Der Halpbblutling

Октябрь 1957 года СЕВЕРНАЯ КАЗАКИЯ

Кавалькада машин проследовала мимо развалин универмага и остановилась на площади. Площадь не переименовывали, она так и носила прежнее название, данное ей русскими, — площадь Павших Борцов. На гранитном обелиске, украшенном чугунными барельефами с символическими изображениями немецких солдат, павших в бою за Сталинград, золотом высвечивали готические буквы, из черного чугунного венка вырывалось неровное голубовато-рыжее пламя, колеблющееся на ветру. Над обелиском пронзительно голубело осеннее небо. Казалось, что пламя Вечного огня стремится обжечь небеса.

По обе стороны Вечного огня стояли молодые ребята из ваффен СС — крепкие, рослые, своей неподвижностью они напоминали раскрашенные статуи, удивительно вписывающиеся в мемориальный комплекс. Только вместо привычных шмайссеров сейчас их руки сжимали церемониальные карабины.

Из второй машины — черного BMW выбрался знаменитый фельдмаршал. Сухопарый, спортивно подтянутый, он, не смотря на свой довольно преклонный возраст, выглядел молодцевато и внушал уважение. Фельдмаршала сразу же окружили сопровождающие, кто-то передал Паулюсу букет багряных гвоздик.

Неловко держа букет, Паулюс неторопливо двинулся к обелиску, одобрительно поглядывая через монокль на вытянувшихся солдат. Идущий рядом генерал-лейтенант Кройцер, командующий североказацким округом, что-то весело сказал фельдмаршалу, и Паулюс благосклонно улыбнулся.

Перед Вечным огнем он остановился. Сопровождающие почтительно выстроились за ним. От золотого шитья и начищенных до невероятного блеска сапог генералитета по площади бежали солнечные зайчики.

Паулюс передал цветы адъютанту, отдал честь обелиску и принялся неторопливо стягивать черные кожаные перчатки. Сняв их, он принял от адъютанта букет и, шагнув вперед, неловко наклонился, укладывая цветы на специальную подставку из черного габбро, прямо перед венком, над которым трепетало и изгибалось пламя.

Возложив к памятнику цветы, Паулюс некоторое время стоял рядом с Вечным огнем. Лицо фельдмаршала было мрачновато-задумчивым, словно сейчас он мысленно перенесся назад в далекий и яростный сорок второй год, когда каждая развалина этого страшного города плевалась огнем и металлом, а штаб самого фельдмаршала находился совсем рядом — в подвале местного универмага, где сейчас находился музей 6-й железной армии, которая не только выстояла, но и сломала хребет беспощадно сопротивляющемуся сталинскому зверю.

Фюрер был прав — восстанавливать город не стоило. Сталинград должен был оставаться развалинами, напоминающим каждому туристу, посетившему этот город, о мощи германской армии, о непобедимой мужественности немецкого солдата. Сталинград должен был оставаться развалинами, чтобы загнанные в Сибирь русские знали — по эту сторону Волги их ожидает смерть. Только смерть и ничего кроме смерти.

Грянул залп, за ним еще один, и еще, и еще — торжественный караул действовал слаженно и отточенно — выстрелы из десятков карабинов сливались в сухой короткий треск. Лица у бойцов из ваффен СС были каменно-неподвижны и невозмутимы, словно у нибелунгов.

Паулюс повернулся к машине.

Все от него ожидали каких-то особенных слов, ведь не каждый день отмечается пятнадцать лет со дня величайшей битвы в истории человечества, кому как не победителю, организовавшему эту невероятную победу, найти для нее яркие и необходимые слова! Но Паулюс промолчал. Лицо его вновь стало меланхоличным и невозмутимым, он шел к машине, неторопливо натягивая перчатки, словно его длинные сухие пальцы и впрямь мерзли от свежего ветра, доносящего дыхание Волги до окруженной развалинами площади.

