Дом

Дорога

Дом… дома… дому… домом… о доме… Я иду домой, и пока это лучшее, что выпало на мою долю. Лучше, чем весна, последний месяц которой выдался весьма благоприятным. На дороге, впрочем, это не отразилось. Она вне времени года и вне времени вообще. Всегда прямая, скупая на колориты, однообразная и однозвучная, хрустящая под ногами песком и щебенкой. В дороге не ощущаешь влияния всего, что находится за ее пределами, — окружающего ландшафта, погоды, людей, мимо которых тоже проходишь незамеченным. Если спешить и размахивать энергично руками в такт шагам, тепло так же быстро распространяется по телу, и становится жарко. Но стоит притормозить или остановиться, мурашки по коже забегают еще шустрее. Я не собираюсь останавливаться. Спешу. Меня ждет мой дом.

Я стряхну все неудобства пути на пороге, войду в гостиную и сяду напротив камина. Не стану разжигать его, согреюсь одним видом истлевших углей. Мягкое кресло поглотит меня. Закрываю глаза… Черт! Обо что я споткнулась?.. Об камень. Нужно быть осторожнее, иначе целой до дома не доберусь. Ну вот, кровь пошла. Больно. Ничего страшного, приду — перевяжу… И опять сяду в кресло, вытяну ноги и забуду про боль и про дорогу. А потом приготовлю ужин: мясо или рыбу с гарниром — все равно каким, овощной салат, свежий хлеб. Что еще? Кофе. Обязательно чашку горячего кофе. Мне ведь немного надо — просто чтобы было куда прийти, а там что-нибудь придумаю.

Сейчас все мои мысли о нем — о доме. Сами собой они выстраиваются в два этажа и распахивают двери входящему. То есть мне. Куда ни зайдешь, всюду дом: комнаты, коридоры, снова комнаты. Их так много, что я начинаю путаться, в какой уже была, а в какой нет. Лучше выйду и посмотрю со стороны.

Слышу чьи-то шаги сзади. Разумеется, я все еще на дороге. Оглядываюсь… Никого. Показалось. Или это была одна из моих мыслей. И вдали никого — ни души. А жаль. Мне бы хотелось рассказать кому-нибудь о своем доме. Да что там, просто распирает от желания похвастаться. Может, в том лесу есть люди. Их не видно из-за деревьев, но я чувствую, что они там. Притаились и наблюдают за моей прогулкой.

— Ау! — кричу я им. — Я иду домой! Слышите?!

Я стараюсь кричать в просвет между стволами, но ответа все равно нет. Как невежливо с их стороны — не реагировать на мои искренние порывы.

— Люди, где вы?! — снова пытаюсь я. — Откликнитесь хоть кто-нибудь!

Тишина.

— Ну и сидите в своем лесу! А мне некогда: я иду домой. И не вернусь вытаскивать вас, когда вы окончательно заблудитесь…

В конце концов, каждому свое. Я прохожу лес и забываю о человеческом равнодушии… Итак, сажусь в кресло. И никто мне не нужен. Напротив камин. Я смотрю в его разинутую пустую пасть. В его зев. Сегодня он не получит корма. Мне и так тепло. Я перевожу взгляд на гостиную. В окне мелькнул угловатый силуэт прохожего. Присматриваюсь. Это не совсем прохожий — почтальон. Он возится возле моего почтового ящика. Единственный приличный человек во всей округе, приносящий радость или хотя бы надежду. И если уж на то пошло, он один способен оценить достоинства моего дома, даже не заходя внутрь.

Мой дом такой высокий и красивый, что виден издалека и отовсюду. С дороги особенно. Дорога — лучшее место для любования им. Мне еще неоднократно представится такая возможность, когда я буду подходить к дому и уходить от него по несколько раз в день, освежая в памяти его образ. До этой дороги была другая, но мне не хочется о ней вспоминать.

Я возьму из почтового ящика кипу журналов по благоустройству жилищ и окружающих территорий. Начало месяца обещает много новинок: беседки, рабатки, водоемы и дорожки, что паутиной из мелкого гравия набрасывают петли на все вокруг — деревья, гараж, летнюю кухню, на клумбы и распахнутый шезлонг у пруда с моими кремовыми кувшинками. Эти тропинки проникают всюду, извиваются возле крыльца, добегают до калитки, но окончательно не ведут никуда.

Эта дорога — совсем другое дело. Широкая, прямая, самодостаточная и бесконечная, она суть всех дорог, потому что у нее только одно направление — мой дом. Перед ним она тает. Растворяется, превращаясь в сплошной длинный коридор без дверей и звонков, который отныне принадлежит только мне… Однако кто это вторгся в мои владения?

Я вижу незнакомую женщину. Молодую и, возможно, привлекательную. Пока не понять. Ее лицо проявляется яснее по мере нашего сближения. Это женщина, девушка, такая же, как я. Теперь это четко видно. Скорее всего, она тоже идет домой. Если бы у меня было время, обязательно поболтала бы с ней. Но я спешу. Она тоже. Но это не мешает ей неотрывно следить за каждым моим шагом. Она наверняка считает меня своей гостьей. Кто здесь у кого в гостях?

Вот уже сократившееся до минимума расстояние позволяет нам обменяться взглядами. У нее, в отличие от меня, правильные черты лица, короткие светлые волосы, темные глаза. Единственное, что смущает меня, так это то, что она совершенно голая и даже не старается прикрыть свою наготу. Я опускаю глаза… Она прошла. Не хочу оглядываться. Она сбила мои мысли.

Я поднимаю голову и смотрю на небо. По нему ползут тучи. Некоторые уже обогнали меня. Успеть бы до дождя. Хотя, если я вымокну, дом все исправит, даже небесные катаклизмы. Я поднимусь на второй этаж, где у меня есть собственное небо, правда, искусственное — всего лишь небольшой круглый витраж в проеме стены. Дневной свет проходит сквозь стекло, заставляя сиять мои тусклые представления о звездах, а вечерами, когда зажигается электричество, одомашненная Галактика разворачивается в окне горящими штрихами созвездий.

Быстрее, быстрее… Шагаю… Бегу… Лечу… Плетусь. Остановилась, потому что устала. Совсем измотала меня эта дорога… Не рано ли? Долой усталость! Дома отдохну. В кресле. У камина. С ворохом журналов на коленях и горячим ужином на столе. Я могла бы идти сколь угодно долго, лишь бы в конце меня ожидало все это. Я продвигаюсь… Стоп! Развилка. Мне налево. Осталось еще немного. Я так соскучилась по домашнему теплу. Не сбавляю шаг. Из последних сил. Я уже не хочу никого видеть, ничего рассказывать. Мне надоела эта дорога. И небо. И все остальное. Может показаться, что за время пути я сама изменилась не в лучшую сторону. Человеку свойственно часто меняться, как небу и миру вокруг. Но нет ничего реальнее и неизменнее дома…

Наконец-то пришла. Я стою перед огромным пустырем, простирающимся по правую сторону от дороги до самого горизонта. Он атакует по трем направлениям одновременно. Кое-где по обочине пробиваются сухие травинки и разбросаны мелкие камешки. Очень мелкие. Остальное — просто земля. Сбитая, твердая, выжженная, мертвая почва. Никакого рельефа — ни кочек, ни впадин, ни канав, сплошная равнина. Похоже, здесь все заранее тщательно подготовили. Я долго всматриваюсь, но ничего не могу различить. Хотя точно знаю, что он здесь. Он уже начал выманивать меня из моего прошлого. Я стараюсь не тратить силы на эмоции, то и другое мне очень скоро понадобится. И все-таки убийственно трудно оставаться невозмутимой, когда первый раз в жизни видишь свой дом.

Земля и ветер

Я все еще стою как вкопанная перед голой пустыней. Холодный ветер дует в спину, затем разворачивается и обдает грубым порывом лицо. Ветер — первый признак того, что у тебя нет дома. Сейчас появится и второй признак — дождь. Долго я еще буду тут торчать? Пока не просквозит все внутренности?

— Вы уже видели свой дом?

Сбоку бесшумно подошли люди и встали возле меня. Откуда они взялись? Должно быть, из того наблюдательного пункта у обочины. Ничего не предпринимают, ни к чему не обязывают. Стоят и терпеливо ждут.

— Нет, не видела, — обернувшись, отвечаю им.

— Хотите посмотреть?

— Еще бы! Не только посмотреть, но и пожить!

— Пойдемте.

Они неторопливо двинулись налево. Я за ними. Слежу за их спинами. Драповые пиджаки непроницаемого цвета, стоячие воротники, начищенные ботинки, которых будто и не касается пыль дороги. Таким спинам не страшна даже гроза с громом и молниями. Наверняка у них и зонты имеются, и по хорошему теплому дому на каждого. Мне бы такую работу. Хотя неизвестно, через что им пришлось пройти, чтобы оказаться здесь. В любом случае всегда безопаснее занимать свое место.

— Вот ваше место.

Они остановились. Участок ничем не отличался от того пространства, что мы покинули. Та же сухость, безжизненность и не годная ни на что земля. Ни кустика, ни деревца и ни одного намека на их возможное появление в будущем.

— Это ваш дом, — повторили раздатчики.

— Который? — попыталась уточнить я.

— Выбирайте сами. Только обязательно у дороги. Иначе вы не сможете выйти. По чужим участкам ходить запрещено.

— Тогда вот этот, — я ткнула в землю напротив того места, где стояла.

Они не возражали и мигом окружили указанный ориентир с трех сторон. Один достал рулетку и принялся отмерять жилплощадь. Другие вбили по краям колышки и протянули тонкую проволоку. После чего обернулись ко мне.

— Как освоитесь, приходите — мы вас зарегистрируем.

— А дальше? — я хлопаю глазами.

— Дальнейшие инструкции получите с обретением номера. И не расстраивайтесь раньше времени. Все в порядке. Владейте, — они развернулись — ни «здрасьте», ни «до свидания» — и так же неспешно зашагали восвояси. А я пошла домой…

Мне отмерили на жизнь — чудовищно! — всего лишь метр в ширину и метр в длину. И в этом огороженном проволокой (спасибо не колючей) воздушной камере я должна теперь существовать — есть, пить, спать, работать, вести хозяйство, читать книги, принимать душ. Как они себе это представляют?! Но они уже далеко. Вздыхая, я вхожу в свой дом, точнее, делаю шаг с дороги и оказываюсь внутри. Пробую усесться… Ноги мешают, но не отрезать же! А если расположиться по диагонали, их можно выпрямить. Так совсем неудобно. Подгибаю под себя.

Ну вот я и дома. И пока его как такового нет в наличии, земля — первый признак того, что он будет. Пусть небольшой, пусть тоже метр на метр, но это только пока. Мне вдруг стало смешно. Я подумала, что на этом квадрате как раз уместилось бы кресло. Однако в нем не развернуться. Может, представить, что у меня уже нет ног? Пора отбросить лишние ощущения, на время, конечно. Отвлечься от дома и посмотреть, например, на небо. Что там с погодой? От нее я сейчас завишу в большей степени.

Туч не наблюдается — прошли стороной. Выходит, предназначались не мне. С запада немного прояснилось, и я жду, что ветер разгонит последнюю хмарь. Небо похоже на мою мечту, не осязаемую, но всегда присутствующую. Мой теперешний дом — тоже сплошное небо, и мне еще предстоит долго и упорно опускаться на землю. Нужно врасти в нее, прежде чем, как дерево, начать подниматься все выше и выше: первый этаж, второй, третий…

Конечно, можно углубляться и внутрь. Метровый клочок земли только с поверхности такой маленький. Вглубь же он уходит на тысячи километров, и они тоже все мои. Хотя я плохо представляю, как ими воспользоваться. Можно вырыть землянку, соорудить ступеньки вниз и земляной свод. Но это все не то. Дом непременно должен находиться между землей и небом, чтобы две стихии поддерживали его и оберегали одна от другой.

Он все-таки пошел, этот пакостный дождь. Не мог подождать капельку. Вот тебе еще одна стихия. Как-то сразу стало зябко и безысходно. Я вспоминаю ту женщину с дороги. Есть ли у нее какое-нибудь подобие дома или такой же квадратный метр? Ведь она была совсем голой. У меня хоть есть небольшое прикрытие в виде грязной тряпки, которая сейчас станет окончательно мокрой и чистой. Мне повезло ухватить ее, когда нас вышвыривали на дорогу. Выжимаю ее и наматываю обратно на тело. Она прилипает и пузырится от струй, стекающих с моих волос. Вода смыла кровь с пальца, и я дрожу от предчувствия новых испытаний. Но клянусь, скоро я заколочу эту огромную серую дыру, чтоб не мозолила глаза и не выливала на меня свои помои. Впрочем, не так уж скоро.

Я продолжаю обживаться. Чувствую себя словно на необитаемом острове. Вокруг большие хлюпающие лужи, соединяющиеся между собой. Ветер не дает покоя, лупит дождем в спину и в лицо. Я обхватываю колени и сжимаюсь, чтобы удержать последнее тепло. Вода размывает границы моего островка. Он плывет… или мне только чудится. Рукой вычерпываю воду с участка. Страшно холодная — а еще весна называется. Голова кружится от холода. Хватит! Больше не могу находиться здесь. Еще чуть-чуть, и сведет ноги. Я подымаюсь.

Я снова на дороге, на этот раз чтобы отогреться, размять конечности, попрыгать, пробежаться взад-вперед и идти к контрольному пункту. Чем там меня еще огорошат?

— Уже обустроились?

Казалось, они были удивлены раннему визиту.

— Дождь, — кратко объясняю я. Челюсти не разомкнуть для развернутого ответа.

— Да, не лучшее время знакомиться с домом. Что ж, ознакомьтесь тогда с нашими установками.

— Скажите прежде всего, где ближайший туалет?

— Какой туалет? — снова удивляются они. — Кусты. Ближайшие находятся на юго-востоке, если ориентироваться от вашего дома. Пройдете по дороге в эту сторону, справа увидите крутой спуск к реке. Возле нее и растет то, что вы называете «туалет». Кстати, в речке будете мыться. Вода там грязная, но другой вам не предусмотрено.

— И долго мне предстоит бегать по кустам?

— Все зависит от вас.

— А еда? Тоже в каких-нибудь кустах? — я немного раздражена.

— Не угадали. Пищу вам дадут, коль скоро вы своей не имеете. Получите ее в городе, до которого нужно будет еще добраться. Путь не близкий. Помните развилку?

— Конечно. Я дорогу помню до мельчайших подробностей.

— Хорошо. Пойдете в другом направлении до конца. До города, где и будете ежедневно получать пищу. Там же и работу подыщете.

— Какую работу?

— Какую найдете. Наш совет: поначалу ни от какой не отказывайтесь. Что бы ни пришлось делать. Помните, у вас ничего нет.

— Как нет?! А дом?

— Да, насчет дома. Возвращайтесь к развилке и идите по дороге, которая привела вас сюда. До леса. Там тоже находится пост, где вы получите инструкции, как собирать материал для строительства. Вначале следует выстроить забор.

— Но как я буду строить дом, если мне уже сейчас в нем неудобно? Даже ноги некуда девать. Скажите, нельзя ли их хотя бы на дорогу вытянуть?

— Вы вправе делать все, что заблагорассудится, — они невозмутимы, и это подозрительно.

— И что будет, если я их вытяну?

— Ничего хорошего. Самодеятельность еще никого до добра не доводила.

— Что, кто-то уже пытался?

— Разумеется, не вы первая.

— И?..

— Им переехало ноги.

— Чем?

— Машиной, чем же еще. Трасса у нас оживленная. Вы и моргнуть не успеете, как подкатит какой-нибудь автомобилист и оттяпает вам конечности. А без них еще никому не удавалось построить дом.

— Но как же его строить на такой крошечной территории?! — продолжаю я.

— Приобретете еще один земельный участок, — втолковывают мне по-прежнему спокойно. — Земля стоит денег. Только первый квадрат дается бесплатно, исключительно чтобы обозначить присутствие человека.

— И какова цена?

— Следующего — один рубль. Еще одного — два рубля. И так по нарастающей, до пяти рублей включительно. На шестом цена стабилизируется.

— Понятно?

— А где мне взять этот рубль? Ведь здесь и копейки не сыщешь, — глупо улыбаюсь я.

— Заработаете. — Их простота ставит в тупик. — По мере того как у вас будет что-нибудь появляться, мы будем поднимать ваш индекс. Смотрите сюда.

Они открывают передо мной журнал с разграфленными листами.

— Вот вы, — мне указали на мое имя. — А это ваш индекс на сегодняшний день, или уровень жизни, как хотите.

В графе напротив значилось: 000000.

— Почему одни нули? У меня есть одежда и дом.

Я решила, что настало время отвоевывать уровень.

— Эта тряпка и земля достались вам бесплатно. В дальнейшем будет по-другому. Пора вам начинать строить.

— У меня еще много вопросов.

— Придете, когда накопится еще больше. Заодно что-нибудь зарегистрируете, — они захлопнули журнал.

— А та женщина? Она у вас числится?

— Какая?

— Та, что на дороге.

— Здесь много всяких женщин. Об этом вам рано думать.

— Но я видела всего одну.

Они меня уже не слушали. Я вышла и направилась к кустам.

Как это все-таки неудобно и болезненно — справлять нужду в колючках. Заросли хоть и редкие, но шипы достают из любого положения. Опять наткнулась. Опять кровь. К тому же чуть не порвала свою единственную одежду. Лучше пораниться, чем остаться без нее. На четвереньках выползаю из кустов. Следующий раз возьму правее. А вода холоднющая! И мутная. Что за источник, из которого вытекает эта речка? Не иначе в нем скопилась гадость со всего света… Фу, и на вкус отвратительная. Мертвая вода.

Надо возвращаться домой и сидеть там, никуда не выходя, потому что везде одно и то же. Этот мир плохо приспособлен для жилья. В нем все, что не твое, ненавистно и чуждо. Выбираюсь на дорогу. Уже темнеет. Как быстро. А ведь я даже не успела хорошенько рассмотреть свой дом. Придется ждать до завтрашнего рассвета… Вот контрольный пункт. Ни огонька, ни шевеления, и тишина сродни утробному зову небытия. Уверена, они там и заняты делом — следят за мной. Я это чувствую. Ну и пусть! Мне нечего скрывать. У меня ничего нет… А может, все-таки разошлись по домам? Где они живут? Неужели на этом пустыре. Оглядываюсь. Ничего не слышно и не видно в сумерках. Что будет, если я сейчас постучусь? Попрошу обсушиться после дождя. Бесполезно. Они не откроют. Они пошлют меня домой. А я и иду туда.

Да где же он, мой дом? Темно, хоть глаза выкалывай, только нечем. Неужели я пропустила его? Немудрено, это ведь просто клочок земли, не отличающийся от окружающего пространства. Стой, говорю я себе, там же была проволока, которая постоянно мешала разворачиваться в моих владениях. Теперь она мне поможет. Подхожу к обочине, наклоняюсь и шарю по земле руками. Здесь нет. Наверное, я действительно оставила свой дом позади. Если принять это за свершившийся факт, то, следовательно, нужно идти обратно.

Я опускаюсь на колени и ползу по краю дороги. Вот так! В первый же день умудрилась потерять дом. Что же будет дальше? Какая жесткая земля, с непривычки болят колени. Наверняка уже содрала кожу. А если попробовать их немного приподнять, не отрываясь руками от земли. Видел бы меня сейчас кто-нибудь, покатился бы со смеху. А ведь эти шпионы всё видят…

Вот он, мой домик! Нашла! Пальцы нащупали тонкую металлическую нить. Осторожно переползаю. Обыскиваю со всех сторон. Метр на метр, ровно. Он! Опять не умещаюсь в его границах. Сворачиваюсь в клубок, не ощущая ни холода, ни боли, только усталость. Был трудный день. Я засыпаю сразу, не успевая даже помечтать о доме.

В город

Просыпаюсь от невыносимого чувства голода. Спина и ноги затекли из-за того, что всю ночь провела скрючившись. Пробую хотя бы повернуться на другой бок, но это невозможно сделать, не натыкаясь на проволоку. Больше так не могу — сейчас вытяну ноги. Все это полная ерунда, про машины. Я еще не видела здесь ни одной. А это что за звук?.. Надо же, едет одна. Не успела я подумать, она тут как тут. Пожалуй, дом действительно самое безопасное место. И если бы не голод… Куда мчится эта машина? В город? Вчера мне говорили, в городе бесплатно кормят. Хотя, даю ноги на отсечение, даром в этом мире ничего не бывает. Придется топать неизвестно сколько и неизвестно куда. Сегодня буду умнее. Отмерю расстояние до первого ориентира в шагах, чтобы опять не заблудиться, возвращаясь затемно. Один, два, три, четыре… Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, сорок, сорок один… Нет, не то. Похоже, сбилась. Возвращаюсь на исходную позицию и снова: один, два, три…

…Тысяча девятьсот шестьдесят три, тысяча девятьсот шестьдесят четыре, тысяча девятьсот шестьдесят пять. Прохожу контроль. Тысяча девятьсот шестьдесят шесть. Привет! Опять никого.

Как-то невежливо с их стороны. Или вид делают. Кому интересен мой 000000 — моя единственная цифра для предъявления. Встретить бы кого-нибудь, чтоб предъявить. По левую руку все тот же незаселенный пустырь, справа туалетные кусты и речка. Слышу плеск воды. Сама по себе она не может шуметь. Значит, ее кто-то мутит. Или моется. Не буду этого кого-то смущать. У меня слишком низкий уровень для вторжения в чьи-либо дела. Да и своих забот хватает. Нужно использовать каждую минуту, пока сезон подходящий.

Я прибавляю шаг. Но по такой дороге не разбежишься. Особенно босиком. Снова где-то поранилась. Не стоит обращать внимания на всякие мелочи, тем более останавливаться из-за них. Смотрю по сторонам, не встречу ли чего любопытного. До развилки точно никто не живет. По всей видимости, я одна заселяю этот огромный пустырь.

Сегодня заметно теплее, чем вчера. Скоро лето, а значит, самое время обзаводиться хозяйством. Вижу первых людей. Можно подумать, они просто сидят на земле. Но я-то знаю, что на самом деле они находятся дома, им хорошо, и вряд ли их чем-нибудь выманишь… О, кто-то уже построился! Крошечный, кривобокий, но все же дом. Вон еще… и еще. Вокруг копошатся люди. Издали они кажутся насекомыми — муравьями или пчелами, и каждый мастерит свой индивидуальный улей или муравейник. Хотя где это видано, чтобы пчелы слыли индивидуалистами? Скорее уж гусеницы, неторопливо кружащие на одном месте. Жизни людей так же мимолетны и целенаправленны. Они только и успевают, что окуклиться, соорудив вокруг себя прочный кокон, чтобы после выпорхнуть из него прелестными бабочками.

Начинаются большие дома — высокие кирпичные коконы, намертво воткнутые в землю в глубине участков. Они предназначены для продолжительного окукливания, за время которого успеет произойти не одна метаморфоза. Чему способствуют и многочисленные пристройки, прилепленные со всех сторон к главенствующему сооружению. Еще дальше от дороги совсем огромные дома, которые переросли деревья и закрывают небо. В них гнездятся личинки гигантских бабочек, уже сейчас пробующих летать, благо размеры коконов позволяют. Кажется, я начинаю догадываться: у этих домов тоже были предшественники — лачуги, ютившиеся впритык к дорожной щебенке. Но чем дальше отодвигались они от нее, тем могущественнее становились. Дорога принижает человека, равняет его с остальными, но всем дается шанс отодвинуться от нее. Ведь не случайны такие большие расстояния между домами. Они измеряются не метрами, а шансами, возможностями расширить свое существование. Вспоминаю мой дом: вокруг никого на тысячи шагов во все стороны. Даже дух захватывает от таких космических перспектив.

Но вот я наблюдаю уже другую перспективу: горизонт заметно оживился и на дороге появились люди. Много людей. Меж ними разыгрываются целые сценки. Словом, разворачивается город. Я спешу туда, потому как очень голодна. Первые встреченные горожане не замечают меня вовсе. Я не из их числа, поскольку состою пока из одних нулей. А эти люди прилично одеты, некоторые даже в обуви, что-то тащат в руках, толкают впереди себя на тележках и, вероятно, уже сыты. Одна я с пустыми руками. И с пустым животом. Что ж, придется искать голодных.

Многие ходят толпами, суетятся, чего-то ищут, но как узнаешь, что их мучает: голод или тоска по хорошему дому, сшитому из крепких бревен? Примерно таких, как несут несколько весьма довольных мужчин. Все они одеты, и я начинаю понимать, что это самый верный показатель достатка и что только в скоплении наготы мне следует искать бесплатный обед.

Наконец замечаю группу стоящих без дела людей. Они переминаются с ноги на ногу, искоса поглядывая в одну и ту же сторону. Еще один показатель — и главный! — у некоторых в руках поблескивают миски. Я пристраиваюсь рядышком, не смея задать им вопрос. Задаю себе: «Неужели еда?» Точно! Она приезжает сама, без всяких вопросов. Это небольшой грузовик. В кузове на бидонах сидят два раздатчика, у каждого по поварешке. Вот они загремели крышками, и на звук повалила толпа, выстраиваясь в очередь. Я примыкаю с краю — вдруг мне не положено. Очередь растет, расползаясь во все стороны.

Мы стоим очень долго. Периодически кто-нибудь падает в обморок. Его выносят на задворки. Я не могу упасть, хотя меня мутит от голода. Не имею права — иначе пропущу свою порцию. Раздатчики работают молча, доносится лишь тихое позвякивание посуды. Хорошо быть раздатчиком. Я стою на полусогнутых ногах и предвкушаю скорую трапезу… Я уже близко. Звон поварешки над самым ухом. Спина передо мной исчезает.

— Давай миску! — строгий окрик сверху и застывшая перед глазами еда.

— У меня нет, — вырывается откуда-то из моего живота.

— Может, у тебя и рук нет?! А ну, подставляй! Живо!

Я со всей силы сжимаю ладони и подставляю под поварешку. Слава богу, не горячее. Завороженно гляжу, как в мою «тарелку» плюхается какая-то бурда зеленоватого цвета с ошметками неустановленного происхождения. Устанавливать некогда — и это скудное варево может в любой момент оказаться на земле. Я делаю шаг в сторону и быстро заглатываю то, что не успело просочиться сквозь пальцы. Вкус премерзейший — гниль пополам с тухлятиной, но тем не менее… Я уже могу двигаться дальше.

Выбираюсь из очереди. Она меня больше не интересует. Теперь мне интересен город. Только я не вижу его самого. Ничто вокруг не соответствует моим представлениям о нем. Кроме обилия людей, потоками двигающихся в противоположных направлениях, есть еще несколько бараков и деревянный забор с центральными воротами, которые больше всего прельщают меня. Слишком уж счастливыми выходят оттуда люди. И все непременно что-то несут — хозяйственные вещи или одежду, которую тут же на ходу натягивают на полуобнаженные тела. Те, кто только заходит, особенно спешат, толкаются, стараясь протиснуться вперед других. Я осторожничаю, пропуская всех, потом захожу.

За забором, как я и думала, рынок. Базар. Торжище. Глаза разбегаются от пестроты, контрастирующей с убогостью основного пейзажа. Вся земля заполонена продавцами и их товаром. С вещами посолиднее пристраиваются на шатких лотках, ну а группы зажиточных торговцев оккупируют целые лавки. Выбирай по уровню и достатку. Передо мной великое множество домов, самых разных, правда, в разобранном виде. Я закрываю глаза, и они выстраиваются сами собой — кирпич к кирпичу, доска к доске, вырастают ступеньки к порогу, наслаивается черепица, и из печной трубы уже струится едва различимый дымок.

Вот где настоящий город из не построенных домов. Здесь есть все — от иголок и гвоздей до оконных рам и лестничных балясин, от цокольных плит до позолоченных флюгеров. Все эти вещи кочуют из дома в дом на старых и ржавых машинах, стоящих поодаль. Как я понимаю, они тоже продаются, но туда доходят лишь немногие покупатели. Основная масса оседает среди мелочей. Я оглядываю себя — что мне требуется в первую очередь. Составляю в уме внушительный список, пока взгляд не опускается на ноги. Они снова в крови и пыли. Зато я сыта. Ноги — единственное, что меня кормит. Поэтому в первую очередь нужно подумать о них… Через несколько рядов нахожу женщину с сандалиями моего размера, ну или близкого к моему. Она держит их бережно, ежеминутно поправляя пряжки то на одной, то на другой, и они того заслуживают, даже несмотря на стертые носки и надорванный ремешок.

Я задержала дыхание.

— Сколько стоят?

— Один рубль, — ответила женщина, скептически взглянув на мои пустые руки.

Я ошарашена.

— Сколько?!

— Один рубль, — повторила она и отвернулась.

Но у меня и есть один только рубль. Это мой дом. Если продам его, куплю сандалии и буду ходить всю жизнь по дороге. Тут меня поразила совершенно очевидная, как мне тогда показалось, мысль: вдруг, пока я тут прицениваюсь, мой участок уже продали и мне некуда возвращаться? Я так испугалась за свой дом, что сразу поспешила к выходу. Расталкивая всех, просочилась в ворота и оказалась в мощном людском водовороте. За время моего отсутствия в городе что-то произошло. Люди заметно оживились и двигались целенаправленно и молча. Лишь изредка вскрикивал тот, кому наступали на ноги.

Я сопротивлялась напору полуголых тел, как могла, но они окружили меня и понесли так быстро, что иногда я даже отрывалась от земли, зажатая плечами неожиданно взбесившихся горожан. В конце концов толпа прибила меня к одному из бараков. Я стукнулась головой прямо о дверь, которая не замедлила отвориться. В проеме появился представительный (по меркам собравшихся) мужчина: ботинки, штаны, чистая рубашка и жилетка поверх нее.

— Каков твой коэффициент? — мужчина наклонил голову.

Я не сразу сообразила, о чем он спрашивает, а сообразив, сбивчиво залепетала:

— Ноль… ноль, ноль… ноль…

За моей спиной сейчас же возроптали.

— У меня уже единица!

— Да мой вообще тройка!

— А четверку не хочешь! У меня четверка. Я должен быть первым.

— Цыц! — гаркнул мужчина в жилетке. — А ты, — он оторвал меня от косяка, в который я упиралась, чтобы не упасть, — приходи завтра. Затемно приходи. Надо ж с чего-то начинать.

После этого напутствия я снова очутилась в толпе, и людской поток вытеснил меня на дорогу. Я еще долго смотрела в ту сторону, пытаясь понять, во что ввязалась. На всякий случай сориентировалась по месту, чтобы завтра впотьмах не заблудиться. И тут вспомнила про дом.

Только бы с ним ничего не случилось, никто не завладел им, не разграбил и не разрушил. Конечно, в нем еще нечего рушить, но мой первый вопрос к этим бездельникам из сторожки будет по поводу сохранности дома. Кто следит за ним в мое отсутствие? Уж не они ли? Следят как за мной, так и за всеми, кто попадает в поле их зрения, поле зрения их бинокля, подзорной трубы или чего там еще. Обязательно осведомлюсь, как только дойду. Меня уже не трогают каменные особняки. Мой дом под угрозой исчезновения!

Чтобы как-то успокоить себя, начинаю считать шаги. Ноль. Ноль. Ноль. Ноль. Ноль. Ноль. Это мой уровень. Коэффициент, как сказал этот, жилеточный. Выходит, меня еще нет на свете. Потому что нет дома. Ничего нет. Ноль… ноль… Черт! Зато не собьешься. Сколько еще коэффициентов, индексов, уровней, гром их порази, уместится в этой проклятой дороге?! О, небо! Оно темнеет с каждым шагом. И как ни ускоряйся, все равно застанешь дом в полной темноте. Если он еще там… Не видно ни зги. Здесь, кажется, спуск к кустам — хочу, но опасаюсь потерять ориентир. А вот и он.

— Здравствуйте…

Какие-то незнакомые рожи. Бреду дальше. Торопиться нет сил. Впереди будка. Сторожевая или нет? Стучать боюсь. Попробую просто отсчитать от нее шаги.

Получилось! Это моя проволока и моя земля. Не украдена и не присвоена. Я чувствую на ней запах моего тела. Заваливаюсь на участок, укладываюсь на бок, сворачиваюсь в клубок, глаза слипаются, образуя собственную темноту. Лежу, словно в утробе. Скоро рожусь. Вроде бы нет такого слова. Но для меня есть. Для меня оно единственное и есть на сегодняшний, благополучно закончившийся день.

Стены

Сколько времени? По этому мраку не поймешь. Наверное, проспала. Я вскакиваю, заворачиваю вокруг бедер тряпку потуже и выхожу на дорогу. Иду направо… Стоп! Разворачиваюсь. Мне же налево. Считать шаги не в состоянии. Просто иду, причем с закрытыми глазами. Спотыкаюсь, иногда падаю, стараюсь не пропустить кусты. Хочу еще со вчерашнего вечера. Время от времени приоткрываю правый глаз. Есть!

Не пропустила. Несколько раз ополаскиваю лицо холодной водой. Помогает. Теперь совсем другое дело. У развилки с другой дороги меня нагоняет человек. Впотьмах не различишь, мужчина это или женщина. Некоторое время идем рядом. Шаги размашистые и резкие. Вряд ли женщина.

— Вы не скажете, в какой стороне восток? — обращаюсь я к тени.

— Почти там, куда вы идете, — отвечает она мужским голосом. — Чуть правее.

— Спасибо, — я беру правее, вплотную к обочине, и учащаю шаг, чтобы избавиться от преследователя. Вдруг он туда же, куда и я? Вчера я убедилась воочию, насколько сильна в здешних краях конкуренция.

Его шагов уже не слышно. По-прежнему темно. Теперь постоянно смотрю на восток. Небо вроде тускло светлеет. Или же мои воспаленные глаза видят его в таком свете. Шагаю больше по инерции, не чувствуя ни ног, ни рук, а лишь приближение рассвета… И все-таки попадаю в город раньше солнца. Оно до сих пор не взошло. Долго ищу «свой» барак. Темные крути перед глазами. Тупо смотрю на пуговицы наглухо застегнутой жилетки.

— Что, пришла? — усмехается ее владелец. — Ну пойдем.

Мы заходим в барак, и я сразу натыкаюсь на что-то тяжелое и неприятно гремящее. Падаю. Сверху обрушивается груда инструментов. Хозяин недовольно бурчит и помогает мне подняться. Но в руке вместо его теплой ладони я ощущаю шершавое дерево. Вместе с ним меня выводят наружу. Из-за горизонта медленно вылезает солнце и заполняет окрестности. Есть повод оглядеть себя. Опять стерты ноги, но это не главное. Главное то, что я крепко сжимаю огромную кривую лопату, которую еле отрываю от земли. Меня ведут к какой-то траншее, где уже роются люди. По их блестящим от пота телам я понимаю, как им трудно. Это и есть работа. Оказывается, мое место тоже там. В ужасе оборачиваюсь на широкоплечего работодателя.

— Лезь! — грубо командует он.

— А что потом? — мое сердце мгновенно сжимается.

— Что, что? — передразнивают меня снизу. — Деньги получишь — вот что.

Через секунду я уже была внизу. Мне отвели угол, в котором и следовало окопаться на целый день.

Как я ворочала землю, с какими усилиями вырывала куски ее плоти и бросала на носилки, лучше не вспоминать. Но разве перспектива приобретения начального капитала не стоила этой экзекуции? Мои основные достоинства — одежда и длинные волосы — постоянно мешали. Волосы так и норовили намотаться на древко лопаты, а тряпка спадала с бедер. Тогда я обвязала ее вокруг головы. Как я и надеялась, никто не обратил внимания на мой оголенный вид. Люди здесь слишком увлечены добыванием денег.

Шатаясь, я поднимаю облепленный спрессованными комьями заступ и думаю обо всем, что происходит. Простая до примитивности схема города вырисовывается достаточно четко: работа — деньги — товар. Ну еще еда для поддержания работоспособности. И по домам. Ничего лишнего, никаких отвлечений, тем более развлечений. Никаких чувств. Основная жизнь сердца происходит дома. Я вспоминаю о моем пустом заброшенном доме и рьяно вгрызаюсь в землю. Куда девались усталость, голод, недосып и прочая дребедень, сопутствующая моему состоянию? Временами являются проверяющие, смотрят сверху вниз, подгоняют, некоторых даже пихают палками в спину. Меня несколько раз пихнули и один раз похвалили. Я уже не понимаю за что.

Мы успели закончить засветло. Кое-как выбрались из траншеи и потащились с инструментами обратно в город. Там нас уже встречали сотни две завистливых глаз. Плевать! Только бы донести лопату и избавиться от нее. В бараке стоял ужасный грохот. Он заглушал другой звук — тихий мелодичный звон отсчитываемых монет. Но это легкое перестукивание сыпавшихся из ладони в ладонь копеек я, пожалуй, смогла бы различить среди громыхания отбойных молотков или грохота гигантских водопадов. Кто получил тридцать копеек, кто сорок. Мне дали аж пятьдесят.

Сжимая деньги в кулаке, я двинулась прямиком к воротам базара. Пот все еще струился ручейками по телу, оно остыло и покрылось крупными пупырышками. Я сообразила, что до сих пор голая и одежда все еще на голове. Быстро сдернув с волос тряпку, обмоталась, насколько ее хватало, чтобы прикрыть самые замерзшие места, и чуть не выронила деньги. От нестерпимого холода и напряжения меня пробил озноб. Тряпка не спасала. Я попыталась завернуться в волосы. Но они у меня не такие длинные и густые, чтобы служить покрывалом. В полном отчаянии я бродила среди ворохов одежды с деньгами в кулаке и не знала, что делать.

Наконец мое рассеянное внимание начало различать кое-какие вещи. Платье. Я увидела его на невысоком мужичке. Вблизи оказалось, что он держал его за плечики и тряс перед проходящими, повторяя снова и снова, словно заклинание:

— Недорого… недорого…

— Сколько? — с опаской спросила я.

— Шестьдесят копеек. Всего шестьдесят копеек.

— У меня только пятьдесят, — я разжала кулак.

