Донкихоты Вселенной. Роман 2-х книгах

Глава четвертая
СУДИЛИЩЕ

«Великопастырь всех времен и народов величественно вышел из кареты, подозрительно оглядел двор, заметил остатки костра и тихо, но гневно спросил:

— Почему сожгли без меня? Кто посмел?

— О Всевышний! — испуганно залепетал Кашоний. — Это рамены танцевали в усладу гостей рыцаря. А она покорно ждет вашего появления, дабы покаяться во всем.

— Увещевали? — снова строго спросил И Скалий.

— Только словесно, о Владыка небес и всех землий.

— И много ты этих землий насчитал?

— Несчетны звезды твои, о Владыка небес!

— Звезды — костры небесные. Могу водрузить на любой из них столб и для тебя.

— О Всесильный! Все огни и в небе, и на Землии подвластны Тебе, как и мы, черви могильные!

И Скалий скривил рот в усмешку, явно наслаждаясь страхом и лестью Кашония. Потом он перевел взор на нас с Никитой. От его взгляда мурашки побежали по моей спине. Что-то было в нем от кобры, которую мне привелось встретить в песках пустыни — встреча едва не стоила мне жизни.

Но змея только завораживала, лишала способности двигаться, чтобы метнуть свой смертельный яд. А его взгляд пронизывал до костей, ядом впивался в живое тело, тупой слабостью разливаясь по нему.

Заметив, куда смотрит Великопапий, Кашоний заторопился дать пояснения, но И Скалий опередил его.

— Я все знаю, — самоуверенно сказал он, утверждая свой авторитет и тем ограждая меня от немедленной расправы. — Вижу, Горный рыцарь уже привел по воле моей гостей, — закончил он, посчитав нас за приглашенных на знаменательную беседу.

— Они трепетно ждут в рыцарском зале, — прошептал Кашоний.

— Не мешало бы хозяину выйти навстречу, — недовольно проворчал И Скалий. И тут же обратился к спешившему к нему О Джугию: — Твои гости прибыли, как Я повелел, а хозяйка замка не встречает их, впрочем, как и Меня. И не вижу я Мартия Лютого, кому повелел Я прибыть сюда для беседы со Мной, дабы возглавить всеобщинный монастырь.

— Увы, — едва выговорил О Джугий. — Вождь протеста непреклонен.

— Перед Всевышним? — приглушенно спросил И Скалий.

— Насколько я понял в возмущении сердечном, Mapтий Лютый общается со Всевышним непосредственно.

— Не заметил, не заметил, — сдерживая ярость, произнес И Скалий. — Что ж, вспомним о Годдоне и Саморре, поговорим о них с гостями. Хозяйка понадобится нам. Пусть покажется воплощением Кротости и Красоты.

— Она кормит ребенка и явится сейчас, — заверил Кашоний.

Я не поняла И Скалия, вообразила, что он милосерден. Взглянула на Никиту, но он почему-то отвел глаза.

И Скалий величаво восседал в кресле на спешно возведенном для него возвышении в рыцарском зале, пристально разглядывая гостей в диковинных для него серебристых космических скафандрах.

— Вижу не только четырех знатоков знаний, коих Я направил в разные места для служения Мне, но и еще двоих.

Никита поднялся и пояснил:

— Это я, странствующий рыцарь О Кихотий со своей дамой, которой поклялся посвятить свои подвиги.

