Дахут, дочь короля

Глава вторая

Этим заявлением короля Грациллония весенний Совет суффетов был обескуражен так, будто получил удар камнем осадной машины. Как римский префект он им поведал, что недавно получил официальное подтверждение своим ожиданиям. В этом году возросшие легионы Британии снова вступят в бой, хотя только на пару месяцев. Затем они вернутся на континент и двинутся на юг. В преддверии новых варварских вторжений, которые постоянно увеличивались по масштабам и жестокости, Грациллоний хотел, чтобы на верфях стало строиться больше военных кораблей. Но они не станут исанскими. Это было бы вызовом империи. Вместо этого он отдаст их под командование правителю Арморикскому. А их экипажи будут учить римских рекрутов управлять судами.

Назревал взрыв. Ханнон Балтизи, Капитан Лера, поднял крик, что жители Иса никогда не пойдут в услужение к таким хозяевам, христианским собакам, что запрещают им вести богослужения и даже не попросят у бога прощения, прежде чем вылить помойные баки в морс. Которин Росмертай, Распорядитель Работ, возразил, что эта программа подорвет все планы, нарушит договоры о строительстве торговых судов; в эти времена процветания существовала очередь на заказы. Боматин Кузури, представитель военного флота в Совете, спросил, было ли такое время, когда торговля, китобойство, работорговля или даже рыболовство окупались лучше, чем служба в вооруженных войсках империи?

Адрувал Тури, Повелитель Моря, заявил, что по поводу угрозы со стороны скоттов и саксов король прав. Они не насытятся грабежом Британии, а устремятся обратно к берегам Галлии. Но и Адрувалу была ненавистна мысль о передаче кораблей Риму. Да что такого Рим сделал для Арморики, если не считать, что он выпил из нее все соки? Не лучше ли будет накапливать силы дома — разумеется, тихонько — до тех пор, пока Рим не прикажет Ису лезть из кожи вон?

Сорен Картаги, Оратор Тараниса, произнес от имени Великих Домов, что, во-первых, если помочь христианам, то приблизится тот день, когда они придут навязывать своего бога силой; во-вторых, эта цена окажется больше, чем могут вытерпеть город или люди; и в-третьих, Грациллонию не следует забывать, что он король независимой нации, а не проконсул раболепной провинции.

Королева Ланарвилис, возглавлявшая в тот период галликен, обратила внимание на домашние беды, где тоже могли пригодиться и деньги, и труд. Неужели грядущая угроза поистине так велика, что с ней не справятся имеющиеся в наличии войска, как они в прошлом справлялись? Разве римляне еще не подавили своих врагов и не овладели Британией? На юге, ей казалось, тоже царил мир, Стилихон и Аларик Визиготский прекратили раздор и пришли к соглашению. Чем смотреть вперед со страхом, лучше увидеть перед собой восходящее солнце надежды.

Все, что противилось замыслам Грациллония, объединилось вокруг этих двух людей. Когда после нескольких трудных часов собрание разошлось, он отвел их в сторону и попросил пройти с ним во дворец и поговорить лично.

Там, в атрии, он едва заметно усмехнулся и вымолвил:

— Я бы сначала искупался и надел что-нибудь поудобнее. Как вы на это смотрите?

Сорен и Ланарвилис переглянулись.

— Нет, — проворчал мужчина, — мы пойдем в скрипторий и… все обдумаем.

— Спор чересчур накалился, — поспешно добавила женщина. — Ты привел нас сюда, чтобы мы могли урезонить друг друга и уточнить, чего хотим?

Грациллоний молча окинул их взором. Высокая, она стояла в своем голубом платье и белом головном уборе, но бедра казались шире прежнего, а над опавшей грудью сгорбились плечи. Шея выступала вперед, как у черепахи; под складками обвисшей желтоватой кожи щурились зеленые глаза. Он знал, как поблекли ее светлые волосы. Вместе с тем королева почти не утратила своей энергии и контроля над событиями.

Сорен за последние несколько лет сильно прибавил в весе; красное платье на животе растянулось, вышивка перекосилась. Такая же массивная грудь, на которой висел амулет Колеса, в волосах и бороде было полно седины; и когда он снял свою митру, под ней обнаружилась лысина. Хотя представлял он собой не менее внушительное зрелище, чем прежде. На Грациллония нахлынула грусть.

— Как пожелаете, — сказал он. — Я отдохну и распоряжусь о нашем ужине. Мы должны оставаться друзьями.

Отворяя дверь на лестницу, он обернулся и увидел, что они сидят рядом, лицом к лицу, колени к коленям, сомкнув руки. Застигнутые врасплох, гости вскочили и отпрянули друг от друга. Король сделал вид, будто ничего не заметил.

— Итак, — сказал он, — пришло время и чарке этого вина. Пререкания с консулами вызывают жажду. — Он подошел к маленькому столику, налил себе большой бокал и, перед тем, как повернуться к ним лицом, сделал глоток.

На широком лице Сорена сохранялось презрительное выражение. Ланарвилис сидела спокойно, скрестив на коленях руки, но с годами Грациллоний научился прочитывать печаль на ее лице. Он стоял только потому, что, даже приняв горячую ванну, чувствовал слишком сильное напряжение, чтобы расслабиться и сесть. Свет от свечей отбрасывал многочисленные тени, и казалось, что он стоял дальше, чем было на самом деле, потому что сумерки заполнили комнату и затуманили пасторальные фрески, словно отрицая возможность умиротворения.

— Позвольте говорить откровенно, — начал он. — Понятно, что я хотел бы склонить вас на свою сторону, чтобы завтра вы поддержали меня. После сегодняшней дискуссии вам это будет нелегко, поэтому я беру с вас слово, что о тех вещах, которые я собираюсь вам поведать, вы не расскажете никому.

— С чего это мы должны обещать? — спросил Сорен.

