Дом Мой или Шанс №2

7

Следующие несколько недель, стали для меня самыми тяжелыми за все время пребывания здесь в доме. Меня терзали, в прямом и переносном смысле, мучили, не давая покоя ни днем, ни ночью, образы из моей прежней жизни. Глядя в зеркало на свою осунувшуюся физиономию, я подозревал какую-то серьезную болезнь.

Однако тогда, в первый день, ничего казалось, не предвещало.

В то самое, первое после инициации утро, я пришел в себя в своей новой спальне, в прекрасном расположении духа. Вскочив с постели, с бодрым, всепобеждающим настроем любознательного, вертлявого щенка, сделав легкую разминку, искупавшись в бассейне, и вообще, чувствуя себя великолепно, играючи прибрал постель, разбросанные тут и там вещи, после чего казалось, был готов к делам серьезным и свершениям великим. Такой настрой, продержался у меня до самого вечера. Заглянувшие ко мне на завтрак Шерри, Роман с Эрикой, Диной и Холи, сидя за роскошно сервированным столом, удивленно посматривали в мою сторону, всячески пытаясь скрыть свое недоумение. Однако актерами они были никудышными. Я сразу заметил все их переглядывания, и не удержавшись спросил моего наставника, как бы невзначай затащив его после завтрака в свой кабинет. Чего это они все так на меня зыркают, вроде рога на моей голове еще не выросли, и если ему есть что сказать, то пусть лучше говорит здесь и сейчас. На что, покрасневший аки девица Роман, запинаясь и отводя взгляд, объяснил причину такого их странного поведения. Оказывается, каждый прошедший инициацию, очень долго и мучительно переваривает все увиденное. А глядя на мою довольную физиономию, можно заподозрить, что я полностью стер свое прошлое, то есть захотел начать жизнь с чистого листа. И поэтому так хорошо выгляжу. И как говориться «сглазил».

После завтрака, мне захотелось немного прогуляться. Побродив по дому, заглянув на соседние уровни. Побывав внизу в парке, Потолкавшись среди гуляющих. Познакомившись с несколькими патрульными которые находились при исполнении, я вернулся в наш сектор с каким-то странным, болезненным ощущением. Казалось, будто я сплю, и весь этот мир мне снится. Меня терзало необъяснимое ожидание. Вот-вот, казалось, эти реалистичные глюки растворяться, и я наконец, проснусь. Однако сон и не думал заканчиваться. Пошатавшись без дела по каким-то коридорам и лестницам, я направился к Роману, дабы пригласить его на обед. Шерри видно доставляло истинное удовольствие общение с кухонным модулем, и к обеду она вновь решила меня удивить. Я был уверен, что наличие за столом определенного количества хороших людей, привносит в обычную трапезу приятный элемент праздника. Но оказалось, мой наставник дежурит внизу, на первом уровне, подменяя кого-то из патрульных.

Так что, обедали мы с Шерри вдвоем, в некоей романтической обстановке. Чему способствовали большие свечи, горевшие посредине великолепно сервированного стола, а так же, подсознательное ощущение, изменившегося ко мне отношения этой милой девушки. Пока мы обедали, а точнее полдничали, время по часам дома было уже послеобеденное, Шерри, как-то странно тихо вела себя, хотя и всячески пыталась изобразить готовность к беседе. А моя интуиция все настойчивее твердила: «После инициации, произошло нечто. Нечто, чего я не могу понять».

Постепенно мы разговорились. Я расспрашивал Шерри, что она знает о доме, и кто из наших, раньше появился здесь. На что Шерри коротко объяснила мне устройство их информ-системы. Если новорожденный решил стать патрульным, все его данные изымаются из сети. Поэтому пока наши парни и девушки служат у Притория, никто не знает их возраст. Затем, она рассказала довольно забавную историю. Едва появившись в доме, жаждая новых знаний, она приставала с расспросами к первым встречным. И вот однажды, кто-то из аутистов, о которых Шерри, глупая, не ведала еще ничего, угостил ее какой-то пастилкой. По всему, это был один из их способов передачи информации. Пришла она в себя только спустя трое суток. Оказалось, ее потерявшую сознание подобрали патрульные. А очнувшись, она поняла, что действительно многое узнала.

— Странно Ал. Ты не поверишь, но многое из того, что меня интересовало, неожиданно стало понятным. А вот что так и осталось тайной, так это каким образом, обычная конфетка, может так вправлять мозги? И все кого я не спрашивала после, не могли ничего внятно объяснить мне.

— А ты уверена, что это именно та конфета стала причиной твоего, как это… прозрения что ли? — спросил я озадаченно. Но Шерри, неожиданно тихо проронила:

— Это было не прозрение. Это было вроде как книжку прочитать. Всех подробностей не помнишь, но суть объяснить можешь.

И тут, я вспомнил тот не то сон, не то настоящий разговор, и не подумав, ляпнул:

— А ты что, в той, ну… прошлой жизни, действительно, была незрячей?

Этот вопрос, оказался наверное, одной из самых больших бестактностей совершенных мною в доме. Я и сейчас, спустя столько лет, с трудом сдерживаюсь, чтобы ни обругать себя. Но тогда, произошло нечто такое, из-за чего, о своей неуклюжести я вспомнил гораздо позже.

Шерри, распахнув в удивлении свои карие глаза, глянула на меня так, словно в самое сердце. Ощущение было очень странным, даже каким-то потусторонним. Казалось с моим сознанием соприкоснулось нечто чужое, незнакомое, но вместе с тем живое и теплое. Я замер с вилкой у рта, не понимая, что происходит.

В тот миг, остановившееся вдруг время, словно давало мне — Алексу Некоему, еще один шанс, уяснить нечто невероятно важное. И когда потрясенная Шерри, наконец, с трудом вымолвила:

— Откуда ты знаешь? Этого не может быть!

Я, вдруг странным образом осознал, что задавая ей этот нелепый вопрос, точно знал ответ.

Смутившись, я попросил было прощение за бестактность, но Шерри, словно не слыша ничего, так же удивленно продолжала вопросительно пялиться на меня. В конце концов, не выдержав, я спросил:

— Шер, прости, что я такого сказал? Чему ты так удивляешься?

И она ответила, Все еще недоумевающе глядя на меня:

— Ал, о том, что в прошлом я была, как ты сказал незрячей, не знает никто. Это для меня самая больная тема, поверь. И я никогда и ни с кем не обсуждала ее. Так что откуда ты мог узнать это, я не представляю. Возможно тебе рассказала Милена, ей-то уж наверняка все известно. Но зачем только вот, не пойму? — затем, опустив взгляд, она спросила задумчиво: — А что, для тебя имеет какое-то значение, кем я была в прошлом?

Я, осознав — таки, что сморозил, некоторое время ковырял вилкой свой недоеденный бифштекс. «Глупо получилось! Я просто полный кретин! Но не рассказать ей все, будет еще глупее». Потому, помолчав немного, я решился:

— Понимаешь Шер… мне трудно объяснить, как я узнал об этом. То есть ты можешь мне просто не поверить! — и взглянув в ее карие, полные какой-то тоски и ожидания глаза, рассказал все как было.

Выслушав меня, Шерри долго еще молчала, вертя в подрагивающих пальцах, фужер чистого хрусталя, на дне которого плескалось янтарно-желтое искрящееся вино. Затем, неожиданно отложив бокал, она встала из-за стола, и подойдя, взяла мою руку. Я попытался тоже подняться, но она жестом остановила меня.

— Ты очень странный Ал! Я таких еще не встречала у нас в доме! Мне кажется, у тебя огромное, и очень интересное будущее! Так вот знай, если когда-то мы с тобой еще встретимся, там в будущем, я хотела бы всегда быть с тобой рядом!

И оттолкнув мою руку, она выбежала прочь.

Сказать, что я был в растерянности, значит не сказать ничего. Первые полчаса я бессмысленно тыкался из угла в угол, в своих опостылевших вдруг апартаментах, не зная куда себя деть. И в итоге, ни придумал ничего лучше, чем найти кого-то из ребят.

Лукьяна я нашел в приемной второго отдела, где мне поначалу просто нахамили, но затем, появившийся откуда-то патрульный, один из сопровождавших меня недавно на инициацию, кажется Матеуш, напомнил, что в моем кармане находится общалка, и что если бы я захотел, давно уже мог бы его найти сам. И действительно, как я мог забыть? «Явно голова сегодня не в лучшей форме». Достав-таки этот, еще новый для меня девайс, я был шокирован количеством пришедших на мое имя запросов и приглашений дружить. Тут были совершенно незнакомые лица. Все такие симпатичные мордахи. Ребята и особенно много девчонок, некоторые из которых были просто загляденье. Только в тот момент мне было абсолютно не до знакомств. Хотя, оказалось, горели желанием общаться с новеньким, и даже готовы были тут же встретиться, и аутистки, и зеленые, и нимфы, и сборщики, и вся эта (веселая) братия моллокийцев, и еще многие другие. Так же, поступило несколько запросов от высокостатусных полномочных совета, (на которых, тогда мне было вообще наплевать), приглашавших меня, на свои очередные сборища.

Пока я так сидел в приемной второго отдела, ковыряясь в списках в надежде отыскать кого-то из знакомых, появился Лукьян, и утащил меня к себе. Заметив мое жалкое состояние, он не задавая никаких вопросов, по всей видимости, отнеся это на счет инициации, усадил меня в кресло, затем налил в здоровенный фужер большую порцию какого-то слабоалкогольного напитка. Я не чувствуя вкуса осушил до дна эту героическую емкость, и знаком попросил добавки. Лукьян, налил по второму разу, и по-прежнему не проронив не слова, уселся напротив. Мы немного помолчали. Здесь в отличии от ярко освещенных и шумных коридоров, был уютный полумрак. Из окна падал приглушенный, красноваты свет. Солнце давно закатилось куда-то за край купола, и только едва тлеющее на западе небо, освещало немного аскетичное убранство просторной комнаты. Лукьян, сидел о чем-то задумавшись. От него веяло спокойствием и уверенностью. Казалось, он легко справится с любой неожиданностью. Постепенно это его спокойствие передалось и мне. Вертя в пальцах пустой бокал, я попытался взглянуть на свою ситуацию со стороны. Кем я кажусь этому патрульному? Сопливым мальчишкой, желторотым юнцом? Я вдруг осознал, что этот сидящий напротив парень, видел в своей жизни такое, в сравнению с чем, мои нынешние переживания, чушь полнейшая. И тогда я просто рассказал ему все. Что произошло, и как отреагировала Шерри, эта милая добрая девчонка. Я банально не удержался, и просто поплакался в жилетку. Однако Лукьян и не думал насмехаться, или как-нибудь выражать сочувствие. Посмотрев мне в глаза долгим пронзительным взглядом, он сказал:

— Прежде всего Ал, ты должен знать, что в группу психо-помощи кого попало не берут. А что касается нашей Шерри, это поверь, настоящий феномен. Во-первых, после инициации, она так вот запросто может сказать о каждом, кто он есть на самом деле, и как бы ни казался ты себе правильным, белым и пушистым, она как-то видит основную суть личности. Так что даже при полной комплектации персонала, ее приняли к нам без лишних проволочек. Когда ты появился у нас, она сама заявилась к Приторию. И пока ты валялся в отключке, по словам наших девчонок, прилипла к тебе, не подпуская никого на пушечный выстрел. Поэтому, не знаю, что она там разглядела, но вот отходить она теперь от тебя не будет, ни на шаг. И поверь, многие из нас тут в доме, хотели бы иметь ее рядом. Во-вторых. Это именно она, вытащила тебя из той ямы, в которой ты оказался после общения с ментапроектором. Есть у этой девки, некие способности Ал. И знаешь, это при всем многообразии местных особенностей, большая редкость. Таких людей, с такими вот именно способностями, у нас в доме почему-то очень немного. А что касается твоего обучения. Кое-кто валяется после этой процедуры по нескольку недель. От чего Приторий крайне редко использует данный вид информирования граждан. Хотя, по словам наших техников, это сильная машина. Все полученные там знания ложатся в подкорку, как свои собственные. Так что потом, кажется, будто ты всю жизнь знал это. Только есть один побочный эффект. Уж больно крепко достается мозгам при такой загрузке. И для подобного подойдут не все мозги, а лишь те, кого Приторий сам отберет. Короче, Ал, с этого времени, будь внимателен к себе. И не забывай об окружающих. Здесь, поверь, очень много хороших людей. Но и порядочных сволочей хватает! — затем без особого перехода, он поведал о том, как его, совсем зеленого пацана, приняли здесь в доме. И сколько всего ему пришлось выдержать за те первые месяцы:

— Знаешь Ал! После инициации, долго рвет на части и кидает из крайности в крайность! Так вот, я раза два подравшись, побывав в разных компаниях местных деятелей, в первую же неделю загремел в отстойник! — рассказывал он, невесело улыбаясь, — Да только уже тогда, я отлично понимал, что-то тут не так. Не смогу я жить как эти… Прожигать жизнь как перед концом света. С полгода я мыкался в поиске пристанища, но так ничего подходящего и не нашел. И тогда решил, вернутся к Приторию. Я попросил принять меня в патрульные. Так вот Ал, ребята, служившие тут уже много лет, просто послали меня куда подальше. Оказалось, в таком психо-эмоциональном состоянии, мне никто не доверит не то что парализатор, а даже обычную дубинку. И если я, хочу стать патрульным, нужно для начала, хотя бы привести себя в надлежащий вид. А выглядел я тогда не очень презентабельно. Весь заросший, взгляд дикий. Помнится, я тогда спал по два часа в сутки, жрал дурь какую-то, много пил, в общем, тихо опускался. Но через неделю, когда я пришел снова, Приторий, без проволочек зачислил меня в свою команду. И даже больше, предложил по окончании курсов, стать руководителем нашего отдела. Я ведь в прошлой жизни был опером, то есть работал в тамошней полиции. Ну а потом, — продолжал он, — Закончив обучение, я так в школе и остался. Курсы эти были тогда, мягко скажем слабоваты. Нечто среднее между ликбезом по самообороне, и первичными навыками владения нелетальным оружием. Я когда там впервые стали показывать различные приемы рукопашного боя, неожиданно, играючи положил нашего инструктора на татами. Так что, вся группа принялась уговаривать меня поучить их. И с тех пор, я лет почитай двадцать пять, проработал в нашей школе. А только потом вступил в ряды патрульных. Но если ты думаешь что при всех навыках рукопашника и прочих свойственных той моей профессии качествах, мне было здесь легко, то ты сильно заблуждаешься. Слишком тут все непросто Ал. И верховодят здесь те еще ушлепки. Один Леон чего стоит. Уж как он только не подъезжал ко мне, уж как он только не старался переманить в свою гоп-компанию. Поверь Ал, это было настоящим испытанием для профессионала. Ведь если разобраться. По сути, до определенного времени, наша служба занималась всякой ерундой. Когда-то функции патруля включали в себя простой мониторинг социальной безопасности. К примеру, если шайка больных на всю голову моллокийцев, зажала где-то в парковой зоне двух девчонок из аутистов, наш доблестный патрульный, не зная с какого боку тут подступится, вынужден был экстренно вызывать наряд этих черных. И вместо того, что бы спасти несчастных девок, они распыляли там все из малых деструкторов. После чего оставался только дым и пепел. Зная все это, то есть нашу неспособность в определенных ситуациях повлиять на исход событий, этот Генерал недоделанный, опускал нас всячески в глазах общественности. А если разобраться, это именно Леон сманивал самых способных и перспективных ребят. Ну а если те не принимали его приглашения, быстро создавал им невыносимые условия для жизни. Так что Ал, пока в дело не вмешался Приторий, меня здесь прессовали по полной. Ну а со временем, наши ребята поднаторели. И теперь, все проблемы, мы способны решать без привлечения этих головорезов.

Для моего собеседника, это была излюбленная тема. Впоследствии мы еще не раз обсуждали тему организации и реорганизации патруля.

После этого разговора, я почувствовал себя гораздо лучше.

Еще немного поболтав с этим суровым на вид, и таким простым в действительности патрульным, поблагодарив его за поддержку, я отправился к себе.

Прокатившись с какой-то компашкой на лифте, минут десять проторчал на проходной, а войдя в свою гостиную, увидел Шерри, сидящую в уголке на диване.

Забравшись с ногами и укрывшись клетчатым пледом, она просматривала какие-то записи на своем коммуникаторе. Услышав что я вошел, она смущенно вставая спросила:

— Ты где бродишь? Я тут извелась вся! — А затем, поняв, что это прозвучало как-то слишком по семейному, смутилась еще больше: — Прости Ал. Но тебе сейчас нужна особая помощь. И я действительно очень беспокоилась, не случилось ли с тобой чего. У нас сегодня плохой день. Только что вот, в новостях видела, девчонку из аутистов нашли. Кто-то так ее… До сих пор опознать не могут.

Я, молча стоял посреди гостиной, глядя в глаза этой замечательной девушке, и думал: «Чем я все же смогу когда-то отблагодарить ее? И смогу ли вообще? Нужно хотя бы поменьше создавать хлопот. Ведь кто я, по сути, для нее? Всего лишь очередной временно помешанный. Псих, с непредсказуемыми обострениями. И носиться со мной, особенно во время этих самых обострений, удовольствие то еще».

Все так же смущенно глядя на меня, поправляя рукой слегка потянувшийся сарафан, Шерри, повторила свой вопрос:

— Алекс, ты где был? Твоя общалка заблокирована. И не смотри на меня так. Мне очень плохо, когда я не знаю что происходит с моими подопечными.

Вместо ответа, я спросил:

— Шерри, я сильно тебя обидел? Мне очень стыдно. Прости, пожалуйста. Я чувствую себя последней свиньей, и сволочью неблагодарной.

Не ожидавшая видно подобного Шерри, нахмурив очаровательно свой лобик, проговорила:

— О чем ты Ал?! Если о моем прошлом? То поверь, это не может меня обидеть. Но и говорить об этом с кем либо, мне сложно. Только ты уже, наверное понял, что мы этой темы с тобой не касались, а ты увидел это сам, и причем до инициации. Знаешь. Такое у нас впервые. Я специально наводила справки в сети. И как все это можно объяснить, не представляю. Мне очень трудно поверить, что кто-то может видеть меня пока я сама этого не захочу… — и словно споткнувшись на полуслове, она отвернулась к окну, и задумчиво добавила: — Хотя кто знает? Все течет все меняется. Неужели все так очевидно.

Я, как мне казалось, понимал и в то же время не понимал эту игру слов. Одно сейчас для меня было важно. Я попросил прощения, и будто камень с души. А что касается остального, разбираться сейчас не было ни желания, ни сил. Поэтому, коротко рассказав Шерри, где я побывал после обеда. Пояснив, что отключил общалку из-за вконец доставших сообщений, пообещал, что впредь буду всегда на связи. А если нужно, даже всегда рядом. На что Шерри, лишь слегка поведя бровью, напомнила что я еще не ужинал. А она обязана меня накормить. Я конечно с радостью согласился, а когда мы уже заканчивали легкий ужин, мне почему-то сильно захотелось прогуляться. И так как Шерри, несмотря на сегодняшние новости, приняла идею, мы решили позвать с собой и Романа, который сейчас уже должен был вернутся с дежурства.

— Кстати, Динара очень любит вечерние прогулки. Они с Ромой частенько шатаются по ночному парку! — сообщила мне, значительно повеселевшая после ужина Шерри, — Нужно спросить, может и на сегодняшний вечер, у них запланирована программа, Тогда мы составили бы им компанию. В чем в чем, а в ночных прогулках они специалисты. — И улыбнувшись чему-то своему, попросила немного подождать, пока она сбегает, переоденется.

«Ну, девчонка, чего с нее взять! — подумал я, — кто же там в темноте тебя видеть-то будет?» — однако вслух попросил долго не задерживаться, объяснив, что меня с самого утра мучает очередной приступ клаустрофобии, и мне срочно нужно на свежий воздух.

Спустя полчаса, мы с Шер, в сопровождении Романа и Динары, которые кстати, действительно планировали на сегодня вечернюю прогулку, спускались в лифте на первый уровень.

В ярком освещении зеркальной лифтовой кабины, наши девочки выглядели просто сногсшибательно. Шерри, скинув свой простенький сарафанчик, и облачившись в нечто вроде сари, темно-фиолетового с золотом цвета, вмиг растратила прежние теплые материнские черты, и превратилась в очаровательную фею.

Я поначалу просто обалдел, как же умеют эти существа так менять свой облик. Когда я в ожидании сидя в гостиной, увидел сказочную принцессу, вошедшую в мою комнату, мне показалось, что кто-то из местных супер — красоток ошибся номером. Но поняв, кто это, на какое-то время потерял дар речи. А моя новая знакомая, остановилась посреди комнаты, и немного покружившись, дабы я мог лучше оценить ее наряд, весело взглянула мне в глаза. Длинная ее тугая коса, превратилась в великолепно уложенную прическу, которую украшала маленькая сверкающая золотом диадема, и такие же искорки задорно прыгали в ее светло-карих глазах. Сразу было видно, что она знает себе цену, но никогда не кичится своей красотой. Золотые браслетики в виде обычных колец на запястьях, легкие плетеные сандалии, такого же золотистого оттенка, на ее идеальных ножках, дополняли этот простой и вместе с тем необычный наряд.

— Шерри. Ты просто чудо! — абсолютно искренне воскликнул я, — я потрясен! Скажи пожалуйста, где тут у вас шьют фраки? Или что здесь полагается надевать в таких случаях? А то в этом тряпье мне просто стыдно будет находиться рядом с такой ослепительной красотой!

Довольная произведенным эффектом Шерри, королевским жестом указала куда-то наверх:

— Там. Но сегодня тебе это ненужно. И вообще, у нас ребята всегда ходят в форме. Так принято. Динара уже ждет нас в фойе. Рома обещал подойти через пару минут. Так что если ты готов, пойдем.

— С вами сударыня, хоть на край света! Вот только шнурки поглажу! — радостно улыбаясь, объявил я, щелкнув каблуками.

Шерри никак не отреагировала на мой юмор. Выйдя из гостиной, она зачем-то заглянула в столовую, а я, словно предчувствуя что-то, неожиданно расхотел куда-либо идти.

Хотя на душе все сильнее скребли кошки, я постарался не подать виду, и всю дорогу как мог, развлекал свою спутницу.

Что касается Динары, то она конечно тоже была на высоте. Открытое белое платье с легким серебристым узором, отлично сочеталось с ее восточными глазами, и густыми иссиня-черными волосами. Видно было что Роман, встретивший меня довольной улыбкой и крепким рукопожатием, в восторге от своей восточной красавицы. Все время пока мы были с ними, он не сводил с нее влюбленных глаз. А Шерри, незаметно подмигивала мне, лукаво кося на счастливую парочку.

Мы спустились на самый первый этаж этой огромной башнеподобной махины, и проплутав немного по шумным коридорам, вышли на площадь. Когда наша маленькая компания оказалась под ночным небом, среди тысяч ярких огней, я понял, что девчонки не зря наряжались.

На улице, если можно так сказать применительно к местным реалиям, было светло и празднично. Всюду сверкали, мигали, сияли переливаясь разноцветные огни. Вокруг мельтешили сверкающие тут и там ослепительными гранями, вращающиеся на высоких мачтах серебристые шары. Запутавшиеся где-то в листве огромных деревьев, плавно помигивающие фонарики. Неожиданно ярко вспыхивающие в траве точки многоцветных лазеров. Бесконечные гирлянды бегущих вдоль тропинок, весело перемигивающихся лампочек. Где-то вдали над деревьями, на фоне ночного неба возникали и тут же гасли какие-то светящиеся полосы, круги и неясные фигуры.

От всего этого кружилась голова, а мир вокруг казался каким-то сказочным. Здесь было полно народу. Первое что сразу бросилось в глаза, одеты все были словно на каком-то бал-маскараде. Так что я, порой глядя на проходивших мимо разодетых в пух и прах граждан, чувствовал себя в своих убогих шортах и в форменной рубахе будто голым.

Шерри, словно угадав эти мысли, сжала крепче мою ладонь, и прошептала:

— Не куксись. Ты здесь в самом достойном наряде. И не глазей так по сторонам. Кое-кто уже улыбается, глядя на твою серьезную физиономию. Будь проще. У нас здесь не стесняются проявлять эмоции.

Но еще нескоро я смог расслабиться в окружении всех этих разряженных парней и девиц. Похожих то на райских птиц, то на каких-то сказочных принцесс. Рядом мелькали то длинные в кружевах платья, то почти прозрачные, мерцающие цветными блестками накидки, странные головные уборы, непривычные формы, яркие, режущие глаз краски. В общем, мне даже стало как-то нехорошо. Мы долго еще бродили по этим праздничным аллеям, пока наконец, Роман с Динарой, шедшие под руку, немного впереди, не вывели нашу компанию к великолепно оформленной площади. Здесь не было той ослепительной яркости огней. Украшенная слабо подсвеченными клумбами, и плавно мигающими по периметру фонариками, она навевала покой и умиротворение. Здесь было не так людно, и все это правильно подобранное освещение, почти не утомляло глаз. От того калейдоскопа ярких огней и мелькания лазеров, у меня заметно быстро начало уставать зрение.

Мы расположились в одной из беседок находившейся на краю площади. Окруженная растительностью, небольшая и очень красивая, она сразу приглянулась нашим девчонкам. И хотя порой, где-то совсем близко звучали громкие голоса, здесь было довольно уютно. Обнаружив тут же в беседке милый питьевой фонтанчик, я с удовольствием напился. А усевшись рядом с шерри на удобную скамеечку, неожиданно ощутил, как с моим сознанием, происходит нечто странное.

Рядом весело щебетали девчонки, обсуждая события сегодняшнего дня. Роман, который обычно не отличался излишней болтливостью, тоже увлеченно рассказывал о чем-то, активно жестикулируя и даже привставая с места в особо волнительных моментах.

Но все это; мои новые знакомые, громкие голоса и смех, неожиданно стали отдаляться, словно кто-то приглушил звук. Весь этот чудо-парк, со всеми своими огнями, шумными дорожками и аллеями, вдруг стал терять резкость. Начал расплываться, уходить, растворяясь в воздухе, а на его место стали наползать одна за другой странные, будоражащие душу картины. Неожиданно, вместо разноцветных, плавно перемигивающихся фонариков, я увидел множество светящихся окон. Огромные многоэтажные здания, простирающиеся куда-то в бесконечность. Тающие в далекой дымке огни уличных фонарей. Чем-то близким и знакомым повеяло от этого видения. Странные улицы, движущиеся по стенам тени проносящихся мимо автомобилей, такие же серые и безликие тени прохожих. Шорох шин по асфальту. Рев раздолбанных глушителей. Звуки странно знакомой ритмичной мелодии. Сизый табачный дым, и резкий, бьющий в лицо ветер. Я вдруг захотел вспомнить откуда это все. И в усилии удержать ускользающую, расплывающуюся картинку напрягся так, что застучало в висках. А в следующий миг, меня словно взорвало изнутри. Какой-то мощнейший, разноцветный и многоголосный поток, ударил, закрутил, понес куда-то в немыслимые, бурлящие дали. На меня нахлынули вдруг все воспоминания. И так велика была сила этого потока. Так грозно и страшно забился он в незримые границы моего сознания, что я не удержавшись, свалился с лавочки, и перепугав девчонок, закрыв лицо руками, стал что-то бессвязно кричать.

Я видел это, словно наблюдая за собой со стороны. Я пытался встать на ноги, но не мог. Сотрясаемое в диких конвульсиях тело, отказывалось повиноваться.

