Дорогой сновидений

Глава 1

Был вечер. На землю спустился задумчивый покой, наполненный тихим скрипом снега под полозьями.

Мати сидела в командной повозке, разбирая свитки, ища, что бы ей почитать, когда до ее слуха донесся глубокий печальный вздох.

— О чем грустишь? — не отрываясь от своего занятия, спросила девочка.

"О пище", — Шуши лежала возле нее, вытянув вперед лапы и положив на них морду. Волчица вновь и вновь переводила взгляд поблескивавших в полутьме рыжих глаз со своей хозяйки на ломоть хлеба с куском копченого мяса, покоившийся на медной, покрытой причудливой чеканкой тарелке.

— Ты ведь совсем недавно ела! — воскликнула Мати. Удивление заставило ее даже отложить в сторону свитки и повернуться к своей четвероногой подруге.

За минувшее время Шуши превратилась из крохотного беззащитного комочка в большого могучего зверя, не уступавшего по размерам взрослому волку. Ее золотая шерсть лоснилась, сильные мускулы проступали холмистым рельефом.

— Теперь ты больше не растешь, и…

"И что же? — недовольно заворчала Шуши. — Это не повод морить меня голодом!"

— "Морить голодом?" Это так теперь называется? Да той плошки каши, что ты получила на завтрак, мне бы хватило на три дня, никак не меньше!

"Что такое каша? — фыркнула волчица. — Я хищник. И мне нужно мясо! — она осторожно подползла с своей подруге, ткнулась холодным мокрым носом ей в руку, не спуская голодного взгляда с тарелки: — Ну, дай же, дай мне этот аппетитный кусочек! Ты все равно не ешь сама, только дразнишь меня!" — в глазах, которые, не мигая, смотрели на девочку, было ожидание и столько надежды, страстной мольбы, что Мати не смогла выдержать этот взгляд. Она вдруг почувствовала себя ужасно виноватой и рука сама потянулась к бутерброду, готовая отдать подруге все, что угодно, лишь бы та не обижалась.

Волчица осторожно взяла кусок, проглотила, не жуя. Ее взгляд подобрел, приоткрывшаяся пасть растянулась в улыбке.

"Спасибо… — мохнатая рыжая голова чуть склонилась в благодарном кивке. Но уже через миг в рыжих глазах вновь вспыхнул голодный блеск, морда поднялась, нос вытянулся, принюхиваясь к окружавшим запахам. — А у тебя больше ничего съедобного не осталось? Может, случайно завалилось куда? Или ты припрятала на голодный день и забыла?"

— Нет, — девочка взяла ее шею, притянула к себе, дыша излучаемым зверем теплом. Та тотчас подставила подруге лоб — чеши. — Ну что мне с тобой делать? — вздохнув, спросила Мати. В ее голосе не было ни гнева, ни неудовольствия, лишь любовь и забота. — Если так пойдет и дальше, очень скоро наступит день, когда караван не сможет тебя прокормить. И нас с тобой прогонят!

"Не прогонят, — глаза волчицы лучились золотым пламенем веселья. — Твой отец слишком любит тебя для этого. А перед нами с братом все вообще преклоняются, как перед святыней. Так что, даже если я заберусь в складскую повозку и съем все, что найду в ней…"

— Пожалуйста, не делай этого! — Мати вздрогнула. Ее сердце сжалось от страха при одной мысли о том, какое их обеих могло бы ждать наказание, случись нечто подобное.

Конечно, Шуллат была права — ее и Хана караванщики называли не иначе, как священными созданиями госпожи Айи. Да и сама девочка помнила о законе пустыни, ставившем путь золотых волков превыше тропы каравана. Но эти две дороги уже столько времени были соединены воедино, что люди, привыкнув к волкам, стали видеть в них не чудо, а реальность, к которой, как всем известно, отношение совсем иное. — Ни к чему испытывать веру тех, чье терпение может и лопнуть…

Шуши лизнула девочку в нос, затем опустила голову ей на колени, застыла:

"Подумаешь, наказание! Все это пустяки…" — она сладко зевнула.

— И совсем не пустяки! — трепля подругу за загривок, проговорила Мати. — Вот выгонят нас из каравана в пустыню, что будем делать?

"Жить дальше, — та была совершенно спокойна и безмятежна, — что же еще? Нам и двоим будет хорошо…"

— Мы не выживем одни!

"Конечно выживем! — волчица даже подняла голову, чтобы заглянуть дочери огня в глаза. — Я буду охотится, так что пищи хватит."

— Ты не умеешь охотиться!

"Умею! Я родилась охотником! Это у меня в крови!" — в ее глазах мелькнуло яркой вспышкой недовольство, весь вид говорил: "Неужели ты так плохо меня ценишь?"

— А как же тепло?

"Я буду греть тебя, ты меня! — волчица заворчала, показывая, что ей не нравится этот разговор. — И вообще: не хочешь — можешь выбрать себе другое наказание. А по мне лучше в уйти в снега. Пусть даже одной, — она чуть наклонила голову, словно раздумывая. Последняя мысль ей совсем не нравилась — Шуллат, осознавая себя стайным созданием, терпеть не могла одиночества, — или возьму с собой брата…" — подумав еще немного, она сморщилась, глаза вновь вспыхнули недовольным блеском. Шуши слишком хорошо понимала, что от Хана за подобное предложение она вместо столь желанного согласия получит лишь лапой по носу. Волк не покинет господина Шамаша. Ах, вот бы кого уговорить!

А ей так хотелось выбраться из тесной повозки, сойти с узкой тропы и окунуться с головой в свободу снежной пустыни, наполненной множеством манивших к себе запахов, стольким любопытным, знакомым и, вместе с тем, неизвестным!

— Да… — Мати, разделявшая не только размышления, но и чувства подруги, мечтательно вздохнула. — Если бы Шамаш пошел с нами… — тогда все то, что сейчас виделось шагом навстречу страху, могло бы стать чудесным приключением. Просто замечательным! И совсем не опасным.

"Не хочешь предложить ему сбежать?"

— Сбежать?

"Ну, отправиться в путешествие. Если тебе так больше нравится".

— Мы, кажется, говорили о наказании…

"Конечно, нам ничего не стоит его заслужить…"

— Нет, не надо, — Мати и сама не знала с чего это вдруг страх, выбравшись из своей снежной норы, пришел к ней, но его ледяной трепет пробрался к самому сердцу, заставив его заколотиться быстрее.

"Неужели твоя душа не жаждет приключения, особенно когда моя так мечтает о нем! Э, — приглядевшись к своей собеседнице, волчица чуть наклонила голову. Ее глаза смеялись, — да ты боишься! Мати — трусиха!"

— Я не трусиха!

"Трусиха, трусиха!"

— Замолчи, глупое животное! — слова сорвались с губ девочки быстрее, чем она поняла их смысл. А в следующий миг уже боль нахлынула на Мати, накрывая с головой. — Шуши, прости меня! — уткнувшись в жесткую, грубую шерсть, она заплакала. — Прости! Пожалуйста, прости меня!

"Ну, перестань, — волчица холодным носом ткнулась в руку девочки. — Не плачь…" — в ее мысленном голосе была печаль.

— Это я дура. И трусиха. И вообще… Называй меня как хочешь, только не бросай! Я так привязалась к тебе, что не смогу жить, если ты уйдешь! — она рыдала навзрыд, даже не думая о том, чтобы успокоиться.

"Моя шерстка уже вся намокла от твоих слез, — волчица отстранила от себя Мати, но мягко, не отталкивая. А еще через мгновение ее шершавый язык коснулся щек девочки. — Фу, они такие горькие! — фыркнула Шуши. — Хватит уже! Я терпеть не могу воду!"

— Ты не обиделась на меня? — размазав по лицу последние слезы, Мати устремила умолявший взгляд мокрых покрасневших глаз на свою подругу.

"Конечно, обиделась, — ответный взгляд волчицы был пристален и серьезен. — Но это совсем не значит, что я вот прямо сейчас все брошу, повернусь к тебе хвостом и убегу в снега. Я вижу твою душу, знаю, что ты не хотела причинить мне боль. А слова… За слова можно простить… Я уже достаточно выросла, чтобы научиться этому великому искусству, без которого никто не смог бы жить среди детей огня…"

— Какая же ты замечательная, Шуши! — девочка обхватила ее руками за шею.

