглядное доказательство этому лежало прямо перед ним.

Пальцы невольно сжались в кулаки от раздражения. Узнать удалось много, но приобретенные знания лишь подчеркивали его невежество. Вриту казалось, будто он по-прежнему стоит перед высокой стеной, отделяющей его от потаенного мира за ней.

Страстно желая узнать как можно больше, он изучал бронзовую фигуру – пока что лишь наполовину сформировавшуюся, – пытаясь читать ее, как книгу, написанную на каком-то утраченном языке. Раскинувшееся перед ним тело мало чем отличалось от тел кровожитниц, поддерживающих в нем жизнь. Грудная клетка у него была так же вскрыта, обнажая сверкающее неведомыми кристаллами и пронизанное разветвляющимися металлическими прожилками нутро, по которому, искрясь и потрескивая, струились потоки энергии. Выступающие наружу начатки конечностей уже понемногу обретали форму. В основном они пока оставались скорее очертаниями, чем чем-то материальным, но одна рука выглядела почти законченной, вытянувшись от плеча узлами тугих мускулов и заканчиваясь крупной ладонью с едва наметившимися пальцами – словно сырое тесто, не успевшее еще полностью подняться и принять нужную форму.

Уже больше полугода Врит с трепетом наблюдал за происходящим. Учитывая количество кровожитниц, сожженных этим всепожирающем пламенем, трансформация должна была завершиться совсем скоро. Почесывая подбородок, он уставился на светящиеся резервуары, бурлящие жизненной силой, которая вливалась в быстро обретающую человеческие очертания фигуру сквозь путаницу хрустальных и медных трубок, все из которых служили для того, чтобы приковать этого бога к месту, постоянно держать его привязанным к алтарю – что давало Вриту некоторое ощущение контроля над происходящим.

«Но что будет потом?»

Эта мысль не давала ему покоя.

Едва только получив этот приказ, Врит взялся за его выполнение с неистовым рвением, движимый жаждой утраченных знаний. Но в последнее время в равной степени неуклонно росла и тревога. Когда бюст впервые пробудился к жизни, Врит узнал две дополнительные детали.

Первой было имя этого бога.

Крест Элигор.

Второй – причина столь внезапного его пробуждения. Ею стало имя, произнесенное на языке Древних – Вик дайр Ра. Так некогда именовали предсказанного пророчеством демона, Царицу Теней – зловещую силу, летящую на огненных крыльях и призванную уничтожить мир.

Врит, как и многие его собратья-Ифлелены, с некоторых пор начал подозревать, что эта Вик дайр Ра и вправду успела уже возродиться – приняв облик девушки с болот, обладающей такими удивительными способностями и силой, чтобы превратить в щепки военный летучий корабль в Студеных Пустошах.

Подняв руку, Врит коснулся повязки, закрывающей пустую глазницу. Глаз он потерял как раз в тот момент, когда тот халендийский корабль разлетался на куски – пусть и в сотнях лиг от него, – и это увечье служило постоянным напоминанием об опасности, которую представляла собой эта девица.

«Если б я только не преследовал ее…»

Вот уже почти год Врит упорно охотился за этой девушкой и ее союзниками, причем вовсе не из-за этого мрачного пророчества, а по той причине, что они повсюду таскали с собой другую бронзовую фигуру, которую Врит откопал в гулд’гульской шахте. Откопал лишь для того, чтобы ее у него сразу же украли – потеря, которая до сих пор болезненно жгла его.

Он уставился на дремлющую бронзу перед собой.

«Однако теперь у меня есть своя собственная».

Хотя это сокровище вроде должно было удовлетворить его, растущая тревога заметно умеряла энтузиазм Врита. Его все чаще стали посещать подозрения, особенно касательно истинных намерений этой фигуры.

Элигор выражал страстное стремление остановить Вик дайр Ра, утверждая, будто ее возрождение и пробудило его к жизни после тысячелетнего сна. Хотя Врит сильно подозревал, что многое из намерений Элигора оставалось невысказанным. Он боялся, что воскрешение этого бога может оказаться не менее опасным и угрожающим, чем возрождение Царицы Теней.

«Но что еще я могу сделать?»

Однажды ступив на этот путь, Врит уже не осмеливался повернуть назад.

Чтобы достичь даже нынешней точки этого пути, он пренебрег своим долгом перед королевством, чем поставил под угрозу свое положение при дворе. Врит потратил многие десятилетия, чтобы втереться в доверие сначала к одному королю, а затем к другому. Его влиятельное положение среди властей предержащих не раз сослужило ему добрую службу в его стремлении к тайным знаниям. Однако после пробуждения Элигора он фактически сложил с себя придворные обязанности, передав их младшим членам ордена и вмешиваясь лишь в случае совсем уж крайней необходимости – в частности, когда речь зашла об отравлении королевы. Врит не мог доверить такое деликатное дело никому другому.

«Будем надеяться, что это завоюет мне некоторую благосклонность в глазах короля…»

– Смотри! – выпалил Бкаррин, привлекая внимание Врита, после чего указал куда-то за алтарь. – Похоже, размещение новых кровожитниц наконец-то успешно закончено!

Врит сразу заметил, что так взволновало Бкаррина. Два из окружающих алтарь резервуаров – до сих пор почти темные – теперь светились ярче. Сияние их то усиливалось, то ослабевало, словно отражая биение сердец новых кровожитниц. Янтарное свечение неуклонно усиливалось, пока резервуары наполнялись жизненной силой.

Врит опасливо попятился от алтаря. И успел сделать лишь один шаг, когда бронзовые веки внезапно широко распахнулись, выпустив наружу ослепительный лазурный свет.

У Врита перехватило дыхание, когда лежащая на алтаре голова вдруг повернулась и устремила на него свой ужасающий взгляд. Никогда прежде бюст не мог отвести глаза в сторону, вечно нацелившись взглядом вверх.

Бронзовые губы чуть приоткрылись, а затем скривились в усмешке.

– Врит…

Остальные Исповедники, собравшиеся вокруг алтаря, попадали на колени. Врит опустился лишь на одно, склонив голову.

– Крест Элигор, ты звал меня?

– У меня не должна возникать нужда звать! – Тон его стал еще резче. – Собака лучше всего служит своему хозяину, если никогда не отходит от него.

Врита задело подобное сравнение, но он не поднял почтительно склоненной головы.

– Что-то случилось, мой повелитель?

– Я чувствую другого та’вина.

Врит все-таки поднял взгляд, наморщив лоб. Слово «та’вин» было ему знакомо – он уже выяснил, что так эти бронзовые создания назывались в древности.

– Другого? Ты хочешь сказать, другую – ту, что украли в Гулд’гуле?

Буквально на днях до Вышнего Оплота дошли слухи, что Никс и ее спутники были замечены в Восточном Венце. Подтверждает ли заявление Элигора, что бронзовая женщина по-прежнему путешествует с ними?

– Нет! – прогремел Элигор. – Кто-то ближе. Он пытается спрятаться, но по мере того, как моя сила растет, я улавливаю проблески его эманаций. Шепотки… Тени… Он приближается даже сейчас, то появляясь, то пропадая из виду.

Потрясенный, Врит встал.

– Что же грядет? Союзник это или враг?

Последовала долгая пауза. Огонь в лазурных глазах погас. Следующие слова прозвучали еле слышным шепотом:

– Я не знаю.

Врит прищурился, принимая во внимание этот новый аспект и уже прикидывая, как обернуть это в свою пользу.

Элигор, судя по всему, был занят тем же самым.

– И все же не столь важно, союзник это или враг… Этот та’вин и сделает то, чего я больше всего желаю. То, что самому мне сейчас не под силу.

– Что именно?

Бронзовая рука впервые оторвалась от железного алтаря и согнулась в локте. Зачаточные подобия пальцев сжались в кулак. От следующих слов у Врита похолодело в жилах, как будто этот наполовину сформировавшийся бог мог прочесть его самые сокровенные мысли.

– Он наконец порвет цепи, что опутывают меня!

Глава 11

Вместе со своей маленькой группой Канте спешил по освещенному факелами туннелю. Этот широкий гулкий проход с высоким сводом тянулся на целый фарлонг в длину, насквозь прорезая Штормовую стену – высокий крепостной вал, окружающий собственно город.

Сотни горожан и десятки повозок, запряженных буйволами и мулами, нескончаемыми потоками текли по нему в обе стороны, мешая продвижению их группы. Воздух, запертый массой камня над головами, был густо пропитан запахами навоза, пота и мочи.

Подняв взгляд, Канте невольно поежился – не столько от тяжести, давящей на него, сколько от того, что скрывалось за каменным сводом у него над головой. Давным-давно Штормовая стена была изрыта арсеналами и казармами, а ее внешняя сторона усеяна узкими бойницами для лучников. Бессчетное количество вражеских армий разбилось в прах об этот нерушимый оплот.

«А теперь мы крадемся сквозь него, точно крысы по сточной трубе…»

Фрелль толкнул Канте локтем.

– Не поднимай голову!

Вняв этому предупреждению, тот опустил взгляд и надвинул свою дельфтскую шапочку пониже на лоб. И вправду: не хватало еще, чтобы кто-нибудь узнал его в этой фальшивой личине…

– Почти выбрались, – прошептал Рами, указывая на клочок дневного света впереди.

