Дочь Империи

Глава 12. РИСК

Мара нахмурилась. Постаравшись скрыть беспокойство за кружевным веером, она приказала остановиться. Папевайо передал ее команду второму офицеру и полусотне солдат, составлявших ее охрану; носильщики опустили паланкин на землю.

Мара раздвинула занавески, чтобы получше разглядеть хозяина, не спешившего с изъявлениями гостеприимства. Джиду из Тускалоры оказался толстяком с лунообразным лицом, свисающими подбородками и длинными, как у женщины, ресницами. Его пухлые запястья были унизаны многочисленными нефритовыми браслетами, а обтягивающая выпирающий живот одежда расшита перламутровыми пластинками. При малейшем движении он издавал звон, подобно бродячему лудильщику; в довершение ко всему аромат духов окружал его плотным, почти осязаемым облаком.

От Джайкена Маре было известно, что единственным источником доходов Джиду служили кустарники чокала. Из редкой разновидности бобов чока изготавливались особые сласти, дорогие, но охотно раскупавшиеся на всех рынках Империи. По странному капризу природы оказалось, что земли Тускалоры как нельзя лучше подходят для выращивания именно этого вида кустарника. Если бы Джиду хватало мозгов для рачительного ведения хозяйства, он непременно стал бы богачом. Но, не желая осложнять себе жизнь повседневными заботами, он оставался всего лишь властителем среднего достатка.

Нерадивое управление имением, однако, вовсе не означало, что властитель Тускалоры был человеком бездеятельным. Неуживчивый нрав Джиду не раз становился причиной кровавых столкновений с соседями на южных границах Тускалоры. От споров с Акомой его удерживало лишь ее могущество, столь внушительное до гибели Седзу. Мара ехала к Джиду, готовая ко всевозможный неприятностям, но у нее все же сохранялась надежда, что удастся уладить дело миром. А сейчас, пока она обменивалась приветствиями с властителем Джиду, весь ее гарнизон, за исключением охранников, стоявших, вдоль границ Акомы, уже продвигался к назначенному месту неподалеку от Тускалоры. Если дело дойдет до битвы, Тасидо и Люджан одновременно атакуют владения Джиду, а Кейок с резервом будет готов к защите господского дома.

Конечно, судьба могла оказаться и не на ее стороне. Но даже и в таком случае, если воинам Мары удастся вовремя отступить, чтобы избежать слишком больших потерь, у Акомы хватит сил, чтобы защищать Айяки, пока на помощь не подоспеет из Анасати его дед. И тогда все, что было Маре дорого, окажется в руках богов… или Текумы из Анасати, потому что ее самой уже не будет в живых.

О неожиданном визите гостьи властителя Джиду предупредил скороход, которого прислал дозорный с границы, и теперь хозяин Тускалоры поклонился молодой вдове, не выходя из тенистого укрытия на крыльце. То, что почетный эскорт Мары явился перед ним в полном боевом облачении, ничуть не озаботило Джиду, и, беспечно опершись о дверной косяк, он проговорил:

— Госпожа Мара, твой приезд — неожиданная радость для меня. Чему я обязан такой честью?

Притворно-любезная улыбка мгновенно исчезла с лица Джиду, как только Мара велела своим охранникам оставаться наготове. Стало ясно, что госпожа отнюдь не собирается в обратный путь, хотя властитель Тускалоры недвусмысленно дал понять, что ей здесь не приходится рассчитывать на теплый прием: он даже не пригласил гостью в дом, чтобы она могла хотя бы слег-ка подкрепиться с дороги. Мару кинуло в холод от его оценивающих взглядов, но она заставила себя приступить к делу.

— Господин Джиду, у меня есть твоя расписка с обещанием уплатить моему покойному супругу две тысячи центориев. В последние недели мойхадонра неоднократно и, к сожалению, безуспешно связывался с твоим управляющим, чтобы уладить это дело. Тебе было отправлено еще одно напоминание, которое я подписала собственноручно; ты же взял на себя смелость ответить мне оскорблением, и вот я здесь, чтобы лично обсудить это дело.

— Не уверен, что точно понял значение твоих слов, — ответил властитель Тускалоры, демонстративно отшвырнув в сторону огрызок плода. Резким поворотом головы он приказал слуге поспешить в дом. Тут же из боковой двери вылетел скороход и помчался по направлению к строениям, в которых, несомненно, размещались солдаты.

— Сейчас поймешь точно, — отозвалась Мара со всей решительностью, на которую была способна. — Когда ты ответил, что не считаешь себя обязанным отвечать на мое послание и «будешь чрезвычайно признателен», если я прекращу «докучать тебе» своими нелепостями, тем самым, господин Джиду, ты оскорбил мою честь! — Пытаясь поставить на место распоясавшегося грубияна, она и представить себе не могла, до чего в эту минуту напоминала своего покойного отца. — Как ты посмел обращаться ко мне в таком тоне, словно имеешь дело с базарной торговкой! Я — властительница Акомы и требую должного уважения!

Властитель резко оттолкнулся от дверного косяка; его наигранная томность исчезла бесследно. Он сменил тон и, будто успокаивая капризного ребенка, произнес:

— Госпожа Мара, когда люди раз за разом бьются об заклад на состязаниях, погашение долгов обычно происходит не столь просто, как тебе могло показаться. Твой покойный муж это понимал.

Мара с треском сложила веер, уверенная, что Джиду пытается обмануть ее и потому тянет время. Как только гарнизон Тускалоры получит приказ атаковать, фальшивой снисходительности хозяина придет конец. Она подавила нахлынувшую с новой силой обиду и ответила с гордостью, достойной ее предков:

— После смерти мужа Акомой правлю я, и могу тебя заверить: если бы подобное неучтивое предложение «не докучать» получил от тебя господин Бантокапи, его меч не долго оставался бы в ножнах. И не рассчитывай, что я не сумею постоять за себя, если ты немедленно не извинишься и не оплатишь свой долг.

Властитель Джиду спокойно оглаживал свою пухлую талию, как человек, только что отвалившийся от праздничного стола. Он пристально наблюдал за гостьей, и его самоуверенность предупредила Мару о грядущей опасности намного раньше, чем послышался звон лат и оружия: отряд солдат Тускалоры быстрым шагом приближался к дому. Папевайо, стоя рядом с госпожой, резко напрягся. Оба они увидели перед собой отнюдь не расхлябанных домашних охранников: отряд состоял из прекрасно вымуштрованных воинов, закаленных в пограничных стычках. Они выстроились шеренгами по обе стороны от входа в дом: такая позиция обеспечивала им серьезное преимущество. Если завяжется бой, лучникам Акомы придется стрелять, целясь вверх, да еще и против слепящего солнца.

