Дочь Империи

Глава 11. ВОЗРОЖДЕНИЕ

Мара прислушивалась к неумолчному журчанию ручейка, вытекающего из пруда на тихой поляне священной рощи Акомы.

Набегавший порывами ветер со свистом проносился сквозь ветви деревьев, и этот звук усиливал беспокойство малыша Айяки.

Детскому разуму был недоступен смысл церемонии оплакивания; он сознавал только, что ему холодно от легкого ветерка, а вернуться к играм мама не позволяет.

Мара не испытала ни скорби, ни раскаяния, когда высыпала пепел Бантокапи в лунку под натами Акомы. Ее муж был мертв, и властитель Анасати оплакивал погибшего, хотя при жизни тот был для него всего лишь нелюбимым младшим сыном. Вероятно, Текума горевал вдвойне из-за того, что не мог покарать виновницу кончины Бантокапи: мать единственного внука Анасати, Мара могла не опасаться мщения. Однако и торжествовать по случаю одержанной победы она не смела.

Резкий ветер срывал мантию с Мары; ее бил озноб. В сердце у нее не должно быть места для сожалений. Что сделано, то сделано, и это было необходимо; если думать иначе — душевные терзания будут еще мучительнее, чем теперь. Если позволить себе сомнения — пусть даже самые смутные, — то она рискует утратить способность к решительным поступкам в будущем. В конечном счете это наверняка привело бы Акому к уничтожению: ведь Игра Совета все равно будет продолжаться. Как ни печальна эта минута, нельзя допускать, чтобы мимолетная жалость заставила ее колебаться, когда настанет срок принимать решения.

Уже дважды за короткий срок — менее чем за два года — Мара совершала обряд оплакивания. Только сейчас вместо боли, таящейся глубоко внутри, была грусть. Седзу не раз повторял, что смерть — это часть политики, но сейчас она понимала: нынешняя церемония была просто данью необходимости, чтобы оправдать убийство. И эта истина, внезапно открывшаяся во всей своей неприглядности, угнетала Мару вопреки самым убедительным доводам рассудка.

Она попыталась обрести покой в безмолвной молитве, обращенной к тени мужа. «Бантокапи, — думала она, — к какому бы бесславному состоянию ты ни привел свой дух, в конце концов умер ты достойно. На мгновение — и не важно, сколь кратким оно было, — ты стал достоин имени властителя Акомы. За это я горжусь тобой. Пусть же твое странствие в неизмеримых далях Колеса Судьбы наградит тебя лучшей участью в следующей жизни».

Мара выполнила ритуал полностью: разорвала платье, поранила руку и насыпала пепел между грудей. Айяки беспокойно жался к ней, отбросив прочь четки, которые дала ему Накойя, чтобы чем-то его занять. Мара разорвала одежду на мальчике и припорошила золой его крохотную грудку. Он поглядел, что это она делает, и недовольно скривился. Стойкий, как и его отец, Айяки не заплакал, когда Мара, строго следуя требованиям обряда, ущипнула его. Вместо этого он оттопырил нижнюю губку и воинственно нахмурился. Ритуальным кинжалом Мара уколола его в плечо, и вызванный этим вопль завершил церемонию. Она подержала ручку Айяки над прудом, так чтобы его кровь смешалась в воде с ее кровью.

И тогда хлынули слезы. Одинокая и свободная от постоянного присутствия советников и слуг, Мара самой себе призналась: в глубине ее души жил страх. Страх, что она еще не готова к следующему ходу в Игре Совета. Унижения и страдания, которые она вытерпела от Бантокапи; сомнение и муки, не отпускавшие ее, пока она готовила его падение; все опасности, которым она подвергалась после гибели отца и брата, — все могло пойти прахом. Ветры житейских случайностей и политической удачи могли разметать плоды всех ее усилий. Ненависть к Акоме никогда не утихала у Минванаби. Иногда Мара чувствовала, что теряет надежду.

Пытаясь обрести опору в простых и понятных движениях, она одела Айяки в крошечную обрядовую мантию, подготовленную для этой минуты. Затем облачилась в белое платье, успокоила плачущего сына и понесла его к выходу из рощи.

Долетевший до нее шум был первым признаком того, что прибыли посетители. Во дворе слышался лязг оружия, и взволнованные голоса слуг перекрывали шум ветра в кронах деревьях. Мара крепче обняла теплое тельце Айяки. Мучимая мрачными предчувствиями, она обогнула защитный ряд живой изгороди и почти столкнулась с закованным в доспехи Кейоком. Старый воин расположился прямо напротив входа, и по тому, что застежки на его доспехах не были закреплены, Мара поняла, что ему пришлось надевать парадную амуницию в величайшей спешке. Как видно, гости были важными персонами.

— Анасати? — тихо спросила она.

Кейок ответил коротким кивком.

— Папевайо и Накойя ждут тебя, госпожа. Около казарм сейчас под присмотром Люджана вооружаются две роты.

Мара нахмурилась. Кейок вряд ли стал бы упоминать о таких предосторожностях, если бы Текума пришел с мирными намерениями; ее опасения подтвердились, когда военачальник рассчитанным движением поднял руку и потер подбородок большим пальцем.

Мара глубоко вздохнула и быстро увернулась, когда Айяки шаловливо взмахнул кулачком.

— Да вознаградит Лашима твою предусмотрительность, Кейок, — пробормотала она, ступив за ограду, и сердце у нее забилось чаще.

Двор был битком набит придворными, воинами и слугами; все они были покрыты дорожной пылью, а их простые и удобные доспехи явно сработаны для ратных трудов — не для торжественных визитов. Среди них ярким пятном одного из цветов его герба выделялся властитель Анасати, терпеливо восседавший на носилках. По правую руку от господина стоял его советник Чимака.

При появлении Мары в сопровождении Накойи и Папевайо, следующих за нею на шаг позади, все смолкли. Воины Анасати подтянулись и выровняли строй, когда властительница Акомы склонилась в легком поклоне… однако не настолько легком, чтобы оскорбить вельможу ранга Текумы:

— Добро пожаловать, отец моего мужа.

— Приветствую тебя, дочь моя, — с горечью ответил Анасати. — Я вижу у тебя на руках сына моего сына. Нельзя ли мне взглянуть на него поближе?

Мара ощутила жгучий укол вины. Представление внука могло стать радостным событием. Но сейчас, в момент, отягченный невысказанной враждебностью, Айяки был просто передан в протянутые руки деда. Прижатый к надушенному одеянию и к острым граням украшений из драгоценных камней, мальчик ежился, но не плакал. Текума всмотрелся в маленькое личико и сказал:

— Он похож на Банто.

Мара кивнула в знак согласия.

После долгого объятия Текума в холодном молчании вернул ребенка. Мара немедленно передала его Накойе, которая обняла дитя так же ласково, как обнимала его маму после другого погребального обряда… много лет тому назад.

— Отнеси моего сына в детскую, — сказала властительница Акомы.

Когда старая няня удалилась, Мара устремила взор на мрачное лицо свекра:

— Позволь предложить тебе гостеприимство этого дома.

— Нет, дочь, — отчеканил Текума. Вся нежность, на какую он был способен, ушла вместе с Айяки. — Нога моя не переступит порога дома убийцы моего сына.

Мара едва не пошатнулась. Сделав над собой огромное усилие, она сумела бесстрастно ответить:

— Твой сын сам лишил себя жизни, мой господин, во имя требований чести.

Текума на мгновение склонил голову, отдавая долг памяти сына.

— Я знаю, Мара. Но я также знал сына. Как бы мало ни был он пригоден для роли властителя, он бы никогда не додумался до такого оскорбления Имперского Стратега и собственного отца. Только тебе мог принадлежать подобный замысел, и только ты могла его осуществить. — Что-то похожее на уважение на крат-кий миг окрасило его речь. — Я воздаю должное твоему блестящему ходу в Игре Совета, Мара из Акомы, — его голос обрел обычную суровость, — но за эту кровавую победу ты дорого заплатишь.

Мара взглянула Текуме в лицо и поняла: только скорбь и гнев заставили его сказать больше, чем он мог себе позволить при обычных обстоятельствах. Мысленно она призвала себя к осторожности, вслух же ответила:

— Господин, я только повиновалась своему мужу и господину и повторила тебе приказания, которые он отдал мне при свидетелях.

Текума отмахнулся от возражений:

— Достаточно. Не в этом дело. Мантию Акомы унаследовал мой внук, и это послужит залогом союза между нашими домами.

При этих словах из свиты Анасати выступил вперед тощий, хищного вида человек со злыми глазами.

Текума сказал:

— Это Налгара. Он будет править от моего имени до тех пор, пока Айяки не достигнет совершеннолетия.

Мара не была застигнута врасплох:

— Нет, господин мой.

Глаза Текумы сузились:

— Я не слышал сказанного тобой.

Мара понимала, что сейчас нельзя проявлять слабость; она не воспользовалась предоставленной ей возможностью уступить:

— Когда ты отправишься в обратный путь, ты прихватишь этого человека с собой.

У воинов Анасати загремели доспехи, когда их руки схватились за оружие, а рука Текумы задрожала, готовая подать сигнал к нападению.

— Женщина, ты смеешь?..

Надеясь, что Люджану хватило времени для вооружения ее собственных отрядов, Мара стояла на своем:

— Да, господин. Я на этом настаиваю.

Маска вежливости слетела с лица Текумы:

— Как управлять наследными владениями Айяки, буду решать я. Я — властитель Анасати.

