Десять тысяч лет в ледяной глыбе

ГЛАВА 2

Удивление и радость. — Господин Синтез ищет в науке аналоги[41] своему случаю. — Воспоминания о пандите Кришне. — Быть может, мамонта можно было бы возвратить к жизни. — Встреча Большого-Пожилого-Господина и Рожденного-Прежде. — Преображение Земли. — Всемирная республика. — Президент Академии наук Тимбукту. — Передача флюидов[42]. — Животный мир продолжает развиваться. — Церебральные.

— Одиннадцать тысяч восемьсот восемьдесят шестой?! — громовым голосом воскликнул господин Синтез, услыхав эту потрясающую цифру. — Значит, мы в одиннадцать тысяч восемьсот восемьдесят шестом году, а я до сих пор жив?! На роду мне было написано, мне, прожившему почти целое столетие, невольно пережить свой век и очнуться, таким образом, как обломку кораблекрушения, щепе старого мира, по истечении такого времени, длительность которого разум едва решается охватить! Но зачем? И каким образом?

И ученый, ошеломленный, но одновременно и вдохновленный, пустился на поиски разрешения этой загадки. Никто ни единым звуком не нарушал его размышлений. Швед остался совершенно один: звуки его речи разогнали прочь тех, чьими заботами он был призван к жизни. На некоторое время у него появилась возможность самоуглубиться, обдумать эту фантастическую историю, прийти в себя, упорядочить мысли.

Факт воскрешения был реален, неоспорим. Это не галлюцинация, приобретшая над ним власть. Сердце стучало нормально, размышления по-прежнему были методичны, разум — ясен, мышцы приобрели прежнюю эластичность, прежнюю силу, — он жил!

Физически, то есть с точки зрения чистой науки, старик понимал, что там, на паковом льду, смерть не догнала его. И такое определение, как «воскрешение», подразумевающее возвращение к жизни после полного прекращения жизнедеятельности, отнюдь не характеризовало его состояния. Его методичный, сполна пресыщенный строгими научными доктринами[43] ум, восстал против возможности чуда.

Ему была продлена жизнь благодаря феномену[44] консервации организма — феномену, который он не мог уразуметь, чьих проявлений не знал, и не мог их приписать только холоду, погрузившему его в глубочайшую каталепсию[45].

Если бы речь шла о растениях или о животных, стоящих на низших ступенях зоологической лестницы, данный факт, при всей его необычайности, можно было бы спокойно воспринять, так как с давних пор известно много свидетельств людей, заслуживающих доверия, о продолжении жизни растений и низших организмов в латентном[46] состоянии.

Ведь известно же, что в 1853 году Рудольф передал в Египетский музей города Флоренции сноп пшеницы, выросшей из зерна, найденного в гробнице, где более трех тысяч лет назад была захоронена мумия.

Но все это пустяки, едва ли достойные упоминания, по сравнению со случившимся с ученым действительным и полным возрождением.

Известно, что еще в восемнадцатом веке Спалланцани[47] удавалось одиннадцать раз возвращать к жизни коловраток[48], всего лишь обрызгивая их чистой водой, а Дуайер оживлял тихоходок, не только высушенных при температуре 150 градусов, но еще и выдержанных в вакууме в течение месяца. Но это еще ничего не значит, если иметь в виду дистанцию, отделяющую примитивные существа от человека. В то же время, поднимаясь вверх по зоологической лестнице, мы сталкиваемся с данными, позволяющими сделать далеко идущие выводы.

Мухи, которые, как кажется, утонули в бочонках с мадерой, были завезены в Европу и, преодолев длительный путь, ожили вновь.

Реомюр[49] упоминал о куколках бабочек, находящихся в состоянии мнимого сна в течение многих лет, а Бальбиани[50], погрузив в жидкость майских жуков и продержав их таким образом целую неделю, высушивал их потом на солнце и реанимировал.

Вюльпен, выдающийся физиолог, отравлял ядом кураре или никотином пауков, саламандр и лягушек, которых через неделю после смерти возвращал к жизни.

Но самые потрясающие результаты были получены, когда применялись пониженные температуры.

Спалланцани, изучавший этот интереснейший вопрос с достойным восхищения терпением и изобретательностью, сумел на два года законсервировать в снегу лягушек. Они иссохли, оцепенели, стали ломкими, не подавали ни малейших признаков жизни, стали хрупкими, как бы бесчувственными. Но стоило их подвергнуть постепенной и дозированной тепловой обработке, чтобы это летаргическое состояние[51] исчезло, и к ним вернулась двигательная способность и прочие физиологические функции.

На глазах члена французской Академии наук Констана Дюмериля[52] щуки и саламандры, принадлежащие к разным эпохам, становились твердыми, как ледышки.