— Посвящать служение можно только Мне, которому и без пояснений все ясно. Начиная беседу, пока не стану карать за мелкие ереси, вроде той, будто солнце не всходит и заходит, что ясно каждому. Не обвиняю до времени и другого профессора, уверяющего, что не только Землия наша населена разумными существами, Мною созданными. Я милостив сегодня во имя того, чтобы усмирить взбесившихся смердов, восставших против Моей церкви. Пусть знают сидящие здесь, мня себя ясномудрыми знатоками, что Я наказую людей деяниями других смертных. Так случилось и в древности, когда уничтожены были стихийной силой согрешившие против Меня города Годдон и Саморра. С тех пор знания той силы были утрачены тупыми ленивцами, предпочитающими женские ласки работе ума. Я не видел в том беды, поскольку знал, что на вашем далеком островке сохранены эти знания и, когда понадобятся, Я получу их, чтобы передать карателям. А потому для усмирения смуты отлученного от Моей церкви Мартия Лютого вы, сами того не подозревая, призваны Мной сюда, дабы покорно обучить избранных Мною всему, что известно вам о стихийной силе уничтожения.

И Скалий вещал только сам, слушая себя и не давая другим говорить.

Всего несколько минут перед тем нам с Никитой привелось пробыть вместе.

Мы держали друг друга за руки, как представлялось мне только что в кибитке, и… и ничего не говорили, только смотрели друг на друга. Но сколько было молча сказано!.. О радости встречи, о преданности друг другу, о готовности принять здесь все, что нам выпадет…

Но представление начиналось. Всем нам пришлось усесться за стол, словно тиран Землии давал нам пир.

Некоторое время нас действительно обносили блюдами, слуги старались угодить.

Но вот в рыцарский зал вошла хозяйка замка Лореллея с маленьким ребенком на руках. Ее сопровождал угодливый Кашоний.

Трудно передать впечатление, которое произвела на меня белокурая красавица-иноземлянка. Нельзя поверить, что она явилась прямо из темницы, настолько величественна и в то же время грациозна была Лореллея в пышном своем наряде. И, наверное, от того, что прижимала она к себе свое дитя, мальчика с любопытными глазенками, ее одухотворенное лицо было еще светлее, еще прекраснее, доказывая: ничто не украшает так женщину, как материнство.

Лореллея величественно заняла оставленное ей около О Джугия место, но к еде не прикоснулась.

И Скалий впился в нее взглядом.

— Иль знания о колдовской силе, превращающей уголь в алмаз, а города в угли, отбили у прекрасной дамы аппетит?

— Ваша всесвятость, — вступил мой Никита. — Получение бриллианта из угля — величайшая заслуга вашей ученой. Однако не имеет ничего общего с превращением вещества и с вырывающейся при этом стихийной силой.

Бережной поддержал его:

— Кроме того, цель нашего прибытия к вам на Землию — убедить ваш народ отказаться даже для далекого потомства от овладения энергией, которую вы называете стихийной силой, уничтожившей древние города.

И Скалий был так же невежествен, как и его современники. К тому же, пораженный душевным недугом, он ничего не понял из сказанного, кроме того, что ему не подчиняются, не отдают силу для уничтожения лютеров. Но он был еще жесток и лукав.

— Я позволил вам полюбоваться хозяйкой замка, пленяющей всех, перед тем, как судить ее в вашем присутствии. Колдунье, получившей в своей адской кухне бриллиант из угля, надлежит при всей ее сверкающей красоте самой превратиться в жалкий уголь. Спасение ее только в вашей покорности Мне.

«Так вот в чем был подлый замысел папия! В расчете, что мы, гости Землии, не выдержим страданий прекрасной Лореллеи, раскроем ему свои тайны, чтобы он с новыми знаниями губил целые народы!».

Я задрожала, но почувствовала на плече руку с трудом поднявшегося отца, решившего оттянуть время.

— Вы сами, ваша всесвятость, сочли возможным признать в нас гостей из другого, как вы заметили, известного вам места. Не будет ли полезным, ваша всесвятость, вызвать сюда знатоков знания, способных понять всю сложность того, о чем вы хотели узнать?

— Не что я хотел бы узнать, а что давно знаю, — снова злобно перебил И Скалий. — Узнать все от вас надлежит слугам Святой Службы увещевания во главе с Кашонием. Такова Моя воля. Поторопитесь, ибо суд Мой над колдуньей не терпит отсрочки.

