Достаточно времени для любви

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ: IV

Лазарус опустился в гамак и почесал грудь.

— Вот что, Гамадриада, — объявил он, — это вопрос не простой. В семнадцать лет я не сомневался, что люблю. Но все объяснялось простым избытком гормонов и самообманом. Но по-настоящему я испытал это чувство лишь почти через тысячу лет… но не осознавал этого долгие годы, поскольку давно уже забыл слово «любовь».

Хорошенькая дочка Везерела казалась озадаченной, а Лазарус думал, что Айра не прав: Гамадриада была не хорошенькой — она была такой красивой, что сорвала бы большой куш на аукционе в Фатиме, а суровые искандарианские купцы торговались бы за нее, стремясь превзойти друг друга… Если только сам протектор Веры не забрал бы ее для себя.

Похоже, что Гамадриада не считала свою внешность исключительной. Но Иштар так считала. И в первые десять дней пребывания Гамадриады в «семействе» Лазаруса (а ему хотелось видеть в них свою семью; слово это было здесь вполне уместным, поскольку Айра, Гамадриада, Иштар и Галахад были его потомками и пользовались теперь правом звать его дедушкой — не слишком часто) — в эти первые дни Иштар как-то по-детски старалась становиться между Гамадриадой и Лазарусом, пытаясь одновременно заслонить ее собой и от Галахада — несмотря на то что для этого приходилось находиться в двух местах сразу.

Лазарус с удивлением следил за этой неловкой пляской и гадал, замечает ли сама Иштар, что делает. Потом он решил, что нет. Врач, отвечающий за реювенализацию его организма, обнаруживала деловое рвение, полное отсутствие чувства юмора и была бы потрясена, обнаружив, что впала в детство.

Но все быстро кончилось. Гамадриада не могла не нравиться, поскольку держалась спокойно и дружелюбно, ни на что не обращая внимания. Лазарус не мог понять, сознательно она выработала в себе такую привычку, чтобы избежать зависти сестер, менее одаренных природой, или же подобное поведение было частью ее натуры. Но он не стал выяснять этого. Иштар же теперь стремилась усесться возле Гамадриады или уступала ей местечко между собой и Галахадом, позволяла ей готовить еду и исполнять прочие обязанности домашней хозяйки.

— Если и мне придется ждать тысячу лет, чтобы понять это слово, — заметила Гамадриада, — значит, я так и не пойму его. Минерва говорит, что на галакте ему невозможно дать определения… Даже разговаривая на классическом английском, я думаю на галакте, а значит, не понимаю его значения. Поскольку слово «любовь» так часто встречается в английской классической литературе, я решила, что, возможно, именно непонимание этого слова мешает мне мыслить по-английски.

— Хорошо, переходим на галакт и попробуем разобраться. Во-первых, на английском никогда много не думали: этот язык слаб для логических размышлений. С другой стороны, его эмоциональная фразеология прекрасно приспособлена, чтобы скрывать ошибки. Это язык рационализирующий, но не рациональный. И большая часть тех людей, которые всю жизнь разговаривают по-английски, не лучше тебя понимают смысл слова «любовь», хотя все время пользуются им, — сказал Лазарус и добавил: — Минерва! Мы вновь собираемся заняться словом «любовь». Желаешь присоединиться? Если да — переходи на персональный режим.

— Благодарю вас, Лазарус. Хелло, Айра-Иштар-Гамадриада-Галахад, — ответило бестелесное контральто. — Я нахожусь и находилась в персональном режиме, как обычно. А теперь, с вашего разрешения, могу поговорить. Вы хорошо выглядите, Лазарус, молодеете с каждым днем.

— Я и чувствую себя молодым. Только сообщай нам, дорогая, всякий раз, когда будешь переключаться на персональный режим.

— Извините, дедушка!

— Не скромничай. Просто скажи: «Привет, я здесь», — и все. И если сумеешь хотя бы раз послать меня или Айру к черту, жди похвалы. Прочисти контуры.

— Но я не хочу говорить этого ни вам, ни ему.

— Вот это плохо. Ты пообщайся с Дорой, она тебя научит. Ты с ней сегодня не говорила?

— Говорила, вот только сию минуту, Лазарус. Мы с ней играем в пятимерные сказочные шахматы, и она учит меня песням, которым вы ее научили. Она напевает мелодию, потом я пою тенором, а она подпевает сопрано. Мы это делаем в реальном времени, через громкоговорители в вашей рубке, и слушаем себя. Только что мы пели балладу «О Райли с одним яйцом». Хотите послушать?

Лазарус вздрогнул.

— Нет-нет, только не эту.

— Мы разучили еще несколько штук. «Длинноногую Лил», «Балладу о Юконском Джейке» и «Билл пристал как банный лист»[15]. Я пою, а Дора подпевает сразу басом и сопрано. А может быть, вы хотите послушать про «Четырех шлюх из Канады»? Забавная вещица.

— Нет, Минерва. Извини, Айра, мой компьютер развращает твой. — Лазарус вздохнул. — Я не хотел этого, просто надеялся, что Минерва понянчится с ней в мое отсутствие. Поскольку в этом секторе нет ни одного умственно отсталого корабля, кроме моего.

