Деньги не пахнут 8

Глава 12

Гордость Жана Лау была растоптана так, словно по ней прошлись грязными сапогами. «Терпеть…?» — слово звякнуло в голове, как ржавая монета.

Подобные унижения случались в его жизни не впервые. Он прекрасно знал этот ритуал: склонённая голова, выверенная улыбка, покорность перед высокомерными типами. Это был его способ выживать. Перед малайзийским премьер-министром он не раз ходил тенью, изображая из себя преданного секретаря, как тот любил подчёркивать.

Но тогда его достоинство не задевали. Напротив — он видел в этом лишь тонкую игру, часть пути к вершине. Он считал, что умение сгибаться вовремя делает его сильнее.

Только сейчас всё было иначе.

«Почему он полез именно в аукционный дом?.. Зачем трогать самое личное?»

Лау всегда умел жёстко разделять жизнь на две половины: публичное и личное. На публике — он мог позволить кому угодно ставить себя ниже плинтуса, если так требовала ситуация. Но вне чужих глаз у него было собственное королевство — тщательно обустроенное, надёжное, где каждый сантиметр принадлежал только ему.

И короной этого королевства был аукционный дом.

Разумеется, уважаемые дома вроде Sotheby's, Christie's или Phillips не распахнули перед ним двери сразу. Их стены пахли вековой пылью, старым маслом картин, дорогими духами коллекционеров и стойким снобизмом. Новые богачи там были чужаками. Но он терпеливо выстраивал мосты, год за годом складывая кирпичи доверия. И наконец стал VIP самого высокого уровня.

Его знаком отличия был «Скайбокс» — отдельная, почти священная комната, откуда можно было наблюдать торги, не смешиваясь с обычными богатеями на общем полу. В Скайбоксе воздух всегда был холоднее, пах дорогой кожей и свежесваренным кофе; шаги едва слышно тонут в толстом ковре. Он входил туда так же уверенно, как домой.

Это место было не просто укрытием для вложений. Там, среди шелестов ставок, клацаний электронных панелей, приглушённых голосов аукционистов, подтверждалась его значимость.

И вот теперь Гонсалес полез грязными руками в эту интимную зону его мира.

— Так, а знает ли аукционный дом, что ты ставишь ставки не под своим именем? — голос Гонсалеса был липким, ехидным.

Джон промолчал.

— Ты ведь не покупаешь всё это на имя MDB, только чтобы потом туда спрятать? — продолжал тот, будто давил пальцем на свежий синяк.

Ответа снова не было.

— Что же получается… ты теперь кладовщик? Хранишь чужие игрушки и делаешь вид, будто они твои?

Оскорбления текли одно за другим, не прекращаясь. Из секретаря — в кладовщики. Из партнёра — в обслуживающий персонал.

Пальцы Лау едва заметно дрогнули, будто по ним пробежал холодок.

«Нет… я не такой,» — пронеслось в голове. Он не был просто управляющим. Он был архитектором всей структуры MDB, невидимым дирижёром, управляющим потоками капитала, как музыкант управляет оркестром.

Но его имя не могли записать в официальные документы — из-за грёбанного скандала с растратой.

— Ну раз ты тест пройти не можешь, тогда действуем по правилам, — лениво бросил Гонсалес. — Давай проведём комплексную проверку.

— Проверку? — Лау поднял глаза.

— Стандартная процедура при крупной сделке. Надо же убедиться, откуда у тебя деньги… и нет ли там каких-нибудь регуляторных рисков.

От этих слов лицо Лау словно окаменело. Воздух вокруг стал плотнее, будто в комнате внезапно опустилась тяжёлая пелена.

Если следовать букве закона и проводить проверку MDB «по учебнику», компания бы не выдержала и первого же вопроса. В их стране уже копались в финансах, поднимая архивы, рылись в документах — там пахло жареным. К счастью, Гонсалес пока об этом не догадывался… но как только начнётся официальная проверка, тайна всплывёт на поверхность быстрее бензиновой плёнки на воде.

Лау, чувствуя, как в животе неприятно сжимается что-то холодное и липкое, наконец выдавил из себя тихий, почти ползущий голос:

— Разве… разве нет другого способа, не связанного с этой проверкой?