Это замечание вызвало сердитый взгляд Фрелля. Алхимик ткнул пальцем в медальон на груди у Рами, указывая на зашитые губы гджоанского писца и напоминая клашанцу, что он в их компании изображает немого.

Рами смущенно приподнял плечи.

Возглавляли группу Тихан с Ллирой, быстро шагавшие впереди. Предводительница воровской гильдии постоянно норовила вырваться вперед, поторапливая остальных. По другую сторону от Тихана поспешала Касста, поддерживая свою роль телохранительницы. За ними следовали Шут и Мёд, вполголоса переговариваясь друг с другом – с из стороны звучали в основном жалобы вперемешку с бранью, хотя иногда доносились и взрывы смеха. Похоже, что предстоящее рискованное предприятие ничуть не смущало эту парочку.

– По-моему, кое-кто только что внес плату за вход в этот туннель, – проворчал Мёд.

Канте оглянулся через плечо. На ладони у того лежал увесистый кошель с монетами. Едва заметное движение руки – и украденный кошель бесследно исчез, словно его никогда и не было. Хоть Канте и оценил ловкость рук вора, их группе все-таки не стоило привлекать внимание городской стражи.

Заметив интерес Канте, Шут махнул ему куда-то вперед.

– Лучше смотри под ноги!

Словно услышав его слова, земля задрожала у них под ногами – поначалу слегка, а затем заходила ходуном. Крики и визг эхом заметались между стенами. Подземные толчки усилились. Пара буйволов в панике замычала и ломанулась к выходу, волоча за собой повозку. Над головой с оглушительными хлопками трескались кирпичи. Вниз посыпалась пыль.

– Держитесь за этой скотиной! – крикнул Тихан, устремляясь вслед за буйволами в оставленный ими просвет в толпе.

Остальные тоже бросились к концу туннеля.

Повсюду вокруг них с треском сыпались камни, раскатываясь по сторонам.

Несмотря на то, что громыхающая повозка немного расчистила путь, тряска под ногами превратила их бегство в какую-то пьяную пляску. Особо мощный подземный толчок подбросил Канте в воздух. Остальным пришлось не лучше. Только Касста с Тиханом как-то ухитрились удержаться на ногах.

– Быстрей! – проревел Тихан, пытаясь подхватить Ллиру на руки.

Предводительница воров ловко вывернулась и махнула остальным, подгоняя их вперед:

– Не останавливайтесь! Держитесь ближе друг к другу!

Земля по-прежнему неистово содрогалась и раскачивалась под ногами. Выход был уже близко, но за жерлом туннеля вовсю бушевала гроза. Едва они вырвались из Штормовой стены, как на них обрушились холодные струи дождя.

Оказавшись на открытом месте, Канте пренебрег предостережением Фрелля и подставил лицо ливню, позволяя ему остудить свою разгоряченную кожу. Шаги его замедлились, а часто колотящееся сердце, подскочившее было куда-то к горлу, вернулось на свое обычное место.

И тут Канте крепко хлопнули по спине, после чего чьи-то крепкие руки бесцеремонно подхватили его и вздернули на цыпочки.

– Не останавливайся, дурень! – прошипел Шут ему в ухо.

Мёд вцепился в Канте с другой стороны, и воры дружно поволокли его между собой вперед.

Причина их тревоги прояснилась уже через миг – с уходящего ввысь фасада Штормовой стены с оглушительным треском откололась здоровенная каменная плита с острым краем, которая лезвием топора устремилась к жерлу туннеля.

Повисший в крепких руках своих спутников Канте наконец зацепился болтающимися ногами за булыжники, вместе с обоими ворами ударившись в бегство. Остальные тоже бросились наутек вместе с прочей толпой – хаотичным потоком охваченных паникой горожан и животных. Ударившись о землю, плоская глыба древнего камня взорвалась, как бомба. Большие и мелкие осколки разлетелись по сторонам, круша все вокруг. Какой-то фургон разлетелся в щепки. Люди истошно кричали, кто-то уже неподвижно лежал на земле.

Вслед пытающимся спастись лавиной налетела туча пыли, поднявшейся даже сквозь струи дождя, прилипая к одежде и коже.

Канте долго кашлял и отплевывался, пока воздух наконец не стал чище, после чего на подкашивающихся ногах двинулся дальше, позволяя дождю омывать его.

Ллира указала вправо, на боковую улочку.

– Давайте сюда!

Все ошалело поволоклись вслед за ней.

Оглянувшись на Штормовую стену, Канте остолбенело уставился на открывшееся ему зрелище. Вход в туннель за серой пеленой дождя исчез, полностью заваленный обломками. На протяжении тысячелетий этот крепостной вал пережил бесчисленное множество нападений, с честью их выдержав. И хотя стена опять устояла, истинные масштабы нанесенного ей ущерба было трудно переоценить.

За все годы своей жизни в Азантийе Канте никогда еще не сталкивался со столь лютым землетрясением. Обернувшись, он заметил Фрелля, который, задрав голову, пристально смотрел на вероятную его причину – высоко в небе сквозь разрыв в дождевых облаках просвечивала луна.

Проследив за его взглядом, Канте попытался понять, не стал ли ее серебристый лик еще больше, но облака опять сомкнулись, скрывая его призрачное сияние.

– Время на исходе, – встревоженно произнес Тихан. – С каждым днем силы луны все яростней вцепляются в этот мир.

– Это не единственная проблема, – напомнила им Ллира, опять увеличивая темп. – Дом я вам подыскала. Но мы заскочим туда только для того, чтобы по-быстрому захватить все, что нам понадобится.

Под так и не смолкающий звон тревожных колоколов, разносящийся по всему попавшему в беду городу, Канте и его спутники стали подниматься в ту его часть, что была известна как Среднеград.

Бо́льшая часть богатства Азантийи текла как раз через эту ее часть, распространяясь от краев к центру – от засиженных мухами мясных лавок, прилепившихся вдоль Штормовой стены, через постоялые дворы и гостиницы, портняжные и сапожные мастерские к серебряным дел мастерам, ювелирам и банкирам, пристроившимся под самыми стенами Вышнего Оплота.

По мере того, как они поднимались все выше в город, становилось ясно, что эти высоты счастливо избежали самых сильных толчков. Какие-либо повреждения были здесь практически незаметны. По обеим сторонам улиц стали попадаться более крупные дома, украшенные яркими цветочными ящиками на окнах. При многих виллах имелись крошечные благоухающие садики, укрытые за высокими стенами или выглядывающие из-за решетчатых чугунных ворот с торчащими наверху пиками. Казалось, что даже капли дождя падали на Среднеград более мягко, бесшумно встряхивая листья и лепестки и тихонько постукивая по мраморным фасадам. Воздух на этих высотах, просоленный непрерывным ветром с залива, был свободен от вони и грязи Понизовья.

И все-таки Канте приметил кое-какие изменения, не имеющие никакого отношения к землетрясениям. Окна нескольких вилл были заколочены досками, а одна из них сгорела дотла, оставив после себя лишь обугленный остов. Взору открылись и более мелкие детали – сорняки, давно удушившие цветы в ящиках под окнами, заросшие и неухоженные сады…

Фрелль тоже все это заметил.

– Похоже, налоги твоего братца берут свое.

Канте указал на сгоревший дом позади них.

– Кто-то, должно быть, слишком уж громко выражал свой протест.

Атмосфера Среднеграда определенно изменилась. Те немногие люди, что попадались им по пути, опускали головы и прятали глаза, словно опасаясь пересечься взглядом с кем не надо.

Тут внимание Канте привлек взрыв смеха впереди. Звучащее в нем беззаботное веселье было подобно солнечному свету среди всего этого сумрака. Какая-то пожилая женщина – судя по ее простой одежде, гувернантка – вела за руки двух нарядно одетых мальчишек. Не обращая внимания на землетрясение – а может, и восторгаясь им, юнцы весело болтали и шлепали по лужам.

Канте улыбнулся их ужимкам, припомнив те времена, когда им с Микейном было так же весело в обществе друг друга. Представил себе их потешные поединки, бесконечные игры, шумную беготню по Вышнему Оплоту – даже дерзкие вылазки на дворцовую кухню с целью похищения медовых пирогов.

Канте посмотрел вверх, на высокие стены Вышнего Оплота.

«Как же мы докатились до жизни такой?»

Один из проходивших мимо мальчишек наткнулся на него и отскочил в сторону, не обратив на это внимания и не извинившись.

Гувернантка притянула своих подопечных поближе к себе.

– Простите, сир.

– Ничего страшного, – заверил ее Канте, опять улыбнувшись.

Женщина благодарно кивнула, но, едва отвернувшись, опять резко оглянулась на него. Застигнутая за этим, она так же быстро отвела взгляд, развернулась и поторопила мальчишек.

Фрелль лишь коротко выругался, протягивая руку к подбородку Канте. Опустив ее, он показал оставшиеся на пальцах белесые пятна.

– Дождь… Он начинает смывать твой грим.

Канте машинально коснулся своего лица, а затем посмотрел в сторону удаляющейся троицы. «Не промелькнул ли в глазах у этой гувернантки проблеск узнавания?»

Фрелля, судя по всему, терзали схожие опасения.

