Дом

Вдали и рядом

За окном дома. Всё одни и те же. Такие же, что были пять минут назад, и десять, и два часа. Порой и цвет не меняется, лишь оттенок — в одних больше серого, в других коричневого. Но элементы у всех абсолютно одинаковые, разве что в их расположении хозяева позволяют себе некоторые вольности. У кого крыльцо смещено в сторону, у кого крыша более пологая или цоколь помассивнее, а то вдруг возникнет впопыхах сколоченный флигелек или чердачный балкончик. Какое-никакое, а уже отличие. Но в общем ничего неожиданного. Это дома с коэффициентом ниже среднего. Из окна они кажутся такими маленькими, что даже удивляешься, как в них люди-то умещаются. Хотя и люди такие же маленькие. Их жилища удовлетворяют лишь самые примитивные желания. Прежде всего — желания выжить. Конечно, своеобразие и авторское самовыражение — это хорошо. Однако когда появляется возможность реализовать себя, почему-то начинаешь возводить тот оптимальный вариант, что и у всех, не лучше и не хуже. Видимо, люди, как ни крути, устроены одинаково. А цвет глаз и волос, форма носа или размер ноги являются не чем иным, как знаками различий, элементами узнавания. Идентификации, выражаясь языком научно-популярных журналов.

Но мне по-прежнему хочется оригинальности. Хочется увидеть необычный дом. Тот, который, к примеру, не горит или не тонет. Тот, что меняет представление о доме как об ограниченном уютном пространстве для жилья, возведенном на земле. Ну хотя бы вот этот поезд. Тоже своего рода дом. Временный и передвижной. Пока я существую в нем на весьма скромных позициях — в общем вагоне, без права на место. Мой индекс позволяет только держаться за верхнюю полку, оккупированную тремя более высокопоставленными пассажирами, и смотреть в окно. Что я и делаю на протяжении всей дороги от городского вокзала до конечного пункта моей командировки.

Это мой первый выезд в свет в качестве корреспондента «Местной правды». Газета не ахти какая — из нижнего города, но с ее помощью я надеюсь расширить свой кругозор и внести вклад в копилку нашего дома. Это предстоит сделать за счет другого дома, необычного во всех отношениях. Он и есть мое непосредственное задание. Его я высматриваю в окошко в течение последних шести часов. Глаза устали от быстрой смены пейзажей. Может, поэтому они видят одну и ту же картину маленького аккуратного домика, втиснутого в периметр огорода? Хочется верить, что там, куда я еду, будет иначе. Расстояние должно повлиять если не на функциональное, то хотя бы на архитектурное решение. А пока достаю из сумки книгу и отправляюсь в другое путешествие. Книга в дороге — лучший проводник. Держу одной рукой, другую не отрываю от полки. Буду читать, пока совсем не стемнеет.

Ночь в поезде на ногах выдалась мучительно бессонной. И только к утру мы прибываем на пыльный вокзал. Город в сто раз хуже нашего нижнего, не говоря уже о большом. Я не стану его описывать в своем репортаже. Узкие косые улочки, одноэтажные дома почему-то все одного серо-зеленого цвета. Маленькие грязные окна, словно щели в растрескавшихся стенах. Ноги не держат, а надо еще донести сумку. Постоянно цепляюсь каблуками за грубый булыжник. Вот и гостиница — поезд, который никуда не едет. И за это еще нужно платить три рубля в сутки. Я выкладываю перед администратором три однорублевые монеты, получаю взамен полусогнутый ключ. Комната ожидаемых размеров, два на полтора метра. Но есть нормальная кровать, на которую я тут же заваливаюсь вместе с сумкой и засыпаю. Даже во сне чувствую, как гудят мои ноги, словно я шла день и ночь по шпалам.

Пробуждаюсь в полной темноте, не сразу сообразив, где нахожусь. Выхожу в коридор, длинный и узкий, как в поезде. Но хорошо хоть не качает. Иду до конца и нахожу туалет и разбитую раковину. Освежаюсь. Возвращаюсь в номер и включаю свет. Вынимаю из сумки запас еды — бутерброды с обмякшей бужениной, огурцы, холодный чай в пластиковой бутылке, печенье — и раскладываю на тумбочке. Жую и оглядываю комнату. Обстановка скупа до полной потери индивидуальности. Достаю блокнот и записываю впечатления начинающего корреспондента о первом необычном доме. Доме, имеющем все атрибуты жилья: крышу над головой, стены, мебель, но лишенном самого главного — принадлежности хозяину. Или так: он принадлежит многим людям, полугостям-полухозяевам, не успевающим за короткий срок выбрать себе статус. В моей сумке и то больше дома, чем в этой комнате.

Я поспала еще немного, а рано утром собралась и покинула мой ночной приют навсегда. В комнате же все осталось по-прежнему, будто меня там и не было. На автобусе добираюсь до реки. Моя первая остановка на природе. Река широкая, полноводная, такая уж разольется так разольется. Я вышла на пологий, влажный от росы берег там, где русло дает излучину и откуда хорошо просматривается участок вверх по течению, и села караулить дома.

Выглянуло солнышко, подсушило траву. Я откинулась на спину и принялась разглядывать облака. Они наползали друг на друга, выстраиваясь в города с голубыми просветами площадей и улиц. Как было бы здорово очутиться среди этого белого нагромождения и проверить его каблуками на прочность! Я лежала и мечтала, пока не услышала плеск воды вдалеке, который становился все отчетливее. Я подняла голову. Прямо на меня по реке двигались дома — целая флотилия домов. Они были установлены на плотах или низких суденышках, а хозяева проворными движениями весел продвигали их вперед. Вывешенное на просушку белье трепыхалось над крышами и создавало дополнительную движущую силу. Дебаркадеры остановились в бухточке у поворота. Бросив якоря, люди начали вылезать на берег, а я смотрела во все глаза и записывала каждую мелочь: полуоткрытая, застывшая над водой дверь, помидоры в кадке на палубе, уключины, приделанные к подоконнику веранды. У домов побогаче сзади торчали моторы, а спереди рулевые колеса.

Тем временем почти все капитаны высыпали на берег и прохаживались взад и вперед, привыкая к устойчивости земли. Скоро они совсем освоились, стали оглядываться по сторонам и тут заметили меня. Не скажу, чтобы их это сильно обрадовало. Они косились на меня с подозрением. Особенно на мой блокнот. Но я уже больше ничего не записываю. Поднимаюсь и прогулочным шагом отправляюсь вдоль реки, вниз по течению. И только когда отхожу на порядочное расстояние, вспоминаю про фотоаппарат, который мне вручили в издательстве и который болтается сейчас в сумке. Какой же я корреспондент, если забыла о нем? Если сбежала, даже не попытавшись наладить контакт с жильцами необыкновенных домов? Даю слово, больше такое не повторится.

Теперь я на холмистой равнине. Удивительно, но все холмы одинакового размера и аккуратной конусовидной формы. Стою и дивлюсь на чудеса природы. А из них вдруг появляются люди. Оказывается, это никакие не холмы, а дома — то, что мне и надо. Беру курс на них, на ходу роясь в сумке в поисках блокнота и ручки. Нужно поторапливаться, пока герои моего репортажа не скрылись за насыпью соседнего дома.

— Эй! — крикнула я, не доходя метров десяти. — Вы жильцы этих домов?

— Мы не жильцы, мы хозяева, — обиженно отозвались они, но все же остановились.

— Несколько слов для газеты «Местная правда». Скажите, как вам прилило в голову строить дома в земле?

— Не в земле, — они снова надулись, — а из земли. Понимаете разницу?

— Не совсем, — я переминаюсь с ноги на ногу. Поймут намек или нет?

— Ну заходите.

Поняли. Мы вместе огибаем холм, то есть дом, и, пригнувшись, проходим в низкую дубовую дверь. Внутри одна комната, круглая и просторная, поделенная земляными перегородками на ниши. Мне демонстрируют стол, стулья, вылепленные из вязкого серого грунта, и кровать под покрывалом — из чего, не видно. Мне предлагают присесть, но, кроме мягкого матраса, я ничего не чувствую. Все шкафы, стеллажи и полки вокруг тоже земляные. Немного сыровато и душно, но в общем вполне комфортабельно. Есть электричество и водопровод, кран торчит из стены, без всяких портящих картину неприглядных труб. Еще мне нравятся цветы, растущие прямо на полу. Они, конечно, тощие и бледные без солнечного света, но все-таки живые.

— «Местная правда» — это где? — интересуются хозяева, пока я изучаю обстановку и тщательно записываю.

— Это там, где все дома надземные и сделаны из дерева, кирпича или бетона.

— Из дерева? Такие, как в нашем лесу?

— А где ваш лес?

После того как мне указали направление дальнейшего пути, я прощаюсь.

— Можно сфотографировать ваш быт? — прошу земляных жителей.

— Пожалуйста. Только не думаем, что это будет кому-нибудь интересно.

Если мне интересно, то и другим будет, рассуждаю я, уже пробираясь сквозь чащобу. Деревья здесь густые, растут часто, и я со своей репортерской сумой постоянно задеваю их стволы. Слышу голоса. Но не птичьи, как можно было ожидать, а людские. Вдали кто-то с кем-то беседует на повышенных тонах.

Я продвигаюсь, ориентируясь на многоголосье. Гадаю, за каким из деревьев возникнет избушка. Или хотя бы человек. Поднимаю голову… и наконец обнаруживаю его пристанище. Ух ты! Летучие дома! Дома на деревьях, для которых стволы и ветки служат каркасом, а листья — декором и маскировкой, а может, и дополнительным стройматериалом. У корней узкие лесенки наверх, а где-то на уровне первых сучьев — горизонтальные двери. Вот открывается одна. В проеме повисают две головы, мужчины и женщины.

— К нам гости! — кричит женщина, высовываясь по пояс. — Вы с холмов или с реки?

— Скорее, с равнины, — возражает ей мужчина.

— Я из города, — говорю отрывисто, чтобы исключить дальнейшие вопросы. Ведь это моя привилегия спрашивать.

— А у нас тоже город! — радостно объявляет женщина, и мужчина тут же свистит, зажав во рту два пальца.

На соседнем дереве скрипят доски. И сзади меня, и сбоку. Отовсюду выглядывают симпатичные приветливые лица, а на верхних ярусах любопытство удовлетворяют через зеленые окошки.

— Лезьте сюда! — кричит мне та женщина, что выглянула первой.

— А ваш дом не упадет? — спрашиваю с опаской. — В том смысле, выдержит он лишний вес?

— Ну вы даете! — рявкнул мужчина. — Мы что, сами себе враги? Кто же строит так, чтобы упало? Возможно, у каких-нибудь неумех, бывает, и падают. Но только не у нас.

— И не у нас! И не у нас! — послышалось со всех концов леса.

Эхо, догадалась я. Но если обычное эхо постепенно идет на убыль, то это лишь усиливалось. Открывались все новые двери, и оттуда доносилось уже знакомое «не у нас», которое подхватывалось следующими и распространялось все дальше, в глубь лесного города. От поднявшегося шума дома начали раскачиваться. Мне не то что забираться наверх, стоять под ними стало страшновато. Я быстро запечатлела общую панораму и парочку ходящих ходуном домиков и хотела еще спросить про равнину, но дискуссия вокруг падающих домов уже вошла в решающую стадию и меня никто не слушал.

Из леса я вышла самостоятельно. Без чьей-либо подсказки и помощи. И сразу оказалась на равнине. По всему ее беспредельному пространству гонялись друг за другом маленькие домики. Я глазам своим не поверила. Но когда подошла ближе, поняла, что никто ни за кем не гоняется, а просто деревянные сооружения, поставленные на колеса, свободно перемещаются по пустырю в разных направлениях. Разумеется, их движения были не совсем свободны, а обусловливались порывами ветра и взаимными столкновениями. При последних дома отбрасывало в противоположные стороны, и казалось необыкновенным, как они до сих пор не развалились от частых и сильных ударов.

Мне захотелось прокатиться в одном из домишек, только я не могла выбрать в каком. К тому же эти сооружения не стояли на месте, и, как только я устремлялась к одному, оно под напором ветра туг же отъезжало на внушительное расстояние, и ничего не оставалось, как нацелиться на другое. Скоро мне надоело гоняться за домами. Я притормозила и громко позвала хозяев. Кто, как не они, умеют укрощать свои создания. Однако на деле вышло наоборот. Хозяева выскакивали из дверей более чем проворно и кидались прочь от своих домиков, лавируя между соседними и не думая их останавливать.

— Осторожно! — крикнули мне, и чья-то рука схватила меня за шиворот и потянула вверх, на крыльцо. Так я попала внутрь.

Внутренняя обстановка была такая же, как в обычном доме. Непритязательная деревянная мебель, только кровати чересчур низкие, а посуда, напротив, чрезмерно высокая: стаканы вытянутые и узкие, плошки для супа с широкими краями. Чтобы не расплескалось во время столкновений, догадалась я. В доме жило четверо — две женщины и двое мужчин. Они усадили меня на стул, поскольку от сильных встрясок самой присесть мне не удавалось.

— Вам не повезло, к нам приближается циклон и поднялся ветер, — объяснил высокий брюнет, немного похожий на Сашу.

— Но он быстро стихнет, — подхватила маленькая круглолицая женщина. — Здесь всегда так. Держитесь за кровать. Она прибита.

Действительно, все предметы в доме были на редкость устойчивыми. Да и хозяева тоже в отличие от меня.

— Как же вас занесло в наши края? — спросил второй мужчина, румяный и бородатый.

— Я здесь за новыми впечатлениями. Работаю специальным корреспондентом в «Местной правде», — отвечала я, держась за спинку кровати.

Ветер, как и обещала маленькая женщина, скоро стих, и меня напоили чаем. После взбудораженно-сти сегодняшнего дня и постоянных передвижений приятно было ощутить себя в домашней обстановке. Даже лень было доставать блокнот для записи.

— Вы из города? — опережают меня с вопросом хозяева. — Это не того ли самого, который как дом?

— Не-е-ет, — тяну я и все-таки лезу в сумку. — А как это — город-дом?

— Мы сами толком не знаем. Только слышали, — отвечают мужчины по очереди. — Ходят слухи, что существует на свете дом, строительство которого никогда не кончается. Его еще называют бесконечным. Где он находится? Наверное, где-то в неосвоенных краях, на пустынных территориях, где ничто не препятствует его продвижению вширь, иначе как бы он смог постоянно расти? Говорят, его хозяин неимоверно богат и капитал его увеличивается день ото дня в геометрической прогрессии. И в такой же прогрессии он вкладывает все доходы в дом, оставляя всякий раз незавершенными фасады и лестничные марши. Вместо крыши — потолочные перекрытия с ощетинившимися краями стен, вместо окон — двери в будущие коридоры и комнаты. Представляете себе дом, где нет ни одного окна? Все его оконечности одинаково недостроены, а деньги всё прибывают и прибывают. Дом расползается со скоростью воды в теплые весны. Под новое строительство вырубают целые леса, взрывают горы, осушают реки, давая ему возможность беспрепятственно расти. Вы спросите, кто в нем живет, кроме хозяина? Всегда есть желающие занять пустующие помещения, чтобы не строиться самому. С разных сторон в этот дом селятся люди, благо владелец не в состоянии уследить за процессом. Но раз заселившись, они пропадают безвозвратно. Это вначале жильцы оседают с краю, но спустя полгода, а то и раньше оказываются поглощенными каменным лабиринтом. Дом съедает их. Они уже не находят выхода. Потому с годами добровольцев принести себя в жертву ненасытному людоеду становится все меньше. Его образ обрастает дурной славой так же стремительно, как он завоевывает землю. Теперь люди попадают в его сети не по доброй воле, а по стечению обстоятельств. Их собственные жилища, вставшие на пути распространения гиганта, просто-напросто сносятся, и бездомным ничего не остается, как покориться судьбе и занять одну из пустующих комнат. Вот такой необыкновенный дом. А вы про что пишете?

— Как раз про такие удивительные постройки и пишу, — с трудом переключаюсь я с рассказа на тесную обстановку действительности. — Жаль, вы не знаете, где он находится.

— Мы бы вам не советовали, — качает головой бородач. — В худшем случае он скоро будет везде и вы сами его увидите. Только мы сможем оттянуть встречу с надвигающимся домом. Будем отъезжать от него сколь возможно долго. Ведь мы на колесах.

— Кстати, о вашем доме я тоже обязательно напишу. И сфотографирую. Не хотите попозировать на его фоне, пока ветер снова не поднялся?

Их не пришлось упрашивать. В несколько секунд все оказались на улице. Хозяева выстроились возле крыльца, а я попятилась на положенное расстояние, стараясь не наткнуться на чей-нибудь неожиданно выкатившийся дом. Впрочем, я их больше не боялась. По сравнению с ужасным расползающимся каменным монстром деревянные хижины на колесиках кажутся божьими коровками, ползущими по краю стеблей.

— Снимаю! — кричу я. — Улыбайтесь!

В поле объектива четыре довольные физиономии. Но с легким порывом ветра они чуть искажаются, и дом отъезжает в сторону.

— Давайте еще раз. Придерживайте крыльцо руками, как будто облокачиваетесь… Вот так.

Я уходила с фотокамерой и блокнотом, запечатлевшими множество диковинок. Материала хватит хоть на целую газетную страницу, хотя мне выделено только два столбца в нижней части. На обратной дороге уже не отвлекаюсь, быстро миную лес и холмистую равнину, у реки сажусь в автобус и добираюсь до ближайшего города. Первым делом нужно позвонить.

— Слушаю!

Саша всегда первый снимает трубку. Это входит в его обязанности — идти на контакт с людьми.

Он всех слушает, и его все слушаются, потому что Александр теперь главный бухгалтер обувной фабрики и должен быть в курсе всех происходящих событий. Но, говоря откровенно, последнее время нижний город стал для него мелковат. Он рвется в большой, где из каждого репродуктора доносится Венина мелодия, таким удивительным образом окрылившая нас и поднявшая на недосягаемую для других высоту. Само собой, новый дом строится на деньги, посыпавшиеся с этой высоты, и Венька регулярно катается в музыкальные бухгалтерии за дивидендами. Когда будет готов первый этаж, думаю, и Саша сможет устроиться получше. А пока я хочу узнать, какой у нас на сегодня коэффициент.

— Саш, привет! Это я. Как у вас дела? Как дом?

— Привет. Растет потихоньку. Этаж почти готов. Ты скоро назад?

— Уже на вокзале, обратный билет собираюсь брать.

— Сидячий бери.

— Что, неужели полторы тысячи?!

— Точно. Наш коэффициент уже дорос до полутора тысяч.

Никак не могу привыкнуть к столь головокружительному восхождению по общественной лестнице. Даже забыла передать привет Вене. Думаю, Саша догадается сделать это за меня.

Пролезаю к кассе сквозь разношерстную толпу отъезжающих. Среди них есть и такие, которые едут на прицепной открытой платформе. Не представляю, как они удерживаются на ногах, без ограждений и поручней, на быстром ходу, толкая друг друга. Дойдя до окошка, четко называю свой индекс. Кассир сверяется со своими источниками, утвердительно кивает и выдает билет, на котором красным цветом выделен номер места.

Тридцать девять… Протискиваюсь в уже заполненные проходы, ищу заветную цифру. Вот оно, мое место. Такое узкое, спиной к окну, между двух малосимпатичных, склонных к полноте пассажиров. У каждого по большой сумке, вероятно, с провиантом. Не ровен час, за время пути они еще поправятся. Но в любом случае лучше так, чем стоя. В этой лазейке можно будет и вздремнуть, и дочитать книгу, я уж не говорю о том, чтобы сделать предварительную разборку путевых заметок.

Поезд тронулся, я достала блокнот и начала сортировать дома, о которых много чего узнала. Я приурочила каждого к своей стихии: дом-вода, дом-земля, дом-воздух, дом-ветер. Особняком стоял бесконечный дом — воплощенное строительство. И осталась невостребованной стихия огня. Но не думаю, что она когда-нибудь найдет применение шире, чем в печке или камине. Люди не приспособлены жить в огне. Вот и Ася до сих пор отворачивается, увидев его даже на кончике спички. Уже год прошел, а она по-прежнему не может забыть сгоревший дом. И Вику — ее тогда сразу увезли на грузовике «Осторожно, люди!». Они все время жили в этом доме, словно в спичечной коробке. И той ночью жар из непотушенной печки вырвался наружу и вмиг овладел узким пространством деревянной постройки. Ася успела выскочить…

Я вздохнула, отложила записи в сторону и смотрела на стоящих пассажиров, нависших надо мной плотной массой. Каждому из них досталось меньше, чем по тридцать квадратных сантиметров для поддержания устойчивости, и вот они кряхтели, сопели, переминались с ноги на ногу, хватались руками за поручни и полки и косились на мои часы и на то, что я ела. Потом я дочитала книгу. Как обычно, финал оказался неожиданным, хотя я заглядывала в него заранее. Чего только не предпринимают писатели, чтобы завуалировать окончания своих романов! Топят концы в воде, делая последние фразы двусмысленно отрешенными и потерянными, прячут развязки в толщу массивных описательных абзацев, страницы за полторы до финальной точки переходят на намеки и так далее. В общем, я снова попалась на их удочку.

Ранним утром на вокзале шел дождь. Как кстати я взяла с собой кофту. Всю поездку протаскала ее в сумке, и вот теперь пригодилась. Прямо как в романе — лишь к концу вытаскивается наружу то, что исподволь присутствовало на протяжении всего повествования. Не спешу выходить. Еще столько времени тащиться мокрой по городу. Хорошо, если подойдет автобус — доеду до больших ворот, а то и до малых. А еще Веня рассказывал, есть такой, который идет прямиком до нашей заезженной развилки. Только не помню, какой номер.

Я ищу на привокзальной площади остановку, а нахожу Сашу под зонтом. Надо мной сразу возникает укрытие.

— Как ты узнал?

— Ты же сама по телефону сообщила, когда выезжаешь, — он берет мою сумку. — Оттуда сегодня только один поезд.

— Я хотела сделать сюрприз, — шлепаю за ним по лужам.

— Я тоже, — оглядывается он и улыбается. — Удачно съездила?

— Вполне. А мы куда сейчас, на автобус?

— Совсем одичала в своей командировке. Какой автобус, когда машина есть!

Мы огибаем площадь и подходим к стоянке автомобилей. Дорого, должно быть, она обошлась сегодня Саше. Дождь стучит по капоту нашей машины. Нашей зеленой машины. Я еще не привыкла, что у нас четыре сиденья и столько же дверей. Лезу вперед.

— Я думал, тебе сзади удобнее будет. Переодеться и перекусить с дороги, — удивляется Саша, когда я уже сижу рядом с ним.

Естественно, я пересаживаюсь, переодеваюсь и кладу в рот кусочек жареной рыбы с хлебом и дольку чеснока. Саша включает дворники.

— А где Веня?

— На очередном концерте. Венек наш теперь знаменитость. Постоянно куда-нибудь приглашают. Да-а, я уж думал, вкалывать мне еще лет десять, пока на дом накопим, а оно вон как все обернулось. Сижу в новой машине. Ну не новой, конечно, обкатанной, но уж гораздо новее, чем раньше были, — Саша включил радио, и, словно по заказу, зазвучала Венина мелодия. — О, что я говорил!

Пока мы выезжаем из города, дождь заканчивается. А в наших краях его, похоже, и не было, судя по сухой дороге. Саша кивает на рытвины:

— Будущим летом обещали заасфальтировать.

