Дело Белки

Глава двадцать третья

Я, задыхаясь, мчатся по лесу. Конечно, можно было и ускориться, и перейти на легкий прогулочный шаг. Но, во-первых, я помнил, что каждое такое ускорение отнимает довольно много сил. А во-вторых, у меня не было ни малейшего представления, на сколько часов существования в сверхскоростном режиме хватит выпитого мной времени. Однажды я уже не смог справиться с Логопедом из-за того, что в самый неподходящий момент мои благоприобретенные способности неожиданно оказались благопотерянными. В этот раз я не собирался допускать подобную ошибку, поэтому преследовал Дмитрия, как обычный смертный: через силу, с трудом, с одышкой и с матюками.

Хорошо хоть выслеживать его в этой чащобе не приходилось, поскольку там, где нитка-искатель протаскивала Счастливчика, оставалась широкая, прекрасно видимая борозда, отлично отмаркированная по краям повисшими на обломанных кустах клочками пестрой одежды.

Время от времени Счастливчик и сам подавал голос. Причем орал до тех пор, пока мне становилось проще ответить, чем слушать его надрывные призывы и завывания. Я бы отзывался и раньше, но с моими габаритами не так-то просто трусить по лесу, да еще и перекликаться с напарником, которой все время забывает, что надо беречь дыхание. При этом не скажу, чтобы я завидовал его способу перемещения. В конце концов, то, как путешествовал Дмитрий, весьма напоминало катание на водных лыжах. Вот только никаких лыж на Счастливчике не было, а тяга, за которую он цеплялся, волокла его отнюдь не по глади озера, а по пересеченной местности, изобилующей трухлявыми пнями, растопыренными во все стороны корягами и очень колючими елками. Таким образом, я совсем не удивился тому, что в скором времени Дима начал помечать пройденный им путь потерянными поклажей и амуницией. Сперва мне пришлось остановиться, чтобы подобрать его кроссовки. Потом я подхватил с еловой ветки его бандану. Однако на исходе второго часа нашего пешего «Кэмел-трофи» Дмитрий изволил обронить спальник. Никаких сомнений в том, что эта вещь относилась к имуществу Общества, у меня не было. Я сам провел половину ночи, укрываясь точно таким же спальным мешком. Иными словами, у меня просто не имелось другого выхода, как подобрать столь необходимый в пути предмет. Однако сам факт того, что теперь мне придется волочь на себе еще и это барахло, окончательно переполнил бездонную чашу моего терпения. Посему я решил ее выплеснуть, остановился и долго, с чувством, высказывал ближайшему кусту, что именно я думаю о нашем дорогом Счастливчике, который где-то за этим кустом скрылся.

Не знаю, что при этом испытывало политое моей руганью растение, но мне самому значительно полегчало. Я скинул рюкзачок, нашарил в нем упаковку кальмаров и твердо вознамерился утопить их в большом количестве запасенной мной пресной воды. Выбрав подходящую сосенку, пристроил между корней спальник Дмитрия и плавно водрузил на него свою утомленную беготней задницу. Однако вместо блаженного чувства расслабления всего организма, сладкого нытья в усталых нижних конечностях и покоя в верхних, я испытал самую кошмарную из доселе случавшихся со мной болей, пронзившую меня от крестца до шеи вверх и от него же до пяток вниз.

Большинство граждан на земле считает, что остеохондроз — это болезнь. Ничего подобного. Остеохондроз — это подлый удар в спину человеческого организма. В ответ на это предательство моего собственного позвоночника я заорал так, что, если ранее хоть одна волшебная тварь не была в курсе моего повторного визита на «ту сторону», теперь ни у кого не осталось в этом ни малейшего сомнения.

Стоило мне хоть немного шевельнуться, как адская пытка возобновлялась снова и снова. Мало того, не менее мучительным было и то, что я не представлял, как мне теперь быть. Счастливчика унесло взбесившимся клубком. Хан и вовсе не знал, что я отправился ему помогать. Не говоря уж об Иване и Арине Родионовне, которые тоже теоретически находились где-то в этом лесу, но, занимаясь спасением целого волшебного мира, даже если бы могли, вряд ли пришли бы на помощь жалкому неудачнику, который так искал приключений на свою задницу, что нашел смещение позвоночного диска в пояснично-крестцовом отделе.

