Дом

Новое время

Теперь я тоже живу на дороге. Практически не схожу с нее и лишь изредка посещаю дом — вздремнуть или взять к обеду миску. Но заслышу шаги — и тут же обратно. Глотаю пыль от машин, обмениваюсь колкими взглядами с прохожими и жду. С противоположной городу стороны появляется Петя. А вчера приходил Павел. Они работают по очереди, чтобы не надрываться и успевать навещать меня. В городе снова роют какой-то котлован для неимущих. В том смысле, что работа устроена специально для них. Скоро на земле не останется места, не знакомого с лопатой. Людей с каждым днем становится все больше — восполняются зимние потери. И всем нужны деньги и дома. Каждый старается вырыть пласт потолще и показать свое умение зарабатывать. Вот и компаньоны уже оба обзавелись штанами… Конечно, Петя приходит из-за ребят.

— Ну как, еще не вернулись?

А Соня из-за меня. Сидит часами рядом на обочине и рассказывает небылицы о том, какая Кира плохая, а Миша хороший. Но для меня они все одинаковые. Наверное, уже настало лето, потому что туалетные кусты обросли крупными листьями, а течение реки сделалось медленным и ленивым.

— Мне бы твои проблемы, — говорю я Соне. — У меня вообще никого нет. Не с кем ссориться, не с кем мириться.

— У тебя есть дом, — возражает она. — И пятнадцатый индекс, с которым ты можешь устроиться на любую работу.

— Зачем?

— Как зачем?! Деньги получишь.

— Зачем мне деньги? Мне не на что их потратить. Вот если нужно было бы отдать определенную сумму, чтобы Саша с Веней поскорее вернулись, тогда конечно… А просто жить и так можно.

Соня смотрит на меня с недоверием.

— Хочешь, сходим в лес? Прогуляемся. Нам как раз жерди нужны.

Нет уж, увольте. В той стороне проживает Марина, и мне бы очень не хотелось снова попасть под чужое влияние. Ведь ее слова до сих пор не опровергнуты. Так что пошла она… лесом. В смысле, у нас разные дороги.

Сколько времени я провела на обочине? Не считала. Можно считать шаги. А когда никуда не идешь? Хотя именно сейчас я иду — возвращаюсь из кустов привычным маршрутом. И надо же так случиться, что Веня с Сашей уже дома. Значит, я все-таки пропустила их приход, который ожидала бог знает сколько. Но от этого наша встреча не становится менее радостной.

— Куда ты ходила? Мы тебя давно уже ждем, — Саша идет мне навстречу, распахивая руки.

— Я вас дольше ждала. Ты не представляешь сколько! — я ныряю в его объятия и чувствую, что наконец-то дома.

— В кустах небось была, — Веня тоже рядом, обнимает нас обоих.

— Угадал!

Я хлопаю его по макушке, он уклоняется и награждает меня звонким поцелуем в шею. Смотрю на своих ребят. Они ничуть не изменились — такие же живые, улыбчивые и родные. Мы толкаемся, возимся на дороге, шутим, не переставая. Как можно было подумать, что они не захотят вернуться! Да они с ума посходили от счастья, очутившись вновь в этих стенах. Мне даже становится немного стыдно, я прекращаю резвиться и захожу в дом. Ребята идут следом, потирая руки.

— У нас все по-старому, — замечает Веня, а Саша словно отвечает:

— Скоро по-новому будет.

— Ну, чем ты занималась без нас? — обращаются они ко мне.

— Считала до восьмисот пятидесяти четырех.

— И как, успешно? — Саша не мог не засмеяться.

— Не всегда.

— Кстати, мы никогда не видели здесь ни восемьсот пятьдесят третий, ни восемьсот пятьдесят пятый дома, — Веня забирается с ногами на кровать. — Так что у нас пока нет соседей.

— Зато есть друзья, — напоминаю я.

— Точно. Как, кстати, они?

— Нормально. Все живы. Деньги зарабатывают.

— Пойдем завтра в город, проведаем… А помните, как Паша говорил: «Хоть полкопейки бы получить?»

— Они сейчас много получают. Копеек по пятьдесят.

— По пятьдесят копеек?! — Веня сорвался с места. — А теперь смотри!

В руках у него оказался бумажный пакет. Он расчистил для него край кровати и осторожно начал разворачивать. Пальцы слегка дрожали. За шершавой оберткой открылись еще какие-то бумажки — небольшие прямоугольные разных цветов, как полоски наших свитеров, только тусклее. В толк не возьму, что такого интересного в этих клочках.

— Да ты читай, читай, — предвосхитил мое недоумение Александр.

«Десять рублей», — прочла я на синей. И подобных ей было много. Пять рублей стоила зеленая, рубль — бледно-розовая. А еще попалась одна желтая, на которой значилось крупными буквами: «Двадцать пять рублей».

— Неужели эти бумажки стоят таких денег? — изрекла я.

— Чудачка, это и есть деньги. Наш заработок.

Теперь я кое-что припоминаю. Иногда на рынке появлялись подобные шуршащие обертки. Я думала, это упаковки чего-нибудь мелкого — гвоздей, например, или спичек. Но я вспоминаю также, что крутились они всегда возле крупных вещей — цельного шкафа с резными ножками, холодильника или радиоприемника… Так, значит, деньги?

— Сто восемьдесят рублей. Ровно. А это… — Веня разгладил бумажную оболочку. — Это календарь для отсчета времени. Смотри, мы сейчас здесь.

Его палец остановился на цифре «1» под жирным заголовком «Июнь».

— Правильно, что ты свинью убрала. Календарь вместо нее повесим.

Саша уже прижимает лист к стене. Он довольно большой и очень хорошо оживляет наш интерьер буквенно-числовым узором на белом фоне. Правда, почти половина цифр уже зачеркнута. Веня достает из кармана обломок грифеля — видимо, это и есть орудие уничтожения дней.

— Зачеркивая каждый прожитый день, можно контролировать течение времени, — поясняет он.

— Да, теперь есть возможность планировать нашу жизнь, — вторит Саша. — Сегодня только передохнем с дороги, а завтра с утра за работу.

— За какую работу? — недоумеваю я.

— За нашу. Будем строить новый дом. Кирпичный. Как, годится?

— Еще бы!

— На все про все у нас три месяца, — Саша разглядывает числа. — В крайнем случае, четыре.

— А я все-таки сбегаю сейчас, зарегистрирую участки, — Вене не усидеть в тесной оболочке нашего почти уже прошлого.

— Деньги не забудь! — Саша отсчитывает от хрустящих банкнот четыре штуки: по десять, пять и две по одному рублю. Итого семнадцать. — Нам нужно восемь квадратных метров под дом, — объясняет он, а мне все не верится.

— Значит, у нас действительно будет настоящий дом?

— Ты же и этот называла настоящим, — усмехается Саша. — Да и шалаш, помнится, тоже.

— Я и не спорю. Квадратный метр пустой земли когда-то был для меня неоспоримым домом.

Веня вернулся с землемерами, которые все сделали исправно. Отсчитали, записали, подняли. С их уходом наша территория расползлась на два метра вдоль дороги и на четыре в глубь пустыря.

— Может, колышками отгородить? — я обхожу участок по периметру. — Теперь это все наше!

— Как хочешь, — Саша и Веня тоже на участке, придирчиво осматривают его поверхность. — Завтра тут уже другие отметки будут.

Жаль, не пошла с Соней в лес — втыкать абсолютно нечего. Нашего запаса веток хватает лишь на разреженную изгородь с западной стороны.

Но сегодня мы отдыхаем, а с утра я уже зачеркиваю грифелем вчерашний день. Настало новое время. Приобретено три дополнительных коэффициента — за восемь квадратных метров: два по рублю, три по два рубля и три по трешке. Все остальное мы получим в городе, куда и направляемся. По дороге ребята рассказывают мне о доме. Не о том, который строили за несколько десятков километров отсюда, а о нашем. Каким он будет. В техническом отношении я, конечно, ничего не смыслю, но звучные «лаги», «стропила», «ригели», «цоколи» впечатляют настолько, что уже из одних этих слов можно строить.

— А окно будет? — единственный знакомый элемент.

— А как же! Обязательно!

Сначала мы зашли на рынок. Вот наши первоочередные покупки: лопата стоимостью два рубля, деревянная тачка на одном колесике за четыре и небольшой жестяной тазик за пятьдесят копеек. А уж после навестили друзей. Увидев нас всех вместе, Петя выскочил на дорогу и принялся отплясывать, смешно разбрасывая руки и ноги во все стороны, при этом улюлюкая и крича что-то неразборчиво дикое. Соня прослезилась, а Кира от неожиданности растерялась и не знала, как себя вести. Михаила и Паши не было, они работали в какой-то канаве, но нам хватило присутствующих, чтобы ощутить, сколь значимое место занимаем мы в их жизни.

Мы купались в их радости и катали всех по очереди на тележке. Прохожие только успевали отпрыгивать, когда она с грохотом и пылью проносилась мимо. «Поберегись!» — кричали мы, и даже машины не выдерживали натиска нашего одноколесного транспортного средства и притормаживали. Когда вернулись с работ Павел с Михаилом, их тут же усадили в кузов и гоняли до тех пор, пока они не заорали от восторга. Так мы развлекались до самого вечера. Все здорово устали. Катать и кататься. И буйно выражать свои чувства тоже.

— Не забывайте! — просили нас, когда все расходились по домам.

— Мы всегда о вас помним, — заверяли мы.

Тележка мелодично поскрипывает, и дорожная щебенка трещит под ее единственным колесом, словно лопаются одновременно тысячи маленьких пузырьков. Я сижу в кузове в обнимку с лопатой, за спиной пристроился тазик. Саша и Веня везут меня, взявшись за ручки с разных сторон. Получается, это наш первый транспорт. На нем мы въезжаем в новое время. Сегодня пропустили обед, но я нисколько не жалею. Есть большой ломоть хлеба и паштет. Скоро мы будем сыты постоянно. Чувству голода придется покинуть наш дом навсегда.

— Я тоже буду копать под фундамент, — объявляю я. — Люблю копать.

— С каких это пор? — удивляется Саша.

— С тех самых, как приобрели лопату. Она в сто раз легче общественной. Да и потом, у нас земля такая мягкая и податливая. Копать ее — все равно что ложкой похлебку черпать.

— Ну-ну. Только смотри в рот ее не отправь.

Ребята хохочут. От их хохота тележка дергается.

— Кто-нибудь еще хочет покататься? Могу уступить место.

— Мне лично не терпится поскорее начать строить, а уж кататься потом будем, — отзывается Веня.

Мне, признаться, тоже. Хочется поковыряться в нашей земле, посмотреть, какая она изнутри… Но оказывается, такая же, как и везде. Серая, твердая, спрессованная временем. И все-таки своя. Слой за слоем становится все роднее и сырее. Ее прохладные комья я выгребаю из канавы целыми горстями.

— Не надо руками! Испачкаешься! — кричит из домика Саша.

Теперь мы называем наше деревянное сооружение домиком. Потому что собственно дом еще впереди. Его нет на земле, но есть в моей голове, и у Саши с Веней тоже. Главное, чтобы это был один и тот же дом.

— Все, хватит! — командует Александр. — Глина проступила. Такой глубины и будет фундамент. Сколько здесь сантиметров?

Сантиметров тридцать, на мой глаз. Веня согласен. Итак, глубина залегания нашего жилища определена. Остается продлить траншею по всему периметру… Не прошло и двух дней, как траншея приняла законченный вид, а посреди участка, ближе к его западному краю, появилась аккуратная яма метр на семьдесят сантиметров, под печку. И мы снова в городе. Покупаем цемент для бетонного раствора. Сразу на весь фундамент — пять мешков по рублю.

Довезти их на тачке не составляет труда. Представляю, как бы мы корячились вручную. Далее совсем просто: набираем щебенки с дороги, воду из реки и песок с берега. Этим занимались мы с Веней. Целый день проходили с тазом туда-обратно. Так измотались, что, когда тащили последний с песком, я не чувствовала ни рук, ни ног. Но дома ожидал неприятный сюрприз — мы недосчитались четырех досок с восточной стены. На их месте зияла огромная брешь, сквозь которую проглядывала кровать. Но Веня на редкость спокоен.

— Вот молодец Саша, уже опалубку сколотил… Не волнуйся, это ненадолго. Как бетон затвердеет, доски снимем и прибьем обратно.

Мы огибаем дырявый домик и видим эти злополучные полстены в виде длинной четырехметровой коробки, приставленной к канаве.

— Ну вот, цоколь получается двадцать сантиметров. Этого достаточно? — обсуждают мужчины.

— Вполне. Если только весной сильно не подтопит.

— В любом случае можно начинать.

— Куда уж начинать! Солнце садится. Придется завтра с утра.

Мы поднялись, чуть забрезжил рассвет, и развели первую порцию цемента с песком, гравием и водой. Пришлось снова поработать бетономешалками.

Месили раствор и заливали в земляной ров. Хоть он был неширокий (всего 15 сантиметров) и неглубокий, потребовалось еще много порций бетона для полной заливки. Несколько раз ребята ходили за водой и песком. И утрамбовывали слой за слоем еще одной выдернутой из стены доской.

— Смотрите, вон Полкопейки идет! — Веня поднимает голову и разминает спину.

— Что? — не поняла я.

— Паша Полкопейки, — поясняет Веня. — Мы с Саней его так прозвали.

— Очень остроумно! — фыркаю я. Кажется, они всех успели обсудить за время весенней работы. И меня тоже? — Вы только к нему так не обращайтесь, а то обидится.

Павел уже подошел и с интересом рассматривает пустой таз и наши заготовки. Дотрагивается до вязкого месива, которое мы только что выровняли. Его палец протыкает свежий слой.

— Э-э! Осторожно! — предупреждает Саша. — Лучше просто смотри и учись. Вам в скором времени пригодится.

— Да, мы тоже кирпичи покупаем, — вздохнул Павел и попытался разровнять поверхность.

— Не рановато ли? — усмехнулся Веня.

— Петя хочет выложить из них стену, пока без фундамента. Уже пять штук приобрели. А вы что, опалубку делаете? — ткнул он в пустующую деревянную коробку. — Помощь не нужна?

— Нужна, — откликнулся Саша. — Надо бы песка еще принести.

С Павлом работа пошла быстрее. Материалы поступали непрерывно во все имеющиеся емкости.

И в полной темноте, когда Павел уже ушел, мы закончили первую ленту фундамента. Побросав материалы и инструменты на участке, доползли до кровати и заснули мертвым сном. Последняя моя мысль была о том, что процесс затвердевания начался. А с утра пораньше Саша уже отколупывал две доски с нашей крыши. Я не выдержала такого мародерства.

— Ты же весь дом скоро разнесешь! Где мы жить будем?

— Тише, тише, — монотонно проговаривает Саша, продолжая откручивать доску вместе с гвоздем. Дерево треснуло. — Вот видишь, что ты наделала? Никогда не говори под руку.

— Это последние доски, которые мы берем, — пытается уладить ситуацию Веня. — Не сидеть же без дела. Пока бетон твердеет, надо к другой стороне приступать.

И мы приступаем, проделывая все те же операции, что и накануне. Только эта, северная сторона в два раза короче, и мы справляемся с ней до захода солнца. На следующий день заливаем подушку под печь. А еще через день заканчиваем и вторую четырехметровую сторону фундамента, а потом и ту, что вдоль дороги. Я привыкаю спать почти что на улице, меня уже не будоражит брешь в стене и недостаток крыши. Знаю, что за другой стеной потихоньку вырастает новый дом. Вызревают его первые элементы. Твердеет основа. Фундамент поднимает его над землей на целых двадцать сантиметров. Этого достаточно, чтобы быть независимым от земли. Потолок и крыша сделают нас свободными от неба. Ну а печка позволит не замечать времена года.

И может статься, наступит пора, когда само время будет не властно над нами. Мы выдумаем свое исчисление. Домашнее. Саша придумает, я в этом уверена.

После окончания фундамента к прежним 000018 регистраторы прибавили еще два пункта. Честно говоря, я не понимаю их расчетов. Почему вещи одинаковой стоимости в разное время оцениваются по-разному? Расчетчики по этому поводу ничего объяснять не собираются — принимайте как должное, и точка. У других начисления происходят не так спонтанно. За каркас дома Михаилу с девочками дали один индекс, за готовую стенку — второй, за дополнительный квадратный метр — третий. А Петя с Пашей продолжают собирать кирпичи и возводить из них заграждение, так, без всякого сцепления, прямо на земле. Оно же может рухнуть в любой момент. Но они рассчитывают, что зиму простоит, а там видно будет. Собрали уже внушительную стенку, в пол метра высотой, и заверяют, что скоро найдут такую работу, которая доведет до целого метра.

А нас работа не очень интересует. Мы и так при деле. И при деньгах. Саша сказал, что к первому июля фундамент будет готов и мы займемся укладкой кирпичей. Для чего предварительно был приобретен мастерок за пятьдесят копеек. Немного погнутый, но сойдет. Оставалось набрать кирпичей побольше.

Веня и я бредем по дороге, толкаем тележку, доверху груженную кирпичами. Она настолько тяжелая, что даже через мелкие камешки ее нужно переваливать. Эта дорога меня утомляет. В последнее время любая поездка в качестве тягловой силы вызывает во мне протест. Иногда кажется, что я на общественных работах. Причем бесплатных. Мы проводим на этой дороге все дни напролет и лишь ночью бываем дома. Я уже забыла, сколько досок в нем не хватает. А выдранные так и валяются посреди нового участка — недосуг приколотить их обратно. Да и сил нет. У меня перед глазами одни кирпичи, неестественно одинаковые, грязно-оранжевые, некоторые расколоты на две или три части. Когда-то они уже были домами, потому и стоят дешевле, по четыре копейки за штуку, а на тележку помещается штук по пятьдесят. Кирпичи уже забили все пространство под кроватью, на кровати, под печкой, за печкой, на столе, на полке и на крыше. Даже подушки у нас нынче кирпичные. А мы продолжаем возить, еще и еще. Пришлось купить дополнительный квадратный метр, справа от домика, и складировать их там. Опасно, конечно, оставлять без присмотра. Поэтому мы с Веней спешим как можем. Саша еще в городе. Консультируется по поводу устройства печи.

— Подожди! — Веня вдруг остановился.

Я думала, он просто отдыхает, но он уставился на чей-то участок. Стоит и смотрит, не сводя глаз. Как-то даже неприлично. На двух квадратных метрах копошатся две девушки. Сразу видно, новенькие, с самым что ни на есть низким коэффициентом. Почувствовав на себе Венин взгляд, они еще больше пригибаются к земле, вжимая голову в плечи. Я подталкиваю его в бок.

— Давай отъедем немного. У пустого места отдохнем.

— Подожди! — Веня оборачивается ко мне. — Как же я забыл? Надо же, целых два года не вспоминал.

— О чем?

— Это же мой дом. То есть, конечно, бывший мой.

— Тот самый, от которого ты ушел под забор?

— Совершенно верно.

— Но как ты узнал его посреди этой пустыни?

— Сам не понимаю. Мы столько раз проходили мимо, и хоть бы екнуло. А теперь… я словно посмотрел другими глазами. Может, из-за того, что здесь появились люди. С ними вернулись и чувства.

Во все время нашего разговора девушки сидели, не шелохнувшись, и выжидающе смотрели на нас.

— Все хорошо, — успокоила я их. — Мы не смотрители и не собираемся ничего отнимать. Просто отдыхаем, — я киваю на кирпичи.

Девушки слабо улыбаются. Веня трогается с места. Он идет слишком быстро, нервно толкая перед собой тачку. Он сосредоточен. Ему тяжело. Я это чувствую.

— Давай шаги считать, — пытаюсь отвлечь его.

— Давай, — откликается он и еще сильнее морщит лоб.

— Ты считаешь?

— Да.

— Не ври. Я же вижу, ты о своем думаешь. Считай вслух.

— Один, два, три, — послушно произносит он, но совершенно не в такт собственным шагам.

— Четыре, пять, — стараюсь я придать ритм.

Постепенно это захватывает нас. Мы считаем нараспев, уже не заботясь о правильности исчисления. Главное, попасть в такт. Шаги плавно переходят в мелодию, которую Веня выводит первым голосом, воодушевленно и весело.

— Ух ты! Можешь повторить?

Веня повторяет, присовокупив к мотиву еще несколько цифр-созвучий. Мы лихо толкаем тележку, упиваясь собственной песней, и скоро докатываем до самого дома.

— Надо бы закрепить, — Веня, бросив поклажу на дороге, сразу же юркнул в дом. — Где наши деньги?

— Под календарем.

— Нет, не бумажные. Монеты. Те, что со сдачи остались.

Мы принялись искать по всем углам, но в этих кирпичных нагромождениях не так-то просто что-нибудь найти. Мы разворошили весь дом, пока не вернулся Александр. Деловой и довольный.

— Узнал, как печку класть, — с порога объявил он, но тут же изменился в лице, столкнувшись с непредвиденным погромом. — А что вы ищете?

— Деньги! — хором ответили мы.

— Для чего?

— Для музыки.

— Для какой еще музыки?! — взревел Саша. — Оглянитесь, что вы здесь устроили! Во что дом превратили! И тележку на дороге бросили.

— Успокойся. Мы искали монеты, чтобы немного порепетировать, — объясняет Веня.

— Веня песню сочинил, — вступаюсь я.

— Лучше бы он кирпичи выложил из тачки. Небось перебили половину, пока везли.

— Ничего не сделалось с твоими кирпичами.

— Такие же мои, как и ваши. Или вы строить больше не будете? Собираетесь по дорогам шататься и петь?

— Собираемся. Где наши деньги?

— Да вот они, — Саша разжал кулак. Монеты посыпались на землю тяжелыми блестками. Оказывается, все это время он носил их с собой. — Подавитесь! Певуны.

— А ты — зануда! У тебя вся жизнь в чем-то мелком исчисляется. Раньше в досках, теперь в кирпичах.

Думаю, если бы Саша услышал нашу мелодию, его гнев моментально бы стих. Но он слушать ничего не хочет. У него одна музыка — цифры. Он уже рассчитал, что для нового дома необходимо две тысячи сто кирпичей. А если учесть, что каждый стоит четыре копейки, то общая требуемая сумма составляет восемьдесят четыре рубля ровно. Но для меня самой желанной является цифра «1». Она маячит на календаре вожделенным восклицательным знаком, обведенная кривым кружком. Первое июля — именно тот день, когда мы начнем лепить из этих порядком надоевших кирпичей наш дом…

Итак, мы приступаем. Все знакомые заранее оповещены и размещены вдоль дороги. По другую сторону, в черте фундамента, — Саша, Веня и я. За нами таз и стопка кирпичей. Зрители с замиранием сердца наблюдают, как Саша густо наносит на поверхность цоколя раствор, а мы с Веней водружаем первый кирпич. Потом второй. Не спеша проходим угол, поворачиваем на длинную сторону. Я втянулась и не замечаю посторонних глаз — ни друзей, ни случайных прохожих. Еще один поворот и еще. Так мы проложили целый ряд, оставив проем для двери. И даже не замечаем, как воодушевленные нашей работой зрители уходят заполнять пустоты своих домов.

Запасы кирпичей стремительно тают. А казалось, они нескончаемы. Уже опустела кровать и проходы, да и на улице их горы заметно осели. Работаем быстро, в течение дня прибавляется по несколько рядов. Мы скачем от одной стенки к другой, как кузнечики, освобождая место друг для друга — где раствор поднести, где швы загладить. Похлебка прибывает прямо на стройплощадку. Мы усаживаемся на землю и гремим ложками, заглушая мотор удаляющегося грузовика.

С каждым днем картина нашего дома становится все более и более оранжевой. На голубом фоне растущие стены смотрятся восхитительно. Немного напоминает вязание свитера, когда постепенно, петля за петлей, увеличивается оболочка, окружающая тело. Петя привел двух девушек. Асю и Вику. Ася чуть посветлее, Вика — потемнее. Но обе худые и испуганные, заброшенные в наши края и пытающиеся как-то закрепиться. В них я узнала собственниц бывшего Вениного участка. Веня смотрит на девушек угрюмо. Хотя именно он рассказал Петру о новеньких и о том, где они живут.

— Ты чего, чудак? Они же не отнимали у тебя дом. Да он давно и не твой, — говорит ему Петя. — А девушкам нужно помочь. Сам знаешь, как нелегко начинать с нуля. Вот решил взять над ними шефство. Привел на экскурсию. Пусть поглядят, как дома строятся.

Девушки смотрят во все глаза, но явно не верят, что мы тоже когда-то были голыми и босыми. Я выношу им показать наши вещи: два свитера, кофту, одеяло и кое-что из мелочи.

— Вот, это я сама связала.

Но они боятся даже дотронуться.

— Не бойтесь. Запоминайте узор. Тоже придется рукодельничать зимой.

— Мы?! Мы не сможем.

— Сможете, сможете, — подбадривает Петя. — Ну пойдемте, хватит с вас впечатлений. Того и гляди, сознание потеряете.

Вообще к нам каждый день кто-нибудь приходит. Соня, правда, не частит. Она любит поговорить по душам, а я все время в работе. Да и при ребятах ей неудобно. Зато регулярно наведываются Кира с Михаилом. Миша хвастается многочисленными, на его взгляд, достижениями.

— Вчера мы закончили стенку. И получили номер.

Мы вчера хоть и ничего не получили, но дошли до окошка. Оставляем для него проем в южной стене едва кирпича и двигаемся дальше. Половинками разбитых кирпичей очень удобно обкладывать проемы. В других местах мы скрепляем осколки раствором, придавая материалу условную цельность.

— А еще мы купили Кире модное платье, — продолжает Михаил.

На самом деле платье не лучше моего, если еще учесть, что Саша с Веней обещали купить мне новое, как только окончим строительство. А пока мы одеваемся в кирпичи. Мне нравится, как они постепенно закрывают нам ноги… бедра… талию. Потом доходят до груди. Вот они уже на уровне плеч. И становится проблематично укладывать следующий слой.

Потихоньку мы скрываемся от своих назойливых гостей. Те, кто приходит, вынуждены заглядывать в просвет окна, чтобы наблюдать за нашей работой. Нас любопытные лица в окне не смущают. Мы не отвлекаемся. Саша все время что-то подсчитывает. А Веня поет. Он запомнил свою мелодию и теперь повторяет много раз. Я пытаюсь подобрать слова, естественно, про дом, про кирпичи и про скорое заселение. Стены и печка уже выросли настолько, что очередной ряд, положенный на вытянутых руках и практически вслепую, грозит оказаться косым. Тогда Саша сажает меня на плечи и вручает мастерок, а Веня подает раствор. Теперь я главный каменщик, потому что легче всех.

На верхотуре дело движется медленнее. Саша торопит, у него план — въехать в новый дом до осени. Но к августу на последнем ряду неожиданно заканчиваются кирпичи. Приходится докупать и довозить.

К вечеру четвертого августа стены достигли своей окончательной высоты — двух метров двадцати сантиметров. Печная труба на метр выше. Это знаменательный день еще и потому, что сегодня произошло увеличение нашего индекса до 000030. Один номер дали за дополнительный участок, три — за печь и шесть — за сами стены.

— Тридцатый коэффициент — это совсем немного, — рассуждает Саша. — Для хорошего дома его недостаточно. Так что расслабляться нельзя. До осени осталось ровно двадцать шесть дней. Завтра же будем закупать доски для пола.

Привезти из города массивные доски, метр восемьдесят длиной, оказалось целой проблемой. Требовалось ни много ни мало пятьдесят штук. Плюс еще столько же на потолок. В тачке они не умещались, в руках все не унесешь. Снаряжаем всех знакомых, включая Асю с Викой, и волочем — кто на плечах, кто в руках, кто на спине. Саша с Веней катят тележку, груженную десятью досками, которые я придерживаю, обегая с разных сторон. В пять заходов мы доставляем весь материал, а заодно покупаем и молоток с пилой. Благодарим помощников. Все, дальше мы сами.

Приступаем к укладке пола. Закрепляем лаги на фундаменте вдоль стен и стелем нижний пол. Потом верхний. Пространство между полами заполняется всяким сором — паклей, опилками, ветками. Надеюсь, они утеплят нас. Пол получается гладким и прочным, хоть танцуй. Возня с потолком занимает еще несколько дней. Сначала с внутренним перекрытием, потом с внешним, чердачным. Мы прибиваем обшивку поперек лаг.

— Не понимаю, почему нельзя отложить этот дом до весны? Накупим теплых вещей и перезимуем в старом. Куда спешить?

Я сижу на верхотуре, свесив со стены ноги, подпирая тазик с раствором, и у меня уже кружится голова. Плюшка раствора смачно шлепается на пол и растекается на чистых досках. Ребята бросают все и принимаются ее оттирать.

— Завтра первый день осени! — сердито отзывается Александр. — Ты хочешь ночевать весь сентябрь на улице?

Для него в старом доме — это все равно что на улице. Но вот в один прекрасный вечер забивается последний гвоздь. Это событие, конечно, стоит отметить, но у нас нет сил, и мы просто ложимся на пол в новой кирпичной коробке. Надо выспаться хотя бы денька два… Однако встали мы уже на следующее же утро с желанием снова поработать на благо нашего будущего.

— Что мы будем делать сегодня? — спросил Веня, возвратившись из маленького домика. Он зачеркивал там вчерашний день.

— А что ты предлагаешь?

— По-моему, дом вполне готов, чтобы присвоить ему номер.

— Ты совершенно прав. Идем за краской.

Одевшись в свитера, поскольку уже похолодало, мы отправляемся в город. По пути заглядываем в сторожку.

— Почем нынче потолки?

— Два индекса, — отвечают ее обитатели, приглашая войти. Раз от раза они с нами все любезнее, и улыбки все шире, скоро дойдут до самых ушей. Но и журнал наш день ото дня становится весомее. Там уже внесено два номера за двойной пол, и вот теперь записывается потолок.

— За отличный двухъярусный потолок с утеплением всего два номера?! Это чистая обдираловка! Ну добавьте еще один.

— Не положено, — улыбаются те. — На все свои расценки.

— Мы столько трудились!

— Это ваши проблемы.

Мы выходим несколько разочарованные, но не расстроенные. Ко всему привыкли. Ничего, в городе закрепим наши достижения новыми покупками: краска, заглушки для дымохода, заслонки и конфорки для печки.

Веня наизготовку у южной стены с баночкой белой краски в одной руке и пучком веток в другой.

— Что писать? — спрашивает шутливо.

— Да ну тебя! — мы с Сашей заняты делом — выметаем сор из дома.

Всё вымели и высунулись в окно полюбоваться новым номером. «854» с недорисованной четверкой значилось в верхнем правом углу. На кирпичной стене цифры смотрелись гораздо рельефнее и ярче, чем на деревянной.

— Может, дописать «а»? — предложила я.

— Какое еще «а»?

— «854а». А деревянный будет «854б».

— Ну ты даешь! Собираешься в этом сарае всю жизнь жить?

Не успела я возразить, как Саша подскочил к нашему домику и с силой выбил ногой его хрупкую дверь.

— Вот тебе «б»! — он хватается за доски и начинает яростно отрывать их одну за другой. Для этого даже не требуется инструментов. Его буйства и так хватает, чтобы оголить одну стенку. — Вот какое тебе «б» будет! — с неослабевающим рвением он принимается отколачивать кулаками крышу. — И «в», и «г» тоже! Туда же!

Лично я оторопела, слова не могу вымолвить. Очнулась, когда Веня был уже рядом с Сашей, аккуратно отколупывал календарь.

— Осторожно, не порви! И печь не задень! — кричу я.

Он отодвигает печку и начинает крушить кровать. Доски отлетают со звоном и хрустом. Да что ж это такое делается?! Мои мужчины словно очумели. Я врываюсь в рушащийся дом и машу руками. Задеваю полку, вцепляюсь в нее и вырываю со стены. Прямо с гвоздями. Не пойму, откуда взялась эта ярость. В несколько минут мы уничтожили дом, который возводили целый год. Он лежал на земле, ощетинившись во все стороны острыми краями досок. Громить было уже нечего, мы остановились отдышаться. Первозданная тишина установилась в мире. И впереди открылся проем двери нового дома, куда мы и вошли.