Приосанившись, насколько позволяло ему грузное тело, властитель Джиду произнес, видимо, заранее подготовленную тираду:

— А если я, в свою очередь, сочту твои требования оскорбительными, госпожа Мара? Что тогда? Ты пристаешь ко мне с этим долгом так назойливо, как будто заранее уверена, что я не собираюсь отдавать долги. Уже одним этим подозрением ты задеваешь честь Тускалоры.

Для солдат, стоявших у дверей, слова властителя прозвучали как боевой сигнал, и они мгновенно схватились за рукояти мечей, продемонстрировав безупречную выучку. По сигналу Папевайо гвардейцы Мары тесно сомкнулись вокруг паланкина, выставив щиты с наклоном наружу. Она чувствовала, как напряжены сейчас ее воины, ожидающие нападения, и у нее засосало под ложечкой от подступающего страха. Ощущал ли ее отец нечто подобное, когда бросился в атаку на варварское войско, заранее зная, что обречен? Стараясь сохранять хотя бы видимость спокойствия, Мара сквозь просвет между щитами охранников встретилась глазами с властителем Тускалоры и невозмутимо произнесла:

— Значит, мы оба согласны в одном: между нами возникли недоразумения, которые необходимо уладить.

Капли пота выступили на верхней губе Джиду, но глаза не выражали страха. Он щелкнул пальцами, и его солдаты, стоявшие в строю, незамедлительно приняли Боевую стойку. Папевайо едва слышно приказал своим людям держаться насмерть, и в то же время резко провел пяткой по гравию дороги. Мара услышала слабый шорох позади носилок: притаившийся там лучник, невидимый с крыльца господского дома, не пропустил сигнала Папевайо и натянул лук, стараясь производить как можно меньше шума. Страх, словно кинжал, пронзил ее сердце. Папевайо готовился к сражению, а на поле боя природное чутье никогда его не обманывало.

И все же ответ властителя Джиду чуть не вывел Мару из себя:

— Для человека, который забрался в самое сердце Тускалоры, ты разговариваешь, пожалуй, слишком смело!

Выйдя из паланкина на яркий солнечный свет, она выпрямилась и горделиво вскинула голову:

— Если честь Акомы не будет удовлетворена, ответ придется дать кровью.

Оба правителя смерили друг друга взглядами, а затем властитель Джиду постарался наметанным глазом оценить силы противника. В охране Мары насчитывалось около полусотни гвардейцев; у него же под рукой было по крайней мере в три раза больше. Кроме того, Джиду рассчитывал, что к этому моменту уже приведены в полную боевую готовность его резервные части. Они ждали только приказа от сотников, чтобы броситься к границам поместья, где, по донесениям разведчиков, были замечены солдаты в зеленых доспехах Акомы. Властитель Тускалоры столь свирепо нахмурил брови, что вся его челядь мгновенно исчезла в доме.

— Тогда прольется кровь Акомы, госпожа!

Взмахнув рукой, он подал сигнал к атаке. Мечи со скрежетом вырвались из ножен; лучники Тускалоры осыпали отряд Акомы градом стрел, как только передние шеренги их воинов ринулись вперед. Мара слышала хриплые боевые выкрики, издаваемые ее собственными охранниками. Вдруг Папевайо оттолкнул ее вниз и в сторону — туда, где стрелы сыпались не так плотно, — но уберечь госпожу не успел. Что-то сильно ударило ее в плечо. Она не смогла удержаться на ногах и рухнула прямо на подушки паланкина. Из плеча торчала стрела Тускалоры с бледно-голубым оперением. Все поплыло у Мары перед глазами, но она не позволила себе закричать.

Ей казалось, что небо кружится над головой; она услышала звон сомкнувшихся щитов своих защитников за мгновение до того, как были нанесены первые удары.

С лязгом сталкивались мечи, звенели щиты. Гравий разлетался из-под ног воинов. Превозмогая дурноту, Мара пыталась сосредоточиться на мысли: почему до сих пор не выпустил стрелу тот единственный лучник, от которого так многое зависело?

— Вайо, сигнал… — стиснув зубы, с трудом выговорила она.

Ответа не последовало. Сощурившись, Мара пыталась найти взглядом Вайо, что удалось не сразу: солнце слепило глаза, а в круговерти взлетающих мечей вообще было трудно разглядеть хоть что-нибудь. Наконец она заметила плюмаж офицерского шлема, но Папевайо не мог добраться до нее: со всех сторон на него наседали враги. Вот он прикончил одного из нападавших мощным ударом в шею, но двое других перескочили через умирающего товарища, чтобы расправиться с Вайо. Очевидно, Джиду приказал уничтожить единственного офицера Акомы, надеясь, что его гибель повергнет охранников Мары в смятение.

Боль в плече не настолько помутила сознание Мары, чтобы лишить ее способности воздать должное тактике врага. Большую часть воинов Акомы составляли новобранцы, боевой опыт которых был весьма скуден; некоторые из них впервые участвовали в битве. А сегодня их товарищами по оружию оказались такие же новички, с которыми еще вчера они не были знакомы. И сейчас, под безжалостным натиском отборных воинов Тускалоры, чуявших близость победы, даже Папевайо приходилось туго. Мара скрипнула зубами. Еще несколько минут — и враги сломят сопротивление ее охраны. А замысел, с помощью которого можно было избежать жестокой резни, до сих пор даже не начал претворяться в жизнь.

Она ухватилась за край носилок, но даже при столь незначительном усилии стрела со скрежетом царапнула по кости. Нестерпимая боль пронзила тело; Мара тихо застонала и сосредоточила всю свою волю, чтобы не потерять сознания.

Клинки звенели, и казалось, что они сшибаются у нее над головой. Один из стражников Акомы качнулся назад и упал; кровь фонтаном хлынула из-под рассеченных доспехов. Судороги пробегали по его телу, открытые глаза отражали небо. Его губы шевельнулись; как видно, то была прощальная молитва, обращенная к Чококану. Затем он затих, и рука, державшая рукоять меча, разжалась. Слезы жгли глаза Мары. Вот так же умирали отец и Лано. Но потом она представила себе крошечного Айяки, пронзенного вражеским копьем, и едва не задохнулась от ярости.

Мара высунулась из паланкина и дотянулась до рукояти меча погибшего воина. Опираясь на клинок, она смогла встать на колени. Солнце пекло голову, слезы застилали глаза. Слабость накатывала темными волнами, и все-таки Мара увидела: шальная стрела настигла ее драгоценного лучника. Он лежал, стеная от боли и прижимая руки к животу. А сигнальная стрела, которая должна была призвать Люджана и Тасидо к действию, без пользы сверкала у его ног.

Мара застонала от бессилия, а удары клинков звучали как барабанный бой в храме Туракаму. По приказу Папевайо бойцы Акомы, еще способные сражаться, сомкнули цепь, стянувшись в более узкое кольцо; они подавались назад, при необходимости перешагивая через тела павших товарищей. Обратившись к Лашиме с горячей мольбой придать ей силы, Мара потянулась дрожащими руками к луку раненого стрелка.

