Цивилизация

13. Год цензорства Катона

— Макс, это же просто цинично! — выпала в осадок Юлька.

— Может быть, тут тебе виднее, — не стал я спорить с её эстетическим вкусом, — Но по мне, так заставлять людей экономить какую-то несчастную воду, которая буквально в двух шагах плещется — в три раза циничнее.

— Да разве об этом речь? Пусть опресняют, конечно, и ни в чём подобном себе не отказывают! Но не знаменитой же ЧЕРНОЛАКОВОЙ керамикой!

— А что тебе в этом не нравится?

— Ну Макс, ну это же всегда было престижным предметом роскоши, которой гордились, а ты… Ты бы ещё ночные горшки чернолаковыми делать затеял!

— А почему бы и нет? — прикололся Серёга, — Нам же для родного турдетанского народа ничего не жалко? Это греки с римлянами пускай своими чернолаковыми горшками друг перед другом хвастаются, а наши люди будут в них просто и незатейливо срать! — мы расхохотались всей компанией.

— А почему тогда не сразу золотые унитазы, как один лысый, помнится, мечтал? — съязвила историчка.

— Ну, я ж разве лысый? — объяснил ей её благоверный, — Так, только начинаю.

— Да ты не переживай, чернолаковых ночных горшков лично я производить не собираюсь, — успокоил её и я, — Это и без меня найдётся кому додуматься, когда наладим массовое производство.

— Да ну вас! Вечно вы такое придумаете, что просто в голове не укладывается!

— А вот это — очень зря! — я наставительно ткнул указующим перстом ввысь, — Зашоренность и стереотипность мышления надо в себе изживать! — мы снова рассмеялись, — Тем более, что ты сама же и подсказала нам эту идею.

— Так я ж не думала, что ты всерьёз воспримешь.

— А напрасно. Это тебе, возможно, религия не позволяет, а мне — запросто.

— А всё ты, Васькин! — больше Юльке сказать по делу нечего, но тут уж не в бровь, а в глаз, поскольку в натуре "это всё он".

Одной только водой, конечно, сыт не будешь. Как мы ещё в армии в прежней жизни хохмили, ешь вода, пей вода — срать не будешь никогда. Но со жратвой-то как раз на Горгадах не так всё хреново, потому как море рядом, в котором полно рыбы, а вот без воды — правильно, и не туды, и не сюды. Мы и с Володей, и с Серёгой над солнечными опреснителями мозги сушили, но без прозрачных материалов вроде оргстекла или хотя бы обычного, но широкого и прозрачного стекла — выходила одна грубятина, от которой и полезный выхлоп соответствующий. Судя по донесениям, наш паллиатив себя не показал — что-то он, конечно, всё-таки давал, но овчинка выделки явно не стоила. Сейчас-то там уже дождливый сезон, когда пресной воды даже гораздо больше, чем нужно, но за ним снова придёт засуха, а нужных для сбережения воды сооружений много ли наделаешь за один-то сезон? Помощь пришла, откуда не ждали. В своё время, когда мы наши аппараты оживляли, мы думали, аппарату Хренио окончательный звиздец настал — в том смысле, что аккумулятор евонный сдох окончательно и бесповоротно. Собственно, в современном понимании так оно и было — хрен ли это за мобильник, который хрен поносишь, потому как заряда он ни хрена не держит? Но в качестве стационарного домашнего мини-компа с питанием от багдадских батарей он у него всё-таки худо-бедно работает. И оказалось, что у него там статья была скачана про новейший на тот момент опреснитель, абсолютно ни в каких прозрачных материалах не нуждающийся, да и металлических деталей требующий не столь уж категорично. В том, что мы о нём ни хрена не знали, ничего удивительного нет — не было в интернете до нашего попадания ни одной публикации об этом агрегате на русском языке, а были только на буржуинских языках, да и то, буквально за считанные месяцы. Спроектировал-то эту штуку не наш, а макаронник, некий Диаманти, даже и не спец по опреснению, а просто дизайнер — в общем, молодец мужик оказался, хоть и для черномазых со всеми прочими арабами, и без того не в меру размножившихся, горшок свой опреснительный изобретал. Послушал нас испанец опосля нашего возвращения с Горгад, да и вспомнил через пару дней про ту статью, в которой у него и фотки испытаний оказались, а главное — схема устройства, по которой нетрудно было разобраться, как это работает. Элементарно, как и всё гениальное. Вода — солёная или просто грязная из лужи — заливается в верхнюю ёмкость с крышкой чёрного цвета, в которой испаряется, а пар через трубку попадает в нижнюю ёмкость, которая в тени, и в ней конденсируется, давая до пяти литров пресной воды в день при величине агрегата по колено взрослому человеку.

Вот для той верхней ёмкости опреснителя, которую чем сильнее то тропическое солнце нагреет, тем лучше, нам и понадобился тот знаменитый греческий чёрный лак. У самого-то Диаманти в его экспериментальном агрегате та ёмкость металлической была и то ли крашеной, то ли оксидированной, но какая религия запрещает и её из той же глины сваять? Собственно, он так и предполагал — краска-то в современном мире и в Африке не такая уж проблема. Это у нас в дремучей Античности ни хренища нет, за что только ни схватись. Ну, сталь-то в масле заворонить не проблема, но нам-то ведь не одна штука для понтов нужна, а серийное производство, да подешевле, да ещё — в идеале — чтоб не только у нас, но и на самих Горгадах колонисты их делать для себя могли — им ведь это нужно-то, не нам. Тяжелее будут глиняные таз с крышкой, согласен, потому как не жестяночной уже толщины будут стенки, но то, что тяжеловато для бабы — нормально для мужика. Снял с агрегата крышку, снял сам таз, слил насыщенный рассол для дальнейшего выпаривания соли, да и собрал всё обратно — на остальное и бабьих сил хватит вполне. По одному хотя бы такому опреснителю на семью для начала, и уже зависимость колонии от запасённой за дождливый сезон воды уменьшается, а потребность в соли закрывается полностью, ну а с тремя жажда и вовсе не грозит. С краской только у нас, как я уже сказал, проблемы — не годится на это дело битумная. На рубероидной крыше в жару никто загорать не пробовал? Так и от битумной краски кумар будет точно такой же, и в питьевой воде ему делать уж точно нехрен. И раз уж испарительная ёмкость с крышкой у нас будут керамическими, то и напрашивается на них проверенная за века античная чернолаковая технология.