Въезжаем

Сегодня 15 сентября, и сегодня мы въезжаем. Уже перенесли одежду, посуду и инструменты. Возле печки на полу расстелили остатки веток и сухой травы. На стенку между окном и дверью прикрепили календарь. Тачку пристроили на улице, а маленькую железную печурку продали Пете с Пашей. За шесть рублей. Дешевле нельзя было, смотрители с обеих сторон не одобрили. Наши «компаньоны» уже соорудили себе дом — две стены из шаткого кирпича, две забиты досками, крыша тоже дощатая с набросанной поверх землей. В общем, сплошная эклектика, как окрестили их сооружение сторожа, назначая десятый индекс. У Сони, Киры и Михаила тоже появился дом — целиком деревянный, аккуратный, правда, низковатый, не более метра высотой, но зато с дверью, обитой войлоком во избежание сквозняков.

А наш бывший покоится на участке в виде штабеля досок и дожидается своей участи. Когда мы его складывали, обнаружили втоптанный в землю гвоздь. Кривой и ржавый, тот самый, которым я ковыряла свой единственный квадратный метр. Решили оставить как сувенир. На что еще годится реликтовая железяка, давно потерявшая сущность гвоздя? Веня спрятал ее в карман.

Наша первая ночь в новом доме. Днем устраивали новоселье с гостями, съели весь хлеб. Прыгали, смеялись, танцевали, снова катались на тачке, а к вечеру получили тридцать пятый коэффициент за въезд. Сейчас уже глубокая ночь, но мы не собираемся спать. Лежим на полу справа от печки — здесь у нас спальня, привыкаем к новому дому. На этом полу гораздо теплее, чем на старой кровати. Даже с открытым окном и дверью. От сквозняков мы отгорожены печкой, за которой размещается вторая комната. Прихожая, гостиная и кухня одновременно. Я лежу с закрытыми глазами и мысленно сужаю пространство дома: до спальни, до участка пола, до своего тела, до одной головы. И засыпаю.

— Так дело не пойдет! — ребята с утра уже поднялись, уже сбегали до кустов, помылись и снаряжают тачку в город.

— Я с вами, — подняла я голову. Какое дело? Я ничего не понимаю.

— Как хочешь. Но лучше посторожи суп.

Я снова засыпаю и открываю глаза лишь на грохот грузовика с бидонами. Он чуть не проехал мимо. Раздатчик, видимо, решил, что в таком доме живут самостоятельные люди. Он удивляется, когда я выбегаю с мисками и двумя банками из-под паштета в своем замызганном наряде, но виду не подает и доверху наполняет емкости отвратным супом. К вечеру возвратились ребята. Почему так долго? Шли медленно, поскольку везли стекла. Еще рамы и замазку. Это все для окна, которым они занимаются все следующее утро. Вставляют стекло и опять уходят. А я сразу к окну. Всегда мечтала быть «смотрителем».

Мне нравится смотреть на дорогу из глубины своего убежища — на проходящих людей и проезжающие машины, многие из них даже не догадываются, что за ними следят. Стекло запотевает от моего дыхания, сквозь него и мир кажется мутным и холодным… Но даже через такое стекло я замечаю, что Саша с Веней привезли из города дверь.

Вернее, это пока только пиломатериалы, петли, ручки, гвозди и замок. Все довольно быстро собирается воедино. В проем вгоняется деревянная коробка, на нее прибиваются петли, на которые вешается дверь. Это мы уже проходили. Только эта дверь не в пример предыдущей. Полотно ровное, размером 180x60, гладкое, без сучков и щелей. Ручки с двух сторон. И самое главное — замок. Такая роскошь обошлась нам в четыре рубля с копейками. За дверь и за окно мы получили по дополнительному индексу. У Саши в руках ключ. Пока один. Он привязывает к нему веревку и вешает мне на шею, он уверяет, что со временем такой ключ будет у каждого. Это означает, что теперь можно покидать дом на какой угодно срок. Хоть на неделю, хоть на год. Но у нас скромные планы — собираемся провести весь завтрашний день на базаре.

Мы подбираем подходящие стропила, балки, рейки под обрешетку. Складываем на тележку и катим.

— Скоро у нашего дома появится шляпа, — шутит Веня.

— Хорошо бы и нам приодеться, — вношу предложение я. — Мы же не собираемся всю зиму сидеть дома.

— Оно конечно, только крышу сначала закончим, — отзывается Саша.

Мы с Веней смотрим исключительно на одежду. Приглянулась довольно сносная синяя куртка на ватной подкладке, с капюшоном, за пять рублей и за такую же цену сапоги, чуть выше щиколотки, со скатанным мехом внутри.

— Дорого! — морщится Саша.

— Зато тепло, — отвечаю я. Честно говоря, я замерзла в одной кофте. А ребята вообще в летних сандалиях. Греются, стуча ногами об землю. — Ну что, двое против одного?

— Делайте, что хотите.

Саша так легко согласился, потому что знал — все ближайшие дни будут посвящены крыше. Мы собрали друзей и снарядили целый караван в город за кровельными листами. После чего принялись за работу. Петю и Пашу забросили наверх как самых легких и сильных. Они устанавливали балки, прибивали стропила и обрешетку. Остальные подавали снизу. Михаил несколько раз рвался залезть на крышу, потому что Паша Полкопейки никак не мог понять, как закрепить углы стропил. Веня спокойно объяснял с земли, куда прикладывать и где забивать. Саша, как всегда, всех поторапливал, грозя холодами. Наконец каркас был установлен, и мы начали подавать кровлю. Петя ловко передвигался, цепляясь руками и ногами за рейки, как паук за паутину. Паша держался на одном месте и распределял листы вдоль откосов.

Все вместе мы управились за три дня. Получилась отличная двускатная крыша с небольшим чердаком в полметра высотой. Печная труба торчала на его серебристом боку вонзенной стрелой. Все удовольствие обошлось нам в двенадцать рублей и было оценено в три номера. Плюс еще один — за куртку и сапоги и внеплановый — за полную готовность дома. Итого, к началу октября мы имели индекс, равный 000042.

Листья с кустов у реки уже облетели, когда мы приступили к строительству туалета. Решили соорудить его на крайнем участке справа. Квадратного метра оказалось даже много, и Саша очертил территорию в восемьдесят сантиметров по длине и ширине. И мы взялись за яму. Осенние заморозки давали о себе знать. Земля промерзла и плохо поддавалась. Копали по очереди, но все равно быстро уставали. Особенно я. Но перспектива снова присаживаться на заиндевевшие шипы посреди оживленного пространства была еще более невыносимой… Наконец яма достигла глубины, соответствующей нормам местной санитарии. У надзирателей особые требования к туалетам. Мы установили оставшиеся от домика жерди, прибили перекладины и обшили их досками. Оставалось сделать входную дверь и крышу.

— А сиденье? — напомнил Веня.

— Сиденье потом.

— Когда потом? Когда яма будет полной доверху?

Я солидарна с Вениамином. Лучше сесть сразу. Ради этого, конечно, придется еще один день побегать в кусты, но я не стану жаловаться. Мы делаем сиденье, сколачиваем дверь и крышу. На защелку пошел тот самый реликтовый гвоздь — моя первая находка. Седьмое октября встречаем с готовым туалетом и с индексом, равным 000046. Прощайте, кусты! Не скажу, что мне будет вас не хватать. Жизнь неумолимо движется вперед, и это уже законченный ее этап.

Давно мы не отдыхали. Сейчас, чувствую, этим и займемся. У нас нет денег, и кончился хлеб. Завтра выйдем на стук бидонов со своими жалкими мисками. Как и год назад, когда мы довольствовались десятым коэффициентом. Меня коробит от этого несоответствия. Но есть хочется. К тому же я чертовски устала от ежедневного физического и эмоционального напряжения в течение пяти с половиной месяцев. За это время мы осилили лишь кирпичную коробку, единственное содержание которой — неработающая дровяная печь. А солнце — это все, что нам досталось из мебели. Его последние яркие лучи проходят в окно и формируют сначала вытянутый, чуть кособокий шкаф на западной стенке. После сползают на пол, превращаясь в стол, который путешествует по комнате до восточной стены, где под вечер становится небольшим комодом.

Солнце обставляет нас, но почти не греет. Мы пробовали растопить печку, чтобы подогреть суп. Но на одних ветках такую махину не раскочегарить. И делать абсолютно нечего. Без средств к существованию мы хандрим даже в большом доме. Дня через три Саша не выдержал. Нечаянно опрокинул на свои брюки благотворительную похлебку, выругался и тут же засобирался в город. Заняться делом, как он сказал, и хоть немного заработать. Надо признаться, мы соскучились по деньгам. Веня вызвался принести из леса валежник для растопки. Дрова нам пока не светят. Их можно пилить, начиная лишь с 50-го индекса. У нас — 46-й. А что делать мне?

— Тогда я пойду в гости.

— Кто возьмет ключ?

— Я, — Веня. — Надеюсь, что вернусь раньше вас.

Первыми, до кого я дошла, были Ася и Вика. Пока я их не воспринимаю по отдельности. Они обе дома, и обе заняты неизвестно чем. Точнее, я не вижу чем из-за большой картонной коробки, перевернутой вверх дном, которая стоит посередине участка. Своими размерами она как раз покрывает квадратный метр. Трудно сказать, что в ней находилось раньше. Может, огромный телевизор? Из коробки доносятся голоса и шуршание. На мой зов сначала осторожно приподнимается один край, появляются ноги, а потом, сбросив коробку, девушки открываются целиком.

— Хорошо мы придумали? — спрашивает Вика.

— Да не очень, — качаю головой в ответ. Жить в коробке для меня дикость. — Картон ведь совсем не греет. К тому же он расползется при первом же снегопаде. Как вы тогда будете жить?

— У нас еще есть сухая трава, — они показывают содержимое своего дома.

— Не густо. Сколько вы заплатили за эту упаковку?

— Рубль, — неуверенно говорит Ася.

— Целый рубль?! За использованную картонку, в которой ничего нет?

— У нас есть еще один, — опять неуверенно говорит Ася. — Но мы не решили, на что его потратить. Вика говорит — на хлеб, а я думаю — на пальто.

— Тут и думать нечего. На пальто, конечно, не хватит. Купите по какой-нибудь кофте на каждую. Если пройтись по всему базару, можно найти подешевле, — бросаю я на ходу и уже спешу по следующему адресу.

У сварливой троицы непривычно тихо. Оказывается, дома один Михаил.

— Девчонки шьют, — объясняет он мне, параллельно затыкая щели между досками, разместившись прямо на крыше. Как она под ним не провалится?

— Саша тоже ушел сегодня на заработки, — сообщаю я.

— А вам-то чего не хватает? Домище вон какой отгрохали! — не оборачиваясь, Миша пытается запихнуть толстый пучок травы в узкую щель. Пучок рассыпается, и травинки по одной проваливаются внутрь. — Зараза!

Ему не понять, чего не хватает. Иду дальше. Туда, где хозяйничает Петр. Павел на общественных раскопках.

— Извини, нужно срочно закончить плинтусы.

Петя тоже не очень-то обходителен. Даже не вышел из дома. Я заглядываю внутрь. Он сидит на корточках и роет руками землю, утрамбовывая ее вдоль стен. Это и есть плинтусы.

— Какое сегодня число? — не отрываясь, спрашивает он.

— Одиннадцатое октября.

— Значит, до зимы… — он остановился на минуту, — осталось сорок девять дней.

— Пятьдесят. В октябре тридцать один день. Но это в том случае, если она не наступит раньше.

Я разворачиваюсь. Здесь все при деле: кто усиленно зарабатывает, кто так же усиленно утепляется. Я никому не нужна. Только мешаю.

— Я забыл спросить, какое сегодня число! — кричит Михаил, когда я на обратном пути снова прохожу мимо его хибары. Похоже, они держат меня за ходячий календарь.

— Одиннадцатое октября. До зимы пятьдесят дней.

— Спасибо!

А дома уже кое-что изменилось. Веня принес две жердины, распилил их, и нам наконец-то удалось растопить печку. У Саши улов не хуже — один рубль.

На следующий день они работали оба и возвратились с тремя рублями в кармане. Я не спрашиваю, что мы будем делать с деньгами, — все спланировано еще месяц назад. Чуть свет мы отправились с тележкой на базар. Накупили крепких сосновых досок разной длины и толщины и по возвращении принялись мастерить мебель. Работа по обустройству дома всегда улучшала настроение. Пока мы собирали кровать, смеялись и шутили, не останавливаясь. Веня насвистывал свою мелодию, чтобы было еще веселее. И кровать получилась высший класс: трехспальная, прочная, на массивных ножках и с невысоким изголовьем вместо подушки.

Я постепенно забыла обо всех невзгодах, до того ладно выходила у нас мебель. Уютный стол шириной в три доски — мы поставили его у восточной стены, — два устойчивых табурета, повыше и пониже. На оставшиеся копейки мы купили хлеба, спичек и лучину, которую прикрепили к краю стола. Ее свечение рождает по вечерам целый театр теней.

Самую большую колченогую тень отбрасывает стол. Табуреты — поменьше и поровнее. Инструменты с тазом в углу тоже имеют свои повторения. А на западной стене красуются гигантские очертания мисок и кружки. Даже ложка с ножом очерняют некое пространство на столе. Все предметы обрели черных двойников. Ну и мы, разумеется, тоже. Люди и вещи вообще похожи тенями.

Я сижу на табурете и привыкаю к теням. Говорю себе, что они вовсе не страшные, хоть и черны, как ночь. Зная мою натуру, чувствительную ко всему новому и загадочному, мужчины решили напугать меня. Замерли у меня за спиной, спрятавшись за печку, и вдруг выскочили оттуда, набросились на меня и начали душить. Во всяком случае, такая картина отразилась на стене.

— Хватит меня пугать! — я оборачиваюсь. Ребята стоят в метре от меня.

— А чего ты боишься? Собственного дома? — смеются они.

— Нет. Ваших глупых шуток. Давайте лучше ужинать, — я скрываюсь в темноте спальни.

Догадываюсь, как будет выглядеть тень ножа, которым Саша нарезает хлеб.

В конце октября выпал первый снег. В доме стало светлее, но от окна непрерывно веет холодом — это плата за освещение. За мебель мы получили-таки прибавку в два индекса, и нам не хватает еще двух до заветной цифры, которая многое изменит в нашей жизни. Прежде всего она даст возможность устроиться на постоянную работу. С Сашиными способностями это будет нетрудно. Считать быстро и в уме — это заслуживает постоянного оклада. И он уже почти устроился счетоводом в городскую контору. Там только и ждали его 50-го коэффициента, а мы никак не могли придумать, на чем его заработать.

Перебрав все приемлемые занятия, мы остановились на вязании. Ребята кое-как обучились нехитрому перебрасыванию петель, и мы набрали на дом шерсти для изготовления казенных свитеров. Из заработанных ниток будем вязать на продажу. Теперь целыми днями все за работой. Можно даже назвать ее постоянной. Мы постоянно вяжем. Изредка ходим в город — относим и берем. В остальное время, скрючившись, плетем под лучиной незатейливые узоры. У мужчин дело продвигается медленно. Они все время куда-то торопятся, а потому часто пропускают петли, и приходится распускать по два-три ряда, отчего они еще больше нервничают.

— Успеть бы до декабря получить номер и работу! Чтоб хоть Новый год встретить по-человечески! — отвлекся от процесса Саша. Но тут же был наказан. — Проклятье! Опять пропустил.

— Я тоже, — и Вениамин запутался в нитках. У него размоталось полклубка, и он шарит по полу.

Я же не замечаю своего вязания вовсе. Руки все делают сами, а голова свободна для мечтаний.

— Вот было бы хорошо запираться на зиму в доме и никуда не выходить до весны. Заготовить кучу дров, еды, одежды. Туалет под боком.

— Все к этому идет, — процедил сквозь зубы Веня. — Только приходится еще на речку бегать, чтобы помыться.

— Точно! — заорал Саша. Я вздрогнула и выронила пряжу. — Нам нужно начать мыться в доме. Это сразу подымет коэффициент на два пункта. Если не больше.

— Как же ты собираешься здесь мыться?

— Мы купим умывальник и ведро. Это недорого. А на речку будем ходить только за водой.

— Можно будет кипятить воду и стирать, — воодушевляюсь я.

— Ну конечно!

На этом воодушевлении работа потекла быстрее. Мужчины стали более собранными, не отвлекаются и не путаются в петлях. И к середине ноября мы имеем на руках два свитера и короткий шарф из остатков пряжи.

— Слава богу, кончилась нервотрепка! — Саша сгребает вещи в охапку. Не пойму, что он имел в виду: сам процесс или ожидание его результатов. Как бы то ни было, мужчины отправляются в город торговать.

К позднему вечеру они выторговали-таки за свитера пять рублей, которые незамедлительно потратили на никелированный рукомойник и вместительное железное ведро литров на десять. Простояв весь день на открытом воздухе, они устали и замерзли, однако решили довести дело до конца. Саша отпилил планшетку от оставшихся во дворе никчемных досок и прибил к стене справа от входа между дверью и кроватью. Мы нацепили на гвоздь умывальник, а под него поставили таз. Предусмотрительный Веня набрал по дороге из города воды, и уже сейчас у нас появилась возможность помыться перед сном. А с утра мы разожгли печь, подогрели воду и пригласили сторожей полюбоваться нашим очередным достижением.

Струйка горячей воды с паром и демонстративно радостный Саша, держащий под ней руку, произвели на смотрителей впечатление, и они, не задумываясь, присвоили нам два индекса: один — за умывальник, второй — за перенос места помывки и стирки на дом. Таким образом, желанное 000050 стало полностью нашим. Рука у Саши хоть и покраснела немного, но быстро отошла, и на следующий день он устроился на работу.

Как и обещали, его взяли на должность счетовода — подсчитывать разные приходы и расходы в том самом общественном здании, который строили всем миром на городской площади. В одной из комнат на втором этаже и помещалась его контора. Саша сидел там все дни напролет, кроме субботы и воскресенья, и получал по пять рублей в неделю. А за его стабильную занятость нас снова повысили. И сразу на пять номеров!

Каждое утро мы снаряжали Александра на работу. Кормили вчерашним супом, одевали во все лучшее. Куртка, сапоги, свитер, Венины брюки и рубашка. Вениамин регулярно возил тачку в лес и распиливал там по одному дереву — больше нам не положено. Да и не нужно было, уже к выходным за печкой скопился внушительный запас поленьев. Мы ждали субботы, как никогда ничего в этой жизни еще не ждали. Саша должен был принести первую зарплату. Но вместо денег в пятницу вечером он принес полиэтиленовый пакет. Не пустой — я заглядываю внутрь, — с продуктами. Целых полбуханки хлеба, банка паштета, пачка макаронных изделий. А это что за труха?

— Сама ты труха! — Саша отобрал у меня сверток. — Это чай.

— Настоящий?

— Игрушечный! — он выкладывает все на стол, любуясь нашей реакцией. — Это нам на неделю. Хватит?

— Еще бы! — Веня вертит в руках пакет с макаронами.

— Я подумал, — продолжает Александр, — пора нам отказаться от благотворительной вони. От супа, я имею в виду. Теперь сами себя прокормим.

— Да с такими продуктами мы от чего угодно откажемся! — я рассматриваю скрученные чайные листочки под лучиной.

— Пора объявить об этом нашим, — Веня, накидывая куртку, кивает в сторону сторожевой будки.

— И принеси, пожалуйста, воды. Сварим макарон. Жрать хочется, аж желудок скрипит. Да уберите вы эти помои! — Саша схватил миску с оставленным для него супом и разом опорожнил ее в туалете.

Наш отказ от продовольственного снабжения не остался за бортом регистрационного журнала. Нас наградили еще пятью номерами и заверили, что этот поступок является еще одним переломным моментом в нашей жизни. Да мы и сами чувствовали, как с каждым днем становимся все более самостоятельными.

В следующую получку Саша принес перловую крупу и кастрюлю, что значительно облегчило процесс варки. В выходные ребята свезли в город скопившиеся за печкой поленья и, взяв в аренду топор, тут же заготовили дров на целый месяц. За это мы тоже получили повышение до 000061. Близился Новый год. В здешних краях это большой праздник, естественно, после дня рождения дома.

В последний день декабря принято подводить итоги. Но у нас еще не все подытожилось, что хотелось. Мы экономили, как могли, чтобы приобрести недостающую посуду и мебель: две кружки, две ложки, глубокую миску и доски для третьего табурета и полок.

На 31 декабря, выпавшее на субботу, мы собрали всех знакомых, включая двух самых бедных девочек, которые уже совсем сникли в своей намокшей от снега коробке. Веня нарубил еще дров, а Саша обновил запас продуктов. Макароны, полкочана капусты для супа, хлеб и банка тушенки. Еще он принес календарь на следующий год и пристроил рядом со старым. От строгих надзирателей мы тоже получили подарок — два индекса за последние приобретения. В общем, праздник удался.

— Так это весна или нет? — все пытался выяснить Михаил.

— Не совсем, — отвечал ему и всем остальным Веня. — Начало года специально поставили на середину зимы и объявили праздником, чтобы народ порадовался хоть немного. Чтобы окончательно не отчаяться. Понятно?

— А-а, середина зимы. Куда уж понятнее.

— А зачем вам сосна?

— Это символ Нового года. Вечнозеленое дерево напоминает о вечности. О неразрывности времен, когда один год переходит в другой, зима — в весну, весна — в лето. И мы сейчас стоим на таком переходе. Время неизменно, и все повторяется из сезона в сезон, но только человеческий дом имеет свойство меняться. И нам необходимо иметь точку отсчета этих изменений.

Так объяснял Веня. Это он принес из леса сосновую ветку и привязал к полке так, чтобы, свешиваясь над столом, длинная хвоя отбрасывала повсюду узорчатые тени. Каждому гостю досталось по ложке супа, пол-ложки макарон с тушенкой и по глотку чая. Все тихо и медленно пережевывали. А потом в знак наступления нового года мы сожгли сосновую ветку. Она моментально вспыхнула и потекла в коричневом мареве. Длинные иглы скрутились, подернувшись сединой, словно инеем. Дом заполнился запахом хвои. Мы собрались вокруг печки, вдыхая ароматы смолы и домашнего уюта.

Этой зимой гости еще неоднократно к нам наведывались, всякий раз как на праздник. Для Аси с Викой это были не просто визиты, а в полном смысле возвращение к жизни, что не прошло мимо наших чутких к чужим бедам наблюдателей — нас отметили повышением индекса до 000065. Мы с Веней и сами порой выбирались в гости. Ходить стало удобнее, когда мы приобрели вторую пару сапог, добротных и дорогих, и еще две футболки, три пары сменного белья и синюю шерстяную юбку. По-прежнему много денег уходило на еду. Аппетиты росли, а источник их удовлетворения был всего один.

Несколько раз за зиму замерзала река. Я наблюдала в окно, как угрюмо тянулся от нее народ с пустыми лоханками. Сначала мы пробовали растапливать снег, но пить его было неприятно. Веня собрал инструменты, какие были, и мы с ним отправились добывать воду. Старались около часа и прорубили-таки лунку, в которую входила кружка. Мы начерпали ею целое ведро и таз.

Помимо походов за водой, все остальное время мы занимались домом. Утепляли его, законопачивали, чем могли. Затыкали щели в оконной раме и под плинтусами, прокладывали войлоком дверь. И как-то в одно ничем не примечательное утро, когда я растапливала печь, произошло нечто странное. Я уловила какое-то совершенно новое ощущение себя в собственном доме. Но еще не могла понять, что случилось. Отложила полено, села возле открытой заслонки, расстегнулась. Этого оказалось недостаточно. Я сняла с головы платок, расшнуровала ботинки, сбросила пальто. Это невероятно, но… мне не было холодно. Первый раз зимой я снимаю одежду в доме, не испытывая при этом никаких физических неудобств!

— Это еще что! Скоро совсем жарко будет. Ты и свитер снимешь. И колготки, — улыбается моему открытию Веня. Он сам в одной рубашке с расстегнутым воротом принес с улицы дров и складывает в углу.

Да, жарко будет в любом случае, думаю я, на пороге март. Но очень уж хочется верить, что это не только дыхание весны, но и тепло нашего дома.

Посадки и разборки

К весне наш индекс пережил еще пару повышений, а участок увеличился на четыре квадратных метра. Два метра мы приобрели по старому тарифу, а другие два уже по максимальному — пять рублей за метр. Но основные планы на весну и лето у меня были связаны не с индексами, а с этими дополнительными участками. В марте мы подкопили немного денег и, когда земля после традиционного половодья чуть подсохла, решили использовать ее по-новому.

Мы строим забор. Конечно, не такой монументальный, как в городе, но тоже вполне состоятельный. Распиливаем доски, оставшиеся от старого дома, из которых, как бородавки, торчат шляпки гвоздей. Гвозди, разумеется, вынимаем — пригодятся для скрепления этих же досок, но в другом сочетании. Постепенно вырастают три метра ограды с северной стороны, три — с восточной и два метра с южного придорожного края участка. Отдельного внимания заслуживает калитка. За все заборное строение мы рассчитываем получить пару-тройку номеров. Три дня мы с Веней провозились со всем периметром, включая вход, и добрались до семидесятого коэффициента.

— Молодцы! — Саша подергал калитку, прежде чем войти, попробовал на прочность пролеты. — А я вам тоже принес кое-что интересное.

Он все с тем же полиэтиленовым пакетом, дно которого приняло форму лежащих внутри продуктов. По контурам я узнаю банку тушенки, пакет с крупой, пачку чая, хлеб. Наружу торчит клочок бумаги. Саша тянет за него и вытаскивает… газету. Это местная газета. Такую я частенько видела у работодателей. Теперь и сама держу ее в руках. На тонкой жеваной бумаге все сплошь рекламные объявления: на вертикальных и горизонтальных полосах, даже по диагонали. Незнакомыми людьми предлагаются хорошо знакомые товары для дома: кирпичи и краски, стекла и рубероид, оптом и в розницу.

— Мне дали на работе, — пояснил Саша. — Она прошлогодняя, никому не нужна. Все эти вещи давно проданы и перепроданы. Зато смотрите, что есть в конце.

— А что это? Я вижу одни пустые клетки.

— Это игра. Называется кроссворд. Меня научили. Ну-ка, где наш грифель?

Мы ужинаем. Пьем свежезаваренный чай и играем в кроссворд. То есть разгадываем слова, которые нам загадал неизвестно кто, возможно, какой-нибудь надзиратель из будки. Сейчас он небось наблюдает за нами в подзорную трубу и посмеивается. Я хлебаю и зачитываю:

— «Элемент лестницы, необходимый для крепления ступеней способом врезания их в боковую часть», — все определения так или иначе касаются дома.

— Сколько букв?

— Шесть.

— У нас еще нет лестницы. Давай дальше.

— «Оптико-механический инструмент, имеющий зрительную трубу и уровень высокой чувствительности». Семь букв.

— Я знаю только лопату высокой чувствительности, — отшучивается Веня. — Похоже, мы не доросли до этого кроссворда.

— Давайте начнем с фундамента. Впишем, куда подойдет, и готово, — я уже заношу грифель.

— Так нельзя. Это не по правилам, — Саша отбирает газету и читает сам: — «Планка профильной формы, предназначенная для закрытия зазоров между стеной и полом».

— Плинтус! — в один голос кричим мы с Веней. И Саша записывает.

Мы отгадали еще несколько слов, а остальные будем заносить по мере узнавания. А пока я буду придумывать свои кроссворды. Замкнутое пространство, отгороженное от внешнего мира и организованное с помощью различных материалов, в котором помещается человек. Три буквы. Мы выходим из него и отправляемся на базар. За семенами. Раньше я не обращала внимания на такие мелочи. Но теперь, имея в распоряжении четыре пустующих квадратных метра и весну в разгаре, я признаю, что возделывание огорода сейчас — самый перспективный вид деятельности. По дороге наши интересы, как обычно, разделились.

— Картошку, картошку. И еще раз картошку, — настаивал Саша. — Я слышал, она очень сытная.

— А я слышала, что много места занимает. А вот морковка…

— На одной морковке далеко не уедешь, — возражает Веня. — Давайте капусту посадим. Из нее суп вкусный.

— Хватил — капусту! Два кочана, и метра как не бывало.

— А я бы куст какой-нибудь посадил. Разлапистый такой, и чтобы на каждой ветке штук по двадцать.

— Чего?

— Не знаю пока чего. Неприхотливый вкусный и питательный овощ, занимающий минимум места при максимуме урожайности. Существует ли такое вообще?

Проторчав полдня на рынке, мы в итоге набрали самых разных семян. Не представляю, как эти крохи будут выжимать из себя целые растения, да еще и такие, какие нам нужно. Мы разобрали семена по кулакам, чтоб не перепутать. Я несла морковь и редис, Саша — капусту и свеклу, а Веня — кабачок, репу, а в кармане горох. Позже мы прикупили две картофелины и пять кустов малины. Кусты, правда, громко сказано — чахлые сухие прутья с кучкой сморщенных корешков. Надеюсь, это не тот самый сухостой, что мы собираем на растопку.

Мы вскопали весь участок, оставив лишь узкие полоски от калитки к дому и от дома к туалету. Семена сеем ровными рядами вдоль и поперек, как в кроссворде. Я запоминаю: второй ряд по горизонтали — свекла, третий по вертикали — кабачки, в четырех вертикальных кучках — картофель. Мы разрезали клубни пополам, даже не попробовав, и воткнули в землю. Договорились, есть будем только урожай. Веня зарывает горошины вдоль забора и притаптывает. Капуста идет первым горизонтальным рядом вдоль северной стены. Редиска — по диагонали, от калитки до дверей дома.

— Подождите. А куда малину посадим? — Веня держит в руках прутья.

— Ты те, что надо, взял? — всматриваюсь я. — Не печные?

— Нет, конечно. Вот и корни на месте. Давайте на восточной стороне.

— Только не рядом с туалетом! — умоляет Саша.

— Куда ни посади, везде получится у туалета, — резонно замечает Вениамин.

С того момента, как все семена с грехом пополам разместились на участке, настала жаркая пора взращивания будущего урожая. Прежде всего, его нужно было поливать. Мы таскали из речки воду. Сначала в ведре и в тазу. Потом приспособили рукомойник и миски. Когда и их стало не хватать, Саша догадался брать тачку и наполнять ее прямо на дороге. Но все равно было недостаточно. Прожорливое солнце хлебало воду своим горячим языком, и она не успевала просачиваться в землю.

Спустя несколько дней появились первые всходы. Где дружные, где не очень. Ухаживать за огородом стало сложнее — потребовался дополнительный полив и крайняя осторожность. Мы передвигались по собственной территории на цыпочках, боясь задеть нежнейшие стебельки. Но по вечерам, когда Саша возвращался с работы, они с Веней устраивали полный осмотр участка, после которого количество полноценных ростков катастрофически уменьшалось. Я устала бороться с их неуклюжестью.

Наконец-то пошли дожди. А с ними, откуда ни возьмись, полезли сорняки. Вот уж чего я не ожидала от этой выжженной пустыни. Полю каждый день, утром и вечером. Однако вредоносная зелень всходит раза в два гуще, нежели полезная. И порой я начинаю их путать.

— Черт, я опять кого-то раздавил! — Саша приподнимает сандалию. Под ней распластанный зеленый организм. Только что ребята вернулись из города и пробираются от калитки до двери.

— Не беспокойся, это сорняк. Обойди вот здесь.

— Фу ты! — пыхтит Саша. — Ну ничего, теперь всем легче будет.

— С чего это вдруг? Вы летать научитесь?

— Нет. Просто Веня устроился на работу. Так что почти целый день никто топтаться не будет.

А я-то думала, они мне будут помогать. Впрочем, сейчас некогда вспоминать, о чем я думала. Теперь я за главного в нашем доме. Главный домовладелец и домработник. Таскаю воду, полю сорняки, прищипываю, подвязываю. Полная занятость при отсутствии сил, сопровождаемая регулярными вознаграждениями в виде денег и товаров. Шесть букв.

У Вени работа пыльная. Но он доволен и такой. Ведь за его трудоустройство мы опять получили пять индексов. За это и еще за ежемесячные двадцать рублей он готов сметать пыль хоть со всей округи. Но пока ему выделили помещения в общественном здании и прилегающую городскую площадь. Саше еще лучше — его повысили и доверили не только считать, но и заносить расчеты в журнал. Само собой, это отразилось на зарплате. Теперь Саша получает пятнадцать рублей раз в две недели. 000 078 — таковы в сумме все последние повышения.