– Надо поскорей убираться с этих улиц.

К счастью, до места их назначения оставалось всего несколько поворотов.

Ллира привела их к портняжной мастерской, о чем свидетельствовал наперсток, вырезанный на висящей над дверью дощечке. Свет в окнах первого этажа не горел, но наверху сквозь тонкие занавески тускло светились зажженные лампы.

Ллира постучала в дверь – судя по всему, условным стуком, – и мгновение спустя дверь распахнулась. На пороге стояли две темные фигуры, загораживая проход. Канте уловил короткий отблеск меча.

Ллира махнула рукой, призывая всех заходить.

– Ну что ж, давайте-ка всех вас подготовим.

Прежде чем войти вслед за остальными, Канте немного помедлил, оглянувшись туда, откуда они все пришли, и все еще переживая касательно той гувернантки – не узнала ли она в нем принца под гримом.

Ухватив Канте за рукав, Тихан затянул его внутрь. Его следующие слова лишь усилили беспокойство принца:

– Теперь начинается самая опасная часть нашего путешествия.

Глава 12

Скрестив руки на груди, Фрелль внимательно осматривал лицо и тело Тихана, которые опять приняли новые очертания. Смена облика бронзовой фигуры представляла собой и пугающее, и завораживающие зрелище – словно плавящаяся свеча принимала новую форму по собственной воле.

Прищурившись, Фрелль обошел вокруг та’вина, намеренный окончательно убедиться, что все вплоть до последней детали выглядит как надо. Теперь никаких ошибок быть не могло.

А потом, не отводя взгляда от бронзовой фигуры, он в очередной уже раз обратился к Ллире:

– Так ты уверена, что с тех пор, как год назад я уехал отсюда, во внешности настоятеля абсолютно ничего не изменилось? Не отрастил ли он бороду? Не сменил ли прическу? Не появились ли какие-то новые шрамы?

– Ничего, – подтвердила Ллира. – Этот надменный ублюдок производит на меня впечатление человека, который никогда не выходит за привычные рамки.

«Это уж точно…»

Алхимик был знаком с настоятелем Наффом вот уже более двух десятилетий. На протяжении всего обучения Фрелля в Тайнохолме тот председательствовал в Совете Восьми, традиционно включающем в себя четырех алхимиков и четырех иеромонахов, которые руководили школой. Со своего высокого поста Нафф руководил Тайнохолмом твердой рукой, отличаясь непоколебимой приверженностью протоколу, правилам и традициям. Единственным, что изменилось в этом человеке за все это время, был живот, заметно увеличившийся в объеме.

Обведя Тихана заключительным взглядом, Фрелль ткнул пальцем в его выпирающее брюхо.

– Нафф все-таки малость пошире в обхвате, насколько я помню.

Ллира кивнула.

– Когда я видела его в последний раз, он больше походил на жабу, чем на человека.

Тихан положил ладонь на живот.

– Увы, лучше уже не выйдет. Объем бронзы у меня все-таки ограничен.

Фрелль склонил голову набок. Чтобы добиться даже такого обхвата в талии, Тихану пришлось уменьшиться в росте на целую голову, что в общем и целом соответствовало приземистой фигуре Наффа.

– Придется довольствоваться этим. Надеюсь, простор твоего облачения скроет разницу.

Ллира уже снабдила их белой рясой иеромонаха и добыла малиновый пояс, который отмечал положение Наффа в Совете Восьми. Затянув его, Тихан позволил Фреллю внести последние коррективы. Наконец тот приподнял капюшон рясы и накинул его на голову та’вина, которая после добавления грима и парика стала удивительно похожа на голову настоятеля.

– В качестве дополнительной меры предосторожности не снимай капюшон. Ты достаточно похож на аббата Наффа, чтобы ни у кого не возникло по поводу тебя никаких вопросов, особенно если мы постараемся держаться в тени.

– Рекомендация, которая относится ко всем из нас. – Тихан повернулся к двери, ведущей в соседнюю комнату, где все остальные уже обзавелись личинами челяди, часто сопровождавшей настоятеля, – разношерстной компании писцов и слуг.

Фрелля ждала совсем другая роль. Черную мантию алхимика он сменил на серое облачение Исповедника – одного из немногих избранных, достигших высот как в алхимии, так и в религиозных науках. Его также снабдили париком с проседью, косички которого он завязал под подбородком. В качестве завершающего штриха оставалось лишь нанести полоску темного грима поперек глаз, имитирующую характерную татуировку Ифлеленов.

Алхимику предстояло изображать заезжего Исповедника из одной закрытой школы в окаменевшем Мертвом лесу на территориях Гулд’гула. А Тихан, в своем обличье настоятеля Наффа, должен был выступить в роли местного гида, предоставленного маститому ученому Цитаделью Исповедников.

Фрелль одернул кожаную перевязь с железными заклепками и кармашками, перетягивающую его серую рясу наискосок, – символ Высшего Прозрения. В глубине души его раздражал подобный маскарад. Он не заслужил чести носить такое одеяние.

«Наверное, в некотором смысле я настолько же погряз в приверженности традициям, как и настоятель Нафф».

Ллира лишь раздраженно хмыкнула.

– Хватит уже канителиться! Мы потратили впустую целый колокол, провозившись гораздо дольше, чем следовало! Король со своим войском скоро вернется в Вышний Оплот. И там наверняка сразу же перекроют все входы и выходы, тем более с этим отравлением королевы. Нам лучше войти и выйти до того, как это произойдет.

Тихан направился к двери.

– Будем надеяться, что этот план принесет свои плоды. Если голова Элигора и вправду спрятана в недрах Цитадели Исповедников, мы должны выяснить, где именно и как она охраняется. Только тогда мы сможем определить, как завладеть ею.

– Получить ответы на эти вопросы будет непросто, – заметил Фрелль. – Ифлелены крепко хранят свои тайны.

– Не переживай. У меня есть способы развязывать языки.

Двинувшись вслед за Тиханом, Фрелль по-прежнему не сводил с него глаз. «Будем молиться, что это и в самом деле так…»

На первый взгляд задача представлялась достаточно простой: проникнуть как можно глубже в Цитадель Исповедников и добраться до окраин логова Ифлеленов, где секта Исповедников, поклонявшихся Владыке Дрейку, в полной тайне от всех проводила свои самые отвратительные эксперименты. Там маленькая группа намеревалась захватить кого-нибудь из Ифлеленов и вдали от любопытных глаз допросить его. В зависимости от того, что удастся выяснить, им предстояло либо отступить и придумывать какой-то новый способ завладеть бронзовым бюстом, либо, при благоприятном стечении обстоятельств, этой же ночью похитить его.

Последнее представлялось крайне маловероятным, но Фреллю не хотелось проникать в это змеиное гнездо еще раз. Тем более что самое важное требование к этой миссии могло оказаться самым трудновыполнимым.

«Наше вторжение не должно быть обнаружено».

Если в результате их появления кто-то поднимет тревогу, у них уже не будет другой возможности проникнуть в Цитадель Исповедников. Путь туда им будет заказан. Зная это, Фрелль еще раз внимательно оглядел остальных, когда они с Тиханом присоединились к ним. На Рами было все то же одеяние гджоанского писца с прилагающимся к нему медальоном. Канте и Касста переоделись в скромные платья, кожаные сандалии и чопорные головные платки школьных служанок – для большего правдоподобия им предстояло нести с собой оплетенные бутыли с вином и корзины с провизией, чтобы удовлетворить любые аппетиты своих подопечных.

Ллира, а также Шут с Мёдом переоделись в синие с золотом камзолы гулд’гульских гвардейцев, якобы сопровождающих ученого из его родных земель. Дабы дополнить этот образ – а также на случай каких-либо непредвиденностей в предстоящем предприятии, – все трое прицепили к поясу короткие мечи в ножнах.

– На заднем дворе у меня приготовлена закрытая повозка с лошадьми, – сообщила Ллира. – Отсюда до Тайнохолма рукой подать.

Вслед за главой воровской гильдии они спустились по лестнице к задней двери портняжной мастерской, и вскоре группа, пригибаясь под моросящим дождем, забралась в закрытый фургон. Кучер щелкнул кнутом, и тот сразу же тронулся с места.

Фрелль занял место у окна. Когда фургон одолел несколько довольно крутых подъемов, перед ним открылся вид на возвышающийся над городом Вышний Оплот. Однако взгляд алхимика был прикован к школе за его стенами. Тайнохолм устремлялся в небо девятью обширными ярусами. На самом верхнем уровне мерцали два постоянно горящих огня, один из которых символизировал алхимию, а другой – науку о богах и истории. Дымное зарево сияло сквозь пелену дождя, словно маня его домой.

Фреллю оставалось лишь гадать, остался ли его личный схолярий там таким же, каким он оставил его год назад, – полным книг и оптических инструментов для изучения движения звезд и прочих небесных тел. Его охватило нечто вроде ностальгии по тем временам. Где-то в глубине души Фрелль уже жалел, что в свое время заметил растущий лик луны, – открытие, которое предупредило его о грядущей гибели и подтолкнуло на этот опасный путь.

В этот момент он осознал то, что ему стоило бы усвоить гораздо раньше.

«Невежество тоже по-своему может быть благословением».