Мужчина погрустнел. Я уже хотела уходить, но не могла повернуться. Меня держало платье. Оно было неописуемо красивым — цельнокроеное, без рукавов, не слишком короткое, скорее всего до колен, неопределенно землистого цвета, видимо, когда-то белого, но зато без единой дырочки, плотное, если и ношеное, то очень недолго. Мы смотрели с тоской друг на друга — я и продавец. Он сдался первым.

— Хорошо. Леший с ним! Пусть будет пятьдесят… Осторожно! Не порвите!

Не слушая, я уже натягивала платье, а он собирал по земле монеты, выпавшие из моего разжатого кулака.

Дрожь постепенно прекращалась. Какое-то время я еще слонялась по городу в ожидании бесплатной кормежки. Когда ее привезли, все происходило, как во сне. Помню, как стояла в очереди. Вернее, делала вид, что стояла. На самом деле меня со всех сторон подпирали другие голодающие, не давая упасть, и в таком положении подвели к поварешке. Я сомкнула ладони, которые тут же обдали все той же плесневелой похлебкой. Пальцы ощутили тяжесть ее падения и… непроизвольно разжались. Добрая половина порции оросила землю, остатки я почему-то вдруг выплеснула себе на лицо и застыла в недоумении от собственного поступка. Окружающие тоже недоумевали, но значительно острее.

— Совсем очумела! Умываться нашим супом вздумала!

— Прямо у нас на глазах! Ни стыда, ни совести!

— Ишь, вырядилась! Дома небось жратвы по углам припрятано, и сюда подъедаться ходит.

— Да она над нами издевается!

Пока я слушала отзывчивых очередников и слизывала остатки со щек и подбородка, меня выпихнули из толпы и оттеснили к базарному забору. Я была уже совершенно без сил. Рухнула, где стояла, прижалась к сырым оплеванным доскам и задремала. Мельком я видела сон. Будто иду по дороге, той самой, на которой находится мой дом, а справа и слева от меня высятся другие дома. Именно высятся — они красивые, новые, прочные, все окружены садами и заборами, и ворота гостеприимно распахнуты. Меня приглашают выбирать. И я выбираю, но никак не могу остановиться на каком-нибудь одном. Нравятся все подряд. Подхожу к высокому, в три этажа, с ротондой и летним флигелем.

— Сколько? — спрашиваю человека, любезно открывающего передо мной калитку в тенистый туевый сад.

— Недорого, — улыбается он. — Всего шестьдесят копеек.

— Но у меня нет таких денег, — предупреждаю я. — Вот, только пятьдесят.

Я разжимаю кулак, показывая ему наличность, и снова сжимаю.

— Нет-нет, пятьдесят никак нельзя, — как можно доверительнее сообщает он. — Шестьдесят, и ни копейкой меньше.

— Ах так!

Я размахиваюсь и запускаю этот самый кулак с деньгами прямо ему в ухо. Он наклоняется, но, вместо того чтобы упасть, отвешивает мне зеркальный удар по левому уху. Я не ожидала. Я падаю и ударяюсь спиной о забор.

— А вроде прилично одетая, — повторяет его слова один из двух мужчин в униформе, склонившихся надо мной.

— У вас есть дом? — спрашивает другой, видя, что я открыла глаза.

— Да, — слабо отзываюсь я.

— Тогда идите немедленно домой! Здесь вам не место.

Я прохожусь взглядом мимо городского забора, под которым забылась неизвестно сколько времени назад. В сумерках ясно различимы люди, много людей. Одни, в той же форме, что и мои опекуны, освещают фонариками лежащих на земле. Те, другие, совершенно голые, одетые лишь в слои спрессованной грязи, неохотно поднимаются и идут вслед за первыми. Но некоторые не могут самостоятельно подняться. Их особенно тщательно обшаривают фонарями. Боже, у них нет ног! «Машины», — мелькает у меня в голове.

— Они продали свои дома, — поясняют те, что высвечивают меня. — И теперь приходят сюда ночевать. Каждый раз новые. Это их единственное укрытие — стены, так сказать.

— Что же вы с ними делаете?

— Отлавливаем и отправляем.

— Куда?

— Обратно, разумеется. Ну все, хватит. Подымайтесь и уходите. И больше не попадайтесь нам на глаза.

Я встала. Они отошли. Я принялась тормошить других ночлежников. Мне еще повезло, что спросили про дом. Могли сразу увезти, хотя я была единственная одетая из всех. Но никто бы не спохватился.

— Весна же! Ведь весна! — подал голос кто-то из-под забора. — Оставьте хоть до зимы! Ну или до осени, так и быть. Мы никому не мешаем.

— Оставьте! — заголосили с другого конца. — Не отнимайте у нас лета! Мы его долго ждали.

— Я не продавал свой дом, — снова включился первый. — Ей-богу, не продавал. У меня его и не было никогда.

Несмотря на жалобы этих людей, они вызывали во мне стойкое отвращение. Были похожи на похлебку, застывшую на моих волосах, или комки грязи, успевшие прилипнуть к новому платью. Мне захотелось покинуть этот город беспризорных и голых, покинуть навсегда.

Шла с закрытыми глазами, кутаясь в изношенную тряпку, как и вчера, только теперь одетая и сильно уставшая. Как быстро меняется здесь состояние! Спотыкалась на каждом шагу. У развилки сказала себе: «Больше не могу. Если сейчас не лягу — умру». Нашла недалеко от обочины неглубокую ложбинку, прикрытую с дороги реденькими кустиками, и пристроилась в ней. Свернулась калачиком — не привыкать, и тут же прерванный сон вновь захватил меня и не отпускал до самого утра.

Домов мне больше не предлагали, однако проснулась я в чрезвычайно бодром расположении духа. Хотя руки и ноги по-прежнему тяжелы, словно налиты свинцом, и откровенно побаливают. Но думаю, что ноют они от обиды, что не досталось на их долю платья. Ну ничего, скоро и им куплю немного одежды. А прежде нужно сделать какой-нибудь подарок и дому. Подвязываю волосы косынкой, выбираюсь на дорогу и иду, но не к себе, а совсем в другую сторону. К лесу. Дом ждет обновок.

Солнце светит почти по-летнему. Тепло. Можно сказать, жарко. Но раздеваться не хочется.

Навстречу попадаются люди, кто в одежде, кто без. Я хвастаюсь перед ними своим платьем. Мысленно, конечно. Я еще не настолько уверена в себе, чтобы разговаривать с незнакомцами. Но по глазам вижу, что они ценят мой вкус к жизни. Ведь одежда сродни дому — то же тепло, удобство и уют, те же гармоничные сочетания цвета, фактуры и формы. Это когда у человека ничего нет, его вкусы трудно оценивать. Если бы я сейчас была голой, все прохожие отворачивались или демонстративно смотрели бы сквозь меня, будто меня не существует. Нагота ничего не выражает, потому до нее никому нет дела. Человеку, каким бы нищим он ни был, просто необходима оболочка. Скорлупа или кокон. А платье — своего рода переносной дом. Я вижу, как другие прикрываются домами — сидят внутри и искоса поглядывают в окошко, когда я прохожу мимо. И я даже не представляю, как еще вчера ходила без платья.

Деревья, и те почти оделись. Каждой весной они наряжаются одинаково, но всякий раз в новое. Это их стиль. Интересно, есть ли у деревьев коэффициент или индекс? Сейчас он наверняка уже высокий. Летом будет еще выше. Это тот самый лес, что я проходила в первый день, теперь он кажется таким далеким. Что они там говорили, мои соглядатаи — здесь у них тоже приемный пункт? Принимают ветки. Что ж, зайдем, отметимся.

— Есть кто дома? — я стучусь в неповоротливую, по всей видимости, дубовую дверь.

— В каком смысле дома? — мне открывают люди, ужасно похожие на тех, что обитают возле меня. Они не дают мне ответить и спрашивают еще: — Вам нужен дом?

— У меня есть, — отзываюсь я. — Нет только стен.

— Ну, без стен какой же дом, — резонно замечают они. — Значит, за ветками пришли. Тогда не теряйте времени, скоро стемнеет, и трудно будет отбирать сухие от зеленых. А это мы строго отслеживаем.

— Как, и вы тоже? — вырывается у меня.

— Здесь следят за каждым вашим шагом. Впрочем, вы скоро привыкнете и не будете тратить время на глупые расспросы. Берите сухие ветки такой длины, какой вам необходимо. Советуем начать с забора.

— Мне уже советовали! — огрызаюсь я.

— Тем более!

Я вхожу в лес. Они следят за каждым моим шагом! Да кто им дал право? Следопыты кустарные. Ну и ладно. Если им так приспичило подглядывать за всеми, кто сооружает себе дом…

— Беру одну маленькую веточку! Она абсолютно сухая!

Я поднимаю руку вверх и кричу в воздушное пространство между деревьями. Если они подглядывают, то наверняка и подслушивают тоже.

— Вот еще одна!

Скоро мне надоело демонстрировать свою добычу. Тем более что сухостой попадается не часто. Все выбрано до меня. Это видно на несколько метров вперед. Вот вроде бы сухая ветвь. Я протягиваю руку, но вдруг, откуда ни возьмись, на мою находку нацеливается еще несколько алчущих рук. Но я первая. С хрустом выдергиваю из земли. Чуть не сломала. Теперь она по-настоящему моя.

Я спешу. Хочу добраться до темноты, чтобы начать строить. Всего насобирала восемь прутьев подходящей длины. Для обозначения стен этого будет достаточно. Я покидаю лес, а эти лесовики из сторожки даже не удостаивают меня прощальным взглядом.

Дошла до реки. По поводу удачного похода первый раз решила помыться. Я оставляю поклажу на берегу, снимаю платье и косынку и вхожу в воду. Еще как бодрит! Нервно окунаюсь, споласкиваю волосы, оттирая с них следы вчерашнего обеда. Интенсивно машу руками и подпрыгиваю, но все равно долго не выдерживаю и выскакиваю на берег. Где мои вещи?.. Дрожу от холода и ужаса их потери. Бегаю вокруг кустов, а пришедшие на помывку люди недоверчиво смотрят на мои упражнения. Следите, следите — здесь все следят. А вещи пропадают… Нет, вот мои. Не пропали. Как плохо я еще ориентируюсь в этом мире! Но тренировки пошли на пользу. Я немного разогрелась и обсохла. Надеваю обнову, в тряпку завязываю добычу и возвращаюсь домой.

Я иду мимо своей охраны и безумно хочу, чтобы она сейчас тоже следила за мной. За моим платьем и кучей сухих веток для дома. Но на контроле опять тишина. Жаль, руки заняты. Помахать нечем. Ну и леший с ними. Лучше займусь делом — буду отсчитывать шаги. Один, два, три…

Вот и дом. Он ничуть не изменился за время моего отсутствия. Все такой же голый и одинокий. И никто не отогреет его душу, не сметет пыль и не укроет от непогоды. Сейчас я смету, укрою и отогрею его своим телом. Больше нечем. Для начала очищу участок от соринок, камешков и всякого мусора. Как высохла земля! Я пробую воткнуть в нее первый колышек, но он слишком хрупкий и тут же ломается. Предстоит ювелирная работа — ногтями.

Сидя на корточках, я ковыряю землю, делаю лунку, помешаю в нее прутик и прикапываю, плотно трамбуя поверхность. И так сто сорок раз плюс более основательное укрепление восьми длинных жердинок. Ногти переломаны, и почва глубоко забилась в мягкие ткани. Но боли я не чувствую. Уже стемнело, и я копаю чисто машинально. На небо выкатилась луна, словно жемчужная бусина. Она плохой помощник в моем строительстве. Я устанавливаю очередной элемент дома, и нет большой разницы — забор это будет или стенка. Я существую пока в двух измерениях, и любое возвышение на участке может сойти за стенку. Забор готов, я вожусь с высокими прутьями. Вкапываю их под углом и связываю друг с другом сверху пучком из сухих трав. Пусть теперь кто-нибудь попробует утверждать, что у меня нет дома. Пальцы стерты в кровь, как и ноги, но я славно потрудилась и засыпаю удовлетворенная, с предвкушением скорого рассвета, в котором мой дом предстанет в лучшем виде.

Но случилось так, что задолго до меня его видом успели насладиться другие. Когда я наконец проснулась, солнце было уже высоко. Передо мной стояли смотрители. Без пиджаков, с расстегнутыми воротами рубашек и с тем журналом в руках, в который меня занесли ранее. Я решила, что лучше будет выйти к ним, не дожидаясь того, что они сами полезут в гости.

Я поднялась — непривычно было нагибать голову под ветками. Двое уже сматывали свою проволоку с участка. Третий открыл журнал и что-то записывал. Потом меня хвалили. Говорили, что я быстро продвигаюсь по жизни, что были и такие, которые неделями не могли сдвинуться с места и сгинули неизвестно где, а я уже оделась и строю. В довершение к сказанному они торжественно повысили мой индекс на один пункт, и он стал равняться 000001. Мои достижения были занесены в журнал, после чего благодетели удалились.

Подождав немного, пока они скроются из виду, я начала скакать взад-вперед по дороге, повторяя вслух свой номер. Проехала машина, и я восторженно проорала в окно водителю:

— Мой номер ноль, ноль, ноль… ноль ноль один!

Наверное, он принял меня за сумасшедшую. Но мне все равно. Я отправляюсь в город зарабатывать побольше денег для моего дома.

Новый хозяин

Я нашла работу лишь на пятый день. Ту же самую, с лопатой в траншее. До этого каждое утро таскалась в город наперегонки с солнцем, маялась в толпе возле барака, выкрикивая свой номер каждому выходящему, днем получала бесплатную похлебку, от которой и половины не доходило до рта, а оставшееся время торчала на рынке и грезила вещами. Все застопорилось. И вот на пятый день мне повезло. Мне снова дали инструмент и послали вниз. Однако зачерпнув земли и попытавшись ее поднять, я поняла, что в этот раз не смогу заработать и копейки.

Невообразимо тяжело ворочалась в руках лопата. И эта чужая земля была мне ненавистна. Сразу появились мозоли, и суставы ломило от боли, оставленной в наследство от первого трудового дня. Может статься, все силы я вложила в тот раз. От сознания этого работать было просто невозможно. Я повалилась на дно траншеи, бросив орудие и закрыв глаза. Но лежать долго не пришлось. Меня подняли, отвесив несколько коротких ударов по спине. Я даже не оглянулась. Какая разница, кто это был, все равно он находится выше меня, и я не имела никакой возможности ему ответить.

Как ни странно, удары меня взбодрили. Я снова взялась за работу, хотя и шевелилась все так же медленно, перекладывая землю из одного места в другое. Комья прилипали к заступу, и приходилось дополнительно нагибаться, чтобы отодрать их. Мешало платье. Мешала мысль, что я могу порвать или слишком испачкать его. Наконец я не выдержала и сняла одежду. Сил от этого не прибавилось, зато пот теперь стекал беспрепятственно и уходил в грунт. От изнеможения я не понимала, что делаю. Не слышала, как пришли проверяющие и дали знак рытье заканчивать. Я последней выбралась из траншеи и кое-как добралась до барака. Ноги моей больше здесь не будет.

За все старания я получила десять копеек. Всего-то! Что я куплю на эти гроши? То, что я приглядела на рынке, стоило намного дороже. Но другого пути, кроме как на базар, не существовало. И я поплелась туда с максимальной скоростью, на какую была способна, боясь потерять из виду распахнутые ворота. Но вдруг они начали растворяться в воздухе, очертания таяли, краски смешивались друг с другом. Люди по непонятным причинам отдалились, очистив передо мной пространство, куда я и свалилась, потеряв сознание.

Очнулась я у забора. Видимо, добрые горожане вынесли меня с прохода, пока я была в беспамятстве. Теперь я все помню. Главное — деньги. Осторожно разжала кулак. На ладони сверкнула десятикопеечная монетка. Если она так блестит, значит, солнце еще не зашло. Я подняла голову. Действительно, небо еще светилось, распаляя вокруг золотистый туман, и было похоже на тарелку с горячей кукурузной похлебкой. Очень хочется есть. Если солнце на небе, вполне возможно, еду еще не привозили. Дружный гул голодающих, стекающихся к месту раздачи, тому подтверждение.

Я поднимаюсь и иду, только не к толпе, а все-таки на рынок. У меня возникла идея. Даже голод отступил на второй план. Я прохожу по рядам неподвижных торговцев, словно приросших к прилавкам за день, и бросаю на ходу: «Сколько?.. Сколько?..»

— Десять копеек, — наконец слышу я и тут же оказываюсь подле товара, хватаю его, кидая в подставленные руки свою монетку, и тороплюсь обратно на обеденную площадь. Машина приехала. Я где-то в конце очереди. Но это даже к лучшему — есть время насладиться покупкой. Во все дни моего пребывания в городе я регулярно мечтала об этой вещи и в определенные моменты сильно жалела о ее отсутствии. Пожалуй, я сделала правильный выбор. Вожделенный предмет избавит меня от части страданий и, чем черт не шутит, повысит мой индекс, или коэффициент, как говорят городские… Я подхожу к раздаче и протягиваю руки. Они уже не пустые, а с миской. Вместительная жестяная миска за десять копеек (дешевле не бывает), с немного треснутым краем, но это ерунда по сравнению с ее вместительностью.

Сегодня я получаю полную порцию, не пролив ни капли, и, аккуратно толкаясь, покидаю очередь. Я ухожу вместе с моим обедом далеко от эпицентра раздачи, от города, от людей, почти на дорогу, и, когда вижу, что никто не мешает, начинаю, не торопясь, есть. Впервые в этой жизни ощущаю вкус еды. Могу остановиться и пристальнее рассмотреть, что ем. Я подумываю о том, чтобы обследовать неопознанные включения, но еда слишком быстро заканчивается. Тарелка пуста. Я сыта и измучена. На сегодня довольно. Возвращаюсь домой.

В целом день удался, но на душе тревожно. Это из-за работы. Я прикидываю, на сколько раз меня еще хватит. Сейчас, волочась после нее по дороге, я отвечаю: ни на сколько. То есть меня не хватит вовсе. Я вспоминаю людей, собирающихся у бараков. В основном это мужчины. Как бы ни уставали, они каждый день ходят туда на заработки. Я видела, как некоторые падают потом в ямы, вырытые ими же, и уже не поднимаются, как их вытаскивают оттуда, подцепляя крючками, и увозят в неизвестном направлении. Вероятно, туда же, куда и тех несчастных, ночующих у забора. Все до того безрадостно, что я не в силах сдержать слез. Иду и плачу довольно громко. На дороге почти никого — все уже засели по домам. Я одна с дурацкой миской в руке, вконец измотанная, ненавидящая лопату и все, что с ней связано. 000001. Похоже, я навечно застряну на этих невыразительных цифрах. Но постой…

Постой, говорю я себе. Не в смысле остановись, а продолжай движение и думай. Ведь ни один из тех мужиков, жаждущих получить лопату и зычно выкрикивающих свой коэффициент при любом шевелении двери, ни один из них никогда не называл цифры больше чем четыре. Что это значит?.. А то, что у кого этот коэффициент больше, имеют работу где-то в другом месте. Несомненно, более легкую. Стало быть, дело за малым — необходимо поднять жизненный уровень на эту умопомрачительную высоту, для чего нужно в первую очередь заняться домом. И только им.

Я не заметила, как дошла, даже не считая шагов. Возвращаться в потемках уже вошло в привычку. Восемь тонких прутиков едва различимы в темноте. Ну ничего, завтра их будет больше. Ради этого стоит и обед пропустить. Проклятье! Я забыла помыть свою новую миску. Завтра… завтра…

Просыпаюсь засветло, как на работу, с твердым намерением стереть все ноги, но повысить-таки свой коэффициент, чтобы окончательно не надорваться. Снова иду по дороге, но у развилки сворачиваю направо, и к восходу я уже в лесу. Таких, как я, надеющихся первыми обнаружить на свету засохшую за ночь ветку, здесь полно. Это меня не смущает. Лес большой, и я продвигаюсь вглубь. Попутно выбираю несколько ориентиров, чтобы не заблудиться. Есть! Нашла первый прут. Иду дальше.

По моим подсчетам, блуждаю несколько часов. В руках только одна ветка. Твердая — такой бы высечь кого-нибудь. Но никого не видно. Кругом одна зелень — свежая, наглая, пробивающаяся отовсюду, даже из пней. Ненавижу листья. Как бы здорово было, если бы лес состоял сплошь из сушняка. Чтобы зашел на минутку, а вышел с охапкой на целый дом. А сейчас хоть заночуй в этом поганом лесу змеиного цвета, хоть поселись в нем. Пожалуй, это мысль — забраться в заросли погуще, где строить ничего не надо, и жить там, питаясь листьями да травой. А зимой? Ведь есть же еще и зима… Не верю своим глазам! Как это я сподобилась выйти на поваленное дерево?! Вопрос только в том, как дотащить его в родные пенаты. В ход идет косынка — не жалко. Я обвязываю ею часть сучьев, а те, что не умещаются, закидываю на плечо. Вот так, потихоньку.

По шажочку. Черт, деревья мешают! Хоть бы они все повалились!

Где же все мои ориентиры? От радости не узнаю ни одного. Всегда так — стоит крупной удаче подойти вплотную, она обязательно что-то заденет, мир сместится под ее давлением и придется приспосабливаться к изменившимся условиям. Разве только солнце по-прежнему торчит на небе, не подчиняясь земному хаосу. Пробираюсь на восток. Помню, как выговаривали мне надзиратели за ту ночь, что я провела в ложбинке у дороги. Я, видите ли, не обладаю достаточными средствами, стало быть, и правами, чтоб шататься по ночам вдали от дома. Но сейчас я, можно сказать, именно дома, точнее, в доме. Я тащу на себе большую его часть. Какие там гусеницы и бабочки, улитка — вот кто я. Удачу всегда приходится переть на себе. А она такая громоздкая, неповоротливая, упирается, задевая за любой выступ. Как же далеко я забралась! И когда наконец кончится этот нудный лес? Я устала. Хочу домой. Хочу выбросить ко всем лешим эти деревья. Что-то блеснуло впереди. Неужели просвет? Лучше. Это дорога.

Меня осмотрели со всех сторон и ничего не отобрали. У других, я видела, изымали недостаточно сухой материал и штрафовали. Каждую живую сорванную ветку восполняли одной мертвой, так что некоторые уходили ни с чем. У мужчины, вышедшего из леса раньше меня, отобрали все сборы. Когда уносили его «букет», обрамленный зелеными листьями, он не сдержался и заплакал. Сам виноват. Скоро здесь ничего не делается. Я вот соблюдаю инструкции, поэтому сейчас ползу домой, обвешенная розгами. Стоп! Надо передохнуть. Лакаю прямо из речки, как последнее животное. У меня же есть миска. Но она дома. Все пути ведут туда.

Опять начинает темнеть. Это просто наказание какое-то! Как будто кто-то специально выключает свет в самый неподходящий момент. Я дотащилась до участка и пытаюсь вписаться в него со всем багажом. Ничего не выходит. Ставлю деревья стоймя, как им и положено, связывая наверху в пучок. Но тогда не вмещаюсь я. На дороге ничего оставлять нельзя — это уже будет чужое. Теперь миска мешает. В доме становится тесно. Не пойму, это хороший знак или нет? Кое-как пристраиваю ветки с двух сторон от себя. В ночи не разглядишь, все ли взяла. Шарю по дороге. Вроде все. Но что-то еще тревожит. Постоянно просыпаюсь и сторожу свои деревья, а с первыми лучами, окончательно обрушив конструкцию, выползаю на дорогу.

Волнующий момент — начинаю строительство. Сантиметр за сантиметром рою землю, чтобы закрепить в ней свои стены. Кропотливое занятие. Особенно если учесть, что в руках ничего нет. Пробую ковырять краем миски, но она сразу прогибается. Больше не буду использовать вещи не по назначению, а потому отправляюсь в город. Немного подкрепиться. Полная порция отвратной похлебки взбадривает меня. Скорее назад, не растеряв бодрости. Но силы тают на ходу, а до дома еще так далеко.

Чтобы приблизить возвращение, считаю шаги. Дошла до двух тысяч пятисот восьмидесяти трех и сбилась. Под ногами сверкнуло что-то инородное, явно не относящееся к дороге. Нагибаюсь и поднимаю… гвоздь. Обыкновенный гвоздь, правда, ржавый и малость искривленный, но еще достаточно острый. Удача снова подмигнула мне. Уж и не знаю, можно ли воспользоваться ее минутной слабостью. Сжимая в одной руке гвоздь, в другой миску, подхожу к наблюдательному пункту. Двери открыты. Я уже в поле зрения.

— Я нашла гвоздь.

— Мы в курсе. Что нашли, то ваше. Потому и предупреждали ничего на дороге не оставлять.

— Это вы про ноги?

— Про них в том числе.

Я хотела спросить про индекс, когда его поднимут, но не решилась. Если бы увеличился, то сама сразу бы заметила. Ведь он не гвоздь, на дороге не валяется, и так просто его не поднимешь. Зато теперь мой дом виден издалека. Он похож на сложенный для розжига костер, и мне придется немало потрудиться, чтобы он не развалился, прежде чем внутри станет тепло.

Заползаю на четвереньках, стараясь, чтобы ни один прутик не оказался на чужой территории. Миска опять не помещается. Надеваю ее на голову. Так даже удобнее — никакие посторонние шумы не отвлекают. Вооружившись гвоздем, очерчиваю контуры впритык к забору и начинаю копать… Опять приходится копать, однако это занятие ничего общего не имеет с общественными работами — гвоздь не лопата, мелкая канавка не траншея, да и мой дом вовсе не бесхозная твердь, не поддающаяся никаким усилиям. Если сравнивать два процесса копания, то это земля и небо. Там, в городе, я вспахивала землю, а здесь, дома, можно сказать, небеса. До того приятно! Хотя тоже устаешь.

Я провозилась еще два дня, прежде чем воткнула все припасенные прутья. С двух сторон они сомкнулись и образовали свод, а попросту шалаш, но для меня дом, самый первый настоящий дом, со стенами и крышей. Жаль только, веток хватило на четверть участка. Мне казалось, из такого количества выйдет по крайней мере полдома. Приходится организовывать очередной поход за стройматериалом, с предварительным посещением города — очень хочется есть.

К баракам не подхожу, сразу встаю в очередь за едой. Шустро лакаю вылитые в миску помои и ухожу обратно. Нельзя терять ни минуты светлого времени. Полдня уходит на дорогу, а остальные полдня на поиски сухих веток. Я тащу ветки из леса и считаю шаги — уж очень хочется поскорее дойти. Шагов с грузом получается больше, и я теряю ориентацию во времени.

Хотя и медленно, но я продвигаюсь. Мой дом растет, «ветвится», «пускает корни». Он уже занял больше одной трети и отбрасывает мощную тень на окрестность. В сплетении веток я чувствую себя, как в лесу, только ноги торчат наружу и жестко сидеть на земле без единой травинки или листочка. А в лесу, между прочим, их несметное количество.

Наступили теплые времена, по-летнему теплые. Миска на голове нагревается, и пот стекает ручьями по щекам. Солнце уже жарит, словно последний раз в жизни. Половина моего дома готова, и я спасаюсь в нем от прямых солнечных лучей. Смотрю сквозь прутья и замечаю, что снова удостоилась визита моих вездесущих «друзей». Смотрители нынче легко одеты, в поплиновых рубашках и летних брюках и, как обычно, при документах.

— Что ж вы не подходите? — доброжелательно начинают они.

— Зачем?

— За следующим индексом, разумеется. Половина дома и посуда дают нам право поднять его еще на один пункт. Итак, с сегодняшнего дня он составляет 000002.

Я выскочила навстречу благодетелям, как ошпаренная, чуть не снесла собственный дом.

— Как вы сказали? Уже два?

— Совершенно верно, два.

— И что мне теперь делать? — я растерялась, хотя последние дни только и грезила этим событием.

— Второй номер дает вам право сходиться с людьми. Выберете себе друзей, компаньонов, собеседников. В общем, не гнушайтесь никакими знакомствами. Они пригодятся в устройстве дома.

— А листья уже можно собирать?

— Нельзя. А зачем вам листья?

— Ну как, я постелю их на пол, чтобы было помягче.

— Для подстилки существует трава, — доверительно объяснили они. — Справа от вас по этой дороге имеются поля, на которых разрешено ее рвать. Вам укажут, где именно.

— Траву так траву, — легко согласилась я.

Мне уже не терпелось что-нибудь порвать.

Они смерили меня пристальным взглядом, сделали запись в журнале и удалились. А пока они удалялись, я кусала грязные ногти и жалела, что допустила появление последней мысли. Они наверняка ее прочли. Может, и в журнал занесли. При них вообще ни о чем нельзя думать. Это же смотрители, они способны разглядеть даже то, что творится в голове у человека.

Два дня я наслаждалась своим новым статусом и потеплением. Отдыхала, прогуливалась до города, наблюдала, как продвигается строительство у других, какие в мире бывают дома и одежды. Все пригодится в ближайшем будущем, думала я и не сразу вспомнила, как настоятельно рекомендовали мне налаживать связи с людьми. Вокруг вертелось столько всякого народа, особенно в очередях за похлебкой. Я не успевала запоминать лица, поэтому каждый раз мне чудилось, что передо мной абсолютно новые люди. Похоже, меня они тоже не отличали от других. В толпе все одинаковые. Надо было вырваться из толпы, чтобы разглядеть хоть кого-нибудь.

На рынке искать друзей также бессмысленно. Начинаешь смотреть в глаза, а взгляд непроизвольно опускается ниже, доходит до рук и в конце концов упирается в товар. А последний всегда оказывается более привлекательным, нежели хозяин. Люди постоянно доказывали мне свою несостоятельность в качестве друзей, помощников и кого бы то ни было. Еще в первый день моего пребывания ни один из здешних жителей не откликнулся на мой зов, на мою радость быть среди них. И та белокурая женщина на дороге. Хоть и голая, а туда же… Разговаривать не захотела. Вот еще одна похожая на нее, только одетая и с сумкой. Видимо, давно здесь живет.

— Простите, — обращаюсь к ней, но продолжения не знаю. — Я бы хотела… Можно с вами поговорить… то есть познакомиться?

Она смотрит снисходительно.

— Красивое платье. Хотите совет? Я бы на вашем месте украсила его.

— Чем? — не понимаю я.

— Да хоть цветами. Они бесплатные, а вид сразу другой будет.

— Цветами? — я сама до такого бы не додумалась. — Зачем?

— Любоваться, — нараспев ответила она.

— Я любуюсь домом.

— Это каким домом? — женщина улыбнулась, открыв свою сумку, и переключилась на ее содержимое. — Типа медвежьей берлоги или собачьей конуры?

— Мой дом не похож на конуру, — говорю я и добавляю мысленно: «Еще не похож». — Он бы вам понравился, — продолжаю слишком, конечно, самонадеянно, но что остается делать? — Приходите в гости.

— А где вы живете? — вскидывает она бровь.

Я обстоятельно объясняю.

— До леса, потом повернуть направо, до кустов, и потом еще до сторожки, а оттуда 1966 шагов, и все.

— Очень далеко, — протягивает она и закрывает сумку.

— Как знаете.

Итого, в графе контакты у меня красуется ноль, в графе друзья — полный ноль. Но я не отчаиваюсь. На повестке следующих дней у меня значится обустройство дома. С ним гораздо проще, чем с людьми. Нарву травы, расстелю на земле, и сразу станет мягче и уютнее.

Я распространяюсь. У меня образовались дела по всем направлениям. Сегодня с утра вышла на дорогу и зашагала направо, к полям. Скоро начали появляться дома. Оказывается, у меня есть соседи, пусть дальние, но все же… У многих добротные деревянные сарайчики, попадаются и кирпичные. Из окон выглядывают благодушные жильцы. Но кто из них будет со мной разговаривать? Я даже не делаю попыток обозначить свой интерес к ним. После жилого района зазеленели луга. Трава высокая, сочная, и полно народу, как и везде. Люди заняты заготовкой сена. Видимо, пасутся давно. Трава большей частью выбрана, но кое-что собрать еще можно. Пристраиваюсь на указанное свободное место.

Травинка за травинкой мой пучок растет и хорошеет. Единственное, что мешает, — это цветы. Тоже вылезли на свет божий, только они никому не нужны. Отдаю должное их красоте и свежести, но стараюсь обходить их стороной. Но проказники так и льнут к рукам. Рядом несколько сборщиков также мучаются с цветами, чертыхаясь, отделяют гибкие сочные стебли от тонюсеньких травинок. Та женщина с сумкой наверняка их рвала. Ей было легко — цветы сами тянулись к ее ладоням, сплетаясь в дружные букеты.

Любопытно, что ни один человек на лугу не додумался делать букеты. К сожалению, я в их числе. Разгибаюсь и, не глядя ни на кого, иду с целой охапкой травы обратно на дорогу. Машины шныряют из стороны в сторону и дудят, люди гуляют по одному и целыми группами, и каждый проходящий норовит оглядеть меня сверху донизу. Те, в будке, тоже всегда осматривают, но более сдержанно и деликатно. А эти просто пялятся. Так и пожирают глазами. Мне страшно подумать, что будет, если попытаться с ними заговорить. До этого уж точно не дойдет, мне есть где от них спрятаться.

Заползаю в свой полушалаш и расстилаю траву. Буду сушить весь вечер, на ночь сгребу в кучу, а утром опять выстелю. Разложила траву на покатых стенках, закрепив между веток. Весь дом стал зеленым и неожиданно нарядным. Вверяю его заботам солнца и ухожу на кормежку в город.

Я брожу по базару и с отрешенным видом смотрю на сказочное изобилие. Это единственное место, где я целиком пропитываюсь домом. Столько прожектов вспыхивает в голове, я заглядываю в будущее и за этим занятием ничегошеньки не замечаю. Даже капли с небес я приняла за испарину от головокружительных планов. А когда наконец оставила город, дождь стал уже полновластным хозяином всего вокруг.

Я спешу, хотя теперь это не имеет смысла. Дождь, весенний или летний, не разберешь, лупит с нарастающей силой: по спине, голове, по рукам и ногам. Он теплый, не то что раньше, но все равно — не сахар. Я вымокла до последней нитки моего платья. Ливень стихает на полдороге, и я дохожу до дома почти сухая. Бедный, бедный мой дом — моя берлога, моя конура — она набухла от воды. И ветки, и земля, и разложенная трава — все, все, все мокрое. А на небе в издевательской улыбке расплывается радуга. В шалаше одна сплошная лужа. Я лезу и вычерпываю воду миской. Гвоздь чуть не смыло потопом, с трудом нахожу его. Снова вычерпываю. И так до темноты. Спать приходится в сырости, я засыпаю с единственной мыслью — о солнце.

Весь следующий день занимаюсь просушкой дома. Повторно расстилаю траву, перекладываю, переворачиваю. С неба сгинули последние облачка, и если такая погода продержится до заката, мой дом быстро просохнет и снова примет опрятный вид.

Я сижу, ноги, естественно, наружу, шевелю траву и загораю. Невольно вхожу в состояние зажиточных домовладельцев, обычно глазеющих на меня из своих хором.

— Заходите в гости, — говорю я вместо них самой себе.

А дальше? О чем они могли бы мне поведать? Чем угостить? Уж точно не похлебкой. Расслабленность и умиротворенность. Меня совсем разморило от тепла и яркого света, даже задремала, скрючившись в своей скорлупке.

— Неудобная поза, не правда ли?

Я открыла глаза, но яркий свет не потревожил их. Высокий статный мужчина стоял передо мной, заслонив солнце.

— Да, — согласилась я.

— Давно здесь живете? — лица я не видела, но голос показался приятным.

— Да.

— Одна? — судя по всему, уходить он не собирался, пока не задаст все вопросы.

— Да, — опять вырвалось у меня.

— Глупый, конечно, вопрос, — он засмеялся, но как-то неловко.

Я не знала, как вести себя дальше, и едва удержалась, чтобы не выпалить «да» еще раз.

— Мне тоже выделили квадратный метр, — наконец объяснил он, — и предложили самому найти для него место. Вот хожу выбираю, где бы пристроиться.

— Да, — ляпнула я и стиснула зубы.

— Что «да»?

— Я говорю, трудный выбор.

— Да-а, — протянул он и засмеялся, на этот раз более естественно.

— Значит, мы с вами соседи, — заключила я, выбравшись из шалаша.

Я встала рядом и принялась разглядывать его, точь-в-точь как это делают беспардонные прохожие. Это был, как я уже отметила, высокий мужчина, черноволосый, приятной или, во всяком случае, не отталкивающей внешности. Из одежды на нем лишь едва держалась обветшалая набедренная повязка, но в общем виде, бодром голосе и горящих глазах угадывалась решимость немедленных действий. Я позавидовала его длинным ногам и хорошо развитой мускулатуре. С такими данными он не один и не два раза сможет сразиться с лопатой и в скором времени обгонит меня по коэффициенту.

— Везет вам! Вы такая худенькая и невысокая. А я даже не представляю, как умещусь на одном квадратном метре.

— Ничего, купите себе второй, — успокоила я.

— Правда? Это возможно?

— Более того, реально. Какой у вас сейчас коэффициент?

— Коэффициент? Что это за зверь такой?

— Ну, уровень жизни, статус, индекс, называйте, как хотите.

— У меня, наверное, нет никакого коэффициента.

— Есть. Он у всех есть. У меня, например, — 000002. А у вас, стало быть, 000 000, раз ничего нет.

— Почему же ничего? У меня есть имя.

— Какое?

— Александр. А вас как зовут?

Я назвала свое. Действительно, стало легче разговаривать, обращаясь по именам, а не индексам. Мне понравилось его имя. Я была рада знакомству и еще тому, что появилась возможность выступить в качестве старожила и хоть кому-то объяснить ситуацию раньше надзирателей.

— Вы сказали, можно купить еще один участок, — продолжал спрашивать Саша.

— Да, он стоит рубль. А вам что, ничего не объяснили?

— Нет. Я как раз шел за объяснениями. Мне сказали пока выбрать дом, — он помолчал, разглядывая мой шалаш. — А ваш симпатичный. И от дороги недалеко. Можно зайти? Не волнуйтесь, я только прикину, как мне придется располагаться на такой маленькой территории.