Огюст Дюмериль-сын[53] в 1851 году сделал доклад, затем напечатанный в «Архивах естественных наук», о том, как он путем замораживания жидкостей получил твердое органическое тело.

Лягушки, чья температура понижалась до —2 градусов при атмосферной температуре воздуха —12 градусов, на его глазах возрождались к жизни. Он наблюдал, как ткани приобретали нормальную эластичность, а остановившееся сердце после абсолютной неподвижности вновь начинало биться.

И наконец еще более характерный факт, добытый, можно сказать, эмпирическим путем[54], то есть без соблюдения предосторожностей, которые обычно сопутствуют лабораторным исследованиям, предстает перед нами в виде практики, общей для некоторых народностей Азиатской России и Северной Америки. Эти народности имеют обыкновение замораживать рыбу до состояния совершенного окаменения, перевозить на далекие расстояния, а затем оживлять ее, погружая в обычную комнатную воду.

Именно этот обычай навел знаменитого английского физиолога Хантера на мысль бесконечно продлить срок человеческой жизни, подвергая тело череде последовательных замораживаний, напоминающих более или менее длительный сон, во время которого существование как бы замирает.

К несчастью, ученый умер именно в тот момент, когда неожиданные результаты позволили бы положить начало практическому внедрению его смелой гипотезы.

В течение нескольких минут господин Синтез размышлял над всеми фазами этого архисложного и малоизученного вопроса, однако не пришел к определенному мнению.

— Черт побери! — воскликнул он, ни к кому не обращаясь. — Я прекрасно знаю, что исчезновение признаков жизни, во всяком случае внешних, может быть длительным и безо всякого замораживания. Разве мой старый друг пандит Кришна неоднократно не погружал себя сам в состояние летаргии, имевшее все симптомы смерти? Последний раз, когда он проделывал этот любопытный опыт — как сейчас помню, это происходило в Бенаресе[55], — он велел положить себя в мешок. Затем мешок опечатали, поместили в ящик и закрутили крышку болтами, потом закопали в землю на глубину десяти футов. Яму присыпали землей и засеяли ячменем, который пророс, взошел, поспел. Двум английским часовым наказали денно и нощно охранять эту странную гробницу. По прошествии десяти месяцев, в присутствии британских властей и группы ученых, пандита эксгумировали[56]. У него был вид спящего человека. Постепенно он очнулся и через два часа встал на ноги и пошел. Почему опыт не осуществляли в течение нескольких лет? Пусть хотя бы нескольких лет!.. Но десять тысяч лет!.. В то же время сам принцип был подтвержден; казалось, в этом состоянии не труднее пробыть год, чем десять… сто… тысячу лет!.. И вот еще что я думаю: а как же мамонт? Кто может подсчитать, какая череда лет отделяет момент, когда этот гигант был затерт полярными льдами, и тот день, когда в 1799 году рыбак-тунгус обнаружил его в громадной глыбе льда близ устья Лены? Конечно, минимум — тысячи лет. Однако туша мамонта так превосходно сохранилась, что якуты со всей округи целый сезон кормили мясом своих собак, не считая большого числа волков и белых медведей, которые тоже им не брезговали. Кто поручится, что мамонт не мог бы ожить, как воскресли замороженные земноводные Спалланцани, оледеневшие рыбы гиперборейских[57] народов Азии и Америки? Кто знает, если бы его тотчас же не сожрали, даже не освободив от ледяной оболочки, а постепенно обогревали бы, — не восстал ли бы этот современник ушедших веков от своего бесконечного сна?! Я-то жив, черт побери! И зачем пытаться объяснить себе самому, каким образом произошел этот беспрецедентный случай? Факт остается фактом — очевидным, неоспоримым. Специальный режим, который я соблюдал полстолетия, химические элементы, поддерживавшие мой организм в чистоте, — не они ли способствовали этому чудесному сну, препятствовали распаду, чему помогал и холод, приостановив мою жизнь, тем самым содействуя спасению. Это я узнаю позже. Да это и не важно. Раз я ожил, буду жить! Пусть даже это новое существование продлится всего несколько часов, оно достаточно интересно, чтобы предаться ему душой и телом.

— Чужеземец, — прозвучал напоминающий Эолову арфу[58] голос, — вы уже оправились от потрясения, возбуждающие проявления которого, впрочем, мы устранили.

— Извините меня, Большой-Пожилой-Господин, — ответил господин Синтез, используя изысканную формулу вежливости, принятую у китайцев, — я все время упускаю из виду вашу необыкновенную впечатлительность. Я приложу все усилия к тому, чтобы о ней не забывать, ибо нехорошо было бы с моей стороны злоупотреблять вашей добротой и одновременно причинять вам беспокойство своей особой.