И все же зная, что в сторону уже не свернуть, Фрелль отвел взгляд от школы, опустив его. Их нынешняя цель находилась не среди этих девяти ярусов, а глубоко под ними. Цитадель Исповедников располагалась под фундаментом Тайнохолма, уходя в землю настолько же глубоко, насколько вздымалась ввысь школа – а может, даже еще глубже.

Фрелль натужно сглотнул.

Он осмелился спуститься туда всего несколько раз, чтобы посетить Черную библиотеку Анафемы – огромный архив, спрятанный в Цитадели Исповедников, – отыскав на его полках древние записи о луне и труды других ученых, свидетельствующие о медленных, но неуклонных изменениях ее серебристого лика.

«И вот теперь, вновь оказавшись в Цитадели Исповедников, я должен проникнуть еще глубже…»

Туда, где в бронзе была крепко заперта древняя тайна.

«Тайна, скорее всего столь же опасная, как и само обрушение луны».

Глава 13

Канте стоял посреди зала, вырезанного в массивной жиле обсидиана глубоко под фундаментом девяти ярусов Тайнохолма, тысячекратно отражаясь вместе со своими сотоварищами в отполированных до зеркального блеска гранях стен и куполообразного потолка. Плотно закрытые двери – он насчитал их двадцать – вели в коридоры, расползающиеся по всей школе наверху и даже достигающие расположенного по соседству Вышнего Оплота.

«Похоже, все дороги ведут в это зловещее подземелье…»

Но сейчас взгляд Канте был нацелен лишь на одну-единственную резную дверь из черного дерева.

Он невольно поежился при виде эмблемы, выгравированной на притолоке – книги, которую сжимала своими кольцами рогатая гадюка. Этот символ предупреждал о том, какими смертельно ядовитыми могут оказаться знания, скрытые за ней.

Когда Канте учился здесь, об этом месте ходило множество всяких историй – о тайных ритуалах, закованных в цепи монстрах, чародействе и колдовстве. Учителя Тайнохолма старались развеять подобные слухи, настаивая на том, что Цитадель Исповедников – это не более чем смиренная обитель для тех, кто готов отрешиться от мирских радостей ради научных знаний и духовного просветления. Именно здесь Исповедники проводили всякие опасные исследования и мистические эксперименты, искали пути, выходящие за любые границы истинного горизонта и истории. Чтобы обеспечить их секретность, а также ради безопасности окружающих все эти труды пришлось спрятать как можно дальше от посторонних глаз. Даже алхимики и иеромонахи школы редко отваживались спускаться на эти ее уровни.

Теперь Канте оценил эту предосторожность. У него никогда не возникало особого желания выяснять, насколько правдивы хоть какие-то истории о Цитадели Исповедников.

«Но теперь отступать некуда…»

Фрелль быстро оглядел помещение под куполом.

– Медлить нельзя, – предупредил он. – После недавнего землетрясения большинство взглядов нацелены наружу, но это ненадолго. Особенно с учетом того, что Микейн уже спешит обратно в Вышний Оплот.

До сих пор их отряд продвигался к цели, не вызывая никаких подозрений. К счастью, настоящего настоятеля Наффа срочно вызвали в Вышний Оплот из-за недомогания королевы – там сейчас требовались ученые, сведущие в ядах и противоядиях, что позволило им практически беспрепятственно проникнуть в эти подземелья.

Подкатив к школе на закрытой повозке, участники предстоящей операции быстро спустилась вниз, держась плотной группой. Немногочисленные ученики и преподаватели, время от времени попадавшиеся им по пути, с почтительными поклонами расступались по сторонам, опустив взгляды – не только из уважения к полной фигуре настоятеля Наффа, но и по причине некоторой настороженности при виде идущего рядом с ним Исповедника. Столь почитаемые ученые – которых многие считали святыми – редко показывались на люди, постоянно торча в своей подземной цитадели или пользуясь переходами и потайными дверьми, известными только им.

С этого момента их группе следовало вести себя даже еще более осмотрительно.

Тихан еще раз оглядел каждого члена команды, словно оценивая их решимость, после чего наконец достал большой ключ – который раздобыла Ллира – и шагнул к двери. Быстро отпер ее, открыв освещенный факелами туннель, и провел их внутрь.

– Всем держаться поближе друг к другу! – распорядился та’вин.

Когда Тихан снял с крюка на стене горящий фонарь, Фрелль двинулся за ним, после чего Рами, Касста и Ллира последовали его примеру.

Канте нерешительно замешкался на пороге – пока Шут с Мёдом буквально не протолкнули его за дверь. Пролетев, спотыкаясь, пару шагов, он уставился в глубь коридора. Канте никогда еще не был здесь и всегда надеялся так никогда и не побывать. Поговаривали, будто стены этих подземелий частенько содрогались от криков, вырывающихся из глоток не только людей, но и демонов.

Он на всякий случай прислушался, но никаких криков не услышал.

Рами тоже явно чувствовал себя не в своей тарелке, прошептав сквозь свою накладную бороду:

– Не прячутся ли в этом лабиринте какие-нибудь злобные твари… вроде венинов, которые некогда обитали в Кодексе Бездны Дреш’ри?

От этих его слов Касста поежилась.

Канте представил себе изуродованные лица венинов, хранителей того подземного архива. В своих ночных кошмарах он до сих пор слышал их коварный обуздывающий напев, достаточно сильный, чтобы опутать жертву своими невидимыми сетями и подчинить ее своей воле.

Фрелль тоже услышал этот тревожный вопрос, но вместо того, чтобы отчитать Рами за попытку раскрыть рот, попытался успокоить их – и, может, и самого себя:

– Я про такое не слышал.

Хотя сам не был особо уверен на этот счет. Алхимику довелось лично столкнуться с венинами, и, судя по кислому изгибу его губ, он отнюдь не горел желанием повторять этот опыт.

Подняв фонарь повыше, Тихан взмахом руки приказал Фреллю возглавить шествие.

– Как глубоко ты забирался в эту цитадель в прошлом?

– Только до библиотеки. Не дальше.

– Тогда веди нас туда. Там мы попробуем навести справки, постаравшись не возбудить никаких подозрений.

Тихан двинулся вслед за Фреллем, который повел их по все растущему лабиринту пересекающихся проходов, каждый из которых был более извилистым, чем предыдущий. И которые уходили все глубже вниз, то и дело сменяясь соединяющими их узкими крутыми лестницами, ступени которых за многие столетия были истерты сандалиями Исповедников.

Требовалось соблюдать особую осторожность, когда навстречу попадались Исповедники в серых рясах, поспешно отступавшие к стенам, освобождая путь. Многие прижимали к груди пыльные фолианты – по всей видимости, заповедные тома из Черной Библиотеки Анафемы. Большинство из них едва удостаивали их взгляда. Те немногие, кто все-таки обращал внимание на попавшуюся по пути разношерстную группу, кивали фальшивому настоятелю или с любопытством косились на Фрелля в его одеянии Исповедника.

Обернувшись, Касста проследила за тем, как очередной такой встречный удаляется по туннелю. Неуловимое движение пальцев – и черный нож исчез в ножнах у нее на запястье.

– Пока что наш маскарад выдерживает проверку.

«Но сколько это еще продлится?»

Пока они продвигались все дальше и дальше, Канте напрягал слух, пытаясь уловить какие-то признаки поднятой тревоги, однако изредка слышал лишь какие-то приглушенные голоса, бесплотные из-за расстояния и отдававшиеся зловещим эхом. Задымленный воздух становился все более тяжелым – острая вонь темной алхимии из бесчисленных лабораторий и схоляриев Цитадели Исповедников так и жгла ноздри.

Хуже всего было то, что горящих факелов, вставленных в железные держатели на стенах, становилось все меньше и меньше. Темнота и пляшущие по сторонам тени заставили сердце Канте забиться чаще. Это напомнило ему, как далеко они сейчас от солнечного сияния, от бесконечного величия Отца Сверху.

Наконец Фрелль остановился перед очередным лестничным пролетом, спиралью уходящим вниз, и указал на ответвляющийся от него боковой проход.

– Библиотека вон там.

Канте вгляделся в глубину темного коридора. Призрачные голоса в той стороне звучали отчетливей. Судя по всему, в архиве собралось целое множество Исповедников, занятых своими темными исследованиями.

Касста подступила к лестнице.

– Воздух, поднимающийся снизу, пахнет серой.

Подойдя ближе, Канте получил подтверждение ее словам, отметив характерную вонь серного камня.

– Что думаешь? – спросил Тихан у Фрелля. – Продолжим спускаться сами или привлечем в помощь добровольного гида из библиотеки?

Фрелль изучил винтовую лестницу.

– За годы, проведенные в Тайнохолме, я не раз слышал, что от Ифлеленов частенько разит горелой серой, и это зловоние пропитывает их одежды. А Владыка Дрейк – их темный бог – как говорят, путешествует по миру по рекам из горящей серы.

Ллира тоже внесла свой вклад:

– Имейте в виду, если нам придется расспрашивать этих братьев в серых балахонах, то лучше всего это сделать, только когда мы и сами заберемся так глубоко, как только сможем.

– И подальше от любопытных глаз, – добавил Шут.