— Но это земли Акомы, — прервала его Мара; ее голос звенел от гнева. — Господин Анасати, кажется, забыл, что его сын был властителем Акомы. Но Акома никогда не была, не является и впредь никогда не будет вассальным владением Анасати. Твой внук сейчас — наследник титула властителя. Как его мать я опять становлюсь правящей госпожой Акомы — до того дня, когда он достигнет совершеннолетия.

Лицо Текумы исказилось от сдерживаемой ярости:

— Женщина, не пытайся разгневать меня!

— По-видимому, мой гость уже и без того разгневан, так что слова мало что изменят.

Пытаясь выиграть время, Мара отыскивала взглядом проблески зеленого цвета позади ощетинившихся оружием гвардейцев Анасати. Но его свита сомкнулась так тесно, что не было никакой возможности разглядеть людей Люджана, даже если они уже и появились поблизости. Ей оставалось только одно: держаться выбранной тактики. И она продолжила:

— Когда Банто принял на себя власть над Акомой, он, как тебе хорошо известно, снял с себя все обязательства перед тобой, сохранив только те, которые он свободно выбрал сам. Текума, твой сын не имел права принести обет перед нотами Акомы до тех пор, пока ты не освободил его от феодальной зависимости. Покажи мне документ, любой документ, назначающий тебя опекуном Айяки в случае смерти Банто и отказывающий мне в праве наследования. Тогда я устранюсь. Но без законного основания ты не можешь притязать на титул правителя Акомы.

Лишь едва заметное подергивание губ Текумы выдало его растерянность.

Мара поспешила убедить его в своей правоте, прежде чем противостояние обернется насилием:

— Мы принадлежим к разным кланам, так что у тебя нет власти над Акомой. Ты даже не можешь требовать от нас политической преданности. Банто никогда не пытался изменить нашим союзам, так что Акома все еще относится к членам Партии Нефритового Ока, а не к Имперской. У тебя нет здесь власти, Текума.

Затем она подняла руку, словно призывая богов в свидетели, и тут, к ее великому облегчению, вперед выступили три десятка воинов Акомы с Люджаном во главе, полные решимости защищать свою госпожу. В тылу отряда Текумы собралось еще пятьдесят воинов в боевом снаряжении, готовых к немедленным действиям, если в этом возникнет необходимость. Мара завершила свою речь с иронической улыбкой:

— Итак, я опять правлю Акомой, до тех пор пока Айяки не исполнится двадцать пять лет.

Властитель Анасати собрался возразить, но вмешался его советник Чимака:

— Мой господин, она все правильно сказала. Так гласит закон.

Вынужденный сдержать гневную тираду, Текума молчал в течение долгой минуты и затем промолвил:

— В таком случае, что же будет с мальчиком, если ты умрешь?

Ровным тоном Мара ответила:

— Тогда Айяки станет правителем Акомы, не достигшим двадцати пяти, готов он к тому или нет… как это случилось со мной.

Текума сделал неуловимый жест, указывающий на то, что Мара все-таки женщина, одинокая среди своих врагов.

— Мальчик, конечно, погибнет.

Но угроза не поколебала юную властительницу, которая стояла, вызывающе выпрямившись:

— Вероятнее всего, по приказанию властителя Минванаби или кого-нибудь другого, кто стремится пройти по трупам людей Акомы ради собственного возвышения.

Текума признал поражение:

— Ну, ладно, дочь моя. Ты своего добилась. Я буду стараться сохранить тебя в живых до тех пор, пока Айяки не примет власть над Акомой. Но если ты позволишь себе хоть единый шаг, который я сочту опасным для Анасати…

— Не угрожай мне в моем доме, отец моего мужа, — предостерегающе молвила Мара, — я могу покончить с этим здесь и сейчас.

Она указала на Люджана и воинов, которые в полной готовности ожидали приказаний своей госпожи. Соотношение сил резко изменилось: Текума с парой десятков солдат оказался зажатым между двумя отрядами, каждый из которых численно превосходил его охрану.

Если бы он вздумал продолжать словесную стычку, дело могло обернуться для него совсем скверно.

Мара пристально всмотрелась в застывшие черты свекра:

— Я не желаю между нами вражды, Текума. Твои разногласия с моим отцом имели лишь политические корни. — Со вздохом более красноречивым, чем слова, она покачала головой. — И то, что сделала я, тоже было сделано ради политических целей… мы оба это знаем. И потом… — Не дав ему времени ответить, Мара продолжила:

— Если бы ты сейчас погиб… у Джингу из Минванаби не осталось бы никаких реальных соперников в Игре. Нет, я не прошу тебя быть моим союзником. Я только хочу, чтобы ты не был моим врагом.

Кулак Текумы, поднятый, чтобы подать сигнал воинам, разжался. Свекор бросил на Мару быстрый взгляд.

— Минванаби… да. Он уже считает себя достаточно могущественным, чтобы выступить против меня. — Властитель Анасати вздохнул, осознав наконец спокойную силу в осанке Мары. — Вероятно, твое участие может кое-что изменить. — Он покачал головой. — Я недооценил тебя. Может быть, и Джингу сделает ту же ошибку. — После минутного безмолвия Текума поклонился в знак прощания:

— Ну хорошо, Мара. Вот что я могу тебе пообещать: до тех пор пока Айяки жив, я не буду препятствовать тебе в твоем стремлении причинить урон Минванаби. Но я не дам таких заверений, если будут затронуты интересы Анасати. Между нами по-прежнему много разногласий. Но если уж моему внуку суждено унаследовать мантию Акомы, то ты, властительница, убедишься: я не забываю своих обещаний. Если же с ним случится какое-нибудь зло, прежде чем он вступит в права наследства, то с этого мгновения твоя жизнь будет измеряться минутами.

Текума кратко приказал своей свите построиться для выступления в обратный путь. Ветер трепал плюмажи офицеров и развевал темные волосы Мары, пока она наблюдала, как властитель Анасати и его соратники покидали двор. Первая часть ее плана успешно осуществилась. На какой-то срок ей удалось обезвредить второго по могуществу — после Минванаби — врага ее отца.

В Империи не много было таких, кто решился бы навлечь на себя гнев Текумы, нанеся обиду его внуку; к таковым относились только властители Кеда, Ксакатекас, Минванаби и, может быть, еще один или двое. Большинству придется воздержаться от этого, хотя бы только для того, чтобы не допустить чрезмерного возвышения Минванаби.

Уже одно то, что Мара была врагом Джингу, придавало ей немалый вес в глазах политиков, даже если она просто сумеет отвлечь на себя какую-то часть его сил. И, несмотря на покровительство Текумы, которым она заручилась, Мара знала, что кровная вражда не прекратится. Молодой вдове пока удалось только одно: она заставила самого непримиримого врага своей семьи действовать более осторожно. Какой-то срок можно было не опасаться неумелых предательских покушений. Конечно, следовало ожидать новых нападений; но с того дня, когда Кейок увел ее из храма, властительница Акомы в первый раз почувствовала, что выгадала время, и надо постараться использовать его наилучшим образом.

Сейчас ее ожидало множество неотложных дел, и Мара отпустила Люджана и его воинов. В сопровождении Кейока и Папевайо она вернулась в прохладу и уют своих покоев. В плане ее действий на следующий день первым значилось путешествие в Сулан-Ку. Если сообщение Аракаси было правильным, лазутчик Минванаби проживал в городской резиденции Бантокапи, и прежде всего следовало повидаться с Теани — наложницей покойного властителя Акомы.

Выбирая место для своего городского жилища, Бантокапи не пожелал поселиться в оживленном, людном квартале.

Боковая улочка, где находился этот дом, была опрятной и тихой, удаленной от шумных торговых путей, но от нее было легко дойти до открытой арены, где проходили состязания борцов.

Мара вышла из паланкина. Под ногами тихо шелестели увядшие листья, которые постоянно опадали в сухое время года. Сопровождаемая свитой, включавшей в свой состав Папевайо и Аракаси, она вступила в широкий подъезд, колонны которого были вырезаны в виде воинов в боевом облачении. Незнакомый служитель открыл дверь.

Он низко поклонился:

— Добро пожаловать, властительница Акомы.

Мара ответила на приветствие едва заметным движением руки и вступила через порог в тень, слегка окрашенную алым цветом от солнечного луча, который просвечивал через оконные занавески. Аромат душистых специй наполнял воздух, смешиваясь с запахом мебельного воска и женских духов. Все четверо слуг, составлявших домашнюю челядь, опустились на колени и ожидали приказаний Мары, в то время как она любовалась прекрасными коврами, искусно инкрустированными подставками для оружия, сундуками, покрытыми лаком, и ларцами с узорами из драгоценных камней. Городской дом ее супруга оказался достаточно уютным гнездышком.

Но в стиле и убранстве всего дома явно угадывался вкус, который никоим образом не мог быть вкусом ее покойного супруга. Бантокапи ни за что не установил бы при входе мраморные статуи нимф; к тому же на расписных ширмах были изображены цветы и изящные птицы, а не излюбленные им сцены битв.

Мара подождала, пока Папевайо и Аракаси встанут по обе стороны от нее. Меч, который нес первый, служил не для показа, а на втором для отвода глаз красовался офицерский плюмаж: никто не должен был догадаться об истинном роде деятельности Аракаси. Впрочем, в конечном счете Маре не потребовалась помощь мастера тайного знания, чтобы распознать женщину, которая покорила сердце ее мужа… и сделала это потому, что была шпионкой Минванаби. Хотя Теани покорно склонилась в поклоне вместе с другими служанками, ошибки быть не могло: она и только она могла быть возлюбленной Бантокапи.

