Дочь Империи

Глава 13. ОБОЛЬЩЕНИЕ

Глаза мальчика-посыльного, сидевшего на циновке у двери, округлились, и он повернул к госпоже растерянное лицо. Мальчик был новичком на этом посту, и Мара без труда догадалась о причине его изумления: как видно, во двор с помпой вступал какой-то знатный гость. Она отпустила двух новых воинов, завербованных только сегодня утром, и когда те, поклонившись, отправились вслед за слугой, — он только что явился, чтобы проводить их в казармы, — Мара осведомилась:

— Кто там? Барули из Кеотары?

Юный посыльный коротко кивнул. Мара энергично потянулась и поднялась на ноги, сбросив с колен пергаментные свитки и счетные таблички. Вот тогда настал черед остолбенеть ей самой. Барули приближался к дому в блистающих новизной носилках, украшенных развевающимися лентами. Жемчуг и перламутр, которыми были расшиты эти ленты, переливались в лучах утреннего солнца, являя собой поистине феерическое зрелище. Гость был облачен в шелковые одежды, окаймленные по подолу затейливой вышивкой; крошечные сапфиры, обильно усеивающие головной убор, подчеркивали цвет глаз юноши. Но тщеславие Кеотары требовало большего. Мара заметила, что на сей раз носильщики были подобраны один к одному по росту и телосложению; ни изнурительный труд, ни грубое обращение не оставили никаких видимых отпечатков на их телах и осанке. Высокие и мускулистые, с умащенной, как у атлетов, кожей, они походили на юных богов, — и все это выглядело, словно ожившая картинка из детской сказки.

Помимо почетного эскорта Кеотары, носилки сопровождала целая дюжина музыкантов. Они громко и слаженно играли на своих рожках и виеллах, пока ослепительная процессия продвигалась к парадному входу.

Повинуясь приказу госпожи, слуга собрал таблички и пергаментные свитки, а Миса тем временем помогла Маре привести себя в порядок. У Накойи, судя по всему, уже были задуманы какие-то новые уловки. Три последних визита Барули кончались тем, что первая советница Акомы спроваживала юношу, нашептав при этом, что никакой мужчина не добьется расположения властительницы, если он не готов бросить к ее ногам свои богатства в доказательство снедающей его любовной лихорадки. Когда они вместе обедали в саду — а это было дважды, — Мара чувствовала себя чем-то вроде куска мяса на прилавке, выложенного для привлечения покупателей. Но всякий раз, как Мара смеялась над очередной глупой шуткой или разыгрывала удивление, выслушивая откровения о том или ином придворном вельможе, рассказчик просто таял от удовольствия. Казалось, он совершенно очарован Марой. При последней встрече она снизошла до того, что позволила Барули поцеловать ее на прощанье; однако стоило пылкому влюбленному обнять ее за плечи, как она проворно высвободилась и, невзирая на его мольбы, скользнула за порог, оставив воспламененного и растерянного гостя в саду, посеребренном пятнами лунного света. В тот раз Накойя проводила его до носилок и вернулась в полной уверенности, что неутоленное желание еще сильнее разожгло страсть молодого поклонника.

И вот теперь, позванивая крошечными бубенчиками, подвешенными к браслетам, и источая аромат благовоний, властительница Акомы набросила на себя легкое — до бесстыдства легкое — одеяние. Интересно, где только удается Накойе откапывать такие наряды, с мимолетной усмешкой подумала Мара.

Миса аккуратно уложила волосы госпожи, закрепив их шпильками с изумрудами и нефритом. И только тогда, во всем великолепии, Мара семенящей походкой вышла из дома, чтобы приветствовать воздыхателя.

Глаза Барули засветились восхищением. С непривычной для него неловкостью, неестественно выпрямив спину, он шагнул из носилок с таким видом, словно ему трудно сохранять равновесие. Маре пришлось подавить смешок: роскошное одеяние и головной убор явно были тяжелы и причиняли Барули массу неудобств. Завязки на рукавах, казалось, намертво перетянули руки, а широкий тугой пояс с цветным шитьем наверняка мешал дышать. Тем не менее Барули держался стойко, всем видом демонстрируя полное довольство жизнью. Ослепительно улыбнувшись Маре, он по ее приглашению последовал за ней в прохладный сумрак господского дома.

Усадив гостя в комнате, из которой открывался вид на сад с фонтаном, Мара послала за вином, фруктами и печеньем. Речи Барули, как всегда, наводили на нее треку, но Аракаси, занимавший свой обычный пост у подноса с вином, умело выуживал из разглагольствований гостя крупицы полезных новостей: мастер тайного знания сопоставлял кое-какие замечания Барули с тем, что уже знал раньше от своих агентов. Мара не уставала удивляться способности мастера извлекать ценнейшие сведения из самой пустой с виду болтовни. В секретных беседах, которые происходили между ними После визитов Барули, Аракаси высказал несколько интересных предположений насчет состояния дел в Высшем Совете. Если его догадки верны, то в ближайшее время Партия Синего Колеса отзовет верные ей войска из варварского мира, ни с кем не согласовывая столь важное решение. Тогда грандиозная кампания, возглавляемая Имперским Стратегом, окажется перед лицом нешуточных трудностей, и Альмеко непременно потребует дополнительных подкреплений от Анасати, Минванаби и других своих союзников. Поневоле задумаешься, не поспешит ли Джингу разделаться с Марой до того, как превратности политики заставят его посвятить свои силы и внимание более важным для Империи делам.

В потоке болтовни Барули, до сей поры казавшемся неиссякаемым, начали вдруг возникать перебои, и Мара с некоторым опозданием сообразила, что потеряла нить разговора. Чтобы как-то заполнить затянувшуюся паузу, она подбодряюще улыбнулась, даже не подозревая, какое обаяние заключено в ее улыбке. В глазах Барули сразу вспыхнул огонь, несомненно порожденный искренним порывом, и Мара позволила себе несколько секунд позабавиться вопросом: как, интересно, она чувствовала бы себя, оказавшись в его объятиях? По сравнению с отвращением, которое внушал ей Бантокапи, это, возможно, было бы нечто совсем другое…

Аракаси резко подался вперед, взмахнув рукой, чтобы прихлопнуть насекомое; при этом край его одежды зацепился за поднос с вином. Внезапное движение заставило Барули вскочить; его рука метнулась к поясу и выхватила спрятанный там кинжал. В мгновение ока пылкий воздыхатель преобразился: теперь это был воин цурани — комок напряженных мышц, ледяной взгляд. Но зато и мечтательное забытье Мары как ветром сдуло. Быть может, этот щеголь и воспитан лучше, и речи у него слаще, и сам он куда красивее, чем то грубое животное, чьей женой ей довелось побывать, но и он готов в любой момент прибегнуть к силе, он тоже стремится властвовать и подавлять. Подобно Бантокапи, он способен убить или причинить боль, повинуясь мгновенному порыву, не дав себе и секунды на размышление.

Знакомые черты, проглянувшие в облике Барули, заставили Мару рассердиться, но не на него. Ее возмутила собственная слабость. Пусть это наваждение длилось менее минуты, но как же она могла забыться настолько, чтобы пожелать для себя какой-то радости от этого… вообще от мужчины! Ну нет, таким чувствам поддаваться нельзя. Она будет бороться и победит. Сделав вид, что ее донимает жара, Мара начала усиленно обмахиваться веером, а затем раскинула полочки лифа, во всей красе явив свои груди взорам гостя. Эффект последовал незамедлительно. Воинственные инстинкты молодого прожигателя жизни мигом отошли на задний план; им овладело напряжение иного рода, и он придвинулся поближе к обольстительнице.

Мара улыбнулась; ее глаза сияли безжалостным блеском. Крохотные бубенчики на запястьях мелодично прозвенели, когда Мара словно ненароком коснулась руки юноши:

— Не знаю, что со мной, Барули, но жара меня просто убивает. Ты не хотел бы искупаться?