— Наберись терпения, — мягко попросила Ланарвилис. — Но прежде чем выдавать нам информацию, может, сначала скажешь, чего она касается? — обратилась королева к Грациллонию.

— У меня больше нет оснований верить, что варвары отступают, через несколько лет нас ждет нашествие. Уже в этом году в месяц Лигера напавшие с моря саксы заняли Корвилон. Они привозят с родины свой народ…

— Знаю, — огрызнулся Сорен, — а еще лаэты.

— И франки в Арморике, — ответил Грациллоний. — У Рима не было выбора. Я упомянул об этом, чтобы вы попробовали оценить последствия переселения. Но новости есть и похуже. Я прошу вас молчать, ведь если станет известно, из каких источников я черпаю сведения, для моих осведомителей это может оказаться роковым.

— В самом деле? — скептически спросил Сорен. — Знаю, ты беспокоишься по поводу северных скоттов и, несомненно, поступил мудро, что за ними проследил, но от пиратов, что обитают вдоль Британского побережья, как не было никакого вреда, так, видимо, и не будет.

Грациллоний покачал головой.

— Ошибаешься. Существуют куда более важные причины, по которым я наладил отношения с племенами северной Ибернии, нежели просто улучшение торговли. Это место прослушивается. Мои доносчики… и реальные шпионы находятся в постоянной опасности, но уже ясно, что они все время нужны. Вот, к примеру, король Конуалл, сам он на нас зуба не точит, но он закадычный друг северного короля Ниалла. Вдвоем они, вероятно, не станут создавать союз против Рима и Иса, но и друг друга не предадут. Теперь вспомни, я рассказывал тебе то, о чем недавно узнал, будто король Ниалл возглавлял грабительский флот, который мы уничтожили.

Сорен подумал:

— Кажется, припоминаю. И что это означает?

— Что он не мелкий военачальник. Я выяснил, что шестнадцать лет назад во время великого нападения на Римский Вал он был его руководителем. С тех пор, после постигшего его здесь несчастья, он много воевал у себя на острове. Из последних известий я убедился, что именно в этом году он намерен завершить и укрепить там свои завоевания. И что после? Думаю, он заглядывает вперед. И… ведь он так и не забыл боли, причиненной ему Исом. Он поклялся отомстить.

Нахмурясь, Сорен в раздумье подергивал бороду. Отважилась Ланарвилис.

— А он когда-нибудь сможет возглавить морские силы, способные действовать против наших? Что у скоттов есть в наличии, кожаные лодки да несколько галер? Где их дисциплина, где согласованные команды?

Грациллоний вздохнул.

— Дорогая, — обратился он к ней и увидел, что она едва заметно вздрогнула, — ты, как и слишком многие люди, склонна полагать, что раз варвары не сведущи во многих вещах, о которых знаем мы, значит они тупые. Ниалл своего шанса не упустит. Я заранее знать не могу, что он придумает; но будет лучше, если он забудет о нас. Этим летом я отправлю своего человека Руфиния обратно в Ибернию. Он должен будет разнюхать как можно больше из того, что там происходит; а ведь вы знаете, какой он хитрый. Надеюсь, вы оба понимаете, что это относится к темам, о которых лучше молчать. Она кивнула.

— Да, — неохотно согласился Сорен. — Но ты так и не объяснил, зачем Ису понадобится большая эскадра, если одну мы должны отдать Риму.

Грациллоний затаил дыхание.

— То, что мне придется вам сказать, с течением времени станет известно всем, — сказал он. — Однако для нас может быть уже слишком поздно. Ко мне попали сведения, которые все еще должны быть государственной тайной. Если мы повлияем на события, то должны будем сделать вид, что действуем по собственной инициативе. Иначе мои источники отсекутся, а вместе с ними и некоторые головы.

Сорен бросил на него пронзительный взгляд:

— Апулей Верон?

— Среди прочих. Он очень желает заполучить Ис. Я могу надеяться на ваше молчание?

Сорен колебался один миг.

— Да.

А Ланарвилис ответила:

— Ты ведь знаешь, что мне можно доверять. Король сделал еще один большой глоток, а потом крепко сжал кубок, словно это был край обрыва, и сказал:

— Отлично. Мир между Стилихоном и Алариком — это всего лишь лоскутное одеяло. Он не может тянуться бесконечно. Стилихон заключил соглашение из необходимости. В Африке назревают неприятности, и он должен как можно лучше защитить свои тыл, пока пытается решить там свои дела. В Британии командующий завершает кампанию не потому, что епархия получена, а потому, что на юге ему нужны войска. Они нужны ему для обороны от Восточной империи так же, как и от любых варваров. Тем временем Аларик со своим родом ждет только момента, когда он узнает, какой из двух Римов ему атаковать в первую очередь. Стилихон отдает себе в этом отчет. Он рассчитывает, что в ближайшие несколько лет призовет с границ еще больше солдат. В частности, Британия может лишиться союзников

— Ты уверен? — Прошептала потрясенная Ланарвилис.

Грациллоний резко кивнул.

— То, что я вам сейчас рассказал, в принципе, было бы довольно просто понять, если б вы немного поразмыслили над ситуацией. Такие моменты, как африканский вопрос или ожидание переправки легионеров, — все скрыто в письмах к высшим должностным лицам. Стоящие ниже умудряются их прочесть и ради собственной безопасности пускают словечко по ими же сплетенной сети. Двое или трое передали их слова мне. Хотя, в общем-то, неужели это такая неожиданность? Разве это не примерно то, чего мы для себя ожидали?

Королева вздрогнула. Сорен сморщился. Грациллоний продолжал:

— Будьте же вы дальновиднее в интересах наших детей и внуков. Если Рим падет, скотты и саксы хлынут в Британию, франки со своим родом в Галлию. Они расплодятся, как тараканы. А тут Арморика, малонаселенная и незащищенная. Сколько Ис протянет в одиночку на заброшенной оконечности полуострова?