Лук оказался тяжелым и громоздким, а стрела не держалась во влажных от пота руках Мары, когда она попыталась установить ее в нужное для выстрела положение. Рука срывалась с тетивы, а стрела проскальзывала и перекашивалась. Наконец Маре удалось установить стрелу на тетиве, но от затраченных усилий кровь бросилась в голову, и в глазах снова потемнело.

Она не сдалась — заставила себя действовать на ощупь. Зрение то возвращалось, то вновь изменяло ей. Еще один воин рухнул рядом с паланкином, забрызгав кровью белью прозрачные занавески. Мара обхватила лук и, превозмогая слабость и боль, возобновила попытки натянуть тетиву.

Все усилия снова оказались тщетными. Невыносимая боль прорезала плечо; Мара уже не могла удержаться от стонов. Лук не поддавался.

Внезапно она ощутила чью-то поддержку. Уверенные руки легли сзади поверх плечей Мары и с силой сомкнулись на ее пальцах, вцепившихся в кожаный захват лука и стрелу. И свершилось чудо: силы их объединились, лук согнулся, замер на мгновение и выпустил стрелу.

Со свистом, который был слышен даже сквозь шум боя, сигнальная стрела взлетела высоко в небо. Властительница Акомы лишилась чувств и упала на колени воина, раненного в ногу. Она могла бы узнать в нем одного из тех несчастных, кто был обречен умереть как осужденный преступник где-нибудь в диком лесном логове, если бы не ее милосердие и прозорливость. Он осторожно положил свою хрупкую госпожу на запятнанные кровью подушки в паланкине. Полоской ткани, которую следовало бы использовать для перевязки собственной раны, он перетянул ей руку, чтобы остановить кровь, хлещущую из плеча. И все это время воины Тускалоры сжимали вокруг них кольцо в предвкушении близкой победы.

Властитель Джиду даже не удостоил вниманием поставленное перед ним блюдо с охлажденными фруктами. Он с явным удовольствием расположился на удобной подушке. Движением руки Джиду приказал слуге, чтобы тот обмахивал его опахалом, пока он будет наблюдать за окончанием битвы, развернувшейся во дворе усадьбы. Властитель Тускалоры испытывал приятное возбуждение, заранее смакуя грядущую победу, хотя, по его расчетам, она уже слегка запаздывала. Многие лучшие его воины истекали кровью на гравии дороги. И самый ощутимый урон его войску причинял тот черноволосый офицер, руки которого чуть ли не по локоть были обагрены кровью. Он казался непобедимым; его меч вздымался и опускался с непостижимой размеренностью. Но, сколь ни был искусен в ратном деле этот офицер из Акомы, победа должна была достаться Тускалоре! Группа охранников Мары таяла на глазах. На какую-то минуту Джиду задумался, не приказать ли воинам взять в плен этого молодца из Акомы. Ведь цена, которую можно было выручить за него на арене, покрыла бы стоимость всех потерь сегодняшней битвы. Но затем Джиду отогнал от себя эту мысль. Будет гораздо лучше, если он поскорее добьется победы. Ведь нельзя забывать о другой группе солдат Акомы на границе его владений. Они, несомненно, уже пошли в атаку после вылета той сигнальной стрелы. Но, во всяком случае, одному из его лучников удалось ранить властительницу. Вполне вероятно, что она уже испустила дух.

Господин Джиду взял с подноса кубок с освежающим питьем, сделал продолжительный глоток и вздохнул от наслаждения. Вопрос об этом проклятом долге, накопившемся из его проигрышей Банто и столь осложнившем его жизнь, решился куда удачнее, чем он смел надеяться. Как знать, вдруг теперь ему удастся захватить натами рода Акомы, чтобы закопать его гербом вниз рядом с костями предков Тускалоры. Затем господин Джиду вспомнил о Текуме — властителе Анасати, который и не подозревал о последних событиях. Смех сотрясал рыхлое тело Джиду. Захватить в плен его несмышленыша-внука, а затем выставить перед дедом свои требования! Мальчонку — в обмен на прекращение поддержки, которую Текума оказывает Военному Альянсу! Джиду расплылся в довольной улыбке. Великая Игра раздает тумаки как сильным, так и слабым. Любого союзника Имперского Стратега надо бы довести до разорения, ведь война неизбежно приводит к оттоку денег из торговли бобами чока в карманы оружейников и изготовителей доспехов.

Но все будет зависеть от этой победы, а солдаты Акомы выказывали стойкое нежелание умирать, что немало тревожило Джиду. Возможно, думал он, слишком большие силы были выделены для удара по вражеским отрядам у границы. И хотя обе стороны несли значительные потери, все равно: отряд Тускалоры и сейчас обладает более чем двукратным перевесом. Снова зеленый плюмаж офицера Акомы качнулся назад, и командир авангарда Тускалоры приказал своим воинам решительнее теснить врага. Теперь лишь горстка солдат сгрудилась вокруг паланкина Мары. Они еще размахивали мечами, но долго ли смогут продержаться эти выдохнувшиеся людишки? Конечно, теперь до победы Джиду было рукой подать.

И вдруг к дому подбежал запыхавшийся гонец. Он распростерся у ног хозяина:

— Властитель, отряды солдат Акомы проникли в твои сады и поджигают кустарники чокала!

Зарычав от ярости, Джиду приказал вызвать к себе хадонру, но худшее было еще впереди. Гонец, с трудом переведя дух, закончил:

— Три сотни воинов Акомы заняли позицию между горящим кустарником и рекой. Без воды твои работники не могут потушить огонь, а к реке им не пробиться!

Властитель Тускалоры вскочил на ноги. Теперь положение стало опасным, если не сказать безнадежным. Кустарники чокала растут чрезвычайно медленно, и даже если заложить новую плантацию, то, проживи он хоть до ста лет, ему уже не дождаться от нее урожая, достаточного для возмещения понесенных убытков. Неужели кусты сгорят?.. Да ведь в этом случае выручки от продажи урожая нынешнего года не хватит для расплаты с ростовщиками. Начнет разрушаться дом Джиду, а от богатств Тускалоры останется лишь пепел.

Жестами приказав почти бездыханному вестнику беды убраться с дороги, властитель Тускалоры крикнул:

— Вызвать дополнительные отряды из казарм! Пусть расчищают путь для работников!

Мальчик-посыльный умчался; внезапно радость от близкой победы над Акомой как-то померкла в сознания Джиду. Черный дым уже начал заволакивать ясное утреннее небо. Как видно, те, кто выбирал места для поджогов, все рассчитал загодя! Властитель Джиду едва не сбил с ног второго гонца, который, задыхаясь, доложил, что скоро и спасать будет нечего, если срочно не отогнать отряды Акомы и не открыть водоносам путь к реке.

