Демон пучины

Глава 10

Они сидели в низкой деревянной лачуге, с трудом разместившись вокруг странного сооружения, которое Оллердален громко называл столом. Словно разом сговорившись не ссориться и не трогать никакие серьезные темы, Конан с Кастеджо говорили о старых добрых временах, обильно запивая воспоминания вином. С каждым часом холодная рука недоброго предчувствия все сильнее сжимала сердце киммерийца. Он будто шел по колено в снегу, пытаясь дойти до вершины и страшась того, что может оттуда увидеть. Вино не туманило мозг, наоборот, мрачная истина, уже давно ходившая кругами, прочно засела, наконец, в голове, готовая вот-вот сорваться с языка. Оллердален подливал вино, изредка вставлял язвительные замечания и, казалось, просто отдыхал в столь изысканном обществе. Зубник, если бы мог, забился в самый дальний и темный угол, но в этом, как его называл хозяин, «крысятнике» все углы были ближними и в меру светлыми. Его не покидало отвратительное ощущение, будто все присутствующие знают про него какую-то постыдную тайну и сейчас начнут хором обсуждать и осуждать его. Лекарь поймал себя на том, что уже довольно долго рассматривает замотанную руку Кастеджо. Неловко лежащая на столе, она притягивала внимание Зубника, словно гипнотизируя его. Окружающие отдалились куда-то, звук голосов Конана и Кастеджо превратился в невнятный гул, голова сильно кружилась. Такое неприятное состояние ему было знакомо: точно так же его мутило однажды, когда, уже на службе при дворе, он долго смотрел на старшего ловчего, мучимого неизвестной болезнью. Красивый молодой парень сидел тогда на псарне, скрючившись в три погибели, и держался за живот. Слуги сбились с ног, пытаясь помочь бедняге, несколько раз приходил королевский лекарь, зачем-то пустил кровь и ушел, бессильно пожимая плечами. У ловчего болели не зубы, но он был славным парнем и никогда напрасно не обижал помощников, поэтому Зубник решил попробовать ему помочь. Так все и получилось: и гул, и головокружение, а потом четкое видение: черноволосая женщина со злыми глазами что-то кладет в еду. Ее быстро нашли, обиженная возлюбленная старшего ловчего решила, оказывается, просто проучить неблагодарного кавалера и всыпала ему яду. Парня спасли, Зубник проспал сутки и решил, несмотря на успех, больше не пробовать лечить таким образом.

Сейчас все получилось помимо его воли. Видно, он очень переживал за своего господина и его друга. Видение было очень странным. Маленький старичок, какая-то река, потом Кастеджо, вместо руки которого висело отвратительное бледно-зеленое щупальце. Потом дворец, — Зубник сразу узнал Тарантию, — королева Зенобия с сияющим лицом опускает руку в бассейн, тот же неприятный старик у нее за спиной и сразу — омерзительное чудовище, в которое она превратилась.

Зубник медленно, как во сне, встал перебив говорившего в этот момент Кастеджо, глядя поверх голов невидящим взглядом, мертвым голосом произнес:

— Не скрывайтесь друг от друга, у один обидчик…

Ошарашенные такой неожиданной выходкой доселе молчавшего слуги, все превратились в большой открытый рот. Без интонаций, монотонно Зубник закончил свою неожиданную мысль:

— Маленький старичок сделал с вашей женой то же, что и с его рукой…

Тут уж вскочили все. Перекрикивая друг друга, Конан и Кастеджо накинулись на слугу, враз очнувшегося от их криков и обалдело глядящего по сторонам.

— Откуда ты знаешь, что с ней?! Кто посмел проговориться?!

— Что с Зенобией?! Ты не смог уберечь такую женщину!

— Что ты мелешь, лекарь доморощенный?!

— При чем здесь моя рука?!