Оркестр заиграл военный марш. Капельмейстер браво играл длинным жезлом с пушным бунчуком, умело дирижируя музыкантами.

У машины Паулюс остановился. Генерал-лейтенант Кройцер отдал ему честь, высоко и красиво вскинув к небу руку. Фельдмаршал вежливо, но вяло откозырял. Стеклышко монокля высокомерно поблескивало на его застывшем лице. На груди фельдмаршала темнел Железный крест с дубовыми листьями. Глаза старого солдата скрывал лакированный козырек фельдмаршальской фуражки. Адъютант услужливо открыл заднюю дверь BMW, Паулюс пожал командующему руку и сел в машину. Сразу видно, сопровождали его такие же военные люди, гражданских крыс среди них не было, — фельдмаршал еще усаживался на заднее сиденье BMW, а сопровождающие — даже кинооператоры и военные журналисты — уже сидели в машинах сопровождения, ожидая сигнала начать общее движение.

Покоритель России, Ирака, Швеции, Великобритании и Египта уехал на Мамаев курган, где по эскизу мюнхенского скульптора Торака на самой вершине была водружена исполинская фигура немецкого солдата, стоящего лицом на восток и преграждающего своей могучей грудью путь азиатским ордам в Европу. Именно там согласно личному завещанию был похоронен Гудериан, быстроногий Гейнц, чьи танковые лихие атаки в немалой мере способствовали блистательным победам Паулюса, и именно ему фельдмаршал торопился отдать солдатский долг.

— Вольно, — скомандовал гауптштурмфюрер СС Дитерикс, командовавший почетный караулом.

Строй колыхнулся, и на каменных лицах солдат наконец-то появились простые человеческие выражения.

— В колонну по четыре становись! — зычно подал команду гауптштурмфюрер.

Праздник еще не закончился.

В казармах их всех ожидал крепчайший русский шнапс с изображением Кремля на этикетке и праздничный обед — тушеная зайчатина, жареная осетрина и изобилие черной икры, которую в достатке доставляли с каспийских низовий, где у Астрахани русская река Волга распадалась на несколько десятков самостоятельных рукавов и где, по слухам, осетры ворочались в зарослях камыша совсем как крокодилы в африканских реках — огромные, неподъемные, туго набитые зернистым деликатесом, достойным храброго немецкого солдата.

Ганс ун-Леббель шагал в строю. Слева было крепкое плечо товарища, и справа было крепкое плечо товарища, и в затылок жарко дышал камрад, способный отдать за ун-Леббеля жизнь, как это сделал бы сам ун-Леббель, возникни такая необходимость во время боевых действий, да и просто в трудных обстоятельствах, на которые горазда солдатская жизнь.

А утром их подняли по тревоге.

Казарменная жизнь размеренна — в ней нет потрясений. Все идет по заранее обозначенному порядку — подъем, физическая зарядка, политические занятия, строевая подготовка, обед, специальная подготовка, ужин, свободное время, отбой. Раз в неделю случаются стрельбы, раз в две недели — занятия на местности, приближенные к боевым, а раз в полгода — школа выживания, которая не дает тебе набрать лишних килограммов и позволяет понять, что военная служба, которой ты посвятил свою жизнь, совсем не мед. Все скрашивают увольнения в выходной день. У немецкого солдата один выходной день, для отдавшего душу легендарному вермахту, а тем более его лучшим частям — ваффен СС, суббота является обычным рабочим днем. Не с евреев же брать пример! Неожиданности в армейскую размеренную жизнь вносят учения или редкие боевые операции, которые, впрочем, боевыми можно назвать только с известной натяжкой — усмирять сиволапых русских колхозников или отлавливать скрывающихся в их селах редких иудеев и цыган куда проще, чем лежать на открытой местности в ожидании грозно приближающегося «королевского тигра» или практических занятий по метанию боевых гранат или стрельбы фаустпатроном по движущимся целям. В этих случаях потери личного состава даже больше случаются, чем при выезде на природу, как между собой остеры из СС называли боевые операции, проводившиеся под эгидой территориальных органов СД. В самом деле, такие выезды давали маленькие радости — можно было прихватить бесхозно похрюкивающего в грязи поросенка или придушить парочку-другую горделивых русских гусаков, плавающих в лужах возле грунтовых грейдеров, в большинстве своем составляющими проселочные дороги протектората.