— О, мы это прекрасно понимаем и охотно извиняем незнание наших обычаев. Когда человек проспал десять тысяч лет и очнулся в совершенно изменившемся мире, то…

— В мире, настолько преобразившемся, что я уж и не знаю, на той же самой планете я живу или нет, — как можно тише и нежнее отвечал швед человечку в очках, по-свойски присевшему рядом. — Но как бы оглушительны ни были сведения, которые мне предстоит узнать, обещаю больше ничему не удивляться… дабы не терять времени.

— Если позволите, осмелюсь предложить себя в ваше распоряжение для того, чтобы пояснить все то, что в нашей эпохе может оказаться таинственным или неожиданным для человека вашего времени. Благодаря не столько своим познаниям, сколько возрасту я приобрел некоторый жизненный опыт и буду счастлив учить вас настоящему, а от вас узнавать о прошлом.

— Премного благодарен, Большой-Пожилой-Господин, я к вашим услугам.

— Это я ваш покорнейший слуга, достойнейший и почтеннейший предок, славнейший Кучи-фин (Человек древности).

— Соблаговолите прежде всего рассказать мне, каким образом я очутился на западном побережье Африки, которое вы весьма странно именуете Западным Китаем.

— С превеликим удовольствием. Вы находились в огромной ледяной глыбе, которая, став игрушкой течений, была прибита к берегу приливом.

— О каких глыбах льда может идти речь на подобной широте?

— Весной такие случаи весьма часты.

— И айсберги не растаяли, преодолев такое расстояние?

— Расстояние это меньше, чем вам кажется.

— Неужели граница вечных льдов, как это называли в мое время, опустилась ниже шестидесяти восьми градусов?

— О, намного. Она располагается сегодня между сорок восьмым и пятидесятыми градусами.

— Широта Парижа! — Ученый мгновенно вскочил на ноги.

— Париж, говорите? Мне не знакома такая географическая местность.

— Что я слышу! — в ужасе прошептал старик. — Но тогда зона, пригодная для обитания, страшно сузилась, если южные льды поднимаются почти на ту же высоту.

— О, население Земли пока вполне вольготно чувствует себя в этой зоне. И вы в этом убедитесь, когда ознакомитесь с конфигурацией[59] наших нынешних континентов. Знайте же, кроме того, что земли, расположенные ниже сорок восьмого градуса, до сих пор необитаемы. Для того, чтобы обнаружить жалкие малочисленные племена, которые почему-то держатся за свою территорию, надо опуститься до сорокового градуса.

— Широта Неаполя и Мадрида! Значит, — горестно продолжал господин Синтез, — Англия, которую называли Британским колоссом, Германия, славная своей военной мощью, Россия, раскинувшаяся на двух континентах, Франция, на весь мир расточавшая блеск своей мысли, великая Италия, сильная Испания — все это исчезло? Силу, мощь, величие, разум — все поглотили льды! От всей Европы даже памяти, даже легенды, даже имени не осталось!

— Действительно, конфигурация земного шара уже давно значительно изменилась. Но давайте перейдем к основному событию, которое стало причиной вашего появления среди нас. Как я уже имел честь вам докладывать, очень большая глыба плавающего льда оторвалась от айсберга, дошедшего приблизительно до пятидесятого градуса, и вчера вечером ее прибило к берегу. Человек был как бы впаян в этот лед. Его с величайшей осторожностью извлекли изо льда и вернули к жизни. Этим человеком были вы. Вы сказали, что вероятное время вашей гибели отстоит от нашего на десять тысяч лет. Хоть факт этот и чрезвычаен, но от этого не менее реален — вы среди нас, а мы видели вас буквально вмурованным в хрустальный гроб. Были вы заморожены год или десять тысяч лет — факт возврата к жизни не становится от этого менее важным, так как в любом случае он подтверждает чудесное состояние консервации вашего организма.

— Был бы счастлив знать, какой способ был вами избран для превращения ледышки в тело, для возвращения ему жизненной энергии, интеллекта… Как удалось преобразовать инертную[60] субстанцию[61] в существо, которое видит, слышит, понимает?

— Это совсем просто. Во время вашего появления я председательствовал на заседании Национальной Академии наук Тимбукту.

— Вы говорите — Национальной Академии. Такое название наводит на мысль о республике.

— О Всемирной республике… Вот уже четыре тысячи лет.

— И все человеческие расы приноровились к такой форме правления?

— Разумеется. Собственно говоря, на Земле живет всего две расы: наша и… другая, с которой вы скоро познакомитесь. Узнав о столь интересном факте, как ваше появление, я незамедлительно покинул заседание и прибыл сюда…

— Но Тимбукту отделяет от побережья значительное расстояние… я оцениваю его в полторы тысячи километров.