— Лазарус, — с укором проговорила Минерва. — По-моему, называть Дору отсталой неправильно. На мой взгляд, она умница. И я не понимаю, почему вы говорите, что она развращает меня.

Айра принимал солнечную ванну, лежа в траве с платочком на глазах. Он перевернулся на бок.

— И я тоже, Лазарус. Мне бы тоже хотелось послушать песенку о Канаде. Я знаю, где находится… находилось это местечко. К северу от страны, в которой вы родились.

Лазарус молча посчитал и проговорил:

— Айра, я знаю, что мои предрассудки смешны для цивилизованного современного человека, такого, как ты, но ничего не могу с собой поделать: мешает раннее детство, импринтинг — как у утенка. Если ты хочешь слушать эту похабщину варварских времен, пожалуйста, слушай в своих апартаментах, а не здесь. Минерва, Дора не понимает смысла этих песен, для нее они колыбельные.

— Я тоже не понимаю, сэр, разве что теоретически. Просто они веселые, а мне приятно, когда меня учат петь.

— Ну… хорошо. А Дора себя хорошо ведет?

— Просто умница. Дедушка Лазарус, мне кажется, что ей нравится мое общество. Она даже вчера надулась, не получив свою сказочку на сон грядущий. Но я сказала ей, что вы устали и уже спите, и рассказала сама.

— Но… Иштар! Выходит, я потерял день?

— Да, сэр.

— Хирургия? А я не заметил новых заживленных мест.

Шеф-техник помялась.

— Дедушка, говорить о процедурах мы можем лишь по настоянию клиента. Но напоминать ему об этом незачем. Надеюсь, вы не будете настаивать. Весьма надеюсь, сэр.

— Хм-м. Хорошо, хорошо. Но когда ты в следующий раз вздумаешь отхватить у меня денек или недельку, сколько тебе вздумается — скажи мне. Чтобы я знал заранее. Ну, хорошо. Я запишу свои речи с помощью Минервы, ты предупреди ее.

— Я так и сделаю, дедушка. Когда клиент желает сотрудничать и старается обращать поменьше внимания на наши дела, получается гораздо лучше. — Иштар коротко улыбнулась. — Страшно нарваться лишь на реювенализатора. Такой клиент всем досаждает и еще пытается руководить.

— Нечему удивляться. Видишь ли, дорогая, эта самая гнусная привычка руководить засела у меня в крови. Бороться с ней можно лишь за пределами аппаратной. Так что, если я начну всюду совать нос, просто вели мне заткнуться. Но как обстоит дело? Сколько еще осталось?

Чуть поколебавшись, Иштар промолвила:

— По-моему, самое время велеть вам… заткнуться.

— Вот это дело! Но больше уверенности, дорогая. «Убирайся из моей аппаратной, старый несносный болван, и не смей совать нос не в свое дело!» Пусть этот тип поймет, что ежели он сию секунду не смоется, то его сунут в каталажку. Ну, давай еще раз.

Иштар усмехнулась.

— Дедушка, вы просто старый жулик.

— Я всегда подозревал это. Просто надеялся, что не слишком заметно со стороны. Хорошо, поговорим о «любви». Минерва, Гамадриада утверждает, что ты сообщила ей, что галакту не известно такое слово. Можешь ли ты что-либо добавить к ее утверждению?

— Пожалуй, да, Лазарус. Могу ли я высказаться после всех остальных?

— Пожалуйста. Галахад, из членов семьи ты меньше всех говоришь и больше всех слушаешь. Хочешь исправить положение?

— Да, сэр. Я и не думал, что в слове «любовь» может крыться какая-то тайна, пока не услышал вопрос Гамадриады. Но я только учу английский — тем же самым природным методом, которым учится дитя. Без грамматики, синтаксиса, словарей — просто слушаю, говорю и читаю. О смысле новых слов догадываюсь из контекста. Благодаря этому методу, могу заключить, что «любовь» означает разделенный экстаз, достигаемый в результате секса. Разве не так?

— Сынок, мне не хочется говорить — впрочем, если ты много читал, понятно, каким образом ты пришел к такому заключению, — но ты не прав на все сто процентов.

Иштар казалась удивленной. Галахад задумался.

— Что ж, придется прочесть еще раз.

— Не стоит, Галахад. Писатели, чьи книги ты читал, просто не умеют использовать это слово. Чего там, я и сам столько лет неправильно употреблял его — вот тебе пример нечеткости английского языка. Но смысл любви, как его ни определяй, не в этом. Если в жизни существует занятие более важное, чем то, когда двое делают ребенка, все философы за всю историю мира не сумели отыскать его. Но — между нами, девочками, — занятие это изрядно скрашивает нам жизнь и смиряет нас с тем, что в воспитании ребенка черт ногу сломит. Но это не любовь. Любовь же есть нечто такое, что имеет место даже тогда, когда ты не испытываешь сексуального возбуждения. Ну, кто хочет продолжить в том же духе? Айра, ты? Английским ты владеешь лучше, чем прочие, и чуть хуже, чем я.

— Дедуся, я говорю лучше вас — вы все произносите неправильно, а я — согласно канонам грамматики.

— Не ехидничай, юноша, высеку. Мы с Шекспиром никогда не позволяли грамматике мешать нам самовыражаться. Он мне так и сказал однажды.