Джиду помедлил, затем подозвал трубача:

— Труби отбой!

Мара вынудила его выбирать между двумя постыдными исходами: или поступиться честью и признать позор своего поражения, или уничтожить ее, заплатив за это разорением собственного дома.

Трубач извлек из своего инструмента несколько звуков, и командир отряда Тускалоры обернулся в сторону властителя, не скрывая удивления. Ведь до окончательной победы остается несколько мгновений, а его господин отдал приказ к отступлению! Привычка к повиновению, составлявшая одно из неотъемлемых свойств цуранского воина, одержала верх над сомнениями. И в то же мгновение его солдаты попятились, отступая от горстки окруженных стражников Акомы.

Из пятидесяти солдат, явившихся в Тускалору, менее двадцати уцелевших стояли теперь вокруг залитых кровью носилок Мары.

Джиду прокричал:

— Я прошу перемирия!

— Принеси властительнице Акомы официальные извинения, — зычным голосом отозвался офицер с зеленым плюмажем на шлеме, стоявший с мечом наготове на случай возобновления битвы. — Удовлетвори требования ее чести, господин Джиду. Тогда воины Акомы вложат мечи в ножны и помогут твоим людям спасти урожай.

Властитель Тускалоры переминался с ноги на ногу и кипел от ярости, осознав наконец, что остался в дураках. Ведь эта девчонка в паланкине сумела предусмотреть ход событий заранее! Из-за этого все случившееся приобретало характер особенно гнусной насмешки над ним, над властителем Тускалоры! Если бы, лихорадочно размышлял Джиду, если бы даже у него оставалось время послать гонцов, если бы удалось… оценить меру причиненного ущерба… если бы оставалась надежда, что его силы смогут прорваться к реке, — он и тогда рисковал бы потерять все! Но теперь оставался лишь один выход — сдаться!

— Честь победы принадлежит Акоме. Я это признаю, — возвестил властитель Джиду, хотя от стыда у него сводило челюсти, будто он наелся незрелого винограда. Его командир авангарда неохотно приказал воинам сложить оружие.

Уцелевшие солдаты Акомы разомкнули кольцо из щитов, усталые, но преисполненные гордости. Глаза Папевайо сверкали от счастья победы, но когда он обернулся к паланкину, чтобы разделить с госпожой свою радость, его покрытое потом лицо окаменело. Поспешно нагнувшись к ней, он даже забыл, что все еще держит в руке окровавленный меч. И в этот последний, ужасный момент властитель Тускалоры страстно молил судьбу о милости к себе. Ведь если госпожа Мара погибла, с Тускалорой будет покончено.

Мара очнулась; голова раскалывалась от боли, а плечо горело, как в огне. Один из солдат Акомы делал ей перевязку, используя для этого полоску ткани, оторванную от занавески паланкина.

— Как… — Ее голос был едва слышен.

Внезапно к ней склонилось лицо Папевайо:

— Госпожа?..

— Как все получилось? — тихо спросила она.

— Как ты и надеялась, Джиду приказал трубить отбой, когда загорелись его поля. — Он оглянулся через плечо туда, где в полной готовности, потрепанный и усталый, стоял его отряд, и продолжил:

— Опасность для нас еще не миновала, хотя, по-моему, твоя позиция сейчас сильнее. Но тебе необходимо немедленно переговорить с Джиду: кто знает, как все может обернуться?

Кивнув в знак согласия, Мара с помощью Папевайо и еще одного солдата выбралась из паланкина. Казалось, ноги совсем отказывались ей повиноваться. Опираясь на руку своего командира авангарда, она медленно продвигалась по залитому кровью гравию к шеренге оставшихся в живых солдат. В глазах все еще стоял туман, и пришлось несколько раз поморгать, чтобы зрение прояснилось. Теперь и Мара ощутила едкий запах дыма, доносящийся с горящих полей.

— Мара! — уже не сдерживаясь, завопил Джиду. — Предлагаю тебе перемирие! Прикажи своим людям отступить от моих полей, и я признаю, что был не прав, когда отказывался от своих обязательств!

Она внимательно оглядела толстяка, теряющего последние крохи самообладания, и хладнокровно решила изменить положение в пользу Акомы:

— Что ж, по-твоему, стоит тебе признаться, что был не прав, и я тут же прощу эту бойню, которую ты сам и учинил? Столько верных людей погибло, а ты возомнил, что отделаешься всего лишь уплатой старого долга?

— Мы сможем уладить наши разногласия позже, — взывал Джиду, багровея, — мои поля горят!

Она кивнула, Папевайо движением меча подал сигнал, и солдат запустил сигнальную стрелу высоко в небо. Мара пыталась говорить, но голос ей изменил. Она шепнула что-то Папевайо, и тот, в свою очередь, громко возвестил:

— Госпожа объявляет, что наши работники потушат пожар. Но воины останутся там, где стоят, и с зажженными факелами. В случае любых подозрительных действий воинов Тускалоры твои поля чокала обратятся в прах.

Глаза Джиду чуть ли не вылезали на лоб. Он все еще искал возможность переломить ход событий в свою пользу, когда оборванный, перепачканный сажей скороход вбежал во двор:

— Господин, солдаты Акомы отпугивают наших людей. Подошедшему подкреплению не удалось пробить путь к реке.

Властитель Джиду утратил всякую надежду. Он грузно опустился на подушки и потер руками пухлые колени.

— Твоя взяла, Мара. Я умею примиряться с неизбежным. Мы подчинимся всем твоим желаниям. — Он повернулся к своему командиру авангарда. — Уводи людей. ***

Властитель Тускалоры взглянул на Мару и заметил, что она пытается найти наиболее удобное положение для раненой руки. Он предложил услуги своего лекаря, но властительница Акомы не пожелала принять от него этот знак сочувствия. Она предпочла лечению полевую перевязку, придуманную Папевайо. Солдаты Акомы все еще занимали позиции на плантациях кустарника чокала, а военачальник Тускалоры подтвердил, что худшие опасения его господина весьма основательны. Воины Акомы могли снова поджечь поля, прежде чем его солдатам удастся выбить их оттуда.

Джиду исходил потом и отчаянно пытался выдать все случившееся за простое недоразумение:

— Это было соглашение между мужчинами, госпожа. Я много раз бился об заклад с твоим покойным мужем. Иногда выигрывал он, а иногда я. Мы не расплачивались всякий раз отдельно, а вели учет общей суммы. Когда я выигрывал, этот выигрыш вычитался из моего долга. Если впоследствии счет оказывался в мою пользу, то уже я, в свою очередь, не требовал уплаты, а просто пересчитывал общую долговую сумму. Так оно и шло… по обоюдному согласию… как и должно быть между мужчинами, которые доверяют друг другу.