Рами поддержал его:

– Когда речь идет о незаконном вторжении в чужие пределы, к мудрости воров явно стоит прислушаться.

И хотя вид у всех был обеспокоенный, последовали согласные кивки.

– Тогда решено. – Шагнув на первую ступеньку, Тихан направился вниз. – Дальше пока что тоже идем сами.

Глава 14

Уже на последних ступеньках винтовой лестницы у Канте вовсю слезились глаза от сернистой гари в воздухе. В желудке тошнотворно крутило. Горло сжалось, как будто силясь не допустить эту зловонную мерзость в легкие.

Лестница наконец опорожнилась в недра темного извилистого туннеля. За неимением какого-либо иного прохода группа последовала по нему.

Рами прикрыл рот и нос полой своей рясы писца.

– Да мы тут задохнемся, прежде чем отыщем это проклятое логово!

Касста, идущая по другую сторону от Канте, двигалась с такой непринужденной грацией и невозмутимостью, словно прогуливалась по темному саду. Троица следовала за Тиханом, Фреллем и Ллирой, а Шут и Мёд прикрывали им спины.

– Гляньте-ка сюда! – воскликнула вдруг Касста, указывая на ядовито-изумрудную прожилку, прорезавшую черный камень стены; та слабо светилась. – Что вы об этом думаете?

Фрелль немного отстал, явно привлеченный этим вопросом.

– Холм, на котором расположен Вышний Оплот, весь испещрен такими прожилками. Многие считают, что это злокозненная порча, восходящая к Забытому Веку, когда мир на многие тысячи лет погрузился в хаос.

Тихан поднес ладонь к одному из этих сверкающих швов, словно грея руку перед очагом.

– Это раний, оставшийся от древних творений, – вынес он свой вердикт. – Пораженный алхимией, утраченной во времени. Он все еще источает слабые, но смертельно опасные эманации.

Фрелль взмахом руки поторопил замешкавшуюся было группу.

– Я слышал, что Исповедники употребляют соленый эликсир, полученный из семян гинкина, чтобы защититься от недомоганий, вызываемых ранием.

– А как насчет нас? – полюбопытствовал Канте.

Фрелль пожал плечами.

– Нам лучше здесь особо не задерживаться. Особенно на такой глубине.

Канте сглотнул, поспешно двинувшись дальше и держась подальше от стен.

Группа продолжила путь в молчании, время от времени кашляя от сернистой вони. Через какое-то время показался и ее источник. Проход впереди пересекало ущелье с крутыми склонами – как будто подземная богиня Нефина прорубила его своим обсидиановым клинком. Над окутанной паром пропастью был перекинут узкий каменный мостик.

Едва не удушенные невыносимым жаром и мерзким запахом, поднимающимся снизу, путники замедлили шаг, приближаясь к нему.

– Только гляньте на колонны по бокам от моста! – заметила Ллира.

Канте вытер с глаз жгучие слезы. Перед входом на мост возвышалась пара колонн в виде огромных змей, свернувшихся на пьедесталах и высоко задравших откинутые назад головы с раздувшимися капюшонами, увенчанные шипастыми коронами.

До столпившихся перед мостом доносилось тихое, но неумолкающее шипение.

– Это еще что такое? – прошептал Рами, явно не слишком хорошо разбирающийся в пантеоне халендийских богов.

– Рогатые аспиды, – ответил ему Канте. – Символ повелителя тьмы, Владыки Дрейка.

Тихан собрал всех вокруг себя.

– Тогда они наверняка отмечают вход в логово Ифлеленов.

В этом явно никто не сомневался.

– Ладно, пошли дальше, – поторопил всех Фрелль.

Группа поднялась на мост и направилась через него, опять двигаясь быстрее.

Не удержавшись, Канте глянул через край. Шипение исходило не от скульптурных змей, а от пара, поднимавшегося снизу. Из расселины так сильно несло серой, что перехватывало горло. Сквозь застилающие глаза слезы он углядел внизу зловещее свечение – ту же тошнотворную зелень сияющих прожилок в черном изломанном камне.

Канте поежился, припомнив предупреждение Тихана, и остаток пути по мосту преодолел бегом, после чего присоединился к остальным, собравшимся под аркой, ведущей в большой туннель. Камень наверху был испещрен какими-то таинственными символами, светящимися отвратительным зеленым светом – как будто сами эти прожилки в скале подчинялись воле Ифлеленов.

– С этого момента надо соблюдать еще большую осторожность, – предупредил всех Фрелль.

Канте опять замешкался, как и при входе в Цитадель Исповедников, только на сей раз Шут и Мёд не смогли подтолкнуть его.

Вообще-то никто не двинулся с места. Все лишь обменялись обеспокоенными взглядами.

Отойдя от шипящей пропасти, они услышали отзвуки едва слышных криков, полных мучительной боли и страха. А еще – какой-то глухой стук, ощущаемый подошвами, как будто под ногами у них билось черное сердце Владыки Дрейка.

Наконец Тихан двинулся вперед, ко входу в туннель, сделав сначала один опасливый шаг, а потом другой. Его следующие слова прозвучали не ободряюще, а как-то неуверенно, что в устах Оракла из Казена было большой редкостью.

– Что-то тут неладно…

Рами с содроганием последовал за ним.

– Нет нужды говорить нам об этом.

Тихан продолжал идти, углубляясь в туннель. Впереди не было видно ни единого факела, и та’вин повыше поднял свой фонарь, пытаясь разогнать тьму.

Все хранили молчание, подавленные угрожающей обстановкой. Особенно когда приглушенные крики вдали внезапно оборвались. Наступившая тишина еще больше нервировала Канте – глухие размеренные удары под ногами, сотрясающие пол и отдающиеся во всем теле, от этого лишь усилились, стали отчетливей. Словно посылая четкий сигнал его сердцу: «Нас не должно быть здесь».

Когда очередной удар колокола возвестил о течении времени, Канте и его спутники уже достаточно далеко углубились в дебри темного туннеля. К этому моменту с обеих его сторон стали появляться железные двери, за которыми скрывались какие-то помещения или входы в другие коридоры. Одна из дверей была крест-накрест заварена железными полосами, как будто то, что скрывалось за ней, никогда не должно было вырваться во внешний мир.

Рами наконец шепотом озвучил то, что наверняка было у всех в головах:

– А где же все?

Словно в ответ на этот вопрос, одна из дверей прямо перед ними открылась, громко заскрипев петлями и отбросив в коридор свет, который выхватил из темноты две вышедшие из‐за нее фигуры. Одна из них была заметно выше другой. Пара замерла, явно не рассчитывая увидеть всего в нескольких шагах от себя группу каких-то людей, тускло освещенную огоньком переносного фонаря.

Тот, что выше ростом, худой как скелет и бледный как смерть, был облачен в серую рясу Исповедника. Только вот волосы у него были недостаточно длинными, чтобы заплести их в косу под подбородком. Канте предположил, что это послушник – пока что новичок в ордене Ифлеленов. Этот довольно юный малый держал за руку бледную девочку лет шести-семи. Она стояла рядом с ним, совершенно обнаженная, и на ее худенькой груди виднелись какие-то странные каракули, нанесенные чернилами.

Канте припомнил слухи, которые ходили в его время в Тайнохолме – о потайных ходах, секретных дверях и бесследно пропадающих учениках, которых якобы похищали для кровавых жертвоприношений.

Фрелль шагнул вперед, оправляя свою серую рясу.

– Я – Исповедник Грейш, – надменно отрекомендовался он. – Недавно прибывший из Мертвого леса, что в Гулд’гуле. Я пришел сюда с настоятелем Наффом, дабы испросить совета у Ифлеленов.

Послушник молчал, словно не зная, что ответить. А затем, не промолвив ни слова, развернулся и побежал прочь, бросив девчушку, которая все так же оцепенело продолжала стоять на прежнем месте.

Рами шагнул было вперед, увлекая за собой Канте, чтобы броситься в погоню. Но в этом уже не было необходимости.

Прямо перед ними паническое бегство послушника внезапно оборвалось – со звяканьем единственного колокольчика.

Юного Исповедника резко развернули к ним лицом. За спиной у него, у его плеча, стояла Касста, ухватив его за рясу.

Канте бросил взгляд вбок – туда, где она буквально только стояла, словно по-прежнему ожидая увидеть ее там. «Как ей удается двигаться так быстро, не привлекая внимания?»

Его уважение к ее рисийской боевой подготовке возросло еще больше, а вместе с ним и страх. Судорожно сглотнув, он не без труда справился с потрясением.

Касста подтолкнула послушника к ним, приставив ему к подбородку острие кинжала.

– Квисл, – шепнула она на ухо своему пленнику, явно рассчитывая на то, что этот ученый малый – пусть даже еще и не привыкший к своей мантии – узна`ет название отравленного клинка, которым часто пользуются наемные убийцы-рисийки.

Судя по тому, как дернулся подбородок юнца, это слово и вправду было ему хорошо знакомо.

Пока Касста тащила своего подопечного обратно к остальным, Ллира присела перед девочкой. Та все так же безучастно стояла, нацелившись остекленевшими глазами куда-то вдаль и безвольно опустив словно налитые свинцом руки. Судя по всему, ее либо загипнотизировали, либо просто чем-то одурманили.