Ерничая и издеваясь над собой в таком роде, я все же попытался мало-помалу ползти в ту сторону, откуда в последний раз слышал голос Счастливчика. Можно было, конечно, и просто двинуться обратно. Но надежды на то, что ресурсов моего организма хватит, чтобы вернуться в штаб-квартиру, у меня не было, а на то, что Дмитрий рано или поздно остановится и станет меня искать, была. Посему выбранный маршрут показался мне самым логичным, хотя и не самым легким. Только в эти трудные минуты я наконец-то оценил, каким же на самом деле героическим человеком был Алексей Маресьев, подвиг которого так усердно вдалбливали в мою голову в годы школьной учебы. Заодно мне вспомнился персонаж рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни». Тот мужик хотя и не был мужественным советским летчиком, но тоже причесал своим брюхом значительный кусок Аляски, а в довершение еще и голыми руками придушил злобного серого волка. Иными словами, мне было на кого равняться, а уж придушить кого-нибудь я тем более был совсем не против. В особенности это относилось к узбеку, чье чувство долга перед пресмыкающейся ядовитой тварью привело к тому, что теперь я тоже вынужден был ползать и, не ровен час, вот-вот мог начать вырабатывать свой собственный смертоносный яд.

Мои недобрые размышления были прерваны знакомым тягуче-вкрадчивым голосом:

— Крадемся, Левушка? Или просто приспичило отдохнуть?

Одновременно с вопросом прямо передо мной откуда-то сверху плавно стекла громадная черная клякса, которая, шмякнувшись о землю, превратилась в добрейшего Барса Мурзоевича Васильева-седьмого-младшего. Впрочем, насчет добрейшего я несколько погорячился. С трудом вывернув голову, чтобы посмотреть на кота, я понял, что ничего хорошего от него ждать не приходится.

— И это так, значится, вы, ребятки, выполнили мое поручение? — с трудом сдерживая гнев, поинтересовался высоко ученый зверь. — Кому было сказано: сидеть на кухне и сторожить Дом?!

— Как смогли, так и выполнили! — по-хамски буркнул я в ответ, не потому, конечно, что чувствовал себя правым, а исключительно в силу того, что когда зад горит, как-то не до формальной вежливости.

— Где Хан? — строго вопросил страж дуба, и, несмотря на боль, я отметил, что Кот в первый раз на моей памяти упомянул имя узбека, не прибавив к нему уменьшительно-ласкательного суффикса.

— Не знаю!

— Дмитрий?

— Не знаю!

— А куда ты в таком случае ползешь?

Я замялся…

— Тоже не знаешь?

— Предполагаю!

— Уже лучше, — кивнул кот. — И последний вопрос: ты не будешь сильно возражать, если я выдерну иголку, торчащую у тебя из задницы?

— Чего?

— Ничего! Расслабься!

Я еще только пытался осознать, что именно мне сказал кот, когда зверь одной могучей лапой впечатал меня в землю, а второй произвел какую-то манипуляцию где-то чуть пониже спины. Как же я взвыл! Думаю, случись рядом Соловей-разбойник, даже у него бы от этого вопля перепонки полопались. А еще хорошо, что мох, в котором утопало мое лицо, оказался весьма сырым, иначе искры, сыпанувшие у меня из глаз, непременно стали бы причиной значительного лесного пожара. Правда, следом за искрами из глаз потекли еще и слезы, но это было уже позже, когда острая, потрясшая меня до самого основания боль постепенно пошла на убыль.

— Занятно, очень занятно, — донесся до меня откуда-то из иной реальности задумчивый голос Барса Мурзоевича. — Молодой человек, у вас в роду, часом, персон благородного происхождения не числилось?

— Чего? — переспросил я, с неудовольствием обратив внимание на то, что мои реплики, адресованные коту, становятся несколько однообразными. Впрочем, самому Барсу Мурзоевичу это было, похоже, совершенно до лампочки.

— Я хочу сказать, — тоном ведущего историко-публицистической телепрограммы «Серебряный шар» заметил кот, — что очень редкая личность могла бы выдержать такие нечеловеческие страдания и остаться в своем уме. Ведь ты же в своем уме, Левушка? Не так ли?

— Кажется, да! — согласился я, перевернувшись на спину и испытав непередаваемое наслаждение от того, что данное действие прошло в некотором роде почти безболезненно.

Стража дуба это, по всей видимости, тоже весьма впечатлило.

— Чудеса! Ну право же, настоящие чудеса, — покачав мохнатой головой, изрек он.

