Дом с призраками. Английские готические рассказы

Генри Джеймс — прославленный писатель-экспериментатор и теоретик литературы, автор сложной психологической прозы, главные темы которой — сопоставление американской и европейской культур и анализ американского национального характера, — питал немалое пристрастие к жанру рассказов о привидениях и отдал ему обильную дань. Сборник «Рассказы Генри Джеймса о привидениях» был издан исследователем творчества писателя, Леоном Эделом, в 1948 г.

Генри Джеймс родился в Нью-Йорке, в семье религиозного философа Генри Джеймса-старшего, который унаследовал от своего отца значительное состояние и потому имел возможность дать своим детям превосходное образование. Генри Джеймс-младший учился в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Женеве и, наконец, в Гарвардском университете. Изучая в Гарварде право, Джеймс пришел к решению не связывать свою судьбу с этой профессией, а заняться литературой. Писать рассказы и печататься в периодических изданиях он начал в студенческие годы. Первый его роман «Родерик Хадсон» появился в 1876 г.

В 1875 г. Джеймс переселился в Европу, а в годы Первой мировой войны получил британское подданство. Обосновавшись в Англии, Генри Джеймс более двадцати лет прожил в Лондоне, а в 1898 г. приобрел загородный дом — Лэм Хаус в городке Рай в графстве Сассекс. Там были написаны его поздние романы. Среди наиболее известных крупных произведений писателя следует назвать «Американца» (1877), «Женский портрет» (1881), а из числа новелл критики выделяют «Поворот винта» (1898), который относится к интересующему нас жанру и считается его шедевром.

Близость к миру сверхъестественного можно, вероятно, назвать семейной чертой Джеймсов. Когда будущему писателю исполнился всего год от роду, его отцу довелось столкнуться с привидением, и это происшествие так потрясло Джеймса-старшего, что на некоторое время его здоровье было подорвано. Успокоение и источник новых сил он нашел в книгах шведского мистика Эммануэля Сведенборга, после чего сделался поклонником и ярым проповедником его идей. Позднее схожий случай произошел с братом писателя Уильямом. Подобно отцу, Уильям надолго лишился покоя, но затем обрел утешение в религии. Впоследствии Уильям Джеймс стал основателем Американского общества психических исследований и в течение двух лет состоял президентом аналогичного британского общества. Однажды на заседании этого общества побывал и Генри Джеймс.

Г. Джеймс был усердным и заинтересованным читателем литературных произведений, повествующих о загадочном и сверхъестественном. О книгах Дж. Ш. Ле Фаню, например, он отзывался как об «идеальном чтении в послеполуночные часы в загородном доме». Наконец, следует упомянуть и о том, что, как полагали жители городка Рай, в доме писателя, Лэм Хаусе, водилось привидение. Все вышеупомянутое, несомненно, послужило Джеймсу источником вдохновения при создании многочисленных рассказов о призраках, где главное место отдано психологии героев, столкнувшихся со сверхъестественными явлениями. Г. Джеймс стремился показать, как «странное и зловещее вплетается в ткань обыденного, безмятежного существования».

Сэр Эдмунд Орм (Sir Edmund Orme) Пер. С. Шик

Эти записки не датированы, но появились они, по-видимому, спустя много лет после смерти супруги писавшего; она же, надо полагать, и выводится там наряду с другими лицами. Мнению моему, однако, в этом странном повествовании прямого подтверждения найти нельзя, да теперь это скорее всего и не важно. Вступив во владение унаследованным имуществом, я обнаружил недатированную рукопись под замком в выдвижном ящике стола вместе с прочими бумагами: письмами, памятками, счетами, выцветшими фотографиями, пригласительными билетами; все это принадлежало юной несчастной леди, скончавшейся в родовых муках через год после свадьбы. Вот единственная нить, за которую можно ухватиться; однако вы наверняка сочтете подобное основание довольно шатким для сколько-нибудь надежных выводов. Не могу поручиться, что автор записок был движим побуждением достоверно изложить реально происходившие события; могу только засвидетельствовать искренность и правдивость, которые всегда были присущи моему знакомому. Во всяком случае, он писал это для себя, а не для публики. Повесть привлекла меня необычностью содержания, и я, обладая полным правом выбора, именно поэтому и решился представить ее всеобщему вниманию. Что касается стиля, пусть читатель помнит: записки не предназначались для посторонних глаз. В рукописи я ничего не менял, за исключением имен.

Если описанные события действительно объединены внутренней связью, я знаю точно, когда все началось. Случилось это в воскресенье, мягким ноябрьским полднем, сразу же по окончании церковной службы, на «Променаде», залитом ярким солнцем. Брайтон[122] кишел людьми; сезон находился в самом разгаре, и, хотя погоду нельзя было назвать чарующей, денек располагал к моциону, так что повсюду виднелось множество гуляющих. Спокойное голубое море также выглядело благопристойно; казалось, оно дремлет, тихонько всхрапывая (если только можно назвать пристойным храп), пока природа читает проповедь. Посвятив утро написанию писем, перед ленчем я вышел взглянуть на берег. Помню, облокотясь о перила ограды, отделяющей Кингз-Роуд от песчаной полосы, я закурил сигарету, как вдруг кто-то — видимо, с намерением пошутить — возложил мне на плечо легкую прогулочную трость. Пошутить таким образом вздумалось Тедди Бостуику, капитану стрелкового полка; он расценивал ее как приглашение к разговору. Мы беседовали, прогуливаясь вместе (мой приятель любил держать спутника под руку, словно желая показать, что прощает ему недостаток чувства юмора), разглядывали прохожих, раскланивались со знакомыми и строили догадки относительно незнакомых, а встречая молодых девиц, спорили об их красоте. Однако стоило показаться впереди Шарлотте Марден в сопровождении матушки, как наши мнения безоговорочно совпали: Шарлотта была несравненна — с этим согласился бы кто угодно. Воздух Брайтона, как издавна известно, преображает невзрачных в хорошеньких, а миловидные становятся еще краше; впрочем, не знаю, действует ли это волшебство по-прежнему. Так или иначе, пребывание в Брайтоне необыкновенно благотворно влияло на цвет лица; а уж на лицо мисс Марден все заглядывались поневоле. Поравнявшись с дамами, мы не могли не остановиться — то ли по этой причине, то ли просто оттого, что уже были знакомы с ними обеими.

Мы с Тедди Бостуиком остановились, потом развернулись, завязалась общая беседа; так мы оказались в провожатых. Дамы, однако, никуда не направлялись: они просто прогуливались по аллее после окончания церковной службы. Тедди вновь дал волю юмористическим наклонностям, немедленно завладев вниманием Шарлотты; мне же пришлось составить пару ее матушке. Но я не был обескуражен: идя следом за девушкой, я мог не сводить с нее глаз и вдоволь о ней беседовать. Прогулка продолжалась до тех пор, пока миссис Марден, опиравшаяся о мою руку, не пожаловалась вдруг, что устала и должна отдохнуть. Мы нашли скамейку под навесом и расположились на ней, толкуя о прохожих. Я давно уже заметил удивительное сходство между матерью и дочерью; более поразительного подобия я раньше не встречал; не беру во внимание разницу характеров. Говорят, что мать в преклонных годах — это будущий портрет дочери, и порой настораживающий. Но меня не пугала мысль о том, что Шарлотта на шестом десятке будет красива под стать своей матушке — даже при условии, что переймет ее бледность и склонность к глубокой задумчивости. Теперь, в двадцать два, девушка воплощала в себе цветущую невинность; красота ее вызывала восхищение. Очаровательная головка, прелестные черты лица — все было точь-в-точь как у матери. Взоры, жесты, интонации — до мельчайших оттенков, когда трудно уловить, что более решает: внешность или голос, — все перекликалось в обеих; глядя на одну, вы постоянно вспоминали и другую.

Дамы наши жили на небольшой доход и имели скромный, радующий взгляд дом в Брайтоне; стены были увешаны портретами, а на книжных шкафах стояли чучела животных; глянцевитые рыбы желтели под стеклом. Дом был полон и других сувениров; миссис Марден утверждала, что все эти вещи навевают ей самые дорогие воспоминания. Муж ее не отличался крепким здоровьем, и ему «прописали» Брайтон, где он провел последние годы жизни; миссис Марден уже успела поведать мне, что находится в этом доме как бы под покровительством своего великодушного супруга. Великодушие супруга не знало границ; и, говоря об этом, миссис Марден словно давала понять, что иное мнение неуместно. Чувствовалось, что ей хочется обрести защиту, ощутить себя огражденной; смутная тревога, жившая в ней, порождала стремление спрятаться, укрыться. Миссис Марден нуждалась в друзьях, и у нее было множество друзей. В первую же встречу мне открылось ее добросердечие; никогда, в отличие от многих чванливых молодых людей, я не оскорблял ее подозрением, будто мною хотят «воспользоваться». Я не опасался, что миссис Марден прочит меня в мужья своей дочери или, как некоторые попирающие природу мамаши, сама мечтает выйти за меня замуж. Стремление к обществу втайне сочеталось у обеих с робостью; казалось, они вот-вот воскликнут: «Мы нуждаемся в вашей дружбе, в вашем доверии! Не тревожьтесь: мы вовсе не ждем, что вы задумаетесь о браке».