"Да. Я умная, красивая… И ужасно голодная!" — ее глаза стали такими несчастными, что, заглянув в них, нельзя было не испытывать жалости.

— Неужели опять! — воскликнула Мати, схватившись за голову и закатив глаза, совсем как Лина, когда та заставала своих малышей за какой-то очередной шалостью, вроде выпотрошенной подушки или разрезанного одеяла.

"Почему опять? Всегда. Я всегда голодна!"

— Ну что мне с тобой делать?

"Что делать, что делать… Принести чего-нибудь… Косточку. Или кусок мяса… М-н-я… А если тебе жаль такой малости для лучшей подруги — то хотя бы эту жутко надоевшую кашу… Ну, ты посмотри, посмотри, какая я худенькая! Все ребра можно пересчитать!"

— Это где ребра? — Мати провела рукой по рыжему боку Шуши, оттянула шкуру. — Я пока вижу один только жир. Ты толстая, как…

"Не продолжай. Не то вновь меня обидишь, будешь плакать, прося прощение, а мне уже надоели твои мокрые и соленые слезы."

— Да, ты права, — вздохнув, проговорила Мати, благодарная волчице за то, что та все поняла и вовремя остановила ее.

"Конечно, права. Ну, не сиди здесь, — она подтолкнула девочку носом к пологу. — Сходи, принеси мне что-нибудь съедобненького… Пока я не съела тебя! Не забывай, я ведь хищник!"

— Хищник она! — Мати хмыкнула.

"А что такое?"

— Ты — снежный охотник.

"Да, мы так называем друг друга. И что из этого?"

— Как ты можешь быть охотником, если ни разу в жизни не охотилась?

Волчица приглушенно зарычала, пронзив собеседницу недобрым взглядом:

"Во мне дух охотника, я храню память множества поколений охотников. И я вправе называться…"

— Разве я спорю? — в широко распахнутых глазах Мати было выражение детской наивности и непосредственности.

"Тогда к чему весь этот разговор?" — Шуши растерялась. Вся ее начавшая было нарастать ярость, весь пыл пропали, растворившись без следа в удивлении.

— Я хотела сказать, что согласна.

"С чем это, интересно?"

— Со всем! Я теперь буду соглашаться с тобой во всем!

"Да? — волчица с сомнением взглянула на подругу. — И с чем ты соглашаешься на этот раз?"

— Тебе пора самой добывать пищу. Охотясь. Может, и жира поубавится, и ловкости будет побольше, а то сейчас ты движешься, как беременная… Ну, в общем, ты сама знаешь, кто, — пряча смех в ладонь, хихикнула девочка.

"Угу… — волчица в упор взглянула на свою подругу, стремясь разглядеть в глазах то, что скрылось от ее понимания в словах. — Я, по-моему, тебе весь вечер только об этом и твержу: пора сойти с этой ужасно надоевшей всем тропы каравана и убежать в открытые просторы снежной пустыни. Хочу на охоту. Я даже повторять устала!" — она широко зевнула, обнажив острые белые клыки.

— Ну вот, я и говорю, что согласна!

"Да с чем согласна!" — Шуши недовольно раздула щеки. Внутри ее начало нарастать раздражение, когда с каждым новым словом ей все больше и больше казалось, что девочка затеяла с ней какую-то игру, правила которой были известны только ей одной, а потому и победа была предопределена.

— Ну какая ты непонятливая! — всплеснула руками Мати. — Хорошо, повторяю для… еще раз: я согласна пойти с тобой на охоту.

"Это хорошо".

— Ну, пошли, — и девушка двинулась к пологу повозки.

"Что, прямо сейчас? — глаза волчицы удивленно округлились. — На ночь глядя? И только вдвоем?"

— Ведь именно это ты и предлагала, разве не так? — глядя на нее веселыми глазами, ехидно проговорила девочка. — И еще называла меня трусихой.

"Ты что, решила доказать свою смелость? Не надо, Мати, уж кто-кто, а я тебя знаю. Если тебя обидели мои слова — прости, как я простила тебя".

— Да при чем тут обида или страх? — действительно, в первый миг она испытала именно эти чувства, но им на смену уже пришло нечто совсем иное — любопытство, жажда приключения…

Волчица с сомнением заглянула в глаза девочке. С ней все было совсем наоборот, так, будто отдав подруге все свое желание убежать на волю, в снега, она впитала сомнения Мати, задумалась. Шуллат принюхалась к тому, что ждало впереди и, ощутив недобрый сладковатый дух беды, собравшись, словно готовясь противостоять ей, решительно качнула головой:

"Нет".

— Что — "нет"?

"Мы не должны… Не сейчас. Может, потом. Утром".

— В темноте сбежать легче. В свете солнца кто-нибудь обязательно заметит…

"Тогда следующим вечером".

— А чем плох этот?

"Хотя бы тем, что он предназначен для подготовки, не действий!"

— Мне так не кажется! — Мати надулась. Ей вдруг стало жутко обидно. Она чувствовала себя так, словно у нее перед носом покрутили чем-то, что она страстно хотела получить, а потом взяли и спрятали, не дав даже подержать в руках.

"Так правильно".

— Неужели тебе не хочется поохотиться?

"Хочется".

— Ну вот!

"И мы поохотимся. Но не сейчас".

— Но я хочу сейчас!

"Мати, почему ты такая странная? — прервала ее волчица. — Почему, совершая ошибку, ты настаиваешь на своем до последнего, а, будучи права, спешишь изменить свое мнение? И вообще, тебе следовало бы прислушиваться к чутью, а не идти вперед слепым зверьком, который видит опасность лишь столкнувшись с ней нос к носу, пробует беду на зуб, идет по тропе, по которой никто до него не шел никогда, проваливаясь в снег и рискуя нарваться на неведомо кого…"

— Так интереснее!

"Но и опаснее".

Девочка фыркнула.

"Что?" — волчица пронзила ее пристальным взглядом рыжих глаз.

— Еще совсем недавно ты совала свой длинный нос повсюду, нисколько не заботясь о том, что тебе его могут и прищемить. Что с тобой вдруг случилось?

"Я выросла".

— А я — еще нет.

"Твое время идет медленнее, чем мое".

— Как такое может быть? Ведь в небе только одно солнце. Оно для всех всходит и заходит в одно и то же время…

"Подружка, глядя на небо ты не найдешь ответ на свой вопрос. Посмотри лучше на меня. Сколько мне лет?"

— Тебе… — начала было Мати, но, вместо того, чтобы сказать то, что уже было готово сорваться с губ, замешкалась, задумалась, протянула: — Ну…

"В твоем времени мне еще нет и года. Ведь так?"

— Шуши…

"Не пытайся что-то там понять или объяснить, просто скажи: это так?"

— Ну… Да, это так… — поморщившись, словно съев ужасно горькую ягоду, нехотя признала девочка. — Но ты не выглядишь крошкой, только-только отпустившей грудь мамы. Это очень странно — я во много раз старше тебя и, в то же время, ты — взрослее меня…

"Вот я и говорю: мое время идет быстрее твоего".

— Девочка замотала головой, она была растеряна.

"Не пытайся понять, просто прими как медленно тянущийся день и мгновенно пролетающую ночь, — волчица вновь зевнула. Ее голова опустилась на лапы, глаза были готовы сомкнуться. — Ну вот, за всеми этими разговорами я захотела спать!"

— Возвращайся в нашу повозку. Я сейчас приду.

"Ну, я так не хочу! — Шуши заупрямилась. — Ты же знаешь, я не люблю спать, не ощущая рядом твоего тепла! Я сразу же чувствую себя такой одинокой! И вообще, — она отпихнула свитки лапой в сторону, подальше от себя и Мати, — ты можешь почитать и потом. У тебя на это будет столько дней, что еще и надоест!"

— Не повреди! — девочка поспешно выхватила рукописи, отодвигая их подальше от тяжелых когтистых лап волчицы.

"Это всего лишь клочки бумаги".

— В них — наша память. Ведь не все могут держать в голове события минувших веков.

"Не веков — поколений".

— Какая разница? — Мати безразлично пожала плечами.