Возле нашего участка их еще больше — здесь непрерывно ведутся работы. Приезжают грузовики и самосвалы, перепахивают землю, заваливают ее разным строительным материалом. Все мои посадки к чертям собачьим. За это лето я несколько раз пересаживала растения. Сначала — когда территория расширилась до ста квадратных метров, потом — когда все кусты и деревья оказались на месте будущего фундамента, и еще раз — когда грядки попали на пути следования теплотрассы. Сейчас посадки доживают свой век рядом с маленьким домом, и я уже готова к тому, что при сносе последнего они снова помешают.

Вылезаю из машины, прохожу забор, который пока существует чисто символически в связи с постоянными въездами и выездами на территорию, и направляюсь к дому. Маленькому, старому, где меня никто не потревожит, когда я буду приводить себя в порядок с дороги. У крыльца сталкиваюсь с рослым мужиком в комбинезоне. Глядя сквозь меня, он следует дальше с пилой под мышкой. Яблони, мелькнуло у меня в голове. Но он прошел мимо.

— Это Вася или Боря? — спрашиваю я Сашу, который несет за мной сумку.

— Я и сам их путаю… Столько народу на участке. И все какие-то оборванцы. За ними глаз да глаз нужен.

— Ты же говорил, что одним нам не справиться. Сам же и нанял.

— И не жалею. К октябрю первый этаж должны закончить. Ну и перекрытия, разумеется.

— Думаешь, въедем?

— Определенно, — Саша ставит мои вещи на табурет и уходит, плотно затворяя за собой дверь.

Милый старый дом. По всей видимости, к середине осени ты прекратишь свое существование. Да мы уже давно и не живем здесь. То есть, конечно, живем — спим, едим, укрываемся от непогоды, — но только физически. А мысленно мы уже новоселы.

Нужно пройти метров десять, чтобы попасть на стройплощадку. Она огромная — метров двадцать пять на шестнадцать. На одну территорию ушло больше тысячи рублей. И то еще не все участки между фундаментом и дорогой выкуплены. Есть подход слева, где мы продолжаем вести старое хозяйство, и справа, где проложены коммуникации. Между ними растет силуэт нашего будущего жилища. По сравнению с ним старый домишко выглядит коробкой из-под обуви. По-моему, один только новый цоколь превышает его по высоте. За цоколем скрывается вместительный подвал, в котором мы будем хранить все, что не впишется в интерьеры. Пахнет скошенной травой и известью. По периметру расставлены мешки с песком и цементом. Выстроились, словно львы, стерегущие еще слишком открытый и уязвимый дом.

— С приездом! — из-за печного угла появляется Ася и чмокает меня в щеку. Ей очень идет строительный комбинезон. Она его практически не снимает. И не покидает площадку. А что ей еще делать? Своего дома у Аси нет, а на нашем она сможет заработать хоть на сарай, чтобы пережить зиму. А там, глядишь, начнет все сначала. Мы ей, естественно, поможем. Услуги художника-дизайнера здесь оцениваются достаточно высоко.

К вечеру появляется радостный Веня. С цветами. Оранжевые георгины на длинных ножках.

— Привет, привет! Это тебе.

— Врешь ты все! — шутя принимаю от него букет. — Это же тебе подарили.

— Какая разница кому? Я-то тебе принес. Пешком топал от автобуса полтора часа. Кстати, Шурка, пора нам второй машиной обзаводиться. Что ж мне, все время на своих двоих разъезжать?

— А тебя разве никто из поклонников не подвез? — посмеивается Саша.

— У моих поклонников денег только на цветы хватает, и то небось собственноручно выращенные. Они беднее меня. Впрочем, кумиры всегда выше своих почитателей.

— Конечно, — подтверждаю я. — И дома у них высокие и основательные. Настоящие дома.

Знаю, Саша опять будет смеяться — сколько у меня было этих настоящих.

Мои принципы

Не всегда можно понять, что такое настоящее, а что будущее. Я поняла это по нахмуренному лицу главного редактора, читающего мой репортаж. С каждой страницей оно становилось все холоднее и неприступнее. Мне уже захотелось вырвать из его рук записи, но он первый отбросил их в сторону.

— Бред какой-то! — выдохнул он с негодованием и закурил. — Вы действительно видели все эти строения?

— Конечно. И вы можете увидеть. Фотографии прилагаются.

— Любопытно!

С подозрением он открыл конверт и углубился в изучение снимков, возводя вокруг себя одну за другой дымовые завесы. Сквозь них я пытаюсь угадать, где он сейчас бродит — у реки или в лесу? А может, его удивляют катящиеся дома?

— Но я ничего не вижу, кроме вполне обычных пейзажей, — редактор кинул последний озадаченный взгляд на фотографии и протянул их мне: — Вот на первой, например, где хоть один дом?

— Это всё дома, — объясняю я. — Только стены заслонены ветками. На то и рассчитано, чтоб не быть слишком заметными.

— А тут холмы заслонили?

— Нет, это не холмы, а жилища. Вот вид изнутри. Вышло темновато, поскольку солнечный свет сюда не проникает и с выдержкой я не угадала.

— Я бы сказал, просто темно, — нарочито сочувственно кивает редактор. — Ну а это что за сумасшедшие?

— Не угадали. Это совершенно нормальные люди. Жильцы одного из катящихся домов.

— И где же сам дом?

— По всей видимости, отъехал.

— Поздравляю! — осклабился он и подытожил уже серьезно: — В общем, про поезд, гостиницу и привокзальные дома еще пойдет, а остальное… переделайте.

— Переделать на что? — не поняла я.

— На действительность! — не сдержался он. — Ваши фантазии никого не интересуют.

— Странно. Я думала, наоборот.

— Ничего подобного. Читателям нашей газеты нужна почва под ногами. Что они смогут вынести из вашей статьи? Полное крушение идеалов дома? К чему стремиться, сели кругом одни фантомы, дома-пародии, дома-призраки, не видимые невооруженным глазом? У вас же самой, насколько я знаю, вполне нормальный традиционный дом.

— Он только строится, — поправила я.

— Тем более. Попробуйте поизгаляться над ним, а не над нашими читателями. Увидите, как трудно жить вне реальности. Желаю успеха!

Разговор был закончен. Все прожекты снова оказались при мне, и, сколько я ни билась после над подгонкой их под действительность, ничего не выходило. Вернее, выходила безликая, скучная картина обыденности. Взгляни в окно — увидишь то же самое. Зачем же еще множить это на бумаге? Деньги мне выдали только через месяц. За репортаж с открытия нового заливочного цеха на алюминиевом заводе. В тот же день я зашла в отдел рекламы и дала объявление в рубрику «Продается».

«Продается дом из битого кирпича, два на четыре, с печью, верандой и деревянным сараем. Возможна реконструкция на месте». И наш телефон.

Объявление — не статья, в нем все коротко и ясно. И оно означает только одно — что мы въезжаем. Первый этаж с перекрытием готов, и в одной из комнат вставлено окно с двойными рамами. Оно обошлось нам в двести рублей, но зато теперь мы будем любоваться на зиму сквозь герметично запаянное стекло. Вся мебель из старого домика легко разместилась в двадцатичетырехметровой комнате. Широкий плацдарм трехспальной кровати и диван с этажеркой встали по обе стороны от окна. Платяной шкаф, развернутый поперек, отгородил спальное пространство от импровизированной гостиной, в правом углу которой кухонный стол с плитой и холодильником. Над ними посудные и продуктовые полки. Между этим хозяйством и диваном — тумбочка, увенчанная телевизором. Рядом табурет с телефонным аппаратом. Напротив у стены круглый стол, в дни праздников свободно выдвигающийся в центр комнаты. Возле него слева посудный шкаф, и у самой двери вешалка. Вся остальная территория дома по причине беспрепятственного сообщения с внешним миром пока являлась нежилой.

Новоселье выдалось тихим и скромным. Не по сервировке стола, а по количеству присутствующих. К наемным рабочим, всяким Борям и Васям, мы не очень-то привязались, потому и не приглашали. Петя с Пашей спешат закончить первый этаж нового дома, который они взялись возводить по нашему примеру. Он, конечно, не такой масштабный, с фундаментом шесть на четыре, но тоже двухэтажный. Сейчас они подходят к потолку и работают даже по ночам, чтобы с наступлением холодов не остаться на улице, потому что старый дом они уже продали. Как и мы. Мы на вырученные деньги приобрели маленькую комнатку в нижнем городе. Туда и съехала Ася. Официально она жилье снимает и платит нам. А мы ей. За услуги в строительстве и оформлении интерьеров. Михаил с Соней и Кирой разошлись. Причем на три стороны. Расходились они долго и мучительно, со скандалами и многократным дележом имущества. Сейчас где-то строятся. Каждый независимо от другого, и все вместе отдельно от нас.

Их раздоры укрепили меня в желании держаться крепче за свое окружение. Но сегодня оно меня не радует. Так тихо у нас никогда еще не было. Может, это оттого, что звук рассредоточивался в непривычно большом объеме? Я не узнавала ребят. Они не шутили, не смеялись, а молча жевали курицу и выглядели такими одинокими. Как и мне, им было неуютно в доме. Передо мной смешивались целых два дома — хорошо знакомая, трогательная мебель старого распирала грубые кирпичные оболочки будущего. И непонятно было, что победит.

Мы сидели втроем за круглым обеденным столом и машинально потребляли заготовленные по этому случаю кушанья. Ася присоединилась только под вечер. Автобус не приехал, и она прошла от города пешком. С ее приходом все снова уселись за стол.

— Я вот что думаю… — начал Александр, вытирая рот салфеткой. — Зря мы все-таки взялись такую махину раскручивать. Нам ее не осилить. И деньги кончаются.

Я приуныла. Для меня это новость, что кончаются деньги. Я думала, в этом смысле мы стабильны. Смотрю на Веню. Что он скажет?

— Подумаешь, деньги! — изрек Вениамин. — Сегодня нет, завтра есть, — он взмахнул рукой. — Этот дом не понравится, построим другой.

— То есть как другой? — не выдержала я. — К этому с трудом привыкаешь.

— Не ссорьтесь! Дом — это не главное, — подала реплику Ася. — Вот у меня, например, его нет. А я, как видите, живу. И не жалуюсь.

И мы стали жить. Вернее, потихоньку обживать намеченные контуры. Я долго не решалась выйти из нашей меблированной комнаты и совершить путешествие в другие. Но если я не сделаю шаг за пределы привычного, не изведаю все до конца, не подчиню дом своим принципам, мне в нем не жить.

Прямо за обшарпанной временной дверью жилой комнаты огромный холл, в 63 квадратных метра, полностью соответствующий первому и главному принципу: большой дом — большой мир. С него пойдет лестница на второй этаж. Посередине парадный вход с крыльцом, слева отсеки санузла, пока не функционирующие, хотя все коммуникации уже подведены. Еще левее — коридорчик с выходом в кладовую, еще одну комнату и квадратную тридцатишестиметровую кухню. Последняя соединяется с верандой, которая пока существует лишь в проекте. Как и зимний сад, но всё по порядку. Возвращаюсь в холл и поворачиваю направо, к самому широкому проему, ведущему в гостиную. Это я настояла на том, чтобы все помещения имели двери. Сорока восьми квадратных метров с эркером во всю северную стенку вполне достаточно, чтобы разделить дни отдыха и торжеств с многочисленными друзьями. Столько же в помещении, расположенном по соседству. И дымоход один на два камина. Далее еще одна гостиная, но предполагающая уединение, чтение и общение с зимним садом. Здесь же Веня забил место для своего рояля. С запада к ней примыкает двадцатичетырехметровая комната — последнее помещение на этаже, которое я обследую. Осмотром я довольна. Уже по одним силуэтам можно предположить, что этот дом будет лучше, чем у Гарри. Все, стоп! Я же поклялась больше не вспоминать об этом…

Всю зиму мы без печки. Но есть батарея, единственная в доме подключенная к системе централизованного отопления. Туалет по-прежнему на улице, и мне так надоело надевать каждый раз пальто, шапку и сапоги, чтобы посетить его. Сашу все чаще посещают мысли о нецелесообразности содержания таких хором в нашем все еще нищенском положении. Он имеет право так говорить. Мы живем фактически на его зарплату. За мои неумелые статейки платят по двадцать рублей от силы. Коэффициент застыл на отметке 001750. Веня, похоже, совсем примерз к кровати. Лежит целыми днями, уставившись в дощатый потолок… Лишь к весне он выдал новую мелодию.

Мы снова обласканы судьбой. И по взаимному согласию используем ее блага на обустройство мест общего пользования. Завозим кафель: оттенки голубого и белого — для ванной комнаты и кофейного с бежевым — для туалета. Грузовик доставил прямиком из магазина ванну, две раковины и унитаз. Все работы делают мои мужчины. Им нравится шпаклевать, штукатурить, класть плитку. Ася тоже охотно участвует. Временами подключаются Паша или Петя. У них похожая ситуация, только дом раз в тридцать меньше и туалет с крохотной душевой кабинкой они уже сделали.

Подхожу и прошу дать мне какую-нибудь работу. Зачистить, выскоблить, проштукатурить или закрасить — мне все равно. Знаю, что в любом случае быстро надоест. Это не то, что я люблю делать и умею. Я безвозвратно отстала от процесса. В старых домах я фиксировала каждый гвоздь, каждый кирпич. А теперь порой и не задумываюсь, как здесь что крепится и из чего состоит. В общем, упустила момент. Смотрю на ребят и не понимаю, как можно целый день ходить грязными. Еще и нарочно пачкать известкой лицо и руки. Веня утверждает, что питает слабость к ее запаху. А Саша не налюбуется на ванну, вошедшую белоснежным полукругом в угол помещения, с волнистыми краями и выемками для мыльных принадлежностей. Он даже спит в ней.

Как это ни прискорбно, но я ревную мой дом к их радости. Они общаются с ним, когда захотят, а я только после них. Хотя… почему он мой? Я ведь его не строила, деньги не вкладывала, планов не составляла. Ася и то имеет к дому гораздо большее от-ношение. Вот это-то и обидно. Более того, я уже не в курсе, какой у нас на сегодня коэффициент.

— Я и сам запутался. — успокаивает Саша. — Позавчера вроде был две шестьсот тридцать… а может, и сорок. Сейчас позвоню охранникам, узнаю.

Да, про охрану мы вспоминаем лишь тогда, когда что-то забываем. А раньше и шагу не смели ступить, не посоветовавшись. Теперь нас учат в другом месте. Сашу — на фабрике, большей частью директор или его заместитель, а меня — в издательстве. Эти уроки, как обычно, касаются моих фантазий и их обработок. Редактор упорно вычеркивает все, что не имеет под собой почвы, стирает целые фразы, обрубает абзацы, выворачивая оставшиеся наизнанку.

— Что за выспренность! Проще надо быть. Чем проще, тем понятнее.

Я перечитываю короткие сухие строчки, к которым не питаю родственных чувств. Это не мое.

— Конечно, не ваше, — соглашается довольный редактор. — Мы выбросили из текста все, что касается лично вас, и теперь он будет принадлежать читателям.

Туалет готов. Через неделю готова и ванная: сверкающая первозданной чистотой просторная — шесть на три — комната в голубом кафеле, у пола голубизна насыщенная, а к потолку истощается до белого. Между ванной и душевой кабинкой окно. Хрустящие жалюзи. С левой стороны раковина, полочки и зеркала, вешалки для полотенец и халатов и пустующее возвышение для стиральной машины. Вода извергается отовсюду. Струей, фонтаном, водопадом, в котором невозможно утонуть, можно только расслабиться.

— Что у нас на очереди? — спрашивают ребята. И сами же отвечают: — Гостиная и кухня. Там и обоснуемся. И выкинем к чертям собачьим рухлядь.

Фронт работ расползается. В гостиной вставляют окна. На весь эркер. Не комната, а сгусток света. Паркет тоже в мягких солнечных тонах ясеня. Я попросила в первую очередь повесить тюль и шторы, а то слепит глаза. Обои бежевые с золотистыми разводами, а камин в теплых ореховых тонах. Но он будет функционировать, когда появится крыша. Территория вокруг дома снова превратилась в стройплощадку — надстраивается второй этаж. А мы занимаемся тем, что обживаем то, что уже выстроено. Мужчины трудятся над кухней и соседней с ней комнатой. Параллельно обставляем гостиную. В одном из мебельных магазинов большого города я высмотрела недорогой гарнитур — раскладной диван и три кресла в палевых узорах. Возле камина сложился уютный уголок, и мы с удовольствием расстилаем чистые простыни, кто на диван, кто на кресла. Теперь каждый стремится спать отдельно. Позже посередине комнаты возникает большой овальный стол с шестью стульями песочной обивки, а у стены в тон столешницы — стенка из посудных горок, застекленных стеллажей и ниш. На этом деньги снова заканчиваются.

— По-моему, уже нужно покупать рояль, — считает Александр. — С ним у тебя дела пойдут быстрее.

— Что за дела? — Веня даже не понимает.

— Ну… творчество твое. Или как это называется?

— Это называется «не лезь не в свое дело». Я же не примазываюсь к твоим цифирям! — Веня раздражен. А все потому, что рояль пока некуда ставить. В музыкальной гостиной завывает ветер, в обеденной он не вписывается в трапезный интерьер, а остальные комнаты тесноваты для полноценного звукового ряда. И на очереди у нас кухня. Слишком уж мы любим поесть.

— Между прочим, бухгалтерия — это тоже искусство, и к нему нужно иметь способности, — язвительно отзывается Шура. — Да, собственно, как и любая другая работа, к которой прикладываются усилия. Эти особые дополнительные усилия и есть не что иное, как способности. Строительство дома не исключение. Скажешь, нет?

— Скажу: лучше подымись на второй этаж, посмотри, что там вытворяют.

Веня снова замкнулся. И без рояля его музыкальное воображение било ключом. Я диву давалась, откуда в нем берутся эти новые созвучия. К весне он записал на студии еще один мотив, и мы принялись за новые помещения. На кухне наши вкусы сошлись, как сходятся в этом домашнем эпицентре три стихии — воды, огня и земли. Белый кафель с вкраплением растительных мотивов и зеленоватых тонов кухонный гарнитур, в котором можно вести не одно, а целых три хозяйства одновременно. Посуды пока мало, но и пустые шкафчики тоже неплохо смотрятся. Зато высокий — выше Саши — традиционно белый холодильник уже полностью забит на месяц вперед. Функциональная часть кухни отгорожена стойкой от той половины, где мы едим за светлым прямоугольным столом и отдыхаем на мягкой софе под радиоприемником.

— Где ты теперь собираешься спать? На кухне или в ванне? — подтруниваю я над Сашей.

— Смейся, смейся! А я скоро обоснуюсь в своей комнате.

Вот тебе на! Они уже все распределили. Разделили дом на свое и чужое.

— Это которая твоя? — сдержанно интересуюсь. — Та, что рядом с кухней и которую мы сейчас втроем обустраиваем?

— Да. Я давным-давно о ней говорил, ты разве не помнишь? А Венек выбрал смежную с залой, где будет стоять его инструмент.

— Замечательно! — я чуть не плачу. — А как же я?

— А ты останешься в той, в которой мы живем сейчас. Или она тебе не нравится? Но ведь все три комнаты одинаковые, по двадцать четыре метра. Специально делали, чтобы никому обидно не было.

Соглашаюсь с тем, что мне не обидно. Тем более я действительно не вижу разницы между этими тремя помещениями. Возможно, ребята действительно заявляли о своих притязаниях, а я пропустила мимо ушей. Так или иначе, после официального закрепления комнат началось их интенсивное заселение. Мы трудились над своими отгороженными мирками, в которых намеревались уединяться, обставляясь для этого всем необходимым. В каждой комнате появилось по отдельному ложу: топчану, софе или дивану — и по платяному шкафу. Остальное приобреталось по персональным пристрастиям. Веня развесил по стенам картины, в том числе и Асины, я обзавелась секретером и печатной машинкой, Саша — массивным письменным столом красного дерева с многочисленными отделениями и нишами для канцелярии. Старую мебель мы продали. Свезли в новый дом Пети и Паши. Пока они накопят на магазинную, поживут пока в окружении дешевой и знакомой.

Мы кричим «Моя комната!», «Моя», но чувствуем, что поступаем не совсем правильно. Все помещения в доме должны иметь одинаковую для всех ценность и названия. Кухня и кладовка, например, имеют. Но даже в двух гостиных мы уже путаемся. Веня под шумок стал называть ту, в которой теперь стоит черный рояль, «моей гостиной». Хотя, говоря по правде, все крупные покупки по-прежнему делаются на его деньги. Саше это не понравилось, и он в пять минут нашел выход — предложил нумеровать комнаты. По мере и порядку заселения, оставив нетронутыми лишь места общего пользования. Так, бывший «мой кабинет» превратился в помещение с номером один. Сашина комната получила цифру «четыре», а Вене досталась «шестерка».

И это еще не считая второго этажа, который еще не закончен, но в котором мы уже тоже все пронумеровали. На месте старого домишки строится кирпичный гараж. У нас новая машина. Новее не бывает. Прямо с завода. Пакуем в нее угощения и отправляемся к Петру и Павлу. Нас, как заядлых строителей, пригласили оценить их новое сооружение.

Две комнатки первого этажа и крохотная кухонька обтянуты обоями, меблированы и обжиты. Дом маленький, но из-за этого очень уютный. Нет нужды совершать лишние движения, чтобы достичь цели. Здесь все под рукой. Сделал шаг — и уселся на наш бывший диванчик, потянулся — и взял с нашего стола кружку, привстал — и включил наш телевизор. Хотя у нас уже другой — цветной с широким экраном, едва вписавшийся в нишу стеллажа в гостиной. Но в этом я помню каждую кнопочку. Это же мой дом. В шкафу совсем недавно висели мои платья, а сидя на этом стуле, я писала очередную статью в газету.

— А сервант лучше в угол поставить, — советую я ребятам. — Разве вы не видите, на стекла свет не попадает?

Петя пожал плечами:

— Здесь ведь удобнее. Рядом со столом.

— А для телефона нужно полочку сделать, — продолжаю осмотр, заглядывая в прихожую. Потом в душевую. — И для мыла тоже.

— Мы скоро телефон в комнату перенесем, — неуверенно возражает Паша.

— Так со второго этажа не слышно будет.

— Слушай, тебе не кажется, что твои советы неуместны? — одергивает меня Саша. Он настраивает антенну нашего… нет, извините, чужого телевизора. — Теперь это их вещи, и ребята сами разберутся, куда что ставить.

Телевизор загудел и разразился натянуто звонким женским хохотом.

— Я на второй этаж! — громко объявляю я, пока мне не успели возразить, и забираюсь по крутой узкой лестнице без перил. Узкой ровно настолько, насколько для нее хватило места в доме.

Почему-то мне не хочется уходить из этого дома. Я мало того что увидела здесь свое прошлое, но ясно поняла, насколько оно стало прошлым. Даже чужим. А Паша с Петей еще предвкушают долгую жизнь в окружении этих вещей. Они счастливы. А мое счастье ждет меня за облицовочными плитами, кирпичами, бесчисленными слоями утеплителей, штукатуркой и обоями. Но я еще не приспособилась жить в нем. В голове пока одни только принципы — как это должно быть. Я делюсь ими с новоселами.

— Главное в построении дома — это гармоничное сочетание стихий: земли, воды, огня и воздуха. В быту эти составляющие в открытом виде почти не встречаются, поэтому и придумали замещать их на материалы. Металл, глину, дерево, пластик. Причем в разных сочетаниях каждый из них может поочередно быть и водой, и землей, и даже огнем.

— А воздух? — Паша с Петей вежливо слушают.