Гонсалес скривил лицо так, будто услышал абсолютную глупость, — брови взлетели, губы презрительно изогнулись.

— То есть даже это тебе не подходит? Я правильно понимаю?..

Это движение снова больно ударило по остаткам гордости Лау, будто кто-то сжал его сердце ледяной ладонью. Но он заставил себя выровнять дыхание и продолжил, стараясь звучать спокойно:

— Проверка ведь требует времени. А вы, насколько понял, хотели бы продвинуть процесс быстрее…

И тут вдруг он осознал, каким жалким сейчас выглядит. Эта мысль щёлкнула, как удар дверью. Лишние эмоции мгновенно исчезли с его лица, сменившись строгостью и собранностью.

— Я могу оказать ту самую «помощь», о которой вы говорили. Но, понимаете… люди, способные оказывать подобные услуги, редко проходят официальные проверки.

Он попытался подражать интонации тех, кто привык договариваться в тени — уверенно, чуть лениво, с намёком на власть. Но в нынешнем контексте прозвучало это всего лишь как слабая попытка оправдаться.

— Эх… — Гонсалес выдохнул так тяжело, будто выпускает пар из перегретого котла.

Воздух вокруг даже стал гуще, словно пропитался его раздражением. Покатив глазами к потолку, он наконец выдал что-то новое:

— Ну вообще ничего не получается. Тогда слушай сюда. Говорят, у тебя вечеринки — что надо.

— … Вечеринки? — Лау чуть приподнял голову.

— Да. Судя по размаху и гостям, такие мероприятия сами по себе являются отличной характеристикой. По ним можно понять, кто ты.

При слове «вечеринка» его лицо едва заметно оживилось. Это была его стихия — шампанское, вспышки камер, шелест дорогих тканей, тесный воздух, густо намешанный из парфюма, сигарного дыма, горячего света и голосов влиятельных людей. Он умел превращать обычный вечер в ритуал силы.

— И как раз скоро отличный повод, — продолжил Гонсалес. — МЕТ Гала уже на носу.

— МЕТ Гала…? — переспросил Лау, хотя прекрасно знал, о каком событии речь.

— Надеюсь, ты не собираешься сказать, что впервые слышишь?

Конечно, он слышал. МЕТ Гала — ежегодный бал Института костюма при Метрополитен-музее, гигантский праздник моды, который в мае превращал Нью-Йорк в кипящий котёл роскоши. Место, где собирался цвет мирового искусства, кино, бизнеса. Там даже воздух казался золотым, а каждая вспышка камеры — как мини-фейерверк.

— Ты ведь сможешь туда попасть, правда?

— Ну… — выдохнул Лау, чувствуя, как внутри всё сжалось.

Попасть туда можно было только по приглашению. Да, спонсоров допускали, но окончательный список гостей лично утверждала главная редакторка Vogue — и там вход стоил дороже любых денег. Но его смущало даже не это…

— Не говори мне, что хочешь вести со мной дела, но не способен организовать такую мелочь? — съехидничал Гонсалес, давя на каждое слово.

Лау резко мотнул головой:

— Нет, конечно, естественно могу туда попасть.

— Прекрасно. Тогда устроим вечеринку в ту же ночь.

Он сказал это легко, словно речь шла о заказе десерта в ресторане.

— Если ты организуешь афтепати после МЕТ Гала, мы сами увидим, насколько ты влиятелен.

Лау потерял дар речи на несколько секунд.

Гонсалес только что предложил — нет, потребовал — чтобы он стал хозяином афтепати МЕТ Гала. А это не просто вечеринка.

Это была вершина социальной пирамиды. Сама вершина.

И теперь ему предстояло доказать, что он достоин стоять на ней.

Афтепати после МЕТ Гала… само словосочетание звучало так, будто по коже пробегает электрический разряд. Это была ночь, когда Нью-Йорк дрожал от лимузинов, вспышек фотокамер и густого аромата дорогих духов, смешанного с влажным майским воздухом. В тот вечер каждый уважающий себя хозяин стремился открыть двери собственному празднику, и целая россыпь приглашений летела по городу, как золотые листья в порывистом ветре.

Вот среди всего этого безумия и требовалось провести испытание.