Подскочившие первыми Роман с Шерри, попытались поднять меня. Но удерживаемый под руки, стоя на коленях и продолжая закрывать лицо ладонями, я все никак не мог встать. Казалось, будто меня раскрутив, бросили в штормовой океан.

Меня о чем-то спрашивали. Я слышал как рядом ревет Шерри. Повторяя одно и то же: — НЕ уходи! Ал! Не уходи! Слышишь!

Кого-то Страшно ругаясь, вызывал Роман. Вокруг еще что-то происходило, но видно достигнув определенного критического уровня, переполнившееся сознание, перестав воспринимать что-либо, со щелчком отключилось. И я, сорвавшись в бездну, ухнул куда-то в черную, спасительную пустоту.

8

В себя я пришел очень нескоро. А когда очнулся, помню первое что коснулось моего сознания, это ощущение дежавю. Я вновь лежал на роскошной кровати в своей новой спальне, а у моего изголовья, так же озабоченно заглядывая мне в лицо, сидела милая Шерри. И как уже было совсем недавно, взволновано спросила:

— Ты как, Алекс? Уже лучше? Пить хочешь?

Я не удержался, и невзирая на страшную головную боль, проскрипел:

— Послушай Шерри. Я еще долго буду вот так, отключаться? По-моему это уже не смешно. Еще пару таких припадков, и я начну на людей бросаться!

Голос мой, под конец этой фразы сдал. И заперхав по стариковски, я напился из протянутой мне чашки того же странного, горьковато-освежающего зелья. Шерри, не приняв моего игривого тона, грозно покачав пальчиком перед моим носом, сказала:

— Ни в коем случае! Это совершенно нормальное явление. Я же говорила, что тебе на данном этапе нужна особая помощь. Поэтому расслабься, и позволь организму самому сделать все что нужно.

И действительно. Постепенно в моей бедной голове стало проясняться. И сумасшедшая карусель, беспорядочно мельтешащих перед глазами разноцветных бабочек, немного успокоилась. А полежав еще с часик под присмотром моей сиделки, которая почему-то категорически запретила мне разговаривать, я незаметно для себя уснул. И вот тогда, впервые в своей жизни, я понял, и даже прочувствовал на себе, что такое- раздвоение личности.

Я видел себя тем же Алексом Неким, по неизвестной причине, оказавшимся в каком-то странном и удивительном мире, где совершенно незнакомые люди приняли его как своего, и до сих пор продолжают с ним нянчиться. И одновременно Алексом, а точнее Александром Беловым, живущем в обычном Южно-Уральском городке России, на планете Земля.

Я отлично помнил всю свою жизнь. Начиная с детского сада, школьных лет, и заканчивая той злополучной ночью, когда к нам с Катькой прицепилась компания отморозков.

Эти воспоминания навалились на меня, будто прорвавшая плотину, грязная взбаламученная вода. Она бурным потоком затопила сознание, замутив все вокруг на долгие недели. Я вопреки желаниям, как засидевшийся у телевизора зритель телеман, прокручивал туда-сюда картинки из своего прошлого, и ни как не мог остановиться.

В моей биографии, если конечно доверять этому прорвавшемуся потоку, за редким исключением, отсутствовали какие-либо особенные моменты. Как говорил один небезызвестный в мое время классик юмора: Родился в роддоме. Учился в училище. Работал на работе.

Если в целом, я был вполне обычным ребенком. Таким же, как и миллионы моих сверстников которых угораздило родиться в монументально-нерушимом тогда еще Советском Союзе. На свет я появился в обычном Уральском городке, в котором заводских труб, день и ночь отравляющих все вокруг, разноцветным ядовитым дымом, было больше чем булочных. А почти южное лето, неожиданно и резко после морозного Мая начинающее плавить асфальт, так же неожиданно обрывалось в середине Августа. Словно спринтер, бьющий все рекорды в стометровке, вновь отдавало всю власть холодной и бесконечно долгой зиме. Где обычные, среднестатистические ребята и девчонки, жили обыкновенной, среднестатистической жизнью. Учились в школах, бегали в детсады, вечерами пропадали во дворах. Где впервые в жизни постигали вместе с начальными буквами, с первыми крохами научного гранита, Что такое-дружба и вражда, любовь и ненависть, верность и предательство, и еще многое-многое другое. Что порой вызывает в нас некую розовую ностальгию, и слабо-контролируемое умиление.

Первый друг и первый фингал. Первый звонок и первая двойка. Первый велосипед, и конечно же, самое святое; первая любовь. Постигая окружающий нас, не всегда гостеприимный, и порой столь недружелюбный мир, мы совершали вполне обычные, среднестатистические ошибки. Но иногда, удивляя близких и друзей, умудрялись все же поступать исключительно нетривиально.

Первые, самые, пожалуй яркие воспоминания, у меня связанны с детским садом. Здесь было два крыла. Каждое, со своей столовой, актовым залом и большой игровой. Почему-то хорошо запомнились новогодние елки. Когда на улице зверский холод и снег по самые окна, а здесь, тепло и уютно. Все радостные, плохо узнаваемые ребята, разряженные кто во что горазд, носятся как угорелые. Обрывая бумажные снежинки со стекол, расклеивают их тут же первым встречным на лбы. А еще, запомнилось, как первый мой лучший друг — Женька Савоськин, на финальной сцене из трех поросят, поджег, невесть откуда взявшимися у него спичками, свинский домик. Сделанный из деревянных реек, и оббитый цветной клеенкой, он мгновенно вспыхнув, зачадил вонючим черным дымом. Тогда наш город, был впервые прославлен аж в областной газете, кратким упоминанием о некоем возгорании в некоем детском учреждении. Из-за которого наш, последний с ним в детсаду утренник, больше походил на кадры гораздо боле поздних выпусков новостей, об очередном горящем сумасшедшем доме.

Затем, первый класс. И первая разлука. Когда мы с Женькой оказались в разных школах. Ему было удобнее и ближе ходить в третью, а моим отцу с матерью, работавшим в другом конце города, видите ли, было бы спокойнее, если я стану учиться в седьмой. Там и учителя лучше, и к дому она ближе. Но что еще важнее, там когда-то давно, учился отец. Да только вот слава моего папаши, который кстати, окончил эту самую школу с золотой медалью, и работал нынче главным инженером на заводе, не спасла меня. Учился я так себе. Средне. А причиной всему, была как я думаю — Юлька.

Вообще-то как я не раз впоследствии слышал, первая любовь вещь быстро проходящая, и оставляющая у больного лишь мокрый след в душе. Но в моем случае, все было совсем иначе.

С Юлькой, а точнее с Юлией Сергеевной Кимчук, мы познакомились в самый первый день, в самом первом классе.

Мои воспоминания об этом, больше походили на некий красивый, слегка смазанный сон. Мы вваливаемся всей шумной толпой счастливых первоклашек, в наш первый, самый лучший и конечно самый красивый класс. В окна бьет яркий солнечный свет. Все вокруг заставлено, и завалено букетами цветов. А посреди этого великолепия, стоит она.

Нет, что ни говори, а Юлька всегда была первой красавицей в городе. И к классу восьмому, за ней ухлестывали, пожалуй, все самые крутые ребята в нашем районе, и не только. Но что мог знать я тогда, в тот первый миг нашей встречи. Если вы думаете что выражение; «как громом пораженный», лишь банальное утрирование, то скорее всего в описании той ситуации просто ничего утрировать ненужно. Я, как бежал с толпой своих будущих одноклассников, так и (словно налетев на невидимую стену), застыл, не в силах сдвинуться с места. Мне показалось, что в тот миг между нами сверкнула настоящая голубая молния, угодившая мне прямо в сердце. Глупости конечно. Но эти события, в памяти, скорее всего, оформились гораздо позже.

А тогда, мы стояли перед классом, оба темноволосые и голубоглазые, тонкие и светлокожие. Мы напряженно всматривались в лица друг друга, не в силах сдвинуться с места. Казалось весь мир тогда перестал для меня существовать. Остались Одни только эти прекрасные глаза, это светлое удивительное лицо, осененное яркими солнечными искрами. И тогда наша первая учительница Анна Михайловна, видя этот натюрморт, произнесла настоящее пророчество:

— А. Вот и первая парочка в нашем классе! Что ж. Так уж и быть. Будете сидеть за одной партой.

Не думала тогда наша Анка, которую мы звали за глаза Пулеметчицей, что обрекает тем самым, бедного Сашу на вечные мучения и адские пытки.

Конечно, сидеть за одной партой со своей любовью десять лет, это наверное здорово. Да только вот сидя с Юлей, касаясь то и дело невзначай, локтем ее кофточки, или боже упаси, коленкой ее школьного платьица, встречаясь с ней случайно взглядом, при этом, задыхаясь и краснея, к учебному процессу несчастный Александр был просто физически неспособен. От чего в первый же год, показал далеко не самый лучший результат. Как я порой не старался вникать в урок, как не заглядывал Пулеметчице в рот, Из головы не шла моя Юлька. Ее всегда широко распахнутые голубые, с густыми длинными ресницами глаза, милые ямочки на щеках, маленький, слегка вздернутый носик, красивые, словно с картинки губки, ее чистый нежный голос, и как она произносила мое имя: — Алекс. А это имя, кстати, прилипло ко мне именно благодаря Юльке. Она как-то в одном из школьных коридоров, окликнула меня ни как все — Саня, или просто — Саша, а каким-то заграничным — Алекс. После чего, до конца учебы в школе, да и затем везде за мной следовало это имя. Так что даже мои, довольно консервативные родители, к классу восьмому, уже почти не называли меня — Сашкой, А именно — Алекс, ставшим к тому времени достаточно распространенным в новой России.

Шли дни. Со временем в школе что-то у меня стало получаться лучше. И в какой-то момент я понял, для определенных уроков, мне достаточно лишь заглянуть дома в учебник, или пролистать еще раз классную работу, после чего я уже мог довольно сносно ориентироваться в теме. Так с течением времени, я стал первым в классе по алгебре и геометрии. Сказались видно папины гены. А так же физика и как ни странно литература, которую у нас не очень жаловали, мне стали вдруг понятнее и ближе. Но по другим предметам, у меня, как правило, была лишь твердая тройка. Из-за чего я не раз лишался благосклонности своих учителей, видевших мою такую стандартную болезнь: «Может, но не хочет». И как отлично известно, сей распространенный парадокс, озвучивался в виде дежурного диагноза всем родителям. Так что мои папа с мамой, частенько заглядывая в дневник, и нарываясь на очередной трояк или того хуже — пару, затевали со мной душеспасительные разговоры. Порой даже с битьем, и серьезным понижением в финансовом статусе. Когда из-за какой-то несчастной двойки, не можешь сходить в кино, в котором как раз крутят нашумевший уже Терминатор. И в очередной раз, приходится за бесценок, сдавать редчайшую, с таким потом и кровью завоеванную марку. Которую еще вчера выменял на юбилейный рубль, у рыжего Лешки, моего одноклассника, и хитрого как все лисы вместе взятые.

Кстати, этот малый, которого все называли Леха Каналья, впоследствии стал большим авторитетом. И к девятнадцати годам, когда некоторые из нас и велосипеда-то своего не имели, уже разъезжал по городу, на шикарном белом Шевроле.

Но впрочем, не буду забегать вперед.

Так вот, пока я так невинно страдая заканчивал шестой класс, в нашем, вполне себе обычном дворе, произошло сразу несколько событий. Во-первых, в соседний с нашим подъезд, вселилась новая семья.

Как-то ранним воскресным утром, я проснулся от грохота за стеной. В наших панельных пятиэтажках слышимость прекрасная. Если сильно захотеть, даже шепот в соседней квартире можно расслышать, не то что сей тарарам. Я был в недоумении и раздражении. Не дали-таки поспать в единственно свободный от ранних побудок день. Контрольная на носу, а у меня, как говориться «и конь не валялся», так что вчера чуть не до полуночи засиделся над учебником. Я вышел на балкон, решив разузнать-таки, кто это там развел такой грохот, а заглянув через перила, встретился глазами с заинтересованно разглядывающей свой новы двор, светловолосой, чуть смугловатой девчонкой лет десяти.

— Привет! — не придумал я ничего лучше, как поздороваться, — Это у вас там такой землетряс?

А как раз в тот момент, в квартире что-то ужасающе загрохотало и посыпалось, от чего казалось весь дом вздрогнул на своем Старом фундаменте. Но моя новая соседка, даже не поведя бровью, ответила, немного простужено:

— У нас. Но это ненадолго. Сейчас дядя Вася доломает папин секретер, и от смерти его сможет спасти только эмиграция на Чукотку.

— А почему на Чукотку? — спросил я не поняв юмора.

— Потому что папа туда не плавает. И найти его там не сможет.

— А-а-а, — протянул я еще не до конца проснувшись, и не вполне соображая, как себя вести с этой, невесть откуда свалившейся девчонкой, — я Алекс! — решив продолжить знакомство, представился я.

— Значит защитник. А я Кэт! — немного подумав, ответила она, — Вообще-то меня зовут Катя, Но если у вас тут принято по заграничному.

Я улыбнувшись в ответ, давно уже привыкший к подобной реакции на мое не столь привычное имя, сказал:

— Нет. У нас тут все как обычно.

— От чего же тогда по Гречески представляешься?

— Да вот прилипло как-то. Сам не знаю. С первого класса! — и поймав на себе заинтересованный взгляд больших серых глаз, слегка смутившись спросил: — А вы сюда как, на время, или навсегда?

— Не знаю. Может навсегда, а может нет. Как папа решит.

— А кто твой папа? — спросил я, не зная о чем дальше говорить. На что довольно улыбнувшись, (видно этот трюк проходил у нее с успехом не однажды, и был отлично проработан), девочка Катя с совершенно, просто безупречно отрепетированной небрежностью проронила:

— Капитан! — и привычно зафиксировав восторженный взгляд, пояснила: — Капитан Дальнего плавания.

Что ж, и на этот раз все сработало.

— Капитан! Ух ты! Здорово! А на чем плавает?

— Торговый флот! — так же небрежно, словно речь шла о какой-то несущественной мелочи, ответила она, — сухогруз — «Академик Северов».

Я, конечно же, плохо разбиравшийся в различных морских милях и узлах, родившийся за тысячу километров от ближайшего порта, все же, как и многие мальчишки моего времени, не раз грезил, видя себя в белой фуражке с трубкой в руке, стоящим на открытом всем ветрам капитанском мостике. От чего в моих рисунках, которых к пятому классу накопилось десятка полтора альбомов, не раз встречалась морская тематика. Где старинные парусники соседствовали с современными авианосцами и линкорами. А маленький Сашка, гордо возвышается на верхней палубе самого большого и красивого из них.

Пока я размышлял о прелестях дальних странствий, из глубины квартиры, где вновь что-то с грохотом обвалилось, раздался резкий, неприятный голос:

— Катя! Катя! Ты где? Опять сбежала, непоседа! Кто мне помогать-то будет? Слышишь?

После чего, мою новую знакомую как ветром сдуло. Не попрощавшись, она юркнула в приоткрытую балконную дверь, из-за которой послышались приближающиеся голоса. Потому я, наверное, и подумал тогда: «Родителей боится. А значит тихоня и послушница». Но насколько сильно я заблуждался в этом своем первом впечатлении, мне пришлось убедиться гораздо позже.

Вторым же, весьма примечательным событием той весны, был разбудивший меня, таким же ранним воскресным утром, тарахтящий на весь двор Лешкин мопед. Событие это было действительно из ряда вон. Поскольку еще неизбалованные невероятным наплывом заграничной техники, мы, подростки конца восьмидесятых начала девяностых, весьма трепетно относились к зарубежным машинам. Порой среди убитых скверными дорогами детищ советского автопрома, как яркий луч, в сером потоке, мелькала такая вот непонятно как заехавшая к нам иномарка, после чего мы, на слух определяющие проезжавший мимо автомобиль, еще по полчаса до хрипоты спорили что это было; (Тайета), (Мерс) или (Ламборджини). А когда встречали на стоянке перед райкомом очередной Волговский, одинаково зализанный лимузин, ничуть не смущаясь, окружали его как некую диковину. Подолгу разглядывая шикарный салон, и с восхищением читая на спидометре волшебную цифру 200 км ч.

Так вот, для нас ребят того времени, рассекающий по двору на новенькой зеленой Чизетте Рыжий Лешка, казался чуть ли не избранником богов. Ему, ставшему благодаря этому подарку, лучшим другом для самых старших и уже кое-чего понимающих в жизни пацанов, неожиданно открылся доступ в некий тайный, и тщательно оберегаемый мирок. Центром его был слегка облагороженный закуток в подвале соседней пятиэтажки. Притащенный неизвестно кем и когда в эту темную конуру, старинный продавленный диван, здесь, где постепенно скапливалась всякая мебельная мелочь в виде колченогих табуретов и расшатанных старых стульев, был однажды дополнен списанным из некоего клуба, огромным биллиардным столом, ставшим впоследствии главной достопримечательностью этого мирка. Тут собиралась вся более мене оторванная молодежь. Чьи фото нередко хранились в архивах детской комнаты милиции, и чьи родители чаще бывали в директорском кабинете нашей школы, чем на работе. Кто в свои, порой неполные пятнадцать, считал особым шиком пройтись по улице с дымящейся сигаретой в зубах, и на спор мог без закуски выпить полный стакан медицинского спирта. Так что невинные шалости вроде игры в карты на желание, сбор карманных денег у соседских первоклашек, или бутылочки портвейна распитой на троих, никем здесь не пресекались. И совсем уж недавно в этот шумный, особенно в вечернее время закуток, стали наведываться любители халявного бильярда, и громких матерных песенок под гитару.

Побывавший впервые на одной из таких посиделок Лешка, за вредный характер, прозванный Каналья, казался теперь чуть ли не на голову выше всех нас непосвященных малолеток. От чего мой одноклассник, стал еще заносчивее, а свой Чизетт, с удовольствием жертвовал во имя очередной, срочно необходимой бутылочки, или пачки сигарет, экстренно понадобившейся кому-то из перестарков. Тогда гордо восседая за спиной очередного Чалого или Седого, он катил в ближайший ларек, работающий до полуночи а то и круглосуточно, что как признак зарождающегося капитализма в нашем городе, появились чуть не на каждом углу.

Днем же, этот любимец богов, или точнее богемы, промышлял тем что за круг по двору брал рубль, а если денег у несчастного соискателя не находилось, не брезговал всякой обычной для ребят мелочью. Кто перочинный ножик свой любимый отдаст, кто жевательную резинку, а кто и редкую марку, которые по-прежнему были у нас в почете. Как раз я и был тем кощунником, что за сомнительное удовольствие, на виду у всех девчонок прокатиться на заграничном мопеде, отдал одну из самых редких у нас марок, потому что обнаглевший вконец Рыжий, ни в какую не соглашался брать остальное. Так что я впервые, (волнуясь как на контрольной), сев за руль этого заморского агрегата, не смог сразу тронутся, а постыдно заглох посреди двора. Из-за чего долго выслушивал о себе разные мерзости. Но когда разошедшийся совсем Лешка, почувствовавший себя царьком всей местной мелкотни, заикнулся было что-то о моей матери, я не выдержал. И уронив злополучный мопед прямо на асфальт, зарядил этому оболтусу такую плюху, что даже видавшие виды в дворовых битвах, наблюдавшие за всем с дальних лавочек старшаки, громко заулюлюкали. А отлетевшего от моего кроссовка Каналью, долго приводили в себя подоспевшие дружки.

Не знаю, что тогда больше двигало мной, эмоции оскорбленного и униженного прилюдно подростка, или обида неожиданно повзрослевшего философа, только с того самого дня, моя дворовая жизнь, превратилась в сплошную череду разборок и безобразных драк. Не раз и не два, я возвращаясь домой со школы, или просто выйдя вечером во двор, попадал в жестокую атмосферу холодной безрассудной ненависти. Она витала там уже давно, но только сейчас наконец, выявился конкретный объект приложения, накопившейся в телах любителей дешевого портвейна энергии. Сколько раз, я приходил домой с синяками, порванными рубашками и брюками. Сколько раз, видевший все это отец, пытал меня на тему, чьих это рук дело. Да только в свои тринадцать лет я был уже довольно самостоятельным малым, и попытки взрослых вмешаться всячески пресекал. Мама не раз, обычно за ужином, когда мы собирались все за столом, чтобы ни только поесть, но и пообщаться, пробовала вновь вызнать у меня, что это творится в нашем дворе. Но я лишь отмалчивался, или тупо врал о чем-то типа пресловутого ТУ 134, пролетавшего мимо и наставившего мне очередной фингал.

Тогда-то я и познакомился с Олегом. И первая наша с ним встреча, была не совсем обычной.

А началось все с того, что одним летним вечером, накануне празднования пятнадцатилетия со дня свадьбы моих родителей, я шел домой, неся в руках отцовскую гитару. Она в последнее время отчего-то стала быстро расстраиваться, и замечательный папин друг дядя Сережа, слегка ее подремонтировал. Он позвонил в тот день сутра, дабы я зашел к нему на работу.

Гитара эта я вам скажу, заслуживает отдельного упоминания. Когда-то папа, окончивший с отличием музыкальную школу, получил ее в подарок от моего деда, то есть своего отца. Помню, что человеком он был очень сложным, прослужившим много лет в армии. Выглядел он всегда хмурым, шуток не любил, а когда бывал у нас в гостях, часто приняв на грудь, распевал мощным басом казацкие песни. Этот подарок, оказался под стать деду. Непростым ширпотребом. Не фанерной коробкой, на которых тогда бренчал во дворах весь Союз. А сделанный на заказ, великолепным мастером краснодеревщиком, отличный, исключительного строя и особенного, мягкого звучания инструмент. С тех пор, прошло немало лет, но этот замечательный образец ручной работы выглядел как новый. За что отдельное спасибо нужно было сказать именно дяде Сереже, другу семьи и мастеру на все руки.

Мой дорогой папочка, хоть порой и казался невыносимым занудой, (частенько твердящим о всяческих морально этических аспектах моего поведения), все же был для меня отличным примером. Именно благодаря тому, что он любил гитару. А так же благодаря его частым домашним концертам, я уже в семь примерно лет, заинтересовался музыкой. Конечно, мои родители, обнаружившие у своего чада такие наклонности, не раздумывая, отдали меня в муз школу. Которую я добросовестно посещал все эти годы, и где частенько мой педагог; Дабындов Михаил Андреевич, интеллигент, еще той, до революционной наверное закалки, худой, высохший старичок с вечно слезящимися глазами и крючковатым носом, повторял мне: — «У вас голубчик, весьма незаурядные способности! Ни в коем случае не бросайте музыку! И она вас тоже никогда не бросит!» Что он тогда имел в виду, понять было несложно. Поскольку без хлеба мой, отлично известный в нашем городе учитель не сидел. И кроме работы в СМШ, давал частные уроки, от которых имел в два, а то и в три раза больше официальной зарплаты. В то смутное время развала нашей многострадальной державы, все ощущали некое беспокойство. Многие тогда не понимали чего ожидать, и как вообще жить дальше. Поэтому я решил оставаться прилежным учеником, хотя порой и так лень было тащиться через полгорода на очередные занятия, в то время когда мои сверстники, не обремененные никакими обязательствами, гоняли мяч, или устраивали битву снежных крепостей.

Тем летним вечером, я возвращался домой почти из другого конца города. Шел я пешком, не рискуя садиться с гитарой в переполненный троллейбус, где едущие домой с многочисленных заводов и фабрик трудящиеся, запросто превратили бы ее в кучу щепок.

И когда я переходил улицу на очередном перекрестке, меня едва не сбил летевший на красный свет, сумасшедший Жигуль. Спасло меня лишь чудо. А точнее шедший позади парень, лет шестнадцати, в оранжевой футболке. Этот крепкий на вид малый, вовремя заметил бешеную копейку, ухватив меня, (уже шагнувшего на зебру), за плечо, резко потянул назад. От чего я, не удержавшись на ногах, и запнувшись о бордюр, выронил свою драгоценную ношу. Но все тот же парнишка, подхватив свободной рукой, уже собравшийся было грохнуться со всей дури об асфальт, и разлететься на куски инструмент, оттащил нас подальше от проезжей части. А когда я наконец, оправившись от испуга, принялся благодарить моего спасителя, заметил, как тот удивленно и даже восторженно разглядывает, бережно держа в руках отцовскую гитару.

— Послушай! Как тебя?

— Алекс! — представился я, глядя на этого странного парня.

А он меж тем, медленно поворачивая переливающуюся красноватым перламутром в лучах заходящего солнца гитару, спросил:

— Почему такая роскошь, и без чехла?

Я смутившись, пробурчал что-то типа:

— Забыл. Спешил. — В общем, нечто невразумительное. Ведь если разобраться, узнай отец, что я вот так таскаю его гитару, по городу, мне мало бы не показалось. Выйдя сегодня из дому, я лишь у остановке вспомнил, что сшитый по спецзаказу всесезонный чехол, остался на антресолях, а возвращаться было просто лень. Да и не повезет, говорят. Я лепетал что-то, чувствуя как начинают пылать щеки. А мой спаситель, заглянув мне в глаза, немного помедлив, сказал:

— Если бы я был твоим братом, обязательно накостылял бы тебе за такое! — и затем без перехода предложил: — Слушай! А пойдем к нам? А? Вот мой папаша удивится, увидев такое чудо у нас в городе.

Я в недоумении стоял перед этим, довольно высоким, выше меня на полголовы, хорошо сложенным парнем, а в голове моей складывалась некая картина, где он, затащив меня в какую-то подворотню, бьет в лицо чем-то твердым и тяжелым, и убегает прихватив с собой мое сокровище.

— Ты чего? Испугался? — сощурил он свои темно-серые, восточного типа глаза, — Не бойся. Я маленьких не обижаю!

И столько иронии прозвучало в этой фразе, что я решивший было, пока мы находимся в людном месте, отобрать у него гитару и гнать домой на всех парах, неожиданно для себя спросил:

— А кто твой папа?

Сдерживая улыбку, видно легко по его мнению взял мальца на слабо, он указал мне рукой на ближайшую высотку, построенную недавно, и ставшую предметом зависти для многих горожан. По словам отца, там жили самые сливки общества, и нам простым инженерам, такие хоромы никогда не светят.

— Видишь вон ту уродину, что торчит за универмагом? Если несильно торопишься, я познакомлю тебя с ним, он у меня дирижер. Кстати, Это твой инструмент? Или взял у кого?

— Мой… — обиженно пробормотал я, вспомнив, что мама дома уже волнуется, наверное, и от отца влететь может.

— Играешь? — тем временем, Так же небрежно поинтересовался мой спаситель.

— Да. То есть, учусь.

— В нашей музыкалке? И кто преподаватель?

— Михаил Андреевич! — послушно ответил я.

— Это такой старичок в вечно зеленом сюртуке? — и довольно точно скопировал дребезжащим голоском: — «У вас Голубчик, весьма незаурядные способности». Так? Ну, понятно. Я сам учился у него. Старик супер педагог. Просто мне стало неинтересно, и я бросил. Ну так что? Идем? — и заметив мои сомнения, подтолкнул меня к стоявшей в отдалении высотки: — Да не трусь! Я просто хочу показать отцу этот шедевр. А откуда, кстати, он у тебя? Если не секрет.

— Подарок отцу. Он тоже учился.

— А работает отец-то, где сейчас?

— На заводе. Главным инженером.