Делается же этот знаменитый античный чёрный лак, как оказалось, из той же самой глины — в идеале пластичной и наиболее богатой железом красной — что шла и на сами вазы. Собственно, и лак-то — название условное. Замешивается уже очищенная от примесей глина на воде до состояния пригодной для окрашивания кистью жиденькой каши, добавляется поташ — вот и весь тот хвалёный лак, ещё ни разу не чёрного, а лишь сугубо говённо-коричневого цвета. Ну, это если совсем грубо, не вдаваясь в тонкости. На самом деле эта смесь в больших объёмах мешается и отстаивается двое суток, за которые расслаивается, после чего нижний слой идёт после просушки на лепку всякого дешёвого ширпотреба, средний — на элитные вазы, а верхний — как раз на тот лак, который до того цвета хорошо полежавшего говна и сушится, после чего в сушёном виде и хранится, а для работы снова разводится водой. Разведён густой, с сохранением того говённого цвета — вот из него как раз, если в несколько слоёв его на уже высушенную вазу кистью нанести, и получится чёрный цвет, но произойдёт это только в ходе обжига, который тоже не без своих нюансов. На первом этапе — собственно обжига — он ведётся при открытом верхнем отверстии печи, а контроль качества процесса — ага, с точностью строго на глаз — идёт по специально помещённым в печь окрашенным необожжённым черепкам, которые для этого периодически извлекаются наружу. Вытащил черепок и по нему определяешь, не пора ли ко второму этапу переходить. Если он уже как кирпич — значит, пора. В печь надо сырых дров добавить, а то и вовсе сосуд с водой поставить, а верхнее отверстие закрыть и держать в таком виде около получаса. При нехватке кислорода красный железняк лака, как объяснил нам потом Серёга, восстанавливается до чёрного монооксида, а то и вовсе до интенсивно чёрного магнетита, если водяных паров хватает. По истечении получаса в этом режиме отверстие открывают снова, а печи с продукцией дают остыть. Там, конечно, и от совсем мелких тонкостей немало зависит. Если температура в печи недостаточная, то лак не почернеет, а станет красным и без характерного блеска, если чрезмерная, то и блеск чёрной поверхности тоже станет чрезмерным — иногда этого добиваются целенаправленно для красоты, но в нашем случае слишком хорошо — тоже хреново. Нам же не зеркало там нужно, а максимально возможное поглощение солнечных лучей. Могут быть на изделии и бурые пятна, если нагрев был неравномерный, но это для нас уже не столь критично — и тёмно-бурый цвет будет нагреваться неплохо.

К корпусу опреснителя наши требования диаметрально противоположны — чем меньше он будет нагреваться, тем лучше, и в идеале ему следует быть абсолютно белым. Белый лак, который после обжига либо так и останется белым, либо слегка пожелтеет, тем же способом из каолина получить можно, что греки и стали делать, когда у них мода на разноцветную вазопись появилась, но если без фанатизма, то просто жёлтый цвет можно и тем же "чёрным" лаком получить, если развести его водой пожиже и нанести в один слой. От жёлтого через все оттенки коричневого до чёрного — вот его реальные цвета в готовых изделиях в зависимости от концентрации и числа слоёв при окраске или росписи. Нам же этой "золотой середины" в виде промежутков коричневых не надо, нам как раз крайности подавай — жёлтый для нижнего корпуса и чёрный для верхних ёмкости и её крышки.

Собственно, и Юлька всё это умом понимает, но историчка есть историчка, тем более, с её искусствоведческим уклоном. Вот если бы я чернолаковый контрафакт тех ваз греческих затеял — это она была бы в полном восторге, а я это высокое античное искусство на вульгарщину какую-то применяю, гы-гы! Но мы ведь с Арунтием что обещали? Что не будет от нас конкуренции контрафактникам Карфагена и Утики. И если слово Тарквиниев вообще обсуждению не подлежит, так и моё слово, хоть и не тарквиниевское, а всё-таки тоже, знаете ли, слегка покрепче гороха. Для себя внутри страны и не на греческие, а на местные испано-иберийские мотивы — другое дело, и над этим делом мы ещё помозгуем как-нибудь со временем, но сейчас не до этого баловства — опреснители нормальные для горгадской колонии нужны.

— Ну а с шёлком ты что задумал? В Карфагене производство свёртываешь? — для бабы красивые тряпки, конечно, в числе первостепенных вопросов.

— Ага, пока в Лакобриге разверну, но и это временно — до переноса на Азоры.

— А НАШЕ сырьё? — на их виллах тоже разводят гусениц, и их коконы тоже идут в дело, составляя заметную долю их доходов.

— Ну, я ж разве отказываюсь его брать? Но я бы не советовал и вам тянуть особо резину с эвакуацией оттуда, — я не случайно употребляю именно этот термин, поскольку в нашем с Велией случае так оно и есть — я забрал с наших африканских вилл всех наших тамошних рабов и вольноотпущенников, кто не захотел менять хозяев, хоть это и снизит продажную цену той недвижимости. Деньги деньгами, но мы и без них не бедны, а наши люди — это НАШИ люди.

— У меня Антигона тоже составляет список, что и кого мы хотим оттуда забрать, — добавил Васкес, — Не так уж и мало получается.

— Ну куда вы так торопитесь? Ведь какая земля, какое хозяйство! И не жалко?

— Ты едва ли представляешь себе, НАСКОЛЬКО жалко! — проворчал Володя, у которого Наташка успела развести там вообще чуть ли не образцово-показательный тип рационального античного хозяйствования, — Моя плачет, но список тоже пишет…

— Мне, думаете, легче вашего было? Пацаны вон, хоть и крепились, но тоже носами шмыгали, когда думали, что я не вижу, — поделился и я, — Понравилось же им там, эдакий маленький рай на земле, и тут я вдруг всеобщую эвакуацию этого рая объявляю. Но кто-то ведь, помнится, предупреждал нас, что Сципиону жить осталось недолго?

— Ну, предупреждала, было дело, — признала историчка.