Шуши хотела что-то сказать, но ее вновь одолела зевота:

"У-ух… Я тебе объясню, в чем разница… Но потом, утром…»

— Не засыпай здесь, — девочка затормошила ее. — Взрослые рассердятся. Нам с тобой не место в командной повозке…

"Тогда пошли домой", — волчица поднялась на лапы, повернулась к пологу, спеша спрыгнуть в снег, но Мати остановила ее:

— Подожди. Я хотела спросить. Что ты почувствовала? Почему передумала идти на охоту?

"Мати, нам нельзя уходить вдвоем… Там, — она указала носом в сторону полога, — много опасностей, о существовании которых ты даже не представляешь".

— Ты защитишь меня. Ты же такая сильная!

"Я сильная. Но при этом молодая и неопытная. Я выросла у огня каравана, а не в снегах пустыни. Нет, я готова безрассудно рисковать своей жизнью, но не твоей".

— Но я хочу…!

"Тогда уговори Шамаша".

— Он не согласится пойти с нами. И одних нас не отпустит, — тяжело вздохнув, проговорила девочка. — Если уж ты почувствовала опасность, то он и подавно.

"Он не захочет, чтобы ты бродила под носом у беды лишь потому, что жаждешь приключений".

— Но ты сама предлагала убежать…

"Я на миг забыла, что говорю с ребенком огня, а не снежным охотником".

— Но я тоже хочу быть снежным охотником! Как ты! Ведь и я родилась в пустыне, здесь мой дом, и…

"И ты обещала отцу не убегать", — укоризненно взглянув на нее, волчица наморщила лоб.

— Да… — девочка, вздохнув, прикусила нижнюю губу, размышляя, как бы обойти эту вдруг возникшую проблему. Во всяком случае, отказываться от задуманного она вовсе не хотела. — Может быть, нам действительно сделать что-нибудь такое… заслуживающее наказания…

"Тебе запретят выходить из повозки — только и всего".

— Это за маленькую провинность. А вот если…

"Мати, выбрось из головы эту затею! Я вовсе не собираюсь тебе в ней помогать! Более того, я уже подумываю о том, чтобы все рассказать господину Шамашу. Пока ты действительно не натворила бед…"

— И ты предашь меня? — глаза девочки недобро сверкнули.

"Это будет не предательство, а спасение…"

Не дослушав ее, девочка, надувшись, решительно повернулась к волчице спиной, демонстративно уткнувшись в первый попавшийся свиток…

"Мати…" — Шуши подползла к ней, тронула носом руку.

— Не подлизывайся. Видишь: я обиделась!

"За что?"

— Ты предательница!

"А ты дура!" — волчица раздула губу, в ее глазах вспыхнули зеленоватые огоньки.

— От такой слышу!

Несколько мгновений они упрямо сидели, отвернувшись в разные стороны. Но, что бы там ни было, они не могли долго злиться друг на друга, их души были слишком тесно связаны.

Наконец, девочка тяжело вздохнула, прижав подбородок к плечу, посмотрела на свою подругу. Ощутив на себе ее взгляд, волчица, заскулив, повернулась, привалилась к ней горячим рыжим боком.

"Я никогда не предам тебя. Никогда! Но господин Шамаш… Он заботится о нас… Мы не должны ничего от Него скрывать".

— Как ты не понимаешь — он взрослый! Он идет собственным путем, а я никогда не найду свою дорогу, если не буду искать!

"Откуда эти мысли? Почему они забрались к тебе в голову? Это как-то связано с тем, что у тебя скоро день рождения? — увидев, что девочка кивнула, волчица продолжала. — Но это глупо! Тебе исполнится только 12! По законам людей ты еще ребенок!"

— Ну и что? Ты сама говорила, что время течет неодинаково. Откуда я знаю, может быть, после этого дня рождения оно полетит быстро, что я не успею за ним угнаться?

Шуши хотела возразить, сказать подруге, что… Но тут приподнялся полог повозки…

— Мы сделаем вот как… — порыв ветра вместе с холодным дыханием снежной пустыни донес до них обрывок разговора.

Атен уже хотел забраться в повозку, занес ногу, и тут увидел дочь, застывшую рядом с волчицей.

— О! А вы здесь что делаете? — спросил, выглянув из-за его плеча, Евсей.

— Мы уже уходим, дядя, — девочка заспешила, стремясь выбраться из повозки прежде, чем отец справится с удивлением. И она бы успела, если бы не медлительность Шуши, которой в последний момент приспичило потянуться, зевнуть, почесать ухо…

— Постой-ка, — Атен удержал дочь за руку. — Почему ты здесь?

— А что, нельзя? — вскинув голову, с вызовом взглянула на него Мати. Она решила, что сейчас для нее лучший способ защиты — это нападение. Тем более, рядом с Шуши, держа руку на ее голове, ощущая ее тепло, девочка чувствовала себя такой сильной и уверенной, как никогда, будучи одна.

— Вообще то… — хозяин каравана растерянно посмотрел на нее, затем обернулся, взглянул на брата, который стоял, согнувшись и прикрыв ладонью рот, с трудом сдерживая рвавшийся наружу смех. — С чего это вдруг такое веселье? — нахмурившись, спросил он.

— Посмотрели бы вы двое на себя со стороны, — хмыкнув, ответил тот.

— Лично я ничего смешного не вижу, — сверля Евсея хмурым пристальным взглядом, мрачно произнес Атен.

— Да перестань, — поморщившись, тот махнул рукой. — Ничего страшного не произошло. Так что оставь девочку… Тем более, что на этот раз тебе готовы дать отпор, — он указал на волчицу, которая, борясь с дремой, недобрым взглядом следила за людьми, затеявшими нелепый разговор в то время, когда было давно следовало ложиться спать.

— И мне вряд ли удастся ему противостоять. А, значит, лучше сразу сдаться на милость победителя, — Атену ничего не оставалось, как перевести все на шутку. Ведь действительно не было такого закона, который запрещал бы дочери хозяина каравана приходить в командную повозку. — И все же, милая, тебе не кажется, что пора спать? Вон и Шуллат, — как бы Мати ни называла свою подругу, все остальные в караване звали священных волков их полными именами, выказывая тем самым свое уважение, — уже засыпает, — караванщик указал рукой на волчицу, которая, словно в подтверждение его слов, широко зевнула и закивала головой.

— Иду, уже иду, — вздохнув, пробурчала девочка, двинувшись к пологу.

Шуши поднялась, опережая подругу, соскочила в снег и замерла, ожидая, когда та последует за ней.

Мати не заставила ее ждать. Она сама торопилась поскорее забраться под свои одеяла, но вовсе не для того, чтобы скрыться от взрослых или уйти от продолжения недавнего разговора с Шуши. Девочка прижимала к себе руку, пряча в рукаве свиток — тот, который, когда Мати отодвигала рукописи в сторону от волчицы, откатился в сторону. Девочка не успела вернуть его обратно в сундук вместе с остальными и побоялась оставлять — тогда бы обнаружилось, что она залезла туда, куда ей совсем не следовало совать свой нос…

"И, потом, я все равно хотела что-нибудь почитать, — здраво рассудив, Мати решила, что все складывается очень даже неплохо. — Главное, чтобы папа не узнал. Нужно будет получше спрятать свиток", — впрочем, она не видела в этом ничего сложного — она привыкла скрывать тайну.

Шуши дождалась, пока девочка, забравшись в дальнюю часть повозки, накрылась меховым одеялом, поерзала, устраиваясь поудобнее, а затем осторожно подобралась к ней, ухнула, притулилась горячим боком и тотчас заснула. Ее теплое дыхание, успокаивавшее сопение заполнило собой всю повозку, внося в нее дух сладкого и безмятежного сна. Прежде он всегда мгновенно уносил Мати на своих крыльях в неведомые земли.

Но на этот раз сон никак не шел, словно что-то мешало девочке заснуть. И она знала что — любопытство. Рука не выпускала свитка, пальцы осторожно поглаживали бумагу, словно надеясь на ощупь понять, что за тайны скрыты в этой рукописи.

Наконец, поняв, что дольше бороться с любопытством она не в силах, да и бессмысленно все это, Мати отогнула край одеяла.

До нее тотчас донеслось недовольное ворчание волчицы:

"Ну, угомонись ты, наконец!"

— Спи. Кто тебе мешает? — несколько мгновений девочка крутила свиток в руках, с интересом разглядывая его с разных сторон. Он выглядел необычно. На наружной стороне не было столь привычных рисунков и символов — пояснений. Ничего, даже знака названия — совершенно чистый лист бумаги, которая даже ничуть не пожелтела.