— Ну-у-у, — протянул как-то многозначительно мой собеседник, прыгая через две ступеньки, спускаясь по длинной широченной лестнице к универмагу, — и как? Доволен?

— Не знаю. Вроде не жалуемся! — еле поспевая за ним, ответил я.

— Понятно. Меня кстати, Олегом зовут! — и свернув к высотке, до которой было уже рукой подать, притормозил, — Ты вообще как, с физрой дружишь?

Я же, чуть не налетев на него, остановился, и слегка переведя дух, спросил:

— А чего?

— Так да? Или может болен чем?

И опять я обиженно пробормотал:

— Нет. Здоров я. И по физре вроде отлично.

— А подтягиваешься сколько раз? — продолжил он свой странный допрос, неспешно подходя к подъезду, и открывая передо мной тяжелую металлическую дверь.

— Раз десять-пятнадцать… — неуверенно протянул я, вспомнив почему-то усталые отцовские глаза. Он не раз говорил мне: — «Сашка. Запомни. Человек должен быть развит разносторонне. И если ты уже можешь сыграть без ошибок какую-нибудь прелюдию Баха, а элементарный гвоздь в стену забить не умеешь. То поверь, Грош цена тебе. И когда по алгебре и по литературе у тебя твердая пятерка, а ты не можешь постоять за себя, и защитить, если нужно свою девушку. То ты просто пустое место. И зря родился мужиком».

Так что хоть и больших достижений в деле физического самосовершенствования к тому времени я и не достиг, все же занимался спортом регулярно. Пусть порой, видя, как тот же Колька Смирнов крутит солнышко на турнике, не раз подумывал бросить эти свои потуги, все же продолжал бегать на турник. Врожденное упрямство, которое всегда являлось причиной моих проблем в школе и во дворе, сыграло здесь положительную роль. Так что за год, с неполных двух раз, я подтягивался уже все пятнадцать.

С приходом на экраны наших кинотеатров и видеосалонов, всяких Брюсов Ли, и прочих восточных суперменов, которые играючи могли уложить целую армию, а затем, даже не запыхавшись соблазнить очередную красавицу, мы ребята серого советского прошлого, были просто очарованны новизной, и эффектной яркостью восточных единоборств. Так что вскоре, то тут, то там в городе запестрели плакаты, приглашающие всех желающих на уроки Кун-фу, Карате, или ушу. И обещающие за приличную по тем временам плату, достижения совершенства за год, максимум два. Соблазн для нас неокрепших духом был величайший, но это время перемен, что сотрясало великую в прошлом, а ныне распадающуюся на куски державу, являло собой мутное болото, идеальное для всякого рода авантюристов и уголовников. А вот честному человеку в те дни, было весьма непросто свести концы с концами. Поэтому, когда я, было заикнулся отцу об одном подобном объявлении, уже неделю висевшем у нас в школе, дорогой папочка просто подвел меня к окну в их комнате, и довольно доходчиво объяснил: Что для подобного обучения, ему пришлось бы искать еще одну работу, так как на заводе платили не то что бы мало, но и особо непошикуешь. И что маме тоже очень трудно, и что наверное, ее сократят, и тогда будет еще тяжелее. В общем, я все поняв, больше не докучал родителям с такими просьбами. А сам втихаря, за отложенные с обедов деньги, приобрел у Борьки Длинного толстенький томик не знамо откуда взявшегося у него «Шаолиня».

Эта книженция, была большой редкостью, так что когда я неосторожно показал ее Кольке Серебрянникову и Сереге воронову, (моим однокашникам), чуть не месяц вынужден был отговариваться, что сперва сам почитаю, а потом уж и им дам.

В этой книге, некий английский профессор пытался научно обосновать достижения монахов Тибета и прочих восточных суперов, что ребром ладони валили деревья в два обхвата, взглядом сокрушали кирпичные стены, и движением брови, вызывали тайфуны, землетрясения и камнепады. Начав читать этот (труд), я было, вообще решил, что все описываемое в нем происходит на другой планете. И что мне, обычному русскому пацану, не стоит и думать о чем-то подобном. Но, несмотря на это, я все же, постепенно стал укладывать в голове определенные условия, необходимые для саморазвития. По большому счету, именно благодаря этой книжке я вообще заинтересовался востоком, а также различными единоборствами. Постепенно освоив дыхательную гимнастику, и целый комплекс упражнений развивающих гибкость, я ощутил позитивное влияние всего этого на мой юный организм. Нет! Стать киношным суперменом я и не пытался! Но вот спустя какое-то время, обнаружил, что в очередной школьной потасовке, коих на переменах можно увидеть сколько угодно, Потапов, здоровенный бугай из параллельного класса по прозвищу Изя, частенько побивавший нас менее крепких ребят, уже не мог, как ни старался, и как ни пыхтел, достать меня. Я легко уходил от его молодецких замахов, чем страшно веселил наблюдающих за этим действом ребят. Постепенно происходящие со мной перемены, все больше и больше озадачивали меня. Как-то обычным зимним днем, я неожиданно осознал, что мне уже не так интересно с моими сверстниками. Все чем они занимались, казалось мне пустым и бессмысленным. Даже мама, которая была рада застать своего вечного непоседу дома, в очередной раз, вернувшись с работы, увидев меня склонившегося над чертежом макивара, спросила:

— Ты в порядке? Все ребята во дворе! Там шум такой! Опять в крепость играть будут. Ты не пойдешь? — и заглянув как-то озабоченно в глаза, предположила: — Поссорился с кем?

Я не стал тогда ничего объяснять. И дабы не огорчать маму, которой и без меня хватало забот, натянув лыжный костюм, и прихватив коньки вышел к бестолково носившейся туда-сюда в снежном месиве детворе. Я не раз размышлял о том, чего мне больше всего хочется в жизни. И постепенно начал понимать, что быть просто потребителем, (в общем смысле), я не смогу. И пусть это были мысли тринадцатилетнего подростка, уже тогда, видно, я осознавал необходимость чего-то большего.

Так вот, когда мы с моим спасителем по имени Олег, поднявшись в лифте на девятый этаж, остановились у деревянной узорчатой двери со стилизованной табличкой 79, Шедший впереди Олег, словно только вспомнив, сказал:

— Ты не стесняйся особо. Предки у меня еще те интеллигенты. Но если будешь вежливо с ними, все пройдет отлично! — и открыв своим ключом, пригласил меня войти в просторную, размером раза в четыре больше нашей прихожую.

Квартира у Олега была действительно шикарная. Не зря у нас поговаривали, что здесь и пяти и шести комнатные апартаменты есть, тогда как мы с родителями уже давно живем в обычной двушке старой планировки. Здесь же, все было как в заграничных фильмах. Высокие в лепнине потолки, невиданные мною доселе никогда массивные хрустальные люстры, странные, какие-то рельефные обои. Шикарная, явно заграничная мебель. В общем, мне было от чего оробеть. А когда Олег провел меня в огромную гостиную, где среди всего великолепия, стоял белый концертный рояль, я вообще выпал в осадок. Усадив меня в мягкое кресло, и вручив мне мою гитару, этот парень, по-прежнему не выказывая никакого превосходства, подсел к роялю, и в быстром темпе проиграл несколько музыкальных отрывков. Я так и не узнал, чьи это были произведения, поскольку в комнату, как некая императорская особа, вошла, нет, скорей вплыла девушка. Первое, что бросилось в глаза, это красивое розовое платье, и ее великолепная точеная фигура. Даже на меня, совсем еще незрелого пацана, она произвела убойное впечатление. Это была настоящая красавица. Длинные светлые волосы, большие чуть раскосые глаза, прямой нос, милый, чем-то напоминающий Мою Юльку овал лица. Думаю если бы не разница в возрасте, а на вид ей было лет восемнадцать-двадцать, то очень может быть я втрескался бы в нее безоглядно. А меж тем, она приветливо улыбнувшись, произнесла чарующим грудным голосом:

— О-о! Да у нас гости! Олежек, познакомь меня, пожалуйста, с молодым человеком!

— Знакомься… — запнувшись на полдороге в каком-то хроматическом пассаже, произнес Олег, — это моя сестра, Ольга!

Я, неловко вскочив, проблеял смущенно:

— Алекс! Очень приятно познакомиться!

— Какая красивая гитара! Простите! Это ваша? А можно посмотреть?

— Наша! То есть, моя. Да конечно можно! — пробормотал я, отчего-то краснея, будто действительно, только что ограбил некоего добропорядочного гражданина, по-прежнему неловко прижимая к груди отцовский инструмент.

— Не бойся… — хохотнул Олег, видя мою розовую физиономию и пунцовые уши, — она не кусается! Кстати, ее тоже учил твой Михаил Андреевич. Дай. Пусть полюбуется. У нас это большая редкость.

И сообразив, что выгляжу действительно глупо, я протянул гитару Ольге, и плохо повинующимся голосом, понес какую-то ерунду.

— Мой дед, заказал ее у одного мастера, в Свердловске. Специально для отца. Он тоже учился. Здесь настоящая ель, палисандр и черное дерево. Отцу предлагали за нее пятьсот рублей. Но это подарок. Так что он не согласился.

— Да-а! — протянула Ольга, разглядывая сие расхваленное мною творение, — Я бы такую роскошь и за тысячу не отдала!

— Представляешь. Он ее без чехла по городу таскает! — решил-таки наказать меня Олег.

— Нет. Я не таскаю! То есть, забыл просто взять. Дядя Сережа ее слегка подстроил. Вот я и… ходил за ней. А так я всегда… Вот… — закончил я оправдываться, укоризненно взглянув на хитро щурившегося Олега.

— Ну что ж, — милостиво проговорила Ольга, по-прежнему разглядывая гитару, — все бывает. Но такой инструмент, требует особого к себе отношения. Я признаться впервые вижу такое-чудо.

— Да уж. Мой Гипсон отдыхает. Да и твоя Музима, Оль, с этим не сравнится! — подтвердил мой спаситель. — Ведь могут же когда хотят. А? Что же в магазинах у нас такое-непотребство предлагают.

— Хороший мастер! Сразу видно! — одобрительно сказало Ольга, и присев на ближайший стул, взяла первый аккорд.

— «Ведь бывают гитары. Они зазвучат. И большие оркестры, покорно молчат!» — процитировала она слова из известной песни, прикрыв в удовольствии глаза.

Затем мы еще долго болтали, попеременно музицируя. Ольга, нужно сказать играла так себе, посредственно. Однако, ее милые коленки, выглядывающие из под короткого платья, легко компенсировали плохую технику. Так что я, выдав пару своих коронных прелюдий, и папин любимый Мексиканский танец который удавался мне особенно хорошо, заметно поднялся в глазах моих новых знакомых.

— Дао… — задумчиво протянул Олег, когда я с вдохновением и горячим южным солнцем, сыграл еще несколько Испанских инструменталок, — зря я наверное бросил. Глядишь сейчас бы так же смог.

— Это мне папа показал. Он любит такие, а у нас в школе только классика! — пояснил я.

— Да, знаю. Потому и бросил. Надоели до смерти мне их увертюры, сонеты и кантаты. Сколько ни старался, так и не пересилил себя. А вот Ольга у нас отличница. Только… — и он хитро улыбнувшись, скосил глаза на сестру: — Сдается мне. Наш Михаил Нафталиныч просто влюбился в нее. Вот и лепил пятерки не глядя.

Но сестра его, ничуть не смутившись, легко парировала выпад:

— Прости Олежек, Но твое увлечение русским роком, и прочей безвкусицей, это просто какое-то злонамеренное попрание наших семейных традиций. Папа до сих пор не может поверить, что единственный сын лучшего дирижера на Урале, опустился до Макаревича и Никольского. Вот бери пример с Сашеньки. Так играть в его возрасте могут не все. И если бы он захотел, легко взял бы лауреата на нашем последнем конкурсе. И он, конечно же, не опускается до всяких глупостей.

На что я, повеселив изрядно Олега, и вогнав в краску смутившуюся Ольгу, запел звонким маминым голосом: — «Я тоже был веселым и беспечным…» Песню, которую очень любил отец, и которая хоть игралась не совсем просто, тоже мне нравилась, и потому стала самой первой разученной мной вещью. Чувствуя, как качусь все ниже и ниже в дамском табеле о рангах. Как круто опускается мой статус в глазах этой девушки, я все же закончил песню до конца. Нет, Позволить обвинить себя в однобоком развитии, и вконец опостылевшей косности, (окружавшей меня всюду), я не мог. Даже ценой хорошего ко мне расположения такой красавицы.

— Молодец! Здорово поешь! — похвалил меня довольный Олег. — А из Машины знаешь что-нибудь?

— Да. А тебе что больше нравится? — спросил я, размышляя о том что скорее всего влетит мне дома по полной. На улице к тому времени уже давно стемнело, и отец с матерью, наверное, бьют во все колокола, обзванивая моих друзей и однокашников.

— Там много чего интересного… — между тем задумчиво ответил Олег, — к примеру, флаг над замком, или остров.

Но продолжить концерт нам не дали. В прихожей раздались чьи-то голоса, и встрепенувшаяся Ольга, пробормотав что-то вроде: — «Ох. Я совсем забыла, сейчас папа спросит». И не объяснив ничего, коротко попрощавшись со мной, выбежала из комнаты. А я, взглянув на настенные часы, висевшие у меня над головой, ругнулся тихонько.

— Что? Влетит дома? — заметив как я расстроился, спросил Олег.

— Да. Родители меня наверное, по всему городу ищут. Уже десять, а обещал быть к ужину.

— Ну, это поправимо. Телефон у вас есть наверно? Папа инженер, так что должен быть? — и видя мою опечаленную физиономию, похлопал меня по плечу: — Да не расстраивайся ты! Сейчас я все им объясню. Что тебя сбила машина, и что ты лежишь в реанимации.

— Да ну… — пробормотал я задумчиво, — у мамы сердце слабое. Я с ней никогда не шучу так.

— Ладно. Понял, понял. Пойдем, сам все расскажешь. Отец пока переодевается! — примирительно сказал он, и повел меня к себе.

Комната Олега, обклеенная яркими цветными плакатами с изображениями мировых звезд, была заставлена различной невиданной аппаратурой. Я при виде всего этого; роскошной электрогитары, пары каких-то заграничных колонок, стоявшего на высокой стойке синтезатора Yamaha, чуть было не забыл вообще о существовании вселенной за окном. Но время действительно было позднее, поэтому я все же, дозвонился к родителям. Поднявший трубку отец, долго не хотел ничего слышать, и приказывал немедленно отправляться домой. Но когда появившаяся неслышно Ольга, попросила дать ей трубочку, узнав, что я в гостях у самого Разумовского, мой родитель разрешил мне остаться на ужин. При этом обязал набрать его перед выходом. Олег же, попросил отца не волноваться, пообещав что доставит меня в целости и сохранности вместе с моей драгоценной ношей.

Этот вечер мне надолго запомнился. Вначале, Олег познакомил меня со своими родителями; высокой сероглазой шатенкой, в красивом вечернем платье, представившейся Натальей Сергеевной, и с крепким, совсем непохожим на дирижера, седовласым дядькой с выразительными, слегка восточными глазами, и чистым холеным лицом благородного князя, которого звали Артем Игоревич. Они долго расспрашивали меня, восхищенно рассматривая мой инструмент, откуда он у меня и кто его сделал. И предложив что-нибудь исполнить, сдержанно похвалили.

Вспомнив предыдущий разговор Олега с сестрой, я понял выразительный взгляд Артема Игоревича брошенный на сына, после того как я вновь без сучка и задоринки, на твердую пятерку проиграл свои любимые произведения.

Затем мы долго ужинали в роскошной столовой, А когда я стал прощаться, понимая, что мои родители, которым завтра, а точнее уже сегодня на работу, попросту всыплют по пятое число своему загостившемуся сыночку, Наталья Сергеевна, мать Олега и замечательная женщина, предложила мне остаться. — Александр, оставайтесь у нас! Олег постелет вам в гостиной. Сейчас на улицах и днем-то небезопасно, а ночью и подавно.

Но я, вежливо отказавшись, и поблагодарив их за приятный вечер, (не зря мать учила сына хорошим манерам), так же вежливо распрощавшись с погрустневшей отчего-то Ольгой, отправился домой.

Когда мы с Олегом, спустившись на лифте вышли под ночное, усыпанное яркими звездами небо, на сердце у меня стало как-то неспокойно. Поэтому обернувшись, я как мог сухо, не терпящим возражения тоном произнес:

— Послушай Олег! Я конечно, благодарен тебе, и все такое, только знаешь, провожать меня ненужно. Тут близко совсем, я и сам дойду. Спасибо еще раз за все!

И не дожидаясь ответа, развернувшись, пошагал в темноту.

Я прекрасно помнил что за «Хомо-бандитус» водились в нашем дворе. И что одному, у меня больше шансов проскочить незамеченным, чем с этим, безусловно, хорошим парнем, который с одним-двумя может и справился, но с той толпой, что как всегда тусила вблизи нашего дома, ему вряд ли совладать. Да и новенький, крепкий на вид Олег, будет лишь дополнительным стимулом для их больной фантазии. «Что взять с этого малого инженерского сынка, били его уже не раз, и хотя, он было и давал сдачи кому-то из них, да только надоело. А вот с кем-то новеньким, забредшим случайно или по делу в этот рассадник зла, они здорово повеселятся». Так размышляя, я не заметил, как оказался у нашей остановки, и еще отсюда услышал громкую музыку и пьяные выкрики, доносившиеся со двора. Время было уже третий час ночи, но этим разгильдяям казалось абсолютно до фонаря, что вокруг спят люди. Что весь этот шум и гам, который они здесь устроили, в любой из трех пятиэтажек нашего двора, стоящих буквой П. слышался так, будто все происходит не за окном на улице, а в комнате.

Я не раз, бывало, пытался заснуть под этот тарарам, происходящий казалось у меня прямо на кровати. Накрывая голову подушкой, затыкая уши ватой, но вопреки всем стараниям до утра не сомкнув глаз, порой очень мучился на следующий день.

И вот сейчас, приближаясь к родной и знакомой вплоть до каждого бордюра, каждой выбоины на асфальте, дворовой площадке, (с недавних пор облюбованной всякой шушерой), я помимо воли замедляя шаги, оказавшись в тени расположенного близ нашего дома книжного магазина замер, размышляя о том как быть дальше. Если бы не папина гитара. Возможно мне бы и удалось пройти мимо этой гоп-компании. Но сейчас, при виде запоздалого путника, да еще и с таким шикарным инструментом, на котором так было бы здорово залобать какую-нибудь Мурку, у меня практически не было никаких шансов.

Неожиданно со стороны улицы послышались чьи-то шаги, а когда я с запозданием обернулся, прямо над ухом раздался знакомый, обдавший винным перегаром и табачным духом голос:

— Оба! А кто это у нас тут шпионит? Да это никак наш Алекс?! — обрадовался мой однокашник, и закляты (друг) Лешка Каналья. А с улицы к нам уже подходили остальные его дружки. Я узнал их почти всех, за исключением пары лбов которых у нас раньше не встречал. Именно один из этих качков, неожиданно походя, лениво так, ткнул кулаком меня в нос. Я ослепленный вспышкой синих искр в глазах, едва не выронив свою ношу, заливая кровью новенькую еще рубашку, отлетел к шершавой бетонной стене, здорово приложившись затылком.

— Ух ты! А чего это у него за…?! Гля Самбист. Ты вроде лобаешь?! Не сгодится? — и здоровый такой бугай в светлой футболке с бритым черепом, и отвратным запахом недельного перегара смешанного с какой-то дрянью, склонился надо мной, протягивая свои немытые лапы к несчастной гитаре, попавшей благодаря мне сегодня в очередную передрягу.

В тот момент, мне казалось, что жизнь моя окончена. И давно точивший на меня свои кривые зубы Рыжий Лешка, таки наконец, поквитается с этим инженерским сынком.

Страшно почему-то не было. Было жалко маму, и как ни странно Катьку. Которая со времени переезда в наш дом, стала мне почти другом. Я чувствовал своим не вполне взрослым и еще мало понимающим сердцем: «тут есть что-то большее», но это сердце полностью принадлежало моей Юльке, так что я, делал вид, будто ничего не замечаю, и старался просто дружить с ней. Я знал так же из дворовых слухов, что передавались как обычно по сарафанному радио, о том, что Рыжий Леха втрескался в нее по уши. И не раз подкатывал с предложениями прогуляться вечерком. На что получал неизменный отказ. И видя Катькино ко мне внимание, еще больше желал встретиться со мной в темном переулочке, сопровождаемый своей подхалимной шпаной. И вот, эти его мечты, вопреки моим стараниям меньше шляться по ночам, и поменьше нарываться, (дабы не огорчать маму очередным фингалом, или порванными брюками), сбылись.

Но тут я увидел, что за спиной у склонившегося на до мной жлоба, происходит нечто странное. Только что радостно гомонившая шпана, видно ожидавшая классно поразвлечься, начала разлетаться во все стороны. Я успел заметить лишь смазанную черную тень, которая вихрем перемещалась там, между застывшими в недоумении горе бандюками. Неожиданно из самоуверенных гопников, превратившихся в жалких слепых щенят, ничего непонимающих, и отлетающих на асфальт от страшных зубодробительных ударов. И вот эта тень, завершив свой убойный танец, после которого не осталось ни одного стоящего на ногах, остановившись за спиной еще ничего не успевшего понять качка, похлопала его по плечу:

— Тук-тук… есть кто дома? — раздался насмешливый голос моего недавнего спасителя.

Нет, я конечно, видел всякое. И многие из наших дворовых ребят, могли, если нужно было дать кому следует в ухо. И получалось у некоторых это довольно складно, да только в сравнении с тем, что происходило сейчас, даже некоторые киношные герои казались неуклюжими клоунами.

Понявший наконец, что вокруг происходит нечто неправильное, бугай, в белой футболке, с неожиданной прытью, развернувшись ударил коленом стоящего у него за спиной парня. Но того уже на прежнем месте не было. А в следующий миг, страшный сдвоенный удар, выскочившего откуда-то из тени стремительного как молния Олега, свалил этого быка с ног. Я отчетливо услышал хруст ломаемого носа, а затем он медленно, словно раздумывая как такое могло произойти, упал на спину, раскинув беспомощно руки.

Все что происходило дальше, запечатлелось в памяти, словно какое-то склеенное из разных коротких отрывков сумасшедшее кино.

Откуда-то со двора набежала целая толпа искателей приключений, и обнаружив поверженных товарищей, корчившихся от боли тут и там на асфальте, не размышляя ломанулись в драку. Я громко вскрикнул, когда на Олега сразу с трех сторон, налетела виденная мною не раз в драке компания старшаков. Заводилой там был Толька Комар. Невысокий, и не особо плотный, но невероятно ловкий малый, который по слухам занимался карате, и был в ладах с самим Жоркой Горелым, владельцем нескольких спортзалов и большим человеком в нашем городе. Но увидеть, что там произошло, я не успел. Ко мне бежали сразу двое. В одном из набегавших я узнал Юрку Шепелявого, который с разбегу попытался лягнуть меня кедой, но чуть отклонившись, и шагнув навстречу, я подсек ему вторую ногу, и тот по инерции влетел головой в то место где я только что стоял. А тем временем, слева уже намахивался какой-то железякой другой незнакомый пацан, моих, наверное лет. Тут, я тоже с трудом уклонившись, и пропустив явно тяжелую железку над головой, присев ударил его ногой в живот. Не удержавшись при этом, я покатился на спину, судорожно сжимая отцовскую гитару, которая как ни странно во всей этой кутерьме еще не пострадала. А когда я, поднявшись на ноги, оглянулся в поисках новых врагов, вдали послышалась милицейская сирена.

Потом были долгие объяснительные в отделении. Взволнованный отец, заплаканная мама. Гордый и независимый Олег, с засохшим уже кровавым подтеком на подбородке, видно кто-то из нападавших зацепил-таки кастетом. Грозные физиономии Ментов, которых уже достала эта городская шпана. Они, не разобравшись, принялись крутить руки всем кому попало. Но затем, узнав чей сын оказался у них за драку, а точнее за то что защищал малолетнего от избиения, резко сменили гнев на милость, после чего даже разрешили позвонить. Когда в отделение ворвался мой папаша, я подумал, что сейчас мне влетит за гитару, которую у меня отняли при задержании, но отец, увидев меня живого и невредимого, крепко обняв, сказал:

— Цел. Слава Богу! А мы уж думали!

И когда вконец доставшие милиционеры, по третьему кругу принялись допрашивать нас с Олегом, он отозвал в сторону главного, с погонами лейтенанта, и поговорив с ним о чем-то с глазу на глаз, Забрал нас из отделения.

И хотя Олега собирались продержать еще как минимум до утра, оказалось, что он довольно серьезно покалечил нескольких нападавших, его тоже отпустили со мной. И лишь потом я узнал от отца, что нас избавили от лишних проблем с законом, погоны дяди Коли, папиного брата служившего как выяснилось в так называемой конторе глубокого бурения.

Мы часто встречались семьями, по поводу и без. Частенько наезжали с отцом к ним в Свердловск. Но о том, что мой родной дядя, отец двух милых девочек близняшек; Нинки и Дашки, капитан КГБ, я никогда и не подозревал. Да и ненужно было это знать мне, еще неокрепшему духом подростку. Дабы не оскотинится, и не стать полным уродом, подобно многим в то время, почувствовавшим свободу творить что вздумается, обладавшим покровителем типа высоко сидящего и далеко глядящего дяди, Папы, или брата.

Но и Лешка Рыжий, был парнем не из простой рабочей семьи. Уж кем там были его предки, я не знаю, он обычно никогда не говорил об этом, а всякой чепухе о том, что его папаша как мы в деревню к бабушке ездит за бугор, и что-де его даже видели по телевизору, верить не хотелось. Однако, для всей той компании, дело окончилось лишь взятием на учет тех, кто еще не числился в детской комнате, и обычным моральным взысканием товарищей постарше. Как я понял из разговоров, Лешкин отец все же имел где-то свою волосатую лапу. Так что, отделавшись лишь легким испугом, и домашней поркой с визгами разносящимися на весь двор из раскрытого окна их квартиры, мой, потерявший было ощущение реальности одноклассник, надолго успокоился.

Забегая вперед, скажу, что данный инцидент стал переломным моментом в моей жизни.

С того времени началась новая эпоха наших дворовых отношений. Я, проходя в очередной раз, мимо заплеванных лавочек и вытоптанных до асфальтной твердости клумб, на которых обосновалась обычная компания, с неизменной гитарой и размалеванными, хохочущими на весь двор девицами, делал вид, что не замечаю никого. А они делали соответственно, равнодушные лица, вроде в упор не видя меня. И лишь в глазах тех из них, кого я знал еще с детсадовских горшков, особенно в глазах Лешки Рыжего, легко читалась неприкрытая ненависть.

А что касается моих отношений с Олегом, с того дня, а точнее той ночной драки, он стал для меня ближе родного брата. Не знаю, что послужило катализатором нашей дружбы, возможно здесь повлияло общее наше с ним увлечение, и не одно, Но с тех пор мы виделись с ним очень часто.