От такого шквала вопросов и криков сдали бы нервы и не у такого тихони, как Зубник. Бестолково потыкавшись в стены, он все-таки нашел дверь и, сорвав ее с хлипких петель, кубарем вывалился из «крысятника». Оллердален решительно встал на пути разгневанных мужчин и тихо, но жестко сказал:

— Он вам сказал то, что думал. Держу пари, что он попал в точку. Мне кажется, вам пора поговорить начистоту, — и, уже выходя, с непонятной интонацией добавил: — И почему это, интересно, люди с такой готовностью верят любому подлецу, оклеветавшему их друзей?

В сгустившихся сумерках хорошо были слышны все суетливые звуки ни на миг не замиравшей жизни торговой и бродяжьей Саусальи. Сидящие рядом в тесной каморке двое хмурых мужчин, не поднимая глаз и ни разу не повернувшись друг к другу, рассказывали о постигших их бедах. Ох, не прост, не прост оказался бесхитростный с виду лекарь Зубник, навязанный в спутники Конану седовласым Гардевиром. Все правильно понял житель странной деревни Эолуйон, в просторечии — Лекарей, не случайно появившейся на месте гибели злобной Паноры. И не дрогнул мужественный король Аквилонии, когда его друг Кастеджо, скрипя зубами от боли и злости, размотал тряпицу и положил на стол изуродованную руку. Только голос киммерийца стал глуше, и даже в сумрачной хибаре было видно, как страшно заходили на его лице желваки:

— Я такое уже видел.

Не решаясь задать следующий вопрос, чтобы хоть немного отсрочить страшные слова, о которых он уже догадывался, Кастеджо первым начал свой рассказ:

— Ты помнишь Белую лестницу в Шамаре, ту, что ведет от дворца Ришарно к Тайбору? — не дожидаясь ответа, потому что именно в прохладном строгой красоты дворце советника Ришарно останавливались во время поездки в Шамор король и королева Аквилонии в последний раз, он продолжал: — Я стоял у воды и как раз думал, откуда у нас в городе появилось столько беженцев из Немедии? Целыми семьями едут, грязные, испуганные, ничего не говорят, только плачут. И тут меня отвлекли дети, их много всегда играет на лестнице. Они сильно спорили, я прислушался. Какой-то мальчишка уверял остальных, что ступенек стало меньше. Митра, они орали так, что я чуть не оглох! Конечно, я тут же забыл об этом, а ночью проснулся от сильного толчка. У нас горы недалеко, бывает, покачивает, я все еще ничего не понимал. Но когда пошли слухи, что река залила уже несколько лавок на берегу, и я сам увидел, как скрылось под водой поваленное дерево, мне это очень не понравилось. Ну, а потом появился этот отвратительный старик.

Кастеджо снова скрипнул зубами и стал неловко заматывать ужасную руку тряпкой.

— Мы со стражниками обходили дозором восточные окраины, в последнее время там было особенно неспокойно. Он сидел на камне, ты представляешь, на ТОМ самом камне, где она… — Аквилонец запнулся, но вопрос о судьбе Зенобии так и не сорвался с его губ, он продолжал свой рассказ: — Вначале я услышал какое-то бормотание с реки, он, явно, поджидал меня, потому что теперь я хорошо его слышал, обычный скрипучий старческий голос, я даже подумал, что какой-то выживший из ума старикашка решил утопиться, и строго окликнул его. Он не ответил, да я больше и не звал, потому что мне вдруг стало страшно. Вокруг все как будто замерло, мне показалось даже, что Тайбор остановился, а этот, так спокойно, раздумчиво говорит про себя: не нравится мне, говорит, этот город, как его там, Шамар-Машар, только реку мне мутят, суета, да грязь одна, лучше, говорит, пусть тут озеро будет, Панорой назову. Я в темноте смотрю: он рукой повел, и снова — бах, толчок, будто все под землю проваливается! Тут я очнулся, как заору на него: ты что это, колдун проклятый, гадости всякие говоришь?! А ну, брысь отсюда! Я тебе покажу — озеро! Смотрю: а он уже около меня стоит и тихо-тихо говорит: «Дружка своего Конана благодари, по его вине город погибнет. Король твой, видно, на прогулку по реке вышел. Найдешь его в Саусалье — предупреди: если он не поторопится, я здесь сам через месяц буду рыб в озере разводить». Я его, конечно, схватил, а он легонечко, так, по руке меня хлопнул и исчез. Вот. Не знаю, кто это был, и что вы там не поделили, а рука у меня сразу пузырями пошла, а потом…

— Ты его рассмотрел? — помедлив, спросил Конан, просто чтобы подать голос.