Внимательно рассмотрев ее черты, Мара поняла одержимость мужа. Куртизанка была настоящей красавицей с нежной кожей и пышными волосами, пряди которых отливали солнечно-золотым и красноватым оттенками, хотя Мара подозревала, что этот эффект был достигнут за счет искусства, а не природы. Даже несмотря на то, что красавица стояла на коленях, было видно, что легкий шелк ее одежды облегает зрелую, соблазнительную фигуру с безупречно очерченной высокой грудью, тонкой талией и округлыми бедрами.

В сравнении с ней тело Мары казалось мальчишеским, и пришлось признать, что, непонятно по каким причинам, это задело властительницу Акомы. За каждую минуту, проведенную Бантокапи за пределами поместья, его жена благодарила богов, однако сейчас поразительная красота женщины, которую он предпочел, вызвала у Мары раздражение. Вспомнился звучавший в храме голос, предупреждавший: «Остерегайся тщеславия и ложной гордости». Мара чуть не засмеялась. Да, ее тщеславие было ранено и гордость уязвлена. И тем не менее судьба явила ей милость таким странным и неожиданным способом.

Эту женщину подослал сюда Джингу, властитель Минванаби, ради успеха его плана — сокрушить Акому. Но вместо этого Теани ухитрилась только свести с ума Бантокапи и тем самым ускорить осуществление замыслов Мары. Конечной же целью этих замыслов было усиление дома Акомы и уничтожение Минванаби. Мара молча смаковала этот парадокс. Теани должна вернуться к своему хозяину, уверенная в том, что ее истинная роль осталась нераскрытой. Пусть Джингу думает, что эта женщина изгнана ревнивой женой.

На всякий случай Мара жестом приказала двум воинам встать на страже возле двери. Потом, шагнув вперед от своих телохранителей, но соблюдая при этом осторожность и находясь вне досягаемости удара ножом, она спросила коленопреклоненную куртизанку:

— Как твое имя?

— Теани, госпожа. — Женщина не поднимала взгляда.

Ее смирение показалось Маре притворным:

— Посмотри на меня!

Теани подняла голову, и Мара услышала легкое движение среди своих воинов.

Золотистое, формой напоминавшее сердечко, лицо куртизанки освещали прекрасные янтарные глаза. Ее черты были совершенными и сладкими, как мед в ульях рыжих пчел. Но помимо красоты Мара увидела нечто, способное привести в смущение. Эта женщина была опасна, от нее исходила угроза, как от любого игрока в Великую Игру. Однако властительница Акомы оставила при себе свои умозаключения.

— Каковы твои обязанности?

Все еще стоя на коленях, Теани ответила:

— Я состояла горничной при твоем муже. Хозяйка Акомы снова едва не рассмеялась, услышав эту бесстыдную ложь. Назваться горничной, когда на тебе надет наряд, куда более ценный, чем любое платье самой Мары, за исключением ее церемониального облачения, — это просто насмешка над разумом.

Мара сказала кратко:

— Верится с трудом.

Глаза Теани слегка сузились, но она промолчала. Тогда Мара поняла: на краткое мгновение наложница испугалась, не распознала ли Мара в ней лазутчицу? Чтобы не давать пищи для подозрении, Мара задала затем каждому из остальных слуг тот же вопрос:

— Каковы твои обязанности?

Слуги назвались кухаркой, садовником и второй горничной; впрочем, это уже было известно Маре от Джайкена. Она приказала всем троим отправиться в поместье и там попросить хадонру, чтобы он приставил их к делу. Они быстро удалились, обрадованные тем, что избежали участия в противостоянии любовницы и жены покойного господина.

Когда в комнате остались только Мара, Теани и воины, Мара сказала:

— Я думаю, в господском доме Акомы нам не понадобятся твои услуги.

Самообладание Теани оставалось восхитительно непоколебимым:

— Я чем-либо не угодила госпоже?

Мара с трудом удержалась от улыбки:

— Нет, напротив, в последние месяцы ты избавляла меня от множества страданий, мук и сожалений. Тем не менее я со своими простыми вкусами не столь отважна, как некоторые хозяйки знатнейших домов: мои влечения не распространяются на представительниц моего пола. — Она бросила взгляд на бледные кровоподтеки над ключицей Теани. — Как видно, ты разделяла пристрастие моего мужа… к грубым развлечениям. У меня в поместье твои таланты просто не найдут применения… если только ты не думаешь, что могла бы позаботиться о развлечении моих солдат.

Теани едва заметно вздрогнула. Ей удалось не разразиться гневным шипением, и Мара была вынуждена восхититься ее выдержкой. Оскорбление было глубоким: как куртизанка или наложница Теани занимала сравнительно высокую ступень в общественной иерархии цурани. Древняя цуранская культура не признавала серьезных различий между любовницей и женой вельможи.

Умри Мара раньше мужа, любая постоянная возлюбленная Бантокапи могла бы навсегда обосноваться в господском доме Акомы. А уж если бы Теани пережила и жену, и господина, то в глазах закона сожительница властителя обладала бы определенными правами и наследственными привилегиями. Женщина из Круга Зыбкой Жизни считалась как бы умелой мастерицей в ремесле или даже в искусстве наслаждения.

Но армейская шлюха относилась к самым низам общества. Повсюду — кроме военного лагеря — женщин, следовавших за имперским войском, чурались и презирали. Честь была им не по карману. Теани только что назвали — хотя и иносказательно — шлюхой, и если бы женщины были воинами, то Маре пришлось бы сейчас бороться за свою жизнь.

Куртизанка молча смотрела на Мару. А потом, собрав всю свою выдержку и приняв самый чистосердечный вид, она прижалась лбом к полу, так что ее красновато-золотистые волосы почти касались сандалий хозяйки.

— Госпожа моя, мне кажется, что ты обо мне неверно судишь. Я хорошо играю на разных музыкальных инструментах, и еще я владею искусством массажа и увлекательной беседы. Мне известны семь способов избавления тела от болей и страданий: надавливание, поглаживание, растирание, лечение травами, окуривание, иглоукалывание и вправление суставов. Могу наизусть читать целые главы из саг, а также танцевать.

Несомненно, эта женщина действительно обладала перечисленными ею навыками, хотя Бантокапи вряд ли пользовался столь разнообразными талантами своей наложницы. Возможно, он позволял сделать себе массаж или соглашался выслушать песню, прежде чем предаться плотским утехам. Но не стоило забывать, что Теани была шпионкой и, может быть, натренированной убийцей. Теперь, после смерти Бантокапи, она могла бы воспользоваться первым же благоприятным случаем, чтобы разом избавить своего хозяина Минванаби от Мары с Айяки и навсегда покончить с родом Акома.

Страх перед кознями Джингу заставил Мару обойтись с его ставленницей неожиданно резко. Не удостоив Теани даже столь незначительной любезностью — разрешением подняться с колен, — она сказала:

— Тебе не составит труда найти себе новую работу. Столь одаренная горничная с легкостью очарует какого-нибудь знатного властителя. В течение часа сюда прибудет посредник, чтобы закрыть дом для подготовки к продаже. Забирай все подарки, которые преподнес тебе мой муж, и уходи. Здесь не останется ничего, связанного с Акомой. — С презрением окинув взглядом пышные формы Теани, она добавила:

— И, конечно, к переезду нового владельца необходимо очистить дом от всяческих отбросов.

Мара повернулась и вышла, словно с этого момента прелестница, которой было недвусмысленно предложено убираться на все четыре стороны, перестала для нее существовать.

Только наблюдательный Аракаси успел заметить, как Теани на миг сбросила личину беспредельного повиновения. Неприкрытая ненависть исказила лицо молодой женщины, его прекрасные черты теперь выражали одну лишь жестокость — мрачную, изощренную и смертоносную. Этого мгновения хватило, чтобы Аракаси понял: все оскорбления, нанесенные ей властительницей Акомы, сохранятся в памяти Теани, и она будет мстить за каждое в отдельности.

Воспользовавшись властью, которую олицетворял в глазах окружающих его офицерский плюмаж, мастер тайного знания завладел инициативой и приказал двум воинам оставаться вблизи от дома и проследить за тем, чтобы приказы властительницы были немедленно исполнены. Затем, не дожидаясь, пока Теани обуздает свою ярость настолько, чтобы запомнить его лицо, он проворно проскользнул в дверь.

Оказавшись снаружи, он поспешил встать рядом с госпожой, и Мара спросила:

— Это она?

— Да, госпожа. Теани и есть та шпионка. Прежде чем появиться в городе, она была фавориткой властителя Минванаби и постоянно делила с ним постель. Почему именно ее выбрали для шпионажа за господином Бантокапи, пока неясно, но, должно быть, она сумела убедить своего хозяина в том, что сможет позаботиться о его интересах.

Шум ветра и шорох падающей листвы заглушали их беседу. Даже здесь, на тихой пустынной улочке, Аракаси по привычке соблюдал предельную осторожность. Помогая Маре усесться на подушки, он шепнул:

— Наш агент не смог разведать, чем занималась Теани до того, как появилась у Минванаби. — Аракаси метнул многозначительный взгляд в сторону дома. — Я буду спать гораздо спокойнее, когда моим людям удастся побольше разузнать о ней, ибо, по-моему, ты только что нажила себе врага, госпожа. Ведь я заметил выражение ее глаз, когда ты ушла. В них я прочел одно: жажду убийства.