— Воздух сам по себе. Он присутствует в доме в своем первозданном виде. В виде пространства, пустот, света.

— По-твоему, свет тоже воздух? — это Веня вступает в разговор из прихожей, уже надевая ботинки.

— А как же! И свет, и цвет, и фактура. Все это элементы воздуха и такие же материалы, как дерево или железо. Из них мы создаем объемный мир.

Мы втроем топчемся у вешалки, собираясь домой. Но я еще не договорила.

— Не слушайте ее! — Сашка уже тащит меня к машине. — Делайте, как считаете нужным. К чему вам чужие принципы?

— А где, кстати, наш человек без принципов и домов? — вспомнил Веня по пути. — Где Ася?

— Разъезжает по чужим, — отозвалась я с заднего сиденья.

— Надо будет ее пригласить, когда окна вставим. Только не досаждай ей своими заумными речами. Ей и так несладко.

А мне сладко? Я до сих пор нахожусь вне того места, где проживаю. Раньше чувство дома меня не покидало, а сейчас сгинуло куда-то. Я пытаюсь вспомнить, в какой момент перестала радоваться тому, что происходит вокруг. Как только переехали в одинокую комнату посреди каменного пустыря и мне вдруг показалось, что стройка не закончится никогда, как в том бесконечном доме-монстре? Или когда мы начали расходиться по комнатам, расходуя жизненные интересы каждый на свое?

Сейчас все окна на первом этаже вставлены, в том числе и огромное решетчатое в холле, выходящее на площадку крыльца. В этот раз и Саша приложил к работам руку. В смысле деньги. В прошлом месяце он перевелся в банк большого города, на зарплату в пятьсот рублей, и сразу сделался важным и нестерпимо педантичным. Экономит буквально каждую копейку, не разрешая покупать безделушки и лишнюю одежду. Все приобретения у него просчитаны на полгода вперед. Он и коэффициент не упускает из-под контроля, и всех готовит к восхождению на второй этаж.

Я в панике. Скоро двинемся на второй этаж, а я еще не обвыклась с первым. Давно функционирует дымоход, и в зимнее время мы собираемся у каминов, чтобы быть еще ближе к теплу. Я забираюсь с ногами на кресло. Эта привычка осталась с тех времен, когда я существовала на одном квадратном метре. Здесь будет даже меньше, но зато мягко и пружинисто.

— У тебя такого не было, — отвечаю Сашке на его подшучивание. — Ты присоединился к моему метру и сразу лег, вытянув ноги, а я долго мучилась.

Я оборачиваюсь к окну. А что дальше? Неужели не о чем больше мечтать?

Александр удалился в кабинет выверять бухгалтерские талмуды. Веня — давно в своей комнате. Я беру листок бумаги и возвращаюсь в кресло. Всю жизнь работать разъездным корреспондентом, пусть даже с лежачим местом в поезде, и строчить без устали заметки об урожаях и новосельях? Ну уж дудки! «Мои принципы». И это только заголовок. Что там мне говорили? Трудно существовать вне реальности? Порой в реальности удержаться гораздо труднее. Но я знаю, что делать. Переведу ее на бумагу, пропущу через себя. И тогда посмотрим, кто кого…

Описываю все как есть. Кресло с отблесками огня. Тихий рояль за стеной, пустые стеллажи под библиотеку. Теплые плиты под горшки с цветами. Паркетная площадка под танцы. За окном перерытая колесами техники земля под сады и розарии. На бумаге все складывается как нельзя лучше. Но это лучшее всегда граничит с невозможным, почти нереальным. С тем, что исчезнет при первом же прикосновении, не будучи укрепленным хоть каким-нибудь негативом, который отяжелит его и удержит на земле. Срочно вытряхиваю из памяти что похуже. Ну вот, к примеру, мои письмена никуда не годятся. Правильно меня ругают за слог. Но когда чувства захлестывают, за слогом уже не уследить. Или же я сама не гожусь. А может, виноват тот мужик с крыши, слишком громко укладывающий черепицу и бросивший окурок прямо в наше окно…

Второй этаж

Хочу домой. Неделю мотаюсь по ненавистным коридорам гостиниц и поездов, выбивая пыль с матрасов и обивок. Благодаря нашему десятитысячному индексу у меня большой выбор плацкартных полок и второсортных одноместных номеров, где от скудности воображения плакать хочется. Веня как-то говорил, что желал бы иметь работу, которая не отрывала бы его от дома. Бесспорно, он ее получил. Оккупировал радио и телевидение, и мы имеем удовольствие почти каждый вечер слушать его песенки в разнообразном исполнении. Только до газет он пока не добрался. В газете по-прежнему работаю я.

Готовлю репортаж о жизни популярного композитора, о его доме, окружении, друзьях, увлечениях. То есть практически о себе. Сижу и наблюдаю за Венькой, время от времени подкидывая ему каверзные вопросы.

— Кем бы ты был, если б не смог стать музыкантом?

— Ну ты же знаешь! Кем я только не был! — отмахивается он.

— Ты вспоминаешь о прошлой жизни?

— Кстати, о прошлой жизни, — вмешивается Александр. — Слышали, город скоро ликвидируют?

— Какой город? — удивляюсь я.

— Самый первый, с торговыми прилавками, обнесенными забором. Поедем посмотрим.

Мы мчимся по асфальтированной дороге. Спидометр показывает девяносто, почти сто километров в час. И мы добираемся меньше чем за двадцать минут. А сколько шли раньше!.. Вокруг города или, вернее, того, что от него осталось, стояла плотная толпа народа. Все бывшие горожане, тепло и добротно одетые. Вдоль дороги выстроилась очередь разнокалиберных автомобилей. Мы тоже встали с краю, чтобы было видно. Забора уже не было, а единственное общественное здание на глазах у ностальгирующей публики подвергалось монотонному разрушению. Под общие вздохи несколько молотобойных машин разносили стены. Они разваливались так легко, словно не были скреплены, и осыпались на землю по кирпичикам, которые уже никто не думал подбирать. В таких нарядах не то что за кирпичами, за оброненной перчаткой грех нагибаться. И это прежние нищие! С кем мы стояли в очередях за работой и бесплатным обедом.

Настоящих нищих я давно не встречала в наших краях. Здесь уже не селят людей. Вся земля распределена. Старые дороги заасфальтированы, и проложены новые, до городов и дальше. Опустел лес — поставщик дармового материала для шалашей и конурок. В ближайшем будущем его собираются вырубить, заменив высотными домами одного из новых микрорайонов мегаполиса. В общем, скоро деревья плавно перетекут в дома. Обмелела, а затем и вовсе высохла речка — наша первая ванная, душевая и клозет. Заросли непроходимым ивняком ее берега… Следующий удар пришелся побывшему отделению почты. Сердце мое сжалось.

— Вы давно приехали? — Петя с Пашей подошли сзади и тоже смотрят.

Они без машины, своим ходом, им недалеко идти.

— Уже объявили, что на месте города будет?

— Дома, — безразлично ответил Веня, — что ж еще?

Последние устои рухнули. Два мощных экскаватора принялись елозить ржавыми ковшами по грудам мусора, уничтожая последние следы бедности и разрухи. Зрелище было закончено, и народ с чувством легкого сожаления разъехался по домам, к своим заботам. И мы тоже.

Мы преданы нашему дому без остатка. Все вечера, выходные и отпуска, у кого они есть, проводим в нем. Предвкушаем скорое переселение на второй этаж. Уже выложен изразцами камин, проведено отопление, свет, вода, телефонный кабель и прочее. Выбелены потолки. Заклеены обоями, выкрашены или обшиты деревом стены комнат. Всего их пять, не считая кухни, общего холла и длинной залы в правом крыле здания. Полевую руку две спальни и проходная с гардеробом между ними. Веня занял южные покои, Саша — северные, с печью, с другой стороны находится моя спальня. Она больше, чем у мужчин, — тридцать метров вместе с гардеробной, в спокойных зеленоватых тонах и с эркером. Смежная с ней комната для гостей, а дальше вторая кухня, за которой зала, двенадцать метров в длину и пять в ширину, заслуживающая особого упоминания, С ней пришлось повозиться, обшивая стены и потолок красным деревом и подбирая соответствующий рисунок паркета.

С одной стороны зала соединяется с коридором, ведущим в холл, с другой — с крытой верхней террасой, являющейся вертикальным продолжением нижней. Сама зала имеет два крыла — северное и южное. В северном установлен массивный длинный стол красного дерева на двенадцать посадочных мест, покрытый зеленым сукном. Он предназначен для столь любимых мужчинами карточных игр. У стены кожаный диван и кресла, шкафы для всевозможных познавательных книг, разгоняющих тоску после проигрышей. Вместо окна, как я и мечтала, светящийся витраж звездного неба. Южное окно тоже мозаичное. Два земных полушария, которые воспроизведены по атласам и описаниям. В южном отсеке бильярдный стол, здесь можно покатать крошечные копии нашей планеты. Красная Земля и желтая Земля стукаются друг о друга в борьбе за плоскую зеленую галактику. Выигрывает проворнейший, а побежденный оказывается в черной дыре. На стенах, увешанных коврами, Александр начал размещать коллекцию оружия.

— Как только разрешат, буду ходить на охоту.

А мне по душе мирные виды спорта. Плавание, например. Конечно, на стайерские дистанции в нашем бассейне не развернуться — он всего пятнадцать квадратных метров, но для поднятия тонуса на весь день достаточно. С утра пораньше выхожу на южный балкон, откуда открывается замечательный вид на наш будущий сад, еще только приподнимающийся над землей тонкими саженцами. За ним уже вполне оформились гараж и забор. Видны дома на противоположной стороне шоссе и где-то вдалеке сторожевая будка, ставшая самым невзрачным сооружением здешних краев.

Я перехожу на террасу и бросаю взгляд на север — на почти безграничные возможности нашего расширения, на соседствующие с забором пустынные территории, тянущиеся до горизонта, которым мы тоже когда-нибудь овладеем. Во сколько нам обойдется это неизведанное?.. Внизу слышится шум. Выбегаю обратно на балкон. У крыльца копошатся грузчики, затаскивающие в дом новую мебель, кажущуюся с высоты просто игрушечной. Это кухонный гарнитур для второго этажа. Я уже не разбираюсь, кто его купил — Саша или Веня. Теперь оба при деньгах. А моих газетных хватает лишь на наволочки и пододеяльники.

Мы ночуем на верхнем этаже. Еще никогда я не жила так высоко. Наш дом действительно получился высоким. Есть даже чердак. Правда, до сих пор не обустроенный, как и погреб. Но мы так мало живем здесь, и у нас не скопилось еще столько лишних вещей, для которых требовались бы подсобные помещения.

— Ну как, ты довольна, что у каждого отдельная спальня? — Саша с Веней пришли пожелать мне спокойной ночи.

— Да. Мне больше всего нравится, что мы на втором этаже. Так здорово спать, оторвавшись от земли на пять метров.

— Но наша комната в городе тоже на втором этаже, ты забыла?

Это правда. Но мы все равно в ней не живем. С тех пор как съехала Ася, комната пустует.

— Я ночую в ней иногда, — говорит Саша.

— Как же там спать, в этой живопырке, — удивляюсь я, — с одной раскладушкой и тумбочкой?

— Ничего, в будущем купим комнату в большом городе, — обещает Саша. — Где-нибудь поближе к студии звукозаписи. Или к банку.

— Я как раз хотела поговорить с вами на эту тему.

— По поводу комнаты?

— Нет, по поводу работы. В общем, я решила уволиться из газеты.

— Зачем? — недоумевает Александр. — Тебе же всегда хотелось писать.

— Хотелось, но не так… — начинаю я, но чувствую, что продолжать не стоит.

— Как знаешь! — Саша направляется к выходу. — Спокойной ночи!

И плотно прикрывает за собой дверь.

Вероятно, я делаю что-то не так. Стою на остановке автобусов у развилки и снова прокручиваю в голове предстоящие события. Подошел автобус, а я все еще медлю. Наблюдаю, как заполняют салон другие, беззаботные люди, довольные уже тем, что дождались. Водитель объявил об окончании посадки, и я наконец запрыгнула на подножку, зажатая между чей-то спиной и дверью.

Ворота нижнего города. Остановка. Одноэтажное серое здание «Местной правды». Все как в тумане. Главный редактор с притворной досадой чуть приподнялся в кресле в ответ на мою просьбу об увольнении.

— Жаль! У вас только начало получаться. Могли бы стать неплохим корреспондентом.

— Неплохим меня не устраивает.

— Что ж, думаете стать хорошим писателем? — скривился он в усмешке — С вашим-то чувством реальности?

Выхожу на улицу вся красная. Отступать теперь некуда. Только вперед. За следующие ворота. Я прошла по узкой кривой улочке, с которой началось мое знакомство с этим городом. Тогда меня вел Гарри. Удивительно даже, как все изменилось со времен того злополучного визита. Не город, конечно. Дома остались прежними. Вот площадь с белым зубастым зданием. Теперь-то я знаю, что это театр. Мы были в нем втроем пару раз. Вышла на широкий проспект, словно конфета обернутый яркими фантиками реклам. Тенистый бульвар, скрывающиеся за деревьями горожане. Я тоже их избегаю. Массивная дверная ручка не поддается, и я даже не соображу, в какую сторону нужно дергать.

— Извините! — басит высокий сутулый господин, который, выходя, задел меня дверью. — Вам сюда? — он учтиво придерживает дверь.

— Мне… нужна проза, — я стараюсь быстрее миновать его вытянутую шлагбаумом руку.

— А, отдел художественной литературы? Это второй этаж.

— Спасибо! — я ныряю в темный проем лестницы.

Отдел художественной литературы — вот как оно, оказывается, называется. Об коленки бьется полиэтиленовый пакет, в нем сложены все мои художества, включая и последнее описание дома под заголовком «Мой стиль». Кабинет беллетристики нашелся сразу, как только я повернула с лестничной площадки в длинный, пропахший дымом, коридор.

Стою перед дверью. Мну полиэтилен и ругаю себя последними словами за то, что так ярко вырядилась. Красный свитер, светлая кожаная куртка, бордовые полусапожки. Кроме того, глаза подвела и губы намазала. Хочется снять с себя все лишнее. А лучше — поставить пакет под дверь и тихонько уйти.

Уже несколько раз в кабинет входили и выходили люди, бросая на меня косые взгляды, не всегда любопытные. Кто-то предварительно стучал, кто-то сразу распахивал дверь. Я пытаюсь обнаглеть настолько, чтобы хотя бы раза два стукнуть. Я же ничего не теряю. У меня и так ничего нет. Вернее, есть дом и коэффициент. Но не отберут же все это, в конце концов. Могут только повысить. В крайнем случае оставят на прежнем уровне. Вот Веньке хорошо. Он не подпирает спиной стенки.

— Вы кто? — сразу несколько голов поднимаются и поворачиваются в сторону двери, из-за которой я выглядываю.

— Вы по поводу работы? — осведомляются слева.

В это время я с ужасом вспоминаю, что забыла постучать. И что теперь делать? Я пожимаю плечами.

— Какой у вас уровень?

— 045150, — но такой был вчера, а сегодняшний я не догадалась узнать.

— Низковат. Мы берем начиная с пятидесятитысячного.

Вот и все. Что теперь? Приходить, когда будет пятидесятитысячный, или больше не появляться вообще? Асфальт уходит из-под ног… Похоже, весь город вознамерился вбиться в подошедший автобус. Уже вечер, и раздраженные, разгоряченные толкотней люди желают добраться домой с работы. Только я возвращаюсь с безделья. Мне наступают на ноги, придавливают спиной к поручням, мнут мои бумаги.

— Пройдите к окну! — вдруг гаркнули в самое ухо.

Еле протиснулась. Еду, посматриваю поверх голов в окно и репетирую предстоящий разговор с ребятами. Да ничего я им не скажу. Нечего говорить. Сама как-нибудь решу, что дальше делать. Мы проехали уже оба города и мчимся по шоссе. Народу поубавилось, даже освободилось рядом место, куда я и уселась с никчемным пакетом на коленях. Не успела устроиться поудобнее, как заметила на автобусной остановке женщину, невероятно похожую на Асю. Вот с ней бы я могла поделиться. Одной мысли было достаточно, чтобы я рванула к выходу и выскочила, прежде чем автобус тронулся.

— Ася! — крикнула я в расходящуюся толпу.

Обернувшаяся девушка оказалась вовсе не Асей — даже ничего общего с Асей. Но не это раздосадовало меня, а забытый на сиденье пакет с моей прозой. Орать вслед набирающему скорость автобусу? Бежать за ним? Ловить попутную машину? Я ничего не стала предпринимать. Дождалась следующего и поехала домой. Тем лучше. Значит, с этим действительно покончено. Значит, можно целиком посвятить себя дому.

Каждое утро я начинаю с того, что хлопочу по хозяйству. По сути, нет на свете ничего, что бы я любила больше дома. Он меняется ежеминутно, даже будучи уже законченным. И не перестанет меняться никогда. Это не похоже на грубое расползание придуманного мной безумного лабиринта. В реальном доме все живет жизнью человеческого организма — перекачивается кровь, запасается тепло, уничтожаются шлаки, и происходит беспрерывное обновление клеток. Мы тщательно убираем все комнаты, покупаем для них новые полезные и забавные вещицы, обставляем, переставляем, подстраиваем, украшаем. Я ложусь в одном интерьере, а встаю в совершенно другом — по свету, по запахам, по настроению вещей, по раскрытой книге на прикроватном столике.

Мой дом всегда полумечта-полуреальность. Он самое реальное, что есть, и самое несбыточное в смысле того, что еще хочется в нем иметь. И никакие рассказы не затмят притяжение тела к его теплу и гармонии. Собственно, дом — это и есть мое тело. Его стены — это моя кожа, его окна — мои глаза, его комнаты — мои руки и ноги. А мужчины, словно земля и небо, держат его с двух сторон. Саша — земля, а Веня — небо. И я посередине. Я — дом. Я всегда чувствовала, что он женского рода. Потому у девочек он сгорел от переизбытка женского начала, а Соня с Кирой не поделили на самом деле не Михаила, а дом. И вообще… К черту весь этот лиризм! Я больше не собираюсь его записывать.

Стучу по деревянной доске ножиком. Нарезаю лук. Рука онемела от однообразных движений, не говоря уже про слезы. Нужно будет завести овощерезку. Веня в третий раз отправился на машине за продовольствием. Так много готовки у нас никогда не было. Мы готовим прием. Столы на сорок девять посадочных мест, с десяток фаршированных гусей и уток, лонбрикон со спаржей, студень из осьминога, пирожки с ревенем и яблоками, цикрюли в банановом соусе, холодные морсы, горячий шоколад, вино, шампанское… Ребята исколесили весь город вдоль и поперек в поисках лучших продуктов. Кто-то говорил, в полутора часах езды от вырубленного леса тоже есть город. Мужчины смотались туда, набрав в новых магазинах еще больше экзотической снеди, бóльшую часть которой я в жизни не видела.

Прием состоялся в среду. Само прибытие приглашенных было растянутым и торжественным, поскольку каждого нового гостя выходили встречать толпой все предыдущие. Лимузины с трудом умещались на свободной от посадок территории. Приехала Ася. С двумя мужчинами, друзьями, как она их представила. Оказывается, они втроем уже давно колесят по свету на приземистой спортивной машине ярко-красного цвета.

У меня тоже все новое. Темно-синее бархатное платье и туфли под цвет него. Но каблуки не такие высокие, как на приеме у Гарри. Да и ощущения совсем другие. Я чувствую себя полной хозяйкой этих вин и коктейлей, из которых сама выбираю, кому что предложить. Заодно знакомлюсь с гостями. Они совершенно разные: доброжелательные и серьезные, в официальных костюмах — Сашины, веселые, общительные и яркие — Венькины. Сугубо моих нет ни одного, потому что Ася и Петя с Пашей — общие. Последние, судя по всему, сильно смущены, хотя и вполне на уровне — приличные костюмы, галстуки, запонки и все такое. Но Петя сказал, что больше всего боится, если кто-нибудь спросит его про индекс.

Зато Ася ничуть не стесняется своего низкого коэффициента. Она знает больше половины присутствующих и со всеми обходится запросто. Многие сами обращались к ней за помощью в дизайне и планировке интерьеров.

— Вон тот какой-то крупный банкир, — просвещает она меня. — Но в быту совершенно безалаберный. Я оформляла ему дом по Южному шоссе.

— А сама когда собираешься строиться? — спрашиваю я.

— Зачем мне дом? Я люблю путешествовать, а он держит на одном месте.

— Где же ты ночуешь?

— В гостиницах или прямо в машине.

— В машине? С этими… друзьями?

— Беру пример с тебя, — подмигивает Ася. — У тебя тоже двое.

— В этом смысле, — говорю, — у меня был только один мужчина. Да и тот…

— Неужели между вами до сих пор ничего не происходит? — она кивает на ребят, искренне недоумевая. — Вы же в одном доме живете.

— При чем здесь дом?

— Он всех связывает. Разве не ты говорила?..

Я наблюдаю за Петей и Пашей, которые жмутся к стене на кухне.

— Помочь принести что-нибудь? — тянут они руки к подносу.

— Не нужно. Отдыхайте, развлекайтесь. Или вам не весело?

— Все очень здорово. Только у меня такое чувство, — шепчет мне на ухо Петр, — будто я снова ворую у вас доски. Может, мы уже пойдем домой?

— Выброси это из головы, иначе я обижусь! Попробуйте подойти заговорить… да хоть вон с тем лысым господином, и вам сразу станет легче.

— У него же индекс небось под двести тысяч. Лучше уж мы с теми, что вроде нас — одеты попроще и держатся в стороне.

Слежу, куда показывает Петя, и только сейчас замечаю наших охранников, странным образом затесавшихся среди гостей.

— Кто их пригласил? — допытываюсь у своих.

— Я, — сознается Вениамин.

— Тебе мало зрителей? — Саша тоже не скрывает досады. — Зачем они здесь? Пусть издали смотрят. Или ты считаешь, им из будки плохо видно?

— И в мыслях не было. Думаешь, они еще следят? Еще не поняли, что мы здесь надолго? А вот сейчас проверим.

— Вы захватили журнал? — заискивающе спрашивает Веня у наших соглядатаев. — У нас много нового накопилось, требующего регистрации.

— Мы уже давно все занесли, — отзываются они. — Все, кроме одного момента. Мы не знаем, кто у вас главный.

— Как кто? — мы растерялись, и ответа долго не было.

— Мы все главные, — наконец сказал Саша. — Каждый в свое время и в своем роде. Вот Веня, например, главный, потому что на его деньги дом строился. Я главный, потому что у меня такая работа…

— А я не главная, — перебила я его, — не хочу быть главной.

— Да ты и есть самая главная. С тебя все началось. Если бы не ты, мы не сошлись бы вместе и ничего этого не было бы.

— Все равно существует лишь один главный, — продолжали охранники. — Не хотите говорить — не надо. Это не для протокола, а так, для личного интереса.

Так образовалась в нашем доме тайна, которая, честно сказать, волнует меня меньше всего. Других забот хватает.

Через неделю мы перевалили границу пятидесятитысячного коэффициента. Теперь можно ездить в мягком вагоне и летать самолетами. Только вот куда? Я все растеряла, что имела. Хоть в почтальонши иди. Или все-таки сделать еще одну попытку в городе? Машинально уже иду к дверям.

— Откуда лужа?! — кричит из холла Веня.

— Черт! Я включила кран, чтобы наполнить ванну, и забыла.

Оба бросаемся к ванной, и потоки горячей воды обдают нам ноги.

