День совершенства

Глава 1

Старые города были разрушены; новые города построены. В новых городах здания были выше, площади просторнее, парки обширнее, вагоны неслись по монорельсу быстрей, хотя и реже.

Были запущены еще два космокорабля в направлении на Сириус В и к созвездию Лебедя. Марсианские колонии были снова заселены и защищены от уничтожения; они расширялись день ото дня. Так же дело обстояло и с колониями на Венере и Луне, в поселениях на спутнике Сатурна Титане и на Меркурии.

Свободный час был увеличен на пять минут. Телекомпы с голосовым управлением ввода информации начали приходить на смену телекомпам с клавиатурой, а в унипеки стали готовить двух сортов. Жизнь номеров была продлена на четыре месяца.

Номеры работали и питались, смотрели ТВ и спали. Они пели и посещали музеи, гуляли в Садах Развлечений.

В новом городе на параде в честь двухсотлетнего Рождества Вэня одно древко гигантского портрета улыбающегося Вэня нес ничем не выделявшийся номер лет тридцати, разве что его правый глаз был зеленым, а не карим. В прошлом этому номеру случилось тяжко переболеть, но теперь он был здоров. Он имел работу и комнату, свою подружку и своего наставника. Он был спокоен и всем доволен.

Во время парада произошла странная вещь. Маршируя в колонне демонстрантов, улыбаясь и неся древко портрета, у него в голове вдруг стал звучать непрерывно повторяемый имяном: Анна СГ, тридцать восемь Р, двадцать восемь, двадцать три; Анна СГ, тридцать восемь Р, двадцать восемь, двадцать три.

Имяном продолжал повторяться в ритме марша, в такт его шагов. Он никак не мог вспомнить, чей это имяном и с какой стати он так назойливо звучал у него в голове.

И вдруг он вспомнил: это из его заболевания! Это был имяном кого-то из таких же, как он, больных, ее звали то ли «Милона», то ли… нет, Маттиола С чего вдруг, спустя столько времени, ее имяном вернулся к нему? Он стал тверже печатать шаг, пытаясь заглушить настырный голос, и обрадовался, когда подали сигнал запевать песню.

Он рассказал о происшествии своему наставнику. Это была женщина.

— Не стоит об этом думать, — сказала она. — Наверно, ты увидел что-то, что напомнило тебе о ней. Быть может, ты даже видел ее. Не надо бояться воспоминаний — если, конечно, они не начинают надоедать. Дай мне знать, если это повторится.

Но это больше не повторялось. Он был здоров, благодарение Уни.

Однажды на Рождество Христово — он тогда имел уже другое назначение и жил в другом городе — он в компании со своей подружкой и другими номерами ехал на велосипеде в один из парков на окраине города. С собой они прихватили унипеков и уникоки и расположились на травке под сенью деревьев на пикник.

Он поставил термос с кокой на плоский камень и за разговором, потянувшись за ним, ненароком опрокинул и пролил напиток. Другие номеры отлили ему питья из своих стаканов.

Спустя несколько минут, складывая обертку от унипеков, он заметил на мокром камне плоский лист, на нем блестели несколько капель коки, а черешок листа загнулся кверху, подобно ручке. Он приподнял лист за черешок, и камень под ним оказался сухим по форме листа. Остальная поверхность камня была влажно-черная, но где лежал листок — сухо-серая. Он вдруг почувствовал для себя в этом эпизоде нечто вроде предзнаменования и сидел молчаливо, глядя на лист в одной руке, на сложенную обертку от унипеков в другой и на отпечаток листа на камне. Его подружка что-то сказала ему, и он отогнал от себя свои мысли, сложил листок и обертку вместе и отдал все номеру, несшему сумку для мусора.

Воспоминания о сухом отпечатке листа на камне в тот день несколько раз посещали его, и на следующий день тоже. После очередной процедуры он позабыл об этом. Правда, спустя несколько недель, видение снова вернулось. Он удивлялся: с чего бы? Не поднимал ли он сухой лист с мокрого камня когда-то раньше? Если такое и случилось, то он не помнил.

И на прогулках по парку и — что уж вовсе было странно — ожидая в очереди на лечебную процедуру, образ сухого листа приходил ему на ум и заставлял его хмуриться.

Потом случилось землетрясение. (Стул вылетел из-под него; лопнуло стекло в микроскопе, и из глубины лаборатории раздался неслыханный грохот.) Как несколькими днями позже сообщило ТВ, на расстоянии почти полконтинента от них по невыясненным причинам испортился сейсмогаситель. Такого не случалось никогда раньше и повториться никоим образом не могло. Номерам предписывалось немного погоревать и поскорее забыть обо всем происшедшем.

Были разрушены десятки зданий, погибли сотни номеров. Все медцентры в городе были перегружены ранеными, а более половины аппаратов для лечебных инфузий оказались сломанными; процедуры были перенесены на срок до десяти дней.

Через несколько дней после несостоявшейся очередной инфузии он вспомнил о Маттиоле и о том, как любил ее — совсем иначе, чем других, и больше, чем кого-либо еще. Ему ведь хотелось ей что-то сказать. Но что? Ах да, про острова, которые, как он обнаружил, были заклеены на Пред-У-картах. Острова неизлечимых.

Ему позвонил его очередной наставник.

— Как себя чувствуешь, все в порядке? — спросил он.

— Не думаю, Карл, — сказал он. — Мне требуется процедура.

— Погоди минутку, — ответил наставник и что-то тихо пробормотал в свой телекомп. Потом сразу же вновь появился на экране видеофона. — Ты можешь ее получить сегодня вечером в семь тридцать, — сказал он. — Но тебе придется сходить в медцентр Т24.

В 7.30 он стоял в хвосте длиннющей очереди, думая о Маттиоле, пытаясь вспомнить в подробностях ее облик. Когда он подошел к аппарату, на ум опять почему-то пришел образ отпечатка овального листа на мокром камне.

Маттиола позвонила ему (она жила в этом же здании), и он отправился к ней в комнату — это была кладовая в Пред-У-музее. Зеленые серьги оттягивали мочки ее ушей, на смугло-розовой шее сверкало ожерелье. Она была в длинном зеленом балахоне из блестящей ткани, который оставлял ее конические груди с розовыми сосками обнаженными.

— Bon soir, Chip, — сказала она, улыбаясь. — Comment vas-tu? Je m'ennuyais tellement de toi.

Он подошел к ней, обнял и поцеловал — губы у нее были горячие и мягкие, рот приоткрылся… И он проснулся в темноте и разочаровании — это был сон, это был всего лишь сон.

Но странно и пугающе все это вернулось к нему: аромат ее парфюмерии, вкус табака и звук песен Пташки, вернулись и вожделение к Маттиоле, и гнев на Короля, и злость на Уни, и жалость к Братству, и счастье чувствовать, жить, выйти из спячки.

А утром ему сделают процедуру, и со всем этим будет покончено. В восемь часов. Он щелкнул выключателем, щурясь, взглянул на часы: 4.54. Осталось чуть более трех часов.

Он выключил свет и лежал в темноте с открытыми глазами. Он не желал расставаться со всем этим. Неважно, был ли он снова болен или нет, но он хотел уберечь свои воспоминания и способность исследовать и наслаждаться ими. Он не хотел думать про острова — нет, никогда; это в самом деле было нездоровье — но ему хотелось думать о Маттиоле, и о собраниях их группы в кладовой, полной всяких древностей, и еще иногда, быть может, видеть сны.

Но через три часа после процедуры все исчезнет. Он ничего не мог поделать — разве что без всяких надежд ждать нового землетрясения. Сейсмогасители безупречно работали с давних пор, и будут продолжать так же работать и впредь. А что еще, помимо землетрясения, могло бы отложить процедуру? Ничего. Ничегошеньки. Тем более что Уни было известно о его прежних увиливаниях.

В памяти опять всплыла сухая тень листа, но он шуганул эту мысль, чтобы помечтать о Маттиоле, увидеть ее такой, какой она явилась ему во сне, и не терять попусту оставшихся трех коротких часов его настоящей жизни. Он забыл, какие у нее были красивые глаза, как прекрасна была ее улыбка и ее розово-смуглая кожа, как трогательна была ее искренность. Он, гадоволадово, многое забыл: удовольствие от курения, радостное возбуждение от лингвистических открытий при расшифровке французского языка.

Снова вспомнился сухой отпечаток листа, и он стал думать о нем с раздражением, пытаясь понять, почему он так засел в мозгу, и думая, как отделаться от мыслей о нем раз и навсегда.

Он мысленно вернулся к тому, лишенному смысла и значения мелкому факту; снова увидел лист с поблескивающими на нем каплями пролитой уникоки; увидел свои пальцы, поднимающие его за черешок, и свою другую руку со сложенной оберточной фольгой из-под унипеков, и сухой серый овал на черном от коки влажном камне. Он пролил напиток, а листик там лежал, а камень под ним…

Он сел на кровати и хлопнул себя по правой руке.

— Во имя Христа и Вэня! — пробормотал он в темноте испуганно.

Он встал раньше, чем прозвучал гонг, оделся и заправил постель.

В столовую он пришел первым; позавтракал и вернулся к себе в комнату с небрежно сложенной оберткой от унипека в кармане.

Он достал обертку и разгладил ее на столе рукой. Квадрат из фольги он сложил точно пополам и затем еще втрое. Плотно сжал получившийся пакетик, подержал в руке — вроде бы тонковат, несмотря на шесть слоев. Положил на стол. Пошел в ванную и достал из домашней аптечки вату и катушку лейкопластыря. Принес в комнату и тоже положил на стол.

Слой ваты — еще тоньше, чем пакетик фольги — он положил на свернутый пакет от унипека и приклеил все это к столу лейкопластырем телесного цвета.

Открылась дверь. Он обернулся, прикрыв собой свое изделие и сунув катушку пластыря в карман. Это пришел Карл ТК из соседней комнаты.

— Пошли завтракать? — спросил Карл.

— Уже поел, — сказал Чип.

— Да? — удивился Карл. — Ладно, зайду попозже.

— Хорошо, — сказал Чип и улыбнулся.

Карл вышел, закрыв за собой дверь.

Чип отлепил концы пластыря от стола и отнес получившийся бандаж в ванную. Положил его фольгой вверх на край раковины и засучил рукав балахона.

Взял бандаж и наложил фольгой точно на то место руки, где ее коснется инфузионный диск. Плотно придавил бандаж к руке и закрепил пластырем.

Лист — щит. Сработает ли щит из фольги?

Если да, то он будет думать только о Маттиоле, а ни о каких не об островах. Если он поймает себя на мысли об островах, он расскажет об этом своему наставнику.

Он опустил рукав.

В восемь часов Чип встал в очередь к процедурному кабинету. Он стоял, сложив руки, и, ощущая под рукавом бандаж, согревал его на случай, если инфузионный диск чувствителен к температуре.

«Я болен, — думал он. — Я подхвачу все хвори: рак, оспу, холеру, — все. Лицо мое покроется волосами!»

Он это сделает только один раз, сегодня. При первых же признаках чего-то серьезного он расскажет обо всем наставнику.

А может, эта уловка не сработает.

Подошла его очередь. Он засучил рукав до локтя, вставил руку по запястье, в обрезиненное отверстие аппарата, затем закатал рукав до плеча и быстро сунул ее до конца.

Он чувствовал, как сканер нащупывает его браслет и как инфузатор легко прикоснулся к подушечке бандажа. Ничего не случилось.

— Вам уже сделали, — сказал номер, стоявший позади.

На аппарате светился голубой сигнал.

— А, — произнес он и вынул руку из приемника, одновременно опуская рукав.

Теперь пора было идти на работу.

После ленча он прошел к себе в комнату и в ванной снял с руки бандаж. Фольга была цела — такой бы была и кожа после процедуры. Он сорвал лейкопластырь — вата стала сероватая и мокрая. Он выжал ее, и несколько капель похожей на воду жидкости упали в раковину.

С каждым днем воспоминания становились все более четкими, с болезненными деталями.

Вернулись прежние ощущения. Недовольство Уни перерастало в ненависть; страсть к Маттиоле становилась все более жгучей.

Он снова разыгрывал бьющую уже привычной роль; был нормальным на работе, нормальным со своим наставником; нормальным со своей подружкой. Но день ото дня обманывать становилось все противней, и необходимость этого начинала уже бесить.

К следующей процедуре он опять приготовил бандаж из обертки унипека, ваты и пластыря, а после выжал в раковину инфузионный препарат.

На подбородке, щеках и над верхней губой появились черные точечки — зародыши волосков. Он разобрал щипчики, к одной из рукояток прикрутил проволокой лезвие, и теперь каждое утро до первого гонга он успевал намыливать лицо и сбривал щетинки.

Каждую ночь он видел сны. Иногда они завершались оргазмом.

Его буквально выводила из себя необходимость притворяться спокойным и всем довольным, подобострастным и добропорядочным. В день Рождества Марксова на пляже он шел по берегу спортивным шагом, потом перешел на бег — и сбежал от номеров, шагавших вместе с ним, сбежал от нежащегося на солнцепеке и жующего унипеки Братства. Он бежал, покуда пляж не превратился в узкую каменную дорожку, и побежал по воде, перелез через устои древнего моста. Остановился, одинокий и нагой, между океаном и уходящими ввысь утесами, сжал кулаки и принялся колотить ими по скале, посылая в безоблачную синь неба злобную брань «Заборись оно все пропадом!». Рвал на себе неразрываемую цепь ненавистного браслета.

Это было пятое мая 169 года. Шесть с половиной лет потеряно напрасно.

Шесть с половиной лет! Ему было уже тридцать четыре. Он работает в США 90058.

А где она? По-прежнему в Инде или где-нибудь еще? На Земле, а может быть, в космическом звездолете?

И была ли она живая, как он, или мертвая, как все в этом Братстве?

Глава 2

Накричавшись и настучавшись голыми руками по камням, он почувствовал себя лучше; легче стало ходить с довольной улыбочкой, смотреть на экран ТВ и на экран микроскопа, сидеть с подружкой на концертном амфитеатре.

И размышлять, непрестанно размышлять о том, что же делать.

— Есть проблемы? — спросил его наставник.

— Если и есть, то самые незначительные, — ответил Чип.

— Вид у тебя неважный. Что с тобой?

— Знаете ли, несколько лет тому назад я тяжело болел.

— Мне это известно.

— А теперь одна из номеров, которая тоже была больна, которая и меня заразила, живет здесь, в этом здании. Не могли бы меня перевести куда-нибудь еще?

Наставник поглядел на него с большим сомнением.

— Странно, — сказал он, — как это Уни-Комп мог поместить вас опять вместе.

— Вот и мне странно, — сказал Чип. — Однако она здесь. Я видел ее в столовой вчера вечером и сегодня утром.

— Ты разговаривал с ней?

— Нет.

— Я займусь этим вопросом, — сказал его наставник. — Если она здесь и это причиняет тебе неудобства, конечно же, мы отправим тебя отсюда. Или ее уберем. Ты знаешь ее имяном?

— Целиком не помню, — сказал Чип. — Анна СТ38Р.

Наставник позвонил ему на следующий день рано утром.

— Ты ошибся, Ли, — сказал он. — Это была не она, та, кого ты видел. И кстати, она Анна СГ, а не СТ.

— Вы уверены, что той здесь нет?

— Абсолютно. Она в Афре.

— Гора с плеч, — сказал Чип.

— И еще, Ли, вместо четверговой процедуры тебе надлежит пройти ее сегодня.

— Вот как?

— Да. В час тридцать.

— Хорошо. Спасибо, Езус.

— Благодари Уни.

У него были спрятаны в ящике стола три заготовки из фольги для бандажиков на руку. Он достал одну и пошел в ванную прилепить ее на плечо.

Она была в Афре. Это было ближе, чем Инд, но все же между ними был океан и все пространство США.

Там, в '71334 жили его родители; пожалуй, он подождет несколько недель, а потом попросит о визите. Последний раз он с ними виделся около двух лет тому назад; Вполне можно было рассчитывать, что его заявку удовлетворят. А уж там, в Афре, он сможет позвонить ей — сделает вид, что у него повреждена рука, и попросит какого-нибудь ребенка тронуть датчик уличного телефона и узнать точно ее местопребывание: «Привет, Анна СГ. Я надеюсь, вы так же хорошо себя чувствуете, как и я. Вы в каком городе?»

Ну и что потом? Идти туда пешком? Или заказать автопоездку в какое-либо близлежащее место, в какое-то заведение, так или иначе связанное с генетикой? Сообразит ли Уни, что у Чипа на уме?

Но даже если бы все прошло гладко, как он задумывает, даже если бы он добрался до нее, что он бы стал делать тогда? Нельзя же Надеяться, что и ей когда-то довелось поднять листок с мокрого камня. Нет, черт его бери, Маттиола наверняка сейчас нормальный номер, столь же нормальный, каким был он еще несколько месяцев тому назад. И при первом же его аномальном высказывании она позаботится, чтобы его быстренько доставили в медцентр. О Христос, Маркс, Вуд и Вэнь, как ему поступить?

Во-первых, он мог бы вычеркнуть ее из памяти, а во-вторых, с огромным риском отправиться на ближайший остров свободных. Там могли быть женщины, возможно, даже много женщин, и у некоторых могли оказаться такие же конические груди, такой же непривычной формы глаза, и такая же розово-смуглая кожа. Стоило ли рисковать своим собственным вновь обретенным бытием ради ничтожного шанса пробудить к истинной жизни Маттиолу?

Но ведь это она пробудила в нем жизнь, когда присела перед ним на корточки и положила свои руки ему на колени.

Правда, она при этом не рисковала. По крайней мере, ее риск был намного меньше.

Он отправился в Пред-У-музей; отправился по старинке, ночью, не отмечаясь по пути на сканерах. Это был типовой музей, такой же, как в ИНД 2610. Правда, некоторые экспозиции несколько отличались по набору экспонатов и их расположению.

Он отыскал другую географическую карту пред-У. Она была издана в 1937 году, с точно такими же восемью квадратными заплатами голубого цвета. Задняя картонная вставка была вырезана и кое-как прилеплена пластырем: видимо, кто-то еще побывал здесь до него. Это было волнующее открытие; кто-то другой тоже обнаружил острова, и сейчас, возможно, был как раз на пути к ним.

И кладовая здесь, как в других Пред-У-музеях. В ней — только стол, несколько картонных коробок да какая-то странная машина, похожая на будку, с рядами рычагов и занавесками по бокам. Он, как раньше, стал рассматривать карту на просвет, опять увидел сокрытые от посторонних глаз острова. Он обвел на бумаге ближайший из них под названием «Куба», расположенный недалеко от юго-восточной оконечности США. На тот случай, если он рискнет повидаться с Маттиолой, он обвел очертания Афра и двух ближайших к нему островов — «Мадагаскара» к востоку и небольшой «Майорки» к северу от континента.

В одной из коробок находились книги; он нашел одну на языке Франсез — «Spinosa et ses contemprorains». «Спиноза и его современники», — перевел он. Пролистал ее и забрал с собой.

Повесил вставленную обратно в раму карту на прежнее место и послонялся по музею. Взял наручный компас, который, похоже, еще действовал, и бритву с костяной ручкой и оселком для правки.

— Скоро нам дадут новые назначения, — сказал однажды за ленчем заведующий его сектором. — Нашу работу передают ГЛ4.

— Надеюсь, меня пошлют в Афр, — сказал Чип. — Там у меня родители.

Было рискованно делать подобные заявления, это звучало несколько не по-номерски, но завсектором мог косвенно влиять на дальнейшее распределение.

Получила перевод его подруга, и он поехал в аэропорт проводить ее и заодно посмотреть, возможно ли проникнуть на борт самолета без разрешения Уни. Кажется, это было невозможно. Плотная шеренга отбывающих номеров не давала возможности обмануть сканер, и к тому моменту, когда последний номер трогал сканер, другой номер в оранжевом балахоне оказывался с ним рядом, готовый остановить эскалатор и опустить его вниз. Выйти незаметно из самолета было также трудно: последний прибывший отмечался на сканере, а двое в оранжевых балахонах надзирали; они включали обратный ход эскалатора, трогали сканер и возвращались, поднимая на борт стальные контейнеры с питьем и унипеками для питания. Возможно, ему и удалось бы пробраться на самолет, затаясь в зоне ангаров, и спрятаться в нем, хотя он не мог припомнить в самолете ни одного подходящего закутка, к тому же, откуда он узнает, куда направляется лайнер?

Полет был невозможен, пока Уни не позволит лететь.

Он сделал запрос на поездку к родителям. Запрос был отклонен.

В его сектор поступили новые назначения. Двух 663-х направили в Афр, но не его; его послали в США 36104. Во время полета он изучал самолет. Спрятаться тут было негде. Перед ними находились лишь длинный заполненный креслами корпус, туалет в передней части, автоматические раздатчики унипеков и напитков. в хвосте и экраны ТВ с актером, изображающим Маркса.