«В маме есть что-то особенное: вот почему она такая прелесть», — доверительно сообщила мне Шарлотта почти сразу после нашего знакомства. Шарлотта боготворила свою миловидную мать; не тщеславная по натуре, девушка гордилась ее красотой. В особенности Шарлотту восхищали брови миссис Марден: дочь утверждала, что изгиб их в высшей степени привлекателен. «Она словно ожидает доктора, моя милая мамочка, — призналась мне девушка в другой раз, — и, возможно, вы и есть этот доктор. Не правда ли?» События показали, что я и в самом деле могу выступить в некотором роде в роли целителя. Узнав, что миссис Марден в свою очередь считает Шарлотту «поразительно странной», как она однажды выразилась, я проникся к обеим дамам еще большим интересом. В дружбе своей и мать, и дочь находили взаимное счастье; обе непрестанно заботились друг о друге.

Поток гуляющих тек по «Променаду», и вскоре впереди показалась Шарлотта в сопровождении Тедди Бостуика. Девушка, проходя мимо, кивнула нам с улыбкой, но на обратном пути остановилась, чтобы поговорить. Однако капитан Бостуик наотрез отказался от беседы; он заявил, что прогуливаться куда занятней: не лучше ли им пройтись туда-сюда еще разок?

— Поступайте как знаете, — обронила миссис Марден.

Шарлотта, удаляясь, обернулась через плечо и дразняще улыбнулась. Тедди оглядел меня через монокль, но я и бровью не повел: весело смеясь, я беседовал с миссис Марден и думал только о ее дочери.

— А она, знаете ли, кокетка!

— Не говорите так, не говорите! — растерянно пробормотала миссис Марден.

— Хорошенькие девушки всегда кокетки, пускай даже самую малость, — уступчиво оговорился я.

— За что же их постигает наказание? — спросила она с испугавшей меня горячностью как о давно наболевшем.

Озадаченно помолчав, я поинтересовался:

— Почему вы так считаете?

— В молодости я совершила дурной поступок.

— И вас постигло наказание?

— Я несу его на протяжении всей своей жизни, — проговорила миссис Марден, отвернувшись. — Ах! — вдруг вскрикнула она, вскакивая, и вперила взгляд в Шарлотту, которая вновь приближалась к нам вместе с капитаном Бостуиком. Застыв ненадолго со странным выражением на лице, миссис Марден опустилась наконец на скамью; щеки ее пылали. Шарлотта (она видела все) подскочила к матери и, с нежностью взяв ее за руку, села рядом. Бледная от волнения, девушка пристально смотрела ей в лицо. Миссис Марден уже оправилась от потрясения, причина которого осталась для нас неясной; сидя с бестрепетным видом, она спокойно взирала на неспешно текшую мимо толпу, на безоблачное небо и дремлющее море. Но, случайно взглянув, я заметил, что пальцы миссис Марден судорожно стискивают руку дочери. Бостуик все еще стоял перед дамами, не понимая, в чем дело; глядя через прозрачное круглое стеклышко, он обратился ко мне с расспросами, однако Шарлотта не без раздражения приказала ему:

— Не стойте здесь вот так, капитан Бостуик. Ступайте — прошу вас, ступайте.

Я сразу же поднялся, не желая более утомлять миссис Марден, но она умоляла нас остаться, непременно остаться и сопроводить их к ленчу. Она усадила меня на скамью рядом с собой, и я ощутил торопливое пожатие руки; выдавал ли этот жест ненароком ее беспокойство или служил каким-то особым знаком? Я не понимал, на что именно хотела обратить мое внимание миссис Марден; возможно, она заметила кого-то или что-то необычное среди толпы. Вскоре она сказала, что вполне оправилась, и сослалась на подверженность внезапным сильным сердцебиениям; приступы начинались внезапно и так же неожиданно прекращались. Пора было идти, и мы подчинились этой простой необходимости. Происшествие, казалось, было забыто. Мы позавтракали вместе с радушными хозяйками, и на обратном пути Бостуик заявил, что еще никто на свете не приходился ему настолько по душе, как наши дамы.

Миссис Марден взяла с нас обещание заглянуть на следующий день к чаю и призвала в дальнейшем появляться возможно чаще. Однако на следующий день, постучавшись около пяти в дверь уютного жилища, я узнал, что хозяйки уехали в город. Лакею было поручено передать искренние сожаления ввиду необходимости срочного отъезда. Отлучка должна продлиться несколько дней — вот все, что мне удалось вытянуть из неразговорчивого слуги. Через три дня я пришел вновь, но дамы по-прежнему отсутствовали. Только в конце недели я получил от миссис Марден записку. «Мы дома, — писала она, — простите нас и приходите». Именно в тот день (да, я это хорошо помню), когда я по получении записки сразу же отправился к ним, миссис Марден сообщила мне, что обладает особой интуицией. Не берусь судить, со многими ли в те времена в Англии случалась подобная напасть, однако уверен, что лишь единицы отважились бы в этом признаться, и потому счел признание миссис Марден довольно необычным; особенно поразительным казалось, что ее сверхъестественные прозрения касаются меня. В доме миссис Марден в тот вечер были и другие гости — праздные брайтонские джентльмены, престарелые леди с испуганным взглядом, которые невпопад вмешивались в разговор; мне не удалось толком побеседовать с Шарлоттой, но через день я встретил обеих дам на званом обеде у наших общих знакомых и был вполне вознагражден, так как меня посадили рядом с мисс Марден. За разговором, помнится, я впервые отчетливо понял, как прекрасна и внутренне свободна эта девушка. Ранее ее образ складывался из отблесков мимолетных впечатлений, как если бы до меня долетали отдельные обрывки мелодии, но сейчас душа Шарлотты предстала передо мной полностью, во всем своем благоуханном сиянии. Арию пропели до конца, и она оказалась сладостной и свежей; и я еще долго мурлыкал ее по памяти.

После обеда я обменялся репликами с миссис Марден — как раз в то время, когда разносили чай. Слуга проследовал мимо нас с подносом; я спросил миссис Марден, не желает ли она чаю; получив утвердительный ответ, я взял чашку и предложил ее своей даме. Миссис Марден протянула руку, чтобы взять чай, и я передал ей чашку со всей необходимой осторожностью, в чем был убежден; однако, едва только пальцы миссис Марден коснулись чашки, она вздрогнула и выронила ее. Хрупкий фарфоровый сосуд со звоном разбился, его ароматное содержимое пролилось, причем миссис Марден даже не отпрянула, чтобы спасти свое платье от брызг. Я нагнулся подобрать осколки, а когда распрямился, увидел, что миссис Марден смотрит через комнату на свою дочь. Шарлотта улыбалась, но в глазах ее читалось беспокойство. «Мама, милая, что с тобой?» — казалось, вот-вот слетит с ее губ. Миссис Марден покраснела точь-в-точь как тогда, на прогулке у моря, но сейчас, к моему удивлению, проговорила неожиданно резким тоном: «Вам следовало крепче держать чашку!»

Я принялся бормотать оправдания, но заметил, что глаза миссис Марден устремлены на меня с напряженной мольбой. Окончательно сбитый с толку, я растерялся и вдруг понял ее слова совершенно ясно, как если бы она сказала вслух: «Притворитесь же, притворитесь, что виноваты вы!» Слуга вернулся, чтобы собрать осколки и вытереть пролитый чай, и, пока я извинялся, миссис Марден неожиданно вышла из комнаты, даже не отряхнув забрызганного платья, покинув и меня, и внимательно следившую за ней дочь.

В тот вечер я с ними уже не виделся, но на другое утро случайно повстречал мисс Марден на Кингз-Роуд, со свитком нот в муфте. Она возвращалась от подруги, жившей неподалеку, к которой ходила разучивать дуэт. Я попросил у мисс Марден разрешения пройти с ней остаток пути. Она согласилась, чтобы я проводил ее до дверей, но войти в дом не дозволила.

— Нет-нет, сегодня мне не до вас, — заявила она у порога откровенно, хотя и довольно мягким тоном.

