Дневник травницы

Глава 4

"Доброе утро, дневник.

Проснулась я ещё в потёмках. Благодаря тому, что кто-то из плотников не дал печке остынуть, было очень тепло как вечером, так и ночью. Но всё равно пришлось зажечь ради того, чтобы разогреть воду. Нужно было тщательно помыть своё тело и постирать уже залежавшееся за долго время постельное и нижнее бельё и прочую одежду. Хорошие хозяйки обычно занимаются этим раз в несколько дней, но не я. С моими исследованиями редко удаётся даже нормально приготовить еду себе, не говоря уже об уборке и тем более стирке, занимающие ещё больше времени. Но завтра Рождество, а его нельзя встречать в грязном доме. Однако, всё это будет только ближе к вечеру. Сейчас меня ждёт ярмарка, а я вернусь к тебе позже."

Есения положила на всякий случай несколько последних сухих поленьев из подпечья в уже горячую печку, кочергой поворошила тлеющие угли и горящие деревяшки и прикрыла устье чугунной вьюшкой. Импровизированная сушилка из нескольких толстых и прочных верёвок, закреплённые несколькими толстыми гвоздями под самими потолочными балками, вместила в себя практически всё, разве что постельное бельё отправилось наружу, высыхать на морозе. От мокрой одежды медленно начал подниматься пар, уходящий под свод крыши, а оттуда сквозь отдушину в крыше наружу.

Довольная тем, что сделала, девушка начала очень быстро собираться на ярмарку. На этот раз вместо дублёнки она надела специальный плащ, тёмно-зелёного цвета, который должен был иметь каждый целитель хотя бы в двух экземплярах, на зиму и на лето. Это был огромный отрез ткани, скрывающий целителя от окружающих полностью, исключая руки по локоть, продетые через небольшие отверстия на передней части плаща, и голову, но и её можно было спрятать, накинув капюшон. Есения не очень любила это одевание, но это была лучшая альтернатива знаку размером больше ладони из серебра, которого было тяжело даже поднимать, не говоря уж о том, чтобы носить постоянно с собой. Был ещё один вариант отличия, но его девушка ещё не заслужила. Это небольшая подвеска с чистейшим бриллиантом, что выдавалась только лучшим из лучших. У Веды, наставницы, она была. После смерти подвеска и знак были отправлены обратно, в столицу, где и находился дом Гильдии и жили её глава и старейшины. Ну а на ноги, вместо привычных и удобных валенок, были надеты остроносые красные сапожки из телячьей кожи, их старшее поколение называло черевичками. В руках же оказалась большая и прочная корзина для покупок, которую было удобно носить на локте, чуть придерживая ладонью.

Есения в последний раз проверила дом и двор, прежде чем закрыть дверь и прошептать слово-ключ, коснувшись кончиками пальцев начертанной руны. Ночка, как обычно, вертелась в ногах, призывно мяукая. На удивление, фамильяр любила столпотворения и часто ходила вместе с хозяйкой по всяким делам в деревне, забираясь либо на плечо, либо в корзину для собственного удобства. Она и сейчас поступила так, прыгнув в поставленную на ступени сеней корзину.

— Ах ты бандитка! — пожурила со смехом её Есения, погладив по голове кошку. Девушка никогда не злилась на любимицу, та была достаточно умной и понимала, что нельзя делать, а что можно.

Есения подняла корзину и смело направилась вниз по холму, подставляя светящееся от радости лицо морозному воздуху и зимнему, неожиданно тёплому солнцу. Деревня её встретила громкими криками зазывал, запахами медленно томящегося на углях мяса, пряных восточных специй и ярких духов. Девушке несказанно повезло. Первые лавки на её пути оказались с редкими товарами из одной дальней юго-восточной страны, покрытой преимущественно пустынями. Пусть масляные духи казались Есении ужасно резкими, и от долгого вдыхания их даже могла заболеть голова, но специи — это другое, как и сладости. С помощью магии торговцы могли сохранять свежесть перевозимых продуктов, поэтому всё чаще можно было увидеть на ярмарках даже совсем экзотические фрукты и ягоды. Торговец, мужчина с экзотической для этих краёв тёмной кожей и смеющимися карими глазами, принялся было нахваливать товар, но увидев, как уверено девушка говорила, что и сколько ей нужно, засветился от счастья как начищенный медный самовар.