Неделей раньше прошли дожди, грейдеры превратились в липкую грязевую реку, по которой с трудом, скользя из стороны в сторону и завывая дизелями, плыли бронетранспортеры с командой и два легких танка огневой поддержки — один, снабженный огнеметом, другой — с короткоствольной пушкой и направляющими «панцерфаустов». Танки использовались для устрашения, и еще у них была важная задача — при необходимости вытянуть застрявший бронетранспортер из грязевого озера. В тесных коробках транспортеров никто не курил. Фюрер не одобрял курения. Ваффен СС служили отечеству и фюреру, поэтому в подавляющем большинстве эсэсовцы не курили. Исключение составляли лишь старослужащие, но таких в команде было немного — они выделялись нашивками за разные кампании. И только. Братство СС не позволяло им возвыситься над остальными.

Ганс ун-Леббель сидел между товарищами. Его охватывало чувство необычайной легкости. В команде он был всемогущ. Команда была силой, которой никто не мог противостоять. Что еще нужно солдату, кроме уверенности в себе, в своем оружии и в своих товарищах? И еще были командиры. Заботливые, внимательные командиры, которые свято блюли заповеди великого фюрера об офицерской чести и офицерском достоинстве.

В бога Ганс ун-Леббель не верил, как и подавляющее большинство его камрадов. Солдат не имеет права надеяться на чудо, солдат должен надеяться только на себя и на помощь друзей. Нравственные постулаты за солдата решает вождь. Фюрер однажды сказал, что самой глупой и вредной сказкой является христианство. Поверить в то, что бог, наделив человека волей и способностью к греху, дал человечеству нагрешить, а затем спустился вниз, чтобы с помощью земной женщины произвести на свет самого себя и принять смерть на кресте во искупление грехов человечества, мог только глупец. Остальные используют веру в своих корыстных целях. Ганс ун-Леббель был с этим полностью согласен. Солдат не думает, он живет и умирает во славу рейха. Глупо считать, что после смерти его встретят небеса.

Все солдаты были в боевых шлемах, и оттого их головы казались огромными. Шлем предусматривал если не все внешние опасности, то многие из них. В нем были укреплены микрофон, наушники и устройство, позволяющее вести связь между собой на расстоянии, установлены солнцезащитные щитки, увеличивающие очки, прибор ночного видения, и даже противогазное устройство. Вмонтированный в шлем компактмедик Керстнера позволял усилием воли ввести в организм антидот или мощное возбуждающее, антибиотики или питательный раствор, позволяющий бойцу продержаться без пищи более двух недель. Да и рабочие комбинезоны были под стать остальной экипировке — однажды ун-Леббель сам видел, как один из остеров неосторожно попал под струю огнемета, а когда пламя сбили, оказалось, что остер не получил ни малейшего ожога. Да и от пуль, если они не были выпущены в упор, комбинезон неплохо спасал. Многочисленные карманы комбинезона были заполнены многочисленными полезными вещами — от резаков, позволяющих перекусить легированную сталь, до последнего изобретения химиков из ИГ «Фарбениндустри» — таблеток, обеззараживающих и одновременно охлаждающих воду, и набора баллончиков с аэрозольными смесями антисептического и боевого применения. Рейх заботился о своих солдатах. Одно это наполняло ун-Леббеля гордостью за империю. Правда, еще ни разу никому из команды не приходилось пользоваться всеми возможностями униформы. Чаще всего работа сводилась к оцеплению определенных СД и гестапо участков и патрулированию по периметру, в то время как специальная айнзатцгруппа выполняла в населенном пункте поставленные перед ней задачи. Какие это были задачи, ун-Леббеля не интересовало. Меньше любопытства — все решали отцы-командиры, кругозор и знание обстановки которых были несравнимо выше, чем у рядового солдата.