— Спасибо, Барс Мурзоевич! — поспешил я поблагодарить своего спасителя. — Ей-богу… Если бы не вы… Сам не пойму, что с моей спиной приключилось. Видимо, смещение диска…

— Да неужели?! — воскликнул Васильев-младший, и по его глумливой интонации я понял, что, кажется, сказал какую-то глупость. — Скажи еще, приступ радикулита скрутил!

— А что же тогда со мной было?!

— Вот что! — ответил кот, демонстрируя сверкающую серебряную иглу, в чье ушко был продет его мощный кривой коготь. — Вопрос в другом: как ты ухитрился заполучить этот уникальный артефакт прямиком себе в задницу?

Я осторожно протянул указательный палец и дотронулся до острия иглы, но даже при таком аккуратном касании она болезненно впилась мне в кожу, заставив резко отдернуть руку.

— С ума сойти! Что это за штуковина такая? — изумился я. — Какая-нибудь игла-самошвейка?

— Ага! — криво усмехнулся Кот Ученый. — Именно, что самошвейка! Пришить может кого угодно. Где ты ее взял?

— Кажется… Кажется, она была в спальнике! — сообразил я.

— И где же этот спальник?

Как ни мучителен был мой путь, когда я полз вслед за Дмитрием, оказалось, что, передвигаясь по-пластунски, я проделал от силы сто метров. Этого расстояния даже не хватило, чтобы поведать Барсу Мурзоевичу о том, почему я так безрассудно нарушил его приказ и рискнул выйти на «ту сторону». Поэтому рассказ на тему, как Счастливчика уволокла нитка-искатель, я заканчивал, уже развязывая узел, стягивающий чехол спального мешка. При этом страж дуба то и дело фыркал и шипел, что, впрочем, не помешало мне разобрать в этих не слишком членораздельных звуках одну вполне внятную фразу:

— Придурок! Я же его сам учил: берешь нить — перемотай шпульку!

Наконец удалось распутать старый, чуть ли не спекшийся узел и вытряхнуть спальник из чехла наружу.

— Разверни! — приказал кот.

Я послушно раскатал спальный мешок и с удивлением обнаружил внутри кусочки невесть как угодившей сюда яичной скорлупы.

— Мусор какой-то… — хмыкнул я и уже хотел стряхнуть с ткани белое крошево, но был остановлен Барсом Мурзоевичем.

— Стоп!

Недюжинный интеллект Кота Ученого вкупе с его размерами как-то очень быстро заставил меня забыть о том, что он прежде всего зверь. Теперь же страж дуба совершенно по-кошачьи припал к земле и, осторожно подавшись вперед, детально обнюхал каждый осколок. При этом он невероятно потешно щурился, морщился и шевелил усами, так что, если бы не мое понимание серьезности момента, я бы наверняка рассмеялся. Однако кот был в высшей степени серьезен, и мне волей-неволей приходилось ему подыгрывать.

— Значит, говоришь, мусор? — поинтересовался Барс Мурзоевич, покончив с воздушно-обонятельным изучением улик. — А что ты скажешь, если я положу рядом с этим мусором вот что?

С этими словами страж дуба протянул к спальнику переднюю лапу и сбросил на скорлупу извлеченную из меня иглу.

— Ну как? Теперь дошло?

Теперь дошло! Я смотрел на тонкое металлическое жало, сверкающее поверх расколотой яичной скорлупы, и чувствовал себя если и не полным идиотом, то как минимум очень неумным человеком. Конечно, причиной всему была адская боль, но как же я мог перепутать треск раздавленного в спальнике яйца с хрустом собственного позвоночника? Опять же и со спиной, как я теперь окончательно понял, у меня все было в порядке. Зато с головой явно плохо, иначе я сразу сумел бы связать обнаруженные скорлупки с иглой и понял бы, что это не что иное, как знаменитая Кощеева смерть — артефакт, с которого началась вся эта история, и то, чем она закончится.

— Выходит, Счастливчик — предатель? — обратился я к коту.

— Похоже, что так, — без особой радости согласился Барс Мурзоевич, и я его понял.

Даже мне, знавшему Диму без году неделя, он был весьма и весьма симпатичен. Мало того, он нравился бы мне еще больше, если бы не моя потаенная ревность. Я-то ведь был неудачником, а Дмитрий, наоборот, выступал в роли успешного красавца, истинного баловня судьбы. И все же, несмотря на нашу неприятную для меня противоположность, я не мог остаться равнодушным к его легкому улыбчивому обаянию, к готовности пожертвовать собой ради узбека, к теплым словам, которыми он встретил мое появление в Обществе. Чего уж тогда говорить о Барсе Мурзоевиче, который знал Счастливчика намного дольше, а следовательно, и обманулся в нем гораздо горше меня.