— Так то-то и оно. Не хочется мне что-то, чтобы звиздец подкрался незаметно, хоть виден был издалека…

Собака тут порылась, если кто не в курсах, в личной договорённости Сципиона и Масиниссы, а точнее — в слове, данном нумидийцем лично Сципиону, а не сенату и не карфагенской стороне. Это когда Масинисса тот Эмпорион у Карфагена оттяпал, и дело разбирала римская сенатская комиссия со Сципионом во главе. Судя по всему, комиссия имела негласное указание от сената решить спор в пользу Масиниссы, что и было сделано, но несправедливость приговора была очевидна, и тогда Сципион взял с Масиниссы слово в том, что больше у него территориальных претензий к Карфагену нет, и новых захватов не будет. Отказать патрону нумидийский царь, обязанный ему своим царством, конечно, не мог, но патрон не вечен, а после его смерти у Масиниссы будут развязаны руки. У нас сейчас сто восемьдесят чётвёртый год до нашей эры на дворе, а Сципион помрёт уже в следующем, сто восемьдесят третьем, а в сто восемьдесят втором по Титу Ливию будут новые дрязги по поводу нового захвата, география которого неясна, но долина Баграды представляется наиболее вероятной, а уж просто грабительские набеги наверняка охватят обширную территорию. Войдёт в неё та, где наши карфагенские виллы, или нет, история умалчивает, но паника наверняка захлестнёт и наш район, и земля там обесценится, как это было уже и в оставшейся за Карфагеном части Эмпориона. Для меня, впрочем, даже не так деньги те важны, как мой шёлковый бизнес — уж его-то я не собираюсь дарить ни нумидийским рейдерам, ни карфагенским. Жопы у них от ТАКОЙ халявы не слипнутся? А ведь утверждённый Советом Ста Четырёх срок моей монополии истёк, и Арунтию уже прозрачненько эдак намекали, что повышенный налог в казну — это, конечно, хорошо, но ещё лучше было бы проявить классовую солидарность и технологиями прибыльными поделиться с собратьями по олигархическому классу. Вот и решили мы с тестем, что дело это я из Африки вывожу, а он отвечает в Совете, что дело не его, а зятя, а зять — вот ведь незадача — в Испанию его перенести решил, на что как хозяин имеет полное право, так что нет больше шёлкового производства в Африке, а на нет, как говорится, и суда нет. Надо было, типа, раньше с ним договариваться, а теперь, кто не успел, тот опоздал. А чтобы тестя не подводить и врать не заставлять, я и из самого города свою прядильно-ткацкую мануфактурку вывез со всем оборудованием и персоналом — в натуре больше нет, можно хоть мамой в этом клясться, хоть папой, хоть даже слово Тарквиниев давать. Ну, с виллы я первым делом вольноотпущенника своего ливийского забрал — приехав, освободил, а при отъезде с собой увёз и его, и рабыню, на которую он глаз положил, и то хозяйство, за которое он и получил свою свободу, как я и обещал. Я ведь рассказывал уже как-то об экспериментах с дубовым походным шелкопрядом? У нас-то ведь, как и на Косе, строго говоря, не настоящий дубовый шелкопряд используется, который тоже дальневосточный, как и китайский тутовый, а дубовый коконопряд — родственный настоящим шелкопрядам и тоже дающий шёлк, но гораздо меньше их. Водящийся в Европе походный шелкопряд — настоящий, но уж очень он волосат — в коконе его волосня остаётся прямо в сам кокон вплетённой, а она ведь жгучая, и кому на хрен нужен такой шёлк, который нельзя носить?

В то же время — ну, о большем содержании шелка в коконе я уже сказал — если бы не этот недостаток с его жгучей волоснёй, так удобнее его для разведения на шёлк и при моей-то достаточно богатой фантазии представить себе не так-то легко. Походные шелкопряды — коллективисты, то бишь не поодиночке ползают и кормятся, а всей кодлой вместе, так что и следить за ними, и ухаживать гораздо легче, да и коконы свои они плетут в одном общем гнезде — тоже, кстати, из той же самой шёлковой паутины состоящем, так что и собирать их во много раз легче и удобнее, чем того коконопряда, и гнездо их — тоже дополнительный источник ценного шёлкового сырья. Если бы только не эта их грёбаная волосня! А посему я и решил, что гусеницы — это всё-таки не зайцы, и за ними за двумя гнаться смысл таки есть. То бишь, сей секунд мы работаем и вырабатываем продукцию с неудобным и малопродуктивным, зато не слишком волосатым дубовым коконопрядом, а на перспективу селекцией дубового походного шелкопряда заморачиваемся, дабы породу его вывести с волоснёй если и не пореже, так хотя бы уж покороче, чтоб в коконах хотя бы её не было. Тем более, что и заморочка-то небольшая — поручил их рабу, показал ему парочку гусениц покоротковолосее, объяснил задачу, ну и пообещал свободу за нужную мне породу с волосатостью, не большей, чем у используемого нами коконопряда.

Селекционер мой доморощенный был, конечно, ни разу не Мичурин, но из кого мне было выбирать? От Наташки тут толку было ещё меньше — я ведь упоминал, кажется, об ейной патологической насекомобоязни? В смысле, теоретическую-то консультативную помощь она оказать могла и в этом плане, надо отдать ей должное, помогла хорошо, но на практике — ну, я от неё, собственно, непосильных для неё подвигов и не ждал. Дело шло в результате, как говорится, ни шатко, ни валко, но всё-таки хоть как-то плелось и хотя бы уж в нужном мне направлении, а что на быстрый результат тут рассчитывать нереально, я ведь прекрасно понимал и сам. Хоть и не биолог я по образованию ни разу, а технолог по металлообработке, но и по собственной специальности знаю, что на работе практически любая задача проста, если выполнять её тяп-ляп, то бишь для "на и отгребись", но она же и сложна, если выполнять её на совесть и по уму. Это даже когда ты знаешь работу и в ней сечёшь, а когда ещё и не знаешь её толком и над каждым шагом в ней башку ломаешь — тем более. И если делает человек порученное ему дело, в результатах которого он и сам заинтересован, так нехрен над душой у него стоять и мозги ему выносить. Озадачил его, замотивировал, условия для работы обеспечил — и не путайся больше у него под ногами.

А потом как-то и не до того уже стало, потому как унесло нас попутным ветром снова в Испанию — ага, операцию "Ублюдок" в жизнь претворять. По обычным делам нам Арунтий помог, поручив своему управляющему и за нашими виллами приглядывать, а по шёлку я Раму и Мунни, моим индогрекам, поручил при поездках за очередной партией сырья заодно и за производством присмотреть, и за селекцией. Поручил и успокоился — продукция идёт, доходы поступают, отчёты нормальные, а в Испании ведь дела поважнее, да и похлопотнее. Операция "Ублюдок", то бишь завоевание юга Лузитании — это ведь и не половиной дела даже оказалось, а едва третью. Вторая треть — удержать и навести там новый — ага, для лузитан — турдетанский порядок, что уже с этими дикарями было задачей нетривиальной, а третья и последняя треть — обустроить в успешно завоёванной южной Лузитанщине свою самостийную — в отличие от римской Бетики — Турдетанщину. Массу проблем пришлось разруливать, о которых при завоевании как-то и не думалось, потому как на войне день прожить — и то задача. Да и не закончились ведь, вдобавок, те войны. То внутреннюю робингудовщину лузитанскую на своей территории давить приходилось, то внешние лузитанско-веттонские набеги отражать, то римлянам помогать — раз уж груздём назвались, то бишь друзьями и союзниками, то обязаны соответствовать. А между этими войнами — тутошнее хозяйство и тутошний бизнес с закладыванием основ развития на будущее. Колонии, опять же, в которых только и можно прогрессорствовать без вечной оглядки на зыркучий и завидючий Рим. В общем, скучно нам в эти годы уж всяко не было.