Меньше задумываться, больше действовать — так понимал свои задачи эсэсман ун-Леббель. Солдатская жизнь его обещала быть долгой, по неписаным правилам рейха полукровки должны служить, пока не заслужат право на гражданство и звание немца подвигом или долгой добросовестной службой во славу рейха. Ситуации для подвига не предвиделось, поэтому приходилось надеяться на добросовестную службу. Как всякий полукровка, ун-Леббель тайно надеялся на военный конфликт. Ему было все равно, когда и где он случится, кто будет противником в этой войне, главное — она давала возможность показать свои лучшие качества, заслужить в короткий срок гражданство рейха и право называться полноправным немцем. Что будет потом, ун-Леббель не задумывался. По крайней мере, в ближайшие десять лет он не собирался уходить из армии. Ваффен СС были элитой, пусть даже часть, в которой служил Ганс, относилась к протекторатным войскам. Здесь ун-Леббель чувствовал себя настоящим мужчиной. Была у него, правда, одна несбыточная мечта, но Ганс даже не надеялся на ее исполнение. Что ж, солдат всегда должен находиться там, где он более всего нужен рейху.

Ун-Леббелю исполнилось восемнадцать лет, и он знал и умел все, что должен знать и уметь настоящий солдат, пусть даже он относится к остерам — выходцам с Востока, в обязанность которых и входило поддержание порядка и дисциплины во всех восточных протекторатах, за исключением Закавказья, для которых готовили еще одну группу бойцов, которые именовались ост-зюйдерами и формировались из горских жителей, отнесенных Главным управлением СС к условным арийцам.

— Внимание, камрады! — раздался в наушниках голос командира команды. Он прервал легкие размышления ун-Леббеля, заставив его сосредоточиться и внимательно прислушаться. — Маршрут команды — два километра южнее поселка Мариновка. Первая двойка блокирует квадрат аб-11, вторая аб-12, третья и четвертая двойки обеспечивают блокирование и охрану железнодорожного моста…

Ун-Леббель входил в третью двойку, поэтому отвлекаться на дальнейшее распределение маршрутов он не стал, а просто опустил щиток своего шлема, вывел на него топографическую карту района намеченной операции и принялся внимательно изучать ее. Едва ли не самая главная задача солдата — хорошо знать район, в котором ему предстоит действовать. Ун-Леббель был хорошим солдатом. Как каждый из команды, в которую входил он.

Было тепло.

Стояла прекрасная погода, которую русские почему-то называли бабьим летом. Бабами они называли своих женщин, но почему теплые дни октября назывались их летом, ун-Леббель не мог взять в толк. Педагоги в школе были правы — русские глупый и непоследовательный народ. В жизни этого странного народа важную роль играли две несовместимые вещи — водка и женщины. По крайней мере, все истории, которые ун-Леббель слышал о русских, касались именно водки и женщин. И драк. Почему-то русские числили себя умелыми бойцами, хотя ун-Леббель без труда мог уложить в рукопашном бою с десяток нападавших, если они будут русскими. Впрочем, и среди них имелись уникальные экземпляры, обладающие медвежьей силой и змеиной верткостью. Однажды в одном из увольнений ун-Леббелю и товарищам пришлось оказывать помощь гражданским властям в задержании одного буйного русского. Ганс так и не понял, являлся ли этот русский городским партизаном, которых, правда, с каждым годом становилось все меньше, или он просто вступил в конфликт с вспомогательной полицией по пьяной лавочке. Но факт остается фактом — прежде чем Ганс и пятеро камрадов из команды сумели скрутить буйного русского, он уложил шестерых гражданских, да и двоих товарищей ун-Леббеля тоже пришлось отправить в госпиталь с переломами рук и сотрясением мозга. Тем не менее такие среди русских были в редкость, да и трезвых среди них встречалось мало, — водка для русских продавалась в каждом магазине и даже в уличных киосках и стоила сущие пфенниги.