Юноша едва не порвал свой пышный наряд, спешно вскочив на ноги, чтобы подать Маре руку. Гостеприимная хозяйка позволила поднять себя с подушек, даже и не позаботившись привести в порядок собственное одеяние. Платье разошлось еще шире, и взгляду восхищенного зрителя на миг приоткрылись не только дразнящие очертания очаровательно-округлых, хотя и небольших, грудей, но и краешек аккуратного плоского живота. Мара улыбнулась, заметив, куда направлено внимание искателя ее руки. Вызывающе медленными движениями она заново перевязала пояс на платье, наблюдая, как на лбу Барули выступают искрящиеся капельки пота.

— Похоже, тебе тоже очень жарко, — посочувствовала она.

Юноша смотрел на Мару с неподдельным обожанием:

— Меня всегда сжигает огонь страсти, стоит мне взглянуть на тебя, госпожа.

На сей раз Мара сочла возможным поощрить дерзость поклонника.

— Подожди немного, — сказала она, призывно улыбнувшись, и вышла, чтобы отыскать Накойю.

Долго искать престарелую наперсницу не пришлось: с рукоделием на коленях она сидела по ту сторону перегородки. Стежки на незаконченной вышивке лежали вкривь и вкось, но зато Мара с удовольствием обнаружила, что от нее не требуется никаких пояснений: первая советница прекрасно знала, что именно происходило в последние минуты между гостем и хозяйкой. Поэтому Мара смогла ограничиться лишь краткими распоряжениями:

— Думаю, наш цыпленок вот-вот закукарекает. Прикажи наполнить ванну. Когда я отошлю слуг, оставь нас наедине на четверть часа. Затем впусти к нам посыльного с неотложным сообщением. И пусть Миса будет наготове… — Мара примолкла, внезапно заколебавшись. — Ты говорила, он ей нравится?

Накойя в ответ с сожалением покачала головой:

— Ах, доченька, за Мису ты не беспокойся. Она любит мужчин.

Мара кивнула и повернулась, намереваясь возвратиться к своему воздыхателю. Однако Накойя коснулась ее запястья, и под морщинистой ладонью затих перезвон бубенчиков.

— Госпожа, будь осторожна. В случае надобности стража дома сумеет тебя защитить, но ты вступаешь в опасную игру. Тебе придется очень точно рассчитать, насколько далеко ты можешь завести Барули. Если ты допустишь, чтобы от страсти он потерял голову, и не сумеешь остановить его вовремя, Вайо будет вынужден его убить за попытку изнасилования. Для Акомы это будет иметь самые печальные последствия.

Приняв во внимание скудость своего опыта общения с мужчинами, Мара предпочла проявить благоразумие:

— Тогда впусти посыльного через десять минут после того, как мы уединимся.

— Ну что ж, иди, — отпустила свою госпожу Накойя, чуть заметно подтолкнув ее к дверям.

Старая няня улыбнулась в полумраке. Хвала богам, ей не пришлось лгать: пристрастие хорошенькой Мисы к красивым мужчинам было притчей во языцех среди челяди. Отведенную ей роль она сыграет с непритворным удовольствием.

Вылив в ванну последние кувшины с холодной водой, слуги с поклонами удалились, задвинув за собой перегородку. Мара выпустила руку Барули. Под мелодичный аккомпанемент бубенчиков она, словно исполняя некий медленный танец, распустила пояс и позволила платью соскользнуть с плеч. След от раны остался скрыт под бисерным оплечьем, а шелк прошуршал по матовой коже цвета слоновой кости, обтекая талию и округлости бедер. Когда платье волной легло вокруг лодыжек, Мара переступила через него босыми ногами, освободившись наконец от всех покровов. Она взошла вверх по ступеням деревянной ванны, не позабыв, что живот надо втянуть, а подбородок — горделиво вздернуть. Уголком глаза Мара видела, как Барули лихорадочно срывает с себя богатое одеяние: разыгранная ею прелюдия, кажется, уже подвела его к той черте, за которой теряются представления о благопристойности. Когда была сброшена набедренная повязка, взглядам Мары явилось красноречивое свидетельство того, сколь сильные чувства она пробуждает в этом красавце. Ей стоило большого труда удержаться от смеха. До чего же глупо могут выглядеть мужчины, когда они так возбуждены…

Барули потянулся. Уверенный в том, что его тело достойно восхищения, он устремился к ванне и с таким удовлетворенным стоном погрузил в воду стройные бедра, словно не желал ничего иного, как освежиться. Но Мара не обманывалась. Барули грезил об этом моменте, в мучительном волнении ожидая счастья, которое принесет ему конец недели. Он призывно раскрыл объятия, однако Мара не поспешила припасть к его груди. Вместо этого, нежно улыбнувшись, она взяла в руки флакончик и кусок ароматного мыла. Звон драгоценных бубенчиков сопровождал каждое движение Мары, когда она выливала благовонное масло на поверхность воды. Вокруг атлетической фигуры Барули расплылось радужное мерцание. От удовольствия он прикрыл глаза, а позванивание бубенчиков раздавалось уже позади него, и маленькие руки принялись намыливать ему спину.

— Твои прикосновения… это такое блаженство, — прошептал Барули.

Но этому блаженству сразу пришел конец. Бубенчики в последний раз рассыпались трелью и смолкли, и вода чуть всколыхнулась. Барули открыл глаза и увидел перед собой Мару, с непринужденным наслаждением намыливающую собственное стройное тело. Он облизнул пересохшие губы; не настолько был проницателен гость из Кеотары, чтобы прочесть в прекрасных глазах холодную расчетливость. Судя по его восторженной улыбке, Мара могла убедиться, что с ролью соблазнительницы она справилась вполне успешно.

Дыхание юноши становилось почти таким же тяжелым, как у Бантокапи. Схватив другой кусок мыла, Барули вознамерился, в свою очередь, посодействовать омовению Мары, но та грациозно увернулась и по самую шею погрузилась в воду. Мыльная пена и радужные разводы масла скрыли ее наготу от жадных глаз. Барули простер к ней могучие руки, но хозяйка предпочла затеять новую игру. Загадочно улыбнувшись, она проворковала:

— Нет, подожди…

Меньше всего он ожидал, что, подобравшись к нему сбоку, Мара быстрым движением утащит его в воду с головой. Он вынырнул, смеясь и отфыркиваясь, и попытался поймать Мару, но она уже снова была у него за спиной. Надо было как-то тянуть время, но арсенал средств, которые имелись в распоряжении Мары, был весьма ограничен. Она медленно-медленно помыла ему голову; за этим последовал легкий массаж шеи и спины. Влюбленный юноша воспарял в небеса и одновременно изнемогал от нетерпения. Откинувшись назад, он ощутил прикосновение упругих сосков к своим плечам. Не в силах более дожидаться, когда же настанет его черед перейти к активным действиям, он закинул руки к себе за спину, но ее проворные пальцы уже поглаживали его ключицы, и снова он замер от этой бесхитростной ласки.

Осязая трепет его плоти, Мара могла лишь уповать на скорое явление гонца. И дело было не только в том, что у нее в запасе не оставалось никаких уловок. В ее собственном лоне нарастало странное напряжение, чего Мара никак не предвидела. Новое ощущение испугало ее, ведь знаки внимания Бантокапи никогда не вызывали у нее подобного отклика. Запах ароматного мыла наполнял воздух благоуханием цветов, а мягкий дневной свет, льющийся через цветные перегородки, превращал обыкновенную ванную комнату в тихое уютное прибежище любовников.

Однако Мара понимала, что с таким же успехом эта комната может стать ареной убийства: за перегородкой притаился Вайо с мечом наготове, а распаленный страстью мужчина рядом с ней — вассал Минванаби. Он — враг, и она не имеет права ни на секунду утратить контроль над собой.