В комнате воцарилось безмолвие. В окне сгущалась ночь. Пламя на свечах оплывало.

Наконец, склонив голову, Ланарвилис пробормотала:

— Твое слово непреклонно. Я посмотрю, какие у тебя там документы, но — да, пожалуй, надо подумать, как мне завтра изменить позицию.

И тут Сорен ударил по подлокотнику стула:

— Но ведь ты отдаешь Риму корабли! — воскликнул он, — Риму!

— Как же нам тогда их вообще построить? — Усталым голосом ответил Грациллоний. — У меня есть еще одно тайное предупреждение. Император-ребенок Гонорий жаждет каким-то образом отстоять свои права. Его опекун Стилихон желает ему угодить, если соглашение будет такое, какое позволит Рим. На самом деле Стилихон был бы рад любому движению, которое свяжет Запад, Восток, а также варваров. Подавить восстание в Исе было бы легче, чем изгнать языческих варваров в Корвилоне. Нет, мы не должны давать никаких оснований нас обвинять. А также быть слишком нужными Риму, чтобы не стать для него жертвенными животными.

Сорен выругался. Сразу после ужина он ушел.

— Мы достаточно поговорили, — сказал он, — лучше пойду домой.

Грациллоний метнул на него взгляд. Король своевременно отправил посланника сообщить жене Сорена, что его в этот вечер не будет.

— Я хочу… всем этим заняться, — продолжил Картаги и сердито добавил: — Я отвечаю за свои слова. Завтра я уговорю Совет внимательно рассмотреть твое предложение, изучить пути и средства. Но мне необходимо подобрать формулировки, тем более после той позиции, что я занял сегодня, да ведь? К тому же не забывай, что я еще не уверен в твоей правоте, но одно я знаю точно: не верю, что нам необходимо все, чего ты добиваешься. И все же доброй ночи, Граллон.

Он взял Ланарвилис за руку и чуть склонился.

— Доброго тебе отдыха, госпожа, — тихо проговорил он. Выпустив руку, он быстро заковылял к выходу по мозаичному полу атрия. Слуга поспешил открыть и кликнул мальчика, чтобы тот осветил уходящему дорогу…

— Приятных тебе сновидений, Сорен, — вздохнула ему вслед Ланарвилис.

«Плодотворные это были часы, — подумал Грациллоний, — а в завершение мирная трапеза». Он почти добился согласия, на которое рассчитывал. Дальше будут другие маневры, торги, компромиссы… В результате он мог получить лишь половину того, о чем просил, вот почему и просил так много… Может случиться так, что работа начнется вообще через год, поэтому он и говорит об этом так рано… «Да, — подумал он, — время сделало из грубоватого солдата истинного политика». И вдруг осознал, что думает на исанском языке.

Его пристальный взгляд вернулся к Ланарвилис. Он еще раз отметил: к ней время было менее благосклонно. Но она была и старше его на дюжину лет…

— Ты тоже хочешь уйти? — обронил он в тишину, которая показалась ему затянувшейся. — Я вызову охрану…

— Ты устал? — прозвучало в ответ.

— Нет. Все равно не высплюсь. Если у тебя есть еще желание поговорить, то я… я всегда ценил твой совет, Ланарвилис.

— Независимо от того, согласна я с тобой, или нет?

— Особенно когда не согласна. А то как же я буду учиться?

Она едва улыбнулась.

— Это говорит наш Грациллоний? Его не свернешь с выбранного пути. — Она потерла бровь. — Здесь внутри тепло. Может, выйдем, пройдемся недалеко?

Он понял. Она сильно потела, хотя и не обнаруживала других симптомов: перепадов настроения, судорог; движения становились неуверенными. Богиня вела ее к последним женским перекресткам.

— Конечно. К счастью, погода хорошая.

Они бок о бок пошли вперед. Сорену и впрямь не нужен был фонарь, светила полная луна. Если это совпадало с ее четвертью, король на законных основаниях уклонялся от ежемесячного пребывания в Лесу. На тропинки падал яркий серебристый свет, они петляли меж изгородей, подстриженных деревьев, клумб и беседок в обнесенном стеной саду. В это время года он был уже почти нагим; сучья и веточки отбрасывали путаницу теней. Воздух неподвижный, с морозцем. Под ногами мягко хрустели опавшие листья.

Как часто он бродил вот так то с одной, то с другой из своих женщин, начиная с той самой весенней поры, когда впервые проделал путь вместе с Дахилис.

— Тебе лучше? — спросил он немного погодя.

— Да, спасибо, — сказала она.

— А как поживает Юлия?

— Хорошо. Счастлива в послушничестве. — И выпалила с внезапной горечью: — А зачем ты спрашиваешь?

Опешив, он едва мог произнести:

— Зачем? хотел узнать. Она ведь моя дочь. И ты мне ее родила…

— Ты мог бы и встречаться с ней время от времени. Она была бы очень этому рада.

— Она милая девочка. Если б только у меня было время и для нее, и для всех моих девочек…

— Для Дахут оно у тебя находится.

Его словно ошпарило. Грациллоний остановился. Не удержи он королеву за руку, она бы шла дальше. Они глядели друг на друга в лунном свете.

— Ты ведь знаешь, Дахут пережила потерю, о которой даже не в состоянии говорить, — произнес он хриплым голосом. — Ей нужна помощь. Я придумываю жалкие развлечения и отдаю ей несколько часов, что могу украсть у людей, которые возмущаются мне вослед.

— У нее был почти год, чтобы оправиться, и почти все это время она была довольно жизнерадостна, — возразила Ланарвилис. Она посмотрела в темноту. — Ладно, не будем ссориться. Все-таки она — ребенок Дахилис, и сестры тоже ее любят.

Ее тон тронул Грациллония. Он взял женщину за руки. В его собственных ладонях они казались холодными.

— Ты хороший человек, Ланарвилис, — неловко произнес он.