Железнодорожное полотно у моста плотно усеивал гравий, и ун-Леббель порадовался, что их двойке не придется месить грязь. Выпрыгнув из бронетранспортера, они с Фридрихом ун-Битцем быстро поднялись на насыпь и заняли, как того требовал устав, входы и выходы с противоположных сторон моста — Ганс с северной стороны, а Фридрих — с южной.

В синем небе с запада на восток шли два «хейнкеля», оставляя за собой пушистые хвосты инверсионных следов. Ун-Леббель вдруг подумал, что с удовольствием поменял бы свой шмайссер с подствольником для фаустпатрона на кабину такой вот грозной машины. Быть летчиком империи было престижно — фюрер не раз заявлял, что исход любой войны решает авиация. Именно перехватчикам Германия была обязана тем, что на ее территории в последние годы не упала ни одна бомба. Если, конечно, не считать русской бомбежки сорок первого года. Дивизионы грозных машин, обосновавшись на оккупированной Кубе, надежно блокировали летающие крепости американцев, а ответов, аналогичных немецким «фау» и «штернспитце», хваленая до Восточной войны американская наука еще не придумала. Говорили, что подводники рейха несколько раз фиксировали неудачные испытания американских ракет на тихоокеанском побережье, но пока это все не выходило за рамки экспериментальных работ, которым не суждено было завершиться, ведь фюрер, выступая перед немецким народом в апреле этого года, четко сказал о необходимости покончить с зажиревшими американскими плутократами до намеченного на пятьдесят восьмой год Европейского дня молодежи, к которому уже обстоятельно готовились и Берлин, и вся Германия, и дружественные страны. Ун-Леббель подал рапорт начальству с просьбой направить его в авиационную школу, но рассмотрение подобных рапортов, поступивших от «хельпблутингов» обычно затягивалось в связи с многочисленными и обязательными проверками, и вполне вероятно, что последнюю войну ун-Леббелю придется дослуживать в команде. Это было хорошо и плохо одновременно. Хорошо это было тем, что рядом окажутся верные камрады, с которыми себя можно показать с наилучшей стороны, а плохо тем, что исполнение мечты Ганса отодвигалось на неопределенное время.

Перехватчики ушли далеко на восток, а у белых домиков Мариновки было тихо. Потом, разбрасывая красные искры, в синее безоблачное небо устремилась сигнальная ракета, и сразу псе изменилось — у домиков появились люди в черном, до моста донесся хриплый лай собак, потом хлопнул одиночный выстрел, за ним другой, ударила автоматная очередь, и все стихло.

Ун-Леббель не одобрял жестокости черных. Впрочем, он этой жестокости и не осуждал. Каждый выполняет свою работу. Перед каждым поставлена определенная задача, и ее надлежит выполнить в полном объеме. Приказы не обсуждаются, они выполняются точно и в срок. Если черным положено кого-то хватать или сразу на месте ставить к стенке, какое дело до этого ун-Леббелю и его камрадам? Ведь перед ними поставлена совсем иная задача — из блокированного района никто не должен вырваться. И эту задачу команда выполнит обязательно, иначе и быть не может.