— Так вот какой ты задумал тест… — Лау почувствовал, как сердце делает скупой, болезненный толчок.

— Именно, — кивнул Гонсалес с ленивой кислотной ухмылкой.

Испытание было подлое: гости должны были отвергнуть приглашения от других — более известных, более влиятельных, более блестящих — и выбрать вечеринку Лау. Только его. Только эту ночь. Только его имя.

А потом Гонсалес добавил ещё один удар, будто нож скользнул по ребру.

— И, да, вечеринку ты устраиваешь под своим именем. Не прячься за тех, кто покупает для тебя картины.

— Под… моим? — голос Лау дрогнул, как струна.

Он всегда действовал в тени. Всегда. Он был мастером кулуарных сделок, человеком без лица, который управлял миллионами так тихо, что даже тени не замечали его присутствия. А теперь ему предлагали выставить собственное имя под софиты, в ночь, когда за происходящим следит весь мир. Это полностью противоречило его правилам.

Но Гонсалес не дал ему ни секунды на сомнения.

— Да что с тобой… — выдохнул он, тяжело, раздражённо. Щёлкнул замком своего кейса, словно ставя точку. — Это нельзя, то нельзя… я хотел уложиться в месяц, но если ты так будешь мяться, мы и за пару лет ничего не сделаем.

Он небрежно подвинул к нему пакет, набитый купюрами. Бумага пахла пылью, чернилами и чем-то ещё — сыростью чужого пота.

— Это за беспокойство. Если планируешь дальше думать, просто уходи.

Гонсалес говорил так, будто ему плевать. Будто вся сделка — мусор, который можно выбросить. Будто он уже мысленно отвернулся и пошёл дальше.

Но Лау нельзя было просто так прогнать.

Ему нужен был этот человек. Нужен был до одергивания нервов, до желания впиться зубами. И особенно зацепило одно слово, брошенное Гонсалесом вскользь: «месяц».

Месяц… Если провернуть всё за месяц, можно было бы раздуть показатели фонда, заткнуть силой цифр все подозрения, вернуть себе былой статус. Это шанс, который бывает раз в жизни.

Он проглотил тревогу, вдохнул так глубоко, будто пытался втянуть в себя весь воздух комнаты, и сказал:

— Конечно смогу! Просто… просто выбирал подходящую тему и место. Ночь ведь особенная.

Он принял второе испытание. Несмотря на неприятную дрожь под рёбрами, несмотря на ощущение, будто он стоит над пропастью.

— Да что там… — лениво пожал плечами Гонсалес. — Главное, чтобы ты не соскочил на полпути. Мой секретарь так любит делать.

А затем, почти мурлыча, добавил:

— Наверное, всё от того, что люди иногда слишком уж любят притворяться хозяевами… когда на самом деле просто сторожа склада.

Он снова ткнул его в старую рану — ту самую, что болела больше всего.

Лау продолжал улыбаться. Точнее, уголки губ расползлись в выверенную светскую улыбку, но в глубине глаз мелькнула резкая, колючая искра.

— Это всё равно придётся сделать, — подумал он. — А раз уж так…

…то поставить этого громилу на место когда-нибудь будет совсем неплохой наградой.

Прошло две недели после той напряжённой встречи с Лау, когда воздух в кабинете густел от недосказанностей, а сжатые пальцы Гонсалеса побелели возле ручки портфеля. И вот, ранним утром, когда в офисе ещё пахло ночной пылью и холодным кофе из вчерашнего стаканчика, на стол легло приглашение.

Мягкая фактура кремовой бумаги, тонкий аромат типографской краски, тяжёлый конверт — всё это сразу говорило о дороговизне. На лицевой стороне серебристой тиснёной нитью переливались слова: «MET Gala After-Party».

Но куда сильнее бросалась в глаза другая строка, аккуратно выгравированная под заголовком: «John Lau».

Он действительно решился. Выставил своё имя на всеобщее обозрение, как драгоценность на витрине, от которой уже нельзя отойти в тень.

Гонсалес вертел приглашение на свету, будто пытаясь на вкус определить, насколько крепкой будет эта игра.

— Ты ведь не знаешь, кто там будет? — спросил его, наблюдая, как письмо медленно качается в его пальцах.

— Понятия не имею. Узнаем только на месте.