Смущенный ее ответом, я растерянно взглянул на окна дома. В окне гостиной мелькнуло бледное лицо заметившей нас миссис Марден; впрочем, краткого мгновения хватило, чтобы убедиться: то была действительно она, а не призрак. Но Шарлотта вряд ли ее увидела: в течение всей нашей прогулки она ни разу не упомянула о своей матушке.

Поскольку мне было прямо сказано, что мое присутствие пока нежелательно, я воздерживался от визитов, а потом всевозможные обстоятельства разлучили нас довольно надолго. Я уехал в Лондон и уже там получил настоятельное приглашение посетить старинное поместье в Сассексе,[123] принадлежавшее супружеской паре, с которой недавно свел знакомство. Приняв приглашение, я поехал в Трэнтон и по прибытии, среди прочих гостей, обнаружил мисс и миссис Марден.

— Простите ли вы меня? — Вот первые слова, с которыми обратилась ко мне миссис Марден; и в ответ на мое недоумение пояснила: — Я опрокинула на вас свой чай.

Я возразил, что чашка опрокинулась на нее, а не на меня.

— Так или иначе, — заметила миссис Марден, — это было крайне неучтиво с моей стороны. Но со временем вы все поймете и окажете мне снисхождение.

В первый же день моего пребывания в Трэнтоне я услышал от миссис Марден еще парочку подобных намеков; она позволяла их себе не однажды, очевидно намереваясь посвятить меня в некую тайну. Наконец я стал поддразнивать миссис Марден, заявляя, что предпочел бы чудесам немедленную ясность. Миссис Марден ответила, что когда со мной случится нечто, тогда все и выяснится, не раньше. Она была уверена: что-то должно произойти; глубочайшее предчувствие побуждало ее говорить со мной. Разве я забыл о ее интуиции? Едва увидев меня, миссис Марден поняла, что я определенно сделаюсь участником неких событий. Оставалось только ждать, сохраняя хладнокровие и не допуская опрометчивости. Миссис Марден, в частности, не собиралась слишком волноваться по этому поводу. И мне не следовало слишком беспокоиться: ведь можно притерпеться ко всему. Однако миссис Марден я ответил, что испытываю недоумение и весьма напуган, поскольку отсутствие ключа дает на редкость большой простор игре воображения. Я намеренно преувеличивал: миссис Марден хотя и представлялась мне загадочной, но не настораживала. Я понятия не имел, на что она намекает, однако более удивлялся, чем опасался. Я мог бы заключить, что она слегка не в себе, но подобная мысль даже не приходила мне в голову. Миссис Марден отличалась завидным душевным здоровьем.

В доме Трэнтонов гостило много девушек, но Шарлотта была самой очаровательной; к тому же, по общему признанию, в «охоте на дичь» она не участвовала. Несколько молодых людей, и я в том числе, явно предпочитали ее общество стайке охотившихся девиц. Однако вскоре выяснилось, что мисс Марден знакома более изысканная забава. Девушка была мила с каждым из нас, и мы спешили к ней спозаранку, а расставаться старались как можно позже. Кокетничала ли она с нами — не знаю; почитатели ее полагали, что сами заигрывают с ней, в особенности не сомневался в этом Тедди Бостуик, который успел явиться из Брайтона.

На третий день, в воскресенье, было решено совершить дальнюю прогулку в церковь через поля. День выдался серый, безветренный; колокол старой церковки, приютившейся в Сассекской долине, звучал совсем близко и по-домашнему. Мы неспешно брели, вдыхая мягкий сырой воздух; с деревьев уже облетела листва, и оттого небо казалось еще бескрайнее. Мне посчастливилось идти вместе с мисс Марден; мы с ней изрядно отстали от прочей компании. Помнится, пока мы шли по дерну, меня так и подмывало сказать ей что-то особенное, впечатляющее и важное — по крайней мере для меня: признаться, что никогда еще не видел ее такой красивой или что сейчас, именно сейчас я переживаю самый счастливый миг своей жизни. Но в молодости такие слова, постоянно вертясь на языке, остаются невысказанными; помешало даже не то, что я мало знал мисс Марден (подобное соображение казалось мне незначительным), но то, что она недостаточно знала меня.

В храме, своеобразном музее трэнтоновских гробниц и медных памятных досок, вместительный молельный отсек Трэнтонов был заполнен до отказа. Мы расселись по скамьям; я нашел себе место возле мисс Марден, на некотором расстоянии от ее матери и наших друзей. На скамье, помимо нас, уже расположились два-три скромных крестьянина; они потеснились, и я сел с ними рядом, чтобы отгородить от них мисс Марден. Конец скамьи оставался незанятым — примерно до середины службы.

Именно тогда я невзначай заметил, что там уселся некий господин. Зашел он, видимо, уже несколько минут назад; шляпа его лежала рядом, руки покоились на набалдашнике трости. Незнакомец внимательно смотрел в сторону алтаря. Это был молодой человек с бледным благородным лицом, одетый в черное. Присутствие этого человека показалось мне несколько странным: мисс Марден словно не видела его; она даже не подвинулась — в противном случае я бы, конечно, заметил, когда он появился. У незнакомца, как я обнаружил, не было при себе молитвенника; минуя мисс Марден, я положил перед ним свой: маневр этот был связан с робкой надеждой, что мисс Марден, дабы возместить мою жертву, позволит мне подержать край своего обтянутого бархатом томика. Однако расчеты мои не оправдались: едва я поместил перед ним книгу, как незнакомец (к чьему вторжению я отнесся столь снисходительно) поднялся со скамьи, даже не поблагодарив меня, бесшумно выскользнул из отсека, который не отделялся дверцей, и осторожно, не привлекая внимания, направился к выходу. Набожности его хватило всего на несколько минут. Поведение незнакомца было неподобающим, а ранний уход — даже более возмутительным, нежели опоздание к службе; но он умудрился ступать так тихо, что никому не помешал; мельком окинув взглядом молившихся, я убедился, что никто не заметил, как он покинул церковь. Одна только миссис Марден, к моему удивлению, настолько встревожилась, что невольно привстала с места. Она не сводила с незнакомца глаз, однако молодой человек очень быстро исчез, а миссис Марден опустилась на скамью, правда успев заметить, что я за ней наблюдаю. Чуть погодя я шепотом попросил мисс Марден передать мне мой молитвенник; до того я медлил в надежде, что Шарлотта догадается упредить мою просьбу. Мисс Марден охотно исполнила это пожелание и подвинула молитвенник в мою сторону, но мысли ее были так далеко, что она только спросила: «Зачем вы его туда положили?» Я хотел было ответить: «Из учтивости», но тут мисс Марден опустилась на колени, и я промолчал.

После благословения, когда мы переместились в проход, я с удивлением увидел, что миссис Марден, вместо того чтобы присоединиться к приятельницам, направляется к нам, желая, видимо, переговорить с дочерью. Мать и дочь пошептались, и я тут же понял, что это был всего лишь предлог: в действительности миссис Марден намеревалась беседовать со мной. Пропустив Шарлотту вперед, она быстрым шепотом спросила:

— Вы его видели?

— Джентльмена, что сидел с нами? Как я мог его не увидеть?

— Тсс! — Миссис Марден была чрезвычайно взволнована. — Не говорите ей ничего, не говорите!

Она взяла меня под руку, чтобы удержать возле себя, словно опасаясь, что я поспешу к мисс Марден. Однако эта предосторожность была излишней: Тедди Бостуик по выходе из церкви успел завладеть вниманием ее дочери; вскоре от компании отделился еще один джентльмен и подошел к Шарлотте с другой стороны. Я уже имел возможность насладиться ее обществом; теперь настал их черед. Миссис Марден отпустила мою руку, едва мы вышли, но я заметил, что она нуждается в поддержке.

— Никому не говорите, никому! — продолжала она.

— Не понимаю. О чем не говорить?

— Что вы его видели.

— Но они сами его видели.

— Никто из них не видел, никто! — с жаром настаивала миссис Марден. Она смотрела прямо перед собой, однако почувствовала мой недоуменный взгляд и остановилась. Мы находились в деревянном, потемневшем от времени портике старого храма; спутники наши успели уйти вперед. Взглянув на меня многозначительно, миссис Марден заявила: — Вы единственный, кто его видел; единственный из всех.

— А вы, дорогая моя?

— Я? Разумеется. Это мое проклятие. — С этими словами миссис Марден поспешно покинула меня и присоединилась к обществу.