Ллира хмуро посмотрела на молодого Исповедника.

– Что за пакостную роль ты задумал для этой малютки?

Долговязый юнец был вроде не расположен отвечать, но Касста чуть посильней ткнула его клинком, все-таки развязав ему язык.

– Роль… кровожитницы! – наконец выдохнул он, привстав на цыпочки, чтобы не наколоться на кинжал.

Канте не понял, что это значит, но Фрелль оторопело отпрянул. Лицо у него побледнело, что было заметно даже под гримом. Ллира подхватила девчушку на руки, явно не менее ошеломленная.

– Такая черная алхимия давно запрещена, – заявил Фрелль, отчеканивая каждое слово. Щеки у него опять вспыхнули от ярости. – Кто ты такой?

– Ф-феник, – запинаясь, пролепетал юнец. – Послушник Исповедника Врита.

Фрелль бросил взгляд на Канте, а затем снова перевел его на пленника.

– Если хочешь жить, быстро выкладывай: что тебе известно о древнем артефакте – человеческом бюсте, отлитом из бронзы?

Глаза Феника в панике забегали по сторонам – так, что замелькали белки, – но в то же время в них промелькнуло и узнавание.

– Так это вы… Он… Он сказал, что вы обязательно появитесь. Только мы не знали когда. Для него вы остаетесь лишь призрачными тенями…

– Про кого ты говоришь? – напирал Фрелль. – Про своего хозяина? Врита?

Канте сжался при этом имени, опасаясь, что они угодили в какую-то ловушку, расставленную этим злым гением Ифлеленов.

– Своими бронзовыми устами, – продолжал Феник, голос которого теперь звучал торжествующе, – он предсказал ваше появление здесь!

Фрелль нахмурился.

– Что ты имеешь в виду под…

Тихан позади них вдруг издал стон, привлекая всеобщее внимание. Фонарь выпал у него из рук и со звоном треснулся об пол. Стекло разбилось, но пламя не погасло.

– Нет… – простонал та’вин, отступая на шаг, а затем на другой. – Он пробуждается!..

Канте последовал за ним.

– Тихан?

Тот остановился, весь дрожа и словно не силах сдвинуться с места, но все же явно сопротивлялся этому. Слова с трудом слетали с его губ.

– Он… он завладел мною!

Все обменялись недоуменными взглядами.

– Что происходит? – крикнула ему Касста.

Рами схватил Тихана за руку, все еще немного приподнятую, словно тот пытался от чего-то защититься. Рука не поддавалась.

– Что-то не дает ему даже пошевелиться!

Канте присоединился к Рами и, собрав все свои силы, попытался сдвинуть эту бронзовую статую, словно вросшую корнями в землю.

– Ну что, сматываемся? – спросил Рами. – И попробуем прихватить его с собой?

Канте знал, что это нереально. У них все равно не хватило бы рук, чтобы поднять эдакую тяжесть. Что еще хуже, где-то в глубине темного туннеля вдруг забрякали тревожные колокола.

– Нас обнаружили, – объявил Фрелль. – Нам нельзя здесь оставаться. Нужно срочно уходить.

– И оставить здесь Тихана? – насупился Канте. – Вручить его на тарелочке Ифлеленам? Ты что, с ума сошел? Он – наш единственный способ связываться с Никс и остальными!

– Неважно. – Фрелль ткнул пальцем в Канте. – Тебе тоже нельзя попадаться им в руки – только не когда твой братец вернулся домой.

Канте продолжал держать Тихана за подрагивающую руку, через эту тесную хватку ощущая ожесточенную битву, бушующую у того внутри.

– Он все еще сопротивляется!

Тем временем к трезвону колоколов в глубине коридора присоединились крики – резкие и повелительные.

– Надо бежать, – настаивал Фрелль. – Пусть лучше уж захватят Тихана, чем всех нас!

Канте это понимал, но все равно не отходил от та’вина. Он давно уже стал считать Тихана не только бесценным средством, необходимым для достижения поставленной перед ними задачи, но и другом – верным союзником, заслуживающим их поддержки.

Хоть Тихан и не мог повернуть головы, взгляд его переместился на Канте. Судя по ярости, сверкавшей у него в глазах, та’вин был полностью согласен с Фреллем. Бронзовые губы с невероятным усилием приоткрылись.

– Беги…

Рами подошел к Канте.

– Ничего другого не остается.

Канте отказывался двинуться с места, даже когда туннель залил свет факелов.

– Тихан, ты ведь тысячелетиями бродил по Урту! Дольше любого из та’винов! Должен же быть способ расплавить твою бронзу и освободиться!

Тихан все дрожал, по-прежнему удерживаемый на месте неведомой силой, но паническое, пораженческое выражение у него в глазах заметно померкло. Его взгляд, казалось, был теперь обращен куда-то внутрь себя.

– Ну подумай как следует… – уговаривал его Канте.

Тихан вдруг содрогнулся всем телом. Канте попытался еще крепче сжать его, но бронза стала мягкой, и пальцы погрузились в нагревшийся металл. Встревоженный этой странностью, Канте отпустил его и отпрянул назад.

Рами оттащил его еще на шаг.

– Что он делает?

У Канте не было на это ответа.

Постепенно усилия Тихана привели к тому, что ему удалось полностью размягчить одну руку, хотя даже на это наверняка ушли все его силы. Глаза его вспыхнули лазурным сиянием, прорвавшимся вокруг бронзовых линз, наглухо закрывавших его хрустальные глазные яблоки. Черты лица та’вина исказились от напряжения, покрывающий его грим почернел и подернулся паром.

– Не сдавайся! – убеждал его Канте.

Тихан кое-как опустил размягченную руку, пальцы на которой сплавились воедино. И все же ему удалось распахнуть рясу. Его ладонь опустилась к пупку. С громким стоном и новой вспышкой огня в глазах он резко выдернул руку обратно.

На ладони та’вина, обтекаемый расплавленной бронзой, лежал светящийся хрустальный куб, опутанный сетью медных прожилок, с какой-то пульсирующей золотой массой внутри.

При виде его Рами лишь потрясенно ахнул.

– Что это?

Канте сразу узнал этот куб. Год назад Шийя извлекла похожий из архива та’винов в Саванах Далаледы. Некогда такой куб находился у нее внутри, служа неисчерпаемым источником подпитывающей ее энергии. До этого ей приходилось согревать свою бронзовую кожу под палящими лучами солнца, чтобы поддерживать свои жизненные силы.

Тихан уронил куб на пол, а затем отшатнулся назад, едва держась на ногах от слабости. Похоже, что эта пульсирующая шкатулка и была тем якорем, что не давал ему двинуться с места. И все же он продолжал раскачиваться всем телом, не в силах выровняться, как корабль во время шторма.

Рами отпрянул от этого светящегося предмета, как и Касста – как будто оба опасались, что он вот-вот взорвется.

Тихан еле слышно выдохнул, усиливая этот страх:

– Уничтожьте его…

Никто не двинулся с места – все были еще слишком потрясены, не говоря уж о том, что ни один из них не представлял, как выполнить эту задачу.

Кое-кто другой оказался не столь нерешительным.

Воспользовавшись этим моментом всеобщего замешательства, Феник вырвался из хватки Кассты и оттолкнул ее в сторону, после чего метнулся к Тихану, подхватил с пола светящийся куб и бросился бежать на звон колоколов, крики и топот сапог.

К этому времени в конце коридора уже появились фигуры в плащах и с факелами в руках.

Феник мчался прямо к ним, хотя ускользнуть невредимым ему не удалось – убегая, он прижимал руку к шее, между пальцев которой стекала кровь и торчала рукоятка ножа, впившегося в него смертоносным жалом.

Касста бросилась было вдогонку, но Феника уже осветили факелы.

– Стой! – предостерегающе выкрикнул ей Рами. – Слишком поздно!

Это оказалось справедливо и для Феника, который уже пьяно спотыкался и раскачивался на бегу. А потом, окончательно потеряв равновесие, ударился о стену и отлетел к своим собратьям – движимый скорее инерцией, чем мускулами, упал прямо в руки Ифлелена, бегущего впереди, и сразу же испустил дух.

Канте узнал недоброе лицо Врита, теперь украшенное повязкой на глазу. Их взгляды на миг встретились. Лицо этого ублюдка светилось одновременно и гневом, и торжеством, особенно когда он выхватил золотистый куб из рук своего мертвого прислужника.

Тут чьи-то руки схватили Канте и развернули его, подтолкнув к выходу. Рами крепко держал его за плечо.

– Бежим!

Ничего другого уже и вправду не оставалось – зная, что в случае поимки его ждет петля или даже что похуже, Канте припустил со всех ног вместе с остальными. Тихан не отставал, двигаясь сначала неуверенно, а затем все активней – по мере того как собирал остатки доступной ему энергии. Хотя никто не знал, когда эти запасы иссякнут и Тихан вновь превратится в неподвижную бронзовую статую.

Ему – всем им – нужно было поскорей добраться до солнечного света.

Добежав до моста, они промчались по нему, быстро оставив позади скульптурных аспидов, после чего увидели, что погоня прекратилась. На дальней стороне моста все еще горели факелы, но они не приближались.