— Ума не приложу, зачем ему было это делать? — вздохнул страж дуба, и я неожиданно ощутил странное превосходство над этим уникальным и в то же время столь далеким от обыденной человеческой жизни существом.

— Это, Барс Мурзоевич, как раз просто! Представьте на секунду, сколько стоят изумруды, найденные Белочкой, если сдать их в скупку драгоценных камней.

— Видимо, дорого… — уныло ответил Васильев-младший, из чего можно было сделать вывод, что он не имеет ни малейшего представления, какую сказочную жизнь могли подарить Счастливчику эти сказочные камни.

Собственно говоря, по зрелому размышлению такой примитивный мотив, как простое материальное обогащение, и был самым правильным. В ходе вчерашней беседы с котом мы его даже не рассматривали. Ведь на кону стояли такие масштабные идеи, как заговор ВЧК, мечтавшего раз и навсегда покончить с Обществом, либо, наоборот, благородный порыв кого-либо из старших защитников, сжалившихся над Белкой, измученной многолетним воздержанием. Между тем еще тогда мне следовало подумать о том, что самое простое объяснение, как правило, и бывает самым верным. Недаром же, впервые услышав про способность Белки находить драгоценные камни, я сам сразу подумал про то, какие из этого можно извлечь материальные выгоды. Другое дело, что последовавшие за этим события невольно оттеснили мысль об обогащении на второй план. Но Дмитрий-то состоял в Обществе куда больше моего, а следовательно, и соблазн легкой наживы должен был измучить его намного сильнее.

В том, что виновником всего происшедшего был именно Счастливчик, я уже практически не сомневался. Меня еще раньше смутило то, что он каким-то образом ухитрился проглядеть мою персону в Лысогорке, даром что чуть не наступил мне на голову. Также было весьма подозрительно, что он решил ждать до Москвы, чтобы поделиться со мной откровением Ивана: дескать, тот вовсе не считал меня таким уж вредителем. В конце концов, только невероятное упрямство удержало меня от того, чтобы сразу по прибытии в штаб-квартиру не покинуть раз и навсегда ОЗВЖ. Ну и наконец, сама ситуация с клубком выглядела теперь вовсе не несчастным случаем, а продуманным ходом, который должен был сбить меня с выбранного пути, измотать и заставить напрочь заблудиться в волшебном лесу. Да и действительно, о каком несчастном случае может идти речь, если в дело замешан такой любимец Фортуны, как наш Счастливчик?! Однако и мое предположение, что минус на плюс дает минус, оказалось в некотором роде верным. Понятно, что Дмитрий полез на «ту сторону» вовсе не для того, чтобы помогать нам с егерем, а для того, чтобы получить в свои загребущие руки Белку или, на худой конец, собранные ею изумруды, вот только Кощееву смерть, припасенную им, по всей видимости, для обмена, он потерял. А эта штука не из тех, с которыми можно запросто расстаться. Я поделился соображениями с Барсом Мурзоевичем, и тот одарил меня таким кивком, который разом прибавил как минимум пять, а то и все десять единиц к моему драгоценному IQ.

— Ты прав, Левчик! Он обязательно вернется.

— Значит, устраиваем засаду?

— Устраиваем! Скажи, ты сможешь достоверно изобразить покойника?

— Извините?

— Полагаю, Дмитрий слышал твои вопли. Если не оба, то последний, который ты издал, когда я вытаскивал из тебя иглу, наверняка!

— И?

— И значит, ты, с его точки зрения, скорее всего, укололся, то есть сейчас уже должен быть трупом!

— Кощеева смерть ядовита?

— Нет! Просто смертельна. В основном за счет приносимой боли. Вероятно, Дмитрий не просто так хотел убедиться в том, что именно ты его разбудил. Принцы и рыцари, специально выведенные в древности для борьбы со злом, отчасти могут противостоять и этим чарам, но ограниченное время. Думаю, потому-то наш бывший друг до сих пор и не появился.

— Выжидает?

— Ну… Я бы на его месте выждал! Он, конечно, Счастливчик, но в поединке с рыцарем этого может оказаться маловато.