Рука Мары неуверенно потянулась к животу Бару-ли. Он вздрогнул, лицо у него так и засияло… и в это мгновение дверная створка быстро откатилась по своему желобку, и в комнату влетел запыхавшийся гонец.

— Умоляю простить меня, госпожа, но… срочное сообщение от хадонры… дело исключительной важности…

Мара изобразила на лице крайнее разочарование и поспешила выйти из ванны. Служанки бросились к ней с полотенцами; Барули, казалось, вообще лишился дара речи. Мара выслушала мнимое сообщение и с хорошо разыгранным сожалением обернулась к юноше:

— Барули, я огорчена сверх всякой меры, но вынуждена принести глубочайшие извинения и покинуть тебя… дело не терпит отлагательств и требует моего личного участия.

Она прикусила губу; у нее уже была наготове отговорка на тот случай, если Барули поинтересуется, что же это за дело такое, но он был настолько потрясен, что сумел лишь спросить:

— Твое дело не может подождать?

— Нет… — Мара беспомощно развела руками. — Как ни обидно — нет…

С шумным всплеском Барули поднялся в ванне, собираясь запротестовать. Однако Мара с видом самой нежной заботы поспешила подойти и, положив руку к нему на плечо, усадила его обратно в ванну.

— Зачем же и тебе портить удовольствие! — забеспокоилась радушная хозяйка и немедленно подозвала одну из прислужниц. — Миса, Барули еще не выкупался как следует. Останься и позаботься о нем.

Самая привлекательная из служанок, державших полотенца, шатнула вперед и без колебаний скинула платье, а заодно и нижнее белье. Мягкие линии ее фигуры поражали совершенством, но Барули не замечал никого и ничего: он, не отрываясь, смотрел на Мару, пока та, облаченная в чистую одежду, не вышла из комнаты. Дверь за ней тихо притворилась, хотя и не слишком плотно. Сын властителя Кеотары взмахнул кулаком, подняв в ванне фонтан воды. Затем с неохотой перевел взгляд на девушку. И тут досада улетучилась, уступив место зову голодной плоти.

Мара не стала дожидаться финала, стоя за дверью. Она немного отошла по коридору; Накойя и Папевайо последовали за ней.

— Ты была права, Накойя. Я держалась как императрица, и до моего ухода он не соизволил даже заметить Мису.

Из ванной комнаты донесся легкий всплеск, а затем кокетливый девичий визг.

— Ну вот, кажется, он наконец ее заметил, — рискнул высказаться Палевайо.

Накойю такие пустяки не занимали.

— Миса только разожжет его аппетит еще больше. Теперь уж Барули будет сгорать от желания заполучить тебя, дочка. Но, должна признать, ты изучила мужчин лучше, чем я предполагала. И все-таки хорошо, что в твоем присутствии Барули держал себя в руках. Если бы Вайо пришлось убить его… — Накойя не договорила.

— Ну, не пришлось, и прекрасно. — После всего пережитого Мара чувствовала себя скверно и не хотела обсуждать этот предмет. — Сейчас я пойду и запрусь в кабинете. Дайте мне знать, когда Барули закончит свои игры с Мисой и уедет.

Мановением руки она отослала обоих приближенных. Остался лишь мальчик-посыльный; он стоял, широко расставив ноги, изо всех сил стараясь походить на сурового воина. Его попытки изображать взрослого обычно казались Маре очень забавными, но сейчас они нисколько ее не развеселили.

— Пришли ко мне в кабинет Джайкена, — коротко приказала она ему. — У меня есть кое-какие планы насчет той земли, которую мы получили от властителя Тускалоры.

Мара решительным шагом двинулась в сторону кабинета, но тут послышался заливистый детский смех, и ее раздражение растаяло без следа: Айяки пробудился после дневного сна. С нежностью улыбнувшись, Мара свернула в детскую. Интриги и большая Игра Совета могут подождать, пока она не повидается с сыном.

Когда Барули из Кеотары опять явился в Акому, его сопровождал десяток искусных плясунов-акробатов, один лучше другого: они вертелись волчком и совершали головокружительные прыжки под музыку целого оркестра. Новые носилки, обитые металлом, украшенные бахромой и бусами из самоцветов, были еще более роскошными, чем прежние. При виде всего этого сверкающего великолепия Мара с неудовольствием подумала, что в стиле претендента на ее руку проявляется показная пышность, столь свойственная повадкам властителя Анасати.

— Почему, интересно, церемония визита Барули с каждым разом все больше смахивает на цирк? — шепнула Мара Накойе.

Советница потерла руки:

— Я сообщила твоему юному воздыхателю, что тебе скорее придется по нраву такой мужчина, который может с достоинством явить миру свое богатство… хотя я и выразила все это не столь прямо.

Мара недоверчиво посмотрела на нее:

— Откуда тебе было знать, что он прислушается к твоим словам?

Накойя насмешливо махнула рукой в сторону юноши, который, высунувшись из паланкина, вертел головой в явной надежде отыскать взглядом предмет своего поклонения:

— А ты, дочь моя, до сих пор не уразумела? Любовь превращает в глупцов даже самых великих мужей.

Мара кивнула, поняв наконец, почему ее бывшая нянька так настаивала на том, чтобы она разыгрывала распутницу. Барули ни за что не стал бы просаживать целое состояние, всего лишь выполняя желание отца. Утром Аракаси получил донесение, что юноша довел Кеотару, дела которой и так были достаточно плачевны, почти до полного разорения. Его отцу Мекаси будет несладко, если ради спасения чести придется просить милости у Джингу.

— Этот мальчик отца по миру пустит, лишь бы забраться в твою постель, — сказала, качая головой, Накойя. — Его можно пожалеть… Так, совсем чуть-чуть. Когда ты подсунула ему вместо себя Мису, все получилось как надо: его еще больше влечет к тебе. Дурачок влюблен без памяти.

Музыканты грянули приветственный гимн, который почти заглушил рассуждения первой советницы. Блеснув россыпью финальных арпеджио виелл, вся процессия поднялась по ступеням к господскому дому и вошла в сад. Как только Барули вышел из паланкина, плясуны одновременно подпрыгнули, перекувырнулись через голову и, образовав полукруг, низко поклонились Маре.

Черные волосы юноши на этот раз были завиты в кольца; на руках у него красовались массивные резные браслеты. Когда он подошел к Маре ближе, спеси в его осанке поубавилось. Вместо легкомысленного наряда, в каких он уже привык видеть властительницу Акомы, на ней было строгое белое платье с длинными рукавами; край подола далеко заходил за колени.

Несколько растерявшись при виде такой метаморфозы, Барули сумел тем не менее с должным изяществом отвесить поклон.

— Госпожа?.. — вопрошающе взглянул он на Мару, знаком приказав своей свите отойти.

Мара также дала понять своим слугам, что им следует пока постоять в отдалении.

— Барули, я кое-что поняла, — промолвила она, потупив очи и слегка нахмурясь, словно разочарование было чересчур велико и ей не удалось этого скрыть. — Я была одинока… а ты очень красивый мужчина. Я… я поступила плохо. — Остальное она выпалила, не останавливаясь:

— Я позволила желанию взять верх над рассудком, а теперь мне ясно, что ты считаешь меня еще одной дурочкой, которая готова пополнить список твоих побед.

— Нет, нет! — перебил ее Барули, немедленно придя в волнение. — Мара, в моих глазах ты — совершенство среди женщин. — Его голос упал до благоговейного шепота. — Более того, я люблю тебя. Мне бы никогда не пришло в голову играть чувствами женщины, на которой я мечтаю жениться.

Его искренность поколебала Мару лишь на мгновение. При всей его красоте Барули всего-навсего еще один тщеславный молодой воин, не наделенный ни благоразумием, ни, тем паче, мудростью.