В результате — за всеми этими заморочками — прошлогодний отчёт как-то не сильно меня впечатлил, хоть и очень даже было чем. Ведь не зря же и неглупыми людьми сказано, что если долго мучиться — что-нибудь получится. Вот и у моего ливийца в конце концов получилось. Гусеницы уже в основной своей массе "под ёжика стриженые" — не то, чтобы не появлялось в каждом новом поколении прежних "патлатых" — появляются, конечно, но теперь они в таком меньшинстве, что без сожалений выбраковываются все, так что окончательный успех уже не за горами. Как раз в прошлом году мои индогреки и рискнули поэкспериментировать — Мунни запустила коконы и паутину гнёзд в пряжу, а Рам выткал из неё пробную шаль, которую наша главная шелкопрядильщица и испытала затем на себе, не ощутив при этом ни малейшего дискомфорта.

С самим вывевшим мне эту "стриженую" породу гусениц ливийцем забавная метаморфоза вышла. Тогда, получив от меня это задание, он не шибко-то рад был этой возне с волосатыми червяками, но управляющий охарактеризовал мне его как работника усидчивого и добросовестного, на что — вкупе с морковкой перед носом в виде надежды на освобождение — я и мог только всерьёз рассчитывать. Но вышло так, что за эти годы — особенно после первых заметных успехов — раб всерьёз этим делом увлёкся. Я, значится, принимаю результат его трудов, объявляю ему о полностью и честно заслуженной им свободе и прошу его — я ведь УЖЕ объявил ему освобождение, как и обещал, а значит, повелевать уже не вправе — только о дух вещах. Во-первых, подсказать мне, кого ему на замену для дальнейшей работы в этом направлении назначить, а во-вторых, подумать, да и определиться, чем он сам на свободе промышлять намерен, потому как я если отпускаю раба на заслуженную им свободу, то уж всяко не коленкой под жопу. И тут он, недолго думая, просится на эту же самую работу в качестве вольнонаёмного. Представлял-то он себе эту перспективу, конечно, несколько иначе, но выезда с Карфагенщины не испугался.

— Как наш ценз-то прошёл? — поинтересовалась Юлька, которой Велия успела уже сообщить о пришедшем мне вчера из Кордубы официальном письме.

— Да на вот, почитай сама, — я взял из протянутой мне супружницей открытой шкатулки распечатанный папирусный свиток и подал его историчке, — Нормально всё у нас прокатило, да и в остальном для нас всё остаётся так, как и было до сих пор, так что зря ты тревожилась. Ну кому мы ТАМ нужны или интересны?

ТАМ — это в Риме, где как раз шёл очередной ценз римских граждан, коими и мы, если кто запамятовал, тоже числимся, и опасалась Юлька зловредной въедливости нынешних римских цензоров — Луция Валерия Флакка и Марка Порция Катона. Ага, того самого Катона, дорвавшегося наконец до вожделенного цензорства. Он и раньше-то много кому ухитрялся жизнь отравлять, а уж теперь-то, с цензорскими полномочиями — если и не весь Рим, то уж практически весь римский нобилитет от него стонет, и в особенности сципионовская группировка. И если бы мы, допустим, проживали в Риме и имели в нём собственность, то вполне возможно, что досталось бы до кучи и нам. Это ведь у франков только средневековых их знаменитый принцип "вассал моего вассала — не мой вассал" не только декларируется в теории, но и соблюдается на практике, а с римской клиентелой всё позапутаннее и позапущеннее. И если я — клиент сципионовского клиента, то это в глазах сципионовских недругов хоть и нетяжкое, но всё-же преступление, и в этом смысле для юлькиных опасений основания имелись. Но на практике — кому мы там на хрен нужны, простые и неимущие римские пролетарии, в римской политике не участвующие и никак на неё не влияющие? Это здесь, на нашей лузитанской Турдетанщине, я по традиционным римским меркам аж цельный сенатор, да ещё и из числа основняков, а в Риме — эрарий, да ещё и никчемный. Налог-то ведь с эрариев исходя из их имущества назначается, а у меня вся собственность тут, там же я — официально — гол как сокол.

Я ведь упоминал уже, кажется, что ценз мы проходим в Кордубе у наместника Дальней Испании? По факту — даже и не у него самого, а у его квестора. В прошлый ценз, для нас первый, так вышло по причине загруженности Луция Эмилия Павла лузитанской проблемой, и мы всю формалистику уладили с его квестором, которому я заодно до кучи забашлял, чтоб Волния, родившегося у нас с Велией ещё до нашего "освобождения из рабства", свободнорожденным мне записал. Шито всё это, естественно, было белыми нитками, поскольку мухлевать с возрастом наследника в мои планы не входило, и взять нас с этим за жопу было бы до смешного легко, будь это хоть кому-нибудь нужно. Но кому какое дело до простых римских пролетариев? В общем, афера моя тогда сработала и в Кордубе, и в самом Риме, где никто провинциальный список проверять не стал, и в этот ценз наши — ага, по уже накатанной мной колее — зарегистрировали по сходной цене в качестве свободнорожденных всех остальных детей, родившихся "раньше времени". Тоже не сам Публий Семпроний Лонг этим занимался, а квестор евонный по причине болезни претора, и как тут было такой возможностью не воспользоваться? В числе этих детей с "подправленной" в этот ценз записью была и юлькина Ирка, за которую она, собственно, учитывая зловредность Катона, и опасалась больше всего. Но и Катону, хвала богам, при всей его дотошности оказалось не до проверки списка домочадцев каких-то занюханных провинциальных пролетариев, и он утвердил его, не глядя — поважнее у него были дела в Риме, так что — проскочила наша детвора самое узкое место…

Вот настоящим римлянам — тем уж точно не позавидуешь. Катон Тот Самый в качестве цензора — это ведь ходячее стихийное бедствие! Шутка ли — исключить из сената семерых, и в их числе Луция Квинкция Фламинина, сенатора-консуляра, и брата самого Тита Квинкция Фламинина — победителя Филиппа Македонского и умиротворителя всей Греции? Ну, Луция-то означенного, пожалуй, по делу исключили, и не за то, что гомик, даже не за то, что ПУБЛИЧНО мальчишку-любовника при себе держал, что по нынешним строгим среднереспубликанским нравам и само по себе ну никак не красило сенатора, а за то, что в угоду этому мальчишке тот убил ни в чём не повинного человека. Вот не жалую я долбодятлов типа Катона, но в данном конкретном случае — в кои-то веки его решение одобряю, потому как нельзя оставлять безнаказанным подобное безобразие. А вот Публий Манлий, вылетевший из сената за то, что обнимал жену при взрослой дочери — это уже на мой взгляд форменный беспредел. И хотя ежу ясно, что это был только повод, а причиной — пробежавшая в своё время между ним и Катоном чёрная кошка, разве в этом суть? Хрен ли это за порядки такие, при которых даже ЭТО может прокатить и спокойно прокатывает в качестве законного повода? С ума там эти гордые квириты все посходили, что ли?