"Может быть, это новая сказка дяди Евсея, — глаза Мати засияли, — вот было бы здорово!"

Она поспешно раскрутила свиток. И тотчас поняла, что ошиблась. Ясные, четкие символы покрывали гладкий белоснежный лист, не тронутый временем, не раненый дорогой. И, все же, Мати чувствовала: рукопись, которую она держала в руках, древнее самой старой из ее сказок, старше даже священных карт. От нее веяло прошлым, столь далеким, что казалось, будто между ним и настоящим лежит целая вечность.

Девочка испугалась, сама не зная чего. Она хотела поскорее свернуть свиток, убрать его подальше, но тут ей вдруг показалось, что символы начали мерцать, отражая отблески пламени так же, как снег — отсвет полной луны. Мати не удержалась и прочла первый из знаков, который не просто привлекал к себе внимание, но звал, умоляя разделить скрытые в сплетении линий знания. А потом она уже не могла остановиться.

Мати поняла, что держит в руках не всю рукопись, а лишь ее часть — продолжение какой-то старой длинной истории… Может быть, даже легенды. По спине пробежал холодок. Но страх лишь сильнее разжег любопытство.

"Минуло тридцать лет с тех пор, как, маги, ведомые Маром, милостью и властью господина Ута, да пребудет с нами мудрость и сила Его вовеки, победили Нинта, положив конец его ужасному царству смерти…"

Мати остановилась, вернулась назад, стремясь повнимательнее разглядеть знаки имен, убедиться, правильно ли она их прочла. Девочка даже провела по ним пальцем, проверяя, не налипла ли на бумагу какая ниточка, не прошла ли лишней линией трещинка.

Перед ней явно была легенда. За это говорило все, даже построение фраз, не свойственное обычной, повседневной речи.

"Странно", — растерянно глядя на свиток, думала девочка. Конечно, она знала, что когда-то, очень-очень давно у бога Солнца было два имени — Ут и Шамаш. Но со времен древнего сражения с Губителем никто не произносил первого имени, как если бы оно умерло в тот ужасный день. Даже авторы легенд внесли исправления в свои рукописи, заменяя мертвое имя живым. И вот перед ней был знак, который почему-то сохранился. Девочка поморщилась. Ей было неприятно, больно, видя его, вспоминать о том, через какие страдания Шамашу пришлось пройти…

Что же до остальных двух имен, то она вообще никогда не встречала даже упоминания о них. Ни в одной легенде! Хотя… Девочка наморщила лоб, силясь вспомнить… Ей казалось, что отец, шепчась о чем-то со своими помощниками, произносил их…

"Странно все это", — она мотнула головой, пытаясь отогнать наваждения, которые, казалось, подошли к ней вплотную, скрывая в себе что-то… Мати сама не знала, что именно, просто чувствовала: загляни она им в глаза, ей бы это не понравилось.

И девочка решила: лучше вернуться к легенде, которая, казалось, была написана в другом мире, что делало ее только интереснее. И страх отступал перед любопытством, когда рожденная чужой землей опасность страшит куда меньше той, что стоит за спиной.

…"Минуло тридцать лет… Это я уже читала… Ага! Вот… Не случайно говорят: и миг горя дольше столетия, и век счастья кратче мгновения. Мы бы согласились с истинностью этих слов, даже если бы боги отпустили нам на торжество тысячи лет. Но нам было дано лишь эти тридцать… А потом вновь наступило время испытаний.

На смену правлению смерти пришло время бессмертия. Боги конца отвернулись от мира людей. Почему? Не знаю. Мы — простые смертные. Разве могли мы спрашивать о причине Их поступков? Тем более что в первое время мы сочли случившееся не карой, а наградой, ибо бессмертие — разве не об этом мы мечтали? Все казалось восхитительным, особенно после того ужаса, перед лицом которого, в ожидании смерти, мы жили прежде… Но потом… Болезни не ушли. И старость приходила в свой урочный час. Тела ветшали…"

Девочка нахмурилась, и, не долго думая, перескочила на несколько строк вниз.

"…И пришли во дворец к Мару предсказатели. И сказали они: "Боги говорили с нами тысячью голосов, поведав нам о том, что спасение в нас самих и спасение это — сны. Если мы подчиним их себе, то получим не только избавление в настоящем — покой для немощных рук и уставших ног, но и надежду в будущем — очищение сном и пробуждение в полноте сил и надежд…"

Слишком много слов, которые было трудно понять, слишком мало картинок событий, дуновений ветра времени, который уносил бы на своих крыльях далеко-далеко, завораживая чудесным полетом. И глаза Мати вновь скользнули вниз, пропуская неинтересные строки в надежде на то, что основное, главное, было впереди.

"Много дней и ночей провел Мар во владениях сна. Когда же проснулся, собрал он магов, чтобы рассказать им, что ему открылось.

И сказал он: "Новые поколения не будут рождаться до тех пор, пока старые не покинут землю". — "Те, кому пришла пора умирать, рады бы уйти, — сказали ему. — Но ведь подземные страны не принимают их к себе." — "Слишком много алтарей смерти было построено на земле, камни для которых брались из основания врат во владения госпожи Кигаль. Ослабленные разломами колонны не выдержали и подломились. Верхние камни рухнули на землю, заваливая проход, который стал способен пропустить лишь души, но не тела…" — "Что же нам делать? Оставаться на земле до тех пор, пока плоть не превратиться в ничто? Но на это потребуются века, спустя которые некому будет рожать детей, продлевая род!" — "Госпожа Айя готова взять на себя заботу о мертвых телах и остающейся с ними части сознания, имя которому — память. Она упокоит их своим сном. Но за это мы должны будем отдать Ей часть наших земель, чтобы Она покрыла их навеки снегами, построила на них ледяные склепы-дворцы".

Мати, не моргая, смотрела на символы-значки, складывавшиеся в историю, так не похожую на то, что ей было известно.

"Но ведь Матушка-метель пришла на землю совсем не потому, что Ее позвали люди! Она хотела сопровождать бога солнца, Своего супруга в Его вечных странствиях по небосводу, боясь, что, во власти болезненного бреда, Он потеряется на пересечении тысячи дорог, лежащих между небом и землей!"

Девочка поспешно вернулась к чтению, надеясь, что написанное дальше ответит на ее вопрос.

…"Люди переглянулись. Они боялись того, что могло ждать впереди, встань они на этот путь".

И вперед вышел тот, чья речь вобрала в себя опасения и беспокойство всех.

"Следует ли нам делать этот шаг? — задал он вопрос, который не покидал мысли остальных. — Договор с богиней смерти принес заключившим его лишь беду да бездну пустоты, в которую чуть было не скатился весь мир. Почему с богиней луны нам должно повезти больше?"

— Потому что Она — Матушка Метелица! — не выдержав, воскликнула Мати.

"Да заснешь ты наконец! — тотчас донеслось до нее сердитое ворчание разбуженной волчицы. — Сколько можно!" — Шуши зевнула и вновь провалилась в сон.

Девочка же с головой ушла в чтение легенды, которая с каждым новым мигом, новым словом казалась ей все более и более странной.

…"Зачем смертным отдавать богам единственное, что у них есть — свои земли, особенно если можно получить то, что нужно, и без этого?" — "Как, как?" — посыпались на него со всех сторон вопросы. — "Сон — наше спасение. Это верно. Но зачем идти на поклон к госпоже Айе, когда есть бог сновидений? Вот к кому нам следует обратиться за помощью. К тому же, можете не сомневаться, его помощь обойдется куда дешевле…"

Услышав эти слова, Мар поднялся со своего трона. Он оглядел собравшихся пристальным взглядом внимательных глаз, от которых не ускользнуло сомнение в сердцах тех, кто был готов согласиться с каждым произнесенным только что словом, когда они избавляли от половины сомнений.

"Я прошел сотней дорог, — заговорил он. — И знаю, что ждет нас в конце каждой из них. Не стану скрывать — та, на которую предлагаю ступить вам я, хоть и спасет от нынешних бед, но приведет к другим наших потомков, когда у этой дороги есть конец, который будет виден идущим по ней всегда — с самого первого шага и до последнего. Но только лишь на ней нас не покинет надежда…"

"Так куда же приведет тебя путь? — вскричал тот же мужчина. — Скажи, прежде чем звать других ступить на него!"