Барули протянул к ней руки, но Мара отступила.

— Я хотела бы верить тебе, Барули, но твои поступки противоречат твоим прекрасным речам. Всего два дня назад ты счел мою служанку вполне подходящей заменой… — Кто бы мог подумать, что лгать так легко, подумала она. — Милый мой Барули, я была готова отдаться тебе, но поняла, что ты ищешь любовных приключений. А я ничем не примечательная вдова.

В ту же секунду Барули упал перед Марой на одно колено. Он рухнул, как провинившийся слуга, и это движение было поразительно искренним. Он начал с жаром говорить о своей любви, но Мара резко отвернулась:

— Я не могу это слушать. Ты разбиваешь мне сердце.

Притворившись, что не в силах вынести боль нанесенного ей удара, «ничем не примечательная вдова» поспешно удалилась из сада.

Когда звук ее сандалий затих в доме, Барули медленно поднялся с колен. Заметив рядом Накойю, он воззвал к ней, ища поддержки:

— Почтенная матушка, как я смогу доказать ей свою любовь, если она не желает меня слушать?

Накойя сочувственно поохала, похлопала юношу по руке и повлекла его, ловко лавируя между плясунами и музыкантами, к блистающим роскошью носилкам.

— Молодые вдовушки — слабые создания, Барули. Тебе нужно запастись лаской и терпением. Думаю, подарочек-другой, посланный вместе с письмом, а еще лучше — со стихами, мог бы растопить ее сердце. Пожалуй, достаточно одного подарка в день… пока она не позовет тебя снова, — разглагольствовала Накойя, восхищен-но перебирая пальцами бахрому да его рукаве. — Сам знаешь, ты уже сумел затронуть ее сердце. Если бы тебе хватило выдержки оставить в покое служанку, Мара наверняка стала бы твоей женой.

Земля окончательно ушла из-под ног Барули.

— Но я же думал, госпожа хочет, чтобы девица скрасила мое одиночество! — Барули был уязвлен до глубины души. — Эта красотка вела себя в ванне весьма бойко, и потом… что тут особенного? Со мной уже не раз случалось, что хозяева дома присылали мне служанку для развлечения.

Накойя не отказалась от роли доброй бабушки:

— Ах, бедный мальчик, как мало ты знаешь о женском сердце! Поверь, ни одна женщина, удостоившаяся твоего внимания, не станет посылать служанок согревать твою постель. — Она покачала пальцем у него под носом. — Так что «хозяева дома», о которых ты упомянул, наверняка были мужчины… правильно я говорю? — Барули тупо уставился на мелкий гравий дорожки, вынужденный признать ее правоту. А Накойя, энергично кивнув, продолжала гнуть свою линию:

— Понимаешь, это было, можно сказать, чем-то вроде испытания… — Заметив, как сузились глаза Барули, она быстро поправилась:

— Уверяю тебя, госпожа ничего не замышляла заранее, просто так уж вышло… но если бы ты сразу оделся и отбыл восвояси — это решило бы дело: она приняла бы твое предложение. А теперь…

Барули откинул назад завитые волосы.

— Что же мне делать? — простонал он.

— Я же говорила: подарки. — Накойя сменила тон и ворчливо добавила:

— И вот еще что. Ты должен доказать, что лишь истинная любовь может утолить твою страсть. Откажись от услуг этих девиц, которых ты держишь у себя в гостиничном домике… в Сулан-Ку.

Внезапное подозрение заставило Барули оцепенеть:

— Вы наняли шпионов! Как иначе ты могла бы узнать, что в моих городских апартаментах живут две женщины из Круга Зыбкой Жизни?

Хотя об этом действительно донесли агенты Аракаси, Накойя лишь покачала головой:

— Вот видишь, моя догадка оказалась верной! А раз до этого может додуматься такая простая старая провинциалка, как я, то госпожа и подавно догадается.

Сухонькая и маленькая рядом со статным воином, Накойя проводила Барули до парадного входа, где стояли его несравненные носилки.

— Тебе пора отправляться, господин Барули. Если ты хочешь добиться награды за свою любовь, не стоит так долго разговаривать со мной на виду у всех! Госпожа заподозрит, что я навязываю тебе свои советы, а это ей не понравится. Поспеши и не скупись на доказательства своей преданности.

Сын властителя Мекаси неохотно уселся на подушки паланкина. Рабы подняли на плечи шесты аляповатых носилок, и музыканты, словно заводные игрушки, заиграли мелодию, предписанную церемониалом отбытия. Под музыку весело закружились плясуны, однако недовольный окрик хозяина положил конец представлению. Взвизгнув, смолкли виеллы, и последний горнист протрубил, заставив нидр с пастбища откликнуться протяжным мычанием. Прощальный привет от скотины… Какие правильные проводы, подумала Накойя, наблюдая, как унылый кортеж удаляется в сторону Сулан-Ку: венки из цветов на головах плясунов и рабов совсем увяли под жаркими лучами полуденного солнца. Первая советница Акомы почти пожалела юношу. Почти пожалела.

Дары начали поступать уже на следующий день. Первой прибыла редкостная птица, пленяющая слух волшебными руладами. Птицу сопровождало послание, написанное достаточно скверными стишками.

— Какой прекрасный почерк! Не иначе, Барули потратил несколько димий, чтобы заплатить поэту за работу, — прокомментировала Накойя, прочитав послание, когда Мара отложила его в сторону. — Такие расходы — и все впустую. Это ужасно.

Мара жестом велела слуге убрать цветную бумагу, в которую была завернута клетка с птицей. Сама птичка перепархивала с жердочки на жердочку и заливалась дивными трелями.

В эту минуту на пороге кабинета возник Аракаси. Поклонившись, он сообщил:

— Госпожа, мне удалось выяснить, кто шпион Кеотары.

Словно задумавшись, Мара приказала рабам унести птицу в другую комнату.

Только после того как птичьи трели стихли в дальнем конце коридора, она спросила:

— И кто же он?

— Один из слуг Барули поспешил отправить донесение властителю Мекаси… вероятно, для того чтобы уведомить его о безумствах сына. Но это еще не все. Очень странно ведет себя другой раб-носильщик: он также отлучался из городского дома своего хозяина. Ему зачем-то понадобилось повстречаться с торговцем овощами. Однако предметом их беседы были отнюдь не овощи. Похоже, что он и есть шпион Минванаби.

Мара покрутила пальцами кончик ленты.

— Что-нибудь было предпринято?

Аракаси понял ее с полуслова:

— С первым произошел несчастный случай. Его донесение попало в руки другого торговца овощами, который, по странному стечению обстоятельств, ненавидит Джингу. — Мастер тайного знания извлек документ из складок одежды и передал его Маре.

— От тебя все еще попахивает клубнями сеши, — кротко пожурила мастера властительница Акомы и принялась читать записку. — Что ж, твои предположения подтверждаются. Кроме того, отсюда следует, что Барули понятия не имеет о существовании второго агента среди своей челяди.

Аракаси обратил внимание госпожи на одну из строк донесения:

— Если эта сумма верна, то по милости Барули его отцу грозят серьезные финансовые неприятности. — Мастер тайного знания помедлил. — Я воспользовался советами Джайкена и убедил многих ремесленников и торговцев не отсылать счета Кеотары и попридержать их… на некоторое время. Твое мудрое правило — всегда оплачивать счета в срок — и на этот раз сослужило Акоме добрую службу.

Мара кивнула в знак признательности.

— Какую отсрочку это дает Кеотаре?

— Очень недолгую. Какому торговцу по карману долго оплачивать ухаживания Барули? Скоро они забросают хадонру Кеотары требованиями об уплате долга. Хотел бы я побывать в хозяйском кабинете Кеотары — пусть даже в образе букашки на стене, — чтобы полюбоваться сценой, которая там разыграется при получении всех этих счетов.