Ведь дал ему чёткий приказ, приправленный лёгкой тенью интриги:

— В день мероприятия обойди весь зал, всех гостей. С каждым перекинься словом. Спроси, как они познакомились с Лау, насколько близки. Не упускай ни одного лица.

Он не понимал всей картины, но сам праздник был тщательно расставленной ловушкой.

Теперь нам были нужны свидетели. Настоящие, живые, не отводящие глаза.

В прошлой жизни, когда обман Лау всплыл наружу, толпы людей пытались от него откреститься: «Да так, знакомы шапочно… мимо проходили…». Все дружно смывались, как вода в слив.

Но в эту ночь всё будет иначе.

Сам факт присутствия на афтепати станет доказательством связи, куда глубже поверхностного рукопожатия.

— Но если кто-нибудь скажет, что почти его не знает? — нахмурившись, спросил Гонсалес.

На это чуть улыбнулся и ответил:

— Тогда спроси у них: «Что, так и не смогли получить приглашение ни на одну другую вечеринку?»

И тут всё становилось очевидным.

На обычную вечеринку можно заглянуть «просто так». Но не в эту ночь. Не в Нью-Йорке, где небо вспыхивает огнями лимузинов, а каждая звезда мировой сцены устраивает свой собственный праздник одновременно и впритык друг к другу.

Если человек пренебрёг приглашениями десятков титанов индустрии… чтобы оказаться у Лау? Тут может быть только два мотива.

Личная услуга.

Или очень тесная связь.

Пока объяснял это, на лице Гонсалеса вспыхивало живое любопытство, словно актёр получил наконец свою главную роль в пьесе. Он явно втягивался в игру, чувствуя, как его втягивает энергия предстоящего спектакля.

— Ещё что-нибудь? — спросил он, глаза подрагивали от нетерпения.

— Нет. Просто делай то, что сказал.

— Это всё только для афтепати? А как же основное мероприятие? Там ведь тоже что-то можно провернуть…

В его голосе слышалась жадность к роли, как у человека, которому выдали костюм, но не дали выйти на сцену до полуночи.

Амбициозный. Горячий. Готовый работать за двоих.

Потому решительно покачал головой.

— Нет. На основной части разберусь сам.

Гонсалес уже собирался кивнуть, но вдруг вспомнил что-то и приподнял бровь:

— А, да. Ты же тоже будешь там.

— Разумеется.

МЕТ Гала — место, куда попадали только отборные имена, словно золотой песок, просеянный через сито. И Сергей Платонов, человек, которого финансовый мир называл «Кошмаром хедж-фондов» и «Защитником простых инвесторов», в списке приглашённых значился под номером, который открывали красной печатью.

Это означало одно.

В этот вечер настала моя очередь выходить под свет прожекторов.

И роль у меня там была простая.

«Время подсыпать немного MSG.»

Цель у меня была предельно ясная — так громко ударить в колокол, чтобы мир вздрогнул и обернулся. Нужно было заставить людей смотреть именно туда, куда укажу — на ту историю, что в прошлой жизни все пропустили мимо ушей. Здесь к истории о хищении из фонда 1MDB относились как к чему-то привычному, занудному… ну, украли миллиарды где-то «там», в тёплых странах. Не новость.

Значит, речь следовало повернуть иначе. Не просто вывести Лау на чистую воду — сделать из него жулика такого масштаба, чтобы от одной его биографии у публики ладони становились влажными, а глаза расширялись.

Потому выстроил для него новый образ — смачный, громкий, почти театральный. Такой, что люди будут читать, морщиться, фыркать, охаивать и, главное, пересказывать друг другу. А чтобы вся эта история разгорелась до предела, требовался правильный стартовый толчок. И судьба сама подставила сцену.

MET Gala. Свет хлещет, как прожигающий луч. В воздухе пахнет дорогой косметикой, свежей тканью, старыми музейными камнями и влажными волосами продрогших фотографов, которые уже несколько часов стоят на ветру. Это не просто вечеринка — это гигантская труба, в которую достаточно один раз крикнуть, и эхо уйдёт по всему миру.

Стоило мне сказать хоть пару слов в нужный момент — и они разлетятся дальше Нью-Йорка, к океанам и туда, где люди вообще не слышали, кто такой Лау.