— Все это прекрасно, господин Джиду, — перебила Мара, — но, видишь ли, я-то не играю в подобные игры. Думаю, мы просто должны договориться об уплате долга… а также о возмещении урона, причиненного моей чести. Сегодня были убиты солдаты Акомы!

— Ты требуешь невозможного! — Властитель Тускалоры воздел к небесам пухлые руки жестом неприкрытого отчаяния, вопреки всем цуранским канонам.

Мара удивленно подняла брови:

— Ты все еще предпочитаешь не признавать свой долг? — Она выразительно обвела взглядом своих защитников, столпившихся вокруг нее. Среди них был и солдат с луком, готовый запустить следующую сигнальную стрелу. Джиду задумчиво уставился на свои расшитые перламутровыми блестками сандалии.

— Ах, госпожа моя… Сожалею, что причинил тебе столько неудобств. Но угрозы никак не могут повлиять на состояние моей казны. Сейчас у меня нет возможности вернуть этот долг. Разумеется, я расплачусь с тобой в тот же момент, как только позволят обстоятельства. Это я исполню неукоснительно, ручаюсь тебе.

Мара не шевельнулась, но ее тихий голос звучал твердо и непреклонно:

— Сейчас я не склонна к терпению, господин Джиду. Итак, когда же я могу ожидать выплаты долга?

Джиду смущенно признался:

— Недавно мне выпала целая полоса неудач, госпожа Мара, и я понес большие убытки. Но могу твердо обещать, что выплачу компенсацию, как только урожай этого года поступит на рынок.

Если он поступит на рынок, с легким ехидством подумала Мара, а вслух отметила:

— Урожай чокала поспеет не раньше, чем через три месяца, господин Джиду. Неужели ты рассчитываешь, что я соглашусь три месяца сидеть и дожидаться, пока ты соизволишь отсчитать мне эти две тысячи центуриев… не говоря уже о компенсации за оскорбление, нанесенное моей чести?

— Но тебе придется пойти на эти условия! — жалобно вскричал властитель Тускалоры. В полнейшем расстройстве он оглянулся на маленького тщедушного человека, сидевшего возле него. Сиджана, хадонра поместьем в Тускалоре, нервно перебирал свитки, спешно пытаясь оценить финансовые возможности хозяина. Он возбужденно прошептал что-то на ухо господину Джиду и затих в ожидании ответа. Властитель погладил себя по животу с вновь обретенной самоуверенностью:

— Оказывается, госпожа, две тысячи центориев могут быть уплачены немедленно, да еще пятьсот центориев в возмещение твоих потерь. Но если я выплачу сразу такую крупную сумму, то мне не удастся в будущем году увеличить площадь посадок. Властитель Бантокапи понимал это: он обещал, что не будет возражать против выплаты долга в рассрочку, по пятьсот центориев в год в течение следующих четырех лет… а также на пятый год — для возмещения убытков.

Одобрительные кивки управляющего внезапно сменились отчаянными гримасами. Лицо властителя покрылось красными пятнами, когда до него дошло, что эти слова противоречат его более ранним заверениям, будто выплата долга постоянно откладывалась, и только изменялась его общая сумма. Смекнув, что Мару, конечно, не проведешь на этой маленькой, но постыдной лжи, он быстро добавил:

— Я, конечно, заплачу проценты.

После этих слов наступило тяжелое молчание, прерываемое лишь скорбными вздохами Джиду и едва слышным скрипом лат Папевайо, переступавшего с пятки на носок. Здоровой рукой Мара раскрыла веер и заговорила обманчиво-любезным, ядовитым голосом:

— Ты торгуешься, как ростовщик, в то время как погибшие солдаты Акомы лежат у твоей двери? Если мой покойный супруг оговорил порядок погашения долга — мы исполним его волю. Предъяви документ, и мы будем строго соблюдать записанные в нем условия.

Джиду от неожиданности моргнул:

— Но на те соглашение было только словесным, госпожа Мара, ведь это — договор между двумя благородными господами.

Веер в ее руке закачался быстрее:

— У тебя нет никаких доказательств? И ты еще смеешь торговаться!

Его плантации были в руках врагов, и Джиду остерегся снова затрагивать вопросы чести.

— Ручаюсь своим словом!

Мара насторожилась. Властитель Тускалоры создал такое положение, когда Маре оставалось лишь назвать его клятвопреступником, а это значило нанести оскорбление, которого не потерпит ни один правитель. Приличия требовали, чтобы властительница Акомы приняла условия соглашения, а отсюда следовало, что в течение ближайших трех месяцев она не получит вообще ничего, а затем — лишь пятую часть долга. Теперь уже она сама стояла перед выбором: согласиться на эти условия или возобновить бесполезную бойню. Веер неподвижно застыл у нее в руке:

— Но ведь оплата долга уже и сейчас запаздывает, господин Джиду, — возразила Мара. — Твой хадонра не сумел вовремя изучить спорное дело, что и завело тебя в этот тупик. Никаких новых задержек не будет, или твои поля запылают снова!

— Что же ты предлагаешь? — вялым тоном спросил Джиду.

Мара положила веер к себе на колено. Она превосходно выбрала момент, чтобы предложить Джиду встречную сделку, пока к нему не вернулась способность соображать здраво:

— Господин Джиду, тебе принадлежит узкая полоска земли между моими пастбищами — северным и южным. Посредине они разделяются руслом пересохшего ручья.

Джиду кивнул:

— Я знаю эти места.

Однажды он уже предлагал отцу Мары купить у него именно этот участок; Седзу отказался: ничего привлекательного для себя он здесь не находил. Берега высохшего ручья, каменистые, с выветрившейся почвой, были еще и слишком крутыми, чтобы затевать на них какие-либо посадки.

На лице властителя Тускалоры появилась некоторая заинтересованность:

— Тебе понадобились те земли, госпожа?

Задумчиво поигрывая веером, она ответила:

— Недавно мы передали верхний луг чо-джайнам. Теперь Джайкен считает, что было бы полезным соединить эти земли с нижними пастбищами хотя бы дощатым мостом. Тогда телята наших нидр смогут пересекать русло, не ломая ног.

Вспомнив, как она нечаянно наткнулась на пометку, сделанную рукой Седзу, в уголке весьма потрепанной карты, Мара едва удержалась от улыбки. Словно оказывая любезность соседу, она прибавила:

— Господин Джиду, я готова считать твой долг уплаченным, если получу вместо денег ту землю и все привилегии, которые с этим связаны. Кроме того, ты поклянешься, что до конца дней своих не будешь предпринимать никаких враждебных действий по отношению в Акоме..

На сморщенном лице хадонры отразилась плохо скрытая тревога, и он что-то прошептал хозяину на ухо. Властитель Тускалоры выслушал его и, елейно улыбаясь, произнес:

— Я согласен, если будет разрешен проезд наших фургонов на Имперский тракт.