— Все мы стараемся ими быть, — вздохнула она. — И ты старайся.

Потом внезапный порыв:

— Ты хочешь провести здесь ночь?

Как много времени прошло с тех пор, когда они в последний раз делили ложе? Год, а то и больше. А может, два? В порыве страсти он осознал, как мало обращал на нее внимания. Просто то и дело слышал от одной из Девяти, что Ланарвилис отказалась от своей очереди спать с ним. Время от времени это случалось с каждой из них, по одной из бесчисленных причин. Они как-то решали эту проблему между собой, а потом тихо ставили его в известность. Когда он наносил визит в дом Ланарвилис, они обедали, разговаривали, но она намекала на недомогание. Он без особого разочарования соглашался. В том, чтобы вернуться во дворец и ночевать одному, были и приятные стороны, если он не решал разбудить еще кого-нибудь. Гвилвилис всегда готова была ему угодить, его желала Малдунилис, явно не отказались бы и Форсквилис с Тамбилис.

Ее взгляд и голос были все такими же спокойными…

— Ты тоже хочешь меня?

— Ну, мы же хотели еще раз обговорить это дело, а ты… ведь ты прекрасна. — Смотря на нее в лунном свете, он отчасти сказал правду.

Она закрыла глаза, полные слез, и пробормотала:

— Да, давай попробуем еще раз.

Окно они оставили незакрытым и незанавешенным. Лунный свет крапинками освещал смятое постельное белье и неодетые тела.

— Прости, — произнес он, — я думал, что это доставит тебе удовольствие.

— Я тоже надеялась, — ответила она. — Это не твоя вина.

Все-таки некоторое время он пытался ее возбудить, до тех пор, пока Телец не сдержался и не удовлетворил своего желания. Из-за постоянного воздержания для нее акт оказался болезненным.

— У нас был беспокойный день, — сказал он. — Может, завтра утром?

— Нет, лучше будем отсыпаться. Встреча будет долгой.

— И все же…

— Будем искренними перед Богами и перед самими собой — я постарела.

«Бодилис моложе всего на год или два! — мелькнуло у него в голове. — А она была бы мне рада».

— С Сореном ты испытала бы другое? — голос был словно не его.

Ланарвилис открыла глаза и села.

— Что ты сказал?

— Ничего-ничего, — отозвался он, тут же пожалев об этом. — Ты права, нам действительно следует поспать.

Он уловил холодность в ее голосе:

— Ты осмелился вообразить… будто я и он… могли совершить святотатство?..

— Нет, ни за что на свете, конечно же, никогда. Грациллоний тоже сел, перевел дух, положил ей руку на плечо.

— Мне следовало молчать. Я молчал много лет. Но кажется, я вижу и слышу лучше, чем ты представляешь. Вы любите друг друга.

Она уставилась на него сквозь подсвеченную луной тьму.

Он криво улыбнулся.

— Почему это должно меня возмущать? Боги соединили ваши судьбы еще до того, как я достиг Иса. Ты была мне верна. Это все, о чем может просить центурион.

— Ты все еще не перестаешь меня удивлять, — задумчиво сказала она.

— В самом деле, я не стану обижаться, если ты и он…

Ее охватил ужас. Она закрыла ему рот ладонью.

— Тихо! Ты почти богохульствуешь!

Как раз это его и не волновало. Он осознавал, как устал.

— Хорошо, больше не будем об этом говорить.

— Лучше не стоит. — Она легла. — Лучше попытаться заснуть. Сорен и я, мы оставили эти чувства позади. Для нас уже слишком поздно.

— Нет, — произнесла Кебан. — Не делай этого.

— Что? — Будик уронил руки с ее талии и отступил. — Опять?

— Прости, — печально ответила она. — Мне нехорошо.

Солдат уставился на свою жену. После нескольких дней полевых работ он пришел домой весь горя, сразу как Админию дали отпуск.

— В чем дело? Лихорадка, боль в животе, что? Кебан склонила голову.

— Мне нездоровится.

Будик рассматривал жену. Она стояла, ссутулившись; живот выпятился, желтоватая кожа на щеках обвисла, образовался двойной подбородок, но по сравнению с тем, какой она стала за последние четыре-пять лет, мало что изменилось. Не изменились ее грязные, исчесанные волосы, кисловатый запах немытого тела, испачканное платье, которому требовалась штопка. Хотя тело под ним, глаза и губы были все еще привлекательными, и об этом он помнил.

— Ты обычно не так уж слаба, — пробормотал он, — и в то же время тебе нездоровится. Тогда пойдем в постель. Много времени это не займет, а потом ты и отдохнешь.

— Нет, ну пожалуйста, — захныкала она. — Если б я только могла, но прошу тебя, не сегодня.

— Но почему?

Женщина собралась духом и возразила:

— А если меня вырвет в тот момент, когда ты будешь во мне? Прости, но меня тошнит, а твои запахи — твое дыхание, этот твой сыр, — может, завтра, дорогой?

— Вечно завтра! — крикнул он. — Ты больше не в состоянии раздвинуть для меня ноги? Будучи блудницей, ты проделывала это для любой деревенщины.

Кебан отпрянула к стене. Муж кружил по комнате. Груда вещей, разбросанная одежда, немытая посуда казались серыми от пыли.

— Может, хотя бы в доме у меня будет порядок, чтобы мне не было стыдно приглашать своих друзей? — продолжал кричать он. — Нет? Ну делай, как знаешь.

Женщина бросилась подметать.

— Будик, я люблю тебя.

Дальше он слушать не пожелал, гордо вышел и захлопнул за собой дверь.

Под нестерпимо палящим солнцем улица жила в своем стремительном потоке. Он пробирался вдоль ее извилистой узкой полосы по запущенному району, где они жили. Когда его окликали знакомые, он здоровался с ними кратко. Велико было искушение остановиться и поболтать, ведь многие из них были женщины, соседские жены и дочери. Но это бы привело к грехам, проблемам, может, к жутким ссорам. Найти бы дешевую проститутку в Рыбьем Хвосте или на здешних извилистых улочках. Кебан поймет. Она не будет спрашивать, где он был. Но ее слезы не дадут ему сегодня спокойно уснуть.