— Вай, какая дэвушка! — он говорил с явным очень сильным акцентом, пусть и достаточно понятно, упаковывая одновременно с этим куркуму, несколько палочек корицы, чёрный перец и немного красного в небольшие промасленные мешочки. — Ты знаещь, что хочещь.

— И ещё вот этого рахат-лукума и половину килограмма лучшей вашей халвы, — девушка одной рукой указала на нужные ей продукты, второй отвязывая с пояса кошелёк.

— Пятьдисят залатых! — торговец протянул ей товары, в том числе и только что упакованные в сухие берестяные коробки сладости. Эта упаковка явно была закуплена у местных, что делало делу мужчины благо, ему не нужно было везти с собой огромную кучу ненужных вещей, лишь свой товар.

— Двадцать пять! — Есения знала, что с восточными людьми нужно было торговаться, они это любили.

— Нэ, красавица! Сорак пять!

Девушка засучила рукава платья, поставила на край прилавка и начала активно с яркой улыбкой на раскрасневшемся от холода лице торговаться за нужную цену. Она воспринимала эту "словесную драку" исключительно как прекрасную игру, где они приходят к итоговой стоимости покупок. Окружающие говорили что-то за спиной, но это шло абсолютно фоном, в центре был лишь спор о цене.

— Ладна! Двадцать два залатых! — в конце концов через непродолжительное время "сдался" торговец, ворча, что отдаёт задёшево такой ценный товар, что его обкрадывают, такого бедного и несчастного.

Есения принялась отсчитывать монеты, понимая, что платит достаточно за тот товар, что хочет получить, не оставаясь с носом, а мужчина лишь ведёт себя как надо. Девушка вложила честно отсчитанные деньги в протянутую специальную пиалу, лишь кивнув и улыбнувшись. Она знала, что им, людям с востока, нельзя касаться других женщин, кроме родственниц и жён.

Покупки благополучно отправились в корзину, вызвав лишь недовольное мяуканье дремавшей в ней кошки. Не далеко отходя от первого торговца, она купила за дюжину золотых четырёхметровый отрез кутну её любимого тёмно-синего, почти чёрного цвета. Это была достаточно недорогая ткань, которую чудным образом создавали из смеси хлопка и шёлка. А затем в корзину пошли несколько палочек лавандового благовония и насыщенное мятное масло, всё это нужно было для крепкого сна после дня в раздумьях, дабы горячая голова успокоилась и позволила заснуть.

Девушка переходила от одной лавки к другой, пополняя свою корзину всё больше и больше. Там уже был большой кусок добротной телятины, четверть большой головки вкуснейшего сыра, несколько палок копчёной колбасы, а ещё буквально немного, едва половину килограмма белого риса. Он обошёлся достаточно дорого, ведь был в этом мире редкой вещью, которую даже с магией было трудно перевозить.

Кошка, недовольная тем, что места в "переноске" стало катастрофически мало, выпрыгнула из неё и призывно мяукнула, отвлекая Есению от рассматривания украшений из серебра и золота, уютно уложенных на очередном прилавке. Целительница виновато улыбнулась торговцу и, положив обратно взятые ранее в ладони серьги, поспешила за петляющим меж толпы фамильяром. Уследить глазами было абсолютно невозможно, но наличие потаённой ментальной связи помогло рано или поздно нагнать кошку. Она привела её к пекарне, последней лавке, куда нужно было зайти в самом конце пути. Есения в беспокойстве взглянула на небо. Солнце как раз только пересекло зенит и клонилось к закату. Но это была обманчиво, совсем скоро, буквально через пару часов, станет совсем темно, до этого момента нужно будет привести дом в порядок. Девушка поспешила закончить покупки, уложив в корзину три больших и ещё горячих буханки белого пышного хлеба, и направилась почти бегом к своему дому.