Среди очередных покупок я нахожу обещанное платье. Как говорится, обещанного три года ждут, и действительно, прошло ровно три года, прежде чем я получила то, что так часто видела на других. Красивое, невозможно красивое платье. Отрезное по талии, с широким вырезом, расклешенной юбкой чуть ниже колен и маленькими рукавчиками. Материал насыщенного кремового оттенка расцвечен коричневыми и желтыми цветами, переплетающимися между собой. Разумеется, этот наряд исключительно для выхода — в город или гости. А для работы сгодится и старое, еще не сношенное.

Кроме платья мужчины купили еще сандалии на мою ногу, а себе по паре летних штанов из поплина, бежевые и серо-зеленые, и летние рубашки с короткими рукавами. В общем, можно считать, что мы основательно прибарахлились. Более того, мы начали дифференцировать одежду. В этом смысле последние приобретения исключительно для лета. А до зимы еще далеко, и там будет совсем другой гардероб.

— Длиннополая самая верхняя одежда из плотного материала, предназначенная для ношения в холодное время года, шесть букв, — задаю я.

— Пальто, — отвечает Вениамин.

Сегодня суббота. По календарю и по настроению. Мы обедаем все вместе рисовой кашей с подливой от тушенки. На десерт — первая редиска со своего огорода, с солью. Крепкая, сочная, так и брызжет соком, когда откусываешь. Мы собрали семь штук, а на освободившееся место тут же посадили лук.

— Правильно, — говорю я. — Пальто. Я сама как в пальто возле этой печки. У нас все время натоплено так, что к ночи дышать невозможно. И дрова жалко.

— Но готовить все равно надо, — заключает Саша. — Ладно, подумаем.

Прошло недели две после этого разговора, а у нас ничего не менялось, если не считать начало созревания гороха. Я сварила гороховый суп. Мы ничего не покупали, кроме продуктов. Копили деньги. На что, я узнала только после очередной покупки.

— Угадай, что мы купили? — спрашивают они еще от самой калитки.

В руках у них ничего нет. Очередной кроссворд?

— Землю, — сразу вспоминаю я их загадку двухгодичной давности.

— Нет. Подумай хорошенько, что еще кроме земли существует в природе.

— Вода, огонь, воздух.

— Вот.

— Неужели вы выложили все деньги за какую-нибудь лужу?

— Холодно.

— Тогда воздух.

— Теплее.

— Теплее только огонь.

— Не то чтобы огонь. А если попытаться совместить.

— Воздух и огонь? Сколько букв?

— Тринадцать.

— С ума сойти! Я слов-то таких не знаю.

— Знаешь. Что может быть теплее воздуха и холоднее огня?

— Теплый воздух.

Ребята просто заливаются от смеха.

— Ну, еще одна попытка. Это, скажем, огонь, превратившийся в воздух.

— Все, хватит с меня превращений. Говорите, что купили, да я поливать пошла… Электричество, что ли?

— Ну правильно. За пятьдесят рублей подключились к всеобщей сети.

— Пятьдесят рублей?! — я в шоке. Надеюсь, не в электрическом. — Столько денег пустить на ветер! И где оно, ваше электричество?

— Ты давно не ходила в город, — успокаивает Веня. — И не видела столбов с проводами, которые устанавливают вдоль всей дороги. Сейчас все обзаводятся ими. Уже до реки дошли, скоро и до нас доберутся.

Действительно, дня через три возле нашего участка врыли большой бетонный столб. Его привезли на грузовике несколько человек с лопатами. Среди них были и Петя с Михаилом. Теперь это их работа. Они устроились установщиками столбов и уверяли, что нам поставили самый лучший. Потом приезжали другие рабочие, более квалифицированные, которые натягивали между столбами провода и подключали дома, имеющие соответствующие коэффициенты и заплатившие за удовольствие. Мы выложили все деньги за это подключение. А также за провода, распределители, розетку и прочие детали. Но и взамен получили десять пунктов к индексу и возможность использовать энергию невидимых частиц в домашних целях.

С ближайшей Вениной получки купили лампочку, патрон и выключатель для гостиной. И я сразу уловила все преимущества электричества. Во-первых, его можно не экономить, как лучину. Во-вторых, искусственное освещение порождает не громадные и страшные тени, а мягкие и плоские, почти как от дневного света. Победа над страхом и невежеством — все те же тринадцать букв. По горизонтали, по вертикали, в общем, по всем направлениям.

Апогеем выгоды явилась плитка. От нее новая прекрасная тень на столе. Теперь не нужно разжигать печку и париться над ней, чтобы приготовить еду. Включил, вскипятил, сварил, выключил, и пожалуйте к столу. Весьма ценное приобретение, стоившее нам половины Сашиной зарплаты и эквивалентное трем прибавкам индекса. А если присовокупить еще одну за верхний свет, получается совсем неплохая цифра — 000092. Все, мне пора на огород.

Проклятая сушь из четырех мелких сморщенных букв. За последнюю неделю с неба не упало ни капли. Все приходится делать самой. Я превратилась в поливальную машину. А урожай продолжает сохнуть на корню.

— Нам нужно еще одно ведро, — говорит Саша.

— Мне не нужно, — отвечаю я. — Мне и с одним-то тяжело.

Не знаю, как мужчины, а я устала работать. Сижу дома, изучаю прошлогоднюю газету. Она вся давно прочитана вдоль и поперек. Кроссворд отгадан. Приготовить разве чаю. Для самой себя. Я одна. Так тоскливо, что даже есть не хочется.

Надеваю свое нарядное платье и выхожу из дома. Думаю, что заслужила право немного прогуляться. Гуляю вдоль столбов. Они сопровождают меня всю дорогу, от дома до речки, от речки до развилки, от развилки до города. Саша давно просчитал их и теперь пользуется новым измерением, забыв про шаги. Кажется, у него вышел 351 столб. Или 361. Мне без разницы. Даже не буду обращать на них внимания. Я рассматриваю свое платье. Юбка колышется при каждом шаге, а с ней и желто-коричневые цветы то закрываются, то вновь распускаются. Со стороны, должно быть, красиво смотрится. Подхожу к домику Михаила и девушек. У них прибавление участка. Два квадратных метра, заваленные стройматериалами. Верхом на досках сидит Соня и что-то мастерит из двух деревяшек. Кромсает концы гвоздем.

— Пытаюсь сделать диагональный распил, — объясняет она.

— Возьмите у нас пилу в аренду, — предлагаю я. — А то до ночи не управишься.

— Мне надо успеть до вечера. Решили деревянный дом делать. Миша сказал, он дешевле и быстрее строится.

— А, ну если быстрее, тогда конечно.

— Это наш единственный шанс. И погода благоприятствует.

— Чему?

— Строительству, чему же еще. Тепло и сухо. Что еще нужно?

— Не знаю.

Я вспомнила неполитый огород. Каждому своя погода. Пусть ребята выжмут по максимуму из своей сухости и жары. И может, встанут наконец на ноги.

— А где Кира?

— В лесу… Мы не разговариваем, — вздохнула Соня.

— А я о плитку обожглась, — я показала ей руку с позавчерашним ожогом.

— Ну и что? Рука быстро заживает, а отношения не перебинтуешь и не свяжешь, если они уже разорваны. У нас это на всю жизнь. Я чувствую, она хочет выжить меня из дома и остаться с Михаилом. Прямо не говорит, но постоянно уединяется с ним, нашептывает что-то на ухо и смеется.

— По-моему, ты перебарщиваешь. Вот мои ребята не ссорятся из-за меня.

— Они, наверное, тебя не любят! — в сердцах выпалила Соня.

— Любят, не любят — какая разница? У нас другие заботы.

Меня охватило жгучее желание поссориться. Насколько жгучее, не знаю, но предпочитаю поскорее уйти подальше от этих разборок.

Иду к лесу… Мимо Михаила с лопатой и столбом, мимо Киры, которая крутится рядом с ним. Они машут мне и зовут присоединиться, но я качаю головой и прохожу дальше за поворот. Я направляюсь к Марине. Уверена, она до сих пор живет одна. Стало быть, разборки ей неведомы. И проблем у нее нет.

Я не узнаю местность. Туда ли я пришла? В моей памяти запечатлелась лишь клетка из прутьев. Но сейчас передо мной не хибара, не сарай, не собранные наспех стенки из кирпичей, а деревянный домик. Одноэтажный, аккуратный, я бы сказала, изящный, выкрашенный в ярко-розовый цвет. Перед домом клумба с красными цветами. Марина сидит на розовом крыльце, под навесом. На ней светлый брючный костюм, волосы подвязаны лентой.

— Вернулись твои? — она сразу меня узнала.

— Давно. Мы уже дом кирпичный построили и девяносто второй номер заработали.

— И платье у тебя новое. Хорошее платье, — добавляет она. — Ну заходи.

Я поднимаюсь на крыльцо. Всего три невысокие ступеньки. Марина распахивает розовую дверь, и мы входим. Внутри все неожиданно голубое. Маленькие голубенькие столик и табуретка, узкая кровать с небесной чистоты покрывалом. От такой резкой смены цветов рябит в глазах. Марина приглашает сесть на покрывало и вздыхает в мою сторону.

— Я тоже собираюсь кирпичный дом строить. Этот слишком холодный. Да и цвет мне надоел.

— Обалдеть можно от такого цвета, — говорю я.

— Я люблю яркие ощущения и оттенки. Мне нравится им противостоять.

— Но не в собственном же доме. Ты отравляешь ими жизнь.

— Ничуть. Я умею ими пользоваться. Сильные цвета придают уверенность. Только их нужно постоянно менять, иначе они надоедают. Следующий у меня на очереди желтый. Ярко-желтый. Искрящийся цитрон.

— А как тебе рыжий?

— Слишком мрачный, — она сдвинула брови. — Напоминает кирпичи.

Но я и имела в виду кирпичи. Нет, здесь я тоже не в своей тарелке. Чуждая всем этим броским цветам. Везде чужая, кроме собственного дома.

— Уже собираешься уходить? — поднимает брови Марина.

— Дел полно.

— У тебя же есть мужчины. Пускай они трудятся.

— Они и так целыми днями на работе.

— Жизнь и работа — это не одно и то же, — фыркает Марина. — Надо жить в свое удовольствие.

— На удовольствие нужно заработать.

Я остановилась у окна с отдернутой лазурной занавеской. Из него открывается вид на такой же пустырь, как у нас. Сплошная тоска и сушь. И ни одного удовольствия.

— Вы что, на машину копите? — спрашивает Марина.

— На какую машину? Я об этом даже не задумывалась.

— А ты задумывалась о том, что мир не так узок, как нам его представляют? Что он не заканчивается на этих дремучих поселках?

— Догадывалась.

— Так вы собираетесь покупать машину? — кричит Марина мне вслед.

Но я уже на открытом воздухе. Удаляюсь. Быстро, как только могу. Иначе не успею к приходу ребят и к ужину, который, я надеюсь, они сами приготовят. Пусть и дома поработают, в конце концов… Но застаю обоих на огороде. Они присели на корточки возле кустов малины и что-то рассматривают.

— Ты все пропустила, — Веня машет, чтобы я подошла.

Осторожно нагибаюсь и вижу среди зелени несколько розово-красных пятен, словно огоньки горят на фоне темной листвы и тусклого пейзажа. Мы насчитали шесть созревших ягод. И еще восемь молочного цвета.

— Давай скорее кружку. Насобираем к ужину, — Саша уже отогнул плодоносную ветку.

— А ужина нет, — отвечаю я и подставляю ладони.

— Как нет? Что же ты делала весь день? Если даже не заметила, как малина поспела.

Малина. Марина. Машина. Сколь разные смыслы вносит перемена всего одной буквы. В кроссвордах одна буква может решить многое.

— Когда же вы наконец покажете мне эту Марину? — не выдерживает Веня. — Очень хочется посмотреть на розовый дом.

— Вряд ли ты будешь доволен знакомством, — говорю я, представляя ядовито-слащавую наружность и прохладно-голубое содержание.

Что-то действительно охладело с того дня. А ночью пошел дождь. И лил еще пять дней кряду. Этим ознаменовалось начало августа, а еще сбором нашего первого крупного урожая. Ливни хлестали по ребристым бокам кабачков и круглым кочанам капусты, которые наливались соком от дождя к дождю. Мы выдернули несколько морковин и хрустели за ужином. Ребята еще взяли по штуке на работу. Другой раз набралась целая миска гороха, его вьющиеся стебли густо оплели наш забор, так что и досок не надо.

Дни стояли болезненно-хмурые, но у нас в доме всегда было светло и сухо. А все, что происходило дальше забора, нас, в сущности, мало интересовало. Лишь появление сторожей было относительно желанным. Они топтались на участке, осматривали еще не съеденные плоды и регулярно повышали индекс. Не за морковку, а за приобретенные вещи. Саша с Веней купили этажерку, байковое покрывало, вполне годящееся под второе одеяло, две теплые фланелевые рубашки и пять мотков шерсти на третий свитер. Этажерку из трех полок мы поставили в угол гостиной, сложив там все пожитки. На нижней полке под газетой договорились держать деньги и ключ от дома.

В одну из суббот мы отправились в город, все втроем. Покупать матрас, Я лелеяла мечту о матрасе с того момента, как впервые прислонилась спиной к жесткой холодной земле, и позже, когда ложилась на грубые доски. Мы полдня проторчали на базаре, но нашли-таки подходящего размера, за восемь рублей. Мягкий, полосатый и толстый, как и положено матрасу. Ребята обмотали меня им и, поддерживая с двух сторон, повели к дому. Было тяжело и жарко под ватным панцирем, но расставаться с ним я не спешила.

Как только мы пришли домой, сбросили с кровати одеяла, постелили матрас и улеглись на нем. Высшая степень блаженства! Все, я больше никогда не встану. Даже ужинать. А Саша встает. Но тут же снова ложится. В руке у него газета. Все та же, другой у нас нет. Он в сотый раз, с особым выражением зачитывает:

— «Оптико-механический прибор…» — и не успевает дочитать до конца.

— Нивелир, — перебиваем мы с Веней.

— Лучше отгадайте: количество пунктов, на которое должен подняться наш индекс в присутствии матраса, — я переворачиваюсь на другой бок. Пусть и правый понежится.

— Два, — без запинки отвечает Саша.

— С этажеркой и рубашками будет три, — добавляет Вениамин.

Я глажу щекой полосатую ткань, устраиваюсь поудобнее и засыпаю раньше времени и без ужина.

Близится день рождения нашего дома. 15 сентября. Мы купили еще одно пальто, дошли до 98-го уровня и занимаемся сбором урожая. Отрадная пора. Уже сняли весь лук, кабачки; морковь и горох. От малины остались сладкие воспоминания. Подошел черед свеклы, репы и капусты. Я по-прежнему вожусь в огороде. Время от времени захожу в дом полюбоваться на пальто. Оно длинное, драповое, прекрасного черного цвета. Веня выложил за него семь рублей, и оно подходит всем без исключения. Я снимаю пальто с гвоздя и который раз примеряю.

Все летние вещи и мое нарядное платье я складываю на нижнюю полку этажерки. До будущей весны. Возле дома ребята вырыли яму, выложили ее деревяшками, а сверху прикрыли широкой доской. Это наш погреб. Здесь будет храниться урожай, в худшем случае до середины ноября, а в лучшем — до Нового года. У меня такое чувство, что зима пройдет без приключений. Ведь мы совсем скоро доберемся до сотого коэффициента. Не позднее чем соберем весь урожай. 000100 — это такая значимая цифра, я бы сказала — магическая. Хватаюсь за ботву и выдергиваю еще один бордовый корнеплод — часть нашего сотого коэффициента. Думаю, он уже созрел. И мы тоже.

У калитки останавливается машина. Не грузовик с бидонами или столбами, а частная, легковая, насыщенного свекольного цвета. Я пригнулась и краем глаза наблюдаю, как из нее вышел мужчина, подошел к забору и оперся локтями. Еще сломает… И что нужно владельцу шикарного четырехместного автомобиля от наших семнадцати незатейливых квадратных метров?

— Как урожай? — спрашивает он. — Ожидается?

— Уже имеется.

Ну, и что дальше? Я поднимаюсь. Заглядываю незнакомцу в глаза. Они у него небесно-голубые, как Маринина занавеска. А костюм темно-синего цвета, и брюки, и пиджак. Дорогие, наверное.

— А вот это бордовое, что торчит, — он указывает на свеклу, — оно как называется?

Первый раз кто-то посторонний заинтересовался моим огородом. И вообще, это первая приличная машина, которая остановилась возле дома. Как раз напротив моего первого метра. Я берусь за скользкие листья и тащу.

— Ух ты! Какой огромный! Неужели вы сами вырастили?

— Сама. И не только свеклу.

Иду к погребной яме, снимаю крышку и извлекаю на свет урожай. Для начала самый большой кабачок. Демонстрирую его на вытянутых руках. Мужчина кивает головой и поднимает вверх большой палец. Он все еще опирается на наши доски.

— Это кабачок… это репа… а вот капуста, — я обхватываю тугой кочан. — Хотите попробовать?

— Что вы, не стоит тревожиться! Я и так верю, что они вкусные. Это вот кто рыженький, толстенький?

— У меня такое впечатление, что вы овощей никогда не видели.

— Видел, конечно, но сам не выращивал.

— Кто же у вас этим занимается?

— Никто. Я на рынке покупаю.

— И на участке у вас что же, ничего не растет?

— Почему? Деревья растут.

— Яблони?

— Сосны.

— Не понимаю, — я уже вплотную приблизилась к забору, — как можно пренебрегать собственностью? То есть не использовать землю по назначению, а сажать какие-то тривиальные сосны? Их и в лесу полно. Ладно бы еще цветы. Они радуют глаз. Они красивые…

— Сосны тоже, — перебивает он и смотрит на меня пристально. — Но их красота гораздо выше. Нужно немало потрудиться, чтобы насладиться их очарованием… А вы тоже красивая. Знаете об этом?

— Нет. Первый раз слышу, — я разворачиваюсь к нему в профиль. — Я же себя не вижу, как я могу судить? Знаю только, что у меня темные волосы и серые глаза.

— У вас не просто глаза. Взгляните, — он распахнул передо мной мою же калитку, пригласив к машине, и развернул зеркало заднего вида в мою сторону.

Я долго разглядывала свое лицо. Но ничего особенного не увидела. В общем, оно было таким, каким я и представляла. Но вот мое рабочее платье…

Оно все в грязи и заплатах. Мне становится стыдно.

Я опускаю глаза.

— Это не глаза, это два озера. Нет, даже два моря. В них отражаются мачты затонувших кораблей, если вы понимаете, о чем я. Вот какие у вас глаза!

Я не знаю, что ответить. Конечно, я не догадываюсь о существовании кораблей, но ощущаю прохладную отполированную поверхность под рукой.

— А какая у вас машина!

— Не такая уж хорошая. Скоро новую буду покупать.

— А какой у вас коэффициент?

— Неважно.

Он открыл дверцу. Может, я обидела его своим бестактным вопросом? Но он не сел, а лишь порылся на заднем сиденье и достал маленькую яркую коробочку, открыл и протянул мне.

— Это, конечно, не капуста, — улыбнулся, взял коричневый ромбик и положил мне в руку, — но тоже вкусно. Конфета.

Сама собой она целиком оказалась у меня во рту. Вот это и есть то, что называется «сладкая жизнь». Я млею, перекатывая конфету от десен к нёбу и обратно. Хочу замедлить процессы разложения шоколада. Но он тает, и мне остается только сказать спасибо. Но вместо этого я говорю:

— Извините, мне надо отлучиться, — и бегу в дом.

— Не буду вас задерживать, — слышу за спиной…

Я врываюсь, сразу кидаюсь к этажерке. Достаю с нижней полки пакет с одеждой. В спешке тереблю газету. Она хрустит и разъезжается пополам. Хватаю платье. Резким движением сбрасываю старое и натягиваю новое. Оно застревает на плечах, и я нервно дергаю за юбку, но в какой-то момент понимаю, что могу порвать. Успокаиваюсь. Но продолжаю тянуть.

Когда я выбежала из дома, машины уже не было. Даже следов не осталось. А со стороны города подходили ребята. Веня беспечно насвистывал, Саша болтал пакетом.

— Чего это ты вырядилась? Собралась куда-то?

— Уже вернулась, — захожу вместе с ними обратно.

— Мы сковородку купили и масло. Овощи жарить будем, — хвастается Саша.

— Жарьте.

— А что это у тебя на губе? С правой стороны. Коричневое. Что это?

— В земле испачкалась, — отвечаю и слизываю остатки шоколада.

— Ела?! — Саша в полном недоумении.

— Упала… Испачкалась. Потому и переоделась, — я перевожу дух.

Машина

Я лежу на матрасе под двумя одеялами, между двумя мужчинами. На полке перед рукомойником поблескивает зеркальце. Я уговорила ребят купить его, чтобы всегда иметь представление о самих себе. Там же находится кусочек мыла, зубной порошок, осколок бритвы и три зубные щетки, а на гвоздике висит чистая тряпка — полотенце. Начинаем приводить свое тело в порядок. Моемся горячей водой, стираем и носим чистое белье. У меня еще и сменное, в котором я сплю. По обеим сторонам дышат мои мужчины. Сильные, красивые, умные. Прикасаюсь к Вениной голове, к его взъерошенным волосам и нежно приглаживаю. Веня вертит головой и шепчет сквозь сон умоляюще:

— Не на-до. Завтра ра-но вставать.

Переворачиваюсь к Саше. Передо мной ровно вздымаются его широкие плечи. Кладу руку ему на спину и тихонько толкаю. Ноль эмоций. Сильнее — никакой реакции и прежний глубокий сон. Вот уж вырубится так вырубится… И все равно они лучшие на свете. Завтра встану пораньше, включу плитку. Потушу кабачок. Тушеный кабачок с хлебом и чаем — объедение. Позавтракав и сказав спасибо, Саша наденет пальто, а Веня — куртку.

И пойдут они на работу, а я останусь дома. Буду вязать третий свитер. Потом шапку. Потом носки. Может, один раз схожу за водой. Погреб забит банками с маринованными овощами и картошкой. Сейчас у нас 102-й индекс, и ожидается пополнение. Кроме того, в нашем доме появилась мечта — быстроходная, большая, четырехколесная. Ее воплощение решило бы многие проблемы и позволило двигаться дальше с возрастающей скоростью.

— Может, купим пока велосипед? — предложил как-то Веня. — Все ж быстрее будет на работу добираться.

— Это нас не спасет, — Сашу это не устраивало. — Только деньги растранжирим. Да и как ты будешь по снегу на велосипеде ездить?

— Ну тогда самокат. Он намного дешевле.

— Я в серьезное учреждение на самокате не поеду, — заявил Саша. — Еще тачку предложи.

— Купили бы лучше сахару, — встреваю я в их беседу. — И чайник не помешает.

— Нам много чего не помешает, — подытожил Александр.

Не откладывая, в следующую же получку мы купили чайник, три вилки, еще один ножик побольше, кочергу и пачку кускового сахара, поскольку все предпочитают вприкуску. Всего лишь один пункт по классификации здешней жизни. Но зато работа у меня заспорилась. Вслед за свитером я связала три шапки, два шарфа, три пары толстых шерстяных носков, которые оказались очень кстати и дома, и на улице, и пару рукавиц. Два пункта известной классификации. К декабрю мы закончили заготовку дров — один пункт и прикрыли ими целую стенку до потолка. Оставшиеся сложили под кровать. Деньги экономить не удавалось, потому что срочно понадобились сапоги и кое-какая теплая одежда. Таким образом, к началу зимы все были обуты, одеты, накормлены и привыкали к 108-му коэффициенту.

Наши друзья тоже основательно готовились к зимовке. Петя с Пашей на столбах сколотили целое состояние и наконец закончили кирпичный домишко. Они заново перебрали стены, скрепив кирпичи раствором, сделали крышу и настил, повесили дверь. Сами приоделись и приобрели пару ботинок на двоих. В общем, Паша уже не тянул на свое прежнее прозвище, поскольку зарабатывал по восемьдесят копеек, а то и больше. От казенных харчей они пока не отказывались, но имели дополнительное снабжение в виде хлеба и круп. Мы заходили иногда в гости, и Петя угощал нас отличной кашей собственного приготовления. Даже без масла и сахара она была на удивление вкусной.

Соня с Кирой, вцепившись в Михаила с обеих сторон, делят с ним кровать в новом деревянном доме. Они существуют в пространстве два на три метра, с маленькой печуркой и запасом хвороста, которым проложены стены, пол и крыша. Но отношения их от этого не теплеют. А наши одинокие девочки пытаются согреть друг друга, потому как ни отопления, ни кровати, ни плотных тканей, которые сошли бы за одежду, у них нет. Снег и ветер — полновластные хозяева их наспех сколоченной конурки. Наш туалет и то прочнее. Мы все по очереди принимаем отшельниц у себя, а их долг растет день ото дня. Но они не думают, как будут расплачиваться. Мы за них думаем. Асю устроили на шитье.

Мы вообще помогаем всем, чем можем. Точнее, чем разрешено помогать. Наверное, поэтому у всех сложилось ощущение полного благополучия в отношении нашего дома.

— У вас и так постоянно все меняется, — заметил как-то Михаил.

Я не согласна с ним. На самом деле вокруг мало что изменилось. Мы общаемся с теми же людьми, обсуждая нескончаемые работы и заботы, сидим на тех же табуретках, что и год назад, водружаем на стену очередной календарь и коллективно предаемся мечтам о лучшей жизни. Конечно, наши вкусовые ощущения стали разнообразнее — есть соль, сахар и пища, которая, можно считать, выросла на наших глазах. Но у меня в голове найдется еще очень много того, что я хотела бы иметь в ближайшем будущем.

Зима, как и предполагалось, прошла без происшествий и несчастных случаев. Мы не бедствовали и не замерзали. В сильные морозы сидели укутавшись перед раскрасневшейся печкой, пили и ели горячее. Я варила щи и борщ, пока не закончились овощи. Решили будущим летом увеличить посадки раза в полтора, для чего приобрели четыре участка вдоль северной границы. Два пункта по коэффициентному тарифу. Еще один пункт по обыкновению мы получили за обогрев людей и к началу весны вышли на уровень 000111.

Весна выдалась жаркой. Снег таял стремительно и в одночасье затопил все окрестности. Все, кроме нашего дома. Мы хлюпали по двору до туалета и обратно в сандалиях — зимние сапоги мочить жалко. А мужчины еще и до калитки. На дороге они переобувались и отдавали мне сменную обувь. Я же все дни занималась тем, что сидела дома и довязывала варежки, хотя это уже не имело большого смысла.

— Принесли бы из города что-нибудь интересное. Газету новую, например.

— Будет тебе скоро газета. И не одна. Мы с Веней тут надумали почтовый ящик повесить и периодику выписать. Чтобы на дом приносили.

— Самую дешевую и раз в неделю, — подтвердил Веня.

Сказано — сделано. Ребята сколотили небольшую плоскую коробку с прорезью для вложений и крышкой для изъятий. Тонкой веткой написали на ней номер дома. Теперь у нашей корреспонденции тоже будет свой дом. Регистрация пустого ящика стоила недорого — пять рублей в деньгах и один пункт в коэффициентном отношении. Зато единственная местная еженедельная газета была более содержательной, следовательно, и более ценной. За годовую подписку на нее брали аж двадцать рублей, а давали три индексных номера.

Когда мы отложили необходимую сумму, я сама отправилась в город оформлять подписку. Все, что есть в здешних краях цивилизованного, находится в большом доме на площади. Я стучу в фанерную дверь с табличкой «Почта», мне не сразу, но открывают. Говорю, что хочу подписаться на газету, и выкладываю деньги. На самую дешевую, еженедельную, с кроссвордом. У нас в наличии почтовый ящик, адрес, дом, индекс — все, как положено.

— А вы не хотите поработать почтальоном? — спрашивает худощавый мужчина в форме почтового служащего, принимающий у меня взнос. — Зарплата пять рублей в неделю. С последующим повышением. И газету сами себе доставлять будете.

Дурой была бы я, если б не согласилась. Эта работа получше, чем пыль поднимать и цифры складывать. К тому же гарантированное повышение. Хотелось с ребятами поделиться радостью, ведь они где-то здесь трудятся. Однако стоило лишь сказать «да», как почтовый служитель тут же всучил мне тяжеленную сумку с корреспонденцией и велел приступать к раздаче немедленно. Пришлось повесить ее через плечо и топать по адресам.

Обхожу все известные мне дороги. Не слоняюсь, как раньше, а работаю. Запихиваю письма, газеты и всякие уведомительные бумажки в почтовые ящики. Заодно посматриваю во дворы — вдруг попадется бордовый автомобиль? Правда, я не придумала, что буду делать, если увижу. Но он и не попался. Мой маршрут прост — от города до развилки, от развилки к лесу и обратно и в последнюю очередь к нашему дому. Многие дома я пропускаю. Они не готовы к приему корреспонденции. Приходится только удивляться, сколько еще в наших краях нищих. Некоторые до сих пор сидят на сиротливых метрах возле дороги и долго провожают взглядом мою толстую сумку. Другим некогда отвлекаться, они пытаются слепить дом из подручного материала напополам с воздухом. К лету такие хижины становятся теплыми, а зимой, наоборот, остывают. Это противоречие резко выделяет неимущих от остальных, в число последних с недавних пор вхожу и я.

Нищие преследуют меня всю дорогу. Я стараюсь не смотреть на их вызывающую обнаженность. Добредаю до лугов и немного дальше. Там нумерация прерывается, потому что кончаются дома. Я валюсь от усталости, опустошена, как и сумка. Мне разрешили взять ее домой, чтобы с утра пораньше прибыть с ней на почту.

Наконец я принесла в дом первые пять рублей. Веня с Сашей выложили на стол по пятнадцать. Оказывается, пока я плутала от одного ящика к другому, Вене повысили зарплату, а нам всем — уровень. На шесть пунктов. Суммарно у нас выходит по восемьдесят рублей в месяц и 000121. А значит, наша машина подъехала чуть ближе. Но все равно еще очень далеко. Если еще учесть, что весенняя страда на подходе. В выходные мы отправляемся в город за посадочным материалом. Рвем старую газету на кулечки под семена и берем грифель, чтобы записывать, что в каком пакете находится.

Семена выбираем долго и тщательно, не как в прошлый раз. Теперь-то мы знаем, что к чему. К уже известным культурам добавляем огурцы, салат, щавель и укроп. Веня настоял на кусте крыжовника, а я на молоденьком саженце вишни. Ребята отнеслись к ней скептически — не приживется, заплодоносит лет через десять и все это время будет занимать ценное место. Я предлагаю им высказаться по этому поводу лет через шесть, а то и раньше, когда отведают вишневого варенья. Варенья всем хочется, и они соглашаются. Под конец они раскошелились и на тяпку, теперь сподручнее будет бороться с сорняками.

— О! — я роюсь в Венином кармане. — Здесь хватит на самокат.

— На что? Ты не шутишь? — Саша скривился в досадной улыбке. — Мы же на машину копим.

— Машина еще когда будет, а самокат необходим прямо сейчас. Я еле успеваю всю почту разнести за день. Всегда затемно возвращаюсь.

— Она права, — Вениамин выудил из кармана десять рублей. — Иначе некому будет ухаживать за огородом. Тогда зачем все это? — он потряс пакетом с семенами.

— Ладно! Только чтоб больше никаких покупок. А то придется всю жизнь на самокате ездить…

— Посмотрите, как здорово!

Я качу на длинной грубо отесанной доске с колесиками. Крепко сжимаю руль и отталкиваюсь правой ногой от земли. Получеловек-полумашина — так бы я назвала то, что сейчас движется по дороге. Теперь я буду успевать везде. Ведро или сумку можно вешать на перекладину. В который раз обгоняю ребят и ожидаю у развилки. Даю им прокатиться до сторожки, а сама пройдусь пешком для сравнения. На этот раз они ждут меня, и к дому мы подходим уже со 124-м коэффициентом. На сегодня достаточно.

В этом году разгар весны пришелся на середину мая. Мы высадили все семена. Вишню и крыжовник приютили возле северной границы, впритык к забору, который пришлось отодвинуть в связи с последними расширениями. С утра я езжу за водой, несколько раз, пока весь огород не напьется. Потом надеваю выходное платье и спешу на работу. Ребята уходят задолго до меня, но в город мы прибываем почти одновременно. Там мою сумку доверху набивают корреспонденцией.