Мара откинула голову на подушки, полузакрыв глаза. Худо ли, хорошо ли — с этим делом она покончила; для последующих шагов потребуется напряжение всех сил и полнейшая собранность.

— По обязанности меня убьют или по личным причинам — риск одинаков, — заключила она.

Подняв носилки, рабы тронулись в путь. Аракаси подстроился под их мерный шаг и двигался рядом с паланкином. Папевайо также выступал рядом, но с другой стороны. Слегка повысив голос, чтобы топот ног носильщиков не мешал Маре расслышать его слова, Аракаси проговорил:

— Вот в этом ты ошибаешься, госпожа. Кое-кому может изменить решимость, если убийство выполняется во имя долга, по обязанности. Но если на месть толкает ненависть, рожденная личным оскорблением, многие собственной жизни не пощадят, лишь бы их враг погиб с ними вместе.

Мара обожгла его гневным взглядом:

— По-твоему, я сваляла дурака?

Аракаси не смутился:

— Я бы предпочел, чтобы в будущем моя госпожа взвешивала слова более тщательно.

— Постараюсь. Если бы Кейок сейчас находился здесь, он бы, вероятно, принялся усердно скрести пальцем подбородок.

— Это у Папевайо такая привычка, — возразил явно озадаченный Аракаси.

Его хозяйка рассмеялась:

— Ты все правильно подметил. Когда-нибудь я объясню тебе, что означает этот жест. А теперь вернемся домой, старший офицер. Жара быстро нарастает, а впереди еще много дел.

Аракаси четко отсалютовал. Без тени смущения взяв на себя роль сотника (хотя всем присутствующим было известно, что с мечом он управляется не слишком-то ловко), он приказал охране занять места вокруг носилок, как полагалось в походном строю, для долгого перехода: властительница Акомы возвращалась в поместье.

Когда ранний вечер разбросал пурпурные тени на мостовой, через северные ворота Сулан-Ку пронесли другие носилки. Оказавшись на Имперском тракте, носильщики со значками своей гильдии повернули в сторону Священного Города. Они шли медленно, словно клиентка, укрывшаяся за занавесками, наняла их для обозрения окрестностей или для прогулки на свежем воздухе. Когда после двух часов пути она приказала остановиться для отдыха, носильщики собрались на обочине дороги неподалеку от носилок. Все они были вольными людьми, членами коммерческой гильдии носильщиков. Обычно их нанимали господа, которым требовалось совершить путешествие, а собственных рабов почему-либо в распоряжении не имелось.

Получив разрешение на отдых часом раньше, чем было условлено, носильщики неторопливо поглощали легкую пищу, которую достали из сумок, подвешенных к поясам, и восхищенно перешептывались о женщине, нанявшей их для этого путешествия. Мало того, что она была потрясающе красива; она к тому же еще и щедро заплатила звонкой монетой за работу, которая (по крайней мере до сих пор) казалась им удивительно легкой.

И вдруг из общего потока идущих по дороге людей отделился торговец глиняной посудой. К длинному шесту, перекинутому через плечо торговца, были подвешены на ремнях разнообразные горшки, котелки и кувшины. Каждый его шаг приводил к тому, что горшки, раскачиваясь, ударялись друг о друга и производили немалый шум. Возле носилок он остановился — как видно, для того чтобы перевести дух. Его худое лицо с острыми чертами покраснело от быстрой ходьбы, а маленькие глаза двигались быстро и блестели, словно бусинки. Привлеченная бряканьем посуды, женщина за занавеской жестом подозвала его подойти поближе. Притворившись, что рассматривает один из горшков, она сказала:

— Рада, что ты еще не дошел до Сулан-Ку. Это бы усложнило наши дела.

Торговец отер лоб тонкой шелковой тканью.

— А что случилось?

Женщина скривила хорошенький рот и умышленно выронила из рук горшок, который с глухим стуком упал на дорогу.

— Именно то, что я и подозревала. Эта сука из Акомы не пожелала принять меня на службу в своем поместье. Очень глупо было со стороны Джингу надеяться, что она попадется в такую ловушку.

Мнимый горшечник досадливо вскрикнул и придирчиво осмотрел упавший горшок. Не обнаружив ни трещин, ни каких-либо иных изъянов, он немного повеселел.

— Властитель Минванаби в первую очередь прислушивается к своему собственному мнению.

Женщина провела пальцем с искусно раскрашенным ноготком вдоль линии изысканного орнамента, вьющегося по поверхности кувшина для ополаскивания рук.

— Я вернусь ко двору Джингу. Он, конечно, пожалеет, что сорвался его план

— заслать лазутчицу в дом Акомы, — но без меня он соскучился. — Ее губы сложились в мечтательную улыбку. — Я-то знаю, какие у меня есть средства, чтобы заставить его по мне тосковать. Ни одна из его девиц не владеет моим… искусством.

Горшечник угрюмо отозвался:

— А может, они, в отличие от тебя, Теани, не любят, когда им наставляют синяки?

— Ладно, хватит. — Куртизанка тряхнула меднокрасными волосами, и ее накидка распахнулась. Быстрый взгляд на то, что было под одеждой, заставил торговца усмехнуться при мысли о странном противоречии: как сочетается в этой женщине красота с неожиданной жестокостью! Усмешку собеседника Теани ошибочно приписала мужской похоти, и это ее позабавило. Затем она заговорила снова, как бы призывая его вернуться к делу:

— От Бантокапи господину Джингу никогда не было никакой пользы. На самом деле хозяйкой у них всегда была Мара, хотя ей хватало ума, чтобы скрывать это от своего повелителя… пока не стало слишком поздно. Итак, я возвращаюсь в дом Минванаби и обо всем, что сумею там узнать, буду уведомлять нашего подлинного господина. Так ему и доложи.

Торговец кивнул, потирая хорошо ухоженные, без намека на мозоли, пальцы о свой деревянный шест.

— Вот и прекрасно. Я таскал эти проклятые горшки с самого раннего утра — с тех пор, как сошел на берег с барки нашего господина, и весьма доволен, что скоро смогу от них избавиться.

Теани внимательно оглядела его, как будто находила нечто смешное в перенесенных им неудобствах.

— Оставь мне кувшин, — прошептала она. — Пусть носильщики думают, что у меня была причина для разговора с тобой.

Глазурь ярко сверкнула в лучах солнца, когда, отстегнув кувшин от шеста, торговец вручил его прекрасной покупательнице, иронически заметив:

— Горшком меньше — ноша легче.

— А почему ты пришел сюда сам?

Торговец поморщился: плечо, натертое шестом, зудело, а он даже не мог потянуться, чтобы почесать натруженное место.

— Не посмел никому довериться. Прошлой ночью, когда барка моего господина вышла из города, мы просто прошли несколько миль вверх по реке и бросили якорь. Он предполагал, что ты все еще находишься в городском доме, поэтому мне и пришлось так перерядиться. Никому из нас даже в голову не пришло, что госпожа Мара так проворно избавится от городских владений Банто. Ведь только вчера она покинула священную рощу.

Теани взглянула в сторону источника, где сидели сплетничавшие носильщики, и кивком головы указала на них «торговцу»:

— Думаю, будет лучше всего, если ты прикажешь, чтобы всех их прикончили. Кто-нибудь может проболтаться о нашей встрече.

Торговец внимательно оглядел восьмерых мужчин у источника.

— Это будет кровавая бойня, но рисковать не стоит. И кроме того, если на носилки нападут грабители с большой дороги, в чем сможет тебя обвинить гильдия носильщиков? Я все подстрою так, что нападение на вас состоится перед самым твоим прибытием в усадьбу Минванаби, а уж там ты кинешься в объятия Джингу, чтобы спастись от разбойников. Ну, а теперь слушай, что велел хозяин: что бы ни случилось, госпожа Мара должна остаться живой и невредимой.

Теани замерла от удивления:

— После убийства Бантокапи?

— Таков приказ нашего господина. А теперь пора кончать разговор.

С гримасой непритворного отвращения торговец перенес свой бренчащий товар на другое плечо.

Пока он удалялся, Теани сидела молча, разом утратив свое непробиваемое хладнокровие. Мара — властительница Акомы — возбудила в ней такую лютую ненависть, какой она никогда не испытывала прежде. Куртизанка не стала утруждать себя размышлениями о причинах этой ненависти. Рожденная женщиной из Круга Зыбкой Жизни, выброшенная на улицу в шестилетнем возрасте, она выжила только благодаря природному цепкому уму. Ее необычная красота быстро привлекла к ней мужское внимание, и несколько раз она едва не угодила в лапы работорговцев, хотя и не совершала преступлений, за которые людей обращают в рабов. В самых грязных уголках Империи такими тонкостями, как законность и справедливость, частенько пренебрегали… за хорошую плату. Теани рано поняла, что для некоторых мужчин честь была всего лишь предметом торговли. Она столкнулась с насилием раньше, чем познала любовь, а в двенадцать лет впервые продалась за деньги мужчине, который держал ее в своем доме в течение двух лет. Это был человек с вывихнутой душой, которому доставляло удовольствие причинять боль красивой девочке. Теани пыталась бороться с ним, пока страдания не научили ее отрешаться от ощущения телесной муки. Прошло еще какое-то время, и она убила своего мучителя, но память о перенесенных унижениях и боли навсегда осталась в ее душе — то были знакомые ощущения, которые она хорошо понимала. После того Теани пустила в ход свою красоту и ум, чтобы подняться по общественной лестнице, выбирая одного благодетеля за другим, причем каждый следующий был богаче и могущественнее предыдущего. В течение семи последних лет она служила своему теперешнему нанимателю, с которым — в отличие от всех других — никогда не делила ложе. Под маской нежной прелести, под завесой жестоких страстей он сумел разгадать неизбывную ненависть, которая руководила ее поступками. Он сумел поставить эту особенность Теани на службу своим интересам — против властителя Минванаби, в котором видел врага; и за все время ни разу не поддался соблазну установить с ней какие-то другие отношения, помимо чисто деловых. По этой причине она преданно служила ему: ведь он был единственным в своем роде среди тех, с кем сталкивала ее судьба на бурной дороге жизни.