— Лазарус, прекратите! Он умер за три столетия до вашего рождения.

— Умер, как же! Только потом могилу его вскрыли и ничего в ней не нашли. На самом же деле он был сводным братом королевы Елизаветы и красил волосы, чтобы никто не сумел его узнать. Учти, Айра, на самом деле его обложили со всех сторон, так что он предпочел выключиться. Я сам умирал так несколько раз. В его завещании второе место упокоения предназначалось жене; теперь проверь, кому пошло первое, — и начнешь понимать, что случилось. Итак, желаешь ли ты дать определение этому слову?

— Нет. Вы опять хотите сменить правила. Пока вы всего лишь подразделили опытное поле под названием «любовь» на те же категории, что и Минерва несколько недель назад — «эрос» и «агапэ». Только вы предпочли не давать названия этим областям и заявили, что общий термин нельзя считать относящимся к одной из областей — значит, он принадлежит второй. То есть вы однозначно определили «любовь» как «агапэ». Но опять не произнесли этого слова. Это не дело, Лазарус. Согласно вашей же метафоре, вы передергиваете карты.

Лазарус восхищенно покачал головой.

— Юноша, тебе палец в рот не клади. Значит, я все хорошо просчитал, задумывая тебя. А давай-ка в свободное время обратимся к солипсизму.

— Лазарус, прекратите. Я не Галахад, меня с толку не собьешь. Области именуются «эрос» и «агапэ». Последняя редка, «эрос» же столь обычен, что Галахад вполне обоснованно принял его толкование за объяснение смысла слова «любовь». А вы нечестным образом повергли его в смущение, поскольку Галахад совершенно напрасно считает вас достойным доверия авторитетом в области английского языка.

Лазарус усмехнулся.

— Айра, мальчик мой, когда я был ребенком, такое добро подавали вагонами на удобрение под люцерну. Термины же выдумали кабинетные ученые… вроде теологов. И можешь почитать их так же, как руководства по сексу, написанные монахами. Сынок, я старался избегать надуманных категорий, поскольку они бесполезны, неточны, более того — вводят в заблуждение. Существует и секс без любви, и любовь без секса… и еще невероятное множество промежуточных ситуаций, которым не дашь даже определения. Но что такое «любовь», определить можно, причем точное определение не ограничивается понятиями «секс» или «игры», как и понятиями типа «эрос» и «агапэ».

— Давайте ваше определение, — сказал Айра, — обещаю не хохотать.

— Подожди. Чтобы определить словами столь важное понятие, как «любовь», необходимо обратиться к тому, кто испытал ее. Есть такая старинная притча: как объяснить слепому от рождения, что такое радуга. Да, Иштар, я знаю, что ты могла бы запросто снабдить подобную личность клонированными глазами — но в дни моей юности эта проблема не имела решения. В те времена можно было лишь растолковать несчастному физическую теорию электромагнитного спектра, назвать частоты, которые воспринимает человеческий глаз, определить через них цвета; в точности объяснить теории преломления и отражения механизмов, создающих радугу, вид дуги и последовательность расположения в ней цветов… Короче, все, что знают люди о радуге, за исключением восторга, возникающего в человеческом сердце при виде ее. Минерва куда богаче такого человека — она может видеть. Минерва, дорогуша, ты когда-нибудь смотрела на радугу?

— Всякий раз, когда это было возможным, когда один из моих сенсоров замечал ее. Чарующее зрелище!

— Конечно. Минерва может видеть радугу, слепой же не в состоянии этого сделать. Электромагнитная теория не соответствует жизненному опыту.

— Лазарус, — добавила Минерва, — возможно, я вижу радугу лучше любого существа из плоти и крови. Мой визуальный диапазон простирается на три октавы — от пятнадцати сотен до двенадцати тысяч ангстрем.

Лазарус присвистнул.

— А у меня и полной октавы не наберется. Скажи мне, детка, а ты различаешь оттенки?

— О, конечно!

— Хм-м. Не стоит описывать их. Придется оставаться наполовину слепым. — Лазарус помолчал, — Вспомнил про одного слепца на Марсе… Это было. Айра, когда я распоряжался там в… ээ-э… доме отдыха… Он…

— Дедуся, — устало перебил его исполняющий обязанности, — не надо считать нас детьми. Конечно, вы самый старый из всех живущих… но самая юная здесь — моя дочка, которая глядит на вас телячьими глазами, — уже постарше дедуси Джонсона, когда вы с ним расстались. В следующем году Гамадриаде будет восемьдесят. Гама, дорогая моя, сколько у тебя было любовных историй?

— Боже, Айра, кто их считает?

— А ты брала у мужчин деньги?

— Не твое дело, отец. А ты хочешь предложить мне сколько-нибудь?

— Не юли, дорогая, все-таки я твой отец. Лазарус, или вы полагаете, что Гамадриаду можно смутить простыми словами? У нас проституция не процветает — слишком много найдется любительниц, желающих попасть в профессионалки. Тем не менее несколько борделей, которые функционируют в Нью-Риме, зарегистрированы в Коммерческой палате. Но вам я рекомендую один из наших лучших домов — Элизиум… Как только закончите реювенализацию.