Поначалу мне страшно хотелось прочесть хотя бы одно из писем, что я доставляла. Думала, имею такое право. Но всякий раз отдергивала руку и быстро кидала письмо в почтовый ящик. О чем пишут люди? Естественно, о домах — в этом я не сомневалась. Почтовые ящики — это ведь своего рода филиалы домов, созданные для хранения чувств и чаяний хозяев. На фоне совершенно одинаковых газет и журналов письма различаются между собой даже внешне, не говоря уже о содержании. Каждое связывает как минимум два разных дома, двух людей — получателя и отправителя. И эти связи покоятся у меня в сумке. Я могу в любой момент прервать их, выбросить на ветер, растоптать. Само собой, меня бы тут же уволили, но и великое переселение человеческих эмоций на какое-то время остановилось бы.

Невозможно носить с собой весь день такую ношу, и так тянет заглянуть в какое-нибудь письмо и прочесть его тайны. Но вместо этого читаю на заборе: «Гражданин почтальон, пожалуйста, позвоните два раза, если положите в ящик письмо, и один раз, если газету». Рядом звонок. По этому адресу у меня два письма и газета. Сколько же раз звонить? Нажимаю два — там разберутся. Если нельзя прочесть мысли, то хоть поглазею на дома, куда они доходят и где, возможно, рождаются.

Читаю адрес на очередном письме и машинально отправляю его к большим номерам, за восемьсот. Неожиданно что-то останавливает. Достаю и читаю снова. Дом номер 854. Это же наш дом! В графе «Кому» стоит мое имя, а напротив пометки «От кого» — Сашино. Ну теперь я имею полное право вскрыть конверт. На вырванном из какого-то журнала листке размашистым Сашиным почерком поверх прихода и расхода песка начертано: «У меня все нормально. Дома буду, как всегда, поздно. Саша». И приписка: «Скоро купим машину».

Опустошив сумку, я против обыкновения возвращаюсь не домой, а в город. Захожу на почту. Управляющий удивленно таращится на меня.

— За деньгами рановато.

— Знаю. Я только хотела спросить, продаются ли у вас бумага и ручка.

— Этого добра сколько угодно. Выбирайте, — и он выложил передо мной несколько стопок бумаги, линованной и чистой, и кучу ручек.

Я выбрала шариковый стержень и пару нелинованных листов и, уже выходя на площадь, столкнулась с Веней. Он тоже закончил работу и собирался идти домой.

— А я письмо получила, — перебила я его приветствие.

— От кого? — Веня отчего-то забеспокоился. — От Саши, — я показала ему конверт.

— Если бы я сидел при журналах, то каждый день писал бы тебе письма.

— Что, письмо получила? — вот и Саша.

Я многозначительно улыбаюсь.

— Ну и что ты при этом испытала?

— Скоро узнаешь.

Саша понял и согласно кивнул. Я уже оседлала самокат, чтобы ехать домой, как вдруг услышала сзади:

— Это и есть ваша машина?

Мы оглянулись. Со стороны базара к нам приближалась Марина. Вся в желтом. Ярко-желтое платье создавало впечатление выкатывающегося из ворот солнца. Мужчины тоже смотрели не отрываясь.

— Это мой временный транспорт. Рабочий, — я похлопала по сумке с почтовой бляшкой на боку. — Кстати, какой у тебя номер дома?

— Шестьсот семьдесят седьмой. А что, мне письмо?

— Пока нет.

— А вам кто-нибудь пишет? — спросил Веня и смутился. — Ой, простите, Вениамин, — он подал даме руку.

— Меня зовут Марина, — она нехотя пожала, — и мне никто не пишет.

— А в гости заходят?

— Редко.

— Хотите, мы к вам будем приходить?

— Нам некогда, — сурово ответил за всех Александр.

— Тогда я один буду приходить. Хотите.

— Хочу, — Марина слегка растянула губы, на улыбку это все равно было не похоже.

Мы с Сашей недоуменно переглянулись, что случилось с нашим Венечкой? Он всегда таким аккуратным в общении. И женщин особенно не жаловал. Асю с Викой до сих пор сторонится. А тут вдруг «Буду один приходить»! Он молчит всю дорогу. Да и потом мало разговаривает. Рассеянно отвечает на вопросы, не выказывает заинтересованности в домашних делах и даже свое любимое «Что будем готовить на ужин?» перестал спрашивать. И готовить перестал. Мы боялись, он обдумывает что-то втайне от нас, и, как оказалось, были недалеки от истины. Однажды, после очередной получки, Веня разыскал меня в городе и прижал к стенке.

— Давай купим радио. Мне приемник уступили за трешку, — он выудил из-за пазухи маленькую замызганную коробочку с решетчатым отверстием посередине и безжизненно болтающимся грязно-белым хвостом.

— Так не хватит же, — я уже знаю расценки.

— Хватит. Приемник я раньше купил. А сейчас у меня на руках пятнадцать рублей, у тебя — пять. Этих денег достаточно для подключения.

— Ладно, если тебе невтерпеж, — я сдалась, тем более что вещь уже куплена.

— Поехали скорее! — торопил Веня. — Пока Сашка не вернулся. Становись позади на самокат. Я сам буду отталкиваться. Держишься?

— Только бы он раньше не пришел! Пусть сюрпризом будет! — кричал он на ходу, обернувшись.

Я кивала, чувствуя себя заговорщиком. Мы управились до того, как Саша отсчитал положенные семь сотен столбов до дома.

Александр был зол. И это несмотря на то, что утром получил обстоятельное письмо, в котором я подробно докладывала ситуацию на огороде, но где про радио не было ни слова. Не смягчили его и семь пунктов, добавленных нам за доступ к эфиру. Однако не сматывать же провода обратно! Выплеснув первые эмоции, Саша подумал и решил, что не стоит.

— Газеты вам мало! — буркнул он и, пока варились макароны, сел перечитывать мое письмо. А мы с Веней со вздохом облегчения взялись за приемник.

С той поры в нашу жизнь вошел чужой голос. Совершенно незнакомый, посторонний, я бы сказала, потусторонний. Он звучал напористо и властно, будто находился у себя дома, порой бесцеремонно заглушая настоящих хозяев. Бодро вещал новости с общественных полей, строек и траншей. От него мы узнавали, как трудятся другие люди, получали представление об окружающем пространстве за пределами известных дорог. Иногда голос рассказывал разные истории, вел репортажи с непонятно где происходящих спортивных состязаний. Через него ребята пристрастились к футболу. Я тоже слушала, но не могла уследить за событиями. Лишь когда наш дом взрывался безудержным воплем «Гол!», понимала, что все, собственно, к этому и шло. Но зато, когда передавали музыку, все затихали. Веня слушал настороженно, придирчиво соотнося каждую песню со своей мелодией.

— Тише! — цыкал он на нас, хотя мы и так молчали, и, прослушав до конца, заключал в который раз: — Нет, не похожа.

Но музицировали по радио редко, большей частью говорили, высказывали мнения, докладывали, иногда смеялись и, что особенно ценно, называли точное время. Вещание всегда начиналось в шесть утра, и тогда же мы вставали на работу. Все наши друзья уже не претендовали на радушный прием и угощения. Они приходили только затем, чтобы послушать радио. Мы доводили колесико громкости до упора, и они готовы были стоять хоть весь день за калиткой и норой уходили за полночь, дослушав программу передач на завтра.

Мы не выключали радио, оно само затихало и начинало говорить, когда положено. Я спешила с работы домой, чтобы застать как можно больше интересного. Только Веня быстро охладел к нему и стал надолго отлучаться.

— Куда он ходит? — задавала я Саше то ли вопрос, то ли тему для обсуждения.

— Пусть ходит! — Он открывал газету и углублялся в объявления о продаже машин. — Главное, чтобы деньги не тратил.

После радио у нас установился негласный запрет на покупки. Минимум денег воплощался в продукты, остальное откладывали. Один раз, правда, Саша купил набор фанерок и брусьев и сколотил тумбочку для свободного угла гостиной, на которую поставили радиоприемник, но это было не столь ощутимо для бюджета. В другой раз Саша получил премию в пять рублей и выделил по общему согласию два рубля на подушку и на белую хлопковую ткань для простыни. Но о том, чтобы хотеть большего, не было и речи.

Я накрошила редиску, салат, огурцы, лук и укроп, размешала в кастрюле и разложила по тарелкам. Сегодня у нас маленький праздник.

Воскресенье. И Веня никуда не ушел. На огороде дружно поспевают овощи, из которых и сооружен первый салат. А на десерт — клубника с сахаром и кроссворд. Фоном звучат по радио вести с полей. Там тоже вовсю собирают урожай и подсчитывают затраты на заготовку общественного супа.

— Когда у нас будет машина, — привычно для обеда начинает Саша, — жизнь пойдет быстрее.

— Меньше времени будем тратить на дорогу, — подхватывает Веня.

— Больше успевать, — продолжает Саша. — Чаще получать повышения.

— И я вплотную займусь огородом, — заканчиваю я. «И письмами», — добавляю про себя. Я уже написала их пять штук: три Саше и два Вене. О себе, о доме, о нашем существовании, о том, что волнует и что нет. Однажды я пересказала Вене историю, услышанную по радио. Своими словами, разумеется.

— Сама придумала?

— Да, — соврала я.

— Здорово! Придумай еще что-нибудь.

Но придумывать уже было некогда. Навалился урожай, с которым нужно было срочно что-то делать. Каждый день по радио сообщали о надвигающихся заморозках. Приходилось тратиться, покупать банки и мариновать. Запасы уже не умещались в яме, и мы расчистили квадратный метр за домом, привезли с базара досок и сколотили сарайчик. Там разместились банки с маринадами и тележка с инструментами. Заодно смастерили небольшую лестницу. Лазать на чердак. Все это, безусловно, оттягивало главное приобретение, но ненадолго, потому что необходимая сумма была уже почти собрана.

День рождения дома — ДР, как назвал его Веня, — прошел скромно. Запасов на зиму не касались, ограничились двумя выпаренными репами с рисовой кашей и последним огурцом. Да и рассиживаться было некогда — мы ждали смотрителей, которых пригласили отмерить новые участки, накануне оплаченные. Пять квадратных метров за туалетом с выходом на дорогу переходили в наше распоряжение. Мы выложили двадцать пять рублей и кроме площадки приобрели 144-й коэффициент, учитывавший все последние покупки, постройки и урожаи. Но это были мелочи по сравнению с грядущей покупкой — самой главной и самой дорогой…

Мы купили ее! Все сомнения позади. Она наша! Двухместная, с потерянным верхом и потрепанными боками, ржавого цвета, с плохо закрывающимися дверцами и западающими педалями, но все-таки машина. Судя по стоимости — двести рублей (включая брезент и канистру с бензином) — и тому, как взлетел наш индекс до 000165, это самый что ни на есть реальный автомобиль. Гудит, рулит и ездит. Мы втроем вписываемся на два сиденья: Саша у руля, я посередине, Веня придерживает дверь. Выезжаем из базарных ворот, дудя всем подряд. Маневренность оставляет желать лучшего и мастерство вождения тоже, но мы выбираемся на дорогу, и Саша жмет на газ.

Максимум, что выдает наша машина, — двадцать километров в час, но даже это в несколько раз быстрее, чем пешком. Тем более я сижу и ничего не делаю, а мы едем. Жизнь на колесах. Своего рода «перевозной дом». С него открывается совсем другой вид на знакомые вещи — изгибы дороги, пустырь и дома, которые я сотни раз проходила пешком или огибала на самокате. Теперь мы вровень с ними, в потоке других машин. Наконец-то влились.

— Не прижимайся к обочине! — советует Веня. Ему сбоку виднее, где у дороги край. — А то переедешь кому-нибудь ноги.

Веня прав. Даже на небольшой скорости трудно уследить, что делается внизу на дороге. Видишь лишь перспективу. Однако не успела я как следует разглядеть ее, как мы доехали до развилки. А потом еще быстрее до наблюдательной сторожки. Прокатились с ветерком мимо оплота местного правопорядка.

— Пора понижать им индекс, — повеселился Веня. — Машины-то у них нет.

Мы подъехали к дому и встали напротив пустой площадки. Саша соображал, как удобнее въехать — задом или передом.

— Может, еще покатаемся немного? — я не хочу вылезать. Веня тоже.

— Уже темно и поздно, — Саша пытался развернуть машину задом.

— Ерунда, завтра же воскресенье! Проедем до развилки, а потом вместе затолкаем на стоянку.

Саша не особо сопротивлялся, и мы снова поехали. Уже почти стемнело, и машин на дороге заметно поубавилось. Было тихо, лишь сухо шуршали колеса да пофыркивал мотор. Фары у нас не работали, вернее, они попросту отсутствовали, и впереди в темноте мало что проявлялось. Саша чуть сбавил скорость.

— Еще медленнее, — советовал Веня.

— Куда уж медленнее! Если я еще сбавлю, это будет не машина, а самокат.

Мы опять у развилки. Небо опустило перед нами темно-синий занавес, и мне стало неинтересно. Захотелось домой, подальше от сырого, холодного ветра, который уже продул насквозь. Ребята солидарны со мной, и Саша, лихо развернувшись на пересечении дорог, двинул обратно к дому.

— А-а-а-а! — завизжали шины, и мы подпрыгнули.

Саша резко затормозил. Даже во тьме видно, как побелело его лицо.

— Колесо спустило, — осторожно предположил Веня.

— Если бы спустило, мы накренились бы, а не подпрыгнули. Мы на что-то наехали.

— Или на кого-то. По-моему, кричал человек.

— Неужели мы кого-то задавили? Как могли не заметить?

— Очень просто. Мне вообще ничего не видно!

Медленно вылезаем и мелкими шагами движемся к тому месту, откуда исходил крик… На земле лежит человек. Абсолютно голый. Его туловище покоится на метровом участке, а ноги вытянуты поперек дороги и как-то неестественно развернуты вбок. Под ними черная, как ночь, лужа. Я прижимаюсь локтем к Вениной руке и чувствую, что он тоже дрожит. Что мы наделали?! Саша неуклюже склоняется над потерпевшим.

Тот начинает шевелиться. Приходит в себя и приподнимает веки. Но тут же опускает. Он стонет, и мы боимся до него дотронуться или о чем-то спросить, чтобы не сделать еще хуже. Хотя хуже уже некуда. Неожиданно нас осветили мощными фонарями, и на дороге откуда ни возьмись появляются люди. И приближаются к нам. Оказывается, это местные сторожа, которые узнают в лежачем своего подопечного.

— Участок триста восемьдесят пятый, — передает один из сторожей кому-то по рации. — Уровень Жизни — первый. Несчастный случай на дороге. Машиной переехало ноги. С ним все кончено, — сообщает он спокойным, обыденным тоном, даже не взглянув в сторону несчастного.

— Нет, не все! — запротестовал Саша. — Он живой и может двигаться. Пострадали только ноги.

— Так ноги — это главное, — ухмыльнулся сторож. — Без ног он не жилец. Но раз уж вы тут случайно подвернулись, помогите эвакуировать его из дома.

— Куда?

— К забору, разумеется.

— Его можно перебинтовать, и кости срастутся, — Веня присел на корточки возле нищего.

— Да не волнуйтесь вы так! У вас какой индекс?

— Сто шестьдесят пятый. Но ведь это мы его задавили. Мы и виноваты.

— Ничего подобного! — отрезал наблюдатель с рацией. — Виноват только он. У вас сто шестьдесят пятый уровень, а у него первый. И нечего было ноги протягивать.

— Так оштрафуйте нас хотя бы! — взмолился Саша.

— Никого мы штрафовать не будем. Просто отвезите его в город и киньте.

Человек с рацией зевнул и передал в эфир, что они уладили дело и уходят. И действительно ушли. Растворились в черном воздухе так же быстро, как возникли, погасив свои фонари. А мы снова остались наедине с жертвой нашего приобретения.

— Что будем делать? — спрашивает Веня и снимает мокрую от пота рубашку.

— Наверное, то, что сказали, — Саша стягивает футболку.

Я не вмешиваюсь. Пусть мужчины решают. Они расстилают одежду и аккуратно перетаскивают на нее раненого. Однако, как ни стараются, не могут предотвратить резких движений, и при каждом повороте бедняга хрипит от боли. Под конец он теряет сознание, и Саша умоляюще просит меня:

— Подгони машину! Переключи коробку передач и потихоньку отпускай сцепление. Помнишь, я показывал?

Я киваю, не дослушав, и с облегчением устремляюсь к машине. Завожу. Подъезжаю. В другое время меня распирала бы гордость, но сейчас… Только бы он не очнулся раньше времени и не узнал, куда мы собираемся его везти! Ребята перенесли бесчувственного на сиденье.

— Вам придется идти домой пешком, — сказал Саша.

— Разумеется. Только мы пойдем в город, — говорю я.

Саша тихонько захлопнул дверцу, и машина тронулась. Мы с Веней молча побрели в ту же сторону…

У забора собралось уже много народу. Осень. Нищета и холод ежедневно пригоняют сюда людей. Как и раньше, это зрелище представляется мне совершенно диким. Чего не хватало в этой жизни им — здоровым и сильным? Что мешало выстроить ее так, как следует: устроиться на работу, возвести дом, сойтись друг с другом, наладить быт? Лишь человеку, которого привез Саша, ничего этого уже не доступно. По известным причинам.

Ребята аккуратно вынесли его из машины и положили на свободное место. Но что-то мешало нам развернуться и уехать. Может, чувство вины? Но эти, с дороги, сказали же, что мы не виноваты. Что у него первый коэффициент и его место под забором. Но как же тогда мы оказались по другую сторону, и несем ли мы ответственность за все, что происходит здесь по ночам?

Приехал грузовик. На кузове белой краской по трафарету выведено: «Люди» — только сегодня заметила. Сегодня последний раз — постараюсь больше не видеть эту машину. Началась погрузка. Хотелось уехать до того, как погрузят «нашего». Но его, как назло, как-то неудачно подняли, и он не мог самостоятельно перевалиться через борт, от чего чуть не упал. Саша с Веней — будто стояли наготове — подбежали и помогли ему перекинуть ноги в кузов.

— Отгоните машину!

Я не сразу поняла, что обращаются именно ко мне.

— Какую машину? — я испугалась.

— Вашу машину! — строго прикрикнул человек в форме. — На дороге стоит.

Саша с Веней подошли, и мы залезли в автомобиль. Но не тронулись с места. Блюститель порядка махнул на нас рукой, поскольку его уже окликнули с грузовиков, заполненных до отказа — почему я их только сейчас заметила? Загудели моторы. А мы стояли и стояли… пока все не стихло и город не превратился в безлюдную, распластавшуюся в ночи пустыню.

Другая дорога

Есть другая дорога. И другой город. Об этом мы узнали на следующий год, весной. После неудачного старта мы долго не могли сесть за руль. Ждали снега. На белом фоне, считали мы, легче ориентироваться, хотя сложнее передвигаться. Зимой мы были сонные и ленивые и все усилия направляли на закупку продовольствия и готовку. Покупали мясо — традиционные тушенку и свиной паштет, а еще сосиски и колбасу, их заправляли гарниром из круп, макарон, картошки и маринованных овощей. Мы объедались, вследствие чего тяжелели и лишний раз старались не вылезать из дома. Ребята выезжали только на работу и на базар. Из почтальонов мне пришлось уйти. Самокат с его маленькими колесиками завязал в сугробах, а ходить пешком я уже отвыкла. Покупок было мало. Толстое ватное одеяло — не понимаю, как мы раньше спали под тонкими, — две подушки и разное теплое тряпье, прибавляющее стирки. А раз больше стирки, больше и мыла. Зубной порошок и бензин тоже быстро расходовались. Кроме хлеба мы пристрастились покупать булку. И масло, которым намазывали мягкий белый ломоть, а сверху клали малиновое варенье. Получалось не хуже конфеты.

В общем, за все эти фокусы нас одарили шестью индексами за всю зиму.

Только весной жизнь забурлила с новой силой. Она не ограничивалась стремительным течением талых вод и приобретением двух квадратных метров, засасывающих нас еще дальше в глубь пустыря. Главное — нам показали новый путь. Как всегда, это сделали хранители нашего журнала. Когда дорога более-менее расчистилась от снежной трухи, они подкатили к нашему дому на неизвестно откуда взявшемся умопомрачительном авто. Широком и длинном, с затемненными окнами и изящными волнами на капоте, а цвета такого, как плодородная земля после дождя. Мы и не сразу сообразили, чего они хотят.

— Садитесь в машину и поезжайте за нами следом.

— Куда?

— На кудыкину гору! — они долго не разговаривали.

Мы подчинились. Залезли в нашу кубышку, включили зажигание, зафырчали, поелозили на стоянке, разворачиваясь, и выкатились на дорогу. Они старались ехать медленно, чтобы мы не отставали. Зрелище было не из приятных. Походило на вывоз металлолома, когда живая и мощная машина свозила на свалку отъездившую свой век развалюху. Нам нечего было добавить. Мы-то думали, сторожа невыездные, а они захотели и сели в такой автомобиль, до которого нам всю жизнь ехать и который к тому же здесь не продается.

Скорбный эскорт доплелся до развилки, но проводники не повернули к городу. И на лес тоже не нацелились. Вместо этого они ловко перескочили через обочину, обогнули кусты, те самые, в которых я когда-то заночевала в первые дни, и зашуршали по пустырю все дальше и дальше. Нам переезд дался намного сложнее. На неровной поверхности в комьях и рытвинах колеса начали буксовать, машина сделалась неуправляемой. Но все-таки, несмотря ни на что, мы продвигались. И скоро выехали на другую дорогу — не в пример нашей ровную, как плита, припечатанную серым панцирем асфальта.

— Я так и знал, что существует другая дорога, — Саша крутанул руль и в подтверждение догадки ударил по нему кулаком.

— Тише ты! Все знали, — осадил его Веня.

— Дорога — это только начало, — я толкалась между мужчинами и вертела головой, стараясь выхватить из проплывающих мимо картин самое интересное.

Мимо и навстречу мчатся автомобили. Десятки автомобилей, и все, как один, лучше нашего. Они выруливают с боковых дорог и несутся вперед — красные, белые, черные, серебристые и сдержанно синие. Они скользят бесшумно, только наш драндулет предательски дребезжит и плюется серыми клубами дыма, а все равно будто застыл на месте. Лишь сторожа терпеливо тащатся с нами на одной скорости. Пока эта скорость меня устраивает. Я успеваю разглядеть дома по обеим сторонам дороги. Всё сплошь особняки и коттеджи за высокими, невероятно высокими заборами. Ни одного бедного, даже скромного жилища не попадается. Никто не сидит на земле с вытянутыми ногами.

Вообще никого не видно на обочине. Живые изгороди из подстриженных кустов и деревьев — единственные ее обитатели.

В одной из усадеб распахнуты ворота, из которых выезжает белый лимузин. Поравнявшись с ним, мы дружно поворачиваем головы… Пестрота, зелень, дивные ароматы. И это, как сказал Саша, только гараж. Вот эталон настоящей и полной жизни! Кажется, я готова уже никогда не съезжать с этой дороги. Но дома закончились, и мы въехали в аллею высоченных пирамидальных тополей. Они стояли плотной стеной, словно несли почетный караул, как наша недремлющая охрана. А потом впереди показалась еще одна стена, из желтого кирпича, с огромными железными воротами. Проводники остановились на обширной площадке перед ними, забитой ржавыми и раздолбанными автомобилями вроде нашего. Мы подползли следом.

— Все, дальше пешком, — сказали они через опущенное ветровое стекло, и не думая выходить. — С такими машинами в город нельзя.

— Город? Еще один? — воскликнули мы.

— Не еще, а это и есть город, — снисходительно объяснили нам. — А тот… базар, да и только. Скоро его ликвидируют. Когда наши края перестанут принимать новых людей, а оставшиеся поднимутся на должные уровни, необходимость в нем отпадет сама собой.

— А где же все будут закупаться?

— Здесь.

— Но это слишком далеко, — мы уже покинули свое авто и разминали конечности.

— Совершенно верно. Сюда можно добраться только на машине. На вашей — за два часа, на другой быстрее. В общем, сами всё узнаете.

Стекло поползло было вверх, но остановилось на полпути.

— Да, совсем забыли. Ваш индекс с сегодняшнего дня поднимается на десять пунктов и составляет 000182, — они развернулись, с ходу набрали скорость и растворились в потоке таких же стремительных машин.

Какое там 000182! Войдя в ворота, мы попали в настоящую сказку. В одну из тех, что я слышала по радио. Но это была материализовавшаяся история, которой можно любоваться, бродить в ней, забираясь в самые укромные уголки, останавливаться, возвращаться и снова проходить мимо. Как душе угодно. Здесь столько всего! Столько домов: одно- и двух-, даже трехэтажных. Есть тротуары, по которым прохаживаются люди, и мостовые, где хозяйничают машины. И те и другие движутся цивилизованно, как и положено городским. Все кругом выстроено очень точно и правильно, подобно захватывающим сюжетам. И самое удивительное — на каждой улице, в каждом доме живут люди, о существовании которых мы даже не подозревали. Они выходят нам навстречу, естественно, никто не здоровается, и мы расступаемся перед ними. Именно они и есть город, его главные действующие лица, в общем, устроители всей этой сказки, в которую мы попали.

В этой сказке все вокруг чрезвычайно точно и ярко подписано: «Галантерейная лавка», «Радиостанция», «Баня», «Столовая», «Обувная фабрика».

«Почта», — читаю над входом в низкое пепельно-желтое здание с большим ящиком на дверях. По инерции я шагаю туда.

— Подожди, давай все обойдем, — ловят на ходу ребята.

Первый восторг постепенно проходит, и я начинаю чувствовать себя неловко. Здесь все выше нас. По коэффициентам, по одежде и положению. Опять мы оказались нищими, как в пору собирания первых досок. Даже Венины брюки превратились здесь в лохмотья, а наши чудные полосатые свитера выглядят смешно и дико на фоне однотонных курток и плащей местных жителей. Прижимаемся к стенам домов, но нас все равно толкают, потому что передвигаемся мы медленно, поскольку остались без поводырей. Ходим, ослепленные местным изобилием или, наоборот, наконец прозревшие, цепляемся глазами за любую мелочь — за совершенно новые, никем не ношенные, не пользованные, не стертые вещи. Они разнесены по отдельным магазинам: одежда, салон стройматериалов, посуда, часы, продовольствие и прочее. Есть рынок, но никто не трясет там по рядам воняющим плесенью барахлом. Прилавки исключительно для даров с приусадебных участков.

— Огурцы, смотрите, — тычу я пальцем в зеленые колотушки, — по рублю за килограмм. А у нас на грядках бесплатно.

— У нас еще и семян-то нет, — напоминает Саша. — А здесь уже спелые.

Похоже, мы прошли весь город насквозь и уперлись в еще одни ворота в той же кирпичной стене, только более высокие и представительные. Сюда въезжают только дорогие машины. А нас моментально остановили. В лохмотьях и пешком не положено, сказали стражники в темно-зеленой униформе, светящиеся от обилия бляшек и пуговиц. Даже индекса не спросили. Мы переглянулись. Куда теперь? Обратно?

— Мы забыли про деньги! — Веня выудил из кармана три рубля.

— Это последние, — предупредил Саша.

— Плевать! Когда еще сюда выберемся?

Мы нашли недорогое уличное кафе, взяли по стакану вишневого сока и устроились за пластмассовым столиком. Кафе находилось на пересечении двух улиц. Справа на углу возвышался двухэтажный дом с магазином электрических приборов на первом этаже. По диагонали стрелой вонзался в перекресток приземистый и длинный жилой дом, а слева загораживал панораму еще один — двухэтажный с загадочной вывеской «Продукты на ваш вкус». Мы цедили сквозь зубы сок, чтобы получалось подольше. Хотели насладиться городским пейзажем вдоволь, чтобы было о чем вспоминать потом в нашей трущобе.

Я представила, что в городе, кроме того, что находится перед нами, больше ничего нет. За всеми углами пустырь, а мы в центре цивилизации, на вершине ее уровней, сидим, опершись о подлокотники, и вкушаем переработанную вишню. И еще я подумала: что, если бы в мире ничего не было, кроме дома, в котором я живу?..

— Пора! — Саша сглотнул. — А то еще привыкнем.

И мы распростились с городом, среди груды металлолома нашли свою машину и отбыли восвояси.

Как и следовало ожидать, нам никто не поверил. «Не может быть! — в один голос утверждали друзья. — Вы нас разыгрываете!» А нам нечего было им предъявить, никаких доказательств. Пусть не верят, я-то знаю, что это был не сон. Чудо? Возможно. Сказочное стечение обстоятельств — не отрицаю. Но скорее запрограммированный результат наших усилий, то, к чему еще можно вернуться. Только Ася с Викой неожиданно нам поверили. Но в их бедственном положении такая вера недорого стоила.

В следующий визит в город мы взяли с собой все деньги, чтобы было на что приобретать доказательства его существования. Перво-наперво купили брюки в специализированном магазине одежды. Одну пару, дорогущую — двенадцать рублей пятьдесят копеек, но совершенно новую. Теперь хоть одному из ребят будет не стыдно идти по улице. Потом зашли в продовольственный и набрали городских продуктов. Долго толклись у прилавков, выбирая между ценой и качеством, наконец выбрали: плавленый сырок в обрамлении золотистой фольги, пачку песочного печенья в красочной упаковке, молоко в картонном пакете и мягкий, обсыпанный сладкой крошкой рогалик.

Так что на ужин мы ничего не варили и даже не кипятили. Лакомились сдобой, намазанной сыром, запивали молоком и заедали печеньем. А нашим недоверчивым друзьям достались упаковки, которые они долго разглядывали. При виде ценника на новых брюках у них отпали все сомнения. Это было совсем другое понятие ценности, а следовательно, и другой мир, то есть город.

— А как нам попасть туда? — спросил Михаил. — Покупайте машину! — хором ответили мы. Однако обладание машиной — это еще полдела. Чтобы задержаться в новом городе, нужны деньги, которых катастрофически не хватало. Мы не брезговали блошиным рынком и основные закупки делали там. Приходилось крутиться, поскольку занятий с весной прибавилось и хотелось успеть всюду. Стирка, готовка, уборка, прополка, полив, беготня за водой — время трещало по швам, как наше старое одеяло, которое постоянно нуждалось в починке. Не терпелось закончить все побыстрее и уехать в город.

Третью поездку туда можно было назвать судьбоносной. В том смысле, что она задала новое направление нашим стараниям. Мы уже достаточно хорошо ориентировались в городе, потому сразу нашли почтовое отделение — одно из самых оживленных мест. Изначальной целью была подписка на новую газету — потолще и посодержательнее, чем те серые рекламные листки, которые надоело перечитывать. Нам посоветовали пухлую еженедельную периодику под названием «Местная правда», состоящую из рубрики городских новостей, программы радиопередач, спортивной страницы, раздела полезных советов и ряда объявлений о приеме на работу, продаже комнат и прочее. Каждый нашел в этой «Правде» что-то по своему вкусу, а все вместе мы подписались на нее, и Саша спрятал квитанцию в новые брюки.

После подписки деньги еще оставались, и ребята вплотную занялись изучением ассортимента печатной продукции, выставленной для свободной продажи. Газеты, журналы, открытки, конверты с марками, пишущие принадлежности. Наиболее притягательными, несомненно, были журналы с яркими обложками. Мы открыли первый, лежавший на полке, и обомлели.

На развороте глянцевого листа с матовыми бликами стоял дом. Мой дом. Двухэтажный коттедж с балконом, двумя верандами, широким крыльцом и зимним садом. Точь-в-точь, какой я представляла себе, когда появилась в этом мире. Внизу план этажей и подвала. Гостиные с каминами, огромная четырехугольная ванная с окнами, выходящими в сад, бассейн, укромные уголки библиотек и кабинетов, две кухни, оснащенные самыми высокотехническими устройствами. И неестественная голубизна неба над черепичной крышей.

— Мы берем его, — вдруг заявляю я.

— Двадцать рублей! — ужасается Саша. Но и он не может отвести взгляд.

— Все равно! Я хочу, чтобы этот дом жил в нашем, теперешнем и потихоньку вытеснял его.

— Это безумие!