Все взгляды обратились к тому, кто был предводителем в ужасной войне, в годы радости и счастья, и все еще продолжал оставаться им сейчас, во время новых тревог.

"Хорошо, я отвечу, — проговорил Мар, пронзив взглядом своего собеседника. Его брови сошлись на переносице, черты лица окаменели и лишь глаза, мерцая в полумраке залы, выдавали напряжение их хозяина, который знал, как будут восприняты его слова, но не мог промолчать. — Наступит день, когда вся земля будет покрыта снегом, все города превратятся в ледяные дворцы, в которых будут бродить лишь ветра…"

"И не останется никого живого? — в негодовании прошептали маги. — Ты, ведший нас на бой со смертью, теперь призываешь нас склонить перед ней голову, принося самих себя в жертву?!" — они в ужасе, поддавшись единому порыву, отшатнулись от Мара.

"Нет! — его громкий голос разнесся по залу, перекрывая гул перешептываний и эхо возгласов. — Не сдаться! Я призываю сражаться с пустотой тем единственным оружием, которое нам дано — надеждой!"

"Не слушайте его! — перебил Мара громкий возглас. — Это не единственный путь! Я знаю другой! Я говорил вам о нем: нужно поклониться богу сна. Он подарит вечный покой телам, не прося за это ничего, беря лишь то, что будет и так отдано ему".

"Отдано и так? — глаза Мара сощурились, лицо перекосилось от гнева. — А ты знаешь, что нам придется отдать? Память!"

"Кому нужна память, когда некому помнить? Живые все равно никогда не получат ее, и мертвым в том сне, что будет им дан, она тоже не понадобится, — он повернулся ко всем собравшимся, чтобы спросить их: — Что вам дороже: земля живых или воспоминания мертвецов?"

"Земля, — переглянувшись, ответили собравшиеся. — Душу все равно ждут благие земли владений госпожи Кигаль. Что же до тела… Может быть, это и не важно, какие сны будут ему снится", — осторожно проговорили они, поглядывая на Мара с робостью, в которой была просьба понять и простить.

Но в глазах предводителя не было сочувствия. Они горели гневом: — "Как вы можете делать выбор, от которого будет зависеть судьба всех грядущих поколений, не сознавая, чем собираетесь расплатиться?" — воскликнул он.

"Но ведь все равно из смерти нет возврата".

"Вечный сон не знает пробуждения, лишь надежду на то, что когда-нибудь оно произойдет, — тот, кто противостоял Мару во всем этом разговоре, приблизился к нему, встал рядом, не спуская с него взгляда пристальных немигавших глаз. — Гордая богиня Айя не пойдет на снисхождение к смертным, желающим проверить, по ним ли выбранный путь, прежде чем ступить на него. Бог снов не такой. Он не столь горд. Он ближе к людям. Ему ли не знать чаяний смертных, их страхов и сомнений? С ним можно обо всем договориться…"

Мар чуть наклонил голову, по-другому взглянув на своего собеседника. Его глаза сощурились, подернулись дымкой сомнений.

"Кто ты? — неожиданно для всех спросил он. И только услышав этот вопрос, стоявшие вокруг начали понимать, что никогда прежде не видели этого мужчину. Он, казавшийся им знакомым многие годы, в действительности был совсем чужим, так что ни один из стоявших рядом с ним даже не знал его имени. — Как тебя зовут?" — сорвался с губ вопрос, который уже нельзя было не задать, ибо все, казалось, шло именно к нему — кульминации и развязке.

"Лаль", — прозвучало в ответ. И в зале повисла тишина, в которой, забыв, как дышать, чувствуя, что сердце замирает в груди, разучившись биться, люди в смирении и почтении опустились на колени. Все, кроме Мара…"

Девочка и не заметила, как приподнялся полог. Лишь почувствовав, как вздрогнула повозка, заскрипела, она очнулась, оторвала глаза от символов, вскинула голову и, увидев отца, поспешно спрятала рукопись под одеяло.

И, все же… Странно, но ее сердце не сжалось в страхе, руки не задрожали при мысли о том, что могло бы случиться, увидь отец, что она читала. Ее взгляд остался спокойным, мысли были далеки от земли, в которой ей было суждено родиться, оставаясь в той, далекой, жившей в воспоминаниях легенды.

Мати не могла не думать о прочитанном. Она слишком многого не понимала, чтобы не искать ответы. Девочка привыкла, что легенды связываются воедино, словно нити в полотно. И вот ее руки потянули за ленту, которая, как оказывалось, была частью совсем иной ткани. "Может быть, это тот мир, из которого пришел Шамаш?" — спрашивала она себя. Если так…

Она должна была узнать все!

…Когда Атен вернулся, было уже далеко за полночь. Хозяин каравана устал, замерз, ноги ныли, голова клонилась на грудь.

Он хотел сразу лечь, чувствуя, что должен отдохнуть хотя бы несколько часов, но тут заметил мерцавшие в отблесках пламени огненной воды глаза девочки.

— Что не спишь?

— Так… — девочка пожала плечами, как-то неопределенно качнула головой. Она казалась задумчивой и грустной.

Атен пригляделся к ней. Ему было странно видеть дочь такой притихшей. Он привык, что его маленькая непоседа не может посидеть спокойно на одном месте и несколько мгновений, а тут вдруг…

— Милая, ты не заболела? — он поспешно приблизился к девочке, по пути случайно задев волчицу, которая, недовольно заворчав, отползла в дальний угол, подальше от людей, мешавших ей спать. — Прости… — проводив священное животное извиняющимся взглядом, пробормотал хозяин каравана. Потом его рука коснулась лба девочки. Он был холодный.

— Пап, а кто такой бог снов? — неожиданно спросила Мати.

— Что? — тот не сразу понял ее вопрос, хотя, надо признать, услышав его, ощутил облегчение: раз девочка спрашивает, значит, с ней все в порядке.

— Ну… Госпожа Кигаль — богиня подземных земель и владычица душ умерших. Господин Намтар — бог судьбы… Бог очага Гибил, богиня растений Ашнан и богиня животных Лахар… А кто бог снов? — спросила девочка. Но вот странно, в ее глазах не зажглись огоньки любопытства. Она даже не повернулась в сторону отца, надеясь прочесть ответ по его губам быстрее, чем будут произнесены слова. Все выглядело так, словно девочка заранее знала ответ. Но если так, зачем она спрашивала?

В конце концов, в этом вопросе не было ничего опасного и, проведя ладонью по бороде, смахивая с нее капельки воды, Атен проговорил:

— Госпожа Айя в своих ледяных дворцах создает добрые, светлые сны, даря им часть вечности, с которой они потом, когда придет пора, сольются воедино. Пустые же, черные кошмары, что хочется забыть, едва проснувшись, насылает бог хмеля и яда, которого еще иногда называют духом обмана и забытья.

— Как Его зовут?

— Зачем это тебе, дочка? — спросил Атен, не в силах скрыть своего удивления. Конечно, похвально, что малышка стремится знать имена всех богов. Но этот небожитель никогда не считался равным даже младшим из Них, люди видели в Нем скорее демона или духа — обманщика и пакостника.

— Не знаю, — та пожала плечами. — Просто интересно. Так как его зовут, папа? — со странной, необъяснимой настойчивостью повторила девочка свой вопрос.

Атен задумался, стараясь вспомнить имя. Что-то носилось, звенело в его голове, но никак не желало складываться в слово.

— Не помню, — наконец, осознав всю бесполезность своих попыток, вынужден был признать он. И ведь имя было таким коротким, легко запоминающимся… Но вот совершенно вылетело из головы, и все тут! — Ась…

— Лаль, — поправила его Мати.

— Да, точно! — радостно воскликнул хозяин каравана. — Еще его символ — Меслам! Меслам — это куст с красными листьями и большими черными ягодами. Он растет в лесу, на границе оазиса… На вид он завораживающе красив, особенно в пору цветения… — он сам не мог понять, зачем рассказывает все это девочке.

Караванщик никак не мог справиться с каким-то странным чувством, словно не он говорил все эти слова, а язык сам решал, что произнести, не слушаясь разума, который, казалось бы, и не хранил в своей памяти никаких подобных образов.