По сравнению с этим исключение Луция Сципиона из сословия всадников — из сената он вылетел ещё раньше, когда был осуждён по делу об антиоховой добыче — легко можно было предусмотреть. Чтоб Катон, да не клюнул при случае побольнее кого-нибудь из Сципионов — такое невозможно в принципе, и в этом смысле Сципион Азиатский и сам виноват. Когда всё его имущество было описано при взыскании с него присуждённого ему штрафа, и многочисленные клиенты сципионовского семейства собрали для него гораздо больше, чем он лишился — взять из их подношений ровно столько, чтобы не бедствовать, и ни ассом больше, было с его стороны, конечно же, красивым жестом, но недальновидным. Уж до всаднического-то ценза хотя бы, равного ста тысячам ассов, мог бы уж и добрать на всякий пожарный. Времени у него было достаточно — и избрание Катона цензором в ходе предвыборной кампании уже чётко просчитывалось, и вступили в свою должность новые цензоры не прямо со дня выборов, и до перетряхивания сословий руки у них дошли тоже далеко не сразу. И клиентов богатых, которым не составило бы труда выручить патрона, у него хватало. Я ведь упоминал уже, кажется, что Велия послала от моего имени полторы тысячи денариев моему римскому патрону Гнею Марцию Септиму? Как раз тогда, когда тот для Луция Сципиона по сусекам скрёб, и нас это не только не разорило, но и не очень напрягло, а что я, прямо таки богаче всей италийской сципионовской клиентелы? Только и требовалось ему, что свистнуть, но это же гордыню свою патрицианскую пересилить надо было! Впрочем, и от исключения из всадников, как и до того из сената, одна только гордыня Сципиона Азиатского и пострадала, потому как один ведь хрен все положенные военные кампании он давно отслужил с избытком, так что призыв на очередную войну рядовым легионером ему уж всяко не грозит…

Борьба Катона с откупщиками налогов — вообще особая песня. Нет, в принципе это дело нужное, но с ума-то при этом сходить зачем? Что блатных он обломал, не дав им совсем уж по дешёвке те налоги откупить, как те уже привыкли — это, опять же, в кои-то веки могу только одобрить, но ведь и в соблюдении казённых интересов тоже надо меру знать. Налоги в Риме не просто так на откуп даются — дешевле это выходит, чем казённых фискалов весь год кормить, да и деньги казна получает хоть и меньшие, зато сразу, а не к концу года, и совсем уж откупщикам навар их урезать — это же значит, что только шушера несерьёзная этим делом и займётся, которой на репутацию свою насрать, а стало быть, не остановится она и перед лихоимством — не с римских граждан, конечно, а с подвластных, и это пострашнее бедами чревато, чем недополученный казной хороший навар солидного дельца. Но Катон ещё со своей сардинской претуры и испанского консульства неровно к откупщикам дышит и различий между ними не делает — все они по его мнению злостные расхитители казённых денег. Такой же долбогребизм он и со сносом частного имущества на общественной земле учинил. Если, допустим, "запамятовал" какой крутой перец, где межа проходит, да достроил своё здание за пределами своей земли уже на казённой или к казённому какому-нибудь зданию своё пристроил, так нет же, чтоб заставить его просто заплатить справедливую цену или уступить взамен занятой столько же своей земли, ну и штрафануть слегка за самоуправство — хренушки, только снос незаконно выстроенного. Такую же хрень он и с отводами воды в частные домусы от общественных водопроводов учинил. Причём, самое интересное, что в принципе это не положено никому, но реально отдельным домовладельцам за особые заслуги и само государство такую превилегию то и дело предоставляет — пожизненно, но не наследственно, и после смерти награждённого его наследник, по идее, демонтировать свой водоотвод обязан. Естественно, никто этого не делал, и накопилось таких превилегированных домусов прилично. В некоторых, как мне патрон писал, уже и пятое поколение владельцев продолжало — как бы втихаря, хотя хрен его скроешь — водоотводом предка пользоваться, благополучно пережив множество цензов — ага, пока до катоновского не дожили.

Самый смех в том, что раз столько цензов на это сквозь пальцы смотрели, и ни у кого претензий не было, значит — хватает воды в общественных акведуках и на все эти частные отводы, и на общественные нужды. Ну так и в чём проблема? Если не положена новому владельцу превилегия предшественника — пусть платит за пользование, и если эту плату брать не выше, чем обошлось бы содержание раба-водоноса, то все и будут платить, потому как и удобнее это, и престижнее. Тут не ломать бы те отводы, если уж по уму, а водосбор того акведука расширить, да и всем желающим, кто платить за это в состоянии, "присосаться" к нему разрешить, и пусть платят за удобство, пополняя ту самую казну, об интересах которой так печётся новый цензор. Но Катону не нужно по уму, Катону нужно, чтоб все были в равном положении, то бишь — поскольку реально на всеобщее изобилие ресурсов всегда не хватает — в одинаково хреновом. Надо, чтоб всем хреново было, гы-гы! В чём тут этот ревнитель всеобщего равенства означенное равенство увидал — его самого спрашивайте. Сам не бедняк ни разу, и уж по себе-то должен бы знать, что уж точно не будут те, кто домусом частным владеет, САМИ в тех очередях за водой у общественного источника мариноваться, а один хрен пошлют рабов или рабынь, и не в одном экземпляре, а сразу нескольких, потому как им и воды той надо не один кувшин, а иногда и не десять. На ванну, например, сколько тех кувшинов нужно? Неужели так трудно сообразить, что чем больше домов обеспечены водой "из-под крана", тем меньше народу стоит в очереди к общественному источнику, и тем быстрее наберут свои кувшины не имеющие ни своего крана в доме, ни собственных слуг бедолаги?

