Доктор Серван

IX

— Вы понимаете, — продолжал молодой человек, вытирая слезы, — или она поправится, или я умру. Если она не выживет, то получится, что убил ее я!

— Но не слишком ли вы преувеличиваете то участие, которое вы принимали в этом? Не стоит ли все случившееся отнести на счет слишком большой восприимчивости этой юной особы? Мне кажется, вы виноваты только в том, что действовали слишком прямолинейно и стремительно. Быть может, если бы вы постепенно приучали Магдалину к своему отсутствию, известие о вашем браке не произвело бы на нее такого сильного впечатления.

— О нет! — воскликнул Генрих. — Магдалина не принадлежит к числу обыкновенных женщин. Она никогда не перестала бы любить меня. Она отравилась, потому что надеялась в ту же минуту умереть. Если бы Магдалина могла предположить, хоть на минуту, что я явлюсь к ней прежде, чем она отправится на тот свет, и что мне, быть может, удастся вернуть ее к жизни, то она бросилась бы в Рейн. Магдалина боялась, что я сочту ее отравление хитростью, посредством которой она хотела привязать меня к себе.

— Однако вы должны были уже хорошо изучить характер своей возлюбленной и не делать ей таких признаний в одночасье. Как вы могли оставить ее одну, не предчувствуя того, что она может, терзаясь мрачными мыслями, совершить отчаянный поступок?

— Я был не прав, виновен, преступен, — ответил молодой человек, — но что мне было делать? Я уже говорил вам, что наша жизнь с Магдалиной протекала так тихо и мирно, что мы больше походили на брата с сестрой, нежели на любовников. Я всегда знал ее как рассудительную девушку и был уверен в том, что она отдалась мне не иначе, как предварительно обдумав все последствия. Кроме того, ее кротость и покорность судьбе, казалось, обязывали меня сообщить ей о желании моих родителей… Это была глупость, неимоверная глупость, и я это очень хорошо понимаю теперь. Но мне думалось, что в числе прочих вероятностей Магдалина должна была предвидеть мое супружество. Я рассказал ей о трудном положении моей семьи и надеялся, что она все поймет правильно. Вы знаете, что по причине своей недоверчивости мы, мужчины, нуждаемся в том, чтобы женщина, которая нас любит или, лучше сказать, которую мы любим, доказывала нам свою любовь, пусть даже безрассудными поступками.

Очевидные доказательства лучше убеждают нас в любви девушки, нежели ее девственность и будущее, которое она приносит нам в жертву, нежели то тихое счастье, которое она вкушает с нами в уединении, где из стыдливости обязана жить. Я не сомневался в любви Магдалины, напротив: мне казалось, она любит меня до такой степени, что готова на все.

В своих поступках я руководствовался именно этой мыслью. Именно она причинила боль этому бедному созданию и должна теперь умертвить и меня.

— Да, я понимаю, — ответил Серван, — но вы не виноваты. Вы поступили так, как поступил бы любой мужчина на вашем месте. А Магдалина сделала то, на что решились бы очень немногие женщины. Но давайте подумаем, молодой человек, имеете ли вы право предаваться такому сильному отчаянию?

Слова доктора понятны нам, людям хорошо его знающим, но юноша, видевший его в первый раз, не мог разгадать их смысла.

— Я буду говорить с вами так, как меня к тому обязывает необходимость, — продолжал Серван, — а также долг, честь и религия. Вы поступили так, потому что не предвидели последствий своего поступка. Вы не виноваты, но завтра эта девушка умрет…

— О боже мой! — вскрикнул любовник Магдалины и заметался по комнате в страшном отчаянии, сжимая руками свой пылающий лоб.

— Выслушайте меня! — взывал доктор.

— О, пустите меня к ней! Я хочу, чтобы она меня видела, чтобы она простила меня, а потом я умру возле нее.

— Сядьте, — продолжал доктор, хватая Генриха за руку и усаживая его в кресло. — Сядьте, будьте тверды и выслушайте меня. В жизни порой случаются страшные несчастья… Богу было угодно, чтобы вы, позвав меня, нашли во мне не только медика, но и мудрого старика, который видел многое на своем веку и приобрел некоторый опыт. Подумайте, ведь смерть Магдалины ничего не изменит в положении ваших родителей. Она умирает из-за вас, но вы даже в глубине души не можете считать себя виновным в ее смерти. Когда девушка умрет, все связи между ней и вами, хотя и печальным образом, но оборвутся навсегда. И тогда без всяких угрызений совести вы исполните долг, который предписывает вам сыновняя любовь. Поверьте мне, молодой человек, и успокойтесь. Подумайте о том, что ваша смерть разорит ваших родителей, а им вы обязаны всем.