— Я никогда не видела его…

— Караванная тропа стремится обходить Меслам стороной. Да и горожане выкорчевывают кусты быстрее, чем они успевают расцвести. В них все дурманит: и аромат цветов, и плоды, которые, стоит проглотить хотя бы один, погружают в долгий сон, а даже капельки смолы, попади она в ранку, достаточно, чтобы убить человека… — он прервал рассказ, видя, что девочка, перестав слушать его, отвернулась в сторону, задумчиво вглядываясь в пламень огненной воды. — Ладно, милая, давай-ка, засыпай. Ты — названная дочка госпожи Айи и Она не позволит никому отравлять тебе сны. Так что, ничего не бойся. Ложись и спи. Тебя ждут самые сладкие и светлые сны из всех, что придумана матушка Метелица.

Мати ничего не сказала, лишь вздохнула.

Атену даже показалось, что девочка не слышит его слов, думая о чем-то своем. Но затем она все же откинулась назад, на подушки, с головой накрылась одеялами, словно прячась под ними.

Караванщик качнул головой. Его брови сошлись на переносице. Ему совсем не нравилось это изменчивое настроение дочки. От ее вопросов веяло чем-то…

Странно, но в этот миг, находясь в своей собственной повозке под защитой каравана и его божественного покровителя, он ощутил вдруг столь сильное трепещущее чувство близости опасности, которое не рождало в его душе даже мертвящее дыхание города госпожи Кигаль.

"Как бы чего не случилось, — внимательно оглядывая все вокруг, думал он. — Ох, не нравится мне это!" — все же, усталость заставила его лечь на толстые покрывала в ближней части повозки.

Хозяин каравана задремал, уносясь в сладкий, безмятежный сон, который заставил его забыть о беспокойстве, близости опасности, заполняя собой то место, которое еще совсем недавно было занято страхом…

Весь следующий день Мати вела себя как обычно. И время от времени искоса посматривавшая на нее волчица решила, что девочка забыла о давешнем разговоре. Однако, оставалось что-то, вносившее беспокойство в дух снежной охотницы, заставляя петлять по снегу. Ее сердце раздирали сомнения: Шуши никак не могла решить, как же ей поступить.

Промаявшись до самого вечера, когда солнце склонило голову к покрову снежной пустыни, полня окружающий мир красным закатным сиянием, волчица несмело приблизилась к брату, который шел впереди дозорных, оглядывая все вокруг настороженным взглядом.

Какое-то время она бежала чуть позади него, затем робко окликнула:

"Хан…"

"Что? — тот на миг обернулся, недовольно глянул на сестру. — Не мешай мне. Возвращайся в повозку. Твое место рядом с маленькой хозяйкой".

"Я хотела поговорить о ней".

Волк насторожился, замедлил бег, дожидаясь, пока сестра нагонит его, побежит рядом. Он внимательно принюхался к ней, ища среди множества обычных запахов тот, который указывал бы на близость беды.

"С ней что-то не так?"

"Она хочет пойти на охоту".

"Таково мое желание, твое желание, ибо мы — из племени охотников. Но с чего бы это оно тронуло ее сердце? И как такая мысль вообще могла забрести в ее голову?" — не спуская с волчицы пристального взгляда внимательных рыжих глаз, спросил он.

"Это я виновата, — та поджала хвост, тихо поскуливая. — Мне захотелось поделиться своей мечтой…"

"Ты могла сказать мне", — в его голосе было осуждение, нос недовольно наморщился, губы раздулись, обнажая длинные острые клыки.

"Зачем? Что бы ты сделал?"

"Как будто сама не знаешь! — Хан огрызнулся. Его глаза сверкнули недобрыми красными огоньками. — Я поступил бы так, как обычно — сказал хозяину. И той же ночью мы бы носились в снегах, как делали уже не раз. Ведь ты мечтаешь не о первой охоте, а всего лишь об еще одной в бесконечно долгой череде. Зачем было говорить об этом с девочкой, тем более, когда скрываешь от нее, чем занимаешься в то время, когда она спит?"

"Есть вещи, о которых другим незачем знать, — волчица недовольно мотнула головой: разговор пошел совсем не той тропой, как ей хотелось. — В конце концов, у нас обеих есть право на собственную жизнь. Я — не рабыня, а подруга!"

"Она откровенна с тобой. Почему же ты ведешь себя как неблагодарная крыса?"

"Я… Вот я и собиралась рассказать! Только так, чтобы она прежде все увидела собственными глазами, поняла, каково это — охотится!"

"А тебе не приходило в голову, что хозяин осознанно никогда не звал ее вместе с нами? И дело не только в том, что ночью дети должны спать, а не бродить по снегам, словно тени? Может быть, он не хотел, чтобы она услышала крик беспомощной жертвы, увидела ее молящие о пощаде глаза за миг перед смертью в твоей пасти!"

"Такова жизнь: ради того, чтобы один продолжал путь, другой должен умереть, отдавая свои силы и плоть. Девочка знает об этом. Она ведь тоже ест мясо".

"Конечно. Но видела ли она хоть раз, как забивают животное, как его еще теплую плоть рвут на части? Я уверен, что нет. В ее мыслях пища и живые существа — не одно и то же".

"Это глупо: беречь ребенка от знания, которое ему все равно рано или поздно станет известно! Нас вон с младенчества готовят к тому, кем нам предстоит стать, ведь иначе, не имея навыков, ограничиваясь лишь памятью, мы никогда не смогли бы по-настоящему повзрослеть".

"Она — не щенок нашего племени! — напомнил волк Шуллат, которая, казалось, всякий раз забывала об этом, когда ей того хотелось. — И тебе не следовало говорить с девочкой об охоте, особенно если на деле ты и не собиралась брать ее с собой!"

"Нет, почему же, я как раз хотела, чтобы она пошла с нами!" — начала она упрямо, но Хан прервал ее, зло огрызнувшись:

"Нет, не хочешь!"

"И как это, интересно, ты можешь знать лучше меня самой, что мне нужно и чего я хочу?"

"Могу! — зло огрызнулся волк. — Все, чего ты хотела, это чтобы она обратила на тебя внимание, занялась тобой. Ты хотела, чтобы она восхищалась тобой — какая ты сильная, смелая и ловкая. И еще — чтобы она увидела, от чего ты ради нее отказываешься. И была тебе благодарна…"

"Все совсем не так!»

"Разве? А почему тогда у тебя такой взгляд, словно ты своровала олений бок?»

"Ну… Совсем не так, не совсем так… Да, я чувству себя немного виноватой… Сама не знаю, в чем. Но это вовсе не означает, что я действительно в чем-то провинилась, просто…"

"Ты эгоистка. Мне стыдно, что ты — моя сестра", — и, отвернувшись, волк затрусил вперед.

"Постой! Я хотела спросить: что мне делать? Вести ее в снега, или…"

"Ты запутала следы, тебе их и распутывать", — он убежал, оставив сестру стоять, переступая с лапы на лапу, поскуливая толи от холода, а толи от обиды.

"Ну и ладно. Не больно-то хотелось! — когда обида, заполнив собой все ее сердце, вытеснила из него остальные чувства, волчица повернулась и, недовольно ворча себе под нос, побежала назад, к повозке Мати. — Я и сама справлюсь!"

Девочка ждала ее. Воровато оглядевшись вокруг, видя, что рядом с повозкой слишком много чужих глаз и ушей, она поманила подругу внутрь, где, подтянув к себе морду волчицы, зашептала:

— Ну, как, мы идем?

"Куда?" — проворчала Шуллат, еще не успев отойти от разговора с братом.

— На охоту! — ее глаза горели ожиданием и нетерпением.

"На охоту…" — повторила та, подтянула к морде переднюю лапу, начав ее старательно зализывать, будто та была поранена.

— Если хочешь, возьмем с собой Хана и…

"Нет! — поспешно прервала подругу Шуши. — Мы пойдем вдвоем. Так нам никто не будет мешать, тянуть в разные стороны, и вообще… Ты готова?»

— Конечно!

"Охота жестока. Ты представляешь, что тебе придется увидеть?"

