Доктор Серван

XIV

Когда все очнулись от удивления, мы даже скажем — страха, то пошли к нему навстречу. Первый, подавший Сервану руку, считал себя героем. Доктора окружили, начали расспрашивать и, вероятно, опять отправили бы на тот свет, если бы баронесса не взяла его за руку и не усадила возле себя.

— Извините, — сказал ей Серван, — но мне еще очень холодно, а потому позвольте мне подойти к огню.

Доктор приблизился к камину и, прислонившись к нему спиной, начал оглядывать гостей, которые смотрели на него с разинутыми ртами и не смели верить собственным глазам. Воскресение этого человека казалось таким странным, что не было ничего, чего бы его не заставляли делать, чтобы увериться в том, что он, как и прежде, живой человек. Его усадили за стол, заставляли есть, пить, говорить. Он сел за стол, ел и говорил, к большому удовольствию присутствующих. Каждый по очереди подходил к нему, чтобы засвидетельствовать радость, которую испытывает, видя его живым. На все эти приветствия доктор отвечал со своей неизменной любезностью и уверял, что повторил этот опыт не столько для себя, сколько для других.

Невозможно упомянуть обо всем, что ему говорили, притом мы слишком торопимся продолжить рассказ, чтобы останавливаться на таких незначительных подробностях. Словом, все были чрезвычайно веселы, и на другой день из городка С. было отправлено писем больше чем за все время его существования. Доктор объявил, что считает себя обязанным применить свое открытие на практике, чтобы быть полезным всем недавно умершим. После он прибавил, что может воскресить только тех людей, которые умерли два или, самое большее, три дня назад. С этой новой жизнью он, казалось, опять получил силы двадцатилетнего юноши и всю ночь провел у баронессы за веселыми разговорами. Когда наступило утро, гости все еще слушали его, но в семь часов он заявил, что должен удалиться, переодеться и возобновить свои опыты. Врачи, ученые, священники и все городские власти пришли его торжественно поздравить, молодые девушки поднесли ему цветы.

Вернувшись домой, доктор Серван переоделся и отправился к отцу Генриха. Юноша все еще пребывал в страшном отчаянии после смерти Магдалины. Известие о воскресении доктора дошло и до родителей Генриха. Они с искренними поздравлениями приняли Сервана и спросили, чем обязаны его посещению.

— Мне хотелось бы поговорить с вашим сыном, — сказал доктор.

— Он в своей комнате.

— Все еще болен?

— Ему уже лучше, но бедный мальчик едва не умер с горя, теперь он стал спокойнее и наверняка обрадуется вашему приходу.

Доктора Сервана проводили к Генриху. Действительно, юноша еще лежал в постели и был очень бледен, видимо, он погрузился в глубокие размышления, от которых его не мог отвлечь даже визит доктора. Серван, посмотрев на него несколько секунд, приблизился к постели и взял юношу за руку. Молодой человек вздрогнул от этого прикосновения и пробудился от своих грез.

— Это вы, доктор? — спросил он слабым голосом.

— Да, друг мой.

— Сядьте же рядом, любезный доктор, кажется, мне говорили о вашей смерти, вероятно, это было в бреду.

— Нет, это правда.

Генрих так посмотрел на доктора Сервана, словно хотел спросить, кто из них двоих сошел с ума.

— Я не понял, — проговорил он.

— Я сказал, — произнес доктор очень спокойно, — что умер, но вы не дали мне времени объяснить, что я воскрес. Впрочем, это лишнее, ведь я сейчас перед вами — живой и здоровый.

— Вы смеетесь надо мной, доктор?

— Вовсе нет, спросите у вашего отца.

— Отчего же отец, известивший меня о вашей смерти, не сказал ни слова о вашем воскресении?

— Не знаю. Но, как бы то ни было, это правда, и потому я пришел повидаться с вами.

— Я все еще не понимаю вас, доктор.

— Вы поймете, если послушаете меня внимательно. Вы ведь осознаете всю важность моего открытия, не правда ли? Если бы оно было важно только для меня, человека старого и уже немало пожившего на своем веку, то я и не стал бы стараться его сделать. Но меня глубоко тронули молодые люди, оплакивающие дорогих им людей. У этих юношей еще все впереди, но они не хотят жить. Я думал об их отчаянии, свидетелем которого был перед своей смертью, и, вернувшись к жизни, я, прежде всего, решил их утешить. Теперь вы меня понимаете?

— Да, — ответил Генрих, стараясь избежать проницательного взгляда доктора.

— Теперь, когда я уверен в успехе своих будущих опытов, — продолжил Серван, намеренно выделив последнее слово, — мне, прежде всего, захотелось увидеть вас, мой молодой друг. Когда я покинул вас, вы были в таком отчаянии, что я даже не посмел сказать вам о смерти Магдалины, вместе с которой вы и сами хотели умереть. Теперь, глядя на ваше бледное измученное лицо, я понимаю, что вы по-прежнему безутешны.

Генрих побледнел, и слезы навернулись ему на глаза.

— Перестаньте, не плачьте, — сказал доктор, — все еще можно поправить. Прекрасная Магдалина так любила вас, что ваши воспоминания о ней во многом помогли бы мне в моем деле. Я с нетерпением жду той минуты, когда смогу вернуть ее вам.

— Ее!.. Вернуть мне? — прошептал больной. — О боже мой! Боже мой! Что вы такое говорите?!

И юноша, весь в слезах, уткнулся лицом в подушку, которую судорожно сжимал руками.

— Генрих, что с вами? — спросил Серван. — Разве вы больше не любите Магдалину?

— Я не люблю Магдалину? — закричал молодой человек, поднимаясь и отнимая руки от залитого слезами лица. — Как я могу не любить ее, доктор! Я отдал бы за нее свою жизнь!