Спустя пару часов Есения уже очистила от скопившейся золы и даже частично отбила небольшой слой сажи в самом низу печной трубы, полностью перенесла все книжки из кладовой и абсолютно каждую очистила от пыли, расставила на новые стеллажи, навела порядок на столах и полках, выбила одеяло, матрас подушку на повешенных снаружи верёвках и даже палас на снегу, оставив тёмно-серый след после, натаскала воду из колодца, что находился в двух шагах от границ участка в специальную большую бочку, из которого потом вода тратилась на готовку, стирку и мытьё всего и вся, и наконец-то разобрала перекрышку, верхнюю часть печки, от многочисленных горшочков и расставила на новые места.

Последнее, что оставалось — это тщательно соскрести специальным ножом, похожий на серп с двумя ручками, верхний слой накопившейся за последние месяцы грязи с деревянного пола. Чем она и занималась, стоя на карачках спиной ко входу, каждый раз снимая следы грязи, реагентов, еды, шерсти кошки и ещё много чего. Есения редко занималась даже готовкой, часто питаясь поставленной ещё с утра в печь и забытой там гречкой, с большей долей вероятности уже подгоревшей или просто высохшей. А уборка была и ещё более не частым явлением.

Но когда всё было закончено, она удовлетворённо выдохнула и закрыла наконец-то оставленные для проветривания двери и окна. Книги аккуратно стояли на полках стеллажей, реагенты и ингредиенты для зелий наконец-то убраны в шкаф под замком в кладовой. На столах не осталось ничего, кроме письменных принадлежностей на одном и газовой горелки с несколькими держателями для колб на другом. На полках сверху остались только несколько небольших растений, магический камней и шар связи, тщательно протёртый от пыли. Пахнущие морозом и снегом подушка и одеяло были заботливо заправлены в свежевыстиранные наволочки и пододеяльники, а ещё мокрый после выбивания палас умостился рядом со стеллажами, сверху встало прекрасно кресло-качалка с наброшенным сверху пледом. Вся посуда тоже была в порядке, чистой аккуратно стояла на полочках.

Есения расслабленно легла на кровать, улыбаясь. Уставшее тело противно ныло, глаза слипались, а сон шаг за шагом приближался к ней. И она почти погрузилась в сон, если бы не тихий стук в дверь. Глухо простонав и пересилив себя, медленно подошла и открыла неизвестному гостю.

— Госпожа травница! Батюшка Андрий просит вас прийти на Рождественскую ночную службу! — протараторил мальчишка, один из внуков священника, тряся припорошенной падающим на улице снегом копной светло-русых волос и чуть нервно улыбаясь в едва дюжину коренных уже зубов.

Девушка закатила глаза, понимая, что от приглашения нельзя отказываться, тем более от приёмного отца. И ей пришлось идти, как бы не хотелось сейчас спать, но подводить батюшку не хотелось.

Через несколько часов после полуночи, Есения зашла в дом, еле передвигая ногами и зевая до боли в скулах. Она с трудом разделась и была готова уже в потёмках рухнуть на кровать и забыться сном, но села за стол, чтобы сделать запись в дневнике.

"Дорогой дневник.

Сейчас уже поздно, но я всё равно оставляю в тебе запись.

Сегодня была годовщина смерти родителей и старших братьев и сестёр. В Сочельник никто не ставит свечки за упокой близких, кроме меня. Я — единственная из семьи, кто ещё помнила их, поэтому ответственность за это лежит на мне. Батюшка для приличия поворчал, мол, грешно это, но всё же позволил.

Рождественская служба собрала не только местных, но и приезжих под сводами церкви. Андрий был праведным человеком и прекрасным оратором. Его наставления слушали все с открытыми ртами, даже шаловливые дети притихали, что уж говорить о взрослых. А чтение молитв вызывало мурашки по коже.

Он говорил о семье, о любви к ближним, о чистоте помыслов… Я пустила под его речи горькие слёзы. Тихо, неслышно, не хлюпая носом, чувствуя, как мокнут щёки.

Ты знаешь, дневник… Я очень скучаю по родителям и сейчас, спустя семнадцать лет.