Будик остановился.

— Прости меня, Иисусе, — по латыни изумился он. — Что я творю?

У него пульсировало в области поясницы. Раскаяние ему было бы кстати. Но согласно учениям Церкви, Бог не торгуется. Это язычники Иса жертвами откупались от Тараниса, Лера, похотливой Белисамы; но Господь Бог принимал лишь те приношения, что совершались с кающимся сердцем.

Будик повернулся на пятке и быстро зашагал, почти побежал, по направлению к Форуму.

До чего отвратительно цветной и веселой была толпа, клубившаяся и кружившаяся на его мозаичном полу, вокруг резервуаров Огненного фонтана, меж колоннад публичных зданий! Мимо прошел купец в роскошной тунике, военный моряк, весь в металле, преисполненный чувства собственного достоинства. Девушка с полной рыночной корзиной на голове задержалась перекинуться шуткой с молодыми ремесленниками, которые шли на работу. Госпожа из суффетов в сопровождении слуги, на ней мантия из превосходной голубой шерсти, отделанная эмблемами луны и звездами из белого золота; худощавое лицо склонилось над ручным хорьком, которого она несла на руках. Распутница, одетая во все блестящее и прекрасная, как Венера, завлекала посетителя-озисмия, который выглядел не столько богатым, сколько изумленным. По ступеням библиотеки, неся свитки, должно быть, полные тайных знаний, спускался ученый. Продавец предлагал копченых устриц, чесночных улиток, пряные фрукты и медовые пирожные. Рядом, держась рука об руку, раскачивались в унисон пьяный сакс и скотт в килте, сошедшие на берег с торгового корабля. Сквозь болтовню и гул журчала музыка. Она доносилась со ступеней храма Таранила от труппы исполнителей, что и одеты были вызывающе, и вели себя так же. Пели флейта и свирель, звучала арфа, бил барабан, девушка исполняла страстные строфы, а другая, в бесстыдной полунаготе, едва ли напоминавшей египетский стиль, звенела на своей трещотке и кружила в танце. Чуть ниже стояли молодые люди, глазели, гикали, бросали монеты и аплодировали.

Христианин силой прокладывал себе дорогу вперед. В церкви он оказался один.

Этот бывший храм Марса преобразился больше, чем что-либо. Войдя через западную дверь внутрь, Будик обнаружил, что мрамор вестибюля не только чист, а еще и отполирован. Деревянную стену, отделявшую в день причастия Святая Святых, заменили сухой кладкой, как того требовал исанский закон, но поставили аккуратно и собрали в соответствии с формой. На внутренних фресках изображены Рыба и Добрый Пастырь. Перегородку Корентин оставил простой, как она ему представлялась. Тем не менее крест на алтаре верующие с умением и любовью украсили изящной резьбой и отделали чеканным золотом. Установили орган. Нельзя сказать, чтобы нынешний хорепископ обратил в Исе в новую веру много людей, но он сделал больше, нежели его предшественник, и те, кого он обратил в христианство, как и Кебан, были в основном бедняками. Но возрождение торговли с каждым годом приводило в город все больше верующих, среди них попадались такие, для кого пребывание в городе было сосредоточием коммерческих интересов; а Корентин был не из тех людей, которых можно было облапошить, когда он предлагал сделать пожертвование.

Будика встретил дьякон, молодой крепкий туронец, от оклика которого зазвенело эхо:

— Здравствуй, брат! — он говорил на латыни. — Чем я могу тебе помочь?

Будик облизнул губы:

— Можно увидеть… святого отца?

— Тебе повезло. В такую погоду он любит совершать двадцатимильную прогулку, если нет службы. Но сегодня у него полно письменной работы: письма, донесения, ну и все такое. — Дьякон рассмеялся. — Если он не захочет прерваться, то значит я не угадал. Держись, брат, схожу узнаю.

Растерянный Будик стоял и переминался с ноги на ногу, думая о том, как ему высказать, чего он хочет, и хочет ли вообще; он пытался помолиться, но понял, что слова застревают в горле.

Вернулся дьякон.

— Ступай, да благословит тебя Господь, — сказал он.

Будик знал, как пройти по коридорам в ту комнату, где Корентин работал, учился, там же готовил себе скудную пищу, спал на соломенном тюфяке и произносил молитвы. Кажется, со времен причастия здесь произошла перестановка; скромность кельи не уступала аккуратности. Дверь была открыта. Будик робко вошел. Корентин повернулся от стола, где был разбросан папирус и письменные принадлежности.

— Входи, сын мой, — произнес он. — Садись.

— Отец, — кашлянул Будик. — Отец, мы можем поговорить наедине?

— Можешь закрыть дверь. Но Господь услышит. Чего ты хочешь?

Вместо того чтобы взять другой стул, Будик опустился перед высоким седым человеком на колени.

— Отец, помоги мне, — умолял он. — Я попал в лапы Сатаны.

Губы Корентина едва заметно дернулись, но тон смягчился:

— О, но может все не так уж и плохо. Полагаю, что достаточно хорошо тебя знаю. — Он положил руку на белокурую голову. — Если ты и впрямь заблудился, не думаю, чтобы уж очень далеко. Сначала давай помолимся вместе.

Они поднялись. Корентин повысил голос. Будик в ответ затрепетал.

Молитва его подбодрила. Теперь он мог хоть что-то говорить, хотя для этого приходилось расхаживать по комнате взад-вперед, сжав руку в кулак и не поднимая глаз на сидящего перед ним слушателя.