Мара бросила на мастера проницательный взгляд:

— Ты сказал не все, что собирался.

Аракаси удивленно поднял брови:

— Госпожа меня хорошо изучила, — подтвердил он. В его голосе отчетливо слышался вопрос.

Мара взглядом указала на ступню Аракаси, которой он легонько постукивал по ковру:

— Когда у тебя все, ты перестаешь притопывать.

На лице мастера мелькнула тень усмешки.

— Колдунья, — с восхищением произнес он, а затем вернулся к обычному деловому тону. — Новости вот какие. Партия Синего Колеса только что отозвала из Мидкемии всех своих полководцев. Но, если ты помнишь, у нас были сведения, что этого следует ожидать.

Глаза у Мары сузились:

— Тогда у нас осталось мало времени, чтобы довести до конца планы насчет этого тщеславного и глупого юнца. Отец вызовет его через несколько дней, даже если и не успеет узнать о бедственном состоянии своей казны. — Она рассеянно вертела в руках свиток, обдумывая дальнейшие шаги. — Аракаси, постарайся уследить за любыми попытками послать к Барули гонца до тех пор, пока Накойя не уговорит его поднести мне в дар этот паланкин. А когда он наконец на это решится, матушка, сразу же пригласи его навестить меня. — Взгляд Мары задержался поочередно на лицах обоих советников. — И будем надеяться, что сумеем справиться с ним до того, как отец прикажет ему убить меня.

В каждый из последующих четырех дней Барули присылал новый подарок. Слуги складывали их в углу кабинета Мары, и Накойя уже ворчала, что комната стала похожа на базарный прилавок. Груда производила впечатление: роскошные платья из тончайшего шелка, экзотические вина и фрукты, доставляемые из дальних краев за баснословные деньги, самоцветы и даже украшения из металла. И, наконец, на пятый день, считая с того момента, когда Мара отвергла провинившегося сластолюбца, прибыли злополучные носилки. Тогда Мара велела Аракаси переслать юноше второе письмо, перехваченное накануне. До властителя Кеотары все же дошли известия о расточительности сына, и негодующий Мекаси требовал, чтобы Барули немедленно возвращался домой. Разгневанный глава семьи достаточно красноречиво излагал, что именно он думает о безответственных мотах и кутилах.

Мара повеселилась бы от души, если бы не беспокойство Аракаси: он не мог понять, каким образом известия о здешних событиях достигли Кеотары без ведома его агентов. Мастер тайного знания отличался повышенной щепетильностью, и даже за мельчайший недосмотр казнил себя как за измену долгу. К тому же его настораживало присутствие в свите Барули шпиона Минванаби. Если есть два шпиона, почему бы не быть и третьему?

Но события развивались слишком быстро, чтобы заниматься скрупулезными расследованиями. Барули из Кеотары прибыл в господский дом Акомы, и Мара вновь нарядилась в одеяния, предназначенные для блаженной праздности, и навела красоту, чтобы еще сильнее вскружить голову докучливому обожателю. Представ перед ней, он склонился в низком поклоне. На этот раз при нем не было никаких музыкантов; ничто даже и не напоминало о роскошных одеждах, сверкающих драгоценностях и завитых волосах. Барули явно чувствовал себя не в своей тарелке. Густо покраснев, юноша торопливо покончил с церемонией приветствия и, не принося извинений за невежливость, выпалил:

— Властительница Мара, благодарю богов за то, что ты удостоила меня аудиенцией.

Мара перебила его, якобы не ведая, что ныне его пыл питается не одной лишь любовной страстью. — Боюсь, я неверно судила о тебе. -Она застенчиво потупилась. — Быть может, ты был искренен… — Затем, всем видом источая призыв, добавила:

— Если бы ты остался поужинать, мы могли бы побеседовать… как раньше.

На лице Барули обозначилось явное облегчение. Впереди его ждал неприятный разговор с отцом, но все оказалось бы куда проще, если бы он вновь вернул себе симпатии Мары. Вдобавок, если он сумеет заручиться ее согласием на помолвку, то ярость отца быстро пойдет на убыль. Богатство Акомы покоилось на прочном основании, и можно будет оплатить несколько долгов, не поднимая шума. Вновь обретя уверенность, что все кончится наилучшим образом, Барули спокойно ожидал, пока Мара отдавала Джайкену указания, как разместить прибывших. Сына властителя Кеотары препроводили в отведенные ему покои, а Мара тем временем вернулась в кабинет, где ее ждал Аракаси, снова принявший обличье торговца овощами.

— Когда ты собираешься уходить? — спросила Мара, убедившись, что они одни, если не считать певчей птицы, чистый голос которой звучал в тишине.

Аракаси перестал мерить шагами комнату:

— Сегодня вечером, госпожа.

Мара набросила на клетку покрывало, и ликующая песнь сменилась сонным чириканьем.

— А ты не можешь подождать день-другой?

Аракаси покачал головой:

— Самое позднее — завтра на рассвете. Если к полудню я не появлюсь в некоей гостинице в Сулан-Ку и еще кое-где до конца недели, то начнет действовать мой заместитель. Случится ужасный конфуз, если в результате у тебя окажутся два мастера тайного знания. — Он улыбнулся. — А я лишусь услуг человека, которого крайне трудно заменить. Но если дело настолько важное, то я, конечно, смогу подобрать ему другие задания, а сейчас останусь здесь.

Мара вздохнула:

— Не надо. К тому времени мы должны положить конец возне с мальчишкой из Кеотары. Я хочу, чтобы ты указал Кейоку агента Минванаби в свите Барули. И передай ему, что нынче ночью я лягу спать в покоях Накойи. — Мара замолчала, и птичка последовала ее примеру. — Как по-твоему, не стоит ли сегодня ночью поставить на пост в моих покоях Вайо и Люджана? Аракаси ответил не сразу.

— Думаешь, юный Барули не прочь нанести поздний визит в твою постель?

— Скорее этого следует ожидать от убийцы из его свиты. — Мара пожала плечами. — Барули пляшет под мою дудку, но если бы мы могли несколько подпортить ему настроение… нам это пошло бы на пользу. И если сегодня ночью кому-нибудь вздумается побродить по коридорам, то, думаю, мы просто обязаны облегчить ему доступ в мои покои.

— Как всегда, ты поражаешь меня, госпожа. — Аракаси вложил в поклон и восхищение, и иронию. — Я прослежу, чтобы твои указания дошли до Кейока.

Одно неуловимое движение — и мастер растворился в полумраке. Удалившись совершенно бесшумно, он прошел по коридору, не замеченный даже служанкой, которая пришла сказать Маре, что платье и ванна готовы, на тот случай, если госпожа желает освежиться перед обедом.

Но оставалось еще одно дело, которым надлежало заняться. Мара отправила посыльного за Накойей и уведомила советницу, что пришло время вручить Барули

— хотя и с некоторым запозданием — послания его отца.

— Не забудь передать ему, что они только что получены, — добавила она.

В глазах Накойи зажегся злорадный блеск:

— Госпожа, можно мне самой отнести письма? Уж очень хочется увидеть его лицо, когда он будет их читать.

Мара расхохоталась:

— Вот старая злыдня! Передай письма, а также мои наилучшие пожелания. И не лги чересчур замысловато: письма просто подзадержались на пути из города в Акому… что более или менее соответствует истине. — Она помолчала, пряча за усмешкой минутный страх. — Как ты думаешь, это избавит меня за обедом от его дурацких улыбок?

Но Накойя уже отправилась исполнять поручение, и ответом Маре был лишь тихий щебет певчей птицы.