— Скорее! Бери тряпки, какие есть! — командует Веня, пробираясь к крану.

Но с тряпками у нас негусто. Я хватаю с вешалок полотенца и халаты и бросаю на пол. Веня берет ведро со шваброй, и мы начинаем собирать воду.

— Сначала из-под ванны отгоните! — на пороге появляется Саша.

— Лучше помоги! — отмахивается Вениамин.

— К вам и так вон целая толпа помощников рвется.

— Кто такие?

Веня бросает тряпки намокать и идет смотреть. Я за ним. Сквозь решетчатую калитку вижу людей, о чем-то оживленно спорящих и при этом постоянно тыкающих в направлении нашего дома. В звонок они не звонят, но и от забора не отходят. Небось к Веньке опять паломничество.

— Я их не знаю, — тут же отказывается он.

— Разве ты знаешь в лицо всех своих поклонников?

— Нет, но эти совсем какие-то не мои. Может, к тебе просители?

Саша не поленился — вышел на улицу, прошел до калитки и очень скоро вернулся озадаченный.

— Как ни странно, это к тебе, — сказал он мне. — Причем они назвали не имя, а псевдоним.

Я и верю, и не верю одновременно. Больше, конечно, смахивает на розыгрыш или недоразумение… Меня разыскали мои поклонники. Один из них, самый первый, обнаружил в автобусе забытый пакет, прочел, передал другим, и пошла моя проза гулять по окрестностям. Особо любознательные решили найти автора, благо точное описание места жительства в одном рассказе имелось.

— Жаль, что вы не указали номер, а то мы слишком долго вас искали, обходя все дома по маршруту следования автобуса.

— Ну а что вам больше всего понравилось? — спрашиваю.

Всё. Они безоговорочно приняли все мои фантазии. Единственное, что хотели бы еще узнать, насколько такое возможно в жизни. Как им ответить? И можно ли отвечать вообще? Я обещаю, что напишу об этом в следующем произведении.

Чужие

Сижу в своем кабинете, точнее, в комнате номер один, и обдумываю роман. Передо мной чистый экран монитора, и я не знаю, с чего начать — с освоения компьютера или замысла новой книги. Компьютер куплен исключительно для нее и стоит на специальном столе между секретером и диваном. За спиной шкафы, заставленные книгами, только часть из которых прочитана, а в промежутке два кресла и круглый инкрустированный столик, с которого не исчезает пепельница. Я принимаю здесь издателей. И вообще, дела мои процветают. Только думать нужно сейчас не об этом. Но я почему-то никак не могу сосредоточиться. Саша врывается из соседней комнаты и кричит:

— Я же просил потише! У меня важная встреча, неужели не понятно?

Кому это он? Мне? Но у меня еще ни одна клавиша не дрогнула. Только мысли скачут в голове, расталкивая друг друга. Может, они делают это слишком громко? Выхожу в коридор для выяснения. В левом крыле дома наблюдается какое-то веселье — из гостиной доносятся музыка, смех и звон посуды. Веня принимает гостей. Женские голоса преобладают над мужскими, они особенно радостные. Хмурый Саша возвращается оттуда, из «этой какофонии». Проходит мимо меня, даже не взглянув, и с силой захлопывает за собой дверь. Тише не становится.

Я тоже возвращаюсь к себе и ложусь на диван. Настороженно прислушиваюсь. Музыка гремит где-то там, за несколькими стенками, но мысли уже тут, рядом. Они стучатся, но не входят. Что-то мешает им войти. Я приподнимаюсь, опираясь на подлокотник. Глупые мысли, входите же… Какие глупые — испугались и убежали. Остались лишь самые никчемные. Не могу забыть слова Аси на вечере. Неужели правда, что всех людей вокруг связывают только дома?.. Музыка и смех затихают, но Венины гости не расходятся. Во всяком случае, не слышен топот ног. Интересно, чем они там занимаются?

В минутной тишине возникает какое-то шебуршание в углу, за секретером. Мышей у нас быть не может — Александр регулярно обходит дом с детектором, выявляя присутствие живности. Снова шуршит. Я вскакиваю и пригибаюсь к полу, заглядывая под мебель. Не видно никого и ничего, кроме невозмутимых деревянных ножек. Но кто-то же издавал звуки? Иду на кухню в надежде там найти разгадку. Но нахожу лишь горы грязной посуды на столе и сладкое, разложенное на широких тарелках из нашего лучшего сервиза. Беру один бисквит — гости не обеднеют. Ухожу и запираюсь в комнате. Вроде больше не шуршат. И ко мне наконец-то приходит замысел романа. Я знаю, как начать. Я снова за компьютером. Я начинаю…

Эти странные звуки, похожие на шуршание, я слышала еще несколько раз, причем в разных частях дома. Словно бы дом стал осенним садом, где от легкого дуновения приходят в движение сухие листья. А однажды на лестнице мелькнула чья-то тень. Я испугалась и спряталась за стеной. Мистика какая-то! Что же мне теперь, собственного дома бояться? Я уже не раз отмечала, что он слишком большой, и вполне может вдруг оказаться, что в нем живет еще кто-то помимо нас. От такого предположения у меня мурашки ползут по спине. Не знаю, с кем посоветоваться. Мужчины будут смеяться, это факт. Но я решилась все же рассказать, уже после того, как услышала чужие голоса.

— Ерунда! — прямо ответил Саша. — Плоды твоего воображения. Я лично ничего не слышу. Я вечерами работаю. А к тебе, похоже, стали являться произведенные тобой герои. Так что не теряйся, бери ручку и записывай все, что они будут говорить, — он не сдержался и хмыкнул.

Поздно вечером я поджидала Веню. Сидела в своей спальне и прислушивалась к звукам. И лишь после полуночи — Саша уже спал — раздались знакомые шаги по ступеням. Но не одиночные, а такое впечатление, будто бы двойные, дублированные. За Вениными шагами следовали тени других, более легких и несмелых. Потом стали различимы и голоса. Я прильнула ухом к замочной скважине.

— Сейчас будем дома. Не бойся, здесь уже никого нет.

— А где есть?

— В той комнате и в той. Осторожно, не оступись… Иди же!

Дверь щелкнула. И еще открывалась и закрывалась неоднократно. Я различала шум льющейся воды в душевой, многочисленные шорохи, всхлипы, смешки, откровенную возню и чавканье. К утру все стихло. И я уснула, так и не увидав, кого приводил Веня. За завтраком он был особенно веселым. Густо мазал маслом бутерброды, шутил, обещал, что день будет хорошим, а вечер еще лучше. Повертелся перед большим зеркалом в холле и уехал в город.

Он встречается с женщиной, это точно. Но с кем? Я, грешным делом, вспомнила про Марину. Сколько уже мы не виделись? Кроме того, я никогда толком не знала, что у нее на уме. А что у Вени? Музыка, деньги, красотки? Вряд ли сегодня его занимает сожительство его бывшей пассии с охранниками. Ему плевать, кто с каким индексом кому и что строит. Трудно определить, на каком месте у него дом. На каком Саша? А я? Мне не под силу ответить даже на вопрос, вместе ли мы живем. Дом рассыпается не по кирпичикам, а по людям. И мы общаемся всё меньше и меньше.

У Саши и Вени по машине. Они быстро разъезжаются, а мне приходится тащиться пешком до автобусной остановки, оттуда до города, до того самого издательства, куда я робела зайти. Теперь путь туда — почти что повседневная моя работа. Прохожу мимо сторожки, все еще ютящейся на обочине.

— Что, разъехались ваши сожители? — кричат мне из окна.

— Не ваше дело! — отвечаю я.

— Пора вам третью машину покупать.

— В ваши обязанности еще входит давать указания? — огрызаюсь на них.

— А мы вас читали! — кричат вслед блюстители местных порядков. — Ловко у вас получается!

Скажите пожалуйста, читали! Я была уверена, что они только регистрационные журналы читают. Любопытно, что им конкретно понравилось? Ведь о них самих в моих произведениях нет ни слова. Ладно, надо будет сочинить что-нибудь о нелегкой судьбе охранника.

В городе все доведено до автоматизма. Визит к главному редактору, просто к редактору, к художнику и в кассу. В последнем звене, как обычно, происходит расстыковка. Деньги приходится ждать. Мне заварили кофе, и я сидела в гостевой приемной и разглядывала журналы — старые и свежие номера, имеющие лишь в некоторой степени отношение к искусству. Как, например, эта обнаженная красотка с обложки популярного издания. Ее поза, лучезарная улыбка, цвет кожи, волос — все создает впечатление искусственности, я бы даже сказала, рисованности. Однако что-то держит мой взгляд именно на этой «моднице». Не пойму что. Вероятно, память. Когда-то я уже видела подобный силуэт среди нищеты и заброшенности. И мне потребовалось еще несколько секунд, чтобы наконец узнать в нем Марину.

Со времени нашей последней встречи она преобразилась кардинально. Голая, загорелая, кожа насыщенного кофейного оттенка, и брюнетка. В общем, она прошла длинный путь от голи до обнажения, при этом постоянно меняя цвета. Чтобы убедиться в своей правоте, я проштудировала весь журнал, но нигде не нашла имени фотомодели. Ни одного упоминания о той, что представляет издание, вальяжно расположившись на обложке. Зато у меня все наоборот. Всем известно мое имя и мнение по любому поводу, но о том, как я выгляжу, знают единицы. На меня не кидаются на улице, не тычут пальцами вслед, не клянчат автографы. Я прячусь за толпами горожан, за корешками книг и пыльными стелами автобусных стекол.

Я показала журнал Вене. Так, между прочим, когда застала его одного в гостиной, раздувающего огонь в камине.

— Ну и что? — безразлично глянул он на фотографию. — У каждого своя дорога.

— Но ведь ваши дороги уже пересекались однажды, — допытывалась я.

— Тогда собственный дом казался мне слишком маленьким, а она нуждалась в человеке, с которым разделила бы свои хоромы.

— Она и так всю жизнь была окружена людьми.

— Сторожа не в счет. Ей нужны были такие, как она, — Веня один за другим подкладывал поленья в камин, формируя нечто вроде шалаша. — Да и ты была точно в такой же ситуации, — сощурился он в мою сторону. — С этим твоим Гарри, помнишь? Тебе тоже стал мал наш дом.

— А сейчас? — я хотела спросить про его сегодняшних женщин.

— А сейчас дом стал таким огромным, что я уже не замечаю, когда оказываюсь за его пределами.

Я тоже не замечаю. В этом мы схожи. В остальном мы стали друг другу совершенно чужими. Редко встречаемся втроем, еще реже разговариваем. Большой дом разбросал нас по разным углам, где каждый зажил своей жизнью и на свои деньги. На постройку бани и поддержание сада сбрасываемся по отдельности и в равных долях. На все общие работы приглашаются чужие люди: строители, садовники, бульдозеристы для освоения целинных участков. В доме бывает много посторонних. Каждый приглашает, кого хочет, не советуясь и не предупреждая остальных.

В гостиной на каминной полке вдруг появились чьи-то фотографии. Подбоченясь и вытянувшись в струнку, в пиджаках, застегнутых на все пуговицы, на меня равнодушно взирали два незнакомых мужика. Как они здесь оказались? Наш дом уже превратился в проходной двор, куда каждый может беспрепятственно зайти, да еще и выбрать себе место получше. Эти наглецы выбрали, кроме того, самое теплое.

— Кто это? — обращаюсь я к Саше, поскольку из хозяев только он дома.

— А, ты не знаешь, — отмахивается он.

— Разумеется, не знаю, поэтому и спрашиваю.

— Зачем тебе? Ты их вряд ли когда-нибудь увидишь. Они живут очень далеко отсюда.

Пока я вижу, что эти типы поселились на моем камине. Не терплю, когда таким бесцеремонным образом нарушают мой покой. Дом священен для тех, кто в нем живет. И каждое действие в нем своего рода ритуал. Все отработано до мелочей — как мы вешаем картину, загружаем холодильник, вытираем пыль, наполняем ванну. А эти, с позволения сказать, гости только расстраивают общий порядок в доме, подтачивая его изнутри, и мы скоро превратимся в слоняющихся по комнатам призраков, присутствующих, но ни на что не влияющих. Во всяком случае, я уже начинаю ощущать себя призраком.

Я перестала бывать в помещениях номер четыре, номер шесть, номер одиннадцать, двенадцать и тринадцать. Там обитают только Веня и Саша со своими коллегами, женщинами, душеприказчиками и собутыльниками. Я вынуждена стучать в дверь по любому, даже самому ничтожному поводу. А вчера мои сожители предложили разделить кухни. Нижнюю они забрали себе, а в мое распоряжение отходила на втором этаже. Это значило, что комнат, куда следует стучать, стало на одну больше. Дом все больше походит на матрешку — дома в доме, со своими жильцами, утварью и порядками. От тех времен, когда мы жили единым организмом, ничего не осталось. Каждый забаррикадировался в замкнутом пространстве, обложившись ворохами одежд и белья, у всех свои телевизоры, компьютеры с входом в глобальную сеть, свои электронные адреса и свое дело в городе. Лишь парадный вход по-прежнему общий. Но Саша живо подкорректировал и это неудобство. Он приделал табличку на крыльце с нашими именами и соответствующим количеством звонков для переадресации. Себе он записал один, Веньке — два, а мне — целых три.

— К тебе реже всего заходят, — объяснил он мое последнее место в списке.

Где-то он прав — ко мне не заходит почти никто. Все дела я решаю в городе, а сюда возвращаюсь, исключительно чтобы побыть одной. Для этого у меня имеется кабинет на первом этаже и спальня с кухней — на втором. Итого три комнаты для моего душевного комфорта. Как только я выхожу за их пределы, оказываюсь черт знает где… В холле уже бушует дискотека. Гремит и переливается цветомузыка. Десятка три полностью раскрепощенных людей прыгают передо мной парами, группами и поодиночке. Наши пальмы заплеваны окурками, истоптан ковролин, уже выбито балконное стекло, и кто-то скулит в душевой, а на ручках дверей размазаны пятна крови. С трудом узнаю в одном из трясущихся плясунов Веню. Он останавливается, вероятно, от удивления — не ожидал меня здесь увидеть.

— Что ты сделал с нашим домом? — тихо спрашиваю я, глядя в мелькающие огни, отраженные в его глазах.

— Что?!

Я повторяю одними губами.

— Тебе надо было уйти с этим! — продолжая прыгать передо мной, орет он.

Я смотрю на него внимательно сквозь мигающую пелену огней. Неужели это тот Веня, которого мы с Сашкой выволокли из-под забора? Ей-богу, лучше бы мы взяли Марину. Разворачиваюсь и прохожу мимо беснующейся толпы в свою комнату. Печка внизу затоплена. Значит, Александр принимает в гостиной очередных кредиторов-аудиторов, а попросту деньгоплателыциков. Ему больше ни с кем не интересно, потому что он ни о чем, кроме денег, слушать не хочет. И расстается с ними крайне неохотно. Со скрипом ссудил на общую баню, а теннисный корт мы с Веней соорудили и вовсе без его долевого участия. Но несмотря на отличную погоду, корт пустует. Саша относит теннис к категории бездельничества, Веня охладел к спорту, а мне не с кем играть.

И не о чем писать. У меня так называемый кризис, о котором предупреждали в издательстве. Не хватает мыслей на роман. Он иссяк, не успев начаться, и любое его продолжение сопряжено с муками. Раньше было проще. Я писала рассказы о небывалом, воплощала в них свою всегдашнюю мечту обустроить мир. Рассказывала, как человек приходит в него голым и беспомощным, сразу устраивается на хорошую работу, одевается, обувается и строится, и все ему помогают. Мои истории изобиловали удачливыми ворами, процветающими бессребрениками, беззаботными путешественниками, нищими, счастливо избегнувшими грузовика. Мне говорили, что так не бывает, некоторые даже возмущались, но все читали. Они и стали привлекательны тем, что вроде бы походили на жизнь, но могли существовать вне ее законов.

— Вот это вещь! — оценивали мой последний сборник.

Но я не знала, что люди делают с моими книгами. Плачут ли над ними, смеются, спускают в унитаз или заворачивают продукты. Произведенные мной литературные труды, выйдя в свет, становятся абсолютно чужими. Словно и не я писала. Они отрываются от моего прошлого и настоящего… Мне стыдно, и не только оттого, что не пишется. Я все время придумывала для своих историй хорошие концы, шла против обыденной логики, а выясняется, что собственную жизнь изменить не в состоянии. Даже не знаю, с чего начать. Выходит, я ни на что уже не гожусь. Выходит, мою жизнь будут устраивать только Саша и Веня, и разумеется, как они ее видят. Нет, нужно во что бы то ни стало их опередить.

Я мечусь по комнате в поисках вдохновения. Озарения, наития, догадки. Любого подобия свежей мысли. Бросаюсь от дверей к окну и обратно, пытаясь ускорить ее приход. Хорошо Асе. Мой дом — весь мир, говорит она. И разъезжает по его необъятной территории, зарисовывая разные уголки и продавая свои рисунки за приличные деньги. Я же заперта в четырех стенах. Заперта своими привычками, привязанностью, своим романом, в конце концов, которого ожидают к декабрю и в который я никак не могу войти.

День выдался жаркий, а за домом недавно выстроенный бассейн с прохладной голубой водой. Вот бы окунуться в него и полежать на спине, поглазеть на небо, ни о чем не беспокоясь! Не тут-то было! Бассейн занят, и, по всей видимости, надолго. С дюжину здоровенных мужчин играют в мяч. В торцах периметра установлены ворота из веревок и проволоки, и, судя по экипировке, существуют две команды — в плавках и без. На берегу еще несколько чужаков рьяно болеют — орут, свистят, а один, самый одетый, снимает на видеокамеру. Явно Венины собратья по искусству. Меня никто не замечает, дай я не хочу никого замечать. Плюнула на это водное поло и пошла обратно в дом.

Туалет заперт. Жду под дверью, пока откроют. Минут через пять из него выносятся две голые девицы и, обсмеяв меня, бросаются в ванную. Грохот воды такой, как от погружения кладки кирпичей. Слышу, что и Вениамин там же плещется. Спускаюсь вниз и стучу Александру.

— Я занят! — доносится от него.

Не иначе составляет очередную бюрократическую директиву для подчиненных. Тычусь в другую дверь — на кухню. Она, слава богу, открыта, хоть мне уже не принадлежит. Завариваю крепкий чай. На столе ваза с фруктами. Клетчатая клеенка…

По яблоку ползет таракан. В этих комнатах, которые я не контролирую, может ползти все, что угодно. Если мужчины целыми днями заняты, что остается делать таракану? Он перебрался на виноград, прошелся по всем ягодам, вытер о них свои лапки, выбрался на самую верхнюю виноградину, замер на секунду и вдруг… взлетел. Муха.

Я догнала ее у подоконника, хлопнула со всей силы полотенцем и похоронила в цветочном горшке рядом с фуксией. Хотела поплакать, но не успела. Вздрогнула от трех резких звонков в прихожей. Это ко мне. Но как не вовремя! Вытираю глаза кухонным полотенцем и иду открывать… На пороге мужчина. Незнакомый и с внешностью, совершенно не располагающей к знакомству. В потрепанном костюме, с чахлыми цветами и идиотской улыбкой. Этого еще не хватало! Видимо, он плохо подготовился и не знает, с чего начать. Я опережаю любые его начинания и быстро захлопываю дверь. Накрепко. Вдобавок еще звякаю вторым замком. Почему мне так не везет с мужчинами? Почему я так одинока при них? И стоит ли совершать последнюю попытку?

Веня

— Что-то случилось? — Веня сидит напротив меня в моей спальне. Он только что из душа, и с волос еще стекает вода. Возможно, я оторвала его от очередной женщины. Но он беспрекословно последовал за мной. Все-таки сохранил прежнюю отзывчивость.

— Да, случилось. Давно. Сейчас уже не хватает сил оставлять все как есть.

— Я тебя слушаю.

Он ждал моих объяснений, а я смотрела на него и не могла отвести взгляд. Каким красивым казалось его лицо в мягком предвечернем освещении! Длинные растрепанные волосы, чуть завивающиеся на кончиках. Он давно не стригся и давно не просил меня его подстричь. Впрочем, эта прическа талантливого и удачливого композитора ему тоже идет. Как удивительно блестят его глаза то ли от воды, то ли от вдохновения. Он постоянно щурится, наверное, из-за того, что все время смотрит в ноты. А как посвежела после купания его кожа. Щеки… губы… шея… плечи.

— Я люблю тебя.

Наши глаза встречаются, и я повторяю еще раз:

— Я люблю тебя.

Я ожидала любой реакции, но только не ураганной и столь решительной, от которой у меня зашлось дыхание. Веня вскочил на кровать и схватил меня за руки.

— Давай уедем!

Он мог оттолкнуть, уйти, мямлить всякую чушь, но чтоб уехать? Куда? Зачем? Я уже не понимаю, когда он шутит, а когда говорит серьезно. На всякий случай отстраняюсь, забираясь с ногами на покрывало. Но Веня не отпускает.

— Давай останемся, — мягко предлагаю ему. — Я еще не готова.

— Почему? Что нас здесь держит?

— Дом, — я в замешательстве, почему он не понимает простых вещей.

— К черту дом! Это проклятая груда кирпичей во всем виновата. Мы столько времени им занимались. Столько сил и эмоций вложили в него, а он в итоге развел нас.

— Но ведь дом — это и есть мы сами. Мы сделали его таким. И по-моему, глупо ждать от него осуществления тех желаний, что нам не принадлежат, — возражаю я. — Нужно изменить желания, вот и все.

— Хорошо. Тогда я построю новый дом. Рядом с этим. Он будет только для нас двоих. Я не хочу тебя ни с кем делить.

— Пожалуй, это самое правильное решение. Мы сможем встречаться в твоем доме, когда угодно, и Саша ничего не будет знать. Ты согласен? Иначе ему станет обидно, что это не он. Я открылась тебе, и надеюсь, мое признание останется между нами.

Веня кивал и все придвигался ко мне поближе, сминая на пути покрывало. Я уже ощутила на щеке его неровное дыхание, как вдруг в дверь настойчиво постучали.

— Я занят! — огрызнулся Веня растерянно и раздраженно.

— Надолго? — донесся откуда-то из замочной скважины женский голос.

— Навсегда! — последовал более твердый ответ. — Отправляйтесь по домам! Я больше никого не принимаю.

С него уже слетело мокрое полотенце, и ничто не препятствовало нашему окончательному сближению.

— Я всю жизнь хотел только с тобой, — шептал он. — С того самого дня, как мы легли рядом в шалаше. Когда ты дрожала от холода и не обращала на меня внимания, а я пытался тебя согреть. А потом хотел забыться с другими. Но это было невозможно. Твоя дрожь так и осталась на моем теле и мучила меня, стоило лишь прикоснуться к чужой женщине. Но этого больше не будет…

С того дня все изменилось. Мы начали прятаться от Саши. Целовались по углам, а по ночам скрывались под одеялом, чаще всего у меня в спальне. У Вени было слишком опасно. Саша мог заявиться в любую минуту. А ко мне он все-таки сначала стучал. Но даже под одеялом необходимо было соблюдать меры предосторожности — не издавать громких звуков, не скрипеть, не совершать резких движений. Следовать всем этим правилам было нелегко, хотя конспирация придавала нашим отношениям еще больше страсти, и после очередного с успехом проведенного свидания Венечка чувствовал себя настоящим героем. Иногда он сам искал повод, чтобы рискнуть, и от этого делался неистовым. Куда там до него самоуверенному и пресыщенному Гарри!