— Представляю, представляю! — она чувствовала себя лишь в шаге от столь страстно желаемого! Ее душа трепетала, лицо светилось радостью. Боясь, что подруга в последний миг передумает, она поспешно продолжала: — Да не бойся за меня! Вот, — она вытащила из рукава длинный острый нож, спеша показать его подруге, — я знаю, как с ним обращаться! Отец учил меня. И я смогу постоять за себя!

"Хорошо… — волчица устремила на подругу пристальный взгляд, пронзая им насквозь, заглядывая в самую душу. — Раз так, запоминай: ты будешь во всем меня слушать и если я скажу — беги, ты побежишь, а не станешь спрашивать, почему и куда".

— Я согласна на все!

"Мы не будем далеко уходить от каравана, и если по близости не окажется добычи, вернемся назад ни с чем".

— Ладно, — она готова была согласиться на любые условия.

"Когда воротится твой отец?"

— Утром. Он сегодня ночью в дозоре, — все так замечательно складывалось! — Мы пойдем прямо сейчас?

"Да", — Шуши не стала объяснять, что, если они не поспешат, то им вряд ли удастся осуществить задуманное, когда Хан, несомненно, расскажет обо всем Шамашу. Конечно, хозяин добр. Но на этот раз наказания не избежать… Волчица тяжело вздохнула:

"Ну, ничего, ничего, — успокаивала она себя, поглядывая на сиявшую от счастья подругу, — главное, чтобы ей было хорошо. Раз она хочет убежать в снега — лучше со мной на охоту, чем с тенями неведомо куда…»

"Оденься потеплее, — Шуллат повернулась к девочке. — Не забудь варежки".

— Я возьму с собой нож! — проговорила Мати, убирая клинок обратно, в рукав.

"Как хочешь, — Шуллат не стала возражать, хотя и была уверена: что бы там ни случилось, девочка не успеет им воспользоваться. — Прихвати немного еды и…»

— Я уже все собрала, — она достала из-под одеяла небольшую кожаную сумку. — Здесь хлеб, сахар, вода, сало на тот случай, если будет очень холодно и у меня замерзнет лицо…

"Ноша не должна быть тяжелой, — подозрительно глянув на сумку, волчица чуть наклонила голову. — Ладно. Жди меня здесь. Я разнюхаю все вокруг и вернусь за тобой", — и она выскользнула наружу.

Ее не было всего несколько мгновений, которые, однако, показались сгоравшей от нетерпения Мати длиннее вечности.

"Сейчас, — на миг запрыгнув в повозку, проговорила волчица, еще раз внимательно оглядев подругу, спеша убедиться, что та не забыла ничего важного, вроде шарфа или шапки. Осталось лишь дать последние наставления. — Старайся быть незаметной, не попадайся никому на глаза, а если тебя кто-нибудь все-таки увидит и окликнет, не поворачивайся, не отзывайся, и вообще, делай вид, что выполняешь какое-то важное поручение. Поняла?"

— Поняла, конечно, поняла!

"Тогда вперед!"

Под покровом вечерней дремотной полумглы они, никем не замеченные, покинули караванную тропу и устремились в распростертые объятья снежной пустыни.

Душа девочки трепетала от счастья. Мати никогда не испытывала ничего подобного. Казалось, что она несется на крыльях ветра, не касаясь снежного полотна. Да и не снег вовсе был у нее под ногами, совсем нет — нечто иное, легкое, пушистое, как дорогой мех белых пустынных лис.

На небе, выйдя из-за серого облака, за которым она притаилась на несколько мгновений, давая беглянкам скрыться, сияла огромная бледноликая луна, проливая на землю магический свет, под которым все вокруг изменялось, уходя за грань яви, в мир сказок, фантазий и снов. В его лучах в недрах земли зародилось собственное серебряное свечение, которое окутывало все вокруг ореолом, столь ярким, что он слепил глаза. Легкий, игривый ветерок, скользя среди барханов, теребил их седые косматые космы, накручивал бороды и усы. Горизонт лежал от края земли и до края, обводя мир кругом безликих границ между черным звездным небом и белоснежной землей, безмятежную красоту которой не портили ни серые, слепые раны повозок, ни шрамы, оставляемые полозьями, ни рябь следов ног. Мир был совершенен в своей нетронутой красе.

Мати на мгновение остановилась. Ее сердце быстро колотилось в груди, приоткрытые губы не могли сдержать вздоха восхищения, широко распахнутые глаза оглядывали все вокруг, не узнавая знакомый от рождения мир, удивляясь тому сказочному незнакомцу, каким он предстал перед ней в этот мир.

"Вот она, свобода!" — донесся до девочки мысленный шепоток волчицы. Глаза Шуши горели, поднятый к небу нос принюхивался к ветру, губы подрагивали, трепетали так, словно волчица ловила вздохи лунного духа.

— Свобода! — повторила девочка, вбирая в себя те чувства, которые охватили ее четвероногую подругу, спеша разделить их, принять в свое сердце и, прочувствовав, запомнить навсегда.

"А теперь бежим, бежим! Нас ждет самая восхитительная из ночей, которых ты когда-либо знала!" — и, сорвавшись с места, волчица, стелясь золотой тенью по снегу, побежала в сторону горизонта, увлекая за собой девочку.

Шуши то уносилась далеко вперед, проверяя дорогу, прочерчивая безопасную тропку на лике пустыни, то, оглядываясь на Мати, некоторое время стояла, ожидая ее, то вновь срывалась с места, но не для того, чтобы убежать еще дальше в снега, а, наоборот, возвращаясь к девочке. Обегая ее вокруг, она разбрасывала лапами снег, заметая следы, чтобы никто не смог пройти за ними следом.

Но Мати, глядевшей на нее со стороны, казалось, что та просто играет, став, властью госпожи снегов, вновь маленьким волчонком, веселым и непосредственным. Улыбка не сходила с губ девочки, глаза лучились весельем. Никогда прежде ей не было так легко и беззаботно.

Она бежала по снежному насту, не замечая усталости, не чувствуя холода, ни о чем не думая и, может быть, потому не испытывая никакого страха перед миром, в который она все глубже и глубже погружалась.

"Тш-ш", — еще мгновение назад беззаботно кружившая, гоняясь за собственным хвостом, волчица вдруг припала к снежному бархану, глядя вспыхнувшими зеленым пламенем глазами на что-то, скрывавшееся за ним. Она напряглась, приготовилась к прыжку. Весь ее вид говорил: где-то рядом добыча.

Мати послушно остановилась, легла в снег рядом с подругой. Но, как она ни старалась, присматриваясь к распростертым перед ней как на ладони снегам пустыни, как ни принюхивалась к дыханию ветра, так никого и не заметила.

"Вспугнули, — Шуши расстроено вздохнула. — Мы двигались слишком шумно. Дальше пойдем осторожнее. Раз здесь есть добыча, то она не одна."

— А кто это был? — продолжая с интересом оглядывать все вокруг, спросила Мати.

Волчица пристально взглянула на девочку, перед глазами которой тотчас предстал мысленный образ маленького пугливого создания с белой пушистой шерсткой, крохотными красными бусинками-глазами и похожими на лопаточки передними лапками.

— Ой, какая лапочка! — прошептала Мати. Она была не в силах сдержать умильной улыбки, ее рука шевельнулась, словно поглаживая невидимый комочек, чувствуя его мягкое тепло, нервные движения существа, видевшего во всем, встреченном им на поверхности земли лишь опасность да угрозу. — А как зовут этого зверька?

"Добыча", — безразлично бросила в ответ волчица.

Мати удивленно взглянула на нее.

— Но…

"Неужели ты думаешь, что я спрашиваю имя у еды, прежде чем ее проглотить?" — в голосе Шуши зазвучала усмешка.

— Это жестоко!

"Такова жизнь. Тебя же не интересует, как при жизни звали тот кусок мяса, который попал к тебе в суп? И правильно. Еда — дело тонкое. Когда слишком много знаешь, исчезает аппетит и вообще портится пищеварение. Так что…" — она внимательно взглянула на девочку, ожидая, как та воспримет ее слова.

Мати болезненно поморщилась. Было видно, что, пока в ее голове рисовались эти картинки превращения маленького забавного зверька в кусок жаркого, в животе поднималась буря. Девочке с трудом удалось удержать внутри себя ужин, порывавшийся выбраться наружу.