— Заходите.

Я пригласила его в гости. Саша нагнулся и вошел. Потом развернулся, очень осторожно — я видела, как он боится задеть стенки, — и сел на подсушенную траву, упираясь пятками в самый край дома, так что пальцы зависли над дорогой. Лицо его выразило явное удовольствие, и осмотр шалаша продолжился. Складывалось впечатление, что покидать его он не спешит. Лишь немного подвинулся, когда я тоже влезла внутрь и села рядышком. Места хватило, и мы сидели и болтали о том о сем: о погоде, об одежде, о будущих перспективах строительства и о том, как убийственно точно рассчитано все в этом мире.

Доска

Мы зарегистрировались и оформили наши отношения с домом. Сашин участок присоединили к моему, с противоположной стороны от дороги. Таким образом, дом увеличился вдвое, и у него началась новая жизнь. У меня тоже. Правда, пришлось немного потесниться и не раскидывать руки, зато стало возможно вытянуть ноги и лечь наконец свободно. Пожалуй, это было самым существенным приобретением за все время. При одной только мысли, что больше никогда не надо скрючиваться, я впадала в экстаз и принималась описывать переживаемое состояние, при этом размашисто жестикулируя. И порой так увлекалась, что шалаш шатало из стороны в сторону. Саша тревожился за дом, у него уже зрели новые планы его благоустройства. Мы обсуждали и спорили, растянувшись в пределах участка, и наслаждались перспективами. Перво-наперво требовалось удлинить шалаш, чтобы нас не заливало дождем.

— Займись этим ты, — предлагает Саша. Его глаза по-прежнему горят жаждой деятельности.

— А ты что будешь делать?

— Тоже займусь. Прямо сейчас.

— Сначала ставят забор, — предупреждаю я.

Он тут же вытаскивает несколько веточек из того места, где уже есть стены, и переносит на новый участок. Я закрываю глаза, представляя, что, когда открою, передо мной встанет высокий забор, выкрашенный почему-то в красный цвет… Приоткрываю. И вижу — Саша старательно ковыряет пальцем землю.

— У меня есть гвоздь, — хитро улыбаюсь я.

— Так что ж ты молчишь! Давай скорее.

Я достаю инструмент, спрятанный среди прутьев. С гвоздем работа идет значительно быстрее.

— Он пригодится после, при строительстве нашего дома, — легкомысленно бросаю я.

— Вряд ли, он совсем ржавый. Я куплю поновее.

Саша скребет энергично, иногда просто ввинчивает гвоздь в спрессованный грунт. Вот и кривизна пригодилась, отмечаю я. Его усилия вознаграждаются готовой половинкой забора.

— Ну-ка, переляг на другую сторону.

Александр принимается за вторую. Но колышки быстро заканчиваются, а с ними утихает и Сашин энтузиазм.

— Хочешь есть? — спрашиваю я, не переставая улыбаться. Мне нравится поддразнивать его. Ведь он еще ничего толком не знает о здешней жизни.

— Не то слово! — он смотрит на меня голодными глазами. — А это возможно?

— Ничего нет невозможного в этом мире. Только сперва дойдем до города.

— До чего угодно, лишь бы сожрать что-нибудь, — Саша уже на дороге, поправляет свою набедренную повязку. — А город далеко?

— Подожди! — смеюсь я. — Миску забыл.

— Ах да! Сегодня я поем из твоей, а потом и себе куплю.

— «Куплю, куплю». Заладил! Где ты купишь, ты знаешь? И на что?

Саша выглядит растерянным. Возможно, у него даже пропал аппетит.

— Но ты же где-то купила, — проговаривает он.

— Ладно, пойдем. По дороге все расскажу.

Мы двинулись в путь, и я вкратце обрисовала ему наше общее положение, разъясненное мне накануне сторожами. Теперь все, что касается статуса дома, распространяется на обоих. Это означает, что Саша сразу получает индекс, равный двум, и право пользоваться им всегда и везде.

— Они так сказали, — заключила я, когда мы поравнялись с наблюдательным пунктом.

— Кто они такие?

— Не знаю, — отвечаю безразлично.

— А чем занимаются?

— Следят, подсчитывают, записывают. В общем, ведут полный учет и контроль. Кстати, вот тебе еще полезные сведения, уже от меня лично. От нашего дома до этой сторожки ровно одна тысяча девятьсот шестьдесят шесть шагов. Моих, естественно. Запомни — пригодится.

— Здорово! — эта цифра, казалось, поразила Сашу больше всего остального. — Я и не заметил. Давай вернемся, пересчитаем.

— Некогда. На обратном пути посчитаешь.

Мы продолжаем идти, а я продолжаю рассказывать об обстоятельствах, в которых нам посчастливилось оказаться вместе. Делаем остановку у речки, спускаемся умыться и справить другие нужды. Показываю, где удобнее заходить в кусты, а где в речку. Саша плещется в грязной воде с нескрываемым удовольствием. Он и этого раньше не имел. А вода действительно стала теплее.

Потом я обстоятельно докладываю ему порядок приема на работу и свои собственные ощущения от рытья траншеи. Я воспроизвожу в лицах процесс торгов на рынке, смакуя все самые приятные нюансы обретения товара. При этом я почти физически чувствую зажатые в кулаке монеты, которые впиваются в ладонь, пропитываясь моим потом. Саша кивает. Он тоже способен представить деньги. Я предлагаю ему услышать звон копеек, сыплющихся в отяжелевшие от работы ладони. Но этот мотив пока для него неуловим. Я хвастаюсь перед ним своим платьем, рассказывая, как мне повезло. Первый день в городе приносит удачу, говорю я, и призываю шагать быстрее. Я подогреваю его интерес другими вещами, брюками например, в изобилии развешанными по лоткам продавцов. Он снова удовлетворенно кивает. Затем я выкладываю всё, что думаю о людях, встреченных мною за всю недолгую жизнь здесь, и о тех, кто еще ожидает встречи со мной. Я выдаю полную и достоверную информацию о них, после чего перехожу к деревьям, их болезненному стремлению к росту и тому, каким чудовищным препятствием это является в строительстве нашего дома. Я показываю дома, вырастающие то справа, то слева на протяжении всего пути.

— У нас будет не хуже, правда? — заглядываю я в Сашины глаза.

Он, естественно, кивает. Дорожные впечатления вытеснили из бедняги все слова. Но не имеет значения. Я продолжаю. Про траву и цветы, про машины, переезжающие ноги, и еще про то, что сандалии стоят целый рубль — ровно столько, сколько и дополнительный участок, который нам вскорости понадобится, но не сейчас. Ведь правда, не сейчас? Я говорю, не прерываясь, до самого города. Целый месяц я хранила молчание, и вот превосходнейший повод высказаться, освободиться от всего, что накопилось. Между тем люди на дороге постоянно прибывают, их количество уже приобретает массовый характер. Они сбиваются в группы, толпы, формируя предместье, а дальше и сам город, и я объявляю Саше, что пришли.

Останавливаемся, чтобы немного перевести дух.

— Двадцать шесть тысяч четыреста восемьдесят семь, — выдает Александр.

— Чего? — не понимаю я.

— Двадцать шесть тысяч четыреста восемьдесят семь, — повторяет он, словно заучивая.

С каких это пор он начал говорить цифрами? Или у него крыша поехала от избытка информации? Пожалуй, зря я разоткровенничалась. Про людей не стоило говорить, особенно про их ноги.

— Ровно столько шагов от контрольного пункта до города, — наконец расшифровывает он. — Моих, конечно, твоих побольше будет.

— Ты точно с ума сошел! Это что ж получается, ты всю дорогу, пока я болтала, считал шаги?

— Не волнуйся, я все слышал. Завтра пойду устраиваться на работу. А послезавтра сходим в лес. А послепослезавтра…

— Подожди! Зачем тебе это?

— Что? Шаги? Но ведь ты сама их считала. А я просто хочу знать, на что нам рассчитывать. На людей, как я понял из твоих наблюдений, безнадежно. Если нет более точной ориентации во времени и пространстве, пусть будет хотя бы такая.

Пока мы препирались, нас совсем затолкали, пришлось снова прокладывать себе дорогу. Мы успели как раз к привозу бидонов. Я сказала Саше, что это суп, — не хотелось разочаровывать человека раньше времени. Мы встали в разные промежутки очереди, чтобы каждый смог воспользоваться миской. Я воспользовалась первой, быстро заглотила содержимое и отдала миску Саше, который уже подходил к поварешке. Он ел спокойно, я бы даже сказала, с чувством.

— Как мне повезло! — восклицал он. — Я сразу получил второй номер и тарелку. Я так благодарен тебе!

Однако с работой Саше повезло гораздо меньше. Семь дней подряд он ходил к трудоустроечным баракам, торчал там вместе со всеми, выкрикивал свой коэффициент, как я учила, но толку никакого. Лишь на восьмой день он не вернулся засветло из города. Я, конечно, обрадовалась, но и беспокоилась немного, не случилось ли чего непредвиденного — заснул в траншее или под забором и вполне мог быть отправлен на грузовике.

Я сидела под навесом и ждала, пока не наступили сумерки и не потянуло в сон. Сгребла травы под голову, улеглась и почти заснула, когда Саша ввалился в дом, с шумом и треском. Он навис надо мной, тяжело дыша и пытаясь определить, сплю я или нет. Я лежала, притаившись, готовясь принять любое, даже самое неожиданное заявление, потому что с Сашей явно было что-то не так.

— Ты не спишь? — отдышавшись, тихо спросил он. — Я боялся, что ты заснешь до моего прихода.

— А что случилось? — зевнула я спросонья, притворившись, будто ничего не замечаю. Но сердце заколотилось сильнее.

— Я сегодня работал весь день! — выпалил он. — Тоже рыл траншею, будь она проклята! Тяжеловато, но привыкну. Пока другая работа нам не светит. В общем, жить можно. Завтра снова пойду.

— Поздравляю! И сколько заработал?

— Угадай.

Мне не очень этого хотелось. Но раз ему приспичило, пусть получит.

— Рубль.

— Что ты! — Саша сник. — Рубль там никому не удается добыть.

— Тогда пятьдесят копеек, — сжалилась я.

— Семьдесят! Ровно семьдесят копеек!

— Шутишь?!

— И не думаю. Но… их уже нет.

— Украли? — спрашиваю деланно упавшим голосом.

— Да я брюки купил! — заорал Саша. — Смотри!

— Я ничего не вижу. Темно… Что, настоящие брюки?

— Брюки, ну или штаны, трудно сказать. Но они длинные, как раз на меня.

— Красивые?

— Естественно. Как они могут быть некрасивыми?

— Жаль, я не вижу. А теплые?

— Еще бы! Мне даже жарко.

Но жарко, я думаю, ему было не от того. Саша еще долго ворочался, и я не знаю, удалось ли ему заснуть в эту ночь. Утром он поднял меня чуть свет и продемонстрировал свою обновку. Брюки были что надо: темного цвета, действительно длинные, плотные и ноские. Благодаря всем этим качествам Саша теперь имел приличный вид и вполне соответствовал статусу хозяина собственного дома с индексом 000 002. Он и сегодня рвался на работу, но я отговорила его, переключив на сбор материала для продолжения шалаша.

И лес, и поиски веток Саша воспринял с воодушевлением. Правда, нашли мы немного, а из леса сразу направились в город за пропитанием. В дороге у моего попутчика опять проявилась необыкновенная страсть к подсчету шагов. Если я считала их лишь по необходимости или от скуки, то он — везде и всюду. Он измерял шагами время и расстояние и, что меня особенно поражало, ни разу не сбился со счета. Так, он разметил все наши основные маршруты: от дома до «туалетов» — 5916 шагов, от «туалетов» до развилки — 3754 шага, от развилки до леса — 13 388 шагов, от дома до полей — 12 461 шаг (не считая уже вычисленных ранее направлений до наблюдательного пункта и города). Эти цифры против той двойки, которая красовалась в журнале, представлялись целым космосом, который хоть и существовал, но до которого мы только мечтали дотянуться.

Мы старались изо всех сил. Саша регулярно наведывался к баракам, но больше его не брали.

Я успокаивала, говорила, что здесь везет лишь однажды, что человеку дают шанс, а потом он должен этот шанс сам себе зарабатывать. Тогда Саша переключился на поиски того, что плохо лежит. Он ходил взад-вперед по дороге, до города и обратно, обследуя каждый метр. В итоге наше хозяйство пополнилось обрывками веревок, щепками и несколькими гвоздями. Я тоже не теряла времени даром и ежедневно навещала лес и поле, благодаря чему дом непрерывно обрастал новыми стройматериалами. Когда прутьев скапливалось достаточно, мы устанавливали их и связывали наверху веревочками. Это было гораздо прочнее, чем трава, которая сырела с каждым дождем и рассыпалась.

Все свободное от походов и строительства время мы проводили, лежа под недостроенным шалашом и наблюдая небо. В отличие от окружающего пространства небо менялось часто, особенно в предзакатные часы. На него вдруг наползали облака, в них куталось, отходя ко сну, раскрасневшееся солнце. Горизонт начинало полосить. Все вокруг дребезжало в карминово-сиреневой гамме, а под самым куполом краски сгущались, и нам приходилось поворачивать головы, чтобы досмотреть финал спектакля, омраченный последним поклоном светила. Порой мы засыпали, так и не дождавшись развязки. Но чаще заставали звезды, светящие нам из непостижимой бесконечности яркими точками.

— Представляешь, я раньше мечтала, что у меня будет кресло, — призналась я как-то Саше, ворочаясь на нашей жесткой лежанке.

— У тебя будет кресло, — отозвался он, зевая. Я так и не поняла, относились его слова ко сну или к реальности, но только запомнила, что будет.

Между тем наш шалаш потихоньку рос и в один прекрасный по всем показателям день полностью закрыл нам панораму неба. Потом «пополз» к ногам и дошел до самых пяток. Дом был готов. Я нарвала на лугу цветов и повтыкала их в переплетения веток, но Саша сказал, что это лишнее, что цветы — это слишком хлипкий и ненадежный материал, а надо бы позаботиться о более прочном укреплении и утеплении дома.

И так совпало, что в эти дни Саша получил наконец работу. Ему посчастливилось дважды. И каждый раз он получал по пятьдесят копеек. Итого, рубль. Это был капитал! Сначала мы хотели купить дополнительный участок. Но теперь, с законченным шалашом, он как-то не вписывался в общую картину застройки. Не загорать же на нем в самом деле. Нужно было придумать нечто более своевременное.

Мы протолкались на базаре целый день, подбирая товар на имеющуюся сумму. Он должен был подойти обоим, несмотря на различие наших ног по размерам и конфигурации стопы. В конце концов подходящая пара обуви была найдена. С большой неохотой мы выложили монеты, зато получили вещь, незаменимую в нашем походном быту, — пару светло-коричневых сандалий, состоящих из грубой подошвы, нескольких перетяжек и двух ремешков с пряжками. С настоящими пряжками, которые еще не потеряли способности застегиваться. Весь обратный путь до дома мы проделали в них, постоянно меняясь. Сначала я шла в сандалиях, потом Саша. У него немного выпирали пальцы, но ходьбе это не мешало. После развилки мы стали носить их одновременно: допустим, я иду в правой, Саша в левой, и наоборот. Признаюсь, это была самая приятная дорога, я даже пожалела, что она закончилась.

Когда мы подошли к дому, возле него уже дежурили наши благодетели. Мы совсем забыли про них, увлеченные новыми приобретениями. Между тем у нас имелись в наличии и готовый шалаш, и сандалии, и — еще раньше — Сашины брюки. За все это полагалось солидное вознаграждение в виде очередного поднятия статуса.

— Вы давно созрели, — проинформировали нас, — и получили бы третью цифру даже без обуви.

Оказывается, мы перестарались. Нас охватило волнение, из-за чего мы забыли спросить, перейдут ли сандалии в счет следующего повышения. А когда вспомнили, нам показалось, что это уже и неважно, — все равно наверстаем в ближайшее время…

Однако в последующие несколько дней ничего не изменилось. Я не переставала таскать траву и ветки для утепления и укрепления, как сказал Саша. Он же каждое утро затемно таскался в город, но там ему по-прежнему ничего не светило, даже с его 000003. Слабым утешением служило лишь то, что не одни мы находились в таком положении. В городе ходили слухи, что злополучная траншея вся вырыта, а другой работы для людей с низшими коэффициентами пока не предусмотрено. Но нищие все равно продолжали прибывать, не веря слухам. Они слонялись вокруг бараков, теша себя иллюзиями, что вдруг откроются двери, зазвенят лопаты и они снова смогут выкрикивать свои номера. Это было единственным местом, где подобные выкрики выслушивались и поощрялись.

Я уже начала забывать, как выглядит удача, когда однажды днем Саша не появился, как обычно, с тарелкой супа. Неужели нашел работу? Я упорно сдерживала радость. Радоваться действительно было рано — знала, что много он все равно не наработает, слишком измотан ожиданием. Но только с обретением новых вещей и повышением индекса можно было подыскать работенку полегче, на которой нашлось бы применение и моим скромным способностям.

Я замечаю Сашу на горизонте. Миска на голове, естественно, без супа. Он еле идет, сгибаясь под тяжестью своей ноши. На плечах что-то длинное, плоское и громоздкое — очевидно, то, что куплено на заработанные деньги. Сколько же он потратил на эту дубину?

— Помоги! — кричит Александр, задыхаясь.

Я спешу перехватить груз. Это вовсе не дубина, а доска. Первая доска в нашем доме, как я сразу не догадалась. Я оттаскиваю ее к шалашу, который меркнет на фоне ее фактуры и габаритов.

— Подожди! — Саша волочится следом. — Надо… поставить ее… пока там, — он набирает в легкие воздуха, но не так-то просто отдышаться за раз. — Куда ты?! Зачем же в дом?

— Как же не в дом? Сопрут ведь, — отмахиваюсь я и упрямо борюсь с доской и шалашом одновременно. Сказывается общая напряженность обстановки.

— Да вот сюда! Прислони к стенке снаружи. Вытаскивай!

— Не вытаскивается! Застряла.

— Осторожно… — Саше не хватает воздуха на продолжение. — Чуть дом не снесла.

— Сам приволок такое, что и положить некуда.

— Она должна не лежать, а стоять! — срывается Саша.

— Тогда ставь сам!

— Не сейчас, — обессиленный, он уселся на дорогу и проговорил обреченно: — Сейчас я ничего не могу. Завтра поставим.

— Ну что, правильно я положила?

Я вытянула доску вдоль западной стенки.

— Правильно, — Саша даже не взглянул, а прямо с дороги пополз в дом и зарылся в траву.

Весь следующий день мы возились с доской. Это оказалось целой проблемой — установить ее. Саша сказал, что специально выбирал такой длины, обозначая тем самым высоту нашего будущего деревянного дома. Но высота пока не держалась. Мы вырыли лунку и кое-как уместили в ней торец доски. Она опиралась о тонкие ветки и покачивалась при сильном ветре, готовая в любой момент рухнуть. И все же, несмотря ни на что, это был кардинально новый элемент нашего дома. Доска — не ветка, она твердыня, защита, оплот. Что ж с того, что пока очень шаткий? Она — маяк, видимый за тысячу шагов, то, что дает ощущение уверенности в те часы, когда ты расслаблен.

— Схожу в сторожку, зарегистрирую ее. Может, индекс повысят по такому случаю, — объявил Саша, отряхнув руки.

Он надел сандалии и ушел, а я уселась возле доски в глубине шалаша, прижавшись к ней спиной. Северные ветра отныне нам не страшны. Мы отгородились от севера. Этого было вполне достаточно, чтобы я снова размечталась. В уме я уже присвоила дому очередную цифру, с которой мы дружно зашагаем на новую работу. Заимеем много денег. Накупим досок, одежды, еды и больше не будем травиться в городе вонючей похлебкой. Будем есть тогда, когда хочется. А потом…

— Эти сволочи!.. Они ничего не прибавили! Ни полцифры! — Саша отмахивал последние шаги по дороге и все оглядывался, грозя кулаками в сторону сторожки. — Сказали, нужно выстроить целую стенку из досок, вот тогда… Ублюдки! А где мы возьмем столько досок?

Видимо, он ругался всю дорогу, потому что устал и опустился рядом со мной, тупо уставившись на свои ноги.

— Представляешь, не засчитали, — удрученно сообщил Саша, на этот раз непосредственно мне. — А сандалии якобы относились к тому индексу. Хамство какое! Что они в таком случае вообще могут засчитать?! Белокаменный дворец со всеми удобствами?

Он разъяренно скинул сандалии и забрался в шалаш. Я осторожно пристроилась рядом.

— Ты думаешь, они прошли через все, что мы проходим? — спрашиваю его.

— Ясен пень, не проходили. Иначе понимали бы, что к чему. Это же прирожденные шпионы! Или как ты там их называешь?

— Следопыты.

— Во-во! Постоянно следят и испытывают.

— Еще смотрители, наблюдатели. Когда как.

— Заносчики, — продлевает список Александр. — Они же все заносят в свои анналы. Вот и доску записали, только не зарегистрировали, гады.

— Капитаны, — подхватываю я. — Высматривают в подзорные трубы, не вырастет ли где среди бескрайнего пустыря обитаемый островок из досок.

— Тогда лучше домовые. Эдакие вездесущие, пронырливые невидимки. Знаешь, у меня такое чувство, будто они и сейчас находятся между нами.

Мы дотронулись до травы, на которой лежали.

— Нет, наш дом только для нас. А они просто в курсе этого, вот и все.

Мы еще долго отыгрывались на наших соглядатаях, придумывая им за глаза всякие прозвища. Мы старались задеть их хоть чем-нибудь, но прекрасно понимали, что они неуязвимы и что, пока у нас ничего существенного нет, их власть всегда будет сильнее наших чувств. Мы договорились воспринимать их только как внешние обстоятельства или внутренние ограничения, сломать которые пока нам не по зубам.

Осень

Все началось с того, что Саша решил не успокаиваться на одной доске. Ему не терпелось показать «этим кретинам», чего мы по-настоящему стоим.

— Стена будет готова за неделю, — заверил Саша.

Для зачина требовалось как минимум две жерди, которые будут держать нашу будущую стенку в вертикальном положении. Мы отправились за ними в лес. Куда же еще? Но найти подходящий сухостой намного труднее, чем мелкий хворост. На жерди в нищих краях спрос особый. Мы долго бродили, но ничего сносного так и не попалось. Я залезла в какую-то непроходимую кустистую чащу и увидела… Нет, не сушняк, и не валежник, и даже не костер из сухих веток. На одной из молоденьких березок на самой нижней ветке болтался одинокий листок, но не радостно зеленый, как его верхние собратья, а желтый.

Это была еще не осень, а только первые, но слишком явные ее признаки. Ломая на ходу сучья, я бросилась к Саше. Он шарил неподалеку, потому сразу откликнулся на мой зов.

— Что, нашла жердину?

— Хуже. Там… — я не знала, с чего начать.

— Что, медведь? Брось, здесь нет зверей. Одни люди.

— Ты ничего не понимаешь! — я всплеснула руками от досады. — Ходишь как ни в чем не бывало, посвистываешь, прутики собираешь. А там… уже осень.

Я показала где. Саша не поверил и пошел со мной взглянуть.

— Всего один лист? Чего ты испугалась? Это просто засыхающая ветка. Осень местного значения, которую нельзя рассматривать в глобальном масштабе.

Но через несколько шагов он сам наткнулся на еще один желтый лист и тоже заволновался. Не уняла нашего беспокойства и сушина подходящей высоты, обнаруженная рядом. Всю дорогу назад мы не разговаривали. Каждый был занят своими мыслями. Что, если осень уже началась? Это значит, в любой день температура может опуститься до того уровня, на котором нам не выжить. Как листьям.

«Дом», — с тревогой смотрю я на Сашу.

«Дом», — таким же взглядом отвечает мне он.

Что предпринять для спасения нашего дома и себя самих от надвигающейся осени? Ничего не приходит на ум, кроме как сдаться очередной канаве, пусть даже потом и быть погребенными в ее мрачных недрах… Мы выходим на работу вместе и засветло, как раньше.

— Чувствуешь, сквозит? — я кутаюсь в свою грязную тряпку. Так и не успела летом постирать.

— Ерунда. Так всегда по утрам, — Саша держится бодро, но и он ежится. — Засыпая, я вчера подсчитал, сколько примерно дней прошло с начала лета.

— Это когда ты здесь появился?

— Ну да. В общем, у меня получилось не больше двух месяцев. Значит, у нас в запасе еще целых тридцать дней. А там как придется.

Мы домаршировали до города, попеременно облачаясь в сандалии, поскольку и ногам было зябко сегодня, а там сразу же пристроились в ряды безработных. На наш третий номер в этот раз отреагировали весьма оперативно. Нас отвели к новой траншее, дальше той, что мы долбали прежде. Сейчас на наших глазах ту закапывали другие люди. Вот это работа! Берешь и легко кидаешь вниз. Мы с завистью переглянулись.

— А какие номера здесь пашут? — осведомился Саша.

— Начиная с четвертого, — сухо ответил провожатый.

Это прибавило сил, хотя и ненадолго. Кроме четвертого номера существовала еще и осень, которая уже накрывала все вокруг своим колпаком, а мы остались мариноваться в качестве приправы для ее будущих урожаев. Осень чувствовалась и под землей. Грунт сделался твердым и неподатливым, словно окоченел от ее приближения. А пальцы одеревенели и напрочь забыли, как управляться с лопатой. Несколько раз я порывалась лечь на дно и дать себя засыпать. Но подходил Саша и подымал меня вместе с инвентарем.

— Идет, — тихо говорил он, чтобы не тратить энергию на разговоры.

— Кто? Надзиратель?

— Осень.

Я вдруг представила, что рою убежище от нее, где собираюсь отоспаться до следующего лета.

Я почему-то подумала, что в земле будет тепло. Свернусь калачиком, окопаю себя со всех сторон и засну. Только бы вырыть нору поглубже. И побыстрее. Но, как назло, лопата застревает — ни туда ни сюда. Я зову Сашу. Он помогает, хотя ему самому несладко. Мы вместе тянем черенок и после нескольких попыток вытаскиваем заступ. Сказать ему, что я собираюсь спрятаться от осени в землю? Пока не стоит… Я снова рою — корчую осень, освобождая место для себя. Может, уже пора залечь? Еще пара лопат, и я упаду в эту непроглядную черноту без всяких вопросов… Меня грубо останавливают. Оказывается, пока я решалась, работа закончилась. Не судьба.

С дрожью в конечностях подходим к баракам. Чего следует ожидать за такое копание? Так и есть — двадцать копеек на двоих. Но Саша доволен. Тогда и я тоже. Пытаюсь улыбнуться.

— Теперь скорее на базар! — командует он. — Ах да, сначала перекусим. А потом на базар. Я знаю, где продают отличные доски.

— Доски?! — Этого мне недоставало. — Их же придется нести на себе.

— А ты думала, они полетят сами? Ведь им даже адрес не сообщить.

Мы положили их на плечи, по одному концу на каждое плечо. Для моих плеч доски оказались слишком широкие и неудобные, а их тяжесть вызывала ломоту в руках вдобавок к той, заработанной на рытье траншеи. Саша подбадривал, говорил, хорошо, что они такие широкие — покроют большее пространство нашего дома. Но я воспринимала его слова как издевательство и готова была прибить его одной из досок. Почувствовав это, Саша тут же перешел на нейтральную тему, а именно стал объявлять мне, сколько шагов осталось до дома. Это другое дело, теперь он мне был нужен, поскольку сама измерять эти чудовищные расстояния я не могла. В этот раз Саша отсчитал 26 565 шагов — получилось больше из-за груза, — и мы пришли.

В течение нескольких дней про доски не вспоминали. Слегли окончательно. Не знаю, сколько времени мы не отрывали головы от земли, сколько драгоценных летних дней потеряли, но когда встали, были еще очень слабы. Даже поход в город за подкреплением тяготил. Мы пытались четыре раза пройти по очереди за супом, но нас каким-то образом вычислили и по второму разу не дали, пригрозив поварешкой. Только зря отстояли. Везде слежка. Как это мерзко!

Доски лежали в шалаше, и, как ни крути, нам не к чему их было приложить. Жердина и гвоздь тоже валялись без дела, а первая доска все еще нависала над шатким склоном. Чтобы покрыть стену шириной в один метр, требовались еще две доски, одна жердина, две перекладины и некое подобие молотка. Если молоток можно взять в аренду, то все остальное нужно было покупать. И надвигающийся холод гнал нас из дома. Саше ничего не оставалось, как снова заняться рытьем, а мне выпали поиски жерди. Я надела сандалии и пошла.

Еще издали я заметила существенные изменения в облике нашего леса. Страшные дела творились в нем. Сначала мне показалось, что это солнце играет листвой, оставляя на ней свои огненные блики. Но нет, зря я тешу себя фантазиями. Кроны деревьев безнадежно желтеют. Я боюсь входить. Застыла на обочине и жду. Чего? Неужели того, что они снова позеленеют? Из будки высовываются смотрители леса, облизываются — должно быть, только что поели.

— Поторопитесь! — кричат они мне. — Сезон на дрова скоро закончится!

— А что, уже осень?

— Она самая.

У меня все опускается внутри. Почему же так быстро? Ведь Саша вычислял — еще целый месяц. Ах да, мы же болели бог знает сколько, да и он мог ошибиться. Время не повернуть вспять, как не сделать теплой воду в реке. Назад пути нет, и я вхожу в лес.

Изнутри он еще страшнее. Листья, которые я так ненавидела летом, валятся отовсюду — желтые, красные рыжие, даже зеленые, но все равно мертвые. А те, что давно упали, лежат на земле скрюченные, точь-в-точь как я когда-то. Будто им не хватает места. Мне тоже предстоит свернуться и пролежать в таком состоянии всю зиму, потому что она скоро займет мой дом, не оставив мне места.

Дереву суждено умирать годами. И осенний листопад — это всего-навсего репетиция его гибели. Грустная репетиция. Завяли цветы, опали листья — «как жаль», говорим мы и ждем рождения новых. Я вспоминаю городских бездомных. С каким трудом, с какой болью они отрывались от забора, словно листья от ветки. Они были еще полны желания, могли строить дома, рыть землю, а вместо этого их увозили туда, где им вряд ли найдется применение. И эти мертвые листья могут проявить себя разве что в трупном запахе. Своего рода высвобождение энергии жизни. Прелый сладковатый настой, напоминающий запах свежей рыбы. Свежепойманной рыбы… Когда у меня будет сад, я не позволю листьям лежать на стылой почве. Я сожгу их и похороню. Пусть отдают земле свою смерть.

Я сидела на старом пне и отрешенно смотрела, как опадали мои последние надежды. Скоро их не останется совсем. Я закоченела в скрюченном положении и думала, уже не выйду из него никогда. Но в какой-то момент почувствовала, что могу встать. Встала, сделала шаг, потом еще, словно это были первые шаги в моей жизни. Их потребовалось много, очень много, чтобы дойти до дома.

Дома было все то же самое — пустота и покой. Саша еще не возвращался. Наверное, получил работу. Это меня несколько ободрило, но ненадолго. Когда он появился на дороге, дух мой пал окончательно. Саша двигался, казалось, по инерции, поминутно оглядываясь, словно что-то забыл взять, а завидев меня, и вовсе остановился, раздумывая, идти ли ему дальше. Я безучастно наблюдала, готовая ко всему. Но он подошел, сел рядом и не сказал ни слова, только медленно разжал кулак и про тянул покоящуюся на ладони маленькую искорку. Это была монетка, совсем крохотная, достоинством в одну копейку.

— Нашел? — с тревогой спросила я.

Саша покачал головой и уставился в пустоту, все еще простирающуюся вокруг нашего дома, я не стала больше ничего выяснять, забралась шалаша и прижалась спиной к доске, я всегда так делала, когда уходила в себя. Тогда мне необходимо было прислониться к чему-нибудь твердому, основательному. Я прижималась и думала неизвестно о чем, но уж точно не о том, что можно купить на одну копейку. Вдруг Саша резко обернулся.

— А ты нашла жердь?

Оказывается, я была его последней надеждой. Но увы, он мог бы и не спрашивать. Я отстранилась и закрыла глаза.

Больше мы не разговаривали. Просто легли спать. Я долго ворочалась на земле, стылой от осенних заморозков, пока не впала в забытье. Когда же проснулась, первое, что увидела, — Сашино лицо, оживленное, как два дня назад.

— У меня есть выход! — радостно сообщает он.

— У меня тоже, — не отстаю я.

— У тебя какой?

— Третий.

— Надо же, и у меня третий.

— Значит, решено.

— Конечно, раз мы оба до него додумались. А у тебя есть кто-нибудь на примете?

— Есть.

Я вспоминаю мою дорожную блондинку, встреченную в первый день. Вариант, конечно, сомнительный, но других кандидатур у нас нет. Саша сказал, что нужно идти немедленно. Он уже загорелся новым планом, оттого и дома ему не сиделось. Но я-то не знала, куда идти. Помнила только, что незнакомка двигалась в противоположном от леса направлении. До развилки мы добежали быстро. Повернули направо и так же быстро преодолели следующий отрезок пути. Лес встретил нас сурово. Рыба-осень пахнула из самой гущи затхлостью и холодом. Деревья пребывали в плачевном состоянии. Редкие листья трепетали на ветру. И такие перемены всего за один день!

Мне стало не по себе, но признаваться в этом я не спешила. Саша тоже шел молча, шмыгал носом и старался смотреть перед собой, даже начал привычно отсчитывать шаги до нового места.

— Теперь куда? — спросил он, когда уродливый лес остался позади.

Я показала на ответвление от главной дороги, мы повернули и зашагали, обгоняя друг друга. Заметив, что я замедлила шаг, Саша тоже остановился. Я кивнула в сторону участка, где сидела белокурая голая женщина. Мы осторожно подошли. По периметру квадратного метра были расставлены прутья, согнутые и связанные сверху так, что получалось нечто вроде клетки, внутри которой и находилась наша очаровательная кандидатка на третьего.

Девушка с любопытством нас оглядывала. Ее тонкая белая кожа посинела и огрубела от холода, не спасала и тоненькая набедренная повязка, такая же узкая, как разрез ее глаз. А прутья дома были настолько редкими, что не составило бы труда просунуть между ними руку, а то и две. Мы ей представились.

— Марина, — отозвалась девушка и шевельнулась, меняя позу. При этом ее тряпочка окончательно слетела с бедер. Саша поморщился.

— Вам тут не холодно?

— Нет. Вот только пить хочется.

— И все? — удивилась я.

— Все. У вас, я вижу, миска есть, — она сама просунула руку между прутьев и манерно взмахнула в воздухе. — Мужчина, сделайте одолжение, принесите мне воды. Но не из той речки, где все испражняются, а дальше…

— Скоро дождь будет, вот и напьетесь! — резко оборвал ее Саша, собираясь уходить, но явно не за водой.

— Погоди! — я не могла просто так расстаться. — Посмотри, эти ветки легко разбираются. Пристроим их к шалашу. Или сделаем еще один, на дополнительной площади. Это же возможно — перенести участок отсюда к нам? Перенесем, зарегистрируем, и все будет здорово. Правда?

— Да вы рехнулись, что ли?! — закричала женщина, вмиг отбросив всю томность. — Как вы смеете вторгаться в мой дом и делить мою собственность? Я сейчас охранников позову! И вас не только отсюда, вообще из жизни вышвырнут!

— Пойдем! Что ты от нее еще хочешь? — Саша взял меня за руку и поволок обратно. — Не задерживайся!

— Вот именно! — вопила вслед наша потенциальная спутница. — Советую не задерживаться и впредь не появляться на моей дороге!

Она возмущалась по поводу еще чего-то, но я не слышала. Саша с силой тащил меня прочь. Он был зол. А мне было холодно и одиноко. Я рванулась и выдернула руку.

— Не расстраивайся! — он внезапно подобрел. — Она все равно долго не протянет. Ты видела ее лачугу? Это ж не дом — каркас один. Как в нем жить? Да и от всего остального далековато. До леса я насчитал шестнадцать тысяч триста двадцать шагов, а там еще…

— Совершенно взбалмошная особа! — я знала, чем себя утешить.

— Не говори! — подхватил Саша. — Мы бы с ней не ужились. Зимой и без того придется несладко.

— Как же мы теперь ее переживем?

— Переживем… как-нибудь.

За разговорами мы минули лес и добрались до развилки. Перед нами встал выбор: идти домой или в город. Солнце уже клонилось к горизонту, и ничего приятного поход в город не сулил. Значит, опять в холодный пустой шалаш?

— Спустимся к речке, я смою кровь. Опять поранил палец.

— Надень мои… то есть наши сандалии.

— Да ничего, я привык босиком.

Мы спустились. Несмотря на поздний вечер, народу на берегу было много. Теперь все старались мыться в конце дня, пока вода теплая, потому что за ночь она остывала настолько, что при погружении сводило руки и ноги. Наши туалетные кусты облетели и выглядели совсем неприлично. Люди, сидевшие там, напряженно вглядывались в торчащие отовсюду колючки, не защищаясь от их болезненных уколов и никого не стесняясь. У меня не было желания пристраиваться к их тесной компании. Я вернулась к реке. Саша стоял по колено в воде, фыркал, отплевывался, дергался, но, подавляя судороги, продолжал мыться. Потом еще несколько минут прыгал на берегу, чтобы согреться. Заметив меня, он наконец окончил свои процедуры.

— Ну что, пошли?.. Уже поздно.

Саша выбрался на дорогу и ждет меня. Он тянет руку, чтобы помочь мне подняться с крутого спуска.

Я упираюсь. Перебираю ногами по скользким буграм, делая вид, что падаю.

— Да ты совсем обессилела. Ничего, выспишься, завтра все неприятности забудешь. Ставь ногу сюда. Давай же.

— Саша! — я подворачиваю ногу.

— Что? Тебе плохо? Нога не выпрямляется?

Я ставлю ногу прямее некуда и резво выбираюсь на дорогу. Встаю напротив него. Распрямляюсь, назло ветру и холоду.

— Саша, я не пойду домой.