Но привязалась она только к Бантокапи. До встречи с ним она не испытывала ни малейшего интереса ни к одному из мужчин, которых ей требовалось ублажить или погубить. Несмотря на то что властитель Акомы не только видом, но и зловонием напоминал распаленного борова в свинарнике, когда в порыве страсти набрасывался на нее, еще не остыв от своих борцовских забав, он обладал редкостным свойством — то был единственный человек, понимавший Теани. Бантокапи причинял ей боль, к чему и она стремилась, и притом одарял столь пылкой любовью, о которой она не имела представления за все двадцать восемь лет своей бурной жизни. Теани слегка содрогнулась, вспомнив о его сильных руках, терзающих ее мягкую плоть в порыве сильнейшей страсти. Она вонзала ногти ему в спину и даже научила его испытывать радость от причиняемой ею боли. Но Мара — властительница Акомы — всему этому положила конец.

Пальцы Теани, сжимающие нарядный кувшин, напряглись; в душе нарастала ярость. Бантокапи заманили в ловушку! Его погубили, умело используя усвоенное им с детства убеждение, что честь дороже жизни. Теани не имела ни малейшего представления о чести… но вот соперничество — это чувство было весьма ей знакомо. Эта сука, его жена, невинна, как младенец, с отвращением подумала Теани. Чтобы этот холодный фасад неприступной властительницы дал трещину, хватило бы хорошей трепки — только и всего! Какое удовольствие испытала бы куртизанка, подвергая Мару всевозможным унижениям час за часом, а то и целыми днями, прежде чем предать ее в руки бога Туракаму! Теани облизнула губы, слегка вспотев от немыслимой жары. Попадись ей в руки эта гордячка Мара, уж она бы покуражилась вдоволь! И ощущение полной своей власти над беззащитной соперницей было бы слаще, чем любые мужские ласки! Но Мара выгнала ее из своего городского дома столь подлым способом, что не оставила ни единой лазейки для немедленного отмщения. Теперь ей просто некуда было податься, и оставался только один выход: снова поселиться в доме Джингу и стать его забавой. Тучный властитель Минванаби внушал ей отвращение, и выносить его заигрывания будет нелегко, но между ним и Акомой шла война не на жизнь, а на смерть. Именно их кровная вражда открывала для Теани надежду на возмездие. Мара умрет, и ее смерть будет медленной и мучительной — или просто позорной, если не представится иной возможности. То, что у настоящего нанимателя Теани совсем другое на уме, не имело никакого значения. В прошлом Теани сменила немало хозяев.

С этой мыслью она раздраженно швырнула кувшин на груду подушек и знаком велела носильщикам возвращаться к паланкину. Пока они пересекали дорогу, внимание путешественницы привлекло мощное, грубое тело одного из них, шедшего впереди. Его отличала прекрасно развитая мускулатура и походка лихого задиры, всегда готового к драке. Возбужденная мыслями о предстоящих убийствах и возмездии, Теани решила в следующий раз остановиться для отдыха на лесной поляне неподалеку от тракта. С дороги поляна не видна, и там можно будет немного поразвлечься; этот мужлан и его товарищи все равно затем будут убиты. Не воспользоваться ими для удовольствия — просто глупо. Кроме того, несколько свежих царапин и синяков на ее теле и лице помогут убедить Джингу в том, что она и в самом деле вырвалась из рук бандитов, и устранят любые сомнения по этому поводу. Легкая дрожь предвкушения пробежала по ее телу, когда носильщики подняли паланкин и зашагали в направлении Священного Города.

На дороге, ведущей в Сулан-Ку, горшечник внезапно остановился, как будто для того, чтобы пересчитать монеты, полученные от прекрасной госпожи за его кувшин. Из-под полей широкополой шляпы он наблюдал, как удалялись носилки, размышляя в то же время о том, что заставило эту женщину несколько помедлить, прежде чем призвать к себе носильщиков. Если такая особа, как Теани, позволила себе задуматься и помечтать среди бела дня… вряд ли эти грезы сулят что-либо приятное.

Недовольно буркнув что-то себе под нос, он перенес шест с товаром на другое плечо. Некогда именно он убедил их общего хозяина в том, что способности этой женщины отнюдь не ограничиваются пределами опочивальни, и в прошлом не менее десяти раз ее работа подтверждала справедливость такого суждения. Но в последнее время она начала проявлять признаки независимости характера, желание по-своему истолковывать данные ей приказы. Стоя в одиночестве на пыльной дороге, в шуме проходящего мимо народа, мнимый горшечник ломал себе голову: не свидетельствует ли эта заминка о том, что Теани чем дальше, тем больше отбивается от рук? Впрочем, долго размышлять об этом он не стал. Как всегда рассудительный, он напомнил себе, что, так или иначе, Теани могла доставить неприятности только господину Минванаби. Если она тайно поменяет хозяина, в лучшем случае Джингу получит не слишком надежную служанку. Кроме того, если из-за Теани возникнут какие-нибудь сложности, ее можно будет и убрать.

Шест с горшками и кувшинами все больше давил на плечо. Едва сдерживая раздражение, Чимака — первый советник властителя Анасати — повернул в направлении Сулан-Ку. То, что Теани снова окажется среди домочадцев Минванаби, весьма удачно. Хотя она и удивила всех, поселившись в городском доме Бантокапи, Чимака считал, что все обернулось наилучшим образом. Его господин, вероятно, будет иного мнения, но ведь он только что потерял сына. Сам Чимака не придавал этому событию большого значения. Бантокапи никогда его по-настоящему не интересовал. И хотя девчонка из Акомы оказалась куда более одаренной, чем ожидалось, серьезная угроза исходила только от Минванаби. В Высшем Совете постоянно происходила борьба каких-то тайных сил, и Игра набирала мощь, пока продолжалась кампания Имперского Стратега в Мидкемии. Любые ходы запутанной интриги всегда горячили кровь Чимаки. «Боги, до чего же я люблю политику», — подумал он, вышагивая по дороге. Понемногу вдохновляясь, «торговец» начал даже насвистывать под перестук своей посуды.

Вскоре после возвращения из Сулан-Ку Мара созвала своих приближенных. Ее доверенные советники собрались у нее в кабинете, когда прохладные сумерки опустились на тайзовые поля. Накойя уселась по правую руку от хозяйки; ее волосы были повязаны красным шарфом в угоду Туракаму, ибо во владениях этого бога пребывал теперь умерший хозяин. Корзины со стеблями красного тростника стояли у каждой двери в доме в знак траура, чтобы Красный Бог отвел глаза от тех, кто скорбел по умершему.

Мара была облачена в ритуальный хитон того же цвета, но в ее облике не чувствовалось печали. Она сидела прямая и гордая, пока Джайкен, Кейок, Папевайо, Люджан и Аракаси отвешивали ей положенные поклоны и рассаживались на подушках, разложенных по кругу на полу.

Когда последний из них занял свое место, властительница Акомы взглянула по очереди каждому из них в глаза и заговорила:

— Все мы знаем, что случилось в нашем доме. Нет нужды снова толковать об этом. Но прежде чем навечно похоронить память о Бантокапи, мне бы хотелось кое-что вам сказать. Все, что здесь произошло, и все, что за этим последует,

— на моей совести. За все отвечаю одна я. Пусть никто из тех, кто служит Акоме, даже и на миг не помыслит, что поступал недостойно. Если другие жители Империи станут шептаться по углам о нашем бесчестье — бремя позора должна нести только я.

Этими словами Мара покончила земные счеты своего погибшего супруга. Никто и никогда не начнет задумываться — не предали ли они своего законного властителя.

И почти сразу же Мара перешла к делам более насущным. Красный цвет траурных одежд был ей весьма к лицу, но об этом она думала меньше всего. Нахмурившись, она обратилась к Кейоку:

— Нужно ускорить набор солдат. Минванаби вынужден временно затаиться, и мы должны разумно использовать весь отпущенный нам срок, чтобы укрепить свои позиции.

Военачальник кивнул:

— Это возможно, если мы призовем каждого юношу из тех, что еще не состоят на службе, и если все они откликнутся на призыв. Властитель Минванаби и его вассал из Кеотары все еще пытаются кем-то заменить те три сотни солдат, которых они послали против нас несколько месяцев назад. Думаю, мы без особых усилий сможем добавить к отряду Акомы две сотни бойцов в течение ближайших двух месяцев… хотя все они окажутся необученными юнцами. А чтобы добрать еще три сотни, которых ты требуешь, госпожа, понадобится никак не меньше года.