Но была одна мелкая, противная проблема.

Николь, моя ассистентка, протянула планшет и сказала спокойным, ровным голосом:

— На прямую трансляцию работает только одна камера. И на твой выход её могут не направить. В тот же временной слот ставят Оливию Палермо и Джонатана Чебана.

Представил их: сверкающие, привычные к вниманию, улыбающиеся так, будто прожекторы у них в крови. Стоит мне выйти рядом — и камера выберет кого угодно, кроме меня. У этих людей толпы фанатов, миллионы просмотров, реалити-шоу. Я же пока всего лишь герой газетных колонок.

Запах грядущей неудачи навис, как сырость перед грозой.

— Есть только один способ вырвать камеру у них из рук, — сказала Николь, глядя на меня пристально. — Тебе нужна вещь. Не костюм, а целое костюмирование. Наряд, ради которого операторы забудут обо всём остальном.

У меня дёрнулся угол рта. Идея была простой, неприятной и чертовски логичной. MET Gala — это не вечерний приём, а парад абсолютного безумия от мира моды. Здесь ткани могут трещать от камней, крылья могут быть выше человеческого роста, а платья выглядят так, будто их шили в другой вселенной.

Но это — для звёзд. Мне, обычному приглашённому, хватило бы аккуратного смокинга. Если бы пришёл только лишь ради себя… но дело в том, что шёл ради цели.

Николь продолжала:

— Хоть времени мало, один дизайнер согласился взяться. Но он работает только на своих условиях. Ты надеваешь то, что тебе дадут. Без правок. Без предварительных эскизов.

Реально ощутил лёгкий холод, словно кто-то провёл лезвием по шее.

— Даже макета не покажут?

— Нет. Скажут — носи. И носи.

Мне вспомнились списки прессы после каждого бала — «лучшие», «худшие», «позор десятилетия». Не хотелось попасть в последнюю категорию и остаться там навечно, как музейный экспонат дурного вкуса. Запах позора, липкий и терпкий, как протухшее шампанское, даже воображаемый, неприятно защекотал в носу.

Но отступать было поздно. Надо было действовать.

— Ладно, — выдохнул скорбно. — Давай зелёный свет.

Всё это время меня не покидало чувство какой-то чужой игры — будто дизайнер собирается вытащить кролика из шляпы, а этим кроликом буду сам. Но ничего. Если что пойдёт не так — деньги умеют растворять проблемы лучше кислоты.

Неделя прошла на нервах, словно жил, сидя на стуле из иголок. Каждый день Николь уточняла детали: примерка перенесена, ткань ещё не доставили, мастерская закрыта на ночь. Всё скрытно, загадочно, почти подозрительно.

И вот наконец настал момент истины.

Мне показали результат. И запах свежего шёлка, лака и прогретого утюгом бархата ударил в нос, словно открыли дверь в другой мир.

В мастерской модного дома пахло горячим утюгом, свежераспоротыми тканями и бессонной ночью. Дизайнер, с которым встретился впервые, выглядел так, будто кофе заменял ему кровь: глаза красные, под ними тени, на пальцах следы от булавок.

И всё же, когда он откинул защитный чехол, из-под него вспыхнуло нечто настолько ослепительное, что невольно присвистнул.

— Внушительно…

Передо мной висел костюм — не просто костюм, а хищно элегантная вещь. Линии строгие, выточки острые, как лезвия. Казалось, что ткань сама держит осанку. Но главным было даже не это, а материал: поверхность его мерцала крошечными зеркальными чешуйками, словно кто-то нашил на ткань тысячи серебряных осколков ночного неба. Стоило мне слегка двинуть плечом — свет прорывался во все стороны, как звёздная пыль, сорвавшаяся с хребта галактики.

«Неплохо,» — подумал непроизвольно. — «Очень даже неплохо.»

И почти расслабился… пока не надел костюм. В этот момент дизайнер, подскочив словно пружина, захлопал в ладоши и вскрикнул:

— Идеально! Я же говорил — я гений! Ахаха! Осталось доделать самое главное! Через три дня принесу остальное!

— Остальное? — переспросил удивлённо, чувствуя, как по спине пробежала тонкая струйка холода.