— Хорошая идея, — поддакнул Галахад, — отпразднуем. Сразу же, как только Иштар одобрит ваши кондиции. Я приглашаю вас, дедушка. Это честь для меня. В Элизиуме есть все — от массажа и гипнокондиционирования до самых утонченных блюд и изысканнейших зрелищ. Назови только — и все будет.

— Минутку, — запротестовала Гамадриада. — Галахад, не будь эгоистом. Идем вчетвером. А ты, Иштар?

— Конечно, дорогая. Развлечемся.

— Или вшестером, только для Айры нужна еще спутница. Да, отец?

— Дорогая, побывать на дне рождения Лазаруса — дело соблазнительное… хотя я стараюсь обычно избегать общественных мест. Сколько же вы прошли реювенализаций, Лазарус? По ним можно отсчитывать и дни рождения.

— Не суй свой нос куда не надо, пузырь. Как сказала твоя дочка: «Кто их считает?» Можно будет испечь именинный пирог, как в детстве, и хватит одной свечи.

— Фаллический символ, — заметил Галахад. — Древний знак плодотворящей силы — вполне подходящий для реювенали-зации. А пламя — не менее древний символ жизни. Но свеча должна быть настоящей, а не поддельной, — если такую удастся найти.

Иштар оживилась:

— А что! Свечных дел мастер найдется. А если нет — берусь сделать ее сама — правда, в стилизованной форме. Впрочем, дедушка, если хотите, могу соорудить ваше изображение: я скульптор-любитель, и неплохой. Выучилась, когда пришлось заниматься косметической хирургией.

— Минуту! — запротестовал Лазарус. — Мне нужна восковая свеча, чтобы можно было задумать желание и задуть ее. Спасибо, Иштар, не хлопочи. Спасибо тебе, Галахад, я бы предпочел таверну. А можно справить мой день рождения и здесь — чтобы Айра не чувствовал себя мишенью в тирс. Дети мои, я же перевидал все увеселительные и развлекательные дома, которые только можно придумать. Веселье — в сердце, а не в этой фигне.

— Лазарус, разве вы не видите, что ваши дети хотят развлечь вас? Они любят вас — один бог знает почему.

— Ну…

— Возможно, обойдемся и без таверны. По-моему, мне запомнилось кое-что из перечня, приложенного к вашему завещанию. Минерва, кому принадлежит Элизиум?

— Это дочерняя корпорация нью-римской «Сервис Энтер-прайзис лимитед», которая в свою очередь принадлежит ассоциации «Шеффилд-Либби». Короче говоря, вам, Лазарус.

— Черт побери! Кто посмел вложить мои деньги в такое дерьмо? Энди Либби, благослови, Господь, его тихую душу, наверняка в могиле перевернулся. Впрочем, не помню, может быть, я похоронил его на орбите возле последней открытой нами совместно планеты, на которой его убили.

— Лазарус, в ваших мемуарах этого факта нет.

— Айра, еще раз говорю, в моих мемуарах многого нет. Бедолага глубоко задумался… вот и пришлось хоронить. Я оставил Энди на орбите, потому что обещал ему перед смертью доставить его тело на родину, в Озарке. Попытался найти его через сотню лет, но не сумел. Маяк скис, наверно. Хорошо, дети, вечеринка состоится в моем счастливом доме, и мы обойдемся тем, что здесь имеется. Так, на чем же мы остановились? Айра, ты хотел дать определение слову «любовь».

— Нет, вы собирались рассказать о слепце, с которым познакомились, когда командовали шлюхами на Марсе.

— Айра, ты груб, как дедуся Джонсон. Звали его «Шумок» — не припомню настоящего имени, да и было ли оно. Так вот Шумок был из той же породы, что и ты, — из тех, кого не приходится заставлять работать. В те дни слепец вполне мог просить милостыню, а большего ему не предлагали, ведь тогда вернуть зрение было нельзя.

Только Шумок не желал жить за счет других и делал, что мог. Играл на коробочке с мехами и пел. Был такой инструмент: жмешь на клавиши, водишь руками — приятно слушать. Все это происходило в те времена, когда электронные инструменты еще не вытеснили механические.

Раз Шумок заскочил вечерком, сбросил пневмокостюм в раздевалке и принялся петь и играть. А я и не заметил, как он вошел.

Мое правило было такое: «покупай, наслаждайся или проваливай». Ну, конечно, наше заведение всегда могло угостить пивком завсегдатая, оказавшегося на мели. Но Шумок завсегдатаем не был, он был бродягой и выглядел и благоухал соответственно. Я уже собрался обойтись с ним соответствующим образом, но, увидев на его глазах повязку, притормозил. Слепцов не выбрасывают, их не трогают. И я оставил его в покое, правда, приглядывал за ним. Он даже не присел. Просто играл на разбитой стейнвеевской гармонике и пел — и то и другое он делал неважно, но я выключил пианетту, чтобы не мешать ему. Одна из девиц пошла по кругу с его шляпой.

Когда он подошел к моему столику, я угостил его пивом, предложил сесть — и сразу пожалел об этом: ну и разило же от него! Он поблагодарил меня и принялся рассказывать о себе. Врал, в основном.

— Как вы, дедуся?