Опасаясь, что ситуация может измениться, беглецы не сбавили темпа. Быстро пройдя по туннелю обратно к винтовой лестнице, они поднялись в основную цитадель.

Обернувшись назад, Рами длинно выдохнул.

– Почему… почему они отказались от погони?

– Должно быть, получили то, что хотели. – Озабоченно наморщив лоб, Фрелль в ожидании объяснений посмотрел на Тихана.

Та’вин оставался угрюмым и молчаливым.

На верхней площадке лестницы группа поправила капюшоны и мантии, постаравшись по возможности соответствовать намеченным ролям. Но Тихан был слишком слаб, чтобы опять расплавить свою бронзу и придать ей округлые формы настоятеля Наффа. Все, на что он был способен, – это лишь слабое ее подобие. Чтобы скрыть грубо очерченные черты лица, натянул на голову капюшон рясы, скрывая лоб и не поднимая глаз.

Тем не менее этого оказалось достаточно.

Группа покинула Цитадель Исповедников и вскоре уже двигалась через школу, которая, к счастью, оказалась пустой. Причина стала ясна, когда они вышли на конюшенный двор Тайнохолма, где их все еще ждал все тот же фургон.

Ученики, алхимики и иеромонахи выстроились вдоль перил балконов, столпились на ярусах. Лица их были устремлены вверх. Высоко в небе над Вышним Оплотом кружили три военных летучих корабля, подсвеченные пламенем раскаленных горелок. Сделав последний круг, они опустились в сторону королевского причального поля за стенами замка.

Фрелль побыстрей затолкал Канте в фургон.

– Похоже, твой братец только что вернулся.

За ними последовала Ллира, которая все еще несла на руках найденную ими девочку, завернув ее в свой синий с золотом камзол.

– Судя по такому сборищу, весть об отравлении королевы наверняка уже распространилась по всему городу.

Как только все забрались внутрь, кучер тронул фургон с места.

Пока повозка раскачивалась и подскакивала на ухабах, Фрелль не сводил глаз с Тихана.

– Что там произошло?

Тихан оставался мрачным, но в конце концов заговорил:

– В рядах та’винов я – Корень. Шийя – это Ось. У каждого из нас свои таланты. Но превыше всего стоят Кресты, которые могут подчинить своей воле любого та’вина – излучая силу, способную поработить как Корня, так и Ось.

Канте вспомнил, как венины сумели объединить свой обуздывающий напев в хор, которому удавалось сломить волю не только каких-то низших существ, но и людей. Кресты наверняка обладали подобным талантом – способностью управлять другими та’винами, распоряжаясь по своей воле источником энергии своей жертвы. Похоже, Тихан сумел вырваться на свободу лишь за счет того, что вовремя избавился от своего куба, пульсирующего золотым свечением.

«Но вот только какой ценой?»

Это, похоже, беспокоило и Тихана.

– Я никогда не подозревал, что Элигор уже мог проснуться. Тем более в своем обезглавленном состоянии. Да еще столь неистово…

Фрелль мотнул головой на девчушку, которую прижимала к себе Ллира.

– Врит и ему подобные наверняка используют кровожитниц, чтобы подпитывать свои усилия.

Тихан положил ладонь на живот, из которого выплавил куб.

– С тем, что у меня украдено, кровожитницы больше не понадобятся. Теперь Элигор может окончательно освободиться.

– И что это для нас значит? – тут же спросил Канте.

Тихан устремил на него свой светящийся взгляд – пусть теперь и не такой яркий, но с заметным проблеском благодарности.

– Он, безусловно, хотел заполучить меня всего целиком, а не только схизму, которую я носил в себе. Если б Элигор завладел еще и моим телом, то мог бы вычерпать из нее все без остатка. Его возрождение сократилось бы до нескольких недель, если не дней.

Рами похлопал Канте по колену.

– Похоже, твои непоколебимые представления о дружбе спасли не только Тихана, но и всех нас.

– Что я весьма ценю, – сказал Тихан. – Я не стал бы предпринимать таких усилий без вашей поддержки. Но знайте, что таким образом мы лишь выиграли кое-какое время. Не более того.

– И что же дальше? – спросил Фрелль. – Если у Ифлеленов теперь есть этот куб – эта твоя схизма, – то во что это может вылиться?

Тихан опустил взгляд. А когда ответил, это прозвучало с окончательностью пророчества:

– Это значит, что мы уже проиграли.

Последовало ошеломленное молчание.

– Этого не может быть, – пробормотал Канте.

Тихан поднял лицо, демонстрируя свою убежденность.

– Чтобы победить Элигора, в свое время потребовалась огромная армия та’винов. Армия, которой у нас нет и которую мы никогда не сможем собрать под свои знамена.

Сердце у Канте упало при этих словах. Он представил себе остальных, пытающихся сейчас добраться до турубьи в Пустоземье, и выпрямился, отказываясь принять подобный приговор – особенно зная, кто сейчас находится там.

– Ты никогда еще не встречал Никс, – возразил Канте. – Пока она жива, всегда есть надежда.

Тихан обвел всех печальным взглядом.

– Я просмотрел все пути развития событий. Каждую ниточку, каждое их переплетение. С обретением Элигором полной силы гибельный исход неизбежен. – В его лазурных глазах светилась полная убежденность. – Даже для нее.

Глава 15

В голове у Врита болезненно пульсировало, и со звоном последнего колокола дня боль лишь усилилась. Он сидел в своем личном схолярии, где от одинокой курильницы вился благоухающий дымок, силясь отогнать стойкий запах серы, пронизывающий эти глубины Цитадели Исповедников.

Вокруг него вдоль всех четырех стен тянулись полки, заполненные загадочными текстами, некоторые из которых были написаны на каких-то неведомых языках и все еще ожидали, когда их тайны будут раскрыты. Выдвижные ящики втиснутых между ними высоких шкафов были доверху набиты древними костями, неопознанными кристаллами, высушенными образцами со всех концов Урта и выветрившимися изображениями прошлого, отпечатавшимися в камне, а в стенных нишах покоились груды других артефактов, собранных за десятилетия. Некоторые из них были настолько странными, что не поддавались никакому пониманию.

Однако не странней того, что лежал сейчас перед ним на столе.

Врит уставился на хрустальный куб, опутанный медными прожилками, а затем склонил голову набок, рассматривая его нутро, в котором с гипнотической равномерностью пульсировала и колыхалась некая золотистая жидкость. Потом поставил на стол большую линзу на подставке, чтобы повнимательней изучить артефакт, каждую из поверхностей которого уже тщательно зарисовал в своем дневнике.

Рядом с кубом лежала еще одна открытая книга – написанная не его собственной рукой, а одним гением алхимии, погибшим в Студеных Пустошах. Скеррен иль Риш – давний Исповедник и его коллега-Ифлелен – тщательно изобразил на пергаменте схожий объект, сопроводив свои рисунки объемистыми заметками и какими-то неразборчивыми каракулями. Раздобыл он этот светящийся артефакт в ходе раскопок того, что осталось от медного яйца, из которого вышла бронзовая женщина-та’вин, впоследствии украденная.

Скеррен предположил, что куб функционирует как крошечная быстропламенная горелка, хотя обладает практически безграничной мощностью, и на его основе сконструировал следящее устройство, способное на большом расстоянии улавливать эманации, исходящие от украденной бронзовой женщины. Они использовали его, чтобы выследить ее, но в ходе ожесточенной битвы в Пустошах и Скеррен, и этот бесценный артефакт был безвозвратно утерян.

«И вот опять этот загадочный куб…»

Расставаться с ним очень не хотелось, однако Врит знал, кто именно вскоре потребует его. Сумев на какое-то время обездвижить другого та’вина – существование которого по-прежнему занимало все мысли Врита, – Крест Элигор погрузился в глубокий сон. Эта атака явно истощила все его силы, что стоило еще одной выгоревшей кровожитницы.

Врит воспользовался этим временем, дабы изучить то, что Феник успел передать ему в руки перед смертью. В темном коридоре Врит успел мельком увидеть и других налетчиков, среди которых был принц Канте. Раз они проникли так глубоко, рискнули спуститься сюда, то должны были хотя бы приблизительно представлять, чем именно обладают Ифлелены.

Врит уже предупредил Вышний Оплот о возвращении принца-изменника, предоставив решать этот вопрос королю Микейну и его легионерам, после чего уже не уделял ему особого внимания – хоть и был по-прежнему озадачен происхождением этого нового та’вина.

И все же в данный момент перед ним стояла куда более важная задача.

Переводя взгляд со своего наброска на рисунок Скеррена, Врит подмечал все больше незначительных различий между ними. Медные прожилки каждый раз располагались по-своему, образуя разный рисунок. Кроме того, углы у куба Врита были немного более округлыми. Но самым поразительным было различие в размерах.

Он снова подобрал со стола измерительную линейку и с помощью линзы перепроверил свои измерения, после чего нахмурился, сравнив свой результат с четкими и аккуратными записями в дневнике Скеррена. Они не совпадали, а, зная въедливость своего погибшего коллеги, Врит не сомневался в точности его измерений. Вывод был очевиден.

«Этот артефакт меньше того, что был получен ранее».

Прежде чем Врит успел обдумать, что из этого может следовать, как громкий стук привлек его внимание к двери.