Выслушав Сервана, Генрих встал и произнес:

— Вы меня совсем не знаете, поэтому я не удивляюсь вашим словам и даже благодарю вас за них. Но когда Магдалина умрет, я буду считать себя подлецом, если переживу ее. Я действительно многим обязан своим родителям, но они были богаты, счастливы, и, делая для меня все, они повиновались голосу совести, природы и Бога. Магдалина же ничего не имела, кроме своей чести, и пожертвовала ею ради меня. Еще вчера у нее была одна только жизнь, но она и той лишается из-за меня без всяких жалоб и упреков. Если она умрет, то умру и я, она делила со мной жизнь, я разделю с ней смерть. Что же касается моих родителей, то вдвоем они перенесут все несчастья, которые судьбе угодно будет на них обрушить, потому как ни одно, даже самое сильное горе не может разорвать два сердца, крепко связанные между собой.

И молодой человек, который сделал над собой огромное усилие, чтобы произнести этот монолог, снова в изнеможении опустился в кресло.

Доктор поглядел на него с минуту и направился к двери.

— Вы меня покидаете? — спросил Генрих.

— Я иду к Магдалине.

— А как же я?

— Подождите здесь.

Доктор вошел в смежную комнату. Служанка Магдалины стояла возле кровати и с ужасом смотрела на обезображенное судорогами лицо своей госпожи.

— Она умерла, — сказал доктор.

Служанка вскрикнула и отскочила от Магдалины.

— Тише! — прошептал доктор. — Вы знаете, где живут родители этого молодого человека?

— Да.

— Ступайте к его отцу и попросите его немедленно прийти сюда.

Служанка кивнула и бросилась выполнять это приказание, смерть госпожи очень напугала ее. Оставшись один, доктор не сводил взгляда с тела бедной девушки. Слезы блестели в его глазах. Он молча смотрел на труп Магдалины, когда вошел отец Генриха. Доктор рассказал ему обо всем, сообщив и о намерении юноши умереть вслед за возлюбленной.

— Нужно увести его отсюда, — прибавил он.

Отец Генриха не мог скрыть того страшного впечатления, которое произвела на него эта трагедия.

— Где мой сын? — спросил он наконец.

— В соседней комнате. Не говорите ему о смерти Магдалины, в противном случае он не захочет идти с вами.

— Не беспокойтесь об этом, — ответил отец Генриха и направился к сыну.

Через несколько минут молодой человек вышел из комнаты, опираясь на руку отца, который тщетно старался его утешить. Проходя мимо комнаты Магдалины, юноша хотел взглянуть на возлюбленную, но доктор, стоявший у дверей, сказал, что девушка спит и ее не нужно беспокоить.

Час спустя Магдалину перенесли в комнату для покойников. Доктор Серван, потрясенный этим происшествием, вернулся домой в ужасном состоянии. Там он нашел Ивариуса, который был почти так же расстроен, как и он сам.

— Что за черт! А с тобой-то что приключилось? — обратился к слуге доктор.

— Этот бедный прокурор, — ответил Ивариус, — страдает опасной перемежающейся лихорадкой[3], и она уже достигла второй стадии.

— Да что же это такое! Никак весь город собирается помереть!

— Я еще не сказал вам, — прибавил слуга, — о графе Доксене, присылавшем за вами. Его жена, говорят, тяжело больна.

— Вот как! Я думал, что у нас будет только один подопытный… а теперь опасаюсь, как бы их не оказалось трое!

— Тем лучше, — подметил Ивариус, — три — число, благоприятствующее каждому предприятию.

Вечером отец Генриха сообщил сыну о смерти Магдалины точно с такими же предосторожностями, которые тот предпринимал, чтобы известить возлюбленную о своем браке. Но, узнав о случившемся, Генрих впал в такое безумие, что отец был вынужден позвать слуг, чтобы не дать юноше покуситься на свою жизнь. В этот злополучный день доктор Серван посетил двух других больных.

Когда доктор пришел к прокурору, то застал его в припадке, предшествующем обычно приступу лихорадки, которая порой заставляет ошибочно полагать, что больной спасен. Доктор знал, что, если наступит третья стадия, больной умрет. Итак, этой-то третьей стадии и нужно было постараться избежать. Сын больного находился в комнате, смежной с комнатой отца. Бедный молодой человек пребывал в таком сильном отчаянии, что был не в состоянии держать себя в руках и потому покинул изголовье отца, у которого провел всю ночь. С сыном прокурора происходило то же, что и с любовником Магдалины: те же крики и нервические припадки, те же рыдания. «Спасите моего отца!» — умолял молодой человек. Доктор пробовал сказать ему что-то в утешение, но Франциск (так звали юношу) попросил Сервана поскорее пойти к отцу и выяснить, есть ли надежда. Сам молодой человек не чувствовал в себе сил присутствовать при осмотре. Услышав, что отворяется дверь, больной приподнял голову и, увидев доктора, проговорил:

— А, это вы, друг мой… Я очень рад вас видеть.

— Как вы? — поинтересовался доктор, взяв за руку прокурора.

— Благодарю вас, я спокоен, мне нужно с вами поговорить.

— Я к вашим услугам, — произнес Серван, усаживаясь в кресло у постели больного.

— Мне нужно сообщить вам то, что только вы и я должны знать. Вы расскажете об этом еще одному человеку, если я умру.