Мы были обычной, пусть и достаточно обеспеченной крестьянской семьёй. У нас были свой большой участок, две коровы, ещё молодая лошадь, а ещё с десяток суетливых кур и орущий невпопад петух. Ещё и дом стоял слегка в стороне от деревни, возле кромки леса. Мало кто тогда мог похвастаться таким богатством. На это и позарились.

Нас тогда было у родителей семеро, ближе к Масленице должен был появиться восьмой ребёнок. Четыре девочки, включая меня, и три мальчика. К осени самый старший брат должен был привести в дом жену, а его сестра-близняшка выйти замуж в соседнюю деревню. Но этому не суждено было случится.

Ранним утром двадцать четвёртого числа в наш дом пришла смерть.

Я помню только пьяные разгневанные мужские голоса, требующие от отца отдать старшую дочь, Весению, им, толпе нетрезвых сволочей, сильных перетаскивателей кораблей. Помню последовавший лязг металла, хриплый булькающий крик сначала отца, следом ещё и издали последние стоны боли братья. Я помню, как они ворвались в дом, зло и похабно хохоча, хватая мать и Весению с Бояной, второй сестрой, за руки и поперёк туловища.

Мы, младшие, спрятались на печке, закрылись от мира шторами и лишь могли слышать крики, мольбы и звуки насилия. Я приказала детям зажмурить глаза и закрыть уши ладошками, а сама через небольшие дыры наблюдала, иногда тихо умоляя детей не хныкать, молчать, не издавать ни звука. Я наблюдала за шагами нападавших, про себя молясь, чтобы нас просто не заметили. Наблюдала, как уходит жизнь из красивых зелёных глаз Весении, как дёргалась, задыхаясь Бояна. И как упало на пол ватное тело мамы.

Но Господь отвернулся от меня тогда. Ткань распахнулась, кто-то дёрнул меня за ногу с выкриком "Тут ещё одна". Я с ужасом смотрела на склоняющуюся надо мной дышащую гнилыми зубами и дешёвой брагой мужскую фигуру. У меня тогда не было ещё первой крови, не пришли первые месячные. Мужик поднял ещё детскую рубаху и, не увидев даже намёка на груди, оставил в покое, сказав другим, что меня трогать бесполезно, ещё ребёнок. Но стоило дёрнутся в сторону печки, чтобы спрятаться снова, защитить младших, я почувствовала жгучую боль в спине, даже крикнуть не смогла, лишь какой-то странный звук. Перед тем, как потерять сознание от потери крови, в последний раз взглянула на лицо умирающей матери, краем глаза заметив всполохи огня и услышав звон монет, найденной заначки родителей и приданого сестёр. Они решили сжечь всё, что сделали, скрыть следы…

Сволочей поймали и казнили ещё до Крещения. Главаря четвертовали с помощью берёзы. Вдове тело так и не отдали, негоже душегубов хоронить на святой земле. Остальных посадили на кол. Они мучительно умирали с неделю у стен княжеской крепости. Их родителям и жёнам тела отдали только спустя месяцы.

Нас осталось лишь четверо из десяти. И каждый жил своей жизнью…

Знаешь, дневник, батюшка Андрий тихо сказал мне, что я — копия мать. Те же зелёные глаза, как у всех детей, мягкая улыбка на алых губах, мягкие щёчки, нос уточкой, округлая пухлая фигура с тонкой талией. Но я, по его словам, сильнее, выносливее и не по возрасту мудрее. А я?.. Лишь согласилась. Он знал мою мать ещё девочкой, поэтому спорить не стала, лишь поблагодарила, поздравила с наступившим Рождеством его и всех домочадцев и ушла.

Днём меня будут ждать на праздничном обеде в доме священника. И я с удовольствием приду к ним.

Увидимся с тобой утром, дневник."

Есения поставила в правом нижнем углу дату: "Двадцать четвёртый день месяца Льда", и, утерев катящиеся по щекам слёзы, задула свечу. В потёмках добралась до постели и рухнула на неё, забывшись болезненным сном.