А уж эти его налоги на роскошь — ну прямо все тут же испугались их и к старой римской простоте вернулись. Это ведь уже даже не смешно. Во-первых, если толстосумы УЖЕ привыкли роскошью друг перед другом понтоваться, то не отучат их уже от этого никакие налоги, поскольку понты для обезьян дороже денег, и не на расходах они будут экономить, а доходы увеличивать, в том числе и противозаконными путями, и чем выше налоги на роскошь, тем больше будут лихоимствовать. Во-вторых, в здоровой экономике деньги должны крутиться, а не в сундуках пролёживать, и если жаба давит из-за оттока римских денариев в Грецию, так в Рим надо тех греческих мастеров переманивать, что все эти предметы роскоши производят, чтоб и они сами, и торговцы-посредники в Риме свои заработки тратили, оздоровляя римскую экономику, а вот так, по-катоновски — это опять ни себе, ни людям получается, как и с той общественной водой. А в-третьих — ну самый натуральный идиотизм. Если уж так свет крином сошёлся — не иначе, как ради реванша за тот давний Оппиев закон, которого Катон не сумел отстоять в год своего консульства — на грабительском налоге на те предметы роскоши, то тогда уж он многоступенчатым должен быть, а не таким примитивным. Ведь что Катон учудил? Бабьи тряпки с побрякушками и личный транспорт, то бишь носилки, если они стоят дороже, чем пятнадцать тысяч ассов, а заодно и молодых рабов дороже десяти тысяч ассов он велел оценивать для обложения налогом в десятикратном размере, то бишь не обычные три асса с каждой тысячи брать, а тридцать. Млять, ну как малые дети прямо! От дурных законов народная медицина всегда прописывала надёжнейшее средство — дурное их исполнение.

Вот, допустим, захотелось мне купить дорогущую рабыню-наложницу аж за шестьдесят тысяч ассов. Ну, для начала мы переведём ассы в денарии, потому как столь эксклюзивный товар соответствующей ценности в бронзовых ассах оценивать — это, как сказала бы Юлька, просто верх цинизма. Итак, шесть тысяч денариев, а чтобы от налога катоновского уклониться, который не восемнадцать, а сто восемьдесят денариев составит, и не один раз при покупке, а каждый год, мне нужно, чтобы она не более тысячи стоила. В шесть раз мне её цену, ясный хрен, работорговец при торге не сбавит, потому как и сам он её наверняка дороже у оптовика покупал, но нам и не нужно — мы пойдём другим путём. Шикарный штучный товар, хоть и демонстрируется покупателю лицом, то бишь в случае с наложницей нагишом, но ведь продаётся-то она один хрен хоть в какой-то одёжке и хоть с какой-то бижутерией, в ейную цену входящими. Но кто сказал, что они должны прямо ОБЯЗАТЕЛЬНО входить в цену, а не продаваться отдельно? Тряпкам с побрякушками, как я уже сказал, больше пятнадцати тысяч ассов, то бишь полутора тысяч денариев за предмет стоить нежелательно, а столько — можно. Те, что на рабыне, разумеется, не стоят и десятой доли этой цены, а скорее всего, и тридцатой, но нам-то с работорговцем какая разница, если я один хрен беру всё чохом? Что мы с ним, не договоримся? Итак, пеплос рабыни, который и ста денариев не стоит, мы с ним возьмём, да и в дозволенные Катоном полторы тыщи оценим — ага, что-то тускловата и грубовата его ткань для привезенного аж с противоположного конца Ойкумены китайского шёлка, гы-гы! Но нам ведь несолидно торговаться при покупке того, что как раз ценой своей и престижно, верно? Вот мы и не торгуемся — полторы тыщи, так полторы тыщи. Набедренная повязочка какая-никакая в ейный комплект входит? Вот и прекрасно! На неё, правда, явно меньше ткани пошло, чем на пеплос, но может, она какая-то особая, хоть и не смахивает с виду на драгоценнейший виссон? Короче, ещё полторы тыщи — три из шести, то бишь цену самой красотки мы уже на одних только ейных тряпках уполовинили. Ещё две тыщи — да что мы, уж при таком-то опыте, да на бижутерии ейной не скостим? И в результате цена самой крали укладывается в дозволенную Катоном тыщу денариев, а каждая из купленных — ага, "заодно" — шмоток в дозволенные полторы тыщи, что и фиксируется документально в выписанных должным образом купчих. И что тут поделают катоновские оценщики? Это только без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек. Ну, не со всеми предметами роскоши, конечно, таким манером схитрожопить удастся, поскольку некоторые неделимы физически. Но можно же и иначе. Полторы тыщи денариев платим в качестве указанной в купчей цены, а разницу между ней и справедливой ценой просто и незатейливо проигрываем продавцу в кости. Неужто умные и понимающие друг друга люди меж собой не договорятся?

А вот не будь Катон — или кто там для него эту дурацкую систему придумал — таким прямолинейным долбодятлом, а будь он поумнее и продумай систему получше, так хоть и не всё, но что-то поимели бы для казны и с хитрожопых вроде меня. Ну, во-первых, тут на один и тот же предмет не постоянный ежегодный налог напрашивается, а разовый, то бишь акциз по сути дела. Возвращаясь к примеру с шикарной рабыней за шесть тысяч денариев — если за эти шесть тысяч жаба не задавила, то уж за один раз доплаченные сто восемьдесят тоже не задавит. Не задавит, пожалуй, и за триста, если только один раз, а не постоянно. А во-вторых — особенно, если этот налог на роскошь будет таки постоянным, а не разовым — подифференцированнее тут надо. Не будем спорить с Катоном в мелочах и согласимся плясать от предложенной им для рабов тысячи денариев. Так вот, при цене от тысячи до двух тут можно уже налоговую ставку на вторую тысячу и удвоить, и тогда с первой тысячи платим три денария, со второй шесть, всего — девять. Девять — это ни разу не шестьдесят, это уже приемлемо. При цене в три тысячи на третью утраиваем ставку — три за первую, шесть за вторую и девять за третью, получается восемнадцать а ни разу не девяносто. Тоже как-то нормально воспринимается. По тому же принципу едем дальше — какой номер очередной тысячи, во столько же раз и подымаем взимаемую с неё базовую ставку и получаем с четырёх тысяч — сорок вместо ста двадцати, с пяти — пятьдесят пять вместо ста пятидесяти, а с шести — семьдесят три вместо ста восьмидесяти. Если кого и задавит жаба, то уже не настолько, чтобы до минимальной ставки с ценой мухлевать, то бишь не вшестеро хитрожопить будут, а где-то вдвое от силы, потому как смешно совсем уж копейки экономить. Да и не возражает ведь никто принципиально против того, чтобы обогащались не только торговцы роскошью, но и казна — весь вопрос только в размерах казённого аппетита. Разумный и умеренный утолить не жалко…

— В Новый Карфаген надо наших работорговцев послать, — напомнила Юлька, — Варрон как раз должен вернуться из-под Корбиона с пленными свессетанами.

— Однозначно надо, — согласился я, — Мы лигуров у римлян закупаем от нехватки людей, а тут — настоящие иберы.