— Спасибо, Айра. Сказал, что до несчастного случая был главным механиком на одном из больших гарримановских лайнеров. Может, он и впрямь был космонавтом, поскольку жаргон знал, как надо. Но я не пытался его поймать. Если слепец уверяет, что был наследным принцем священной Римской империи — пусть его врет, я возмущаться не буду. Может, он был дежурным механиком, грузчиком или кем-то в этом роде. Скорее всего он был горняком, небрежно обошедшимся с взрывчаткой.

Обходя после закрытия заведение, я обнаружил его в кухне — он спал.

Это было недопустимо — все-таки мы поддерживали в столовой чистоту. Я отвел его в свободную комнату и уложил спать, чтобы утром покормить завтраком и отправить восвояси — у меня ведь не ночлежка.

В общем, рассказывать можно долго. В следующий раз я увидел его уже за завтраком — и едва узнал. Две девицы вымыли его в ванной, причесали, побрили, нарядили в чистую одежду — мою, конечно же, — выбросили грязную тряпку, которой он прикрывал глазницы, и заменили ее чистой белой повязкой.

Я, родственнички, против ветра не плюю. Девицы вправе были держать любимцев; я знал, зачем ко мне ходят — не ради того, чтобы послушать мою игру на пианетте. И хотя этот любимчик ходил на двух, а не на четырех, и ел больше меня самого — я не спорил. Гормон-Холл стал домом для Шумка — пока девицам не наскучит.

Но я не сразу догадался, что Шумок не паразит, который пользуется кровом, едой и, вероятно, товаром, не забывая выкачивать дань из наших гостей, — нет, он тоже налегал на весло. Короче, через месяц мой гроссбух засвидетельствовал рост доходов.

— А как вы добились этого, Лазарус? Он же еще и собирал подаяния.

— Айра, неужели я должен думать за тебя? Впрочем, нет, здесь этим занимается Минерва. Наверное, ты не задумывался, что приносит прибыль в подобного рода заведениях. Источников дохода три: бар, кухня и девочки. Никаких наркотиков — они только мешают извлекать прибыль из трех основных источников. Если ко мне являлся любитель наркотиков, да еще доставал свою сигаретку, я немедленно отправлял его подальше — к Китайцу.

Кухня обслуживала девиц — в комнатах и в столовой, по расписанию или желанию. Кроме того, всю ночь работала для посетителей и приносила доход — в основном за счет заказов, которые делали девицы. Бар тоже действовал не в убыток, после того как я уволил одного бармена «с тремя руками». Заработок девицы оставляли себе — только платили за каждого посетителя, а если он оставался на ночь, плата увеличивалась втрое. Я разрешал им смошенничать — иногда, но если это случалось часто или какой-то ванек жаловался, что с него слупили невесть сколько, я с такими девицами беседовал. Особых хлопот не было — они ж настоящие леди, — к тому же я контролировал их — приходилось иметь глаза и на затылке.

Жалоб на дороговизну было больше, но я помню лишь один случай, когда виноватой оказалась девица. Обычно выходило иначе. Жлоб отсчитывал чересчур много денег в жадные ручонки, потом начинал жалеть и пытался отобрать их. Но таких я чуял издалека, к тому же в комнатах были установлены микрофоны… ну и, если требовалось, приходил на помощь. Подобные типы у меня мячиками вылетали за дверь.

— Дедушка, а встречались такие здоровенные, которых было не выставить?

— Нет, Галахад. Габариты в драке особого значения не имеют… к тому же на всякий случай я всегда был вооружен. Но если мне нужно утихомирить буяна — я добьюсь этого во что бы то ни стало. Если неожиданно врубить ногой прямо в развилину, любой проваляется достаточно долго, чтобы успеть вышвырнуть его за дверь.

Не кривись, Гама, душа моя, твой папенька уверял, что тебя шокировать трудно. Но я говорил о Шумке, о том, как он зарабатывал деньги для нас, не забывая и о себе.

В такого рода заведениях на границе обычный посетитель входит, покупает выпивку, разглядывает девочек, покупает выпивку той, которая ему понравилась, отправляется в ее комнату, делает свое дело, потом уходит. В среднем минут тридцать, доход для заведения минимальный.

Так было до Шумка. А когда он появился, дело пошло так: купит посетитель выпивку себе, девице, — и уходит с ней в комнату. Выйдет оттуда, а Шумок поет «Френки и Джонни» или там «Повстречал браток вышибалу», улыбается, куплет за куплетом, — глядишь, посетитель садится, слушает песню до конца — а потом спрашивает, не знает ли слепец «Очи черные». Конечно, Шумок знает, но не признается, а просит, чтобы гость напел ему мелодию и слова. А он, дескать, послушает.

И если у гостя есть деньги, он сидит и час, и другой, поужинает сам, закажет ужин девице, накормит Шумка — и глядь, уже готов повторить с той же девицей, или другой. Есть валюта — засиживается до ночи, тратит деньги на девиц, Шумка, кухню и бар. Если потратится — а вел себя хорошо, не жадничал и не скандалил, — я предоставляю ему в кредит постель и завтрак и приглашаю захаживать. Если к следующей зарплате жив еще — непременно приходит. Если нет — заведение потеряло один только ужин — ерунда по сравнению с тем, что он у меня потратил. Дешевая реклама.