Началось все с того, что пригласивший Олега к нам домой на следующий день отец, долго расспрашивал его о том, чем тот увлекается, и где так здорово он научился защищать слабых. Помню, мой папочка как-то особенно, по-приятельски беседовал с Олегом:

— Я в свое время тоже был защитником слабых и обездоленных! — рассказывал он. — И не раз, бывало, чистил физиономии обнаглевшей шпане. Но ты, как мне кажется, вчера побил рекорд нашего города. Их там было человек двадцать. И почти всех, по рассказам очевидцев, грузили потом как дрова внавалку. Я уже давно собираюсь навести в нашем дворе порядок, да вот все времени не хватает. Да и не так просто это сегодня. Уж больно много развелось у нас неприкасаемых. Из которых в основном и состоит эта шайка-лейка. Мы с Николаем, моим братом, не раз обсуждали этот вопрос. А он у меня человек не последний. Но так и не нашли более-менее законных способов. Пока не случилось это. Да и скажу я вам ребята. Ничего им не будет. Как минимум завтра, а может и уже сегодня, все они будут на свободе. Есть среди них, как я уже сказал ребята с серьезными связями. И не будь у нас с Сашкой такого дяди, еще неизвестно чем бы все закончилось. А так, пока из слов Николая, двум сторонам на время удалось достигнуть консенсуса. Вот поэтому я и собрал вас сегодня ребята. Есть у меня обоснованное подозрение, что при первой же возможности эти мерзавцы захотят отыграться. И я прошу вас, если возможно, запустить режим невидимости. То есть вы их не видите, они вас не видят. Может быть тогда, удастся избежать последствий.

Олег видно, не опасаясь вчерашних врагов, был спокоен и слегка ироничен. Отца он слушал внимательно, но в глазах его, серых как пасмурное дождливое небо за окном, метались черные молнии. А крепко сжатые губы и легкая бледность, выдавали общее напряжение. Попив с нами чаю, немного расслабившись, он сообщил отцу, что если нужно он станет обходить эту компанию стороной, но в конце упрямо добавил, что подобные разборки его абсолютно не пугают. После этих слов, значительно повеселевший отец, отпустил меня, дав наказ быть не позже восьми вечера дома.

Олег, позвонив еще утром, пригласил меня к себе. А узнав, что отец хочет поговорить с ним, предложил собраться у них после обеда. Но мои родители, кстати, люди весьма тактичные и воспитанные, посчитали неуместным являться в дом к Олегу, а лучше пригласить его к нам. В итоге сошлись на том, что меня отпустят после беседы с моими благодарными родителями. Я не преминул рассказать им и о том, как едва не был размазан по зебре, на перекрестке возле универмага. И что лишь благодаря Олегу, я остался цел и невредим. От чего моя, и без того бледная и напуганная мама, вновь схватившись за сердце категорически отказалась меня куда-либо отпускать. Но мой дважды спаситель, состроив уморительную рожу киношного супермена, сказал:

— Елена Михайловна, я же буду рядом с Алексом! Так что никакие хулиганы и бешеные автомобили ему отныне нестрашны!

А когда мы под моросящим дождиком, пробежавшись к видневшейся в дали высотке, и заскочив в, словно ожидавший нас с Олегом лифт, поднялись к нему в квартиру, я почувствовал сильную неловкость. Дело в том, что в прихожей нас встретила белокурая красавица Ольга. Она со слезами бросилась к своему брату на шею, повторяя:

— Олегушка! Олегушка! Ну как ты нас напугал! Я чуть сума не сошла когда узнала! — А оторвавшись наконец, от широкой груди брата, подошла так же и ко мне. И обняв за шею, поцеловала в щеку мокрыми от слез губами: — Алекс! Я очень за вас испугалась! Ведь мы когда-то перенесли такое! И она вновь заплакала, утирая слезы рукой словно маленькая.

Я в первый раз видел эту красивую девушку в таком ужасном состоянии, и сказать честно, сердце щемило, а в горле стоял ком. От чего я, тоже едва сдерживая слезы, переминаясь с ноги на ногу, прятал глаза как нашкодивший малек. Но Олег, приобняв сестру и успокаивающе погладив ее по волосам, сказал:

— Оль. Мы с Алексом раскидали их как щенят! Так что успокойся! Все хорошо. Никто не пострадал. Эти мальчишки даже гитару не поцарапали! — А затем, кивнув следовать за собой, провел меня в свою комнату.

— Ал. Побудь пока здесь. Ладно? Я схожу в магаз. На улице сыро, а Олька у нас итак болеет слишком часто. Ты не скучай, возьми вот если хочешь гитару поиграй. Это конечно не ваш эксклюзив, но тоже не что-нибудь! — и сняв со стены, вручил мне свой перламутровый Gibson. Я конечно, заверил его, что скучать не буду, и взяв несколько аккордов на отличной, видно очень дорогой гитаре, вернул ее обратно:

— Спасибо! Я лучше так посижу. Если можно? Что-то не играется.

— Ну как хочешь. Вот книги на полке, если интересно глянь пока. А я сейчас. — И прихватив со стола брелок с ключами, вышел.

Пока я, разглядывая висящие на стенах плакаты каких-то знаменитостей, и водя пальцем по корешкам, думал, какую книгу из этого богатства, стоящего на высоких открытых полках почитать, вошла Ольга. Она внесла большой поднос, на котором были чашки с чаем и сахарница, а главное, что бросилось в глаза мне вечному сладкоежке, небольшая вазочка, в которой горкой был навален такой редкий у нас в то время, розовый зефир.

— А где Олежка? — спросила она, опуская поднос на журнальный столик, — Я вам чаю принесла. Согреться. На улице сегодня настоящая осень.

— Он вышел. Только что. Сказал сейчас будет! — не решился я выдать, куда отправился мой новый знакомый.

— Что ж. Давай подождем его! — и указав на ближайшее кресло, пригласила меня садиться.

Я, смущаясь, как будто никогда до этого не разговаривал с противоположным полом, присел на краешек роскошного кресла, и приняв из рук Ольги обжигающе горячую и одуряюще пахнущую настоящим черным чашку, против воли сглотнул, глядя на хрустальную вазочку. Проследив мой взгляд, Ольга гостеприимно придвинула ко мне зефир, со словами: — Угощайся! Пожалуйста! Нам папин друг из Польши привозит. У нас он почему-то не такой вкусный.

Затем прихлебывая горячий, согревающий душу чай вприкуску с так любимым мною, тающим во рту настоящим зефиром, я долго слушал рассказ Ольги. От которого иногда признаться, волосы шевелились на голове, а по спине бежали мурашки.

Оказалось, что в отличие от сегодняшнего, положение семьи Розумовских, в начале отцовской карьеры, было незавидным. Жили они вчетвером в однокомнатной квартире, на краю города, и едва сводили концы с концами. И вот, когда Олегу исполнилось семь, он похожим образом, задержавшись у приятеля чуть дольше положенного, возвращаясь домой, был просто так избит какой-то незнакомой компанией отморозков. Его страшно, чуть не до полусмерти забитого, нашел в луже собственной крови сосед, вышедший на непонятный шум. И только благодаря этому его удалось спасти. Ему сломали несколько ребер, одно из которых проткнуло легкое. Так что еще чуть-чуть, и он захлебнулся бы кровью. После чего было проведено расследование, но найти этих подонков, так и не удалось. А Олег еще почти год провалялся в больнице, с множественными переломами, ушибами и повреждениями внутренних органов. Поначалу, врачи даже не знали, сможет ли он ходить. Но постепенно, хоть и с трудом, он пошел на поправку. И несмотря на сопротивление родителей и врачей, в свой первый класс он явился, опираясь на костыли, и с большой жаждой знаний.

С того времени, веселый и беспечный малыш, превратился в серьезного и упрямого подростка, слишком рано познакомившегося с жестокостью этого мира. Иногда учителя жаловались на него, что он слишком резко реагирует, когда кто-то из бестолковых забияк в их классе, или на перемене в коридоре, обижал младших. Занимаясь с другом маминого отца, по какой-то восточной системе, он очень быстро достиг успехов. И не раз доказывал местной шпане, что с ним шутки плохи. Из-за чего случалось его вызывали на головомойку в детскую комнату милиции, но разобравшись, всегда отпускали. Возможно тут играли роль связи деда, который работал научным сотрудником в одном из закрытых НИИ. Там была серьезнейшая охрана, с которой он всегда разъезжал по городу, и не раз пугал прежних соседей, наезжая в гости к Розумовским сразу на двух черных волгах. Еще долго потом соседи, шушукаясь недоумевали, кого это нынче забрали «Туда». Хотя и время большого страха перед госслужбами давно миновало, но генетическая память видно, загоняла всех по квартирам. Где только едва шевелящиеся занавески на окнах, выдавали естественное любопытство перепуганных граждан.

Именно дед Сергей, после случая с Олегом, выбил им эту квартиру в элитной высотке, и ненавязчиво так стал продвигать отца. Который будучи человеком гордым и независимым, всегда стремился отвергнуть любую помощь тестя.

Но после той злополучной ночи, он многое переосмыслил. Когда, именно благодаря настойчивому вмешательству Сергея Семеновича, и благодаря его обширным связям, врачи бегали как наскипидаренные, а бедного Олежку взял под свой контроль сам министр здравоохранения. Тогда отец, привезший своего малыша искалеченного какими-то извергами, увидел с какой ленцой и обычным врачебным равнодушием, нехотя отвечая на вопросы, да и вообще, нагло обходя стороной, сходивших сума родителей, работнички в белых халатах, вдруг как по мановению волшебной палочки забегали, засуетились, когда во дворе скрипнув тормозами, остановились две черные волги. После чего, Олежку перевели в первую городскую, в какое-то закрытое отделение для особых лиц. И там, под присмотром совершенно другого, обходительного и предупредительно-вежливого персонала, он и выздоравливал до конца. После такой, явной демонстрации его бессилия, расшевелить обычных врачей, дабы те выполняли более активно свой профессиональный долг, отец Ольги, сильно призадумался. И взяв с собой только дочь, нагрянул к тестю домой. И вот, извечные недруги, которых ничто не могло примирить до этого, и которые виделись-то друг с другом раз в году, обнявшись на пороге, к неимоверному удивлению тещи — Нины Захаровны, засев в кабинете Сергея Семеновича, проговорили там до самого утра.

Дело в том, что после свадьбы, несмотря на все старания супруги, зять с тестем так и не сошлись. Видно на каком-то подсознательном уровне, почувствовавшие друг в друге сильнейших лидеров, не могли смириться с наличием второго такого в семье. Однако, после той злополучной ночи, решивший все же переступить через свою гордость Артем, искренне поблагодарил тестя за помощь. В ту ночь, сильно побитые горем мужики, видевшие, как на их руках умирает их любимый Олежка, забыв все распри, распив бутылку Армянского на двоих, стали вдруг настоящими друзьями.

И вот, постепенно в их семью пришли мир и согласие. А Олег, был взят под крыло другом деда, и по совместительству начальником охраны их ящика. Узнав о том, что произошло с внуком его Сереги, этот, знаменитый в узких кругах человек, пообещал сделать так, что больше ни одна мразь не сможет обидеть его и всех кто будет с ним рядом.

С тех пор, Олег почти каждый день посещал тренировки в закрытом спортзале, для персонала их отдела. Там, по словам отца, главным инструктором был один старичок из Вьетнама. Его привез однажды, после известной заварушки, сам начальник службы безопасности, тогда еще молодой летеха, и поручил ему воспитание подрастающей молодежи. Уж по какой системе он занимался с ними неизвестно, Олег об этом никогда не говорил, но с тех пор действительно, никто просто так не решался приставать к новенькому, и в школе, и во дворе их элитного дома. Он стал здесь героем всех девичьих сердец, всегда оказываясь в нужное время в нужном месте. Не раз он вытаскивал из беды мальков, попавших по глупости или незнанию, в лапы безжалостных старшаков, коим частенько доставалось на орехи от этого невысокого, но крепенького пацана, что легко валил с ног, одним ударом даже самых здоровых и сильных на вид пэтэушников. Эти товарищи, частенько забредали в поисках сигаретки и легких денежек, отнятых у желторотых первоклашек, на территорию его школы.

Сколько раз его пытались побить (по честному), впятером, а то и вдесятером на одного, да только редко кто из этих смельчаков, мог после самостоятельно дойти до дому. И как потом его не пытались очернить в глазах общественности, находились те, кто не страшась возмездия, рассказывали все как было. И Олега, в очередной раз ставшего героем дня, с почестями отпускали. Даже Ольга, которую по возрасту, естественно, провожали домой ребята гораздо старше ее Олежки, не раз видела, как наглые и порой совершенно беспардонные поначалу, ухажеры, после короткого разговора с братом, который всегда был где-то поблизости, становились сама вежливость и предупредительность, либо вообще с тех пор обходили ее десятыми дорогами.

Вот с каким необычным парнем, свели меня обстоятельства в моем, таком обычном городе.

Мне, простому малолетке, привыкшему наблюдать все описанное выше только в кино, вся эта история показалась чем-то запредельным. Не раз и не два, лежа дома с холодным компрессом на очередном синяке, я мечтал, как вот так же стану сильным и непобедимым. И что никогда больше эта дворовая гопота, не посмеет обижать кого хочет. Виделись мне романтические картины; как Алекс-победитель, гроза всей шпаны, спасает некую красавицу, а чаще всего свою Юльку, от нападения страшных черных кожанов, что водились у нас за городом, и которые носились на своих байках по ночным улицам, распугивая запоздалых прохожих ревом форсированных движков. Виделось мне, как раскидав окруживших мою принцессу огромных шкафоподобных монстров, я под музыку из любимого Шерлока Холмса, веду спасенную прямо во дворец к королю. В общем, все как обычно. Стандартные сопливые грезы обиженного малолетки. Да вот только я и не подозревал, что где-то совсем рядом, в соседней с нами школе, учится парень, для которого такие мечты, давно уже не глупые бесплодные фантазии, а прочно устоявшийся быт. И который, еще вчера, запросто накостылял самым крутым паханам нашего двора.

Рассказ Ольги, очень сильно повлиял на меня.

Оставшись один, я так задумался об услышанном, что не обратил внимания, как вернувшийся с покупками Олег, войдя в комнату, и увидев меня стеклянно уставившегося в противоположную стену, не стал окликать, а тихо притворив дверь, вышел. Не знаю, сколько я так просидел, но когда очнулся, в комнате никого не было, а из гостиной доносилась какая-то грустная мелодия. Выйдя на звук, я обнаружил скучающего Олега. Он сидел за отцовским инструментом, тихо перебирая клавиши.

— Привет. Ну что. Проснулся? — встретил он меня насмешливо.

— А я и не спал вовсе. Мы с Олей ждали тебя! — попытался я оправдаться, — Ты чего так долго?

— Да вот, не оказалось всего нужного в нашем гастрономе. Пришлось переться через весь город в другой. Ты уж извини. Сам не думал, что так получится! — и приглашающе указал мне на соседний стул: — Садись, Рассказывай! Как ты дошел до жизни такой!

С того самого разговора, в котором я поведал обо всем что стало причиной моего опального положения среди нашей дворовой шпаны, и начались эти почти ежедневные посиделки. Я с детства росший в семье, где интеллект применялся по назначению, где всегда меня учили; любить книги, учили; уметь думать, и самостоятельно принимать решения, всегда с уважением относился к ребятам с высоким коэффициентом мыслительных способностей, но Олег стал для меня настоящим открытием. Выслушав мой сбивчивый рассказ, этот парень, поведя плечами: мол «ничего нового нет под солнцем», спросил:

— Слушай Ал. Как ты относишься к востоку? То есть К различным единоборствам?

— Вопрос конечно, был задан явно по теме, и словно подтверждая это, Он добавил: — Я видел вчера, как ты справился с теми двумя. Выглядело это довольно неплохо. Тебе кто-то показывал такие приемы?

— Нет. Видишь ли… — и я коротко объяснил ему, что уже некоторое время пробую заниматься по книге. На что удивленный Олег, поинтересовался, где я достал такую литературу, и как эта книга называется. Услышав название, он жестом позвав следовать за собой, направился к себе в комнату. Там немного порывшись на полках, извлек на свет, точно такой же, как и у меня «Шаолиня». Я уже ничему не удивляясь, кивнул ему, мол, Да, она самая, и тут же, был обескуражен его разгромными комментариями, которые не оставляли от различных изложенных в ней фактов камня на камне.

— В общем, что касается некоторых гимнастических комплексов и отдельных упражнений, а так же элементов рукопашного стиля Шаолиня, профессор Дженкинс, оказался осведомлен довольно точно. Только вот верить его россказням о всяких там летающих монахах, я думаю, не стоит! — завершил он разгромный разбор данного фолианта. — Если хочешь, я познакомлю тебя кое-с кем в моем зале? Думаю, дед будет не против.

А спустя несколько дней, несмотря на всевозможные трудности, он привел меня в закрытый комплекс для личного состава местного охранного отдела.

Когда я впервые переступил порог этого закрытого спортзала, меня здорово так потряхивало. Я увидел стоящие под стеной манекены, хорошо знакомый по картинкам макивар, и Олег, понявший по глазам, что мне хочется все это рассмотреть поближе, кивнул:

— Не боись, Ал! Пока учителя нет в зале, ты можешь хоть на голове ходить. Так что смотри, щупай, и вообще будь проще.

Надо сказать, для того, чтобы попасть сюда, мне пришлось приложить довольно много усилий. Чего только стоило уговорить отца, который ни в какую не хотел позволять мне заниматься в закрытых залах. Он-де, прекрасно наслышан, что попав однажды в данное заведение, уже нельзя было так просто его оставить. И что такое-обучение совершенно не по карману нашей семье, И что мама будет переживать и прочее тому подобное. Но узнавший о проблеме Олег, заглянув как-то к нам на ужин, уговорил-таки родителей. Объяснив, что финансовый вопрос уже решен, что денег с меня брать не будут. А так же пообещав им лично приглядывать за мной. Довольно непростой была и процедура медицинского освидетельствования. Меня целых два дня кряду, мучили какие-то пожилые эскулапы в белых халатах. Они-то заставляли раздеться догола, то надевали на меня какие-то непонятные штуковины с торчащими во все стороны проводами. Эти дяденьки и тетеньки, снова и снова заставляли меня приседать, махать руками и прыгать, после чего измеряли давление, пульс и еще чего-то там. К третьему дню, успев уже десять раз пожалеть, что связался с этой конторой, Явившись в кабинет главного врача, я услышал наконец-таки вердикт. Выяснилось следующее; мой организм совершенно здоров, и меня хоть сейчас можно отправлять в космос. Но если я хочу заниматься в их зале, мне нужно немного набрать в весе. И посоветовав несколько способов как слегка поправиться, усатый пожилой дядька, дал-таки мне добро на занятия.

Вспоминая гораздо позже те дни, я удивлялся, откуда во мне было столько упрямства и необъяснимой, какой-то патологической тяги к занятиям. Как выяснилось позже, первые месяцы в системе отбора, идет так называемая выбраковка. Когда новичков прогоняют через все круги ада. И когда лишь тот, кто выдержал все неимоверные нагрузки, и оставался так же решительно настроен, представал пред светлые очи наставника. И только потом, я понял суть удивленных взглядов изредка бросаемых на меня Олегом. Он, видя мое такое-упорство, даже не замечающего, что его пытаются сломать через колено пацана, пробовал видно вспомнить, не уж то и с ним так серьезно обошлись когда-то при поступлении сюда. И вот, спустя какое-то время, я был представлен учителю.

Нужно сказать, что первое наше знакомство, произвело на меня странное, необъяснимо-гнетущее впечатление. Старичок, которому меня представил Григорий, наш первый инструктор, оказался невысоким, чуть сутулым худым вьетнамцем. На первый взгляд, в сравнении с киношными сенсеями, он проигрывал по всем статьям. Сморщенное личико, редкая седая бородка, слегка затуманенный взгляд, короче, когда я поздоровался с ним, в первый момент у меня возникла мысль; что меня просто разыгрывают. Только вот буквально через какие-то десять минут, я осознал насколько внешность, и первое впечатление бывают обманчивы. Старик, которого кстати, звали Хо-Вань, поглядев на меня задумчиво несколько минут, спросил только, чуть пришепетывая:

— Ну как? Хошеш покажать кто ты ешть?

Я в недоумении обернувшись на Григория, хотел было спросить что за…? Но тот, молча снял со стенда здоровенный бамбуковый шест, вручил его мне.

— Мальщик. Не бойшя, шделай дедушке больно! — сказал мне старичок, и повернувшись, направился к татами.

Если дедушка Хо думал что я буду стесняться, или долго колебаться, то он сильно ошибался. Как только мы встали в центр круга, я ничтоже сумняшись, взяв тяжеленную дубину за один конец, молодецким ударом обрушил ее на голову своему наставнику. Однако, когда я уже было подумал, что старику кранты, и тяжеленная палка размозжит ему череп, он исчез. По инерции грохнув шестом о мат, я в обалдении оглянулся в поисках старика, но его нигде не было. Так я очумело вертелся в попытке разобраться, как это он меня дурачит, пока за спиной не раздался тихий шорох, а в следующий миг я уже валялся на полу, а надо мной, опираясь на мой шест, стоял учитель.

— Хорошо. Быштрый мальчик. Будеш штаратьшя?

— Да! — коротко ответил я, поднимаясь на ноги.

И действительно старался.

Мне подробно было объяснено, что заниматься я буду по системе Вьет-во-дао. Признаться никогда раньше о таком единоборстве не слышал. Но оказалось, что этот вид боевых исскуств, очень развит во Вьетнаме. И что создан он был с целью противодействия Американцам, которые тысячами засылали туда в шестидесятые, отлично вооруженных и обученных пехотинцев. Представить себе как мелкие в большинстве своем Вьетнамцы, нападали на здоровенных морпехов, запакованных в броники, и увешанных с ног до головы различным смертоубийственным железом, было непросто. Но впоследствии я понял, как эти ребята играючи расправлялись с тяжелыми и грозными Американскими солдатами. Дело было в великолепной, просто исключительной гибкости и скорости. За счет чего, противник не успев даже осознать, что атакован, вмиг лишался оружия, подвижности, а если нужно и сознания. То, что мне показывал наставник, было настолько непривычно, и так сильно отличалось от всей той книжной ерунды, которой я забивал себе голову, что поначалу я просто терялся, не зная верить всему виденному, или просто развернувшись направиться подальше от этого сумасшедшего дома. Но Олег, (спасибо ему за это огромное), видя мое такое сложное состояние, после одной из тренировок, пригласив в очередной раз меня к себе на ужин, за чашкой вечернего чая попросил выслушать его не перебивая:

— Ал, я догадываюсь, что все увиденное тобой в зале. А так же все эти новые приемы и техники, слегка обескураживают. Но это поверь, только поначалу. Мне тоже казалось первое время, что я занимаюсь чем-то неправильным. И что восточные единоборства должны как минимум быть эффектными внешне, и благородными по содержанию. Но посмотрев несколько закрытых турниров, я понял, что сенсею у нас пока нет равных. Сюда приезжают оперативники из Москвы и Ленинграда, для того что бы пройти школу у такого мастера, а ты уже который день нос воротишь, и глядишь как волчонок. Прости если прямо. Но попасть в наш зал ох как непросто. А потеряв такую возможность сейчас, поверь, ты будешь сильно сожалеть потом. Так что брось свой юношеский максимализм, и доверься Дяде Ване. Он вчера весь вечер смотрел в твою сторону. Нравишься ты ему. Вот и не обижай старика своим скепсисом. Он ведь тебе уже не раз доказал, что мнимое благородство, и внешняя эффектность в настоящем бою неуместны. А что касается всяких там морально-этических моментов, то пока тебе об этом рано думать. Главное сейчас держать темп, а философию освоишь позже. Поверь, она никуда не денется. Но хочу предупредить тебя сразу, со всей той киношной чепухой, что мы привыкли видеть с тобой раньше, она не имеет ничего общего.

Мы еще долго тогда сидели с ним, рассуждая на темы; каким должно быть искусство воина, и чем карате, кун-фу и прочие единоборства отличаются от того что нам преподает старик.

После этого разговора, я многое заглушил в себе, а что-то даже и переосмыслил, расставив некоторые таблички приоритетов по-новому. Так я перестал болезненно воспринимать то, что приходилось разучивать на занятиях. А приемы там встречались, весьма неоднозначные. Так что мне порой всерьез приходилось давить в себе того белого рыцаря, который с какого-то времени стал просто невыносимым занудой. Твердя мне, что «такими приемчиками, пользуется гопота на зоне, а нам мол, благородным не престало». Только вот, когда я однажды, случайно явившись на занятия на час раньше обычного, (отец тогда забыл завести часы), через полу прикрытые двери проследил настоящий спарринг, многое само собой встало на свои места. Надо сказать именно тот день, стал для меня переломным в борьбе с моей совестью, поскольку бой, иначе не назовешь, между Сенсеем дядей Ваней, как мы ласково называли его, и двумя амбалами, которых я пару раз видел в раздевалке, произвел на меня такое впечатление, что я надолго впал в серьезную задумчивость.

В зал, по правилам во время занятий старших групп входить строго воспрещалось, но случайно или нет, большая двустворчатая дверь, была кем-то оставлена приоткрытой, и мне было все отлично видно.

Два огромных мужика, в белых кимоно, вышли на середину. У каждого были длинные шесты, казавшиеся в их лапах жалкими спичками. Вначале я подумал; что они будут драться друг с другом. Но в круг вышел учитель, и после поклонов, в течение нескольких секунд уложил обоих. Причем, те даже не успели, толком взмахнуть своими шестами, как они уже оказались в руках дяди Вани. Я глядел во все глаза, но так и не понял, каким образом эти два шкафа оказались на татами. Видно и поверженные сами не поняли этого, поскольку поднимаясь на ноги, они недоумевающе переглянулись. А старик Хо, только коротко поклонившись, вернул Им шесты. И тогда уже эти громилы, стали рубиться друг с другом. Но их бой кроме зрелищности, общего шума и треска, на меня впечатление не произвел. А когда я поделился увиденным с Олегом, тот лишь едва пожав плечами, сказал:

— Ал, это семечки. Ты не видел его в настоящем деле. Вот будешь постарше, съездим на соревнования в Москву. Там и увидишь.

Нужно ли говорить, что после всего этого, я очень сильно изменился. Благодаря советам усатого Айболита, я здорово набрал в весе. И спустя уже полгода, из субтильного подростка, превратился в довольно крепкого на вид, стройного парня, с прямым взглядом и вечной полуулыбкой на губах.

А тем временем, пришла пора возвращаться к учебе в школе. Первые занятия в зале пролетели быстро. Как-то неожиданно, каникулы закончились, и холодным дождливым днем первого сентября, я пошел в свой седьмой класс. И конечно войдя в чисто убранный наш кабинет истории, первую кого увидел среди повзрослевших и плохо-узнаваемых одноклассников, это еще больше похорошевшую, сильно загоревшую Юльку. Которая так же искренне как показалось, обрадовалась мне.

В том году, мы с Юлькой частенько возвращались домой вместе. Они переехали в новый, совсем недавно законченный многоквартирный куб в соседнем квартале. И хотя мне приходилось делать солидный крюк, я все же провожал ее к самому подъезду.

Но увы, дальше избитой в Ералаше темы, с переноской портфеля и глупых разговоров ни о чем, дело не продвинулось. И пускай за спиной у нас частенько посмеивались, тыкая пальцем: «Тили-тили теста, жених и невеста», я все же был настолько нерешителен, что даже в кино стеснялся ее пригласить, не говоря уж о чем-то большем. Все-таки любил я Юльку как-то по-особенному. Как бы больше любуясь ею, чем желая стать ей кем-то вроде друга, или (еще чего) мужа. Поэтому со временем, я стал замечать некое охлаждение с ее стороны, но будучи еще совершенно далеким от дел амурных, и не знающий ничего абсолютно о предпочтениях слабого пола, пребывал в недоумении.