США 36104 находился на крайнем юго-востоке, вблизи оконечности США и расположенной за нею Кубы. Он мог бы в одно из воскресений отправиться в поездку на велосипеде. Переезжая из города в город, ночуя в парках, забираясь в города только по ночам, чтобы добыть унипеки и питье, он покрыл бы расстояние в тысячу двести километров, как показывала карта МДБ. А в '33037 он мог бы раздобыть лодку или найти торговцев, приплывающих на побережье, как в АРГ 20400, о которых рассказывал Король.

«Маттиола, — мысленно спрашивал он у нее, — что я мог бы сделать еще?»

Он снова попросил позволения навестить родителей, и снова ему отказали.

Велосипедные прогулки он начал совершать по воскресеньям и во время свободного часа, чтобы натренировать ноги. Он зашел в Пред-У-музей в '36104 и нашел компас получше своего и нож с пильчатым лезвием, которым смог пользоваться в парках для срезания веток. Он проверил и тамошнюю географическую карту — у нее обратная сторона была нетронута, ее не вскрывали. Он на ней написал: «Да, здесь есть острова, на которых живут свободные номеры. Война Уни!»

Однажды ранним утром Чип отправился в путь в направлении Кубы, взяв и перерисованную карту. В багажной корзинке велосипеда на сложенном одеяле покоилась книжка «Вечно живая мудрость Вэня», рядом с ней — унипеки и сосуд с уникокой, под одеялом — сумка, а в ней бритва с оселком, щипцы, нож, фонарь, вата и бинты, катушка пластыря, фотоснимки родителей и Папы Яна и запасной комплект балахонов. Под правым рукавом на руке у него был бандаж, хотя если бы дело дошло до процедуры, он почти наверняка был бы обнаружен. Он надел солнечные очки и улыбался, катясь на своем велике на юго-восток среди других велосипедистов на велополосе. Параллельно по шоссе в ритмичной последовательности проносились машины. Поднятая с дороги воздушным вихрем мелкая каменная крошка звонко барабанила по разделительному металлическому ограждению.

Проехав около часа, он останавливался на несколько минут для отдыха, съедал половинку унипека и выпивал несколько глотков коки. Он размышлял о Кубе и думал, чем запасется в '33037 для торговли с тамошними жителями. Он пытался представить себе, какие на Кубе женщины. Не исключено, что их внимание привлечет вновь прибывший. Они ведь не заторможены процедурами, страстны невообразимо, а красивы — как Маттиола, или даже еще красивей.

Так он проехал пять часов, после чего повернул обратно.

Чип силой заставил мысли переключиться на свою работу. Он сейчас был в персонале 663-го педиатрического отделения медцентра. Это была скучнейшая работа: нескончаемые обследования генотипа с незначительными вариациями. И это было одно из тех назначений, с которого редко кого-либо перемещали. Он мог просидеть тут до конца своих дней.

Через каждые четыре или пять недель он регулярно подавал прошение на поездку к родителям в Афр.

В феврале 170 года его просьба была удовлетворена.

Самолет он покинул в четыре часа утра по времени Афра и направился в зал ожидания, придерживая себя за правый локоть. Со стороны было видно, что ему неудобно, сумка висела на левом плече. Женщина, вышедшая из самолета вслед за ним, помогла ему подняться, когда он упал, и прикоснулась своим браслетом к телефону вместо него.

— Вы уверены, что теперь с вами все в порядке? — спросила она.

— Спасибо, я уже чувствую себя хорошо, — ответил он с улыбкой. — Еще раз благодарю, и — счастливо вам погостить здесь.

Женщина тем временем отошла, и он сказал в телефон:

— Анна СГ38Р2823.

Экран вспыхнул, указывая, что вызов принят, но затем погас и оставался темным. «Ее перевели, — подумалось ему сразу, — ее нет на континенте». Он ждал, что так ему и ответит телефон. Но ответила Маттиола:

— Минутку, не могли бы… — И она возникла на экране; такая призрачно-близкая. Она сидела в пижаме на краешке кровати, протирая глаза. — Кто это? — спросила она. Позади нее повернулся с боку на бок номер. Была ночь на воскресенье. «Или она вышла замуж?»

— Кто? — еще раз переспросила Маттиола.

Она смотрела на него, моргая, затем придвинулась ближе. Она стала еще красивей. Разве где-нибудь были еще такие глаза?

— Это Ли РМ, — назвался он, заставляя себя быть не более чем просто добропорядочным номером. — Ты забыла? ИНД 26110, в 162 году.

На мгновение ее брови сдвинулись.

— О, да! Как же! — воскликнула она и улыбнулась. — Конечно, я помню. Как поживаешь, Ли?

— Все прекрасно, — сказал Чип. — А как ты?

— Отлично, — сказала она, перестав улыбаться.

— Вышла замуж?

— Нет, — ответила она. — Я рада твоему звонку, Ли. Хочу тебя поблагодарить. За твою помощь мне.

— Благодари Уни, — сказал он.

— Нет, нет, — возразила она. — Благодарю тебя. Задним числом. — Она опять улыбалась.

— Ты извини, что звоню в такую рань, — сказал он. — Я в Афре проездом к месту назначения.

— Ничего страшного. Я рада, что ты позвонил.

— А ты где?

— В 14509.

— Там как раз живет моя сестра.

— Правда?

— Да, — сказал он. — Ты в каком корпусе?

— Р 51.

— Она в каком-то из «А».

Номер позади нее сел на кровати, и она повернулась к нему и что-то сказала. Он улыбнулся Чипу. Она снова повернулась лицом в экран и сказала:

— Это Ли ХЕ.

— Здравствуйте, — сказал Чип, мысленно повторяя: «14509, Р 51; 14509, Р 51».

— Здравствуйте, брат, — произнесли губы Ли ХЕ, его голос не достиг микрофона.

— У тебя что-то с рукой? — спросила Маттиола.

Он все еще держался за нее. Теперь опустил.

— Ничего серьезного, — сказал он. — Упал, когда выходил из самолета.

— Бедненький, — сказала она. Перевела взгляд за его спину. — Там еще один номер ждет, — сказала она. — Давай прощаться.

— Да, — сказал он. — Прощай. Было приятно тебя увидеть. Ты ничуть не изменилась.

— И ты тоже, — сказала она. — Прощай, Ли. — Она встала, протянула вперед руку, и экран погас.

Он выключил аппарат и уступил место.

Маттиола была неживая — нормальный здоровый номер. Теперь она небось снова улеглась под бок к своему дружку. В '14509, Р 51. Не мог он рискнуть говорить с ней ни о чем, что не соответствовало ее нынешнему «здоровому» состоянию. Ему следовало бы провести день с родителями и лететь обратно в США, а, в следующее воскресенье отправиться на велопрогулку и на этот раз уже не возвращаться.

Он прошелся по залу ожидания. На одной стене висела карта Афра с огоньками на местах главных городов и соединяющими их тонкими оранжевыми линиями. На севере был '14510, возле которого она жила. А в середине континента горел огонек '71330, где он сейчас находился. Между двумя огоньками проходила оранжевая линия.

Он подождал, пока на табло расписания полетов загорятся данные на 18 февраля, воскресенье. Рейс на '14510 вылетал в 8.20 вечера, за сорок минут до его рейса в США 33100.

Он подошел к окну, выходившему на летное поле, и поглядел, как по эскалатору цепочкой поднимались номеры в самолет, на котором он только что прилетел. Подошел оранжево-балахонный номер и занял место у сканера.

Чип вернулся в зал ожидания. Теперь здесь было почти пусто. Два номера, прилетевших вместе с ним, — женщина со спящим чадом на руках и мужчина, обремененный двумя сумками, — приложили свои браслеты на запястьях к сканеру у дверей в автопорт. «Можно» — трижды засветился зеленый сигнал, и они вышли. Служащий в оранжевом балахоне, стоя на коленях около фонтана, отвинчивал щиток у его основания; другой номер подтолкнул электрополотер к выходной двери, тронул сканер — зажглось «Можно» — и протолкнул полотер через вращающуюся дверь в другое помещение.

Чип размышлял о чем-то, наблюдая за работающим у фонтана слесарем, затем пересек зал, тронул сканер автопорта, увидел «Можно» и вышел. Он направился к машине с тремя пассажирами, ожидавшей четвертого на '71334, забрался в салон и извинился за то, что вынудил их ожидать его. Закрылась дверь, и машина тронулась. Он сидел со своей сумкой на коленях и думал.

Когда Чип добрался до квартиры родителей, он тихо вошел, побрился и после этого разбудил их. Они были рады, и даже счастливы его видеть.

Втроем они говорили, завтракали и еще говорили. Они запросили разрешение на разговор с его сестрой Пиис в Евре и получили его. Поговорили с ней, с ее мужем Карлом, с ее десятилетним сыном Бобом и восьмилетней дочкой Айин. Затем, по предложению Чипа, отправились в Музей Достижений Братства.

После ленча он три часа проспал, и после этого все поехали в Сад Развлечений. Отец стал играть в волейбол, а они с матерью сидели и смотрели.

— Ты опять болен? — спросила мать.

— Нет, — он взглянул на нее. — Нет, конечно. Я себя чувствую прекрасно.

Она пристально посмотрела на него. Теперь ей было пятьдесят семь, голова поседела, загорелая кожа покрылась морщинами.

— Ты все о чем-то думаешь, — сказала она. — Весь день.

— Я здоров, — ответил он. — Ну, пожалуйста. Ты — моя мать, поверь мне.

Она с тревогой заглянула ему в глаза.

— Я здоров, — повторил он.

Немного погодя она сказала:

— Ну и ладно.

Любовь к ней внезапно наполнила его. Любовь и благодарность и какое-то мальчишеское чувство тождественности с ней. Он погладил мать по плечу и поцеловал в щеку.

— Я люблю тебя, Сузу, — сказал он.

Она рассмеялась.

— Слава Христу и Вэню, — сказала она, — какая у тебя память!

— Оттого, что я здоров, — сказал он. — Запомни это, ладно? Я здоров и счастлив. Хочу, чтобы ты хорошенько это запомнила.

— Почему?

— Потому, — не стал уточнять он.

Чип сказал, что его самолет улетает в восемь.

— Мы попрощаемся в автопорту, — сказал он. — В аэропорту будет полно народу.

Отец высказал было желание проводить сына до самолета, но мать отказалась. Они останутся в '334 — она устала.

В семь тридцать он расцеловал их на прощанье — отца и мать, а ей на ухо шепнул: «Запомни», — и сел в машину, направлявшуюся в аэропорт '71330. Сканер, когда он его коснулся, ответил «Можно».

Зал ожидания был переполнен даже больше, чем он предполагал. Номеры в белых, желтых и голубых балахонах ходили, стояли, сидели, ждали в очереди — одни с сумками, другие без ничего. Несколько номеров в оранжевом прохаживались среди публики.

Он посмотрел на расписание: посадка на самолет, отлетающий в 8.20 рейсом на '14510, будет производиться через проход номер 2.

Номеры там уже выстроились в очередь, за стеклом витрины самолет, покачиваясь, подруливал к эскалатору. Открылась дверь, вышел один номер, за ним второй.

Чип проложил себе путь через толпу к вращающейся двери в стороне от главного входа, имитироал отметку у сканера и проскочил через дверь — в склад, где рядами стояли под яркими лампами решетчатые ящики и картонные коробки, похожие на банки данных Уни. Он снял с плеча свою сумку и запихнул ее между коробкой и стеной.

Он «нормально» шагал вперед. Тележка со стальными контейнерами пересекла ему путь, толкаемая оранжево-балахонным номером, который взглянул на него и кивнул.

Чип кивнул в ответ и зашагал дальше, глядя на номера, толкавшего тележку под широко распахнутый портал, и далее, на залитое ярким светом поле.

Он пошел туда, откуда вышел номер — в помещение, где номеры в оранжевом ставили стальные фляги на транспортер моечной машины и наполняли чистые фляги кокой и дымящимся чаем из кранов огромных котлов. Он все шел и шел.

Он снова обманул сканеры и вошел в комнату, где на крючках висели обычные балахоны, а двое номеров снимали с себя оранжевые.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — отозвались они.

Он подошел к стенному шкафу и отодвинул дверцу на всю ширину. Там стоял электрополотер и бутылки с зеленой жидкостью.

— Где тут у вас одежка? — спросил он.

— Вон там, — сказал один из номеров, кивком показав на другой шкаф.

Чип подошел и открыл его. На полках лежали оранжевые балахоны, оранжевые бахилы, оранжевые рукавицы.

— Вы откуда здесь? — спросил номер.

— Из РУС 50937, — сказал он, забирая балахон и пару бахил. — Мы у себя держали балахоны внутри.

— Им и положено быть внутри, — сказал номер, застегивая белый балахон.

— Я бывала в Русе, — сказала другой номер — женщина. — Меня два раза туда назначали — первый раз на четыре года, потом еще раз на три.

Он тянул время, надевая на сандалии бахилы; закончил с ними, когда номеры бросили свои использованные балахоны в мусоросборник и вышли из подсобного помещения.

Он надел оранжевый балахон поверх своего белого и застегнул его до горла так, что белый стал совсем не виден. Оранжевые балахоны были тяжелей обычных, и у них были добавочные карманы.

Он заглянул в другие шкафы, нашел разводной гаечный ключ и подходящего размера кусок желтого паплона.

Потом воротился туда, где спрятал свою сумку, вынул ее и завернул в паплон. Его толкнула вращающаяся дверь.

— Простите — сказал вошедший номер. — Я вас не ушиб?

— Нет, — ответил Чип, держа сверток с сумкой.

Номер в оранжевом пошел своей дорогой.

Чип немного обождал, наблюдая за ним, затем взял сверток под левую руку и вынул из кармана гаечный ключ. Он держал его в правой руке, как ему представлялось, нормально, чтобы все выглядело естественно.

Он пошел следом за ушедшим номером, затем повернул и направился к порталу, через который вышел на летное поле.

Эскалатор трапа, прислоненный к фюзеляжу самолета у выхода номер 2, был пуст. Тележка, по-видимому одна из тех, что он видел, когда их катили, стояла у подножия трапа, рядом со сканером.

Другой эскалатор уже убирали в подземную шахту, а обслуженный им самолет рулил ко взлетной полосе. Это был рейс 8.10 на Чи, вспомнилось Чипу.

Он опустился на одно колено и положил сумку и ключ на бетон и прикинулся поправляющим бах ил у. В зале ожидания все будут наблюдать за самолетом на Чи, будут смотреть, как он взлетает — в тот самый момент он и вступит на эскалатор. Оранжевые ноги прошуршали позади него — какой-то номер шел по направлению к ангару. Он снял бахил у и надел снова, следя за самолетом, и выжидая, когда тот развернется.

Вот он начал стремительный разбег. Чип подобрал свою сумку и ключ, встал и пошел. Его нервировала яркость все заливавшего света, но он сказал себе, что никто за ним не наблюдает, а все следят за самолетом. Он пошел вверх по эскалатору трапа, а пройти мимо сканера помогла стоявшая рядом тележка, она оправдывала его неловкость. Теперь он встал на ступеньку, и эскалатор понес его вверх. Он крепко прижимал к себе паплоновый сверток и гаечный ключ, быстро приближаясь к раскрытой двери самолета. С эскалатора он вошел в салон.

Двое номеров были заняты с раздатчиками пищи. Они посмотрели на него, и он кивнул им. Те молча ему ответили. По проходу он направился к туалету.

Вошел в душевую, оставив дверь открытой, и положил сверток на пол. Повернулся к раковине и постучал по кранам ключом. Опустившись на колени, постучал и по сточной трубе. Раздвинул губки ключа и наложил их на трубу.

Он услышал, как остановился эскалатор, как затем снова заработал. Он нагнулся и высунулся из двери. Номеры в оранжевом ушли.

Он положил на пол ключ, встал, закрыл дверь и расстегнул оранжевый балахон. Снял его, сложил по длине и скатал в компактный рулон, как мог туго. Встав на колени, раскрыл сумку, затолкал в нее балахон, сложил желтый паплон и сунул туда же. Снял бахилы с сандалий и тоже упрятал в сумку. Засунул туда и ключ. Наконец закрыл сумку и натянул верхний клапан.

С сумкой на плече он помыл руки и лицо холодной водой. Сердце его быстро колотилось, но чувствовал он себя хорошо, с волнением ощущая, что живет. Посмотрел в зеркало на свое разноглазое лицо. Война Уни!

Он услышал голоса номеров, поднимавшихся на борт самолета. Стоя у раковины, он вытирал свои давно сухие руки.

Дверь открылась, и вошел мальчуган лет десяти.

— Привет, — сказал Чип, вытирая руки. — Хорошо провел время?

— Да, — сказал мальчик.

Чип бросил в мусоросборник полотенце.

— В первый раз летишь?

— Нет, — сказал мальчик, раскрывая свой балахончик. — Я уже много раз летал. — Он присел на один из унитазов.

— В салоне увидимся, — сказал Чип и вышел.

Самолет уже был заполнен почти на треть, номеры продолжали входить. Он занял ближайшее свободное кресло, проверил сумку — надежно ли та закрыта — и поставил рядом.

То же самое произойдет и в другом конце рейса. Когда все начнут покидать самолет, он пройдет в туалетную, чтобы надеть оранжевый балахон обслуги. Он станет «работать» возле раковины, когда номеры поднимутся на борт, чтобы вновь наполнить фляги уникокой, и уйдет после них. В служебном депо за ящиками или в кладовой он отделается от балахона и бахил и от этого гаечного ключа; потом проскочет мимо сканера, выйдет из аэропорта и пойдет к '14509. Там всего восемь километров на восток от '510 — он проверил по карте в МДБ в то утро. Если повезет, он там будет к полуночи или чуть позже.

— Как странно, — сказала женщина в соседнем кресле.

Чип повернулся к ней.

Она смотрела в хвостовую часть салона.

— Вон тому номеру не хватило места, — сказала она.

Номер медленно шел по проходу, глядя то направо, то налево. Все кресла были заняты. Пассажиры озирались по сторонам, пытаясь как-то помочь брату.

— Одно еще должно быть, — сказал Чип, подымаясь со своего кресла и ища взглядом свободное. — Уни не мог допустить ошибку.

— Но ведь нету, — сказала женщина. — Все места заняты.

Все наперебой заговорили. Свободного места действительно не было. Какая-то женщина взяла с кресла девочку, пересадила ее к себе на колени и позвала оставшегося без места.

Самолет тронулся на рулежку, вспыхнули экраны ТВ и стали показывать передачу о географии Афра и его ресурсах.

Чип старался сосредоточить внимание на передаче, полагая, что сможет почерпнуть полезную для себя информацию, но не получалось. Если его теперь найдут и «вылечат», он уже больше никогда не вернется к жизни. На сей раз Уни обеспечит ему покой, и никакого тайного значения он, Чип, не усмотрит в тысяче листьев на тысяче мокрых камней.

В '14509 Чип прибыл в ноль двадцать. Он был бодр — по времени США была середина Дня.

Первым делом он пошел в музей Пред-У, потом — на станцию проката велосипедов, ближайшую к корпусу Р51. После этого он дважды зашел на станцию и по одному разу в столовую Р51 и в центр снабжения.

В три часа утра он вошел в комнату Маттиолы. Он смотрел на нее, освещая карманным фонарем; смотрел на ее щеку, на ее шею, темную руку на подушке. Затем прошел к письменному столу и зажег свет.

— Анна, — произнес он, стоя у изножья кровати. — Анна, тебе надо вставать.

Она что-то пробормотала.

— Ты сейчас же должна встать, Анна, — сказал он. — Давай, поднимайся.

Она приподнялась, заслонив рукой глаза, что-то жалобное бормоча. Сев, она убрала с глаз руку и уставилась на него; узнала, смущенно нахмурилась.

— Анна, я хочу, чтобы мы с тобой поехали покататься на велосипедах, — сказал Чип. — Для тебя тоже есть. Ты не должна ни громко разговаривать, ни звать на помощь.

Он сунул в карман руку и вытащил пистолет. Он держал его, как ему казалось, по всем правилам, положив указательный палец на спусковой крючок, а остальными обхватив рукоятку и направив дуло ей в лицо.

— Я убью тебя, если ты не сделаешь по-моему. И не вздумай закричать.

Глава 3

Она смотрела на пистолет и на Чипа.

— Генератор подсел, — сказал он, — однако в стене музея я проделал дыру глубиной в сантиметр, а в тебе она будет намного глубже. Так что лучше тебе подчиниться. Извини, что я напугал тебя, но ты скоро поймешь, почему я так поступаю.

— Это ужасно! — сказала Маттиола. — Ты все еще болен!

— Да, — сказал он, — и теперь намного тяжелее. Поэтому делай, как тебе сказано, или Братство лишится двух ценных номеров — сперва тебя, затем меня.

— Как ты можешь так себя вести, Ли? — сказала она. — Ты с оружием в руке угрожаешь мне? Невозможно представить!

— Вставай и одевайся, — сказал он.

— Пожалуйста, позволь мне позвонить.