Властительница Акомы, грациозно взмахнув веером, улыбнулась ему в ответ:

— Ну разумеется. Твои работники смогут перегонять свои фургоны понизу вдоль русла до Имперского тракта в любое время, когда пожелают.

— Договорились! — Лицо властителя Тускалоры изобразило живейшее удовольствие. — Даю слово! Охотно и с радостью! — Затем, пытаясь освободиться от гнетущего чувства общей натянутости, он низко поклонился. — Воздаю должное твоей мудрости и мужеству, госпожа. Теперь, когда это злополучное противостояние привело к укреплению связей между нашими домами, я могу открыто выразить свое восхищение.

Мара жестом подозвала Папевайо, который помог ей подняться.

— Я приму твою клятву. Пусть принесут ваш семейный меч.

После этих слов снова воцарилась грозовая тишина; ведь Мара на виду у всех требовала вместо обычных заверений самую священную клятву. Но плантации Тускалоры находились в руках воинов Акомы, и властитель Джиду не осмеливался протестовать. Он послал слугу за старинным мечом своих предков, одним из самых древних в Империи, выкованным из драгоценной стали и вложенным в простые деревянные ножны. Под пристальными взглядами Мары и Папевайо властитель Тускалоры взялся за рукоять меча и произнес клятву — свято исполнять свое обещание во имя предков.

Теперь наконец Мара была удовлетворена. Она подала знак своим воинам, и те помогли госпоже снова разместиться в запятнанном кровью паланкине. Уцелевшие носильщики и воины из охраны осторожно подняли носилки на плечи. Когда они уже были готовы тронуться в обратный путь, Мара обернулась к властителю Тускалоры:

— Долг уплачен сполна, Джиду. Я с удовольствием сообщу любому, кто спросит, что властелин Тускалоры — человек чести, без всяких уверток выполняющий свои обязательства. — Затем, не без ехидства, она добавила:

— И неизменно верен данному слову.

Властитель Тускалоры стойко переносил все ее ядовитые намеки. Он недооценил молодую соседку, и эта ошибка дорого ему обошлась. Но, по крайней мере, брешь, пробитая в его чести, не станет достоянием сплетников во всей Империи, и за эту скромную милость он горячо благодарил богов.

Когда отряд Акомы удалился на безопасное расстояние от усадьбы Тускалоры, Мара закрыла глаза и спрятала лицо в ладонях. Встревоженный Папевайо подошел поближе к носилкам.

— Ты очень рисковала, госпожа. Но победила!

Ответ Мары прозвучал приглушенно:

— Как много доблестных людей погибло!

Папевайо кивнул:

— Зато они умирали как настоящие воины, госпожа! Те, кому выпала честь служить тебе, станут прославлять тебя перед богами! — Он замолчал: ему вдруг показалось, что носилки слегка подрагивают. — Госпожа?..

Уткнувшись лицом в ладони, она заливалась горючими злыми слезами. Папевайо дал ей немного времени, чтобы выплакаться, а потом заметил:

— Если овраг будет затоплен, властителю Тускалоры нелегко будет доставлять товары на рынок.

Мара опустила руки. Слезы еще не высохли у нее на лице, и веки распухли, но в глазах уже светилось лукавое торжество:

— Если Джиду придется делать крюк вокруг оврага для выхода на Имперский тракт, его бобы чокала заплесневеют, прежде чем он доберется до Сулан-Ку. Моему почтенному соседу, властителю Тускалоры, предстоят тяжелые времена, ибо я сильно сомневаюсь, что он сумеет наскрести достаточно денег для уплаты пошлины за переход через мост, который я собираюсь построить для моих нидр.

— Когда Папевайо с любопытством взглянул на свою госпожу, она добавила:

— Ты слышал, как он поклялся, что никогда не поднимет оружие против Акомы? Ну так вот: то ли еще будет! Этот жирный пес станет моим первым вассалом, и я этого добьюсь в течение одного сезона, Вайо! Всего за один сезон!

Командир авангарда Акомы шагал рядом с носилками, вспоминая, какие дела успела совершить эта молодая женщина с тех пор, как они с Кейоком увели ее из храма Лашимы. Да, Джиду из Тускалоры придется преклонить колени перед Марой, иначе пропадет весь его урожай. Таковы были правила Игры, и его госпожа одержала победу. В этом не могло быть сомнений.

Ярко расписанные носилки, стоявшие во дворе поместья Акомы, подтверждали: Барули из Кеотары прибыл и ожидает властительницу. Мара постаралась сдержать раздражение. Она только что отпустила носильщиков и охрану, вернувшись домой после посещения улья чо-джайнов, молодая королева которого подарила ей удивительные бальзамы для исцеления раненого плеча. Но необходимо было наконец лично приветствовать гостя, прежде чем опять рассыпаться в извинениях за очередную «вынужденную» отлучку. Иначе она рисковала оскорбить Кеотару, а ведь вполне можно было предположить, что именно в расчете на такой ход событий властитель Минванаби и подослал в Акому смазливого сынка своего послушного вассала.

У входа в комнату Мары ее поджидала Миса, вооруженная расческой и щеткой; через руку у нее было перекинуто богато расшитое верхнее платье. От яркой пестроты этого наряда у Мары зарябило в глазах. Угадывая во всем направляющую руку вездесущей Накойи, Мара подчинилась ее воле. Слегка насупившись, она безропотно терпела, пока Миса расчесывала ее волосы, укладывала их тугим узлом и закалывала драгоценными шпильками. Парадное платье скреплялось спереди множеством тонких лент, позволявших скрыть белую повязку на плече. Вкус Накойи внушал Маре сильные спасения, но делать было нечего. Коротким кивком она отпустила Мису и проследовала в парадный зал, где ее первая советница развлекала гостя в отсутствие хозяйки.

Как только Мара появилась перед гостем, юный сын властителя Кеотары вскочил и церемонно поклонился. На нем было дорогое одеяние с пуговицами из сапфиров. Укороченные полы и рукава наряда позволяли ему показать свои руки и ноги в самом выгодном свете.

— Барули, как приятно снова повидаться с тобой!

Мара села на подушки напротив юноши, с изумлением отметив, сколь разительно изменилась его внешность. Он действительно был красив, и многие девушки знатного происхождения были бы польщены и даже растревожены, окажись они предметом внимания такого кавалера. Улыбка гостя из Кеотары почти светилась, а бесспорное обаяние делало его неотразимым. Впору было пожалеть о том, что он родился в знатной семье: такой красавец легко мог бы стать ценной находкой для Круга Зыбкой Жизни и рано отойти от дел, разбогатев за счет подарков, которыми щедро осыпали бы его богатые клиентки за оказание особых услуг.

— Госпожа, я счастлив, что снова вижу тебя. Надеюсь, твоя деловая встреча с соседом прошла успешно?