— Ну да! Центральный элемент образа — плащ!

— Плащ… — эхом повторил, хотя уже заранее знал: ничего хорошего дальше не будет.

— Трёхметровый! Представляете⁈ Он будет стекать за вами как океанская волна за спиной касатки! Это будет… божественно! Настоящая кульминация вечера!

Меня на секунду лишило дара речи. Плащ. Три метра. За мной.

— Это… — непроизвольно сделал вдох, пытаясь подобрать слова помягче, — всё выглядит и так великолепно. Силуэт такой выразительный, что закрывать его плащом — преступление против искусства.

Я даже улыбнулся — мягко, дипломатично. Бесполезно.

— Нет! — отрезал он, всплеснув руками. — Никаких полумер! Мне нужен эффект, от которого всех сдует к чёрту! Один костюм — это просто костюм. А мне нужен удар грома!

И вот тут-то и понял, зачем он заранее выставил условие «никаких вмешательств». В его глазах плясал тот самый опасный огонёк, что бывает у людей, ради идеи готовых поджечь собственную мастерскую.

— Представьте! Вас окружает сияние! Плащ колышется, как волны вокруг касатки! По-хорошему, это всё должно быть в виде платья… но раз уж мы не можем надеть на вас платье, то плащ — наше спасение! Он незаменим…

Он тараторил вдохновлённо, размахивал руками, а я уже не слушал.

Меня, Шона, собирались выпустить в свет в роли касатки. В компании трёхметрового шлейфа.

И уже ненавидел это всем телом. Прямо жилками под кожей.

И тогда пошёл в атаку.

— Давайте так, — сказал тихо. — Если мы действительно придерживаемся концепции, куплю костюм. Не возьму как спонсорский. Полмиллиона долларов. Сразу."

Полмиллиона. За пару дней работы.

Любой нормальный дизайнер вцепился бы мне в руку и начал благодарить богов моды.

Этот не был нормальным.

— Искусство не продаётся! — взвился он. — Это вопрос моей чести! Даже за миллион не позволю осквернять идею!

— Даже за сто миллионов? — спросил наполовину в шутку.

— Хоть за миллиард! Я сказал — нет!

И главное — он не блефовал. Он бы правда отказал. Больной, одним словом.

Всё катилось к катастрофе.

И тут меня осенило — горячей вспышкой, почти слышимой.

— Хорошо, — произнёс я. — Тогда давайте сделаем второй образ.

Его брови взлетели.

— Платье? — спросил он, будто опасаясь услышать «да».

— Платье, — подтвердил я. — У меня будет спутница.

— Спутница… — повторил он, и в его глазах наконец дрогнула слабость. — Женский образ… парная концепция… прекрасно…

Он уже расцветал, как цветок под прожектором, пока не добил:

— Это просто подруга.

Лицо дизайнера мгновенно потускнело.

— Обычный человек? — произнёс он так, словно предложил надеть его творение на почтальона. А затем прорвало плотину его артистического эго.

— Немыслимо! Это же храм моды! Мы выбираем муз, а не хватаем кого попало с улицы! Я не позволю, чтобы мои работы носил кто-то, кто не понимает величия момента! Это… это профанация!

И он принялся яростно, вдохновенно, почти с пеной на губах объяснять, кто «достоин» облачиться в его произведения, а кто недостоин даже дотронуться до подола.

Тут же незаметно вытащил телефон, привычно чувствуя тёплый металл корпуса пальцами, и открыл сайт фонда Каслмана. Экран мягко вспыхнул, и я развернул перед Дизайнером фотографию Рейчел.

Три секунды.

Столько ему понадобилось, чтобы моментально перемениться в лице. Его глаза вспыхнули, дыхание участилось, и он буквально засиял.

— Ха-ха-ха! Да где ты только нашёл такую идеальную музу…! Она сможет подъехать сегодня? Если мы утвердим платье, мне срочно нужны её мерки. Пусть приходит немедленно! Я только за! И при таком графике мы будем вынуждены оставить накидку… хотя нет, не вынуждены — накидка всё равно будет роскошным решением, уверен…

Одним словом, если бы не Рейчел, то уже смирился бы с участью волочить за собой эту трёхметровую тряпку.