Бантокапи оставил несколько крупных долгов, и Джайкен отметил, что для возмещения этих денежных потерь тоже потребуется время. К тому сроку, когда набор будет закончен, нужно накопить достаточно средств, чтобы оплатить обучение новобранцев. А тем временем благодаря союзу — пусть даже вынужденному — с властителем Анасати можно не ожидать набегов на Акому; во всяком случае, напасть в открытую не осмелится никто.

Как всегда, Накойя не упустила случая предостеречь:

— Госпожа, как только Акома соберет союзников и усилит гарнизон, тебе придется особенно опасаться предательских покушений.

Аракаси согласился:

— Госпожа, в тот день, когда истечет срок твоего траура, к тебе непременно явятся брачные посредники-сваты, которые станут хлопотать за различных искателей твоей руки. И когда несколько достойных отпрысков благородных семей явятся к тебе по приглашению, среди них почти наверняка окажутся шпионы Минванаби.

Обдумав сказанное, Мара твердо заявила:

— Значит, мы обязаны постараться, чтобы никакие шпионы не обнаружили здесь ничего такого, о чем стоило бы доносить господам.

Совет продолжался; Мара уверенно вернулась к своей прежней роли властительницы Акомы. Когда спустилась мгла и молчаливые рабы зажгли лампы, уже были приняты некоторые решения и рассмотрены последние новости. За время, прошедшее от заката до полуночи, удалось решить больше дел, чем за весь срок правления Бантокапи в бытность его властителем Акомы. В конце концов Джайкен поднялся с подушек, вздохнув с очевидным удовлетворением. И какие бы чувства — вины или облегчения — ни вызывала у остальных гибель Бантокапи, они никак не выразили этих чувств, когда встали со своих мест. Слишком много дел им предстояло переделать.

Накойя, по-старчески медлительная, начала с очевидным усилием подниматься на ноги, но тут Мара, словно по какому-то наитию, жестом остановила ее. Все прочие, бывшие уже почти у самой двери, почтительно замерли, когда Мара попросила их еще ненадолго задержаться.

С лукавой улыбкой она спросила:

— Если я по всем правилам назначу Накойю своей постоянной первой советницей, как вы к этому Отнесетесь?

Старая няня громко охнула, а лицо Кейока осветила редкая улыбка.

— Место первого советника было свободно со дня смерти Джаджорана, — напомнила Мара. Ее явно забавлял вид Накойи — обычно такой словоохотливой, — которая сейчас только открывала и закрывала рот беззвучно, как рыба.

Первым высказался Аракаси, отвесив старой женщине учтивый поклон:

— Достойная матушка, высокий пост и почет приличествуют твоим годам.

Люджан позволил себе легкомысленное замечание, но Папевайо, знавший Накойю с детства, на всю жизнь сохранил память о ее доброте. Нисколько не заботясь о том, как на это посмотрят другие, он подхватил старушку на руки и закружил вокруг себя.

— Идите и отпразднуйте это событие, — посоветовала Мара, — ибо ни один из слуг Акомы не был достоин этого назначения больше, чем она.

— Мне еще надо сначала как-то пережить такую новость, — возразила Накойя, едва переводя дух.

Папевайо опустил ее на пол так бережно, словно она была сделана из тонкого узорного стекла мастерами чо-джайнами. А когда Кейок, Аракаси, Джайкен и смеющийся Люджан окружили Накойю, чтобы обнять новую первую советницу, Мара подумала, что давно уже не видела в доме такой радости.

С безмолвной мольбой обратилась она к богине: «О Лашима, ниспошли мне мудрость, чтобы я смогла завершить начатое; ведь угроза Минванаби еще существует; лишь ненадежный союз с Анасати удерживает врагов от нападения!»

Установленный традицией срок траура подошел к концу, и в дом явились жрецы бога Туракаму, чтобы сжечь красный тростник, в течение трех недель простоявший в корзинах у всех дверей.

Дым от этих костров еще стлался в воздухе над полями Акомы, когда в поместье объявились первые сваты, и в течение одного дня на стол в кабинете легли целых три послания, написанные каллиграфическим почерком и скрепленные восковыми печатями. Довольная, что больше не нужно носить траурные одежды, Мара вызвала Накойю и Аракаси и приступила к изучению пергамента, лежавшего поверх других. На ее лице появилось задумчивое выражение.

— Похоже на то, что у любимой комнатной собачки нашего друга Минванаби есть холостой сын. Что нам о нем известно?

Сидевший рядом с ней Аракаси взял из рук хозяйки предложенный документ. Пергамент был надушен, и его запах перебивал аромат цветов акаси за оконными экранами.

— Барули из Кеотары. Его отец, Мекаси, уже дважды пытался женить сынка, но сватовство не имело успеха. Сейчас этот парень числится командиром патруля в отцовском гарнизоне, хотя, видимо, тактик он не блестящий. С тех пор как он стал командиром, его рота несет только караульную службу. — Мастер тайного знания похлопал рукой по пергаменту, и в глазах у него заискрилась улыбка. — Однако дураком я бы его не назвал. Он может оказаться превосходным прикрытием для другого агента Минванаби, состоящего в его свите, а то и для убийцы.

Нахмурившись, Мара забрала пергамент из рук Аракаси. Ее отказ рассмотреть предложение Барули из Кеотары означал бы публичное признание собственной слабости.

— Они намерены опозорить или уничтожить меня, — проговорила Мара, ничем не обнаружив тошнотворного чувства страха, закравшегося в сердце. — Думаю, мы сделаем вид, что схватили наживку, а потом выплюнем ее.

Еще не освоившись со своим новым положением первой советницы, Накойя не решилась высказать какие-либо предложения, но Аракаси отмалчиваться не стал:

— Это опасный путь, госпожа. Мекаси, отец Барули — игрок, и притом не слишком искусный. Он проигрался настолько, что его имение заложено на самых кабальных условиях. Его сын — весьма тщеславный молодчик. Одежда, в которой он щеголяет, любые вещи, которыми он пользуется, — ему подавай все только самое дорогое. И точно так же избалованы обе его старшие сестры и старший брат. Их мотовство — в соединении с долгами отца — почти разорило эту семейку. Минванаби оплатил их счета, но отнюдь не из человеколюбия. Присяга, данная по обычаю Тан-джин-ку, — вот что делает Мекаси из Кеотары особенно опасным.

Рука Мары, державшая пергамент, невольно сжалась. Клятва, принесенная по канонам древнего свода законов Тан-джин-ку (это старинное цуранское название следовало понимать как «на всю жизнь» или «до самой смерти»), означала, что Мекаси связал свою семью с властителями Минванаби вассальной зависимостью в самой жесткой форме, о которой никто в обществе и не вспоминал, разве что как о некоем историческом курьезе. Человек, давший такую клятву, не смел и помыслить о том, чтобы нарушить, изменить или хоть чуть-чуть облегчить условия залога. Если Мекаси из Кеота-ры дал обет повиноваться властителю Минванаби, то он собственных детей обязан убить без колебаний, если так прикажет Джингу. Участникам Игры Совета частенько доводилось предавать былых союзников; но законы Танджин-ку делали Кеотару, по сути, частью владений Минванаби. Только тогда, когда Мекаси умрет и мантию властителя унаследует его старший сын, Кеотара получит право начать переговоры об изменении условий заклада. А до тех пор ни угрозы, ни подстрекательство, ни подкуп не заставят Кеотару предать властителя Минванаби.

— В таком случае, — решительно расправив плечи, заявила Мара, — мы должны позаботиться о том, чтобы этот Барули не испытывал у нас недостатка в развлечениях, которые он сочтет достойными себя.

Аракаси с любопытством взглянул на госпожу. Пытаясь сохранять выдержку (ведь Мара явно что-то задумала), Накойя спросила:

— Как я полагаю, ты намерена выслушать этого претендента?

— Конечно. — Казалось, что мысли Мары витают где-то далеко. — Не стоит торопиться с отказом. Разве мы желаем оскорбить столь могущественную персону, как властитель Кеотары?

— Значит, у тебя уже какой-то план на уме. — Аракаси облегченно усмехнулся.

Мара ответила — теперь уже вполне серьезно:

— Нет, но он у меня будет к тому времени, когда этот любимчик Джингу явится к нам собственной персоной… Нужно только, чтобы твои агенты успели собрать все сведения о Барули и его семье, прежде чем прибудет его свита.

Восхищенный ее смелостью, Аракаси подался вперед:

— Это потребует больших расходов. Тебе придется оплатить услуги самых резвых скороходов из гильдии носильщиков, да еще связать их клятвой, чтобы никто не перехватил у них послание — ни хитростью, ни пыткой.

— Тут и спорить нечего, — подтвердила Мара, хотя Джайкен чуть ли не взвыл при мысли о грядущих расходах. — Людей, способных жизнь отдать, лишь бы сохранить доверенное им послание, можно нанять только за металл. Займись этим, не откладывая, Аракаси.

Мастер тайного знания быстро вскочил с места, явно воодушевленный. Ведь именно в расчете на такие мгновения создавалась сеть его агентов! Он был смелым игроком и знал, как добиться преимущества. А наградой ему послужит то, что Мара вела игру против союзника Минванаби. И день внезапно показался ему прекрасным!