Масляные лампы заливали золотистым светом убранство стола. Над тщательно приготовленными блюдами, расставленными вокруг высокой вазы с цветами, вились тонкие струйки ароматного пара. Подносы со свежими фруктами и зеленью соседствовали с блюдами, где поблескивала охлажденная рыба. Что и говорить, повара Акомы потрудились на славу, готовя для влюбленных романтическую трапезу, однако Барули сидел на подушках мрачнее тучи. Он бесцельно гонял по тарелке кусочки изысканной снеди, и его мысли явно витали где-то далеко. Даже глубокий вырез платья Мары не заставил его воспрянуть духом.

Наконец властительница Акомы, притворившись обескураженной, отложила в сторону салфетку.

— Что с тобой, Барули, ты просто на себя не похож. Что-нибудь случилось?

— Госпожа… — Юноша поднял синие глаза, в которых явственно читалось уныние. — Я не решаюсь… тревожить тебя своими горестями, но… — Он покраснел и в смущении опустил взгляд. — Если говорить начистоту… Я так жаждал завоевать твою любовь, что перешел границы дозволенного… и обременил мой дом слишком большими долгами. — Последовала мучительная пауза.

— Конечно, ты станешь хуже думать обо мне, и я рискую сильно упасть в твоих глазах, но сыновний долг вынуждает меня обратиться к тебе с просьбой о милости.

Неожиданно обнаружив, что терзания Барули не доставляют ей никакого удовольствия, Мара откликнулась резче, чем собиралась:

— Милости? Какой? — Сразу почувствовав, что это прозвучало почти грубо, она положила вилку и постаралась принять озабоченный вид. — Конечно, я сделаю все, что в моих силах.

Барули вздохнул; как видно, обещание Мары его не утешило.

— Если бы ты смогла найти в своем сердце столько великодушия… мне нужна часть моих подарков… тех, что я посылал… Ты не могла бы вернуть их? — Его голос прервался, и он судорожно сглотнул. — Не все, но, может быть, самые дорогие…

Взгляд Мары был полон сочувствия:

— Думаю, мне хватит великодушия, чтобы помочь другу, Барули. Но вечер еще только начинается, а повара так старались угодить нам. Почему бы нам не забыть об этих треволнениях, иссушающих душу, и не насладиться трапезой? Утром за завтраком мы найдем выход из твоих бед..

Хотя Барули надеялся на иной ответ, он собрал остатки гордости и стойко продержался до конца ужина. Правда, на этот раз он не пытался блистать ни красноречием, ни остроумием, но Мара притворялась, что ничего такого не замечает. Когда слуги принесли десерт и вина, она позвала поэта, чтобы тот усладил их слух стихами.

В конце концов хмель сделал свое дело, и злополучный сын Кеотары отправился в постель. Раз уж этой ночью его не ждут любовные утехи, то лучше забыться мертвым сном.

Над пастбищами клубился туман, выстилая низины серебрящимися под луной шелковыми покрывалами. Перекликались ночные птицы, и время от времени слышались шаги проходящего патруля. Но тишину спальни властительницы нарушал совершенно иной звук. Папевайо толкнул Люджана ногой в бок.

— Что там?.. — последовал сонный вопрос.

— Наша госпожа не имеет обыкновения храпеть, — прошептал Папевайо.

— Я и не храплю, — зевнув и нахмурившись с видом оскорбленного достоинства, заявил Люджан.

— Значит, ты здорово притворяешься, будто храпишь. — Командир авангарда оперся на копье — темный силуэт на фоне перегородки, залитой лунным светом. Он подавил смешок, ибо успел привязаться к бывшему серому воину. Папевайо ценил Люджана как превосходного офицера, служившего намного лучше, чем от него могли бы ожидать. А возможно, их дружбе способствовала и веселая общительность Люджана, столь не похожая на постоянную замкнутость командира авангарда.

Внезапно Папевайо напрягся. В коридоре послышались тихие шаги. Судя по тому, что Люджан оставил при себе очередной протест, он также насторожился. Оба офицера обменялись бесшумными жестами, мгновенно достигнув согласия. Некто, не желавший быть обнаруженным, приближался со стороны наружной галереи. Папевайо заранее разложил новые циновки на всех пересечениях коридора вокруг спальни Мары. Их шорох неминуемо должен был выдать присутствие любого, кто наступит на них, войдя в коридор.

Этот звук и послужил им сигналом. Не говоря ни слова, Люджан обнажил меч и занял позицию у двери. Папевайо прислонил копье к стене со стороны сада, а затем вынул из ножен сразу и меч, и кинжал. Отблеск лунного света сверкнул на покрытых лаком доспехах, когда он улегся на место Мары, положив оружие у постели.

Потянулись томительно долгие минуты. Затем перегородка, отделяющая спальню от зала рядом с садом, бесшумно отодвинулась. Незваный гость без колебаний молнией устремился в образовавшийся просвет, уже занося кинжал для удара. Он быстро склонился над телом, которое, как он полагал, принадлежало властительнице Акомы.

Папевайо откатился направо и, мгновенно вскочив, принял боевую позу, готовый мечом и кинжалом парировать удар; клинок ударил о клинок. Люджан в это время зашел сзади убийцы, намереваясь отрезать преступнику путь к бегству.

Слабый лунный свет все же выдал его, отбросив на пол длинную тень. Клинок убийцы вспорол подушку, и пух джайги белой метелью закружился в воздухе. Он отпрянул и, обнаружив, что попал в западню, изготовился к схватке. Одеяние носильщика никого не могло бы ввести в заблуждение: он двигался с быстротой и точностью искусного воина. Он метнул кинжал в Папевайо. Командир авангарда отклонился в сторону. Мнимый носильщик беззвучно промчался мимо него, увернувшись от удара меча, который лишь полоснул его по спине. Прорвав бумажную перегородку, он кинулся прочь по садовой тропинке.

Люджан пустился в погоню, выкрикнув:

— Он в саду!

В ту же секунду коридоры загудели: на помощь спешила стража Акомы. Сдвигались перегородки, открывались проемы; в образовавшийся хаос решительным шагом вступил Кейок, выкрикивая приказы, которые выполнялись без промедления. Воины развернулись веером и начали методично прочесывать сад, копьями нанося удары в гущу кустарников.

Поднявшись на ноги, Папевайо собрался присоединиться к поискам, однако Кейок тронул его за плечо:

— Он удрал?

Командир авангарда лишь пробормотал проклятье. По долгому опыту он мог заранее предугадать, каков будет следующий вопрос военачальника, и не стал дожидаться, пока этот вопрос будет задан:

— Он прячется где-то в саду, но если ты хочешь знать, как он выглядит — тебе лучше порасспросить Люджана. Он мог разглядеть убийцу в лунном свете, а с моей стороны это была просто тень. — Папевайо помолчал, дожидаясь, пока Кейок пошлет за бывшим разбойником, а потом задумчиво добавил:

— Он среднего роста, левша. И изо рта у него сильно пахнет соленым йомахом.

Люджан дополнил описание:

— На нем туника и веревочный пояс носильщика, но подошвы его сандалий из тонкой мягкой кожи, а не из дубленой кожи нидр.

Подозвав двух солдат, оказавшихся поблизости, Кейок коротко приказал:

— Обыщите комнаты, отведенные носильщикам Кеотары. Выясните, кого нет на месте. Он и есть тот, кто нам нужен.

Минутой позже два других воина приволокли обмякшее тело, в котором Папевайо с Люджаном опознали убийцу. Ко всеобщей досаде, мнимому «носильщику» хватило времени, чтобы вонзить второй кинжал, размером поменьше, себе в живот.

Кейок плюнул на труп.

— Жаль, что он умер почетной смертью — от клинка. Вне сомнения, он получил на это разрешение своего господина, прежде чем приступил к исполнению задания. — Послав слугу к солдатам с приказом прекратить поиски убийцы, военачальник добавил:

— По крайней мере этот пес предвидел возможность неудачи.