— Да. А вроде и нет. Темно было. Мелкий такой старичок. Ты знаешь, кто это?

— Теперь знаю. Это Демон океана Од'О. Мне маг один рассказал. — Киммериец начал свой рассказ, все лучше понимая две очень важные вещи. Во-первых, дело касалось уже не только короля Аквилонии и его жены, и во-вторых, времени, оказывается, осталось не так много, этот злобный старик уже поторапливал его. Конан подробно рассказал обо всем, что случилось за последний месяц, особенно тяжело продираясь сквозь подробности, связанные с Зенобией. В комнатушке стало уже совсем темно, поэтому киммериец, к счастью, не видел лица Кастеджо в это время. Какой-то непривычный звук, похожий на всхлип, почудился ему на мгновение, но Конан не стал спрашивать друга, что с ним.

— И вот теперь, когда ты все знаешь, — закончил свой рассказ киммериец, — я предлагаю тебе идти с нами. Зубник, конечно, неплохой парень, но с тобой мы точно одолеем этого водяного ублюдка.

Кастеджо ответил не сразу. Затем раздался тяжелый вздох, и, положив свою здоровую руку на руку Конана, он медленно проговорил:

— Не сочти меня трусом, друг, я думаю, у тебя были возможности убедиться, что это не так, но… Гардевир, — так ведь звали того мага? — сказал тебе правильно: кто-то должен остаться с Зенобией. Если уйду я, кто останется с моим Шамаром? Он каждый день все сильнее погружается в воду! Там люди! Я должен вернуться. Пойми меня и не осуждай, — Кастеджо помолчал еще немного и, словно отвечая на немой вопрос друга, добавил: — Я и здесь-то очутился — искал тебя, мне сгоряча показалось, что это ты во всем виноват, прости меня, но я тебя знаю, вечно ты что-то делишь с волшебниками! Теперь я все понял. Еще раз, прости мне мое недоверие. — И сильно сжал руку друга.

Они долго еще сидели молча. Конан знал, что сейчас он отправится в путь, и эта встреча может оказаться последней. Его заполняла странная смесь решимости и горечи, злости и печали.

Так, рука в руке, их и застали вернувшиеся Оллердалек и Зубник. Издалека можно было разглядеть колеблющийся свет и услышать нестройное пение.

— Поскольку мой новый друг, хм, повредил дверь в крысятник, — заплетающимся голосом начал хозяин хибары, — то я позволю себе войти без стука. Господа обсудили все свои дела? Господа желают вина и песен? — Этот кривлявшийся горбатый шут умел моментально разрядить любую тяжелую обстановку. — Мы с приятелем выучили несколько превосходных зембабвийских народных песен!

Светильник, поставленный на стол, помог увидеть сразу две удивительные вещи: во-первых, совершенно пьяного Зубника и, во-вторых, ослепительную улыбку Оллердалена, во рту которого красовались новехонькие белые зубы!

Они попрощались совсем коротко, непривычным было рукопожатие левых рук, забинтованную правую Кастеджо неловко прижимал к себе. Никто уже не уговаривал Конана остаться на ночь в Саусалье, киммериец сразу по приходу слуги приказал Оллердалену собирать припасы и грузить бесчувственного Зубника в лодку. Сна не было в помине, а ночной реки он не боялся, — если уж Од'О так понадобился именно король Аквилонии, пусть заботится об этом сам.