– Ну что там еще? – резко отозвался он.

– Исповедник Врит, ты срочно нам нужен! Немедленно!

Уловив настойчивость в этом голосе, он со стоном встал, подошел к двери и отпер ее.

Стоящий на пороге Бкаррин нервно переступил с ноги на ногу, словно собираясь сорваться с места. Его взгляд метнулся внутрь схолярия и сразу же вернулся обратно.

– Крест Элигор опять пробудился! И в дикой ярости требует, чтобы ты принес ему этот артефакт. Я боюсь, как бы в своих бешеных метаниях не нанес он серьезный ущерб великому инструменту, который поддерживает в нем жизнь.

Врит глубоко вздохнул, жалея, что у него не осталось больше времени на изучение хрустального куба, однако не посмел отказать бронзовому богу. Повернулся, подхватил со стола артефакт и жестом пригласил Бкаррина пройти вперед.

– Давай поглядим, какие еще чудеса способно сотворить это украденное сокровище.

Вскоре Врит присоединился к шести Ифлеленам, которых в свое время лично отобрал для наблюдения за восстановлением Креста Элигора. Группа окружила железный алтарь своего нового бога, однако держалась на почтительном расстоянии. Звуки, издаваемые великим инструментом ордена – все это размеренное побулькивание, постукивание и похрипывание, – заметно ускорили темп, а тембр их стал более яростным, отражая нрав создания, возлежащего в самом его сердце.

Рука Элигора – единственная, способная двигаться – поманила Врита. Лазурные глаза остановились на нем – вернее, на предмете, который Врит нес на серебряном подносе. Сияние этого жаждущего, плотоядного взгляда превратилось в два ослепительных солнца.

– Давай сюда схизму! – потребовал Элигор.

Отражая это необузданное желание, весь инструмент нетерпеливо завибрировал. Резервуары, наполненные жизненной силой кровожитниц, вскипели и запузырились.

Бкаррин ничуть не преуменьшил возможную опасность.

И все же Врит колебался, опустив взгляд на поднос перед собой. В этот момент ему удалось выяснить еще одну деталь – название этого артефакта. Итак, на языке та’винов он именовался схизмой…

Врит не сомневался в его назначении. Он собственными глазами видел, как этот куб был выхвачен из живота другого та’вина, который вроде как бросил его в попытке вырваться из хватки Элигора.

Припомнилась оценка подобного артефакта Скерреном – его коллега тогда предположил, что схизма представляет собой практически неисчерпаемый источник энергии.

Врит поднял взгляд на Элигора.

«Этот куб призван питать та’винов жизненными силами – куда эффективней, чем наш жалкий инструмент с его кровожитницами».

Глядя на алтарь, он вспомнил последние обращенные к нему слова Элигора – касательно того, от чего бронзовый бог рассчитывал избавиться при помощи проникшего в подземную цитадель та’вина.

«Он наконец порвет цепи, что опутывают меня!»

Пристальный взгляд Элигора, устремленный на Врита, сузился, превратив его лазурное свечение в два ослепительных белых луча.

– Делай, что я велю! Даруй мне то, что я вложил тебе в руки! И тогда ты приобщишься к знаниям, которые находятся далеко за пределами твоего понимания – за пределами всего, что ты можешь себе представить. Это я тебе обещаю.

Эти слова понудили Врита подступить еще на шаг, развеяв свои опасения. Это было все, о чем ему мечталось долгими десятилетиями. И все же двигался он медленно – что-то в нем по-прежнему боялось выпустить это создание в мир.

Пока Элигор был привязан к инструменту, Врит в какой-то степени контролировал ситуацию. Ему очень не хотелось разрывать эти поводья. Даже сейчас его разум отчаянно пытался найти способы сохранить сложившееся положение, но к тому времени, когда ноги подтащили его к железному алтарю, он так и не смог прийти к какому-либо решению. Эти лазурные глаза так и сверлили его, требовательно взывая к действию.

Позади него его собратья-Ифлелены что-то пробормотали, и в их тоне почтительно смешались благоговение и страх. Врит знал, что если он откажется выполнить этот приказ, то поставит под угрозу свое положение в ордене. Бронзовый бюст был истинным сердцем ордена Ифлеленов на протяжении тысячелетий – тайной, на которой тот и был построен. Оступиться на этом последнем этапе, несомненно, означало бы навлечь на себя великий гнев.

И все же ничто из этого – ни требование в этих лазурных глазах, ни настойчивый ропот его собратьев по ордену – не побудило Врита снять схизму с подноса. То, что заставило его подчиниться, было куда проще – желание, которое всю жизнь питало его амбиции.

Чистое любопытство.

В глубине души Врит оставался ученым. Ошибочным было его решение или нет, но он хотел лично стать свидетелем того, что откроется дальше, своими собственными глазами увидеть результат этого действия, стать движущей силой, стоящей за ним.

«Как я могу от такого отказаться?»

Подхватив куб, Врит занес его над разверстой полостью бронзовой груди. Покрывающая ее изнутри кристаллическая корка жадно засветились; потоки энергии так и заплясали по ней, искрясь и переливаясь, подпитываемые огромным инструментом, раскинувшимся вокруг алтаря.

Стоило опустить куб, как эти искры с треском посыпались на него. За ними последовали огненные дуги, ударявшие в него подобно крошечным молниям. Теперь энергия заметалась и на его поверхностях.

Врит ахнул – не от боли, а от благоговения.

Однако его руки нерешительно заколебались, когда он поднес артефакт еще ближе к этой светящейся полости. Что-то глубоко внутри него предостерегающе ёкнуло. Волоски на руках встали дыбом от ужаса. Дыхание перехватило от непреложной истины: «Ни в коем случае нельзя этого делать!»

Но тут его лишили всякого выбора.

Прежде чем Врит успел отдернуть руки, из глубин вскрытой грудной клетки выстрелили бронзовые и перламутровые щупальца, которые быстро обвили все грани куба, сливаясь с медными прожилками на них, змеясь по хрусталю.

Насмерть перепуганный, он выпустил куб из рук.

Золотистое свечение внутри куба превратилось в яркое солнце, которое душили эти щупальца. Еще через миг они почти полностью опутали его, окончательно затушив и затмив это солнце, и в этот момент схизма была затянута ими в глубину и исчезла из виду.

Врит отшатнулся – и как раз вовремя.

Бронзовое тело забилось в конвульсиях, выгибая спину. Ослепительный свет вырвался из его разверстой груди, широко распахнутых глаз, изо рта, разинутого в беззвучном крике. Резервуары за алтарем разлетелись вдребезги. Стекло взорвалось, выплеснув дымящуюся янтарную жидкость.

Врит пригнулся, прикрыв свой единственный здоровый глаз и припомнив тот град осколков, что когда-то лишил его второго глаза. Отшатнувшись, он натолкнулся на Бкаррина.

– Что тут происходит? – взвыл младший Исповедник.

– Обратная реакция… – прошипел Врит, не выпрямляясь.

Пол задрожал у них под ногами. Огромный инструмент зазвенел, загремел всеми своими частями. Энергия плевком хлынула по его трубам. Повсюду со звоном запрыгали сорванные болты. Медь разрывало на части. Хрусталь разлетался вдребезги. К потолку взлетели фонтаны янтарных жидкостей.

Врит представил, как энергия схизмы разливается по всему инструменту, переполняя его, – и тут этот прилив достиг своей конечной цели.

Ячейки кровожитниц взлетели в воздух. Втиснутые в них тела взорвались фонтанами крови и разлетающимися ошметками плоти.

Когда ячейки с грохотом рухнули обратно на каменный пол, эти дикие энергии заметно утихли, лишь изредка давая о себе знать вереницами потрескивающих искр и колючими синими дугами. Вскоре и они окончательно прекратились.

Наконец выпрямившись, Врит уставился на обломки огромного инструмента. Тот под громыхание меди и звон стекла продолжал разваливаться на части. Остальные Ифлелены стали подниматься с пола; двое остались стоять на коленях. Лица у всех были одинаково полны ужаса и смятения.

Не обращая на них внимания, Врит повернулся к источнику всего этого.

Как и весь огромный инструмент вокруг нее, бронзовая фигура прекратила свои метания, обмякнув на алтаре. И хотя глаза ее по-прежнему пылали огнем, свечение в груди тоже потускнело.

Врит заметил, что губы Элигора шевелятся.

Он опасливо придвинулся, не без труда расслышав:

– Я вижу ее…

Врит наклонился ближе.

– Кого?

– Вик дайр Ра…

Заслышав древнее имя Царицы Теней, Исповедник неподвижно застыл. Мучительно хотелось узнать больше, но ослепительное свечение в глазах Элигора продолжало угасать. Врит почувствовал, что оно не рассеивается, а втягивается внутрь – бронзовая фигура словно собирала остатки сил после столь взрывного разряда. Он подозревал, что телу потребуется какое-то время, чтобы восстановиться после разрушения удерживающих его цепей.

Врит обвел взглядом развалины великого инструмента.

Сияние, исходящее от железного алтаря, окончательно угасло. И все же с бронзовых губ опять сорвался слабый шепот:

– Вик дайр Ра…

Последние слова прозвучали с ужасающей твердостью:

– Она летит навстречу собственной гибели!