Мы просыпаемся рано и прислушиваемся к соседней комнате, определяя местоположение Саши. На кровати, у зеркала, возле двери? Не слышно ни единого звука. Возможно, его там вообще нет.

— Я принесу тебе завтрак в постель, — от этой безумной идеи Венька возбуждается, вскакивает с кровати и начинает лихорадочно одеваться.

— Ты с ума сошел! Тебе придется выйти из моей комнаты.

— Я буду осторожен, — он целует меня, на цыпочках подходит к двери, замирает на несколько секунд и быстро проскальзывает в холл.

Мне показалось, его не было часа полтора. И я места себе не находила. Нервничала, но встать с кровати боялась, потому что за стенкой вдруг оживился Саша. От этого у меня проснулся зверский аппетит и заурчало в животе. Успокоилась, лишь когда Венечка наконец вошел с подносом, закрыв за собой дверь на ключ.

— Тебе три ложки сахара в кофе положить?

— Да.

— Бутерброд маслом намазать?

— Если с сыром, то да, если с ветчиной, то не надо.

— А с икрой будешь?

— Буду. Только с красной.

— Другой нет. Я и так почти на ощупь искал. Представляешь, Сашка действительно оказался на кухне. Пришлось на первый этаж идти, а оттуда с подносом обратно. Когда я по лестнице поднимался, его спина мелькнула в проеме комнаты. Я чуть было все не выронил.

Веня ухаживал за мной и с упоением рассказывал, как он рисковал, пробираясь на кухню и обратно с полным подносом лакомств. Он был так увлечен, а я так радовалась его заботливости и смелости, что мы не сразу услышали шум у двери.

— Эй, ты здесь? — зазвучал бесстрастный Сашин голос.

Мы разом смолкли.

— Не знаешь, где Венек?

— Нет, — слабо отозвалась я. — Он разве не уехал в город?

— Может, и уехал. А что у тебя там за звуки?

— Это… телевизор.

— А-а. Я ухожу. Если увидишь его, напомни, чтобы открыл свои комнаты. Сегодня днем убираться придут.

— Хорошо.

Спустя несколько минут Веня осторожно вышел на балкон и вернулся с долгожданной вестью: «Уехал». И в тот же вечер объявил Александру, что собирается строить новый дом для себя.

— Правильно, — подхватил идею Саша. — Это резко повысит наш коэффициент. Если начнем снова строиться, он будет расти стабильно и ощутимо. А то целый месяц уже топчемся на одном месте.

— Ничто так не повышает уровень, как новые дома, — внесла я лепту в общее дело.

— Разумеется. Без этого мы до стотысячного не доползем.

— А куда ты так стремишься? — вдруг развернул его Веня. — Ну доползешь ты до стотысячного, будешь жить без нолика слева, а дальше что?

— Дальше — больше. Двухсоттысячный.

— Ну и его достигнешь. А цель-то у тебя какая? — не отступал Вениамин.

— Цель? — с достоинством переспросил Александр. — Достичь миллиона. Тогда мы станем миллионерами. Будем сами устанавливать здесь порядки.

— С чего ты взял?

— С того самого, что миллионщикам местные законы уже не писаны. Журнал регистраций на этой цифре заканчивается, и всякие допотопные охранники исчезают из жизни. Хочу ни от кого и ни от чего не зависеть. А тебя, я смотрю, все устраивает. Зачем же тебе еще один дом понадобился?

Уже потом, по большому секрету, Александр выдал мне свою версию, не добившись ничего от Вени.

— Образумился наш Венек наконец. Встречается с кем-то.

— С кем? — не поняла я.

— С женщиной. Скорее всего, с одной. Максимум с двумя.

— Как это с двумя? Ты уверен? — у меня сердце в пятки ушло.

— Количество я еще не определил. Но что есть, это точно. Компании все свои разогнал. С кем-то шушукается по углам, а в спальне его всегда тихо. Думаю, он и дом собрался строить, чтобы ему не мешали.

— Кто? Я?

— Но ты-то вряд ли, а вот я… Последнее время он старается избегать меня. Прячется, ест отдельно, сразу выходит из комнаты, если я вхожу. Не понимаю, чем я ему так досадил. Ну засек один раз их свидание в туалете…

— Ты подслушивал?

— Нет, просто слышал. Проходил мимо. Правда, ничего не разобрать было. Они шепотом общались.

— В котором часу?

— Около десяти. Хочешь, сегодня вместе выследим?

— Не хочу. И тебе не советую шпионить. Каждый человек имеет право на личную жизнь, пусть даже она протекает с тобой в одном доме.

Дом сделался тесноватым. Я замечаю это все чаще. Он буквально забит вещами, а для людей почти не остается места. Вещизм достиг своего максимального развития. Помимо громоздкой мебели везде рассованы бесчисленные и бесполезные мелочи: шкатулочки, подушечки, коробочки, статуэтки, ракушки из глубин океана, где мы наверняка никогда не будем. Мои книги уже некуда ставить. Некуда ставить, некуда класть или вешать. Недавно присмотрела сервиз для верхней кухни, но где его разместить? Все шкафы заставлены посудой, даже дверцы не закрываются. Раздать лишнее — не положено. Продать? Но кто будет этим заниматься? Веня делает проще. Он сгребает с одной из полок чашки с блюдцами и с размаху бросает их об пол. Осколки разлетаются до дверей.

— Рехнулись?! — На шум прибегает Саша.

— Нет. Обновляем посуду. Чтобы поменять что-нибудь в этом доме, нужно прежде разрушить старое.

— Скорее бы ты уже дом построил! — ворчит Шура и уходит к себе.

Всю зиму мы жили мечтой о новом доме. Каждый вкладывал в это приобретение свой, близкий ему одному смысл. В холодные вечера Саша много работал — в гостиной у камина или наверху, иногда и по ночам, и нам с Венечкой стало сложно подолгу бывать вместе, не обнаруживая себя. Несколько раз мы находились на грани разоблачения, но от последнего шага Александра что-то удерживало. В новой трехкомнатной квартире в большом городе тоже было небезопасно. Туда частенько наведывались Сашины коллеги для решения неотложных вопросов. Да и на улицах всегда существовал риск наткнуться на знакомых.

Я стала скрытной. И в прозе, и в жизни. А все от неопределенности положения. В буквальном смысле сижу на вещах. Из старой оболочки уже выехала, а в новую не перебралась. Я ждала и одновременно побаивалась этого нового дома и весны. Но она пришла и расставила все по своим местам. Исчезли все недомолвки, да и Саша заметно подобрел и уже не пытался выследить Веньку за «неблаговидным занятием». Вдобавок он даже заявил как-то:

— Почему бы вам сегодня вдвоем не проехаться за стройматериалами? Марго, как ты на это смотришь? — с некоторых пор он пользовался исключительно моим псевдонимом, что соответствовало моей двойной жизни.

— Как вдвоем? — мне почудился подвох. — А ты?

— Я занят. Ну что, вы сами не справитесь?

Сами мы очень даже справились. Заехали на городскую квартиру, потом посидели в ресторанчике и счастливые вернулись домой, прикрываясь горами заказанного материала. Веня нанял бригаду проектировщиков и строителей, которые рьяно взялись за дело, а сам дирижировал процессом издалека. Пока новый дом строился, мы наслаждались последними тайными свиданиями в старом. За окнами шумели молодой листвой деревья, и этот шум естественным образом сливался с нашими вздохами, шепотом и тихими шагами по спальне. И неизменно звучал рояль. За эту весну Веня сочинил столько, сколько за все предыдущие годы не смог. Его музыка наполняла комнаты, даже когда никто не играл. Саша был раздражен.

— Ты начал общаться одними звуками, — предъявлял он претензии. — В этом доме нормально уже не разговаривают. Я слышу плеск воды в ванной, шипение сковороды на кухне, болтовню телевизора, шелест штор, неразборчивое мычание у тебя в спальне. Остальное должен додумывать сам.

— Ну хочешь, поговорим о чем-нибудь? — предлагает Венечка.

— О чем?

— О чем хочешь.

— Сейчас я занят.

— Тогда я пошел.

И я счастливой бабочкой взлетаю на второй этаж и ожидаю своего избранника возле светящегося галактического витража. В его объятиях я легко представляю себя посередине мироздания. Мой дом — моя вселенная, где каждая вещь — сияющая звезда, маленькая издали и огромная изнутри.

— В нашем доме небо будет больше. И ярче, — обещает Веня.

Скорее бы! А пока он подарил мне другой дом. Маленький, на колесах. Хотя не такой уж и маленький. Удобный салон, мягкие сиденья. Снаружи просто блеск — цвет глубокой воды, и волны на капоте.

— Ты же Маргарита у нас. Вот я и решил, тебе нужно что-нибудь морское. Моря у меня пока нет. Пока будешь по земле ездить. Я тебя натренирую.

Я заняла место водителя. Веня сел сбоку на это же сиденье и обнял мои руки. А я обняла руль. Мы мчались по шоссе, и буря эмоций охватывала меня: запредельная скорость, собственная машина, прикосновения любимого и родного человека. Мы катались весь день, заезжая в такие края, о существовании которых раньше не подозревали, и возвратились уже поздно ночью. Саша давно спал, и бдительность его не составило большого труда усыпить. А наутро, когда он таращился в гараже на мою блестящую «рыбку», я отшутилась, сказав, поклонник подарил.

— Мне бы таких поклонников! Она стоит несколько тысяч.

— Ну это ты загнул, — постарался сбить цену Веня. И вскоре преподнес еще один, по-настоящему незабываемый подарок.

Было начало июня, и Веня собрался на гастроли в один из курортных городов, где есть море, пальмы и толпы жаждущих музыки отдыхающих. Он улетел утренним рейсом, сухо простившись с нами и посоветовав не справляться о нем и не звонить. А на следующий день я отбывала в творческую командировку. Ни о чем не подозревающий Саша отвез меня в аэропорт, с которого я летела другим самолетом, но на тот же самый курорт.

Это был месяц блаженства. Без уныния до боли знакомых пейзажей и лиц. Без деловой трескотни городов и непредсказуемости погоды — наконец-то я выпала из всего этого. И без Саши, без его всевидящего ока и глупейших догадок. На курорте стабильно тепло, уютно и спокойно в любое время суток. Растения круглый год зелены, как в нашем зимнем саду. А люди доброжелательны и великодушны и похожи на старых друзей, забежавших к нам на вечеринку и веселящихся в другой комнате, не досаждая своим обществом. Но главное — мы с Венечкой наедине.

Мы лежали на краю огромной кровати в первоклассном номере дорогого отеля, прижавшись друг к другу. Обеды и завтраки нам приносили, и лишь к ужину мы часа на два спускались в местный ресторан, где Веня заказывал музыкантам свои мелодии, которые те играли только для меня.

— А помнишь, как ты принес мне первый кусок хлеба в шалаш?

— Еще бы! Я тогда страшно испугался, что ты замерзнешь. Бежал домой и ног под собой не чувствовал. Единственное, что явственно ощущал, так этот ломоть хлеба в кулаке. Мне даже казалось, что он живой и шевелится.

— Он вернул меня к жизни в ту зиму. А знаешь, давай закажем его сейчас? У них в ассортименте чего только нет, уж найдется и простой хлеб.

Веня мигом подозвал официанта и передал ему заказ. Через несколько минут тот вернулся с большим подносом, заполненным ломтями всевозможных мучных изделий.

— Пожалуйста, хлеб. Какой душе угодно: пикантный, с тмином, с кунжутом, каравай июньский, пшеничный дрожжевой, ржаной с изюмом и курагой, сдоба тропическая…

— Мы заказывали обыкновенный черный хлеб, — возмутился Веня, — а не эти кулинарные диковины!

— Но ведь вы всегда заказывали изысканные кушанья! — чуть не обиделся официант, проталкивая поднос на свободное место.

— Не ставьте! Мы не будем это есть. Я хочу нормального хлеба! — все больше раздражался Веня.

— Может, принести ваших любимых засахаренных каштанов или рагу из морской дичи? — старался человек в белом.

— Не стоит! — я положила ладонь на Венину руку в знак солидарности. — Пойдем отсюда! Здесь не найдешь того, что много лет назад было действительно необходимо.

Не считая этого мелкого инцидента, все было замечательно. Мы очень сожалели, когда обнаружили совпадение чисел на календаре и обратных билетах. Так не хотелось уезжать. Я нисколько не соскучилась по дому.

Веня доставил меня из аэропорта на своей машине, поскольку я прилетела на день позже, и сразу повел к своему дому, который был уже почти готов. Отделочные работы шли полным ходом, и к осени Веня должен был заселиться.

А пока жизнь потекла, как обычно. Саша упивался стотысячным коэффициентом, Веня концертировал, а я валяла дурака. После курорта и в преддверии скорого переезда я так расслабилась, что перестала писать. Смотрела целыми днями телевизор и питалась ананасами, которые мне привозил Венечка, по несколько штук в день. Когда этот теплый солнечный фрукт оказывался у меня во рту, я вспоминала наш курорт и так тянуло рассказать о нем Сашке…

— Раньше ты яблоки любила. Быстро же вкус изменила! — бурчал Саша, но не делал никаких выводов.

Его легко можно было одурачить, несмотря на всю его солидность, высокое положение и феноменальные способности в расчетах. Он верил всему, что совершалось в доме и чему хотел верить. А мы продолжали этим бессовестно пользоваться. Веня включал магнитофонные записи своих или чужих фортепьянных концертов в музыкальной гостиной и уходил ко мне на второй этаж.

— Саня не догадается. Он не отличает записанную музыку от реально звучащей. Тем более что качество записи отменное.

— Для него искусство — сплошная какофония, — соглашаюсь я.

— Да, Шурку не поймешь, подходя с нашими мерками.

Откровенно говоря, мы и не старались понять. Ограничивались лишь знанием его дислокации. Однако ситуация изменилась гораздо раньше, чем мы предполагали. Все прекратилось внезапно и сразу, будто оборвалось. И Венин новый дом и переезд в него невольно стали этому причиной.

Дом располагался недалеко от нас — всего на сто пятьдесят метров левее и в глубь пустыря — и был не таким большим, но в то же время более цельным и гармоничным, чем первый, поскольку принадлежал одному человеку, для которого главным элементом являлась акустика. Почти весь первый этаж был отдан под просторный круглый зал, застекленная половина его выходила на галерею, полукругом опоясывающую все помещения. Большая кухня с двумя барами и столами, как в ресторане, также соответствовала открытой и гостеприимной Вениной натуре. Наверху размещалась студия с черным роялем — потому что внизу был белый — и маленькая уютная спальня на двоих.

Веня собирал последние веши, чтобы окончательно переехать и появляться в старом доме лишь в качестве гостя. Я ему помогала. Запаковывала последнюю коробку. Но когда я стала одеваться на выход, на нашем пути неожиданно встал Александр.

— А ты куда? — кивнул он мне.

— Никуда… помогаю, — я развожу руками.

— Что тут помогать — одна коробка? С таким багажом только мешают. Разве не видишь, человеку отдохнуть от нас хочется?

— Вовсе нет… — начал было Веня.

— Да ладно, не деликатничай! Я же понимаю, тебе сейчас не до нас, — он заговорщицки подмигнул. — Целый год небось этого момента ждал. Ну, ступай с богом. А мы ужин будем готовить. Не забудь на новоселье пригласить! — крикнул Сашка вдогонку уходящему с понурой головой новоселу и оглянулся на меня. — Ну а ты чего стоишь? Разжигай плиту — отметим выселение.

А на большом столе в Венином доме стояла бутылка шампанского и горели свечи. И было два пустых бокала.

Саша

— Ну вот и остались мы с тобой одни, — Саша расхаживал взад-вперед по кухне, пока я, поджав губы, разогревала ростбиф. — Или вдвоем? Что скажешь?

— Ничего.

— А я скажу. Только тебе и по секрету, — он выдержал внушительную паузу. — Я тоже решил строить дом.

— Строй.

— Тебе безразлично, где я буду жить?

— Нет. Но ты же сам говорил, что это естественное желание и что процесс расселения вполне закономерен.

— Я и не отрицаю. Всем рано или поздно становится тесно. Вот и наши деревья в зимнем саду давно переросли свои кадки. Ты собираешься их пересаживать, или мне нанять садовника?

— Найми.

— По-моему, тебе все-таки безразлично, — Саша заводился, от этого его шаги убыстрились, а движения стали небрежными. — Ты целыми днями сидишь дома, а у нас такой кавардак везде.

— Что значит «сидишь»? Я пишу.

— Можно найти время, чтобы убраться в собственном доме.

— Таком же моем, как и твоем. И Венином.

— С Вени уже не спросишь. Он съехал.

Мы наконец сели ужинать.

— Я не могу следить за всякими мелочами вроде пыли и мусора, — не унимался Саша. — У меня важные дела, требующие большой концентрации внимания. Если бы твой мозг работал так же интенсивно, ты бы сошла с ума.

— Скажите пожалуйста! А ты считаешь сочинительство менее напряженным занятием? Представь, что тебе каждый день нужно придумывать по одной новой цифре.

— Почему же в таком случае твои фантазии не помогают в повседневной жизни? Привнесла бы свою выдумку в быт.

— Это тебе не кастрюля, чтобы служить в быту. Я прикладываю ее там, где ты и вообразить не можешь. В разных вещах…

— В вещах?! — Саша нарочно громко фыркнул. И поперхнулся. — Разве тебе мало вещей кругом, чтобы ими пользоваться, зачем еще придумывать?

— Люди окружают себя вещами в отсутствие мыслей о них. Им нужно иметь осязаемую действительность, иначе они в нее не поверят.

— Литература — это фикция, — говорил Саша, раскачивая у рта вилку с насаженным куском мяса. — Ничем не подкрепленные эмоции. Они существуют лишь в течение того времени, пока читаешь. Сейчас они есть, а через минуту их уже нет, — он продемонстрировал это, отправляя мясо в рот.

— Литература — это жизнь, — втолковываю я, медленно пережевывая. — Переработанная сознанием человека действительность. Она похожа на бумагу, которая не что иное, как переработанное дерево. Глупо искать в белом прямоугольном листе годичные кольца срубленного год назад ясеня.

— Ну и что ты делаешь со своими деревьями?

— Трудно объяснить механику мысли. Как ты правильно заметил, сейчас ее нет, а через секунду вдруг появилась.

— Я же говорю — фикция. И псевдоним твой это подтверждает. Он вроде бы имя, но не настоящее. Ты столько обличий себе напридумывала, что я теперь и не знаю, как тебя называть.

— При чем здесь имя? У Вени нет псевдонима, цо это не мешает ему сочинять хорошую музыку.

— Музыка еще бóльшая ерунда. Вообще непонятно, откуда она берется.

На том наш ужин закончился. Александр был непреклонен и, что еще хуже, с того дня воспылал желанием следить за мной. За тем, как меня посещают мысли, куда я их записываю, как работаю за компьютером. Но что особенно неприятно, он стал интересоваться, что я делаю до и после работы. Куда хожу, с кем встречаюсь. Он будто почувствовал ответственность за мою жизнь из-за того, что был недоволен, как я ею распоряжаюсь. Однажды Саша застал меня на дорожке, ведущей от Вениного дома к нашему.

— Что ты делала у Веньки? — потребовал он отчитаться.

— Письма относила. А тебе какое дело? — это была частичная правда, потому как я захватила адресованные Вене письма из ящика, когда отправлялась к нему вчера вечером. Но, разумеется, эта часть была ничтожной по сравнению с целой ночью.

— А разве ему приходят письма на наш адрес? — Саша чуял подвох, но суть его, возможно, не понимал.

— Само собой. Всем приходят. Тебе — деловые, Веньке — от поклонников.

— Да? И что пишут?

— Понятия не имею. Я не читаю чужих писем. Мне свои-то уже неинтересны. Знаю наперед, что ничего нового, — развиваю я тему в надежде, что Саша забудет, с чего она началась. — Это раньше, когда я была почтальоншей…

— И долго ты носить собираешься?

— Что?

— Письма Веньке! — повысил он голос на полтона.

— Пока приходить будут, — состроила я обиженное лицо и, слегка толкнув Сашку плечом, направилась к дому.

В тот же день Александр вычеркнул Венечку из списка жильцов у входной двери, а на почтовом ящике повесил объявление, что такой-то гражданин сменил место жительство и проживает теперь в доме № 8546 по тому же шоссе. Первому дому была присвоена, соответственно, литера «а», а предполагаемому третьему — «в».

— Твой дом как на ладони перед окнами его спальни, — я передала Вене свои опасения. — Зачем ты построил его так близко?

— Я не предполагал, что он будет выслеживать. Ничего, обсажу все кругом деревьями, и будешь ходить спокойно.

— Обсаживай не обсаживай, а по-моему, он уже начал догадываться.

— Быстро, однако…

— Не смейся! Его тоже можно понять.

— Скажи еще, ему тоже хочется! — Веня рассмеялся. — Нет, все-таки до чего он зануден, наш Саня!

Занудный и от этого не менее упорный Александр продолжал следить за мной, словно за своими деньгами, пущенными в оборот, и мне стоило немалых усилий уворачиваться от него даже по ночам. Впрочем, когда Саша начал строиться и позже, когда он получил должность директора банка, внимание его рассеялось. Дома он появлялся все реже и, приезжая из города, сразу заруливал на стройплощадку наблюдать за процессом возведения «хибары», как он ласково называл свой дом.

Новое здание располагалось на равноудаленном расстоянии — примерно в километр — от обоих уже существующих домов и, в отличие от них, было начисто лишено всяких архитектурных изысков. Двухэтажная кирпичная коробка с плоской крышей вырастала посреди пустыря, нелепо выделяясь на фоне неба слишком прямолинейными контурами. Лишь небольшой балкон по центру фасада можно было считать продуктом Сашиной фантазии, причем единственным. Все остальные конструкции не допускали никаких отклонений от геометрических стандартов.

— Какой декор?! — громко реагировал он на мои замечания. — И без того денег не хватает!

Похоже, деньги он любил гораздо больше, чем все остальное. Он рассчитывал рабочим зарплату, выверяя все до копейки. Точно знал, сколько сил и времени они должны потратить на ту или иную операцию и сколько за этот период могли съесть продуктов и выкурить папирос, причем самых дешевых. На полученную сумму он и ориентировался. Выходили копейки, и строители, разумеется, возмущались, но все происходило по закону, и деньги были на Сашиной стороне.

Венечка никогда не был таким скупердяем. Никогда не считал деньги, поскольку они доставались ему так же легко, как и музыка. Я же выбрала средний вариант — учет вела, но и ни в чем себе не отказывала. Но и работала тоже по вдохновению. Александр же трудился самозабвенно. Как будто траншею рыл, чтобы получить первую копейку. Он начал осуществление денежной реформы на всей подвластной ему территории и упрямо шел к цели. Уже несколько раз на городском совете он ставил вопрос о введении в обращение новой денежной единицы — полкопейки. Но предложение это ровно столько же раз отклонялось, о чем он удрученно сообщал Павлу, которому совсем не хотелось вспоминать свое бывшее прозвище.

На втором после денег месте у Саши стоял коэффициент. Он был все еще общим, но Александр относился к нему индивидуально и практически как к родному — тепло и заботливо. Над его рабочим столом помимо обычного календаря висел и другой, более внушительный по размерам, исчисляющий индекс от 1 до 1000000. Каждый вечер перед сном он зачеркивал наряду с прожитым днем еще и пройденные цифры коэффициента. Эта традиция возникла еще во времена заселения в большой дом и, как я догадываюсь, не прерывается и поныне. Во втором календаре отмечены и промежуточные цели. Ближайшая из них — двухсотпятидесятитысячная отсечка. Именно с такого уровня выдают разрешение на охоту в дальних лесах, и Саша единственный ждет этого момента с нескрываемым нетерпением.