Строгое лицо Кастеджо и непроницаемое — горбатого певца Оллердалена, стоявших на берегу, быстро скрыла ночная тьма. Небо было ясное, и скоро на их путь легла блестящая лунная дорожка. Усталость, но не физическая, а душевная, все же давала о себе знать. «Спешить, — думал Конан, сидя ни корме и глядя вдаль, — Мне надо спешить»

Ночь прошла спокойно, несколько раз на! короткое время Конан проваливался в тяжелый сон, моментально просыпаясь от любого тихого всплеска. Необычно было ночью идти по реке, особенно неприятным это стало после захода луны. По расчетам киммерийца, до Мессантии им еще предстояло не меньше семи дней пути. Вынужденное безделье злило Конана, о том, что он будет делать, достигнув моря, не хотелось даже думать. Куда ведет их лодку злобный демон? Какие гнусные цели преследует? От безответных вопросов голову начинало ломить, стараясь отвлечься, он начинал смотреть по сторонам, хотя что можно увидеть темной южной ночью с середины широкой реки? На дне лодки похрапывал Зубник, изредка жалобно вздыхая во сне.

Утренний туман, накрывший реку, заставил киммерийца поплотнее закутаться в теплый плащ. Бледно-голубое сонное небо обещало жаркий день, а пока сырость пробирала до костей. Слуга подобрал под себя ноги, холод добрался и до него. Далеко на берегу уже распевались ранние птицы. Конан наклонился вперед, и, усмехаясь про себя, накрыл ноги слуги толстой курткой. Когда он выпрямился, то от неожиданности вздрогнул. Бесшумно рассекая речной туман, совсем рядом с ними шла лодка. Огромная, богато убранная, с сидящими по бортам темнокожими гребцами, она легко догнала их простую посудину и теперь шла борт о борт, словно для того, чтобы ее можно было лучше рассмотреть. Конан несколько раз сильно ущипнул себя за руку, но фантастическое зрелище не исчезло: на роскошном сидении, украшенном причудливой резьбой, в полупрозрачном платье, которое струилось, меняя цвета, сидела Зенобия и задумчиво перебирала в руках ожерелье. Ни один солнечный луч еще не коснулся драгоценных камней, но оно горело в руках темноволосой красавицы, бросая разноцветные блики на ее лицо. Вот она улыбнулась спокойной счастливой улыбкой и, повернув голову, подставила губы целующему ее мужчине. Задохнувшись, Конан, не веря своим глазам, увидел того, кто властно обнял ее за плечи.

Это был он сам. Забыв осторожность, киммериец вскочил на ноги, чуть не перевернув лодку, но крик застрял у него в горле. Подскочил и разбуженный испуганный Зубник. Протирая глаза, он заорал дурным голосом и схватился за борт. Вопль слуги не разрушил наваждения. По-прежнему двое в лодке целовались, гребцы, подняв весла, бесстрастно смотрели вперед. Конан, — настоящий Конан, в бешенстве сжав кулаки, — видел, как его двойник, легко отстранив Зенобию, с улыбкой протянул руку к воде, чуть шевельнул ладонью, — и огромная волна понеслась от борта на берег. Женщина звонко рассмеялась, щелкнула пальцами, гребцы согласно опустили весла, и через мгновение, набрав скорость, мираж исчез в тумане.

— Кром! — заревел киммериец вслед этой злой насмешке. — Он еще смеет издеваться надо мной! Низкий трус! Тюфяк, набитый гнилыми водорослями! Покажись, повелитель мокриц, я утоплю тебя в твоем собственном болоте! Так глумиться надо мной, королем Аквилонии! Зря ты затеял со мной эти подлые игры! Ты, верно, не знаешь, кого дразнишь! Ну, теперь не жди быстрой смерти, это было бы слишком милосердным, ты будешь до конца жизни по три раза в день мыть ноги мне и моей жене своей собственной кровью, или что там у тебя течет в жилах! Я еще найду для тебя достойную медленную смерть!

