Дарю вам этот мир

Мтавинский кохлеар

…Ничто меня не остановит.

А надо было бы.

От моей памяти остались осколки.

Мои часы встали. Я знаю это наверняка, хотя не вижу их перед глазами.

Взамен я вижу себя со стороны, в кривом пыльном зеркале, которое давно раскололось на тысячу кусков, и непонятно, что удерживает их в погнутой, зеленой от времени раме. Осколки перепутались, частью выпали и сгинули в безвременье, но в тех, что сохранились, многократно и с громадным искажением отражается мое мертвое лицо.

Я уже умирала в этой жизни, но не доводилось еще присутствовать при собственной смерти безучастным зрителем.

…Почти бегу по наклонной плоскости туннеля, изредка касаясь стены кончиками пальцев. Скафандр мешает движению, отчего возникает гигантский соблазн от него избавиться. Ведь я же дышала когда-то этим воздухом… Гоню прочь безумную мысль. Луч света тает в темноте, не достигая преграды. Это неважно. Я все еще помню короткую дорогу в Убежище. Где свернуть, где остановиться и сделать осознанный выбор, чтобы не заплутать. Здесь туннель раздваивается и превращается в лабиринт в первом его приближении, но направо мне не нужно, через полмили там тупик, и я долго ломала маленькую детскую головенку, зачем нужно было устраивать ловушку, которая никого не ловит. Так ничего и не придумала. Приняла как данность и впредь, возвращаясь домой с поверхности, никогда не сворачивала направо. Тем более что впереди ожидало нерядовое испытание на память и смекалку. Стаффан, который иногда сопровождал меня в моих походах, называл это место «барабан» и никогда не объяснял почему. Рассказывал только, что сталкивался с подобным в своей богатой крофтской биографии. Помнится, я уже тогда тренировала на нем свою вредность, доставая вопросами: «А где палочки?»… откуда-то я знала, что к барабану непременно должны прилагаться палочки, хотя и не совсем понимала для чего. Много позже, во взрослой уже жизни, я наткнулась на описание какого-то старинного кинетического оружия, поражающие снаряды которого помещались во вращающийся цилиндрический барабан, и все стало на свои места. А в ту пору, наоборот, ничто не оказывалось на своем месте, стоило лишь отойти подальше. И ни разу — ни единого разу! — нам не удалось застать это чудо врасплох. В этом заклятом месте туннель ветвился на три прохода, которые на вид почти ничем не различались. Темные, застойные, бесконечные. Фокус состоял в том, что всякий раз это были другие проходы, и лишь один из них вел к Убежищу. Стаффан утверждал, что подземный барабан состоит из девяти штолен, но я так и не увидела больше семи. Они возникали в разных сочетаниях, правильная штольня присутствовала не всегда, и если такое случалось, говорил Стаффан, следовало вернуться на поверхность и повторить весь путь сызнова. Папочка перестраховывался: достаточно было отступить к развилке, как гигантский невообразимый барабан бесшумно, незримо, без сотрясений грунта и осыпаний породы, совершал оборот на произвольное число отверстий.