— Наконец-то опробую коллекцию, — предвкушал будущий охотник.

С того дня как он повесил на стенку первый серебряный нож, коллекция непрерывно пополняется. В его арсенале имеется оружие всех мастей: из холодного — разного рода сабли, мечи, кинжалы, пики, а также много чего погорячее — пистолеты, алебарды, ружья.

— Куда он катится? — волновалась я.

— Он знает, что делает, — уверял Веня.

— А ты знаешь, что он делает? Помнишь наш первый нож?

— Мы были тогда совершенно другими. А Саня уже натренирован.

Словно в подтверждение этому первым же выстрелом Саша завалил медведя. Ему повезло. Животные в наших краях были большой редкостью, а убитые — раритетом вдвойне. А я не в восторге, предпочла бы живую зверюшку в будке и с ошейником. Но у мужчин другие ценности, и Веня тут же попросил Шурку уступить ему медвежью шкуру для нового дома.

— Извини, не могу. Я уже выставил ее на кон. Приходи сегодня на партию. Может, выиграешь.

Этим же вечером мы с Венечкой отправились на свидание с удачей. Точнее, Веня отправился, а я просто поднялась на второй этаж в залу и пристроилась возле него за карточным столом. Играли в покер. Александр, как и обещал, выставил шкуру убиенного медведя, остальные оригинальностью не отличались и выкладывали наличные. Охота началась. По мере продвижения по кругу ставки игроков увеличивались, и пропорционально им росла ценность шкуры. Она лежала тут же, на кресле, и все игроки время от времени бросали на нее алчущие взоры.

Веня ставил сдержанно. Только когда на руках появилась сильная комбинация, он оживился и торжественно оглядел присутствующих. Напротив нас сидел вертлявый сухонький господин, который на шкуру зверя ни разу не оглянулся, а косился попеременно то на Сашу, то на меня.

— Это вы и есть Маргарита Уютова? — наконец изрек он.

— Она, она! — быстро ответил Веня и поднял ставку.

— Пас… пас… пас… — доносилось с разных концов стола.

— А как вы считаете, писательское вдохновение сродни азарту игрока? — сладко пропел наш визави, выуживая из кармана деньги.

— Сродни, сродни! — и Веня опять увеличил сумму.

— Пас…

После всех спасовавших в игре осталось лишь трое — Саша, Веня и любознательный господин с уже трясущимися от нетерпения руками. Саша выложил на стол вальтовое каре, Веня — червовый стрит рояль, а последний игрок… покер.

Все проигравшие сгрудились вокруг него и с неподдельным благоговением таращились на выпавшую комбинацию, как на немыслимое чудо. Про медведя, который сразу превратился в непримечательный мохнатый коврик, никто не вспоминал. Веня тоже потянулся из-за стола посмотреть.

— Чего тут смотреть? — не понимала я.

— Ты что! Это чрезвычайно редкая вещь. Я лично никогда не видел, чтобы покер выпадал. А Саня говорит, вероятность меньше одной тысячной процента.

— Подумаешь! — я вытащила из другой колоды четыре дамы и джокера. — На, смотри на свой покер.

— Ах ты, выдумщица моя! — засмеялся Веня. — Может, и шкуру медведя мне достанешь?

— Я тебе ее завтра в магазине куплю. Пойдем.

Мы больше не участвовали в Сашиных карточных затеях. Но он, как ни странно, пристрастился к игре. И с тех пор швырял на ветер тысячи, чтобы просидеть весь вечер за одним столом с Госпожой Удачей или Господином Случаем. Не брезговал и городскими сборищами в казино, но чаще организовывал партии у нас дома, приглашая с каждым разом все больше и больше людей. Мы не узнавали нашего прижимистого и расчетливого друга. Хотя должны были бы радоваться, что наконец выпали из поля его зрения. Но радость уступала место беспокойству за Сашину репутацию и наличность, все еще являющуюся нашей общей.

— Не бойтесь, все под контролем, — говорил нам Саша, как говорят в таких случаях заядлые игроки. — У меня в голове все возможные комбинации просчитываются мгновенно.

— А деньги?

— Что деньги? Они тоже под контролем.

Тем не менее Александр почти всегда оставался в проигрыше.

— Если уж тебе даны способности к чему-то, не стоит испытывать судьбу в игре. Ты умеешь делать деньги через математические операции, куда тебе еще ставить их на кон перед слепой неграмотной удачей?

— Ты прав, — для вида соглашался Саша и снова играл.

— Может, ему не хватает общения? — предположила я.

— Ума ему не хватает! Наприглашал в дом черт знает кого.

Веня сердился не зря. За суконным столом собирались люди, не слишком приятные в общении, порой даже отталкивающие. Я видела краем глаза, как они приходили, вожделенно потирая руки, и покидали наш гостеприимный дом с оттопыренными карманами, полными купюр самого высокого достоинства. Но не обыскивать же их, в конце концов? Веня обращался за помощью к охранникам на дороге. Но те сказали, что не властны над забавами богатеев, так же как над деньгами. И сбавлять коэффициент за проигрыши не собираются, поскольку зиждился он на зарегистрированной собственности, то есть на вещах.

Однако из-за новой страсти к игре Александр совсем охладел к нашей собственности. Забросил дом, охоту, ежедневный обзор прессы, деловые переговоры и встречи. Из ярого эконома превратился в транжиру, у которого одна неприятность тут же порождала другую. Из-за катастрофического невезения в карты Саша начал пить. После безумных сборищ за суконным столом он опрокидывал по несколько бутылок за ночь. Я была вынуждена оставаться в доме и следить, чтобы он чего-нибудь не натворил в пьяном угаре. Веня иногда поддерживал меня своим присутствием, что еще больше раздражало Сашу.

— У тебя свои апартаменты имеются. Туда и топай!

Бар на первом и втором этажах пополнялся ежедневно, а в кабинете у Александра образовался склад винно-водочной продукции. Ночами он просиживал за письменным столом, раскладывая карты и вычисляя заветные комбинации. Целые алгебраические симфонии сочинял, за которыми не слышал даже телефонные звонки. А звонили часто — он все еще был директором, и в банке ему пока многое сходило с рук.

Иногда его словно прорывало. Он вспоминал о заброшенном строительстве и, напившись, шел в подвал, где начинал что-то колотить, стругать или пилить. Но результатов его трудов никто не видел. Он лишь отчаянно резал пальцы, которые я ему потом бинтовала. Но самое обидное, что Саша пытался выместить свои многочисленные неудачи на мне и Вене. Он стал совершенно невыносим. И уйти было нельзя — я боялась оставлять на него дом.

— Мы хотим тебе помочь, — сказала я ему, улучив редкий момент, когда он не играл и был трезв.

— Выиграть? — с вызовом бросил Саша. Он сидел, обхватив голову руками.

— Нет. Вернуться к прежней жизни.

— Это уже невозможно. Жизнь не стоит на месте, а в прошлое возвращаются только в твоих дурацких рассказах.

— Зачем ты так сурово?

— Голова болит, — он согнулся ниже, но потом заставил себя выпрямиться. — Ну и как вы собираетесь помогать?

— Хотели предложить тебе… уехать на время. Куда-нибудь на курорт.

— А-а, сплавить решили! — Саша злобно взглянул на меня. — Я давно заметил, что мешаю вам. Шепчетесь за моей спиной. Секреты у вас какие-то.

— Не секреты.

— Нет?! А что?

Я молчала.

— Мне не положено знать? — Саша скривил губы. — Недостоин уже?

— Да нет же. Просто это касается именно тебя.

— Ясно. Докладываешь ему все, а потом вместе обмозговываете, как от меня лучше избавиться.

— Что ты такое говоришь?! Веня здесь вообще ни при чем. Он не в курсе. А я… Как тебе сказать… Ты же в таком состоянии и слушать не станешь.

— Что сказать?! — заорал Саша и силой притянул меня на соседний стул. — Говори!

Я повиновалась, села и сказала ему без лишних предисловий, глядя в упор:

— Я люблю тебя.

Саша оторопел. И долго не мог прийти в себя. Думаю, если бы он был пьян, то тут же протрезвел бы.

— Когда ты… то есть давно ты… И столько времени молчала?!

— Невозможно было открыть все. Нас же трое. Веня… Ему будет обидно.

— Давай уедем.

Опять — двадцать пять.

— Нет, лучше пообещай, что больше не будешь играть.

— Какие уж тут игры!

— И Вене ничего не скажешь.

— Почему? Он должен знать. Он поймет.

— Нет, пожалуйста, — умоляла я. — Ты все испортишь.

Саша согласился. И быстро забыл про Веню. Он даже забыл ответить мне на признание. В ту же ночь мы опробовали наши чувства в Сашиной спальне, а Венечке я сказала, что осталась караулить дом.

— Я и не думал, что будет так хорошо! — Сашка бухается головой в подушку.

— У тебя никогда не было женщин?

— Откуда? Меня всегда любили только деньги. — Он переворачивается на спину. — Но такого экстаза я не испытывал, даже когда пересчитывал первый Венькин гонорар, — он вдруг приподнялся на локтях. — Скажем ему?

— Нет, не смей! Ты же обещал!

Что с ним говорить? Я отвернулась.

— Ну ладно. Не хочешь — не будем… Тогда давай еще.

Я наблюдала за Сашкиным счастливым и одновременно напряженным лицом. Только напряжение это было особого свойства.

— Ты что, считаешь? — удивилась я. Он смутился и перестал.

— Так, из любопытства. Интересно стало, после скольких…

Он не договорил, потому что меня уже трясло от хохота.

— Сашка! Ты неисправим! Разве можно все переводить в цифры?

Они были такие разные. Но оба очень внимательные, хотя каждый по-своему. Сашке было проще — рядом не было ни соперника. Вернее, соперник, о существовании которого он не догадывался, жил в другом доме и ревниво наблюдал из окна.

— Он уже не пьет. Почему ты не оставишь его в покое? — ворчал на меня Венечка, если я слишком рано уходила от него.

— Потому и не пьет, что я каждый вечер напоминаю ему, что он завязал.

Саша и вправду не притрагивался к спиртному. Его голову дурманили мечты о будущем. Деньги снова пошли на прибыль, и возобновилось строительство. По моему совету аскетичные контуры кирпичной коробки были оживлены небольшими дополнениями: появилось широкое крыльцо, наличники на окнах и застекленная галерея в районе кухни.

— Марго, здесь ты тоже сможешь писать. Я сделаю тебе просторный кабинет, на каком этаже пожелаешь. Но главное, нам не будет мешать Венька.

До боли знакомая песня. Я сразу представила, как пробираюсь по узким тропкам между тремя домами — от одного к другому, боясь опоздать к назначенному часу и быть разоблаченной моими дорогими мужчинами.

— А еще, — говорю Сашка, — я возьму тебя на охоту.

Но я отрицательно мотала головой.

— Тогда я тоже не поеду. Оружия в руки не возьму больше, как и карты. Я уже выиграл свой покер.

Это было заметно. С какой радостью и нетерпением встречал он меня на крыльце! Оно находилось вне поля зрения Вениного коттеджа. А окна в своей спальне Саша всегда задергивал плотными шторами. Дом был почти готов, и можно было уже окончательно въезжать. Но до последнего дня Александр продолжал его совершенствовать.

— А потом мы выроем посередине гигантский котлован и заполним водой. Получится настоящее озеро, на берегу которого будут стоять наши коттеджи. Обсадим деревьями. Лесные зоны будут чередоваться с пляжами. Купим яхту, чтобы курсировать на ней от Венькиного берега до нашего. Что с тобой? Ты так переменилась сейчас в лице. Тебе не нравится моя идея?

— Нравится.

Я хотела рассказать Саше обо всем. Немедленно. Не дожидаясь яхты, на которой он подплывет, чтобы застать нас с Веней в объятиях друг друга. Неужели эта неопределенность не разрешится никогда? Неужели я буду вынуждена всю оставшуюся жизнь прятаться от близких мне людей, лгать, изворачиваться, и все для того, чтобы не задеть их мужское самолюбие?

— О чем ты думаешь?

— О том, что умру.

— Когда? — Сашин голос задрожал.

— Когда-нибудь.

Через неделю мне стало по-настоящему страшно. Саша устроил новоселье для избранных. На широкую ногу он отметил его в банке среди сослуживцев, но в дом почему-то не позвал никого, кроме самых близких: меня, Вени и Пети. Паша в то время был в отъезде, Ася же не появлялась в наших краях больше года. Если бы мы собрались втроем — еще куда ни шло. Ребята наверняка бы сдерживались, дабы не сболтнуть лишнего. Но присутствие постороннего для наших тайн человека, к тому же друга, которому обычно доверяются все секреты, делало ситуацию непредсказуемой. Мало ли о чем мог поведать каждый, отведя Петра в сторонку.

С его приходом мне стало не по себе. А Петя был крайне оживлен, но совсем по другому поводу. В его жизни тоже происходили перемены — на днях он получил во владение ресторан в большом городе и сейчас, кроме как о еде, ни о чем говорить не хотел. Привез всякой снеди из своих закромов и, стоя у плиты вместе с нами, руководил приготовлением праздничного ужина.

— К фазану нужен другой соус, этот слишком острый… А осетра под крышкой не жарят… Кто же так шинкует овощи? Отойди, я сам приготовлю!

— Надо же, а мы всю жизнь так делали, — на секунду удивляется Саша.

— Так бывает. Вы привыкли еще во времена деревянного дома, с тех пор и не переучивались.

Точно, — согласилась я. Мы уже слюной исходили от его рассказов и ловких манипуляций с продуктами.

Наконец все было готово, и мы вчетвером расселись за большим квадратным столом — любимая Сашина геометрическая фигура: я напротив Пети, ребята по обе стороны от меня и друг напротив друга. Первое время, когда все были поглощены едой, я забыла о своем первоначальном страхе. Но вот Петя промокнул салфеткой губы, выпрямился, оторвав взгляд от тарелки, и взглянул на наш импровизированный треугольник.

— Все же согласись, ресторан — рестораном, а дома обстановка лучше, — Саша подлил мне еще вина.

— Достаточно, — я совсем не хотела напиваться. Нужно было держать ситуацию под контролем.

— Обед в доме — это одно из звеньев в цепочке других приятных событий, — развил тему Веня. — Это как бы логичное завершение одного и прелюдия для другого.

— Чего другого? — Петя перевел недоуменный взгляд с Саши на Веню.

— Кому что ближе, — Веня покосился в мою сторону.

Я похолодела. И глянула на Сашу. Он смотрел куда-то в сторону, словно за столом и не было никого. А Петр почему-то в упор уставился на меня.

— А ты что по этому поводу думаешь? Как-никак ты писатель, имеешь по любому поводу свое мнение.

— Я?.. Ни о чем не думаю. Я предлагаю включить музыку, а то вы после еды слишком серьезные стали.

— Ну это по моей части, — отозвался Веня и тут же встал и направился к магнитофону в противоположном углу комнаты.

Заиграла тягучая медленная мелодия, которая только сгустила тревожную обстановку. За столом в полном молчании сидели четыре человека, один из которых ничего толком не знал, двое знали по половине, а мне было хуже всего. Петр напряженно вглядывался в свою пустую тарелку, занятый, видимо, переработкой собственных наблюдений. Потом он открыл рот, чтобы что-то сказать, но, как оказалось, это явилось толчком к решительным действиям. Одновременно, почти синхронно, Саша и Веня вскочили со своих стульев.

— Приглашаю тебя на танец…

— Приглашаю…

— Я первый!

— Почему это ты?

Теперь они оба смотрели на меня, надеясь на мой правильный выбор.

— Хозяину дома полагается первый танец, — ухватилась я за спасительный официальный регламент. И встала на ватных ногах.

— Скорее бы они свалили! Жду не дождусь, когда мы наконец останемся одни, — шептал мне на ухо Саша.

Потом я танцевала с Веней, который тоже воспользовался моментом:

— Ну а после сразу ко мне… Надо сгладить этот нелепый прием. Я умираю от желания. Чуть даже не проговорился.

— Ну все, я пойду, пожалуй, — Петя не выдержал и поднялся из-за стола вместе с разложенной на коленях салфеткой.

— А как же десерт? — вырвалось у меня.

— Нет-нет, — Петр даже не рассматривал этот вариант. — Я так наелся, до машины бы дойти. Спасибо тебе, все было очень вкусно.

Он, смущаясь, чмокнул меня в теку.

— За что мне? Уж кого надо благодарить больше всего, так это Сашу. Он все устроил.

— Ну так благодари, — с загадочным видом Александр приблизился ко мне вплотную, обнял так сильно, что я не могла даже вздохнуть, и поцеловал прямо в губы, жирные от пудинга. Поцелуй был столь долгим, что за это время Петя успел сесть в машину и уехать, а Веня — написать короткую записку и оставить на столе, после чего Саша первым взял ее и прочел. Но это уже ничего не меняло.

В поисках солнца

Я не видела своих мужчин уже почти месяц. Они уехали, так ничего не сказав ни мне, ни друг другу. Каждый уступил другому. А я осталась одна. Целыми днями смотрю в окна, гадая, с какой стороны кто-нибудь из них появится. Уже сложился определенный порядок наблюдения. Когда встаю, первым делом выглядываю в эркер спальни. Оттуда дом Вени как на ладони. Не замечая никакого оживления на севере, выхожу в холл и на балкон, чтобы обозреть юг и дорогу. Затем спускаюсь вниз, через кухню попадаю на веранду и произвожу осмотр востока с домом Саши. Последний на очереди — запад: вид из галереи зимнего сада. Так я обхожу ежедневно весь дом, но до сих пор ни одно окно меня не обнадежило.

Лишь спустя месяц возле ворот остановилась первая машина. Красная с характерными разводами на капоте. Приехала Ася и растормошила меня.

— Что же ты сидишь? Надо действовать!

— Я действую. Все время звоню по их мобильным телефонам, но никто не отвечает. Справляюсь у разных знакомых, ищу по гостиницам, но они нигде не числятся.

— Трудно искать людей, сидя на одном месте. Садись в машину! Вместе поедем добывать твое счастье.

И мы выехали охотиться на спортивном авто с открытым верхом, чтобы ничего не пропустить. Первая остановка — новый дом Пети и Паши. Предыдущий они снесли и чуть поодаль выстроили трехэтажный коттедж. Один на двоих. Интересно, как у них распределяются этажи?.. Открыла невзрачная женщина в переднике. Домработница! Надо же, как давно я не заглядывала в их жизнь. Да и сейчас хозяева отсутствуют. Петр уехал в свой ресторан, а Павел был на работе. На какой работе? Я ведь толком-то и не знала, где он работает. Но спрашивать уже стыдно. А как насчет посторонних? Посторонних в доме не держат. Ничего не оставалось, как возвратиться к машине.

Теперь в город. И прямиком в Сашин банк. Там очень любезно ответили, что он уволился и что они очень сожалеют. Мы не стали выслушивать, почему так трудно найти хорошего руководителя и кого осиротевшие работники потеряли в лице Александра, а поспешили на студию звукозаписи, а потом в консерваторию. Но оказалось, ни там ни там Веня давно уже не появлялся.

— Не балует нас. Вы передайте, что мы очень ждем.

— Я тоже ждала. А теперь вот сама ищу, — высказалась я, но они не поняли.

Далее наш путь лежал по квартирам. По всем, которые мы с ребятами умудрились приобрести за это время. Но и там никаких следов проживания я не обнаружила. Вечером позвонил Петя. Узнав, что друзья один за другим исчезают бесследно, они с Пашей вызвались помочь и справились по своим каналам. Хотя они были сходны с моими — гостиницы, мотели, банки, финансовые корпорации, музыкальные салоны и прочее. Мы с Асей тоже времени не теряли. Разъезжали по улицам близлежащих городов и просеивали взглядами прохожих.

— Они могли купить другие квартиры, дома, устроиться на совершенно другие работы. С их-то коэффициентом. Кстати, какой у вас был?

— Не помню точно. Четыреста тридцать тысяч или четыреста сорок.

— Да-а, такие яркие личности не затеряются среди толпы.

Мы снова тронулись с места.

— Стой! — кричу я.

— Что? Они? — Ася резко затормозила. Я выскочила из машины.

У тротуара ждала Соня и махала мне рукой. Выглядела она как раньше — скромно и аккуратно. Неброская одежда, волосы зачесаны за уши и собраны в пучок. Если бы она не стояла на самом краю и чуть не угодила под нашу машину, я бы ее не заметила.

— Боже мой, это ты! Я знала, что судьба сведет нас снова, — Соня уже висит у меня на шее. — А где же Веня и Саша?

— Ты разве не видела их здесь? — издалека подбираюсь я.

— Здесь? Как интересно! — и Соня вертит головой во все стороны. — Нет, еще не видела. Я так тебе завидую! — всплеснула она руками. — Такие мужчины! Сказать по правде, они мне всегда нравились. Особенно Саша.

— А Миша?

— Миша — мой вчерашний день. Он разъезжает по местным улицам на такси, и ему ни до кого нет дела.

— Неужели этот увалень стал знаменитостью?!

— Он стал таксистом. И только возит всяких знаменитостей, но не имеет к ним никакого отношения. А Кира обслуживает их в отеле. Она консьержка.

— Так это здорово! — радуюсь я хотя бы маленькой удаче. — Как бы мне повидать твоих бывших сожителей?

— Пожалуйста! — Соня дала адреса, и мы продолжили поиски.

Но надежды снова не оправдались. Ни Кира, ни Михаил не видели ребят, с тех пор как наши пути разошлись. Жаль, но с другой стороны… оно и к лучшему.

И еще одна неожиданная, но вполне предсказуемая встреча произошла в дороге. Мы стояли в пробке, Ася, как и все, искала лазейку, чтобы прорваться. Я смотрела по сторонам и в окне соседнего автомобиля вдруг увидела Марину. Она повернула голову и тоже смерила меня взглядом. Но больше всего меня интересовал водитель. Я чуть пригнулась, чтобы рассмотреть его, и увидела… мужчину в темных очках, очень похожего на Гарри. Или мне только показалось. Снова фантазии разыгрались. Скорее всего, это только сходство, часто встречающееся среди людей. И Марина может быть вовсе не Мариной. Женщина, похожая на Марину, вдруг улыбнулась. Или мне так захотелось, чтобы она улыбнулась. Просто отблеск прошел по стеклу, когда машина тронулась с места.

Охранники! Как я раньше не догадалась справиться в дорожной будке? Однако вместо ответа передо мной выложили журнал и показали все последние записи нашего индекса. Об отъезде Саши или Вени ни слова — ни одной буквы или цифры, как будто и не люди стоят за этими номерами. Но что я ожидала? Эти крючкотворцы никогда по-человечески не скажут. Стоит о чем-то спросить, сразу тащат журнал, как будто именно там содержатся решения всех вопросов. Между тем это был последний адрес, по которому я могла обратиться. Других не осталось. Я нашла всех, кого только можно, кроме Саши и Вени.

— Твои-то мужчины где? — интересуюсь я у Аси за нашим последним ужином в доме. Завтра она уезжает.

— Я не страдаю от их отсутствия, — машет она рукой.

— А я страдаю. Дом опустел, и я не знаю, как жить дальше.

— Ты сама привязала себя к нему. Зачем? На каком-то этапе дом необходим. Но теперь, когда у тебя есть все и нет никого… Когда ты хозяйка не только своим вещам, но и поступкам… Попробуй мыслить шире. Выйди за пределы четырех стен. Человек должен греться не от камина — от солнца. Солнце дарит энергию и настоящую радость. Не стоит отказываться от него и запираться в искусственном свете. Знаешь, я больше всего люблю рисовать солнце. Даже в ночных пейзажах оно всегда присутствует…

— И что ты предлагаешь? — оборвала я ее пафос, хотя уже сама догадалась.