Потратив некоторое время на рекогносцировку, мы с Барсом Мурзоевичем организовали чудесную западню. Кот занял прекрасную наблюдательную и одновременно атакующую позицию на верхних ветках могучей корявой сосны. Лично мне не верилось, что существо таких габаритов может прыгнуть с подобной высоты и не переломать себе все до одной косточки, но Васильев-младший попросил не забывать, что он, кроме всего прочего, еще и кот. Видимо, в подтверждение этих слов он сразу же возопил, что на его мех только что попала свежая смола, и стал сокрушаться: после того, как он ее слижет, у всей его пищи целую неделю будет назойливый привкус хвои. Лично я не имел ничего против подобного послевкусия. Вероятно, потому, что у меня оно ассоциировалось, скорее, с хорошим джином. Впрочем, Барса Мурзоевича вряд ли можно было бы этим утешить. Будучи котом, из всех горячительных напитков он познакомился разве что с валерьянкой. Кстати, мне сейчас тоже не помешало бы принять граммов пятнадцать каких-нибудь успокоительных капель. Потому как позу трупа я, конечно, принял, но мое сердце в ожидании предстоящей схватки колотилось с такой силой, будто у меня в груди расположился самый что ни на есть полный ансамбль японских барабанщиков.

Был бы я настоящим рыцарем, как утверждали мои друзья (Барс Мурзоевич) и враги (Счастливчик Дмитрий), я мог бы прочесть какую-нибудь молитву, а то и мантру, укрепляющую дух и очищающую сознание. Однако, несмотря на это новое и, несомненно, гордое звание, ничего рыцарского я в себе не чувствовал. Да и откуда бы этому ощущению взяться?! Конечно, я, как и большинство моих соотечественников и современников, был недостаточно хорошо знаком со своей родословной. По маминой стороне эти знания распространялись разве что на имя и отчество моего прадедушки, по отцовской линии дела обстояли и того хуже. В любом случае все известные мне предки в лучшем случае обладали дипломами о высшем образовании, но никак не родовыми гербами и поместьями. Представить же себя потомком какого-либо действительно знатного рода, который, по словам Кота Ученого, был в незапамятные времена специально натаскан для сражений с демонами и пробуждения впавших в летаргический сон красавиц, было не по силам даже моему сверхбуйному воображению. Впрочем, не буду врать. Сама идея мне понравилась. Все-таки быть воином сил добра куда приятнее, чем числиться образцовым неудачником всех времен и народов. Оставалась лишь мелочь: найти какой-либо достоверный способ убедиться в том, что замаячившая передо мной морковка благородного происхождения не окажется очередной издевкой моей обыденной, богатой разочарованиями жизни.

Постепенно я так увлекся размышлениями о том «царь я или не царь», что едва не проворонил свое первое испытание в ранге Рыцаря Добра. К счастью, Кот Ученый, хоть и не носил никаких сапог, явно специализировался на том, чтобы вытаскивать меня из неприятностей. Брошенная им шишка в очень подходящий момент клюнула меня в темя и пробудила от сладких грез, в которых я, отодвинув плечом Ивана, подкатывал к Василисе с намеком на то, что ее бывший муж всего-навсего дурак, а я, как ни крути, все ж таки царевич. Опустив тот момент, что за подобные слова Василиса и сама бы мне что-нибудь непременно открутила, я вернулся к реальности. Впрочем, учитывая мое пребывание на «той стороне», реальным был, скорее, не окружающий мир, а надвигавшаяся на меня угроза, и, увы, судя по тяжелым шагам большой толпы народа, речь шла не только о вернувшемся за Кощеевой смертью Счастливчике!

— Ну че, долго еще шлепать? Колись, братуха! — донеслось до меня из-за ближних кустов.

— Я тебе не «братуха»! — последовал сухой ответ.

— Ты слышишь, Костлявый?! Защитник-то нынче гордый пошел — не желает нас с тобой за братанов держать!

— Не очень-то и хотелось!

С каждой репликой этой переклички во мне росла уверенность, что вскоре, вместо того чтобы изображать труп, я стану им на самом деле. Прошло слишком мало времени, чтобы я забыл голоса гопника Соловья и тем более — Кощея Бессмертного. А если учесть, что вместе с ними появился еще и Счастливчик, выходило, что план нашей с Барсом Мурзоевичем засады можно было смело засунуть в то же самое место, откуда кот недавно извлек злополучную иглу.

— Опаньки! Робяты! — радостно завопил, выбравшись на лужайку, Соловей. — Вы только гляньте, кто здесь лежит! Костлявый, узнаешь?

— Узнаю! — проскрипел Кощей, и я понял, что дело совсем худо.