— Когда-то мы были счастливы, ее недавно крестили, для нас обоих это первый брак… С тех пор как пять лет назад она потеряла нашего ребенка и могла сама умереть, если бы не послали за королевой Иннилис, она… Меня отвергает. Ссылается на плохое самочувствие… говорит, что вся ее неряшливость из-за этого… Во мне оживает животная похоть. Порой я ее принуждал… Прости меня, Господи, если можешь, я подумал, как было бы легче, если бы она умерла еще тогда. Сегодня я отправился на поиски проститутки…

Он аж взмок.

— Ты слишком измучился, сын мой, — утешил его Корентин. — Твою душу осаждает сатана. Но ты не сдавался до этого дня, не сдашься и потом. Небеса всегда готовы прислать поддержку.

В заключение Корентин сказал:

— Чем труднее битва, тем великолепнее победа. Многие мужчины, и даже женщины, страдали наподобие вас. Но нет худа без добра. Бог придумал брак не для удовольствия, а для того, чтобы род смертных продолжался. Его радует, когда удовольствием жертвуют. Немало христианских пар, мужчин с женами, принесли подобную жертву. Они отказались от плотских отношений и живут как брат с сестрой, возвышая тем самым Его. Сможешь ли ты так, Будик? Конечно, бездетный брак — ведь вне всяких сомнений бедная Кебан теперь бесплодна — такой брак печалит, — нет, я хочу сказать, печалит не божественное предназначение, а… самое ужасное, что теперь он ничего не значит для спасения, а так — это ничто иное, как терпимость. В том случае, если вы с ней объединитесь в чистой любви к Господу. Будик, это будет непросто. Знаю, это будет совсем не просто. Приказывать тебе я не имею права, могу лишь дать совет. Но заклинаю подумать. Подумай о том, как мало у тебя хорошего сейчас, насколько это жалко и ничтожно, а затем представь, как много чудесного можешь приобрести навечно.

Будик вышел из церкви. С того момента, как он туда вошел, солнце сильно опустилось. В ушах звучало благословение Корентина.

Машинально он направился по дороге Лера и вышел через Верхние ворота. Два раза мужчина едва не натолкнулся на повозку. Его обругали возничие.

Никакой клятвы Будик не дал. Ему казалось, что он еще созреет для этого, а пока в голове сумятица. Грязная дорога, на самом деле всего лишь нечто большее, чем тропа, свернула с Аквилонской дороги вправо, по направлению к холмам над долиной. Он повернул туда, надеясь найти место, чтобы побыть наедине с Господом.

Вокруг него все наполнялось юным летом. Воздух был тих, а его тепло насыщено ароматами земли, зелени и цветов. Снова и снова кричала кукушка, словно голос матери, смеющейся своему новорожденному. Над тропой склонились деревья — тис, каштан, вяз — их листья окаймляли ее золотисто-зеленым сводом; на их тенях искрился солнечный свет. Между их сводов ему открывался широкий вид на башни над Исом, на мыс Pax, суровость которого смягчала зелень, и где-то там вдали на бушующую соленую синеву. Сновали птицы, порхали бабочки. Издалека, оттуда, где на склоне холма гнездились усадьбы, до него донеслось мычание коровы, — земля томилась от любви.

Послышался стук копыт. На повороте дороги появился отряд всадников.

Будик посторонился. Они подскакали ближе, полдюжины молодых людей с обветренными лицами на горячих конях, — в основном суффеты, но среди них Будик узнал Карсу, римского молодца, который вот уже второй сезон проводил здесь, занимался с учеными людьми города, одновременно трудясь над тем, чтобы получше обустроить отдаленные торговые поселения. Всадники были одеты в светлую и яркую одежду. От них веяло радостью.

Будик узнал и одного из коней в эскорте: лучший жеребец короля, Фавоний, уже ставший чемпионом гонок в амфитеатре и на воле. Он ржал и брыкался. На лбу на яркой гнедой шкуре сияла белая звездочка.

На его спине восседала принцесса Дахут. Женщина не должна ездить верхом, в замешательстве подумал Будик, сейчас время месяца для подобных развлечений особенно опасное. Грациллоний не должен был этого допустить. Но разве кто откажет принцессе Дахут? Движениями она так сливалась с животным, что казалась кентаврессой. На ней была мальчишеская одежда: свободная туника и облегающие штаны, и коль запрета не существовало, вот и осмелилась так одеться девушка в маленьком седле, которая больше правила коленями, чем руками. О эта алебастровая белизна с голубыми прожилками, сужающаяся по направлению к розовым ногтям… тяжелые янтарные косы… лазуритовые глаза…

Она остановилась. Спутники тоже.

— Эй, Будик, — окликнула она. В четырнадцать с половиной она утратила шутливую сладость голоса, свойственную ей в детстве; появились хрипловатые нотки, но звучали они твердо. — Рада тебя видеть. Ты разве недостаточно нашагался на маневрах? Что тебя сюда привело?

Он стоял, не в силах вымолвить ни слова. Зато бойко ответил исанский молодец:

— Что могло его сюда привести, помимо надежды повстречать вас, госпожа?

Она засмеялась и отмахнулась от льстеца легким движением пальцев. Затем спросила:

— Как прошли учения? — потом присмотрелась. — Ты печален, Будик. В такой замечательный день?

— Нет, — ответил он, — не тревожьтесь, моя госпожа.

— О, но ведь я беспокоюсь. Разве не я Удача легионеров? — Улыбка Дахут стала нежнее. — Наверно, нетактично дольше тебя расспрашивать. Да будет добра к тебе Белисама, к смелому воину моего отца и моему другу… Вперед! — это был призыв. Отряд с безрассудной быстротой направился назад в сторону Иса.

Будик долго провожал их взглядом, пока они не скрылись из глаз. В воздухе как будто бы остался новый аромат.

«Когда Иннилис спасла Кебан жизнь, — неторопливо думал он, — я поклялся, что всегда буду в распоряжении галликен. Это не понравилось отцу Корентину. Может, за это меня Господь и наказал? Но за что? Что плохого в том, чтобы служить тебе, Дахут, дочери моего центуриона? Дахут, Дахут!»