— Что? Куда не пойду?.. То есть почему не пойду?

— Домой. Не пойду, — делаю акцент на каждом слове.

— Да почему?! — Саша кричит. Думает, будто от крика у меня произойдет переключение в мозгу в сторону более объяснимых желаний. Но я тверда, как кирпичная стенка.

— Не хочу. Не имеет смысла.

— Какого тебе еще смысла недостает? Послушай, ты сходишь с ума! — от возбуждения Саша сам вот-вот лишится рассудка.

Люди, которые только что сидели в кустах там, внизу, уже вылезли на дорогу и смотрят на нас испуганно.

— Пошли отсюда! Кыш! Кыш! — цыкаю я на них. Я имею право — не сидела с ними. Все фигуры исчезают в плотных сумерках. Остается один Саша.

— И куда же ты хочешь? — спрашивает он чуть спокойнее. Видимо, выкричался.

— Не знаю. В город, — бросаю я первое пришедшее на ум слово и разворачиваюсь по указанному направлению. Но Саша не сдается, он догоняет меня и вновь пытается образумить.

— Не валяй дурака! Пойдем домой. Ты заснешь, и все будет…

— Не будет. Уже ничего не будет! И нас, может, завтра тоже не будет.

Я удивляюсь, как он этого не понимает.

— Но ты же сама говорила, что дом нельзя оставлять на ночь. По инструкции он должен быть заперт снаружи. А в нашем шалаше с двух сторон дырки. Как он может быть заперт?

— Самое время считать шаги, — усмехаюсь я. И иду, иду, ни на что не обращая внимания. В темноте трудно что-либо заметить.

А город был освещен, хотя и пребывал в полудреме. Несколько фонарей обнажали пустынные места, которые словно и не знали людей. Бараки очистились от посетителей, а работодатели оттаскивали последних, заночевавших у дверей. Рыночную калитку тревожил лишь ветер, и она поскрипывала непривычно тихо, жалуясь на заржавевшие петли. И только вдоль забора наблюдалось оживление. Там устраивались на ночь бездомные. На вечную ночь.

— Хочу на них посмотреть, — я и не ждала Сашиного одобрения, но он не отставал ни на шаг, и мы вместе подошли к забору.

В этот раз людей было больше, и все имели вид лежалого отмороженного товара. Однако спать никто не собирался, люди переговаривались, а вновь прибывающих встречали чересчур уж веселыми репликами.

— Милости просим!

— Давно сидите?

— С самого утра. Вчера не успели забрать.

— А скоро приедут?

— Надеемся. Говорят, сегодня всем места хватит.

— Вот и славно. Стало быть, конец мучениям.

Никто не кричал ни про какую весну, не вспоминал о доме, просто садился, облегченно вздохнув, и начинал ждать. Нас встретили злобными усмешками.

— Ошиб-лись ад-ре-сом, граж-да-не! — выдавили одни.

— В таком наряде, барышня, не сюда нужно! Вам же еще есть что продавать.

— Мы сами знаем, куда нам нужно! — отрезал Саша.

— Пода-а-айте на пропита-а-ание! — проблеяли ему в ответ.

Кругом засмеялись и подхватили:

— Лучше на поднятие коэффициента! А то он у нас того… хиловат.

Смех перешел в дружный гогот. Действительно, пора было убираться, пока не подоспели «чистильщики заборов». Впотьмах мы пробирались сквозь сомкнутые ряды подзаборников, спотыкались об их ноги, даже о безногих спотыкались, извинялись и тут же наталкивались на следующего. Некоторые специально делали подножки, и каждый считал своим долгом отпустить в наш адрес колкое замечание или скабрезную шутку. Если бы у них было что-то в руках, уверена, они бросались бы в нас этим. Слава богу, кроме гадливых улыбочек и безудержного дикого хохота они больше ничего не имели. И не оставили после себя ничего, кроме проданных домов и грязных воспоминаний. Впрочем, последних не будет. Я постараюсь забыть их и никогда не возвращаться к этому месту. Уж лучше дома, в шалаше, когда никто не видит твоих слез, не слышит ругательств, рвущихся в ответ на глухоту и безразличие здешнего мира.

А голая толпа продолжала бесноваться. Тем поразительнее выглядело на ее фоне лицо одного бездомного, пристроившегося с краю забора, почти на дороге. Он тоже улыбался нам, однако не ехидно и цинично, а как-то слабо.

— Что, ты тоже? — спрашиваю я.

— Я?.. — от неожиданности он смутился. — Да.

— Как же тебя угораздило? — подключается Саша.

— Не могу его видеть.

— Кого?

— Дом, — вздыхает бездомный. — Он меня страшит. Такой голый и жалкий.

— На себя посмотри, — советует Александр.

Надо признаться, наш собеседник выглядит более чем плачевно. Кроме посиневшей, а местами и почерневшей от холода кожи, на нем ничего нет. Исхудавшее лицо, светлые, будто вылинявшие глаза.

— Где же теперь твой дом?

— Там остался.

— Неужто забор лучше?

— Хуже, — соглашается незнакомец.

Мыс Сашей сочувственно вздыхаем и разворачиваемся, собираясь покинуть злачное место.

— Постойте! — бездомный вскакивает. Откуда только силы взялись? — Купите.

— Что? — мы не понимаем. Бедняга, вероятно, не в себе.

— Дом купите.

— Чей?

— Мой.

— У тебя есть дом?!

— Есть, я же рассказывал, — он начинает суетиться возле нас. — Купите, стоит рубль. Хороший дом — метр на метр. Земля плотная. И недалеко отсюда. Рубль — это стандартная цена. Купите.

Мы озадачены. Стоим и соображаем, что делать.

— А зачем тебе рубль? — интересуется Саша, но только чтобы оттянуть время до окончательного решения.

— Одеяло куплю, — не задумываясь, отвечает тот.

— У нас нет рубля, — мне невмоготу испытывать дальше его терпение.

— Но, может, тогда, — у него есть еще попытка, — хотя бы девяносто копеек.

— У нас вообще денег нет, — мы не оправдываем его доверие.

— А что есть?

— Дом, — сообщает вдруг Саша и начинает расписывать его достоинства.

— Ух ты! Целый шалаш!.. И доски настоящие?! — у горемыки пересыхает во рту от восхищения. — И сколько вас там, двое?

— Двое. Будешь третьим? — спрашивает наконец Александр, предварительно обменявшись со мной взглядом.

— Я?! — полная растерянность с его стороны.

— Ты. Только тебе придется потрудиться, а то мы уже не в состоянии.

— Конечно, разумеется, сколько угодно.

Он машет руками, и мы видим, что энергии у него еще достаточно.

— Сколько угодно ты тоже не сможешь. Работа тяжелая. Это тебе не под забором валяться.

Я делаю Саше знак, чтобы он оставил забор в покое.

Теперь мы все втроем торопимся домой. Наш новый сожитель обут в сандалии, я дала ему косынку, чтобы прикрыться. Он на седьмом небе от счастья. Кажется, вот-вот взлетит. В нашей обуви. А я еще развлекаю его разговорами.

— Представляешь, отсюда до нашего дома ровно двадцать шесть тысяч четыреста семьдесят восемь шагов. Саша сосчитал, — преподношу ему в качестве неоспоримого факта.

— Здорово!

— Не семьдесят восемь, а восемьдесят семь, — поправляет наш счетовод. — А тебя как зовут?

— Вениамин.

— И у нас 000 003…

Поиски смысла жизни

Мы вломились в сторожку все втроем уже глубокой ночью и потребовали, чтобы нас оприходовали. Веню мы предъявили в качестве нового жильца и настаивали на немедленном переводе его участка в наши владения. Саша заикнулся было насчет четвертого индекса, но его тут же осадили, напомнив про стенку. Они сказали, что человек — это еще не номер, пустым человеком статус не поднимешь и что, наоборот, все наши вещи теперь будут делиться натрое и повышение мы получим одно на троих.

— У вас люди появляются чаще, чем доски, — добавили они, смеясь.

Но Вениамина все-таки вписали и даже прошли вместе с нами к шалашу, чтобы на месте, светя фонариками, отмерить дополнительный квадратный метр. Мы приделали его справа от шалаша, впритык к дороге. После стольких впечатлений за день все буквально валились с ног от усталости. Однако лезть в шалаш Веня наотрез отказался, объяснив, что еще ничего не заработал и потому недостоин спать в тепле и удобстве. Это в нашем-то шалаше тепло и удобно? Мы оставили его на его законной территории, а сами залегли на подстилку из сухой травы и пожелали друг другу доброй ночи. Третий голос нам пожелал того же.

Следующий день выдался весьма бурным на события. Их было столько, что меня бросало в жар от их постоянной смены. С самого утра мы спланировали наши действия до мельчайших деталей. Саша с Вениамином сразу отправились в город, я — за жердью. Теперь-то я ее обязательно найду, раз все так хорошо складывается. И сандалии достались мне — в лесу без обуви много не находишь. До развилки шагали вместе, обсуждая моменты предстоящих трудовых мероприятий. Мы так разгорячились, что не заметили дождь, который накрапывал уже в начале пути, а когда я дошла до леса, превратился в нудную морось.

Про мои мытарства в лесу лучше не распространяться. Тех, кто отважился заняться поиском сухостоя в дождь, было мало, и выглядели они сомнамбулами, бродили с отсутствующими взглядами вокруг деревьев, реагируя только на сушняк. Я шла прямо, не обходя препятствий, лишь медленно перешагивая через них. Смотрела, не мигая, и двигалась на ощупь, как в потемках. И все-таки я нашла жердь — старый засохший ствол какой-то елки, весь в колючках, сужающийся кверху, но в целом вполне подходящий.

На обратном пути я очень спешила. Разогрелась настолько, что пар валил изо рта. Это означало, что температура упала еще на несколько градусов. Забрасываю елку в шалаш и, не теряя ни секунды, бегу в город. Забегаю в кусты. Плевать, что на ходу. Нет времени… Саша уже ждет у базарных ворот и докладывает обстановку.

— Он устроился. Я дал ему свои брюки. И стоило ему их надеть, да еще выкрикнуть наш номер, его тут же взяли.

— Я же говорила! — ликую я. — Первый раз всегда везет.

— Сейчас он в траншее. Я пока присмотрел нужные детали. Пойдем.

— А я нашла жердь.

— Молодец.

— Только она…

Мы скрываемся в людском потоке. Нас заглатывают. Саша, разгребая всех, пробирается вперед. Я следом. То и дело выныриваю из толпы и, захлебываясь в чужих голосах, пытаюсь досказать про елку. Саша оглядывается, ему плохо слышно, тянет руку, чтобы вытащить меня из потока, но потом машет ею.

— Пробирайся! Потом доскажешь.

У нас все уже отработано и обговорено. После рынка мы подходим к траншейному бараку. Но работники еще не возвращались. Саша остается ждать, а я, согласно нашему плану, отправляюсь по другим делам. Эти другие дела находятся в дальних бараках, где у меня ответственное поручение — разузнать про нашу будущую работу. В первом бараке работают начиная с четвертого номера.

— У нас завтра будет четвертый, — заверяю я.

— А у меня через год будет двадцать пятый, ну и что? — заносчиво отзывается мужчина в брюках и клетчатой засаленной рубашке.

— Так нам можно будет завтра устроиться? — не отступаю я.

— Здесь все можно, но до известных пределов.

— Вы спросите еще в той конторе, — указывает мне другой мужчина, полюбезнее, на следующий по курсу барак. — Там как раз для женщин.

Иду к следующему. Действительно, его осаждают сплошь женщины. Все, естественно, приодетые. Сомневаюсь, что мне перепадет хоть одно рабочее место, но на всякий случай интересуюсь условиями. Держусь независимо. Платье, сандалии. Эх, надо было еще миску прихватить для полного комплекта. Но со мной, как ни странно, и без миски весьма приветливо разговаривают. Работа сидячая — невероятно, неужели без физических нагрузок? Шитье. Но света нет — барак не освещается, напрочь отсутствуют окна и лампочки. Расплачиваются не деньгами, а лоскутками. За пять метров прошитой ткани — один лоскуток. Большой? Маленький, десять сантиметров по ширине. Впрочем, если хозяева недовольны, и его не получишь. Немыслимо! За что же работать? Только за надежду, что получится в следующий раз? Но зато с четвертым номером гарантированно берут — зимой все равно работников не хватает.

Я возвращаюсь. Все узнала. Спешу обрадовать ребят. Они уже вместе. Веня чуть держится на ногах, но улыбается мне, показывая горстку монет в Сашиной ладони. Пятьдесят копеек. Совсем неплохо. На этом этапе можно и перекусить. Пристраиваемся к толпе голодающих, деловито обсуждая последние новости.

— Какая там работа? — Веню это интересует больше всего. У него еще дрожат руки после лопаты.

— Легче. Намного легче, — торопится ответить Александр. — Сегодня ты поднимал землю, а завтра будешь ее сбрасывать. Чувствуешь разницу?

Веня прочувствовал и успокоился. Он знал, что сейчас будет суп, а через какое-то время и дом. А я вернулась к нашим заботам.

— Значит, ты считаешь, мне нужно заняться шитьем? — допытываюсь у Саши.

— Думаю, стоит попробовать.

— Да я ж там замерзну. И потом, зачем нам лоскутки вместо денег?

— Из них можно сшить все, что угодно. Хоть целое одеяло.

— Одеяло? — оживляется Веня.

— Конечно! И еще много чего. По-моему, это замечательная работа. А с лопатой пообниматься всегда успеешь.

Тут раздается лязг бидонов, и мы замолкаем, устремляясь к месту раздачи. Теперь у нас три места в очереди. Стоим, переглядываемся и подумываем еще об одной миске. Веня ест первым. Даже не ест, а залпом выливает похлебку себе в рот, заглатывая и твердые ингредиенты. Только кадык ходит вверх-вниз.

— Никогда ничего вкуснее не ел! — облизав миску, он передает ее дальше. Удивительно, но сегодняшние помои и мне показались удобоваримыми. Саша на этот счет не высказывался, он спешил на распродажу досок. Мы и так уже задержались и не укладывались в график.

На базаре все было просмотрено и отобрано заранее, торги не заняли много времени. Итак, на выходе из города мы имели две отличнейшие доски по десять копеек, две метровые перекладины — тонкие и кривые, но зато по четыре копейки за каждую. Кроме того, Веня обзавелся штанами. Конечно, это были не такие добротные брюки, как у Саши, а короткие — до колен, трикотажные, темно-синего цвета панталоны за двадцать копеек, но и этими он был доволен до дрожи в коленях. Мне же купили иголку и небольшой спутанный моток серых ниток, как раз на ту пресловутую копейку, которую мы с Сашей не знали, куда девать. В общем, дело было решенным — нас ждала новая жизнь.

В эту же ночь шалаш был освобожден от стройматериалов, которые складировали на новой территории, а Веня устроился вместе с нами. Было тесно и тепло, поскольку меня уложили посередине и всю ночь подпирали с боков двое мужчин. Я боялась толкнуть кого-нибудь во сне и часто просыпалась, приподнимаясь на руках, чтобы перевернуться на другой бок. Ни свет ни заря Веня побежал в город добывать в аренду молоток и лопату. Стало свободнее, но вместе с тем холоднее. Ноги зябли на улице, а сандалий уже и след простыл.

День пролетел незаметно. Мы были полностью заняты досками и не замечали течение времени. Вместо молотка Веня притащил увесистый булыжник, а вместо лопатки — короткое проржавевшее кайло, и те к вечеру следовало возвратить владельцу, у которого они были арендованы. Мы лихо начали. Кайло под ударами булыжника легко входило в землю, и две ямы под жерди оформились достаточно быстро. Правда, пришлось потревожить шалаш, а именно разобрать его головную часть, но это нас не особо беспокоило. Главное на сегодня — стена. Вскоре жерди стояли, вкопанные в землю, утрамбованную все тем же булыжником.

Теперь мы достаем гвозди, собранные за лето на дороге. Сначала прибиваем перекладины, поверх них ряд из пяти досок. Мужчины знают, что делают. Работают молча и четко. Я тоже помогаю — придерживаю шалаш, чтоб не рухнул от ударов. Мне тоже дали забить два гвоздя — на левой жерди внизу и на третьей доске вверху. К вечеру стена была готова. Она стояла посреди пустыря, основательная и самодостаточная, словно это была дверь в другой мир, в который мы хотим перейти из этого мира — пустого и остывающего с каждым днем.

Мы выбегали на дорогу и смотрели со стороны, как стоит наша стена, отодвигаясь все дальше и дальше, чтобы определить, с какого расстояния ее уже видно. Так мы дошли до наблюдательной сторожки. Наши сторожа как раз выходили из нее, уже утеплившиеся, в наглухо застегнутых кожаных куртках.

— У нас стена! — возвещаем мы, хотя отсюда ее уже не видать.

— Видим, — отвечают смотрители и натягивают перчатки.

Саша хочет преградить им дорогу, пока они не смылись, оставив нас ни с чем, но они и сами прекрасно просчитывают ситуацию. У одного в руках вдруг оказывается журнал. Он мгновенно раскрывает его, и через минуту вожделенный четвертый индекс — в нашей графе. Александр сдержанно благодарит, я тоже бормочу «спасибо». Мы раскланиваемся, нас поздравляют, мы снова благодарим и наконец расходимся.

Веня ликует. Он первый раз присутствовал на процедуре поднятия коэффициента. Его просто распирает поделиться со всеми своим номером. Знакомые ощущения. Мы с Сашей едва сдерживаем его порывы — нельзя же с каждым встречным делиться им. А Веня уже выбирает, какой у нас будет дом, из тех, что попадаются на пути. Это мне тоже знакомо.

— Нет, только не такой. Интересно, кто его строил? Посмотрите! Весь кособокий и приплюснутый.

— Крыша не по размеру, — отмечает Саша. — Только не вздумай кричать им, какой у тебя индекс.

— А что, это такие интимные сведения?

За разговорами мы добираемся до города, где постепенно сгущаются сумерки и зажигаются фонари. Забросив инструменты их владельцу, который содержит целый склад в небольшом сарайчике, мы устремляемся к баракам. Несмотря на поздний час, жаждем поработать. Однако на новом месте получить работу еще труднее, чем на предыдущем. Мы снова в статусе безработных, хоть и с четвертым коэффициентом. Возвращаемся домой понурые и заваливаемся спать. Стена нависает над головой. Ее тень отпечатывается на шалаше даже в полной темноте. Я лежу, не шелохнувшись. Мужчины по обеим сторонам уже по ту сторону ночи. Пора и мне — утро вечера мудренее…

Как это верно сказано насчет «утра и вечера». Потому что только утром мы поняли, как это мало, убийственно мало — одна метровая стена из досок. Она не спасает ни от осени, ни от зимы, ни от холода, ни от дождя — вообще ни от чего. Пока она является лишь опознавательным знаком того, что мы тут живем. Пока живем. Дело в том, что с утра наше существование снова оказалось под угрозой.

— У меня окоченели ноги.

— Так разотри их руками.

— Рук я тоже не чувствую. Может, меня уже нет.

— Глупости. Я же тебя вижу.

— Да? И как я выгляжу?

— Вполне живенько. Не расстраивайся, я не лучше.

— Все, пора выбираться из этой могилы да топать в город. Где миска?

— Лучше спроси, где город.

По одному мы выползали из дома и принимались разминать конечности. Прыгали, бегали на месте. А потом все дружно уставились на стенку, пытаясь зарядиться от нее положительными эмоциями на день, который обещал быть тяжелым и длинным. Но стенка больше не впечатляла.

— Ничего, мы построим еще, — утешал всех Саша. — Будем постепенно прибавлять по досочке. Не замерзнем. Утеплимся. Выживем.

Мы побрели в город. Добывать «досочки». Хотя я лично предпочла бы утеплиться одеждой. Но Саша сказал, что из тех кусков, которые я заработаю, сварганить ее будет не проблема. А Веня настаивал на одеяле. Это было его бредовой идеей. Так мы подошли к баракам, ни о чем не договорившись. В этот день повезло только Саше. Как всегда, он был самым представительным из нас — высокий, сильный, к тому же в брюках. Он искренне обрадовался возможности разогреться тяжелыми физическими упражнениями. Пока Саша работал, мы с Веней слонялись по рынку, подбирая доски нужной длины. Приглядели штук восемь, но Саша заработал только на пять.

Опустошая миску прокисшего супа, что мы припасли с обеда, Саша рассказывал, что нынешняя работа тоже «не фонтан», что донести груженую лопату до края траншеи стоит недюжинных сил и совсем немного денег, а надсмотрщики так и норовят пнуть для подгона, и ты валишься вместе с лопатой, но тебя снова достают; и так до самого конца, когда тебя, лежащего в земле, перестают различать, а потом громогласно объявляют, что сегодня работал ты из рук вон плохо. Они так всем говорят.

Мы плелись по дороге, навьюченные досками, которым была уготована печальная судьба — валяться возле шалаша, пока не будет все полностью готово для стенки. На следующий день все пришлось начинать сначала. Только в этот раз работу получила я — в пошивочной мастерской, как назвал ее Веня. Наверное, там клюнули на мое платье, понравился покрой. Работодатели, вернее работодательницы, две крупные женщины с навороченными на головах цветастыми платками, указали мне на мое рабочее место среди таких же горе-белошвеек и снабдили нитками и двумя кусками материи, которые требовалось сшить вместе. А иголка уже была при мне.

Работа шла медленно. Я дрожала, как цуцик. Пальцы сковывало холодом, они переставали слушаться. Пробовала завернуться в материю, но она ничуть не грела, к тому же в таком положении ее было неудобно сшивать. Сама работа требовала максимальной сосредоточенности, поскольку производилась в полутьме. Я тыкала иголкой наугад, постоянно попадая в пальцы. И надо было быстро слизывать кровь, чтобы она не оставалась на ткани. Со временем я нашла наконец позицию рук и материи, при которой игла входила преимущественно в последнюю. Постепенно руки примерзали: правая к иголке, левая к ткани. Я стучала по полу ногами, трясла плечами и головой, но ничего не помогало. Когда мне принесли следующий кусок, этот с трудом выдрали из моих плотно сжатых кулаков…

— Это пытка какая-то! — жаловалась я ребятам, демонстрируя два десятисантиметровых лоскутка, которые заработала.

— Ну, летом это будет хорошей работой.

Саша пытался приставить на весу один к другому.

— Да, знатное одеяло получится. Чистая шерсть. У Вени кусочки уместились на двух ладонях.

— Говорят вам, чистое наказание! — возмущаюсь я и отбираю лоскутки. — Ты представляешь, сколько нужно вкалывать, чтобы покрыть ими наши тела?

— Не расстраивайся! Если тебе так трудно сидеть и шить, попробуй побросать землю вместе с нами, — предложил Саша.

— Хорошо. Только сначала сошью эти огрызки.

Взошла полная луна, и при ее мрачном свете я сметала лоскутки и положила себе на грудь. Нет, лучше на шею. А если на плечо? Черт, куда ни положи, все равно замерзнешь… Ночью пошел дождь, к утру переросший в ливень. Естественно, мы не смогли спать. Мокрые с головы до ног, лежали и следили за студеными струями, которые просачивались из всех щелей. До утра яростный ветер трепал наш дом, с грохотом бился о стену, и с каждым ударом я все плотнее прижималась к земле.

— Сегодня уж никуда не пойдем, — подаю голос, рассчитывая на беспрекословное одобрение.

— Нет, как раз сегодня и нужно идти, — поднимает голову Саша. — Есть шанс получить работу. Причем всем троим.

— В такую погоду?!

— Именно в такую. Надеюсь, она отпугнет наших конкурентов с высокими коэффициентами.

Я смотрю, Веня тоже согласен. Я в меньшинстве. Подчиняюсь. Медленно вытряхиваюсь из шалаша вслед за ними. Сплошная темень, но и сквозь нее видно, что небо обложено тучами намертво. Инстинктивно начинаю дрожать на ветру.

— Не стой! Пошли, пошли!

Продираемся в темноте. Забыли миску. Возвращаемся. Веня надевает миску на голову. Крупные капли дождя барабанят по жестяной поверхности. Меня это раздражает. Тогда он надевает миску на голову мне, и я уже ничего не чувствую.

Саша, как всегда, оказался прав. Нас взяли, всех троих. Мы встали по краю траншеи, рядом с кучами земли, которые через несколько часов должны лежать в яме. Ветер бросает меня из стороны в сторону и продувает насквозь. Если бы не лопата, давно улетела бы отсюда в какие-нибудь дальние края, где нет зимы. Пытаюсь донести горсть земли, не рассыпав, иначе придется собирать руками. Несу осторожно, словно лопата нагружена драгоценностями или дерьмом. Только бы не уронить раньше времени… Так и есть! Неудачно разворачиваюсь и лечу в пропасть. Сверху меня обливают дождем и обсыпают липкими комьями тяжелого грунта. Никто не заглядывает узнать, что там валяется в траншее.

— Саша!.. Саша! — кричу я, но себя не слышу. Может, и не кричу вовсе. Но вижу Сашину голову у края траншеи и понимаю, что все-таки кричу. Нет, с лопатой покончено. Навсегда. Навсегда…

Итого, в своих стертых мокрых грязных кулаках мы имеем: я — десять копеек, Вениамин — пятьдесят, Саша — шестьдесят. В сумме один рубль двадцать копеек. Целое состояние. Но, надо сказать, мы так внезапно приступили к работе, что не успели обсудить, на что пойдут такие большие деньги. Какие у нас на сегодня приоритеты? Дом или одежда? Согласились на то и на другое поровну. Стоим в очереди за ледяной похлебкой, а каждый думает о том, что ему ближе и роднее. Саша, вне всякого сомнения, о досках. Оглядываюсь, вижу его сосредоточенное лицо, застывшее, точно доска. А Веня о чем думает? Пока не знаю. А я? Я-то о чем? Опять о трехэтажном доме с камином и десятью, нет, тридцатью одеялами? Какая же я все-таки непрактичная. А попросту — дура.

На базаре наши мнения расходятся, как круги от утопающего. Александр стоит на пяти досках, двух перекладинах и одной жердине и не уступает ни щепки. Я хочу закутаться во что-нибудь всеобъемлющее и теплое. Веня не знает, к кому примкнуть, и только повторяет, словно заведенный:

— Скоро зима. Скоро зима.

— Это безумие — покупать жердь за деньги! — справедливо негодую я.

— А ты хочешь искать ее в лесу? — в свою очередь набрасывается Саша. — Пожалуйста!

— Боже сохрани!

Раздраженные, мы проходим по рядам. Останавливаемся, чтобы сверить наши мнения, не наметилось ли сближение, и, не сговариваясь, впиваемся глазами в раскиданную на прилавке роскошную кофту. Когда-то вязаную, местами замшелую, позеленевшую от времени, но еще хранящую тепло чьей-то шерсти, с длинными, вожделенно длинными рукавами. На ней даже болтаются две пуговицы. Веня и я умоляюще заглядываем в глаза Александру. Он и сам не выдерживает вида кофты. Сколько? Семьдесят пять. Копеек, естественно.

— Но на остальное — доски! — торопится с условием Саша.

Мы на все согласны и уже меряем кофту. На Вене, конечно, она смотрится вызывающе, зато, по его же словам, эта жакетка просто создана для моей фигуры.

— Это женская кофта, — поясняет Саша и тоже начинает ее напяливать, растягивая рукава. Покрасовавшись в ней немного, он тащит нас к доскам.

На оставшиеся деньги мы приобрели две перекладины, три доски и жердину за пять копеек. Сердце кровью обливалось, когда платили за последнюю. Но я молчала, чтобы не отправили в лес на поиски. Домой всё перли, как обычно, на себе. Передвигались медленно, отчего еще больше замерзли. У спуска к реке Веня рванул к кустам.

Саша прислонил ко мне доски и поспешил туда же. Я стою, обставленная со всех сторон деревяшками. Они давят на грудь и на спину, отдаются болью где-то на уровне живота. Стою, не шелохнувшись, и тихо реву. Дождь вторит мне. Даже небу невмоготу вытерпеть эту осень.

Оно рыдало еще несколько дней подряд. Я вернулась в пошивочный барак. Это было единственное место, куда дождь не проникал — нельзя допустить, чтобы он замочил ткани. Время от времени я получала там работу и тогда целые дни проводила без света — уходила из дома до восхода, а освобождалась, когда солнце уже скрывалось за горизонтом. Я сильно мерзла даже в любимой кофте. Волосы превращались в ледяные сосульки и свисали на глаза, заслоняя рукоделие. За свою невыразительную работу я получала совсем немного — больше трех лоскутков ни разу не дали.

Одеяло постепенно росло. Я сшивала заработанные кусочки на ходу, возвращаясь домой. В этот момент хотя бы ноги не мерзли. А у ребят работа практически встала. После того как мы соорудили вторую стенку — двухметровую западную, в которой недоставало двух досок, — в нашем доме не прибавилось ничего, не считая шитья. Но и этот тонкий отрезок длиной восемьдесят сантиметров и шириной тридцать никак не мог претендовать на звание одеяла. Мы лишь прикрывали им наши плечи и дремали, съежившись, когда произошло то, что, в общем-то, и должно было произойти.

Выпал снег.

Нас ослепило его сиянием, таким непривычным для здешнего захолустья. Утренний свет, и тот сделался неестественно белым. И пока наше дыхание превращалось внутри шалаша в пар, мы разглядывали открывающуюся за нашими ногами перспективу. Дорога была абсолютно белая и тихая, как во сне. Пара чужих ног в теплых сапогах промелькнула в треугольнике входа, за ней прокатились санки с поклажей.

— Может, сходить в город? — робко предлагает Саша.

— Зачем? — отзываюсь я, не переставая смотреть на дорогу. Ее белизна завораживает, я пытаюсь представить ее грязной, какой она была еще вчера вечером. — Думаешь, в городе нет зимы?

— А ее и здесь нет. Снег — ведь это еще не зима, — с присущим ему оптимизмом заявляет Саша.

— Тогда что же это такое, по-твоему?

— Просто осадки… А то сходили бы, разогрелись немножко.

— Ага, шаги бы посчитали! — злорадно подхватываю я.

— Впору уже считать не шаги, а следы на снегу, — подает голос Веня.

Я пролежала весь день. Ребята пару раз выходили к реке, проверяли, не замерзла ли вода, приносили мне попить в миске, но я ничего не хотела. А к вечеру снег начал таять.

— Смотрите, он тает! — Веня первый заметил прогалины. — Убирайся прочь! Вон отсюда! — он с силой пинал жидкие снеговые кочки ногами. — Быстрее!

Его битва со снегом выглядела забавно. Я даже улыбнулась. С рассветом все было уже чисто, и мы поспешили занять свои рабочие места. В этот день к нашему одеялу прибавилось еще четыре лоскутка, а дом пополнился тремя досками, гвоздями и тем самым булыжником, который раньше приходилось брать в аренду. Мы приколотили две недостающие доски, а третью установили наискось — от правого края шалаша до левой стенки, чтобы, выложив подобным образом последующие, образовать еще одну наклонную стену и крышу одновременно. Но зима прибывала намного быстрее, чем доски. Об одеяле и говорить не приходилось. И хотя Саша клятвенно заверял нас, что снег еще долго не выпадет, он все-таки выпал. Неожиданно и обильно, застав нас врасплох.

Мы сжимаемся в один большой комок, прикрываемся куцым одеяльцем и прислушиваемся, как он падает. Я призываю все свое воображение, пытаясь представить, что лежу в шалаше, одетая в платье и кофту, в сандалиях и под одеялом. Но не могу. Вокруг один пустырь — однородно белый, сквозящий и холодный, в нем похоронены я и моя одежда. Лежу с закрытыми глазами. Мы все лежим с закрытыми глазами, хотя уже давно день.

— Эй, хозяева! — зычный окрик доносится откуда-то из потустороннего мира. Он растворяется в пустыне и становится неслышным. На смену этому возникает другой: — Мы пришли записать за вами пятый индекс.

Я силюсь угадать, в какую сторону унес ветер последние слова.

— Эй, вы там замерзли все, что ли?

Прямо у наших ног появляется голова в добротной меховой шапке-ушанке. Бред какой-то.

Я снова открываю глаза — головы нет. Монотонное бормотание на дороге, хлопнули журналом, кто-то громко пожелал дальнейших успехов, и все стихло. Успехов? Интересно в чем? Меня начинает знобить. Веня уже давно дрожит. Неожиданно раздается глухой стук, и мы все одновременно вздрагиваем и приподнимаем головы. Оказывается, под натиском снега упала неоприходованная доска. Она повалилась прямо на дорогу и тут же начала припорашиваться. Никому не хотелось вылезать из шалаша и водружать ее на место, хотя каждый понимал, что лежит она до первого расторопного прохожего. А ведь это десять копеек… Первым не выдержал, разумеется, Саша.

— Что они там бубнили про пятый номер? — он отнес доску ближе к изголовью.

— Кажется, теперь наш коэффициент 000005, — равнодушно отозвался Веня.

— Так это ж замечательно! Это наш шанс.

И он принялся тормошить нас. Надо признаться, от его тумаков стало немного теплее. Саша не давал нам покоя.

— Двигайтесь давайте! Не расслабляйтесь! Пятый коэффициент! Да теперь мы получим ТАКУЮ работу! Такую!

Он попал мне по носу, и я наконец рассердилась.

— Да ту же самую работу! — ответным ударом я заехала ему в ухо.

Веня тоже подключился. Мы мутузили друг друга до изнеможения. Отдыхали и начинали снова, пока не разогрелись и не уморились окончательно. Теперь можно было выглянуть из шалаша. Снег по-прежнему лежал ровным слоем, его даже стало больше. Никуда не денешься, придется идти на работу.

В городе народу поубавилось. У бараков тоже. С пятым коэффициентом мы быстро оказались при деле. Только надолго ли? С кусками материи я забилась в самый угол, но никак не могла начать шить. Растирала ладони, трясла, стучала костяшками пальцев друг о друга, даже кусала. Но руки напрочь забыли, как это — работать. Иголка выскользнула из пальцев. Я наклонила голову, шаря под ногами. В таком наклонном положении у меня закружилась голова, но я не смела подняться, не найдя свою вещь. Меня начало тошнить, в конце концов я потеряла сознание и рухнула, сильно ударившись лбом о землю…

Должно быть, меня вынесли из барака и положили рядом на снег. Естественно, ничего не заплатив. Так я враз лишилась работы и иголки. Оставалось только потерять дом. Какое-то время я еще была в беспамятстве, а когда очнулась, различила перед собой две склоненные фигуры — Сашу и Веню. Они держали тарелку супа и каждый по две доски и смотрели на меня испуганно. Меня трясут. Я это чувствую, потому что мне больно. Больно прежде всего где-то в связках у рта. Открываю глаза и вижу, как Саша трудится над моими челюстями, раздвигая их, а Веня тонкой струйкой вливает мне в рот холоднющую жижу из миски. Я с усилием делаю глоток. Жижа стекает по горлу внутрь.

— Вот молодец! Сейчас домой пойдем, — Саша вынимает пальцы из моего рта, который по-прежнему открыт, и туда поступает очередная порция похлебки. — Смотри, какие мы досочки купили. Теперь будет еще теплее.

Куда уж теплее! Я смотрю на ребят. Босиком, на снегу, с досками на плечах и ледяным месивом в желудках — как только они выдерживают. Но если они могут, значит, и я должна смочь. Дергаю ногами, чтобы подняться. Мне охотно помогают. Я беру пустую миску. Понесу хоть ее. Мы идем медленно. Быстро никто не в состоянии… Сколько шагов? Плевать сколько, лишь бы все время двигаться… У речки останавливаемся. Надо же, еще сохранились кое-какие примитивные потребности. Уколов от шипов почти не чувствую. Потом подхожу к воде. Я плохо соображаю, что делаю — окунаю руки в ледяную воду и держу, наблюдая, как несколько человек снуют по берегу со сплющенным чайником и двумя ржавыми ведрами на веревочках вместо ручки.

— Вынимай руки, а то совсем замерзнешь! — торопит Веня. — Давай разотру!

— Дай погреться! — отвечаю я.

— Обо что? — удивляется Саша.

— Об воду. Вода здесь почему-то очень теплая. Почти горячая.

Мужчины вдвоем оттаскивают меня от берега, растирают руки, и мы идем дальше. Дома я залезаю в шалаш, зарываюсь в траву и недоделанное одеяло. Слышу, как ребята гремят досками над головой, покрывая ими половину ската, после чего тоже забираются в дом, проходясь по моим бокам острыми локтями.

— Ну вот, так намного лучше. А вход на ночь будем заваливать снегом. Пусть и он нас греет, черт возьми, раз уж выпал, — вносит предложение Саша.

Он еще полон сил, неизвестно откуда взявшихся, опять вылезает наружу и начинает бурную деятельность по сгребанию сугробов на нашу территорию.

— Я потеряла иголку, — признаюсь я Вене.

— Ничего! — успокаивает он. — Не в иголке счастье.

— А в чем?

Веня помолчал немного.

— Знаешь, я ведь уже был наполовину там.

— Ты имеешь в виду забор?

— Да. И я больше не хочу туда возвращаться. Лучше здесь, дома. Здесь еще можно за что-то уцепиться. А там не за что. Там — пустота, абсолютная, бессмысленная. Это страшно, поверь мне.

— А что, если, уцепившись за дом, особенно за такой, как наш, ты рухнешь вместе с ним в эту пустоту?

— Вполне возможно, — рассеянно произносит Веня.

— Тогда есть ли вообще смысл держаться за него?

— Всегда лучше за что-то держаться. Сам по себе человек — ничто. Его разум должен быть приложим к земному, иначе он сойдет с ума. Или ты думаешь, что если оторвешься от земли, то улетишь в небо? Как бы не так! Ты вернешься туда, откуда пришла.

— Нет! Нет! — я не на шутку испугалась. — Я больше не вернусь туда. Это несправедливо. Я не хочу! Мне дали шанс…

— Нас разыграли, — горько усмехнулся Веня.