Он был безумен в своем воображаемом величии, этот серый невзрачный человечек, одновременно и страшный, и жалкий. Глаза его выпучились, усы обвисли.

Кашоний смотрел в его полуоткрытый скривившийся рот, в уголках которого закипала пена.

Я отвернулась.

И думала не об ужасе уже изведанного мною костра, а о страшной заразе, проникающей в человека, и о словах мудреца: «Хочешь перестать быть человеком, захвати власть».

По мановению руки И Скалия «пир» превратился в «судилище».

«Суд» в рыцарском зале был устрашающим представлением, посвященным не столько несчастной обвиняемой, сколько нам, пришельцам, вынужденным сидеть за столом.

Кресло папия на помосте повернули так, что мы видели теперь И Скалия сбоку. Несравненную мою Лореллею без ребенка, оставленного мне, поставили перед ним, между двумя стражами в черных одеждах, с алебардами в руках.

Кашоний в своей зловещей алой мантии олицетворял и церемониймейстера, и обвинителя, и подобострастного холуя И Скалия.

Прежде чем начался «процесс», я вспомнила про листовку, сочиненную Мартием Лютым для папийских наемников.

Ее припасла и показала мне старая раменка, моя наставница. Табор, свободно кочуя между враждующими сторонами, за хорошую плату перевозил это «поэтическое оружие». Я помнила эти стихи одной рифмы.

НАД ВЛАСТЬЮ ВЛАСТЬ

Но сейчас маленький серый человечек в сияющей драгоценной тиаре был на вершине своего жестокого и ничем не ограниченного владычества.

Лореллея стояла перед ним, красотой и бесстрашием как бы противостоя невежеству и произволу.

Кашоний напыщенно возвестил, что суд Всевышнего, воплощенного в Великопастыре всех времен и народов, — это «Божий суд», который состоится после конца света над всеми смертными, но одной из них дано держать ответ уже сейчас.

— Признаешь ли ты, дочь Мрака, — тихим голосом начал папий, — свою вину в сношениях с нечистой силой и в колдовстве?

— Я не признаю ни вины своей, ни права судить меня, — гордо ответила Лореллея.

Я смотрела на нее со страхом и восхищением, встретясь глазами с ее ясным взглядом.

— Пусть свидетели предстанут передо Мной, — потребовал папий.

Появился слуга Лореллеи в кольчуге.

— Что известно тебе, брат-добреит, о темных и греховных деяниях твоей хозяйки?

— Известно, конечно, известно все, ваша всесвятость, — затараторил доносчик. — Она вершила недозволенное в своей адской кухне в подземелье замка.

— Что известно тебе, брат-добреит, член святого ордена, о попытке твоей хозяйки выведать у пришельца греховную тайну?

— Как же, ваша всесвятость! Она уединилась в каморке за лабораторией с долговязым рыцарем с целью выведать у него, надо думать, недозволенное.

— Думать не надо, — оборвал И Скалий. — Надо отвечать.

— Пыталась выведать их секреты, ваша всесвятость, в чем и присягаю.

— Правда извечная известна Мне. Да будет благо с тобой, брат-добреит, — отпустил свидетеля папий.

И тут страж с алебардой тронул за плечо моего Никиту. Он невозмутимо поднялся и встал рядом с Лореллеей перед папием.

— Имя свое, пришелец, назови Мне.

— Во Френдляндии меня называли странствующим рыцарем О Кихотием, а на далекой родине моей, где известен был блаженный рыцарь Дон Кихот, меня звали Никитой.

— Никитой? — повторил папий и обратился к обвиняемой: — Скажи, дочь Мрака, как назвала ты сына своего?

— Я хотела, чтобы сын мой гордо носил звездное имя И Кития и походил бы на пришельца со звезд.

— Признание обвиняемой и показания свидетелей совпадают, — заключил папий и снова обратился к Никите: — Скажи, И Китий, О Кихотий или как тебя там еще зовут…

— Вязов или Джандарканов, — вставил Никита.