Мара кивнула, не задумываясь:

— О, там речь шла просто о небольшом долге Джиду покойному властителю Бантокапи: требовалось уточнить некоторые условия. Но теперь все уже улажено.

Искорка интереса промелькнула в глазах юноши. Напомнив себе, что Барули мог оказаться шпионом Минванаби, Мара предпочла увести беседу подальше от щекотливой темы — ее ссоры с Джиду:

— Сегодня очень жарко, и дорога меня утомила. Если хочешь составить мне компанию, я велю слуге принести в сад вино и печенье. — Ей было необходимо на время избавиться от его общества, и она ухватилась за самый простой предлог. — Я приду туда, как только переоденусь в более удобное платье.

Накойя почти незаметно кивнула, одобряя ее тактику. Юный визитер поклонился. Пока слуга провожал его в сад, первая советница Акомы поспешила на хозяйскую половину: на сей раз ее обычная ворчливость уступила место участливой тревоге:

— Ну как, чо-джайны облегчили боль?

— Да. — Мара потеребила ленты своего одеяния. — А теперь, мать моего сердца, не объяснишь ли ты, какое отношение имеет вся эта мишура к нашим замыслам касательно юного Барули?

Глаза Накойи сверкнули дьявольским огнем.

— Ах, Мараанни, тебе придется еще многое узнать о мужчинах. — Крепко ухватив за руку свою госпожу, Накойя повлекла ее за собой в личные покои Мары. — Сегодня ты должна приложить все усилия, чтобы стать настоящей покорительницей мужских сердец. Я выбрала подходящий наряд, который ты наденешь после ванны.

Переступив порог, Накойя подмигнула Маре с видом бывалой заговорщицы. За маленькой складной ширмой слышались звуки льющейся воды: слуги готовили ванну. А на спальной циновке Мары уже были аккуратно разложены немногочисленные части ее воздушного наряда. Скептическим взглядом Мара окинула одежду, выбранную для нее мудрой советницей:

— Накойя, по-моему, тут явно чего-то не хватает. Накойя улыбнулась. Она подготовила для своей хозяйки легкое домашнее платье-накидку, какие обычно носили знатные дамы, отдыхая у себя в покоях. Нагота сама по себе не вызывала порицаний в обществе цурани. Взрослые и дети обоих полов купались вместе. Наиболее удобным купальным костюмом считался маленький клочок ткани вместо набедренной повязки.

Но ни для кого не было тайной: когда дело доходит до ухаживания, человек невольно настраивается на особый лад, и в таком состоянии многие вещи приобретают для него некий скрытый смысл. Это легкое платье, несомненно, должно было воспламенить Барули сильнее, чем предложение (если бы таковое состоялось) поплавать вместе нагишом.

Накойя пробежалась морщинистыми пальцами по прозрачной ткани; ее лицо вдруг приняло озабоченное выражение:

— Чтобы моя маленькая затея удалась, у Барули должны разыграться более пылкие чувства, чем простое желание угодить отцу. Если он распалится желанием, то может решиться на такие поступки, которые в другом настроении ему бы и в голову не пришли. Ты же должна кокетничать с женихом напропалую.

Мара поморщилась:

— Кокетничать? И хихикать по каждому поводу? — Она обернулась, передавая веер одной из служанок, которая пришла забрать ее дорожную одежду.

— Во всяком случае это не повредит. — Накойя подошла к сундуку и вынула из него маленький флакон. Затем начала мурлыкать себе под нос, не обращая внимания на плеск воды в ванне. Это была старинная любовная мелодия, сохранившаяся в памяти няньки со времен далекой юности. Вскоре Мара, завернутая в мягкие полотенца, вышла из-за ширмы. Старушка отослала служанок и нанесла по капле таинственной эссенции из флакона на плечи и запястья, а также и в ложбинку между ее грудей. Затем сняла с Мары все полотенца. Взглянув на ее нагое тело, она с трудом подавила желание разразиться восторженным «кудахтаньем» — так хороша была ее госпожа!

— У тебя прекрасное, здоровое тело, Мараанни. Если бы ты побольше заботилась о грации и изяществе движений, у этого красавчика уже через минуту и мозгов бы не осталось!

Несколько растерявшись от таких речей, Мара повернулась к отражающему стеклу — дорогому подарку вождя клана в день ее свадьбы. Хотя со временем стекло потускнело, все же некий туманный образ возник перед ее взглядом. Рождение ребенка почти не оставило следов на стройной фигуре: не зря же во время беременности она постоянно пользовалась для растирания кожи специальными маслами. Ее груди слегка увеличились по сравнению с годами девичества, но живот остался столь же плоским, каким был раньше: после родов она начала заниматься тенче — древним церемониальным танцем, укрепляющим тело и помогающим сохранить стройность фигуры. Но Мара не находила ничего привлекательного в своих хрупких формах, особенно после того как увидела прелести Теани.

— Кажется, вид у меня будет самый нелепый, — поделилась она со своим отражением в стекле.

Тем не менее Мара позволила служанкам облачить ее в эту куцую накидку, украшенную всего лишь несколькими драгоценностями и бантом над правым коленом. Пышные рукава скрывали повязку на плече. Напевая все громче, Накойя встала за спиной госпожи и собрала ее волосы в узел на темени. Закрепив их шпильками из нефрита и слоновой кости, она слегка подула Маре в затылок; при этом несколько непокорных прядок выбились из прически.

— Вот так. Мужчинам нравится, когда женщина чуточку растрепана. Они тут же начинают вспоминать, какой вид бывает по утрам у их возлюбленных.

— С мутными глазами и отекшим лицом? — Мара уже почти хохотала.

— Ох уж!.. — Накойя погрозила госпоже пальцем; теперь ее лицо стало вполне серьезным. — Тебе еще предстоит узнать то, что большинство женщин знает чуть ли не с пеленок, Мараанни. Красота — это не только лицо и фигура; осанка, манера держаться — не менее важны. Если ты войдешь в сад подобно императрице — медленно, величаво, как будто любой мужчина, увидевший тебя, заведомо становится твоим рабом — Барули даже глазом не поведет в сторону дюжины смазливых плясуний, лишь бы заманить тебя в свою постель. Для властвующей госпожи такое искусство не менее важно, чем умение управлять слугами в родовом поместье. Запомни, пожалуйста: двигайся медленно. Когда сидишь или пьешь вино, постарайся быть грациозней. Стань похожей на женщину из Круга Зыбкой Жизни, когда она гордо расхаживает по балкону над улицей. Улыбайся и выслушивай Барули с таким вниманием, как будто каждое его слово кажется тебе верхом остроумия. Если же ему вздумается пошутить — ради богов, смейся, даже если шутка окажется убогой и плоской. А вот если полы твоего платья ненароком отогнутся или раздвинутся, не лишай Барули удовольствия это заметить… прежде чем приведешь себя в порядок. Нужно распалить этого сына Кеотары так, чтобы он дымился!