— Не представляю, что вы понимаете под «километром». Могу только уверить вас, что путешествие длилось всего несколько мгновений. Впрочем, для нас пространства не существует. Вы были извлечены из своей оболочки весьма заботливо, потом освобождены от одежды и распростерты на большом хрустальном блоке.

— А после?..

— После? Дюжина молодых людей, из самых сильных, образовала вокруг вас круг, растянулась над вашим еще безжизненным телом, их руки вытянулись, прикасаясь одна к другой, а потом эти юноши затопили вас, так сказать, потоками флюидов, которые эти славные спасатели излучали из себя в неимоверном количестве.

— Вы говорите удивительные вещи, Тай Ляое. В мои времена подобным средством пользовались, чтобы вращать столы. Правда, порой столы поддавались очень плохо.

— Позвольте сказать вам, Сьен-Шунг, то есть Рожденный Прежде, что подобное занятие довольно странно для серьезных людей. А вы кажетесь серьезным человеком, хотя и принадлежите к расе мао-чинов. Впрочем, терпимость, которая является доминантой нашего характера, предписывает мне принять эту идею. Некогда, в давние времена, вы, пользуясь флюидами, пытались вращать столы, а сегодня мы с помощью своих флюидов оживляем людей. Заметный прогресс, не так ли?

— Это верно, и я признаю вашу правоту тем охотнее, что являюсь сам живым доказательством сказанному, — серьезно ответил господин Синтез.

— Под влиянием этих флюидов, некоторым образом проникших в неисчислимых количествах в ваш организм, вы мало-помалу стали оживать.

— А кроме этого испускания флюидов путем простирания рук, никаких других воздействий не было? Может, меня подвергали какому-либо тепловому воздействию?.. Или растирали, делали искусственное дыхание, подводили к телу электрический разряд?.. Да мало ли чего еще!

— Для чего? Мы обладаем способностью передавать жизненную энергию напрямую, а это намного эффективнее всех других манипуляций, которые, кстати сказать, представляют большую опасность, а шансов на успех дают совсем мало. Один из наших флюидов, Сьен-Шунг, настолько интенсивен[62], что не только дает нам транспорт, тепло, движение, электричество, саму жизнь, но и обладает мощью, способной заменить любую функцию природных сил, и это делает нас настоящими царями Земли.

— У меня, по мере того как я выходил из многовековой летаргии, действительно возникало странное, непередаваемое ощущение… Мне казалось, что все клетки самых укромных закутков моего существа пронзает дрожь, что они охвачены каким-то волнением, которое мало-помалу вызывает меня к жизни. Я не знал, какая неодолимая таинственная и благотворная сила вливается в мой организм, наполняя его бесконечным блаженством. Затем очнулся, пришел в себя, и мне показалось, что я еще нахожусь там, на паковом льду, в тот момент, когда я думал, что навсегда уже сбросил жизненный груз. Но расскажите мне, Большой-Пожилой-Господин, кто вы такой — вы, облеченный могущественной властью, вы, в котором я не вижу никаких признаков, характерных для когда-то живших на планете рас, вы, предстающий в таинственном ореоле на так странно видоизмененной земле, наконец, вы, обладающий этой властью в результате некоей божественной прерогативы[63], не подвластный житейской обыденности, но способный как сполох пронзать пространство и являть моему восхищенному взору необыкновенную работу мозга — источника бесконечной власти.

— Мы — очищенные, утонченные потомки двух рас, плоды медленной и последовательной их адаптации[64] и трансформации[65], в результате которых они смогли с древнейших времен доказать свою чудесную жизнеспособность, происходим от черной и желтой рас. Вы скоро узнаете, каким образом проходило превращение, в результате которого мы стали теми, кем мы стали. Разумеется, вам известна вся цепь развития от убогой клетки, которая, неуклонно эволюционируя[66], породила прекраснейшее из существ — человека. Следовательно, прогресс не только никогда не останавливался, но даже не замедлялся. И какой же великолепный орган мы не перестаем благословлять, благодаря его за этот прогресс?

— Мозг! Подумать только, какой путь пройден в одной только серии животных — от бесчерепных, безголовых — до человека!

— А затем — от человека, вашего современника, до нас, живущих десять тысяч лет спустя.

— Ваша правда!

— Сами видите — у нас разум доминирует[67] надо всем. Величина нашей мозговой массы огромна, почти до уродства, до диспропорции. Мы почти бестелесны, над всем превалирует мозг. Таким образом, можно со всей справедливостью сказать, что в одиннадцать тысяч восемьсот восемьдесят шестом году на большей части Земли обитают люди церебрального типа.

— Вы говорите «на большей части»? Значит, есть еще какая-то, отличная от вашей раса?

— Безусловно. И вы вскоре увидите ее представителей, возвратившихся почти в животное состояние. Это мао-чины, мохнатые люди, которые во многом схожи с вами.