Следовало без дальнейших проволочек донести обо всем происшедшем Маре. Кейок махнул рукой в сторону трупа:

— Уберите эту падаль. Но сохраните какую-нибудь часть, по которой можно будет его опознать. — Под конец он одобрительно кивнул Люджану и Вайо:

— Ну что ж, все сделано как следует. Используйте остаток ночи, чтобы поспать.

Когда глава воинских сил Акомы скрылся в темноте, оба офицера молча переглянулись: Кейок редко бывал щедр на похвалу. Потом Люджан ухмыльнулся, а Папевайо многозначительно кивнул. Отлично поняв друг Друга, они свернули в сторону солдатских казарм, чтобы пропустить глоток-другой за компанию, прежде чем отправиться на честно заработанный отдых.

Барули из Кеотары вышел к завтраку в самом гнусном настроении. Его красивое лицо опухло, а глаза покраснели, словно во сне его преследовали кошмары. И все-таки можно было сказать почти наверняка: гостя угнетало не известие об убийце, проникшем вместе с его свитой во владения Акомы, а бедственное и унизительное положение, в которое он угодил из-за собственной расточительности.

Мара не забыла, как во время вчерашнего ужина Барули совершенно потерял самообладание, и теперь ей было ясно: не настолько он искушен в лицемерии, чтобы делать вид, будто не было никакого покушения на ее жизнь.

— Друг мой, у тебя удрученный вид! Твои покои оказались недостаточно удобными? Ты плохо спал?

Барули постарался сделать свою улыбку как можно более лучезарной:

— О нет, госпожа. Отведенные мне комнаты выше всяких похвал, но… — Помрачнев, он вздохнул. — Просто у меня тяжело на душе. А насчет того дела, о котором я упоминал вчера… смею ли я рассчитывать на твое терпение и снисходительность?.. Если бы тебя не затруднило…

От былой сердечности Мары не осталось и следа:

— Все не так просто, как ты думаешь, Барули.

В воздухе витал умиротворяющий аромат свежеиспеченного тайзового хлеба. На столе остывали аппетитные яства, но Барули чувствовал, что ему кусок в горло не полезет. Он оцепенело уставился на хозяйку. Щеки его побагровели, что было уж совсем не по-цурански.

— Госпожа, — начал он, — боюсь, тебе неведомо, на какие бедствия ты меня обречешь, если ответишь отказом на мою смиренную просьбу.

Мара молча подала знак кому-то, ожидавшему за перегородкой слева от нее. В ответ скрипнули доспехи, и на виду показался Кейок, несущий окровавленную голову убийцы. Без лишних церемоний он положил ужасный трофей на плоскую тарелку перед юным отпрыском Кеотары.

— Ты знаешь этого человека, Барули, — не вопрошая, а утверждая, произнесла Мара.

Никогда прежде он не слыхал, чтобы властительница Акомы разговаривала подобным тоном. Именно ее голос, а не вид отрубленной головы, потряс Барули до глубины души. Он побледнел:

— Это был мой носильщик, госпожа. Что произошло?

На него упала тень офицера, и солнечная комната вдруг показалась ему холодной.

— Нет, Барули, не носильщик. Это убийца. — Слова Мары падали как камни, сорвавшиеся с кручи.

Юноша моргнул, бессмысленным взглядом уставившись в пространство. Затем пришло понимание. Он сгорбился, опустив голову. Прядь черных волос свесилась ему на глаза.

— Господин моего отца… — с трудом выдавил он из себя, назвав таким образом Джингу из Минванаби.

Мара даровала ему минутную передышку, предложив Кейоку сесть рядом с ней. Когда Барули собрался с силами настолько, чтобы встретиться с ней взглядом, она кивнула:

— Несомненно, этот человек был агентом Минванаби. Точно так же, как ты был агентом своего отца.

Барули хватило ума понять, что возражать бессмысленно. Растерянно-затравленное выражение исчезло с его лица.

— Я прошу о смерти, подобающей воину, Мара, — заявил он.

Мара уперлась в покрытый скатертью стол стиснутыми кулаками.

— Смерти, подобающей воину, Барули? — гневно и насмешливо переспросила она. — Воинами были мой отец и брат. Кейок — тоже воин. Я сама смотрела в лицо смерти, так что даже у меня больше оснований называть себя воином, чем у тебя.

Ощутив нечто такое, чего он никогда прежде не замечал в женщинах, юноша без привычного изящества вскочил на ноги, так что чашки на столе зазвенели.

— Я не дамся вам в руки, госпожа, и не позволю повесить себя как преступника!..

С этими словами Барули выхватил кинжал из складок туники.

Меч Кейока уже был наготове для защиты властительницы, но, когда Барули повернул кинжал острием к собственной груди, военачальник понял: сын Кеотары не помышлял о нападении.

Мара резко выпрямилась; ее приказ прозвучал как удар бича:

— Убери кинжал, Барули. — Видя, что юноша колеблется, она снизошла до объяснений:

— Никто не собирается тебя вешать. Ты глупец, но не убийца. Тебя отправят домой, чтобы ты объяснил отцу, как это вышло, что его собственный дом оказался под угрозой из-за союза с Джингу.

Посрамленный красавец молча отступил; ему нечего было возразить. Смысл слов Мары не сразу дошел до его сознания, но вывод был неоспорим: его использовали, безжалостно надругавшись над самыми сокровенными чувствами. Убийственно серьезный и, как видно, мгновенно излечившийся от нежной страсти, Барули низко поклонился.

— Воздаю тебе должное, госпожа. Ты заставила меня предать отца.

Если дать волю порывистой натуре Барули, то, скорее всего, он предпочтет восстановить свою попранную честь и бросится на собственный меч, как только покинет пределы Акомы. Мара понимала это и старалась поскорее придумать, как избежать такого исхода: его самоубийство лишь побудило бы Кеотару к еще более решительной поддержке мстительных планов Джингу Минванаби. Нет, смерть этого мальчика не входила в планы Мары.

— Барули…

— Да, госпожа? — Его удерживала на месте не столько надежда, сколько парализующее сознание катастрофы.

Мара жестом велела Барули сесть, он неловко повиновался. Запах еды вызывал у него легкую тошноту, а стыд тяжелым грузом давил на плечи.

Мара не могла подсластить горький вкус поражения; но смерть Бантокапи научила ее не злорадствовать, одержав победу.

— Барули, я не жалею о том, что сделано, — мягко сказала она. — Я лишь защищала то, что обязана защищать. Но у меня нет никакого желания причинять тебе лишние неприятности. Да, твой отец служит моему злейшему врагу, но это не более чем прихоть судьбы — твоей и моей. Давай не будем ссориться. Я верну тебе большую часть твоих великолепных даров в обмен на два обещания.

Казалось, безвыходность помогла Барули обрести былую гордость:

— Не жди, что я предам честь Кеотары.

— А я и не стала бы тебе это предлагать, — заверила его Мара. — Но если когда-нибудь ты унаследуешь — после отца и брата — титул властителя Кеотары… я прошу тебя не поддерживать традицию Тан-джин-ку. Ты согласишься покончить с вассальной зависимостью твоего дома от Минванаби?

Барули пренебрежительно махнул рукой:

— Такой момент вряд ли наступит, госпожа Мара. Шансы, прямо скажем, ничтожны.

Наследником был старший брат Барули, а отец отличался отменным здоровьем.

Словно в ответ на возражения юноши Мара указала ему на себя: разве сама она не стала властительницей, когда меньше всего этого ожидала? Кому из смертных наперед известно, что принесет ему судьба?

Стыдясь вспыхнувшей надежды, Барули спросил:

— А второе условие?