— Пусть так. Но я все равно удержусь во что бы то ни стало. Дом удержит меня в этом мире. Я буду слушаться его. Он убережет нас. Мы не только не исчезнем, наоборот, окрепнем к весне. Вот я сейчас лягу, укроюсь… И выстою. Я выстою. Во что бы то ни стало…

В обнимку с этой мыслью я лежала несколько суток. Пробовала считать дни, которые предположительно оставались до весны, но, как только поднималась пурга, я забывала все на свете. Сжималась и тряслась от страха, что обвалятся наши стены. Так сильно стучал порой по ним ветер. Он грозился оторвать наши доски и разметать по пустырю. Одно спасение — мои мужчины. Они не сидели на месте, не слушали ветер. Куда-то уходили, приходили, и иногда надо мной возникали новые доски. Однажды они принесли две перекладины и громко стучали по ним булыжником. Неужели досок уже десять? Тогда же появилась третья стенка, которую водрузили на скат шалаша. Получилось вроде треугольного домика, но тепла он, к сожалению, не прибавил.

Ребята постоянно дрались, провоцируя ссоры по любому ничтожному поводу: не пожелал доброго утра, задел чужую ногу, выбираясь из шалаша, слишком медленно ел принесенный суп, вообще сегодня не принес суп и т. п. Они прыгали на дороге друг перед другом, поочередно отвешивая сопернику тумаки, а я лежала и наблюдала в просвет между шалашом и снегом. Иногда болела за кого-нибудь, но чаще равнодушно ждала окончания драки. Когда ребята достаточно уставали, они, еще пышущие жаром, забирались в шалаш, обдавая меня горячим дыханием, и засыпали как убитые. И я вместе с ними.

Мне регулярно приносили еду — пресловутые помои со вкусом и запахом льда в такой же ледяной миске, прилипающей на морозе к губам. Все это вызывало отвращение. И вода из проруби тоже. И от жизни с такой водой и такой похлебкой меня давно воротит. Вот уже несколько дней не хочется в кусты. Может, меня пора ликвидировать?

— Только не сносите меня к забору! — умоляю я ребят. — Пожалуйста, только не туда!

Саша кладет мне на лоб свою широкую ладонь, жаркую, как лед, но тут же отдергивает.

— Если бы ты постоянно двигалась, ходила в город, например, или хотя бы до реки, тебе было бы намного легче переживать зиму.

— Нет, нет! Сама я не пойду. Ни за что. Только бездомные сами приходят и ложатся под забор, а я нет… Я не бездомная.

— Хорошо, хорошо, успокойся. Я просто сказал, что тебе лучше двигаться.

— Да чего уж говорить! — Веня старается утереть с моих щек все слезы. Но они так быстро катятся, что он не успевает.

— Неправда, я выкарабкаюсь! — я уже плохо различаю ребят. Это, разумеется, из-за слез. — Сейчас я встану… Сейчас. Только… принесите мне сначала чашечку кофе. Я его выпью, и все пройдет. Пойду погреюсь у камина. Возле журнального столика… Где мой журнальный столик, почему я его не вижу?

— Сейчас будет тебе столик, — говорит кто-то.

— Да ладно, не надо столик. Столик не главное. Кофе главнее… А это что? Еда? Почему же так неприятно пахнет, если еда? Как же ее есть? Да еще и без хлеба… Нет, без хлеба я не могу. Без хлеба — никак…

Я открываю глаза. Рядом лежит Саша. Он весь горячий, словно нагретый солнцем камень. Я прижимаюсь к нему вплотную, представляя лето. Саша начинает шевелиться. Поворачивает ко мне голову, слабо улыбается. Говорит, что Веня ушел на работу, уже давно, и, по всему видать, устроился. Значит, скоро принесет что-нибудь тепленькое, а он остался со мной, потому что я хоть и поправляюсь, но еще нуждаюсь в опеке. На самом деле Саша тоже не в лучшем состоянии. У него красное лицо и руки, и он еле поднимает их, чтобы протереть глаза. В общем, мы такие же неполноценные, как наше одеяло.

Когда Веня появляется, я чувствую заметное облегчение. Сейчас должно произойти чудо, ну или по крайней мере нечто хорошее. На Вене Сашины брюки и кофта. Это я заключаю из того, что на нас этих вещей нет. Он быстро разрывает снег у входа и залезает к нам холодный, но отчего-то очень веселый. В его руках лишь тарелка супа и камень. Больше ничего. Неужели он ничего не купил? Просто принес деньги? Зачем нам здесь деньги?

— Ну как вы? — бодро спрашивает Веня и пристраивается с краю. От впущенного снега в шалаше появляются блики, освещающие наши лица и миску.

— Мы ничего, — хрипло отзывается Саша. — А ты работал?

— А как же! Но я чуть не окочурился на этом копании. Поскользнулся о ледяной край, упал и, кажется, довольно сильно ушибся.

Он трогает губу, на которой я замечаю запекшуюся кровь.

— Ну и?.. — не выдерживает Саша.

— Заработал десять копеек. Вот, купил, — кровавый сгусток на Вениных губах расплывается. — Ох!

Ему больно улыбаться. Тогда он просто протягивает нам свой камень.

— И это все? — я приподнимаюсь. У меня в голове не укладывается, что обыкновенный булыжник может стоить десять копеек.

— Да это ж как раз то, что ты хотела.

Я осторожно протягиваю руку. Мало ли чего я хотела… На ощупь что-то мягкое, хотя и холодное. Здесь все холодное.

— Это хлеб, — громко выдыхает Веня. — Ты все время твердила о хлебе. Вот и поешь с супом.

— Я твердила? Не помню, — говорю разочарованно, но тут вмешивается Саша.

— Она бредила, неужели не ясно? А ты, вместо того чтобы купить то, что нам ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нужно, пускаешь деньги на ветер! Нам с таким трудом они достаются, а ты!.. — он даже забыл о недавнем недомогании.

— Хлеб придаст вам силы. Я попробовал кусочек по дороге и, поверьте, остаток пути прошел с совершенно другим настроением, — признается Веня снова и протягивает мне хлеб: — Попробуй!

— Мы съедим его за пять минут и тут же забудем, что съели, — снова набрасывается на него Александр.

Мужчины ссорятся. Я думала, что они, как всегда, понарошку, чтобы подраться и разогреться, но рукоприкладство не начиналось, а вместо этого соперники перешли на крик.

— Десять копеек — это целая доска для нашего дома! — сокрушается Саша.

— В этой берлоге и так все завалено досками, а еды ни одного кусочка! Надо же не только о внешнем утеплении думать, но и о внутреннем!

Я уже поняла, что это всерьез, и отчего-то почувствовала нестерпимый голод. Мне вдруг безумно, до судорог, захотелось вырвать у Вени злополучный хлеб и сжевать у них на глазах. Тогда исчезнет предмет их размолвок. Я протянула руку. Но в этот момент Веня дернулся и подался к выходу.

— Ах так? Значит, кроме досок вы ничего не признаете? Ничего человеческого? Вы такие же бесчувственные и прямолинейные, как они!

— А ты такой же черствый, как твой хлеб! — ответил Саша.

— Но он мягкий, — возразила я.

— Да нет уже никакого хлеба! — Веня с размаху запустил ломоть на дорогу и сам последовал за ним. — И меня тоже нет!

Он сдернул с себя кофту и сандалии и зашвырнул нам в шалаш, развернулся и пошел. До нас доносился лишь резкий и частый хруст его шагов, который постепенно стихал.

— Уйти из дома! Зимой! — закричала я, но не Вене, а скорее себе. — Бросить все! Бросить заработанный хлеб. И это из-за одного только слова!

Крича, я пробиралась к выходу. Впереди на дороге все еще маячил Венин хлеб, похожий на комок земли, растопивший на снегу небольшую лунку.

— Не лезь! Я сам верну, — Саша отстранил меня и выбрался из шалаша первым. Что он хочет вернуть: хлеб или Веню? Он сначала подобрал хлеб, аккуратно бросил его мне прямо в руки и пошел догонять Вениамина.

Они вернулись лишь ночью. Промерзшие до костей, измотанные, но, кажется, обо всем договорившиеся.

Я ждала, не притрагиваясь ни к похлебке, ни тем более к хлебу. Есть начали вместе. Кусок оказался довольно большим, так что каждому хватило, чтобы ощутить вкус настоящей пищи. Я даже не знаю, с чем сравнить мои ощущения. Одно могу сказать: после хлеба эти слипшиеся помои в миске — не еда вовсе. Снег и то вкуснее. А хлеб!.. Я дожевываю последние крошки. Желудок в благодарность урчит. Он хочет еще, и мне приходится обещать ему, что скоро он будет получать хлеба вдоволь, столько, сколько в него влезет. А пока спать. Заснуть до весны и не беспокоить ни один орган, ни одну клетку организма своими желаниями.

Я лежу под колючим снежным одеялом, под грудой ледяных веток и досок. Этот проклятый дом ни черта не греет. Прямо над головой огромная щель, образовавшаяся от несомкнутых прутьев и разъехавшихся досок. В нее видно небо. Черная бездонная яма, выкопанная кем-то вверх. Слишком не похоже на весну. Оживляю панораму разноцветными бабочками и стрекозами, мечущимися на фоне непроходимой вечности. Но снег сбивает их с пути. Он уже распугал всех моих насекомых, осталась одна капустница, которая, как и я, не захотела умирать зимой, а все порхает среди снежинок, трепеща белыми тонкими крыльями. Наверное, она приняла их за подруг и старается не отставать. Под напором ветра снежинки вверх — и она вверх. Они чуть осядут — и она опускается уже до самого края щели. И продолжает танцевать в воздухе, уворачиваясь от белого пуха. Слипшиеся хлопья норовят сбить ее, и бабочке становится все труднее противостоять их напору. Снег валит густо, уже почти покрывая мою щель обозрения. Мне ничего не видно. Кажется, на помощь капустнице летят другие бабочки, более яркие и праздничные. У меня перед глазами плывут разноцветные пятна их крыльев. Я хочу сказать им, чтоб они помогли той, белой от холода, но не успеваю, потому что сама лечу в глубокую безвременную яму…

Огонь и вода

Я уже не знаю, существуют ли такие понятия, как руки, ноги, голова и прочее, различаются ли в моем организме части или это уже одно отмороженное целое, скукоженное и бесчувственное? Но, видимо, различаются, потому что я сумела приподнять голову на непривычно возбужденный голос Вениамина. Возможно, он вернулся из города. Он — единственный из нас, кто мог ходить и кто продолжал пульсировать по дороге от одного пункта до другого, пока мы корчились в шалаше.

— Что? Что ты узнал? Уже весна? — встрепенулся и Саша.

— Нет, не весна. Кое-что другое.

Он начинает рассказывать. Говорит взахлеб, усиленно жестикулируя, наверное, чтобы согреться. Я напрягаю слух, но до сознания долетают лишь отдельные фразы. Пробую восстановить общую картину самостоятельно… Итак, в городе бунт. Взбунтовались самые нищие, голые, обездоленные, не сумевшие за лето и осень поднять свой индекс на уровень, пригодный для переживания суровых зимних условий. Они пошли на крайние меры и ночью растащили по доскам забор. Тот самый, что огораживал торжище от посторонних вороватых глаз и под который потоками стекались люди, обезумевшие от потери дома. Правда, зимой, как заметил Веня, забор часто пустовал. Бездомные морозов не дождались, а остальные поприлипали к своим участкам в надежде, что те их согреют. Вот они-то и не выдержали. Прутья и ветхое тряпье не спасало от стужи, а забор стоял без дела, дразня бедняков отличным крепким стройматериалом.

Как им удалось отковырять все доски без инструментов — зубами ли, ногтями или еще чем, никто не знает. Только к утру весь забор был начисто выкорчеван и растащен. А днем наступила расплата. Все заборные доски были опознаны и изъяты. За каждую упертую доску наложили штраф в двадцать копеек. Но почти никто не смог заплатить эту сумму. Тогда вступила в силу ликвидация: сначала имущества, потом земли, а при неблагоприятном стечении обстоятельств и владельца. По мере изъятия его коэффициент безнадежно падал, пока не достигал нулевой отметки и не стирал беднягу с лица земли. Уже несуществующих людей отправляли с дороги целыми машинами. Те же, кто отделался вещами и приобрел статус неимущего, устроили в городе волнения. Вместо индексов, как это обычно бывает при приеме на работу, они выкрикивали всякие лозунги, требуя создания им человеческих условий на том лишь основании, что они являются человеками. Надзиратели приняли вызов и, в свою очередь, лишили всех — и правых и виноватых — еды. Поэтому вот уже третий день никто не может дождаться грузовика с бидонами. Веня тоже не дождался и вернулся накормить нас лишь этими новостями.

Может, я что-то упустила или добавила от себя. За время рассказа я слишком разволновалась. Больше оттого, что не знала, как отнестись к случившемуся. Безусловно, это был поворот. Но куда? В какую сторону развернут нас бунтовщики: вперед или назад? Сама я решить не в состоянии. Жду разъяснений от ребят, прежде всего от Саши. Надеюсь на его практичный ум, не подверженный понижениям температуры и депрессии. Если он вообще может разговаривать. Саша сидит, уставившись в одну точку, и слегка покачивает головой, показывая, что согласен. С чем согласен?

— Я все понял.

Наконец-то! Я торжествую. Саша продолжает и совершенно неожиданно обозначает новое направление наших действий. Вернее, направление-то старое…

— Это нам, несомненно, на руку. Многих ликвидировали. Так? Но рабочие места остались. Их ведь никто не уничтожит. Следовательно, их получим мы.

— За счет тех, — неуверенно произносит Веня, — чьи участки еще не остыли?

— Ну и что? Мы же не виноваты, что они доски крали. Мы-то их честно покупали, значит, нам сейчас и работать на законных основаниях.

— А вдруг и город ликвидировали? — приходит ко мне единственная мысль. Работать совсем не хочется. И не можется. — Если забора нет, то, вероятно, и рынок уничтожили. И бараки.

— В любом случае надо проверить, — не отступает Саша. — Завтра выходим все вместе. А сейчас хорошенько выспимся.

Наутро мы были разбужены пришедшими в движение досками, которые закреплялись на земле снеговыми заносами. Мы выбрались достаточно быстро. На улице светило солнце, не по-зимнему ярко, расправляя золотисто-розовые лучи по всей окрестности, словно оно тоже выползло из какого-нибудь шалаша. Оно-то и подтопило снег, и стена поехала. Но вне нашего дома снежный покров держался стойко и не сдавал позиций.

Мы вяло оглядывались и подергивали плечами. Веня первым начал гимнастические упражнения — махи ногами и руками, пируэты, наклоны и прочее. Мы с Сашей молча наблюдали, покачиваясь из стороны в сторону. Потом стали медленно и неуклюже повторять. У меня было такое ощущение, будто я заново обретаю тело. Ноги отрастали постепенно одним усилием воли: сначала бедра, потом колени, голени, стопы. Я махала руками, и они росли, принося новые ощущения длины. А где же голова? Несколько вращений и поворотов — и голова на месте.

Солнце уже забралось высоко на небосклон, когда мы вышли в город. Шли неспешно, потому что еще плохо двигались, и старались разогреться беседой. Хотя говорить было не о чем. Никто не хотел делиться своими догадками, боясь заразить других неизлечимым пессимизмом. Мы проходили мимо шалашей, недостроенных хибарок, сарайчиков, в которых раньше жили люди. Сейчас от них не осталось и следов, о чем свидетельствовали плотно засыпанные снегом подходы к домам и общий тоскливо осиротелый вид участков. Кстати, забегая вперед, скажу, что на обратном пути мы не увидели и домов. Их мгновенно снесли, все до единого. Стерли с лица земли, как и хозяев. А мы выжили. Это я уже знала наверняка.

Мы нашли город заметно поредевшим. Многих здесь уже не будет. Таковы суровые условия жизни, которую мы приняли. Из-за отсутствия забора городской центр сразу потерял свой основательный вид. Бараки слегка покосились — не то от недавних волнений, не то от обильного снегопада, и народ больше не терся под ними и не собирался на площади, гремя мисками. Потому что и площади-то никакой не существовало. Лишенное ограждения пространство сливалось в один большой пустырь. Прямо как у нас дома. На территории бывшего рынка расположились несколько торговцев с вещами, видно, самых отчаянных, не боящихся отморозить носы от долгого и бесполезного ожидания покупателей. На месте забора, четко по его бывшему периметру, копошились люди. Весь народ, бывший сейчас в городе, сосредоточился именно здесь. Мы тоже решили подойти. Но не успели и рта раскрыть, как нас тут же сцапали, расставили по свободным проемам в плотной цепочке оборванцев и всучили инструменты.

— Мы… У нас пятый… — залепетал не успевший опомниться Саша.

— Без разницы! Давайте за работу!

Что это значит? Общественный труд? Наказание за виноватых? Как бы то ни было, у меня в руках оказался железный лом, которым нужно было откалывать куски льда от мерзлой почвы, чтобы другие могли подцепить ее лопатой. Саше и Вене достались лопаты. Я подняла железяку — она была тяжелая и вся ледяная — и ударила со всей силы, чуть не попав себе по ноге.

— Осторожно! Дай покажу! — Саша пристроился рядом и контролировал мои действия. Веню поставили через четырех человек, но все равно можно было переглядываться.

Саша продемонстрировал, как лучше управляться с ломом, откалывая от ледяной корки по небольшому куску, при этом согреваясь движением. Я переняла, и дело заспорилось. Постепенно для меня становился ясным смысл нашего занятия. Мы готовили канаву под новый забор. К счастью, она была неглубокая и узкая, не сравнить с траншеей. Но земля закоченела настолько, что сама являлась хорошим заслоном, не допускающим никого внутрь своих недр, будь ты с лопатой или ломом. Я освобождаю землю ото льда. Пусть снова почувствует себя мягкой, податливой и плодородной. Пусть на ней для начала вырастет хотя бы забор.

Пока мы работаем, немногочисленные торговцы по ту сторону канавы глазеют на нас. Некоторые не выдерживают и начинают подгонять, словно надсмотрщики. Но их можно понять: держать товар в открытую, на виду у безденежных зевак и потенциальных бунтовщиков слишком рискованно. Они хотят забор, чтобы скрывать за ним свое богатство, которое сейчас приходится прятать за пазухой, в тугих мешках или объемистых сумках. Один из продавцов, что стоит напротив нас с Сашей, лезет в одну из таких сумок и достает что-то клетчатое. Рубашку. Замечательную теплую рубашку в краснокоричневую клетку, с длинными рукавами, воротником и на пуговицах, которые чуть поблескивают на солнце. На мгновение мы забываем о работе и щурим глаза.

— Вот, — пыхтит купец. — Отдам за сорок копеек. Только вам. При условии, что скоро закончите с этой канавой.

Мы быстро переключили внимание и старались больше не отвлекаться. Очень уж хотелось закончить канаву до того, как наша рубашка уплывет на ком-нибудь другом. Нас прервал лишь знакомый звон бидонов. Привезли бесплатную кормежку для работников. Предусмотрительный Саша захватил миску, и мы опять, как раньше, распределились по очереди. Мне не терпелось поскорее разделаться с обедом, чтобы снова приступить к разделке льда.

— Я смотрю, вы по работе соскучились, — усмехается Веня. — Так стараетесь, что пар из ушей валит. Я кричу, а вы ничего не слышите.

— Да ты еще ничего не знаешь, отстал у себя на периферии, — отвечаю я. — Нам рубашку обещали. Отличную клетчатую рубашку, всего за сорок копеек, если быстро закончим канаву.

— Не верится, что мы заработаем такую сумму. Если бы с самого утра пришли…

— А я думала, нам и на хлеб хватит, — жалобно скулю я.

Я как-то не рассчитывала, что мы уйдем отсюда без хлеба. Последнее время думала только о нем. Ну и о весне, конечно, — это уже традиционно. Я вспоминала его вкус, бредила им… И теперь долблю эту землю, а перед глазами рассыпаются на крошки ломти черного хлеба. Два удара ломом — бери и ешь. Я нагибаюсь за вожделенным куском, а натыкаюсь на земляные ледышки.

— Рубашка нам необходима, — берет слово Саша. — А то у нас получается, что один человек всегда полуголый.

Это правда. Сейчас это Веня. Ему ничего не досталось, чтобы прикрыть торс. Саша на правах болящего завернут в одеяло, а на мне платье, кофта и сандалии.

— А как же хлеб? — вопрошаю я.

— Хлеб? — он подумал. — Тоже нужен. Поэтому придется работать еще интенсивнее.

Он тут же отбыл на свое рабочее место и схватился за лопату. Это был прежний Саша, энергичный и предприимчивый. Мы последовали за ним.

Занимаясь рытьем, мы ни на минуту не упускали из поля зрения нашу рубашку. Ну почти нашу. Другие тоже старались, их тоже стимулировали всякой одеждой, и все вместе, одержимые рубашками, штанами, куртками и ботинками, мы закончили работу раньше запланированного кем-то срока.

В итоге до захода солнца мы «нарыли» на целых пятьдесят копеек: Саша — на двадцать пять, Веня — на двадцать, я, к сожалению, только на пять. Очень устала. Сказались последствия обморожений. Но все равно я была рада. Во-первых, что вообще что-то заработала в таком полудохлом состоянии. А во-вторых — рубашке, которую мы тут же приобрели и уже рвали друг у друга на примерку. От физических и душевных нагрузок я немного разогрелась, привычные чувства начали возвращаться ко мне, снова хотелось жить и строить дом. Вдобавок нам хватило денег и на хлеб. Столько удовольствий за один день!

— Отрежьте нам, пожалуйста, хлеба на девять копеек. — Саша просунул голову в узкое окошко раздачи и обернулся: — На новую иголку оставим деньги?

Я кивнула. Да. Скорее всего, иголка снова понадобится.

— Тогда уж на восемь копеек, — выступил сзади Веня.

— И то верно. Деньги должны быть про запас.

Хлеб таял на глазах. Брали бы уж сразу на пять копеек или на три, чего уж мелочиться. Я хотела возмутиться, но не успела — мягкий комок печеного теста лег мне на ладонь, и я забыла обо всем негативе, окружавшем меня. Я отхватила полпорции за один раз и жевала долго и тщательно, наслаждаясь вкусом. Ребята тоже растягивали удовольствие. Потом они записались на очередной этап работ, а именно на установку самого забора, и теперь нам светили новые поступления денег. Запись — это, считай, гарантированная работа, правда, только через три дня. Но мы терпеливо ждали.

На третье утро ребята поднялись рано. Я вышла из шалаша их проводить. Веня был в новой рубашке. Саша тоже хорошо выглядел в брюках и сандалиях. Я пыталась всучить ему кофту, но он наотрез отказался, объяснив, что в дороге они будут меняться рубашкой, а за работой и так будет жарко.

— Ну тогда возьми хотя бы косынку? — протянула я ему свою тряпку.

Это он взял. Повязал ее вокруг шеи. Я помахала им вслед и забралась обратно в шалаш. Я представляла, как мои мужчины входят в город. Их сверяют по спискам: пятый коэффициент — все в порядке, можно приступать. Забор тяжелый, он теперь из сплошного железа. Такой не растащишь. Его привезли на нескольких грузовиках. Приходится выгружать отдельными секциями и собирать уже на месте. Четыре человека тащат одну здоровую секцию и устанавливают на дно канавы. Полотно виляет туда-сюда, Саша с Веней с трудом удерживают его вдвоем. Слева и справа подносят еще секции. Подгоняют вплотную, соединяют скобами или чем там еще. Потом закапывают основание и утрамбовывают.

В моем представлении это происходит слаженно и быстро, но в действительности все гораздо более непредсказуемо. Вот кто, например, мог подумать, что наш дом облепит со всех сторон сосульками? Это даже не сосульки, а ледяные деревья какие-то, они крепче стен. Мне будет трудно с ними справиться. И солнцу тоже. Я жду, когда оно наконец скроется за горизонтом. Ведь тогда должны возвратиться мои работники. И теперь я размышляю о том, что они купят на заработанные деньги. Хлеб. Одежда. Доски. Вариантов немного. Первые два, конечно, предпочтительнее, потому что доски складывать уже некуда, а вот еду и одежду… Наши тела тоскуют о них постоянно.

Смеркается. Стало быть, работа окончена и пора возвращаться. Я не выдерживаю и начинаю считать. Один, два, три… Я считаю шаги от города до нашего дома. Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… Как еще я могу приблизить приход ребят? Пятьдесят два, пятьдесят три… и появление новых вещей в доме… сто четыре, сто пять, сто шесть… Я не в состоянии ни помочь им, ни поторопить, я могу лишь фиксировать их движения. Я просто сгораю от любопытства. Сижу у входа, завернувшись в полуодеяло, и выглядываю на дорогу.

Пятнадцать тысяч восемьсот сорок три… Солнце давно зашло. Это плохо, потому что нельзя будет как следует разглядеть, что они принесут… Двадцать тысяч ровно. Кажется, они миновали развилку. Надо же, я ни разу не сбилась — так велико мое желание. Вот и наблюдательный пункт. Двадцать шесть тысяч четыреста восемьдесят семь…

Один, два, три… Здесь можно считать с нуля. Семьсот пятнадцать, семьсот шестнадцать… Ну, еще немного… Одна тысяча девятьсот шестьдесят шесть шагов. Это моих. У мужчин должно быть меньше. Однако их до сих пор нет. Может, несут что-то тяжелое — плюс еще двести шагов. Или повернули в кусты — еще сто… Остановились поболтать с надзирателями из будки — еще пятьдесят. Я уж и не знаю, что придумать. Глаза слезятся от ветра и напряжения. Забираюсь обратно в шалаш. Да ну их к черту! Еще не хватало, чтоб я опять слегла по их милости! Но только окопалась внутри, слышу знакомые шаги. Наконец-то соизволили! Разворачиваюсь и ползу к входу. Осторожно выглядываю… Что это значит? Ни хлеба, ни теплой одежды, только пресловутая миска с гадкой похлебкой. И больше ничего. Выходит, я зря столько ждала!

— Угадай, что мы купили? — они еще издеваются.

— Да вы же с пустыми руками!

— А ты подумай, — предлагает Саша, почему-то ужасно довольный.

Осматриваю их с ног до головы: те же брюки, рубашка, сандалии.

— Ну!.. — я начинаю злиться.

— Что, никаких предположений?

— Вы меня разыгрываете. Вы ничего не купили. Вынимайте деньги. Сколько там? — я оттопыриваю карман Вениной рубашки. Но там пусто, если не считать каких-то щепок и куска наждака.

— Э-э, погоди, еще рано. А денег у нас нет. Мы их потратили.

Опять все сначала.

— Но что же вы купили?! — ору я. — Воздух, что ли?

— Да не воздух, а землю! Землю мы купили! — в один голос отвечают мне.

— Какую еще землю? Зачем нам земля? Ее тут и так полно, — внезапно до меня начинает доходить. — Ах, землю?

— Участок, понимаешь? — ребята видят, что немного перестарались с загадками, и принимаются объяснять подробно: — Еще один квадратный метр. Теперь вот это все наше, — они обводят руками обширную территорию вокруг шалаша. — Это необходимо для будущего дома. Весной мы будем строиться. Понимаешь? И еще… — они переглядываются, — на обратном пути мы зашли в сторожку, — (вот почему так задержались), — заплатить и зарегистрировать территорию и…

— Что и?..

— Нам присвоили еще одну цифру! Нам покорился шестой индекс!

— А я думала, вы принесете что-нибудь вкусненькое, — уныло отзываюсь я.

Я замерла под одеялом, отвернувшись к западной стенке и прислушиваясь, как Саша с Веней возятся на новом месте, возводя заграждения. Несколько раз они наведывались в шалаш, вытаскивали из-под меня прутья, вероятно, для сооружения забора. О чем они думали, покупая землю? О том, что зима уже кончилась? Или что нам и так тепло? Но мне лично холодно. Я поджимаю колени к груди. Становится теплее. Только почему-то спине. Я распрямляюсь. Тепло не исчезает, а наоборот, распространяется по всему телу. Переворачиваюсь на другой бок, лицом туда, где копаются ребята. Не верю своим глазам. Сквозь прутья и дырки мерцает огонь. Мне хочется к нему, и я сама не замечаю, как выбираюсь из шалаша на дорогу. Делаю два шага до костра. Оказывается, по нашему дому теперь можно гулять. Раньше удавалось только сидеть или лежать. Делаю еще один шаг вправо — впору уже считать шаги — и пристраиваюсь у огня.

— Ну как, не хуже камина получается? — Саша щурится от взлетающих в воздух оранжевых созвездий.

— Пожалуй, — я вытягиваю обе руки. Пламя старательно лижет ладони сухим горячим языком. Я подставляю ногу.

— Осторожнее, обожжешься!

Вениамин еще занят забором. Половина вытащенных из шалаша прутьев пошла на него, остальные на костер. Веня показывает мне спички. Это те самые щепочки из кармана его рубашки. И еще кусочек кремниевой шкурки.

— У нас не так много того, что можно сжечь, — рассуждает Саша, подкладывая ветки в костер. — Придется идти в лес за хворостом.

Я поежилась.

— В лесу сейчас снегу по колено.

— Это ничего, — откликается Веня, втыкая последние колышки. — Я пойду и принесу. Самое страшное уже позади.

— Да, — соглашается Александр. — Кажется, мы пережили эту зиму. С костром уж точно не пропадем.

— По-моему, пора ставить, — Веня засуетился возле редеющего костра с миской в руках, в которой плескался заиндевелый суп. Он опустил ее в самый огонь, а мы с Сашей смотрели, как зачарованные, переводя глаза с пламени на содержимое миски, а потом на Венины руки и снова на огонь.

Лед в тарелке быстро растаял, и ее невозможно было держать голыми руками. Веня обхватил края косынкой и отодвинул немного от центра очага. Вода начала закипать. Сперва появились маленькие пузырьки, потом они сделались крупнее, потом забурлили, вовлекая в водоворот ошметки овощей. Капельки жира растопились и тоже аппетитно булькали.

— Снимай, а то весь выкипит, — Саша помог убрать миску с огня.

Пламя почти угасло. Мне было жаль, но спички, что лежали в кармане, разжигали в душе большие надежды. Когда огонь спал, посередине костра, среди мигающих угольков я увидела наш булыжник, служивший доселе молотком. Ребята сказали, что теперь он послужит нам грелкой. С ним полночи будет в шалаше гарантированное тепло. А потом мы ели горячий суп. Он приятно обжигал горло и огненной кометой падал в желудок. Температура тела повысилась, меня окончательно разморило и потянуло на размышления.

— А что означает шестой индекс?

— Не знаю, — пожал плечами Саша и улыбнулся. — Одним шансом больше.

— Шестой индекс — это стабильная работа копателя и разрешение ходить в лес за хворостом. — Веня был осведомлен лучше. — А еще это означает, что жизнь движется. И отнюдь не в худшую сторону.

— Это уж точно.

Мы перекатили булыжник в шалаш, пристроили его под ногами и заснули. В эту ночь мне не снилось ничего. Тепло потухшего костра дышало в спину, но еще больше грело сознание, что наш дом вырос на один квадратный метр и что левое крыло шалаша теперь наша вотчина. Мы живем на четырех квадратных метрах, спим на них, гуляем, сидим, строим, разговариваем, разводим огонь и готовим пищу. Что еще надо для жизни?.. Хотя, если подумать, еще очень многое.

После этого мы еще пять раз разжигали костер, по числу спичек, купленных на ту злополучную копейку, оставшуюся от хлеба. Вене удалось разжиться в лесу сухими ветками. Снова грели суп и носили из полыньи воду. Если на руках и ногах полощутся отсветы пламени, а в горле булькает горячая вода, на душе становится светлее. Хочется вскочить и бежать, ну хотя бы снова за водой, расплескав половину по дороге. Все равно было весело. Даже несмотря на полное отсутствие дела. Бараки только восстанавливались, траншеи не выкапывались. Все ждали весну.

В последние дни солнце с завидной регулярностью выкатывается на небосклон и карабкается все выше и выше. Я стараюсь впитать долгожданное тепло всем телом: кожей, глазами, ушами, носом, даже язык высовываю, чтобы и он получил свою порцию. Вдалеке появляются ребята. Сегодня они рано. Идут медленно, я бы сказала, расслабленно и кричат мне еще издали:

— Весна! Весна!

— Я знаю! — кричу в ответ.

— Нет, официально, — обиженно отзывается Саша. — Мы только что узнали в городе.

— А я все равно знаю.

— Откуда?

— Из неофициальных источников, — я тыкаю в безмолвное светило.

— Понятно.

Ребята уже подошли, и мы обнялись все втроем. Пережить первую зиму — это, считайте, пережить бóльшую половину всех невзгод, которые выпадают на долю.

Утром я поднялась первая и объявила, что выхожу на работу. Мужчины не успели даже удивиться, а я уже схватила миску. Нынче мой черед добывать средства существования. Я иду по дороге и дышу весной. Теплой, свободной и легкой. Солнце еще не взошло, но и без него весна хозяйничает повсюду. И в городе тоже. Немногочисленные горожане ни с того ни с сего улыбались мне. И у меня губы растягивались в ответ. Высокий железный забор, массивнее и внушительнее прежнего, сдержанно поблескивал.

Иголка и шестой номер — мои неоспоримые пропуска в пошивочный барак. Он уже функционирует, и в нем сразу находится для меня место. Я устраиваюсь основательно и надолго: кофта застегнута на все две пуговицы, волосы убраны под косынку, ноги обмотаны одеялом. Отмякшие пальцы быстро вспоминают привычные операции и проворно кладут стежок за стежком на полотнище казенной материи. Солнце уже бьет из всех щелей, и иголка блестит, бойко ныряя в переплетение нитей. Работа спорится. Прошитые куски медленно сползают с колен. Я уже научилась отсчитывать их метраж. Позади метров двадцать пять, не меньше, и к концу рабочего дня у меня на руках пять лоскутков, которые пополнят наше одеяло на полметра в длину и десять сантиметров в ширину.

Женская работа оказалась более стабильной, чем мужская. Я шила чуть ли не каждый день, а ребята никак не могли куда-нибудь приткнуться. Все потому, что в городе долго решался вопрос о продолжении земляных работ. Ни хлеба, ни спичек мы давно уже не видели. Но эти вещи были уже не столь необходимы, как зимой. Температура воздуха неуклонно повышалась, снеговой покров постепенно сходил, становясь похожим на мое лоскутное одеяло. На дороге уже кое-где появлялись проталины, обнажалась забытая щебенка. Одеяло тоже потихоньку распространялось. Метр на сорок сантиметров… метр на пятьдесят… метр на шестьдесят… семьдесят. Каждый раз я приносила по четыре-пять кусочков. Наконец оно превратилось в правильный квадрат — метр на метр, как мой первоначальный дом, и мы втроем без всяких ухищрений и неудобств могли спокойно укрываться им. Мне хватало от плеч до колен, ребятам чуть меньше, но это до поры до времени…

Дело в том, что со всеми весенними преобразованиями мы совсем забыли, что ничего в этом мире не исчезает бесследно, кроме разве бездомных. Что ничего не превращается в ничто, а все имеет свои последствия, предопределенные и неотвратимые.

Именно поэтому в одно прекрасное теплое утро мы неожиданно проснулись в глубокой луже. На ее фоне легкие ночные заморозки, иногда еще случавшиеся в нашем доме, казались сущими пустяками. Но эта страшная оттепель!.. Мы не могли даже повернуться и не знали, стоит ли вообще это делать. Везде стояла вода и продолжала стремительно прибывать. Как выяснилось позже, за ночь температура повысилась на несколько градусов, и наш шалаш в полном смысле слова поплыл. Огромное количество снега с пустыря и с дороги стремительно таяло, и вся вода радостно текла к нам. Земля была размыта, стены расшатаны. Ветки еще кое-как держались, связанные сверху, но внизу ходили ходуном. Две деревянные стенки, прибитые к жердинам, пока вроде бы стояли на месте, но наклонная балансировала на качающемся скате.

Больше ждать было нечего. Мы вылезли из затопленного логова. Пустырь казался морем, разлившимся за ночь на многие километры по всем направлениям. Дорога находилась на некотором возвышении, и только на ней можно было почувствовать себя сухопутными. Мы выжали одежду и одеяло, развесили на досках и стали дожидаться солнца. Однако когда оно соизволило появиться, наше положение не улучшилось. Вместо того чтобы быстро просушить вещи, оно занялось более легкой работой — растапливанием остатков снега и снабжением нас дополнительной влагой. Когда воды в доме было уже выше щиколотки, шалаш благополучно рухнул. Мы подняли незакрепленную стену, прислонили ее к углам жердей и ушли подальше от дома. Чтобы не видеть этого кошмара.

Куда мы шли и зачем, я не знала. Но надо было куда-то двигаться, чтобы спастись от вышедшей из-под контроля воды. Ее уровень повышался с каждой минутой, а наш коэффициент грозился сползти вниз. Потоп разрушил шалаш, изничтожил результаты целого месяца моих трудов — подстилку из сухой травы, напитал сыростью одеяло, — глядишь, вот-вот развалится. Скоро смоет две оставшиеся стенки. И тогда нам конец.

— Что же делать? Как бороться со стихией? — спрашиваю я.

— Понятия не имею, — пожимает плечами Саша. — Природные стихии — это тебе не надсмотрщики. С надсмотрщиками я бы нашел способ справиться, а тут…

— Попробовать спросить у них? — я киваю на будку.

— Бесполезно. Их-то не снесло.

— Единственное, что мы можем, так это только ждать, — вступает в разговор Веня. — И наблюдать, как будут бороться две стихии — огня и воды и как солнце будет сушить землю. А мы в этом поединке, увы, лишь зрители.

— И жертвы, — добавляю я.

Мы доходим до речки и спускаемся. В кустах творится что-то невообразимое и на подступах к реке тоже. Собственно, везде одна сплошная река, из которой кое-где торчат враскорячку одинокие ветки с шипами. Мы сами по колено в воде. Ребята прямо здесь справляют свою нужду. Я отхожу в сторону, нагибаюсь и ополаскиваю руки, шею, лицо… Первый раз за всю зиму.

— Здорово! — Веня замечает мои плескания и сам начинает мыться. Его тело уже полностью в воде, одна голова на поверхности, как ствол обломившегося дерева. Подхваченная сильным течением, она начинает быстро двигаться.