А тем временем, я стал замечать, что куда бы я ни шел, или где бы во дворе не садился, всегда где-то рядом была моя новая соседка. Катька была такой простой, и в отличие от моей Юльки, такой открытой девчонкой, что я не раз задумывался; а что такого я нашел в Юльке, кроме конечно того что она первая красавица в городе. Тогда впервые в жизни, еще плохо соображающий подросток, я почувствовал сколь непросто девчонке открыться, и сколь неоднозначной может быть реакция на это у избранника.

Я понял; что если Катька затеет (не дай бог), разговор на тему взаимоотношений, я не смогу соврать ей, и прямо скажу, что люблю другую.

Однако, шли дни и недели, а моя соседка, с неотразимой искренностью и простотой задаривала меня всякой всячиной, что привозил ей отец из загран-плаваний. Печенье, шоколадки, жевательная резинка, наклейки и т. д… Но вот однажды настал день, когда я понял; что нужно давать задний ход, или я просто уже не выгребу без последствий. Так однажды, она выйдя как всегда на балкон, где мы частенько болтали до позднего вечера, протянула мне через перила большой такой пакет. Я конечно, было заартачился, чего это вдруг мол, и т. д., но Катька просто сказала:

— Ты открой сперва.

Я, открыв этот заграничный, весь в надписях и каких-то цветастых картинках пакет, в удивлении обомлел. Там, совершенно такое же как на плакате у Олега, было ярко алое с великолепным узором, настоящее кимоно, бойцовские мокасины, и еще какая-то мелочь, о которой я даже и не мечтал.

— Ох, — вырвалось у меня, — это мне? — и глядя в довольные серые глаза, я стал искренне благодарить мою новую подругу. На что Катька, ничуть не смутившись, сказала:

— Ал, моих никого нет дома. Если хочешь, можешь померить его у меня?

И как-то непринужденно так, помогла мне перелезть на свой балкон.

Войдя, как любовник из анекдота, через балконную дверь, в квартиру к Катьке, я застыл на пороге с открытым ртом.

— Да! — не смог я сдержать восхищения, — Вот это ух ты!

Я и не предполагал, что здесь совсем рядом за стеной находится маленький рай. Может все это великолепие, что только возможно было создать в обычной трешке, старой планировки, и не могло, сравнится с Олежкиными апартаментами, но по части уюта, превосходило их во много раз. Прежде всего, мне всегда очень нравились ковры с крупным мягким ворсом, коих тут было везде по самый потолок. Так же, ненашенская мебель, была темного, какого-то шоколадного цвета, что создавало некую атмосферу уюта и расслабляющего полумрака. Здесь в гостиной, куда я попал, стоял Огромных размеров телевизор fillips, с видеомагнитофоном, и музыкальный центр Sony, который либо не работал, либо Катька не включала никогда, поскольку размер колонок предполагал такую мощность, что хваленый Лешкин Sharp, заглушавший ревом весь двор, казался сущей игрушкой. Мягкая мебель, кресла, столик из стекла с кипой каких-то цветастых журналов, большой фикус в кадке. «Красота, да и только».

— Что стоишь? Проходи. Не стесняйся! — потянула меня за руку гостеприимная хозяйка.

Я слегка шокированный, свалившимся на голову настоящим кимоно, и этим неожиданным приглашением, (кстати, вот папа с мамой будут озадаченны, куда это их сынок подевался с закрытой на ночь квартиры), осторожно, как по минному полю прошел в центр комнаты.

— У тебя здесь просто супер! — по-прежнему оглядываясь, протянул я, стоя посреди всего этого великолепия, в своих старых трениках, и папиной затасканной футболке с накинутой поверх Аляской. На улице была уже поздняя осень, и у нас на Урале это означало настоящую зиму, правда снега в этом году выпало как-то мало, но холода уже стояли приличные.

— А куда можно это? — и стянув с себя, мгновенно ставшую тяжелой и ненужной в отлично прогретой квартире куртку, я смущенный своим чисто домашним нарядом, протянул ее Катьке. Но та словно ничего не замечая, легко подхватив мою куртку, утащила ее куда-то в прихожую, и оттуда уже крикнула:

— Можешь переодеваться. Я пока чай поставлю.

Я естественно не стал артачиться, самому уже не терпелось взглянуть на подарки, быстро скинул с себя все, оставшись в одних плавках, раскрыв пакет и достав кимоно, оделся. Так же и борцовки, что пришлись как и кимоно мне впору.

— А тебе идет! — появившаяся незаметно на пороге Катька, глядела на меня каким-то новым, странным взглядом, — Ты прям как Китайский монах из фильма! Помнишь? Ну, где он сбегает из монастыря, что бы спасти ту девчонку!

А затем, взяв меня за руку, повела в родительскую спальню. Там я увидел себя в огромном в полный рост зеркале, и надо сказать был озадачен. Еще никогда я не видел себя в таком наряде, да еще и рядом с Катькой, которая сейчас была как-то особенно красива. Казалось что этот костюмчик, мне привычен как старая футболка, или заношенный до неузнаваемости свитер. Как те свои старые и привычные вещи надев, тут же забываешь об их существовании, так и сейчас, мне казалось, что это кимоно, почему-то легко растворяется в сознании, никак не напоминая о себе.

Затем мы еще долго пили чай на кухне, а когда спохватившись, я глянул на часы, оказалось что уже за полночь.

«Да, ну и скандал будет, если обнаружится, что меня нет в квартире».

— Слушай Кать! Я пойду, наверное? Там могут искать меня. — встав из-за стола, начал прощаться я. Но Катька, человек практичный и простой, играючи провела запрещенный прием.

— Ал, я вообще чего тебя позвала. Отец недавно купил новые кассеты, Брюс Ли, и еще там всякие. Я не успела посмотреть. Если хочешь, проверь или тебя не ищут, и посмотрим вместе.

«Ну кто? — спрашивается, на моем месте смог бы устоять перед таким искушением? Правильно! Никто». Вот и я не устоял.

Слазив к себе через балкон, и обнаружив крепко спящих родителей, неподозревающих, что их чадо заделалось прежде времени героем из анекдота, вернулся той же дорогой, то есть, через те же перила в соседнюю квартиру. И до самого утра почти, вместе с Катькой, смотрел на огромном экране, последние новинки видеопиратов.

Мы сидели рядышком на диване, а перед нами стоял стеклянный столик на колесиках, на котором была навалена всякая всячина из тогдашнего дефицита. Здесь были какие-то шоколадки в ярких обертках, сирийское одуряюще пахнущее печенье, в длинных как колбаса шелестящих упаковках, соленые орешки, пирожные с моим любимым кремом, и еще много чего. Так что тот вечер, точнее ночь, запомнилась мне как самый лучший киносеанс моей жизни. Катька, как и всегда, была простой и немного ироничной. За все время, что мы смотрели видео, она перекинулась со мной лишь несколькими фразами. Да и то, в основном дело было только в моей робости. Так что я и есть вначале стеснялся. Но после пары дружелюбных улыбок, (а улыбалась Катька очень мило и как-то по-доброму), я растаял. И пока мы смотрели, как Брюс спасал честь некоей леди, и как великий Чак Норис пытался завалить своего вечного конкурента в очередном крутом поединке, я не заметил, как подмел все что было на столе. Но этот факт лишь порадовал мою подругу. Она как признавалась раньше, не любила сладкого, а отец мол, словно забывая об этом, постоянно привозит целыми упаковками. В общем, когда мы прощались, я, глядя на Катьку, видя как она в смущении отводит глаза, еще раз искренне поблагодарил за подарок и все остальное, а затем, не удержался и поцеловал в щечку, слегка прижав к себе ее за худенькие плечи.

— Ты очень хорошая девчонка! — сказал я ей на прощанье, — Я всегда буду твоим лучшим другом! Если ты не против конечно?

Чего я тогда сморозил, я понял лишь позже. Но тогда, Катька как-то странно вздрогнув отстранилась, и тихо проговорила:

— Боюсь, что так оно и будет! — и развернувшись, ушла, хлопнув на прощанье балконной дверью. Я же слегка озадаченный таким поворотом, вернулся к себе. И еще долго не мог уснуть, прокручивая эпизоды из фильмов и последние Катькины слова. Однако, на следующий день, мы снова поздоровались с ней как ни в чем ни бывало. Она по-прежнему улыбалась, и болтала совершенно как и всегда. Так что, лишь к концу недели, (как жираф на третьи сутки), я понял, что же ляпнул тогда, пытаясь выразить по-ребячьи свою благодарность. Я представил себе; как признаюсь Юльке в любви, а она в ответ:

— «Ты очень хороший мальчик Алекс. Я буду твоим лучшим другом. Если ты не против конечно!»

«Балда, да и только! — ругал я себя, — обидеть девчонку? Ведь она абсолютно искренне и открыто ведет себя, а я как последний обормот, пользуюсь этим!»

Но все же как я себя не уговаривал, как не твердил, что это плохо закончится, перестать общаться с Катькой я не мог. То и дело мы виделись с ней, то во дворе, то вечером на балконе. И всякий раз я ругал себя за слабость, но ничего не мог с собой поделать. Нравилась мне Катька и все! Нет, наверное это была не любовь. Или Любовь она совсем другая, и я просто еще ничего в этом не понимаю. Только вот, я не краснел при встрече с ней, как с Юлькой. Мне не становилось дурно при случайном прикосновении. Я чувствовал себя с ней просто и легко. И она, как мне казалось тоже. Так что, к концу года мы с Катькой так сблизились, что я уже не представлял себе как смогу без нее.

9

А тем временем с Юлькой, мы все больше и больше отдалялись друг от друга. И в один из обычных вечеров, возвращаясь с тренировки, я встретил ее в парке с Борькой Длинным. Они шли, держась за руки, мило болтая о чем-то, а я, увидев эту картину, как полный идиот, раскрыв варежку, остановился посреди аллеи. И как насмешка. Как пощечина. Юлька увидев меня, только приветливо помахала рукой, и отвернувшись как ни в чем ни бывало, медленно удалилась, так же весело болтая с Борькой.

И пусть признаться, Борька Длинный был парень хоть куда, многие девчонки по нему сохли, для меня это был удар. Как я пришел домой. Как лег спать. Не помню. Да только с того времени что-то перегорело во мне. Возможно я действительно был страшно влюблен, и сам не мог разобраться в себе. Но жизнь вдруг потеряла для меня яркие краски. Все стало каким-то пресным и серым. И даже наши посиделки с Олегом, больше не радовали меня. Я выглядел так, словно был чем-то болен. Мать испугавшись, насилу потащила меня в поликлинику, думая, что я подхватил какую-то неведомую хворь. Только оказалось здоровье мое в порядке, ну а говорить с мамой на темы сердечные, я не мог. В школе, Юлька по-прежнему была приветлива со мною, и как-то даже попросила меня помочь ей с алгеброй. Но все же, я чувствовал, здесь что-то неладно. И вот, спустя недели две, мой новый друг снова затащив к себе на ужин, заставил выложить все, что так мучило меня эти дни.

Я долго не хотел рассказывать, но Олег, в свойственной ему манере, предупредил, что если я буду продолжать в том же духе, то он просто больше не будет разговаривать с манекеном.

— Сколько можно Ал? Ты прям как влюбленный поэт из какой-нибудь сопливой оперетты. Чего случилось? Может помочь чем?

И когда я таки выложил перед ним все как на духу, Олег, вопреки моим ожиданиям, не стал ерничать, или равнодушно пожимать плечами, а замолчал, надолго задумавшись. И когда я уже было, хотел спросить в чем дело, чего он так притих, мой новый друг, сходив на кухню за чайником, поведал мне о своем романе.

Глядя в потолок, и слегка откинувшись в кресле с чашкой в руках, он начал:

— Хочешь, я расскажу тебе об одном мальчике, у которого была похожая история? — и глянув коротко на меня, продолжил: — Этот мальчик, когда ему исполнилось двенадцать, приехал как-то с родителями к своей бабушке, она жила тогда в одном большом городе. И вот, когда этот мальчик вышел во двор, к нему привязались плохие парни. А мальчик тот, давно мог легко постоять за себя. Но в тот день, он решил, что не будет начинать знакомство с драки. Только видно не судьба была ему подружиться с той компанией. А когда самый крепкий из них, и видно самый главный, не дождавшись трусливого ответа на глупый вопрос, чего мол, он тут забыл у них во дворе, решил кулаками объяснить незнакомцу кто здесь хозяин, произошло событие, которое и стало началом всей этой истории. Мальчик положил всех пятерых балбесов мордой в асфальт. А некоторые из них были года на два старше его, и на голову выше. Тогда он спокойно объяснил им, что приехал в гости к бабушке, и что очень огорчен таким приемом, а затем заставил в воспитательных целях валить на все четыре стороны. Да только непросто, а на четвереньках. И хотя кое-кто пытался качать права, но порванная рубашка, кстати, заграничная и еще совсем новая, была серьезным поводом обидеться на столь негостеприимных товарищей. Так что те, проковыляв метров тридцать на карачках, вскочив, ломанулись как стадо бизонов, куда-то со двора. И все бы ничего, да вот только за этой безобразной сценой, наблюдала со своего балкона, одна очень симпатичная особа. Которая устала от этой компании, не меньше всей мелочи, что подвергалась тут настоящему террору. К девчонкам в их дворе, эти беспредельщики, относились так же с полным отсутствием уважения. Так что даже путь в школу и обратно, становился порой настоящей проблемой. Заводилой у тех ребят, оказался довольно мерзопакостный субъект, которого все звали Арни. Он занимался в очень крутом зале, где качал мускулы, подражая видно железному Арнольду. Наверное забыв, что главное совсем не в этом. Так вот. Когда мальчик возвращался в бабушкину квартиру, на лестнице его встретила эта симпатичная особа, вышедшая с мусорным ведром. Слово за слово, они познакомились. Девочке было одиннадцать, и звали ее Наташа. А когда они, недолго поболтав ни о чем, попрощались, Наташа окликнула мальчика. Олег. Спасибо тебе! За что? Спросил мальчик. За этих обезьян. Как ты их! Я просто не могла поверить! Это очень недобрые ребята. Здесь от них никому прохода нет. А ты, думаю, преподал им отличный урок вежливости.

Затем, они виделись с Наташей еще много раз. И этот мальчик, приезжал даже на электричке, что бы встретится с ней. Поскольку так получилось, что он влюбился в эту замечательную девочку. Да и Наташа была всегда очень рада его видеть. Так что порой, бабушка недоумевала. Чего это внук стал чуть не каждую неделю приезжать? И вот, через два года они решили, что обязательно будут вместе. И даже пообещали друг другу, что не станут больше дружить ни с кем. А еще через месяц, она вместе с родителями уехала заграницу. Навсегда.

Окончив свой рассказ, Олег просто подмигнул мне, и помедлив, спросил:

— Ты думаешь спустя все эти годы я забыл ее?

Я только промолчал, подумав; что прав был классик: «нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».

«Что же делают с нами эти негодные девчонки? — и тут же поправился: — Нет, Катька все-таки хорошая. Это я Балда, чего я нашел в Юльке? Ну красивая, но ведь и Катя тоже вполне симпатичная. Особенно сейчас, со своей новой прической».

И вот опять, Олег помог мне пережить очередной, резкий поворот судьбы. И я за это ему был очень благодарен. Однако еще долго после той злополучной встречи в парке, я приходил в себя. Впоследствии я узнал, что они давно уже общаются. И оказалось, что у них все серьезно. И ничего странного в этом нет. Борька был наверное, самым солидным и достойным внимания парнем в школе. Да и родители у него были очень состоятельные. Кем они работали, я не знал, но вот Борька, который был старше меня года на два, всегда ходил в отличном сером с искрой костюме, а так же, в дорогущих лаковых штиблетах. В купе с всегда прилизанной челкой, и приятным, даже где-то благородным лицом, он был просто неотразим, и производил на наших девчонок решительно чарующее воздействие. Так что неудивительно, что и моя, нет, теперь уже не моя Юлька, влюбилась в него по уши.

«А я простофиля, и не понял ничего! Ну да ладно, — решил я, — нет, так нет! И не стоит изводить себя, и близких. Чего стоят лишь одни мамины нервы!»

Так что, хоть и со скрипом, но постепенно жизнь стала налаживаться. А через год, я совсем избавился от своих непонятных чувств к Юльке. Меня уже не умиляли ее прелести. И даже когда она, на уроке истории порой шептала мне в ушко; что Хомяк, (наш учитель), обязательно вызовет ее сейчас, а она не готова, или еще чего-то подобное, мое сердце уже не замирало от удовольствия, и меня уже не бросало в жар от случайного прикосновения ее губ. В общем, сам не знаю почему, но постепенно я даже стал чувствовать к Юльке некую антипатию. Мне стало казаться, что она намеренно заигрывает со мною, дабы пощекотать нервишки. Но как оказалось впоследствии, я глубоко заблуждался.

А пока все шло своим чередом. Тренировки, занятия в музыкалке, новые друзья, парни и девчонки из компании Олега, кстати, очень хорошие — такие ребята. Мы не раз выезжали с ними загород. У кого-то из них была там шикарная дача, где мы, бывало, оставались на три-четыре дня. С выездами в лес, на природу. С шашлыками, костром, с палатками, неизменной гитарой и веселыми песнями у костра. И вот, как-то однажды, приглашая меня к себе на праздник, мой теперь уже лучший друг, объявил, что хотел бы непременно видеть меня с Катей. С которой я познакомил его совсем недавно, и о которой он очень положительно отозвался.

— «Хорошая девчонка. Сразу видно настоящая!»

Катьку долго не хотели отпускать родители, особенно Алла Петровна, мама Кати. Да и отец ее, Здоровенный такой дядька, капитан дальнего плавания, назвавшийся дядей Витей, тоже видно, не горел желанием отпускать единственную дочь, с хоть и нормальным вроде, соседским пацаном, непонятно куда загород. Но пообещав до темноты вернуться и быть паиньками, мы наконец, уговорили-таки их.

Тот день мне хорошо запомнился. Мы долго ехали на желтом Пазике, куда-то по ужасно тряской грунтовке. Потом, так же долго петляли по лесным просекам. И наконец, остановились на огромной поляне, где росли великолепные луговые ромашки, васильки и еще какие-то невиданные мною ранее цветы. Вывалившись гомонящей толпой из автобуса, мы тут же разбрелись по лесу.

Сработал инстинкт горожанина, вечно зажатого в своих бетонных коробках, и неожиданно оказавшегося на практически необитаемой территории. Каждый норовил найти уголок, где еще не ступала нога человека. Каждый хотел отыскать здесь свой кусочек рая. А красота тут была неимоверная. и воздух, после наших заводских дымов, казалось, пьянит как хорошая кружка пива. Решив не отставать от прочих, мы с Катей, тоже ломанулись напрямик через чащу, в поисках чего-то неведомого. А, не пройдя и ста шагов, наткнулись на еще одну полянку, совсем маленькую, но столь же красивую и живописную. Я, долго не раздумывая, нарвал охапку цветов, и тут же подарил довольно объемистый букет, опешившей от неожиданности Катьке.

К тому времени, надо сказать, я уже не сомневался в том, что Катька мне нравиться непросто как друг, а как девчонка. И чем дальше я узнавал ее, тем больше она нравилась мне. Со временем я понял, что этот милый человечек, стал для меня по-настоящему дорог. Но все же, до этого дня, я никогда не заводил разговора о нас, и о наших с ней отношениях. Как мне показалось, Катька уже давно смирилась с ролью моей боевой подруги, и видно не думала, что я все это время, просто не решался сказать ей о самом главном. Поэтому, когда я, подойдя с букетом, (смущаясь и краснея), остановился, Катька, в своей любимой манере спросила:

— Что. Кого-то уже присмотрел в автобусе? — и улыбнувшись, поправила волосы, которые за лето отросли у нее чуть не до пояса, и которые она очень редко заплетала в косу. Она глядела на меня весело, открыто и по-доброму, и когда я вручил ей цветы со словами:

— Катя. Я тебя люблю!

На ее лице, в один миг промелькнула целая гамма чувств. Было видно, что она никак не ожидала такого поворота. Но все же, быстро справилась с растерянностью. Сильно покраснев, осторожно, (словно не веря в происходящее), Катька взяла у меня с рук увесистый букет, и прошептала едва слышно:

— Я тоже.

После чего, я второй раз в жизни неловко поцеловал ее, но теперь уже в губы.

Мне казалось, что в тот момент на небесах заиграла музыка, и застывший в удивлении лес, ставший невольным свидетелем рождения нового счастья, тоже радуется и ликует, глядя на нас с Катькой еще долго целующихся посреди чудесной поляны, в окружении вековых сосен, белоснежных берез, и огромных лиственниц.

Когда мы наконец, вышли к главной стоянке, мою Катьку было трудно узнать. Из простой на первый взгляд, обычной девчонки, она превратилась в настоящую красавицу. С горящими глазами, широкой белозубой улыбкой, и легкой походкой лесной феи. Не зря говорят: «Женщина прекрасна, когда ее любят». И это стало в Катином случае настолько очевидно, что увидевший нас выходящими из леса Олег, многозначительно переглянувшись с Ольгой, лишь незаметно кивнул мне. «Понимаю. Давно пора».

В тот день, я сам не ожидая от себя, взял музыкальное сопровождение этого праздника в свои руки. И выдавал такое, что большинство из ребят, словно приклеенные сидели у костра, слушая мой концерт. Я не раз ловил на себе все понимающий взгляд Олега, и видел что некоторые, довольно симпатичные девчонки из новеньких, очень откровенно строят мне глазки. Но сегодня у меня был особенный день, и все свои песни из репертуара модного тогда; Цоя, Аквариума, Браво, Машины, и еще многих других, я посвящал лишь Катьке. Которая весь тот день, не выпускала из рук подаренный мной букет. И которая удивленно глядела на меня большими серыми глазами, где зависимо от песни, плескались то радость, то грусть и печаль. Я знал, что она любит меня по-настоящему, и я так же сильно любил ее. А когда наконец, именинник Олег отобрал у меня гитару со словами:

— «Ал, мне скоро ничего не останется. Ты уже почти все спел».

Я, взяв свою порцию чуть подстывшего шашлыка, заботливо отложенного для меня Катькой, под заинтересованные взгляды некоторых девчонок, присел рядом с ней.

Мы еще раз, перед самим отъездом, заглянули на ту маленькую полянку, где Катька крепко взяв меня за руку, сказала:

— Саша. Я не знала, что ты так здорово поешь. Мне очень понравилось. Да и ни мне одной. Я видела, как на тебя смотрели эти девчонки.

Но я, нежно обняв ее, произнес:

— Милая моя. Мне нужна только ты. Я очень хочу, чтобы мы всегда были вместе.

С того дня, в наших с Катькой отношениях, наступила золотая пора. Мы часто проводили время вдвоем. И хотя нам какое-то время еще было нужно ждать до совершеннолетия, мы не сомневались, что будем вместе всегда, и что никакая сила не сможет нас разлучить. Мы часто бывали в кино, сидели в кафешках, гуляли в нашем парке. А когда Катькиных родителей не было дома, до утра засиживались перед телевизором, просматривая очередной азиатский боевик, или какой-нибудь западный ужастик. Нужно сказать, что ни о чем (Таком), мы с ней и не думали. В те дни, пропаганда свободного секса, еще не запачкала умы подростков. Так что самое большее, что мы могли позволить себе; это держаться за руки, да еще неумело целоваться где-нибудь в парке в темном закутке. Мы были счастливы, если так можно сказать о двух подростках, ничего толком не смыслящих в отношениях, но словно прожив уже долгую совместную жизнь, легко, с полуслова понимающих друг друга.

Катя была очень неглупой девчонкой. И поскольку она училась в нашей школе, я отлично был осведомлен об ее успехах на образовательном поприще. Да и в обычном бытовом смысле, она могла дать фору большинству девушек из старшего круга. К примеру, Ольга, (сестра Олега), как-то на одной из посиделок сказала мне так, между прочим, что мол; Катя человек особенный, и я должен присмотреться к ней. По ее словам, среди ее знакомых она не встречала такой умной и хорошей девушки. И что она может стать настоящим верным спутником в жизни. Мне тогда едва исполнилось шестнадцать, и о женитьбе думать было еще рановато, однако слова Олежкиной сестры затронули меня.

К тому времени, Ольга уже успела выскочить замуж, за хорошего, как мне казалось, очень доброго парня по имени Геннадий. Гена был студентом, и после свадьбы, (на которой я, кстати, тоже побывал), они жили у Ольгиных родителей. И как я понял из слов Олега, новоиспеченный муж сестры, был душкой. Высокий, темноволосый, чуть сутулящийся Гена, действительно производил впечатление ботаника. Но этот малый, был вовсе не так уж прост. Он отлично разбирался в восточных философских школах, и неплохо как оказалось, владел самбо. Я, правда, ни разу не видел его в деле, однако Олег рассказывал, что он довольно серьезный противник.

Мы часто собирались компанией у них дома. И за ужином, а то и просто за чашкой чая, обсуждали различные темы. Особенно часто у нас, заходил разговор о религии. Это в то время было настоящим открытием, для большинства бывших безбожников и атеистов, промытых красной пропагандой, и закормленных Дарвином по самые гланды. Так вот. Гена, считал что все мировые религии, а особенно христианство, заслуживают серьезнейшего внимания. Нужно сказать, что в то время богема, и прочая интеллигенция, сплошь становилась религиозной, а если точнее суеверной. Сплошь и рядом появлялись какие-то оккультные общества, тайные почитатели памятника Маяковского. Поклонники заклятого бордюра, где по странному стечению обстоятельств погибло уже семь пешеходов, и еще много чего. Однако, Ольгин супруг не походил на страстных последователей Кашпировского и Чумака. Он был обладателем аналитического склада ума. В нем была та самая здравость и логика, адекватность, как называл это Олег, которая превращала беседу с этим человеком в настоящую школу жизни. Я всегда узнавал для себя много нового. И со временем стал относится к этому долговязому парню с большим пиететом. Вспоминается как в один из долгих зимних вечеров, за чашечкой чая, он вдребезги разбил теорию эволюции, и все прочие теории случайного возникновения вселенной. Он был так убедителен, что пожалуй, даже наш, самый ярый атеист Горька Пронин, по прозвищу секретарь, не смог бы ничего противопоставить мощнейшим логическим построениям Геннадия.

Мне особенно запомнился банальный пример, который он привел нам, как наглядный образ. Сходив на кухню, он принес оттуда большую картонную коробку из-под печенья, и открыв ее, показал нам содержимое. Там, к нашему удивлению, оказалась обычная мясорубка. Но вскоре наше недоумение, быстро сменилось задумчивостью. Поскольку Гена, разобрав мясорубку на детали, поочередно, словно фокусник, плавно опустил их на дно коробки, а затем, аккуратно закрыв, предложил мне как самому юному из присутствующих, немного потрясти ее. Взяв послушно из рук нашего фокусника это квази-банальное вместилище, ставшее вдруг объектом научных изысканий, я довольно бодро так, стал его потряхивать. Бедная мясорубка, не ожидавшая, что над ней станут так жестоко экспериментировать, жалобно звякала в картонной утробе. А когда мне надоел этот звон, я остановившись спросил:

— И до каких пор мне ее трясти?

На что Геннадий, серьезно глядя мне в глаза, ответил:

— Пока она не соберется!

И тут я все понял. Так, в наглядных образах, выглядит теория случайного происхождения вселенной.