На обратном пути я держался в нескольких шагах позади: мне было над чем поразмыслить. Кого я видел? Призрак? И почему этот призрак (он словно стоял у меня перед глазами) невидим для других? Если миссис Марден представляет собой исключение, почему она называет это своим проклятием? И за что я наделен столь сомнительным даром? Вопросы эти, теснившие мою грудь, заставляли меня хранить молчание за ленчем. После еды я вышел на террасу выкурить сигарету; сделав одну-две затяжки, я заметил застывшее, как маска, лицо миссис Марден в окне одной из комнат, выходивших на склоненные ирисы. Мне вспомнилось, как миссис Марден мелькнула в окне брайтонского дома в тот самый день, когда я провожал Шарлотту домой. Но на сей раз моя уклончивая подруга не исчезла; она постучала пальцами по стеклу, приглашая меня войти. Миссис Марден находилась в причудливой комнатке — одной из гостиных в первом этаже дома Трэнтонов; комната называлась «индийской» и была обставлена в восточном стиле: бамбуковые шезлонги, расписанные лаком ширмы, фонари с длинной бахромой и диковинные идолы в шкафах — все это не располагало к общительности. В эту гостиную заглядывали редко, и, когда я зашел туда, мы с миссис Марден оказались там одни. Она сразу же спросила меня:

— Пожалуйста, скажите честно: вы влюблены в мою дочь?

Раздумывать было некогда.

— Я отвечу на ваш вопрос, но прежде поясните — отчего вы так решили? Мне кажется, особой навязчивости я не проявил.

Миссис Марден, протестующе глядя на меня своими прекрасными глазами, словно не слышала моего замечания.

— Вы ничего не говорили ей по дороге в церковь? — настойчиво продолжала она.

— А почему вы думаете, что я должен был что-то говорить?

— Потому что вы видели его.

— Кого, милая миссис Марден?

— Вы знаете кого, — ответила она строго и с укоризной, как если бы я пытался ее унизить, заставляя сказать нечто непроизносимое вслух.

— Вы имеете в виду джентльмена в церкви, которого так странно восприняли? Он сидел на скамье рядом с нами.

— Вы его видели, видели! — торопливо проговорила миссис Марден; в голосе ее слышались и тревога, и облегчение.

— Конечно видел, поскольку и вы видели.

— Одно другого не подразумевает. Вы почувствовали, что это неизбежно?

Я снова был сбит с толку:

— Неизбежно?

— То, что вы должны его видеть.

— Естественно, ведь я не слепой.

— А могли бы быть слепы. Как все остальные.

Я окончательно запутался и чистосердечно признался в этом своей собеседнице, но миссис Марден ничего не стала пояснять и только воскликнула:

— Я предвидела, что так случится, едва вы полюбите ее. Я знала: вам предстоит эта проверка — нет, скорее испытание.

— Выходит, таинственные обстоятельства как-то связаны с моими чувствами? — спросил я с улыбкой.

— Судите сами. Вы его видели, видели! — едва ли не торжествовала миссис Марден. — И вы увидите его снова.

— Не смею возражать, однако я отнесся бы к загадочному джентльмену с большим участием, если бы знал, кто он такой. Будьте любезны, откройте мне это наконец.

Моя собеседница отвела взгляд, но затем, сделав над собой усилие, посмотрела мне прямо в глаза:

— Хорошо, только скажите сначала, о чем вы говорили с моей дочерью по дороге в церковь?

— Это она вам сообщила, будто я ей что-то говорил?

— К чему мне это? — с нажимом произнесла миссис Марден.

— Ах да, помню; ваша интуиция. Но на сей раз, к сожалению, она вас подвела: я ничего не говорил вашей дочери — по крайней мере ничего, что хоть как-то относилось бы к делу.

— Вы в самом деле уверены?

— Клянусь честью, мадам.

— То есть хотите сказать, вы в нее не влюблены?

— Это совсем другое дело! — рассмеялся я.

— Вы любите ее, любите! Иначе вы его не увидели бы.

— Так кто же он, черт побери? — вскричал я, раздражаясь.

Но мисс Марден не прекращала свои расспросы:

— Может быть, вы собирались ей что-то сказать? Едва-едва не сказали?

На этот раз она угадала: ее пресловутая интуиция не могла быть подвергнута сомнению.

— Да, пожалуй. Едва не сказал, вы правы. Был почти на волосок от признания — не понимаю, что меня удержало.

— Намерения оказалось достаточно, — подытожила миссис Марден. — Важны не слова, а чувства. Вот почему он явился.

Меня раздражало постоянное упоминание личности, до сих пор мне незнакомой, и мучили нетерпение и любопытство, к которым примешивался первый озноб священного ужаса. С мольбою сжав руки, я воскликнул:

— Заклинаю, откройте же наконец, о ком вы говорите!

Глядя в сторону, миссис Марден всплеснула руками, словно стряхивала с себя разом и ответственность, и осторожность:

— О сэре Эдмунде Орме.

— Кто он такой, этот сэр Эдмунд Орм?

Не успел я договорить, как миссис Марден вздрогнула:

— Тсс, сюда идут.

Я взглянул вслед за ней на террасу: к нашему окну приближалась Шарлотта.

— Никогда не упоминайте при ней это имя! — настойчиво потребовала миссис Марден.

Шарлотта уже подошла и вглядывалась в комнату, заслонив глаза от света ладонями; улыбаясь, она знаком попросила впустить ее, и я открыл застекленную до самого пола дверь. Мать отвернулась, а Шарлотта проникла в комнату.

— Что вы тут замышляете? Какой заговор? — спросила она с веселым вызовом. Шарлотта пришла, чтобы заручиться согласием миссис Марден на участие в какой-то всеобщей затее или хотя бы испросить позволения для себя, — точнее не могу вспомнить: с этой целью Шарлотта исходила чуть ли не все окрестности; мое намерение разделить веселье компании подразумевалось само собой. Я был взволнован и понимал, что миссис Марден тоже взволнована; волнение побудило мать с чрезмерной пылкостью броситься к дочери и заключить ее в объятия; я сделал отважную попытку устранить взаимную неловкость и, пожалуй, переусердствовал.

— Я просил у миссис Марден вашей руки.

— Вот как! И мама отдала ее вам? — живо поинтересовалась мисс Марден.

— Ваша матушка как раз собиралась ответить, когда вы пришли.

— Я всего лишь на минутку; не стану вам мешать.

— Он нравится тебе, Шарлотта? — спросила миссис Марден с неожиданной для меня прямотой.

— Непросто дать ответ в присутствии соискателя, — заметило очаровательное создание. Девушка вполне оценила комичность сложившейся ситуации и, однако, смотрела на меня едва ли не с антипатией.

Она уже собиралась что-то сказать в этом духе, но ей пришлось бы дать ответ не только в моем присутствии: застекленная дверь все еще была раскрыта нараспашку, и в этот момент в комнату с террасы шагнул некий джентльмен. Он появился у меня перед глазами только что, и я подумал, что мать и дочь просто не успели его увидеть. Но миссис Марден обронила: «Сюда идут»; и он появился вновь, на некотором расстоянии от ее дочери. Я узнал в нем персону, сидевшую возле нас в церкви. На этот раз я разглядел его получше: и лицо, и манеры незнакомца казались странными. Я назвал его персоной оттого, что возникало невольное чувство, будто в комнате рядом с вами находится наследный принц. Держался он величественно, давая понять, что вы ему не ровня. Он сурово и пристально смотрел прямо на меня, пока я гадал, чего он от меня ждет. Может быть, он предполагал, что я опущусь перед ним на одно колено и поцелую ему руку? Столь же строго он перевел взгляд на миссис Марден, но уж она-то знала, как поступить. Подавив возбуждение, которое она почувствовала при появлении призрака, миссис Марден совершенно перестала обращать на него внимание. Вспомнив, о чем она страстно молила меня, я решил подражать ее невозмутимости; это стоило мне огромных усилий, ибо, хотя я не знал о вошедшем ничего, кроме имени, присутствие сэра Эдмунда Орма беспокоило и едва ли не угнетало меня. Он стоял безмолвно — бледный, миловидный юноша с гладко выбритым лицом и прозрачно-голубыми глазами; прическа его была старомодной, и сам он выглядел старомодно, как на портретах, писанных много лет назад. Сэр Эдмунд Орм носил глубокий траур, и тем не менее безупречность его вкуса сразу бросалась в глаза; шляпу он держал в руке. Сэр Эдмунд Орм вновь взглянул в мою сторону — гораздо суровей, нежели в первый раз; помнится, по спине у меня пробежал холодок — и мне захотелось хоть что-то от него услышать. Ничье молчание сроду не казалось мне столь глубоким. Все эти мысли молнией промелькнули у меня в голове; однако Шарлотта насторожилась. Девушка испытующе взглядывала то на мать, то на меня (сэр Эдмунд Орм на нее не смотрел, а она его словно не видела) и наконец спросила:

— Что с вами? У вас такие странные лица!