Прижимаю журнал к груди. Наверное, я выгляжу ненормальной, потому что Саша, сидя за рулем, искоса посматривает на меня. Я объясняю, что не каждый день находишь свою мечту. Ребята предлагают задуматься над тем, сколько она стоит. Мечта не имеет цены, отвечаю. Саша говорит, чтобы я не отрывалась от действительности. А я ему — чтобы он тоже не отрывался и внимательнее следил за дорогой…

Рано утром в субботу меня разбудил звук мотора. Нашего, потому что другие так не гремят. Неужели кто-то решился угнать покореженный драндулет? Это же баснословный штраф! Я толкаю Сашу, но его не так-то просто добудиться. Пока он поворачивался и продирал глаза, звук мотора уже стих.

— Вставай, нашу машину угнали!

Саша вскочил. Босиком, в одних трусах, он бросился на улицу, успев крикнуть: «Разбуди Веньку!»

Я повернулась к стене, но на кровати больше никого не было. Пустое место, накрытое одеялом. Я надела платье и вышла во двор доложить обстановку. На земле валялись сорванный брезент и пустая канистра. Мы вернулись в дом подумать хорошенько. Саша произвел тщательный досмотр этажерки и тумбочки, а точнее, перерыл ту и другую. Нет новых брюк, нет денег и нет ключа от дома.

— Может, Веня поехал на базар покупать саженцы? Мы же договорились, что сегодня весь день посвятим огороду, — выдвинула я версию. Но она не выдержала даже Сашиного взгляда.

— Не смеши! Какие саженцы в новых брюках?.. Одного не понимаю, зачем ему ключ?

Это выяснилось лишь поздно вечером. Веня пригнал машину на стоянку и, немного потоптавшись на пороге, зашел. Ничего не говоря, он выложил на стол три одинаковых ключа.

— И это всё?! — Саша обомлел.

— Всё. Заказал каждому по экземпляру. Долго ждать пришлось, пока делали. Вот сдача.

— Что-то маловато, — Александр взвесил горсть монет на ладони.

— В городе ключи дороже, — просто ответил Веня, снял чистые брюки и принялся натягивать домашнее трико, насвистывая свою мелодию, которая за время его поездки увеличилась еще на одну четверть.

— Ты уже достроил мотив? — решила я зайти с другого боку.

— Да. Теперь это законченное произведение. Я решил назвать его «Розовый дом», — сообщил Веня и покраснел.

— Понятно…

Он все еще розовый. Какие могут быть вопросы? Мы берем по ключу и отворачиваемся в разные стороны. Веня к радиоприемнику, я к журналу, а Саша штудирует новую газету. С недавних пор у него своя мечта — найти работу в новом городе. Потому, вынимая из ящика «Местную правду», он спешит узнать не время трансляции футбольного матча или ответы на предыдущий кроссворд, а городские вакансии.

Однажды ему повезло. Обувной фабрике требовался помощник бухгалтера. И Саша прошел отбор. Правда, к брюкам пришлось купить приличный пиджак за пятнадцать рублей, но его работа давала гораздо больше — пятьдесят рублей в месяц и шанс каждый день бывать в городе.

Веня тоже старался не отстать. Очень уж ему не хотелось упускать машину. После долгих поисков он выходил-таки работу грузчика при мебельном магазине. Тридцать рублей в месяц и полное право выезжать по утрам вместе с Сашей на автомобиле. И еще пропадать в выходные, объясняя свои отлучки внеплановой поставкой шкафов. А мне оставался наш дом, огород с чахлыми всходами и опустевшая стоянка.

— Что, разъехались твои? — спросил Петя, когда я добралась до их дома.

— Да, работают, — привычно ответила я.

— Я вот тоже устроился на постоянную. Поваром. Готовлю похлебку для нищих, — важно доложил Петр и щелкнул выключателем. Под потолком зажглась тусклая лампочка.

— Надо же, я совсем забыла ее вкус. Кажется, он был отвратителен, — за разговором я отмечала большие изменения, произошедшие в доме, его вполне уже обжитую обстановку.

— Не знаю. Возможно. Мы-то ее не едим, — он включил плитку и поставил на нее кособокую кастрюльку с водой. Достал с полки четвертинку хлеба и отрезал мне ломтик.

— Спасибо, я сыта. Лучше дай холодной воды. Пить хочется с дороги, — я присела на табуретку. Петя устроился на нижней части двухъярусной кровати. — Как вы уже обстоятельно обжились! Электричество и все такое.

— Да. Можем себе позволить, — Петя заулыбался. — Я получаю по двадцать рублей ежемесячно, Паша — десять. Участки вон прикупили возле дороги. Тоже будем огороды разводить.

— Огород — это хорошо, — задумчиво отозвалась я. — Только мне он надоел. А ребятам и вовсе не нужен.

— А ты устраивайся к нам на работу.

— К кому это к вам?

— В наш город. Я слышал, одной конторе требуются переписчики. Аккуратные, с высоким коэффициентом.

Я и устроилась. С той поры в нашем доме у каждого завелись деньги, и мы тратили их по собственному разумению, не считаясь и не советуясь с ближним. Лично я все свои 20 рублей трачу на еду и общие хозяйственные нужды. Саша говорит, что обедает в городской столовой и что это страшно дорого, зато престижно. Но от Пети с Павлом я узнаю, что кроме столовского набора — суп, котлета и компот — Александр балуется пивом, что он хвастался перед ними и подарил пустую бутылку.

А Веню видели у развилки. Он сидел за рулем нашей машины, и Марина рядом с ним. Судя по описанию, это точно была она, несмотря даже на рыжие пряди, развевающиеся на ветру. Видимо, она покрасила волосы в тон новому морковному жакету. Как быстро эта чертовка меняет цвета! Говорили, она неплохо смотрелась в нашей машине. Веня стал слишком скрытен. Ото всех прячется, не общается с друзьями и целыми днями пропадает в настоящем городе. Чем питается, непонятно. По всей вероятности, он нашел источник другой пищи. В отличие от нас воплощает свою мечту не в журналах и не в домах. И все аргументы у него розового цвета.

Я сделала уже две ошибки. Обе в одном слове. Если не сосредоточусь, мне тут же понизят жалованье. Ну и пусть меня понизят. Пусть я буду катиться вниз, в то время как не знаю уже чьи мужчины целенаправленно едут в город. Всякий раз они довозят меня до развилки. Дальше добираюсь пешком, а они еще вместе, но только до городских ворот. Общий дом, похоже, уже не в сфере их интересов. А огород с урожаем обесценился окончательно. Половина его высохла, другая сгнила или забита сорняками. Банки в сарае остались пустыми. В газете пишут: неплодородный год. По-моему, это лишь городские сплетни. Поиск безответных виновников. У каждого свои уважительные причины. Но учитывая их, а также постоянные разъезды, единоличные покупки и несобранные плоды, мы все же покорили к осени 200-й коэффициент.

ДР мы отмечали вдвоем. Я и Саша. Впервые так уединенно и обыденно. На тарелках позавчерашняя рисовая каша, которая сильно горчит, в чайнике испитый чай. На гостей и деликатесы денег не хватило. Их просто не было, потому что никто не удосужился отложить хоть немного на праздник. Машина тоже отсутствовала, к чему мы стали уже привыкать.

— Он повез ее в город в такой день, — удрученно сообщил Саша, разгоняя рис по краям миски.

— Кого? — я прислушиваюсь к звукам, доносящимся из приемника, и совсем не хочу кому-либо сочувствовать.

— Не придуривайся! Твою подругу Марину.

— Такая же моя, как и твоя. Вспомни, ты собирался взять ее в наш дом.

— После того, как ты ее откопала и всем предлагала. Вот и допредлагалась.

— Да что ты как с цепи сорвался?

— Так… На работе неприятности, — Саша поперхнулся. — Начальник сегодня сказал, что я со своим индексом должен ему сапоги чистить, а не бумагу марать. Я там самый низкий! Полное ничтожество!

— А когда мы были землекопами, разве с нами обращались лучше?

— Нет. Но тогда я сам чувствовал себя червяком. И жил в земле, и не смел хотеть большего. А теперь… Ты пойми, он же берет самое дорогое.

— Кто, начальник?

— Да какое! Венька… Машину и деньги.

— А дом? У нас же еще есть дом.

— С одним домом никуда не уедешь.

— А с двумя?

Я достаю из тумбочки заветный журнал и подбрасываю его вверх под потолок.

— Не уедешь, так улетишь!

Журнал падает, размахивая на лету, как крыльями, особняками, машинами, дорогой мебелью. И лежит на полу, раскрытый на все той же странице с нашим будущим домом. Или прошлым. Теперь и не определить.

Возвращение

Веня вернулся. Не на ужин — совсем. Возвратился неожиданно, когда мы уже думали, что он потерян для дома. Мы выпили весь чай, а оставшуюся рисовую кашу приберегли на завтрак. Веня выглядел уставшим, он осунулся, растерял всю прежнюю веселость, и даже новые брюки с пиджаком не придавали ему уверенности и блеска. Он сидел у края стола, с кастрюлей на коленях, выуживал из нее последние зерна и рассказывал:

— Я заехал к ней сегодня после работы, хотя мы не договаривались. Она сказала, у нее дела. Но мне очень хотелось видеть… Нет, не ее дела, об этом я не беспокоился. Просто хотел знать, что все в порядке. И вот подъезжаю и наблюдаю довольно странную картину. На участке полно охранников. Все при параде — брюки со стрелками, белые нейлоновые рубашки, разноцветные галстуки, начищенные ботинки. И что бы вы думали, они делают? В жизни не догадаетесь. Таскают кирпичи! Прямо в своих чистоплюйских накрахмаленных нарядах. Перетаскивают со стоящего на дороге прицепа к дому и складывают возле крыльца горками. При этом пыхтят от натуги, явно никогда этим раньше не занимались. Зрелище настолько нелепое, что какое-то время я сидел в машине ошеломленный, даже забыв, зачем приехал. Потом заставил себя выйти и подойти ближе. Дверь в дом была распахнута, и внутри тоже орудовали охранники. Чем они там занимались, я и предположить не мог. Но Марины в доме не было. Я спросил о ней у одного из носильщиков. Тот проигнорировал мой вопрос. Сначала я перепугался, прежде всего за нее. Но потом решил рассудить здраво. Если по каким-то неизвестным причинам произошла ликвидация, то так быстро новый дом возводить не будут. Сначала очищают территорию от старого. А если нет?.. Тогда она могла поменяться с кем-то местами… Я сел обратно в машину и рванул к сторожке, той, что у леса. И, не доезжая нескольких десятков метров, заметил ее. Марина стояла возле избушки с каким-то охранником и развязно с ним беседовала. Она была страшно недовольна тем, что я приехал. Глянула через плечо, сдвинула брови и отвернулась. А ее собеседник, покосившись на меня, только презрительно хихикнул. Потом они оба, демонстративно обнявшись, поднялись по ступенькам и скрылись за дубовой дверью, так ничего и не сказав. Вот и все. Думаю, она и сейчас там. И раньше жила с ними.

— Со всеми сразу. Вот это номер! — Саша бессмысленно вертел в руке карандаш.

— Может, она тоже охранница? — для меня Венин рассказ был не меньшим откровением.

— Скорее, подстрекательница. За это ей дом и строят. И за каким лешим ты возил ее в город?!

— Она не верила в его существование, — растерянно отвечал Веня. Похоже, он сам теперь ни во что не верил. — Я хотел показать ей другой мир.

— Да это же она первая мне про него рассказывала, — вспомнила я, — когда у нас еще машины не было. Она работает на них, это точно.

— Или они на нее. Вот вляпались!

Теперь нашлись объяснения всем Марининым чудесам: появлению дорогих обновок, слишком быстрому строительству дома при отсутствии постоянной работы и прочим весомым прибавлениям. Многое в этой истории еще оставалось неясным, но нам не хотелось больше в ней копаться. Веня по-прежнему с нами, в нашем доме, в нашей жизни, и это главное.

К зиме мы снова тесно сплотились вокруг домашнего очага. Купили две драные ковровые дорожки, чтобы не так поддувало с пола. Сделали еще одну розетку в спальне и приобрели масляный обогреватель. Поменяли плиту на более новую двухконфорочную и снова начали копить деньги.

Работали усиленно. Я переписывала всякие бумажки: резолюции по проведению работ, уведомления о конфискациях, журналы товарных поступлений и прочую ерунду. Но делала это осмысленно, поскольку за каждым сухим словом стояли живые деньги. Я даже рассчитала стоимость одной буквы. Если взять 20 рублей в месяц и поделить на 20 дней, 160 часов и 9600 минут работы, получается рубль в день, 30 копеек в час, 0,002 копейки в минуту. А учитывая время написания одного слова, его стоимость может равняться примерно 0,00007 копейки. Это стимулировало. Саша частенько брал свои цифры на дом. Он купил настольную лампу с облупившимся абажуром и работал по ночам, когда мы с Веней уже сладко дремали за печкой. За зиму мы набрали лишь пятнадцать индексов, но не спешили с вещами. Ждали подходящего момента.

Все шло своим чередом, спокойно и размеренно. Однако от этого спокойствия Веня впадал в уныние. После прошлогоднего бурного всплеска эмоций зима затормозила его жизнь, словно обесточила. Руки истосковались по делу, дающему немедленный и зримый результат, но дом пока не нуждался в наших усилиях. Веня ждал весну. И в самом ее начале завербовался на строительные работы. Недалеко от большого города заложили очередную ферму, и размах ее возведения его вполне устраивал.

— Мы как-нибудь выберемся к тебе в субботу или воскресенье, — заверил Саша, когда довез его до места на машине.

С Вениным отъездом наша жизнь размякла. Влилась в одно тягучее русло, из которого трудно выбраться. Мы потихоньку подкупали участки — по одному квадратному метру, по два, но кроме постоянного переноса забора это не вносило разнообразия. Однажды Саша вытряхнул с этажерки все деньги.

— Та-а-ак, шестьдесят два рубля.

— Но мы на участки хотели, — предупреждаю я.

— Земля подождет. Никуда не денется. Будем покупать телефон.

Дорогое это удовольствие — телефонная связь. Проводка кабеля. Сам аппарат — черный, блестящий, с урчащим колесиком и еще вполне целой, если подклеить, трубкой. Установка. Присвоение номера — еще одного в нашей веренице цифр. В общем, право на цивилизованное общение обошлось нам в семьдесят рублей с копейками, а приравнивалось всего к десяти пунктам.

— Ну вот, теперь можно звонить, — Саша снял трубку и медленно, не снимая пальца с диска, набрал по памяти номер. — Алло! Алло! — уже кричал он, немного отставив трубку, чтобы и мне было слышно.

На другом конце провода отозвалась строительная контора, и Саша очень вежливо попросил позвать Вениамина.

— Алло! — настороженно отозвался Веня после довольно продолжительной паузы. — Сашка, ты, что ли? С работы так поздно?

— Нет, — Саша подмигнул мне.

— Как нет? Разве ты не из города звонишь?

— Нет.

— А откуда?

Представляю, какая у него сейчас физиономия.

— Кто там смеется?

— Не узнаешь? Забыл голоса родного дома? — Саша не мог больше оттягивать. — Мы телефон купили! И мы приезжаем в субботу.

— Молодцы! — заорал Веня из трубки. — Здорово придумали. Даже я бы не догадался. Буду ждать с нетерпением.

— Ну тогда все. Конец связи.

Я сразу сообщила номер на работе. На своем периферийном пункте я и так считалась богачкой, но с телефоном мое положение еще больше упрочилось, и к окладу прибавили пять рублей. Разумеется, Саша тоже доложил о новых коммуникационных возможностях, но в фабричной бухгалтерии к его информации отнеслись снисходительно и денег не прибавили. Но нам хватало на то, чтобы регулярно покупать в получку по одному квадратному метру, так что к концу весны мы имели десять дополнительных участков и 000233 текущего уровня. И хотя сезон был в самом разгаре, разводить огороды мы не торопились. Ждали Веню.

Однажды вечером раздался телефонный звонок, и Вениамин счастливым голосом пропел в трубку, что его вместе со ста пятьюдесятью заработанными рублями можно забирать. Обратно ехали уже втроем, как в старые добрые времена, потеснившись на двух сиденьях. Сделали остановку в городе и за пластмассовым столиком кафе распили по случаю бутылку пива. А дома Веня долго крутил диск телефонного аппарата и разговаривал с воображаемым собеседником — о стройке, погоде, пиве. Но на самом деле он говорил все это нам, потому что ему некому было позвонить.

С приездом Вени в доме развернулось новое строительство. Строили веранду. Ягодные кусты и подросшую вишню пришлось пересаживать на северный край в преддверии расширения участка. И была еще одна проблема — туалет, стенка которого упиралась в угол будущей пристройки.

— Что ж, есть повод передвинуть подальше от дома.

Саша уже чертил план будущей усадьбы. С восточного края мы прикупили один метр и снова вырыли яму. А для опорожнения старой вызвали специальных чистильщиков. Они сделали все профессионально и быстро — прибыли на грузовике с цистерной, опорожнили, ополоснули, закупорили. Интересно, сколько они получают за свою работу?

Начались большие траты, ожидались крупные приобретения. Но всякий раз доставать деньги из кармана было уже не солидно, и мы купили кошелек, а заодно и матерчатую сумку. А потом разделились: мужчины занялись строительством, я — огородом. Между нами началось негласное соперничество за территорию. Я постоянно отвоевывала землю под семена, ребята — под фундамент и стройплощадку. Они копали траншею, разбрасывая драгоценную почву, а скоро подключили и всех друзей, не задействованных общественным трудом, — Асю с Викой, Пашу и Киру. Против такой оравы мне трудно было бороться, я удерживала позиции, отгородившись маленьким заборчиком.

Когда канава была готова, начали завозить материалы. Купили прицеп и на нем доставляли все необходимое — цемент с песком, разнокалиберные доски, рейки, брусья, стекла и прочее. На это ушли почти все заработанные средства. И с подрастающим урожаем тоже можно было частично распроститься, поскольку грядки сильно страдали от строительства. К слову сказать, с его началом у нас в большом количестве начал появляться мусор. Отходы пиломатериалов, опилки, погнутые гвозди, осколки — все, что уже незачем было хранить. Наблюдательные сторожа, как ни странно, очень высоко оценили наш мусор — в пять баллов, столько же, сколько потянул и прицеп. Мусор знаменовал собой выход на новый уровень жизни, на котором образуются излишки. Оставляем их в бумажном пакете возле калитки, а мусороуборочный контейнер раз в неделю доползает до него и слизывает с дороги.

Благодаря активной помощи друзей и четкой организации работ веранда была сооружена меньше чем за полтора месяца. С ней наш дом увеличился в полтора раза. Дополнительное деревянное помещение, три на два метра, примыкало к кирпичному фасаду, и дверь автоматически становилась внутренней. Новоиспеченная наружная дверь выходила на юг, при ней имелось крыльцо в три ступеньки с козырьком. А вдоль всей восточной стены с небольшим заходом на южную шло окно, точнее, несколько окон впритык друг к другу, разрешеченные диагональными рейками. Все они открывались, из них обозревался наш участок, пустырь, туалет и дорога.

Мы перевесили сюда рукомойник, взяли табуреты и уселись на веранде возле распахнутых окон. Под нами сплошная зелень, вновь разросшаяся после окончания строительства. Кое-где проглядывают оранжевые и розовые бока корнеплодов. Дальше кабачки с ярко-желтыми сочными цветами разбросали всюду свои расхлябанные крупнолистные плети. Огурцы прикрыты пленкой, которая порвалась с одной стороны и полощется на ветру. Судя по густоте кроны, вишенка снова прижилась. А малина разрослась еще сильнее и заслоняет часть забора, оплетенного тугими стеблями гороха.

За забором жизнь обрывается. Дальше пустырь без края и дорога без конца, однообразные до уныния, с той лишь разницей, что по дороге время от времени кто-то движется… Саша достает папиросу и закуривает. Вот она, привычка тратить деньги порознь. Веня смотрит неодобрительно.

— Только одну, — показал Саша. — На работе угостили.

— Кому бы позвонить? — Веня высунулся в окно и обвел взглядом пустырь. — Жаль, ни у кого еще нет телефонов.

Не успели мы согласиться, как он вдруг поднялся и скрылся за дверью гостиной.

— Алло! — слышим мы его взволнованный голос. — Соедините меня, пожалуйста, с хранителями дома номер восемьсот пятьдесят четыре. Спасибо… Алло! Здравствуйте. С вами говорит дом номер восемьсот пятьдесят четыре. А у нас прибавление. Веранда… Да, утепленная. Три на два… Пока нет… Ждем. Ну вот, — Веня вернулся крайне довольный. — И бегать никуда не надо.

Пришли «хранители», обмерили со всех сторон наше новое детище, присвоили 253-й индекс и угостили Сашу еще одной папиросой.

С тех пор мы действительно никуда не бегали за номерами. И зажили хорошо. Я ушла с работы — до смерти надоело скопище нищеты, называющее себя городом, да и огород нуждался в постоянной заботе. А вот Веня, наоборот, нормально устроился. Кочегаром котельной алюминиевого завода. Сорок рублей в месяц. И еще он говорил, что нам тоже надо устроить мини-котельную на зиму. Но я идею не слишком одобряла, видя, каким грязным возвращается он домой. Каждый раз приходилось греть воду и сушить полотенце.

Скоро мы купили еще одно полотенце, второе ведро и хороший новый таз для мытья. Я ставила два полных ведра на самокат и так возила воду из речки. Следующими были три просиженных стула с обивкой, и табуреты окончательно перекочевали на веранду, потом появились еще одна кастрюля, эмалированный ковш, стеклянные тарелки и кружки. Специально для посуды ребята сколотили подвесной ящик с полками и укрепили на веранде, рядом с умывальником. На веранде нашел место и стол — круглый, светлого дерева, который ребята привезли на прицепе. По вечерам мы садились за него, под открытые окна, и пили чай с малиной или крыжовником, слушали радио из комнаты. А еще мы играли в прятки.

Эта игра родилась сама собой, поскольку иногда уже трудно было определить, кто где находится. Где, например, Веня — на веранде, в сарае, за машиной или прилег на кровать? Мы возвели это ежедневное угадывание в ранг игры с одним водящим и двумя прячущимися. Начинали обычно с крыльца. И водил обычно Саша. Он лучше всех умел считать и дольше всех искал. Пока он поднимался по ступенькам и скрывался в дебрях трех комнат, шаря под столами, кроватью и за печкой, мы выскакивали из своих укрытий: я — из-под брезента, покрывающего машину, а Веня — с чердака, — и бежали наперегонки к двери. Случалось, запирали ее снаружи, и Саша стучал кулаками в стенку и кричал: «Сдаюсь!» А потом нам подарили еще одно развлечение.

Надо сказать, это было очень полезное развлечение, прибавляющее индексы в нашу копилку и при этом экономящее деньги. Однажды появились наши сторожа на лимузине и пригласили следовать за ними, посоветовав прихватить тару. Мы припасли два ведра и таз.

— Достаточно? — спрашиваем мы, загружаясь в машину. — А деньги брать?

— Нет. И таз можно оставить.

Но мы не оставили. Против нашего ожидания, охранники сразу повернули направо. Мы проехали мимо лугов, домов, в которые я когда-то носила письма, и очутились в совершенно неизвестных краях. Ребята не обращали внимания на окрестность, их больше волновало, успеем ли мы вернуться к вечерней футбольной трансляции. Так прошло около часа, после чего наши вожатые съехали на одну из боковых дорог, и мы тряслись по ней, петляя между холмов, пока наконец не уперлись в густую зеленую стену леса. Только и всего. Что мы, леса никогда не видели?

— Такого не видели, — сказали нам из первой машины. — Здесь можно собирать все, что угодно. В первую очередь то, чего в прежнем лесу не было.

Пришлось вытряхиваться из машины и идти искать то, чего мы никогда не видели. Но долго искать не пришлось. За первыми же стволами нам открылась поразительная картина — россыпи темно-фиолетовых блестящих ягод, которым не было конца. Я присела на корточки и сорвала одну. Попробовала. Потом вторую… третью… Чудо! Бесплатное черничное чудо! Не нужно поливать, пропалывать, окучивать. Садись и собирай. Мы просидели на корточках весь день, забыв про машину, еду и футбольные матчи.

Нас остановили только заполненные до краев тары. В мое и Сашино ведра уже не помещалось ни ягоды. А Веня собирал в таз, в котором, однако, черники не прибавлялось. Венин рот был весь черный. Он и сейчас жевал. Интересно, не туда ли отправились бы следующие собранные нами ягоды?

— Я собрал тридцать семь тысяч шестьсот двенадцать, — доложил Саша. — А вы сколько?

— Мы больше, — зевнул Веня. — Значит, тебе вести машину.

Кое-как мы примостились с двумя ведрами на коленях, поверх которых водрузили таз, и всю дорогу прикрывали руками, чтобы на кочках не вытрясло урожай. Весь следующий день занимались черникой. Перебирали, перемывали, сортировали. Саша, как вихрь, сгонял на базар за сахаром и банками. В двух кастрюлях мы варили до поздней ночи черничное варенье. Получилось ни много ни мало восемь литровых банок, которые мы припрятали на зиму в подпол — небольшую лазейку в бетонном цоколе веранды, где всегда прохладно и где мы иногда держали колбасу.

В августе в чудесном лесу завелись грибы. Правда, гораздо чаще попадались грибники вроде нас, но втроем за полдня терпеливых поисков можно было набрать три мешка подберезовиков, подосиновиков, лисичек и прочих деликатесов. По вкусу они с успехом заменяли мясо. Мы набросились на них, зажарив три сковороды, и объелись так, что животы вспухли. Еще несколько дней мы страдали расстройством желудка и решили впредь грибы тщательно перерабатывать — мариновать и солить.

Оправившись немного, Саша выдал нам полный расклад коэффициентных прибавлений. Десять пунктов за новую дорогу и сборы подножного корма. Шесть пунктов за мебель, к которой прибавился двустворчатый платяной шкаф у северной стены на веранде и вешалка — деревянная планка с тремя штырями у входной двери. Три пункта давалось за устройство Вени на работу и, наконец, шесть пунктов — за удавшийся в этом году урожай и его качественную переработку. Со всеми сложениями получалось 000278. Это было даже больше, чем мы рассчитывали достичь к октябрю.

Снова облетела листва. С вишни, малиновых кустов и крыжовника. Опустел грибной лес, и единственным по-прежнему притягательным местом оставался город. Не считая, конечно, нашего дома. Ребята все еще трудятся над верандой. Провели электричество, сделали розетку и вкрутили лампочку на потолке. Окна стараемся больше не открывать. Пришло время заготавливать дрова. В выходные катаемся в старый дровяной лес и рубим поленья. До холодов остаются считанные дни. А еще Веня принес часы, и теперь они тикают на столе и оглушают с утра пораньше дребезжащим ледяным звуком, от которого мурашки бегают по коже. Мужчины объяснили, что им легче вставать по будильнику, а то в кромешной тьме времени не распознаешь. С тех пор время стало идти еще быстрее, словно спешило улететь туда, где никогда не бывает зимы. И только мы продолжали к ней готовиться.

Еще раз дифференцировали свою одежду. Но не по сезонному, как раньше, а по пространственному признаку. Завели половик для уличной обуви и тапочки. Я связала их из грубой пряжи и пришила кожаные подошвы. Теперь всю грязь оставляем у входа. И верхнюю одежду тоже. У меня появился плотный домашний халат и ночная рубашка. Ребята тоже разделили вещи на приличные рабочие и ветхие домашние. И была еще одна покупка, которая в преддверии надвигающейся зимы могла лучше всего скрасить наше пребывание в ней, противостоять ее пронизывающей скуке.

Мы купили книгу. В большом городе, за четыре рубля пятьдесят копеек. Я думала, такую серьезную литературу можно читать вечно. Но, увы, мне хватило двух недель, чтобы пройти все перипетии от и до. А потом, лежа на подушке, я завидовала ребятам, которые читали перед сном и по очереди. Они еще не доплыли на утлом суденышке до своего острова вместе с отчаянным капитаном, пробороздившим все мыслимые и немыслимые океаны. Его дом — его корабль. Его жизнь — приключения на волнах. Наверное, такое бывает только в книгах.

А в реальности у нас 283-й уровень жизни и ее приключений, с которым мы вступили в зиму. В этом году она лютовала уже с начала декабря. Наш дом завалило снегом, и я постоянно скребла лопатой перед крыльцом и на стоянке, чтобы Саше с Веней было удобно подъезжать и подходить к двери. Река замерзла, и воду приходилось возить из старого города. В общественном здании имелся кран, и все, кто мог себе позволить ездить сюда ради воды, так и делали.

Мы снова утепляемся. Приобрели по дешевке зеленое сукно и обтянули им окна на веранде и в гостиной. Подключили еще один обогреватель. Саша с Веней приоделись в новые куртки, коричневую и синюю, из одного магазина и одинакового фасона: на молнии, с капюшоном, отороченным коротким мехом. Обе по тридцать рублей. Это стало возможным благодаря повышениям зарплаты, каждому на десять рублей. Сашу благодаря его стараниям еще и повысили в должности. Я тоже хочу устроиться на работу. Но это не так-то легко сделать зимой. В эту пору стараются сохранить привычное окружение, уберечься от перемен и не оголять тылы.

Я сижу за столом гостиной, спиной к печке, лицо грею настольной лампой. Чуть не прижимаюсь к ней щекой. Вяло листаю газеты. Ищу добровольцев, что согласились бы приютить у себя еще одного апатичного работника и начислять ему ежемесячно деньги. Желающих нет. Откладываю прессу в сторону и открываю книгу. Без опаски окунаюсь в знакомое путешествие. Меня ведет отважный моряк, и я уверена в нем, потому что знаю, чем все закончится. Я следую за ним по пятам, оставаясь в то же время на месте. Хочется плыть и плыть, не останавливаясь и не оглядываясь на прошлое. Но стоп! Корабль замедляет ход. Крупный порт преградил нам дорогу. Капитан причаливает и сходит на берег. Я тоже встаю из-за стола и отправляюсь в свое путешествие.

Прохожу печную заслонку, за которой бушует огонь, как из вулкана. Огибаю стол и оказываюсь возле островка тумбочки. Провожу рукой по клавишам радиоприемника. Включить — выключить. Перебираю все цифры телефонного диска, не снимая трубку. Веду рукой по сукну на окне. Пальцы щекочет холодом, будто они столкнулись с айсбергом… Приседаю и открываю тумбочку. Там лежат деньги, и я их пересчитываю. После беру курс на этажерку и медленно разглядываю все ее полки — свою, Сашину и Венину. Потом календари на стене. Проплываю глазами по дням, какие были прожиты и какие предстоит пережить, и ныряю в спальню. Зарываюсь в одеяла и подушки и лежу какое-то время без движения, прислушиваясь к звукам. Тикают бортовые часы, поскрипывает палуба, качаясь на волнах. Дерево всегда скрипит, оказавшись в огне или воде. Я снова на ногах и направляюсь к веранде. Здесь заметно прохладнее. Дует северный ветер. Нагибаюсь за борт, зачерпнув рукой воды. Это был умывальник. На очереди шкаф, стол и табуретки. Зеленые иллюминаторы окон. Волны материи, колыхающейся на сквозняке. Обитая войлоком дверь. Открываю ее, словно судовой журнал, и схожу по ступенькам.

Попадаю прямо в снег. Над головой в черноте блестят звезды. Как слезы. Я вижу такие же огоньки у себя на щеках. Но мои выступили от холода… Я продолжаю путешествовать по своей земле. Дохожу до туалета и делаю передышку за его скрипучей дверью. Продвигаюсь вдоль забора к самому северу. Здесь снега по колено, и я усиленно работаю ногами, чтобы не утонуть окончательно. Одинокая вишенка торчит из сугроба. Неживая, сухая и тонкая. Я стою и дрожу. Слезы катятся ручьями и застывают, не успев оросить ветки. Хочется перейти забор и пройтись по неосвоенным участкам. Заповедным, таинственным. Но это невозможно! За пребывание на чужой территории — штраф. Здесь нельзя хотеть ничего чужого, даже неизвестно чьего. Ты свободен, пока ты дома. Свободен лишь этим чувством. Чувством дома. Оно, как зверь, ретиво охраняет территорию и все, что на ней. А дальше, за порогом, оно тает. Теряет свою принадлежность и перестает существовать… Корабли потоплены. Разбиты о непроходимую деревянную скалу. Похоронены в моих глазах. Но теперь я точно знаю, что они были. И если сердце порой забывает об этом, то глаза помнят. Рано или поздно они подскажут истинное направление пути…

Мы готовимся вступить в новый год. Скоро в нашем доме одним календарем станет больше. Ребята привезли из дальнего леса елку и установили на веранде рядом со шкафом. Она колется, когда открываешь створку, но это даже приятно. У меня в руках ножницы, цветная бумага, клей. Я мастерю украшения: разноцветные гирлянды, игрушечные домики, флажки. Радостное занятие. Так бы и развлекалась этим всю жизнь, жаль, бумага быстро кончается. Гирлянды обвили шкаф, рукомойник и полки. Остроконечные звезды застыли на шторах. Темная хвоя горит разноцветными фонариками. Собираются гости.