Наконец, все было готово. На кургане богини Медб в Темире Ниалл Девяти Заложников устроил величайший забой. Дым от костров, на которых готовилось жаркое, поднимался до небес, а народ объедался мясом до тех пор, пока многие не увидели вещие сны. Наутро толпа поднялась и направилась на север.

Зрелище было великолепное. В авангарде ехали коляски Ниалла и его троих оставшихся в живых сыновей, Конуалла Гульбана, Эндэ и Эогана. Кони их, просто загляденье, ржали и гарцевали, и каждый отряд тщательно отобран по мастям: белой, черной, чалой или серой в яблоках, на головах перья над ниспадающими гривами, звенящие и сверкающие бронзовые подвески. На колесницах мерцало золото, серебро, латунь, отполированное железо. Искусные возничие в великолепии одеяний уступали лишь высоким всадникам, что стояли под стать своим копьям высотой с рангоут, а за спиной, как радужные крылья.

За ними ехали колесницы знати, а следом шли огромные воины охраны, у которых шлемы, острия топоров и копий сияли, словно солнце, и переливались в такт шагам, как рябь в летний вечер на пшеничном поле. Дальше следовали взбудораженные новобранцы из числа местных жителей, громыхающие повозки, запряженные волами, мычащие и блеющие стада и поезда с провизией. На флангах туда-сюда скакали необузданные молодые верховые. Шум стоял от горизонта до горизонта, раздавались звуки рогов, дребезжание, лязг, крики, шаги и стук копыт, скрип колес, а над головами — охрипшие вороны, почуявшие, что война снова вступила на свой путь.

В Маг Слехт Ниалл сделал привал для очередного жертвоприношения. Это уменьшило его запасы скота и овец, но вскоре он окажется в Койкет-н-Улад и будет жить за счет страны. Если все пойдет хорошо, то кампания не займет много дней, правда, потом они с сыновьями долго будут заняты подчинением завоеванных земель. Тем временем в Кромб Кройхс проходил его кровавый праздник.

Собранные заранее, — там к нему присоединилась Арегесла, насчитывающая куда больше людей, чем он привел сам. Их вождям хотелось своей доли в сражениях, славе и добыче. Ниалл сурово предупредил их, чтобы они повиновались ему и не предпринимали без его позволения важных действий. Может, они и будут осмотрительны.

Сначала завоеватели шли на запад, чтобы обойти огромный загон при входе в Эмайн-Маху, опорный пункт, который мог стоить им драгоценного времени. Курьер сообщил, что союзники уже в пути, — то был родственник Ниалла, обещавший ему свою помощь. Тот, насколько было возможно, ускорил передвижение. Со стороны фири было разумно подчинить себе находящиеся вдалеке от границы земли уладов, в качестве вознаграждения взяв себе награбленное, но ему хотелось овладеть королевским троном и его святынями.

Когда они повернули на север, а затем на восток, начались жестокие битвы, потому что против завоевателей объединились племена. Он шел прямо на них и миновал, едва задержавшись. Куда сложнее были многочисленные земляные укрепления, Стены Улати. Гарнизоны осуществляли вылазки за пределы фортов на холме или посылали стрелы и заряды из пращи с земляных укреплений. Большинство военачальников растратили людей, пытаясь взять их поодиночке, в то время как Фергус Фог собирал в Эмайн-Махе силы со всего королевства. Наученный в боях с римлянами, Ниалл попросту его обошел. Нигде больше не было такого Вала от моря до моря, как тот, что задержал его в Британии. В худшем случае проще было бы пробираться по лесам и болотам, чем миновать хорошо укрепленные крепости. Их можно было оставить на потом.

В конце концов, передвигаясь по немного холмистой сельской местности, оставляя опустошения позади себя, Ниалл достиг внешнего укрепления самой Эмайн-Махи. Эта высокая зеленая стена, насколько хватало взору, возвышалась вправо и влево, в нескольких милях от цели. Там, где на дороге образовался разрыв, по обеим ее сторонам грудились укрепления, кишащие вооруженными людьми. Они гикали и глумились над приближающимся врагом. На некотором расстоянии оттуда Ниалл устроил привал. Когда лагерь был разбит, он созвал троих предводителей Арегеслы.

— Теперь вы докажете свою небесполезность, — сказал он им. — Как стемнеет, сделайте вылазку небольшими силами — конечно же, тихо. Двигайтесь на север и на юг — мы решим, куда. С первыми лучами солнца штурмуйте стену. Проворные люди заберутся на насыпь, и для уладских лучников сузится обзор. Нежданными вы переберетесь на ту сторону малой кровью. Вас ждет короткая битва, но торопитесь назад, к этой дороге, и атакуйте ее с тыла.

Затея казалась рискованной, но вожди не могли выдать своих сомнений перед высоким золотым человеком. Планы были согласованы, и, вернувшись, они стали подстрекать своих людей, пока драка не решила, кому выпало право идти.

Перед рассветом ветер принес серые стаи дождевых стрел. Ниалл предугадал погоду по облакам и включил ее в свой план. Когда примчались разведчики доложить о начавшемся сражении, он приказал трубить в рога, и его народ двинулся вперед. Неуверенные в том, какой величины войско наступало сзади, улади уделили ему больше внимания, чем требовалось. Пока они пребывали в заблуждении, Ниалл ударил по ним с другой стороны.

В узком проходе борьба была жуткой, но недолгой. Проезжали колесницы с грохочущими на боках коней топорами и мечами и, снова очутившись в открытом пространстве, начинали пожинать кровавые плоды. Римлян не выбить из их оплота, но Ниалл знал бельгов. Его люди пользовались любой возможностью, силой прокладывали себе путь к недостроенным укреплениям и располагались вокруг них. После непродолжительных беспорядков он занял оборонительный пост. Дождь прекратился, облака разошлись, зажглись солнечные лучи, у птиц-падальщиков начался пир.