Я почувствовал, что кровь опять прилила к моим щекам.

— Можно подумать, что вы увидели привидение, — заключила Шарлотта, и лицо мое вспыхнуло. Сэр Эдмунд Орм оставался бледен. Уверен, он не ощутил ни малейшего замешательства. Я знавал подобных людей, но ни один из них не обнаруживал столь полной невозмутимости.

— Не дерзи. Ступай к ним и скажи, что я приду, — ответила миссис Марден с достоинством, но я уловил дрожь в ее голосе.

— А вы — вы пойдете? — спросила девушка, собираясь оставить нас. Я промолчал, полагая, что вопрос обращен к стоявшему подле Шарлотты господину в черном. Но он еще менее, чем я, был расположен отвечать; берясь за ручку двери, мисс Марден взглянула на меня и повторила свой вопрос. Я выразил согласие и поспешил отворить перед нею дверь. Уходя, Шарлотта насмешливо воскликнула:

— Вы не слишком-то сообразительны. Зачем мне такой супруг!

Я закрыл дверь и обернулся: сэр Эдмунд Орм успел за это время удалиться через окно. Миссис Марден продолжала стоять посреди комнаты; мы с ней долго смотрели друг на друга. Только с уходом Шарлотты мне стало ясно: мисс Марден так и не увидела непрошеного посетителя. Осознание этого странного обстоятельства наполнило меня ужасом, поскольку впечатление, производимое сэром Эдмундом Ормом, воспринималось как естественное и не возбуждало страха. До меня наконец дошло, что Шарлотта не видела его и в церкви; я сопоставил оба случая — и сердце мое учащенно забилось, хотя сэра Эдмунда Орма в гостиной уже не было. Я вытер пот, проступивший на лбу от волнения; миссис Марден расплакалась.

— Вот она, вот она, моя жизнь! — проговорила она в глубоком отчаянии.

— Ради Бога, скажите: кто он такой?

— Человек, которого я обидела.

— Как могли вы его обидеть?

— Ах, я его ужасно обидела. Это случилось очень давно.

— Давно? Но ведь он совсем еще молодой.

— Молодой? — воскликнула миссис Марден. — Да он старше меня.

— Отчего же он так молодо выглядит?

Миссис Марден, приблизившись, сжала мою руку; в выражении ее лица было нечто заставившее меня содрогнуться.

— Неужто вы не поняли? Не почувствовали? — спросила она с расстановкой, подчеркивая каждое слово.

— Чувствовал я себя довольно-таки странно! — рассмеялся я, понимая, что выдаю свою растерянность.

— Ведь это мертвец, — сказала миссис Марден. Лицо ее казалось белым.

— Мертвец? — выдохнул я. — Этот джентльмен… — Продолжать далее я был не в силах.

— Называйте его как хотите; существует около дюжины расхожих имен. Он призрак, настоящий призрак.

— Потрясающий призрак! Значит, в доме водятся привидения — привидения!.. — Это слово я повторил с восторгом, будто всю жизнь только и мечтал что о встрече с привидением.

— С домом это никак не связано. Совершенно не связано. К сожалению, — поторопилась возразить миссис Марден, — тут ничего не попишешь.

— Значит, причина его прихода — вы, моя дорогая леди? — предположил я, словно это меняло дело к лучшему.

— Ах, если бы я…

— Тогда кто же? Неужели я? — спросил я с кислой улыбкой.

— Нет. Не кто иной, как моя дочь — бедное невинное дитя!

Миссис Марден, не выдержав, опустилась на стул и разрыдалась. Я пытался задавать вопросы, сбивчиво бормотал утешения, но она только отмахивалась от меня, предаваясь отчаянию. Я продолжал настаивать: вероятно, я могу как-то помочь, вмешаться…

— Вы и так уже вмешались! — воскликнула она. — Да, вы уже втянуты, втянуты…

— Я доволен, что втянут во что-то, — храбро заявил я.

— Довольны или нет, вы не в силах выпутаться.

— А я и не хочу — это так интересно.

— Рада, что вам понравилось. — Миссис Марден отвернулась, вытирая слезы. — А теперь уходите.

— Но мне хотелось бы побольше узнать о нем.

— Со временем все увидите сами. Ступайте же!

— Неплохо бы понимать то, что видишь.

— Как вы поймете, когда я сама не понимаю?! — беспомощно воскликнула миссис Марден.

— Будем держаться вместе; вместе мы разгадаем эту тайну.

Миссис Марден поднялась, уничтожая последние следы слез:

— Да, вместе; так будет лучше. Вот за что вы мне нравитесь.

— О, мы все преодолеем, — заверил я ее.

— Но вам следует научиться держать себя в руках.

— Да-да, постепенно я научусь.

— Вы привыкнете, — сказала мне моя подруга с интонацией, которой я никогда не забуду. — Но поспешите к обществу, а я приду чуть позже.

Я вышел на террасу, чувствуя себя действующим лицом в спектакле. Я не страшился новой встречи с «настоящим призраком», как его определила миссис Марден, но, напротив, испытывал удовольствие. Более того, я жаждал повторной удачи, я весь обратился в зрение и слух; дом я обошел так быстро, словно надеялся настигнуть сэра Эдмунда Орма. Догнать я его не догнал, но к концу дня понял, что, как и предсказывала миссис Марден, увижу все сам.

Все (или почти все) гости отправились на совместную прогулку; в Англии за городом их принято — или было принято — совершать по воскресеньям после полудня. Мы брели нога за ногу, примериваясь к шагу дам; к тому же темнело рано, и до пяти мы вернулись к теплу очага, слегка досадуя (я, во всяком случае, досадовал) на то, что перед чаем не удалось размяться подольше. Миссис Марден обещания присоединиться к нам не сдержала; мисс Марден, заглянувшая к матери перед самой прогулкой, упомянула только о ее усталости и желании отдохнуть. В течение вечера миссис Марден так и не появилась, но я был спокоен на этот счет; не слишком волновало меня и то, что за все время прогулки мне не удалось и двух слов сказать ее дочери. Я был целиком захвачен иными заботами; впервые в жизни я ступил на порог некой загадочной двери: она вдруг распахнулась — и на меня повеяло резким воздухом, которым я не дышал никогда прежде, опьянявшим сильнее вина. Мне часто доводилось слышать о привидениях, но совсем иное дело — самому увидеть призрак и при этом сознавать, что вот запросто можешь встретиться с ним снова. Я высматривал его, как лоцман высматривает во тьме сигнальные огни, и готов был приступить к изучению этой зловещей дисциплины, дабы сообщить всем и каждому, что духи далеко не так страшны и гораздо занятней, чем это принято думать. Безусловно, я находился в приподнятом настроении. Я все еще не мог привыкнуть к мысли, что наделен особым, мистическим ведением и что эта исключительная способность выделяет меня среди прочих людей. В отсутствие миссис Марден я размышлял над ее словами: «Вот она, моя жизнь!» Что могло означать это восклицание? По-видимому, бесплотный образ преследовал ее годами, и это надломило несчастную женщину, не обладавшую, в отличие от меня, стойким характером. Душа ее была истерзана, однако у нее хватало мужества утверждать, будто к этому можно привыкнуть. Миссис Марден привыкла жить с надрывом в душе.

Сумерки наступили рано, и в доме Трэнтонов воцарился дружеский уют; очаг пылал в обширной белой зале, принадлежавшей прошлому столетию; гости, еще не успев переменить запачканную обувь и переодеться к чаю, отдыхали после прогулки: они (кого к кому больше тянуло) расселись на уютных диванах, чтобы переброситься недавними впечатлениями; и даже если кто-то с головой углублялся в третий том романа, который разыскивал его сосед, то и такая одинокая сосредоточенность казалась особой формой общительности. Я дождался удобной минуты и подошел к Шарлотте, когда она собиралась уходить. Дамы одна за другой разошлись; и, поскольку я обратился исключительно к мисс Марден, три джентльмена, окружавшие ее, также удалились. Поговорили мы коротко и бестолково: Шарлотта была поглощена своими мыслями, а я тем более; потом она добавила, что ей нужно идти, а не то она опоздает к обеду. Я убедил ее, что у нас еще уйма времени; мисс Марден возразила, что должна навестить свою матушку, которой, как она опасалась, нездоровится.

— Напротив, вашей матушке сейчас лучше, чем когда-либо, — заверил я мисс Марден. — Она поняла, что может на меня положиться, и это ее взбодрило.