…Как отличить, каким проходом пользоваться: для этого нужно снять перчатку и приложить голую ладонь к той стене, что справа от тебя. Закрыть глаза, остановить дыхание, отвлечься от биения сердца, которое в такую минуту не упустит напомнить о себе, словом — обратиться в слух… прикладывать ухо бесполезно, оно слишком чувствительно к посторонним шумам, а в мтавинском кохлеаре никогда не бывает абсолютной тишины, и если поначалу кажется, что тишина накрывает тебя тяжелым ватным одеялом, то уже спустя минуту в этой вате обнаруживаются прорехи, где-то что-то шуршит, капает, журчит, подвывает, с машинной размеренностью посту-кивает твердым о твердое, и все это тихо, очень тихо, но отовсюду и одновременно… так вот: приложить ладонь и затаиться, и в своем проходе очень скоро откуда-то с нижних ярусов сквозь толщу камня, что характерно — под острым углом, именно под острым… как можно наощупь вдруг понять, что есть угол, да еще острый, объяснению не поддается, это какая-то местная тактильная иллюзия… придет особенный, повторяющийся через равные промежутки короткий звук технической природы, как будто незримый хозяин подземелья из сострадания дает тебе подсказку… только в своем проходе, только через ладонь и с сугубой чуткостью, в других проходах ничего похожего не случается, хотя по невнимательности кое-где можно и обмануться… я сама несколько раз обманывалась и убредала в темноту, запустение и необитаемость, но, к счастью, всегда успевала заметить оплошность и вернуться к исходной точке. Я не без труда стягиваю перчатку: скафандр сопротивляется моему безрассудству, тянет за перчаткой какие-то прозрачные пленки и волокна, но скоро, отчаявшись вернуть меня в русло здравомыслия, сдается. По привычке начинаю прослушивать с левого прохода: с ним отчего-то была связана наибольшая вероятность благоприятного исхода. Но не в этот раз. Разумеется, за тринадцать лет многое могло измениться. Вплоть до того, что заветный сигнал мог угаснуть вовсе или незримые механизмы, ответственные за режим конфиденциальности внутри кохлеара, могли сменить кодовые последовательности. Повторяю ритуал с центральным проходом: та же история. Еще одна попытка, и я в разочаровании, ни на один вопрос не найдя ответа, ни одной душевной трещины не склеив, ни одного разрыва в памяти не зарастив, возвращаюсь на корабль, к Джильде под крылышко, огребать заслуженную вздрючку и уносить свою тощую задницу на матушку-Землю, которая и не таких неудачниц принимала в свои утешительные объятия… И тут же совершаю для себя открытие, уж не знаю, из какого разряда, неприятных или наоборот: никуда я отсюда не денусь. Коли не получится — отступлю к развилке, как делала и раньше. А потом вернусь и буду испытывать удачу снова и снова. Пока не добьюсь своего. Ведь это же так очевидно: если сейчас я сбегу на корабль, то уже со стопроцентной гарантией, ни при каких обстоятельствах, что бы я ни говорила, какие бы клятвы ни давала, какие мольбы ни возносила к небесам и отправляла в преисподнюю — никогда, никогда, никогда я здесь больше не окажусь. И опять за мною увязалось это проклятое «никогда»!.. Подношу ладонь к стенке правого прохода.

…Есть громадный соблазн включить связь и обрадовать Джильду тем обстоятельством, что я все еще жива, вполне благополучна и полна творческих планов. Соблазны полагается преодолевать. Во время движения мой взгляд непроизвольно сползает под ноги. Что я ожидаю там найти? Забытую детскую игрушку? У меня не было игрушек. Еще одно объяснение моей мизантропии. Отпечаток ноги в крофтовском ботинке? Все давно стерлось движением воздуха и подземных масс. Лабиринт только кажется неподвижным. На самом деле он живет, перемещается в четвертом измерении, изредка сползая в декартовы метрики. И заодно стирая все следы чужеродного пребывания. В этом состоит его охранительная функция. Потому-то никто из спасателей ничего и не нашел. Любопытно, на что я рассчитываю? Когда-то я была его частью, элементом конструкции, я была встроена в четырехмерность, поскольку родилась внутри нее. Но теперь все изменилось: не скажу, что против воли, но я была отлучена от него, соединительная пуповина с кохлеаром оборвалась, и то, что я вернулась, ничего уже для лабиринта не значит. Я чужая, что бы о себе ни мнила, на что бы ни надеялась. И вполне возможно, что все мои психологические игры с человеческим окружением, вся моя ложь, все жертвы были напрасны… Однако же я намерена получить свидетельство об этом из первоисточника.