— Одевайся, — повторил он. — Быстро!

— Хорошо, — сказала она, откидывая одеяло. — Хорошо. Буду все делать в точности, как ты велишь. — Она встала и сняла пижаму.

Он попятился назад, не сводя с нее глаз и не опуская пистолета.

Она дала пижаме упасть к ее ногам и повернулась к полке, чтобы взять свежий балахон. Чип смотрел на ее груди, на все ее тело, которое чем-то неуловимым — полнотой ли бедер, округлостью ли ягодиц? — отличалось от нормального. До чего, же она была хороша!

Маттиола надела балахон и, подняв высоко руки, просунула их в рукава.

— Ли, прошу тебя, — сказала она, глядя на него. — Давай спустимся в медцентр и…

— Не разговаривай!

Она застегнула балахон и надела сандалии.

— Почему тебе захотелось поехать на велосипедах? — сказала она. — Сейчас ведь ночь.

— Собери вещи в сумку, — приказал Чип.

— В дорожную?

— Да, — сказал он. — Возьми еще один балахон, аптечку первой помощи и щипцы. Ну и все, что тебе понадобится под рукой. У тебя есть карманный фонарь?

— Что ты задумал делать?

— Упаковывай сумку, — не стал уточнять.

Она складывала вещи, а когда закончила и закрыла сумку, он взял и повесил ее себе на плечо.

— Нам надо выйти и обойти вокруг здания, — инструктировал он. — Там у меня приготовлены велосипеды. Мы пойдем рядом, а пистолет будет у меня в кармане. Если мы встретим кого-нибудь и ты дашь знак, что что-то не в порядке, я выстрелю. Тебе все понятно?

— Да, — ответила она.

— Делай только то, что я тебе скажу. Если говорю: «Стоп, поправь себе сандалию», ты останавливаешься и поправляешь. Мы будем проходить мимо сканеров не отмечаясь. Ты раньше так делала, теперь тебе предстоит делать то же самое.

— Мы сюда не вернемся? — спросила она.

— Нет. Мы уезжаем далеко отсюда.

— Тогда тут есть фотоснимок, который мне хотелось бы взять с собой.

— Бери. Я же сказал: возьми все, что ты хочешь.

Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и порылась в нем.

«Фотография Короля? — гадал он. — Нет, Король — часть ее болезни. Вероятно, кто-то из родных».

— Где-то здесь, — бормотала она, нервничая, что показалось Чипу подозрительным.

Он быстро подошел и оттолкнул ее. «Ли РМ. Пистол. 2вело», — было написано на дне ящика. В руке у нее был карандаш.

— Я стараюсь тебе помочь, — объяснила она.

Он понял, что сейчас ударит ее, однако сдержался. Но сдерживать себя не следовало — это дало бы ей уверенность, что он не причинит ей боли. И он влепил ей пощечину.

— Брось-ка эти штучки! — сказал он. — Разве ты не понимаешь, как серьезна моя болезнь? Ты умрешь, и, быть может, вместе с тобой умрут десятки других номеров. Вот что будет, если ты позволишь себе еще раз что-нибудь в этом роде!

Маттиола смотрела на него широко раскрытыми глазами и дрожала, держась рукой за щеку.

Его тоже трясло от сознания, что он причинил ей боль. Он вырвал у нее карандаш, зачеркнул написанное, забросал бумагами и сверху кинул ее записную книжку. Бросил карандаш в ящик и задвинул его, взял ее за локоть и подтолкнул к двери.

Они вышли из комнаты и двинулись по коридору. Чип держал руку в кармане, не выпуская из нее пистолет.

— Перестань дрожать, — сказал он. — Я ничего тебе не сделаю, если будешь выполнять мои требования.

Они спускались на эскалаторе. Навстречу им, на параллельной лестнице, ехали два номера.

— И ты, и они, — показал он. — И вообще все, кто попадется навстречу, — все будут убиты.

Она промолчала.

Он улыбнулся номерам, они улыбнулись в ответ. Она им кивнула.

— Это мой второй переезд за этот год, — сказал он ей.

Они миновали много пролетов и ступили на последний эскалатор, ведущий в вестибюль. Три номера, из них двое с телекомпами, стояли, беседуя, около сканера у одной из дверей.

— Теперь без шуточек, — напомнил он ей.

Они спускались, отражаясь в темном стекле окна. Номеры продолжали разговаривать. Один из них поставил свой телекомп на пол.

Чип с Маттиолой сошли с эскалатора.

— Погоди минутку, Анна, — сказал он. Она остановилась и повернулась к нему.

— Мне ресница попала в глаз, — сказал он. — Есть у тебя салфетка?

Она пошарила рукой в кармане и отрицательно покачала головой.

Он нащупал одну под пистолетом, вынул и дал ей. Он стоял лицом к заболтавшимся номерам и одной рукой держал глаз широко раскрытым, другую руку опять опусти в карман. Она приложила салфетку ему к глазу. Дрожь ее не унималась.

— Это всего-навсего ресничка, — сказал он. — Нервничать не из-за чего.

За ее спиной номер поднял свой телекомп, и все трое обменялись рукопожатиями и поцеловались. Двое с телекомпами дотронулись до сканера. «Можно», — моргнул он дважды. Оба вышли из здания. Третий номер, мужчина лет двадцати пяти, направился в сторону стоящих Чипа и Маттиолы.

Чип убрал руку Маттиолы.

— Все в порядке, — сказал Чип, моргая. — Благодарю, сестра.

— Вам не нужна помощь? — спросил номер. — У меня специальность 101.

— Спасибо, не надо, это была ресничка, — сказал Чип. Маттиола пошевелилась. Чип взглянул на нее. Она молча положила салфетку к себе в карман.

Номер, взглянув на дорожную сумку, пожелал им счастливого пути.

— Благодарю, — сказал Чип. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал номер, улыбаясь им.

— Спокойной ночи, — сказала Маттиола.

Они направились к дверям и в стекле увидели отражение номера, вставшего на бегущие вверх ступени.

— Я близко наклонюсь к сканеру, — сказал Чип. — А ты тронь его, но не панель датчика, а его край.

Так они выбрались на улицу.

— Пожалуйста, Ли, — просила Маттиола. — Во имя Братства, давай вернемся и поднимемся в медцентр.

— Помолчи, — сказал он.

Они свернули в проход между зданиями. Темень тут была гуще, и он достал фонарь.

— Что ты собираешься со мной сделать? — спросила она.

— Ничего, — сказал он, — если ты опять не вздумаешь выкинуть со мной какую-нибудь штуку.

— Зачем я тебе нужна?

Он не ответил.

На пересечении проходов между зданиями стоял еще один сканер. Рука Маттиолы потянулась было кверху. Чип перехватил ее руку:

— Ни-ни!

Они прошли мимо, не отмечаясь. У Маттиолы вырвалось горестное восклицание, и она произнесла упавшим голосом:

— Ужас!

Велосипеды стояли прислоненными к стене там, где он их оставил. В багажной корзине одного из них была укреплена завернутая в одеяло сумка и в нее втиснуты унипеки и фляга с питьем. Одеяло также прикрывало и корзину на втором велосипеде; он положил в нее сумку Маттиолы и обернул ее одеялом, проделав это весьма тщательно.

— Садись, — сказал он, придерживая ее велосипед.

Она села, взявшись за руль.

— Мы поедем прямо — между зданиями и к Восточному шоссе, — сказал он. — Никуда не сворачивай, не останавливайся и не меняй скорость, пока я не велю.

Сам он сел на другой велосипед. Невыключенный фонарь закрепил на корзине сбоку и теперь он, сквозь решетку багажника, освещал тротуар впереди.

— Все! Поехали, — сказал он.

Они катили рядом по прямому проезду между корпусами, темнота то сгущалась, то чуть редела в проходах между домами; высоко в черном небе виднелись редкие звезды, а далеко впереди мерцала голубая искорка единственного в проулке фонаря.

— Прибавь малость, — попросил Чип.

Они поехали быстрей.

— У тебя когда назначена следующая процедура? — спросил он.

Она помолчала, потом сказала:

— Восьмого маркса.

«Две недели, — подумал он. — О, Христос и Вэнь! Почему не завтра или послезавтра? Ладно, могло быть и хуже — могло быть и через четыре недели».

— Я смогу ее получить? — спросила она.

Не было смысла дополнительно волновать ее.

— Может быть, — сказал он. — Увидим.

Он намеревался ежедневно делать небольшие перегоны, используя свободный час, когда двое велосипедистов не привлекли бы внимания. Они могли передвигаться от одной парковой зоны до другой, проезжая за раз город или два. И так, мало-помалу, проделать весь путь до '12082 на северном побережье Афра, города, ближайшего к Майорке.

Однако в первый же день, в парковой зоне на севере от '14509, он изменил свое решение. Найти подходящее место для ночевки оказалось трудней, чем он ожидал; после восхода солнца прошло не мало времени — было уже около восьми утра, как он полагал, — когда они устроились под нависшим утесом, перед которым росли несколько молодых деревцев. Промежутки между ними он заложил ветками. Вскоре они услышали жужжание вертолета, несколько раз пролетавшего взад-вперед над ними. Все то время Чип сидел с наведенным на Маттиолу пистолетом, а она, с недоеденным унипеком в руке, сидела неподвижно, уставившись на своего стража. Около полудня они услышали, как захрустели ветки, зашелестели листья и прозвучал голос не более чем в двадцати метрах от них. Речь была некультурная, слова звучали неразборчиво, без выражения, будто говорили в телефонную трубку, либо в телекомп с голосовым вводом информации.

То ли в ящике стола Маттиолы было обнаружено ее послание, то ли Уни сопоставил факты их исчезновения и пропажи двух велосипедов, но Чип, поразмыслив, решил, поскольку их разыскивают как пропавших без вести, остаться здесь до конца недели и продолжить путешествие в воскресенье. Они сделают рывок километров на шестьдесят или семьдесят, но не прямо на север, а на северо-восток и там укроются на неделю. За четыре или пять воскресных дней они доберутся кружным путем до '18082, причем с каждой неделей Маттиола будет все больше становиться самой собой и все меньше в ней будет оставаться от Анны СГ. Она станет более покладистой или, по крайней мере, будет меньше думать, как бы оказать ему «помощь».

Теперь же, как ни крути, она была Анной СГ. Потому он связал ее с помощью нарезанных из одеяла лент, заткнул рот кляпом и до захода солнца продержал под дулом пистолета. Среди ночи он снова связал ее, заткнул рот и укатил на своем велосипеде. Вернулся он через несколько часов с унипеками и питьем, привез еще два одеяла, полотенца и туалетную бумагу, «наручные часы», у которых кончился завод, и две французские книги. Маттиола лежала там, где он ее оставил. Она не спала, взгляд был тревожный и жалостливый. Став пленницей больного номера, она страдала от его грубого обхождения, но прощала. Ей было жаль его.

Однако днем в ее взгляде появилось негодование. Чип потрогал свою щеку и ощутил двухдневную щетину. Смущенно улыбнувшись, он сказал:

— Я избегаю процедур вот уже почти год.

Она наклонила голову и прикрыла глаза ладонью.

— Ты превратился в животное, — сказала она.

— Да, но мы такими в действительности и являемся, — доказывал он. — Христос, Маркс, Вуд и Вэнь сделали из нас нечто мертвое и противоестественное.

Она отвернулась, когда он начал бриться, но все же потом украдкой глянула раз через плечо, другой, а затем повернулась и открыто стала смотреть на него, не скрывая неприязни.

— Ты кожу себе не ранишь? — спросила она.

— Поначалу случалось, — сказал он, туго натягивая щеку и легко работая бритвой, при свете установленного на камне фонарика. — Бывало, я вынужден был целыми днями прикрывать лицо рукой.

— Ты всегда пользуешься для бритья чаем?

— Нет, — засмеялся он. — Это вместо воды. Вечером схожу поищу пруд или ручей.

— А тебе часто приходится это делать? — спросила она.

— Ежедневно, — сказал он. — Вчера пропустил. Безобразие, конечно, но оно продлится лишь несколько недель. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Что ты хочешь этим сказать?

Он промолчал и продолжал бритье.

Маттиола отвернулась.

Чип читал французскую книгу о причинах войны, которая длилась тридцать лет. Маттиола спала. Потом села на одеяле, посмотрела на него, на деревья, на небо.

— Ты не хочешь, чтобы я поучил тебя этому языку? — спросил он.

— А зачем? — спросила она.

— Когда-то тебе хотелось его выучить, — сказал он. — Помнишь, я дал тебе список слов?

— Да, — сказала она. — Я помню. Я учила их, но потом забыла. Но сейчас я здорова — зачем он мне теперь нужен?

Чип делал гимнастику и ее заставлял делать, с тем чтобы в воскресенье они были готовы к дальней поездке. Она выполняла его указания, не протестуя.

В ту ночь он нашел хотя и не ручей, но ирригационный канал шириной метра два, с бетонными откосами. Он искупался в его медленно текущей воде, затем принес фляги с водой в укрытие, разбудил Маттиолу и развязал ее. Провел через рощицу, потом стоял и смотрел, как она купалась. Ее мокрое тело блестело в слабом свете четвертушки луны.

Он помог ей вылезти по бетонному берегу, дал полотенце и, пока она вытиралась, стоял рядом.

— Ты знаешь, почему я пошел на это? — спросил он.

Она посмотрела на Чипа.

— Потому что я тебя люблю, — сказал он.

— Тогда отпусти меня.

Он покачал головой.

— Тогда с какой стати ты говоришь, что любишь меня?

— Люблю.

Она нагнулась и вытерла ноги.

— Ты хочешь, чтобы я опять стала больной?

— Да, хочу.

— Тогда, значит, ты меня ненавидишь, — сказала она, — ты не любишь меня. — Она выпрямилась.

Он взял ее руку, гладкую, прохладную и влажную.

— Маттиола.

— Анна, — поправила она.

Он попытался поцеловать ее в губы, но она отвернулась, и поцелуй пришелся в щеку.

— Теперь наставь на меня свое оружие и изнасилуй меня, — сказала она.

— Я не буду этого делать, — сказал он, выпуская ее руку.

— Почему же нет? — Она надевала свой балахон и застегивала его медленно, неуверенно. — Пожалуйста, Ли, — продолжала она, — давай поедем назад в город. Я уверена, тебя можно вылечить, потому что, если бы ты был действительно болен, неизлечимо болен, ты изнасиловал бы меня! Ты был бы намного грубей со мной, чем ты есть.

— Ладно, — не вступая в спор, ответил он. — Давай-ка вернемся на наше место.

— Пожалуйста, Ли.

— Чип, — поправил он. — Мое имя Чип. Пошли. — Он тряхнул головой, и они двинулись обратно через рощицу.

К концу недели она взяла его карандаш и книгу, которую он не читал в тот момент, и стала рисовать на внутренней стороне обложки наброски портретов Христа и Вэня, а еще дома, свою левую руку и ряд оттененных крестиков и серпиков. Он взглянул — не пишет ли она записку в надежде кому-нибудь ее подкинуть в воскресенье.

Потом Чип сам нарисовал дом и показал ей.

— Что это? — спросила Маттиола.

— Дом.

— Не похоже.

— Нет, это дом, — сказал он. — Они не обязательно должны быть все уныло-одинаковыми и прямоугольными.

— А это что за овалы?

— Окна.

— Я никогда не видела таких домов, — сказала она. — Даже в пред-У-эпохе. Где есть такие?

— Нигде, — сказал он. — Я его таким придумал.

— О, тогда это не дом, таких не бывает. Как ты можешь рисовать то, чего не бывает?

— Я ведь больной, ты не забыла? — сказал он.

Она отдала книгу, не глядя ему в глаза.

— Не надо таких шуток, — сказала она.

Он надеялся — впрочем, нет, он предполагал, — что могло ведь так случиться, что субботней ночью, в силу привычки или других причин она могла бы проявить желание сблизиться с ним. Однако не проявила. Так же как во все предыдущие вечера, она сидела в сумерках, обхватив руками колени и глядя на багровую полоску неба между нависшей скалой и черными кронами деревьев впереди.

— Сегодня суббота, — сказал Чип.

— Я знаю, — сказала она.

Они помолчали. Затем Маттиола спросила:

— Я не смогу получить лечебную процедуру. Да?

— Не сможешь, — сказал он.

— Но тогда я могу забеременеть, — сказала она. — А мне не положено иметь детей. Как, кстати, и тебе.

Ему хотелось сказать, что они едут в такое место, где решения Уни не имеют силы, но это было бы преждевременно: она могла бы перепугаться и перестать ему подчиняться.

— Да, наверно, ты права.

Он поцеловал ее в щеку, когда связывал ее и укрывал на ночь. Она молча продолжала лежать в темноте, и он поднялся с колен и пошел к своим одеялам.

Воскресная поездка прошла благополучно. Рано утром их остановила группа молодых номеров, но им просто нужно было помочь починить порвавшуюся цепь, и Маттиола сидела в траве вдали от группы, пока Чип был занят делом. К закату они приехали в парковую зону на севере от '14266. За день они отмахали больше семидесяти пяти километров.

И опять оказалось нелегким делом найти укрытие. Но в конце концов Чипу все же удалось найти подходящее место — развалины пред-У или ранне-У-строения, густо заросшего виноградом и плющом. Здесь было просторней и гораздо удобней, чем на предыдущей стоянке. В ту же ночь, несмотря на усталость после дальнего перехода, он съездил в '14266 и воротился с запасом унипеков и питья на три дня.

Маттиола за эту неделю стала раздражительной.

— Мне надо почистить зубы, — капризничала она. — И я хочу принять душ. До каких пор мы будем так ехать? Всю жизнь, что ли? Тебе, может, и нравится жить, как животному, но мне — нет. Я — человек. И я не могу спать со связанными руками и ногами.

— На прошлой неделе ты не жаловалась, — сказал он.

— А теперь не могу!

— Тогда лежи спокойно и дай спать мне, — сказал он.

Ее взгляд выражал теперь только раздражение, и ни следа былой жалости. Она упрекала его, когда он брился и когда он читал; на вопросы отвечала односложно или не отвечала вовсе. Гимнастику делала кое-как, и он был вынужден грозить ей пистолетом.

Близилось восьмое Маркса, дата назначенной ей процедуры. Этим он объяснял себе ее раздражительность, естественное недовольство положением пленницы и вызванными этим положением неудобствами. Но это были и признаки воскрешения Маттиолы, погребенной в Анне СГ. Это должно было его радовать, и, когда он об этом размышлял, так оно и было. Но сносить это было все трудней и трудней, особенно после прошлой недели, когда в ее тоне слышалось сочувствие, а поведение было спокойным и дружелюбным.

Она жаловалась на обилие насекомых и на скуку. Как-то ночью пошел дождь, и по этому поводу она ворчливо ныла.

Однажды Чипа разбудило ее подозрительное ерзанье. Он направил на нее луч фонарика. Маттиола уже высвободила руки и теперь развязывала веревку на щиколотках. Он снова связал ее да еще стукнул для острастки.

За весь субботний вечер они даже словом не перекинулись.

В воскресенье поехали дальше. Чип не отъезжал от нее — ехал сбоку и внимательно следил, если к ним приближались номеры. Он приказывал ей улыбаться, кивать, отвечать на приветствия, напоминал, что вести себя надо так, будто все в порядке. Она ехала в угрюмом молчании, и он боялся, как бы она, несмотря на угрозу оружия, не позвала в любой момент на помощь или не остановилась и не отказалась наотрез ехать дальше.

— Смотри у меня! — пригрозил Чип. — Не только тебя — всех до одного перебью. Ни одного свидетеля не оставлю, клянусь тебе!

Она продолжала крутить педали, хмуро улыбалась и кивала встречным. У Чипова велосипеда сломалась передача, и за день они проехали всего сорок километров.

К концу третьей недели ее раздражительность уменьшилась. На привале она сидела, хмуря брови, подбирала травинки, рассматривала кончики пальцев, без конца вращала на запястье браслет. В ее взгляде, устремленном на Чипа, сквозило странное любопытство, будто бы она видела его впервые. Его указаниям она следовала машинально и вяло.

Он занялся ремонтом велосипеда, решив не будить ее.

Однажды вечером — это было на четвертой неделе их путешествия — Маттиола спросила:

— Куда мы едем?

Чип посмотрел на нее — они доедали последний за тот день унипек — и сказал:

— На остров, который называется Майорка. В море Вечного Мира.

— Майорка?! — удивилась она.

— Это остров, где живут неизлечимые, — пояснил он. — В мире есть еще семь таких островов. Больше, чем семь, конечно, потому что некоторые представляют собой группы островов. Я нашел их на карте в Пред-У-музее, в Инде. Они были заклеены, и их нет на карте в МДБ. Я собирался вам всем рассказать об этом как раз в тот день, когда меня «вылечили».

Маттиола выслушала молча, а потом спросила:

— Ты рассказал об этом Королю?

Это было первое упоминание его имени. Надо ли было ей сообщить, что Король обо всем знал, но скрывал, и потому рассказывать ему об островах не было смысла? Зачем это теперь? Он умер. Для чего разрушать его образ в ее памяти?