Дверные створки раздвинулись: в парадном зале Акомы принимали важного гостя. Барули из Кеотары, блистающий красными доспехами с черной каймой, оказался чуть ли не красавцем. Маре, стоявшей в тяжелом торжественном облачении на возвышении в конце зала, хватило одного взгляда, чтобы понять: донесения агентов Аракаси вполне соответствовали действительности. Визитер был тщеславен, как птица крикуша. Для этого, правда, у него были немалые основания: стройный, но мускулистый (в то время как у мужчин трех основных народностей срединных областей Империи фигуры чаще всего бывали приземистыми и коренастыми), он двигался с непринужденной грацией танцора. Редкое сочетание синих глаз с почти черными волосами не могло не производить впечатления, а лицо освещала открытая улыбка. Насколько же не похож Барули на Бан-то, мелькнула у Мары мимолетная мысль; но в то же мгновение она напомнила себе, что этот красавчик без сожалений убьет женщину, к которой сейчас приближался, как только женится на ней.

Как бы прочитав ее мысли, Накойя шепнула:

— Видно, он долго крутился перед зеркалом, и даже сейчас больше любуется самим собой, чем тобой, дочка.

Мара едва удержалась от улыбки. Строго соблюдая приличествующую случаю позу и осанку, она радушно приветствовала второго сына властителя Кеотары.

Паланкин Барули сопровождали два невзрачных воина; еще шестеро находились в казарме вместе с солдатами Акомы. Мара не сомневалась, что этих людей отобрали в почетный эскорт умышленно, чтобы их неказистый вид послужил выгодным контрастом для красавца жениха.

Один из воинов выступил вперед, исполняя роль первого советника:

— Госпожа Мара, имею честь представить тебе Барули из Кеотары.

Накойя ответила, как полагалось по этикету:

— Властительница Мара приветствует столь почетного гостя, как господин Барули из Кеотары, и рада видеть его у себя в поместье.

Едва отзвучали ее слова, в проеме боковой двери зала появилась маленькая фигурка мальчика-посыльного, который нес в руке жезл, увитый белыми лентами; этот знак возвещал о прибытии важного послания. Мара притворилась чрезвычайно озабоченной: надо же было скрыть облегчение.

— Барули, — поспешно сказала она, — добро пожаловать в наш дом. Если тебе что-либо понадобится, только прикажи — слуги исполнят любое твое желание. Они позаботятся о том, чтобы тебе у нас было удобно. Но теперь прошу извинить меня: безотлагательное дело требует присутствия властительницы Акомы. Мы еще увидимся… Скорее всего, завтра.

Она поднялась на ноги грациозным движением, невольно обнаружившим стройность ее фигуры, дотоле скрытой пышностью наряда. Поклонившись на прощанье, она поспешно вышла через боковую дверь, оставив Барули из Кеотары в полнейшей растерянности. Ведь он даже не успел произнести специально заученные наизусть поэтические строки приветствия!

Как и было задумано, бразды правления переняла Накойя. Она подошла к молодому вертопраху и ласково, как мать, погладила его по руке.

Взгляд Барули стал жестким, но все еще не отрывался от двери, за которой скрылась Мара.

— Мудрая матушка, поведение твоей госпожи граничит с оскорблением. Какое же дело нельзя было отложить, пока я не произнесу свое скромное приветствие?

— Барули помолчал и дотронулся до волос, желая убедиться, что прическа не пострадала, когда он снимал шлем для поклона. — Наверняка есть еще какая-то причина, которая и заставила госпожу Мару столь резко от меня отделаться. Так .скажи мне, прошу тебя, что за этим кроется?

С самым серьезным видом Накойя повела молодого щеголя к боковой нише, где на столе были приготовлены вина и фрукты.

— Юный господин мой, подкрепи немного свои силы. А потом я поведаю тебе то, чего не говорила до сих пор ни одной живой душе: ведь я вижу, что ты не только красив, но и знаешь толк в хороших манерах. Госпожа Мара, по сути, совсем еще девочка, хотя и успела уже стать вдовой. Ее отец, брат и муж были воинами… доблестными воинами, но только таких мужчин она знала. Она устала от общества людей в доспехах. Если ты хочешь добиться ее расположения — не медли! Возвращайся сразу же в Сулан-Ку и разыщи там самых лучших портных. Пусть они сошьют тебе нарядные одеяния из тонких тканей изысканного рисунка. И, на мой взгляд, если ты завтра появишься здесь в облике, более напоминающем ученого или поэта, чем воина, то такое преображение послужит самым верным способом снискать благосклонность нашей госпожи.

Барули задумался. Быть воином — высшая цель любого мужчины из народа цурани, но у женщин каких только прихотей не бывает! Его синие глаза загорелись:

— Благодарю тебя, досточтимая матушка! Твой совет, бесспорно, имеет смысл. — Вздохнув, он принял кубок вина, предложенного Накойей. — Мне следовало бы предвидеть такую возможность. Твоя правота очевидна. Вернусь завтра, и Мара убедится, каким деликатным я могу быть. Она увидит во мне человека утонченного и благородного, который не нуждается в оружии и латах для доказательства своей мужественности. Благодарю тебя.

Накойя похлопала Барули по рукаву, но при этом нахмурилась, изображая глубокую озабоченность.

— И, по-моему, хорошо бы нанять музыкантов. Моя госпожа высоко ценит людей, которые проявляют интерес к изящным искусствам.

Барули кивнул и передал слуге пустой бокал.

— Безмерно признателен тебе, уважаемая матушка. Теперь ты поймешь, почему я не задерживаюсь. Если мне необходимо обзавестись новыми одеждами, то не позже чем через час я должен отправиться в Сулан-Ку.

— Ты — достойный искатель руки властительницы и заслуживаешь ее внимания.

Хлопнув в ладоши, Накойя приказала слугам вызвать паланкин Барули и его почетный эскорт. Последовала комическая сценка: Барули пытался выстроить воинов эскорта по росту, полагая, что в результате вид у них будет более бравый и привлекательный. Когда он наконец отбыл, Накойя почувствовала, что впервые в жизни ей изменяет привычка владеть собой. Перегнувшись пополам, она пересекла залу и подошла к двери, ведущей в личные покои Мары. И тут она неудержимо расхохоталась. Изо всех сил пытаясь унять смех, она прижимала ко рту морщинистую руку, но ничего не могла с собой поделать. Да кто же еще, кроме их властительницы, смог бы так ловко воспользоваться тщеславием Барули и на основе этой слабости выстроить целый план? Властителям Джингу из Минванаби и Мекаси из Кеотары придется теперь понять, что дела чести не всегда улаживаются только с помощью оружия!

Все еще посмеиваясь, Накойя вошла в покои Мары, где Джайкен и Аракаси уже совещались с властительницей Акомы. Веселое настроение первой советницы не укрылось от зоркого взгляда госпожи.

— Тебя, кажется, что-то позабавило? — спросила Мара.

Накойя медленно уселась на подушки; ее криво заколотые шпильки еще больше, чем обычно, сползли на одну сторону.

— Если можно одолеть врага без кровопролития и при этом немного повеселиться — что тут плохого?

Мара заметно оживилась:

— Значит, все идет как задумано, мать моего сердца?

Накойя радостно подтвердила:

— Думаю, что смогу занять Барули примерно на неделю и избавлю тебя от необходимости оскорблять властителя Кеотары. Тот замысел, который мы обсуждали, выглядит многообещающе.

Мара кивком выразила ей свое одобрение и возвратилась к прерванной беседе с Джайкеном:

— Так ты сказал, что Хокану из Шиндзаваи добивается разрешения посетить Акому?

Джайкен сверился с пергаментом, который держал в руке. Этот документ был образцом искусства писца, но никоим образом не напоминал разрисованные брачные предложения.

— Властитель Шиндзаваи извещает, что его сын будет проездом в наших местах, так как ему предстоит путешествие из их городского дома в Джамаре в главные поместья на севере. Он просит разрешения, чтобы Хокану задержался в пути и навестил тебя.

Мара вспомнила Хокану, которого впервые увидела на своей свадьбе, — чрезвычайно красивого темноволосого юношу примерно ее возраста. Она и без подсказки Накойи не забыла, что некогда в Акоме подумывали о нем как о возможном консорте, но потом Мара остановила свой выбор на Бантокапи.

Мара спросила Аракаси, каково его мнение: как видно, у главы разведки было что сказать по этому поводу.

— Возможно, интерес Хокану стоило бы поощрить. Шиндзаваи — одна из старейших и наиболее влиятельных семей в Высшем Совете. Его дед был полководцем клана Каназаваи, пока не вышел в отставку; а после него этот пост занимал Камацу. Два полководца подряд из одной семьи — свидетельство выдающейся политической ловкости. И в Игре Совета они никогда не отличались жестокостью; достигли высокого положения, пользуясь знанием и разумом, не проливая крови и не залезая в долги. Кроме того, они — единственная из главных семей, кроме Ксакатекасов, которая не заключала союзов ни с Имперским Стратегом, ни с Минванаби, ни с Анасати. Но они оказались втянуты в какой-то заговор Партии Синего Колеса.

Значит, Аракаси тоже считал, что брачный союз мог бы принести пользу Акоме. Но интерес Мары был чисто политическим:

— И что же это за заговор?

— Не знаю, — ответил Аракаси с досадой. — Мои агенты не занимают таких постов, которые позволили бы им добывать сведения из внутренних кругов Партии Синего Колеса. Но, насколько я могу судить, они собираются предпринять какие-то шаги, чтобы ограничить влияние Имперского Стратега: в совете Синего Колеса сложилось мнение, что в руках Альмеко сосредоточены слишком большие силы. Однако после вторжения Стратега в варварский мир это движение, можно сказать, сошло на нет. Даже Шиндзаваи так или иначе поддерживают Стратега. Старший сын Камацу, Касами, сейчас командует отрядом Каназаваи в Мидкемии. — Мастер тайного знания поморщился, произнося иноземное название. — Ему противостоят армии Крайди в самой западной части той провинции, которую варвары называют Королевством Островов.