Через месяц такой жизни и заведение, и девицы стали зарабатывать больше. Но работать больше им не пришлось, поскольку теперь много времени они проводили с клиентом за выпивкой — подкрашенная водичка, половина дохода заведению, половина девице, — помогая ему тосковать по дому под песни Шумка. Черт побери, какая девица захочет работать, как ткацкий станок? Хотя обычно они свое дело любили. Но то ли дело сидеть и слушать. Я перестал играть на пианетте — кроме того времени, когда Шумок ел. Я играл лучше, но он умел петь, да так, что люди плакали или смеялись. Одну песенку он называл «Ах, зачем я на свет появился». Мелодии никакой, просто.

Это о парне, который так ничего и не добился.

Примерно так и в том же духе.

— Лазарус, — проговорил Айра. — Эту песенку вы напеваете каждый день, в ней двенадцать куплетов или даже больше.

— В самом деле, Айра? Люблю напевать себе под нос, верно, но сам этого не замечаю. Мурлыкаю, как кошка, — значит, со мной все в порядке, на пульте ни одной красной лампочки, крейсерский режим. Выходит, здесь я чувствую себя в покое и безопасности, а если подумать — так оно и есть. Но в песенке «Ах, зачем я на свет появился» не дюжина куплетов, а несколько сотен. Я помню какие-то обрывки из того, что пел Шумок. Он всегда возился с песнями, что-то добавлял, что-то менял. А песенку о типе, всегда державшем свое пальто в ломбарде, я помню с тех пор, как поднимал на Земле свое первое семейство.

Но эта песня принадлежала Шумку. О, мне довелось услышать ее снова лет через двадцать-двадцать пять в кабаре в Луна-Сити. От Шумка. Он все переделал: отработал ритм, зарифмовал слова, усовершенствовал мелодию. Но признать было можно — минор, скорее легкая грусть, чем печаль, — горемыка заложил пальто в ломбард на веки вечные и отодрал собственную сестрицу. Шумок тоже переменился. Новый блестящий инструмент, космический мундир от хорошего портного и манеры звезды. Я попросил официантку передать ему, что его слушает Счастливчик Кайф — тогда я звался иначе, но Шумок знал меня только под этим именем. И в первый же перерыв он спустился ко мне, позволил угостить его пивком, и мы стали врать друг другу, вспоминая о блаженных добрых временах в старом Гормон-Холле.

Я не стал напоминать Шумку, что он бросил нас без предупреждения, весьма расстроив этим девиц, которые решили, что он помер где-нибудь в придорожной канаве. Не стал потому, что он оказался жив. Но тогда мне пришлось самому разбираться в этом деле, потому что персонал мой был настолько деморализован, что заведение стало напоминать покойницкую — не дело для заведений подобного рода. Я сумел выяснить, что он поднялся на борт «Гиросокола», который должен был лететь в Луна-Сити, да так и остался на корабле. И я рассказал девицам, что Шумку вдруг представилась возможность вернуться домой, но он просил начальника порта передать свой прощальный привет каждой из них.

Девицы утешились, уныние развеялось. Им не хватало Шумка, но все понимали, что возможностью добраться до дома не пренебрегают, ну а поскольку он ни о ком не забыл, все остались довольны.

Но оказалось, что он помнит их всех, причем по именам. Минерва, дорогая, между тем, кто ослеп, и тем, кто никогда не мог видеть, большая разница. Шумок всегда мог припомнить радугу. И «видеть» он не переставал, но только прекрасное. Я понял это еще там — на Марсе, когда — не смейтесь — он заявил мне, что я, дескать, красив, как ты, Галахад. Сказал мне, что может представить мою внешность по голосу, и выдал соответствующее описание. Пришлось сказать, что он льстит мне, и промолчать, когда он начал уверять меня, что я скромничаю. И все-таки надо сказать, что я никогда не был красавцем — хоть скромность и не относится к числу моих пороков. Шумок считал красавицами и девиц. Одна как будто бы отвечала этому определению, а из остальных лишь несколько бесспорно были хорошенькими. Он спросил меня, что сталось с Ольгой, и добавил: «Боже, какой она была красоткой!»

Знаете, родственнички, эта Ольга не то что красивой, — хорошенькой не была, уродина уродиной. Лицо землистое, пирожком, не фигура — мешок… только в такой дыре, как Марс, она еще могла сгодиться для дела. Но голос мягкий, теплый, и ласковая была такая… Короче, если находился гость, который брал ее, когда остальные девицы были заняты, в следующий раз он уже старался взять именно ее. Вот что скажу вам, дорогуши, красотой можно разок завлечь мужчину в постель, но второй раз это получится, если он или очень молод, или весьма глуп.

— Так что же нужно для второго раза, дедушка? — спросила Гамадриада.

— Техника? Мышечный контроль?

— У тебя есть жалобы, дорогуша?

— В общем-то… нет.

— Значит, ты сама знаешь ответ и пытаешься одурачить меня. Ни то ни другое. Способность сделать мужчину счастливым — в основном за счет собственной радости — качество скорее духовное, чем физическое. Ольга им обладала.

Шумку я сказал, что Ольга вышла замуж сразу после его отъезда, все в порядке, родила троих детей… Это была ложь, потому что она погибла — несчастный случай. Девицы рыдали, мне самому было нехорошо, мы даже закрыли заведение на четыре дня. Но Шумку я не мог сказать этого: Ольга-то и приветила его тогда, отмыла и стащила кое-что из моей одежды, пока я спал.