Конан размахивал кулаками и ревел на всю реку. Случись это лет двадцать назад, гнев киммерийца могла бы унять только разбитая в щепки лодка. Нынешний король Аквилонии уже не был молодым горячим варваром, чуть что — громящим врагов, пробивающим стены и идущим напролом. Останься он таким же простым, как в юности, любой из ловких и изворотливых врагов, — а их к пятидесяти годам накопилось немало, — с легкостью бы его одолел. Нет, судьба одарила синеглазого гиганта звериным чутьем и отменной реакцией, а уж жизнь добавила к этому изворотливый практичный ум и богатый опыт. Несколько глубоких вдохов, и, все еще сжимая кулаки, Конан сел в лодке, бешеными глазами глянул на слугу:

— Видел? Он издевается надо мной! — И тут же по оторопелому взгляду парня понял, что тот ничего не видел. — Мираж! Там в лодке был я и Зенобия! — В этот момент отразившаяся от берега волна, поднятая рукой призрака, сильно качнула их лодку, оторвав руки Зубника от борта. Лекарь, в который уже раз за время путешествия, свалился на дно и замер там, уставившись круглыми глазами в небо.

— Чувствуешь? Волна-то настоящая! — Конан наклонился над ним и понял, что до смерти напуганный, тот быстро-быстро молится Митре. Значит, Зубник действительно ничего не видел. Что это могло значить? Киммериец еще раз, спокойно, припомнил все пригрезившееся ему в тумане. Кром! Что значит — пригрезившееся? Он мог подробно, до мельчайших подробностей, описать и лодку, и людей, которые в ней сидели. Он никогда не целовался перед зеркалом, но был совершенно уверен, что это был именно его жест, его властная рука, обнимающая, — проклятое наваждение! — плечи Зенобии. Сердце рвалось на куски, но усилием холодного разума он заставил успокоиться вновь поднимающуюся волну гнева. Это помогло и даже принесло странную догадку. Что, если это видение не было простой издевкой? Ехидный демон сделал уже вполне достаточно для того, чтобы как следует разозлить Конана. Непривычно и неприятно было чувствовать себя во власти нечеловеческой темной силы и пытаться разгадать мотивы его поступков. Своими грязными и жестокими действиями Од'О все время к чему-то подталкивал киммерийца. К чему? Несомненно, злодей тщеславен, все, что он натворил на земле, должно было продемонстрировать его силу. Да уж, насмотрелись. Конана вновь замутило от воспоминаний. Но он не привык бороться с невидимым, ускользающим соперником, заманивающим его непонятно куда, оставляя за собой следы бессмысленных злодеяний! Что же хотел сказать Демон океана, показав богато украшенную лодку, Зенобию с драгоценностями в руках? Король мог поклясться, что никогда не видел этой картины в прошлом. Не было у его жены такого странного платья и удивительного горящего ожерелья, никогда не ходили они по реке в лодке с темнокожими гребцами… И, самое главное — здесь киммериец на мгновение остановился в своих рассуждениях и сильно сжал виски ладонями. Сейчас, сейчас, он, кажется, понял: больше всего его поразил жест двойника, — вода, послушная мановению руки!

— Да он торгуется со мной! — удивленно воскликнул Конан.

Ему послышался тихий смешок. Быстро взглянув на Зубника, он убедился, что парень не способен хихикать, он лежал, закрыв глаза и скрестив руки на груди. На всякий случай киммериец огляделся: на реке, естественно, никого не было. Туман понемногу рассеялся, широкая водная гладь расстилалась вокруг.

— Ну, уж с ума-то меня свести не удастся, — пробормотал Конан про себя. — Раз я тебе так нужен, попробуем поиграть по твоим правилам. Гардевир сказал, что ты злопамятен, что ж, посмотрим, у кого память злее.

Он замолчал, медленно поднялся и, повернувшись назад, туда, где осталась накрытая трауром Тарантия, неожиданно широко и уверенно улыбнулся.