…Убежище. Да, это было оно. Убежище ожидало меня за последним поворотом. Я была даже несколько разочарована тем, как просто и безыскусно все складывалось. Пробежаться легким бегом пару миль по сумрачной каменной трубе. Сыграть с лабиринтом в русскую рулетку. Еще милю без малого под уклон… Никуда оно не делось, Убежище. Моя колыбель, мой дом. Мое проклятие. Я вернулась блудной дочерью, спустилась с занебесных высот, пришла за всем, что оставила здесь тринадцать лет назад. За всем и за всеми. Не исключая себя. Внутри меня ничего не изменилось, та же пустота, тот же холод. В Убежище всегда было пусто и холодно. Вернулась, как меч в ножны… Но почему, почему мне все эти годы твердили, что лабиринт вот уже несколько тысяч лет как мертв, что нет в нем следов присутствия ни людей, ни мтавинов, что не существует никакого Убежища, никаких усыпальниц, вообще ничего из моих рассказов?! Когда вот же оно, Убежище! Огромный искусственный грот с ровным полом и куполообразными сводами на цилиндрических колоннах, с водоемом посередине… Останавливаюсь на пороге с тем, чтобы извлечь из заспинного ранца пакет «Люциферов», и швыряю их перед собой широким веером. Пространство Убежища наполняется желтоватым трепещущим светом — я осознанно запаслась «Люциферами» естественного свечения. Кажется, что своды сделались ниже, а стены сомкнулись вокруг чаши с водой. Так и должно быть: я выросла почти на голову, хотя так и не дотянула до среднего планетарного показателя для женщин моего возраста. А здесь ничего не менялось. Даже пыли не прибавилось. Может быть, за время моего отсутствия кто-то устроил в лабиринте генеральную уборку. И вполне мог уничтожить нашу хижину…

…из фрагментов внутренней обшивки корабля крофтов, из каких-то занавесок и пластиковых полотнищ, из раздвижных перегородок в гармошку. Когда Тельма переодевалась, она всегда раздвигала такую перегородку на манер ширмы, приговаривая себе под нос что-то непонятное вроде «Войди-ка в дом, доченька; не надо масла подливать в огонь… Пожалуй, еще влюбится в тебя»[3]… а потом перестала переодеваться, и нужда в ширме отпала сама собой. Не хижина даже, а скорее лачуга стояла тогда в десятке шагов от берега. Но сейчас ничего там не было, на том самом месте валялся и тлел один из «Люциферов», а по темной, как нефть, поверхности водоема бежала от него прямая, словно начерченная по линейке, световая дорожка. Никакое то было не Убежище. Всего лишь каменный мешок. Пустой, как моя душа.

…Я сижу на берегу озера. Там устроен был для меня специальный приступочек, словно бы те, кто лепил Убежище, загодя предполагали, что однажды здесь родится маленькая девочка, которой захочется проводить какое-то время, любуясь на рябь по поверхности вод и размышляя о возвышенных материях. О дефлекции пространственных целочисленных матриц. О правиле Зеликовича-Лунго для миденхольдовых алгебр. Этот приступок — единственное, что соединяет меня с собственным прошлым. Можно было стереть все следы человеческого пребывания. Генеральная уборка… Но до моей памяти мтавинский пылесос не добрался. Я выжжена изнутри, как город после ядерной бомбардировки. Я ждала этой встречи столько лет.

И вернулась на пепелище. Будьте вы прокляты со своими лабиринтами, со своими кохлеарами. Тяжко, как трехсотлетняя старуха, поднимаюсь на ноги, бреду по самой кромке воды, отпинывая чересчур близко подкатившиеся к ней «Люциферы». Огибаю колонны, опираясь о стылый камень голой ладонью. «Как будет устроена твоя жизнь после того?.» Жизнь «после того» начала свой отсчет. И я представления не имею, как ее устраивать… Дальше дороги нет, дальше глухая стена, а значит, пора отступать. Включаю связь. «Джил, я возвращаюсь». Нет ответа, в наушниках белый шум. Это объяснимо: лабиринт поглощает и рассеивает каналы связи по своим четырем измерениям, из которых я по-прежнему ощущаю только три. Может быть, многомерность мне тоже пригрезилась? Как и все мое прошлое, от которого не сохранилось ничего, кроме воспоминаний? Что, если все было иначе и я просто выдумала себе собственную жизнь? Всех этих крофтов, мою семью? Мтавинов с их усыпальницами? Что, если на самом деле во мне обитает наведенная, ложная память вместо настоящей, в которой сокрыто нечто ужасное, о чем лучше не вспоминать никогда, или же, что не в пример ужаснее, не сокрыто ровным счетом ничего особенного, кроме затертых банальностей, которые я вытеснила оттуда набором воображаемых событий, плодов фантазии, в существовании каковой я всегда себе, в силу защитных механизмов сознания, решительно отказывала?.. Еще одна колонна, еще одно соприкосновение с холодным камнем. Бросаю прощальный рассеянный взгляд на Убежище. И самым краешком глаза ухватываю притулившуюся в десятке шагов от озера хижину.