С отчаянием, будто бросая бутылку с запиской в бурную реку, отправил ей сообщение:

«Это услуга всей моей жизни — у тебя найдётся минутка?»

К счастью, Рейчел откликнулась сразу, с такой лёгкостью, что почти почувствовал запах её духов сквозь экран. Благодаря ей «вдохновение художника» стремительно свернуло с моей шеи и обрушилось на создание платья уже для неё.

И вот — день MET Gala.

Как только переступил порог модного дома, дизайнер встретил меня таким возбуждённым воплем, что воздух вокруг буквально задрожал:

— Это величайший шедевр всей моей жизни!

Слово «шедевр» сработало на меня как ледяная струйка за шиворот — но тревога оказалась напрасной.

— Шон?

Когда я увидел Рейчел в примерочной, у меня перехватило дыхание. Я даже шагнул назад, будто меня ударило мягким светом.

Она была… живым произведением искусства.

С её ключиц стекал тихий, теплый поток света, будто там спрятали маленькую зарю. Стеклянные осколки, похожие на работу безумного ювелира, мерцали в движении, и подол её платья мягко колыхался, как волна, дотрагивающаяся до песка в тихий вечер.

— Не слишком ли вычурно? Я никогда ничего настолько блестящего не надевала… — её голос был хрупким, осторожным, словно она боялась потревожить это сияние.

Наконец смог улыбнуться и тихо произнёс:

— Нисколько. Это идеально.

Это была чистая правда. В тот момент Рейчел сияла ярче любых слов.

Но из-за открытого лифа мои глаза всё время будто сами собой возвращались к её шее, плечам, тонкой линии ключицы. Тонкая кожа на её шее выглядела почти прозрачной, и взгляд — предатель — снова туда скользил.

Обычное украшение спокойно решило бы эту проблему… но тут меня осенило.

Пока думал, дизайнер уже чуть ли не хватал Рейчел за локоть:

— Что это за пикник⁈ Мы ещё даже не приступили к аксессуарам!

Перехватил его на полпути, подняв руку.

— А если обойдёмся без ожерелья?

— Как это — без? Тут же пусто, ну просто пустыня!

— Вот именно. Может, эта пустота и станет тем самым штрихом?

— Ты о чём вообще?

Глаза дизайнера снова начали бешено вращаться — как в тот раз, когда он пытался продать мне накидку, похожую на отрез театрального занавеса. Но тут у меня был свой резон.

Но знал одно: Лау обожал раздавать драгоценности красивым женщинам. Не за намёк, не за благодарность — просто чтобы блеснуть. Он швырял дорогие украшения как конфетами, даже тем моделям, с которыми больше никогда не пересекался.

А сейчас…

Рейчел выглядела настолько законченно, настолько безупречно, что единственное, чего не хватало, — это заполняющего пустоту на её шее акцента.

Если привычки Лау не изменились, он точно не сможет пройти мимо.

А если на приёме он достанет шкатулку и, играя в благодетеля, предложит ей ожерелье?

Это завершит образ. Подольёт масла в историю. И станет ещё одним элементом нашей ловушки.

Гонсалес уже был. Рейчел — тоже.

Такой сетью он рано или поздно запутается сам.

— Оставим как есть.

Убедить дизайнера было сложно — но внезапно вмешалась сама Рейчел.

— В этом платье чувствуется дух Мондриана.

— Как ты догадалась? — дизайнер застыл, словно его ударило током.

Стоило лишь бросить беглый взгляд — и становилось ясно, что Рейчел попала в самую точку. Она мягко сказала:

— Мондриан всегда считал, что пустое пространство так же важно для идеального равновесия, как и цвет. Разве не то же самое в этом платье?

Дизайнер даже приподнялся на носках, будто его пронзило вдохновение.

— То есть мастерство не только в том, чтобы добавить, но и в том, чтобы оставить воздух? — пробормотал он, покачав кистями рук, словно дирижируя невидимой симфонией.

Несколько слов — и она ухватила за самое чувствительное в нём: за гордость художника. С этим спорить он никак не мог.

Когда вся подготовка была закончена, и мы наконец остались вдвоём, в комнате стало особенно тихо. Тишина стояла густая, пахнущая тканями, парфюмом и лёгким озоном от утюгов, которыми минуту назад пропаривали подол платья.