— Саша! Его сносит! Надо спасать! — я бросаюсь вперед, спотыкаюсь о какую-то подводную корягу, бултыхаюсь по уши в воде, но продолжаю звать на помощь.

— Успокойся! Что ты? — Саша помогает мне подняться. — Он просто плывет.

— Как плывет? Куда?.. Он умеет плавать?

— Вероятно.

— И раньше умел?

— Не знаю. Может, только сейчас научился.

— А разве такое возможно?

— Конечно. Ты же не умела раньше шить, а я строить.

Венина голова мелькает среди волн. Потом появляется рука и машет нам. Я неуверенно отвечаю. Веня легко доплывает до середины реки, разворачивается, словно заправский пловец, и чешет обратно… Мы снова на дороге, все втроем, вконец мокрые, дрожащие, обескураженные. Скоротечному весеннему солнцу будет нелегко довести нас до нормального состояния. В довершение всего мы находимся в полном неведении относительно того, куда идти дальше. В городе делать нечего — впопыхах, спасаясь от потопа, мы забыли миску. А домой… Глаза б мои не видели этого дома!

Так мы слонялись весь день по дороге, а когда вернулись, нашли свое жилище таким же, каким оставили, — затопленным и бесхозным. Наша миска качалась на воде одиноким суденышком и билась краями о доски, желая пристать. Я схватила ее и принялась черпать воду. Зачерпну и бегу на противоположную сторону дороги выливать. Саша смотрел на меня с сожалением.

— Бесполезно, — наконец изрек он после моего седьмого или восьмого захода. — Надо устраиваться на ночлег.

— Но я не хочу спать под водой! — заорала я. — И не буду.

— Я тоже не хочу. Сейчас что-нибудь придумаем.

Мужчины вытащили третью стенку, свободную от устоев, которая распласталась по всему участку — вовремя мы приобрели четвертый квадратный метр, — и принялись примерять ее так и сяк к еще удерживаемым конструкциям. Позевывая, я следила за их сумбурными действиями. Жутко хотелось спать. Я давно догадалась, что так происходит всегда: если негде спать, сон свалит тебя где угодно, а когда находишь место, то уже не заснуть. В общем, все это капризы организма, не терпящего небрежения к себе. Я говорю ему: «Ты же не будешь спать в воде?» Он ничего не отвечает, а глаза по-прежнему слипаются. В общем, делай, что хочешь, только чтобы сейчас же заснуть.

— Ну вот, готово.

Стенка была установлена с еще большим наклоном, чем раньше. Пришлось даже оторвать одну доску, сломать ее и приспособить в качестве двух подпорок. Я до сих пор не понимаю смысла этой затеи и заглядываю внутрь шалаша. На одну треть он заполнен водой. Лечь в него означает захлебнуться.

— Ну, где ты там? Иди ложись. Мы тебя ждем.

Саша все еще находится с другой стороны, за досками, где и Веня. В недоумении я заглядываю за угол. Оказывается, ребята уже устроились. Прямо на стене, привалившись на нее своими мощными телами и оставив место для меня, как всегда, посередине.

— Ложись, — пригласил Веня. — Другого выхода нет.

— То есть как это, я извиняюсь, ложись? Скажи уж лучше — вставай.

— Ну вставай, какая разница. Попробуй! Это не так неудобно, как кажется.

Я попробовала. Привалилась к доскам. Что-то смачно хрустнуло. Во мне или в стене? Ноги сразу поехали вперед. Саша посоветовал вырыть ступнями небольшой уступ, чтобы не съезжать в воду, и перевернуться на спину. В таком положении я встретила ночь. Ближе к ее середине мне удалось немного вздремнуть. Но сон быстро пропал, словно не смог удержаться и съехал с наклонной поверхности. Я перевернулась на бок… Потом на другой. Присела на корточки, но тут же встала — вода за ночь сильно остыла. Уткнулась лицом в стенку, попала щекой в острую щепку. Расставила руки, насколько возможно, задела Сашу. Ребята спали не шелохнувшись. Как им это удавалось? Снова перевернулась на спину. И так всю ночь.

Задремав лишь под утро, я проспала на работу. На следующий день все повторилось. Прощай сухой барак, прощай работа! Прирост одеяла закончился, а приток воды все еще продолжался. Мы боролись с потопом с помощью нашей стойкости. Других средств борьбы не было. Мы приучились спать полустоя, завернувшись в отсыревшее одеяло. У меня постоянно болели ноги. Ведь они не отдыхали ни днем ни ночью. Во всем затопленном мире некуда было присесть, не говоря уже о том, чтобы ложиться. Несколько раз еще выпадал снег и моментально таял, пополняя ненавистное море и повышая уровень наших бед.

Временами мне казалось, что эта пытка водой никогда не кончится. Я перестала различать мир, в котором пребывала, и лица людей, так же как мы бродящих по дорогам и спасающихся от половодья. Да еще и назойливые солнечные лучи: отражаясь от водной поверхности, они слепили глаза чрезмерной яркостью. Теперь солнце гостило в нашем доме с утра до вечера, и однажды, как бы между прочим, Веня сказал:

— Вам не кажется, что уровень воды снизился?

Мы бросились измерять. Своими ногами, чем же еще. И точно, вода немного спала. Через день уровень уменьшился еще чуть-чуть. Мы продолжали киснуть, стоя на досках, и замерять воду по пять раз за сутки. Вот она опустилась до щиколотки, оголила верхнюю часть стопы, пальцы… и наконец на нашей территории оставались лишь мелкие лужицы.

Мы еще долго разгребали и просушивали наши вещи. Шалаш пришлось собирать заново. Сгнившую траву, к моему сожалению, было уже не вернуть. Но зато земля, вдоволь напитавшаяся влагой, сделалась мягкой. Самое время вкапывать в нее стены. Но для этого нужно было добыть жердей. И мы ждали только распускания листьев, когда в лесу можно будет собирать сухостой.

Нож

Я сижу в кустах и осматриваю окрестности. В первую очередь взгляд натыкается на острые шипы, торчащие отовсюду. Я концентрируюсь на их кончиках и мысленно обламываю один за другим… Уже довольно тепло. Я даже сняла кофту. Она валяется где-то там, на берегу. Я заглядываю за колючки, дальше, еще дальше, и моим глазам открывается совсем иная — удивительная, восхитительная, долгожданная — картина. В пазухах появляются бугорки. Набухшие почки. Они еще недостаточно зеленые, но не пройдет и двух дней… Надеюсь, я принесу самую лучшую новость за последнее время.

Так и есть, мужчины приняли ее на ура. С этого момента каждый день кто-то из нас доходил до леса, проясняя обстановку. Возле лесной сторожки уже толклись многие, по первой команде готовые ринуться в чащу. Лишь когда легкая зеленая дымка окутала кроны, сезон охоты за жердями объявили открытым. Из нашего стана на сборы отправили меня, поскольку ребята караулили работу в городе. Три толстые жердины — именно столько недоставало для окончательной постройки дома. И Саша заверил, что, если я их найду, с транспортировкой они мне помогут. Неплохо было бы найти, соглашаюсь я.

Прогуляться по весеннему лесу мечтала еще с осени. Деревья в лесу уже сплошь облиствены. Я хожу, задрав вверх голову, и любуюсь зеленью. Даже забыла, что нужно искать совершенно противоположное. Мимо меня прошуршало несколько человек с палками. Похоже, сегодня весь народ высыпал в лес. Придорожный участок прочесан предприимчивой толпой вдоль и поперек, и все умершие деревья собраны. Я углубляюсь в чащу.

И действительно, стоило мне пробежать какое-то расстояние, не оглядываясь, чтобы оторваться от основной массы, как я тут же наткнулась на засохший ствол. Выдираю из земли, что не составляет большого труда, и несусь дальше. Однако конкуренты преследуют меня по пятам. Кто-то уже шуршит впереди, кто-то прочесывает поляну сбоку. Я прибавляю шаг, протискиваюсь сквозь заросли ивняка, почти бегу, запыхавшись, и… нахожу отдых на земле, споткнувшись об какую-то корягу. Первое, что приходит в больную голову, — все ли в порядке с жердиной, не сломалась ли и не подхвачена ли кем-либо, пробежавшим поблизости.

Я смотрю под ноги и вижу целых две жерди. Возможно, от сильного удара головой у меня начало двоиться в глазах. Подползаю и ощупываю обе. Две, это факт. Одна — с которой я шла, вторая — о которую споткнулась. Длина? Подходящая, даже высоковата. Я сгребаю в охапку обе и решаю на сегодня поиски закончить. Два столба за день — прекрасный результат. К тому же их еще тащить и тащить до дома. Интересно, чем ответят мужчины?

Их ответ не впечатлил. Всего лишь кучка гвоздей за десять копеек. Весомую часть их ответа составляли обещания. Работа будет. Хорошая и много. В городе на месте бараков надумали строить большое здание для общественных нужд, с фундаментом и крышей, как положено. Сегодня ребята занимались расчисткой территории под котлован. Потому так мало получили. Но завтра начнутся настоящие работы, на которые мы все и отправимся.

— Что, опять копать? У нас же шестой индекс, — я уж думала, распрощалась с лопатой навсегда.

— Почему обязательно копать? — Веня уже освобождал углы нашего участка под жерди. — Там любая работа найдется, и не слишком тяжелая.

— А хоть бы и копать!

Саша схватил обломок доски, оторванной во времена потопа от стенки, и принялся рыть им землю. Вениамин взялся за второй обломок и начал ковырять в другом углу. Я занималась тем, что держала стволы наготове. Когда ямы стали достаточно глубокие, мы торжественно зарыли обе жерди и потом, не менее торжественно, прибили к ним нашу горемычную гулящую стену. Коэффициент, конечно, за нее не полагался — его получили еще зимой, — но все равно было здорово. Я прохаживалась между двумя готовыми стенками и одной половинчатой и рассуждала вслух:

— Теперь еще пять досок, чтобы залатать эту дыру, и от пустынного мира мы будем отгорожены полностью. Потом останется только дорога.

— Нет, — сразу возразил Саша. — От мира нужно не отгораживаться, а прежде всего защищаться.

— Разве это не одно и то же?

— Разумеется, не одно. Все беды, если ты заметила, к нам приходят не от пустыря, а сверху, с неба. Поэтому первым делом будем сооружать крышу. Соорудим хотя бы угол, но закрытый, чтобы спать спокойно.

Небо. Конечно же, как я про него забыла. Оно ласковое и мирное, только когда на нем живет солнце. Но в отсутствие хозяина творит черт знает что: гремит, плачет, плюется и пугает бездонной пастью с рядами оскалившихся звезд и лунным языком посередине. Порой хочется бежать от него куда глаза глядят. Но некуда. Оно такое огромное, что, куда ни беги, везде одно сплошное небо. Его сможет заслонить только крыша. И путь она будет одна и та же, скучная в своем однообразии, но ведь однообразие — залог стабильности и уверенности в том, что ничего не изменится, пока ты сам не захочешь.

Словно в подтверждение Сашиных слов ночью пошел дождь. Не просто дождь, а целый ливень. Гроза с громом и молниями. Они сверкали, как отточенные клинки, и казалось, вот-вот проткнут насквозь дырявый шалаш вместе с нами. Я прижималась к земле, но тяжелые капли с легкостью проскакивали между прутьев и били прямо в лицо. Не помню, как дождалась окончания грозы, а потом и утра.

— Ну, что я говорил? — злорадствует невыспавшийся Саша. — Нам нужна крыша.

— Кто бы спорил! — откликается Вениамин. — Но прежде нам нужны доски.

Мы собираемся и идем за ними в город. Но сначала все-таки на работу. Опять какое-то рытье. Оно пугает, как и вчерашняя гроза. Хотя снова мокнуть всю ночь — приятного мало. Подумать только, ровно год прошел с того момента, как я вышла на работу. Тогда я получила целых пятьдесят копеек и купила это платье, которое до сих пор на мне. Больше так много не удавалось заработать. Может статься, сегодня побью свой рекорд годичной давности? Нельзя же всю жизнь пребывать на одном уровне.

Город я не узнала. Он действительно был расчищен от всего, кроме людей. Превратился в пустырь, или лучше сказать, слился с пустырем, окружающим его. От бараков не осталось ни досочки — интересно, на что они пошли? Перед тем местом, где происходила раздача пищи, был размечен большой прямоугольный участок, и толпа работников с лопатами уже примеривалась к нему. Нас с нашим высоким коэффициентом определили на оттаскивание грунта, который будет вырыт. Вручили две лопаты, носилки и отправили к землекопам.

Вначале мне показалось, что работенка плевая. Просто кинул и отнес. Мы с Веней все время носили, а Саша грузил. Постепенно куч становилось все больше, а яма все глубже, и скоро землекопы полностью скрылись из виду. Теперь приходилось спускаться на дно и выгребать землю оттуда. Подниматься с носилками по шатким лестницам было тяжело и страшно. Раз оступился, и конец. Три раза я чуть не слетела со ступеньки. От палящего солнца и интенсивной работы я взмокла. Сняла кофту. Еще немного — и сниму платье. Ребята, взмыленные, вытирают со лба пот грязными ладонями.

— Ничего, зайдем на речку, умоемся, — ободрял Вениамин.

Как все переменилось в одночасье! Огнедышащее солнце вдруг сделалось врагом, а вода стала желанной и по-настоящему живительной. Но еще более желанным было получение причитающихся денег. Работники потянулись к большой блестящей машине, похожей на автобус, битком набитой управляющими. Мы тоже подошли и встали в очередь. Несмотря на то что все работали в равных условиях, надсмотрщики провели дифференциацию трудящихся, и зарплаты оказались разными. Я работала слабее, чем ребята, этого не отрицаю, потому и получила на двадцать копеек меньше: Саша с Веней по восемьдесят, я — шестьдесят (все-таки переплюнула прошлогоднее достижение).

Когда мы собрали все деньги вместе, оказалась колоссальная сумма — два рубля двадцать копеек. Мы перекладывали монетки из рук в руки, теребили, рассредоточивали по ладоням, снова собирали. Я сжимала их в кулаке и трясла. Монетки издавали чуть жалобный, приглушенный звон.

— Подожди, не так. Дай мне! — Веня собрал их в две руки, сомкнув ладони в коробочку, в которой они свободно болтались, и тряс одними кистями, подбирая нужный такт. У него вышла целая мелодия, я стала подпевать. А Саша говорил, чтоб мы не баловались, а оставили деньги в покое. Когда же монетки попадали к нему, он их пересчитывал. Несколько раз. Два рубля двадцать копеек! Да на такие деньги можно купить все: новенькие доски, свежий хлеб, красивую одежду. Замечу — не теплую, а именно красивую. Ведь впереди лето, и хочется выглядеть подобающе этой прекрасной поре.

Монеты уже так нагрелись от наших ладоней, что стали прилипать к коже, создавая приятную тяжесть. Мы наконец сгребли их и положили в карман Вениной рубашки, который тут же важно оттопырился. Теперь наш путь лежал на базар. Круговорот товаров с весной и новым забором усилился, а сегодня вечером сюда привалило много народу с деньгами. Нам пришлось протискиваться сквозь толпы бывших землекопов и носильщиков, мечущихся в разных направлениях.

— Давайте сначала купим что-нибудь хорошее, а потом доски и хлеб, — предлагаю я.

— А что, по-твоему, доски с хлебом — плохо?

— Нет, конечно. Но я имела в виду что-нибудь новенькое, то, что мы еще не пробовали покупать. Нам же хватит на это денег.

— Думаю, да. Но мне тоже хотелось рубашку, — обмолвился Саша.

— Рубашку! Рубашку! — кричим хором Веня и я.

Но до рубашек мы так и не дошли, потому что Саше приглянулась футболка, висевшая на длинной перекладине вместе с другой одеждой. Видимо, ее специально вывесили поверх нее. И не зря — она выгодно отличалась от всего барахла своей фактурой, крупными размерами и цветом, который можно определить как зеленовато-коричневый.

— Мне нравится цвет, — объяснил выбор Саша. — Он практичный и летний.

— Смотри, там пятна на рукаве и плече. Похоже, краска, — предупредил Веня.

— Ерунда! Отстираем, — вступаю я. — Спроси, сколько стоит.

Недорого. Всего сорок копеек за роскошную вещь с рукавами и воротником резинкой. Мы вынули монеты из кармана. С минуту подержали их в руках, пересчитывая, — жаль было расставаться. Скрепя сердце мы отдали сорок торговцу и получили взамен футболку, которую Саша тут же надел.

После первой покупки пошло-поехало. Теперь мы охотнее расставались с деньгами. Присмотрели отличные перекладины под новые стены — две длинные по метр сорок за двенадцать копеек и две короткие, полуметровые, за восемь копеек. Разумеется, купили и хлеб. Доски решили брать в последний момент. Сейчас нам и перекладин хватает. Несем их вертикально, но в толпе все равно кого-нибудь задеваем. Уф… Останавливаемся передохнуть возле прилавка со всякой утварью. Разглядываем посуду и другие полезные в хозяйстве предметы. У нас ведь теперь большое хозяйство — четыре квадратных метра, и его необходимо заполнять по всем правилам благоустройства.

— Пожалуй, нам сгодилась бы ложка, — вносит предложение Веня. У него в руке уже одна — средних размеров, алюминиевая, за десять копеек.

— И еще одна миска. Вот эта, — Саша указывает на жестяную емкость, глубже и вместительнее, чем наша. — Неудобно все время пользоваться одной на троих, да еще такой маленькой. Тем более что мы сейчас будем усиленно работать, потребуется много еды.

— Да, — подхватывает Веня. — Завтра опять выходим. Нас уже записали.

— А меня нет, — попутно удивляюсь я.

— Тем лучше. Посидишь дома, покараулишь вещи.

Я не против, если только мне принесут целую тарелку супа, которую ни с кем не надо будет делить. Мы покупаем эту миску за двадцать копеек и ложку.

— Постойте! — Веня показывает на продавца, который держит перед нами одну вещь, поворачивая во все стороны и приговаривая излюбленное продавцовое «недорого». Солнце заходит, сгущаются сумерки, постепенно заглатывая все предметы вокруг. Но этот блестит сам по себе, ему не обязателен солнечный импульс или другая дополнительная подсветка. Его лезвие может ослепить любого. Это нож. Необыкновенный, хоть и кухонный с деревянной рукояткой. Ребята уставились завороженно, я тоже неравнодушна к ножам.

— Пятьдесят копеек. Дешевле не найдете ни у кого. Да вы посмотрите, какая отточенность линий.

Но ребятам не стоит показывать. Они уже лезут в карман за деньгами, и вскоре нож оказывается у них в руках.

— Осторожнее, тут столько людей! — я немного пугаюсь.

— Ничего страшного, — говорит Саша, но каким-то другим голосом, более уверенным, что ли. — Мы будем использовать его исключительно в хозяйственных целях. Необходимо подрезать жерди и доски, чтобы ровно положить крышу.

— Отрезать хлеб и рыхлить землю, — продолжает Веня.

Я не спорю. Вижу, что это их главное приобретение на сегодня. После ножа покупка пиломатериалов проходит почти незаметно. На оставшиеся семьдесят копеек мы отовариваемся семью досками и тащимся с ними на площадь, куда уже прибыла еда. Я стою в стороне с вещами и ножом, а Саша и Веня в очереди с двумя мисками. Они получают суп и подходят. Сидя на сложенных штабелем досках, мы ужинаем, первый раз все вместе, одновременно. Сегодня много рекордов. Веня отрезает нам ломтики хлеба с таким расчетом, чтобы хватило на завтра. Действует медленно и аккуратно, выверяя каждое движение лезвия.

После обеда нас ждет менее приятное занятие — мы несем доски. Мужчины — семь больших на плечах, я — перекладины и все остальное. Часто останавливаемся. Саша постоянно объявляет, сколько шагов осталось до дома. Но мне это сейчас не важно. Бывают такие дни, когда нет нужды форсировать события. Дни полны ощущений и удовлетворения от всего, что происходит с тобой. Мы передвигаемся по дороге, обремененные покупками и впечатлениями, которые несем домой, и каждый шаг наш полновесен и неповторим. Так есть ли смысл считать его одним из многих?

Усталость по-настоящему дает о себе знать лишь на следующее утро. За зиму я отвыкла от физических нагрузок, потому так ломит спину и плечи. Ребята тоже поднимаются с трудом. Им сегодня еще продолжать работу. Все вместе мы завтракаем вчерашним хлебом. Он немного подсох, но вкус не потерял. При дневном свете разглядываем вчерашние приобретения, брошенные вечером на участке. Веня забирает с собой в город две миски, ложку и нож.

— Зачем вам нож? — недоумеваю я.

— Пригодится.

— Для чего? Оставьте. Вам и положить его некуда.

— Я положу его в карман рубашки, вместе с ложкой.

— А вдруг напорешься ненароком?

— Она права, — подтверждает Саша. — Лучше оставить его дома.

Он долго ищет место, куда спрятать.

— От кого? От меня прячешь? — возмущаюсь я.

— Не от тебя, а на всякий случай.

С ножом они стали такими мнительными. Мне это не нравится.

— Просто воткните в землю, я не буду смотреть, и идите уже, а то опоздаете.

Саша вогнал лезвие в землю возле шалаша. По самую рукоятку. Потом они с Веней прислонили вертикально все свободные доски и наконец ушли. Я осталась одна. Нет, не одна — с ножом. Как только ребята скрылись за горизонтом, я вытащила его из земли и обтерла косынкой… Теперь он покоится у меня в руке и сверкает. Вблизи он похож на осколок другой планеты, каким-то чудом долетевший до нас и приземлившийся у меня на ладони. Мне не терпится испробовать его, здесь и немедленно, но хлеб мы уже весь съели. Я прикладываю острие к кончику пальца, слегка надавливаю. Ткани сжимаются, словно резиновые. Осторожно провожу лезвием по колену. На коже остается неглубокий порез, который моментально теплеет и розовеет. А нож остается твердым и невозмутимым. Прикладываю его к шее, надавливаю…

Я уже вся вспотела и захотела в кусты. Наскоро прибираюсь, втыкаю нож обратно и бегу к речке. На дороге, у самого спуска, навстречу попался человек, который как-то странно на меня посмотрел. Возможно, он нашел необычным мою спешку? А может, у меня на шее остался шрам? Но это уж мое личное дело. Я повернула на спуск и пронеслась по склону быстрее ветра. Отдышалась только в кустах. Затем хорошенько умылась и не торопясь стала подниматься. На обратной дороге не удержалась и заглянула в сторожевую будку.

— Посмотрите, сколько у нас всего. Есть нож и две миски. И куча досок.

— Ваши доски лежат без дела, — возражают благодетели. Они превосходно осведомлены. — Сколотите стенку, и мы с удовольствием присвоим вам следующий номер. А то и два.

— А что нужно, чтобы было два?

— Всего лишь две стены, — они усмехнулись. — Вечно вы норовите сначала номер получить, а потом его отработать.

— Да мы стенку хоть сегодня поставим, — обещаю я. — Но вы будете поблизости, когда мы ее установим?

— Мы всегда поблизости, разве вы еще не поняли? А вам советуем быть поблизости от собственного дома, а то мало ли что.

Я поняла, на что они намекают, и заторопилась обратно. Но еще издали заметила, что с домом не все в порядке. Кто-то возился на нашем участке, мелькая между стен. Не могли же ребята так скоро вернуться? Нет, это точно не Саша — габариты не те. Да и не Веня. Приблизившись, я разглядела незнакомого голого мужчину, спешно выносящего наши свободные доски на дорогу. Наготове лежали уже три, и он перетаскивал четвертую.

— Стой! — кричу я, насколько хватает голоса.

Вор юркнул за стенку вместе с доской и там притаился. Я врываюсь в дом, замираю посередине и пытаюсь определить, с какой стороны он находится. Справа за стеной слышится шорох. Этот подлец спрятался на нейтральной территории пустыря и имеет прямой выход на дорогу. Я в растерянности — что делать дальше? Оглядываюсь, не вынырнул ли негодяй. Но вижу только валяющиеся на пути три доски. Оставшихся в доме тоже три. А с седьмой он сейчас стоит за стенкой.

— Эй ты, придурок! Отдай доску!

Нет, так просто он, видимо, не отдаст. А я боюсь заглядывать — вдруг ударит моей же собственностью по голове. Шорох возобновляется, теперь он продвигается к дороге. Все ближе и ближе. Обычный вор давно бы убежал с одной доской, но этот, кажется, слишком жаден и хочет взять четыре. Или он ждет, что я выскочу первой, чтобы сбить меня с ног и забрать все семь. В панике ищу глазами булыжник. Но вижу гораздо более действенное оружие…

Теперь смело выхожу на дорогу и встаю рядом с украденными досками. Непрошеный гость наблюдает за мной несколько озадаченно, но ему нечего терять, кроме ворованного, и он бросается ко мне из засады с доской наперерез. Без единого слова я вынимаю из-за спины руку, в которой блестит нож… Бедолага остановился как вкопанный.

— Брось доску! — повторяю я, на этот раз спокойно и твердо. Человек подчиняется, не отводя взгляд от оружия. По всему видно, он не может оценить последствия своего поступка. Я не двигаюсь с места. Слегка ослабляю кулак. Вор осторожно кладет доску там, где стоит, делает шаг назад, потом второй, третий… неуклюже пятится по дороге спиной вперед, потом боком. Сообразив, что я не собираюсь его преследовать, разворачивается и бежит. Не оглядываясь. Он так ничего и не сказал.

— А что он должен был говорить? — Саша едва дослушал мою историю, вспыхивая гневом. — По-моему, с ним и так все ясно. Встречу — сам убью!.. А ты молодчина. Отстояла наш дом.

— Как это ты догадалась выхватить нож? Тебе ж он не нравился?

Веня занят тем, что любовно складывает спасенные доски стопкой у восточной стены, чтобы не бросались в глаза прохожим. Из города ребята принесли еще шесть штук и два метровых бруска потолще. Плюс ароматный ломоть хлеба и пятьдесят копеек. Итого, у нас скопилось целых тринадцать досок, не считая перекладин и брусьев.

— Ты хоть его запомнила? Ну как он выглядел? — не унимался Саша.

— Голый. Невразумительный.

— А особые приметы?

— Какие у вора могут быть особые приметы, кроме того, что он вор?

— Да, — вздохнул Саша. — По такой характеристике не скоро найдешь…

— Хорошо бы ты думал не о нем, — перебил Вениамин, — а о нашем доме. Посмотри, мы его совсем запустили. Потому этот казус и случился.

— Прав, прав! — Саша поднимает руки вверх в знак согласия. — Завтра же займемся вплотную.

Гвозди есть, перекладины тоже. Нет последней жерди. С утра пойду за ней в лес. Хотя… — Он взглянул на нож, — Лучше вы идите, а я покараулю.

— А зачем вы оставили пятьдесят копеек? — спрашиваю я, чтобы уж совсем переменить тему.

— На развод, — улыбнулся Веня и добавил уже серьезно: — Хочется поднакопить немного и купить вторую пару обуви. А то с шестым индексом ходить босиком как-то неприлично.

Рано утром Саша занял оборонительную позицию верхом на досках, лицом к дороге. А мы с Вениамином стартовали по этой же дороге в лес.

Народу в лесу по-прежнему было чуть ли не столько же, сколько деревьев. Создавалось впечатление, что к лету прибыла новая партия людей для расселения в здешних краях. И наш вор, по всей вероятности, был из этой партии. Отходить далеко от дороги новички не пытались. Шастали вдоль нее, чуть отклоняясь за помаячившим сушняком, и сразу обратно. А мы, снисходительно смерив взглядами челноков, двинулись в самую чашу, где вскоре и нашли жердину. Высоченную, больше двух метров, на что Веня сказал, что без ножа не обойтись.

Итак, в нашем доме развернулось поистине грандиозное строительство. Выкопав обломками досок яму на расстоянии примерно в шестьдесят сантиметров от восточной стены, мы загнали в нее жердь и укрепили. Длинные перекладины, по метр сорок, предназначались для этой стенки.

— А между столбами будет дверь, — прикидывает Саша, отходя на дорогу. — В три доски уложится.

— Не слишком широкая? — интересуюсь я, стоя рядом.

— Помогите! — зовет всех Веня. Он уже держит на весу перекладину и пытается примостить ее к стойкам.

Мы подхватываем ее с двух сторон, а Веня прибивает. Сначала верхнюю, потом нижнюю. А уж после принимаемся за доски. Но тут возникает непредвиденное обстоятельство. Вернее, не возникает, а давно здесь находится. Это шалаш, который мешает подойти к западной стенке. Ради нее мы готовы пожертвовать нашей берлогой и разбираем половину веток. Я даже не успеваю прочувствовать все операции, как уже полстены готово. Таким образом, мы имеем вполне законченный угол, который осталось лишь замкнуть крышей. И Веня героически лезет наверх, чтобы при помощи ножа подогнать высоту столбов под общий уровень. С первой жердью, что у дороги, он справляется легко, хотя и не быстро. Для того чтобы выровнять вторую, ему приходится повиснуть, опираясь ногами на Сашины плечи, а левой рукой — на стенку. Мы все пребываем в напряжении: Саша — потому что держит, Веня — потому что не дотягивается, а я — потому что чувствую, что ничем хорошим это не кончится.

Так и есть. Лезвие соскочило с поверхности и впилось Вене в левую кисть. Он закричал и упал прямо на шалаш. Саша не удержал равновесие и повалился вслед за ним. Я бросаюсь к обоим. Из Вениной руки сильно течет кровь, на земляном полу уже целая лужа. Нужно срочно промыть рану и перевязать. Саша отправляет меня с Веней к реке, а сам берется разобрать «этот чертов шалаш» до основания. Он так и сказал: «чертов». А ведь столько времени он служил нам домом. Мы бежим до реки как ошпаренные, оставляя за собой красное многоточие — наша первая кровь.

— Все этот страшный нож, — говорю я, промывая Венину руку грязной водой и перевязывая косынкой.

— Он ни при чем, — не соглашается потерпевший. — Просто нельзя уместить на одном клочке земли два дома и жить в них одновременно. Как ни прискорбно, один всегда побеждает и уничтожает другой… Твоя косынка вся испачкалась.

— Ничего, не беспокойся. Потом постираю, когда заживет, — я затянула узел потуже. — Потом все надо будет стирать.

Когда мы вернулись, шалаша уже не было. Кроме того, Саше благодаря его росту удалось очистить верх столба, и теперь он возился с брусками. Мы приколотили их по верхнему краю южной и северной стенок. А прибить настил из пяти досок было делом пустяковым. В общем, к вечеру ровно над половиной нашего дома красовалась настоящая крыша. Я уже готовила три оставшиеся доски для следующей стены, но Саша остановил.

— Меня больше не проведешь. Пусть сначала присвоят нам номер за полстенки и крышу, а уж после продолжим. Пока прибьем лишь одну в прореху восточной стены.

Когда все было сделано, мы с Сашей отправились звать контроль.

— Надо будет подвести итог тому, что мы сделали за год, — озабоченно говорит он по дороге. — Ведь мы почти год здесь.

— Не беспокойся. За нас его уже подвели, — киваю я в сторону сторожки.

— Я сам хочу подытожить. Интересно же знать, сколько мы всего заработали в денежном эквиваленте.

— Но сейчас самый разгар работ. Осенью подведешь итог или зимой. Зимой все равно нечего делать.

Мы только подходили к будке, а ее обитатели уже вышли нам навстречу. Нынче меня привлекали не столько их наряды, сколько регистрационный журнал. Но все в порядке — он у них с собой. Я боялась, мы не успеем до захода солнца, но они учли это обстоятельство и двигались быстро, так что мы с Сашей не поспевали. Пристально изучив состояние наших дел на месте, смотрители остались довольны. Всем, кроме Вениной руки.

— Вы приобрели опасный предмет, — назидательно выразились они. — Если ранение было бы не у хозяина дома, а у кого-то другого, на вас наложили бы большой штраф.

— А если бы этот человек на нас напал? — не выдерживаю я. — Грабитель, к примеру.

— Вы про того, что пытался вынести ваши доски? Вы припугнули его.

— Откуда вы?.. — я и забыла, что все тайное становится известно нашим соглядатаям чуть ли не наперед. — А что мне прикажете делать? Смотреть, как он уносит наши вещи?!

— Далеко бы не унес, только до нашего пункта, вы бы их там и забрали.

Больше они ничего не сказали, а только присвоили нам новый индекс, обозначаемый как 000007.

После их ухода мы живо приколотили две доски к южной стенке и уже впотьмах стали устраиваться на ночь под навесом. Расстелили ветки от шалаша, утрамбовали их своими телами. Веня никак не находил удобного положения для покалеченной руки. Наконец он улегся с левого края и вытянул ее из-под навеса. Так и заснул.

И на следующий день наш трудовой энтузиазм не оскудел. Но в этот раз на работы вышли только мы с Сашей, а Веня с рукой остался дома. Никто уже не рвался брать с собой нож… В городе развернулся новый фронт работ — на строительную площадку прибыли грузовики с песком, цементом и кирпичами, и все присутствующие занимались их разгрузкой и сортировкой. Седьмой номер ввел нас в число грузчиков, таскающих мешки — кто на носилках, кто на себе. Я пристроилась спереди мощных деревянных носилок с песком и бодро зашагала в указанном направлении.

— Эй! Привет! — кто-то окликнул меня по имени.

Я оглянулась, хотя это было неудобно… Марина. Та самая, что не пожелала вступать с нами в контакт. Теперь она несла мои же носилки, да еще и подталкивала ими сзади.

— Осторожнее!

— А я полагала, тебя давно уже здесь нет, — как ни в чем не бывало пропела Марина. Ей было сподручнее беседовать, чем мне.

— Представь, то же самое я думала о тебе, — буркнула я, не поворачивая головы.

— Да? Забавно.

— Ну и какой у тебя коэффициент? — покосилась я на нее.

— Шестой. А у тебя?

— У меня седьмой.

— Хорошо устроилась. Ты все еще с тем мужиком?

— И с тем и с другим.

— А-а, — протянула Марина. — Тогда понятно.

Я остановилась.

— Вообще-то я должна идти сзади, — говорю тоном, не допускающим возражений.

— Пожалуйста.

Мы меняемся местами, но это оказывается лишним, потому что наши носилки уже достигли цели — огромной кучи песка, сваленной возле котлована. После освобождения от груза и от Марины я тут же пристраиваюсь к другим носилкам, естественно, в заднюю часть. Впереди хрупкая девушка с темно-русыми волосами до плеч. Узкая талия обмотана изношенной тряпицей, все остальное оголено и покрыто мурашками. Она дрожит даже под жарким солнцем, которое добросовестно обогревает котлован и всех вокруг.

— Тебя как зовут? — спрашиваю у содрогающейся спины. Стараюсь не толкаться носилками.

— Соня, — тихо отвечает она.

— Ты давно здесь?

— Как появились листья.

— Надо же, я тоже пришла сюда в это время. Только год назад.

Соня оборачивается. Я деликатно отодвигаю носилки на себя.

— А зимой страшно было? — отбросив робость, спрашивает она.

— Терпимо.

И пока мы идем, я раскрываю ей все превратности местной жизни, не забывая между делом сгружать песок. Конечно, говорю я, выжить, не испытав тяжести общественных работ и рысканий по базару, практически невозможно. Хорошо еще, что сейчас такая работа появилась, а то лопату бы она не подняла. Кроме того, здесь есть еще много чего бесплатного: деревья в лесу и вода в реке, солнце, дождь, снег и общение с себе подобными. Что еще? Бесплатная поездка на грузовике и такие же бесплатные шансы на то, чтобы ее избежать. Мои слова Соню постепенно ободряют. Она уже не дрожит и не поскальзывается на ровной протоптанной дороге. Впереди ее ждет первый заработок и бесплатный обед. Больше всего в моем рассказе Соню вдохновила возможность встретить сильного мужчину, чтобы соединить его дом со своим. Потому что спать всю жизнь на одном квадратном метре невыносимо. Как я ее понимаю! Мы спим на четырех и под крышей, но мне и этого мало.

Перенеся, словно ветер, весь песок из грузовиков к котловану, мы наконец получаем отдых и желанные деньги. За мой седьмой коэффициент мне выдают семьдесят копеек, Соне — только двадцать. У нее вообще ничего нет. И Марина тут как тут, у нее шестьдесят.

— Что купишь на эти деньги? Хлеб? — подтруниваю я, но она держится невозмутимо.

— От пустого хлеба только вспухнешь, как на дрожжах. Сейчас добавлю еще шестьдесят копеек и куплю банку свиного паштета.

Свиной паштет — вот это номер! Свинство какое! Забывая даже попрощаться с девушками, я бегу на другой конец площади, где ждет, позвякивая мисками, Саша. Вообще-то он ждет еду, предвкушая приятное времяпрепровождение. Но я выкладываю ему все сразу, ничего не тая.

— Представляешь, у нее шестой, а она покупает свиной паштет.

— У кого? — от моего напора Саша меняется в лице. Из радостного и открытого оно становится непонимающе-беспокойным.

— Свиной паштет. Каково?! А сама работает еле-еле. И еще собирается добавить шестьдесят копеек.

— Да не кричи, я все равно ничего не понимаю, — Саша оглядывается. — К чему собирается добавить?

— При чем тут добавить? Она собирается есть свиной паштет.

— Кто?! — Саша уже сам кричит. Видимо, голодный.

— Маринка.

— Какая Маринка?

— Та, к которой мы ходили, когда искали третьего.

— А, эта… — Саша успокаивается. — Ну и чем она тебя так взволновала?

— У нее новое платье. Длинное, ниже колен, и трикотажное. И при ходьбе юбка все время полощется, и складки идут от талии до самого низа.

— Не завидуй, у тебя скоро тоже такое будет. Обещаю.

— Конечно, будет. Я в этом не сомневаюсь. Мы ведь работаем. А у нее-то на какие шиши? Возле бараков я ее ни разу не видела. Даже песок носилками таскать не умеет. Откуда же у нее деньги на паштет?

— Сколько, говоришь, он стоит? — Саша разжимает кулак. В нем заработанные девяносто копеек и старые пятьдесят.