— Может быть, ты и права, — с отвращением отозвалась Мара. — Мне-то кажется, что сейчас я похожа на деревянную примерочную куклу в лавке. Но постараюсь вести себя, как та ловкая подружка Банто, Теани, если ты считаешь, что это пойдет нам на пользу. — Затем внезапно в ее голосе зазвенело раздражение:

— Но только, мать моего сердца, имей в виду: я ни за что не возьму этого птенца-крикушонка в свою постель!

Накойя рассмеялась, довольная метким сравнением юного Барули с крикушей; головку этой птицы венчал плюмаж из роскошных перьев. Многие благородные особы даже держали их в домах из-за необычной красоты этих созданий.

— Точно подмечено, госпожа. Он и есть птичка-крикуша, и для моего плана потребуется, чтобы он распустил для тебя свой плюмаж во всей красе.

Мара возвела очи к небу, а потом кивнула. Затем направилась к выходу своей обычной размашистой походкой, но, вовремя спохватившись, выплыла за порог, изо всех сил подражая манерам женщин из Круга Зыбкой Жизни.

Она приближалась к юному щеголю, напустив на себя самый величественно-томный вид, но щеки ее горели от смущения. Ей трудно было избавиться от мысли, что столь помпезный выход показался бы стороннему наблюдателю попросту смешным. Но Барули при появлении хозяйки дома лишь выпрямился на своих подушках, широко улыбнулся, вскочил на ноги и поклонился ей с подчеркнутым уважением, и все это время его глаза будто впитывали в себя ее облик.

Как только Мара села на подушки, он бросился было налить ей вина, но его опередил слуга (а на самом деле — переодетый Аракаси). В поведении мастера тайного знания никто не усмотрел бы и тени недоверия, но Мара знала: он не допустит, чтобы она выпила из бокала, до которого хотя бы дотронулся сын вассала Минванаби. Внезапно заметив, что Барули приумолк, Мара ослепительно улыбнулась ему, после чего застенчиво опустила глаза и притворилась, что чрезвычайно заинтересована темой разговора. Его беседа, касавшаяся самых банальных предметов, показалась ей весьма заурядной. Однако она выслушивала придворные сплетни и городские новости с таким видом, словно ничего более захватывающего никогда не слыхала, и весело смеялась при каждой его попытке блеснуть остроумием. Под присмотром Аракаси домашние рабы подносили и убирали подносы с фруктами, вымоченными в вине. Запах винных паров все сильнее ощущался в дыхании Барули; с каждой минутой его язык становился более раскованным, а смех громче разносился по саду. Пару раз он решился коснуться пальцами руки Мары, и хотя она нисколько не опьянела от выпитого вина, ее тело откликнулось на нежность юноши легким трепетом. Она спокойно раздумывала о том, что, может быть, Накойя права и любовь мужчины и женщины действительно таит в себе нечто большее, чем грубое насилие Бантокапи.

Но ее внутренние барьеры оставались поднятыми. Хотя самой Маре вся эта сцена казалась смехотворной (настолько чужда была ей роль обольстительницы), она не могла не заметить, что Барули, похоже, был на верху блаженства. Он пожирал ее взглядом. В какой-то момент их беседы, когда Мара взмахнула рукой, подавая Аракаси знак, что нужно подлить вина, ворот ее платья слегка распахнулся. Памятуя о советах Накойи, она слегка помедлила, прежде чем благонравно прикрыться. Барули, казалось, лишился дара речи; он никак не мог заставить себя отвести взгляд от нежного холмика приоткрывшейся груди. Как странно, подумала Мара, что такого красавца привлекает такая чепуха! Должно быть, у него в жизни уже было много женщин, так почему же еще одна не вызывает у него скуки? Но мудрость пришла к няне из глубины веков. Мара последовала наказу советницы и повторила опыт. Она сидела в свободной позе, подтянув колени к подбородку; не было ничего удивительного в том, что подол ее невесомого платья соскользнул с колена.

Барули изменился в лице. Смеясь, чаще прежнего поднося кубок к губам, чтобы скрыть неловкость, он не отрывал восторженного взора от обнажившегося бедра.

Накойя опять оказалась права. Но пора было завершать приятную беседу, и Мара сказала:

— Барули, я должна попросить у тебя прощения. Сегодня я встала раньше обычного… и так устала в дороге… Мне необходим отдых. Но, надеюсь, у тебя найдется время вернуться к нам через… — она состроила гримаску, как будто ей было трудно соображать, а затем улыбнулась, — скажем, через два дня.

Она поднялась с подушек, постаравшись сделать это движение как можно более грациозным и заодно позаботившись, чтобы полы ее одеяния разошлись пошире. Румянец Барули разгорался все ярче. К удовольствию Мары, очарованный гость горячо заверил ее, что вернется, когда госпоже будет угодно. Затем вздохнул, словно для него эти два дня казались мучительно долгим сроком.

Мара вышла из сада, не сомневаясь, что он провожал ее взглядом, пока она не скрылась в доме. Накойя ожидала госпожу у первой же двери; блеск ее глаз не оставлял сомнений в том, что беседа Мары с красавцем гостем прошла под наблюдением первой советницы от начала и до конца.

— А что, у всех мужчин мозги между ногами? — поинтересовалась Мара. Нахмурившись, она сопоставляла поведение Барули с суровой манерой отца и легкомысленным очарованием брата.

Накойя поспешила отвести ее подальше от тонкой перегородки.

— У большинства — да, благодаря богам. — Помедлив перед дверью, ведущей в покои Мары, она добавила:

— Госпожа, у женщин не так уж много средств, чтобы управлять собственной судьбой. Тебе выпала редкая удача — стать властительницей. Почти все женщины целиком зависят от прихоти своих господ, мужей или отцов, и самое мощное оружие, которое есть в нашем распоряжении, — то, которым ты только что воспользовалась. Опасайся мужчины, не испытывающего влечения к женщине, ведь для него ты всего лишь орудие для достижения своих целей… или враг. — С гордостью глядя на госпожу, она похлопала ее по плечу. — Но наш крикушонок, по-моему, потрясен настолько, что его отец может быть доволен. А сейчас я поспешу перехватить его во внешнем дворе, пока он не двинулся в обратный путь. Надо же надоумить дорогого гостя, какие новые шаги он должен предпринять, чтобы пленить тебя окончательно.

Мара наблюдала, как старушка энергично засеменила прочь, и попыталась догадаться, что именно Накойя собирается внушить юному кавалеру из Кеотары. Затем решила, что лучше обдумает эту тему, лежа в горячей ванне. Она только что воспользовалась нехитрыми приемами обольщения, чтобы воспламенить Барули, и достигла успеха. Но после этого чувствовала себя так, словно вывалялась в грязи.