Ниалл сделал однодневную остановку, чтобы пополнить припасы, а его люди заботились о раненых, хоронили мертвых и праздновали победу. Путь к Эмайн-Махе был открыт, но он прекрасно знал, что весть туда уже улетела и война еще предстояла. Он хотел от своих людей полной готовности. А для этого нужно было во всеуслышание осыпать похвалами троих арегеслов и наградить их золотом, оружием, посулить им власть и высокие чины. Однако он постарался сделать это так, чтобы им стало ясно: над ними всегда будут стоять его сыновья.

Затем он двинулся дальше. Навстречу ему шел король Фергус. Две армии сошлись на поле, которое с тех пор навсегда получило название Ахат Летдерг — место Красной Богини, Медб Темирской.

Вот там Ниалл разбил улади. Целый день грохотала и рычала битва. Острия затуплялись от ударов, люди шатались от изнеможения, кричали задетые и покалеченные лошади, тогда как раненые воины продолжали сражаться, сдерживая боль, от колес, копыт и ног земля превратилась в месиво, а упавшие — в нечто бесформенное, откуда торчали части конечностей. В результате улади охватил ужас, и те, кто мог, бросился врассыпную, тогда как фири Миды и Арегеслы, по возможности, преследовали их как оленя собаки, нанося им удары, смеясь и ликуя. Они оставили позади короля Фергуса, погибшего под обломками своей колесницы, и бесчисленное множество своих товарищей. То был триумф Ниалла.

Воины, которые были слишком утомлены для большого благодарственного молебна, чем просто невнятно воздать хвалу богам за пленение тех улади, кому они перерезали горло, отползали в нетронутые огнем круги и засыпали тут же, где и упали. Наутро большую их часть Ниалл оставил позади, отдохнуть и воздать должное павшим. Вместе с Конуаллом Гульбаном, Эндэ, Эоганом, и достаточной охраной для отражения нападения он поскакал вперед, взглянуть на Эмайн-Маху.

Был ясный день. Ветер шумел над лугами и сверкающими яркой зеленью рощами. Он подгонял маленькие белые облака и ликующие стаи птиц. То здесь, то там серебром мерцала вода. Несмотря на холод, в воздухе струились запахи суглинка, листьев, плодов и цветения — запахи лета. Хорошо было просто ехать верхом и, то трясясь в седле, то покачиваясь, понемногу выбрасывать из утомленных тел неловкость, весело перекликаясь друг с другом, в то время как возничие колесниц соревновались, чья команда покажет лучшую скорость и прыжки. Они — победители.

Небо окрасилось дымом. Ниалл нахмурился.

— Это не может быть что-либо иное, кроме как горящая Эмайн-Маха. — произнес он. — Поторопимся.

Они взобрались на холм и устремили свои взгляды вниз. Там, на краю, за земляными сооружениями, находился древний престол уладских королей, и в их пределах пламя съедало здания.

— Стой, — приказал Ниалл своему вознице Катуэлу. Голос стал мрачным. — Улады сами это сделали. Они знали, что не выстоят.

— Значит, они полностью уничтожены? — воскликнул Эоган.

Его отец склонил серебристую голову и пробормотал:

— Не так я хотел закончить войну. Здесь умирает нечто великое. Но вы слишком молоды, чтобы это понять.

Пламя поднималось вес выше и выше. Дым от него очернил половину неба. Он клубился и кружился в водовороте, этот дым; снизу на нем играл тревожный красный свет, а внутри появлялись и исчезали формы, темные видения. Может, это были поднимающиеся на ветру колесницы, а в них навсегда уходили Конкобар, Ку Куланни, Амаргии, Фербейдэ и многие другие герои Красной Ветви? Казалось, что в звуке далекого пламени плачет вся Эриу, плачет по своим возлюбленным, по своим защитникам.

Холодок пробрал Ниалла.

— Что ж, — сказал он, — к добру или нет, но это конец эпохи. Новая принадлежит вам, мои родные.

И тем не менее он все еще шел впереди событий. Несмотря на то что Конуалл, Эндэ и Эоган станут королями этих земель, многое еще необходимо сделать, прежде чем они будут твердо держаться у власти. Ему предстоит подавить сопротивление уладов и устроить так, чтобы союзники согласились и на справедливую долю добычи, и на умеренную. В таком случае, думал Ниалл, он не вернется домой раньше Лугназада.

Он даже подумал о преследовании врагов. Это противоречило его тактическим разработкам. Загнанные в угол, улады были бы опасны, как попавшие в ловушку волки; тем временем отряды Миды улетучатся, потому что люди должны возвращаться на сбор урожая и па другую работу. На долю Ниалла и его сыновей было достаточно того, что они завоевали. Выйти из рамок означало навлечь на себя гнев богов. Хотя… Домнуальд еще не отомщен.

Ниалл получил подарок от одного из своих родичей из Кондахта во время их встречи. У этого человека были конфликты с юго-западом, где его народ захватил банду, которая жила за счет страны. Заключенные сообщили, что их предводитель, павший в битве, был не кто иной, как Фланд Даб Мак-Ниннедо, что направлялся на объединение с Фергусом Фогом. Помня о том, что Ниалл назначил цену за голову Фланда, кондахтский предводитель привез ему ее в качестве подарка.

Ниалл устроил пышный пир. Позднее, один в своей палатке, при свете лампы, он долго рассматривал иссохший предмет. Неужели это действительно было то, что осталось от убийцы его сына? Порой люди лгут, и, возможно, чаще всего самим себе. Они говорят то, что хотят услышать другие или сердца других, и в конечном итоге сами начинают этому верить. Откуда ему знать? В любом случае все, что он мог, — это привезти показать дома голову, которую не сумел снять своими руками. Реванш был неубедительный.