— Да, рассказал. Он был изумлен этим открытием и очень разволновался. Я не понимаю, почему он сделал с собой то, что сделал. Ты ведь об этом знаешь?

— Да, знаю, — сказала Маттиола, взяла ломтик унипека и стала жевать, не глядя на Чипа. — А как они живут на этом острове? — спросила она.

— Понятия не имею, — сказал он. — Эта жизнь, может быть, очень груба и примитивна, но это — свободная жизнь. А может быть, она на высоком уровне цивилизации. Первые неизлечимые должны были быть в высшей степени независимыми и изобретательными номерами.

— Я не уверена, что хочу туда, — сказала она.

— Не спеши — подумай, — сказал он. — Через несколько дней твое настроение изменится. Ведь это ты высказала предположение о существовании колоний неизлечимых, разве не помнишь? Еще просила меня заняться поисками.

— Да, помню, — кивнула она.

В конце недели она взяла одну из французских книжек, которые он нашел в музее, и попыталась читать. Он сидел рядом и переводил неизвестные ей слова.

В следующее воскресенье с ними увязался попутчик. Он ехал слева от Чипа, не отставая и не обгоняя их.

— Привет, — сказал он дружелюбно.

— Привет, — отозвался Чип.

— Я думал, все старые велосипеды списаны, — сказал он.

— Я тоже так думал, — сказал Чип, — но нам почему-то дали вот эти.

Велосипед номера имел более тонкую раму и рычажок переключателя скоростей на руле, управляемый большим пальцем.

— Возвращаетесь в '935? — поинтересовался номер.

— Нет, едем в '939, — сказал Чип.

— О! — сказал номер, глядя на их багажники с завернутыми в одеяла сумками.

— Нам бы поднажать, Ли, — сказала Маттиола. — Остальных уже не видно. Мы отстали.

— Они подождут нас, — сказал Чип. — Все равно их унипеки и одеяла у нас.

Номер улыбнулся.

— Нет, нет! Давай поедем скорее, — сказала Маттиола. — Это несправедливо заставлять их ждать.

— Хорошо, — сказал Чип и обернулся к непрошенному попутчику. — Благополучия вам на весь день.

— И вам того же, — отозвался номер.

Они поднажали и укатили вперед.

— Молодчина! Выручила, — похвалил Чип Маттиолу. — Он уже собирался пуститься в расспросы, зачем нам столько вещей.

Маттиола промолчала.

В тот день они проехали восемьдесят километров и добрались до парковой зоны на северо-востоке от '12471, в одном дне пути от '082. Они нашли вполне подходящее убежище — треугольную расселину меж двух утесов, над которой нависали деревья. Чип нарезал ветвей и замаскировал ими вход.

— Больше не надо меня привязывать, — сказала Маттиола. — Я не убегу и не стану пытаться привлечь внимание посторонних. Пистолет тоже можешь спрятать в сумку.

— Ты захотела на Майорку?

— Конечно, — сказала она. — Еще как захотела! Это как раз то, о чем я всегда мечтала, когда была живою, конечно.

— Хорошо, — сказал он, убрал пистолет в сумку и в ту ночь не стал ее привязывать.

Подчеркнутое равнодушие здорово его разочаровало. Она могла бы проявить и больше энтузиазма. Да, и поблагодарить его не мешало бы — он ожидал этого от нее: благодарности, выражения любви. Он лежал, прислушиваясь к ее ровному медленному дыханию. Спала она или притворялась? Не собиралась ли она выкинуть очередной фокус? Он включил фонарик и осветил ее лицо. Глаза были закрыты, губы слегка раздвинуты, руки под одеялом сложены вместе, как будто все еще связаны.

Нынче только двенадцатое Маркса, думал он. Через недельку или две ее эмоции будут проявляться более явно. Он закрыл глаза.

Когда Чип проснулся, он увидел, что Маттиола собирает камушки и прутики.

— Доброе утро, — сказала она приветливо.

Они нашли поблизости ручеек и дерево с зелеными плодами, которое он определил как оливковое. Плоды были горьковатые, со странным привкусом. Они оба предпочли им унипеки.

Маттиола спросила его, как он умудрился избежать процедур. Он ей рассказал о листке и мокром камне, о придуманных им бандажиках, которые накладывал на руку. Это произвело на нее впечатление. Остроумно, признала она.

Как-то раз вечером они сходили в '12471 за унипеками и напитками, полотенцами, туалетной бумагой, балахонами, новыми сандалиями; заодно они смогли проштудировать этот район по географической карте в местном МДБ, насколько это было возможно при свете фонарика.

— Что мы будем делать, когда приедем в '082? — спросила она на следующее утро.

— Спрячемся где-нибудь на побережье, — ответил он, — и будем каждый вечер выслеживать торговцев.

— Думаешь, они туда приходят? — спросила она. — Ведь это рискованно.

— Конечно, — согласился он, — я полагаю, они занимаются этим вдали от города.

— Для них более естественно плавать в Евр. Как-никак ближе.

— Нам останется надежда на то, что в Афр они тоже заходят, — сказал он. — И я хочу кое-что добыть в городе, чтобы торговать, — какие-то вещи, которые имеют для них ценность. Надо будет все это обдумать.

— А сможем мы раздобыть лодку? — спросила она.

— Думаю, что нет. Там нет морских путей, поэтому, скорей всего, нет и катеров или моторных лодок. Конечно, в Садах Развлечений имеются весельные лодки, но я не представляю, чтобы мы могли пройти на веслах двести восемьдесят километров. Ты сможешь?

— Ничего невозможного в этом нет, — сказала она.

— Нет, — сказал он. — Это крайний вариант. Я все-таки рассчитываю на торговцев или, быть может, даже на какую-нибудь организованную операцию по вывозу эмигрантов. На Майорке должны быть средства обороны, потому что Уни про нее известно; он знает обо всех островах. Поэтому тамошние жители должны способствовать росту населения, притоку новых сил.

— Да, пожалуй, — сказала она.

Это опять была дождливая ночь, и они забились в угол расселины, укрывшись одним одеялом. Он целовал ее в шею, пытался раскрыть балахон, но она отодвигала его руки.

— Я понимаю, что это выглядит глупо, — сказала она, — но во мне все еще живет это «только-вечером-в-субботу». Давай потерпим до субботы?

— Но какой в этом смысл? — Чип не мог скрыть раздражение.

— Никакого, — согласилась она. — Но пожалуйста, давай потерпим.

Помолчав, он вынужден был смириться.

— Разумеется, если ты этого хочешь.

— Да, Чип, я так хочу.

Они читали, размышляли, чем лучше запастись в '082 для торговых целей. Он приводил в порядок велосипеды, она занималась гимнастикой дольше и целенаправленней, чем он.

Вечером в субботу он вернулся с ручья, и она встретила его — с наведенным на него пистолетом! Глаза ее сузились от ненависти.

— Он мне звонил, перед тем как сделать это, — сказала она.

— Ты что?

— Король! — кричала она. — Он мне звонил! Ты гнусный лгун! — Она нажала на спуск. Потом еще раз. Растерянно посмотрела на оружие, перевела взгляд на Чипа.

— Там нет генератора, — объяснил он.

Повертев в руках пистолет, она уставилась на Чипа, от гнева раздувая ноздри.

— Так что же ты, гадо-ладо?.. — закричала она, с размаху запустив в него пистолетом. Пистолет попал ему в грудь; от удара, неожиданно сильного, у него перехватило дыхание.

— Убежать с тобой?! — возмущенно воскликнула она. — Трахаться с тобой?! После того, как ты убил его? Да ты последний fou, ты, зеленоглазый cochon, chien, batard!

К нему наконец вернулось дыхание.

— Я его не убивал! — воскликнул он. — Король убил себя сам, Маттиолк! Во имя Христа и…

— Потому что ты ему лгал! Лгал про нас! Говорил ему, что мы с тобой спали.

— Это он так решил; я ему доказывал, что это неправда! Но он не верил!

— Ты признался, — продолжала упорствовать Маттиола. — Он говорил, что ему безразлично, что мы стоим друг друга, а потом он отрубился и…

— Маттиола, — сказал он, — клянусь любовью к Братству, я сказал ему, что это неправда!

— Тогда почему он убил себя?

— Потому что он знал!

— Потому что ты ему сказал! — Она отвернулась, схватила свой велосипед — багажник его был уже упакован — и стала пропихивать его через маскировочные ветки, набросанные перед их убежищем.

Он подбежал и схватил велосипед за седло.

— Ты останешься здесь! — твердо сказал он.

— Отпусти! — сказала она, обернувшись.

Чип схватил велосипед за середину рамы, вырвал из ее рук и отшвырнул в сторону. Потом схватил ее за руку. Она вырвалась, но он не выпускал ее руку.

— Он знал про острова! — сказал Чип. — Фолькленды! Он был вблизи одного из них, имел дело с торговцами с этих островов! От него я и узнал, что они приходят на побережье!

Она уставилась на него.

— О чем ты говоришь? — спросила Маттиола.

— Его место службы было недалеко от этих островов, — сказал он. — Фолькленды, это — где Apr. Он встречал номеров оттуда и имел с ними дела. Он нам не рассказывал, потому что знал, что мы захотим бежать туда, а он этого не хотел! Потому и решил покончить с собой! Он знал, я расскажу обо всем тебе, и его самолюбие было уязвлено. Кроме того, он устал, ему больше не хотелось оставаться «Королем».

— Ты мне врешь, так же как врал ему, — сказала Маттиола и вырвала руку. От резкого движения балахон лопнул на плече.

— Это там он раздобыл парфюм и семена табака, — сказал он.

— Не желаю тебя слышать и видеть. Я пойду одна, — Она подошла к своему велосипеду, подняла сумку и выпавшее из нее одеяло.

— Не делай глупостей, — сказал Чип.

Она подняла велосипед, засунула сумку в багажник и затолкала сверху одеяло. Чип подошел к ней и взял велосипед за руль и седло.

— Одна ты не поедешь, — сказал он.

— А вот и поеду! — крикнула она, голос ее дрожал. Они с двух сторон держались за разделявший их велосипед. В сгустившейся темноте лицо ее было едва различимо.

— Я тебя все равно не пущу, — сказал он.

— Тогда я сделаю то, что сделал он, только чтобы не оставаться с тобой!

— Послушай же меня, ты, — сказал он. — Я уже мог бы быть на острове полгода тому назад! Я поехал туда, но вернулся, потому что не хотел оставлять тебя мертвой — без чувств и мыслей!

Чип уперся рукой ей в грудь и прижал к холодному камню утеса, оттолкнул покатившийся прочь велосипед. Он стоял к ней вплотную, прижимая ее руки к скале.

— Я сюда приехал из США, — сказал он. — Я наслаждался своим скотским существованием не больше, чем ты. И мне безразлично — любишь ты меня или ненавидишь.

— Я тебя ненавижу! — сказала она.

— Ты останешься со мной. — Чип не обратил внимания на ее возглас. — Пистолет не работает, но есть камни, есть руки. Тебе не придется себя убивать, потому что… — Его пронзила боль в паху — от удара коленкой. Она вырвалась и бросилась от него, бледным пятном мечась в попытках проложить себе путь сквозь заслон из ветвей.

Он догнал, поймал ее за руку, дернул и бросил девушку наземь.

— Batard! — закричала она, — Ты болен!

Он упал на нее и зажал ей рот ладонью что было сил. Ее зубы впились ему в руку. Она вырывалась, колотя его по голове кулаками. Коленом он придавил к земле ее бедро, ступней прижал к земле другую ногу и схватил одну руку за запястье. Но другой рукой она продолжала его молотить, а острые зубы рвали ладонь.

— Неподалеку могут быть номеры! — прошипел он. — Сегодня суббота! Ты хочешь, чтобы нас обоих отволокли в медцентр, глупая ты garce!

Она все не переставала дубасить и кусаться. Но постепенно удары стали ослабевать и прекратились, зубы разжались. Она прерывисто дышала, глядя ему в глаза.

— Garce! — повторил он. Она попыталась высвободить ногу из-под его ступни, но он нажал еще сильнее. Он не выпускал ее руку, а его ладонь по-прежнему зажимала ей рот. Руку жгло, будто зубами она содрала с нее кожу.

Она утихомирилась, он лежал на ней, ноги ее были раздвинуты, и вдруг его охватило возбуждение. Ему пришла мысль сорвать с нее балахон и изнасиловать ее. Она просила его потерпеть до субботы. А если сделать это сейчас, может, прекратится вся эта чепуха насчет Короля, пройдет ненависть к нему, им не придется больше драться — ведь между ними была именно драка с бранью по-французски.

Она не сводила с него глаз.

Чип отпустил ее руку, схватил за балахон там, где он был порван на плече, рванул его, и Маттиола снова принялась колотить его, стараясь сдвинуть свои ноги вместе и норовя укусить его в ладонь.

Он рвал на ней балахон, пока она не оказалась вся обнаженной. Он почувствовал ее тело, ощутил ее мягкие груди, гладкий живот и мягкие волосы внизу, ставшие вдруг влажными. Она колотила его по голове, дергала за волосы, зубами кусала ладонь. Свободной рукой Чип гладил ее груди, живот. Он ласкал ее, все сильней возбуждаясь, и наконец раскрыл свой балахон. Она смогла все-таки выдернуть из-под него свою ногу и пнула его. Она дергалась, пытаясь вывернуться, но он опять придавил ее спиной к земле, держал ее бедро, а своей ногой придерживал ее ноги. Опустив на нее все свое тело, Чип ступнями раздвинул ей щиколотки, и между ее согнутых ног оказались его колени. Он резко прижал к ней низ живота; схватил одну ее руку и пальцы другой.

— Прекрати! — вырвалось у него. — Прекрати!

И Чип энергично продолжал искать путь в нее.

Она дергалась и извивалась, норовя сбросить его, снова впилась зубами ему в ладонь. Он чувствовал, что уже вот-вот, еще толчок, еще, и вот — оно!

— Прекрати! — повторял он. — Прекрати!

Он медленно вытянулся на ней, отпустил ее руки и взял ее за грудь. Он ласкал нежную упругость и твердеющие соски. А она продолжала отбиваться от него, извиваясь всем телом.

— Перестань, Маттиола, будет тебе.

Его движения, сначала мягкие и медленные, постепенно становились все более энергичными и резкими.

Он стоял на коленях и смотрел на нее. Она лежала, закрыв одной рукой глаза, а другую откинув назад, грудь ее вздымалась. Он встал, нашел одно из своих одеял, вытряхнул и накрыл ее до подмышек.

— Ну, как ты? В порядке? — спросил он, присаживаясь рядом на корточки.

Она молчала.

Он отыскал фонарь и при его свете взглянул на свою ладонь. Из яркого овала раны текла кровь.

— О, Христос и Вэнь, — сказал он. Полив на руку водой, он промыл рану и осушил ее. Поискал аптечку, но не нашел. — Ты взяла с собой аптечку?

Она молчала.

Держа руку ладонью вверх, он нашел на земле ее сумку, раскрыл и вынул аптечку. Сел на камень, рядом положил фонарь, а аптечку взял себе на колени.

— Животное, — проговорила она.

— Я как раз не кусаюсь, — сказал он. — И не пытался тебя убить. Христос и Вэнь, ты ведь думала, пистолет выстрелит. — Он обрызгал ладонь заживляющей жидкостью, наложил тонкую салфетку, а сверху — повязку.

— Cochon, — сказала она.

— Да хватит же! — рассердился он. — Не начинай все сначала.

Он снял повязку и услышал, как она встала, шорох снимаемых обрывков ее балахона Она подошла, нагая, взяла фонарь и пошла к своей сумке. Достала мыло, полотенце, новый балахон и отправилась за их убежище, где Чип сложил из камней ступеньки, чтобы удобней было спускаться к ручью.

В темноте он снова наложил повязку, потом нашел ее фонарик на земле около велосипеда. Положил ее велосипед рядом со своим, собрал одеяла и устроил две обычные постели, ее сумку положил рядом с ее ложем, подобрал пистолет и обрывки ее балахона. Пистолет спрятал в свою сумку.

Луна скользила над краем одного из утесов позади черной и недвижимой листвы.

Маттиола все не возвращалась, и он уже начал волноваться, не ушла ли она в одиночку насовсем.

Наконец она пришла. Положила мыло и полотенце в свою сумку, выключила фонарь и залезла под одеяло.

— Когда оказался на тебе, меня как бес попутал, — сказал он извиняющимся тоном. — Я ведь всегда хотел тебя, и эти последние недели были прямо-таки невыносимы. Я люблю тебя. А ты?

— Я пойду дальше одна.

— Когда мы попадем на Майорку, — сказал он, — и если мы попадем туда, ты сможешь поступать как тебе заблагорассудится, но до тех пор мы останемся вместе. Вот так, Маттиола, имей это в виду.

Она промолчала.

Чипа разбудили странные звуки — всхлипы, повизгивания и стоны. Он сел и посветил фонариком. Маттиола рукой зажимала себе рот, из закрытых глаз текли слезы.

Он мгновенно оказался подле нее, присел на корточки и стал гладить ее по голове.

— Не надо, Маттиола, — приговаривал он. — Не плачь, ну, пожалуйста, не надо. — Чип думал, что она плачет от того, что у нее что-то болит, быть может, даже там, внутри.

Она все не успокаивалась.

— О, Маттиола, прости меня! — воскликнул он. — Любовь моя, прости же! О, Христос и Вэнь, почему пистолет не выстрелил в меня?

Она трясла головой, не убирая руки ото рта.

— Ты потому плачешь, да? Ты плачешь оттого, что я сделал тебе больно? Ну скажи, почему ты плачешь? Если не хочешь, можешь не ехать со мной, ты вовсе не обязана.

Она опять помотала головой, продолжая плакать.

Чип был в полной растерянности. Что делать? Он сидел рядом, гладил ее по голове, умолял ее перестать плакать. Потом перетащил свои одеяла, постелил их рядом и лег. Повернул ее к себе и обнял. Он заснул, а когда проснулся, Маттиола смотрела на него, лежа на боку и подперев рукой голову.

— Бессмысленно нам идти туда врозь, — сказала она, — так что пойдем вместе.

Он пытался вспомнить, что они говорили друг другу до того, как он уснул. Вроде бы ничего: она тогда все плакала.

— Прекрасно, — проговорил он смущенно.

— Какой-то ужас с этим пистолетом, — произнесла она. — Как я могла пойти на это? Я была уверена, что ты солгал Королю.

— И я в ужасе: как я мог на все это пойти?

— Не надо, — сказала она. — Я тебя не виню. Все было вполне естественно. Как твоя рука?

Он вынул руку из-под одеяла и пошевелил ею — ладонь сильно болела.

— Ничего, — сказал он.

Она взяла его руку в свою и осмотрела повязку.

— А ты антисептик нашел?

— Да.

Она смотрела на него, не выпуская его руки. Глаза у нее были большие, карие и по-утреннему сверкающие.

— А ты правда отправился на один из тех островов и вернулся?

Чип кивнул.

Маттиола улыбнулась.

— Ты tres fou, — сказала она.

— Нет, я не tres fou, — возразил он.

— Tres fou, — сказала она и опять поглядела на его руку. Поднесла ее к губам и поцеловала кончики пальцев, все поочередно.

Глава 4

Они оставались в своем убежище до полудня, но зато потом ехали быстро и без остановок, чтобы наверстать время. День был необычным — было жарко и душно, небо было зеленовато-серым, а солнце висело белым диском, на который можно было смотреть не щурясь. Очевидно, случился сбой в системе управления климатом. Маттиола помнила похожий на этот день в Чи; ей было тогда лет двенадцать. («Ты там родилась?» — «Нет, я родилась в Мер». — «Правда? И я тоже!») Теней не было, и ехавшие им навстречу велосипедисты, казалось, плыли над землей, как машины. Номеры с опаской посматривали на небо и, поравнявшись, кивали без улыбок.

Когда они сидели на траве, уплетая унипеки из одного контейнера, Чип сказал:

— Теперь нам лучше ехать не торопясь. Возможно, по дороге будут сканеры, и нам надо улучить момент проехать мимо них незаметно.

— Сканеры из-за нас? — спросила она.

— Не обязательно, — объяснил он. — Просто потому, что этот город самый близкий к острову. На месте Уни разве ты не установила бы дополнительную охрану?

Он опасался не столько сканеров, сколько медицинской команды, которая могла ожидать впереди.

— А что, если там нас поджидают номеры? — как будто угадала его мысли Маттиола. — Наставники или врачи с нашими фото.

— Маловероятно. Прошло много времени, — сказал он. — Но мы должны рискнуть. У меня есть пистолет и нож. — Он похлопал себя по карману.

Чуть погодя она спросила:

— И ты их применишь?

— Да, — сказал он. — Я так думаю.

— Надеюсь, этого не придется делать, — сказала она.

— Я тоже надеюсь.

— Ты бы надел солнечные очки, — посоветовала она.