…Серые обломки панелей, рваные паруса пластика, россыпи ни к чему не сгодившегося хлама, подсвеченные изнутри призрачно-бледным «Люцифером». Не тем, что я принесла с собой, те желтовато-теплые. А крофты всегда обдуманно использовали светильники холодного спектра. Мне кажется, даже на таком расстоянии я вижу откинутую руку Стаффана с просыпавшимися между пальцев капсулами транквилизатора, которым он оборвал безнадежность своего бытия. Если это параноидальное видение, то ему не откажешь в точности деталей. Я спокойна, черт возьми, я спокойна, как эта вода, которую нельзя пить обычным людям, а я пила, и ничего мне не делалось, как этот воздух, которым можно дышать и по капелькам терять рассудок, как эти камни, которые слишком живые, чтобы стоило им доверять. Джил, я возвращаюсь, но не на корабль, а в собственное детство.

…Шаг за шагом я приближаюсь к хижине. Неспешно, только что не на цыпочках. Какие уж там цыпочки в скафандре… Только не задумываться, что с ней не так, почему я не видела ее несколько минут тому назад, и вдруг она возникла из небытия, из складок времени, а то и пространства. Не спускаю с нее глаз, почему-то предполагая, что пока я вижу ее, никуда она не денется. Только не задумываться, что меня там ожидает. Я большая девочка, меня ничем уже не испугать, и я ко всему готова. Это не может быть миражом. Откуда здесь взяться долбаным миражам?

…Она исчезла. Стоило мне выпустить ее из виду, как хижина исчезла, и на ее место вернулась прежняя картинка до блеска вылизанного каменного мешка. Если это и есть шутки четвертого измерения, то они глупы и циничны. Поле зрения всего на мгновение было перекрыто одной из колонн, не обойти которую просто невозможно. Но ведь я помню, как восстанавливать желательный ход событий. Нужно вернуться к исходной точке. Знать бы только, где эта чертова точка находится… В детстве, помнится, я не нуждалась в перезагрузках метрик. Я жила внутри них. Я была четырехмерным существом, потому-то лабиринт и считал меня своей. Он даже к Стаффану в конце концов явил благосклонность, уж не знаю, что стало тому причиной — долгое пребывание в Убежище, вдыхание той отравы, что рассеяна в воздухе, или еще какой-то неведомый каприз кохлеара… Выхожу из Убежища в туннель, стою в темноте, закрыв глаза и затаив дыхание. Сердце стучит; словно паровой молот… древняя, тривиальная и ни с каким реальным образом не связанная метафора, симулякр. Не открывая глаз, возвращаюсь в Убежище. Пусть все вернется, пожалуйста!

…Я не могу включиться в кохлеар, прежние связующие нити разорваны и давно истлели. Но, возможно, если мне удастся поместить его внутрь своего воображения, что-нибудь изменится к лучшему. Глаза мои закрыты, перед внутренним взором лениво раскручивается трехмерная призрачная спираль, которую я, шепча математическую белиберду, как магические заклинания, пытаюсь превратить в четырехмерную топограмму. В идеальный мтавинский кохлеар. Я знаю, к какому классу метаморфных абстракций он относится, какими уравнениями он описан, но я не в силах увидеть его во всей красе. Я бездарь, я неудачница. Я ничтожество.

…Теперь вам не удастся сбить меня с пути. Я доберусь до хижины, хотя бы мне пришлось вырезать собственные веки. Да, колонна снова встает на пути между стеной и водоемом. Тоже мне препятствие… Не отрывая взгляда от цели, вхожу в воду. Оказывается, здесь глубоко и дно какими-то уступами. Вязкая взбаламученная жидкость скрывает меня почти до плеч. Я не утону. На мне легкий скафандр и дыхательная маска. Носком ботинка нахожу твердое дно. Шаг за шагом, шаг за шагом, не опуская пересохших глаз, не мигая горящими веками.