— Бр-р… — ее прошибла дрожь. Стало противно, словно она случайно проглотила жука. Мотнув головой, спеша избавиться от наваждения, Мати поспешила заговорить о другом: — А как здесь, в пустыне живут?

"Охотой".

— Но ведь в снегах не только хищники?

"Мы — охотники. А добыча… Добыча она иная, не ест мясо."

— Но чем же тогда эти зверушки питаются? Тут ведь нет ни грибов, ни ягод. Даже травы и той нет.

"Кто тебе это сказал?"

— Зачем говорить? Я ведь сама вижу…

"Ты видишь только то, что на поверхности, — возразила ей волчица, а затем принялась терпеливо объяснять: — Если разрыть снег до самой земли, то там можно найти все, что угодно — и грибы, и траву. А уж всяких корешков вообще видимо-невидимо".

— Разве может что-то расти под снегом, да еще в таком холоде?

"Это здесь холодно. А у земли очень даже тепло. Снег согревает. Заройся в него — и тебе не страшен никакой мороз. Или ты не знаешь, что, сколь бы ни был холоден воздух, земля все равно остается теплой? Она греется изнутри."

— Я не знала… — прошептала девочка, пораженная услышанным.

"Конечно, откуда тебе! Ведь караванщики не видят дальше собственного носа… Не обижайся, Мати, но это так. Они бродят по пустыне поколение за поколением, проводят в ней целые жизни, однако при этом не пытаются не то что понять, но хотя бы узнать ее".

— Да, — расстроенная, девочка вынуждена была кивнуть, признавая правоту подруги.

Та взглянула на нее с сочувствием: "Не расстраивайся. Может быть, все дело в том, что вы — дети огня, а не снегов, и вы просто видите не то, что знаем мы, а нечто совсем иное…"

— Но я родилась в пустыне! Я должна знать ее! — воскликнула девочка. На ее глаза набежали слезы обиды, но лишь на миг. Затем в них, обращенных в Шуши, вошла решимость. — Ты ведь расскажешь мне обо всем? Ты покажешь настоящую пустыню?

"Ну конечно, — волчица улыбнулась. Потянувшись к девочке длинным носом, она лизнула подругу в щеку. — Мы затем и пришли сюда, чтобы ты увидела истинную жизнь, мою жизнь! Вот, например. Как тебе понравится это? Дети огня ошибаются, когда полагают, что в пустыне везде одни снега. Здесь есть свои луга и поля, даже леса. Невысокие, конечно. Тебе по пояс, но все же… Есть кусочки земли, где тепло".

— Ты говоришь о приграничье?

"Не только".

— Но как такое возможно! — удивленная, воскликнула Мати. — Ведь все тепло нашего мира рождается от силы магов, а здесь, в пустыне их нет…

"Я уже сказала: у земли тоже есть свои силы, свое тепло. Его недостаточно, чтобы растаяли все снега, но на чуть-чуть хватает. Знаешь, там потрясающе: в ямках выступает вода красного, как кровь, цвета, которая бурлит, словно в поставленном на огонь котле. Из трещин идет пар, а ночью, в темноте поднимаются огненные духи. Но главное, там тепло. И это тепло дает жизнь…"

— Странно. Почему же мы на своем пути никогда не встречали ничего подобного?

"Потому что караванные тропы обходят эти места стороной, точно так же, как они стараются сократить путь по ледяным морям".

— Моря? Расскажи о них! — попросила Мати.

"Вода не везде скована льдом. Есть место — берег — где высокие глыбы льда разбиваются о черные волны горькой соленой воды. Там тепло. И там очень много добычи… — глаза волчицы сперва мечтательно замерцали, затем заострились, морда чуть наклонилась и взгляд, обращенный на девочку, стал полон вопроса и подозрения: — Мы пошли в пустыню, чтобы рассказывать, или смотреть? Говорить мы могли бы и в караване".

— Но ты никогда прежде не рассказывала…

"Потому что ты не спрашивала".

— Мы ведь не сможем сейчас дойти до моря, — осторожно продолжала девочка. Ей страстно хотелось поскорее услышать историю о самой загадочной стихии — черной воде.

"Конечно, — фыркнула волчица. — До берега месяцы дороги… Однако, — она совсем не хотела разочаровывать ожидания девочки, более того, стремилась а ее удивить, поразить чем-то воистину необычным. — Если хочешь, я покажу тебе кое-что не менее любопытное — дворец госпожи Айи".

— Я видела… — начала было Мати, но Шуши прервала ее, заговорила вновь:

"И ты заходила в белоснежные залы, каталась по зеркальному льду полов? Ты слышала песню ветров, посвященную повелительнице снегов?"

— Нет…

"Тогда пошли!" — волчица подскочила к девочке, закрутилась вокруг нее, подталкивая носом вперед.

— А мы можем… — Мати вдруг растерялась, даже испугалась. Она оглянулась назад, туда, где за горизонтом спрятался караван, посмотрела вперед, на ровный плат снегов, на котором не было видно даже отсвета дворца.

"Это недалеко… Ну же, пошли! Неужели ты не слышишь, как Она зовет нас?"

Девочка замерла, прислушиваясь. И действительно, ей показалось, что ветер донес до нее перезвон — не колокольчиков, нет — скорее льдинок, чей голос слился в прекрасную песню. Эта песня возвращала покой, манила за собой, протягивая невидимую руку, которой так хотелось коснуться.

— А как же охота? — все же, сколь страстным ни было ее желание, она не хотела, чтобы ради нее подруга жертвовала исполнением собственной мечты.

"Мы поохотимся потом, на обратном пути, — пасть волчицы была приоткрыта, так что казалось, что она смеется, глаза искрились, хвост весело вилял, все движения были озорны и задорны. — Догоняй меня! Ну же!" — и она понеслась к горизонту, скользя легкой тенью по глади снегов.

Мати ничего не оставалось, как, бросив последний взгляд назад, двинуться вслед за подругой, сначала медленно, нерешительно, затем все быстрее, быстрее…

"Не догонишь! Не догонишь!" — подзадоривал ее звенящий мысленный голосок Шуши, игравшей с дочерью огня словно со своей сестрой по охотничьему племени.

Все это было так ново, необыкновенно… Чувства, запахи, образы, посылаемые спешившей разделить свои переживания с подругой волчицей, нахлынули на девочку и та, наконец, рассмеявшись, сняв камень-льдинку с сердца — бросилась бегом, весело беззаботно смеясь, поднимая серебряные пригоршни снега, обсыпая их звездопадом все вокруг…

…Скользившая по поверхности снега возле самых ног Мати волчица остановилась столь внезапно, что девочка не успела среагировать и, перекувырнувшись через спину Шуши, кубарем покатилась в снег. Маленькие хрупкие льдинки впились в щеки, заползли под воротник, но не раня, не обжигая холодом, а щекоча весело и задорно. А тут еще подскочила волчица, закружила, норовя лизнуть в щеку, потянуть за рукав.

Девочка смеялась без удержу, до слез, пока не поняла, что больше не может, что должна остановиться хотя бы на миг, чтобы отдышаться.

— Все, Шуши, все, хватит! — проговорила она. Обхватив подругу за шею, она села в снег с ней рядом. И тут увидела перед собой…

Ледяной дворец был прекраснее всего того, что ей когда-либо приходилось видеть, не только наяву, но и в фантазиях, во сне.

Он возник из ниоткуда, словно опустился с небес на землю. Белоснежный и легкокрылый, казалось, что сами боги создали его из облаков и нежнейшего лебяжьего пуха. Луна сверкала над самой высокой из башен, полня строение своим чарующим светом, как огненная вода наполняет тонкий сосуд-лампаду, душа — тело, даруя не только пламень, но и саму жизнь.

— Ух ты…! - только и смогла прошептать Мати. Поднявшись на ноги, девочка застыла, не в силах оторвать восторженного взгляда от явившегося ей чуда. Дыхание легкой белой дымкой срывалось с приоткрытых губ, щечки зарделись румянцем.

"Пойдем", — волчица осторожно взяла ее зубами за рукав шубки, повела к тонким резным вратам.

— Нельзя… — девочка отчаянно замотала головой, попятилась назад. — Это же… Это настоящий дворец матушки Метелицы!

"Идем! — волчица рыкнула, крепче сжала зубы, упрямо тяня за собой продолжавшую упираться Мати, ничего ей не объясняя, бросив лишь: — Так надо!"