Рейчел вздохнула и вдруг сказала:

— Чувствуется, будто мы снова команда аферистов.

— Команда аферистов? — переспросил, улыбнувшись и повернув голову.

— Только на этот раз без вина.

Она улыбнулась хитро, чуть наклонив голову. В её глазах теплился свет — тот самый, который появляется, когда она вспоминает что-то забавное.

Конечно. Она говорила о той ночи во время охоты на лис, когда мне пришлось устроить маленькое «представление», чтобы доставить её домой в целости. Тогда она тоже сравнивала нас с героической бандой из ограбления века — и ей это даже нравилось.

— Ты опять что-то замышляешь, да?

— Сложно сказать, — протянул, хотя Рейчел меня насквозь видела.

— Шон никогда просто так не мутит воду… Кому ты помогаешь в этот раз?

Она была абсолютно уверена, что всё это — благородная операция ради чьего-то спасения или защиты.

На самом деле всё куда проще: в этот раз всего лишь поднимал вес моей аналитической группы, расширял влияние.

— Если бы ты рассказал, могла бы помочь сильнее."

Задумался. Теоретически — да. На деле… На деле же вспоминал Джерарда и Рэймонда, как они пытались «актёрствовать». Их деревянные лица могли бы вытянуть из комы любого режиссёра. А у Рейчел, как-никак, с ними одинаковые гены…

Стоит ли просить её ломать себя ради моей задумки?

— Просто будь собой, Рейчел. Этого уже более чем достаточно.

И это была чистая, неразбавленная правда.

Её одного присутствия хватало, чтобы перевернуть вечер.

В этот момент дверь приоткрылась, и сотрудник тихо сказал:

— Пора выдвигаться.

Мы поднялись. Если подумать, то и представить не мог, насколько жестко регламентирован сам вход на красную дорожку. У каждого — своё точное время появления, и до этого момента гости торчали в «Плаза-отеле», словно актёры в кулисе перед выходом на сцену.

А сейчас настал наш выход.

Мы сели в лимузин, и через несколько минут автомобиль мягко притормозил у входа в MET.

— Лучше подождите пару секунд, прежде чем выходить, — подсказал водитель, чуть обернувшись.

Непроизвольно посмотрел в окно. На дорожке стояли две ослепительно одетые знаменитости, вокруг них роились операторы, вспыхивали прожекторы, гудели камеры. Всё вокруг шуршало, щёлкало, пело вспышками.

Если хотел, чтобы дело Лау стало темой вечера, мне необходимо было перехватить внимание.

Но у меня был весомый аргумент.

Рейчел сидела рядом. В том самом платье. И её присутствие было как удар колокола — невозможно не услышать.

Как только водитель нажал кнопку и дверь пошла в сторону…

Щёлк! Щёлк! Щёлк!

«Шон! Шон! Сюда!»

Вспышки били в лицо так ярко, что воздух будто потрескивал от света. Люди выкрикивали моё имя с разных сторон, звали, тянулись, надеялись ухватить кадр.

Но когда повернулся к Рейчел и протянул ей руку…

Она коснулась моей ладони кончиками пальцев и шагнула из машины.

И в тот миг мир будто сжался в одну точку.

Звук исчез. Люди замолчали. Ветер остановился. На короткие две секунды всё вокруг стало немым перед этим видом.

А потом тишина взорвалась волной.

Ведущий прямой трансляции, размахивая планшетом, почти побежал к нам, увлекая за собой оператора:

— Дамы и господа, Шон из Pareto Innovation прибыл! И посмотрите, какая спутница у него сегодня!

Вот он — момент.

Все взгляды обращены на меня. Весь мир смотрит. Самое время подбросить в воздух ту самую искру.

— Ваш первый бал в MET — волнуетесь? — спросил ведущий, наклоняя микрофон.

— Скорее возбуждён, чем нервничаю. Особенно жду афтепати, — ответил с лёгкой улыбкой.

— Афтепати, да? К какому собираетесь присоединиться?

— Хм… Приглашений много. Но слышал кое-какие слухи об одном занятном персонаже. Пожалуй, отправлюсь туда.

— Занятном персонаже? И кто же это…?