…Будьте вы прокляты. Я уже проклинала вас и проклинаю снова. Это не мой выбор. Никто меня не спрашивал, хочу ли я родиться в затхлой сумрачной пещере, хочу ли остаться без родителей и к двадцати семи годам превратиться в уродливую серую ведьму. За что же вы мне мстите раз за разом? В чем я провинилась? И вот что я вам скажу: мироздание распорядилось по справедливости, содрав с вашей гнусной планеты газовую оболочку, как кожуру с апельсина, а вас самих загнав в самый глубокий ад, какой только можно себе вообразить, да еще навернув сверху для вящей надежности одно лишнее измерение. В аду ваше место, торчите в своих склепах, пока не сгниете окончательно или какой-нибудь особенно убедительный метеорит не расколет вдребезги ваш мир, со всеми его Убежищами и Мертвыми Богинями, Магистралями и Цирками, и всеми наличными кохлеарами в придачу.

… Джил, я возвращаюсь. Будь оно все проклято. Ничего у меня не вышло. Ты ведь знала, что так и случится? Потому и не особенно противилась моим планам? Ну да, манипулятор из меня тоже аховый. Я не стану с тобой спорить, приму все твои колкости как причитающееся. Если ты исполнишь высказанную угрозу и вышвырнешь меня из своего круга — и поделом мне, я заслужила. Только забери меня отсюда поскорее.

…Еще одна попытка, самая наираспоследняя. Не могут же высшие силы, в которые я не верю, до такой степени ополчиться на меня. Не такая уж я и плохая. Неужели не нашлось иного объекта для злобных издевательств?!

…Этот лабиринт никогда не кончится. Я что, заблудилась?! Почему бы нет. Вот было бы прикольно… бродить в сумерках, натыкаясь на промерзшие стены, покуда хватит сил, потом содрать маску, вдохнуть той отравы, что здесь вместо воздуха, окончательно утратить остатки соображения, и, наверное, к лучшему. Я слишком долго скитаюсь по призрачным коридорам собственного прошлого в поисках когда-то обитавших здесь призраков. Лечь в самом темном углу, смежить усталые веки и постараться забыть, как дышать.

…Ну еще разочек, из любопытства, безо всяких уже надежд, просто с тем, чтобы убедиться, что никаких миражей для меня это подземелье более не заготовило.

…Вперед… или назад… никакой, в сущности, разницы. Бездумно переставлять конечности, как забытый автомат в заброшенном парке аттракционов. Вперед… или назад.