— Но зачем же говорить о смерти? Она еще далека от вас, и с Божьей помощью, вы через три дня встанете на ноги. В вашем случае хорошо то, что выздоровление приходит порой так же внезапно, как и приступ болезни, особенно, когда доктор имеет дело с умным больным, который не совершает неосмотрительных поступков.

— Но если на третий день больной не идет на поправку, он умирает, мне это известно, — возразил прокурор. — Я не сомневаюсь в ваших знаниях, доктор, но они могут оказаться бессильны против болезни и старости. Вы позволите мне попросить вас об услуге? Вы ведь знаете Франциска?

— Да.

— О лучшем сыне невозможно и мечтать.

— Конечно…

— Вот за эту-то сыновнюю нежность я и хочу его вознаградить. Итак, я вам расскажу о том, что я сделал и что еще намерен сделать.

Жена моя умерла в молодости и оставила мне сына и небольшое состояние в сто пятьдесят тысяч франков. Я сказал себе, что эти деньги принадлежат Франциску, и решил не только не трогать их, но и напротив, приумножать эту сумму за счет ежегодных процентов, которые она может приносить, находясь в руках деятельного и сообразительного человека. В 1814 году, когда прогорело столько значительных капиталов, моя небольшая сумма не только не подверглась общей участи, но еще и увеличилась вдвое, что, впрочем, не помешало мне сказать сыну, что мы все потеряли и что с этого дня придется своими трудами зарабатывать себе на хлеб. Я попросил себе должность прокурора, Франциск покорился своей участи. Я хотел устроить ему испытание, и оно удалось. Я желал приучить к работе ребенка, который в надежде на будущее богатство мог легко предаться праздности и расточительности. Притом я видел немало сыновей, желавших смерти своим родителям, потому как они должны были наследовать их богатство. Хоть я и знал, что у моего Франциска доброе сердце, я не хотел допустить, чтобы подобная мысль закралась в его голову — пусть и в порыве отчаяния или страсти. Я желал видеть в сыне любящего друга, который бы искренне оплакивал мою смерть, когда Богу будет угодно призвать меня к себе. Я хотел сделать из сына человека с твердой волей, трудолюбивого и готового бороться со всеми несчастьями. Мне это удалось. Франциск честный, старательный и прекрасный сын. Я исполнил свой долг и надеюсь, что угодил Богу и что сын благословит мою память.

— Теперь вот в чем дело, — продолжал больной после непродолжительного молчания. — Франциск влюблен в одну девушку — влюблен так, как влюблены все молодые люди. Недавно он умолял меня попросить для него руки этой особы, которая есть ни кто иная, как девица С. Я заметил Франциску, что С. очень богата, а у нас ничего нет, кроме того, что мы зарабатываем своим собственным трудом. Я попытался объяснить ему, что даже если С. согласится на этот брак, то он всегда будет находиться в зависимости от чужого семейства. Я также старался внушить ему, что супружество — очень серьезная и важная вещь, и сказал, что хочу подождать, пока кое-какие подозрения, которые у меня есть относительно этой девушки, рассеются.

Из-за такого ответа между нами на несколько дней установилась некоторая холодность. Но потом вдруг я заболел, и мой сын пришел в страшное отчаяние.

Теперь я хочу передать вам, доктор, документы на это имущество, которое доходит до трехсот пятидесяти тысяч. Это позволит моему сыну жениться на девице С., если только его любовь переживет меня. Когда я умру, он будет свободен в своих действиях, но при моей жизни он никогда не заключит этот брак, который я считаю величайшим несчастьем. Все документы находятся у меня в бюро, в полном порядке, и запечатаны в конверт. Возьмите эти бумаги, доктор, и, когда сын закроет мои глаза, передайте их ему.

Я вас давно знаю, вы мой друг, и мне гораздо приятнее возложить эту обязанность на вас. Я не хочу обращаться к нотариусу, который думает только о том, как бы совершить выгодную сделку и никогда не старается облегчить чужое несчастье.

— Если вам угодно, — ответил Серван, — я исполню ваше желание, но через два дня я верну вам этот конверт, потому что вы выздоровеете.

— Я стар и без всякого страха готов предстать перед судом Божьим. Я был добр к своему сыну и справедлив. Вместо того чтобы роптать на Бога за счастье, которого я лишаюсь, я благословляю его за то, что имел в этой жизни.

И старик, утомленный продолжительной беседой, облокотился на подушку и закрыл глаза. Доктор приблизился к нему и пощупал пульс.

— Вот и новый приступ лихорадки, — прошептал он.

Серван выписал рецепт, затем вышел в соседнюю комнату и передал его Франциску со словами:

— Надейтесь, друг мой. Если будет что-то новое, приходите ко мне сами.

Молодой человек плакал.

Доктор удалился. В дверях он встретил Ивариуса, который, запыхавшись, прибежал за ним к прокурору. Верный слуга проговорил:

— Граф Доксен ждет вас! Я предложил ему свои услуги, но он хочет видеть непременно вас. Пойдемте скорее!

— Где он?

— Я вас отведу.

Серван быстрым шагом последовал за Ивариусом.