— Если ты придешь к власти, то будешь должен оказать мне одну услугу. — Мара плела свою сеть с осторожностью дипломата. — Случись так, что я умру или расстанусь с мантией правящей властительницы, ты ничем не будешь обязан моему преемнику. Но если я буду жива, а ты унаследуешь Кеотару, то один-единственный раз ты должен будешь исполнить мое желание. Это может быть просьба поддержать меня в делах торговых, или в военных, или в Игре Совета. Сделав это, ты будешь свободен от дальнейших обязательств.

Барули пустыми глазами уставился на скатерть, но напряженность его позы свидетельствовала, что мысленно он взвешивает свои возможности. Мара ждала, неподвижная, как изваяние, в блеске солнечных лучей, проникающих через перегородки. Второе условие она добавила по наитию, чтобы отвлечь мысли юноши от самоубийства, но пока он сидел, обдумывая предложение, ее собственные мысли забежали уже далеко вперед: она поняла, что ей открываются новые многообещающие пути, ведущие к успеху в Игре Совета.

Поставленный перед выбором, когда, с одной стороны, его ожидали смерть и разорение семьи, а с другой — маячила возможность оттянуть расплату за свои безумства, дав обещание, которое, быть может, никогда не придется исполнять, Барули быстро принял решение:

— Госпожа, я говорил опрометчиво. Твои требования таят в себе немало опасностей, и все же я выбираю жизнь. Если боги отдадут мне мантию властителя Кеотары, я выполню твои условия. — Он медленно встал; повадка юноши изменилась, и в его тоне мелькнула насмешка. — Но поскольку не приходится ожидать, что ни с того ни с сего я вдруг унаследую Кеотару, то получается, что ты сваляла дурака.

Жестокость того, что предстояло сейчас совершить, была Маре отвратительна, но ничего другого ей не оставалось. Она молча подала знак слуге, ожидавшему за ширмой, и тот с поклоном вложил в руку хозяйки свиток с сорванной печатью.

— Барули, это послание предназначалось тебе, но поскольку твой отец не погнушался заслать в Акому убийц под видом слуг из твоей свиты, Джайкен счел себя вправе прочесть, что здесь написано.

Свиток был перевязан лентами красного цвета — цвета Туракаму. Чувствуя, как ледяной холод сжимает сердце, Барули протянул непослушную руку. Он читал манускрипт, написанный безукоризненным почерком главного писца Кеотары и казавшийся слишком невесомым для тех тяжких вестей, которые в нем содержались. Пораженный в самое сердце новым горем, юноша задрожавшими руками скомкал пергамент. Однако он сумел как-то сохранить самообладание:

— Женщина, ты не менее опасное создание, чем скорпион кети… маленький и смертоносный…

Предлагая свои условия договора, Мара уже знала, что старший сын Мекаси убит в варварском мире — еще одна жертва завоевательной кампании Имперского Стратега. Она расставляла силки для Барули, не подозревавшего, что титул наследника уже перешел к нему. Теперь честь не позволяла отказаться от данной клятвы.

Дрожа от гнева, Барули в упор смотрел на женщину, которую когда-то имел глупость полюбить.

— Слушай, змея! Мой отец — крепкий мужчина, и у него впереди много лет жизни. Я дал клятву, но тебе не дожить до того дня, когда ты сможешь потребовать ее исполнения!

Кейок подобрался, готовый схватиться за меч, но Мара лишь промолвила с усталым сожалением:

— Не сомневайся, я доживу и напомню о твоем долге. Подумай об этом, когда станешь забирать обратно свои подарки. Оставь лишь певчую птицу. Она будет напоминать мне о юноше, любившем меня слишком сильно, чтобы сохранить благоразумие.

Ее искренность всколыхнула воспоминания, которые несли теперь лишь горечь и боль. Щеки Барули пылали лихорадочным румянцем, когда он объявил:

— Я отправляюсь сейчас же. Надеюсь, что в следующий раз — с соизволения Красного Бога — увижу не расчетливую притворщицу, а ее мертвое тело.

Он круто повернулся, не питая иллюзий: любой солдат Акомы, до которого долетели эти слова, был готов к немедленному ответу на последнее оскорбление. Однако Мара, положив руку на локоть Кейока, молча удерживала его на месте, пока юноша не скрылся за дверью. Через некоторое время послышался шум, всегда возникающий при отбытии многолюдного кортежа; вскоре он затих вдали.

Вошла Накойя с самой кислой миной на лице.

— До чего же назойливый юнец, — досадливо проворчала она, однако, заметив подавленность Мары, заговорила, не переводя дыхания, о другом. — Вот тебе и еще один урок, дитя. В делах сердечных мужчины ох как уязвимы. И чаще всего оказывается, что эти раны долго не заживают. Может, ты и выиграла эту партию в игре, но зато нажила себе смертельного врага. Опаснее всего именно те, в ком любовь переплавилась в ненависть.

Красноречивым жестом Мара показала на мертвую голову носильщика.

— Кто-то должен был заплатить за происки Минванаби. Какие бы страсти ни обуревали душу Барули, своей цели мы достигли. Он промотал достаточную часть состояния отца, чтобы нанести ощутимый ущерб казне Кеотары. К Джингу начнут приставать, чтобы он помог выпутаться верному вассалу, а нам на руку все, что причиняет беспокойство этому джаггуну.

— Дочь моего сердца, пути судьбы редко бывают столь простыми.

Накойя подошла ближе, и Мара, впервые подняв глаза, увидела свиток, зажатый в старческих руках. Ленты и печати были оранжевые с черным; Маре и в голову не могло прийти, что когда-нибудь она увидит эти цвета под крышей своего дома.

— Это только что доставили, — сообщила первая советница, передавая пергамент хозяйке.

Не в силах сдержать дрожь в руках, Мара сорвала ленты и печать. Шелест развернувшегося свитка нарушил мертвую тишину комнаты. Лицо Мары оставалось бесстрастным, словно восковая маска, пока она читала послание.

Накойя затаила дыхание; Кейоку вдруг стало трудно сохранять привычную каменно-неподвижную стойку воина. Наконец Мара подняла глаза.

— Как вы, вероятно, догадались, — сказала она двум самым старым своим сподвижникам, — властитель Минванаби приглашает меня присутствовать на официальной церемонии празднования дня рождения нашего высокочтимого Имперского Стратега.

Кровь медленно отлила от иссохших щек Накойи.

— Откажись, — вырвалось у нее. За все прошедшие поколения на землю Минванаби не ступала нога ни одного человека из семьи Акома, разве что в сопровождении солдат, вооруженных для войны. Для Мары войти в дом самого Джингу и оказаться в обществе его союзников означало подписать себе смертный приговор. — Твои предки как-нибудь простят этот позор, — запинаясь на каждом слове, закончила Накойя.

— Нет! — решительно возразила властительница Акомы. — Если я откажусь, то рискую нанести Альмеко серьезное оскорбление, а после предательства Партии Синего Колеса он может разъяриться из-за любого пустяка. — Голос изменил ей, но трудно было судить, что было тому причиной: то ли сожаление, что приходится вступать в поединок с Джингу, когда она еще к этому не готова, то ли страх за свою жизнь. Ее лицо оставалось непроницаемым, когда она объявила о своем решении:

— Акома не должна склониться перед угрозой. Я отправлюсь в цитадель врага.

Накойя издала слабый возглас протеста, а затем в отчаянии отвернулась.

Видя, как горестно поникли плечи ее наперсницы, Мара попыталась найти слова утешения:

— Мужайся, мать моего сердца. Вспомни, если Туракаму придет по мою душу, властитель Минванаби не сможет праздновать победу, если не убьет также и Айяки. Ты считаешь, он дерзнет бросить вызов соединенной мощи Акомы и Анасати, чтобы лишить жизни моего сына?

У Накойи не было ответа на этот вопрос; она лишь покачала головой. Но сердце говорило ей, что Джингу способен на все, лишь бы увидеть гибель своих старинных врагов. В истории Игры Совета творились и более черные дела — и притом по причинам куда менее весомым, чем кровная вражда.