Мисс Марден вновь опустилась на стул; я стоял перед ней. Шарлотта смотрела на меня без улыбки, в ее прекрасных глазах сквозила смутная тревога: не то чтобы мои слова причинили ей боль, — скорее вызвали беспокойство; чувствовалось, что Шарлотта не склонна шутить по поводу происшедшего между мною и ее матерью; однако, на мой взгляд, не стоило воспринимать это слишком уж мрачно. Со всею искренностью и со всем добросердечием я постарался успокоить мою собеседницу, поскольку был убежден: бедная миссис Марден, переложив на меня часть своего бремени, испытывала значительное облегчение.

— Не сомневаюсь: после завтрака она выспалась, как давно уже не высыпалась, — продолжал я. — Вот спросите ее.

Шарлотта снова встала.

— Вы доказали, что можете быть полезны.

— У нас с вами в запасе еще четверть часа. Разве я не вправе поболтать с вами наедине, ведь ваша матушка согласна отдать мне вашу руку.

— А ваша матушка отдает мне вашу? — рассмеялась Шарлотта. — Премного благодарна, но я отказываюсь. Наши руки — это наша собственность, и распоряжаемся ею мы сами.

— Сядьте, прошу вас, и выслушайте меня! — взмолился я.

Я стоял, настойчиво ожидая, не снизойдет ли она к моей просьбе. Шарлотта рассеянно обвела комнату взглядом; казалось, принуждение причиняет ей пусть самую слабую, но все же муку. В пустой зале было тихо: слышалось тиканье больших напольных часов. Мисс Марден медленно опустилась на стул, я сел рядом с ней. Оказавшись лицом к камину, я с неудовольствием заметил, что мы не одни. Но в следующий же момент моя досада странным, необъяснимым образом исчезла: человек у камина был не кто иной, как сэр Эдмунд Орм. Выглядел он точь-в-точь как тогда, в «индийской» гостиной: взгляд его был пристальным, но безразличным и лицо сохраняло суровое, я бы даже сказал, мрачное выражение. Теперь я знал о нем больше; я тут же овладел собой, ничем не выдав, что обнаружил его появление. Поняв, что это он, я перестал ощущать присутствие третьего лишнего; напротив, я уверился, что наши с Шарлоттой судьбы связаны выше. Шарлотта по-прежнему не подозревала о том, что мы не одни, и я делал над собой огромное усилие, чтобы оставаться невозмутимым; в этом я почти преуспел, хотя нервы мои были натянуты как струны. Я говорю «почти», потому что, пока я молчал, мне на мгновение почудилось: Шарлотта вот-вот опять спросит, как в тот раз в «индийской» гостиной: «Что с вами?»

Я постарался оправдаться, как мог; ее трогательное неведение — а уж я-то вполне осознавал происходящее — взволновало меня. В присутствии мисс Марден является знамение. Предвещает оно опасность или горе, проклятие или благословение — не столь важно; одно я видел, одно понимал: к невинной очаровательной девушке подступило нечто ужасное; бесспорно, Шарлотта была бы потрясена, предстань вдруг видение перед ее глазами, а ведь это могло произойти в любой миг. Я уже не опасался призрака, во всяком случае не испытывал чрезмерного страха; но Шарлотта не вынесла бы встречи с ним: чуждая любопытства, она наверняка бы испугалась. Впоследствии мне стало ясно, что я не очень опасался за себя, поскольку был поглощен мыслями о том, как защитить мисс Марден. Сердце мое тревожно билось, однако я был готов на все, лишь бы мисс Марден ничего не заподозрила. Я пребывал в неведении относительно того, что ради нее надлежит сделать, пока не осознал, как сильно люблю Шарлотту. В моей любви было для нее спасение; следовало немедленно признаться, что я люблю ее, — сказать об этом прямо здесь, прямо сейчас. Так я и поступил. Сэр Эдмунд Орм не мог мне помешать, тем более что стоял он как раз спиной к нам, сосредоточенно глядя в огонь. Потом он подпер голову рукой, облокотившись о каминную полку, словно охваченный унынием; усталость брала в нем верх. Услышав мое признание, Шарлотта Марден вздрогнула; она даже вскочила, стараясь избежать дальнейшего разговора, но я понимал, что она не оскорблена: чувства, которые я высказал, были неподдельны. Расхаживая по зале, Шарлотта тихим голосом возражала мне; в попытке достичь хоть небольшого успеха я не заметил, как исчез сэр Эдмунд Орм. Я только увидел вдруг, что возле камина никого нет. На нашу беседу это никак не повлияло: он не представлял собой серьезной помехи. Однако помню, с какой невыразимо упоительной печалью Шарлотта покачала головой.

— Я не настаиваю на немедленном ответе, — сказал я, — но мне хочется одного: чтобы вы поняли — от вашего согласия зависит очень многое.

— Я не собираюсь давать вам ответ ни теперь, ни потом, — бросила Шарлотта. — Не желаю об этом слышать; мне ничего от вас не нужно. — А затем, чтобы мне не показался резким этот невольный вскрик красоты, взятой в осаду, девушка торопливо, с затаенным теплом в голосе добавила: — Я вам очень, очень признательна! — И с этими словами мисс Марден исчезла.

Во время обеда мы с Шарлоттой сидели за одним концом стола, и я был очень благодарен ей за то, что она держалась со мной как ни в чем не бывало. Мать ее оказалась напротив меня; едва мы сели за стол, миссис Марден долгим взглядом выразила наше странное единение. «Она сказала мне», — прочитал я в глазах миссис Марден, и не одно только это. В свою очередь мой молчаливый ответ для нее значил: «Я видел его опять, видел опять». Наш своеобразный разговор не мешал миссис Марден обращаться к соседям по столу с привычной, ничего не значившей любезностью. После обеда мужчины проследовали за дамами в гостиную; я направился к миссис Марден, надеясь украдкой сказать ей несколько слов. Миссис Марден, не отрывая глаз от веера, который она то расправляла, то складывала вновь, шепотом сообщила:

— Он снова, снова здесь.

— Где? — Я недоуменно оглядел комнату.

— Там, где она! — с некоторой резкостью заметила миссис Марден.

Шарлотта находилась не в самой гостиной, но в комнате, которая к ней примыкала и называлась «утренней». Отойдя от миссис Марден, я увидел посреди комнаты ее дочь в окружении трех собеседников, стоявших ко мне спиной. Поначалу я счел свои поиски напрасными, но тут же узнал в одном из джентльменов сэра Эдмунда Орма. На этот раз я удивился, что никто его не видит, особенно Шарлотта: девушка стояла как раз напротив; казалось, она обращается прямо к нему. Тем не менее Шарлотта сразу заметила меня и отвела взгляд. Я поспешил вернуться к миссис Марден, опасаясь, как бы ее дочь не заподозрила, будто я за ней слежу, что было бы несправедливо. Миссис Марден сидела в стороне на небольшом диване, и я занял место подле нее. У меня было к ней несколько вопросов, которые мне не терпелось задать; я пожалел, что мы сейчас не находимся в «индийской» гостиной. Однако вскоре я убедился: уединение нам почти обеспечено. Между мной и миссис Марден установилось полное безмолвия взаимопонимание; всякий раз любые слова оказывались совершенно излишними.

— Да, он здесь, — подтвердил я. — А в четверть седьмого появлялся в зале у камина.

— Я знала это и была рада, — отозвалась миссис Марден.

— Рады?

— Да, оттого, что на сей раз с ним имели дело вы, а не я. Для меня настал отдых.

— Вы спали днем?

— О да, как давно уже не спала. Но откуда вы знаете?

— А как вам удалось узнать, что в зале находится сэр Эдмунд? Теперь мы будем все знать друг о друге.

— Если это связано с ним, — заметила миссис Марден. — Какое счастье, что вы так легко это воспринимаете, — добавила она с долгим, тихим вздохом.

— Я воспринимаю это как человек, который любит вашу дочь, — поспешил заметить я.

— Конечно, конечно. — Как ни велика была моя страсть к Шарлотте, я все же не удержался от улыбки, что заставило мою собеседницу воскликнуть: — А иначе бы вы его не увидели.

Я ценил свое преимущество — и, однако, позволил себе выразить некоторое сомнение:

— Если бы его видел всякий, кто влюблен в вашу дочь, он являлся бы толпам юношей.

— Никто не любит ее так, как вы.

Мог ли я что-то возразить на это?

— Конечно, я сужу только о своих чувствах; после прогулки мне удалось объясниться с мисс Марден.

— Шарлотта рассказала мне, как только пришла.

— Могу ли я питать хоть слабую надежду?

— Я желаю этого от всей души, молюсь об этом, — печально ответила миссис Марден.

Ее искренность тронула меня.

— Как мне благодарить вас? — спросил я.

— Я верю: все минет, только любите ее, — прошептала несчастная женщина.

— Все минет? — переспросил я с недоумением.