— Предлагаю ехать со мной.

— Когда?

— Завтра.

— Прямо завтра? Но надо же собраться.

— Что тебе собирать? Пустые мечты? Я лично всегда путешествую без чемоданов. Все необходимое покупаю на месте. Возьми ту наличность, что уместится в кошельке, — и ты готова.

Я отправилась вместе с Асей, на ее машине. Раз они беглецы, то и я беглянка. И никаких воспоминаний. Передо мной только солнце. Находясь выше всех, оно единственное сохраняет свою сущность, нигде не меняясь и ни под кого не подстраиваясь. Нелепо ностальгировать по поводу того, каким оно было год назад. Или десять лет. Или пятьдесят. Оно постоянно, потому лишено прошлого.

Мы двигались вслед за светилом с его скоростью, пересаживаясь с машины на поезд, с поезда на самолет, и несколько дней нам было светло круглые сутки. Потом, выбрав наугад один из городов в качестве временного пристанища, мы отоспались вдоволь в мягких постелях. И снова в путь. Мне безумно нравилась затея оставить прежний уклад жизни. Нестихающий ветер в ушах, мелькание чужих домов и судеб перед глазами. Мне хотелось объездить весь мир, и это оказалось не сложно. Когда не нужно постоянно возвращаться и оглядываться, когда тебя никто и ничто не задерживает, преодолеваешь огромные расстояния.

Я вошла во вкус передвижений и вскоре отделилась от Аси, путешествуя самостоятельно. Я поняла, чем было для нее солнце. Тем огнем, который не страшен, тем домом, который не горит и никогда не теряется из виду. А для меня оно стало путеводной звездой, которая сама кочевала повсюду: утром была на востоке, вечером — на западе, зимой — на юге, летом — ближе к зениту. И, следуя ей, я выбирала свое направление. Видела новые города, острые стрелы небоскребов, словно памятники домам, бетонированные лабиринты улиц и автострад, сияющие слюдой набережные, стеклянные колпаки над целыми кварталами, отгораживающие от непогоды. Многое промелькнуло мимо в непростительной спешке, большинства названий я даже не успела расслышать. Но и без них впечатлений хватало. Они затмевали все мои фантазии, и пока я жила ими, подпитываясь каждый день, я не писала.

Лишь одну встречу мне захотелось занести на бумагу. Я видела человека, ютившегося на обочине в обветшалой лачуге по соседству с роскошным трехэтажным особняком. Эти странно сошедшиеся противоположности заставили меня остановиться и найти объяснение. Кто ему разрешил строиться рядом с высокоуровневым домом? Никто, он сам себе разрешил. Почему лачугу до сих пор не снесли? Он тут живет, потому и не снес. В каких отношениях он с владельцем особняка? В нормальных, а в каких еще отношениях может быть человек с самим собой? Наконец я начинаю понимать. Получается, он хозяин обоих строений! Но сам выбрал для жилья худшее. В то лучшее боится даже войти, не то что жить. Ему достаточно того, что дом существует. И виден из окна. Более трепетного отношения к дому я больше никогда и нигде не встречала.

Спустя год, ближе к зиме, я решила резко изменить характер движения с хаотичного на направленное, строго южное. Юг — это и был дом солнца. Те же заросли пальм — разве не готовые жилища со стенами и крышей, в которых не страшны ни тропические ливши, ни палящие лучи, ни ночная сырость?

Но что удивительно, дома здесь такие же, как у нас. Закрытые, каменные, прочные. Только окон побольше и террас. И почти перед каждым крыльцом бассейн. В общем, повсеместное и стабильное блаженство. Я сняла полдома с лужайкой и банановой рощицей. Хозяева — радушные люди. Он и она. Большую часть времени проводят дома. Возятся в саду, подстригая кусты, или резвятся в бассейне. Что за жизнь! Наконец-то можно забыть о коэффициентах и заняться собой. Освободиться от цифр, журналов регистраций. И еще я мечтаю освободиться от денег. Хожу на вечерний чай к хозяевам. Сидим, играем в лото, бридж, ведем легкие, ни к чему не обязывающие разговоры, которые начинаются и заканчиваются так же непринужденно, как солнце оседает за пышный, обрамленный зеленью горизонт. Но один вопрос все же не дает мне покоя. После одного из наших милых чаепитий я все же решилась его задать.

— Скажите, — тихо спрашиваю я, рассчитывая на откровенность, — вы с самого начала вместе? Или был кто-то еще?

— Зачем нужен кто-то еще? — удивились хозяева.

— Ну да, незачем. Здесь, наверное, можно себе позволить.

— Что позволить?

— Не бороться за выживание, за индексы, стройматериалы и рабочие места.

— Ничего себе — не бороться! — возмутилась пара. — Было невероятно трудно обзавестись деньгами. Вы заметили, какие у нас люди? Замкнутые, независимые. Они стараются обслуживать себя полностью и до работы никого не допускают. Вас мы пустили, потому что вы платите наличными. А другие норовят подсунуть всякую натуру, которой у нас самих излишек.

— Так продавайте.

— Мы бы рады — не покупают. Вы же видите, здесь всего у всех вдоволь. Хотя были времена, когда ничего не возделывалось и люди полностью зависели от леса. А в лесу даже бананов порой на всех не хватало.

— Ну если бананов… — протянула я. — А у вас был забор?

— И сейчас есть. Сквозь глицинию перекладины еще просматриваются.

— Я не ваш имею в виду. Городской, куда сходятся те, у которых нет дома.

— Нет дома?! Разве такое возможно? Участок ведь у каждого есть.

— Но участок и жилище — это совершенно разные вещи, хотя и называются одним словом «дом». Настолько разные, что человек за неимением второго может отказаться и от первого. У нас такое не раз бывало.

Я чувствовала, им не понять и половины того, что я пережила. Постоянное пребывание в тепличных условиях, видимо, отбило всякую способность к воображению. Но я не хочу лишиться его.

— Уезжаете? Вы же собирались переждать зиму.

Если я отодвину еще одну зиму, она, пожалуй, наступит в моем сердце. Я этого не говорю, но я уезжаю. В другие края… В другую обитель….

К декабрю я добралась до океана и долго сидела на его берегу в замшелой от сырости гостинице с окнами, выходящими в бескрайнюю бездну. А потом переправилась через него на большом пароходе, жизнь на борту которого напоминала вяло перетекающее из края в край пространство в равнодушном потоке времени. Ощущение движения создавалось лишь за счет людей, снующих по палубам. Только спустя месяц этот стальной муравейник прибыл к месту назначения, и всех поселенцев вместе со мной с него как волной смыло.

Новый мир принял меня сдержанно, не давая никаких обещаний и надежд. Он оказался и похожим, и одновременно не похожим на прежние континенты. Общность я разглядела быстро, она во всем — в людях, в постройках, в заботах и привязанностях. А вот чужестранность невозможно было объяснить сразу и окончательно. Требовался полный анализ. Так я снова начала писать. Возобновила творчество, основанное теперь не на выдумках, а на самых реальных событиях моего прошлого. Я подумала, новым людям будет интересно узнать об истинном положении вещей. О настоящих страданиях, лишениях и маленьких, но зато весьма ощутимых радостях.

И люди радовались вместе со мной, хотя многие не верили, что так бывает. Моя жизнь воспринималась здесь как фантазии, и мне стоило немалого труда убедить читателей в своей правоте. Убедившись, они не только поверили, но и приняли все события за свои собственные. Они приходили на пресс-конференции посмотреть, кто так ловко влез в их дома и выведал подробности их жизней столь интимного свойства. Снова и снова они задавали вопросы.

— Как вы начинали?

— Писать?

— Нет, жить.

— Как все. С бараков, миски помоев, с неподъемной лопаты на неотесанном древке, с ржавого гвоздя в дорожной пыли.

— А что было раньше?

— Был дом — один квадратный метр земли и изматывающая дорога до него.

— Это мы все знаем. Что было до дороги? Изначально, до того, как вы ступили на нее?

— Я же говорю — всё, как у всех. Вы разве не помните?

— Нет.

— Потому что ничего и не было. Пустота, если хотите. Мы находились словно в невесомости и не могли идентифицировать себя, отделить от черноты, не могли поймать ни одной мысли, чтобы запихнуть себе в голову. Меня вытащили оттуда и кинули на дорогу. Это все, что я помню.

— Кто вытащил?

— Какая-то сила. Сила притяжения, наверное.

— Куда же мы сейчас все движемся?

— Если бы знать! Тогда можно было бы заранее обустроить то место.

Мне нравилось общаться с людьми через стол. Творческие встречи, интервью, литературные чтения. Меня отделяло от непосвященных меблированное пространство, в котором мои слова приобретали еще бóльшую весомость. Они словно замирали в воздухе, и каждый мог сосредоточиться на них и усвоить. Так я отдалялась все дальше от общества, от его норм и порядков. Я устанавливала свои правила, а потому стала невероятно популярной. Солнце моей славы взошло здесь и быстро достигло зенита. Его сияние озаряло мне путь к любому уголку земли, и я показывала всем, как легко сделать шаг и перейти тонкую грань между жильцом прошлого и жильцом будущего. Я пишу о том, как жила в скрученном состоянии, постепенно расправляясь, как начала отходить от дома все дальше и дальше, пока не отошла окончательно. И остановилась.

В этот момент, когда я не знала, куда ступать дальше, случилась одна необычайная встреча. Впрочем, она могла показаться необыкновенной только здесь. После очередного интервью в конференц-холле ко мне подошел человек. Я заметила его еще раньше, стоящего возле колонны и терпеливо дожидающегося, пока отшумит вокруг меня и схлынет толпа случайных поклонников. Он подошел и назвал меня по имени. Но не по тому, которое все знали — везде я называлась Маргаритой Уютовой, а по настоящему, которое осталось дома.

— Я давно хотел заговорить с вами.

— Да, я видела, что вы долго стояли у колонны.

— Намного раньше. Когда вы сидели у забора с тарелкой похлебки в простом выцветшем платье и когда доставали из канавы землю за пятьдесят копеек. Я тоже был в той канаве.

— Так вы оттуда?! — или это еще один ненормальный, превративший мою писанину в свою жизнь? Но чем-то теплым и домашним веяло от этого человека. К тому же имя… — Почему же вы так долго не подходили?

— Сначала я не решался. Думал, зачем я вам нужен — такой же бедный и голодный? Потом была зима, а к весне дела мои выправились. Получил работу строил дом, появилось много хлопот, да и вас я встречал все реже и все больше не одну. Когда я окончательно встал на ноги, то почти забыл прежние чувства. А вскоре и вовсе уехал — подвернулась одна перспектива. А теперь, видя вас здесь, я вдруг осознал, что ко мне вернулось прошлое. У меня такое ощущение… не сочтите меня нахалом, но мне кажется, будто вы приехали за мной.

Удивительно, но те же слова сейчас могла сказать и я. Он стоял передо мной — такой счастливый и несчастный одновременно, а я видела вместо одного человека сразу двоих, которые все равно были лучше. Они всегда будут лучшими. Как же я не написала до сих пор об этом и, что самое обидное, так и не успела им сказать?

— Скучаете? — спросила я того, что был рядом.

— Да.

— Хотите домой?

— Хочу. А вы?

А я не ответила.

Мир дома

Мы стоим на месте бывшего города. Первого в нашей жизни барачно-рыночного поселения. Прямо из аэропорта поехали сюда. На давно расчищенной территории высится целый микрорайон, спутник большого города — высотные дома, гастрономические магазины, свой хладокомбинат, свои маршруты автобусов. Где он заканчивается, даже не видно, а от прошлого не осталось и следа, ни одного намека, ни полунамека.

— Нельзя было строить на месте забора, — сокрушенно качает головой мой попутчик. — Это бесчеловечно.

— Сейчас люди живут хорошо, потому и появляются всюду жилые массивы. Дом — лучшая память прошлого.

Я сразу заметила, что народу в родных краях значительно прибавилось. В одном этом микрорайоне жильцов несколько тысяч. Большой город, поглотивший все маленькие поселения, вставшие на его пути, разросся до невероятных размеров, дошел до нашей дороги, наступил ей на хвост в районе развилки и, судя по всему, собирался двинуться дальше — в мою сторону. Пустырь исчез, будто и не было. Вокруг лишь асфальтированные ленты автострад и дома, дома, дома. Многоэтажные высотки, особняки, коттеджи. Широкие, длинные, узкие, круглые и прямоугольные. Побогаче и победнее, но все более чем основательные. Я представила, что на месте моего дома сейчас тоже городские районы…

— Дальше я сама, — говорю земляку. Близости к нему я уже не чувствую. Здесь он один из многих, поблек на фоне родины. Я сажусь в попутную машину с неспокойным сердцем. Я возвращаюсь домой;..

И чуть не проезжаю мимо. Даже немного проезжаю и тут же прошу отъехать назад, потому что дальше совсем все незнакомо. Забор другой — выше и мощнее, но 854-й номер на нем неизменен. Ключ к чугунной калитке фигурного литья почему-то подходит. Передо мной мой старый дом. Он и не изменился, только стал ближе к дороге. Или так кажется из-за широкой панорамы, открывающейся за ним. Пустыря нет и в помине, вместо него — озеро, такое большое, что противоположный берег еле просматривается. А вокруг своего рода прибрежный мегаполис, состоящий из одно-, двух- и трехэтажных домов, рощиц, садов, цветников, протоков, втекающих и вытекающих из главного резервуара, мостов, плавучих конструкций, островов и пристаней. У причала несколько яхт колышутся ветром, а на ближайшем берегу искусственный холм, и на нем вышка — метеостанция или обсерватория. А может, все вместе.

Из нашего старого придорожного дома выходят мужчины. Мои мужчины. Мы долго смотрим друг на друга, привыкая к мысли, что снова вместе, втроем, что мы одно целое и в то же время три разных, одинаково родных человека.

— Мы знали, что ты вернешься, — уже ставшая традиционной фраза из прошлого нарушает молчание.

— Я всегда возвращаюсь. Разве вы до сих пор не заметили? Но в этот раз вы что-то быстро узнали об этом.

— У нас видеокамеры везде от самой калитки, — показал Саша.

— Отлично! Вы здорово устроились. А где я буду жить?

— Где захочешь. Вообще-то мы собирались подарить тебе дом на той стороне озера, где поспокойнее и подальше от суеты, — Вениамин махнул рукой за горизонт.

— Но если тебя не устраивает, — вступил Александр, — выбирай любой другой.

— Да, хочешь — выбирай, хочешь — не выбирай, только не уезжай. Ты же навсегда приехала, правда?

Ответить я не смогла, боялась расплакаться. Просто кивнула головой, и ребята повели меня показывать подарок.

Мой новый дом располагался у самого края озера, слева разрастается сосновый бор, а справа цветистый луг террасами сходит к реке. Перед фасадом разбиты клумбы, вокруг них дорожки, плавно переходящие в тенистые аллеи. Само двухэтажное здание в крайней степени асимметрично. С одного боку его перевешивает башенка с застекленной ротондой; с другой стороны примыкает оранжерея в полтора этажа; с третьей возвышается флигель с крутыми скатами крыш, а четвертый угол усечен и преобразован в крыльцо с огромным балконом над ним. Вот такая конструкция. От этого и виды из окон открываются самые разнообразные, на нескольких уровнях и с разным разворотом. И почти возле каждого окна стоит письменный стол.

— Теперь ты сможешь выбирать пейзаж, который будет тебя вдохновлять, — говорит Веня.

— И стол, за которым будет удобнее, — добавляет Саша.

Теперь они держатся вместе, стараясь не оставаться со мной один на один. Под тем предлогом, чтобы не мешать мне знакомиться с обстановкой, они уходят вдвоем, так и не сказав, когда вернутся. Как все изменилось! И обратно не повернешь. Не вернуть те времена, когда капюшон на куртке уже был домом или когда мы жались друг к другу, страдая от холода, а не от того, что сказать было нечего. Мне нужно снова привыкать к существующему положению вещей, к ребятам, к номеру дома 854ж, надеюсь, последнему в чехарде бесконечных переселений. Отсюда я уже никуда не уеду. Хватит! Напутешествовалась.

Лежу на кровати в кромешной темноте ночи и прислушиваюсь к новым ощущениям. Новые тени, шорохи, запахи — теперь все они мои, и я долго не могу уснуть. Мне кажется, что если я сейчас усну, то забуду что-нибудь очень важное из этого набора. Однако усталость перебарывает разум. И я засыпаю. И вижу сон… Вижу все свои дома, которые гоняются за мной по очереди. Сначала крошечный шалаш на тоненьких ножках-веточках. Он так хрупок, что рассыпается по дороге, даже не приблизившись ко мне. Но тут же возникает деревянный сарайчик, пыхтящий кривобокой трубой, и устремляется в погоню. Ему также не суждено догнать меня. Не выдерживая сотрясений, одну за другой он теряет доски и вскоре исчезает, будто и не было. Следующий — маленький кирпичный. Он хоть и прочен, но слишком неказист и невысок, поэтому безнадежно отстает. Когда отлетает веранда, он совсем останавливается и уступает место четвертому дому — двухэтажному, большому и тяжелому. У него колоссальный размах шагов, и в два счета он накрывает меня бетонной коробкой фундамента. Хорошо, что есть подпол, иначе меня раздавило быв лепешку. Атак я только получаю удар по голове. С полок летят банки с огурцами и Сашкиным любимым крыжовником. Я вся в крови и варенье, но спасаюсь, вылетая через двери наружу. Лежу на земле, а мимо проносятся Сашины и Венины дома и еще неизвестно чьи, видимо, наши общие. Они наступают мне на руки, на ноги, на спину. Я кричу от боли и пытаюсь подняться. А приподнявшись, вижу вдалеке рыжеватое пятно — мой последний дом, стремительно нарастающий и готовый разделаться со мной без сожаления. С ним мне не справиться, наши силы слишком неравны, и я тупо смотрю, как растут передо мной его силуэты. Но чем ближе он становится, тем отчетливее я понимаю, что, оказывается, дом-то пустой. Что сложен он не из кирпичей, а из осенних листьев, гонимых ветром. Потому так быстро движется он и накрывает меня своим листопадом, даже не задевая, и я прохожу сквозь стены, а он все летит…

Разбудил телефон. Саша интересовался, как я спала.

— Все хорошо, кроме снов.

— Сны — явление временное, не обращай внимания. Твоя литература долговечнее. Мы читали, как гремело твое имя далеко отсюда. И книги новые читали. Они гораздо лучше предыдущих, потому что правдивее. Тебе нужно продолжать в том же духе.

Я продолжаю. Чтобы вновь почувствовать тягу к творчеству, пришлось отказаться от всего — от дальних и ближних поездок, на которые тратится море эмоций, от покупок и обновок, от прогулок на яхтах, чревоугодия и гостей, от развлечений вообще. Даже от любви, которая легла на бумагу, да так и осталась там. Перед тем как садиться писать, я стреляю в тире. Тир недалеко от моего дома, и я хожу туда каждое утро вместо зарядки, чтобы обрести твердость руки и точность в мыслях. Потом брожу по комнатам, выискивая всякие мелочи, достойные лечь в основу какого-нибудь образа. Становлюсь бытописателем, у которого все строится на отношении к вещам. Хотя сами вещи меня уже мало интересуют. Я не обращаю внимания на их особенности. Какая разница, какого цвета будут обои в летней спальне, на мои сны это не повлияет.

— У меня завтра генеральная репетиция новой оперы, — сообщает Веня по видеотелефону мне и Саше. Теперь мы можем общаться втроем, не вставая каждый со своего любимого стула. — Вы приедете?

— Завтра заседание совета директоров, на котором меня вероятнее всего изберут президентом. Как я могу не прийти? — оправдывается Александр.

— А ты? — Веня на экране оборачивается в мою сторону.

— Я? — кручу головой на них обоих.

— Или у тебя есть дела поважнее?

— Нет, я приду.

— Я тоже… постараюсь успеть хотя бы к банкету, — заканчивает Саша и отключается.

Как просто: нажал кнопку — и тебя уже нет ни для кого. Ни для людей, ни для событий, с ними происходящих.

Ты погружаешься в свой мир, одомашненный и стократ воспроизведенный в окружающих предметах быта. Дом — это, пожалуй, главная ценность человека, являющаяся одновременно и духовной, и материальной. Только дома он может расслабиться настолько, чтобы выпустить душу из телесной оболочки и позволить ей гулять по комнатам. Все эти тени, мелькающие в поле моего зрения, шорохи, передвигающиеся с места на место вещи, домовые и прочее — не что иное, как подтверждение моего присутствия в доме. Одухотворенность воплощается в нем, и дом для меня по-прежнему первый источник вдохновения.

Он существует внутри и снаружи, точно так же как и искусство, перерабатывающее реальность в образы. Образ любимой чашки с надтреснутым краем, нагретой сковороды, намыленной мочалки, открытой книги. Образ оторванной пуговицы. И если жилище человека служит перевалочным пунктом из материального в духовное, то искусство переселяет его из области созерцания в область понимания. И беспрепятственно наоборот. В чувство оно привносит ум, а разуму сообщает необыкновенную чувственность. Так и строится все истинное на земле из двух начал. Средний род вдохновения, искусства и творчества предопределен слиянием в них мужского и женского, силы и нежности, отваги и испуга, смятения и покоя. Я не вправе обижаться на своих мужчин. Их двое, и они часть меня самой, как две руки, две ноги, два глаза. Мое сердце работает на них обоих, не умаляя ничьих достоинств. Разве можно решить, какой глаз любимее, если они видят совершенно одинаково? Потеря одного болью отзывается на всем организме. Или так — все, что отрывается с болью, то и есть часть твоего тела.

Я прихожу к началу увертюры, в темноте, как преступница, отыскиваю свое место. Веня волнуется за кулисами, вряд ли он меня видит. Сижу, вслушиваюсь в слова арий — за музыкой их не всегда разберешь. Даже не понимаю в конце, что мне так понравилось. Я высказываю свои впечатления только на банкете, когда приходит Александр и мы соединяемся втроем, следуя негласному договору.

— Как все прошло?

— Замечательно! — в один голос отвечаем мы с Веней.

— Жаль, что я опоздал. Но меня все-таки избрали.

Так и живем. Сидим каждый в своем доме, в то время как наши вещи гастролируют по всему свету — Венина музыка, мои истории и Сашины деньги, если это вообще можно назвать вещами. Между собой общаемся больше по видеотелефонам или устраиваем по очереди обеды и ужины, на которых многозначительно молчим. Иногда прорываются разговоры о работе, о неуклонном росте коэффициента и, самые популярные, о наших домах.

— Что бы ты хотела изменить в своем жилище, соответствующее твоему новому жанру мемуаров? — спрашивали меня мужчины.

— Я ничего не хочу менять. Любой антураж принимаю как повод для размышлений. Разве что… интересно было бы посмотреть на летающие дома.

— Фантазерка! — улыбнулся Веня. — Притом неисправимая.

— Какие ж фантазии? — серьезно заметил Александр. — Летающий дом — это самолет. И он скоро у нас будет. Даже три штуки, но небольшие. Тысяч на десять, если считать в коэффициентах.