Сев озадаченный донельзя на место, я заметил, что сей эксперимент, затронул не только меня, но и всех собравшихся. А Олег, словно продолжая какую-то свою мысль, произнес задумчиво.

— А откуда же сами части взялись? Ну предположим, все совпало, и шанс, который один на миллиард наверное, выпал, и она соберется. Но откуда сами части?

Все мы долго еще молчали, переваривая это новое видение вопроса происхождения всего сущего. А когда прокашлявшись, Геннадий решил было прервать затянувшуюся паузу, Сидевшая рядом с ним Ольга неожиданно расплакалась.

И только спустя время, После нежных объятий дорогого супруга, она сквозь всхлипывания проговорила:

— Это Жестоко! Это ужасно жестоко! Сколько лет они врали нам!

Но Геннадий, старательно пытавшийся все это время утешить свою супругу, осторожно поправил ее:

— Нет. Не врали. А намеренно вводили в заблуждение. Ведь большинство из наших партийных лидеров, тайно крестили своих детей по христианскому обряду. А нам разрешалось верить лишь в то; что Ленин жив. Что народ и партия едины. Что коммунизм уже стучится в дверь. И в прочие их бредни.

В общем, этот, и еще многие подобные вечера, были для меня настоящей радостью. Нередко я бывал на них вместе с Катькой, которая неожиданно легко подружилась с Олей. Та хоть и было намного старше, но все же, видно, чем-то моя Катя зацепила ее.

Что же касается последствий всех этих посиделок, то первое что я поставил себе целью сделать, это прочитать всю библию. Нет, можно было конечно начать с Корана, или (там) Трех корзин, однако, как я прекрасно знал, меня в детстве, по настоянию маминых родителей, крестили в церкви. Так что некий приоритет был заложен еще тогда. Да и если вспомнить о чем говорил наш энциклопедист — Геннадий, библия пожалуй, одна из самых важных книг человечества.

Поэтому, когда в один из дней мне попался лоток книжного торговца, я не раздумывая отдал последние рубли, и приобрел полную библию в синодальном переводе, в черном таком классическом переплете. И за год, прочел ее от корки-до корки.

Так же, примерно в то время, у меня появилось еще одно новое увлечение. А увлекся я, и довольно серьезно, Олежкиным синтезатором.

Когда-то впервые увидев подобный инструмент в нашем ДК, я подумал, что это вещь очень дорогая и сложная. Потому, позволить купить себе ее могут только госучреждения, или люди очень-очень состоятельные. Но оказалось, компании выпускающие такую продукцию, учитывали разность покупательского потенциала, поэтому модели выпускались разные, в том числе и совсем недорогие. Олегу их Yamaha привез из Берлина, по просьбе матери, ее брат, который частенько по работе ездил заграницу. Этот инструмент, оказался профессиональной моделью, но с слегка ограниченными возможностями. Как объяснил мне Олег, для полноценной работы, его конечно не хватит, для чего-то подобного нужно выложить раз в десять больше, но для нашего города этот инструмент уже считался величайшей роскошью. А когда мой друг впервые подключил его к стоящим тут же (Динакордам), и наиграл популярного тогда у нас (Дасена), и еще несколько инструментальных вещей, я просто влюбился в этот японский чудо-агрегат. Хотя и поначалу разобраться с техникой игры на нем, мне было непросто, я все же, благодаря своему упрямству, и незаурядному терпению Олега, вскоре стал довольно уверенно исполнять свои любимые мелодии. Я ловил на себе удивленный взгляд Ольги, которая частенько присутствовала на наших занятиях, и однажды она не выдержав, сказала:

— Алекс, Ты очень способный мальчик! Наш Олежка почти год занимается, а ты уже играешь лучше чем он.

Я конечно, засмущавшись, стал лепетать что-то типа:

— Я давно мечтал. И прочее в таком духе, но Олег, просто и без лишних экивоков прервал меня.

— Да ладно, не прибедняйся Ал! Что есть, то есть. У тебя получается все, как будто ты играешь уже не один год.

И прозвучало это так просто, без какой-либо зависти, что я еще больше стал уважать этого парня.

Такому моему увлечению, сильно поспособствовало то, что в нашем школьном ансамбле, по протекции одного из богатеньких родителей, провели техническое переоснащение.

Я, по привычке заглянув как-то после занятий к Ивану Петровичу, нашему учителю музыки, и по совместительству руководителю самодеятельности, по-настоящему обалдел при виде здоровенных цветастых коробок, среди которых узнал логотип Yamaha, Roland и еще каких-то музыкальных брендов. Оказалось, что теперь у ансамбля будет самая современная аппаратура. И что теперь уж-то мы зазвучим.

С того дня, я стал посещать наш кружок с примерной пунктуальностью. Раньше я бывал там раз от разу, И дело было в том, что я откровенно устал от Ласкового Мая, и наших вечно лажающих, горе музыкантов, которые могли даже самого непритязательного слушателя довести до нервного срыва. Когда наши вокалистки, если конечно так можно назвать двух далеко не самых первых учениц музыкалки, гасили в зародыше любой энтузиазм своим жизнерадостным блеяньем, когда даже наш, очень терпеливый Петрович, начинал при этом гримасничать так, словно съел горчицы пополам с хреном, и запил это все касторкой. Я, считавший себя воспитанным юношей, глядя на все это, не мог сдержать эмоций. И что бы ни нахамить там никому из-за такого культурного мазохизма, после которого у кого угодно могла обостриться язва, сославшись на дела или головную боль, просто уходил.

Но теперь, с такой аппаратурой, перспективы были. И с того дня, я стал самым прилежным участником школьного ансамбля. Конечно, я выбрал главным инструментом, абсолютно новенький синтезатор Yamaha. Как ни пытался наш Петрович пересадить меня на гитару, упирая на то, что я мол, лучший гитарист в школе, клавиши стали для меня чем-то по-настоящему важным.

Позднее мы не раз выступали на школьных вечерах, что мне всегда очень нравилось. Я по-мальчишески еще самоутверждаясь, ощущал себя настоящей звездой. Хотя, конечно нашему коллективу далеко было даже до самых заурядных групп эстрады, однако авторитет мой в классе, с того времени вырос до неимоверной высоты. Особенно этому поспособствовала история с нашим Колькой Серебрянниковым.

А случилось это, одним предновогодним вечером, когда мы с Катькой, решив немного прогуляться по вечернему городу, хорошо одевшись, вышли во двор. На Катьке была ее белая шубка и такая же белая песцовая шапка. В тихо кружащем снегопаде, с запутавшимися в длинных черных ресницах снежинками, моя милая, за последнее время итак сильно похорошевшая Катя, казалась мне тогда какой-то неземной феей.

Мы долго бродили по заснеженным улицам, иногда впадая в детство, то кидая друг в друга снежками, то гоняясь друг за дружкой по свежевыпавшему снегу. Вечер выдался прекрасный, мы болтали о разном, шутили, смеялись, и даже несколько раз поцеловались в одном из подъездов, куда забежали на минутку погреться. И вот, проходя мимо нашего видеосалона, который к тому времени работал чуть не круглые сутки, мы решили зайти на вечерний сеанс. И хотя фильм уже начался, мы тихонько пробравшись на самый последний ряд для влюбленных, сели в удобные мягкие кресла. Я взял Катины ледяные пальчики в свои руки и стал нежно согревать дыханием, а когда она наконец, отогрелась, я все же обратил внимание на экран. Фильм был новый и довольно интересный, так что я просидел до конца сеанса, не выпуская из руки Катькину горячую ладошку.

Мне казалось тогда, что вот оно счастье. И что нет ничего прекрасней, чем вот так сидеть в теплом уютном зале, держа за руку свою любимую. Но этот чудесный вечер, увы, закончился не столь романтично.

Когда мы с притихшей Катькой возвращались домой, я услышал на противоположной стороне улицы какой-то шум. А затем, раздался страшный визг и чей-то плачущий голос: — Да отстаньте вы от него! Не бейте! Гады!

Не знаю, что тогда двигало мной, бойцовский инстинкт, или то, что голос кричавшей девчонки мне показался знакомым, только я, бросив Катьке, чтобы она оставалась на месте, рванул на ту сторону.

Я успел почти вовремя. Здесь четверо подонков, хекая пинали ногами чье-то тело, валявшееся в снегу, а пятый, самый рослый хомо-бандитус, держал яростно брыкавшуюся девушку, засунув одну руку ей под свитер и что-то там нервно перебирая.

На какие-то доли секунды я даже растерялся: «Они что, прямо тут на снегу задумали ее насиловать?» Но когда, свернувший на соседнем перекрестке автомобиль, мельком осветил лицо этой девушки, я узнав ее, сбросил непонятное оцепенение, и как был обучен, стремительно вошел в боевой режим.

Тело работало само по себе, на вбитых за долгие тренировки рефлексах, и когда я, было ощутил где-то на краю сознания, холодно кольнувшую мысль, что так бесконтрольно я могу кого-то серьезно покалечить, или даже не дай бог лишить жизни, все закончилось.

Здоровенный парень, который так усердно мял грудь сестре моего однокашника — Кольки Серебрянникова, дико завывая, катался по снегу, держась обеими руками за промежность. Остальные же четверо, которым досталось позже, лежали в разных позах, не подавая признаков жизни. Я, опустив нервно подрагивающие руки, стоял, наблюдая как Танька тихо причитая, хлопотала над своим братцем. А когда, уже хотел было подойти помочь, за спиной раздался испуганный Катькин голос:

— Сашка! С тобой все в порядке?

Обернувшись, я встретился взглядом с побледневшей и перепуганной до смерти подружкой.

— Все нормально Кать! — ответил я хрипло, — Почему ты здесь? — и тут же понял, что обидел ее.

Катька, как-то жалобно всхлипнув, пробормотала:

— Я испугалась, за тебя! — затем развернувшись, бросилась бежать.

Я догнал ее лишь у нашей остановки, и ухватив за руку, резко затормозил. От чего мы, не удержавшись на ногах, влетели в здоровенный пушистый сугроб. После, долго отряхиваясь и нервно хихикая, выбрались на тротуар, где я постарался в более мягкой форме объяснить моей любимой. Если бы с ней там что-нибудь случилось, я никогда себе бы этого не простил. И что ей в такой ситуации лучше было бы дождаться меня на месте. Поскольку что там происходило, и сколько было этих подонков, я увидел лишь в последний момент, и случись их десять или более, я вряд ли так легко бы справился с ними.

— И тогда могла бы пострадать и ты. Понимаешь? А я ни за что не смог бы пережить такое!

И когда я, крепко прижав к груди притихшую Катю, вполголоса выговаривал ей за несдержанность, за спиной раздалось чье-то покашливание, а затем, Колькин неуверенный голос попросил:

— Алекс. Там они встать не могут.

Я же развернувшись к своему однокашнику, растерянно протянул:

— Как. Не могут?

На что осмелевший Колька, указав рукой себе за спину, ответил:

— Там Танька побежала скорую вызывать. Тот бугай, до сих пор по тротуару катается. Чем ты там его не знаю. Да только видно не быть ему мужиком больше. В общем, ты это… помоги, пожалуйста! Так их нельзя оставить. Замерзнут ведь.

Вцепившаяся в мою руку Катька, было заартачилась, но заглянув мне в глаза, поняла что ее авторитета в этом случае недостаточно.

А когда мы все прибежали к месту происшествия, где-то далеко послышалась сирена. И через несколько минут, выскочивший на дорогу, (прямо под колеса белой машины, как вентилятор размахивая руками) Колька, остановил спешащую на экстренный вызов бригаду.

После чего, работнички в белых халатах, без долгих расспросов погрузили в скорую, едва шевелящихся ночных хулиганов, и даже не попрощавшись, рванули в обратном направлении. Завывая сиреной, и озаряя все вокруг синими всполохами.

«Да. Вот он, момент истины, — подумал я тогда, — не зря мне столько раз было сказано: Александр, В твои руки вручается серьезнейшее оружие. И как ты будешь им распоряжаться, зависит только от тебя. И не зря Олег так часто повторял: — Ал, Будь осторожен. Поверь, данная школа предназначена для серьезного противника. Так что обычному лузеру, может показаться слишком много. Вплоть до внепланового путешествия к предкам. Короче, держи себя в руках всегда. То есть не забывай об этом, даже когда ты очень обижен. Иначе, тебе суждено всю жизнь прожить сожалея о содеянном».

Эта история, кроме школьной славы победителя и грозы всей шпаны, имела для меня серьезные, можно сказать фатальные последствия. Но тогда, побывав в милиции, и исписав там уйму бумаги, я казалось, забыл обо всем произошедшем. И только опасливые взгляды, бросаемые мне вслед, а так же какое-то осторожное шушуканье за спиной, еще долго напоминали о той злополучной ночи.

Но шли дни, и вот наконец, настала пора выпускных экзаменов. За окнами мельтешил тополиный пух, и на сердце у меня было так же, легко и привольно. Каждый день, я начинал с утренней пробежки, к которой со временем присоединилась и Катька. Моя радость. Мой ясный лучик. Всегда такая веселая и счастливая. От чего и без того весеннее настроение просто зашкаливало. Казалось, тот зимний вечер, еще больше возвысил меня в ее глазах. И хотя мы ни разу больше не коснулись этой темы, я ощущал некие изменения, особенно со стороны Катиных родителей. Они больше не боялись отпускать со мной свою единственную дочь.

После пробежки, я долго разминался, а затем, позавтракав, выбегал на балкон, и перед тем как идти в школу, еще добрых полчаса мы болтали с Катькой.

Экзамены я сдал на отлично. Так как, мой прежний раздражитель в юбке; Юлька Кимчук, больше совершенно не интересовала меня. Хотя я не раз ловил на себе ее странный взгляд. Авторитет мой, последние два года стал чуть ли не самым высоким в школе, Да вот только не было больше у меня к ней ничего. И хотя Юлька день ото дня все хорошела, и за ней, пытаясь отбить ее у Борьки, ухлестывала добрая половина нашего района, меня это совершенно не интересовало.

Я чуть не каждую перемену бегал к Катьке. И по ее словам, весь женский коллектив их класса, дружно ей завидовал.

— Представляешь! — со смехом рассказывала она: — Когда ты впервые пришел ко мне в класс, у нас произошел настоящий переворот! Все наши ребята, даже самые оторванные, стали тише воды ниже травы. И здороваются со мной теперь как с учительницей! Я чувствую себя почти королевой!

И вот наконец, прозвенел последний звонок. Растроганные учителя, выглядевшие в этот день как никогда празднично, собираясь небольшими группками по всему залу, напутствовали своих теперь уже бывших учеников. Наш классный руководитель, совсем еще молоденькая выпускница пединститута — Альбина Алексеевна, заменившая год назад нашу Марфу, тоже украдкой вытирая слезы, провожала своих любимцев во взрослую жизнь. Я, честно говоря, тоже растрогался. Понимая, что уже больше никогда не приду я в наш кабинет. И что больше никогда не увижу своих одноклассников в полном составе. Что уже не будем мы больше, прячась в самых дальних закоулках, крутить из обломков пластиковых линеек мерзко смердящие дымовушки. И не будут уже розоветь наши уши, когда красавица — Альбина Алексеевна, застукает нас со шпаргалкой на контрольной. И еще многое-многое тогда, хорошее и не очень, пролетело мимо в памяти как яркое живое кино. А когда мы стали прощаться с учителями, наша Альбина, вдруг обняв меня, крепко поцеловала, со словами: — Ну, Александр! Желаю тебе счастья!

Я, растерянно глядя на своих однокашников, еще долго хлопал глазами, и под довольные смешки наших девчонок, размазывал помаду по щеке.

На выпускном, наш школьный ансамбль, (по мнению собравшихся), превзошел сам себя. И даже Розовая Жанна, вечно крашенная в какой-то красно-розовый цвет десятиклассница, великолепно отработала свою программу. И конечно, в тот вечер я тоже был, что называется в ударе. Каждый раз после очередной моей песни, наш класс, аплодировал громче всех. А когда я на бис исполнил Тальковские Чистые пруды, Меня насильно стащили со сцены, и не отпускали, пока я не перетанцевал со всеми девчонками своего класса. Только в тот вечер, я осознал; как же все-таки мне были дороги эти ребята.

Затем, была еще долгая магнитофонная дискотека, где я успел дважды на прощание пригласить Юльку. И где наши, уже слегка поддавшие парни, скакали по залу как дикие мустанги в прерии, нещадно оттаптывая ноги своим партнершам. Я кстати, тоже успел хлебнуть за углом актового зала, из пластикового стаканчика. Колька Серебрянников, отозвав в перерыве на улицу, плеснул мне граммов сто Армянского коньяку, и под яркими ночными звездами, под шелест молодых кленов и громкий смех, доносившийся из приоткрытых окон, я впервые попробовал этот напиток. Выпив и занюхав рукавом, я ощутил слабый удар куда-то в область совести, которая не выдержав такого натиска, сдала на время свои позиции. Так что веселый и шебутной, я вновь влетел в зал, и тут же отыскав Юльку, потащил ее в центр танцующих пар. Я видно так и не простил ей Борьку. И хотя сердце мое уже было с другой, перед красавицей Юлькой, пришедшей на выпускной вечер в великолепном белом платье, в котором она походила на какую-то зарубежную актрису, было трудно устоять. Глаза ее сияли, и как мне казалось, в этот вечер она была еще красивей. Но я, приглашая ее танцевать, просто прощался со своей первой любовью, и не больше. Однако Юлька, видно, чего-то ожидая, все же то и дело заглядывала мне в лицо.

И вот наконец, ведущий, после очередного конкурса объявил блок медленных танцев. Я, к тому времени уже изрядно утомленный галдящей толпой, отрывающихся по полной выпускников, решил, что это мой последний танец. «Пора, — как говориться, — и честь знать», да только вот когда прозвучало объявление: «Белый танец, дамы приглашают кавалеров», в мою сторону, направилось сразу несколько девчонок. Но увидев идущую ко мне Юльку, с гордо поднятой головой, словно принцесса корону, несущую красиво уложенную высокую прическу, тут же смутившись, отступили.

Да. Сегодня здесь ей не было равных.

Мы танцевали медленный танец, под музыку незабвенного Меркури, а Юлька, словно что-то предчувствуя, прижималась ко мне все сильнее. И вот, когда мы с ней приблизились так, что это уже выглядело не совсем скромно, она едва слышно прошептала мне на ухо:

— Саша, Я люблю, тебя!

И когда я наклонился, что бы лучше слышать, она неожиданно сама меня поцеловала. Благо в тот момент в зале был полумрак, разбиваемый лишь плавно мигающими огнями светомузыки. Но мне показалось, что все вокруг смотрят только на нас с Юлькой.

Честно сказать, в тот момент я был удивлен и растерян. Но когда танец закончился, а Юлька, не оглядываясь направилась к выходу, я немного поразмыслив, все же не пошел вслед за ней.

Что это было, я так и не понял. То ли сиюминутная блажь избалованной вниманием девчонки, то ли еще что-нибудь эдакое, да только мне уже было все равно. «Поезд ушел. И ни о чем жалеть я не стану».

В тот вечер, плавно перешедший в шумную, бесконечно-бесшабашную ночь, я передумав уходить, еще долго танцевал под зарубежные дискотечные хиты с какими-то девчонками. Долго обнимался, прощаясь с одноклассниками и конечно с одноклассницами. Затем был наш старый парк. Непонятно откуда взявшаяся бутылка Столичной. Потом чья-то квартира, полуночное застолье, тосты, клятвы не забывать. И горящие Иркины глаза. Близко, слишком близко. Ее жаркий шепот, и запаленное дыхание. Я плохо помню, что со мной происходило. Но в тот самый момент, когда Ирка Сенина, сильно выгнувшись и громко вскрикнув, зажала меня коленями, я вдруг ужаснулся, осознавая, что не могу остановиться. И понял, что уже «Поздно! Поздно! Слишком поздно!»

10

Очнулся я дома. В своей комнате, на своей кровати. Одежда моя аккуратно (по-маминому сложенная), лежала на стуле рядом. За окном светило солнце, чирикали воробьи, и мерзко завывала, гоняя мяч дворовая мелюзга. Голова моя просто раскалывалась на части. И когда я попытался подняться, меня так закрутило, что я решил прилечь обратно, пока мой взбунтовавшийся желудок не вывернул все съеденное и выпитое вчера, прямо здесь на ковер.

Немного придя в себя, я с трудом поднявшись, на плохо держащих ногах, прошлепал в ванную. Приняв контрастный душ, который я так любил, и который как оказалось, здорово помогает снять последствия алкогольного передоза. Выпил я прошедшей ночью, довольно порядочно. А если учесть, что я до сих пор вообще спиртное пробовал, лишь в виде слабоалкогольного пива, мой вчерашний заезд был настоящим рекордом Гиннеса.

Слегка отошедший от страшных головных болей, и дикой, выворачивающей нутро тошноты, я накинув папин банный халат, вышел на кухню. Здесь на столе, я нашел записку, В которой мама своим красивым почерком, уведомляла блудного сына: что вчера меня притащили на себе Коля и Володя, мои одноклассники. И что выглядел я, мягко говоря, не очень, и что от больничного промывания желудка, и прочих там клизм, пострадавшего спас отец, который заступаясь за любимого сына, напомнил маме, что у меня вчера-де, был выпускной, и что в такой день как говорится, сам бог велел. Так же сообщалось что обед в холодильнике, котлеты на плите. «Сам управляйся. Вечером поговорим».

Да-а-а! — протянул я себе под нос, — Вечером поговорим.

Насколько я знал своих родителей, это жужжу неспроста. Чего это я там натворил вчера? И тут на меня накатило. Я вспомнил все. И Юльку, с ее сумбурным признанием, и весь тот сумасшедший вечер. И наш старый парк, и пластиковые стаканчики с отвратительной теплой водкой. И Колькину квартиру. Пьяное застолье, и чуть веселых уже, тоже хорошо принявших девчонок. Вспомнил глупый спор с Володькой. Который пытался научить меня какому-то приему, утверждая, что это универсальный прием Кун-фу, от которого нет защиты. И еще… И конечно, с какой-то странной дрожью в груди, вспомнил Ирку Сенину.

Как мы с ней оказались у нее дома, я хоть убей не помню. Видно мы пошли провожать наших девчонок, и я каким-то образом очутился в пустой Иркиной квартире.

Родители ее ночевали на даче, а старшая сестра, которая должна была отвечать за новоиспеченную выпускницу, сама где-то загуляла, так что мне, плохо соображающему, легко удалось сломить слабое Иркино сопротивление. Нет, Ирка была симпатичной девчонкой, но до этого вечера, мы никогда даже и не разговаривали толком. А когда я, по пьяной лавочке поцеловал ее в прихожей, она так страстно ответила, что все остальное произошло как-то само собой.

Я стоял посреди кухни, сжимая в руке мамино послание, и тихо сходил сума.

«Как? Спрашивается! Как я мог? Что теперь я скажу Катьке? И как смогу ей смотреть после этого в глаза?»

И тут, в прихожей зазвенел телефон. Вздрогнув от неожиданности, я положил смятый листок на стол, и медленно, как во сне подойдя к аппарату, снял трубку.

Там сначала была тишина, а затем, девичий голос спросил:

— Алекс?

Я, немного поколебавшись, ответил:

— Да.

Конечно я узнал Ирку. А она между тем, как-то неестественно звонким голосом зарядила в меня целую обойму, видно подготовленную заранее:

— Привет. Ал! Я чего звоню. Вчера я поступила гнусно. Я знаю. Не перебивай, пожалуйста. Вчера я сама тебя затащила к себе. Хотя и знала что ты, ну… в общем, это… встречаешься с той беленькой Катей. Так что если можешь, прости меня! Пожалуйста! — и не дожидаясь ответа, бросила трубку.

Я тупо стоял чуть не целых пять минут, слушая короткие гудки, и соображая, чего это было. «Не то меня послали. Не то в любви признались».

В общем, соображалось мне тогда на редкость плохо. Поэтому, долго не сомневаясь, я одевшись, и не предупреждая заранее, направился к своему единственному настоящему другу. Я знал, что лишь он один даст мне самый лучший совет.

Но когда я вышел из полумрака подъезда, щурясь от яркого солнечного света, меня окликнул до боли знакомый и родной голос:

— Алекс!

Я оглянувшись, увидел Катьку, которая стояла, опираясь на свой ярко-желтый велосипед, и глядя на меня, мило улыбалась.

— А я жду-жду. Когда это ты наконец, проснешься! Гуляка!

И подкатив, встала рядом.

— Ну что, Как вечер прошел? — но увидев мое напряженное лицо, как-то переменилась. И перестав улыбаться, озабоченно спросила: — Тебе плохо?

На что я, лишь слабо кивнув, ответил:

— Плохо. Очень.

— Может я чего из лекарств принесу? У папы есть такие таблеточки, в момент на ноги ставят.

— Нет, Спасибо! Я уж как-нибудь сам. А ты давно ждешь?

— Не очень. Я же знала, что у вас там до утра затянется. Вот раньше обеда и не ждала.

— Да уж. Затянулось. До сих пор тошно! — и поняв, что сморозил лишнего, поспешно поправился: — Напился как поросенок. Сам от себя не ожидал.

— А куда собрался? В магаз?

— В магаз? — переспросил я, — Вообще то и в магаз тоже. А так, к Олегу хотел забежать минут на десять. Подождешь?

— А можно я с тобой? — спросила она просто.

Я, растерянно заколебавшись, едва не обидев Катьку неловкой паузой, согласился.

— Хорошо. Только захвати, пожалуйста, свой пакет. А то я забыл взять из дому. Голова сегодня прям как чужая, совсем думать не хочет.

Пока мы с моей подружкой шли, болтая о чем-то в расположенный в соседнем квартале магазин. Где с недавних пор, после серьезной реконструкции бывшего гастронома, расположилась целая уйма коммерческих отделов, и где было так здорово поглазеть на всякие заграничные шмотки, аппаратуру и прочее. Я вдруг передумал идти к Олегу, а решил, что обязательно найду время, и сам поговорю об этом с Катькой. «Если любит, поймет. А впрочем, понял бы я? И простил бы? Сложный вопрос. Даже думать боюсь».

Так вот, терзаясь, я поразмыслив предложил своей подружке сходить сегодня в парк аттракционов. Там говорили цирк шапито приехал. Катька с радостью согласилась. Но попросила обождать ее немного, так как сегодня приедет дядя Вася, который привозит папины заказы, и что ей в тот момент обязательно нужно быть дома.

А когда мы с ней наконец, вышли (одевшись по вечернему), со двора, Катька мило и загадочно так улыбаясь, сказала:

— А у меня для тебя сюрприз! Только, пожалуйста, не спрашивай раньше времени. Завтра сам увидишь.

«Да… — промелькнуло у меня, — знала бы ты, какой у меня для тебя сюрприз. Эх. Что за жизнь-то такая! Ведь все же было отлично. На кой мне нужна была эта Сенина? И как быть дальше, если Катька не простит?»

тот вечер, я всячески пытался спрятать эти свои размышления. Без конца балагурил, и как мог, веселил Катьку. А когда, прокатившись по разу на чертовом колесе и прочих (там) каруселях, посмотрев несколько представлений с фокусниками и дрессированными собачками, мы собрались было домой, на выходе из ярко освещенного разноцветными гирляндами парка, Катька вдруг остановилась, и глядя тревожно мне в глаза, спросила:

— Сашка, что случилось?