— Я хочу сказать: мы наконец избавимся от него и он навсегда перестанет нас тревожить!

— Ах, если мисс Марден меня любит, мне до него и дела нет! — признался я.

— Вы так спокойно его воспринимаете, — сказала миссис Марден, — потому что, к счастью, не понимаете всего до конца.

— Да, именно так. Чего он хочет?

— Заставить меня страдать… — Миссис Марден обернулась ко мне, и, взглянув на ее бледное лицо, я понял: если и вправду цель нашего посетителя такова, она вполне достигнута. — …За то, как я с ним поступила.

— А что вы ему сделали?

Миссис Марден посмотрела на меня: я и сейчас словно вижу ее перед собой.

— Я убила его.

Я вздрогнул: ведь я только что видел сэра Эдмунда Орма в соседней комнате.

— Вы сами не свой, держите себя в руках. Да, он все еще здесь, в гостиной, но некогда он покончил с собой. Я разбила ему сердце: это явилось для него жесточайшим ударом. Мы должны были пожениться, но я сбежала чуть ли не из-под венца. Я встретила того, кто понравился мне больше, — вот единственная причина моего поступка. Меня не привлекали ни деньги, ни титул, ни иные выгоды. Все это было и у сэра Эдмунда Орма. Но я влюбилась в майора Мардена. Увидев его, я поняла, что не смогу выйти замуж за другого. Эдмунда я не любила, но мать и старшая, замужняя сестра уговорили меня дать согласие. Я знала: сэр Эдмунд Орм любит меня, но не догадывалась, насколько сильна была его любовь. Я сказала ему, что мне нет дела до его чувств, что я не могу и никогда не смогу выйти за него замуж. Мы расстались, и он выпил какие-то отвратительные пилюли — или микстуру; исход оказался роковым. Это было ужасно, чудовищно; он умирал в страшных муках. Я вышла замуж за майора Мардена — разве я думала, что через пять лет окажусь вдовой! Я была счастлива — да, счастлива; время лечит раны. Но после смерти мужа он стал мне являться.

Я потрясенно ловил каждое слово:

— Ваш муж?

— Нет-нет! Боже упаси! Я стала видеть его рядом с Шарти, и всегда только с Шарти. Первый раз это чуть не убило меня — семь лет назад, когда девочку впервые вывезли в свет. Одной он мне никогда не являлся — непременно в присутствии дочери. Порой он не показывался месяцами, а иногда я видела его почти каждый день. Чего я только не делала, чтобы справиться с наваждением!.. Советовалась с докторами, соблюдала диету, меняла климат… На коленях молила Господа об избавлении. В Брайтоне на «Променаде», когда вы решили, что мне плохо, он после долгого перерыва явился мне вновь. И в тот вечер, когда я пролила на вас чай; и на следующий день, когда вы стояли с дочерью у порога, — всякий раз он был рядом.

— Понятно, понятно. — Мое состояние после услышанного трудно было описать словами. — Это обыкновенный призрак.

— Что значит обыкновенный? Вам часто случается видеть духов? — изумилась миссис Марден.

— Нет, но я слышал о них не раз. Однако это редкая удача — увидеть призрак собственными глазами.

— Вы считаете, что мне повезло? — с негодованием воскликнула моя собеседница.

— Я говорю о себе.

— Да, вы именно тот, кто нужен, — продолжала она. — И я не жалею, что доверилась вам.

— Искренне вам за это благодарен. И все же, что заставило вас так поступить? — поинтересовался я.

— Долгие размышления. Я провела в раздумьях все эти годы, пока он наказывал меня через мою дочь.

— Едва ли вы правы, — возразил я. — Ведь мисс Марден ни о чем не подозревала.

— Зато я жила в страхе, что она его увидит. Представляете, каким непредсказуемо жутким мог быть результат!

— Этого не будет, не будет! — вскричал я с таким пылом, что на меня оглянулись. Миссис Марден велела мне отойти, и на том наш разговор закончился.

На следующий день я сообщил ей, что вынужден покинуть Трэнтон: не слишком-то приятно, да и глупо было оставаться здесь в качестве отвергнутого искателя руки и сердца. Миссис Марден хотя и огорчилась, но приняла мои доводы; и только глаза ее молчаливо взывали: «Как! Вы оставляете меня одну с тяжким бременем?» В конце концов мы сошлись на том, что пока нет смысла «тревожить бедную Шарлотту» — именно так миссис Марден, с забавной женской и материнской непоследовательностью, оценила мои знаки внимания, которые сама же поощряла. Она дала понять, что мне следует быть самоотверженно сдержанным, но я полагал, что не погрешу против деликатности, если скажу мисс Марден несколько слов на прощание. После завтрака я попросил ее выйти со мной на террасу; Шарлотта колебалась, глядя на меня с холодностью. Я пояснил, что хочу задать ей только один вопрос и проститься: ведь она — причина моего отъезда.

Мы вышли вместе и не спеша несколько раз обогнули дом. Терраса представляла собой открытую, светлую площадку, откуда была видна расстилавшаяся внизу равнина, вдали окаймленная морем. Наши друзья, наверное, следили за нами, когда мы проходили мимо окон, и с ехидцей гадали, с чего бы это я столь многозначительно обособился. Но мне было не до них, хотя я удивлялся, что и на этот раз никто не видит сэра Эдмунда Орма, который присоединился к нам на одном из поворотов и теперь шествовал рядом с мисс Марден. Я не гадал, из какой таинственной субстанции он состоит, — пусть над этим ломают головы приверженцы теорий; я воспринимал его так же естественно, как всякого смертного, с кем мне доводилось гулять бок о бок, не задумываясь, из чего тот создан и имеет ли он право на существование. А существование сэра Эдмунда Орма было столь же неоспоримым, достоверным, конкретным и безусловным фактом, как и существование любого моего приятеля. Субстанция призрака (я был убежден) столь тонка и благородна, что мне не приходило в голову коснуться его из любопытства и тем паче обратиться к нему с вопросом, вынуждая нарушить неколебимое молчание: даже в мыслях я не допускал подобной оскорбительной вольности. Сэр Эдмунд Орм (как я осознал позднее) всегда в совершенстве владел ситуацией: полностью снаряженный, в идеально подогнанном облачении, он неизменно поступал, даже в мелочах, в соответствии с требованиями обстоятельств. Разумеется, он поражал меня своей странностью, но гораздо более — своей подлинностью. Я нашел, что в его незримом присутствии есть некая красота, — так бывают прекрасны старинные истории о любви, страданиях и смерти. Я чувствовал, что он на моей стороне, на страже моих интересов, ведь и со мной могли сыграть злую шутку и походя разбить мне сердце. А сэр Эдмунд Орм всерьез воспринял и свои раны, и свою утрату — и в свое время это доказал… Если бедная миссис Марден, как она призналась мне, усиленно предавалась размышлениям, то и я постарался обдумать все с наивозможной тщательностью. Возмездие длится в поколениях: дети наказываются если не за отцовские, то за материнские грехи. Злосчастная женщина должна была платить страданиями за то, что заставила страдать другого; и если в ее дочери возродится намерение обмануть ожидания честного человека, в данном случае — меня, девушка будет наказана соответственно своей вине. Вероятно, вместе с красотой она унаследовала и склонность к вероломству; но пусть только она замыслит недоброе, пусть только захочет нарушить слово или совершить другую подобную жестокость — «настоящий призрак» явится ей, нежданный и неумолимый, и она принуждена будет считаться с ним. Признаться, я не опасался за мисс Марден, ибо чувствовал: она не способна лукавить со мной из тщеславия; отказ ее был обусловлен единственно моею поспешностью. Нам следовало лучше узнать друг друга; я слишком рано заявил Шарлотте, что готов посвятить ей всю свою жизнь. Она не могла взять обратно своих слов до того, как зайдет разговор о большем. Но я не торопил мисс Марден с решением: в то утро на террасе я спросил ее только, не будет ли она возражать, если на протяжении зимы я буду посещать их дом. Я пообещал приходить не слишком часто и в течение трех месяцев не заговаривать о сватовстве. Шарлотта ответила, что я могу поступать, как мне заблагорассудится, и на том мы расстались.