Впрочем, все они хорошо относились к Шумку и не ссорились из-за него.

С историей Шумка я ничуть не отклонился от темы, ведь мы все еще говорим о любви. Кто-нибудь хочет высказаться?

— Значит, он любил их всех? — отозвался Галахад. — Вы это хотите сказать?

— Нет, сынок, он не любил никого из девиц. Они ему нравились, это точно, но он бросил их, не задумываясь.

— Значит, они любили его.

— Именно. И если вы уловите разницу между его чувствами к девицам и их чувствами к нему, вы поймете, к чему я клоню.

— Материнская любовь, — проговорил Айра и добавил недовольным тоном: — Лазарус, вы утверждаете, что, кроме материнской, другой любви не бывает. Боже, вы что, из ума выжили?

— Возможно. Но не настолько. Я же сказал только, что его привечали, а про материнскую любовь не было ни слова.

— Что же, он спал с ними со всеми?

— Айра, не удивляйся. Я не пытался узнать этого. В любом случае это несущественно.

— Айра, — обратилась к отцу Гамадриада, — материнская любовь здесь ни при чем, зачастую это лишь чувство долга. Мне так хотелось утопить двух моих отпрысков — ты же знаешь, какие это были бесенята.

— Дочь, все твои отпрыски просто очаровательны.

— Ерунда. Мать воспитывает ребенка в любом случае — хотя бы ради того, чтобы из него не выросло чудище. Помнишь моего сына Гордона малышом?

— Восхитительный ребенок.

— В самом деле? Я скажу ему — если только среди моих сыновей действительно числится Гордон. Извини, дорогой, я напрасно пыталась подловить тебя. Лазарус, Айра — идеальный дед и никогда не забудет чьего-нибудь дня рождения. Но я всегда подозревала, что за такими вещами следит Минерва, и теперь знаю, как обстоит дело. Верно, Минерва?

Та не ответила.

— Она на тебя не настроена, Гамадриада, — сказал Лазарус.

— Конечно же, она следит за подобными вещами, — возмутился Айра. — Минерва, сколько у меня внуков?

— Сто двадцать семь, Айра, если считать мальчишку, родившегося на прошлой неделе.

— А правнуков? Мальчик-то у кого родился?

— Четыреста три, сэр. У нынешней жены вашего внука Гордона.

— Вот-вот. Я как раз думал об этом самом Гордоне, умница моя. Гордон сын Гордона от… Эвелин Хедерик, кажется. Лазарус, я обманул вас. Я хочу эмигрировать потому, что потомки мои уже заполонили весь этот шарик.

— Отец, ты действительно собрался уехать? Это не сплетни?

— Дорогая, эту страшную тайну я приберегаю для десятилетнего собрания попечителей. Но я действительно собираюсь уехать. Хочешь со мной? Галахад и Иштар уже согласны. Они откроют в колонии реювенализационную лавочку.

— Дедушка, а вы?

— Едва ли, дорогая. Уж я навидался колоний.

— Вы можете передумать. — Гамадриада встала и повернулась к Лазарусу. — В присутствии троих свидетелей — нет, четырех, ибо лучше Минервы в данной ситуации свидетеля не найти, — предлагаю вам заключить контракт, предусматривающий совместное проживание и рождение потомства. Остальные условия — ваши.

На лице Иштар отразилось изумление. Усилием воли она справилась с собой, остальные молчали.

— Внучка, — ответил Лазарус, — не будь я таким усталым и старым, я обязательно отшлепал бы тебя.

— Лазарус, вы зовете меня внучкой лишь из любезности. Во мне меньше восьми процентов вашей крови. А в доминантных генах ваша доля еще меньше, так что риск нежелательных мутаций минимален, все плохие рецессивные факторы устранены. Я пришлю вам генетическую схему для анализа.

— Я не о том, дорогая.

— Лазарус, я не сомневаюсь, в прошлом вам уже приходилось жениться на своих потомках — или у вас есть какие-то возражения именно против меня? Скажите, тогда, быть может, удастся кое-что поправить. Должна сказать, что, если вы решитесь уехать, соглашение будет недействительно, — проговорила Гамадриада. — Можно ограничиться и рождением потомства, хотя я была бы горда и рада, если бы вы разрешили мне жить с вами.

— Почему, Гамадриада?

Она помолчала.

— Не знаю, как сказать, сэр. Я полагала, что могла бы сказать: потому что люблю вас — но, как выяснилось, я не понимаю смысла этого слова. И чтобы описать свои чувства, я не могу подыскать нужных слов ни в одном языке, поэтому можно обойтись и без них.

— И я люблю тебя, дорогая, — ласково произнес Лазарус.

Лицо Гамадриады просветлело.

— И именно по этой причине я должен тебе отказать. — Лазарус огляделся. — Я люблю вас всех… Иштар, Галахада, даже твоего противного ворчливого папашу, сидящего здесь с озабоченной физиономией. А теперь улыбнись, дорогая, — я не сомневаюсь, что сотни молодых бычков рвутся осчастливить тебя. Улыбнись и ты, Иштар… а тебе, Айра, не надо — кожа потрескается. Иштар, кто сменит вас с Галахадом? Нет, мне не важно, кто у тебя там записан. Могу я остаток дня провести в одиночестве?