Мы просим всех тщательно вытирать ноги. Кому-то даем старую обувь. В доме натоплено, на веранде пышут жаром два обогревателя. Мы накрыли круглый стол — только за ним смогут разместиться сразу десять человек. Миша с девушками пришли со своей табуреткой и посудой. Петя с Пашей тоже при мисках, а для Вики и Аси у нас найдутся приборы. И еще у нас много всего — грибы маринованные и соленые, тушенка, консервированные овощи, жареная картошка, приправы, варенье и сахар к чаю, черничная наливка на спирту. Наши бедные друзья о таком и не мечтали.

— Веня, скажи тост, — просит Михаил. — У тебя всегда красиво выходит.

— Да, да, поздравь нас с Новым годом, — присоединяются остальные.

— Сейчас радио вас поздравит, — Веня удаляется в комнату и включает приемник на полную громкость. «Всех жителей города и области, вне зависимости от коэффициентов, поздравляем…» Мы чокнулись и опустошили кружки.

— До чего вкуснотища! А теперь выпьем за ваш коэффициент. Какой он на сегодня?

— 000298, — отчеканил Саша.

— Надо же, еще два пункта и…

— Мы нарочно не спешим. Хочется оттянуть момент.

— Да вам уже и покупать-то нечего. Все есть.

— Как это нечего? — возражаю я. — А вот это вы видели?

Через секунду я уже с журналом. Разворачиваю перед непосвященными наш еще пахнущий типографской краской огромный дом. Гости невольно ахают. Скорее всего, от широты и наглости наших помыслов. Но даже меня он впечатляет, хотя я смотрю на него раз трехсотый. Саша бы подсчитал точнее.

— Жаль, здесь не дают вид сзади, — жалуется Вениамин. — А так полностью был бы проект. Хоть завтра начинай строить.

— Я могу попробовать нарисовать, — тихо предлагает Ася, вытирая салфеткой руки и губы.

— Правда? Ты сможешь? Это ведь очень трудно — без подготовки взять и нарисовать такой сложный дом. Это тебе не лачуга какая-нибудь.

— Я попытаюсь.

— Ася прекрасно рисует на снегу, — кивает в подтверждение Вика. — Ей только места не хватает. Участок у нас маленький.

Мы проводили Асю в гостиную, усадили на стул, дали ей бумагу, карандаш, включили настольную лампу. В общем, создали все условия, чтобы получилось. Она согнулась над журналом, погрузившись в него полностью. Темно-русые кудряшки застыли над черепичной крышей. Глаза внимательно следили за изгибами конструкций. Ноздри слегка раздувались от напряжения. И без того тонкие губы сжались до полного исчезновения, а рука в это время аккуратно наносила вычисленные силуэты на бумагу.

— Вот здесь не забудь продолжение зимнего сада… А тут угол мансарды виден… И скат покруче над левым флигелем! — ребята наперебой корректировали ее движения.

— Не мешайте! — говорю я. — Ася действительно хорошо рисует. Просто здорово, — я видела, она старается для нас.

— А завтра прошу всех к нам! На продолжение Нового года! — орал опьяневший с одной кружки черничной наливки Петя.

Он лихо отплясывал на веранде под праздничные мелодии радиостанций. Девчонки визжали. Михаил гоготал. Паша гремел тарелками. Вика сидела у печки и щурилась на огонь. Только мы вчетвером нависли над столом, стукаясь лбами. Наши мысли уже блуждали в других краях, как и льющаяся из репродуктора мелодия, которая вроде бы звучит здесь, но рождается очень далеко отсюда.

Весна в городе. Мы застали ее приход именно там, среди вычищенных от снега, асфальтированных улиц, без половодий и распутицы. Я шагаю по гладким тротуарам в обновке — только что купленном демисезонном полупальто песочного цвета с накладными карманами, двубортным воротником и поясом. Из-под полы высовывается старая обвисшая юбка, штопаные колготки и дырявые ботинки. Но ничего, придет смена и им. Возможно, этой весной мне повезет с работой. Дома тоже ждут дела. Пять целинных участков, доски для забора и 313-й индекс. Но это потом. Сейчас я хочу насладиться весной. Не грязной и расхлябанной, как у нас, а этой опрятной, мелодично журчащей, с отражениями солнца в каждом окне.

— Вот вы и сюда добрались, — слышу я и оборачиваюсь.

Мои мужчины безнадежно отстали, о чем-то спорят в начале улицы. А передо мной стоит тот самый капитан, какого я представляла у штурвала своего корабля. Его голубые глаза лукаво подмигивают мне, и волны морщинок расходятся от улыбки.

— Вы разве здесь живете? Где же тут сосны?

— Далеко. Здесь проездом. Из города, — кивнул он в сторону других ворот.

— У нас тоже машина, — говорю я, но вспоминаю, что она за стеной. — Только не такая… Не вишневая.

— И у меня не вишневая. Черная, — он показал в сторону мостовой, половину которой занимала изящная черная громадина обтекаемых форм с затемненными, как у сторожей, стеклами и чуть раскосыми фарами. Слова «шикарная» было недостаточно для выражения всех ее достоинств.

— Такая же черная… как наш телефон, — хлопая глазами, выдала я.

— Видите, мы с вами похожи, — засмеялся он. — А какой номер у вашего телефона?

— 6-15-432, — мое счастье, что значимые цифры я помню наизусть.

— Легкий. Я запомню… И позвоню вам.

Он уже собирался садиться в машину, а я чувствовала, что чего-то недостает.

— Как же я узнаю, что это вы звоните?

— Вы хотите знать мое имя? Гарри.

В этот момент меня окликнули.

— Ну вот, теперь я знаю, кого спрашивать.

Он уже скрылся из виду на своей быстрой машине, когда ребята подошли.

— Что за тип с тобой разговаривал? — грозно спросил Саша.

— Гарри, — не оборачиваясь, я провожала его взглядом.

— Странное имя. А кто он?

— Старый знакомый.

— Насколько старый?

Я не ответила. Просто не умела так быстро считать в уме, как Саша.

— А машина у него ничего, — подал наконец голос Веня.

— Так себе машина. У наших охранников лучше…

Бельевые прищепки

Они думают, человека можно прикрепить к дому, как кнопку к доске. Чтобы он остался навеки неподвижен и при этом еще сам что-нибудь поддерживал. Они многое успели. Укротили ветер. В смысле купили бельевые прищепки и смену постельного белья. Думают, мне не терпится все это опробовать — перестирать и вывесить на всеобщее обозрение во двор. Но я не спешу, хотя и отдаю должное набору желтых пластмассовых прищепок из городского хозмага. Они симпатичные и так прочно цепляются за наши вещи, что никакой ураган не сорвет. И вот уже раздуваются на ветру простыни, соединившие белой стеной крыльцо с туалетом. Словно паруса. Но меня не проведешь. Я опережаю Сашу, пронося телефонную трубку мимо его уха, и звонко кричу: «Я слушаю!»

— Ты занята? — голос у Гарри, как всегда, ровный, скупой на эмоции.

— Нет. Стирать закончила.

— Тогда выходи. Я возле твоего дома.

Кидаю трубку, не попадая на рычаг, и выбегаю на улицу. Уже полчаса, как переоделась в нарядное платье и серые туфли-лодочки.

— Куда едем? — Гарри щелкнул дверцей, и я нырнула в прохладный салон.

— В город, конечно, — сомнения я обычно оставляю дома.

Мы добираемся в три раза быстрее, чем на нашем драндулете. Нас пропускают за ворота прямо в машине, и Гарри сбавляет скорость.

— Здесь есть хорошее кафе на пересечении улиц… — я освежаю в памяти белые столики и вишневый сок. — Вот сюда… Теперь направо…

— Никуда не годится! — Гарри, не тормозя, проезжает, обдавая пыльным вихрем неубранные тарелки. — Дешевая грязь. Теперь я буду выбирать.

Он останавливает машину у маленького закрытого кафе. Всего три столика. Красная скатерть, меню и салфетки. Появляется официант, который расшаркивается перед Гарри и опрометью бросается выполнять его заказ. Через минуту у меня в руках бокал вина. Темнее, чем скатерть. Звучит музыка. Сладкая и тягучая, как этот напиток. У нас дома она совсем другая — грубая и назойливая, особенно когда Веня включает на полную мощность. Я постепенно пьянею, и взгляд становится мутным. На блюдце несколько шоколадных конфет. Я их машинально пересчитываю.

— Чем ты занималась эту неделю? — Гарри, как и положено капитану, определяет курс.

— А! — машу я рукой. — Ничего интересного. Передвигали туалет на новое место. Фактически строили заново из свежих досок в два ряда. Утепленная модель.

— Но ведь это добавило тебе коэффициентов?

— Да. Четыре или пять, не помню точно. А сегодня хотели взяться за сарай. Расширить до двух метров. Но я так устала от мелких расширений, недорогих покупок, коротких и осторожных шажков вперед. Как бы чего не потерять.

— Я тебя понимаю, — кивает Гарри. — Я и сам так начинал.

— Расскажи! — алкоголь еще сильнее ударил мне в голову.

— Когда меня сюда забросили, я был совершенно беспомощным и голым. Ни одежды, ни надежды, как говорится. С высоты сегодняшнего уровня это кажется невероятным. Меня самого иногда бросает в дрожь от воспоминаний. Я шел по дороге и мечтал о большом красивом доме, а вместо него мне достался квадратный метр скудной земли посреди пустыря. От отчаяния плакать хотелось. Но вместо этого я занялся шалашом, потом устроился на работы и начал собирать кирпичи.

— Как, сразу кирпичи? А доски?

— Мне важно было выстроить именно кирпичный дом с печкой и двумя комнатами. За него много давали. Я решил закончить его в первый год.

— В первый год?! — я не успевала поражаться.

— И почти закончил. Летом следующего года мне присвоили за него пятидесятый коэффициент.

— А зимой ты тоже работал?

— Конечно. О себе не думал. Только о доме. Ел какую-то вонючую похлебку, спал на снегу.

Я представляла этого сильного, хорошо одетого молодого человека голым посреди мороза, ворочающим кирпичи. Дух захватывает.

— А дальше пошло-поехало, — не останавливается Гарри. — С домом было проще устроиться. Получил постоянную работу. Сначала одну, потом другую. Купил машину, на которой смог выбираться в город. Посадил сосны… Ну это ты уже знаешь. Ты не устала сидеть на одном месте?

— А ты? — я уже выпила вино и съела все конфеты.

Мы вышли и еще полтора часа петляли по улицам. По одним и тем же, потому что город в сущности небольшой. В третий раз обогнули алюминиевый завод и обувную фабрику, в выходные представляющие собой лишь пустые архитектурные коробки. Мои лодочки скользят по мостовой. Но уже не качает — алкоголь благополучно улетучился. Вот только ноги стерлись до крови о жесткие борта и болят, но я продолжаю идти как ни в чем не бывало. Эта боль — единственное напоминание о том, что все вокруг не сон. Гарри не сон и красное вино. Все новое в здешнем мире достается в страданиях.

Когда я вернулась домой, мужчины снимали с веревок высохшее белье.

— Понюхай, как пахнет. Ветром и солнцем. Будешь ужинать?

— Я сыта.

— Тогда посмотри на сарай. Он наполовину готов.

Я прошла за дом. Из вежливости. Никаких других побуждений, кроме как поскорее снять туфли, у меня не было. Взглянула на полуобнаженное сооружение из серых облезлых досок и лишний раз убедилась, что Гарри и один сделал бы гораздо лучше. Ребята покончили с сараем только дня через два и сразу принялись за огород. Возвели пленочную теплицу для помидоров, притащили с базара два саженца яблони и воткнули их рядом с вишней.

Купили неподъемную железную лейку и грозились приобрести бочку для сбора дождевой воды. Было что-то трогательное в том, с каким усердием они возделывали грядки, вскапывали и пересыпали в руках семечки.

Саша получил первый отпуск. Двухнедельная оплачиваемая свобода. И мужчины полностью переключились на дом. На его капитальный ремонт, как они сказали. Для начала решили отштукатурить стены, внутри и снаружи. Я ухожу подальше, чтобы не видеть, что они будут вытворять.

— Вернешься — не узнаешь! — обещает Веня, потирая в предвкушении руки.

Когда я вернулась, действительно нашла дом совершенно неузнаваемым. Ну и грязь они развели! Внутри все вверх дном. Мебель вынесена на веранду и навалена друг на друга, кровать вздыблена. Во дворе горы мусора. Хожу и подбираю за своими «мастерами». Теперь они белят потолок. Все вокруг становится белым, кроме него. Раза с третьего удается и его привести в соответствующее состояние. Потом очередь доходит до обоев. Вместо прожитых календарей, заползающих друг на друга, у нас теперь геометрические россыпи коричневых букетиков. Дом меняется так быстро, что я не успеваю следить за его коэффициентом. Последнее, что я усекла, это цифра 338, уже включившая в себя туалет, сарай, участки, теплицы и саженцы.

— Какой триста тридцать восьмой! — с нескрываемой обидой отзывается Саша. — У нас давно триста пятьдесят третий. Косметические работы здесь высоко ценятся.

С тех пор Александр каждый день объявлял мне наш индекс. В самом деле, он поднимался превосходно. После укладки линолеума и плинтусов дошел до 358-го, а с общей покраской пополнился еще семью пунктами. Но до этого мы еще долго спорили, какой цвет достоин украшать наши стены.

— Только не розовый! — умолял Веня.

— И не синий, — ставил условие Александр. — Не люблю синий цвет.

— Мне все равно, — сказала я. — В какой дешевле, в такой и красьте.

Дешевле оказался песочный оттенок. Он и стал основным фоном нашего дома. Крышу выкрасили в темно-зеленый. Рядом с крыльцом ребята повесили номер на стеклянной матовой панели с подсветкой. Теперь мне удобно выходить в темноте, и даже видна черная машина, поджидающая на дороге.

— Какой теперь у тебя коэффициент? — интересуется Гарри.

— Триста шестьдесят пятый, — отрапортовала я.

Дался им всем этот коэффициент! Я еще раз оглядываюсь на песочно-зеленоватую конструкцию со светящимися цифрами.

— Самой-то нравится?

— Конечно. Это же мой дом.

— Но ты еще не видела настоящие дома. Я тебе покажу. С твоим индексом уже можно на них смотреть.

— Куда мы, в город? — спросила я.

— В настоящий город, — поправил он.

Мы въехали в знакомые ворота и, не останавливаясь, минуя улицы, пронзили его насквозь, перед машиной Гарри распахнулись другие ворота, где меня попросили назвать свой коэффициент, после чего мы беспрепятственно въехали… Это был совершенно другой город. Такой, какого я и придумать не могла. Дома, увеличенные в несколько раз ввысь и вширь, разбухшие, как кабачки под проливными дождями и палящим солнцем, с ровными рядами блестящих окон. Возле ворот располагались сервисные службы для автомобилистов: мойка, заправка, благоустроенные стоянки и еще множество автоматов, назначение которых было мне неведомо.

Гарри оставил машину на одной из стоянок и потащил меня в самую гущу уличных хитросплетений. Я схватилась за его руку. Боялась отстать, потеряться, быть раздавленной каким-нибудь высококоэффициентным автомобилем. Они шныряли туда-сюда, демонстрируя чрезвычайную маневренность, только успевай уворачиваться. Я просила идти по одной стороне, но Гарри похлопал меня по кисти руки и обещал, что я быстро привыкну. Он посоветовал присмотреться к домам. Но поскольку мы находились у подножий, я могла наблюдать лишь первые этажи. Это были сплошь магазины с огромными стеклянными витринами, наполненными товаром. Даже память моя не способна вместить столько.

— Хочешь зайти?

— Нет. Снаружи виднее.

Мы вышли на широкую площадь. Посередине квадратное белое здание с громадными зубьями колонн по фасаду. Оно ослепило меня необычностью: и цветом, и формой, и отсутствием окон. В общем, все в нем противоречило привычному статусу дома.

Впечатление усиливалось двумя островками зелени по бокам и серым памятником на внушительном пьедестале. Гарри повел меня на один из островков, где в тени густых вязов стояли деревянные скамьи и можно было отдохнуть. Мы присели рядышком. Я все еще держу его руку. Вокруг дома, дома. Обступают стеной наш островок безопасности, так что не видно просветов. И все смотрят на нас любопытствующими окнами, кроме белого — у того вместо глаз белозубая улыбка. Наверняка я кажусь им смешной и серой, потерявшейся и случайно забредшей в их величественную компанию.

— Хватит с тебя на сегодня, — заметив мою подавленность, говорит Гарри. И тоже смеется. — А то и возвращаться не захочешь.

— А его еще много?

— Кого?

— Города.

— У-у! Считай, мы на самой окраине.

«Какая же тогда середина?!» Я снова оглядываю панораму. Она не изменилась, только мне показалось, стало больше людей. Кто-то грузно опустился рядом с нами на скамейку и тут же развернул газету. Мы поднялись. Я вопросительно посмотрела на Гарри, не решаясь сказать ему, что забыла, откуда мы вышли. Но Гарри словно и не заметил. Вывел меня сначала на нужную улицу, потом к воротам, на машине вывез к знакомому городу, а после уже и к моей обычной дороге.

У развилки я попросила остановиться возле знакомого силуэта у обочины.

— Привет! — выставляю ногу в серой лодочке и вылезаю из машины.

Не хочу пропустить первую реакцию: выпученные глаза, разъехавшиеся губы, легкое оцепенение. Но ничего такого нет и в помине. Марина оглядывает меня мутным бесстрастным взглядом, чуть ли не зевая. Однако слова ее этому выражению не соответствуют.

— Неужели это ты?! Классно устроилась. Вот уж не думала, что так скоро выбьешься в люди. Откуда это?

— Это… — я медлю. — От одного мужчины.

— Одного? — усмехается Марина.

— Мы только что из города. Другого, разумеется. Самого большого.

— Слышала. Но не была, — с искренней грустью говорит она. — А куда теперь? Он тебе уже предложил свой дом?

— Ну… да… — тяну я. — Пока думаю.

— Опять ты думаешь? — она даже возмутилась. — Последней дурой будешь, если не прекратишь думать и не воспользуешься случаем. Что тебе светит с этими бедняками? Ну лет через пять пристроите какой-нибудь убогий флигель к дому, ну второй этаж насадите, ну машину поменяете на такую же развалюху. А дальше что? Каковы перспективы?

Я киваю в знак предполагаемого согласия, а сама пячусь к машине. Гарри открывает изнутри, и я скрываюсь за темными стеклами.

— Прощай! — бросаю уже на ходу и не дожидаюсь ответа…

— Сегодня у нас трехсот семидесятый индекс, — объявил Саша, когда все покупки были расставлены по местам.

Ряд подвесных полочек, вобравших мелкое барахло, которое наводняло дом и валялось всюду. Два полотенца — белое вафельное для нас и желтоватое льняное для посуды. Две скатерти на два стола в крупную бело-розовую и мелкую коричневато-голубую клетку. Такая же мелкоклетчатая занавеска на окно гостиной и тяжелая портьера с карнизом, отделяющая спальню. Теперь наш дом экипирован под общепринятые образцы уюта. Теплые стены, чистый пол, выбеленная печь. Ни одного оголенного угла, все прикрыто обоями или материей. Ни одной лишней или случайной веши. Все любимые. Даже пепельница для Сашиных окурков — бывшая консервная банка — оторочена цветной бумагой. Живи и радуйся. Но я грущу уже вторую неделю. Потому что вижу, как мой дом постепенно превращается в клетку. Его клетчатость сродни одомашненности, привязанности к одному месту, из которого нет выхода. Везде решетки — на окнах и на столах. Разноцветные клетки поделили весь мир на уютные ячейки. Я кладу руку или ставлю кружку и неизменно попадаю в ограниченное одним цветом поле. Но разве об этом мечтала я? Да, когда-то хотела иметь такой дом, из которого не нужно выходить, где наружная действительность будет намного беднее его внутреннего содержания. Но сейчас я понимаю, что дом только тогда становится домом, когда из него свободно выходят и возвращаются добровольно, а не оттого, что идти больше некуда…

— Нам открыли доступ к воде, — с порога сообщает Веня.

— И увеличили индекс на пять пунктов, — добавляет Александр.

— Рада за вас.

— Да не нам, а НАМ. Нам всем. И мы все едем на озеро. Прямо сейчас.

— У меня посуда еще не вымыта, — я стряхиваю с клеенки оставшиеся с завтрака крошки. — А что там делать-то?

— Купаться, загорать, рыбу ловить. Воды чистой набрать можно.

— И в чем мне прикажете купаться?

— Мы все предусмотрели, — и они выкладывают на стол две пары темно-синих плавок и такого же цвета купальник. И еще лески, крючки, поплавки…

— Нет-нет, только не сюда. Я только скатерть вытерла.

— Ну так собирайся быстрее.

В итоге мы едем. Хотя у меня на сегодня были другие планы. Но это, похоже, никого не волнует. И мое подавленное состояние тоже. Озеро по той же дороге, что и лес, но немного дальше. Пока мы доехали, меня чуть не стошнило. Ребята утверждают, что это типичный солнечный удар и нужно немедленно окунуться. Они тщетно пытаются выудить из меня хоть одну положительную эмоцию. Но я держусь стойко. Отстраняюсь от брызг, которые поднимают шумно бултыхающиеся в воде люди — слишком большие и слишком неуклюжие рыбы. Единственное, что поражает, — оказывается, я тоже умею плавать. Я уплываю от всех, но Саша тут же кричит, что здесь водовороты (откуда успел узнать?) и чтобы я не заплывала далеко. Я и сама быстро устаю и вылезаю на берег. Мужчины за мной. Мы ложимся на лоскутное одеяло, расстеленное на песке, рядом с такими же отдыхающими. Ребята начинают возиться с рыболовными снастями. Гремят надо мной железками, спорят о чем-то. Веня уронил червяка мне на спину…

Наконец они уходят в ближайшую тростниковую заводь. Можно позагорать спокойно. С этой мыслью я засыпаю и долго плаваю во сне, скребя руками по дну, не имея возможности подняться… Я вся мокрая! Меня облили. И что-то сунули под нос, что серебрится, подпрыгивает и воняет тиной.

— Гляди, сколько мы поймали! — Веня собирает рыбу обратно в мешок, оставляя одну самую большую у меня под носом. — Чем пахнет?

— Не знаю, — я отворачиваюсь.

— Эх ты! Осенью. Ты же сама сравнивала с запахом прелых листьев. Помнишь?

— Не помню. Поехали домой, а?

Дома выяснилось, что я сгорела на солнце. Поднялась температура, и болела спина. Я лежала на животе в спальном отсеке и вдыхала ароматы жареной рыбы. На мою голову год оказался слишком урожайным и на всякую растительность. В лесу полно ягод и грибов. В теплице зреют помидоры. Мужчины их пестуют, а я даже не захожу. Наблюдаю их созревание только на тарелках, когда скучаю возле окна. Теперь я редко вырываюсь из дома.

— Что, быт заел? — усмехается Гарри.

— Не говори! Все одно и то же. И почему природа выдает плоды с такой чудовищной регулярностью? Отдохнула бы хоть годик.

— Нельзя. Она слишком много кого должна накормить.

В этот день в городе мы зашли чуть дальше обычного. Миновали площадь и очутились на широком проспекте. Для начала я знакомлюсь с рекламой на столбах и транспарантах, перекинутых через всю улицу. Одна особенно запомнилась. «Ваши новые бриллианты». И полуголая женщина в перьях, обвешанная ожерельями, браслетами и перстнями. А Саша с Веней продолжают таскать с барахолки старую мебель. Привезли шкаф с полуразбитыми стеклянными створками — «Чтоб не пылилась посуда», полустул-полукресло с подлокотниками, но без одной ножки — «Ты же мечтала о кресле», продавленный маленький диван, на котором я едва уместилась в лежачем положении. Впрочем, диван был весьма кстати. У каждого появилась возможность отделить свой сон от остальных. Я выразила желание быть первой.

— Хорошо, будем спать по очереди, — согласились ребята.

Диван и посудный шкаф мы поставили на веранду, но оттуда пришлось убрать платяной и впихнуть его в гостиную между этажеркой и дверью. Кресло тоже осталось на веранде вместе с табуретками.

— На сегодня наш коэффициент 000388, — объявляет Саша.

Тьфу ты! Вещи мелькают у меня перед глазами, кочуя по маленькому жилому пространству из одного угла в другой. Я хочу остановить это движение, но чувство дома сопротивляется и расставляет предметы снова. Я говорю: «Отойди, ты загораживаешь мир!» А оно вешает мне над головой облезлый ковер. Чтоб не продуло. «Ты можешь простудиться, если прорвется ветер». В наборе с бельевыми прищепками дом одержал победу над ветром и над всем, что он приносит. Потом ему захотелось победить дождь. Он дал мне в руки зонт. Большой черный колпак, чуть порванный с краю, туда я поставила смачную заплату. А чтобы окружающая среда не смогла выкинуть какого-нибудь фокуса и смутить своим непостоянством, к окну был прилеплен градусник, и теперь Саша объявлял наряду с индексом температуру на улице.

— Сегодня плюс пятнадцать и 000394.

— Передохни немного, — сказала я ему. — Неужели тебе не хочется расслабиться, поваляться на диване в законный выходной?

— Зимой будем валяться, а сейчас нужно готовиться, — деловито ответил Саша и в тот же день привез из магазина две новые книги, которые были сразу выставлены в посудном шкафу. А в спальне над кроватью повесил ночник. — Вот, будем читать по вечерам.

И это не считая заготовки дров, сборов урожая и покупки одежды. У меня появились два равноценных свитера, две юбки, две пары новых колготок из галантерейного магазина, которые очень подходят к демисезонному полупальто и новым ботинкам темно-орехового тона. Так что весной и осенью я выгляжу более чем прилично. Но ведь весну и осень можно и растянуть. Помнится, в этом году я сняла пальто только в июне, а надела снова в конце августа. Если повезет с погодой, собираюсь протянуть в нем до января. В этом мне помогут два свитера, колготки и Сашины шерстяные носки. И еще зонтик, который я таскаю вместе с маленькой сумочкой на длинном ремешке. В ней зеркальце, носовой платок, листок из последней газеты и ключ от дома. Больше мне ничего не нужно. Не то что моим сожителям, вовлеченным в чехарду приобретений. В непрерывный поток вещей. Их суетливое барахтанье кажется мне смешным на фоне размеренных прогулок с Гарри в другом городе. В совершенно другом.

— Мне неудобно перед ребятами. Они вкалывают на работе и дома, а я, получается, бездельничаю, — делюсь я с Гарри своими мыслями.

— Ну хочешь, я тебя устрою на работу? Пока, правда, в нижний город.

— Было бы неплохо. Знаешь, я всегда мечтала о такой работе, на которой не нужно напрягаться и можно чувствовать себя как дома.

— Да таких сколько угодно. Например, корреспондентом в местной газете. Будешь сама писать статейки, которые вы сейчас добросовестно читаете.

— Как ты угадал?! Я мечтала об этом еще почтальоншей и переписчицей.

— Все! Считай, ты уже корреспондент. На днях договорюсь.

В довершение осенних пертурбаций Саша с Веней доставили с базара холодильник. С крохотной камерой, в которую еле влезают две банки или пакет молока. К чему эти разорительные покупки? Эта безумная трата денег?

— Наш индекс достиг четырехсот двадцати пяти пунктов, — пропыхтел Саша, еще не успев опустить холодильник на заранее расчищенное место — между шкафом и рукомойником.

Агрегат был настолько мал, что терялся среди других вещей, и под него пришлось пожертвовать одну из табуреток.

— Тебе больше не нужен самокат? — спросил на другой день Саша.

— Нет. Меня обещали устроить корреспондентом в городскую газету. Там наверняка есть служебная машина.

— Понятно. А мы собирались утюг покупать.

— Давно пора. Одежда даже в шкафу мнется, а мне, может, завтра в редакцию предстоит идти.

Однако на следующий день я в редакцию не пошла. Гарри не позвонил, и я решила, что у него не было времени договариваться. Зато вечером явились мои — ни самоката, ни утюга — и устроили целый спектакль, какие иногда передают по радио. Оказывается, они решили продать самокат первому встреченному на дороге. А тот их надул. Вместо двух десятирублевок сунул одну. Ребята спохватились, когда мошенник уже скрылся из виду, и теперь предъявляли друг другу претензии.

— Что за трагедия? Подумаешь, обманули! — я почему-то не разделяю их горя. — Да вы сами нарвались. Кто ж на дороге сделки заключает?

— Вот и сторожа так сказали, — удрученно махнул рукой Саша.

— Вы что, с такой ерундой еще к охранникам ходили?

— А, тебе не понять! Как и им. Тебя же никогда не обманывали.

Пусть я ничего не понимаю, но они надоели мне со своими жалобами. Хорошо, что сегодня я сплю на диване, подальше от их разборок. Хотя спать на веранде уже холодно. Даже с двумя обогревателями. И Гарри давно не звонил. Наверное, у него ничего не получилось с моей работой, вот и не хочет огорчать. Бог с ней, с работой, позвонил бы просто так.

Ребята изредка подтрунивают надо мной. «Наш специальный корреспондент нынче не в духе. Репортаж не состоится». У них-то самих работы хоть отбавляй. Саша получил должность бухгалтера с окладом в восемьдесят рублей. Он больше не терпит нареканий от начальства и носит галстук, который мы с Веней ему подарили на повышение. Вениамин перешел из кочегаров в дворники. Очищает город от снега. Вернее, только улицы, окружающие завод. А по совместительству охраняет склад готовой продукции. И оба мечтают о доме.

— Иметь бы такую работу, чтобы большую часть времени находиться дома! — заявляет Веня, отогревая руки у печки. Снег сегодня валит с самого утра, и наш новоявленный дворник, похоже, основательно промерз.

— А я бы не отказалась мир посмотреть. Интересно ведь знать, что где происходит.

— Для этого есть радио и газеты, — напоминает Саша.

— Я видеть хочу, — говорю я.

Увы, мужчины восприняли мои слова слишком плоско. Они купили телевизор. Естественно, черно-белый. Естественно, бывший в употреблении. Малость покарябанный и транслирующий лишь одну программу из Нижнего города. Для более содержательного вещания нужна антенна, но ребята и так все свои авансы — 70 рублей — истратили на приобретение нового украшения дома. Оно было водружено на тумбочку, с которой тут же смели телефон и радиоприемник. Телевизор поднял нас сразу на пятнадцать пунктов. Это были и часы, и радио, и вид из окна одновременно. Все друзья в восторге.

— Когда будете продавать его, продавайте в нашу сторону, — просит Паша, не отрываясь от экрана.

Раньше они с Петром заходили только на партию в покер. Это Веня принес со своего склада карты и обучил всех играть в дурака и покер. Теперь они играют с включенным телевизором, уже совершенно не смотря в карты. Не дом, а какая-то копилка развлечений. Я — пас. Я не играю, не слушаю. Только днем, когда никого нет, включаю тихонько телеприемник и смотрю. Может, это глупо, но мне кажется, что в нем вдруг появится Гарри. Что его обязательно должны показать в программе новостей или передаче о городе. Но каждый раз я ошибаюсь. Проигрываю в очередного дурака.

Ребята упорны в своих затеях. Они снова строят дом. На этот раз бумажный. Из журнала, который теперь постоянно болтается открытый на столе. Они выстраивают чертежи, составляют планы, с воодушевлением подсчитывают затраты: на территорию, материалы, коммуникации и прочее. Когда Саша сообщил стоимость начальных работ, мне сделалось дурно. Я поняла, что в ближайшие пять-шесть лет мы не осилим даже фундамент.