Я сдержал данное ей обещание и в течение трех месяцев молчал. Вопреки ожиданиям, мне порой казалось, что Шарлотте недостает моего поклонения, несмотря на то что она ко мне равнодушна. Как я желал, чтобы она полюбила меня! В обращении с нею я был мягок и искренен, в высшей степени чуток и осторожен. Я полагал, что уже заслужил награду и Шарлотта вот-вот скажет: «С вами никто не сравнится. Я готова теперь же выслушать вас». Порой же красота ее казалась мне еще более неприступной, а в ее глазах как будто мерцал насмешливый огонек. «Погоди, — слышалось мне, — не побережешься, я скажу тебе „да“, с тем чтобы ловчее обвести вокруг пальца». Опору я находил в миссис Марден, которая верила в меня, и вера ее была мне тем более дорога, что чудесные явления внезапно прекратились. После нашего посещения Трэнтона сэр Эдмунд Орм дал нам передышку; признаюсь, это поначалу меня разочаровало. Я почувствовал себя менее значительным, менее вовлеченным и менее избранным по отношению к Шарлотте. «Опасность не миновала, — заметила миссис Марден. — Бывало, он оставлял меня в покое на целых полгода. Является он, когда менее всего ждешь. О, дело свое он знает хорошо». Миссис Марден в эти недели была счастлива; у нее хватало мудрости не говорить обо мне с дочерью. Доброта ее простиралась вплоть до того, что она утверждала: я придерживаюсь правильной линии; мне удается сохранять уверенный вид, а на женщин, заявляла миссис Марден, это действует безотказно. Они охотно обманываются внешностью, даже если мужчина круглый дурак. Сама она чувствовала себя превосходно — лучше некуда; душа ее прояснилась. Своим прекрасным расположением духа — таким, какого миссис Марден не знала уже много лет, — она была обязана мне. Она не боялась появления призрака: ей теперь не надо было озираться со страхом. Шарлотта частенько перечила мне, но с собой находилась в еще большем разладе. Зима на морском побережье доброго старого Сассекса выдалась на редкость мягкой, и мы часто сидели на солнышке. Я прогуливался под руку со своей юной дамой, а миссис Марден — то на скамейке, то в кресле на колесиках — поджидала нас и улыбалась, когда мы проходили мимо. Я ловил ее взгляд, опасаясь, что вот-вот прочту: «Он с вами, он с вами», — она всегда замечала его раньше меня, но ничего не происходило, и постепенно мы обрели душевное спокойствие. К концу апреля воздух прогрелся почти как в июне; встретив своих дам на любительском музыкальном вечере в одном брайтонском доме, я вывел покорную мисс Марден на балкон, застекленная дверь была распахнута настежь. Ночь стояла темная и душная, звезды сияли сквозь дымку; внизу, под утесом, с рокотом поднимался прилив. Мы вслушались — и до нас донеслось пение скрипки в сопровождении фортепиано: начался концерт, послуживший, собственно, предлогом для нашего бегства.

— Полюбили ли вы меня хоть немного? — помолчав, спросил я Шарлотту. — Согласитесь ли снова меня выслушать?

Не успел я это сказать, как Шарлотта торопливо сжала мне руку: «Тсс! Кажется, там кто-то есть!» Она вглядывалась в сумрак на дальнем конце балкона. Как во всех старинных брайтонских домах, балкон занимал собой всю ширину фасада. Сквозь распахнутую дверь на нас падала полоса света, но окна были плотно занавешены, и повсюду было темно. Я едва смог различить очертания джентльмена, который стоял в нескольких шагах, пристально глядя на нас. Одет он был в нарядный вечерний костюм; смутно белела рубашка, под стать его бледному лицу. Его вполне можно было принять за одного из гостей, который, опередив нас, вышел на балкон глотнуть свежего воздуха. Однако Шарлотте, поначалу посчитавшей его гостем, показался слишком странным его пристальный взгляд; не знаю, что еще она заметила: поглощенный собственными переживаниями, я успел только ощутить беспокойство девушки. Безмерный ужас овладел мной, ибо я понял, что и она наконец прозрела. «Ах!» — воскликнула Шарлотта и быстро ушла в комнату. Лишь впоследствии я уяснил, что мною овладело совершенно новое чувство; ужас мой перешел в гнев: широкими шагами я поспешил вдоль балкона с угрожающими жестами. Напугать девушку, перед которой я преклонялся! Я страстно жаждал оградить ее от опасности, однако никого не обнаружил. Либо мы ошиблись, либо сэр Эдмунд Орм исчез.

Я вернулся в залу вслед за Шарлоттой. Там царило замешательство: какая-то дама лишилась чувств; музыка умолкла, гости двигали стулья и проталкивались вперед. В обмороке находилась не Шарлотта (чего я опасался), а миссис Марден: ей неожиданно сделалось дурно. Я рад был узнать, что с Шарлоттой все благополучно; увидеть ее без чувств было бы для меня мучительно. Сейчас она, волнуясь, хлопотала возле матери. Хозяева дома и некоторые дамы приняли живейшее участие в больной; мне не дали ни подойти к ней, ни сопроводить ее к карете. Придя в сознание, миссис Марден настояла на том, чтобы немедленно ехать домой; после того как они уехали, я с тяжелым сердцем вернулся к себе на квартиру.

На следующее утро я зашел осведомиться о самочувствии миссис Марден, и мне сообщили, что ей гораздо лучше, но когда я спросил, не могу ли увидеть Шарлотту, то получил отказ с извинениями. Не оставалось ничего другого, как весь день блуждать по улицам с бьющимся сердцем. Однако вечером мне принесли написанную карандашом записку: «Пожалуйста, приходите; мама хочет вас видеть».

Через несколько минут я уже был возле их дверей; меня провели в гостиную. Миссис Марден лежала на кушетке: взглянув на нее, я понял, что смертный час ее близок. Однако она поспешила заверить, что ей лучше, значительно лучше; бедное старое сердце вновь пошаливает, но сейчас оно успокоилось. Миссис Марден протянула мне руку, я склонился над ней, и глаза наши встретились. «Я очень, очень больна, — сказала она мне взглядом, — но притворитесь, что верите каждому моему слову». Шарлотта была поблизости — не испуганная, но унылая — и старалась не смотреть на меня. «Она рассказала мне — она мне все рассказала», — продолжала миссис Марден.

— Рассказала? — переспросил я, пристально взглянув на Шарлотту; я гадал, уж не сообщила ли девушка о таинственном незнакомце на балконе.

— Вы вновь говорили с ней; намерения ваши не изменились, это делает вам честь.

Я почувствовал прилив радости: наш разговор оказался для Шарлотты важнее, чем нежданно пережитый испуг; она предпочла сообщить матери утешительную новость, умолчав о тревожной. И все же я был уверен, как если бы услышал это от самой миссис Марден: ей известно, что дочь видела призрак; она узнала об этом тотчас же.

— Да, я говорил с мисс Марден, но она мне ничего не ответила, — сообщил я.

— Сейчас она даст ответ, так ведь, Шарти? Отвечай, отвечай же, — прошептала миссис Марден с невыразимой тревогой.

— Вы очень добры ко мне, — проговорила Шарлотта серьезно и ласково, не поднимая, однако, взгляда от ковра. В ней появилось что-то новое: я не узнавал ее. Она словно прониклась подозрением, почувствовала, что ее принуждают. Я видел, как она невольно затрепетала.

— О, если бы только вы позволили мне до конца проявить мои чувства! — воскликнул я, протягивая к ней руки. Не успел я договорить, как ощутил: что-то случилось. Знакомые очертания обозначились по ту сторону кушетки; призрак склонился над миссис Марден. Всем своим существом я безмолвно молился, чтобы Шарлотта ничего не увидела, а у меня достало бы выдержки притвориться, будто ничего не происходит. Побуждение взглянуть на миссис Марден оказалось даже сильней, чем инстинктивный страх при виде сэра Эдмунда Орма, но я устоял против искушения, а миссис Марден не шевельнулась. Шарлотта встала, протянула мне руку — и тут увидела всё. Она испуганно вскрикнула, но голос ее заглушил чей-то душераздирающий стон. Я ринулся к своей невесте, желая защитить ее, укрыть, отгородить от чудовищной картины. В не менее страстном порыве Шарлотта бросилась в мои объятия. Я крепко обнял ее, прижал к груди, наше дыхание слилось воедино, с мгновение казалось — мы нераздельны; затем ко мне внезапно пришло холодное осознание того, что мы в комнате одни. Шарлотта высвободилась из моих объятий. Миссис Марден неподвижно лежала на кушетке с закрытыми глазами; фигура, склонявшаяся над ней, исчезла. Сердца наши сжались; Шарлотта, в отчаянии воскликнув: «Мама, мама!» — устремилась к ней. Я опустился на колени рядом: миссис Марден была мертва.

Был ли тот ужасающий стон, который я услышал, когда вскрикнула Шарти, предсмертным воплем несчастной женщины, либо то был прощальный вздох — подобный порыву ветра во время морской бури — освобожденного и умиротворенного духа? Скорее всего последнее, ибо сэр Эдмунд Орм с тех пор милостиво избавил нас от своих посещений.