Авл Теренций Варрон — новый претор Ближней Испании, прибывший вместе с "нашим" Публием Семпронием Лонгом. Кельтиберов их предшественники в прошлом году не без нашей помощи урезонили и оба триумф за это получили — ага, за одну и ту же победу по сути дела. Ну, нам ни разу не жалко, у нас свой интерес, главное — кельтиберы угомонились, да и лузитаны с веттонами надолго свой кураж растеряли, так что в этот год в Дальней Испании и у нас тишь, да гладь. Лонг спокойно себе управленческой рутиной занимался, пока болеть не начал, а нам только спокойнее — больному не до военной славы. Сколько ж можно воевать-то? Вот в Ближней Испании — там и претор поздоровее, и есть с кем оружием побряцать, потому как свессетаны забузили. О причинах Тит Ливий молчит как рыба об лёд, а в Кордубе разное говорят — и про фактическое уклонение свессетан от исполнения союзнических обязанностей, и про лихоимство римских сборщиков налогов и продовольственных поставок, и про конфликты племени с лояльными Риму иллергетами. Истина, скорее всего, где-то посередине, и у всех сторон рыльце наверняка в пушку, как это чаще всего на самом деле и бывает, да и нам-то какое дело, кто там из них прав? Прав в таких случаях тот, у кого больше прав, и вообще, наша хата с одного краю полуострова, ихняя — с другого. Они живут на отшибе, между Ибером и Пиренеями, на которые, небось, и понадеялись — типа, запрём вход в долину, и хрен кто обойдёт нас с по кручам с флангов или тыла. В какой степени родства Авл Варрон с тем Гаем, что Канны Ганнибалу просрал, и Тит Ливий умалчивает, и нам как-то не сильно интересно, но Авл удачливее того своего знаменитого родственничка оказался — то ли с фронта оборону свессетан проломил, то ли нашлось нормальные герои из местных союзников, чтоб в обход их послать, но к городу Корбиону он подступил и — ага, по инсайдерской информации от всё того же Тита Ливия — должен взять город с помощью осадных машин, а население продать в рабство. А у нас же перманентная нехватка людей, ведь такие случаи, как те три тыщи человек из Гасты — это редкостное везение, а эти свессетаны, хоть и дикари, но это — свои, иберийские дикари.

Языки у всех иберийских племён схожи — слова в основном те же самые, только произносятся иначе, и фраза строится точно так же, так что хоть и непривычна их речь, но в целом понятна. Схожи у родственных племён и обычаи, и почитаемые ими боги, так что родственных турдетанам иберов, пускай даже и с противоположного конца Испании, нам отурдетанивать будет легче, чем тех же самых живущих буквально рядом с нами лузитан. После наиболее желательных для нас турдетан и бастулонов Бетики, которых римляне к нам только "в час по чайной ложке" отпускают, прочие иберы — самое предпочтительное пополнение. И хотя понятно, что тот свессетанский Корбион — занюханный мухосранск, даже не Гаста ни разу, уж несколько-то сотен человек Варрон оттуда, надо полагать, на невольничий рынок Нового Карфагена приведёт, и вот тут-то и надо брать у него их всех оптом. Ведь в натуре даже лигуров у римлян покупаем, с которыми они аж с той Второй Пунической воюют и никак закончить не могут, хоть после Сирийской войны уже далеко не первый год оба консула со своими двухлегионными консульскими армиями Лигурию в качестве провинции получают. Почему именно лигуров? Да потому, что они хотя бы уж доиберийскому протобаскскому населению Испании родственны, которое в Испании с пришлыми из Африки иберами смешалось и кое-какие следы и в последующих обычаях испано-иберийских оставило, и в языке. В языке иберов, например, тех следов хватило на то, чтобы Васькин мог с грехом пополам хоть как-то на баскском с турдетанами говорить, пока мы ещё турдетанским не владели. Хотя, тут двоякий процесс, скорее всего. Иберы северо-востока полуострова веками с васконами соседствовали, а те, кого римская власть не устраивала, к тем же васконам в основном и подавались, способствуя тем самым и их иберизации, так что в современном баскском наверняка немало и иберийских слов. Так или иначе, с рабами-лигурами кое-как с пятого на десятое изъясниться можно, даже если они и материковые, успевшие с галлами смешаться, а уж с островными вроде корсов или сардов — и того легче. Ну, гораздо труднее, конечно, чем с кельтиберами, но хоть как-то. Островные предпочтительнее ещё и в том плане, что генетически тоже средиземноморцы, а нам ведь на Острова колонисты нужны, на которых климат — уж точно не для кельтов. В качестве вольных переселенцев мы охотно вербуем и балеарцев. Тоже иберы по языку и культуре, но главное — уже готовые островитяне и непревзойдённые пращники. Я ещё не говорил, как они детвору свою с пращой обращаться учат? Жёстко учат. Кладут лепёшку или узелок со жратвой на верхушку столба, до которой мелкому пацану не дотянуться, и пока он камнем из пращи свой обед со столба не собьёт — будет упражняться голодным. К счастью, Балеарские острова формально независимы и в римскую Ближнюю Испанию не входят, так что и согласовывать с римлянами вербовку людей оттуда мы не обязаны. Ведь набираем же там наёмников, и у Рима претензий к нам нет, так почему бы и колонистов оттуда не навербовать, кто захочет сам и кого вожди со старейшинами отпустят? У нас на завоевание Канар людей нет, и только из-за этого мы с колонизацией безводных в сухой сезон, зато и безлюдных Горгад заморочились. Я ведь упоминал как-то, какие искусные пращники канарские гуанчи? Складывать два плюс два все умеют? Вот то-то же…

— Катон, кстати, ещё и строительно-ремонтные подряды должен был раздать с большой выгодой для римской казны, — заметила Юлька, — Как и с откупом налогов.

— Ага, патрон мне тоже жалуется на него в письме, — подтвердил я, — По самым низким расценкам раздавал заказы.

— А когда обиженные опротестуют эти торги в сенате, так новые Катон должен провести ещё жёстче, чем те опротестованные.

— Уже провёл, и подрядчики стонут — Септим пишет мне, что почти половину подрядов шантрапа расхватала не пойми какая.

— По-твоему, это плохо? Разве не лучше раздать заказы тем. кто выполнит их дешевле, а не спонсировать из казны тех, кто и так уже богат?

— Юля, может и лучше, но всё ведь хорошо в меру. Это же палка о двух концах. Чтобы заработать даже на этих нищенских расценках, подрядчик будет снижать издержки строительства. Во-первых, это так или иначе отразится и на качестве работ — догадайся с трёх попыток, в какую сторону.