— Ничего. Потихоньку, — Веня не отчаивается. — Это же было твоей мечтой.

— Пусть мечтой и останется. Такие дома потихоньку не строятся.

Они уже перекинулись на интерьер. Объясняют Асе расположение комнат и мебели в них, вплоть до деталей. Она заносит всё на план. Наш дом весь завален планами. Схема правого крыла левого флигеля, проект санузлов, расстановка растений в зимнем саду. Сегодня я завтракала на модели открытой беседки в масштабе один к десяти. Первоисточник давно заляпан жирными отпечатками пальцев, чернилами, вареньем и чайными разводами.

— Во что мечту превратили! — показываю журнал Асе и прячу в тумбочку.

— Они для тебя стараются, — заступается она. — Не уходи!

— Я никуда не ухожу. С чего ты взяла? Зимой никто не уходит.

— Вообще не уходи. Они обязательно построят этот дом.

— Мне-то что? Пусть строят.

— Куда девается огонь?

— Что? — я не сразу соображаю, откуда голос.

Мы с Асей оборачиваемся. Возле печки сидит Вика и неотрывно смотрит на оранжевые языки, которые показывает ей пламя. Если бы не правила поведения в гостях, установленные для неимущих, она, кажется, сидела бы так часами.

— Вот вода — понятно, — продолжает Вика, — она переливается из одного места в другое, и, если бежать вдоль берега, можно проследить за одним из потоков. Огонь рождается на дереве или любом другом слабом материале, но из чего — неизвестно. И куда уходит потом? Он же не может раствориться в воздухе безвозвратно?

— Он уходит в тепло, которое ты сейчас поглощаешь, — говорю я ей, но Вика не удовлетворена моим ответом.

Я думаю над ее вопросом, перед тем как заснуть, лежа в постели с отодвинутым занавесом. Гостиная освещена верхним светом. За столом четыре игрока режутся в карты. Жарит печка — сегодня было минус двадцать на улице. Телевизор включен на полную громкость, там разворачивается какая-то комедия. Смотрю скорее по инерции — вряд ли там появится Гарри. Саша хохочет над каждой шуткой незадачливого героя, на каждом шагу попадающего впросак. Мне кажется, я вижу фильм в фильме, причем обе картины низкопробные. С некоторых пор я наблюдаю окружающую жизнь, словно в экране телевизора. Куда она движется? Чем все закончится? Я лишь сторонний наблюдатель, смотрю ли на экран, в книгу или в окно. Все движется мимо меня. Мужчины иногда расширяют мой кругозор. Они купили антенну, принимающую еще один канал.

— На сегодня наш коэффициент…

— Замолчи, пожалуйста! — я перебиваю. — До смерти надоело!

— Как с вами трудно! — Саша сникает.

Жаль его. Сначала Веня, теперь я. Но такова жизнь. Оказывается, временами она не имеет ничего общего со злополучными коэффициентами. Она объемнее цифр и не столь предсказуема, как математические действия.

— Что вы сделали в жизни, кроме как обставили ее удобствами для поднятия уровня? — справляюсь я у своих домочадцев.

— Я отправил на радио свою мелодию, — отвечает Веня. — Возможно, мы скоро услышим ее в профессиональном исполнении.

— Ты бы тоже могла принести им тот рассказ. Помнишь? — советует Саша.

— Он не мой. Я его содрала с того же радио.

— Вот видишь! — уцепился за мое признание Саша. — А с нас спрашиваешь. Почему ты пренебрегаешь домом, когда он становится все более пригодным для жилья? К осени начнем второй этаж надстраивать, а там, глядишь, и новый…

— Ах, оставь! Неужели вы всерьез верите в эти сказки? — я показала на ворохи их планов.

— Зачем ты стараешься быть хуже, чем есть на самом деле? Ты же не похожа на Марину, — Саша подумал несколько секунд и сформулировал по-другому: — Ты же не хочешь быть на нее похожа?

— Почему Вене можно было, а мне нельзя? Я же не касаюсь никаких твоих святынь, не беру ни машины, ни денег.

— Но я ведь не собирался уходить насовсем! — ляпнул Веня. Я видела, он моментально пожалел о том, что сказал. Но было поздно.

— А я собираюсь.

Наконец-то я сказала им. Хотя сейчас мое заявление не более чем дерзкая выходка. Я собираюсь уходить, но меня никто никуда не приглашает. Более того, тот, кто может пригласить, сам исчез неизвестно куда. Вот уже три месяца от него ни слуху ни духу. И напрасны мои броски к звонящему телефону, которые неизменно оканчиваются передачей трубки Александру или Вениамину… А Гарри появился только весной.

— Где был? Уезжал по делам. Почему не звонил? Оттуда, где я был, до ваших краев не дозвониться.

Но сейчас все утряслось. Вернулся даже с прибылью. Так что приглашаю тебя в ресторан.

Зимы будто и не бывало. Я снова в тающем городе. Гарри растопил все сомнения и фатальные предчувствия по поводу будущего.

— Мне кажется, всю эту зиму я проспала, — признаюсь ему за ужином в самом дорогом ресторане нижнего города.

— Но какие-то коэффициенты все-таки набрала?

— Да, сейчас у нас четыреста пятьдесят пунктов.

Не хватает пятидесяти пунктов, добавляю про себя, чтобы уйти из дома. Вернее; чтобы попасть в новый, более высокий. Именно пятисотый уровень дает право свободного переселения. Я узнала об этом на днях и храню в тайне от всех. По невозмутимому лицу Гарри не скажешь, знает он об этом правиле или нет. Саша с Веней не догадываются, это точно. Они стараются изо всех сил, чтобы обеспечить достойное существование в нашем доме, и не подозревают, что тем самым открывают мне путь к выходу. Они расчистили площадку во дворе и строят гараж. И хотя он очень напоминает сарай, но благодаря ему я приближусь к выходу еще на десять шагов.

Потом участки. Этой весной ребята закупили еще десять штук. Значит, за посадки мы тоже получим больше. Я помогаю рыхлить землю и собирать теплицы. Глупые, они радуются, что я снова пристрастилась к огородничеству. Но мне лишь бы получить дополнительные пункты, а там хоть трава не расти. Продолжаю копаться в земле, когда мужчины, умиленные моими стараниями, уходят смотреть футбол. Сегодня какой-то решающий матч. Я прихожу вымыть руки и заглядываю в гостиную, где они беснуются возле телевизора.

— Да это чистый пенальти! Смотри, как он его поддел!

— Но сначала тот залез в офсайд. Защитник-то оказался за спиной.

— А я думала, офсайд — это такая яма, в которой оказываются по нерасторопности, — ребята будто не слышали. Мне показалось, уйди я сейчас, никто бы не заметил…

С нетерпением жду новой покупки. Наш индекс, их индекс, просто индекс поднимается как на дрожжах. И вот я наблюдаю самое замечательное его увеличение. На целых двадцать номеров! Они приезжают на новой машине — разумеется, давно объезженной, все еще двухместной, но имеющей закрытый салон и удобоваримый серо-голубой цвет.

— Ну, какой у нас сегодня коэффициент? — допытываюсь я.

— 000495, — с готовностью отвечают ребята. — Еще пять пунктов…

Да, осталось всего пять пунктов, и я сама подыскиваю, что можно сделать для их преодоления. Дорога в большой город нам заказана. Новая машина хоть и выжимает сорок километров в час, но все же безнадежно устарела. А жаль! За один только въезд полагается номеров десять, не меньше. Для меня, как никогда, важны цифры. Но Саша с Веней, по-моему, не спешат их добывать. Они сажают цветы. Непривычное для мужчин занятие. Это будут белые флоксы, как они утверждают.

— Сколько за них дадут?

— Нисколько. Это просто красиво.

— Вам вишни мало? — говорю я, прикидывая, дадут ли за нее номера.

— В этом году мы будем с вишневым вареньем, — отвечают они.

Они будут два месяца ждать пяти ягод, а я уже съела сегодня граммов триста отборной черешни. Гарри купил. И он прав. Зачем корячиться на грядках с утра до ночи, когда можно съездить на рынок и купить любой плод? Я молчу, потому что Саша обязательно скажет: «Да он тебя покупает! Неужели ты не видишь?» Я все вижу. Но им станет легче без меня, я знаю. Спать будет просторнее, жить свободнее. Исчезнут лишние траты. Появятся новые уровни, далеко идущие планы. Дальше второго этажа. Для этого у них все есть. Все, кроме меня.

— Дай-ка твою руку, — просит Саша и защелкивает на моем запястье… я уж думала, наручники. Изящные маленькие часы на металлическом браслете. Рука сразу тяжелеет и холодеет. Вот кто меня действительно покупает.

— Сколько? — спрашиваю не глядя.

— Двадцать пять рублей. Они совершенно новые.

— Нет, в индексах?

— Угадай.

Я сижу в машине рядом с Гарри и как бы невзначай сообщаю ему о пятисотом коэффициенте. Между моим последним разговором с ребятами и этим моментом — пропасть, в которую я успела свалиться, оторвавшись от всего: от них, от дома, от друзей, от оставленного на столе открытого журнала.

— Я тогда не сказала тебе, что была точно в такой же ситуации.

— Когда? — Гарри смотрел на дорогу.

— Когда появилась здесь. Голая, с одним метром земли и с мечтами о большом доме. Только ты добился всего самостоятельно. Никого ни о чем не просил, никому не жаловался.

— Некому было. Знал, что, если буду загибаться, мне никто не поможет. Одинокие всегда лучше приспосабливаются, — Гарри повернул голову на миг и окинул меня серьезным взглядом. — Ты ведь тоже одинокая.

— Я?! Шутишь? Я ведь живу с двумя мужчинами.

— И тем не менее… — он сделал паузу, — ты с ними не живешь.

— Наверное, это так, — я тоже уставилась на дорогу, куда смотрел Гарри. Пейзаж менялся с бешеной скоростью, и у меня внутри все колотилось. — Моя ошибка в том, что я приняла их к себе. Сейчас мне кажется, я могла бы и одна выстоять. Пройти свой путь. И зачем я разрешила войти, да еще двоим сразу?

— Да, с двумя ты погорячилась, — усмехнулся Гарри. — Потому-то у вас и сложились такие ненормальные отношения.

— Почему ненормальные? Мы не ссоримся. Друг друга поддерживаем.

— Дело не в ссорах. Нормальными отношения между мужчиной и женщиной могут быть, лишь когда они остаются один на один друг с другом, понимаешь? Когда никто им не мешает смотреть глаза в глаза. Когда не с кем считаться, некого стыдиться. Разве ты не знала?

Я опускаю голову. Я действительно не знала. Гарри тоже замолчал, будто что-то обдумывая. Долгое время я слышала лишь звук мотора. И все-таки решилась первая.

— Ты… никогда не приглашал меня к себе в гости…

— Зачем в гости? — перебил он, и у меня сердце чуть не вылетело из груди. — Переезжай ко мне насовсем.

Где я?

— Боишься? — спросил Гарри, когда я миновала калитку. Он стоял возле распахнутой дверцы машины, опершись на нее и следя за моим приближением.

— Немного. Больше всего охранников. Вдруг они не разрешат переезд?

— Ну, этих вообще бояться не стоит. Скоро о них совсем забудешь. Высокий уровень и приличное состояние позволяют не считаться с окружающими. Садись!

Как, уже? Я стою спиной к дому, лицом к Гарри и открытому салону авто. Не предполагала, что будет так трудно переступить черту, отделяющую прежнюю жизнь от будущей. Зачем-то смотрю на часы. Единственное, что я взяла из дома. Кроме, естественно, одежды — легкого платья и туфель. Не знаю, вычтут от ребят эти пять пунктов за часы или оставят. Но назад уже пути нет. Я чувствую взгляд обоих сквозь тюлевую занавеску.

— Ну же! — Гарри приходится подталкивать меня. Он захлопывает дверцу и спустя мгновение оказывается рядом, у руля. Тонированное стекло, забор, почтовый ящик, обрешеченные окна, занавески. Дорожная пыль и стремительно увеличивающееся расстояние между мной и домом.

Мы заехали к нашим начетчикам, и Гарри уладил с ними все бумажные формальности. Я даже не выходила из машины. Он вернулся через пятнадцать минут, сказал, что все в порядке — меня выписали из «этого убогого жилища». Вместе с коэффициентами? — спросила я. «Нет, зачем, вещи же остались на месте, а там на тебя запишут мои».

Я стану богатой! Не знаю, когда это случится — через полтора часа, через два. Я забуду все свои невзгоды и невзгоды моих друзей. У меня будут новые друзья, с такими же домами и коэффициентами. А какой у меня коэффициент? Гарри так и не сказал. Впрочем, все равно. Главное, какой у меня дом. Одно-, двух- или трехэтажный? Из кирпича, из дерева или какого-то другого материала? Сколько в нем комнат? Уж точно не меньше десяти, а то и пятнадцати. Что-то я опять размечталась. Но теперь имею полное право. Я мчусь навстречу моим мечтам в автомобиле, таком же шикарном, как они сами. Мы миновали лес, озеро и, видимо, направляемся в те края, где мои бывшие мужчины зарабатывали на строительстве чужого дома. Может, они строили именно мой дом? То есть дом, в котором я собираюсь жить. Я смотрю на него как на подарок судьбы, который заслужила через страдания и страхи.

Гарри сбавляет скорость. Приехали? Последний шаг был слишком скорым. Зажмурившись, выхожу из машины. Широко раскрываю глаза — дворец! Двухэтажный, белый, блестящий. Но что я удивляюсь? Таким и должно быть то, во что влюбляются раз и навсегда. Такое впечатление, что он полностью из стекла. Это из-за огромных окон. Или дверей, не поймешь с первого взгляда. Они выходят на галереи и террасы, опоясывающие оба этажа. Впереди широкое крыльцо. Входная дверь тоже стеклянная. Перед домом бассейн с кристально чистой водой и дном из волнистого ракушечника. Посередине фонтан — сверкающий металлический шар, одетый водяным панцирем из струй. Неожиданностью для меня не стали лишь сосны. Они, как и рассказывал Гарри, обступают дом с трех сторон, расстилаясь кое-где кронами по скатам крыши. Ершистые ветки дотягиваются до круглого чердачного окошка, будто собираются прочистить его как следует.

Гарри взял меня под руку и повел медленно, давая возможность оценить обстановку. Вот открылась массивная калитка, и без единого скрипа. Вот первая ступенька. Такая удобная. Впрочем, как и вторая. Мы у двери. Через стекло хорошо видна светлая прихожая, которая вполне могла бы сойти за гостиную. Меня прошибает пот. Я смотрю на Гарри.

— Смелее! — он распахивает дверь.

Может показаться, что я не решаюсь войти. На самом деле я просто оттягиваю момент знакомства с моей новой оболочкой. Но Гарри ловким движением берет меня на руки и сам переносит через порог. Все происходит мгновенно. Я не успеваю ни о чем подумать, а мои губы уже касаются его рта, и мы оба застываем в пространстве прихожей. И странное чувство — мне не хочется двигаться дальше. Мое самое страстное желание сейчас — задержаться возле распахнутой двери на руках у Гарри, пусть и в подвешенном состоянии. Но нога предательски соскальзывает, упираясь во что-то твердое. Я держусь за плечи Гарри, чтобы не оторваться от него окончательно. А он переводит вторую мою ногу себе за спину. Теплые волны расходятся по всему телу. Я пытаюсь дышать глубоко, чтобы не захлебнуться в них. Очередной волной нас отбрасывает к вешалке, за которую я хватаюсь, как если бы по-настоящему тонула. Гарри рвет на мне платье, одновременно освобождаясь от собственной одежды… Получается, чтобы войти в новый дом, нужно, чтобы Гарри вошел в меня. Я обмякла и чувствую себя бесхребетной, как и висящая за спиной материя. Небывалое чувство растет во мне. Его внес Гарри, и теперь оно постепенно усиливается, распирая меня изнутри. Я ищу губами его губы. Взгляд упирается в высокий лакированный комод с зеркалом, в котором соединяются наши тела…

Я знаю этот дом уже достаточно хорошо. Огромная зала первого этажа. Здесь на кожаных креслах мы сливались с Гарри, когда он возвращался домой. И на лестнице с плюшевыми ковровыми дорожками в восемнадцать ступенек. И на высоких мягких стульях перед стойкой бара, только надо было заранее отодвинуть посуду. И что уж говорить о роскошной круглой кровати посреди спальни, где нам ничего не мешало превращаться в одно целое на всю ночь.

И дом мой выглядит как одно целое — кухня сливается со столовой, столовая с гостиной, гостиная плавно переходит в библиотеку и кабинет. Даже туалет и ванная с душем не имеют дверей. Поначалу я немного смущалась. Но быстро привыкла воспринимать это как лишний повод для близости.

— Что за голая женщина лежит здесь над софой? — только сейчас обратила внимание на интерьер. — Это твоя знакомая?

— Глупая, — Гарри проводит рукой по моим бедрам, — хотя и красивая. Ты ничего не смыслишь в искусстве.

Пусть я ничего не смыслю, но не хочу лежать в похожей позе. Встаю, накидываю на плечи золотистый шелковый халат — подарок Гарри, и мы выходим на террасу. Там мы лежим в широком шезлонге, а когда становится прохладно, идем принимать теплую ванну с ароматом фиалок и эвкалипта. Мы кочуем по дому целыми днями, и, чего бы я ни захотела, все тут же исполняется.

— Давай купим соковыжималку. Я буду каждое утро давить фрукты, потому что соки меня возбуждают сильнее вина.

— У меня уже есть.

«А у меня?» — подумала я. Я даже толком не знаю, что у меня есть. Надо будет совершить обстоятельную экскурсию, чтобы узнать, что скрывается за всеми этими шкафами, горками и комодами. Пока Гарри в отпуске, он сопровождает меня. Но скоро мне придется осваивать дом самостоятельно.

— А что у нас в правом ящике бежевого кухонного стола?

— В правом — ножи, в левом — вилки и ложки, — мы лежим на широком ворсистом ковре в холле и разглядываем узкие светильники, хрустальными каплями свисающие с потолка в нескольких местах.

— А где третий холодильник?

— В нише между стойкой бара и буфетом.

— Нет, это второй.

— Тогда возле балконной двери. В нем я обычно храню мясные продукты.

Значит, я тоже буду мясные. Я вспоминаю все вещи, которые когда-то хотела, но не могла купить. Получается негусто. Этот дом хранит гораздо больше. Он многофункционален, и далеко не все его возможности мне доступны. Нужно начать с самого простого, чтобы постепенно освоить все.

— Давай включим радио. Где оно у тебя?

— Не у тебя, а у нас… — Гарри задумался.

— Да ты, я вижу, и сам не помнишь, что у тебя где.

— Я его никогда не слушаю.

Гарри все-таки нашел источник радио. Принес из кабинета радиолу и поставил рядом. Теперь наша близость сопровождалась казенными репортажами с полей, где вовсю шел сбор урожая.

Я откидываю голову. Передо мной деревянные ножки мебели. И монотонный голос выдает одну за другой ничего не значащие цифры. Я отвыкла от цифр. Как быстро я забыла все, чем жила раньше: метры, рубли, коэффициенты. Минуты, часы, дни, года. Здесь я совсем не замечаю времени. Оказывается, уже конец лета, судя по урожаю. Но в доме всегда будет лето.

— А сейчас в рубрике «Писатели у микрофона» передаем рассказ начинающего автора, — донеслось по радио. И после паузы: — Маргарита Уютова. «Машина».

Я обомлела. Резко рванула с ковра. Гарри еле удержал меня и привлек обратно. Но сердце билось, как шальное. А Гарри выслушал рассказ спокойно. Даже зевнул пару раз и улыбнулся.

— Чего ты испугалась? Видишь, все хорошо закончилось.

— Я знала конец. Это же я написала. Еще весной отнесла в город, на радиостанцию.

— Как ты? А кто такая Маргарита Уютова?

— Псевдоним.

Я смутилась, потому что Гарри захохотал. Мне стало не по себе от его смеха. Захотелось одеться или завернуться во что-нибудь, и я подогнула на себя край ковра. Гарри унял веселость и простодушно взглянул на меня.

— Ну ладно, Уютова — понятно. А почему Маргарита?

— Она покровительница моряков, — сказала я, отвернувшись.

— А-а, — понимающе протянул Гарри. — Ты что, обиделась?.. Не обижайся. Рассказ-то хороший. Что ты, малыш? Прости мой смех. А правда, что вы того задавленного увезли к себе из-под носа у охранников?

— Нет! — всхлипнула я.

— Так и знал, что придумала. На самом деле такого быть не может. Ну успокойся! — он поцеловал мое плечо. — Забудь о прошлом. Зачем будоражить себя лишними воспоминаниями? Разве ты жалеешь, что приехала сюда?

— Конечно же, нет!

— Вот и славно… Маргарита.

На следующий день я попросила включить телевизор. Моя фантазия явно отставала от возможностей этого дома, но я должна была пройти его путь самостоятельно. Передавали футбольный матч. Гарри был равнодушен к спорту и удивленно поднял брови, когда я уселась перед экраном.

— Это какая программа? — спросила я. — Местная?

— Да. А что такое?

— Ничего. Просто у нас есть… То есть они сейчас, наверное, тоже смотрят.

— Кто «они»? — нахмурил брови Гарри.

— Болельщики.

— Я же просил тебя не вспоминать о прошлой жизни. Меня уже начинает раздражать эта ностальгия. Я понимаю, ты купалась бы там в роскоши… — он подошел и выключил телевизор. — Тебе мало моего дома?

— Что ты! Только здесь я поняла, что такое счастье. А про… болельщиков, извини, случайно вырвалось.

— Будь добра, в другой раз следи за своими словами. И за мыслями. Завтра я выхожу на работу, и у тебя будет много времени обо всем подумать.

Гарри покинул меня рано утром, лишь поцеловав на прощание. Я осталась одна в его доме. В моем доме. Сейчас самое подходящее время сделать его своим. Я приняла душ и, не одеваясь, обернув полотенцем мокрые волосы, прошлепала на кухню. Сварила кофе, полюбовалась из окна на бассейн. Металлический шар по-прежнему без устали источал искрящуюся воду. Следующим летом обязательно здесь выкупаюсь. Я подошла к третьему холодильнику и достала шматок ветчины. С ним и пустилась в одиночное плавание по дому. Я обошла все его отсеки, вначале чуть ли не бегом, потом замедляя шаг, потом еще медленнее, разглядывая каждую вещь, стараясь запомнить, где что стоит. У стеллажей с книгами не могла не задержаться. Не уйду, пока не прочту всех названий. Я обвожу взглядом полки и ненароком начинаю представлять, что все они заняты моими книгами. К нам приходят гости — они же мои читатели и почитатели. Сегодня, как никогда, много. Но и книг хватит на всех. Я беру один экземпляр за другим и вручаю каждому, приветливо улыбаясь.

— Что за кавардак ты устроила в библиотеке? — Гарри недоволен моими невидимыми успехами. — Сейчас же поставь книги на место! К восьми часам у нас будут гости. Исключительно деловые люди, не терпящие беспорядка. И постарайся быть с ними полюбезнее. От них многое зависит в нашей жизни.

На мне шикарное вечернее платье. Шелковое черное с отливом. Глубокое декольте, открытая спина и кружевные рукава-бабочки. В руках поднос с двадцатью пятью бокалами цветного стекла. Коньяк, шампанское, коктейли. Я спускаюсь по лестнице с этим грузом. Высокие и тонкие каблуки, словно барабанные палочки, отбивают по ступеням мелодию спуска. Когда я неудачно ставлю ногу, звук приглушается. Гарри будет сердиться, если что-нибудь упадет и разобьется. И это не из-за денег, хотя, конечно, бокалы стоят дорого. Ему не хотелось бы оплошать даже в мелочах и омрачить репутацию безупречного хозяина в глазах своих компаньонов. Но эти компаньоны…

До чего они несимпатичные — чванливые, надменные, невероятно толстые! И до того неповоротливые, что не способны даже развернуться, чтобы взять с подноса бокал. Приходится их обходить и выставлять бокалы прямо им под руку. На одном из таких виражей я чуть не упала. Подвернула каблук, но сумела удержать равновесие, перенеся тяжесть тела на носок. Гарри говорит, это очень важные люди, их прием требует соответствующих жертв. Туфли, платья, смокинги — все это необходимые аксессуары их жирных рож. И коктейли тоже. Кстати, я еще ни один не попробовала.

Пробираюсь к группе особенно грузных гостей, среди которых затесался и Гарри. Неужели при этих тоже существуют наблюдатели, ведущие учет их полной излишеств жизни?

— Маргарита, — представляет меня Гарри и незаметно подмигивает. — Покровительница моряков.

Но тем, кому меня представляют, недосуг повернуть головы. Похоже, они крепко ввинчены в плечи и не позволяют владельцам расширить свой кругозор.

— Мы и есть моряки! — гогочут они, хватая толстыми пальцами хрупкие ножки фужеров. — Бороздим просторы бизнеса! — их животы плавно колышутся.

— Вы торгуете? Чем же? — не удержалась я от любопытства.

— Деньгами, разумеется. Покупаем и продаем. Держим курс, как его… галс ценных бумаг в своих руках.

Я посмотрела на эти пухлые, утыканные перстнями кистеподобные отростки.

— Раз вы ведаете всеми деньгами, то наверняка знаете такую денежную единицу, как полкопейки! — с вызовом бросаю я.

— Мы сто рублей-то не знаем что такое, не то что пол… как? — уже целые бури разыгрываются на их телах.

— Иди, иди, наполни еще бокалы, — подталкивает меня Гарри.

Я с удовольствием удаляюсь. Заполняю поднос и снова гуляю с ним из комнаты в комнату. Смотрю на тесно сплоченную животами группу возле лестницы. Вчера мы с Гарри там… На том месте, где толстая жаба в смокинге тянет через соломинку красную жидкость и брызжет слюной на таких же черных отвратительных жаб. Гарри уже тут как тут. Он так ловко пролезает между ними, входит в любой разговор, вовремя бросив в массу острую шутку или занятный вопрос, так проворно меняет компании и темы…

— Ну как, наладил связи? — ничуть не сомневаясь в обратном, спрашиваю я, когда мы уже лежим в постели, уставшие после приема.

— Как всегда, — утомленно вздыхает Гарри. — Но ты тоже была на высоте. Как поддела одного своей полкопейкой!

— А когда ты устроишь меня корреспондентом в газету?

— Зачем тебе? Чего не хватает? Скоро у нас будет еще больше денег, — он поворачивается ко мне спиной. — Тяжелый был день.

— Но я же не из-за денег.

Хотя из-за них, конечно, тоже. Давно я не держала в руках купюры — ими полностью распоряжается Гарри.

— Не капризничай! — говорит он. — Не забывай, что я тебя содержу.

— Вот и дай мне возможность зарабатывать самой.

— Ну какой из тебя корреспондент? Пишешь ты плохо…

— Почему это?

— Потому что неправдоподобно! «Маргарита Уютова!» — передразнил он и громко фыркнул.

Я немного обиделась. Но виду не подала. Наоборот, старалась быть нежной и внимательной.

— Мы совсем не бываем в городе. А мне так хочется, — пробую получить вознаграждение за свою внимательность.

— Сейчас у меня много работы. Но мы обязательно выберемся на днях, — смягчается Гарри. — Я обещаю.

Он сдержал обещание лишь спустя две недели. В машине я не находила себе места. Специально села на заднее сиденье, чтобы избежать лишних расспросов. Вертелась, постоянно елозила от правого окна к левому. Естественно, Гарри заметил. Но надо отдать ему должное, виду не показал. Деликатно молчал всю дорогу. И я была ему благодарна за это. Особенно когда проехали озеро и я не смогла сдержать радостного возгласа, предвещающего начало воспоминаний. Потом был поворот на лес. Я стала прикидывать время. На этой скоростной машине мы уложились бы максимум в полчаса. Значит, через полчаса я увижу свой дом. Свой бывший дом. Возможно даже, кто-то окажется при нем — на огороде, возле гаража или туалета. Я не видела всего этого почти два с половиной месяца…

Я ждала дом, но он так и не появился. Потому что, не доезжая каких-нибудь пяти минут, Гарри повернул на другую дорогу. Он отправил машину в объезд… Ну и правильно. Хорошо, что не поехали мимо прошлого. Иначе неизвестно, чем бы наше путешествие закончилось. И я была еще раз благодарна ему… Но, видно, от судьбы не скроешься за поворотами. И как только мы, сделав солидный крюк, очутились у знакомой развилки, я увидела Пашу, шагающего на своих шарнирных ногах вдоль обочины. По одной походке и узнала. Я попросила остановиться, но Гарри будто и не услышал. Тогда я открыла дверцу и на полном ходу попыталась выскочить из машины.

— Ненормальная! — Гарри притормозил.

Паша выглядел таким же задумчиво-созерцающим, как и всегда. Ничуть не изменился. Впрочем, в течение двух с половиной месяцев люди мало меняются. Я подлетела к нему и быстро начала расспрашивать. Он обомлел от неожиданности, но отвечал четко и кратко, изредка задавая встречные вопросы, в основном сводившиеся к одному и тому же: «Ну а ты-то как?»

— У нас все хорошо. Все по-старому. Мы с Петей купили телефон. Теперь созваниваемся. Очень удобно. Саша ходит на курсы повышения квалификации. Скоро его сделают главным бухгалтером. А Веню уже повысили до заведующего складом. Их телевизор ловит три программы. Михаил — начальник бригады установщиков столбов. Неплохой урожай в этом году. Удалось законсервировать пятнадцать банок. А ты хорошо выглядишь. А в машине кто?

Тот, кто сидел в машине, начал сигналить, и мне пришлось закончить разговор, вернее, прервать Пашу на полуслове. На прощание я чмокнула его в щеку, за что получила пару язвительных реплик от Гарри.

Вся поездка насмарку. Я думала только о том, что сказал Паша. Три программы. Старший бухгалтер. Завскладом. А я по-прежнему никто. Ничтожество, затесавшееся среди красиво одетых, состоятельных, реализовавших себя людей. Я здесь в качестве приложения к Гарри. Держу его под руку и стыжусь самой себя. Он ничего и слышать не хочет про работу — ты нужна дому, в нем работы хватает.

Опять я весь день одна. На улице дождь, и уже давно осень, но по соснам за окнами этого не скажешь. Они бодры и зелены, а ливни им только на пользу. Дом также не изменился, только кондиционеры усиленно гонят теплый воздух вместо холодного. Мне всегда тепло. И сытно, и мягко, и немного лениво. Может, выпить вина, как вчера? Нет, Гарри будет недоволен. Да и хмель быстро выветривается из головы, оставляя пьянящую скуку. Ни телевизор, ни радио не функционируют. Для моего же блага, как объяснил Гарри. Телефонная связь на время прервана. Можно слушать магнитофон и смотреть фильмы на видео. Есть еще компьютер, но я не умею им пользоваться. Ну и читать, конечно, тоже можно — библиотека в моем распоряжении.

Я ставлю кассету с комедией, включаю магнитофон на прерванной со вчерашнего дня записи, беру в руки первую попавшуюся книгу… и смотрю на дождь. Слушаю его. Потому что он единственное живое существо в этом доме. Все остальное статично, мертво, изношено. Окружающие вещи больше не вызывают во мне участия, я не радуюсь их существованию. Дождь заполняет дом. Стучит по стеклам, по галереям и перекрытиям, по плетеному креслу возле перил. Бьет по фонтану в бассейне и по стоячей воде. Я подхожу к окну. Хочу глотнуть свежего воздуха взамен кондиционера. Ощутить запах настоящей сосны, а не ее экстрактов в шампунях и распылителях. Дергаю ручку… Здесь не открывается. Пробую другое — то ли окно, то ли дверь. Тоже не поддается. Следующее — тот же результат. И так по всему этажу. Бьюсь во все окна, пытаясь сделать из них двери. Напрасно! Они словно вросли в рамы и превратились в муляжи.

Но ведь мы как-то выходили вдвоем. Вчера еще сидели на террасе за тем столиком с промытыми дождем тарелками от пудинга. Неужели рамы настолько разбухли от воды? А входная дверь? Уж ее-то, надеюсь, не заклинило. Спускаюсь в холл, иду в прихожую. Спешу, словно боюсь опоздать. Возможно, из-за этой нервозности и не получается с первого раза открыть… Дергаю сильнее. Наконец догадалась проверить на просвет замок. Он заперт! Я заперта! И это сделал не кто иной, как Гарри.