— Сегодня? Зачем? — Он взглянул на небо.

— Из-за твоего глаза.

— О да, — согласился он. — Ты права. — Он надел очки, посмотрел на нее и улыбнулся. — А тебе ничего не поможет. Разве что ты перестанешь дышать.

— Что ты имеешь в виду? — сказала она, потом вспыхнула и сказала: — Они незаметны, когда я одета.

— Как же! Они первыми бросились мне в глаза, когда я тебя увидел, — сказал он. — Первыми.

— Я не верю тебе, — рассмеялась она. — Ты все врешь. Врешь. Правда ведь, врешь?

Он тоже рассмеялся и потрепал ее по подбородку.

Они неспешно ехали. Сканеров по пути не было. Не встретилась и медицинская застава.

В этой местности велосипеды у всех были новые, но их старые модели не привлекали ничьего внимания.

В конце дня они добрались до '12082. К западной окраине они ехали, уже вдыхая запахи моря и внимательно осматривая дорогу впереди.

Они оставили велосипеды в парковой зоне, а сами пошли к закусочной, откуда шли ступеньки на пляж. Море было далеко внизу, синее и гладкое, оно простиралось в даль и в ширь, сливаясь с зеленовато-серой дымкой неба.

— Вон те номеры не отметились, — сказал кому-то вертевшийся неподалеку ребятенок.

Рука Маттиолы, лежавшая на локте у Чипа, мгновенно напряглась.

— Спокойно. Иди, как шла, — сказал он.

Они спускались по бетонной лестнице выступавшей из неровной поверхности скалы.

— Эй, вы там! — окликнул их мужчина. — Эй, вы, двое!

Чип сжал руку Маттиолы, они обернулись. Номер стоял позади сканера на верхней ступеньке, держа за руку голую девчушку лет пяти или шести. Она почесывала себе голову красной лопаткой, глядя на них.

— Вы сейчас отметились? — спросил их номер.

Они переглянулись и посмотрели на него.

— А как же, конечно! — отозвался Чип.

— А как же! — повторила за ним Маттиола.

— А он не показал «Можно», — сказала девочка.

— Сестра, он показал «Можно», — возразил Чип. — Если бы не было «Можно», мы бы не пошли дальше, верно ведь? — Он посмотрел на номера и заулыбался. Номер нагнулся и что-то сказал девочке.

— Нет, — упрямо настаивала та.

— Пошли, — сказал Маттиоле Чип, они повернулись и стали спускаться.

— Гадовато, — заметила Маттиола, и Чип сказал:

— Идем — и чихали мы на все!

Они дошли донизу и остановились снять сандалии. Наклоняясь, Чип посмотрел наверх: номер и девочка ушли; по лестнице спускались другие номеры.

На пляже под этим странным дымчатым небом было малолюдно. Номеры, многие одетые, сидели и лежали на одеялах. Почти все они молчали, лишь некоторые тихо переговаривались, зато музыка — исполняли «Воскресенье — День Забав» — звучала неестественно громко. Группа детей у воды прыгала через веревочку с песенкой: «Христос и Маркс, и Вэнь, и Вуд к дню совершенства нас ведут!»

Чип и Маттиола шли в западном направлении, держась за руки, в свободных руках неся сандалии. Не широкий пляж делался все уже, пустынней. Впереди, между скалой и морем, стоял сканер. Чип сказал:

— Никогда раньше не видал на берегу сканеров.

— И я тоже, — сказала Маттиола.

Они посмотрели друг на друга.

— Этим путем мы и пойдем, — сказал он. — Позже.

Она понимающе кивнула, и они подошли к сканеру поближе.

— Меня так и подмывает тронуть его, — сказал Чип. — Борол я тебя, Уни! Вот он я!

— Не делай этого, — сказала Маттиола.

— Не волнуйся, — сказал Чип. — Не буду.

Они повернули обратно, к центру пляжа.

Сняли балахоны, вошли в воду и поплыли. Заплыв довольно далеко и развернувшись лицом к пляжу, они изучали береговую линию за сканером: серые скалы там становились ниже, в дали переходя в зеленовато-серую дымку. Со скалы слетела птица, описала над морем дугу и полетела назад. Она скрылась, исчезла в какой-то крошечной расселине.

— Наверно, там есть пещеры, где мы могли бы приютиться, — сказал Чип.

Спасатель свистнул и помахал им. Они поплыли к берегу.

«Номеры, время без пяти пять, — раздалось из громкоговорителей. — Просим снести мусор и полотенца в корзины. Будьте внимательны, не вытряхивайте одеяла на соседей вокруг вас».

Они оделись и стали подниматься по лестнице, потом направились к рощице, где оставили свои велосипеды. Они оттащили их подальше от дороги и уселись в ожидании. Чип чистил компас, фонари и нож, Маттиола упаковывала прочие вещи в один сверток.

Примерно через час после наступления темноты они пошли к закусочной, где запаслись коробкой унипеков и питьем, и спустились на берег. Дойдя до сканера, они обогнули его. Ночь выдалась безлунная и беззвездная — дневная дымка не рассеялась и лишила небо светил. В тихо плещущей воде то и дело взблескивали фосфорические искорки; если б не эти блестки, то вокруг царила бы непроглядная темень. Чип нес коробку с унипеками и напитками под мышкой и фонарем подсвечивал им путь впереди. Маттиола несла узел.

— Торговцы не придут к берегу в такую ночь, как эта, — сказала она.

— Да и вообще никого не будет, — сказал Чип. — Даже двенадцатилетних подростков. Это очень кстати.

Но на самом деле, он думал, что это вовсе не так и некстати. А что, если туман продержится несколько дней и ночей кряду, и они застрянут у самого краешка свободы? Не подстроил ли все это Уни преднамеренно, именно с этой целью? Чип улыбнулся. Он был tres fou, Маттиола была абсолютно права.

Они шли до тех пор, пока не решили, что находятся уже к западу на полпути между '082 и следующим городом. Тогда они положили на землю коробку с провизией и узел с одеялами и стали искать подходящую пещеру в скалах. Они нашли ее буквально через несколько минут — берлогу с дерновой крышей и песчаным полом, на котором валялись обертки от унипеков и два заинтриговавших их обрывка пред-У-географической карты — зеленый с надписью «Египет» и розовый. Они перенесли коробку и узел в пещеру, расстелили одеяла, поели и улеглись рядом.

— Неужели ты еще можешь? — недоверчиво спросила Маттиола. — После сегодняшнего утра и вчерашней ночи?

— Без транквилизаторов, — сказал Чип, — для меня это не проблема.

— Фантастика! — сказала Маттиола.

Позднее Чип сказал:

— Даже если мы никуда не доберемся, даже если нас схватят через пять минут и накачают лекарствами, то и тогда игра стоила свеч. Мы побыли живыми, самими собой, по крайней мере хоть несколько часов.

— Я хочу, чтобы не какая-то кроха, а вся моя жизнь принадлежала мне, — сказала Маттиола.

— Так и будет, — сказал Чип. — Обещаю тебе. — Он целовал ее в губы, гладил в темноте ее щеку. — Ты останешься со мной? — спросил он. — На Майорке?

— Конечно, — сказала она. — Что за вопрос?

— А ведь не хотела, — сказал он. — Помнишь? Ты даже сюда не хотела идти со мной.

— Во имя Христа и Вэня, это же было прошлой ночью, — сказала она и поцеловала его. — Конечно, я хочу остаться с тобой. Ты разбудил меня и теперь мне без тебя — никуда.

Они лежали в обнимку и целовались.

— Чип! — крикнула она. Наяву, а не во сне.

Он сел, ударившись головой о камень, нашарил воткнутый в песок нож.

— Чип! Смотри! — Он вскочил на колени и уперся рукой в песок. Маттиола темнела силуэтом на фоне голубого входа в пещеру. Он поднял нож, готовый поразить любого, кто приблизится к ним.

— Нет, нет, — сказала она со смехом. — Подойди, посмотри! Я не верю своим глазам!

Щурясь от света, он подполз к ней.

— Гляди! — воскликнула она счастливо, показывая на берег.

Метрах в пятидесяти от пещеры на песчаной отмели стояло суденышко — небольшой двухмоторный катер. Старый, с белым корпусом и красным скиртингом. Он стоял на песке с наклоном на нос. Вода до него не доходила. Над скиртингом были белые брызгоотражатели, а часть ветрового стекла отсутствовала.

— Давай поглядим, годится ли он, — сказала Маттиола. Опираясь на плечо Чипа, она начала вылезать из пещеры; он кинул нож, схватил ее за руку и потянул назад.

— Постой минутку, — сказал он.

— Почему? — Она посмотрела на него.

Он потирал ушиб и хмуро смотрел на катер — красно-белый, пустой, такой манящий на ярком утреннем, не скрытом туманом, солнышке.

— Здесь какой-то подвох, — сказал он. — Западня. Слишком уж здорово. Ложимся спать, просыпаемся — и к нашим услугам подогнали лодку. Я не верю в это.

— Ее нам не подогнали, — возразила Маттиола. — Она стоит здесь не одну неделю. Погляди, как успели ее загадить птицы и как глубоко ушел в песок ее нос.

— Откуда взялся тут этот катер? Здесь поблизости нет островов.

— Быть может, торговцы пришли с Майорки, а их поймали, — предположила она. — Или, может, они нарочно ее оставили для таких, как мы с тобой. Ты же говорил, что возможны спасательные операции.

— И никто его тут не нашел и не доложил Уни?

— Уни никому не позволяет заходить на эту часть побережья.

— Давай еще подождем, — сказал он. — Давай просто понаблюдаем и немного подождем.

Она нехотя согласилась.

— Ну, давай.

— Слишком все оказалось просто, — сказал Чип.

— А почему все должно быть недоступным?

Они остались в пещере. Поели, упаковали одеяла и все время следили за катером. Скрытно сползали за пещеру и закопали в песок отходы.

Гребешки волн заплескивались под днище катера, приближалось время отлива. Птицы кружили над суденышком, садились на ветровое стекло и поручни. Это были четыре чайки и пара коричневых птичек, размером поменьше.

— С каждой минутой его все больше загаживают, — сказала Маттиола. — И что, если о нем уже знают и сегодня как раз тот день, когда за ним придут и заберут?

— Говори шепотом! — сказал Чип. — Во имя Христа и Вэня, ну почему я не захватил подзорную трубу!

Он пытался сотворить некое ее подобие из линз от компаса и от фонарика и свернутого в трубку куска картона от коробки, но ничего путного не получилось.

— Сколько мы будем ждать? — спросила Маттиола.

— Пока не стемнеет, — ответил Чип.

На берегу никто не показывался, и единственными звуками были шум крыльев и крики птиц, да тихий плеск волн.

К катеру он пошел один, медленно и с оглядкой. Катер оказался старее, чем выглядел на расстоянии; белая краска на корпусе лупилась и под ней обнажались шрамы прежних ремонтов; скиртинг изобиловал вмятинами и трещинами. Чип обошел катер, ни к чему не прикасаясь, выискивая малейшие признаки обмана, подвоха, опасности. Но ничего подозрительного не обнаружил. Это был брошенный кем-то и непонятно по какой причине старый катер. Средние сиденья из него исчезли, треть ветрового стекла выбита, и все было перепачкано засохшим птичьим пометом. Он выключил фонарь и посмотрел на скалу. Потом дотронулся до поручня, ожидая, что раздастся сигнал тревоги. Скала оставалась темной и пустынной в бледном сиянии луны.

Он влез на катер и осветил фонарем приборную доску и органы управления. Их оказалось немного, и они были довольно простыми: включатели ходовых роторов и ротора подъема, ручка регулирования скорости хода, оцифрованная до 100 км/ч. Еще были румпель, несколько приборов и индикаторов и двухпозиционный переключатель с обозначениями «Ход» и «Нейтр.», который был повернут на «Нейтр.». Он нашел аккумуляторную батарею в углублении между передними сиденьями и снял крышку. Срок годности был отмечен апрелем 171 и истек, стало быть, год назад.

Чип посветил на обтекатели роторов. В одном он нашел остатки птичьего гнезда. Он вымел их оттуда и выбросил и посветил на ротор изнутри — он был новый, блестящий. Второй ротор был старый, его лопасти были поцарапаны, а одна была сломана.

Он сел на место рулевого, нашел выключатель и осветил приборы. Часы на щитке показывали 5.11 пят, 27 авг 169. Он включил один ходовой ротор, затем второй, оба со скрипом провернулись, но потом зашумели ровно и тихо. Выключил двигатель, посмотрел на приборы и индикаторы и выключил освещение приборного щитка.

Скала по-прежнему оставалась безлюдной. Номеры не выскакивали из засад. Он обернулся и посмотрел на море. Оно тоже было пустынно и плоско и серебрилось дорожкой от почти полной луны. Сторожевые катера не летели к нему на полном ходу.

Он посидел несколько минут на катере, вылез из него и пошел назад к пещере.

Маттиола ждала у входа.

— Как он? В порядке? — спросила она.

— Нет, — сказал он. — Катер оставили не торговцы для беженцев, потому что на нем нет ни записки, ни чего иного. Часы остановились в прошлом году, но на катере новый ротор. Я не опробовал ротор подъема, но даже если он работает, катер будет описывать на воде круги, и никуда мы на нем не дойдем, потому что в двух местах поломан скиртинг. Но может оказаться и так, что мы приплывем на нем прямиком в '082 — к небольшому прибрежному медцентру, — даже если предположить, что катер не телеуправляемый.

Маттиола стояла и смотрела на него.

— Впрочем, мы могли бы его опробовать, — сказал Чип. — Если торговцы специально не оставили его здесь, то они и не намерены приходить на побережье. Быть может, мы просто двое счастливчиков. — Он передал ей фонарь, а сам взял картонку и узел под мышки. Они пошли к катеру.

— А как же вещи, которыми мы собирались торговать? — сказала она.

— Обойдемся, — сказал он. — Катер стоит в сто раз дороже, чем фотокамеры и аптечки первой помощи. — Он поглядел на скалу. — Порядок, доктора! — крикнул он. — Можете теперь выходить!

— Ш-ш, не надо! — остановила его Маттиола.

— Мы забыли забрать сандалии, — сказали.

— Они в коробке.

Чип положил коробку и узел в катер, и они обломком раковины соскоблили птичий помет с разбитого ветрового стекла. Потом, приподняв нос катера, принялись сталкивать его к воде, а после приподняли корму и сделали то же самое.

Так они трудились, покуда катер не оказался на плаву. Чип придержал лодку, Маттиола забралась в нее, Чип толкнул судно вперед, где вода была поглубже, и залез сам.

Чип сел к румпелю и включил освещение приборного щитка. Маттиола заняла сиденье рядом, наблюдая за его действиями. Он взглянул на нее, она ответила тревожным взглядом — и он включил ходовой ротор, а за ним и подъемный. Катер бешено закачался, швыряя их от бор та к борту. Снизу раздался громкий стук и лязг. Чип взялся за румпель и повернул ручку скорости. Катер дернулся вперед, качка и шум поубавились. Он перевел ручку на следующую отметку — на двадцать, потом еще — на двадцать пять. Лязг прекратился, а качка превратилась в устойчивую вибрацию. Катер заскользил вперед по ровной поверхности моря.

— Он не поднимается над водой, — сказал Чип.

— Но ведь плывет же, — резонно заметила Маттиола.

— Надолго ли хватит аккумулятора. Катер — построен не для того, чтобы вот так колотиться о воду, и к тому же днище повреждено. — Чип еще прибавил скорости, и катер понесся, шлепая по барашкам зыби. Он покачал румпелем — катер слушался руля. Чип взял курс на север, достал свой компас и сравнил с индикатором курса. — Нет, он не везет нас в '082. Во всяком случае, пока.

Маттиола оглянулась назад и посмотрела на небо.

— Никто вроде бы не гонится, — сказала она.

Чип еще увеличил скорость, и удары от волн стали сильней. Пришлось чуть снизить скорость. Ручка теперь стояла на пятидесяти шести.

— Я не думаю, что наш ход превышает сорок, — сказал Чип. — Будет уже светло, когда мы попадем туда, — сказал он. И добавил: — Если попадем. Не хотелось бы попасть не на тот остров. Кто его знает, насколько мы отклоняемся от курса.

Поблизости от Майорки были еще два острова: ЕВР 91766, в сорока километрах к северо-востоку, там был медеплавильный комбинат; и ЕВР 91603, в восьмидесяти пяти километрах к юго-западу, где находились комбинат по переработке морских водорослей и субцентр климатономии.

Маттиола наклонилась поближе к Чипу, чтобы не так дуло и брызгало через выбитую часть ветрового стекла. Чип крепко держал румпель и следил за показаниями индикатора курса, за освещенным луной морем впереди, за звездами, что сияли над горизонтом.

Звезды растаяли в начавшем светлеть небе, но Майорка все не появлялась. Вокруг лишь беспредельно простиралось спокойное море.

— При скорости сорок, — сказала Маттиола, — мы дошли бы за семь часов. А ведь прошло уже больше, верно?

— Может быть, мы и до сорока не дотягиваем, — сказал Чип.

Или же он ввел слишком большую или, напротив, слишком малую поправку курса на снос восточным морским течением. Быть может, они уже миновали Майорку стороной и шли на Евр. А может, Майорки вообще больше не существует — исчезла с пред-У-карт, потому что пред-У-номеры разбомбили остров так, что и на карты наносить стало нечего, и зачем Братству было напоминать о безумии и варварстве?

Чип продолжал держать прежний курс, но скорость убавил.

Небо становилось все светлей, однако ни Майорки, ни другого острова не было и в помине. Они молча вглядывались в горизонт, стараясь не встречаться друг с другом взглядами.

Последняя звезда еще поблескивала над водой на северо-востоке. Впрочем, нет, она поблескивала на воде. Нет, не может быть.

— Вон там — огонь на море! — крикнул Чип.

Маттиола посмотрела в указанном направлении, взяла его за руку.

Источник света дугообразно перемещался из стороны в сторону, потом вверх и вниз, словно бы сигналил. До него было с километр или около этого.

— О, Христос и Вэнь, — негромко произнес Чип и направил судно к огоньку.

— Будь осторожен, — сказала Маттиола. — Может, это…

Он поменял руку на румпеле, достал из кармана нож и положил его себе на колени.

Огонь погас, и вскоре перед ними возник качавшийся на волнах ялик. В нем кто-то сидел и махал белесым предметом, который, будучи надет на голову, оказался шляпой, а человек в ялике стал помахивать просто рукой.

— Один номер, — сказала Маттиола.

— Один человек, — поправил Чип. Он подводил катер к ялику — это была весельная шлюпка, — одной рукой держась за румпель, а другую положив на ручку акселератора.

— Взгляни на него! — сказала Маттиола.

Человек в лодке был невысоким, с седой бородой и с серым лицом под широкополой желтой шляпой. Одет он был в синюю куртку и белые штаны.

Чип подрулил к лодчонке и остановил катер, выключив все три ротора.

Человек — пожилой, пожалуй, постарше шестидесяти двух, и голубоглазый, фантастически голубоглазый — широко улыбнулся, показав при этом коричневые зубы и зияющие между ними промежутки, весело сказал:

— Никак, от болванчиков убегаем, а? Ищем свободу?

Его ялик мотался около их борта, в нем елозили вешки, сети и прочие рыболовные снасти.

— Да, — сказал Чип. — Да, ищем! Мы хотим найти Майорку.

— Майорку? — переспросил старик. Он рассмеялся и стал скрести бороду. — Это теперь не Майорка! Либерти. «Свобода» значит, — так он называется. Майоркой его не называют, пожалуй, лет эдак сто! Он теперь Либерти.

— Мы уже близко? — спросила Маттиола, а Чип сказал: — Мы друзья. Мы пришли не для того, чтобы вам помешать каким-либо образом или пытаться вас излечить или что-нибудь такое.

— Мы сами неизлечимые, — вставила Маттиола.

— Если бы вы ими не были, вы бы сюда не попали, — сказал человек. — Я тут для того и нахожусь, чтобы караулить и помогать добраться до порта таким, как вы. Тут совсем недалеко. Во-он там. — Он показал рукой в северном направлении.

Теперь на горизонте виднелась темно-зеленая низкая полоса. Над ее западной частью поблескивали розовые прожилки — горы в первых лучах солнца.

Чип с Маттиолой смотрели туда, смотрели друг на друга и опять смотрели на Майорку-Либерти.

— Держи-ка свою посудину поровней, — сказал человек. — А я привяжусь к корме и залезу на борт.

Они повернулись на сиденьях и уставились друг на друга. Чип взял свой нож, лежавший на коленях, улыбнулся и кинул его на пол. Потом взял руки Маттиолы в свои.

Они улыбнулись друг другу.

— Я думала, мы проплыли мимо, — сказала она.

— И я тоже, — сказал он. — Или что его вообще больше нету.

Они улыбнулись друг другу, наклонились и поцеловались.

— Эй, где вы там? Подайте мне руку! — прокричал человек, заглядывая в катер через корму, за которую цепко ухватился руками с черными ногтями.