Так и живем. Ежедневно повышаем свой уровень. Благо еще есть куда, хотя с каждым новым приобретением придумывать, что будет следующим, становится все сложнее. Мужчины изощряются от души — снегоходы и водные сани, собственная миниатюрная электростанция, аэродром и автопарк, в котором несколько десятков машин разного предназначения. Приобретения мало зависят от сезона — зимой можно купить вышку для прыжков в воду, а летом снегоуборочный агрегат. Я тоже не обращаю внимания на время года, лишь на температуру воздуха. И только затем, чтобы выбрать в гардеробе нужное пальто: на 0°, на +1° или -1°C. А платья у меня все одноразовые. Не знаю, существует ли такая вещь, которую мы не могли бы купить.

Дома растут как грибы. Если прежде была комната, то теперь она превращалась в отдельный дом. Отдельная галерея для Вениной коллекции изящных искусств. Сашин оружейный домик. Банкетный особняк, половину которого занимает кухня, а вторую — зал на пятьсот посадочных мест. Футбольное поле и ипподром с конюшнями. Каждый вторник — матч, каждый четверг — заезды. У всех есть любимые лошади и любимые зрители. Последних оповещают письмом на гербовой бумаге с тремя нашими печатями. Петр и Павел стоят первыми в списках приглашенных на все мероприятия. Ася тоже. Для нее мы построили отдельный дом, но долго она в нем не задерживается. Прилетит откуда-нибудь, взбалмошная и загорелая, как всегда налегке, без чемоданов, поживет несколько дней и так же быстро упорхнет неизвестно куда. Порой она выбирала направление, уже выезжая за ворота.

Однако у нас и без гостей всегда полно народу. Горничные, кухарки, садовники, шоферы, секретари. Есть трое управляющих. И конечно, охрана. Не та, что у дороги, охраняющая бог знает кого. Скорее всего, топки журналов. Наша собственная расставлена везде, у каждой постройки и вокруг озера. Усиленный пост у парадных южных ворот и несколько вышек вдоль забора по периметру. Нам говорили, что напрасно, что все равно к нам никто не сунется. Не поставит свое существование под угрозу штрафных санкций. Но мы берегли людей от необдуманных поступков и посты не снимали.

Поскольку все дома охранялись, их обособленность друг от друга еще больше возросла. Уже нельзя было так просто, как раньше, заглянуть на огонек. Чтобы зайти к Вене или Саше, нужно было прежде переговорить с их сторожами. Я знаю, мужчины отгородились не от меня, а от правил, все еще господствующих повсеместно, с которыми другие пытаются ужиться, а мы хотим их обойти. С высокими заборами, замками и зоркими блюстителями наших порядков это намного проще. Сторожам с дороги к нам без звонка не попасть. Зато мы, проезжая мимо, регулярно справляемся об их жизни в ветхой сторожке.

— Эй, так и сидите на одном месте? Вам не надоело?

Теперь они даже не высовываются. Совершенно бесполезные люди.

— Твои коллеги, — шутит Веня. — Все время что-то записывают.

— Какие коллеги? — так же в шутку возмущаюсь я. — Они начисто лишены воображения. Мы из одного квадратного метра вон что сделали. А они?

— Не говори! — подхватывает Саша. — Порой я сравниваю их жизнь с нашей и поражаюсь, насколько скучна, апатична, бедна событиями их жизнь. Это даже жизнью назвать трудно. Эти затворники не знают ни радостей, ни огорчений, их ничто не тревожит, они ничему не удивляются. И самое главное — уже никогда не смогут научиться испытывать настоящие эмоции и чувства. Они не способны развиваться, повышать свой уровень.

У них напрочь отсутствуют желания и склонность к чему-нибудь. Даже элементарной симпатии они лишены. Одним словом, нелюди какие-то.

В общем, мы не пригласили сторожей на празднование по случаю достижения нами миллионного индекса. Сбылась заветная Сашина мечта — мы стали миллионерами. Не в смысле денег, конечно, — я давно потеряла им счет, а по мироощущению. Мы дали понять дорожным учетчикам, что с этого дня не зависим от них. По всей видимости, они должны будут отойти в сторону и перестать шантажировать нас нашим же коэффициентом. Нас больше не интересует, как он будет расти и будет ли расти вообще. Мы докажем им, что человек рождается не для того, чтобы скопить денег и достигнуть 1000000.

Итак, по этому поводу мы устроили бал, во всех домах одновременно. На территории пустили комфортабельные автобусы, развозившие гостей по пунктам назначения. Наш первый дом, бельмом на глазу торчащий посреди дороги от центральных ворот, превращен в музей. Посетителям любопытно посмотреть, с чего все начиналось, по каким принципам и канонам возводилось. Здесь гостей сопровождал Саша, дальше их брал под свою опеку Веня. Ася водила экскурсантов исключительно по художественным салонам и галереям, а я, как всегда, раздавала книги с автографами в здании библиотеки. Бал начался ближе к вечеру. Вспыхнув в специально отведенном для этого доме, он постепенно распространился на все остальные. Я появлялась в одном из домов в белом наряде, в другом — в черном, в третьем — в красном, в четвертом — в золотом и так далее, пока нс перебрала все цвета и оттенки. Мы старались уследить за всеми мероприятиями, окидывали взглядом архипелаги блюд на столах, программки театральных представлений, лица гостей — чтобы не было ни одного скучающего. Хотя, наверное, что-то и упустили.

— Что же дальше? — спрашивали нас многие. — Вы достигли недостижимого, к чему теперь стремиться?

— Мы будем просто жить, — отвечали мы. — Теперь только и начинается настоящая жизнь.

— Жизнь, в которой не нужно ничего считать, — уточнял Саша.

— Ни дни, ни часы, ни минуты, — вторил Веня. — Похоже, мы поймали время за шиворот, как вора, обкрадывающего нас на наших же глазах.

Тем не менее помехи всегда находятся. Хоть и мелкие, но назойливые. Чем мельче повод, тем сильнее он раздражает, потому что проникает в самые нежные ткани, задевает самые тонкие чувства. Меня изводят птицы. Они собираются над озером огромными стаями и галдят, не давая сосредоточиться на письме. Будят ни свет ни заря, слетаясь неизвестно откуда, и нагло порхают перед окнами, в какой бы части дома я ни засыпала. Видимо, их привлекает рыба, которой изобилует наше озеро. Мужчины разводят ее для рыбалки и подводной охоты, а заодно и прикармливают пернатых гостей. Будь у меня больше времени, я бы занялась охотой на дичь.

Раньше, когда мы были победнее, вокруг не было так шумно. Шоссе не гудело от переизбытка машин, не летали самолеты, не заколачивали сваи для скоростной железной дороги. Да и птиц в наших краях не было. Даже мимо не пролетали. А теперь ими наполняется все небо, особенно по осени. Они мешают мне вдыхать мое любимое время года. Это раньше я пугалась наступления листопадной поры, которая могла отнять все. Нынче осень совсем другая.

Только сейчас, когда больше не нужно бороться за выживание, я понимаю, насколько истинна ее пора. Сбрасывая шелуху, наслоенную летним буйством, она очищает от скверны, обнажает самую суть вещей. Она безжалостно сжигает излишки природы, превращая листья в оранжево-красный пожар. Воздух свободен от солнца, но еще не заморожен. Он звонок и светел и передает все краски, запахи и формы такими, какими они и должны быть. Я воспринимаю свой дом свободным от всякого содержимого. Только стены, пол и крыша. Только земля и небо. Осень напоминает мне стекло — прозрачное и тонкое, сквозь которое хочется смотреть на мир.

Именно осенью мои отношения с мужчинами возобновляются с новой силой. Мы уже не те замкнутые и сдержанные соседи, как зимой или летом. Ребята не отсиживаются по домам и больше не утверждают, что видеотелефонов вполне достаточно для общения.

— Нам надо чаще бывать вместе, — говорит Саша, когда мы в очередной раз собираемся у него обедать. — Иначе скоро совсем забудем, кто как выглядит.

— А еще не мешало бы съездить куда-нибудь втроем, — предлагаю я.

— Правильно. В отпуск. У меня как раз отпусков накопилось море. Ну а вы с Венькой вообще вольные птицы.

— Ничего себе вольные! У меня концерты каждую неделю, — сокрушается Вениамин. — Впрочем, я тоже могу выкроить недельки две или три. Действительно, мы вместе так никогда никуда и не ездили.

— Вот и я говорю. Рванем на юг. В наше южное имение, погреемся перед зимними стужами.

— Давно мы не баловали себя обществом друг друга.

— Значит, решено?

— Окончательно.

— Едем…

Начало

Мы закончили все свои дела и начали паковать вещи. Основной груз отправили загодя на самолетах, а сами решили ехать поездом. В отдельном вагоне, естественно, люкс. Я уже не помню, когда последний раз была в поезде. Раньше мне очень нравилось начинать путь именно с него. Уверена, он сплотит нас еще до того, как мы окажемся на курорте.

Наконец все готово, и можно отправляться. В руках только легкие чемоданы с дорожным минимумом. Едем в маленьком открытом мотомобиле к воротам. Он чрезвычайно удобен в передвижении по нашей территории. Яблоневый сад… Аппликации желтыми листьями на земле… Много плодов осталось не собрано. Надо будет заметить управляющим. Яблоки нападали целым ковром, и эти жирные наглые птицы долбят острыми клювами по спелой мякоти, роются на земле, выклевывая самые вкусные сердцевины. Видимо; они пресытились рыбой и перешли на фрукты. Хорошо бы на юге не было птиц.

Впереди старый дом. Покидая пределы наших владений, неминуемо оказываешься возле него. Он своеобразный пересадочный пункт из малого мира в большой. Конечно, он не вписывается в ансамбль современных стильных здании, но снести музей нашей допотопной жизни рука не поднимается. Зайдем напоследок. Проверим, все ли в порядке, и запрем.

— Давайте скорее! — предупреждает Веня и остается ждать в холле. Прогуливаться по прошлому ему сейчас недосуг — он весь в будущем.

А я, наоборот, с удовольствием обхожу все комнаты, заглядываю в свою старую спальню. Натыкаюсь на гардероб с бывшими нарядами. Первое дорогое пальто с модным регланом и полустоячим воротником. Сколько я тогда за него выложила?

— Ты идешь? — кричат мне снизу. И я спускаюсь.

— Сколько сейчас градусов точно? — еще не шагнув на последнюю ступеньку, спрашиваю я мужчин.

Электронное табло над выходом высветило плюс десять с половиной.

— Похолодало. Подождите! Я надену пальто.

Мои мужчины терпеливо ждали, но когда я вернулась в старомодном реглане, они были уже не одни…

Распахнутые настежь двери. На крыльце сторожа. Не наши — дорожные. Мы их вроде не приглашали ничего регистрировать. Вижу как ребята удивлены и невольно преградили непрошеным гостям дороге Но чемоданы уже на полу.

— Что? — забыв о всяком гостеприимстве, обращается к сторожам Саша.

— Все, — отвечают они.

— Что все? — Александр начинает нервничать. — Как вы прошли сюда сквозь охрану'?

— Мы и есть охрана, — невозмутимо реагируют пришельцы.

— Допустим. Но вы хоть понимаете, что находитесь на чужой территории? — еще громче басит Саша.

— Вы тоже должны это понять.

Веня, похоже, понял. Он делает Шурке знаки, чтобы тот не слишком возмущался. Я встаю сзади них, жду, когда недоразумение разрешится.

— Может, вы обиделись, что мы не пригласили вас на бал? — деликатно интересуется Веня.

— На какой еще бал? — безэмоционально отзываются сторожа. — Вряд ли вам сейчас до танцев будет.

— Что происходит? — снова не выдерживает Саша. — Объяснитесь!

— Может, вы все-таки впустите нас в дом, чтобы мы смогли вас нормально из него выпустить?

— Еще чего! А не пошли бы вы… обратно в свою сторожку?

— Саня, расслабься! — Веня сделал приветственный взмах рукой. — Проходите, гости дорогие.

Они переступили порог, но дальше не пошли — остановились тут же на ковре, об который у нас принято вытирать ноги. Но вытирать они и не думали. Встали, руки за спину, и беспристрастно объявили:

— Через пятнадцать минут вы должны покинуть дом.

— Мы и так покинем, — взревел Саша, — без ваших советов! Потому что мы сегодня уезжаем на юг.

— Ни на какой юг вы не поедете. Вы оставляете дом навсегда и переходите в распоряжение другой охраны.

— Что вы еще там надумали?! У меня совет директоров через две недели.

Мне и Вене тоже не по себе. В растерянности я сажусь на наш чемодан.

— Вы достигли миллионного коэффициента, — соизволяют продолжить охранники. — Дальше двигаться некуда.

— Как некуда? Числа на этом не заканчиваются, — возражает Саша.

— Коэффициенты заканчиваются. Вы зря теряете время. Чем дольше будете возиться здесь, тем меньше времени у вас будет, чтобы начать осваиваться там.

— Где там?

— На новом месте, куда вы теперь переходите, мы же сказали. И где вы получите даже не метр на метр, как раньше, а метр на два каждый.

Они думали, мы оценим их щедрость. Но у меня в голове уже не укладываются подобные площади. У Саши и подавно.

— Я председатель совета директоров всех банков! — кричал он, не сдерживаясь.

— Вам сейчас не об этом нужно думать, — ответили ему.

— Брось, Саня, кого это волнует? — пытается разрядить ситуацию Вениамин.

— Вы… вы не имеете права! Не вы выбирали меня на эту должность! — Саша отбивается от всех сразу. — Я очень влиятельный человек! А вы мне метр на два. Я буду жаловаться!

— Вспомните, когда вы пришли сюда голый, с пустыми руками, ничего не умеющий и не знающий, а мы наделили вас землей. Вы приняли это как должное. Почему же вы теперь возмущаетесь?

— Наделили! На этом метре только сдохнуть можно было! Мы всё честно заработали сами, без вашего участия. Забирайте свой клочок обратно, мы слова не скажем. Где он там? — Саша двинулся вперед, но выйти ему не дали. — Ну сами найдете. Отмерьте три наших первых участка, а забор мы отодвинем.

— Мы их и отбираем. Все честно нажитое, как вы говорите, исчезнет само. Извольте убедиться.

Мы бросились в гостиную, к окнам, и… ничего не увидели, кроме серой густой дымки, поднимающейся от земли, которая постепенно обнажала пустой горизонт, ровной лентой подпирающий небо.

— Это туман, — говорю я. — Сегодня влажность большая. Когда он осядет…

— Не осядет Это не туман, — не отрываясь, Веня смотрел вдаль.

А Саши не было рядом. Наш банкир уже выскочил через веранду на улицу и пробегал перед окнами, размахивая руками, стараясь разрядить сгустившийся воздух.

Я вдруг поняла, отчего его частицы стали вдруг такими плотными и тяжелыми, даже приобрели цвет. Наши дома, сады, яхты, самолеты, машины, мосты и леса растворились в нем. Саша вернулся с мертвенно-бледным лицом.

— Там ничего нет. Ни одного строения, ни куста, ни травинки.

— Поторопитесь! — слышится из прихожей. — Скоро и этот дом постигнет та же участь.

— Что же нам делать? — в ужасе смотрю на Веню.

— Не знаю. Наверное, собираться, — упавшим голосом произносит он.

Перевожу взгляд на Сашу.

— Ну уж нет! Со мной этот номер не пройдет!

Через секунду мы уже слышали его грохочущий топот по ступеням лестницы и вдоль второго этажа в правое крыло.

— Куда это он? — мы с Веней переглянулись.

— В залу? Что ему там делать?

— Наверняка уж не в бильярд играть и не в покер.

— У него там оружие.

— Бежим!

Мы проделали тот же путь, что и Саша, и столкнулись с ним в верхнем холле. Он уже возвращался, и не с пустыми руками. В правой сжимал револьвер. Одна из старых моделей, тем не менее в хорошем состоянии, как и вся его коллекция, и наверняка заряженный. Веня хотел поймать Сашину кисть, однако тот ловко увернулся. Переубедить Сашу всегда было непросто.

— Не глупи! Ты сделаешь еще хуже.

— Куда уж хуже! Все отбирают, а ты уж смирился. Только на меня и кидаешься, а против них лапки сложил. А я не хочу…

Я не помогала ни тому ни другому. Сашка действительно глупил, но было что-то живое, хоть и отчаянное, в этой глупости. Он вывернулся из Вениных рук, юркнул мимо меня и оказался возле лестницы, по которой чуть ли не кубарем скатился на первый этаж. Нам ничего не оставалось, как так же быстро спуститься. Сторожа по-прежнему стояли у дверей, ни шагу не сделав в сторону при виде направленного на них дула.

— Если вы сейчас же не уйдете, — процедил им Александр, — я за себя не ручаюсь!

— Вы и так за себя не ручаетесь. Устроили цирк, вместо того чтобы достойно принять наши условия.

— Ах цирк, да?! Сейчас будет вам настоящий цирк!

— Саша, не надо! — кричу я, но уже не слышу собственного голоса.

Саша выстрелил в упор в того охранника, что стоял ближе… Однако не произошло ничего, если не считать неловкого вздрагивания жертвы. Страж осмотрел дырку, образовавшуюся на его кожаном облачении, и брезгливо смахнул с нее порох. За первым выстрелом последовали еще и еще, пока не закончились патроны. Ситуация не менялась. Только прибавлялось дымящихся отверстий на казенной одежде.

— Итак, вы все сказали? — спросил тот, кому досталось больше всего дырок. — Соблаговолите выйти через десять минут.

— Вы же обещали пятнадцать, — заикнулся Саша, ошарашенный и оглушенный. Он стал еще хуже понимать, что происходит.

— Сами сократили себе время.

Как по сигналу, охрана развернулась и вышла. Мы остались одни. Один на один с бедой и домом, который, по сути, и явился ее источником. Я открываю рот, но все слова куда-то подевались, и такой ажиотаж мыслей в голове, что никак не выбрать одну-единственную, самую главную.

Что станет с домом?.. В каком направлении мы должны идти?.. Как оповестить друзей о нашем уходе?

Ни на один из вопросов мы не знаем ответа.

— Это все, ты понимаешь — все! — твердит Веня, отрешенно оглядывая стены.

— Почему же так быстро?

— Тебе объяснили. Мы достигли миллиона… Не нужно было так активно строиться.

— Ты меня упрекаешь?! — подал голос Саша и снова слишком громко: — Откуда я мог знать? Вы не меньше меня хотели обновлений. Разве не ты первый решил соорудить себе отдельный дом?

— Я никого не упрекаю. Нам всем вместе следовало задуматься о том, что существует за чертой миллиона и существует ли что-нибудь вообще.

— Думаешь, у других происходит иначе? — Саша опять завелся. — Считаешь, Петя с Пашкой никогда не упрутся в этот злосчастный коэффициент? Или Ася, которая упорно избегает домов и всяческого накопления?

— Наверное, и они дойдут. Но это слабое утешение.

— Я тоже о них вспомнила, — говорю я. — И позавидовала всем, у кого коэффициент очень низкий и дом маленький… Значит, мы расстанемся?

— Кто тебе сказал? Про отношения они ничего не упоминали, следовательно, это не их дело.

— Разумеется, они не вправе. Отнять можно что-то неодушевленное, бессловесное, безропотное. Но людей друг у друга — кто посмеет… Подожди, я еще найду на них управу! Обращусь прямо в правление. Я… Они у меня попляшут… на балу. Дайте только выйти.

— Саня, остынь. Сейчас действительно выйдешь. Навсегда.

Прощаться, прощаться… Мы заново отпирали двери, обходили комнаты. Я стараюсь коснуться всего самого любимого. Но этих вещей так много! Ребята уже в другом помещении. Я не хочу отставать.

Боюсь остаться одна, словно они могут запереть меня здесь, забыть, покинуть. Веня включил музыку.

— Не надо! Выключи! — умоляю я.

— Мы с Саней превратимся в нищих, и ты перестанешь нас любить, — он обнимает меня за плечи.

— Я сама стану нищая. И некрасивая.

— Ты всегда будешь красивой, — он обнимает крепче.

Входит Саша с ключом в руке.

— Обратно запирать?

— Зачем, если и без того все исчезнет?

— Ты следишь за временем? Я как-то отвлекся.

— А что с собой брать?

Мы советуемся с Веней, как будто он лучше всех знает, что нас ожидает.

— Времени на сборы у нас нет. Вот эти чемоданы и возьмем.

— Они же для курорта.

— Подходяще! — Веня горько усмехается.

Мы вышли ровно через десять минут, разодетые в отпускные наряды, с вызывающе ярким дорожным багажом. Только бы не обернуться! Мельком взглянула на 854-й номер, все еще светящийся у калитки. Кому он светит? Вспоминаю, как бурно отмечали такой же 854-й коэффициент. Мы вообще очень много веселились по поводу и без. Последние годы только и делали, что справляли дни рождения своих бесчисленных домов, заполоняющих собой любое образовавшееся пространство между землей и небом. Но разрушить их, оказывается, проще простого. Как уязвимо все, что снаружи! И нет никаких бесконечных домов. Так мне и раньше говорили, отчего ж я не слушала…

— Все оставить! — скомандовали наши ликвидаторы, поджидающие за воротами.

Мы без лишних слов поставили чемоданы на дорогу.

— Одежду тоже.

— Всю?

— Естественно.

— Нет, это совершенно неестественно оставаться голыми в такой холод! — пробурчал Саша, да и то себе под нос.

Кто мы были против их наглухо застегнутых комбинезонов? Они окружили нас с четырех сторон и неотступно следили за нашим медленным разоблачением. Их проницательные взгляды уже давно раздели каждого донага. Когда я сняла последнее, меня бросило не столько в холод, сколько в жар. От стыда. Чувствовала, что залилась краской с головы до пят. Ребята тоже. Они топтались на месте, ежились и старались ни на кого не смотреть.

— Вот, возьмите, — охранники протянули журнал. Тот самый регистрационный журнал, где на каждой странице меняющимся изо дня в день почерком отражена вся наша жизнь. Теперь хоть есть чем прикрыться.

Идем в указанном сторожами направлении. Мы видели их последний раз, но это меня совсем не беспокоит. И ничто не беспокоит. Меня покинули эмоции, нет больше никаких чувств, потому что нет дома.

— У нас будет дом, — словно угадал мои мысли Веня.

— Обязательно, — отозвался Саша. — Сколько они сказали: метр на два каждому? Так это вместе два на три получается.

— Не нужно тратиться на участки — раз. Мы многое умеем — два. Сразу пойдем работать. Надеюсь, там можно будет работать. На зиму сделаем дом из снега, как Петя с Пашей.

— Нет, лучше лишние два участка продать. Это будет два рубля или двадцать досок. И строить для начала будем высотой в три доски. Тогда уложимся, а остальное забьем снегом.

— Главное, пережить первую зиму, а там…

Я смотрю на ребят. Похоже, они так увлечены новыми строительными идеями, что не замечают холода. Значит, все по новой. Значит, опять придется жалеть, что бывает зима и осень.

— Мы будем считать дни, вести в уме календарь, — почти поет Александр.

— И не станем никуда спешить. К черту коэффициенты!

— К черту!

— У нас есть журнал, — показываю я. — Его можно разглядывать, когда нечего делать, и читать нашу прошлую жизнь. А еще…

Я разворачиваю его посередине, вырываю листы и даю ребятам.

Мы идем неизвестно куда, завернувшись в исписанную бумагу. Вокруг пустырь, и никаких ориентиров, Тяжелый осенний ветер дует в спину. Мы выдерживаем на себе все его порывы, потому что оказались одиноки в пути. До сих пор не знаем, что ждет нас на новом месте, но в одном уверены твердо: дорога эта рано или поздно закончится и где-то на земле будет стоять еще один дом.

Ноябрь 2003–2004 гг.