— Не знаю. Рубль двадцать, судя по тому, что она получила шестьдесят копеек и еще столько же хотела откуда-то достать.

— Прекрасно. У меня рубль сорок. А у тебя сколько?

— Семьдесят, — я тоже разжала кулак.

— Так что же ты молчишь? С этого надо было начинать. А то Марина…

— Просто обидно, — оправдываюсь я. — Выходит, пока я загибалась зимой от холода и голода, она продолжала наслаждаться жизнью.

— Ну не преувеличивай. Как она тебя задела, а? — Саша сощурился. Он уже почти смеялся. — Прямо без ножа зарезала. Да плюнь ты на нее.

Я плюнула. И мы пошли за едой. Постояв возле банок свиного паштета с улыбающейся хрюшкой на этикетке, Саша пришел к выводу, что на сегодня хватит и хлеба с похлебкой, а мясо пусть дожидается следующего раза. Я не сразу согласилась — очень уж хотелось утереть Марине нос. Однако маячивший впереди восьмой номер тоже послужит хорошим ответом. Завтра я предстану перед ней в восьмом, воображала я. В итоге мы купили сандалии — большого размера и более закрытые, мужские. Они и стоили дороже — целых полтора рубля. Десять копеек традиционно пошли на хлеб, а на пятьдесят закупили доски. Встав друг за другом, мы пристроили по паре досок с боков, пятую Саша положил сверху между нами и на нее водрузил тарелку с супом для Вени. И таким сложным и шатким конгломератом мы двинулись к дому.

— Веня! Веня! — кричим мы, но он появляется в предполагаемых дверях с опозданием и немного заспанный. Трет глаза здоровой рукой.

— Тебя не сразу обнаружишь в доме, — с удовлетворением замечает Саша. — Как рука? Прими-ка суп.

— Здорово! Сегодня у нас будет еще одна стена.

Веня снимает миску, а мы заносим в дом нашу поклажу. Пока он ест под навесом, мы с Сашей приколачиваем доски к северной стороне. Последнюю приходится прибивать уже в сумерках. Мы успеваем позвать сторожей до захода солнца. Все делается быстро — беглый осмотр… открытый журнал… новая запись. Присвоение восьмого номера проходит буднично, я бы сказала, в общем порядке. Перед сном мы немного прогулялись по нашему дому, перемеряли сандалии, осмотрели Венину руку и устроились под навесом.

— Ну вот, — подытоживаю я, чтоб уж заснуть спокойно. — Осталось полкрыши и дверь, и дом готов.

Саша качает головой. Снова нет? Опять что-то надумал?

— Сначала будем делать кровать, — заявляет он.

— Какую кровать? — у меня сон как рукой сняло. — Нам что, спать негде?

— Как раз есть где, — ухмыляется Саша. — После дождя луж много, и мы в них спим.

— Если у нас будет полноценная крыша и дверь, дождь сюда не проникнет, — не сдаюсь я. — Веня, а ты что молчишь?

— Что я могу решать с такой рукой? Постараюсь поскорее поправиться. Тогда у нас будет и кровать, и крыша.

Я хочу отвернуться от них, но некуда, один справа, другой слева. Тогда просто закрываю глаза. И уже нет ни крыши, ни дома вообще. Мой ночной мир закрыт со всех сторон, закупорен чернотой. Нет ни одной лазейки для воров, нет даже дырочки между мной и всем остальным миром, через которую можно просунуть нож.

Работа кипит

Лето — мое любимое время года. Это, должно быть, оттого, что у меня низкий коэффициент и любовь к другому сезону для меня недоступна. Даже весна воспринимается только как преддверие лета. Конечно, ведь мы еще так зависим от его щедрости. Мы — это все жители здешних краев, пребывающие между нищетой и небытием. Летом мы резко богатеем и уверенно переходим в категорию нищих, ибо в тепле не нужно заботиться об одежде и термоизоляции дома. Наши индексы повышаются сразу на несколько пунктов — пока только мысленно, но это позволяет испытывать нечто вроде удовлетворения.

Нам с Сашей некогда оглядываться по сторонам. Мы вкалываем за троих, пока Веня не залечил руку. Город строится, постепенно раздаваясь в ширину. Лето также способствует его оздоровлению. Он прооперирован землекопами, все болезни из него извлечены и увезены в неизвестном направлении, и он готов к возрождению. Растревоженная земля дышит ровно и свободно. Ее теплые комья так и липнут к сандалиям. Пока мы месим ногами почву, руки заняты замесом бетона. Мы с Сашей работаем бетономешалками — так называется наша профессия. У каждого по ящику, куда ссыпают цемент, песок и щебенку, заливая все это водой. Мы интенсивно мешаем эту вязкую жижу лопатами. Так продолжается довольно долго, потом ящики забирают для заливки фундамента, а нам приносят следующую порцию.

Дом будет большой, в несколько этажей, и этим порциям нет числа. Лопата вязнет в бетоне. Кажется, он и меня засасывает потихоньку, а солнце еще и подталкивает сверху горячими ладонями. Так и норовит окунуть с головой в ящик. Кисти онемели от нескончаемого движения, превратились в два стальных рычага. Слышу сзади знакомые шаги — не Саши, а Вени. Он пришел на подмогу. Предлагает помочь. Нет, просто постой рядом, мне от этого легче, говорю я. Он стоит, подбадривает, рассказывает что-то смешное, но я не смеюсь — у меня уже голова кружится от вращательных движений. Даже забываю, в какую сторону я мешала. Веня напоминает. Ну вот, вроде бы все. Это была последняя порция. Веня льет на руки воду, в какой-то момент мне кажется, это не вода, а бетон. Я отдергиваю ладони, но быстро понимаю свою ошибку.

Потом освобождается Саша, мы вместе едим и отправляемся на базар. Саша, как всегда, уже все рассчитал — для кровати нам понадобятся шесть досок, два бруса по метр двадцать на ширину ложа и подпорки с перекладинами. На все про все имелось один рубль шестьдесят копеек: семьдесят моих, девяносто Сашиных. Это с лихвой покрывало затраты на стройматериалы, и оставалось еще семьдесят копеек. Минус десять монеток, естественно, на хлеб. А вот на что еще потратить — тут мы затруднились с ответом. Решили, на что глаз ляжет у всех троих, то и возьмем.

После прочеса нескольких рыночных рядов мы остановили свой выбор на трусах. В шестьдесят копеек как раз укладывались три пары, кем-то, правда, уже ношенная, но не суть. Иметь трусы в здешнем обществе престижно, благопристойно, полезно, наконец, просто гигиенично. Продавец нижнего белья представил нам широкий спектр вариантов, различающихся цветом, размерами и полом. Мне приглянулись белые, среднего размера, женские. Ребята взяли черные, средние, мужские.

Мы идем вереницей по дороге, нагруженные досками и в трусах. В них я чувствую себя увереннее. Теперь у меня под платьем не голое тело, а дополнительная одежда. Так и хочется задрать подол и продемонстрировать кому-нибудь. Но руки заняты — прижимаю к бедрам концы трех досок. Противоположные — в правой руке у Саши, левой он удерживает еще три доски, продолжение которых, не считая подпорок и брусьев, несет Веня. Нас мутит от переизбытка древесины. Но зато наш дом скоро увеличится еще на шесть фрагментов. Кровать — это ведь тоже гигиенично и представительно. Чем валяться на земле… Надо быть выше. И весеннее половодье теперь до нас не доберется. Молодец все-таки Сашка. Я оглядываюсь и улыбаюсь ему. Он подмигивает в ответ, хотя сам уже еле идет…

А ночью пошел дождь. Мы как раз выставили нашу будущую кровать на открытом воздухе, а сами сгруппировались под навесом. Саша не поленился и встал.

— Надо доски перенести под крышу.

— Правильно, — поддакнул Веня. — Давайте постелем и ляжем на них. Хоть снизу не промокнем.

— Ляжем, — прошептала я сквозь сон.

— Ты что?! — набросился Саша. — Они же отсыреют. Как ты завтра собираешься их просушивать, если сразу прибивать надо?

Я вздрогнула и посмотрела на ребят. Саша переносил доски и водружал их стоймя под навесом, прямо у нас в ногах.

— А если свалятся? — предположил Веня.

— Свалятся — встану и подниму.

— А если на меня свалятся?

— Тогда ты поднимешь.

— Ну ты и зануда!

На этих словах я заснула.

Утро выдалось раннее, и день обещал быть сухим и жарким — в самый раз для постройки кровати. Доски все-таки отсырели, и с первыми лучами солнца Саша выставил их на просушку. А сам принялся сооружать подпорки. Мы с Веней охотно помогали, хотя толку от нас было мало. У Саши в голове имелись свои расчеты, чертежи, внешний вид спереди, сбоку и сверху, а нам этого всего видно не было. Мы могли только держать и приносить. Не знаю, как Веня, но лично я обиды не чувствовала. Кровать — это ведь целиком Сашина идея, за ним, стало быть, и воплощение. А я лишь поучаствую в ее испытаниях.

Уже к полудню основные элементы были собраны. Ложе вышло крепкое и просторное, каждому лежащему досталось по сорок сантиметров в ширину и два метра в длину — крутись хоть всю ночь, никому не помешаешь. А вместе с кроватью получился еще и ряд посадочных мест — прямо хоть гостей принимай.

Блюстители порядка нашу затею одобрили. Мы вполне были достойны девятого номера. По такому случаю следующий день был объявлен днем отдыха и стирки. Наконец-то мы хоть чуточку обновим наши вещи, уже изрядно замусоленные. Взяв все, что имелось из одежды, мы с Сашей отправились к речке. Веня оставался в сторожах. Рука у него почти зажила, и перевязочную косынку я тоже взяла простирнуть. Она, конечно, не отстиралась, но стала вся равномерно розовая. Что ж, это даже красиво — интенсивный оттенок телесно-кровавого. К тому же я не собиралась носить ее всю жизнь.

Люди подходили к берегу, мылись, набирали воду, стирали, уходили, а мы с Сашей все плескались с нашими немногочисленными вещами. Стояла такая теплынь, что вода приобрела одинаковую температуру с воздухом, и очень уж не хотелось из нее вылезать…

Когда я развесила одежду на стенах дома — всю, кроме трусов, которые сохли прямо на нас, — солнце уже садилось. А мне казалось, что оно основательно застряло на небосклоне, однако оно слишком быстро скатилось, и наши вещи не высохли. Наутро мы проснулись позже обычного — на досках совсем разморило — и первым делом проверили одежду. Но высохла только кровавая косынка. Сашины брюки, казалось, за ночь еще больше наполнились влагой. Остальные вещи тоже дышали сыростью и холодом. Я снова юркнула под одеяло. Мужчины последовали моему примеру.

— Ну что, кто идет на работу? — бросаю я вызов.

— В чем? В трусах? — Саша недоволен такой постановкой вопроса.

— Почему бы и нет? Днем и так жарко. А без одежды бетон мешать удобнее. Ничего не запачкаешь.

— Я не какой-нибудь там бездомный, — Сашино возмущение нарастает, — чтобы работать в одних трусах.

— Да у бездомных как раз трусов-то и нет.

— Все равно. Пока брюки не высохнут, не пойду.

Итак, Александр бастует. Он отвернулся к стенке и демонстративно сопит. Тогда встает Веня. Напяливает влажные штаны и рубашку и, ни слова не говоря, выходит из дома.

— Как он будет месить больной рукой? — до меня вдруг доходит, на какую работу мы его отправили.

— Ничего, там есть другие операции, — успокоил себя и меня Саша.

— И все-таки мы не должны были его пускать.

— Но ты же тоже не пошла… А за Веню не беспокойся. Он за себя постоит.

— Он будет стараться для нашего дома. И опять перестарается.

— Тогда догони его, если тебе от этого будет легче.

Да, во всяком случае, лучше, чем лежать и причитать. Я встала и надела мокрое платье, которое тут же неприятно прилипло к телу. Но не успела я выйти на дорогу, как Веня сам вернулся.

— Шустро ты управился! — съехидничал Саша, хотя он тоже был рад его возвращению. — Давайте спать, а то вечно подымаемся ни свет ни заря. И одежда пока просохнет.

Наши вещи приобрели свой изначальный сухой вид только к полудню. Я сразу натянула чистое, приятно пахнущее солнцем платье и объявила, что иду в гости. Ребята удивились, но не возражали. Они сами решили прогуляться в город за супом. А я намеревалась найти Соню, которую бросила тогда в городе.

Отыскать ее не составило труда. Направлений у нашей дороги всего три: в город, к лесу и в поля. Соня жила на лесной дороге и гораздо ближе, чем Марина, не доходя до деревьев. Я сразу увидела ее, сгруппировавшуюся на одном квадратном метре — до боли знакомая поза. И участок был неприспособлен, как и раньше, даже веток для шалаша на нем не было.

— Ты почему до сих пор не строишься? — невольно начала я с упреков. — У тебя же лес рядом. И погода отличная. Смотри, осень наступит — ахнуть не успеешь.

— Я пока не хочу обосновываться на этом участке, — объяснила Соня. — Надеюсь поменять место жительства.

— На такой же пустой клочок земли. А смысл? — я присаживаюсь рядышком.

— Я собираюсь в скором времени соединиться с кем-нибудь, — торопливо прошептала она.

— А-а, тогда конечно. У тебя уже есть кто-нибудь на примете?

— Один мужчина. Он каждый день проходит мимо меня в город и обратно. Симпатичный, а главное, большой и сильный. Не человек — гора. За ним и спрятаться можно. Я видела, как он уже нес домой несколько досок. Он живет по этой же дороге, за лесом. Все прямо и прямо.

— Откуда ты знаешь?

— Я сама ходила туда.

— И каковы успехи? Вы познакомились?

— Пока нет.

— И ты не подошла?

— Нет. Но он так посмотрел на меня…

— Наверное, ждал, что ты подойдешь.

— Может. А может, наоборот, что я поскорее уйду… А ты бы подошла?

— Не знаю, — я задумалась. — Трудно вернуться на год назад и с уверенностью сказать, что бы я тогда сделала. Вы сейчас в равных условиях, или он даже в лучших, ты говоришь, у него доски. Поэтому тебе подходить первой. Такой здесь порядок.

— Я понимаю, — вздохнула Соня. — У тебя такой высокий коэффициент, а ты все-таки ко мне пришла. Спасибо тебе.

— Это другое дело. Мы же подруги. К тому же ты не сможешь посетить меня без моего визита. И сколько времени я у тебя в гостях, ровно столько ты имеешь право находиться у меня, — наставительным тоном разъясняю я, как это делают надзиратели из будки. Ловлю себя на этом сравнении, и становится противно.

— Ты уже уходишь? — встрепенулась Соня и взглянула на меня снизу вверх.

— Да, мне пора. Смотри не затягивай с переездом.

Я махнула ей на прощание и поспешила домой. После Сониной неустроенности наш дом представлялся просто дворцом, даром что из дерева. Там меня уже ожидали Саша и Веня. И еще суп. В двух словах рассказала ребятам о Соне. И мне, и им импонировали ее непритязательность и деликатность. Мужчины согласились дружить домами, но я чувствовала, что все их мысли заняты дальнейшим обустройством нашего «дворца». Они, что называется, были на взводе. Веня постоянно разминал свою руку. На ней еще оставался темнокрасный рубец, но в общем кисть была вполне дееспособной.

Ему досталась работа по заливке бетона. Об этом я узнала под вечер следующего дня, когда пришла в город встречать ребят. А Саша опять выступал в качестве бетономешалки. За два дня фундамент был закончен, и требовалось какое-то время для того, чтобы он застыл. Когда продолжится строительство, никто не знает, но заработанных денег достаточно, чтобы довести до ума наш собственный дом. Кроме восьми досок на крышу и дверь необходимы еще три поперечные деревяшки, брусья, две дверные перекладины, две петли и гвозди, которые уходят слишком быстро. Хорошо бы и дверную ручку. Но это уже роскошь. Одним рублем и шестьюдесятью копейками всего не охватишь.

После первоочередных закупок в Венином кармане остается тридцать копеек. Их решено припрятать, пока не возобновятся работы. На ближайшее время мы и так загружены до предела. Шутка ли — отмерить больше двадцати семи тысяч шагов с неподъемной ношей на плечах. Мы отдыхаем, и ребята делятся впечатлениями, примостившись на сложенных на дороге досках.

— Это очень кстати, что пока не будет работы. — говорит Саша, а Веня только переводит дыхание. — За это время мы достроим дом.

— Да… я представляю, какое это будет блаженство! — в перерывах между вдохами выпаливаю я. — По этому поводу можно устроить праздник.

— Точно! — в один голос соглашаются мальчики. — Настоящий.

— Я нарву цветов. Пригласим гостей.

— Каких гостей? — настораживается Александр.

— Соню, — говорю я. — Пусть порадуется с нами. Она ведь так одинока.

— Тогда и Петю позовем, — выдает Веня.

— Какого еще Петю? — мой черед удивляться.

— Ах да, с этими досками совсем забыли тебе сказать. Мы сегодня с одним парнишкой познакомились на стройке. Он только начинает…

— Но хороший паренек, — подхватывает Саша. — Шустрый, выносливый, короче, перспективный. Звал нас в гости. Вот заодно и его пригласим.

— Нужно поддержать человека, — поддакивает Вениамин.

— Валяйте, поддерживайте, — я встаю, чтобы вновь взяться за свою ношу.

— Что, впрягаемся? — Саша тоже поднимается. — Хотя здесь говорят: своя ноша не тянет.

— Еще как тянет, — вздохнул Веня. — К дому тянет…

Я просыпаюсь ночью от привычного шума и осторожно приподнимаюсь с веток, скомканных у изголовья. С угла крыши свешивается целая стена из дождя, и на кровать попадают только отдельные капли. Если заделать щели, то вообще ничего падать не будет. Вода настойчиво бьется о дерево, но оно стоит прочно. А я все смотрю на просвет между восточной стеной и навесом, в который хлещет дождь. Завтра его уже не будет. И дождя, и просвета, потому что завтра у нас будет законченный дом. Наш первый настоящий дом в четыре квадратных метра с крышей и дверью. Потом надо обязательно сделать сток для отвода воды или водосточную трубу. А еще лучше… Опять меня понесло. Но я не виновата. Я теперь гораздо острее чувствую приближение новой, более уютной и сладкой жизни с пружинистыми диванами, марципановыми булочками и чайным сервизом из ста четырнадцати предметов. Под шепот спустившихся грез я засыпаю.

Ночной ливень плавно перетекает в нудную предрассветную изморось. Не самая приятная погода для долгожданного завершения дела. Но, видно, другой погоды не дано, и мы принимаем эту. С последними этапами возведения крыши ребята справляются быстро — сказывается опыт. Веня залезает наверх и, соревнуясь в ритмичности с дождем, стучит булыжником по мокрым шляпкам гвоздей. Совсем немного музыки из камня, дерева и железа — и крыша готова. Так же легко прибиваются три поперечные доски в дверном проеме. Две сверху, над головой, одна снизу, что-то вроде порога. Но сама дверь не вписывается в рамки предыдущих конструкций. Это не стена и не кровать, а куда более сложный элемент, можно сказать, механизм. Никто из нас еще не имел дела с дверью. Я пытаюсь припомнить вход в бараки, на который смотрела с большой надеждой. Но тогда я жаждала лицезреть не обшитые доски, а работодателя с лопатой. Его я хорошо помню, а двери — нет.

Как бы то ни было, мы сколотили дверное полотно из трех длинных досок и двух поперечин и прибили петли. Потом я и Веня держали конструкцию на весу, а Саша прибивал концы петель к правой стойке. Когда он крикнул: «Отпускайте!» — я задержала дыхание и мягко оторвала пальцы от дерева. Веня тоже уже не держал. Дверь тихонько заскрипела. Высота и ширина позволяли ей гулять и в ту и в другую сторону беспрепятственно. Сашин технический ум изобрел приспособление из гвоздей, позволяющее закрывать дверь как изнутри, так и снаружи. Мы вбили по гвоздю с обеих сторон полотна и изогнули в виде петли, а стенку продырявили одним большим гвоздем насквозь и тоже загнули концы. Получился настоящий засов.

Чтобы проверить его в действии, мы несколько раз выходили на улицу, не обращая внимания на дождь, затем заходили обратно. Дверь работала исправно, и мне страшно нравилось открывать и закрывать ее.

— Ну, кто пойдет за служителями будки? — спрашиваю я, стряхивая с платья дождевую воду и собираясь зайти под крышу.

Желающих не было. Пришлось бросить жребий, который оказался благосклонным ко мне и Саше.

— Что ж, я пойду, — смирился Веня, не преминув напоследок попользоваться дверью. Сделал небрежный шаг к ней, повернул гвоздь, открыл, переступил порог, закрыл… и наконец ушел.

Мы сидели на кровати, обживаясь и исследуя наш дом изнутри, и настолько погрузились в созерцание каждого его уголка, что раздавшийся снаружи стук показался каким-то потусторонним.

— Войдите! — прокричали мы оба.

— Так, так! — смотрители заглянули через порог, но дальше прошел только Веня. — Видим, видим. Теперь действительно поздравляем.

Они в темно-серых блестящих плащ-палатках, потому что дождь еще накрапывает. Помимо этого над человеком с журналом держат большущий черный зонт. Он величиной, наверное, с нашу крышу и явно не на рынке куплен. У них вообще все вещи не оттуда. Конечно, с таким куполом сложно подойти вплотную к нашему сарайчику. Человек держится поодаль и все записывает. Остальные продолжают говорить.

— Первый дом — это большое достижение. Он, без сомнения, стоит десятого номера.

— Ага, первый… Ага, десятый… — смущенно улыбаемся мы. Дай бог, не последний.

— С десятым индексом вы сможете получить более квалифицированную работу. Кроме того, мы даем вам еще один номер.

— Еще один номер?!

— Номер дома. Он присуждается только законченным сооружениям. Итак, номер вашего дома равняется… — они сверились со своими анналами, — восьмистам пятидесяти четырем. Советуем записать.

— На чем? — удивляемся мы.

— На доме, разумеется. Лучше всего краской, и предпочтительно белой.

— И что будет, когда мы напишем? — Саша привык идти до конца.

— А вот увидите! — они таинственно улыбаются и уходят, оставляя нас в раздрызганных чувствах и с раскрытой настежь дверью.

Мы пытаемся собрать все наши ощущения и осмыслить их. Сегодняшние приобретения впечатляют. Помимо новых возможностей, новых работ, новых вещей 000 010 означает еще и то, что впереди у нас маячит уже не пять нулей, как было раньше, а всего четыре. Один ноль мы преодолели. Никто не спорит, что следующие взять будет намного сложнее. Пройти девяносто цифр к ряду — это даже не зиму пережить, когда просто лежишь на боку и разгоняешь внутри себя жизнь.

А еще этот непонятный номер дома. Кому он сдался на практически безлюдной, необжитой дороге? Наблюдатели и без того каждый гвоздь у нас изучили. Однако мы послушались и сходили в город, где добыли немного белой масляной краски — пошли в ход припрятанные деньги. Попеременно окуная концы веток в тягучую жидкость цвета тающего снега, Саша, Веня и я рисуем нашу новую данность на южной стене, выходящей на дорогу. Все-таки номер — это единственное в доме, что не стоит скрывать ни от кого, потому что он не говорит ни о чем: ни о достатке, ни о привязанностях, ни о том, что находится внутри. Мы стараемся сделать его пожирнее. Но Саша слишком размахнулся. Его правый восьмерочный полумесяц съехал набок. Вене приходится брать цифры в свои руки. Он рисует очертания всех трех легкими ровными движениями, а мы уже только закрашиваем внутри.

Ветки тонкие, часто ломаются. А номер такой большой. Мы возимся долго, но укладываемся в отведенный запас краски. Теперь на нашем доме красуется белоснежная вывеска, состоящая из аршинных цифр. Но наш дом и так состоит из одних цифр: метражи, шаги, индексы, копейки, доски и прочее.

— Это будет днем рождения нашего дома! — вдохновенно размахивает руками Веня, словно еще продолжает рисовать номер, который от его избыточных жестов вот-вот станет десятизначным.

— Мы пригласим Петю и купим хлеб, — уже распоряжается Саша. — А ты сходи к Соне. Любое торжество поднимает престиж нашего дома, особенно если оно представительное. Я уверен, его обязательно занесут в журнал.

Мы разошлись, каждый за своим гостем. Встречу назначили на завтрашний полдень. С утра я еще сбегала на поля, нарвала цветов, а Саша принес с реки воду в мисках. Она предназначалась как запивка к основному блюду — хлебу. Я рассовала цветы по щелям, и доски сразу приобрели праздничный вид. Ребята не уставали суетиться, сметая щепки с кровати и пола. Потом они придумали прибить гвоздь над изголовьем и повесили на него кофту — все равно летом ее никто не надевал. А висящая, она создавала атмосферу домашнего тепла и уюта.

— Ты сказала Соне номер дома? — беспокоился Саша.

— Естественно. Это первое, что я ей сказала.

Нас прервал стук в дверь. Первым оказался их разрекламированный Петя, потому что высокий мужской голос за стеной скороговоркой произнес:

— Извините, я, наверное, раньше времени. Вечно тороплюсь.

— Входи, входи, — Саша открыл.

На пороге, залитом ярким полуденным солнцем, появился долгожданный гость. Невысокий, худощавый, шустрый, как говорили ребята, с взъерошенными темно-русыми волосами и широкими скулами, утыканными веснушками. Такая же широкая виновато-приветливая улыбка. Только все это не имело для меня никакого значения против главной приметы нашего гостя. Это был тот самый вор, что наведывался сюда пару недель назад и пытался прихватить с собой деревянные сувениры.

Наконец он тоже узнал меня. Улыбка моментально слетела с его лица, и оно исказилось гримасой неподдельного изумления, а затем и ужаса. Гость попятился назад, на дорогу.

— Ты куда? — прервал его движение Веня. — Заходи, не бойся. Чувствуй себя как дома.

— А он уже чувствует, — ехидно замечаю я. — Просто слишком много народу в доме. Вот он и решил зайти в другой раз.

— Что это значит? — Саша требует объяснений. Прежде всего от меня.

— Пожалуйста, — говорю я ему. — Тем более что для тебя происходящее имеет принципиальное значение. Ведь это ты собирался убить того вора. Вот он, перед тобой. Можешь приступать.

Парнишка уже совсем сник и присел у порога на корточки, не смея ни бежать, ни оправдываться. Ребята раскрыли рты в продолжение немой сцены. Однако Саша скоро нашелся.

— Послушай, может, ты ошибаешься? Ты же говорила, тот был голым. А у Пети вон набедренная повязка имеется.

— Не смеши меня! Вчера не было, сегодня есть. Забыл, как здесь бывает? К тому же он наверняка и ее украл.

Больше всего меня возмущает, что ребята на его стороне. Что они сами опрометчиво пригласили его в наш дом и теперь пытаются выгородить.

— Она не краденая, — подает голос воришка. — Я заработал. Честное слово! И ваши доски отработал тоже… В смысле штраф за них заплатил.

— Так это правда? — Саша до сих пор отказывается верить.

— Ну, что я говорила? А ты думал, у меня с глазами не все в порядке? Или с головой?

— Не горячитесь вы из-за пустяков! — вступает Веня, стоявший в стороне.

— Он меня чуть убийцей не сделал! Это, по-твоему, пустяки?! — срываюсь я.

— Вот видишь, ты убийцей чуть не стала, он — вором. С кем не бывает!

— Да-да, — лепечет у порога гость. — Я не знал, что здесь так строго. Что все всегда замечается и карается, — он уже почти пускает слюни. — Но я заплатил. За все три доски заплатил, по десять копеек за каждую. Не надо меня убивать…

Не договорив, он заплакал.

— Ладно. Дело прошлое. Сейчас никто тебя убивать не собирается. Вставай и проходи, — нагнувшись, Саша похлопал его по плечу.

— То есть как это «проходи»? — я вне себя. — За следующими досками, что ли?

— Ну перестань! — Веня примирительно протягивает руку. — Видишь, человек все осознал. Это же не случайно, что мы с ним познакомились. Здесь нельзя копить злобу. Это не вещи для дома.

— Ах так? — я рвусь к выходу. — Ну и любезничайте с вашим гостем одни!

С размаху хлопнула дверью и ушла. Мои мужчины не бросились вслед, чем окончательно меня расстроили.

Иду по дороге, никого не замечая, и мысленно уже расстаюсь с домом. Раз они пригрели его врага, пытавшегося растащить, разрушить его… тогда они сами враги! И мне нет здесь места. Уверена, они быстро поменяют жильца — меня на этого негодяя. Я снова одна. Без дома, без мужчин, без будущего…

— Что, праздника не будет? — вдруг раздается голосок где-то рядом.

Я вытерла слезы. Передо мной стояла Соня. Она была на пути к нашему новоселью, но сейчас не знала, идти ли ей дальше. Вероятно, мой вид ее смутил. Но сама она выглядела празднично — на плечах болталась длинная мужская майка, что при ее повышенном интересе к мужчинам было не удивительно.

Я смотрю на Соню. Нижняя губа прикушена — вот-вот заплачет. Круги под глазами от недосыпа. Видимо, ждала этого часа со вчерашнего дня и потом топала сюда босиком. На наш оскандалившийся праздник.

— Как же не будет? Обязательно будет, куда денется. Пошли!

Я беру ее за руку и поворачиваю к дому…

— Соня, — нехотя представляю я подругу всем собравшимся.

— Очень приятно! Тебе идет это платье. Присаживайся.

Мужчины тут же освободили ей участок кровати, рядом с Петром. Я села по другую руку, Саша встал у двери, а Вениамин пристроился перед нами на полу.

— Мы как раз говорили о том, — продолжил Саша, — что одному здесь не прожить. И с постройкой дома не управиться. Нужно, пока не поздно, искать компаньонов.

— Где ж их найдешь? — робко возразил Петя. — Они на дороге не валяются…

— У меня есть на примете одна компаньонка, — перебиваю я.

— Это кто же? — удивляется Веня.

— Марина. Она за лесом живет.

— Ты всем ее предлагаешь, — морщится Саша.

— По крайней мере, она ничего не украла.

— Ты уверена? — Саша сделал многозначительную паузу, и никто не решился ее нарушить.

— Хороший у вас дом получился, — выдохнул наконец Петя, не выдержав напряжения. — Я его действительно не узнал, — он снова смутился.

— Да, — подхватила Соня. — Я тоже не ожидала увидеть такой большой и красивый. А внутри еще лучше — светло, уютно!

— Но то, что светло, — это не очень здорово, — возражает Саша. — В щели не только солнце проникает, но и ветер. Придется еще их заделывать.

— А чем вы будете заделывать?

— Подберем что-нибудь. Вокруг ведь столько всего. Да вот хоть травой.

— Трава не подойдет. Раскиснет, — говорю я. — Надо дерном.

— Щепками… Ветками… Мхом… Землей… Цветами…

Сразу столько советов, даже не разберешь, кто что предложил.

— В общем, когда мы забьем все просветы, дом будет считаться готовым, — поясняет Саша. — А вы знаете, что каждый дом имеет свое название? Например, наш — типа «сарай». Раньше был шалаш, потом лачуга из наваленных досок.

— У меня пока только три доски… — Петя запнулся. — Я их купил… Это как называется?

— Еще никак. У тебя же нет замкнутого пространства. Вот если бы ты вырыл дом в земле, это была бы нора. Завалил бы ветками, получилась бы берлога. Сколотил несколько досок — вот тебе и конура.

— А еще какие бывают? — оживилась Соня.

— Ну-у… разные. Халупа, хибара. Но это все низшие ступени дома. Настоящие дома строятся из кирпича. Они тоже отличаются друг от друга.

— Ага! — подхватывает Веня. — Дома, домики, домишки и домища.

— Домища — это уже коттеджи и виллы, — поправляет Александр.

— Дворцы, — бросаю я, и все остальные вновь начинают галдеть, выдавая свои варианты. Еще бы — такая животрепещущая тема.

Я слышу, как скрипят подо мной доски и трясется весь дом. Но не только от нашего оживления.

Кто-то настойчиво барабанит в дверь. Я стараюсь угомонить народ, чтобы обратить их внимание на эти удары. Саша с Веней недоуменно смотрят на меня. Они никого не ждут. Я — тем более. Может, и открывать не стоит?

— Эй! Восемьсот пятьдесят четвертый! Есть кто живой? — доносится до нас оглушительный окрик с дороги.

Все сразу замолкают. Только слышится тихое позвякивание, словно бьется о край бидона железная поварешка. Этот характерный звук я хорошо помню. Он исходит от городских обедов, куда мы сегодня, вероятно, уже опоздали.

— Мы все живые, — откликается Саша. — Но у нас десятый индекс, а не…

— Нам плевать на индекс! Номер вашего дома восемьсот пятьдесят четыре?

— Да.

— Так открывайте!

Веня и Саша встали у двери. Переглянувшись, они резким толчком распахнули ее.

— Тьфу ты, чуть не разлил! То сидят, как примерзшие, то пинают со всей силы.

Мужчина в белом фартуке с поварешкой в руках едва успел отскочить, открывая нам вид одинокого грузовика с родными обеденными бидонами. Мы не верим своим глазам. Нам привезли еду! На дом! Вот так номер!

Мы быстро вытащили свои миски, выплеснув из них воду, подставили под струю свежего и горячего, супа. Осчастливив нас таким образом, раздатчик полез в кузов, к бидонам. Машина тронулась. Наверное, по следующему адресу. Наши гости тоже вышли на дорогу и смотрели голодными глазами.

— Мы же забыли про хлеб, — я отрываю взгляд от грузовика, поднявшего клубы пыли перед нашим порогом. Моей обиды и след простыл. Очевидно, она уехала вместе с раздатчиком.

Всех пригласили обратно в дом, и мы расселись на кровати. Саша по-хозяйски взял в руки ножик. Я заметила, как у Пети чуть дернулась щека, но он тут же поборол себя и слишком радостно сказал: «Спасибо», когда ему вручили отрезанный хлебный ломтик. Хозяева опустошали большую миску, гости — поменьше. Когда все в доме было съедено, гости засобирались по домам. Они и так слишком долго задержались, непростительно много получив от своего визита, и опасались весьма распространенной в здешних краях расплаты.

Праздник удался, и нам казалось, что с этого момента жизнь пойдет по-другому, что в ней будет удаваться решительно все. Но время шло, а работы не было. Мы словно застыли, законсервировались на одном уровне и в одних позах — на кровати, с вытянутыми ногами, прикрытыми одеялом. Нам даже незачем было ходить в город. Каждый день к нашему порогу регулярно подкатывали громыхающие бидоны с горячей, но невкусной похлебкой, которую мы заедали тонкими ломтиками черствеющего хлеба. Я потихоньку закупоривала дом изнутри, забивая щели между досками дерном, щепками, мхом, всем, чем советовали. Скоро стены перестали пропускать солнце. И тогда нам стало совсем темно, даже при открытой двери. Нас потянуло на свет.

И так совпало, что именно тогда возобновилось городское строительство. Сюда сошлись все — на кормежку в лучшие времена столько не приходило. Здесь были и Соня, и Петя, к существованию которого я уже привыкла, и Марина, которую я до сих пор старалась не замечать. Выстроились привычные очереди, из которых народ выкрикивал свои номера. Но взяли немногих. В том числе Сашу и Веню. Работодатели прежде всего нуждались в сильных трудоспособных каменщиках с высокими индексами. Как ни странно, Петр тоже пригодился — на перенос кирпичей. Нам с Соней пришлось удалиться.

Соня была расстроена. Хотя больше оттого, что не ладились у нее отношения с мужчиной. Я деликатно намекаю на Петю, но она и слушать не хочет — хиловат, низковат. В общем, мы возвращаемся из города в полной неопределенности. Вокруг такие же разбредаются несолоно хлебавши по домам с понурыми головами, на пальцах прикидывая, через сколько времени могут быть востребованы. Мужчины и женщины, голые и одетые, сильные и слабые на вид. Одни обгоняют нас, других обходим мы. Неожиданно Соня резко сжимает мою руку.

— Это он! — испуганно шепчет она и неотрывно смотрит в затылок обогнавшему нас мужчине.

Я присматриваюсь к спине. Она слишком широкая и рыхлая. И вообще человек довольно крупный: выше среднего роста, длинные руки, массивная шея, курчавые темные волосы. Все его достоинства легко оценить вследствие полного отсутствия одежды. Но это не смущает мужчину, даже наоборот…

С ним рядом идет женщина. Ее голова едва достает до плеча спутника. Прямые, черные с пепельным отливом, словно угли костра, волосы мягкими волнами огибают тело и обрываются на уровне талии. Женщина тоже голая. Видимо, у них одинаковый коэффициент.

— Ну вот, к нему уже кто-то присоседился, — совсем уже упавшим голосом констатирует Соня.

— Не робей! Если ей можно, то почему тебе не попробовать? Сейчас подойдем и познакомимся.

— Ты что? — она снова сильно дергает меня за руку. — Нельзя же так сразу!

— А как можно не сразу? Высиживать на своем квадратном метре и грезить домами и мужчинами, пока снег не занесет с головой? Надо действовать, Соня! Впереди зима. Она стирает все границы между можно и нельзя, между мужчинами и женщинами. Остается лишь одна — между жизнью и смертью. Понимаешь?

Я решительно двинулась вперед. Сбоку пристроилась дрожащая Соня.

— Молодой человек! — кричу я в затылок будущему собеседнику.

Он вздрагивает и разворачивается. Женщина повторяет его движения и тоже оказывается к нам лицом. Оба смотрят на меня настороженно, не ожидая ничего хорошего. Я подхожу вплотную. Соня прячется за меня, продолжая дрожать, будто уже зима.

— Что-нибудь не так? — подает голос мужчина.

— Все в порядке, если не считать того, что вас также не взяли на работу.

— Что же с того? Сегодня не взяли, завтра повезет, — с вызовом отвечает он. — Но согласитесь, это не повод останавливать нас на дороге.

— Да я просто хотела спросить ваше имя, — не отступаю, раз уж начала.

— А у вас разве не записано?

— У меня? Я сроду ничего не записывала, кроме номера на доме.