Они быстро встали и подошли к нему. Чип встал коленями на заднее сиденье и помог старику перелезть через борт.

Одежда его была сшита из ткани, шляпа сплетена из полосок желтого материала. Он был на полголовы ниже Чипа и от него странно и сильно чем-то пахло. Чип схватил его заскорузлую руку и крепко пожал.

— Меня зовут Чип, — сказал он, — а ее Маттиола.

— Рад знакомству, — сказал бородатый синеглазый рыбак, снова обнажая в улыбке свои отвратительные зубы. — А меня зовут Даррен Костанца. — И он пожал руку Маттиоле.

— Даррен Костанца? — переспросил Чип.

— Да, таково мое имя.

— Какое красивое, — сказала Маттиола.

— Хорошая у вас посудина, — сказал Даррен Костанца, окидывая взглядом катер.

— Нет подъема, — сказал Чип, а Маттиола сказала:

— Но зато он доставил нас сюда. Нам здорово повезло, что мы смогли раздобыть его.

Даррен Костанца улыбался.

— А свои карманы вы набили камерами и разными вещицами? — поинтересовался он.

— Нет, — сказал Чип, — мы решили ничего с собой не брать. Начинался отлив и…

— О, это была ваша ошибка, — сказал Даррен Костанца. — И вы совсем ничего не взяли?

— Пистолет без генератора, — сказал Чип, доставая его из кармана. — И еще несколько книжек и бритву.

— Это ничего, стоящая штука, — сказал Даррен Костанца, беря пистолет и разглядывая его, примеряя к руке.

— Нам придется продать катер, — сказала Маттиола.

— Вам надо было набрать всего побольше, — сказал Даррен Костанца, отворачиваясь от них и отходя подальше. Они переглянулись и опять посмотрели на него, хотели было шагнуть к нему, но он повернулся, держа в руке наведенный на них револьвер и положив Чипов пистолет себе в карман.

— Это старье стреляет пулями, — сказал он, отступая дальше, к передним сиденьям. — Ему генератора не требуется, — пояснил он. — Бах, бах! А теперь — в воду, быстро! Марш в воду!

Они уставились на него.

— Прыгайте в воду, кому сказано, сталюги! — заорал он. — Хотите получить пулю в башку? — Он что-то сделал в задней части револьвера и навел его на Маттиолу.

Чип подтолкнул ее к борту. Она перелезла через поручни и со словами:

— Зачем он это делает? — соскользнула в воду. Чип спрыгнул вслед за ней.

— Отваливай от борта! — крикнул Даррен Костанца. — Отцепись! Плыви!

Они проплыли несколько метров, балахоны их вздулись пузырями, и они теперь стояли в воде торчком, как поплавки.

— Для чего вы это делаете? — спросила Маттиола.

— А ты, балда, сама додумайся! — сказал Даррен Костанца, садясь к румпелю.

— Мы утонем, если вы нас бросите! — крикнул Чип. — Мы не сможем доплыть, здесь так далеко!

— А кто вам велел переться сюда?

Катер дернулся и стал набирать ход, таща за собой привязанный ялик, вздымавший веер пены.

— Ах ты, ладо-гадо братоборное! — выругался Чип. Катер взял курс на восточную оконечность далекого острова.

— Он забрал катер себе! — сказала Маттиола. — Он хочет продать его!

— Больной себялюбец из Пред-У, — сказал Чип. — О, Христос, Маркс, Вуд и Вэнь, у меня же был в руках нож, а я бросил его на пол! Ишь ты: «Поджидал вас, чтобы помочь добраться до порта!» Он пират борьбатый, вот он кто!

— Хватит! Довольно! — сказала Маттиола и посмотрела на него с отчаяньем.

— О, Христос и Вэнь!..

Они расстегнули свои балахоны и выпростались из них.

— Не выпускай! — посоветовал Чип. — Он будет удерживать воздух, если завязать наглухо!

— Вон еще одна лодка! — сказала Маттиола.

Белое пятнышко быстро перемещалось с запада на восток где-то на полпути между ними и островом.

Она стала махать балахоном.

— Слишком далеко, — сказал Чип. — Поплыли, Маттиола!

Они завязали рукава балахонов себе вокруг шеи и поплыли в довольно холодной воде. Остров был невообразимо далеко — километрах в двадцати, если не больше.

«Если бы мы смогли хоть понемногу отдыхать на раздутых балахонах, — думал Чип, — мы смогли бы подплыть достаточно близко к острову, чтобы нас могли заметить с другой лодки. Но кто может оказаться на ней? Номеры вроде Даррена Костанцы? Вонючие пираты и убийцы? Не прав ли был Король, говоря тогда, лежа на кровати: «Я надеюсь, вы попадете туда. Оба. Вы это заслуживаете». Разборись тот гадо-брат!

Вторая лодка приближалась к захваченному пиратом катеру, который, по-видимому, пытался уйти от нее дальше на восток.

Чип плыл уверенно, поглядывая на плывущую рядом Маттиолу. Хватит ли у них сил дотянуть до берега? Или им суждено тонуть, захлебываться, теряя силы, все глубже погружаясь в пучину темной воды. Он отогнал навязчивый образ. Надо плыть. Плыть и плыть!

Вторая лодка сбавила ход, расстояние между ней и катером увеличилось. Однако теперь она росла на глазах.

Чип поймал ногу Маттиолы. Тяжело дыша, она оглянулась, и он взглядом показал ей на лодку.

Лодка не стояла на месте — она развернулась и шла к ним.

Они ослабили завязанные на горле рукава балахонов и стали размахивать ими — голубым и ярко-желтым.

Лодка повернула было от них, вновь взяла прежний курс и опять пошла в сторону.

— Сюда! — кричали они, размахивая балахонами и выскакивая по пояс из воды. — Помогите! Помогите! Помогите!

Лодка развернулась в их сторону, потом опять рыскнула и, наконец, пошла прямо на них, увеличиваясь в размерах, все громче и громче сигналя.

Маттиола едва держалась, захлебываясь и кашляя. Чип подсунул свое плечо под ее руку и поддерживал ее.

Однороторный катерок с большими буквами «ССЭ» на белом борту подошел и осел, обдав их волной.

— Цепляйсь! — крикнул номер с катера, и рядом с ними шлепнулся белый спасательный круг на веревке. Чип ухватился за круг, и веревка натянулась, выбираемая молодым белобрысым номером. Он подтягивал их к борту.

— Я в порядке, — сказала Маттиола, держась за руку Чипа. — Все хорошо.

С борта катера свисал веревочный трап. Чип взял у Маттиолы балахон, пальцы одной ее руки положил на нижнюю перекладину, а другой рукой помог ухватиться за следующую. Она полезла вверх. Номер перегнулся через борт, схватил ее за руку и помог ей. Чип подстраховал ее ноги, затем влез сам.

Они лежали, тяжело дыша, на теплой твердой палубе под кусачим одеялом и держались за руки. Кто-то приподнял им головы и поочередно приложил к их губам металлический стаканчик. Жидкость в них издавала такой же запах, как Даррен Костанца. Она обожгла им горло, но удивительно согрела желудки.

— Алкоголь? — поинтересовался Чип.

— Не волнуйтесь, — сказал им, открыв в улыбке нормальные зубы, молодой блондин, навинчивая стаканчик на фляжку. — Один глоток вас не убьет.

На вид ему было лет двадцать пять, он носил короткую желтую, как волосы на голове, бородку. Глаза и кожа были нормальные. На бедрах у него был коричневый пояс с карманом, из которого торчала рукоять пистолета; он был в белой тканой рубашке без рукавов и в коротких, до колен, светло-коричневых штанах с синими заплатами. Поставив на сиденье фляжку, он расстегнул ремень.

— Я выловлю ваши балахоны, — сказал он.

Он положил ремень с кобурой и пистолетом рядом с фляжкой и перелез через борт. Послышался всплеск, и катер покачнулся.

— По-видимому, они не все такие, как тот рыбак, — сказал Чип.

— У него оружие, — сказала Маттиола.

— Но он оставил его на скамейке, — сказал Чип. — Если бы он был больным, он бы побоялся.

Они молча лежали, рука в руке, под кусачим одеялом, глубоко дышали и глядели в синее чистое небо.

Катер еще раз качнуло, и молодой человек с их мокрыми балахонами влез через борт на палубу. Его волосы, давно не стриженные, липли к голове мокрыми колечками.

— Ну как, отогрелись? — спросил он с улыбкой.

— Да! — дружно подтвердили они.

Он стряхнул с балахонов воду за борт.

— Я виноват, что не оказался здесь вовремя, чтобы помешать тому дуролому так поступить с вами, — сказал он. — Большинство иммигрантов приходят из Евра, поэтому я, в основном, патрулирую на севере. Нам требуется два катера или настоящий сторожевик, а у нас только один этот.

— А вы кто — полицейский? — спросил Чип.

— Я? — улыбнулся молодой человек. — Нет, я из «Службы содействия эмигрантам». Это агентство, которое нам разрешили создать для помощи эмигрантам на первых порах. И чтобы до берега добрались, не потонули. — Он повесил балахоны на поручни и расправил их, чтобы они скорей просохли.

Чип приподнялся на локтях.

— И часто здесь такое случается? — спросил он.

— Кража эмигрантских лодок — распространенная забава в этих местах, — сказал молодой человек. — Но есть и другие, посмешней.

Чип сел, и Маттиола тоже села рядом. Молодой человек стоял перед ними, розово-подсвеченный сбоку солнцем.

— Я должен вас огорчить, — сказал он. — Вы прибыли далеко не в рай. Четыре пятых населения острова происходят из коренных жите лей, которые здесь обитали еще до Унификации или попали сюда сразу после нее. Это темные, подлые, самодовольные ублюдки, и они презирают иммигрантов. За браслеты они зовут нас «сталюгами». Даже когда мы их снимаем.

Он взял пояс с кобурой и надел на себя.

— А мы зовем их «дуроломами», — добавил он, застегивая пряжку ремня. — Только не вздумайте когда-нибудь произнести это слово вслух, не то накинутся на вас впятером или вшестером и пересчитают вам ребра. Это у них еще один способ развлечения.

Он опять взглянул на них.

— Островом заправляет генерал Костанца, — сказал он, — вместе с…

— Это не тот ли, что отобрал у нас катер? Даррен Костанца?

— Сомневаюсь, — сказал молодой человек, улыбнувшись. — Генерал так рано не встает. Ваш дуролом, должно быть, просто пошутил.

— Гадо-брат! — ругнулся Чип.

— За генералом Костанцей, — сказал молодой человек, — стоят Церковь и Армия. Здесь очень мало свободы даже для дуроломов, а для нас и вовсе почти никакой. Мы обязаны жить в особых спецзонах, «сталюгородках», и выходить за их пределы без особой надобности мы не можем. Мы обязаны предъявлять удостоверения личности каждому дуролому-полицейскому. Работу мы получаем только самую грязную и тяжелую. — Он взял фляжку. — Не хотите еще по глоточку? — предложил он. — Это называется «виски».

Чип с Маттиолой отрицательно покачали головами.

Молодой человек отвинтил стаканчик и налил в него янтарной жидкости.

— О чем я еще не сказал? — стал вспоминать он. — Нам не разрешается владеть землей и оружием. Свой пистолет я сдаю, как только ступаю на берег. — Он поднял стаканчик и посмотрел на них. — С прибытием на Либерти! — сказал он и выпил.

Они обескураженно посмотрели друг на друга и снова — на молодого человека.

— Да, так они назвали свой остров. Либерти. Свобода, значит.

— Мы думали, они будут рады пришельцам, — сказал Чип. — Полагали, что те помогают островитянам противостоять Братству.

Молодой человек навинтил стаканчик на фляжку и сказал:

— Никто сюда не приходит, если не считать двух или трех иммигрантов в месяц. Последняя попытка Братства лечить дуроломов была, когда им еще командовали пять компьютеров. С тех пор, как запустили Уни, все попытки прекратились.

— Интересно, а почему? — спросила Маттиола.

Молодой человек смотрел на них.

— Никому это не известно, — сказал он. — Есть разные теории. Дуроломы не могут решить, то ли их Бог их хранит, то ли Братство напугано их армией — бандой бездарных, спившихся подонков. Иммигранты думают, по крайней мере часть из них думает, что остров настолько разорен вырождением, что подвергать каждого процедурам было бы для Уни пустой тратой времени.

— А другие думают, — начал было Чип.

Молодой человек убрал фляжку под приборную панель. Сел на сиденье и повернулся к ним.

— Другие, — сказал он, — и я один из них, считают, что Уни просто использует остров и дуроломов и все подобные острова по всему миру.

— Использует? — удивился Чип, а Маттиола спросила:

— Каким образом?

— В качестве тюрем для таких, как мы.

Они недоуменно посмотрели на него.

— Как вы думаете, почему на берегу всегда оказывается лодка? — задал вопрос молодой человек. — Всегда, и в Евре и в Афре, старая лодка, но еще годная на то, чтобы добраться сюда. И для чего существуют в музеях столь подходяще залатанные карты? Разве было бы не проще напечатать липовые карты вовсе без островов?

Они смотрели на него, все еще не до конца понимая.

— Как вы поступаете, — продолжал он, пристально глядя на них, — когда программируете компьютер на поддержание и сохранение максимально эффективного, максимально устойчивого, максимально настроенного на сотрудничество общества? Разве вы допустите существование в нем биологических выродков, «неизлечимых», вероятных возмутителей спокойствия?

Они сидели и молча слушали.

Он наклонился к ним ближе.

— Вы оставляете несколько «неунифицированных» островов, раскиданных по всему миру, — сказал он. — Вы вешаете в музеях карты и оставляете на берегу лодки. Компьютеру незачем заниматься прополкой — сорняки выполют себя сами. Они благополучно переберутся в ближайшую зону изоляции, где их поджидают дуроломы во главе с генералом Костанцей, чтобы отобрать у них лодку, загнать их в «сталюгородки» и держать их там бесправными и безвредными такими способами, до которых мудрые последователи Христа, Маркса, Вуда и Вэня позволяют себе опускаться.

— Нет, это невозможно, — сказала Маттиола.

— Многие из нас считают это вполне вероятным, — сказал молодой человек.

Чип спросил:

— Выходит, это Уни позволил нам удрать сюда?

— Нет, — сказала Маттиола. — Это чересчур замысловато.

Чип сказал:

— А я-то считал себя довольно умным!

— То же самое думал о себе и я, — сказал молодой человек. — Понимаю, что вы сейчас чувствуете. На себе испытал.

— Нет, этого не может быть! — еще раз повторила Маттиола.

Они помолчали, потом молодой человек сказал:

— Теперь я отвезу вас на берег. «ССЭ» снимет с вас браслеты, зарегистрирует и даст вам взаймы двадцать пять баксов. Для начала. — Он улыбнулся. — Как бы тут ни было плохо, но все же это лучше, чем в Братстве. Здешняя ткань гораздо удобней, чем паплон — сами убедитесь. И даже гнилые фиги вкусней унипеков. Вы сможете заводить детей, пить, курить, иметь две комнаты, если будете как следует вкалывать. Кое-кто из сталюг даже разбогател — это, главным образом, люди искусства. Если вы будете обращаться к дуроломам «сэр» и не будете высовываться из сталюгородка, то все в порядке. Ни тебе сканеров, ни наставников и ни одного «Жития Маркса» по ТВ за целый год.

Маттиола улыбнулась. Улыбнулся и Чип.

— Наденьте теперь балахоны, — сказал молодой человек. — Дуроломы приходят в ужас от наготы. Это, говорят они, «неприлично». — Он повернулся к панели управления.

Они отложили одеяла и натянули влажные балахоны и потом стали за спиной у молодого человека, пока он вел катер к острову.

Остров Либерти распростерся перед ними, зеленый и золотистый, осиянный едва взошедшим солнцем, увенчанный горами, весь в белых, желтых, розовых и голубых крапинах.

— Как красиво! — сказала Маттиола прочувствованно.

Чип молча держал руку на ее плече и вглядывался прищуренными глазами в даль.

Глава 5

Они жили в сталюгородке города Полленса, снимали полкомнаты в полуразвалившемся доме, где из крана текла ржавая вода, а электричество подавалось с частыми перебоями. У них был матрац, стол и стул и был еще ящик для одежды, который использовали как второй стул. В другой половине комнаты жили с девятилетней дочкой Ньюмены — муж и жена. Им было за сорок; они разрешали пользоваться их плитой, телевизором и полкой «фриджа», где они хранили продукты. Комната принадлежала Ньюменам; Чип с Маттиолой платили четыре доллара в неделю за свою половину.

Зарабатывали они вдвоем девять долларов и двадцать центов в неделю. Чип работал на шахте: грузил железную руду в вагонетки в бригаде других иммигрантов. А рядом автоматический погрузчик стоял в бездействии, грязный и не подлежавший ремонту. Маттиола работала на швейной фабрике — пришивала к сорочкам застежки. Там тоже была машина, но и там она стояла под толстым слоем пыли и бездействовала.

Девяти долларов и двадцати центов в неделю им хватало на то, чтобы оплатить жилье, еду, транспорт, несколько сигарет и газету «Либерти Иммигрант». Пятьдесят центов они откладывали на одежду и на непредвиденные расходы. Еще пятьдесят центов уходили на погашение долга «Содействию» за двадцатипятидолларовое пособие, которое им выдали по прибытии. Они питались хлебом, рыбой, картофелем и фигами. Поначалу эта пища вызывала у них судороги и запоры, но очень скоро стала им нравиться, и теперь они получали удовольствие от того, что разные блюда имеют различный вкус и консистенцию. Они заранее предвкушали радость от очередной трапезы, хотя готовка и мытье посуды после еды были большой докукой. Произошли у них и некоторые телесные изменения. У Маттиолы несколько дней было кровотечение, но Ньюмены заверили их, что это нормальное явление у женщин, не подвергающихся лечебным процедурам; ее тело немного округлилось и стало более гибким, отросли волосы. От работы на шахте у Чипа окрепли мускулы, у него стала расти черная и прямая борода, которую он раз в неделю подстригал ножницами Ньюменов.

Клерк в Эмиграционном бюро присвоил им имена. Чип стал теперь Эйко Ньюмарком, а Маттиола — Грейс Ньюбридж. Впоследствии, когда они поженились — без обращения за соизволением к Уни, но с соблюдением всех проформ и с уплатой мзды и обетом «Богу», — фамилия Маттиолы изменилась на Ньюмарк. Грейс Ньюмарк. Однако они по-прежнему звали друг друга Чипом и Маттиолой.

Они привыкли к обращению с деньгами, с лавочниками и к поездкам в битком набитом задрипанном вагоне монорельсового поезда. Они научились уступать дорогу местным и избегать ссор с ними; вызубрили Присягу на Верность и приветствовали красно-желтый флаг Либерти. Прежде чем войти в дом в дверь, они стучались, говорили вторник вместо вудденя и март вместо маркса. Они запомнили, что слова «борьба» и его производные и «гадость» — обычные слова в речи, а «трахаться» слово «грязное».

Хассан Ньюмен много пил. Вернувшись домой, — он работал на самой большой мебельной фабрике острова, — Ньюмен, по обыкновению, затевал какие-то шумные игры со своей дочкой Гиги, после чего, качаясь и растопырив руки, шел в их отгороженную занавеской половину комнаты, неся в трехпалой, покалеченной пилой руке бутылку.

— Давай ко мне, сталюги унылые, — говаривал он нередко, — где ваши стаканы, гадо? Давайте тяпнем, веселей будет!

Чип и Маттиола несколько раз выпили с ним, но заметили, что всякий раз от виски они делались дурными и неуклюжими и впоследствии обычно они отклоняли приглашение.

— Давай сюда, — сказал он как-то вечером. — Я знаю, что я квартирохозяин, но я же не совсем дуролом, а? Как по-вашему? Или думаете, я ожидаю, вы мне тоже поставите в ответ? Я знаю, что вы бережете каждый пенни.

— Дело не в этом, — сказал Чип.

— Тогда в чем же? — спросил Хассан. Его качало, он пытался устоять на ногах.

Минуту Чип молчал, потом сказал:

— Хорошо, но в чем тогда смысл избавляться от процедур Уни, если до обалдения накачивать себя виски? Мы с тем же успехом могли бы вернуться в Братство.

— О, — сказал Хассан. — О, конечно, я вас понимаю! — Он зло поглядел на них, коренастый, курчавобородый, с налитыми кровью глазами мужик. — А вот обождите, — сказал он. — Обождите, пока поживете здесь подольше. Обождите, пока поживете тут малость подольше, вот и все. — Он повернулся и заковылял к себе за занавеску, и они слышали, как он злобно ворчал на жену, а Риа всячески пыталась его урезонить.

Почти все обитатели дома, казалось, пили так же, как Ньюмен. Целыми ночами сквозь стены доносились громкие голоса, счастливые или злые. В лифте и коридорах воняло перегаром, рыбой и приторными духами, которыми люди пытались перебить запахи спиртного и рыбы.