— Ты боишься, что я сбегу? — только поздно вечером я смогла адресовать ему этот вопрос.

— Кто тебя знает? — пожал он плечами. — Ты все время норовишь куда-нибудь улизнуть. Порой я смотрю на тебя и не могу понять, о чем ты думаешь.

— Разве обязательно знать, что человек думает каждую минуту? Мне за минуту приходят десятки мыслей, и большинство я не запоминаю.

— Зато ты хорошо помнишь свой бывший дом и постоянно досаждаешь мне воспоминаниями о нем.

— Да! Потому что из того дома я выходила свободно, когда и куда хотела! — крикнула я и усмехнулась своим словам. Вот и вышла.

— До чего же ты глупа! — нравоучительно начал Гарри. — Хороший дом тем и отличается от плохого, что его не так-то просто покинуть. Он держит тебя.

— Ты держишь меня. Это ведь ты запер все двери и окна. А в моем доме…

— Замолчи! — Гарри шагнул мне навстречу и остановился, сжимая кулаки. — Если ты еще раз вспомнишь свой вонючий дом и сравнишь его с моим… — говорил он зло и спокойно.

— То что?

— То мне придется выбить из тебя эту ересь. И двери я не открою. Придется тебе привыкнуть к мысли, что ты останешься здесь ровно столько, сколько я захочу. Советую принять ее как можно скорее. Еще спасибо скажешь. Сегодня я сплю в кабинете, — добавил он, уходя.

Хоть в ванной. Посмотрим, насколько ему будет легко привыкнуть к мысли, что я выберусь отсюда, когда захочу… Я проснулась с ясной решимостью во что бы то ни стало сегодня же покинуть дом. Но тут же столкнулась с первым препятствием — не нашла в доме одежды. Абсолютно никакой. В этот раз Гарри позакрывал все шкафы. Я хожу голая и ищу, чем бы прикрыться, но, кроме одеял, занавесок и скатертей, ничего нет. Очутившись в прихожей, вдруг вспоминаю о разорванном платье и старых туфлях, которые были выброшены в мешок для хлама и спрятаны в нишу в ожидании вывоза мусора. А поскольку последнее время Гарри боялся лишний раз открыть входную дверь, то и мешок должен быть еще на месте. Так и есть.

С омерзением роюсь в его грязных носках, трусах и носовых платках… И нахожу рваное платье и мои лодочки. Хорошо, он не догадался спрятать иголки с нитками, а уж опыта шитья мне не занимать. Скоро я вновь оказываюсь в своем изначальном и более привычном наряде. Значит, можно идти. Но как?!

На всякий случай опять обошла все окна и двери, проверяя на крепость каждую. Бесполезно. Они слушаются Гарри, а не меня. Перебираю в уме все наружные детали дома… Окно! Маленькое чердачное глухое окошко. Оно так одиноко смотрелось в мой первый день здесь… так же, как теперь выгляжу я. Я взбираюсь на самый верх. Дверца на чердак без замка. Видимо, не успел поставить. Влезаю в пустое темное помещение, освещенное крохотным спасительным окном. Я думала, оно больше. Но рама с простой задвижкой. Я боюсь дотронуться. Мне кажется, что, если я дерну, окно благодаря какому-нибудь невидимому механизму захлопнется, еще и зажмет мою руку.

Кончиками пальцев касаюсь задвижки. Она моментально открывается с крючка. Рука проходит дальше. Свежий воздух моментально заполняет легкие. Вот уж не предполагала, что вид открытого окна так волнует. Он придает силы. Я высовываюсь в отверстие — снаружи молодые ветки сосен и покатая крыша галереи. И то и другое более чем ненадежно. Но другого пути нет. Осторожно выползаю, опираясь на кровлю и перебирая руками колючие иглы, скатываюсь. У самого карниза удается зацепиться за колючую ветку и развернуться ногами вниз, но все равно они соскальзывают, и я не могу ухватиться за гладкую поверхность…

Вишу на скате, руки будто вросли в карниз, ноги болтаются, я их почти не чувствую. Требуется еще одно движение. Страшно рискованное, но единственно верное. Мысленно наполняюсь решимостью… Все, больше висеть не могу. Я разжимаю пальцы…

Никогда не думала, что человек падает так медленно. Я отделилась от крыши и оказалась в невесомости. Перед глазами мелькнули стойки, перекладины, интерьер второго этажа, какие-то стулья, перила. Я дала команду рукам бросаться на них и не отпускать ни при каком раскладе. Перила я пролетела, но зато удалось схватиться за балюстраду. Железные витые прутья вонзились в кожу. Я поняла это по красным следам, которые оставляли мои ладони, когда медленно съезжала вниз. Подо мной вода. Фонтан с металлическим шаром немного в стороне. Если я лечу, то его не задеваю.

Не успеваю рассчитать прыжок, но уже ударяюсь ногами о дно и захлебываюсь в брызгах. Холод пронзает конечности. Куда девалось мое умение плавать?.. Кое-как выныриваю и догребаю до бордюра. Выбираюсь на дорожку. Платье и туфли на мне. Позади запертый дом, впереди еще одно препятствие — забор. Довольно высокий, но есть перекладины, по которым можно взобраться. Что и делаю. Я почти на свободе. Передохну чуточку, восстановлю дыхание. Переношу вторую ногу и с ужасом обнаруживаю, что на внешней стороне забора перекладин нет, а внизу стоят какие-то люди в форме. Местные охранники?

— Вы кто? — это их первый вопрос. Наверняка последуют и другие.

— Я — человек. Я здесь живу, — стараюсь говорить спокойно.

— Живете на заборе? Что-то мы раньше вас не видели. Давно здесь?

— Три месяца. И не на заборе, а в этом доме. У Гарри, — я киваю на сосны.

— Так-так. А почему же он нам об этом ничего не сказал? Ну-ка вытряхивайтесь оттуда! Живо! Будем разбираться.

Я закрываю глаза и прыгаю. Если суждено разбиться, то пусть это произойдет вне чужого дома. По крайней мере, меня не будут считать воровкой. Я приземлилась на все четыре конечности прямо под ногами у охранников и сидела еще несколько секунд, лихорадочно прокручивая в голове ситуацию. Оказывается, меня никто не думал регистрировать. Я находилась в доме на нелегальном положении, а в действительности меня нигде уже не было. Даже под забором. Но, может, где-то все-таки есть? Выпрямляюсь и выдаю новую версию:

— Я здесь случайно. Зашла в гости, и меня закрыли. Но я ничего не взяла, — протягиваю окровавленные руки. — Мой коэффициент 530. Номер дома 854.

— Ну и идите туда, откуда пришли. И побыстрее! Иначе мы вас оштрафуем.

Но не успели мы расстаться по-хорошему, у забора возник Гарри. Видно, у него отличная интуиция. Или доложил кто-то. Машина стояла далеко в стороне. Он крался пешком, чуть ли не на цыпочках.

— Это что, ваше? — кивнули на меня сторожа.

— Да-да. Мы сами разберемся. — Гарри махнул им рукой, а когда те удалились, наконец обратил на меня внимание: — И это твоя благодарность за все, что я сделал?!. Лучше бы я завел собаку. Пользы куда больше.

— Я всего лишь хотела выйти из дома, — заскулила я.

— Я запретил тебе выходить.

— Ты запретил мне вспоминать о моем доме. И только.

— О чьем доме? — Гарри надвигался, как каток, трамбующий асфальт на дорогах. Но я-то не асфальт.

— Ты сам не зарегистрировал меня в нем. Как я могу называть его своим?

— А ты думала, что получишь мой дом со всем его содержимым — обстановкой, вещами, коэффициентами — просто так? За красивые глаза? — он говорил размеренно, властно, четко проговаривая каждое слово. — Что я переведу на тебя все свои деньги и ты будешь распоряжаться ими, как вздумается, шляться, где угодно, уходить, возвращаться, когда приспичит? Нет, милочка, такое могло быть только в твоем идиотском рассказе.

— Я вообще не видела ни денег твоих, ни коэффициентов! — ору я в ответ. — А дом… У меня будет в тысячу раз лучше.

Лишний раз убедилась, насколько некрасиво он смеется. Его смех напоминает гогот его жирняков на приеме. Многому он научился у них, наладил связи.

— И мужчины мои в тысячу раз лучше тебя…

Я не успела закончить. Хлесткий удар по лицу отбросил меня к забору. Удержалась на ногах, но перед глазами все поплыло. Красная от напряжения рука, сжатая в кулак, перекошенное лицо, синее небо, дорога.

— Саша! — кричу я, как когда-то кричала, свалившись в яму.

Но никакого Саши нет и в помине. И Вени тоже. Так надо найти их, и я снова буду сама собой. Это же так просто. Я даже улыбнулась легкости выхода. Мою улыбку, несомненно, заметил этот гад, потому что вытаращил глаза, отпрянул, как от помешанной, и даже не препятствовал, когда я, отлепившись от забора, шатаясь, но все так же блаженно улыбаясь, прошла мимо.

Мечты сбываются

Сейчас, когда я осталась одна и страх возможной погони потихоньку рассеялся, до меня дошло наконец, что уже глубокая осень и я совершенно мокрая. Стало до того холодно, что тело начало содрогаться крупной дрожью, и зуб на зуб не попадает. С платья стекает вода из бассейна, а из глаз капают слезы. Выливаются соленые моря, а с ними уплывают и корабли с грузом романтических иллюзий и воодушевленных сантиментов. Острые мачты задевают края век, отчего щиплет глаза, и я пытаюсь поскорее смахнуть последнюю флотилию.

Вот, значит, каковы нормальные отношения между мужчиной и женщиной? Мне становится стыдно за них. За всех женщин и всех мужчин. Особенно за себя и Гарри. Тщетно мы пытались воссоединиться в многочисленных углах его дома, в невообразимых позах, с множеством ужимок и вздохов. Это изначально было обречено на провал. Мы из разных домов, разных уровней, разных, ни в чем не пересекающихся жизней. Я еще хорошо отделалась. Разбитое лицо, порванное мокрое платье, содранные руки и три месяца глупостей — не такая большая плата за освобождение от зависимости.

Сзади неслышно подкралась машина, выросла слева жирным черным пятном и, резко выдохнув клаксоном, промчалась дальше. Я вздрогнула, шарахнулась в сторону, чуть не упала. Должно быть, я сейчас выгляжу, как нищенка. Только часы… У меня на руке были часы — подарок Саши и Вени. Где они? Остались в мусорном мешке? Или еще с первого дня валяются где-нибудь за вешалкой в прихожей? Пытаюсь восстановить картину. Нет, лучше не стоит. Пусть это тоже будет часть платы за свободу. Только теперь я не смогу контролировать время в дороге. Не узнаю, когда примерно окажусь дома. Шаги считать бесполезно — их число надо знать заранее. Итак, я осталась вне времени и вне пространства. Но есть направление, и есть цель. Я ускоряю шаг. Пусть я дойду лишь к завтрашнему утру или вечеру — не беда. Дорога домой — самая короткая из всех дорог.

Наверняка так же возвращался Веня после своей неудачи с Мариной. Зачем мы рвемся из дома, зачем не ценим самого дорогого, что у нас есть, на что положена жизнь? Ведь дом — это и есть овеществленная жизнь. Ничего другого нам не дано в этих краях. А ведь у меня кроме вещей дома остались мои близкие люди. Они не станут ничего спрашивать, поймут все без слов. А я отогреюсь немножко и сама начну рассказывать… Буду рассказывать моим мужчинам о том, какие они замечательные. Умные, сильные, благородные, красивые. Как я люблю и ценю их.

Устала, нет мочи. Ноги подкашиваются, словно я на высоких каблуках. Как быстро я стала уставать. Раньше могла спокойно идти хоть весь день. Но, кажется, я вижу поворот на озеро. Значит, скоро и грибной лес. Надо прибавить. Не оступиться бы и не приземлиться в лужу. Начинаются дома. Хоть и чужие, но они прибавляют мне сил. На последний рывок должно хватить. Еще не стемнело, и значит, я увижу свой дом при свете.

Время поворачивает вспять, дорога и все, что было на ней, мгновенно исчезают, когда кончаются чужие и начинается мой дом. Закатное небо накрыло его розовым абажуром, и вычерченные в памяти силуэты наконец-то слились с реальными. Я дома. Ноги не идут. Остановились в нескольких шагах от калитки. Сердце тоже замерло. Я приказываю. Я хочу. Я умоляю. Может, увидят из окна. Но шторы в гостиной и на веранде задернуты наглухо. Еще бы — как-никак глубокая осень. Снова едет машина. И снова черная. Не раздумывая, бросаюсь в калитку и взбегаю на крыльцо. Стучу в дверь… Сильнее. Машина проехала. Можно слушать.

Все очень тихо. Никаких шорохов, кроме тех, что произвожу я. Стучу по стеклу. Дергаю дверь… Возвращаюсь к калитке и выхожу на дорогу с южной стороны дома. Прислоняюсь лицом к холодному окну гостиной. За клетчатой занавеской еще одна, неизвестная мне материя. Новая штора. Плотная, не пропускает ни сквозняков, ни света. Впрочем, и так понятно, что внутри никого нет. Стучи не стучи. Могу только разбить градусник… Где они? Ушли? Уехали? Сбежали? А Паша говорил… Да, мало ли, что Паша говорил? Я отступаю и оглядываю дом издали. На крыше возле конька появилась маленькая антенна. Они просто уехали в город и скоро вернутся. Надо подождать.

Разумеется, ключа у меня нет. Я не брала его, уходя из дома. Выбить стекло? Никогда. Никогда не подниму руку на родное. Обхожу владения, какие доступны. Сквозь щели гаража высматриваю машину. Ее там нет. Значит, точно в городе. А туалет гостеприимно открыт. Посетила его с горя. За что еще зацепиться? Огород пуст. Теплицы собраны и закрыты в сарае. Даже непонятно, был ли урожай и каким он был. А флоксы все-таки цвели. Я нахожу остатки засохших соцветий перед крыльцом. Сажусь на ступеньки, обхватывая колени. Дрожу и продолжаю ждать. Чувствую, как температура окружающего воздуха падает, а моего тела, наоборот, повышается. Небо хмурится и начинает моросить. А на моем платье еще прежняя вода не высохла. Эх, короткий у нас все-таки козырек! Надо будет сказать ребятам, чтобы надставили. Прижимаюсь спиной к двери и утешаю себя, как могу. Я дома. Я дома. Я дома.

Над головой внезапно вспыхнул свет. Я вскрикнула от радости и вскочила. Всего-навсего загорелся номер дома. Он зажигается автоматически, когда начинает темнеть. В который раз обхожу вокруг, чтоб хоть как-то согреться. Дождь усиливается. Тычусь лбом в непроглядную темень окна. И вдруг слышу… звонит телефон. Наш телефон. Это, вероятно, Веня или Саша. Кидаюсь к двери и сильно колочу в нее. Дверь прочная, из добротных досок — Саша собственноручно отбирал каждую. Я кричу им, что я здесь. Но как тут докричишься? Звонок на минуту затих. Потом загремел снова.

Я отпрянула от двери. Мне показалось теперь, что это Гарри. Он выследил меня и собирается приехать, чтобы предъявить свои права. Ведь я уже выписана из этого дома. Выходит, мне здесь не место, и в любой момент меня можно схватить как воровку. Во что бы то ни стало надо дождаться ребят. Но здесь оставаться опасно. Меня раздирают сомнения. Дождь лупит, уже не стесняясь. Холодно и гадко, и я не вижу никакого другого выхода, кроме как уйти.

Бреду прочь от моего родного дома. Сама не знаю, как это получилось. На цыпочках прохожу мою бывшую сторожку, где хранится журнал моей жизни, в котором, возможно, меня уже нет. И точно, я себя уже не чувствую, иногда только реагирую на уколы ледяного дождя. Возобновились угрозы со стороны машин. Они просвечивают меня фарами и сигналят. Их можно понять. Еще одна несуразица возникла на пути, того и гляди, задавишь. Мое существование так же нелепо, как и мой вид. В цветастом штопаном платье и модельных туфлях я ползу посреди холодов и размытой дороги. Неужели все начинать сначала? Где взять столько сил? Если бы у меня еще остались часы! Их можно было бы продать за двадцать рублей, а на вырученные деньги сколотить сарайчик, купить печурку и какое-нибудь облезлое одеяло. Но у меня нет часов. И новых начинаний мне не выдержать.

Колючий дождь постепенно переходит в мокрые хлопья снега. Осень превращается в зиму. Я уже ничего не успеваю построить. Над головой черное небо и белый снег, мои руки с ним одного цвета. Впереди и сзади безысходность. Но между ними проглядывает узкая и тусклая полоска света. В доме Аси и Вики горит лучина. Наконец я хоть куда-то дошла.

— Господи! Что с тобой? Что случилось? Откуда кровь на лице? Почему ты в таком платье? Ты насовсем?

Вопросы обрушиваются на меня посильнее ливня. Я не отвечаю, валюсь с ног, и девочки едва успевают подставить под меня картонную кровать…

Приоткрываю глаза. Видимо, долго была без сознания. За это время раскочегарилась печка, и на ней в маленькой жестяной миске булькает вода. Картина из давнего прошлого. Я лежу на единственной в доме кровати. И вообще в этом крошечном деревянном домишке все в одном экземпляре: тарелка, кружка и ложка, одно одеяло, в которое я завернута. А людей двое. Ася и Вика суетятся вокруг меня, подкладывают в топку хворост, переливают воду. Заметив, что я очнулась, они убыстряют движения. Ася легонько вытирает мне лицо тряпкой, смоченной в кипятке.

— Как ты выжила там, в чужом доме? — сокрушается Вика.

Как они тут живут, удивляюсь я. Ведь и развернуться негде. Хлипкая кровать, сделанная из бывшего дома-коробки, в стенах между досками огромные щели, завешанные Асиными рисунками. Я поднимаю голову, но не разглядеть ни одного. В глазах одни круги, преимущественно оранжевые — результат долгого наблюдения за огнем, который пляшет перед самым носом. Печурка чересчур открытая и установлена впритык к кровати.

— Давно печку купили? — слабо интересуюсь я.

— На прошлой неделе. Я как раз на работу устроилась. Выпей горячего! Вот хлеб, — Вика протягивает мне кружку, Ася — ломоть лежалого хлеба.

Я приподнимаюсь, чтобы попить. Оказывается, на мне кроме одеяла еще шерстяная кофта. В общем, все, что есть теплого в доме, на мне. И еще я вливаю в себя целую кружку обжигающей жидкости.

— Не знаете, где мои?

— С ними все в порядке, — не поняла Вика.

— Да. Только редко дома бывают. Петя говорит, они постоянно в городе.

— Да, и сейчас, наверное, там.

— Они возвращаются, — убеждает Вика. — Мы их приведем. Мы сбегаем.

— Ничего себе «сбегаем»! От вашего дома часа полтора. И потом, они могут сегодня не прийти ночевать. Успокойтесь. Сядьте. Хотя вам и сесть-то некуда.

Я поджимаю ноги и смещаюсь на вторую половину кровати. Печка накалена до предела. Огонь трещит, разворошенный еловой веткой. Того и гляди выпрыгнет. Девочки подкладывают еще дровишек. Они стараются изо всех сил, и даже больше. Я принесла слишком много проблем, с которыми им трудно справиться. Так уж повелось, что я всем приношу одни хлопоты. Они путешествуют вместе со мной из дома в дом. Я доставляю их, словно ненужные и нежелательные письма. Но этим девочкам нельзя оставлять такого рода корреспонденцию. Они слишком слабы.

— Я пойду. Спасибо вам. Мне значительно лучше.

— Куда ты? — Вика пытается уложить меня на место. — Мы сходим…

— Нет-нет, я сама. Мне еще нужно зайти к Михаилу. Не провожайте. Спасибо за все.

Встаю, делаю два шага, и я снова на улице. Снежный дождь закончился, но поднялся ветер. Преодолевая его порывы, кое-как добредаю до очередного убежища. Симпатичный кирпичный домик, два на три метра. Печная труба уже не дымится, но внутри чувствуется тепло от недавнего протапливания. На мой стук открыл Миша и застыл на пороге, загородив своей мощной фигурой проем.

— Ничего себе! — пробасил он. — Откуда ты взялась? Мы уж думали, хорошо устроилась, живешь припеваючи, про нас и думать забыла.

— Вот, вспомнила. Можно войти?

— Конечно. Проходи. Присаживайся. Вид у тебя неважнецкий.

Соня с Кирой сидели на кроватях, причем каждая на своей. Была еще и Мишина, на которую он меня и усадил. Все три ложа располагались по периметру: вдоль узких стен постели девушек, вдоль широкой — Михаила. В углу высокая печь, посередине стол без всяких стульев. Видимо, его придвигали к сходящимся углам кроватей, когда садились есть.

— Сколько времени? — спросила я, пока девочки с нескрываемым любопытством меня оглядывали.

— Не знаю. Сейчас включу радио, — Михаил повертел ручку приемника. Но тот не издал ни одного звука. — Должно быть, после одиннадцати.

— Вы уже спали, а я вас разбудила, — вздохнула я.

— Нет! — заволновалась Кира. — Мы совсем не хотим спать. Еще успеем выспаться. Ну давай, рассказывай, — она устроилась поудобнее, облокотившись на взбитое комом одеяло.

— После. Я очень устала, — голова раскалывалась пополам: одна половина хотела прилечь, другая вообще ничего не хотела.

— Ты что, не видишь, человек устал с дороги? — набросилась на подругу Соня.

— Хорошо. Переночуешь у нас, а утром расскажешь, — согласилась Кира.

— Оставайся на моей кровати, — дал команду Михаил. — Она шире.

— А ты? — голова сама собой опрокинулась на подушку.

— А я лягу к Кире.

— Почему к Кире, а не ко мне? — громко возмутилась Соня.

— Могу и к тебе. Мне все равно.

— Как это тебе все равно?! — подала голос Кира.

Женщины принялись спорить, с кем должен лечь их единственный мужчина. Миша делал тщетные попытки их успокоить, заявив, что в конце концов пойдет ночевать на улицу. Начался галдеж, который не дает мне уснуть. Это ведь я его виновница. Михаил мечется между двумя кроватями, и каждая из девушек поочередно вцепляется в него и тянет на свою территорию.

— Да угомонитесь вы! — взревел Михаил. — Все, хватит! Я лягу на полу. Ты дашь мне одеяло, а ты подушку.

Выключается свет. Шуршание с перетаскиванием вещей. Потом затишье. Но скоро препирательства возобновляются, хотя и шепотом.

— Иди сюда! Ты же хозяин и не должен спать на полу.

— Нет, пусть спит, раз не хочет выбирать.

— Ну что мне, с ней, что ли, лечь? — вступает приглушенный мужской бас.

— Еще чего! Тогда так: полночи со мной, полночи с Сонькой.

— Вот уж дудки! Буду я посреди ночи по кроватям скакать! Что мне, делать больше нечего?

Бедные, неужели они всю жизнь будут так? «По кроватям скакать?» Да, отношения здесь тоже далеки от нормальных. Злобное шипение не прекращается, но мне удается отделаться от него на какое-то время.

— Это же ты сказала, чтобы она ночевала у нас. На отдельной кровати, — доносится до меня сквозь сон.

— Я ничего про кровать не говорила. Я только хотела, чтобы она рассказала, а ты меня перебила. Пожалела, видите ли. Да она лучше нас живет в тысячу раз.

Или это все-таки сон? Ночной кошмар. Снова шепот. Нет, это определенно обо мне. Уже в открытую, громко, не стесняясь. Меня пробивает озноб. Становится холодно и жутко, словно я вновь пытаюсь пробиться сквозь запертые двери. Но эти двери, я надеюсь, открыты. Гостеприимно распахнуты передо мной. Встаю и, пошатываясь, пробираюсь на выход.

— Уже уходишь? — сладким голосом отзывается из своего угла Кира. — Хоть отдохнула немного?

— Да, спасибо! — я перешагиваю из одной темноты в другую.

— Ты заходи! Мы всегда рады, — виновато добавляет Соня.

И Михаил смачно храпит в знак согласия. В каком месте, черт его знает… У меня остается только один адрес. Петя и Паша. И он, пожалуй, самый подходящий из всех. У них есть телефон, а значит, связь с домом. Нет женщин, значит, не будет ругани из-за коек. Да и жизнь у них более обустроенная и стабильная, чем у остальных. Тащусь из последних сил по этому самому дальнему адресу. В кромешной тьме нахожу дом. Открывают не сразу. Конечно, уже давно спят. Даже не представляю, что меня ждет.

— Ты пешком? — первый вопрос Пети, который он извлек из глубин своего сонного сознания. Но тут же спохватился: — Ты вернулась?

— Да, — отвечаю незатейливо.

— Паша, вставай! Мы знали, что это случится, — он провожает меня внутрь и с каждым шагом оживляется все больше.

Ничего не понимающий Павел поднимается с постели и смотрит на меня, как на продолжение сна.

— Мы знали! — продолжает крутиться Петя. — Вернее, Саша с Веней говорили, что ты вернешься, — знал бы он, как меня вдохновили эти слова! — Да ты же вся мокрая! Под дождь попала?

— Нет, в бассейне искупалась.

— Ну-у, если ты шутишь, значит, все в порядке. Проходи сюда, ближе к нагретой печке. А, еще не остыла. Вот полотенце, оботрись.

Я и не сразу заметила, что у них новый дом. Более просторный. Метра три на четыре, поделенный перегородкой на две комнаты. Мы сидим сейчас в спальне с каменной печью, двумя самодельными кроватями, столиком и телефоном, над которым навис светильник с колпаком из газеты.

— У вас телефон, — показываю я.

— Да-да, сейчас, — Петя все понимает. Он уже у аппарата. Набирает номер и долго держит трубку, сосредоточенно слушая. — Никого нет. Но ты не расстраивайся. Обязательно вернутся. Они всегда на ночь возвращаются. Задержало что-то в городе. Ложись пока отдохни. Я поесть приготовлю.

— Я приходила, а их не было. И ключ не взяла, — я сочла нужным объясниться.

— Конечно, оставайся. Я буду звонить каждые десять минут.

Паша все еще сидит на своей кровати и вникает в происходящее. Я прилегла на Петину. Прикрыла глаза и почему-то сразу ощутила прилив тепла во всем теле. Оказывается, это Павел накрыл меня двумя одеялами, а сам скрылся в кухонном отсеке. Тихо позвякивала посуда. Хозяева еле слышно переговаривались. Но я не прислушивалась. Потом появился Петр, чтобы снова звонить по телефону. И опять долго стоял с трубкой, выжидающе глядя в пол.

— Жаль, что мы еще не купили машину, а то бы тебя отвезли, — он заметил, что я не сплю.

— А смысл? — отозвался из-за перегородки Паша. — Ключа-то все равно нет.

— Но если бы ребята оказались дома… — поправился Петр.

— Собираетесь покупать машину? — спросила я.

— Копим, — деловито сказал он и удалился на кухню.

Скоро они принесли целую миску душистой геркулесовой каши. Горячей, сдобренной маслом, аппетитной. Как давно я не ела простую кашу, как соскучилась по ней, как изголодалась.

Уплетаю за обе щеки. Тарелка быстро опустела, и я снова легла. Каша сморила окончательно. Я задремала, но сон был неспокойным. Постоянно просыпалась и всякий раз видела одну и ту же картину: горит верхний свет, рядом с аппаратом стоит Петр и набирает номер. Напротив на кровати Павел что-то зашивает. Неумело, неловко, тыча иголкой в пальцы и очень близко поднося материю к глазам. Мне хочется встать, помочь ему, но я даже слова сказать не могу и ухожу обратно в мой сон. А может, это и есть мой сон?

Я дернулась от резкого неожиданного звонка. Надрывался телефон. Петя схватил трубку. И Паша, закемаривший за своим шитьем, тоже вскочил.

— Да! Да! Она здесь! — орал Петя, не сдерживая радости. — Очень плохо. Да, да, скорее! Хорошо. Ждем! Сейчас приедут, — выдохнул он мне и опустился прямо на пол.

Все устали. Сколько же человек я напрягла за сегодняшний вечер и ночь! Начинаю собираться.

— Подожди, еще рано. Сказали, будут через час.

— Давай поменяемся, — предлагаю я. — Ты на кровать, а я на стул.

— Нет, нет, мы тебя проводим.

Час прошел незаметно, потому что я весь его просчитала по секундам. Только в конце меня сбили.

— Напомни, пожалуйста, Шуре, чтобы он посмотрел нам в городе кочергу.

— Кому? — я удивленно смотрю на Петю.

— Нет, ничего. Это я так, сам с собой разговариваю.

Они приехали!

Присутствие Петра и Павла оказалось очень кстати, иначе я бы совсем растерялась. Но они сразу подтолкнули меня к Саше, который вошел первым.

С порога, ничего не говоря, Саша обнял меня, и эти объятия были самыми желанными за последние три месяца, а то и за все время, что я живу здесь.

— А мы ездили тебя искать, — в дверях появился взволнованный Веня, и я перешла в его руки. — На следующий день справились у охранников насчет выписки. Они отвечали, что разговоров не было, чтоб тебя выписывать. Этот, твой, заезжал поболтать, и только.

— Поболтать? — я была счастлива и где-то в глубине души благодарна Гарри. Мой дом снова стал моим.

— А что ты в таком виде? — ребята меня оглядывали, словно в первый раз. — Сбежала?

— Ага.

— Умница! С приключениями небось? Ну потом расскажешь.

Мы выходим на дорогу, где стоит машина. Паша предлагает подержать открытой дверь, пока мы не устроимся.

— Не нужно, — отвечает Саша и добавляет: — Смотри, что у нас есть.

Он нагибается в салон и достает фонарик, уже светящийся. Обводит лучом автомобильные сиденья. Там теплая одежда для меня и пакет с едой. У Вени карманы брюк и рубашки набиты еще чем-то. Я натягиваю свой любимый свитер, усаживаюсь между любимыми мужчинами, и теперь все катится, как надо. По старой наезженной и надежной колее.

— Ничего по-старому уже не будет, — вскидывает голову Веня, снова приходя в волнение.

— Она же ничего не знает, — Саша вдруг тоже становится возбужденным, лихо крутя баранку.

— Ты же ничего еще не видела, — Веня ворочается в замкнутом пространстве, зажатый между мной и дверью. Потом не выдерживает, лезет в карманы и вытаскивает оттуда… деньги. В большом количестве! В огромном количестве! И все сотенные!

— Да что это?! — я хочу сказать, когда же придет конец моим потрясениям.

— Не успел вынуть, когда вернулись из города, — Вениамин аккуратно расправляет на коленях скомканные бумажки.

— Мы, как приехали, — подхватывает Саша, — сразу поняли, что возле дома кто-то был. Ну и давай звонить.

— Да что это? — другого вопроса мне не придумать.

— Это? Деньги, — с уверенностью отвечает Веня. — Шесть тысяч или семь. Я не пересчитывал.

— Венька Песню свою продал, — объясняет Саша.

— На радио?

— Бери выше. В большой город за воротами. По нашему радио передали, а там заинтересовались и купили права. Теперь раскручивают. Эх, заживем!

Саша ловко увернулся от машин, столпившихся почему-то в одном месте и перегородивших дорогу. Мы в три голоса затараторили о новом доме. О мечтах, которые доживали считаные дни.

— Мы слышали твой рассказ, — вспоминает Веня. — Я как будто второй раз все пережил. А в финале вообще слезы навернулись. Как это ты догадалась сделать такой конец?

— Да-да, — кивает Саша. — Тебе нужно писать. Будешь, как Венька, зарабатывать.

— Хорошо. Только не забудьте купить Пете с Пашей кочергу.

Нас заносит в перспективы, не кончающиеся до самого дома. С шумом вваливаемся в родные пенаты, уже несколько тесноватые для далеко зашедших планов. Не успела я переодеться, а Саша затопить печь, как зазвонил телефон.

— Сумасшедший день! — Александр подходит прямо с головешкой в руке.

— Сумасшедший дом! — смеется Веня.

— А, это ты? У нас все нормально, — Саша отнимает трубку от уха и говорит нам: — Это Петя. Наверное, хочет узнать, как мы доехали.

Я подхожу, но слышу из захлебывающейся трубки совершенно другое: «Беда! У нас беда!.. Пожар! Только что… Ася и Вика сгорели…»