Иштар заколебалась.

— Дедушка, можно оставить хоть наблюдателей на посту?

— Ты все равно сделаешь это. Но пусть они сидят у своих циферблатов и датчиков. А я чтобы никого не слышал и не видел. Минерва и так доложит, если я буду себя плохо вести, не сомневайся.

— Сэр, за вами не будут наблюдать и подслушивать, — Иштар встала. — Пойдем, Галахад. Гамадриада?

— Секундочку, Иш. Лазарус, я вас не обидела?

— Что? Ни в коем случае, моя дорогая.

— А я подумала, что вы на меня рассердились за такое предложение.

— Ерунда. Гама, душа моя, таким предложением никого не оскорбишь. Лучшего комплимента нет. Но оно смутило меня. А теперь улыбнись и пожелай мне спокойной ночи. Никаких обид нет. Айра, задержись ненадолго, если можешь.

Трое, притихшие, как дети, направились в дом Лазаруса к эскалатору.

— Выпьешь, Айра? — спросил Лазарус.

— Только вместе с вами.

— Тогда обойдемся. Айра, это ты подучил ее?

— Что?

— Ты знаешь, о ком я. О Гамадриаде. Сперва Иштар, потом Гамадриада. Ты заправлял всем этим делом за моей спиной после того, как извлек меня из ночлежки, где я умирал — мирно и как подобает человеку. Ты опять пытаешься заставить меня встрять в какой-то твой план, заставляя этих дурочек крутить задами у меня под носом? Не выйдет, дружок.

Исполняющий обязанности невозмутимо возразил:

— Я могу отрицать это, и вы в сотый раз обзовете меня лжецом. Давайте спросим у Минервы.

— Сомневаюсь, что Минерва может оказаться здесь полезной. Минерва!

— Да, Лазарус?

— Айра подстроил это? С обеими девицами?

— Не могу знать, Лазарус.

— Ты уклоняешься от ответа, дорогуша.

— Лазарус, я не могу лгать вам.

— Ну… положим, можешь, если Айра прикажет, но не будем уточнять. Оставь нас ненадолго — веди только запись.

— Да, Лазарус.

— Айра, я хотел бы услышать от тебя «да». Потому что другое объяснение совсем мне не нравится. Я не красавец, и манеры мои совершенно не привлекательны для женщин… Итак, что остается? То, что я самый старый из всех мужчин. Женщины продаются за странные вещи, и не всегда за деньги. Айра, я не желаю быть производителем для этих красивых зверюшек, которым я нужен только ради престижа — чтобы завести ребенка от, кавычки открываются, старейшего, кавычки закрываются. — Он возмущенно взглянул на Айру. — Понял?

— Лазарус, вы несправедливы к ним обеим. И неожиданно тупы.

— Как это?

— Я следил за ними. По-моему, обе вас любят, и не затевайте игры в словеса — я не Галахад.

— Но… это жульничество.

— Не буду спорить, по этой части вы самый выдающийся специалист в Галактике. Женщины не всегда продаются, им случается и влюбляться… и по самым странным причинам. Если здесь вообще уместно это слово. Да, вы эгоистичны, ворчливы, некрасивы, грубы…

— Я знаю!

— …с моей точки зрения. Но женщине не важно, как выглядит мужчина, а вы с ними обходитесь на удивление мягко. Я заметил. Вы сказали, что ваши маленькие шлюшки на Марсе любили своего слепца.

— Не такие уж они были маленькие. Большая Энн была и выше, и тяжелее меня.

— Не пытайтесь увильнуть. А почему они его любили? Не надо отвечать. Почему женщина любит мужчину или наоборот, можно понять лишь с точки зрения выживания рода, а ответ все равно будет неудовлетворительным. Но… Лазарус, когда вы закончите реювенализацию, а я покончу с пари Шехерезады, кто бы его ни выиграл… вы опять собираетесь улететь?

Прежде чем ответить, Лазарус подумал.

— Наверное, да. Айра, а этот коттедж и сад с ручьем, которые ты мне одолжил, действительно очень милы. Когда мне случалось спускаться в город, я с радостью торопился домой. Но это лишь место для отдыха. Я не могу здесь остаться. Закричат дикие гуси, и я улечу. — Лазарус опечалился. — Но я не знаю куда. Мне не хочется повторять то, чем уже занимался. Быть может, Минерва что-то подскажет, когда настанет время трогаться в путь.

Айра встал.

— Лазарус, если бы вы не проявляли своей глупой подозрительности, можно было бы облагодетельствовать обеих женщин и оставить каждой на память по младенцу. Вам это не стоило бы особых усилий.

— Никаких детей. Я их не бросаю. Беременных женщин тоже.

— Простите. Я усыновлю еще в чреве любого младенца, которого вы зачнете. Пусть Минерва внесет этот пункт, а?

— Я сам могу прокормить собственных детей! Всегда мог.

— Минерва, введи и зафиксируй.

— Выполнено, Айра.

— Спасибо, лучшая из занудок. Завтра в то же время, Лазарус?

— Наверное, да. Да. Попроси Гамадриаду прийти ко мне. Скажи, что я просил. Я не хочу обижать девочку.

— Конечно, дедуся.