Вечерами, когда бывало покончено с домашними делами, Чип с Маттиолой либо выбирались на крышу подышать свежим воздухом или сидели за своим столом и читали «Иммигранта» или книги, которые они находили в вагонах монорельса или одалживали в «Содействии». Иногда они вместе с Ньюменами смотрели глупые ТВ-спектакли про конфликты в семьях местных жителей, с частыми рекламными паузами, где расхваливали достоинства сигарет разных марок или инсектицидов. Время от времени выступал с речами генерал Костанца или же глава церкви Папа Клемент — в них они распространялись по поводу нехватки продовольствия, жилья и ресурсов, и повинны в этом, по их выходило, были не одни лишь эмигранты. Хассан, задиристый от выпитого виски, обычно выключал телевизор, не дослушав их до конца — ТВ на Либерти в отличие от ТВ в Братстве можно было включать и выключать по желанию.

Однажды на шахте перед концом пятнадцатиминутного перерыва на завтрак Чип подошел к автоматическому погрузчику и стал его осматривать, размышляя, был ли механизм на самом деле уже непригоден для ремонта, или же было бы достаточно заменить какую-то деталь или вообще обойтись без нее. Бригадир из местных подошел и спросил, что ему, Чипу, тут надо. Чип ответил, стараясь при этом проявить максимум уважения к бригадиру, но тот рассердился.

— Вы, сталюги-недотыки считаете себя шибко умными! — сказал он и положил руку на рукоять своего пистолета. — Проваливайте, откуда пришли, и сидите там! А если вам так уж невтерпеж шевелить мозгами, то придумайте, как сделать, чтобы жрать поменьше!

Не все местные были такими подонками. Например, хозяин их дома питал симпатию к Чипу и Маттиоле и пообещал им комнатку за пять долларов в неделю, как только появится возможность.

— Вы не такие, как кое-кто из этих, — сказал он. — Пьют, по коридорам шляются нагишом — лучше я буду брать на несколько центов меньше, но иметь жильцов вроде вас.

Чип, глядя на него, сказал:

— Знаете ли, иммигранты пьют не без причин.

— Да, да, знаю, — согласился хозяин. — Знаю лучше, чем кто-либо. Это просто ужасно, как мы к вам относимся. Но при всем при том вы ведь не пьете? Вы не расхаживаете нагишом?

Маттиола сказала:

— Спасибо вам, мистер Коршам. Мы будем весьма вам благодарны, если сможете предоставить нам комнату.

Потом они заболели — подцепили «простуду» и «грипп».

Маттиола потеряла работу на швейной фабрике, зато нашла работу получше — на кухне в местном ресторане неподалеку от дома. Туда можно было ходить пешком. Однажды вечером пришел полицейский проверить удостоверения личности и обыскать их, нет ли оружия. Хассан, предъявляя свою карточку, поворчал, за что получил пару ударов дубинкой. Полицейские протыкали ножами матрацы и разбили несколько тарелок.

У Маттиолы не наступили в срок «месячные» — так тут называли несколько дней вагинального кровотечения, и это означало, что она забеременела.

Как-то раз поздним вечером Чип стоял на крыше и курил, глядя на северо-восточный край неба, где оранжевато светилось зарево над медеплавильным комбинатом в ЕВР 91766. Маттиола, снимавшая с веревки просохшее белье, подошла к Чипу, обняла, поцеловала в щеку и крепко прижалась.

— Все не так плохо, — сказала она. — Мы скопили двенадцать долларов. На днях у нас будет своя комната, и к тому же у нас будет ребенок.

— Сталюга, — сказал Чип.

— Нет, — возразила Маттиола. — Ребенок.

— Они воняют, — сказал Чип. — Они гадят. Это противно человеку.

— Но по-другому не бывает, — сказала Маттиола. — И будет лучше, если мы привыкнем к этому.

Чип промолчал. Он продолжал смотреть на оранжевый отблеск в небе.

«Либерти Иммигрант» каждую неделю публиковал статьи о прибывших на остров — певцах и спортсменах, изредка об ученых, которые зарабатывали по сорок или пятьдесят долларов в неделю, жили в хороших квартирах и общались с местной знатью. Они были преисполнены надежд на установление более равноправных взаимоотношений между двумя группами населения острова. Чип читал такие статьи с презрением — владельцы газет надеялись с помощью таких заметок задобрить и умиротворить иммигрантов — он это чувствовал, а Маттиола принимала все за чистую монету и видела в этой писанине свидетельство того, что их собственная жизнь должна в конце концов наладиться.

В октябре, когда они прожили на Либерти уже с полгода или чуть больше, появилась статья о некоем художнике Моргане Ньюгейте, который прибыл из Евра восемь лет назад; он проживал в четырехкомнатной квартире в Нью-Мадриде. Его работы — одна из которых, сцена распятия, недавно была представлена Папе Клементу — продавались по сотне долларов за штуку. Он подписывал их инициалом «А», и статья объясняла это тем, что у него было прозвище «Аши».

— Слава Христу и Вэню! — воскликнул Чип, прочтя статью.

— В чем дело? — насторожилась Маттиола.

— С этим «Морганом Ньюгейтом» я учился в Академии, — сказал Чип, показывая на статью. — Мы с ним были большие друзья. Его тогда звали Карлом. Помнишь, рисунок лошади, что был у меня в Инде?

— Нет, — сказала Маттиола, читая.

— Его сделал он, — сказал Чип. — Карл всегда подписывал рисунки буквой «А» в кружке. Кстати, Карл, кажется, упоминал кличку «Аши». Слава Христу и Вэню, значит, он тоже смотался! Смотался на этот так называемый Либерти, в зону изоляции Уни. Что ж, теперь у него было то, чего он всегда хотел. Для него Либерти в самом деле был свободой.

— Тебе следует навестить его, — продолжая читать, сказала Маттиола.

— Да, обязательно, — согласился Чип.

Но возможно, он не станет этого делать. Много ли было смысла в визите к «Моргану Ньюгейту», который рисовал «Распятия» для Папы и заверял своих товарищей по эмиграции в том, что условия с каждым днем становятся лучше? Однако, может быть, Карл этого не говорил, может, «Иммигрант» наврал.

— Не горячись, — сказала Маттиола — Он, вероятно, смог бы тебе помочь найти работу получше.

— Да, — сказал Чип индифферентно. — Вероятно.

— Она посмотрела на него.

— В чем дело? — спросила она. — Ты разве не хочешь более выгодную работу?

— Я позвоню ему завтра, по дороге на шахту, — сказал он.

Сказал, но не позвонил. Он вгонял свою лопату в породу, поднимал и тяжко сбрасывал руду, опять вгонял, поднимал и тяжко сбрасывал.

«Разборись они все прахом, — думал он, — и сталюги, которые пьют, и сталюги, которые думают, что все идет к лучшему, и дуроломы, и болваны; да разборись сам Уни!»

В следующее воскресенье с утра Маттиола повела его в дом за два квартала от них — там имелся в вестибюле исправный телефон, и, покуда Чип листал старую растрепанную телефонную книгу, она ожидала. Морган и Ньюгейт были наиболее часто присваемыми эмигрантам именами, но редко кто из них имел видеофон; среди таких числился лишь один Ньюгейт Морган, и он проживал в Нью-Мадриде.

Чип опустил три жетона и назвал номер. Экран был разбит, но это не имело значения, поскольку видеофоны на Либерти давно не передавали изображение.

Ответила женщина и, когда Чип спросил, можно ли попросить Моргана Ньюгейта, сказала, что можно, но на этом все и окончилось. Молчание затягивалось. Маттиоле, стоявшей неподалеку возле рекламного плаката, ждать надоело, и она приблизилась.

— Его нет? — спросила она шепотом.

— Хэлло? — вдруг послышался мужской голос в аппарате.

— Это Морган Ньюгейт? — спросил Чип.

— Да. Кто вы?

— Говорит Чип! Ли РМ, из Академии Генетических Наук.

Некоторое время трубка молчала и затем:

— Бог мой, Ли?! Ты мне добывал альбомы и угли для рисования?

— Да, — сказал Чип. — И я сказал своему наставнику, что ты болен и нуждаешься в процедуре.

Карл захохотал.

— Точно, это ты сделал, мерзавец! — весело сказал он. — Грандиозно! Ты когда оттуда смотался?

— С полгода уже будет, — сказал Чип.

— Ты в Нью-Мадриде?

— В Полленсе.

— Чем занимаешься?

— Работаю на шахте, — сказал Чип.

— Во имя Христа! Это же конец света! — сказал Карл и, чуть погодя, добавил: — Дьявольски худо здесь, верно?

— Да, — сказал Чип, думая при этом: «Он даже их слова употребляет «Бог мой», «Дьявольски». Готов побиться об заклад — он молится».

— Жаль, что видеофоны тут не работают и я не могу взглянуть на тебя, — сказал Карл.

Вдруг Чипу стало стыдно за свою враждебность. Он рассказал Карлу про Маттиолу, про ее беременность; Карл сказал, что женился еще в Братстве, но удрал оттуда один. И пусть Чип не смеет поздравлять его с успехами.

— Вещи, что я продаю, — ужасны, — сказал Карл. — Рассчитаны только на маленьких детей. Но мне удается три дня в неделю тратить на настоящую работу. Мне грех жаловаться. Послушай, Ли, — нет, не Ли! Чип! Нам надо повидаться, Чип. У меня есть велик с мотором; как-нибудь вечерком нагряну. Нет, постой, — сказал он. — Вы не заняты в следующее воскресенье, ты и твоя жена?

Маттиола испуганно посмотрела на Чипа. Он сказал:

— Пожалуй, нет. Я не знаю.

— У меня будет кое-кто из приятелей, — сказал Карл. — Приезжайте и вы тоже. Идет? Часиков в шесть.

Поскольку Маттиола утвердительно закивала, Чип сказал:

— Мы постараемся. Быть может, что и получится.

— Смотри, только обязательно, — сказал Карл. Он дал Чипу свой адрес. — Я рад, что вы оттуда рванули, — сказал он. — В любом случае здесь лучше, чем там, правда ведь?

— Кое в чем, — сказал Чип.

— Буду ждать вас в воскресенье, — сказал Карл. — Будь здоров, брат.

— Будь здоров, — попрощался Чип и отключил аппарат.

Маттиола спросила:

— Мы ведь с тобой поедем, правда?

— Как, по-твоему, сколько будут стоить билеты? — спросил Чип.

— О, Чип.

— Ладно, — сказал он. — Мы поедем. Но я не приму от него никаких одолжений. И ты ни о чем просить не станешь. Запомни это.

Всю следующую неделю Маттиола по вечерам чинила их одежду, всячески пытаясь придать ей сносный вид, отрезая протертые рукава зеленого платья, колдуя над штаниной, чтобы не так были заметны заплаты.

Дом на самой окраине сталюгородка в Нью-Мадриде выглядел ничуть не хуже, чем большинство домов коренных жителей. Вестибюль был чисто выметен, виски и рыбой почти не воняло, и лифт был в исправности. Рядом с дверью Карла в свежей штукатурке была заделана кнопка: звонок должен действовать. Чип нажал кнопку. Он стоял, застыв в ожидании, Маттиола держалась за его руку.

— Кто там? — спросил мужской голос.

— Чип Ньюмарк, — ответил Чип.

Дверь отперли и раскрыли, и Карл, тридцатипятилетний бородач Карл, с острым взглядом тогдашнего Карла, ухмылялся и тряс Чипу руку и говорил:

— Ли! А я уж думал, вы не приедете!

— Нам подвернулся какой-то добродушный дуролом, — сказал Чип.

— Слава Христу, — сказал Карл и дал им наконец войти.

Он запер дверь, и Чип представил ему Маттиолу. Она сказала:

— Хэлло, мистер Ньюгейт. — И Карл, пожав протянутую ему руку и глядя в лицо Маттиолы, сказал:

— Я Аши. Хэлло, Маттиола!

— Хэлло, Аши, — ответила она.

У Чипа Карл спросил:

— Тебе здесь плохо?

— Да нет, — сказал Чип. — Только читай «Присягу», ну и всякая мура в таком духе.

— Мерзавцы, — сказал Карл. — Пошли выпьем, и вы забудете об этом. — Он взял их под руки и повел через тесный коридор, стены которого были увешаны картинами рама к раме вплотную. — Ты, Чип, выглядишь грандиозно, — сказал он.

— И ты, Аши, тоже, — сказал Чип.

Они улыбнулись друг другу.

— Семнадцать лет, брат, — сказал Карл.

Десять или двенадцать мужчин и женщин сидели и беседовали, держа в руках сигареты и стаканы, в комнате с коричневыми стенами, синей от табачного дыма Разговоры смолкли, и все с интересом воззрились на вошедших.

— Это Чип, а это Маттиола, — представил их гостям Карл. — Мы с Чипом вместе учились в Академии: два худших в Братстве студента-генетика.

Мужчины и женщины заулыбались, и Карл начал поочередно представлять их.

— Вито, Санни, Риа, Ларе.

Большинство были иммигрантами, бородатые мужчины и длинноволосые женщины с характерным для Братства цветом глаз, кожи и волос. Двое были из коренных жителей: бледная, прямая, с крючковатым носом женщина лет пятидесяти, с золотым крестом, висевшим поверх ее черного платья, выглядевшего так, будто в нем не было тела («Джулия», — сказал Карл, и она улыбнулась, не разжимая губ), и чрезмерно полная рыжеволосая женщина помоложе, в облегающем платье, отделанном серебряными бусинками. Несколько человек можно было в равной мере отнести к иммигрантам и к коренным жителям: сероглазого безбородого мужчину по имени Боб, блондинку, молодого голубоглазого мужчину.

— Виски или вина? — спросил Карл у Маттиолы.

— Вина, пожалуйста, — сказала она.

Они проследовали за ним к небольшому столу, уставленному бутылками и стаканами, тарелочками с ломтиками сыра и мяса, пачками сигарет и спичек. На стопке салфеток лежало сувенирное пресс-папье. Чип взял его и осмотрел — оно было из АУС 21989.

— Мучает ностальгия? — спросил Карл, наливая вино.

Чип показал пресс-папье Маттиоле, и она улыбнулась.

— Не слишком, — сказал он и положил вещицу на место.

— Чип?

— Виски.

Подошла с пустым бокалом в руке рыжеволосая улыбающаяся женщина в серебристом платье. Пальцы, державшие бокал, были унизаны кольцами. Обращаясь к Маттиоле, она сказала:

— Вы безупречно красивы. В самом деле. — И Чипу: — Я нахожу вас всех, оттуда, красивыми. В Братстве, возможно, нет никаких свобод, но зато оно далеко обставило нас по части внешности людей. Я отдала бы все за вашу стройность и смуглость, за такой разрез глаз. — Потом она стала говорить о разумном отношении к сексу в Братстве, и Чип вдруг обнаружил, что Карл и Маттиола разговаривают с другими людьми, а он со стаканом в руке внимает рыжеволосой. Штрихи черной краски удлиняли и оттеняли ее карие глаза.

— Вы все неизмеримо открытей нас, — говорила она. — В смысле секса, я хочу сказать. Вы испытываете больше наслаждения.

Подошла иммигрантка и сказала:

— А Хейнц придет, Марге?

— Он в Паламе, — ответила женщина. — Обрушилось крыло отеля.

— Прошу меня извинить, — сказал Чип и отошел в сторону. Он направился в другой конец комнаты, слегка поклонился сидевшим там людям, попивая свой виски и рассматривая картины на стене — коричневые и красные брусья на белом фоне. Виски на вкус был лучше, чем Хассаново; он не горчил, был мягче, и пить его было гораздо приятней. Картина с коричневыми и красными брусками было не что иное как чистая абстракция. На нее было интересно бросить взгляд, но картина не имела ни малейшей связи с жизнью. А-в-кружочке Карла (нет, Аши!) стояла в одном из нижних углов. Чипу было непонятно, отнести ли эту картину к плохим, написанным для продажи, или же, поскольку она висела у него в комнате, к тем, что были его «творческой работой», о которой он говорил с удовлетворением. Рисовал ли он теперь красивых мужчин и женщин без браслетов на руках, которых рисовал в Академии?

Он глотнул виски и повернулся к сидевшим поблизости: троим мужчинам и женщине — все четверо были иммигранты. Они вели разговор о мебели. Он постоял, послушал, прихлебывая из стаканчика, и отошел от них.

Маттиола сидела рядом с крючконосой Джулией. Они курили и оживленно разговаривали, впрочем, говорила, в основном, Джулия, а Маттиола слушала.

Он подошел к столу и подлил себе в стакан виски. Закурил.

Мужчина, назвавшийся Ларсом, представился Чипу. Он руководил школой для детей иммигрантов в Нью-Мадриде. На Либерти его привезли ребенком, и он прожил здесь сорок два года.

Подошел Аши, ведя под руку Маттиолу.

— Чип, идем посмотрим мою студию, — позвал он.

Он повел их из комнаты в коридор, увешанный картинами.

— Вы знаете, с кем вы беседовали? — спросил он у Маттиолы.

— С Джулией?

— С Джулией Костанца, — сказал он. — С двоюродной сестрой самого Генерала. Она терпеть его не может. Была одним из основателей «Службы Содействия Эмигрантам».

Студия была просторна и ярко освещена. На мольберте стоял неоконченный портрет коренной жительницы с котенком на коленях; на другом мольберте был натянут холст с синими и зелеными брусьями. Картины стояли на полу, прислоненные к стене. Коричневые, синие и пурпурные, пурпурно-черные, оранжевые и красные брусья.

Он объяснял, к чему он стремился в своих поисках и попытках, обращая их внимание на особенности в композициях и колористических нюансах.

Чип глядел в сторону и прихлебывал свое виски.

— Послушайте, вы, сталюги! — сказал он достаточно громко, чтобы все расслышали. — Перестаньте на минуту болтать о мебели и послушайте меня! Вы знаете, что нам надо делать? Побороть Уни! Я употребляю это слово не как ругательство, а в буквальном смысле. Побороть Уни! Потому что во всем виноват он, и он за все в ответе! За дуроломов, которые стали такими из-за нехватки питания и пространства, или связей с внешним миром, и за болванчиков, которые стали такими из-за инфузий ЛПК и транквилизаторов, которыми их пичкают, и за нас, таких, какие мы есть, потому что Уни привел нас сюда, чтобы избавиться от нас; во всем виноват Уни — он довел мир до полного окоченения, когда уже ничто не меняется, — и мы должны перебороть Уни! Нам надо оторвать свои глупые битые зады, встать и ПЕРЕБОРОТЬ ВСЕ ЭТО!

Аши с улыбкой потрепал Чипа по щеке.

— Э, брат — сказал он, — ты малость перебрал, ты это понимаешь? Эй, Чип, ты меня слышишь?

Конечно же, он перебрал. Конечно, конечно, конечно. Но виски не оглушило его, оно освободило его. Оно вывернуло все, что было у него внутри на протяжении многих месяцев. Виски было отменное! Виски было чудесное!

Он остановил руку Аши и крепко схватил ее.

— Я в порядке, Аши, — сказал он. — Я знаю, о чем говорю. — Остальным же сидевшим, улыбаясь и покачиваясь, он сказал: — Мы не можем просто смириться и принять существующий порядок вещей, подладить себя под эту тюрьму! Аши, ты рисовал номеров без браслетов, и они были такие у тебя красивые! А теперь ты рисуешь голый цвет, цветовые болванки!

Его пытались усадить. Аши с одной стороны, Маттиола — с другой. Маттиола была очень напугана и сконфужена.

— И ты, любовь моя, — сказал Чип. — Ты принимаешь, подлаживаешься.

Он дал себя усадить на стул, потому что стоять было нелегко, — сидеть, удобно развалясь, было лучше.

— Мы должны бороться, а не подлаживаться, — говорил он. — Борьба, борьба и борьба. Мы должны бороться, — повторял он, обращаясь к сероглазому безбородому мужчине, сидевшему с ним рядом.

— Клянусь Богом, вы правы! — сказал человек. — Я с вами до конца! Побороть Уни! Что же мы будем делать? Отправимся на лодках и прихватим на всякий случай Армию? Но может быть, за морем ведут наблюдение со спутников, и доктора встретят нас облаками ЛПК. У меня идея получше: мы добудем самолет — я слыхал, на острове есть один взаправдашний, говорят, даже летает — и мы…

— Перестань дразнить человека, Боб, — сказал кто-то. — Он только что вырвался оттуда.

— Да это и так видно, — сказал мужчина, вставая.

— Есть способ, как это осуществить, — сказал Чип. — Должен быть. Есть способ это осуществить.

Он думал о море и острове посредине, но у него не получалось мыслить так четко, как бы ему того хотелось. Маттиола села на то место, где сидел безбородый, и взяла Чипа за руку.

— Нам надо бороться, — сказал он ей.

— Я знаю, я знаю, — сказала она, печально глядя на него.

Подошел Аши и поднес к его губам теплую чашку.