В размышлениях ун-Леббель не забывал контролировать прилегающую к мосту местность, поэтому сухую фигурку пробирающегося по насыпи человека заметил сразу. Но остановить ее не торопился. Особой опасности этот человек не представлял, а для того чтобы взять его живым, человека требовалось подпустить поближе. Не видя наставленного автомата, задержанный мог совершить попытку к бегству. Пачкаться ради него в грязи ун-Леббелю не хотелось. Другое дело, когда нарушитель приблизится ближе и взглянет в черный зрачок автоматного дула — страх парализует его, и тут уж не до мыслей о бегстве, автоматный ствол завораживает, при одной мысли, что из него сейчас вырвутся злые осы пуль, делает задержанного слабым и беспомощным. В том, что это был житель Мариновки, ун-Леббель не сомневался. До ближайшего леса расстояние было изрядным, да и оружия в единственной руке мужчины, торопливо бегущего по хрустящей насыпи, не имелось.

Неизвестный приблизился, и ун-Леббель заметил, что он одет в старую униформу вермахта, ту, героическую, времен Великой войны. Один рукав кителя был небрежно заткнут за ремень, пилотки на седой голове не было.

— Стой! — ун-Леббель приказывающе повел стволом автомата. — Подними руку!

Неизвестный остановился.

Это был мужчина лет шестидесяти. Темное лицо его извилистыми окопами и траншеями изрезали глубокие морщины, лицо блестело от пота, и человек судорожно и сипло с присвистами дышал. Мужчина выпрямился, поднял руку, но страха в его глазах ун-Леббель не увидел. Неизвестный держался так, словно только что выполнял тяжелую работу, от которой его неожиданно отвлекли.

— Спиной ко мне! — приказал Ганс и поторопил старика, явно не торопящегося выполнять его команду: — Быстрее! Ну!

Старик поднял руки.

— Помощь нужна? — спросил с другой стороны моста невидимый Фридрих.

— Справлюсь, — небрежно сказал Ганс, — какой-то старик. Похоже, он безопасен. На нем наша старая форма.

— Откуда он взялся? — удивился ун-Битц.

— Какая разница! — Ганс внимательно наблюдал за задержанным. — Пусть гестапо выясняет, кто он такой и что здесь делает.

— Разумно! — сказал ун-Битц. — Подожди, я свяжусь с цугфюрером.

Старик стоял спиной к солдату. Он горбился, ему было неуютно, похоже, старик боялся. Глупо. СС никогда не стреляет в спину безоружному человеку.

На старике были грязные, давно нечищеные сапоги, да и униформа выглядела неприглядно — вся в темных пятнах, чувствовалось, что последний раз ее стирали очень давно.

Старик искоса разглядывал его.

Ганс прислонился к холодной гудящей ферме моста, направив на задержанного ствол автомата. Следовало дождаться людей из айнзатцгруппы, которые заберут старика, и на этом нехитрая солдатская миссия ун-Леббеля заканчивалась. Что будет с задержанным дальше, Ганса не интересовало. Это было не его дело.

Старик жадно смотрел на него. Словно увидел знакомого и теперь пытался вспомнить его имя. Ганс усмехнулся. Он мог поклясться, что никогда не встречался с этим неряшливым стариком, похожим на бродяг, которых охранная рота отлавливала в прошлом году в Воронежской области.

И тут старик подал голос.

— Ганс? — сипло спросил он. — Ну конечно же! — Голос его окреп и стал обрадованным. — Ганс, малыш! Разве ты забыл дядю Пауля? Вспомни меня, мальчик! Дядя Пауль! Сорок третий год. Я вез тебя на поезде в фатерлянд. Это же я, дядя Пауль! Ты помнить меня? Ведь это я назвал тебя Гансом! Помнишь дом, в котором ты жил? Помнишь дядюшку Паульхена?

— Молчать! — приказал Ганс.

— Малыш, отпусти меня, — облизывая синие старческие губы, сказал задержанный. — Ты ведь не отдашь дядю Пауля этим псам? Малыш, я знаю, кто ты! Я могу сказать, кем были твои родители и как тебя звали раньше… Малыш! Отпусти меня! Ведь ты вспомнил? Вспомнил?