Я, остолбенев от неожиданности, какое-то время не знал что сказать. «Да. Как я мог забыть, что Катька знает меня, пожалуй, лучше всех, даже лучше мамы. И утаить от нее что-либо, просто невозможно. А мои переживания, видно, как я не старался весь день, написаны были на лице аршинными буквами».

Но Катька, Милый человечек, пытаясь помочь, сказала:

— Мне сегодня Галка Самохина звонила. Все уши про тебя прожужжала. Про вас с Юлькой. И про твои песни. И про то, как ты танцевал со всеми девчонками школы. И если ты из-за этого такой? Я прошу, перестань. Ведь я прекрасно знала, что Юлька хоть и встречается с Борей, любит тебя. И что все это у вас с ней давно, еще с первого класса. Да только мне это неважно. Я же знаю, что ты любишь меня по-настоящему. И я не хочу, чтобы ты забивал себе голову всякой чепухой. Знаешь, что мне сказала мама, когда мы с тобой познакомились? «Девочке которая полюбит этого парня, будет очень трудно. У нее должен быть совершенный характер. И она должна будет уметь прощать. С таким молодым человеком в мое время, полгорода мечтали бы встречаться». Так вот. Саш. Я хочу сказать тебе странные на первый взгляд слова. Но я все же так решила. Я простила тебя за все заранее.

— Как это заранее? — опешил я, — Что значит простила? Я ведь ничего еще не рассказал тебе!

— И не надо. Если не хочешь. Я же вижу, что ты мучишься, и боишься говорить.

И тогда я наконец, решившись, словно в омут головой, вымолвил:

— Катя, я изменил тебе. И я действительно очень мучаюсь. Поверь, это произошло из-за моей неосторожности. Я напился как не знаю кто, и дальше уже сам плохо помню. Кажется, мы пошли провожать наших девчонок, а потом… ну, в общем, ты поняла.

На Мою Катьку, после этих слов было больно смотреть. Она, закусив губу, и сильно побледнев, глядела мне в глаза, пытаясь видно прочесть в них малейшую фальшь. Но затем, справившись с собой, спросила:

— Это была Юля?

— Нет. Не Юля. Так, просто одноклассница.

И заметив, как изменилось Катькино лицо, понял, что именно Юлька была бы для нее самым большим ударом.

— Ну что ж. Права была моя мама. Любить тебя будет очень непросто.

Видно было, как нелегко даются ей эти слова, и что держится она из последних сил. Я не выдержал, и крепко обняв ее, зашептал:

— Прости! Прости! Пожалуйста!

А Катька, прижавшись к моей груди, вдруг заплакала навзрыд.

Надо сказать, мне впервые приходилось видеть ее в таком состоянии, так что я, готов был провалиться сквозь землю. Ведь этот милый человечек, именно из-за меня сейчас рыдает так горько, словно по покойнику. От чего мне так подумалось не знаю, но только вдруг мне показалось, что я это все уже однажды видел. И эти разноцветные огни, и эти деревья украшенные гирляндами, и эту, а может не эту девчонку, рыдающую у меня на груди. Обнимая свою Катьку, и гладя нежно ее по волосам, я чувствовал нечто странное. Словно что-то подсказывало; «недолго нам быть вместе». И так больно мне стало вдруг, так страшно, что я, прижав еще крепче к себе рыдающую девчонку, почему-то оглянулся назад. И застыл в обалдении. Там, в нескольких метрах позади нас, в сопровождении пары дружков, неслышно, переминаясь с ноги на ногу, стоял мой заклятый (друг) — Лешка Каналья. Не знаю, откуда он здесь взялся, и что он успел расслышать, однако на лице его блуждала злорадная усмешка, а в глазах читалась нескрываемая ненависть.

Но только как ни странно, это компания, неожиданно развернувшись, удалилась. А я, ругая себя последними словами, повлек ничего не заметившую Катьку за собой, прочь из этого, ставшего вдруг негостеприимным места.

«Вот Олух! Вот Растяпа! Как ты мог, хваленый боец, прозевать подкравшегося почти вплотную противника? Ну что за день такой? Нет, все! Больше ни грамма спиртного!» Так ругаясь, я по-прежнему обнимая Катьку, дал себе клятву что больше никогда и ни за что не дам в обиду этого милого человечка.

Вернулись мы домой, когда уже было довольно поздно. Проводив Катьку до ее двери, и еще раз нежно поцеловав ее на прощанье, сказал, заглянув в ее милые, потемневшие от слез глаза:

— Я страшная сволочь. Знаю. Но прошу, поверь мне, Этого больше никогда не повторится. И развернувшись, побежал вниз по ступенькам.

Той ночью, я почти не спал. Ворочаясь с боку набок, я никак не мог успокоится. И наконец, не выдержав мучений, решил выйти на балкон, подышать свежим воздухом. Ночь была теплая и ясная. Светила луна, и где-то над центром, небо озаряли какие-то разноцветные всполохи. Видно там наконец, закончили установку огромных рекламных панно. Которые, сверкали там сейчас своими неоновыми лозунгами. Я долго стоял так, глядя в ночное небо, усеянное чуть мутноватыми от смога звездами, когда за перегородкой скрипнула дверь, и Катькин тихий голос позвал:

— Саш, ты чего не спишь?

Я, обрадовавшись этому голосу как самому родному на свете, прошептал в ответ:

— Да вот страдаю. Все никак успокоится не могу.

— Бедненький мой! — протянула она мне руку, — А я вот тоже спать не могу.

И тогда я, привычно подтянувшись, ловко перескочил на ее балкон. Катька стояла босиком, в одной ночной рубашке, и сперва чуть отшатнулась, но когда я нежно притянув ее к себе, зашептал, чтобы она ничего не боялась, Катька расслабилась. И мы провели там с ней, долгих полчаса. Почувствовав, что поцелуями и нежными объятиями, все может не кончится, я в последний раз привлек к себе чуть вздрагивающую от каждого прикосновения девчонку, еще раз нежно поцеловал ее, и прошептав на ушко:

— Все Котенок. Дальше нельзя. Ложись спатки, скоро утро.

Перескочил на свой балкон.

Я прекрасно понимал, что если мы сейчас, позволим себе чего-нибудь (эдакое), то я до конца жизни не смогу этого себе простить.

Катька была чудесной девчонкой. Стройная легкая. Длинные ножки, совсем уже сформировавшаяся спортивная фигурка, нежная кожа, великолепные волосы, милое чуть курносое личико. Большие серые глаза, длинные черные ресницы, мягкие податливые губы. И еще главное, доверяла она мне, как себе. Поэтому, я особенно после вчерашней ночи, не мог допустить, чтобы наши с ней отношения превратились в нечто непотребное. И услышав как за перегородкой скрипнула дверь, я отправился на боковую. На сердце было тепло и радостно. Я был счастлив, не смотря ни на что. Поэтому едва коснувшись подушки, отрубился.

А на утро меня ждал поздний завтрак, и серьезный разговор с родителями.

Оказалось, что мои (подвиги Тарзана), все же не остались не замеченными. Отцу, на днях, как раз в то время когда мы с Катькой смотрели у нее новый фильм, посреди ночи понадобилась лампочка, так как в туалете было трудно без света. Он выйдя по нужде, и увидев синюю вспышку в плафоне, решил в своей манере, не оставлять дело до утра. Поэтому зайдя на цыпочках в мою комнату, чтобы взять из серванта запасную лампочку, отец, не обнаружив меня в своей кровати, забеспокоился. Но надо отдать ему должное, не стал поднимать шума, а выйдя на балкон и заглянув в окно Катькиной квартиры, сразу понял, где находится его неожиданно повзрослевший Сашка.

— Алекс, — начал осторожно, сидя за кухонным столом, мой папа, — ты задумывался на пример над тем, в какое положение ты поставишь Катю и ее родителей, Если ваши вот эти ночные свидания станут достоянием общественности?

— И вообще как ты мог? — не выдержала мама, — Забираться в чужую квартиру, втайне от родителей, ночью? Разве мы тебя этому учили? И что за мода у этих сегодняшних девушек? Как так можно? Впускать к себе в дом, Ночью, молодого человека? Мне Алекс, это кажется, по меньшей мере, аморальным! Ведь ей еще нет и шестнадцати. Разве ты не осознаешь, что это грозит нам всем бедой?

— Я слушал своих обеспокоенных родителей, и понимал, как бы я сейчас не пытался объяснить им, что между нами ничего не было, и что я люблю эту девчонку. Что она хорошая и правильно воспитанная, просто тоже любит, и это для нее очень серьезно, мои папа с мамой вряд ли поймут меня.

Поэтому, я только виновато склонив голову, выслушивал их справедливые претензии. Отец, под конец этой головомойки, выйдя из кухни, позвал меня за собой, так что я понял, и чисто мужского разговора избежать не удастся.

Как я и предполагал, мой озабоченный родитель долго тряс меня на предмет моей моральной состоятельности, а когда понял, что я не вру, значительно повеселел:

— Ну ладно, гусь лапчатый! Раз ты говоришь, что все у вас серьезно, Познакомь нас с ней! Видеть то я ее видел, но хочется, сам понимаешь получше разобраться, с кем это мой единственный сын, Спортсмен, комсомолец, отличник и вообще просто красавец, решил связать жизнь. Нет. О свадьбе вам думать конечно рано. Но если вы все же решитесь, нам с мамой было бы лучше что бы это не стало сюрпризом. И еще. Пообещай мне! Что эти твои балконные трюки, не закончатся для всех печально.

Я вновь заверив отца в своей состоятельности, пообещал, что впредь буду делать это лишь в крайнем случае. Естественно, что будет этим крайним случаем, я не осведомлял его. Да только отец мой был не так уж прост, и не успокоившись, предупредил, что если наши с Катькой свидания на балконе, станут обсуждать во дворе, ему придется применить запрещенный прием, и поговорить с Катиными родителями. А вот это уже был удар ниже пояса. И я понял, что мой папочка именно так и поступит, случись мне оплошать.

Так что, после такого серьезного предупреждения, я крепко задумался. По-привычке, выйдя на балкон, чтобы как обычно с утра пораньше заглянуть в милые Катькины глаза, и задать пару банальных вопросов; «как спалось, и что за планы на сегодня», я, как и хотел, тут же увидел мое золото. Катька видно уже давно ждала, потому что когда я наконец, вышел подышать утренним воздухом, она чуть сощурившись от бившего прямо в лицо яркого солнечного света, играющего в ее волосах золотыми искрами, спросила:

— Ну как? Выспался, мой Ромео?

Я же улыбнувшись, без предисловий ошарашил ее:

— Через часик зайдешь ко мне? Хочу познакомить тебя с родителями.

Видно было, что Катька ни как не ожидала этого, и мне даже показалось, немного испугалась такой новости. Но когда я рассказал ей что меня об этом попросили сами родители, она рассмеявшись, ответила:

— А что случилось? Впрочем, неважно! Ты только зайди за мной, пожалуйста. А то как-то неудобно самой идти.

— Хорошо. Давай через час? Я пока приберусь немного. А то с этими экзаменами и прочей ерундой, у меня там как у бродяги в торбе.

— Да ладно. Ты не очень уж там. Не мужское это дело, знаю. Отец мой если где уборку затеет, там считай больше ничего не отыщешь. Давай тогда. Но после зайдем к нам. У меня сюрприз. Не забыл?

Когда я все же закончил уборку в квартире, вернулась с покупками мама, и сообщила, что приготовит в честь такого события, (говоря о моем выпускном, но судя по лукаво сощуренным глазам, имея в виду нечто иное), праздничный обед. И попросила на все это еще часика два. Тогда я, предупредив Катьку, что задержусь, пулей рванул на рынок. Купив на все деньги фруктов, и здоровенный — такой букет красных роз, я заскочив на минутку домой переодеться в парадное, как жених с цветами, поднялся на Катькин этаж.

Сердце билось так, будто я сейчас и в правду собирался вести ее в загс. И постояв не много в нерешительности, все же надавил кнопку звонка. За дверью раздался заливистый лай. Это Лейла, маленькая пушистая как мячик болонка, приветствовала с недавних пор так всех гостей в этой квартире. А затем послышались легкие шаги, и на пороге появилась моя принцесса.

Катька выглядела сногсшибательно. В великолепном голубом платье, с красиво, как-то по-особенному уложенными волосами, она производила неизгладимое впечатление.

— Привет! — сказал я, — Ты просто чудо! Мой папаша сам влюбиться в тебя, и мне прийдется вызывать его на дуэль! — и вручив порозовевшей Катьке букет, добавил: — Наши ребята сейчас все сбегутся. Подумают, английская королева к нам пожаловала.

А Катя, убежав куда-то вглубь квартиры, вернулась с новыми, (я их еще у нее не видел), голубыми сандалиями. Быстро обувшись, она крикнула себе за спину.

— Ма-а! Я пошла! Ладно? — И не дожидаясь ответа, захлопнула дверь.

— Ты чего, это? — спросил я ее. Раньше Катька всегда приглашала меня войти, прежде чем мы шли куда-то. Но сейчас, она почему-то не позвала. «Странно», — подумал я.

— Да нет. Ничего. Все нормально! — и ухватив меня крепко за руку, спросила:

— Сашка. Я ведь совсем еще малолетка, правда?

— Нет. Моя фея! Ты просто еще очень Юна! И я тебя люблю! Затем, не удержавшись, нежно поцеловал ее.

— Я так волнуюсь! — чуть подрагивающим голосом сказала Катька, когда мы, пройдя на виду у всей нашей дворовой солянки, застывшей при виде такой нарядной пары, остановились возле нашей двери.

— Не бойся Маша, я Дубровский! — попытался я разрядить атмосферу. А когда открывший отец, встретил нас громкими возгласами: — «О-о! Кто к нам пожаловал! Ты посмотри Ленка! Настоящая красавица!», моя Катя вся зарделась как первоклассница на линейке.

Представив ее по очереди, все так же рассыпающему комплименты отцу, и приятно, (я видел), искренне улыбающейся маме, я пригласил ее сразу за стол. Почему-то я был уверен, что мама очень постарается, и решил не затягивать с этим делом.

Катя родителям очень понравилась. И в течение всего застолья, на котором мы якобы отмечали мое окончание школы, они все расспрашивали ее, чем та интересуется, кем хочет стать и прочее в таком духе. Катьку трудно было загрузить подобными вопросами. Так что она, довольно обстоятельно, как на уроке, отвечала, то и дело косясь на меня, мол, то ли говорит, и правильно ли отвечает.

В общем, когда мы, пообедав, стали пить чай со свежим, только из кондитерской Киевским тортом, мои родители выглядели так, словно только что выиграли в лотерею, как минимум, квартиру в Свердловске.

Нет, внешне все выглядело очень даже пристойно, но я-то знал их отлично. И мамин настоящий интерес, и взгляд помолодевшего лет на десять отца, проще говоря, мой выбор они безусловно одобрили.

И Катя была, как я видел, тоже очень рада знакомству. Когда мы стали прощаться, она искренне поблагодарив за приглашение, сказала, что ей было по-настоящему приятно общаться с моими родителями, и что мама моя великолепно готовит, и все было вкусно. И что ей все очень понравилось. А выйдя из полумрака подъезда, под уже вечереющее небо сказала, прижавшись ко мне плечом.

Саш, Я знала, что у тебя отличные родители, но по-моему я ошибалась. У тебя просто самые лучшие родители на свете! И меня это не удивляет, почему-то! Но надеюсь, ты помнишь о нашем уговоре.

— О каком уговоре? — не понял я.

— Ты обещал зайти сегодня к нам!

— Ах да! Прости! Совсем забыл. А что прямо сейчас и пойдем?

— Да. Если ты не против конечно?

И мы, поднявшись к Катьке на этаж, позвонили в дверь. После вновь звонко залаявшей Лейлы, дверь открыла Катина мама, и довольно приветливо пригласила меня войти. Моя Катька в этот момент почему-то притихшая, прошмыгнув в свою комнату, и переодевшись в свой любимый Adidas, вышла к нам на кухню. Пока она переодевалась, Алла Петровна хлопотала, собирая на стол. А когда я упомянул, что мы только отобедали, странно как-то глянула на меня. Я, честно говоря, не понял что не так сказал, но влетевшая на кухню Катька, сама замахала руками на мать, со словами:

— Мам, Не надо ничего! Пожалуйста! Мы лучше пойдем, я покажу Сашке подарок!

И ухватив меня за руку, потянула за собой.

Когда мы вошли в гостиную, я от неожиданности едва не запутавшись в собственных ногах, замер на пороге. Прямо передо мной на диване, лежала огромная ярко красная, вся в заграничных надписях коробка. А когда довольная произведенным эффектом Катька, подтолкнув меня, сказала:

— Открой. Это Тебе!

Я просто растерялся.

И тогда Катька, не дожидаясь пока я выйду из ступора, открыла этот цветастый короб, занявший чуть ли не весь диван, а моим глазам предстал новенький, в заводской пленке синтезатор.

Это была Yamaha серии Motive, с полноразмерной 88-нотной клавиатурой, с функцией послекасания, и всем набором профессиональных наворотов.

Я стоял в изумлении онемев, не в силах вымолвить не слова. Этот инструмент превосходил Олежкины клавиши раз в десять, да и модель это была совсем новая, я о такой и не слышал.

Затем я, с трудом преодолев ступор, как щенок из моего любимого мультфильма, спросил:

— Это мне?

На что изрядно развеселившаяся Катька ответила:

— Да! Я знаю, что ты давно мечтаешь! А мой папка, не смог отказать любимой дочери.

— Но это же сумасшедшие деньги! Я не могу принять такой дорогой подарок!

— Саш, здесь он может и стоит каких-то очень больших денег, но там, это все можно купить относительно недорого.

— Все равно. Это очень дорогой инструмент! Я даже боюсь предполагать, сколько он стоит в долларах.

На что Катька, чуть опустив глаза, тихо проговорила:

— Ты для меня дороже всего на свете. Я просто очень хотела обрадовать тебя.

Я прямо скажем, не знал, что ответить на эти слова, поэтому подойдя к моей Катьке, и чуть приобняв ее поцеловал:

— Котенок, Я тоже тебя очень люблю! И мне жаль, что я не могу пока сделать для тебя что-то в этом роде. Но поверь, твой подарок сейчас для меня как взрыв. Я просто в шоке. Если честно, Я мечтал хотя бы как у Олежки синтезатор. А это… Это же настоящая студия! На таких играют сейчас только наши звезды.

В тот вечер, мы надолго засиделись у Катьки. Подключив специальным кабелем японское чудо техники, к музыкальному центру, мы перебирали различные тембры. И немного разобравшись с управлением, я еще долго с замиранием сердца играл свои любимые вещи.

Катина мама, услышав новые звуки в их квартире, тоже пришла к нам, и сев рядом со своей счастливой дочкой, слушала мой концерт.

После чего, похвалив меня за игру, и повосхищавшись вместе с нами качеством звучания, (а звук был, надо сказать потрясающий, так что стены тряслись и стекла звенели), позвала нас ужинать.

Затем, мы еще немного покопались в меню, и я даже попробовал научить Катьку простенькой бэсомэ мучо, а когда я стал прощаться, моя Катька вызвалась помочь донести тяжеленный подарок.

Мы с трудом разворачиваясь на лестнице с неудобной коробкой, поднялись к нам, а затем я вышел провести мое чудо домой.

— Котенок. У меня кажется, будет нервный срыв! — задумчиво произнес я, когда мы вновь спускались по темной лестнице.

— А что случилось? — спросила Катька озабоченно.

— Не хочу напоминать о вчерашнем, да только не идет это все у меня из головы! — и выйдя во двор, под пасмурное небо, остановившись спросил: — Ты действительно простила меня? Поверь это очень важный вопрос!

Катька немного растерявшись видно, помедлила, а затем прижавшись ко мне всем телом, так что я аж задохнулся, прошептала мне в самое ухо:

— Я буду лучше всех! — и тут же отпрянув, весело сказала: — Забыть будет трудно. Так уж я устроена. Но простить, я наверное все тебе прощу. Я не знаю, что ты делаешь со мной, но когда мы вместе, я ощущаю себя просто самой счастливой на свете!

— Я тоже. Когда ты рядом, кажусь себе самым крутым героем, и самым благородным рыцарем.

— А ты и есть, самый крутой, и самый благородный! И поцеловав, вновь прижалась ко мне чуть подрагивая.

Неожиданно подул резкий порывистый ветер, и я поспешил провести легко одетую Катьку к ее двери. Мы попрощались с ней до завтра, а я еще долго стоял у своего подъезда, размышляя над всем, что случилось со мной за эти последние дни.

А спустя неделю уехал Олег. Причем непросто, а за границу. Как-то вечером он позвонил мне, когда я уже собрался на боковую, и попросил зайти к нему срочно. Время было позднее, но когда Олег так вот звонит, нужно идти. Тихо выскользнув из квартиры, я быстрым шагом дошел к Олежкиной высотки, и взбежав по лестнице на девятый этаж, позвонил нашим условным сигналом.

Олег открыл мне, и поманив рукой направился в свою комнату. Там плотно прикрыв за собой дверь, он устало опустился в кресло, а затем предложив тоже располагаться, сказал:

— Ал, прости что выдернул тебя из постели, но ты единственный мой настоящий друг. И только тебе я могу рассказать! — и зачем-то спросил: — Как у тебя с Катей? Все нормально?

Я слегка недоумевая ответил, что у нас все в порядке, и вчера даже познакомил ее с родителями.

— Здорово… — сказал задумчиво мой друг, — а я сегодня получил письмо. Знаешь от кого?

— Нет, Не догадываюсь даже.

— Помнишь историю с мальчиком и девочкой?

— Ту, что ты рассказывал? Помню.

— Да. Так вот. Она написала мне. Представляешь. Столько лет спустя, и написала. Оказывается, она тоже ничего не забыла. И все это время искала меня. Но бабушка умерла той же осенью, а из соседей, нашего адреса не имел никто. Вот она и не знала куда писать. А недавно говорит, то есть пишет: «смотрю новости спорта». Ты помнишь соревнования в Свердловске, то есть в ЕКБ? Ну когда телевизионщики приезжали? Так вот. Показывали нас по России. У них там по спутнику все можно смотреть. И вот, «гляжу, ты не ты, времени то прошло почти шесть лет, а когда стала искать парня из новостей, случайно нашла адрес твоего дяди. Написала ему, а он мне и ответил, что да, это Олег мой племянник, и что писать ему можно туда и туда».

— В общем Алекс, я еду к ней.

— Как едешь?

— На самолете скорее всего полечу, а может поездом. Пока не знаю.

— Но послушай! А как же тренировки? И вообще, как тебя выпустят?

— Документы не проблема. Выпустят! — уверенно сказал он, махнув рукой, — Пока жив мой дед Серега, это решается одним звонком куда надо. Но вот у меня серьезные сомнения, а захочет ли Наташка возвращаться в Россию.

Через семь дней, я провожал Олега на поезд. И увиделись мы с ним, только спустя полтора года.

Для меня эта разлука стала настоящим испытанием. Ведь за все-то время пока мы с ним общались, у меня не было ближе человека, кроме Катьки конечно. А Олег, за день до отъезда, привез на такси свои (Динакорды), и затащив их с молодым таксистом на мой этаж позвонил в дверь. Я при виде этого шикарного оборудования, а тут был и 300-ватный усилитель, и крутой английский эквалайзер, просто онемел.

— Ну чего застыл? Давай помогай! Я сам не дотащу.

Я повинуясь, помог ему занести тяжеленные колонки, и всю прочую электронику в мою комнату, где как величайшее сокровище, стоял на столе Катькин motive.

Олег кстати, узнав о таком моем приобретении, зашел на следующий же день, и долго причмокивая перебирал регистры и различные пресетные заготовки.

— Да! — только и сказал он мне, — Эта машина просто супер! На нашей студии я видел похожий, но там модель еще позапрошлого года. А этот агрегат, судя по характеристикам выпущен весной, и круче раз в десять. Короче, Катька у тебя настоящее золото! Только вот в наушниках я быстро устаю. Надо бы тебе колонки прикупить.

И вот теперь, подключив к Олежкиным дорогущим акустикам мой motive, мы наслаждались великолепным звуком, и супер дорогими семплами, загруженными в этот инструмент.

Я был на седьмом небе, и если бы не отъезд Олега, это лето возможно было бы самым лучшим в моей жизни.

На вокзале, прощаясь с нами, Олег крепко обняв плачущую Ольгу, а затем и меня, улыбаясь сказал:

— Все будет хорошо! Я обязательно вернусь! И надеюсь с Наташкой. Оставаться в Германии я не собираюсь. Так что не киснете! И готовьте подарки к свадьбе!

А следующей зимой, Мой лучший друг и самый классный парень в городе, действительно, женился на красавице Наташе из Берлина.

К тому времени, я уже поступил. Нужно сказать это была целая эпопея. Почти все лето я провел за учебниками, но все же поступил в наш институт, на отделение экономики и финансов. Почему именно экономика? Сложно сказать. Прежде всего, я наконец-таки, толком пообщался с дядей Витей, Катькиным отцом. Здоровым таким, светловолосым и сероглазым, (видно дочь в кого), дядькой, который был ровесником моего отца.

Мужиком он оказался просто отличным. И когда мы заговорили с ним о том, какой путь избрать дальше, он задумчиво вертя сигарету в пальцах, предложил мне подумать на счет финансово банковской сферы:

— Понимаешь, Алекс. Сейчас миром правят деньги. Кто бы чего тебе не вешал по зомбо-ящику, сегодня у нас, да и во всем остальном мире, правят не президенты и министры, а миллиардеры, банкиры и прочие финансисты. Конечно быть слесарем на заводе куда спокойнее и проще, да вот только не каждый сможет, осознав, что так за станком, в масле и опилках пройдет вся его остальная жизнь, по-прежнему сохранить здравый рассудок. А ты парень умный. И представить тебя с кайлом в мозолистых руках как-то не получается.

— Но ведь и за станком кому-то стоять тоже нужно? — возразил я тогда, — Не всем же финансами управлять?

— Конечно не всем. Только самым способным! — хитро улыбнувшись, ответил мне дядя Витя, — Ты думаешь, сможешь всю оставшуюся жизнь заниматься чем-то вроде расточки распредвала, или наворачивания резьбы на убитом в хлам станке, которому сто лет в обед?

Я подумав, ответил:

— Нет. Я мечтаю совсем о другом, конечно. Но банки, биржи и вся эта новомодная возня, кажется мне настолько чуждой и какой-то насквозь фальшивой, что я даже и не рассматривал варианты обучения на такую специальность.

— Ну Алекс, прежде всего давай разберемся, что такое-специальность вообще. Как ты думаешь?

И вновь поразмыслив, я попробовал сформулировать как вижу:

— Специальность это набор определенных профессиональных знаний и навыков, обеспечивающих наличие в будущем возможности содержать свою семью.

— Отлично! Молодец! Я боялся, что ты начнешь философствовать, а ты, видно, уже и сам понял многое. Так вот. Когда я окончил десятилетку, после одной такой же беседы с Катиным дедом, моим будущим тестем, я вопреки планам поступил в мореходное училище. А знаешь кем хотел до этого стать? Художником. Я ведь закончил Свердловскую школу изобразительных исскуств. И хотел стать профессиональным художником. Да вот Петр Григорьевич, Умнейший человек, как говорится, на пальцах объяснил мне, что если я не хочу влачить жалкую, полу нищенскую жизнь провинциального мазилы, то мне нужно поискать профессию посерьезней. Так что, подумав, и вспомнив как жили знакомые мои из богемы, которым и на хлеб порой одалживать приходилось, решил как мамин брат, поступить в мореходку. Ну а как оказался потом на торговом судне, история длинная. Но поверь, ни разу с тех пор не пожалел о своем выборе.