— Это кофе, — сказал он. — Выпей.

Напиток был очень горячий и крепкий; Чип сделал глоток и оттолкнул чашку.

— Медный комбинат, — сказал он. — На '91766. Медь должны привозить на берег. Там должны быть лодки и баржи. Мы могли бы…

— Уже пробовали, — сказал Аши.

Чип посмотрел на него, думая, что тот его разыгрывает, выставляет на посмешище, как тот безбородый сероглазый мужчина.

— Все, что ты говоришь, — сказал Аши, — все, о чем ты думаешь — «побороть Уни», — все это говорилось и обдумывалось много раньше. И попытки предпринимались. Десятки раз. — Он поднес чашку ко рту Чипа. — Попей еще, — сказал он.

Чип отвел рукой чашку, уставясь на него, и покачал головой.

— Это неправда, — сказал он.

— Это правда, брат. Глотни.

— Неправда!

— Правда, правда! — проговорила женщина в другом конце комнаты. — Это правда!

Джулия. Это была Джулия, двоюродная сестра Генерала, одиноко и прямо сидевшая в своем черном платье с маленьким золотым крестом.

— Каждые пять или шесть лет, — продолжала она, — группа подобных вам людей — иногда только вдвоем или втроем, иногда с десяток — уходит, чтобы уничтожить Уни-Комп. Они отправляются на катерах, на подводных лодках, затратив годы на их постройку; они отправляются на баржах, как вы сейчас предлагали. Они вооружаются огнестрельным оружием, взрывчаткой, противогазами, газовыми снарядами, всякой техникой. И они уверены, что уж их-то план наверняка сработает. Но они никогда не возвращаются. Два последних отряда финансировала я и продолжаю содержать семьи боевиков, поэтому я говорю об этом вполне авторитетно. Я полагаю, вы достаточно трезвы, чтобы понять, и не причинять себе и другим бесполезных страданий. Принимать и подлаживаться — этим исчерпываются все ваши возможности здесь. Будьте благодарны за то, что у вас есть: прелестная жена, в недалеком будущем ребенок и немножко свободы, которая, будем надеяться, со временем увеличится. К сказанному могу добавить, что я больше ни под каким видом не стану финансировать подобных затей. Я не так богата, как полагает кое-кто.

Она смотрела на Чипа маленькими черными глазами над бледным клювоподобным носом.

— Они никогда не возвращаются, Чип, — сказал Аши.

Чип перевел взгляд на него.

— Возможно, они достигают берега, — говорил Аши, — возможно, они добираются и до '001. Быть может, они даже проникают в храм. Но не дальше, потому что все они исчезли, все до единого. А Уни действует по-прежнему.

Чип взглянул на Джулию. Она сказала:

— Мужчины и женщины, точно такие же, как вы. Как я помню.

Чип взглянул на Маттиолу, державшую его за руку. Она сжала ее и сочувственно посмотрела на него.

Он взглянул на Аши. Тот молча протягивал ему чашку кофе.

Он жестом остановил его и покачал головой.

— Нет, не надо кофе, я не хочу, — сказали.

Он сидел неподвижно, на лбу у него внезапно выступила испарина, он судорожно дернулся вперед, и его вырвало.

Чип лежал в постели, рядом с ним спала Маттиола. Хассан храпел по другую сторону занавески. Во рту стояла горечь, и Чип вспомнил, как его рвало. Христос и Вэнь! И притом на ковер — первый виденный им за полгода ковер!

Потом ему вспомнилось, что говорила та женщина, Джулия, и Карл — Аши.

Некоторое время он спокойно лежал, затем встал и на цыпочках прошел за занавеску, мимо спящих Ньюменов, к раковине. Попил воды и, поскольку ему не хотелось идти через вестибюль, он потихоньку помочился в раковину и тщательно ополоснул ее.

Вернувшись, он лег рядом с Маттиолой и натянул на себя одеяло. Он снова почувствовал, что пьянеет, голова болела, но он продолжал лежать на спине с закрытыми глазами, спокойно дыша, и немного погодя голова прошла, и он почувствовал себя лучше.

Лежа с закрытыми глазами, он размышлял.

Спустя примерно полчаса у Ньюмена зазвенел будильник. Маттиола пошевелилась. Он погладил ее по голове, и она села в постели.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Вроде бы ничего.

Вспыхнул свет. Слышно было, как, зевая, отхаркиваясь, вставал Хассан.

— Риа, поднимайся, — сказал он сипло. — Гиги? Пора вставать.

Чип, не шевелясь, лежал на спине, рукой касаясь щеки Маттиолы.

— Прости, дорогая, — сказал он. — Я позвоню ему сегодня и принесу свои извинения.

Она взяла его руку и прижалась к ней губами.

— Все равно когда-нибудь так случилось бы. Аши это понял.

— Я хочу попросить его помочь подыскать мне работу получше, — сказал Чип.

Маттиола посмотрела на него вопросительно.

— Все вышло из меня, — сказал он. — Вместе с блевотиной. Все ушло. Я намерен стать прилежным сталюгой-оптимистом. Я буду принимать и подлаживаться. У нас когда-нибудь будет квартира побольше, чем у Аши.

— Мне этого не надо, — сказала она. — Я была бы счастлива, будь у нас хотя бы две комнаты.

— Будут, — сказал он. — Через два года. Две комнаты через два года. Обещаю тебе.

Она улыбнулась.

Он продолжал:

— Я считаю, нам следовало бы подумать о переезде в Нью-Мадрид, где у нас теперь есть богатые друзья. Этот господин Ларе, он — директор школы, тебе это известно? Быть может, ты смогла бы там преподавать. И наш ребенок, когда подрастет, смог бы там учиться.

— Что я могла бы там преподавать?

— Что-нибудь, — сказал он. — Я не знаю. — Он опустил руку и погладил ей грудь. — Скажем, как сделать свою грудь красивой.

— Нам пора одеваться, — прервала она с улыбкой.

— Давай плюнем на завтрак, — сказал он, не давая ей подняться. Он перекатился к ней, и они стали целоваться.

— Маттиола, — позвала Риа. — Ну, как все там?

Маттиола освободила рот от его губ.

— Потом расскажу! — крикнула она.

Когда он шел по штреку шахты, ему вспомнился туннель, который вел к Уни, туннель Папы Яна для загрузки в подвалы банков памяти.

Он остановился.

По которому закатывали настоящие банки памяти. А наверху стояли просто бутафорские розовые и оранжевые коробки, которые были туда доставлены через храм и с помощью лифтов, и про которые все думали, что это и есть собственно Уни; все, включая и тех мужчин и женщин, отправившихся на бой с ним. А Уни, настоящий Уни, был спрятан несколькими этажами ниже и проникнуть к нему можно по туннелю, по туннелю Папы Яна из-за горы Маунт-Лав.

Он должен был сохраниться и доныне, вход в него закрыт, быть может, даже замурован бетоном, но он должен существовать и теперь, потому что никто не засыпает длинные туннели, тем более не станет этого делать настроенный на высшую эффективность компьютер. В особенности, если учесть, что внизу были заготовлены выемки для дополнительных банков памяти — Папа Ян так и сказал: «Туннель еще может когда-нибудь понадобиться».

И он там был. Позади горы Маунт-Лав.

Подземный ход к Уни.

При наличии точных карт и планов кто-нибудь, кто бы знал, что делать, возможно, смог бы точно определить местонахождение входа в туннель, по крайней мере приблизительно.

— Эй, ты там! Шевелись давай! — крикнул кто-то.

Он быстро пошел вперед, продолжая думать и думать об этом.

Он там существовал. Туннель.

Глава 6

Если это касается денег, то мой ответ — «нет», — сказала Джулия Костанца, энергично шагая мимо стучащих ткацких станков и работниц-иммигранток, провожавших ее любопытными взглядами. — Если по поводу работы, — сказала она, — я смогла бы, возможно, помочь вам.

Шедший рядом Чип сказал:

— Аши уже устроил меня на работу.

— Тогда, значит, это деньги, — сказала она.

— Сначала информация, — сказал Чип, — потом, возможно, и деньги. — Он толчком распахнул перед нею дверь.

— Почему бы вам не обратиться в СЭ? Для того они и существуют. Что за информация? О чем? — Она взглянула на него, поднимаясь вместе с ним по винтовой лестнице, заходившей ходуном под их тяжестью.

Чип сказал:

— Мы не могли бы где-нибудь присесть на пять минут?

— Если я сяду, — сказала Джулия, — завтра половина острова будет ходить голой. Вам это, быть может, и подходит, но не мне. Итак, что за информация?

Он подавил свое недовольство. Глядя на ее птичий профиль, он сказал:

— Те два налета на Уни, о которых вы…

— Нет, — сказала Джулия и остановилась, глядя на него в упор и держась одной рукой за центральный столб лестницы. — Если речь пойдет об этом, то я, действительно, не стану слушать, — продолжала она. — Я почувствовала это с первой минуты вашего появления в гостиной — от вас исходило недовольство всем. Нет, меня больше не интересуют никакие планы и заговоры. Ступайте поговорите с кем-нибудь еще. — Она стала подниматься дальше.

Он быстро нагнал ее.

— А они не пытались организовать нападение через туннель? — спросил он. — Скажите мне только — пытались ли они пройти через туннель за горой Маунт-Лав?

Джулия распахнула дверь на верхней площадке лестницы; он придержал створку и последовал за ней на просторный чердак, где лежали какие-то детали от машин. Шумно захлопали крыльями птицы и вылетели через дыры в островерхой крыше.

— Они входили вместе с другими людьми, — сказала она, направляясь к другой двери на противоположной стороне чердака. — С туристами. По крайней мере, таков был план. Они намеревались спуститься вниз на лифте.

— А после этого?

— Нет смысла в…

— Вы только ответьте мне, пожалуйста! — сказал он.

Она сердито на него взглянула и перевела взгляд вдаль.

— Предполагалось, что там большое окно для обозрения, — сказала Джулия. — Они собирались разбить его и бросить взрывчатку.

— Обе группы?

— Да.

— Возможно, им это и удалось, — сказал Чип.

Она остановила рукой дверь и недоуменно посмотрела на него.

— Это — не настоящий Уни, — сказал он. — Это бутафория для туристов. А возможно, что это и приманка для диверсантов. Они могли там все взорвать, но ничего не случилось — кроме того, что они были схвачены и подвергнуты лечению.

Она буквально ела его глазами.

— Настоящий компьютер расположен гораздо глубже, — сказал Чип. — На три этажа ниже. Я там однажды побывал, когда мне было лет десять или одиннадцать.

— Рыть туннель куда более рис…

— Он там уже есть, — сказал он. — Его нет надобности рыть.

Она закрыла рот, глядя на него, быстро отвернулась и распахнула дверь. Дверь вела на другой чердак, ярко освещенный, где стоял ряд бездействующих гладильных прессов с уложенными на них кипами тканей.

На полу стояли лужи, и два человека пытались приподнять конец длинной трубы, которая, очевидно, сорвалась со стены и лежала поперек ленты транспортера, загруженного раскроенными на детали одежды тканями. Конец трубы оставался прикрепленным к стене, и эти двое старались поднять другой конец с транспортера и укрепить его на прежнем месте. Еще один человек, иммигрант, стоял на лестнице и ждал, когда ему подадут трубу.

— Помогите им, — сказала Джулия Чипу и принялась подбирать куски ткани с мокрого пола.

— Если мне на это придется тратить свое время, ничего никогда не произойдет, — сказал Чип. — Это годится для вас, но не для меня.

— Помогите же им! — сказала Джулия. — Ну! Поговорим после! Вам никуда не придется ехать, если останетесь грубияном.

Чип помог рабочим поднять и прикрепить трубу к стене и затем вышел вместе с Джулией на обнесенную поручнями площадку на крыше здания. Нью-Мадрид простирался внизу, ярко освещенный предполуденным солнцем. Далее за ним лежал сине-зеленый морской простор, испещренный рыбачьими лодками.

— Что ни день, то что-нибудь да новенькое, — сказала Джулия, опуская руку в карман серого халата. Она достала пачку сигарет, предложила Чипу и зажгла спичку, чтобы прикурить.

Они стояли курили, и Чип сказал:

— Туннель там есть. Он был прорыт для доставки в подвалы дополнительных банков памяти.

— Какие-то диверсионные группы, с которыми я не была связана, могли об этом знать, — сказала Джулия.

— Вы можете это выяснить?

Она затянулась. При солнечном свете она выглядела старше, ее лицо и шея были покрыты сеткой морщинок.

— Да, — сказала она. — Думаю, что да. Откуда вам это известно?

Он ей рассказал.

— И я уверен, что он не засыпан, — сказал Чип напоследок. — Его длина больше пятнадцати километров. А кроме того, он предназначен и для дальнейшего использования. Там есть места для новых банков памяти, когда Братство станет больше.

Она поглядела на него вопросительно.

— Я думала, что колонии имеют собственные компьютеры.

— Так и есть, — сказал Чип, не уловив сути ее слов. Но потом он понял: Братство разрасталось только за счет колоний; на Земле же, с двумя детьми у пары, учитывая притом, что не каждой семье разрешалось производить потомство, Братство численно уменьшалось, а не росло. Он никогда не увязывал это обстоятельство с тем, что рассказывал Папа Ян по поводу мест для дополнительных банков. — Быть может, они понадобятся в будущем при увеличении количества телеуправляемого оборудования, — сказал он.

— Или же возможно, — сказала Джулия, — ваш дед не был надежным источником информации.

— Он был как раз тем, кому принадлежала идея туннеля, — сказал Чип. — Туннель существует, и, вероятно, это единственный путь, по которому можно добраться до Уни. Я намерен сделать попытку, и мне нужна ваша помощь в том размере, в каком вы сможете ее оказать.

— То есть вам нужны мои деньги.

— Да, — ответил он. — И ваша помощь. В подборе подходящих людей с соответствующими навыками. И в поисках информации, которая потребуется, и снаряжения. В подыскании людей, которые смогли бы научить нас делать то, чего мы не умеем. Я хочу всем этим заниматься не спеша и основательно. Я хочу вернуться.

Она смотрела на него глазами, сузившимися от сигаретного дыма.

— Да, вы все-таки не абсолютный кретин, — сказала она — Что за работу подыскал для вас Аши?

— Мойщиком посуды в Казино.

— Господи боже мой! — воскликнула она. — Приходите сюда завтра утром к семи сорока пяти.

— Казино дает мне свободу по утрам, — сказал он.

— Приходите сюда! — повторила она. — У вас будет столько свободного времени, сколько вам потребуется, и тогда, когда вам потребуется.

— Хорошо, — сказал он и улыбнулся. — Благодарю.

Она отвернулась и стала смотреть на свою сигарету. Загасила ее, придавив к перильцу.

— Я не намерена оплачивать это, — сказала она. — Не все целиком, во всяком случае. Я просто не в силах. Вы даже не представляете, сколько все это будет стоить. Взять хотя бы взрывчатку: прошлый раз на нее было потрачено больше двух тысяч долларов, а это было пять лет тому назад; и бог весть, во что это обойдется теперь. — Она сердито посмотрела на окурок своей сигареты и скинула его с перил. — Я оплачу, сколько смогу, — сказала она, — и я познакомлю вас с людьми, которые оплатят остальные расходы, если вы сумеете им достаточно польстить.

— Благодарю вас, — сказал Чип. — О большем я и не мог бы просить. Благодарю вас.

— Господи боже мой, вот и опять меня понесло, — сказала Джулия, повернувшись к Чипу. — Подождите, вы еще узнаете, — продолжала она, — что чем старше вы становитесь, тем вам труднее меняться. Я все такое же дитя, привыкшее вести себя так, как мне вздумается, и в этом вся моя беда. Пошли, у меня тоже есть дела.

Они спустились с площадки на крыше в чердачное помещение.

— У меня имеются все возвышенные поводы тратить мое время и деньги на таких людей, как вы — христианская потребность помогать Братству, любовь к справедливости, свободе, демократии. Но суть дела в том, что я продолжаю оставаться ребенком, привыкшим к исполнению своих капризов. Это бесит меня, это возмутительно, что я не могу поехать, куда мне хочется на этой планете! Или вообще с нее долой! Вы себе не представляете, как меня достает этот компьютер треклятый!

Чип усмехнулся.

— Представляю! — сказал он. — В точности так же, как меня.

— Это же сущее исчадие ада, — сказала Джулия.

Они пошли вокруг фабричного здания.

— Это — чудовище, — сказал Чип, выбрасывая окурок. — Во всяком случае, в нынешнем его виде. Одна из целей, которые я ставлю перед собой, — попытаться выяснить, есть ли вероятность изменить его программу, вместо того чтобы уничтожать его целиком. Если бы им управляло Братство, а не наоборот, то было бы не так уж плохо. Скажите, а вы действительно верите в рай и в ад?

— Давайте не будем касаться религии, — сказала Джулия, — или вам придется мыть посуду в Казино. Сколько они вам платят?

— Шесть пятьдесят в неделю.

— Правда?

— Да.

— Я буду платит вам столько же, — сказала Джулия, — но если кто-нибудь станет вас спрашивать о зарплате, говорите, что получаете пять.

Он выждал, покуда Джулия разузнает кое у кого, имелись ли у участников прошлых групп сведения о существовании подземного хода, и, лишь получив подтверждение своим предположениям, он посвятил в свой план Маттиолу.

— Нет, тебе нельзя! — сказала она. — Тем более после прежних неудач и гибели штурмовиков!

— Они неправильно выбирали цель штурма, — сказал он.

Она покачала головой, нахмурила брови, взглянула на него.

— Это… я даже не знаю, как это назвать. Я думала, с этим покончено раз и навсегда. Я думала, мы уже устроены. — Она обвела вокруг руками, как бы пытаясь объять ими эту комнату в Нью-Мадриде, эти стены собственноручно ими покрашенные, эту книжную полку, им смастеренную, их кровать, холодильник, набросок Аши, изображающий смеющегося младенца.

Чип сказал:

— Родная моя, я, возможно, единственный человек на любом из островов, кто знает о туннеле, о настоящем Уни. Я должен употребить с пользой это знание. Как же могу я не сделать этого?

— Хорошо! Используй его, — сказала она — Планируй, помогай организовать отряд. Прекрасно! Я буду тебе помощницей! Но почему ты должен идти? Делать это должны другие люди, у которых нет семьи.

— Я буду еще здесь, когда ребенок родится, — сказал он. — Вся эта подготовка, похоже, займет намного больше времени. А потом я отлучусь, разве что на недельку.

Она смотрела на него, не в силах пошевелиться.

— Как ты можешь говорить такие вещи? — сказала она. — Как можешь ты говорить так! Ведь ты можешь исчезнуть навсегда! Тебя могут схватить, и тогда — инфузия, и все кончено!

— Мы сперва научимся сражаться, — сказал он. — У нас будет оружие и…

— Идти должны другие! — заявила она категорически.

— Разве я могу просить их об этом, если сам идти не собираюсь?

— Попроси их, вот и все. Попроси их!

— Нет, — сказал он твердо. — Я тоже должен пойти с ними.

— Просто тебе хочется пойти, вот и все, — сказала она — Ты не обязан идти, но тебе самому хочется.

Он помолчал немного, потом сказал:

— Хорошо. Пусть будет по-твоему: мне хочется. Да. Я не могу представить, что меня там не будет, когда Уни будет сражен. Я хочу сам бросить взрывчатку, или отключить ток питания, или сделать что-то другое, чтобы прикончить его, но сделать это должен я сам.

— Ты ненормальный, — сказала Маттиола. Она положила себе на колени шитье, взяла иголку и принялась шить. — Я говорю это всерьез. Ты свихнулся на Уни. Не он нас выслал сюда, это нам посчастливилось оказаться здесь. Аши прав: он мог бы убить нас, как убивает других людей, когда им стукнет шестьдесят два, он мог бы не разбрасывать лодки по побережью, он мог бы стереть с лица земли все мятежные острова. Мы удрали, и это уже его поражение, а ты псих, раз тебе этого недостаточно и ты хочешь вернуться.

— Это он нас упек сюда, — сказал Чип, — потому что его программы не оправдывают убийства людей, которые еще молоды.

— Чушь! — сказала Маттиола. — Если они оправдывают убийство старых людей, то они оправдают и убиение младенцев. Мы удрали оттуда А теперь ты собираешься обратно.

— А что будет с нашими родителями? — спросил он. — Их ведь умертвят через несколько лет. Что будет со Снежинкой и Пташкой — со всем Братством в целом?

Она шила, вернее перешивала рукава своего зеленого платья на рубашонку для будущего малыша.

— Пойти должны другие, — сказала она упрямо. — Те, у кого нет семьи.

Вечером, уже в постели он сказал:

— Если что-нибудь плохое случится, Джулия о тебе позаботится. И о ребенке тоже.

— Велико утешение! — сказала она. — Спасибо тебе, большущее спасибо! И Джулии спасибо тоже.

С той ночи эта ссора так и осталась стоять между ними — ее обида и его нежелание признать свою неправоту.