Дочь тумана и костей

ГЛАВА 55 ДЕТИ СОЖАЛЕНИЙ

Когда-то давным-давно, когда не было ни химер, ни серафимов, а были только солнце и луны, солнце было суженным Нитид, яркой сестры, но была еще скромная Эллай, всегда прячущаяся за спиной своей смелой и сильной сестры, которая пробуждала в нем страсть. Случись так, что он натолкнулся на Эллай, когда та купалась в море, и овладел ею. Она боролась, но он был солнцем и думал, что всегда должен получать то, чего хочет. Эллай ранила его ножом и сбежала, а кровь солнца брызнула искрами на землю, которые превратились в серафимов — незаконнорожденных детей пламени. И они, как и их отец, считали, что им принадлежит всё, чего бы они не пожелали.

Что до Эллай, то она рассказала обо всём сестре, и Нитид расплакалась, а её слезы упали на землю и обратились в химер, детей сожалений.

Когда солнце вновь пришел к сестрам, ни одна из сестер не захотела его видеть подле себя. Нитид загородила собой Эллай, защищая её, хотя солнце всё еще кровоточил искрами. Он знал, что Эллай не была такой беззащитной, какой могла показаться. Он умолял Нитид простить его, но она отказалась, и по сей день солнце следует по небу за лунами, не получая того, чего так страстно желает. И наказание его будет вечным.

Нитид — богиня слез и жизни, охоты и войны, а её храмов не сосчитать. Именно она наполняет чрево, замедляет сердца, умерщвляя плоть, и ведет своих детей против серафимов. Её свет словно маленькое солнышко; она прогоняет тени.

Эллай же менее заметная. На небе едва видны её очертания, она словно призрачная луна и в году всего несколько ночей, когда она берет небосвод под своё единоличное правление. Эти ночи зовутся ночами Эллай. Такие ночи темны, звезд на небе практически нет и они хороши для скрытности и тайн. Эллай — богиня убийц и тайных возлюбленных. Её храмов очень мало, и они обычно скрыты, как тот, что прячется в роще на холмах над Лораменди.

Именно туда Мадригал увела Акиву, когда они сбежали с бала в честь Военачальника.

Они летели. Он сделал свои крылья невидимыми, но это не мешало ему лететь. По земле до траурной рощи было не добраться. В тех горах были пропасти и расщелины, и иногда через них натягивали веревочные мостики (на Эллаевы ночи, для её ярых приверженцев, ходивших украдкой, чтобы совершить службу в храме), но сегодня там никого не будет, и Мадригал была уверена, что храм окажется в их полном распоряжении.

У них была в распоряжении целая ночь. Нитид была в зените. У них были часы в запасе.

— Так гласит ваша легенда? — Спросил недоверчиво Акива.

Мадригал рассказала ему историю о солнце и Эллай, пока они летели.

— Что серафимы — это кровь насильника-солнца?

Мадригал отмахнулась:

— Если тебе не нравится, спроси у солнца.

— Ужасная история. Какое жестокое воображение у химер.

— Верно, но какого вдохновение, таковы и легенды.

Они добрались до рощи, купол храма едва виднелся над верхушками деревьев, сверкая серебром мозаичного узора сквозь ветви.

— Сюда, — сказала Мадригал, замедляясь, чтобы спуститься через брешь в куполе. Всё её тело трепетало от ночного ветерка и свободы. И предвкушения. Где-то в глубине сознания её терзал страх, что будет потом, каковы будут последствия её внезапного исчезновения. Но пока она пробиралась сквозь деревья, страх заглушили шелест листьев и музыка ветра, и снующие по всюду пташки. Пташки, радостно порхающие в роще, змеевидные птички, которые пили ночной нектар траурных деревьев. В ночной темноте рощицы, их глаза блестели серебром, как мозаика соборной крыши.

Мадригал опустилась на землю, и Акива приземлился рядом с ней, принося с собой порыв тепла. Она повернулась к нему. На них всё еще были одеты маски. Они могли их снять еще в полете, но не сделали этого. В этот момент Мадригал подумала, когда они будут стоять лицом к друг другу, тогда они и снимут свои маски, потому что она себе представляла, что Акива должен снять её маску, а она его.

Должно быть он подумал то же самое. Он шагнул к ней.

Реальный мир, оставшийся где-то позади, и о котором напоминал только треск фейерверков за горизонтом, полностью исчез. Всё тело Мадригал трепетало и пело, будто она была натянутой струной. Акива снял перчатки и бросил их на землю, а потом коснулся её, проведя пальцами по её шее. Он поднял руку и, развязав ленту, снял с неё маску. Её зрение, которое всю ночь ограничивалось двумя узкими щелочками маски, открылось в полной мере, и она теперь могла как следует рассмотреть Акиву, который всё еще стоял в своей причудливой маске. Она услышала его то ли тихий выдох, то ли шепот, "какая же ты красавица" и протянула руку, чтобы снять с него маску.

— Здравствуй, — прошептала она, как тогда, когда они сошлись в Эмбелине и счастье захлестнуло ее. Счастье, которое было подобно искре фейерверка по сравнению с тем, что она ощущала сейчас.

Он был даже прекраснее, нежели она помнила. Тогда, в Баллфинче, когда он лежал и умирал, пепельно-бледный, обессилевший, и всё же прекрасный. Теперь же, он был полон сил, излучал здоровье, а кровь бурлила страстью. Он пристально смотрел на неё своими обжигающими глазами, полными надежды и ожиданий, благоговения, очарования и счастья. Он был таким живым.

Он выжил благодаря ей.

И он прошептал в ответ.

— Здравствуй.

Они смотрели друг на друга, пораженные тому, что встретились спустя два года, как будто были друг для друга всего лишь плодами их воображения, которые так страстно желали воплотить наяву.

Только прикосновение могло определить реальность момента.

Руки Мадригал дрожали, когда она подняла их и положила ему на грудь. Она чувствовала сквозь ткань рубашки, как бьется его сердце. Воздух в роще был настолько насыщен, что его можно было пить, и настолько полон что мог вскружить голову. Как будто между ними что-то было чье-то незримое присутствие и в то же время они были одни, и она сделала еще один шаг ближе.

Он положил свои руки поверх её и слегка их сжал. Мадригал подняла лицо, и он еще раз произнес:

— Привет.

На этот раз он выдохнул эти слова у самых ее губ. Их глаза закрылись, губы встретились, и это прикосновение окончательно убедило их, что все происходит на самом деле.