… Чья-то рука тяжело, хотя и без большой уверенности опускается мне на плечо. Сквозь оболочку комбинезона я ощущаю ее трепет. Хотя это может быть такой же точно иллюзией, как и все остальное. Мне все равно. Я даже не напугана. Меня не научили бояться. Не научили плакать… не научили любить… вообще ничему не научили полезному в человеческом окружении. Медленно поворачиваю голову. Если это галлюцинация, то плод явно не моего сознания… Человек в тяжелом скафандре, огромный, почти на голову выше меня, в наглухо закрытом шлеме. Воздух становится тягучим, вязким, как желе, как… как сон. Чтобы оказаться лицом к лицу с незнакомцем, приходится одолевать сопротивление среды. Или же это и есть страх? Мы стоим и в замешательстве разглядываем друг дружку. Наконец он сдвигает щиток светофильтра с лица… Это не Стаффан и не Эйнар, как понадеялась я в самой глубине своего остановившегося сознания. Никогда его не видела. Немногим старше меня, запавшие глаза с каким-то затравленным выражением — подозреваю, у меня в этот миг в глазах то же самое… щеки в рыжеватой щетине, нездоровая рыхлая кожа… Непонятно отчего мой взор цепляется за белые пластиковые трубки, что тянутся от воротника куда-то за спину. Губы чужака шевелятся, но я не слышу звуков из-за его шлема. Он соображает первым, подносит трясущуюся руку к щитку на груди, производит некие манипуляции. Голос у него неживой, будто механический, и обращенных ко мне слов я не понимаю. Кажется, это фарерский, потому что континентальные языки я знаю неплохо, а шведский для меня и вовсе родной. «Не понимаю», — бормочу я на шведском. Он быстро кивает и повторяет вопрос: «Ты кто такая? Патруль или спасатель?» Отрицательно качаю головой. «Что ты тут делаешь?» — спрашивает он с самым растерянным видом. Я хотела бы задать ему тот же вопрос, а ввязываться в долгие объяснения своего присутствия не желала бы вовсе. Поэтому я произношу, старательно выговаривая каждое слово: «Сейчас сто шестьдесят первый год…» Он не верит. Просит повторить. Снова не верит. С трудом шевеля потрескавшимися губами, чертыхается и непроизвольно пытается потереть лоб — рука в плотной перчатке натыкается на керамитовую скорлупку шлема. Я стою перед ним словно путало и не знаю, как поступать дальше. «Здесь все неправильно», — наконец бормочет он. Уж я-то знаю это лучше кого бы то ни было… «Ты выведешь меня отсюда?» — спрашивает он беспомощно. «Да, — говорю я, — идем». Теперь у меня есть хотя бы какая-то мотивация к жизненной активности, а еще и оправдание своим безумным поступкам. Мы бредем в полумраке, как в трясине, свет от моего фонарика не пробивается дальше нескольких шагов. Мой попутчик с неожиданным волнением начинает что-то тараторить на своем языке. Спохватившись, переходит на шведский: «Подожди… Я должен кое-что забрать». — «Нет! — почти кричу я. — Возвращаться нельзя!» — «Не могу же я уйти с пустыми руками…» — отрывисто бросает он и тяжелой трусцой удаляется в непроглядную тьму. Я не успеваю удержать его, да и что мои цыплячьи килограммы в сравнении с такой тушей?! «Вернись, идиот!» Сползаю вдоль стены без сил и желаний. Если этот громила мне не привиделся, он — единственная моя связь с реально существовавшим прошлым. Я не могу его потерять. Стоило бы увязаться следом, но нет ни сил, ни отваги. Пускай все закончится… Буду ждать его здесь, пока не умру.

…Что здесь делает корабль крофтов? Его же не было, когда мы прибыли. Новые шутки четвертого измерения? Этот мир совершенно спятил. С трудом переставляя конечности, тащусь к обломкам космического корабля. Нет ни мыслей, ни стремлений. Я делаю это лишь потому, что он попал в поле моего зрения. И притягивает к себе, как магнит металлическую соринку. В детстве я исследовала и обнюхала там каждый уголок, побывала во всех отсеках, даже за приборными досками среди сплетений мертвых аксонов и ганглиев. Может быть, это и есть последний шанс зарастить трещину в моей распадающейся натуре? Люк должен быть со стороны Храма. Конечно, за годы непрерывных метеоритных бомбардировок от корпуса мало что могло сохраниться… но люка не видно вовсе. Это не корабль крофтов.

…«Жемчуг» уничтожен. На него обрушился каменный дождь с небес. Нет спасения. Защита не уберегла. Наступила ночь — как скоро! — и энергии не хватило.

Почему она не улетела, как обещала?!

Я стою, уперевшись руками в измятый, растрескавшийся корпус корабля, и не имею сил войти внутрь. Голые ладони примерзают к обшивке. Отдираю вместе с кожей и снова прижимаю. Возможно, кричу от боли, но не слышу ни звука.

Я знаю, что там, внутри, и боюсь это видеть.

Да, боюсь, боюсь ужасно.

Уж лучше бы я осталась в лабиринте.

Здесь я родилась. Лучшего места, чтобы завершить жизненный цикл, и не придумать.

Пора умирать, Антония Стокке-Линдфорс. Один черт у тебя в этом мире никого не осталось. Ничего у тебя не сложилось, не вышло из тебя ничего хорошего. Никого, ничего… сплошные отрицания бытия.

Стаскиваю с лица защитную маску и делаю глубокий вдох, заполняя легкие отравленным воздухом планеты. Как утопающий, отчаявшийся одолеть глубину; впускает в себя воду, которой нельзя дышать.

Где-то там внутри меня должен теплиться инстинкт самосохранения. Ну, и?..

Сражаться за жизнь меня тоже не научили.

Темнота. Наконец-то.