— Скажи, пыталась ли обвиняемая что-либо выведать у тебя?

— Несравненная супруга Горного рыцаря О Джугия мудрая Лореллея — не только воплощение женской красоты, она талантлива, как самый выдающийся ученый нашего мира, да и вашего тоже. Она стремилась овладеть превращением веществ и расспрашивала меня об этом. Я пытался объяснить ей и, надеюсь, был понят, что такое превращение связано с выделением огромной энергии, названной вами «стихийной силой».

— Которая уничтожила Годдон и Саморру, — вставил папий.

— Которая в состоянии уничтожить и всю вашу планету с ее человечеством. Если бы кто-нибудь из нас открыл Лореллее или кому-либо другому из ваших современников способ расщепления вещества, то все равно воспользоваться им не удалось бы без обширных мастерских со сложным оборудованием, которых у вас нет.

— Умолкни, нечестивец, — яростно прервал И Скалий. — Не забывай, что Годдон и Саморра были уничтожены, хотя не существовало тогда ни обширных мастерских, о которых ты толкуешь, ни потребных кузнечных мехов, колб, наковален или тяжких молотов. И все же ты открыл колдунье наговоры и заклинания, с помощью чего из угля получается драгоценный камень, за что колдунье грозит костер Гаранта Полного Успокоения.

— Надо отдать ей должное, ваша всесвятость. Она воссоздала природные процессы, сумев использовать при этом неимоверно высокие давления.

— Которые погубили Годдон и Саморру?

— Нет. Неимоверно высокие давления Лореллея получала в своих, как она называла, «хлопушках». Ей удалось сохранить эти давления в прочном закрытом сосуде, где выращивались кристаллы алмаза.

— Итак, получение алмаза из угля, что никому из смертных недоступно, подтверждается свидетелем, а перстень с этим алмазом, в страхе и в целях подкупа переданный Мне обвиняемой, становится вещественным доказательством. Свидетелям занять прежние места. Высшинский прокуратий СС увещевания Кашоний получает слово для обвинения.

Меня передернуло от одной мысли, что обвинять прекрасную Лореллею, которую так сердечно и отважно защищал мой Никита, будет этот мерзкий папиец.

Он взошел на помост, встал рядом с папием и, взмахнув полой алой мантии, начал противным тенорком:

— Да свершится высший суд Твой, о Всевышний, каждое слово которого — непреложная истина. Эта истина — перед нами во всей своей неприглядности, — после слов лести, обращенных к И Скалию, Кашоний продолжал: — Перед нами, рядясь в роскошное платье, сбыв отродье с рук, стоит оборотень, смрадная ведьма. Посмотрите пристально на эту лживую личину. Через нее проступает уродство порока и злодейства, отталкивающее безобразие грязной ведьмы. Уродов тела и духа, подобных этой подруге Сатаны, надо безжалостно уничтожать, как сорняк на полях святой Землии нашей, осчастливленной сошествием на нее самого Всевышнего. И пусть грозной волей Своей да покарает Он презренную колдунью!

Я в отчаянии от своей несносной памяти, «кибернетической», как подшучивал надо мной Никита, сохранившей эту пакостную речь.

— Негодяй! — выкрикнула Лореллея.

— Лишаю тебя последнего слова обвиняемой за оскорбление преданного Мне Кашония, высшинского прокуратия увещевания, и объявляю приговор: Милость Моя беспредельна. Пусть ни одна капля черной крови ведьмы сей не осквернит Землии. А потому сжечь преступницу во дворе замка. И пусть очищающий огонь костра, под истошные крики ее, горит до тех пор, пока не станет известна тайна Годдона и Саморры высшинскому прокуратию увещевания Кашонию.

Таковы были заключительные слова гнусного судьи, безнравственного вершителя судеб людей Иноземли.

Описать события, происходившие вслед за тем, выше моих сил, и я вынуждена оборвать свои записи. Не могу возвращаться даже мыслью к пережитому…».