— Ну, не в лучшую, наверное…

— Правильно, летела ракета, упала в болото — какая оплата, такая работа. Ну а во-вторых — экономия на самих работниках. Вольнонаёмных работяг, которые меньше, чем за прожиточный минимум для их семей, работать откажутся, вытеснят бесправные рабы. Помнишь, я рассказывал, какие проблемы с работой в Карфагене? Так Карфаген-то хоть войну проиграл, за что теперь и страдает, а эти — победители в той войне вообще-то. От этой катоновской заботы об общественном благе часть общества теряет работу, и хрен их знает, на что они теперь будут жить…

— И солдатам римским тоже не позавидуешь…

— То-то и оно…

Это наша историчка припомнила описанные Титом Ливием дрязги в сенате по поводу испанских преторских армий. Случились они почти сразу после выборов новых преторов и распределения между ними провинций. Присланные Пизоном и Криспином легаты, доложившие в сенате о той большой победе за Тагом над кельтиберами, просили сенаторов о замене давно отслуживших и переслуживших положенный срок солдат. Я же вам уже все уши прожужжал, кажется, как хреново в испанских армиях с заслуженным дембелем? Ну а новые преторы, то бишь Варрон с Лонгом, перебздели и упёрлись рогом, не желая лишиться закалённых в боях ветеранов и тянуть лямку в беспокойной Испании с одними только зелёными салажатами. Учитывая испанскую специфику, понять их можно — Варрону и в самом деле пришлось повоевать, да и у Лонга — по причине отсутствия у него нашей инсайдерской информации — уверенности в спокойной обстановке не было. Да и откуда ей было взяться? Катон вон тоже после своего консульства докладывал в сенате о полном замирении всей Испании, за что и получил свой триумф, но стоило только двум его консульским легионам погрузиться на корабли и отплыть, как новым наместникам с их однолегионными преторскими армиями пришлось расхлёбывать то, что нахреновертил этот долбодятел. В результате разделились мнения и у плебейских трибунов. Сторонники новых преторов предупредили, что наложат трибунское вето на решение сената о дембеле испанских ветеранов, а сторонники прежних наместников пригрозили, что в этом случае в свою очередь блокируют таким же вето любые другие решения сената. Никому это ничего не напоминает? Правильно, саботаж Тиберия Гракха, парализовавшего практически всё функционирование государства при попытке преодолеть наложенное на свой собственный законопроект вето своего коллеги Марка Октавия. Разница только в том, что нынешние плебейские трибуны всё-таки повоспитаннее и не преподносят своим вето сюрпризов, а предупреждают о намерении воспользоваться правом вето загодя. Ну и разрулили они в конце концов конфликт без этого обезьяньего меряния трибунскими хренами, то бишь вето. Но как разрулили? Сойдясь на компромиссе. Четыре тысячи пехотинцев и триста всадников из числа римлян и пять тысяч пехотинцев и пятьсот всадников из латинян — это на обе испанские армии. А в них, как я уже упоминал, потери были больше пяти тысяч — в добрую половину этого пополнения, получается. Пять тысяч вычитаем на компенсацию этих потерь, и остаются — для простоты считаем только пехоту — четыре тысячи на оба войска, то бишь по две на каждое. Две тысячи дембельнёт и пошлёт домой со сменённым предшественником один наместник и столько же дембельнёт второй. Ну, в смысле, уже эти счастливчики дембельнулись и даже в триумфах своих отцов-командиров по улицам Рима прошествовали, но опять в их числе оказались далеко не все из тех, кому по честно отслуженному сроку дембель полагался. И вот хоть и не наши они ни разу, а оккупанты италийские, а один хрен как солдат солдата я их понимаю, и чисто по-солдатски мне их жаль. Победители и мировые гегемоны, млять, называется…

О том, как приходят в упадок и разоряются их крестьянские хозяйства, пока они свою солдатскую лямку тянут, я ведь уже не раз говорил? Семьям убитых и искалеченных на войне разорение практически гарантировано, да и вернувшимся живыми и здоровыми, но после пятилетней службы за морем, хозяйство чуть ли не с нуля подымать. Ну и зачем вот им, этим простым италийским парням, эта добытая и поддерживаемая их потом и их кровью гегемония Рима в Средиземноморье? Они-то что с неё имеют? Ладно Ганнибалова война, там деваться им было некуда, но теперь-то кто их мирной жизни угрожает окромя дурных амбиций забуревшего и утратившего берега собственного государства?

Персонально Катона в этом винить было бы несправедливо — не с него начались эти чреватые надрывом сил народа имперские замашки. Группировка, которую мы чисто условно называем катоновской, не им тогда возглавлялась, а его коллегой по консульству и нынешнему цензорству Флакком, который собственно, и вывел тогда Катона "в люди". А теперь он продолжает политику этой группировки, да ещё и творчески её развивает. Две испанских провинции, держащие теперь римских солдат-крестьян по пять лет вдали от дома — это ещё не столько его, сколько Флакка новшество, а вот экономия казённых денег ценой усиления безработицы римских пролетариев, ведущей к их люмпенизации — тут уже и он ударно потрудился, едва ли отдавая себе в этом отчёт.

Хвала богам, не наши это проблемы, а римские, и на примере Рима мы видим, чего нам ни в коем разе нельзя допускать у себя. Нехрен нашим солдатам-призывникам делать за пределами Испании — наёмники тарквиниевские и колонисты-переселенцы на то есть, которых тоже при мобилизации колониального ополчения никто далеко за пределы их колонии не погонит. С городскими профессиями у нас вообще парадокс получается — греко-римский мир эволюционирует в направлении вытеснения свободных ремесленников и вольнонаёмных работяг рабами, а мы, начиная с чисто рабовладельческих мануфактур, постепенно рабов на них освобождаем и переводим в вольнонаёмные работяги — в этом смысле, можно сказать, вспять античной тенденции идём. И кажется, таки в правильном направлении движемся, если учесть, в какую жопу заведёт Рим его классический вектор развития. Нам туда не надо, нам наоборот надо. Медленно двигаемся, малозаметно, но оно, пожалуй, и к лучшему. Давно и не нами замечено, что чем правильнее идёт караван, тем громче и яростнее облаивают его собаки. А греко-римские собаки сильны и долго ещё будут сильны, и не надо нам с ними собачиться, а надо дружить, внешне ради показухи где-то в чём-то даже подражать, но втихаря гнуть своё, потому как в конечном итоге нам с Римом не по пути. У него своя судьба, у нас — своя, и хотя в глаза это особо не бросается, поскольку мы этого не афишируем, важный поворотный момент приходится как раз на этот год, сто восемьдесят четвёртый до нашей эры — год цензорства Катона…