Мару всегда поражало, что Аракаси не просто располагал обширными познаниями самого разного свойства, но еще и хранил в памяти мельчайшие подробности, которые человеку непосвященному могли бы показаться незначительными. Он никогда ничего не записывал. Его агентам разрешалось посылать письменные донесения только в тех случаях, когда они были зашифрованы и имели вид обычных деловых документов. А уж точность его интуитивных догадок граничила с чудом.

— Ты думаешь. Синее Колесо сменило своих союзников? — спросила Мара.

— Нет, — уверенно возразил Аракаси. — Мир Мидкемии обладает слишком большими богатствами, чтобы можно было позволить одному человеку пользоваться всеми выгодами, а Камацу — слишком искусный политик. Я ожидаю, что в критический момент Голубое Колесо откажет Военному Альянсу в поддержке, и тогда силам Имперского Стратега придется растянуться вдоль весьма протяженной линии противостояния. Если мои предсказания сбудутся, последствия могут оказаться довольно интересными.

Мара перечитала послание от властителя Шиндзаваи в свете последних новостей и с сожалением решила отклонить его просьбу. Ее планы, связанные с Барули, и расстройство в денежных делах Акомы не позволяли ей встретить Хокану с гостеприимством, которого он заслуживал. Позже, возможно, она отправит ему приглашение, чтобы сгладить разочарование, которое принесет ему ее нынешний отказ.

— Джайкен, прикажи писцам ответить вежливым посланием, уведомляющим младшего сына властителя Шиндзаваи, что в этот раз у нас не будет возможности принять его с тем радушием, какого он достоин. Смерть моего мужа привела к серьезному расстройству в делах управления поместьем, а потому покорно просим понять наше положение. Послание я подпишу собственноручно, ведь Хокану — такой человек, которого мне совсем не хотелось бы оскорбить.

Джайкен сделал пометку на своей табличке. Затем с самым пасмурным видом он заговорил о том, что беспокоило его сильнее всего:

— Надо бы еще как-то уладить дела с игорными долгами твоего супруга, госпожа.

Устав от долгого сидения, Мара встала и подошла к открытому окну в сад. Устремив глаза на нарядный цветник, она спросила:

— Сколько он проиграл?

Джайкен ответил без промедления, как будто эти цифры преследовали его во сне несколько ночей подряд:

— Семь тысяч металлических центориев, двадцать семь димий и шестьдесят пять цинтий… и четыре десятых.

Мара обернулась к нему:

— Мы можем выплатить эту сумму?

— Конечно, но для этого придется отказаться от нескольких выгодных сделок, и доходы у нас резко упадут… до следующего сезона, когда мы сможем продать новый урожай. — Как видно, вся его душа восставала против таких мрачных перспектив, но он угрюмо договорил:

— Возможно, нам понадобятся кредиты.

Но ведь мастера чо-джайны уже приступили к изготовлению нефритовых украшений, пользующихся спросом на рынке, так что Мара залезет в долг на самый короткий срок. Она решительно распорядилась:

— Расплатись со всеми сполна.

Джайкен сделал новую пометку.

— Есть еще одно дело, госпожа. Долг властителя Тускалоры.

— Долг? Какой долг?

Земли Тускалоры граничили с Акомой на юге, и, насколько было известно Маре, в течение нескольких поколений между властителями обоих поместий не было никаких деловых отношений.

Джайкен вздохнул:

— Твой супруг был неудачливым игроком, но в различных видах борьбы мало кто мог с ним сравниться. Бантокапи одолел борца из Тускалоры в четырех поединках, и господин Джиду каждый раз много проигрывал. В первом бою он поставил тридцать центориев и оплатил долг драгоценными камнями. Во второй раз он проиграл пятьсот центориев, и об этом был составлен письменный документ, однако с тех пор он так и не выполнил своего обязательства. В следующих состязаниях ставки были удвоены. Атлет из Тускалоры потерпел поражение еще два раза; тогда в Сулан-Ку целую неделю только об этом и говорили! И теперь властитель Тускалоры должен Акоме две тысячи центориев!

— Две тысячи? Такие деньги могли бы нас избавить от серьезных затруднений!

Джайкен пожал плечами:

— Да, если у него есть средства, чтобы заплатить. Я посылал два вежливых напоминания, но не получил никакого ответа. Возможно, он будет тянуть с уплатой долгов до тех пор, пока не продаст будущий урожай.

— Отправь ему требование, составленное в самых решительных выражениях, с моей личной печатью. — Мара на мгновение задумалась, а потом добавила:

— Тех, кто вообразил, будто с Акомой можно не считаться, потому что там снова правит женщина, ждет сильное разочарование. Дай понять властителю Тускалоры, что я требую ответа немедленно.

Джайкен кивнул. Мара отпустила его и, оставшись одна, попыталась разобраться, почему ее так задело сообщение о долге Тускалоры. Ее сосед с юга не был ни союзником, ни врагом. Однако он владел армией, достаточно большой, чтобы угрожать безопасности Акомы, если долг окажется предметом спора между домами. Но если она не добьется уплаты денег, причитающихся ей по праву, то по всем рынкам Империи поползут сплетни о слабости Акомы.

Мара вздохнула. Властитель Тускалоры отличался вспыльчивым, воинственным характером. Выходил из себя, когда кто-нибудь брал над ним верх; ведь поэтому Бантокапи и ввел его в столь значительные долги. Однако хотелось надеяться, что на этот раз Джиду из Тускалоры все-таки проявит себя как достаточно благоразумный сосед.

Мара читала пергамент, и горло ей сжимали ярость и — что греха таить — страх. Аракаси, Кейок, Папевайо и Накойя — все молча ожидали, когда она закончит чтение ответного письма от властителя Тускалоры. Она долго сидела молча, постукивая пальцами по свитку пергамента, и наконец сказала:

— Мы этого так не оставим. Кейок, как поступил бы мой отец, получив подобное послание?

Военачальник не замедлил с ответом:

— Приказал бы вооружать людей. — Он внимательно поглядел на дочь Седзу и добавил:

— Мы можем выступить по первому твоему слову, госпожа.

Мара вздохнула: не имело смысла скрывать отчаяние от четырех своих самых доверенных советников.

— Я не могу отнестись к этому оскорбительному отказу как к объявлению войны, Кейок. Если мы сейчас втянемся в междоусобицу с Тускалорой — это закончится уничтожением Акомы.

Кейок спокойно взглянул на нее:

— Мы можем принять его вызов.

Мара твердо выдержала взгляд военачальника:

— Но какой ценой? Военная мощь властителя Джиду не настолько ничтожна, чтобы мы могли войти в Тускалору и не понести при этом серьезных потерь. — Она покачала головой. — Не окажемся ли мы в том же бедственном положении, в каком остались после гибели отца и Дано? На этот раз наши враги не станут медлить и нанесут удар как можно раньше. — У нее даже голос охрип от волнения. — Все, что я сумела построить, все, что я вынесла… все это окажется напрасным.

Рубанув рукой воздух, словно желая подчеркнуть значение собственных слов, Накойя сказала:

— Тогда не предпринимай ничего, госпожа. Не настолько велика сумма, чтобы рисковать жизнью — твоей и Айяки. Разделаешься с этим ничтожеством, когда соберешь побольше сил.

Мара призадумалась.

— Нет, я должна что-то сделать. Стерпеть столь наглый отказ, присланный в ответ на наши законные требования, — это все равно что оповестить каждый дом в Империи о нашей слабости и неспособности ответить на оскорбление! Тут задета наша честь. Это нельзя оставлять безнаказанным.

Она с отвращением отбросила пергамент на боковой столик и обратилась к военачальнику:

— Кейок, пусть весь гарнизон готовится к выступлению с первыми лучами солнца. Я хочу, чтобы люди были размещены как можно ближе к границе с Тускалорой, но так, чтобы не насторожить часовых.

Кейок склонил голову:

— Местность там чрезвычайно неблагоприятна для быстрого броска. Если здесь возникнет опасность, нам понадобится двадцать минут, чтобы добраться до господского дома., Мара мрачно рассматривала цветы за окном.

— Займет ли нападение пять минут или пять часов… какая разница? К тому времени, когда вы вернетесь, я буду уже мертва. Нет! Мы должны создать себе преимущество не только силой оружия.

Обсуждение тактики продолжалось не один час и затянулось до глубокой ночи. Слуги подали ужин, но никто почти не притронулся к еде. Даже аппетит Аракаси, похоже, изменил ему на этот раз. И в конце разговора, когда Кейок и Папевайо исчерпали все свои познания в военном искусстве, Мара предложила другой план, тоже сопряженный с опасностью, но суливший надежду.

Накойя замолчала и побледнела. Папевайо сидел, поглаживая подбородок большим пальцем, а Кейок выглядел откровенно угрюмым. Но только Аракаси по-настоящему понимал, какая тяжесть лежала на душе у Мары, когда, отпуская советников, она промолвила:

— Завтра я отправлюсь в путь, чтобы встретиться с властителем Джиду. И если боги не благоволят к Акоме, то причиной нашей гибели станет не интрига Анасати, не предательство Минванаби, а просто стремление бесчестного человека уклониться от уплаты долга.