— А я видел кстати ваши работы! — сказал я, — мне Катька показывала как-то. Я ведь тоже люблю рисовать, да вот только с музыкой мне все же легче. И там среди ваших набросков, я видел очень много почти законченных идей.

— Гляди-ка. Ты и в живописи кумекаешь. Да. Я тогда помнится, видел себя, чуть ли не Пикассо, или Вангогом. Мечтал о славе. Выставки, восхищенные поклонницы, и все такое. Но поверь. Хотя к кисти и краскам тянет по-прежнему, нет уже того наивного ожидания чуда. Увы, но жизнь порой диктует свои суровые правила. И даже самые реалистичные мечты, зачастую не выдерживают испытания реальностью. Так что ты подумай. Если что, у меня тут в институте друг детства кафедрой заведует, поступишь без проблем.

Ну вот я и воспользовался советом дяди Вити. Который по словам Катьки относился ко мне как к своему.

А когда я сообщил родителям что поступаю на Экономику и финансы, мой отец напоказ облегченно вздохнул:

— А я грешным делом подумал, что придется до крови сражаться. Мы с мамой почему-то поняли, что ты продолжишь музыкальное образование. Да вот, как ты и сам, молодец, сообразил, музыка это хорошо, но стоит выбирать что-то более хлебное.

— Я если честно не ожидала от тебя Алекс! Ведь ты никогда не был особым материалистом! — присоединилась мама, — Признавайся, кто помог с выбором?

— Да так, поговорил с дядей Витей. По-моему он прав. Искусство искусством, а жизнь теперь сплошь финансово бытовые отношения. Да и кто сказал, что я перестану заниматься музыкой? Пусть это будет альтернативным вариантом! — пояснил я им свою, уже оформленную четко позицию.

Катька тоже одобрила мой выбор. Хотя я думаю, ей не так важно как я буду зарабатывать на жизнь, главное чтобы я был с ней рядом, а любой мой выбор она примет безропотно. Отношения наши развивались как нельзя лучше. И весь тот год прошел как в самых моих лучших грезах.

Мы виделись с Катькой почти каждый день, и за это время так сроднились, что я всерьез стал подумывать о свадьбе. Однако, я прекрасно понимал: спешить не стоит. И решив немного повременить, пока Катька закончит учебу, а я смогу, если нужно перейти на заочное, начал понемногу подготавливать почву.

Естественно, первое, о чем я должен был подумать, это где мы будем жить, и как я буду содержать нашу семью. И хотя на время учебы в городе можно найти временную работу, и с жильем вопрос думаю тоже решаемый, все же я пробовал найти самый лучший вариант.

А одним морозным январским утром, у нас зазвонил телефон. Подняв трубку, я совершенно того не ожидая, услышал такой знакомый и бодрый голос:

— Привет Ал! — поприветствовал меня Олег, так словно и не было этих восемнадцати месяцев, и словно мы только вчера еще болтали с ним в его комнате. — Бери свою Катьку, и вечером к нам! — и не выдержав сказал чуть другим, дрогнувшим голосом: — Как я соскучился по тебе, ты не представляешь!

— Привет! С приездом! — растерянно пробормотал я в ответ, — Ты когда приехал-то? Хоть бы чиркнул пару слов. Друг называется.

— Ладно Сань. Виноват. Признаю. Но там с этим у меня вообще была целая проблема. Родители до сих пор обижаются. Короче, к ужину ждем вас. Там все и расскажу.

Попрощавшись с Олегом, я тут же набрал свою Катьку и поделился новостью, предупредив, что вечером мы приглашены на прием в Германское посольство. На это, Катька иронично заметила, Что мне не стоит беспокоится, и что она мол, не посрамит меня перед немецкой фройлен.

А вечером, мы познакомились с Наташей. Это была высокая стройная шатенка, с зелеными изумрудными глазами. Очень Красивая и умная. С великолепными манерами и милым акцентом. Олег был на седьмом небе от счастья, ведь его Наташка решилась-таки оставить благополучную Европу, и ради своего возлюбленного, вернуться в Россию. И хотя в стране сейчас, многое вроде налаживалось, и быт понемногу уже не так пугал заезжих иностранцев, все же, Берлин, и наш, пусть и красивый город, сравнивать конечно не приходилось.

Но любовь это страшная сила. И кого она свяжет своими ласковыми путами, тому из них ой как трудно выбраться.

Олег долго рассказывал нам, как он устроился в одном из загородных кафе, где вечерами играл на гитаре с компанией таких же приезжих русских. Которые были рады чуть подзаработать, так как платили там довольно прилично. Познакомился он с ними благодаря Наташиному отцу. Он давно знал этих ребят, и считал их благонадежными товарищами.

— Днем конечно приходилось отсыпаться, — рассказывал мой друг, — но до вечерней программы я успевал довольно много. Так что к отъезду я обошел все достопримечательности Берлина. А там в ихних Европах, я вам скажу, есть на что поглядеть! И вообще. Германия очень благополучная страна. Как ни крути, а мы больше выглядим проигравшими в той войне.

Наташа, вначале слегка смущавшаяся, потом тоже много рассказывала. И чуть картавя, мило улыбаясь, поведала о том, как ее Олежка водил свою любовь по дорогим ресторанам, и обещал сделать ее царицей всея Руси. И что она согласилась вернуться на родину только с условием, что Олег даст ей закончить учебу. Поэтому они так долго задержались с отъездом.

Мы с Катькой слушали эту счастливую парочку, и я честно говоря им сильно завидовал.

Я много лет мечтал съездить в Европу, куда-нибудь во Францию или в Германию, но все эти мечты так и остались лишь грезами обычного Русского подростка. Мне тоже очень хотелось посмотреть, как живут в других странах. И как я понял из рассказа Олега, в Берлине было полно наших соотечественников, устроившихся там довольно хорошо.

Катька тоже весь вечер с большим интересом слушала немецкую фройлен Уральского разлива, и задавала много вопросов. Так что я понял. Она тоже не прочь была бы съездить куда-нибудь на родину Гете.

А под конец слегка затянувшегося ужина, Олег многозначительно взглянув на свою невесту, пригласил нас с Катей к ним на свадьбу.

Как выяснилось, они с Наташей решили долго не откладывать, и сочетаться, как только получиться приехать в Россию. И пусть сейчас зима, и вроде не время для новобрачных, они все же, назначили дату свадьбы на конец Января. То есть, уже через две недели.

Я хоть и ожидал чего-то подобного, был слегка ошарашен.

А когда мы стояли с моей подружкой у ее двери, (которую она открывала уже своим ключом, дабы не будить спящих родителей), Катька прощаясь сказала мне:

— Как они счастливы, ты видел? Я им даже завидую.

— Я тоже! — честно признался я, — Вот бы здорова, и нам так же побывать в Германии или в Париж к примеру, слетать.

Но Катька как-то странно глянув на меня, сказала:

— А я все же не тому завидую! — Затем обняв меня за шею, крепко поцеловала, и не прощаясь заскочила домой.

Той зимой произошло еще одно событие. Мою Катьку стал настойчиво клеить наш Лешка Каналья.

И хотя я прекрасно был осведомлен о его непростом отношении к Катерине, все же после одного серьезного разговора, он вроде угомонился. Тогда мы столкнувшись с ним случайно на одной вечеринке, по просьбе Лешки отошли в сторонку (побеседовать). Разговор был коротким. И когда подвыпивший Каналья заявил мне, что как бы я мол, не пыжился, Катька будет его, я взяв его аккуратно за болевую точку на плече, чуть надавив сказал:

— Если ты хотя бы раз приблизишься к ней ближе чем на три метра, мне придется тебя искалечить.

Я не шутил. И Рыжий Лешка, вспотевший от болевого шока, поняв это, закивал:

— Ладно-ладно. Я пошутил.

После чего, действительно больше не подходил к Катьке ближе чем положено.

Но вот, спустя год с лишним, отец Лешки, подарил ему шикарный белый Chevrolet. Этот подарок видно лишил его последних капель совести. И хотя их семья давно уже переехала в новенький жилой куб в центре города, Каналья по-прежнему тусовался в нашем дворе.

Так вот, неделю тому, как рассказала мне чуть смурная Катька, Рыжий Лешка снова начал приставать к ней с грязными намеками. А в то время, за одну только возможность прокатиться на его новенькой иномарке, большинство наших девушек, чуть облегченного поведения, готовы были отдать все на свете. И мой заклятый друг, беззастенчиво пользовал их, похваляясь этим как сопливый пацан перед своими дружками.

И видно слегка подзабыв наш разговор, либо возомнив себя неотразимым Казановой, как-то на выходе со двора, перегородил дорогу моей Катьке. Но когда Катя игнорируя треп этого папенькиного сынка, попыталась обойти его транспортное средство, потерявший берега Каналья, выскочив из машины, схватил ее за руку, предлагая прокатиться за город.

К тому времени мы с Катькой встречались уже несколько лет, и вопрос самообороны я обсуждал не раз, показывая и отрабатывая с ней основные приемы защиты от таких вот захватов и прочих подобных посягательств. Так что оказавшийся неожиданно носом на грязном снегу, после четко проведенного Катей приема, Рыжий стал вести себя совсем не как джентльмен. Поскольку, дело происходило на виду у многих наших ребят, кто-то из толпы крикнул ему, что мол, Алекс когда узнает, то оторвет ему… Но по словам Катьки, этот герой дамских трусиков, ругаясь последними словами стал угрожать своими дружками, обещая все мыслимые кары (оборзевшему инженерскому сынку).

Так что, мне пришлось вновь побеседовать с этим оторванным молодым человеком. И беседа наша проходила уже в не столь дипломатичной атмосфере.

Завидев как-то во дворе его автомобиль, я спустившись, отыскал его в том самом подвале, который за прошедшие годы сильно преобразился. Там какие-то ушлые ребята открыли компьютерный салон, и стригли наших малолеток как баранов, сдирая за час игры немалые деньги.

При виде меня Лешка слегка взбледнул, а затем вдруг зашептал что-то на ухо стоявшему рядом, здоровенному Димке, служившему здесь заведующим дискетами, и по совместительству вышибалой. Однако Димка, прекрасно осведомленный, как в прочем и многие спортивные ребята нашего города, где мы с Олегом занимаемся, отмахнулся от него как от комара, и не глядя больше в мою сторону, сделал вид, что настраивает комп.

Перепуганный Каналья, еще постоял возле своего неудавшегося защитника, а потом, наконец набравшись смелости, вышел в след за мной, под вечереющее, пасмурное как мое настроение небо.

Я не стал все же калечить его. Но когда, после первой же плюхи, умывшись кровавыми соплями этот горе Донжуан запричитал нечто вроде: — «Не надо! Пожалуйста! Я больше не буду!» Я просто силой воли остановил себя. И хотя кровь кипела, и хотелось по настоящему начистить физиономию этому трусу, я вспомнив ту злополучную ночь, когда не сдерживаясь едва не натворил беды, решил все же отпустить его, взяв еще раз клятву даже и не смотреть на мою Катьку.

С тех пор, я больше не видел его. Но по словам Кольки Серебрянникова, с которым мы поддерживали отношения, и который чувствовал себя моим должником, Лешка со своими дружками просто так не успокоится. Так что теперь мне стоило бы ходить оглядываясь.

Я конечно отнес это все на счет обычной Колькиной перестраховки, однако как оказалось впоследствии, напрасно.

И вот, настал тот злополучный вечер, а точнее ночь.

Мы с Катькой, тогда основательно подзадержались в новой Олежкиной квартире. Новоиспеченная чета Розумовских, Олег и Наталья, пригласили нас к себе на новоселье.

Отметив свадьбу холодным январским днем, в достаточно узком кругу родных и самых близких друзей, наши молодожены задумали сразу же решить и жилищный вопрос. И так как в квартире родителей Олега, уже проживали Ольга с Геннадием, еще одну молодую семью данная жилплощадь вместить уже не могла. Так что, спустя месяц совместного проживания, Олег как глава семьи, поставил на семейном совете вопрос ребром. Результатом стало приобретение, на общими усилиями собранные деньги, новенькой двушки в соседнем микрорайоне. Квартира эта была еще в полусыром, нежилом состоянии, так что, нашим молодоженам пришлось раньше времени познакомиться с таким грозным и всесокрушающим словом «Ремонт». Но вот совместными усилиями, эта довольно уютная квартира, расположенная на седьмом этаже огромного подковообразного мастодонта, построенного по каким-то новым технологиям, и с какой-то непривычной планировкой, из полуфабриката, в который я попал в первый же день, превратилась в отличное семейное гнездышко. С довольно вместительной кухней, большей остекленной лоджией, и просторными светлыми комнатами. Я по просьбе Олега, а порой и из дружеского энтузиазма, не раз бывал здесь с рабочим визитом. И хотя строительными специальностями я владел так себе, успел в свое время нахвататься верхушек во время обустройства нашей дачи, все же, помощь была нужна часто, и я старался как мог.

Так что одним прекрасным Июньским днем, мы, самые близкие родственники и столь же близкие друзья, собрались, чтобы отметить новоселье.

Мы с Катькой, немного подумав и посоветовавшись с родителями, решили подарить им здоровенного такого, плюшевого зайца, А так же огромный Итальянский сервиз, на двенадцать персон. Слегка распотрошив при этом бюджет двух наших соседствующих семейств.

После всех поздравлений и дружеских объятий. После довольных Наташиных возгласов. А она не удержалась-таки, и раскрыв одну из четырех ярких коробок с сервизом, извлекла на свет великолепно оформленные, очень дорого выглядевшие тарелки, блюда и прочие салатницы. После короткой экскурсии по новой квартире, новоиспеченные хозяева пригласили нас за стол. Здесь конечно звучали длинные тосты и различные пожелания. Наталья Сергеевна растрогавшись до слез, напоминала детям, как важно ценить семейный очаг, и как нужно беречь его от всех злых ветров. А отец Наташи, простой русский мужик, прилетевший по такому случаю из Берлина, грозился забрать свою дочь обратно, если зять не будет каждое утро подавать ей кофе в постель. На что молодые весело припираясь со старшим поколением, отшучивались, намекая на весьма примечательный родительский пример, но при этом все же обещая быть паиньками. После великолепного десерта, мы наконец убрав лишнее со стола, под отлично сваренный кофе, долго беседовали на всевозможные темы, от деталей законченного наконец ремонта, до всяких там НЛО, бессмертия и прочих поисков смысла жизни.

Олег с Наташей, весь вечер радовали глаз своими довольными физиономиями. Да и мы с Катькой, (кстати, решившие осенью тоже пополнить ряды счастливых обладателей небольших золотых колечек, и фиолетового штампа в паспорте), были в отличном настроении. Радость дополняла и прекрасная погода за окном. Поэтому, после шумного застолья, мы всей немалой компанией вышли во двор под ясное звездное небо, дабы озарить его парочкой сотен новых рукотворных огней.

Салют тоже удался на славу. И огромный многоэтажный комплекс, почти целый час будоражили оглушительные хлопки, и озаряли яркие разноцветные вспышки. Поглядеть на это шоу вышли чуть ни все жители нового дома, и будто это у них сегодня праздник, радостно восклицали при каждом взрыве китайского фейерверка, рассыпающего в чистом летнем небе золотые, розовые, голубые и зеленые искры.

В общем вечер удался, и проводив наших молодоженов до двери, мы стали прощаться.

Нужно сказать, что в ту минуту, я словно предчувствуя что-то, долго обнимал своих друзей, хлопал по плечу Олега, желая им с Наташей всего самого наилучшего. Девочки наши расчувствовавшись, под конец даже прослезились, а когда я пожимая в последний раз крепкую мужскую ладонь, попросил:

— Олег. Не забывай меня пожалуйста!

Самый мой лучший друг на свете, лучший боец в области, победитель множества соревнований по восточным единоборствам, дважды мой спаситель, и отличный музыкант, заглянув мне в глаза сказал:

— Что бы ни случилось, Алекс. Я всегда буду помнить тебя! Ты стал мне роднее брата! — и тоже крепко обняв меня, а затем поцеловав в щечку мою Катьку, произнес знаменитую фразу: — Предлагаю дружить домами!

На что Наташа, как и полагалось, со смехом возразила:

— Пожалуй, лучше будем дружить семьями! Так?

Мы естественно с радостью приняли это предложение. И пожелав счастливым молодоженам приятной ночи, спустились в низ.

Здесь, во дворе, было пустынно и тихо. Немного постояв под звездами, мы неспешным прогулочным шагом направились домой. Олег с Наташей предлагали вызвать нам такси, пешком отсюда идти было довольно не близко, однако не сговариваясь, мы с Катькой решили все же прогуляться.

Ночь была великолепная. На небе виднелся тоненький серпик луны, а чистое, какое-то тропическое свечение и подмигивание ярких созвездий, просто завораживало.

Город спал. Редкие окна запозднившихся обывателей, одинокими маячками светились в бесконечной, уходящей за горизонт расческе притихших громадин. Освещаемых редкими фонарями, да столь же редкими, заплутавшими в ночи автомобилями.

Мы шли держась за руки, по пустым гулким тротуарам, и просто молчали, наслаждаясь тишиной, и непривычно свежим в нашем городе ночным воздухом.

«Да. Лето в этом году будет теплое. Можно было бы рвануть с Катькой куда-нибудь на природу. Пожить в лесу неделю другую. И Олежка приглашал не раз уже к ним на дачу съездить. Жаль, нет у меня, красивого белого коня, на которого я посадил бы мою принцессу, и умчал бы с ней в далекие дивные дали, лет эдак на тысячу. Скорее бы уже осень. Так хочется прижать к груди это милое создание. Не думая ни о чем. Как свою невесту. Как часть себя. Как единственное счастье».

Катя словно почувствовав такие мои мысли, прижалась ко мне, а я обняв ее за талию, спросил:

— Не замерзла, Котенок?

— Так, немножко, — задумчиво ответила она, и почему-то добавила: — странная тишина. Тебе ни кажется? Такое-ощущение, что мы с тобой одни в целом мире. Даже сердце бьется как-то странно. Словно я чего-то боюсь, а чего не знаю.

— Не бойся! Я тебя ни кому не отдам! Ты у меня самое большое сокровище!

«Эх! Знал бы я тогда!» Но не зря Милена просила меня: — «Алекс, не пытайся исправить здесь что-нибудь. Это увы, невозможно. Не береди зря сердце. Это всего лишь прошлое, изменить которое не под силу никому».

Все случилось, когда мы с Катей ступили под сень старых ветвистых кленов, растущих по бокам длинной аллеи, ведущей к нашему перекрестку. Здесь было темно и абсолютно тиха. Так что я, лишь в последний момент насторожился, заметив на пути какой-то слабый отблеск. А в следующий миг, в глаза нам ударил сноп ослепительного яркого света.

Катя вскрикнув от неожиданности, заслонила лицо руками, а я вспомнив наставления по уличной самообороне, схватив мое сокровище в охапку, резко шагнул в сторону, уходя из зоны поражения. И едва начав после такого светопреставления, различать что-либо вокруг, попытался оценить диспозицию.

Прямо посреди аллеи, стоял белый автомобиль, лупя во все свои тысячи свечей из всех четырех фар, каким-то сумасшедшим, белым, режущим светом.

Я узнал эту машину. И когда ничего непонимающая Катя, утирая слезы, мгновенно залившие глаза, спросила:

— Что это Ал?

Я увидел, как одновременно раскрылись все четыре дверцы, и на асфальт шагнули четверо здоровенных парней в черных кожаных куртках, с битами в руках.

«Ну прям цирк, — улыбнулся я про себя, — насмотрелись дешевых боевиков, понимаешь. Чисто гангстеры из криминальной хроники. Особенно вот этот лысый с перекошенной мордой, где-то я его уже видел».

Все это промелькнуло за какие-то доли секунды, а затем все завертелось-понеслось.

Успев крикнуть Катьке: — «Беги!» Я встретил парализующим тычком первого нападающего. Это был здоровый такой буйвол, центнера в полтора с лишним, крутости и самоуверенности. Ну что ж, как известно: «чем больше шкаф, тем громче он падает».

Второго нападающего с лева, столь же грубо и прямолинейно атакующего, как танк вражеские окопы, пропустив над головой страшный замах, тоже уложил легко, одним тычком в сонную артерию. И хотя я знал, что последствия для нападавших могут быть печальными, но за спиной моей была Катька. Не успевшая еще ничего понять, и по-прежнему утирающая слезы.

Я слышал ее всхлипывания, и понимал, что никуда она бежать не сможет.

А у меня хоть и плыли перед глазами яркие пятна, все же, различать окружающее я мог довольно уверенно. Так что, когда третий бычок распластался у моих ног, словно выключенный терминатор, я увидел как четвертый, тот самый кривой, выпустил из рукава тяжеленную, громко звякнувшую об асфальт цепь.

«Опаньки! Воистину Ничего нового нет под солнцем! — мелькнуло у меня. И тут я вспомнил это лицо. — Да это же тот ночной бегемот, что тискал Таньку Серебрянникову, в то время как его дружки, мутузили ногами моего однокашника». И он тоже узнал меня. А возможно, и даже наверняка, именно нас с Катькой они и дожидались тут. «Так вот о чем предупреждал меня Колька. Ну что ж, попробуйте, если силенок хватит!»

И тут из-за спины, раздался знакомый до отвращения голос:

— Ну-ка! Серый, Попридержи этого каратиста! А я займусь его бабой!

А в следующую секунду прямо у меня перед глазами, сверкнула яркая молния. И если бы не отточенные за годы тренировок с дядей Ваней рефлексы, остался бы я без глаз. А так, прогнувшись чуть ли не в мостик, я пропустил тяжеленную цепь у себя перед носом.

«Оба! Однако шустрый бегемот! — успел я подумать, когда на возвратном движении кривой Серега попытался стегнуть меня по ногам. — Ну чего он ожидал? Интересно! Что я буду вот так прыгать, как зайчик под елочкой, уклоняясь снова и снова от этой страшно жужжащей ерундовины?» Возможно где-то в другой школе, (против лома нет приема), но там где мы с Олегом занимались, подобные игрушки были основным оружием в спаррингах. Так что, оттолкнувшись от земли, я прыгнул головой вперед прямо на подсекавшего мне в этот момент ноги Кривого, и со всей дури впечатал ему головой в переносицу.

В глазах вспыхнули искры, а крутивший по инерции свой тяжеленный снаряд Серега, падая без сознания на спину, ахнул концом этой дурной железяки по лобовому стеклу Лешкин Шевроле. Раздался страшный звон, и половина лобовухи провалилась внутрь, засыпая шикарный салон битым стеклом.

И в этот же момент громко вскрикнула Катька. А когда я после такого тарана, смог наконец сфокусировать зрение, то увидел, как Рыжий Леха по прозвищу Каналья, намотав роскошные Катькины волосы на кулак, волочит ее чуть не по земле, в направлении водительской двери. Катя сопротивлялась из последних сил, но видно, Каналья усвоил предыдущий урок, и применил запрещенный в борьбе с противоположным полом прием.

Когда этот (герой) уже было дотащил брыкающуюся Катьку к своей машине, я со спины прыгнув на ноги, что было вполне стандартно даже для не столь серьезных школ, вторым движением оказался на капоте прямо перед Лешкиным искаженным лицом.

А дальше, я поступил слишком самонадеянно. И в этом (признаю), основная моя вина.

Вместо того, чтобы зарядить с ноги, не успевшему ничего понять, пробегающему мимо Каналье в голову, Я просто спрыгнул позади него на асфальт, и легонько похлопал его по плечу.

Нет. Я не желал никаких спецэффектов. Не искал я в тот миг даже восхищенного взгляда моей любимой. Я хотел вдумчиво и серьезно потолковать с этой мразью, что волочила не глядя за собой, самого дорогого мне человека на свете.

Я мог одним движением выключить его как куклу, но невыносимое желание оставить его в сознании, взяло верх.

Когда же Рыжий Лешка, осознал, что вокруг происходит что-то неладное, и кто-то сзади похлопывает его по кожанке, оглянулся, на его лице было такое-выражение, будто он воочию увидел свою смерть.

А затем произошло непредвиденное. Этот (победитель женских сердец), почти сбрендивший при виде свалившегося откуда-то противника, не постижимым образом отскочил назад, одновременно выпуская светлые Катькины волосы, и запнувшись о бордюр, полетел спиной в траву, страшно крича и судорожно обнимая себя.

Да! Именно такими. Странными и нелепыми на мой взгляд, были его движения. Так что я не заподозрил в них никакой угрозы.

Вот поэтому не обращая больше внимания на задом отползавшего куда-то под дерево труса, я наклонившись, помог подняться почти не пострадавшей Катьке. Она успела лишь обломать ногти о толстенную кожу Лешкиной куртки, да слегка поцарапать коленку, с которой, черной в темноте струйкой стекала кровь. Катька, отшатнулась в сторону и глядела очумелыми глазами, видно еще не поняв, что все закончилось. Поэтому я, желая успокоить запаниковавшую девчонку, шагнул было к ней, но тут, со стороны деревьев, куда улетел Каналья, раздался характерный щелчок передергиваемого затвора. А в следующий миг, свихнувшийся от страха Каналья, выстрелил. Видно рассудок его действительно помутился, поскольку стрелял он не в меня, а к моему ужасу, в стоящую в метре от меня Катю. Я видел как пуля свистнув у ее лица, отсекла длинную прядь волос, которая белой ленточкой скользнула по плечу. И поняв, что следующим выстрелом он ее убьет, я прыгнул.

Шанс был. Я надеялся на вбитый в подкорку урок, обезоруживания такого вот противника, которому обучали всех с самого первого года.

Но к сожалению, при всей человеческой реакции, пистолетная пуля, все же гораздо быстрее. Увы я не успел. Меня ослепила яркая вспышка, а в грудь, выбив дыхание, ударило словно огромной кувалдой. А затем еще раз, и еще. Инерция моего броска была немаленькой, и если бы не эти выпущенные в упор несколько пуль, то я обязательно достал бы его. Но последним, третьим выстрелом, мой одноклассник и друг по детским играм, почти сбил меня с ног. Так что, я приземлился в каком-то метре от страшно ругающегося Рыжего, и не удержавшись, упал лицом вниз.

Боли я не ощущал никакой. Казалось, будто некий великан, встав двумя ногами на спину, прижал меня к земле своим чудовищным весом, не давая ни вздохнуть, ни пошевелится.

В ушах стоял бесконечно далекий, словно укрытый ватным одеялом страшный Катин крик. А затем послышался звук захлопнувшейся дверцы, и громкий визг резины, сорвавшегося с места, будто ополоумевшего Лешкиного автомобиля.

Я почувствовал как чьи-то руки, аккуратно взяв за плечи, перевернули меня на спину, а в лицо закапало чем-то горячим и соленым.

«Вот и все! — мелькнуло у меня, — Хоть бы успеть проститься!»

Но тут весь мир поплыл куда-то. И последнее что я успел увидеть сквозь наползающую тьму, это сумасшедшие, широко распахнутые Катины глаза, и пробившийся сквозь листву, острый белый лучик какой-то далекой звезды.

Этот луч, расширяясь все больше и больше, неожиданно превратился в сверкающий странный тоннель, заполнив вдруг, как-то необъяснимо болезненно всю окружающую вселенную. А в следующий миг, холодный, ослепительно яркий свет, страшным рывком выдернул меня из этой реальности.