— Вы разве не проверяющая?

Проверяющая — еще чего не хватало! Неужели по незатейливой одежде и рваным сандалиям меня можно отнести к этой категории?

— Нет, нет, мы не проверяющие, — спешит объясниться Соня. — Мы тоже здесь живем. Я у леса… Меня Соней зовут.

— Ну вас я помню, — кивает мужчина. — Мы с вами на одной дороге располагаемся. Вроде как соседи. Я Михаил, а это Кира.

— Я тоже здесь живу, — говорю я, хотя чувствую, что выпадаю из общего ансамбля. — На той дороге, что ведет к полям.

— Надо же! И что у вас там? — интересуется Михаил.

— Там у меня дом.

— Большой, деревянный, с крышей и дверью, — вовсю старается Соня. — А еще кофта, нож и десятый номер.

«И двое мужчин», — добавляю я про себя.

У Михаила растерянный вид. Он наклоняет голову, непроизвольно оглядывая свое голое тело, и делает непроизвольный шаг назад. Длинноволосая брюнетка, напротив, держится уверенно.

— Это вы одна добились таких успехов?

— Конечно, нет. Со мной еще двое. Но все, как и вы, начинали с одного квадратного метра. У каждого был свой. Саша сразу выбрал рядом со мной, а Веня… Я даже не знаю, где он жил год назад. Вполне возможно, что там же, где и вы.

— Я живу справа от города, — живо реагирует Кира. — Там много народу.

— Надо же, я уже больше года здесь, а ничего не знала о существовании этого района. Он далеко отсюда?

— Не очень.

— Сколько шагов?

— Шагов? — Кира удивлена.

— Они считают шаги до всего, где бывают, — снова берет слово Соня.

— Здорово! — Михаил снова выступил вперед. — А мы не догадались их считать. Вы нас научите?

— Нет ничего проще. Главное, не сбиться. И можно на «ты».

— А давайте прямо сейчас попробуем? То есть давай.

— Хорошо, только надо начать с какого-нибудь ориентира. Например, от города. И выбрать конечный пункт.

— Тогда предлагаю идти до меня, — Миша обернулся ко мне. — А вы пойдете с нами?

— С удовольствием! — выпалила Соня за нас обеих.

И мы двинулись все вчетвером. Сначала вернулись к городу, а оттуда пошли снова, считая шаги. Иногда кто-нибудь останавливался, чтобы перевести дух на круглой цифре. Михаил считал вслух, по десяткам, самозабвенно выделяя двухзначные числа. Мы едва поспевали, стараясь подстроиться под его шаги. В таком темпе дошагали до развилки, где немного передохнули молча, потому что каждый повторял в уме свой результат. Затем двинулись к лесу, там тоже сделали передышку, и дальше по прямой дороге до Мишиного дома.

Когда мы очутились возле его квадратного метра с грудой досок, сложенных словно для костра, все по очереди выдали свои цифры. Итак, у нас получилось: 23 811 шагов Михаила против 10355 Сониных и 15 948 у Киры. Я насчитала 32 307. Мы озадаченно смотрели друг на друга. Расстояние-то было одинаковым, и шагали мы почти в ногу. Другое дело время, которое для всех тянулось по-разному. Наверняка кто-то торопился и перескакивал через целые сотни, а то и тысячи, а кое-кто постоянно отвлекался, искоса поглядывая на мощного попутчика и пересчитывая одну и ту же тысячу по нескольку раз. Лично я была уверена в своих цифрах и своем времени. А потому сразу вспомнила, что надо возвращаться. Судя по солнцу, мои мужчины уже закончили работу и теперь при деньгах.

Я столкнулась с ними у железных рыночных ворот, из которых они уже выходили. Я опоздала, и оставалось только разглядывать, что они купили. Саша нес доски. Опять эти доски — две широкие и несколько мелких. Он просто неутомим в своем увлечении деревяшками. Уж думала, мы больше не будем тратить на них деньги.

— Ну ты даешь! — приветствовали меня ребята. — Где ты гуляешь? Мы уже давно закончили, пришлось без тебя отовариваться.

За досками я наблюдаю еще высокую жестяную кружку с удобной ручкой, вторую ложку, хлеб и — наконец-то мы поедим! — банку свиного паштета.

— А разве строительство нашего дома не закончено? — показываю на доски.

— Какое там! Это процесс бесконечный. — Саша разводит руками. — Конкретно эти пойдут на полку и небольшой столик. Как видишь, у нас много посуды набирается. Ну давай, рассказывай, где была.

Пока мы продвигались к дому, я рассказала о новом знакомстве, а еще о подсчете шагов и существовании неизвестной дороги справа от города.

— Мы знали о ней, — Саша ничуть не удивился. — Там живет Петр.

Вот так всегда. Вечно я все узнаю последней… Но зато кусок хлеба, густо намазанный нежным розовато-коричневым паштетом я получаю первая. И еще долго ощущается во рту устойчивый вкус мяса. Саша рассчитал, что паштета хватит на тридцать два бутерброда. Значит, как минимум десять дней нам предстоит наслаждаться пищей богачей.

Ребята соорудили полку на восточной стене, а на южной, сбоку от кровати, изобразили нечто вроде столика. Мы расставили на нем посуду. Для сохранности паштета пришлось выделить большую миску, наполнив ее холодной водой. Я содрала этикетку с веселой хрюшкой и прикрепила над самым изголовьем. Пусть она вдохновляет нас в тяжелые минуты.

Время пошло быстрее. Мы вставали чуть свет. Мужчин регулярно брали на укладку кирпичей. Иногда и меня ставили на общественную стенку.

Деньги текли хоть и небольшим, но непрерывным потоком, обеспечивая появление новых вещей. Это были широкие темно-серые полушерстяные брюки для Вени за рубль пятьдесят, плотные коричневые семидесятикопеечные колготки и домотканый с признаками былой ворсистости платок в полрубля для меня. На ноги ребята приобрели носки, ношеные, но еще целые, по двадцать копеек за пару. Апофеозом покупок явились ботинки. После нескольких дней скитаний по базару я высмотрела самые дешевые — за два пятьдесят. Кожа с войлочной подкладкой уютно облегала ногу и доходила почти до лодыжки.

Мы бросили вызов осени и зиме. Пусть приходят, когда вздумается. Пусть даже раньше срока. Теперь уж мы готовы к встрече непрошеных гостей. Добро пожаловать! Давайте, заваливайте! Ломитесь в двери ветрами, осыпайте дождем и снегом, окружайте потопами, проникайте стужей! Давайте, пробуйте! Поторопитесь, потому что с каждым днем мы становимся сильнее! И не старайтесь выкрасть у нас тепло и спокойствие! Мы сумеем сделать так, чтобы в нашем доме больше не было воров.

Все равно холодно

Тихо потрескивают ветки, и вода булькает… Я уже положила достаточно хвороста, снова сажусь и, не отрываясь, смотрю, как пылает огнем сердце нашего дома. Как временами высыпаются из него яркие искры, стоит только пошевелить догорающую головешку. Совсем недавно появилось у нас это проржавевшее железное сердце. Когда-то оно обогревало тело чужого дома, пока нам не уступили его за семь рублей. Еще в конце лета мы накопили достаточно вещей и доросли до 000011 индекса. Тогда Саша и предложил откладывать деньги. Строительство в городе заканчивалось, кирпичные стены в три этажа уже покрывали крышей, и необходимо было подумать о будущем. Запасанием средств и занялся Саша. В отсутствие досок он, честно говоря, заскучал и теперь нашел-таки новое увлечение. С тех пор все заработанные монеты тщательно пересчитывались и прятались. Постепенно их скопилось на небольшую печку. На нее возлагались главные надежды, потому что никакая самая теплая одежда не заменит огонь. Ребята несли с базара железный корпус, а я — трубу, изогнутую буквой «Г», для которой пришлось проделать отверстие в северной стене. Само собой разумеется, мы сразу купили спички, целый коробок из 53 штук. И тут без Сашиных расчетов можно было определить, на сколько дней нам хватит отопления.

Сегодня как раз один из таких дней. На улице похолодало, дыхание моментально превращается в пар, и из нашей трубы вьется тонкая струйка дыма. Я подбрасываю в топку хворост, которым забито все пространство под кроватью. Теперь еще громче трещит и еще интенсивнее булькает похлебка в двух мисках и банке из-под паштета. Я жду ребят. Придут — поедят горячего. Я жду их только затем, чтобы покормить, поскольку ничего хорошего их визит в город не предвещал. Все грубые работы в казенном доме закончены, а отделочные доверяют специалистам с высокими коэффициентами. Хоть у нас и тринадцатый — за печку мы получили целых два, но нам не доверяют.

Я снимаю тарелки с раскаленной поверхности и думаю о Соне. Я-то в относительном тепле и сытости, сижу на мягкой сухой траве, заготовленной в лучшие времена. А она так до сих пор и не оформила отношения с Михаилом. Конечно, это Кира виновата, окрутила его и не отпускает. Думаю, количество шагов у них теперь совпадает. А Соня тщетно пытается подстроиться. Да и Петр пропал, все ищет работу. Вот и мои сейчас возвратятся с пустыми руками.

Слышу торопливый стук за дверью. Ребята сбивают грязь с сандалий и только потом заходят. Руки у них не пустые, а полные каких-то вещей. Огромные охапки тряпок. Я широко раскрываю глаза. Откуда такие покупки?

— Это не покупки, — смеется Веня. — Мы тебе работу принесли.

— Ага, — подтверждает Саша. — Прямо на дом. В город прибыла машина, которая распределяла работу по шитью. Но только для тех, у кого коэффициент выше десяти и кто способен содержать материал в сухости и тепле. Ты как, не потеряла еще иголку?

— Нет, при мне. А какой тариф?

— Да все такой же. По крайней мере, можно закончить одеяло, а там, глядишь, что-нибудь новенькое подбросят.

Меня это устраивает. В сухости и тепле будет находиться не только материя, но и я. К тому же огонь дает достаточно света, чтобы в несколько раз увеличить скорость шитья. В общем, не откладывая дела в долгий ящик, я усаживаюсь возле открытого пламени и начинаю шить.

— Придется тебе одной зарабатывать. До весны в городе работы не будет, — виновато объясняет Веня.

За три дня я благополучно сшиваю все принесенные тряпки, и мы относим их обратно. Взамен получаем еще работу и пятнадцать шерстяных квадратиков на одеяло. В тот же день оно увеличивается на десять сантиметров в ширину, а кое-где и на двадцать. Я шью постоянно, днем и ночью, пока не догорят дрова.

Когда выпал снег, сразу стало как-то тоскливо и нескладно вокруг. Мы вспомнили о своих знакомцах, о житье которых давно не справлялись. Каково им сейчас? Я вызвалась навестить Соню. Оделась во все теплое, что у нас было, и пошла. Снеговой покров был настолько твердый, что громко скрипел под ботинками, и за мной вереницей тянулись четко очерченные следы…

Я стою в растерянности перед Сониным домом. Вернее, перед тем, что от него осталось, — ровным белым участком, неотличимым от соседних, без каких бы то ни было следов присутствия человека. Значит, все-таки переехала к Михаилу. Иду дальше до леса и потом прямо по дороге, готовясь увидеть обоих в новом доме, но чувство беспокойства не покидает меня. Лес пуст. Лишь лесные наблюдатели, как всегда, заняты работой — сбрасывают снег со своей сторожки. Облачились в длиннополые овчинные тулупы и меховые шапки. Значит, действительно наступила зима и в одночасье очистила дорогу от случайных путников, слоняющихся без дела.

Мишиного дома я вообще не нашла. Видимо, его замело, как и Сонин. Но у него же на участке были доски, а теперь их нигде не наблюдается. Одинокие жители недостроенных хибар жмутся к своим тощим сооружениям, сгребая вокруг себя ветки. Ни Михаила, ни Сони среди них нет. Обратно к развилке я уже перемещаюсь бегом. Тревожные предчувствия сжимают сердце при каждом неизбежном взгляде на очередную развалившуюся под снегом конуру. Я не хочу думать о худшем, но не в состоянии не думать. Добравшись до города, сразу бросаюсь к забору. Среди обездоленных все еще существует стойкая традиция сходиться сюда в момент крайнего смятения. Наверное, она никогда не исчезнет, пока будут прибывать в здешние края люди. Я прохожу сквозь сомкнутые (для согрева) ряды подзаборных жителей, вглядываюсь, боясь увидеть знакомые лица… И я их не вижу. Прошла туда и обратно по два раза. Ну тогда я вообще ничего не понимаю в этой жизни. Уставшая, замерзшая и все еще взбудораженная возвращаюсь домой.

— Завтра вместе пойдем, — говорят ребята. — Как раз отнесем твое шитье и поищем их в другой стороне. Кстати, Петю тоже надо будет проведать.

Придется идти… Хотя мне уже кажется, что все напрасно. Их давно увезли. Развозочные машины с приходом зимы зачастили. Вон еще одна проехала. Промелькнула и скрылась вдали, и никто не смог разглядеть лица сидящих в кузове. Но, несмотря ни на что, вокруг еще теплится жизнь. Кто побогаче, обустраивает и утепляет свое незатейливое хозяйство. Их надежды пережить эту зиму небезосновательны. Особенно тех, у которых из стен и крыш торчат закопченные трубы и приятно тянет дымком. Я вспоминаю наш дом, и мне хочется вернуться туда прямо сейчас. Немедленно. Но глазастый Веня кричит мне, показывая вперед:

— Смотри! Это не Соня там стоит?

Мы прибавляем шагу. На дороге у расхлябанного кособокого шалаша стоит Соня в своей мужской майке. Она кидается мне на шею и, наклонившись к темному лазу, радостно вещает туда:

— Смотрите, какие к нам гости пришли!

Из шалаша вылезают один за другим Миша и Кира. Они охотно знакомятся с моими спутниками, которые несколько озадачены таким обилием людей на двух квадратных метрах.

— У нас еще один метр есть, рядышком, сообщает Михаил. — Но до него руки пока не дошли. Мы ведь всего второй день вместе.

Итак, примите наши поздравления. Мы по очереди посещаем дом, который не отличается замысловатостью убранства. Те же ветки и сухая трава, что и у всех в подобном положении. Из особенностей — потрепанная дерюга, вероятно, служащая одеялом и верхней одеждой одновременно. Но все равно долго здесь не выдержать. Я предлагаю поскорее сходить проведать Петра. Наши друзья вытаскивают свое одеяло и заворачиваются в него все втроем. Таким образом, они готовы прогуляться, если это не отнимет много сил.

— Тут недалеко, — обещает Веня.

Мы замечаем Петю издали. На фоне устойчивого снежного покрова его взъерошенная голова отчетливо выделяется. Но вот другая, спрятавшаяся за Петиной, более светлая, я бы даже сказала белокурая, заметна не сразу. Неужели Марина? Не может быть. Мы с Сашей переглядываемся.

— Это что, та самая блондинка, про которую вы говорили? — спрашивает Вениамин.

Однако при близком рассмотрении оказывается, что это вовсе не блондинка, а блондин. Худощавый и, видимо, очень высокий. Он сидит рядом с Петей, поджимая под себя ноги, длинные и сухие, словно жерди. Другие жерди, уже настоящие, с большими промежутками расставлены по периметру участка.

— Материала не хватило, — сетует Петр. — Знакомьтесь. Мой компаньон. Павел.

Павел встает и протягивает каждому свою жилистую кисть. Из-за непропорционально широких суставов его пальцы похожи на шарниры, подвижные и легко разъединяющиеся. Я даже боюсь жать ему руку — вдруг что-то сломаю в конструкции.

Кроме дырявого дома у «компаньонов» еще одно новшество — новое слово в одежде. Оно состоит из прутьев, плотно облегающих торс и бедра, стянутых на уровне талии и груди веревками. В таком наряде не очень удобно двигаться, но зато можно удерживать немного тепла.

— Вот здорово придумали! — восхищается Михаил. Он высвобождается из-под одеяла и подходит ближе, разглядывая нательные шалаши. — Нам тоже надо будет соорудить что-нибудь в этом роде.

— Собирайте все, что найдете, — советует Саша. — Щепки, веточки, опилки, осколки. Все пригодится в доме. Чем больше вещей в нем накопится, тем более разнообразной и устойчивой станет ваша жизнь. В трудный момент любая из них может превратиться в спасительную соломинку.

— Сейчас пока вы наша соломинка, — говорит Соня и смотрит влажными и преданными глазами. — Вы же не оставите нас?

— О чем ты говоришь! — отвечаю я.

Стоять уже холодно. Нужно куда-то двигаться. И мы расходимся по домам. Я принесла много работы из города и сразу села за шитье. Успеть бы до сильных морозов закончить одеяло. Саша с Веней расположились на кровати и обсуждают новых знакомцев.

— Как тебе Михаил?

— Здоровый мужик. Но вялый какой-то, безынициативный.

— Зато у него женщин куча. Они и будут его тормошить. А вот кто действительно странный, так это Павел. Так ни слова и не сказал.

— Ничего странного. Замерз или постеснялся.

— Видимо, он здесь недавно. Еще не освоился. Заметил, какие у него потерянные глаза?

— Я тоже так выглядел, когда сюда попал.

— А все-таки интересно у них сложилось, — вмешиваюсь я. — Я имею в виду, как они сошлись.

— Хотели и сошлись.

— Одного хотения мало, — развиваю я. — Соня вот все лето хотела, а переехала только сейчас.

— Зима всех сводит, — заметил Веня. — Люди сходятся друг с другом, слипаются, словно снежки, чтобы противостоять холоду. Представьте, что все бы начали капризничать — не хочу с этим, хочу с тем. Никто бы тогда не спасся.

— А когда зима пройдет, что их будет удерживать друг подле друга?

— Дом. Он тоже требует совместных усилий по преодолению препятствий. Так что зима никогда не кончается, в переносном смысле, разумеется.

И вот они, препятствия. Морозы. Крепкие, студеные, проникающие глубоко внутрь при каждом вдохе. Несколько дней бушует метель. Нельзя даже выйти на дорогу, сразу станешь ее добычей. Собьет с ног, заметет снегом и проморозит до последнего лимфатического узелка. Но мы и не собираемся выходить. Открываем дверь только нашему кормильцу в широченной шубе с высоким, всегда поднятым воротником и с поварешкой на поясе.

Жизнь теплилась только возле печки. Мы существовали, приложив обе руки к ее горячему железному брюху и влив в себя целую миску обжигающего гортань кипятка. Еще спасало одеяло. К этому времени оно приобрело уже вполне законченную форму в виде изрешеченного стежками прямоугольника шириной метр сорок и длиной метр шестьдесят. При моем росте только макушка оставалась неприкрытой. У мужчин мерзла вся голова. Но размах одеяла позволял подгибать ноги и целиком уходить под него. В таком виде мы и пережидали метавшуюся по пустырю снежную стихию.

Стоило метели улечься, к нам заявились гости. Все пятеро. Ну и вид у них был! Они еле держались на ногах. Каким образом добрались до нас, осталось загадкой. Мы рассадили их вокруг печки, которая уже разогрелась достаточно, чтобы принять всех. Потихоньку они оттаивали. Первым ожил неунывающий Петя. Он слабо улыбнулся, когда Саша отвел его руку от открытого пламени. Потом открыл рот и медленно, по одному слову, произнес.

— Я думал… мы не дойдем, — Петя перевел дыхание и снова приложил ладонь к печке. За время пути он потерял свое облачение из прутьев и теперь сидел абсолютно голый, не считая набедренной повязки — Чуть не заблудились. Дорогу занесло. И когда кончились дома…

— Мы не знали, куда идти, — подхватил Павел. Он был еще в более плачевном положении без одежды, с синими окоченевшими руками. Веня с Сашей взяли его за плечи и принялись трясти, пока к телу не вернулась былая чувствительность.

— Как вы там живете? — спрашивали мы. — У вас же дом весь дырявый.

— Мы обложили его снегом, — отвечал Петя. Получилось как снежный шалаш. Снегу-то навалом. Лепи, чего хочешь. Жаль, больно холодный.

— Ну надо же! — очухался Михаил. — А мы не догадались из снега…

— Это же они к нам пришли, — вступила отогревшаяся Кира. — Тогда мы думали, что нам конец. А они нас вытащили, завернули в одеяло и повели к вам.

— Да, да, — хрипло подхватил Михаил. — Уж не знаю, как мы будем рассчитываться с вами со всеми за наше спасение.

— Погодите, — усмехнулся Саша. — Для начала переживите все предстоящие морозы, а потом думайте об оплате.

— Мы тоже не знаем, как будем расплачиваться, — Павла этот вопрос взволновал не меньше. — Ни денег, ни работы. Эх, достать бы хоть полкопейки!

— Да замолчите! — прикрикиваю я. — Нашли чем голову забивать! Лучше подумайте, как будете добираться отсюда.

— Теперь-то уж доберемся, — удовлетворенно отзывается Петр. Он уже отодвинулся от огня и смотрится лучше всех.

«Этот точно доберется куда угодно», — думаю я. Но больше всего меня беспокоит Соня. Она еще не отошла от «прогулки», сидит скуксившись на земле между кроватью и печкой, уставившись на пламя. Веня берет миску и выходит. Он зачерпывает с дороги горсть снега, и мы растапливаем его, а потом доводим до кипения и даем Соне отпить. Она пьет, захлебываясь. Потом я передаю миску другим. Гости с жадностью глотают кипящий снег.

— Там еще осталось? — Михаил последним получает остывшую посудину.

— Не волнуйся, сейчас снова поставим, — успокаивает Веня. — Снег-то не кончится.

Он выходил еще раза три, пока наши гости окончательно не прогрелись. Они смогли самостоятельно подняться с насиженных мест. Миша, Кира и Соня завернулись в свою просохшую дерюгу, Петя с Пашей обрядились прутьями, взятыми у нас под кроватью, и все дружной толпой отправились по домам. Метель больше не поднималась, и мы были уверены, что они благополучно доберутся…

В печке догорали последние ветки, и наш дом наполнился жарким дыханием недавних посетителей. Между тем мы истратили на них почти весь хворост, и требовалось срочное пополнение запасов. Поэтому на следующий день Веня отправился в лес. А я — в город, за очередной порцией шитья. Саша остался дома принимать обед, к тому же он неважно себя чувствовал.

Одеяло было готово и не нуждалось в дополнительных лоскутках, и я спросила уважаемых работодателей, нельзя ли получать зарплату в чем-нибудь другом. Они будто ждали моего вопроса и тут же предложили небольшие мотки шерсти по сходному тарифу. До того небольшие, что умещались в сжатом кулаке. Зато они были теплыми, мягкими и разноцветными. Для начала я взяла коричневый, зеленый и рыжий. Дома приспособила две веточки под спицы и приступила к нашему первому свитеру. Естественно, параллельно сшивая казенные материи. Вязать было намного приятнее. Шерсть грела руки, обвиваясь вокруг пальцев. Свитер выходил полосатым. Полоса одного цвета шла, пока не заканчивался моток, тогда я брала следующий оттенок. Потом приносила из города еще. Появились другие цвета: красный, желтый, ультрамариновый, фиолетовый. Мы вместе подбирали наиболее удачные сочетания, напоминающие о лете.

Саша все это время лежал — ему давно уже нездоровилось. Я надела на него свитер, у которого пока не хватало рукавов и ворота, и посоветовала занять чем-нибудь ум.

— Подсчитай наше состояние, — сказала я. — Ты же давно хотел.

И Саша стал считать. Он воспроизвел в своей памяти все эпизоды появления той или иной вещи, ее цену и судьбу, начиная с моего платья. Он учитывал все до последнего гвоздя и еще не использованной спички. Естественно, в список не вошло то, что не имело цены, — ветки, жерди и прочая природа. Он подсчитал и стоимость хлеба, который мы съели за это время. Но застопорился на одеяле. Он не знал, как его учитывать, ведь в копеечном эквиваленте лоскутки не выражались, но ценностью, несомненно, обладали. Я предложила оценить каждый в пять копеек — все-таки это труд, от которого у меня все пальцы исколоты. В общем, два года сшивания двухсот двадцати четырех шерстяных кусочков вполне тянет на одиннадцать рублей двадцать копеек, а двадцать пять полосок свитера — на рубль двадцать пять. Саша их приплюсовал, и в итоге у него получилась потрясающая цифра — сорок три рубля двадцать копеек!

Но зиме ее не предъявишь. У нее свои коэффициенты, до которых наши пока недотягивают. Огонь гаснет слишком быстро, не успевая наполнить дом теплом. Да и спичек осталось мало, всего пятнадцать, а морозам еще нет конца.

Саша стонет. Я натягиваю на его руку еще полрукава. На остальное нужно заработать. Вениамин ходит в город. Я временами шью, еще реже вяжу. Рукав медленно покрывает Сашино предплечье. Вот он подобрался к плечу и остановился, соединившись с основной частью. Мы положили Сашу посередине: Веня — у западной стенки, я — на краю возле печки. Саша такой же горячий. Осталось восемь спичек, а он все не поправляется.

Мы по-прежнему принимаем гостей. Понимая ситуацию, они молча заходят и садятся вдоль стены на пол и, обогревшись немного, так же молча покидают наш дом. Большую часть времени я провожу на кровати, под одеялом, в полной экипировке, не снимая даже ботинки. Слушаю Сашины стоны. Холодно и тоскливо. Порой бросаю взгляд на хрюшку. Паштетная этикетка все еще у меня над головой. В самодовольной и жизнерадостной морде смутно угадываются черты Марины. Такие же прищуренные глазки и поросячья ухмылка. Где она сейчас? Марина, я имею в виду. С хрюшкой, из которой сделали паштет, мы не знакомы.

Веня все время курсирует туда-сюда по каким-то делам и постоянно открывает дверь. Я ворчу, чтобы он оставил ее в покое. Все равно ведь ничего не изменится, только напустит больше холода. Но он не слушает. Собирает остатки моего шитья и несет в город… И долго не возвращается. Я не выдержу, если и с ним что-нибудь случится. Стучат. Прибыла похлебка из обледеневших бидонов. Заглатываю свою порцию и уговариваю Сашу поесть. Но он ничего не хочет и даже не может об этом сказать. Только чувствует, что печка не работает, потому отворачивается от нее обреченно. Суп остыл, и я оставляю все как есть.

Возвращается Вениамин. С целым ворохом сюрпризов. Ну, положим, очередные метры ткани и мотки я ждала, но вот ломоть хлеба я не предполагала так скоро увидеть. А тем более спички. Еще один, доверху наполненный коробок. Откуда? Веня таинственно улыбается.

— Ты устроился? — задаю вопрос. Он отрицательно мотает головой. — Продал что-нибудь?

— Да, — сознается он. — Трикотажные штаны. Сейчас все согреемся, — и Веня берется за печку.

Хлеб «сработал» и в эту зиму. Но еще сильнее подействовал огонь, добытый благодаря Вениным стараниям. Теперь у нас был большой запас практически на всю оставшуюся зиму и начало весны. Саша понемногу выздоравливал. Начал вставать, самостоятельно разжигать печку. Я шила каждый день и подвязывала свитер — второй рукав, ворот. Он получался необыкновенно теплым. Мы носили его по очереди, но всем хотелось как можно дольше. И я начала собирать мотки на второй.

Друзья старались не злоупотреблять нашим гостеприимством. Хотя мы любили принимать гостей. Это, наряду с полосками свитера, вносило в нашу жизнь некоторое разнообразие. К тому же посетители были крайне скромными, говорили только тогда, когда мы их о чем-нибудь спрашивали. В основном делились своими бедами. На их фоне я чувствовала себя вполне обеспеченной и благополучной.

— А мы не имели возможности прийти к кому-нибудь погреться, — досадовал Саша.

— Зато мы никому не были должны. И не отрабатывали визиты, — отвечала я.

— Да, это наш большой плюс. Может быть, даже коэффициент.

И Саша не ошибся. Ближе к весне явились наши забытые благодетели из сторожевой избушки и присовокупили к имеющимся у нас тринадцати цифрам еще одну — за спасение от вымерзания пятерых человек. Мне показалось, что это несправедливо. Я бы за каждого спасенного давала бы по номеру. Но в общем было неплохо. Все были живы, труба дымила, печка функционировала, даже еще оставались спички. Второй свитер обретал свои формы, и весна уже стучалась в дверь первыми каплями таящего снега. Все шло прекрасно.

Вскоре нам совершенно неожиданно повысили коэффициент еще на один пункт, и он стал равняться 000015. Позже выяснилось, что все наши друзья тоже получили по одному дополнительному номеру. За то, что пережили зиму. Так внедрялись в здешних краях новшества. В прошлом сезоне они обошли нас стороной. Но мы и без того выросли в собственных глазах.

С первыми устойчивыми солнечными днями все окрестные жители, так же как мы готовые к весеннему штурму новых высот, хлынули в город. Мои мужчины отправились покорять рабочие места согласно изменившемуся положению в системе организации труда. Однако вернулись они чересчур сосредоточенные и нахмуренные.

— Нам предложили работу, — с порога объявил Саша. — Всю дорогу думали, стоит ли соглашаться.

— Чего тут думать? — удивилась я. — Конечно, стоит.

— Погоди. Это ведь необычная работа. Не такая, к какой мы привыкли.

— Слишком грязная и тяжелая?

— Да вроде нет, — пожал плечами Веня.

— Очень маленький заработок?

— Тоже нет. Деньги приличные обещают.

— Тогда я не понимаю, почему вы не остались в городе.

— В том то и дело, что она не в городе.

— А где?

— Далеко отсюда, — Саша посмотрел на нашу западную стенку, словно мог видеть сквозь нее, насколько далеко заходит их работа. — День пути, говорят.

— Это что ж, вы будете целыми днями ходить, а работать когда же?

— Мы придем туда только один раз и уйдем, когда все сделаем.

Я призадумалась.

— Жалко, конечно, что вы покинете дом на какое-то время.

— Ты еще не знаешь главного, — качает головой Веня. — Это работа неофициальная.

— Как ото? Запрещенная, что ли?

— Нет, просто ее предоставляют не законные работодатели, а так… мужик один. Предложил поработать на строительстве собственного дома.

— Но деньги-то обещал?

— Обещал, но может и обмануть. Так что риск есть.

— И что вы намерены делать? — осторожно спрашиваю я.

— Рисковать, — отвечает Вениамин. — Без него дом не построить. Это единственный шанс провести следующую зиму в нормальных условиях.

Я провожала их засветло. Ребята собрались с тем расчетом, чтобы к ночи добраться до места. Надо было дойти по западной дороге до полей, а дальше топать и топать. Веня надел кофту, Саша — свитер, второй остался у меня. Кроме него мне оставили маленькую миску, кружку, ложку и одеяло. Ножик безоговорочно отходил к мужчинам. Я постояла немножко на дороге. Было темно, и силуэты быстро растворились в холодной мгле. И пошла досыпать.

А утро уже заполнялось новыми впечатлениями. Весна растопила снег с южной стены и просушила наш номер дома. Он стал заметнее издали. С крыш опрокинулись сосульки, закапала вода, пробивая лунки в твердом насте. Я смотрю на крупные, внушающие оптимизм цифры — 854, и дух захватывает от того, что мы скоро будем иметь. Ребятам обещали по рублю за каждый рабочий день. Сколько вещей появилось бы у нас даже при самых скромных подсчетах! Не могу усидеть дома. Спешу сообщить всем знакомым о наших перспективах.

Нахожу всех в бодром расположении. Петя и Павел подсыпают снег и утрамбовывают новые стены — старые уже изрядно подтаяли. Подходит Михаил с девочками, и я оглашаю последние новости. Мужчины реагируют не сразу, не поймут, как к ним относиться. Зато Кира с Соней бросаются меня поздравлять.

— Как тебе повезло! Это же удача.

— Пока это только риск, — останавливаю я. — Хозяин может обмануть.

— Да почему он должен обманывать?! — не понимает Соня. — Он же прежде всех заинтересован в собственном доме.

— А если у него вообще нет денег?..

— Глупости! — перебивает Михаил. — Стройматериалы же он на что-то купил. И потом, я слышал о подобных случаях: хозяева нанимают работников, платят им, те строят, получают зарплату, и все довольны.

— Конечно! — подтвердила Соня. — Это как раз твой случай.

В общем, они меня успокоили. Еще несколько дней я пребывала в эйфории по поводу удачного стечения обстоятельств. Даже печку не разжигала. Жарко было от собственных фантазий. К тому же весна. Я постоянно выходила на прогулки. Бродила до развилки и обратно, спускалась к реке, освежала в проруби руки и лицо. Однажды решила пройтись до леса… и еще дальше. Там-то я и встретила вновь Марину.

— Выглядишь счастливой, — пристально разглядывала она меня. — Случилось что?

Я рассказала ей о вербовке. Выложила все как есть, после чего спросила:

— Думаешь, их надуют?

— Вряд ли, — Марина цокнула языком. — А вот тебя вполне возможно.

— Как это?! — я чуть не села на дорогу.

— Очень просто. Ты уверена, что твои мужчины вернутся?

— Куда ж они денутся?

— Да куда угодно. Найдут себе другое жилье. Более дорогое… Ты хоть адрес узнала, куда они пошли?

— Нет.

Сердце заколотилось бешено, а потом словно замерло. Я ничего не могла припомнить, кроме направления и того, что путь, кажется, занимает весь день. Проговорив: «Пока, у меня дела!» — я развернулась и рванула обратно. Только пройдя порядочное расстояние и не встретив леса, сообразила, что двигаюсь в противоположную от дома сторону.

Домой возвратилась поздно, на ватных ногах. Устала до изнеможения и продрогла. Как вошла, первым делом разожгла печку. Теплее, однако, не стало. И ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю положение не улучшилось. Я исчиркала почти все спички, но не могла согреться. Даже на улице было уютнее. Льстивое солнце сияло без устали, с каждым днем все дольше! Сплошная простыня снега начала рваться сразу в нескольких местах.

И моя жизнь трещала по швам. Расползалась во все стороны, и сквозь образовавшиеся дыры я наблюдала зияющее тоской и безнадежностью огромное и абсолютное одиночество.

Кто я такая? Почему они должны ко мне возвращаться? Только потому, что здесь находится их дом — вот эти голые обшарпанные доски? И почему он не может находиться где-нибудь в другом месте и быть гораздо представительнее? Они сильные, предприимчивые, работоспособные. Неужели для них не найдется более красивого, более вместительного жилища? Да хотя бы то, которое они строят. Неужели не захотят там остаться? Я бы захотела. Но я никто. Мой пятнадцатый коэффициент — полный ноль в сравнении с теми цифрами, что встречаются в этой жизни.

Я смотрю на размалеванную этикетную хрюшку. Она злорадно улыбается, толстая и счастливая, хотя давно уже съеденная. Я сорвала ее со стены и бросила в печку. Чиркнула последнюю спичку и… Прощай, свинья! Я осталась совсем одна. Уже несколько дней не выхожу на дорогу. И не ем. Когда приезжают бидоны и раздатчик грозно стучит в дверь, я зарываюсь с головой в одеяло и считаю до 854. И никогда не заканчиваю — бидоны уезжают раньше.

На улице теплеет день ото дня. Зажурчали ручьи. Они стекаются ко мне в дом, под кровать и там булькают по ночам. Я даже забыла предупредить остальных об опасности затопления. Сейчас уже все, наверное, поплыли. А у Пети и Паши дом вообще рассыпался. Гуляют теперь где-то по дороге. Но им хорошо — они ведь вместе.

Скоро появляются все мои знакомые. Им действительно пришлось перебраться жить на дорогу, которая успела научить унынию и пессимизму.

— Наш дом обвалился ночью прямо на нас, — удрученно сообщил Павел. — Я получил удар в ухо. Снег стал таким тяжелым и колючим по весне.

— А мне лицо поранил, — Петя показал царапины на лбу и щеках.

— И у нас тоже беда. Одну доску смыло, — внес свою жалобную лепту Михаил. — Мы так и не нашли, куда ее отнесло.

— А Саша с Веней еще не возвращались? — вкрадчиво спросила Кира. Но Миша тут же одернул ее.

— Мы завтра с утра собираемся в город. Узнать про работу, — быстро переменил он тему. — Пойдем с нами. Чего ты здесь одна сидеть будешь?

— Не знаю, — покачала я головой. — А вы как вообще справляетесь?

— Да ничего, потихоньку. Вот, ходим все время, воздухом дышим.

И они снова пошли. Все вместе. Одинаково одетые. Теперь и Миша с Кирой и Соней щеголяют в прутьях по Петиному образцу. «Остатки дома», — думала я, глядя им вслед. И на следующее утро твердо решила идти в город. Но как только вышла на дорогу, ужасно разволновалась. Что, если мои и правда вернутся? Именно сегодня. А я буду далеко. Повернула обратно и больше не покидала дом. Я действительно боялась, что ребята могут возвратиться без меня, но еще больше — что они не вернутся. Я держала дверь открытой. Постоянно. Однажды мимо нее прошагали наши охранники. Нет, теперь только мои. Я доверила им свои сомнения.

— Нам не оставляли никаких уведомлений, — равнодушно отозвались те. — А вы бы, чем волноваться попусту, лучше делом занялись.

Делом? Каким делом? Ведь я ничего не умею, кроме как шить, вязать и ждать. Но все это уже бессмысленно. Материала нет, надобность в свитерах отпала, а ждать я устала. Да и зачем? С уходом ребят мой дом разваливается на глазах. Ведь они тоже были его частью. Как мне теперь удержать его от полного разрушения? Все так зыбко, ненадежно, мимолетно. И весна — не весна, лишь сплошные потоки. Стоит выхватить из них один элемент, и течение повернется вспять и мир посыплется. А если два элемента?..

Вода под кроватью прибывает. Я слышу ее и догадываюсь обо всех щелях, через которые она просачивается. И сквозь землю тоже. Мне чудится, что этой ночью она затопит меня с головой. И мой дом постигнет та же участь. Он уйдет под воду, все два метра в высоту. Тогда ребятам уж точно некуда будет вернуться. Поэтому нельзя спать. Напряженными пальцами приподнимаю веки и держу в таком состоянии, пока хватает сил… Через порог струится вода. Не засыпать… Нельзя спать… Не получается. Слишком грустно.