— Тем лучше. То, о чем я хотел вас попросить, можно осуществить сейчас же.

— Что же это?

— То, чего я не могу сделать без вашего согласия.

— О чем речь, доктор?

— Вы любите Магдалину? Скажите мне это еще раз.

— Вы и сами прекрасно это знаете, доктор.

— В таком случае хотите ли вы, чтобы я вернул ее вам?

— Вы можете это сделать? — спросил молодой человек, бледнея.

— Я сам могу служить доказательством того, что это в моих силах.

— О, будь я проклят! — вскрикнул Генрих и разрыдался.

— Почему же?

— Вы не знаете, что произошло. О боже мой, боже мой! — восклицал молодой человек, заламывая руки.

— Что же случилось?

— Теперь я понимаю, почему отец не говорил мне о вашем открытии. Сегодня я уже не могу просить вас воскресить Магдалину, потому что в таком случае как ее, так и моя жизнь станет бесконечной чередой несчастий. Вы ведь не желаете зла ни мне, ни ей, не правда ли?

— Объяснитесь, — потребовал Серван, пристально глядя в глаза Генриха.

— Вы меня осудите, но то, что я хочу вам сказать, действительно страшно.

— Бога ради, говорите.

— Слушайте же, — сказал юноша, вытирая слезы. — Воспользовавшись моим отчаянием, отец заставил меня согласиться на то, что ему было нужно. Моя мать тоже стала умолять меня, и, чтобы они оставили меня в покое, я дал им слово…

— Чего же они от вас требовали?

— Согласия на брак, которого они желают, — ответил Генрих, задыхаясь.

— Но, — сказал доктор, — этот брак еще не заключен?

— Нет.

— Вы можете взять слово назад, раз вы дали его по принуждению.

— Это невозможно, доктор! И отец, и мать проклянут меня. Разумеется, если бы Магдалина не умерла, я бы всем ради нее пожертвовал. Но, увы, бедная девушка покинула земной мир, она теперь предстала перед Богом и, освобожденная от всех земных страстей, быть может, за меня помолится.

И несчастный закрыл руками лицо. Доктор, казалось, задумался на несколько минут, затем встал и сказал:

— Ваша правда, Генрих, своим родителям вы должны платить добром за добро.

— Любезный доктор, — продолжал молодой человек, протягивая Сервану руку, которую тот принял, — вы меня прощаете, не правда ли?

— Мне не за что прощать вас, друг мой, — ответил доктор. — Вы повинуетесь естественному закону. Он предписывает детям жертвовать собой ради счастья своих родителей. Прощайте, мой юный друг, берегите себя, постарайтесь утешиться и будьте счастливы.

— О, это невозможно! — прошептал юноша.

— В ваши лета нельзя отчаиваться. Я еще приду с вами повидаться, прощайте.

— Господин доктор…

— Что такое?

— Я прошу вас оказать мне одну услугу, — сказал Генрих.

— Говорите.

— Магдалина еще в морге…

— Кто сидит с ней?

— Ее горничная.

— Бедная девушка! — воскликнул старик со слезами на глазах.

— О да, бедная девушка… Но это еще не все… — сказал Генрих таким голосом, словно боялся продолжать свою мысль.

— Разве вы сомневаетесь, что я исполню вашу просьбу? Вы хотите, чтобы я еще раз повторил свое обещание? — спросил Серван, снова садясь.

— Завтра ее похоронят? — тихо спросил юноша, будто опасаясь произнести имя возлюбленной.

— Да.

— Итак, мой добрый доктор, возложите на себя эту печальную обязанность.

— Охотно, мой друг! Но вы не настолько больны, чтобы не присутствовать на этой печальной церемонии, тем более что вы были единственным другом этой бедной девушки.

— Это правда, но все-таки я не могу туда пойти.

— Почему же?

— Потому что ее смерть и без того наделала много шума в городе, а мое присутствие на похоронах вызовет еще больше пересудов. Мои будущие родственники узнают об этом, и хотя это священная и естественная для меня обязанность, все же этот простой поступок может разрушить предполагаемый брак — единственную и последнюю надежду моих родителей.

— Вы рассуждаете здраво. Я все возьму на себя.

— Вот, доктор, — сказал юноша, вынимая из-под подушки кошелек, набитый золотом, — вот все, что у меня осталось. Устройте на эти деньги похороны, достойные бедной девушки, и поставьте памятник, к которому я мог бы иногда приходить помолиться.

— Положитесь на меня, — сказал старик. — Вам нечего больше мне сказать?

— Нечего, кроме того, чтобы спросить у вас еще раз, твердо ли вы уверены, что я исполняю свой долг?

— Самый лучший судья — наша собственная совесть. Спросите ее. Мне же остается только сожалеть о том, что не удалось оказать вам услугу. Прощайте.

— Я вас еще увижу, доктор?

— На своей свадьбе. Если только вы не забудете известить меня о ней.

— Неужели вы думаете, что я могу так поступить, любезный доктор? О, вы, должно быть, очень плохо меня знаете, если говорите такие вещи.

Доктор Серван взглянул на Генриха, горько улыбнулся и удалился, сказав в последний раз «прощайте». Юноша, казалось, догадался о каком-то другом смысле, заключавшемся в этом «прощайте», и был готов уже вернуть доктора, но потом раздумал и опустился на постель. В соседней комнате доктор встретил родителей Генриха, которые, приблизившись к нему, спросили:

— Что с ним?

— Ничего.

— Покорился ли он своей участи?

— Совершенно.

— Могу ли я знать, что вы говорили ему?

— Я предлагал ему воскресить Магдалину.

— И что же?.. — спросил отец.

— Он отказался.

— Ты видишь, — сказал отец своей жене, — он любил не так сильно, как мы думали.