Цивилизация

12. Экскурсия

— На вот, чтобы тебе не было так мучительно обидно за бесцельно потраченный день, — прикололся я, протягивая служивому шекель, — Выпьешь с сослуживцами за наше здоровье, когда сменитесь со службы. Когда-то и я был таким же рядовым солдатом — ну, почти таким же, — это я уже пояснил пацанам по-русски, когда мы проходили через ворота на территорию Котона — закрытого военного порта.

Хрен бы нас сюда боец впустил и за пять шекелей, потому как не положено, не будь у меня аусвайса. Карфаген есть Карфаген — то, чего в теории никак нельзя никому, на практике можно даже и не обязательно римскому сенатору из прибывшей с инспекцией комиссии. Можно, оказывается, даже и совсем простому римскому гражданину, да ещё и испанского разлива — ну, если у него тесть, например, окажется вдруг простым членом карфагенского Совета Ста Четырёх, гы-гы! А мой спиногрыз ведь, хоть и родился, вообще говоря, в Карфагене, да только было это настолько давно, что успело уже, как говорится, стать неправдой. Его же настолько мелким отсюда вывезли, что едва помнит он "родной" город, а в Котоне и вовсе ни разу не бывал. Ну вот и захотелось Волнию, раз уж выдался такой случай, эту карфагенскую достопримечательность посмотреть, а Арунтий вчера, посетовав на то, что ни под каким видом не пускают туда посторонних, так что он даже не и не знает, можно ли тут что-то сделать, втихаря послал раба к начальнику порта, а уже сегодня утром — ага, сразу после завтрака — с хитрой ухмылкой вручил нам ксиву.

Момент мы поймали удачно — к каналу из круглой военной гавани в торговый порт как раз двигалась на вёслах трирема, навигатор которой воспользовался подходящей возможностью потренировать команду гребцов в преодолении узостей, и не один только мой наследник, но и всё время сопровождавшие его Мато с Кайсаром, его приятели-рабы, пялились во все глаза на чётко слаженную работу карфагенский гребцов. В Гадесе, где со всем этим гораздо проще, прадед-тёзка организовал для правнука небольшую прогулку на одной из гадесских патрульных бирем, так что у пацанвы был случай понаблюдать вблизи работу двухъярусного гребного привода, а тут трёхъярусный, и им не нужно объяснять, насколько это сложнее. Как и то, впрочем, что это работа для зомбированных даунов…

Ещё удачнее оказалось то, что в одном из крытых эллингов Котона подходила к завершающей фазе постройка новой триремы — мы как раз застали момент, когда на ней примеряли для подгонки по месту складную мачту.

— Всего одна, — заметил Кайсар, — На такой здоровенный порт!

— Они могли бы строить по кораблю на каждом втором месте и не сильно при этом мешали бы друг другу, — хмыкнул Мато.

— Да, Котон рассчитан на такую возможность, — подтвердил я пацанам, — В нём двести двадцать мест, так что вполне можно было бы строить и сотню боевых кораблей одновременно, и даже не трирем, а вообще квинкерем. Более того, давно уже придумана и технология такого строительства — каждая деталь корабля имеет свой номер и делается по шаблонам в одни и те же размеры в любом количестве — было бы только кому и из чего делать. Наверняка есть и запас готовых деталей, которые надо только слегка по месту при сборке подогнать, и можно было бы хоть прямо сейчас собирать несколько новых трирем.

— Тогда почему бы им этого не сделать, господин? — поинтересовался Кайсар.

— Потому что Карфаген проиграл войну с Римом и по мирному договору имеет теперь право только на десять трирем. Вот эта строится, скорее всего, для замены самой обветшавшей из десяти, которую спишут на слом. Котон строился во времена господства Карфагена в западной половине Внутреннего моря и с таким расчётом, чтобы иметь флот из многих сотен кораблей и быстро восполнять любые их потери на войне. Но та война проиграна, и того флота больше нет, а порт — вот он, остался с тех лучших для Карфагена времён, когда никто не указывал ему, каким должен быть его флот. Сейчас вот с этой, как видите, человек двадцать работают и не вспотели, а представьте себе, сколько плотников были заняты на строительстве и ремонте НАСТОЯЩЕГО флота, — я решил просветить пацанву заодно и по связанной с милитаризмом социалке, — А тут и мастерство нужно не такое, как для пузатых купеческих лоханок — чуть ошибся, чуть больше окажется осадка, и трирема будет черпать воду нижними вёсельными портами…

— В НАШЕМ море давно бы уже черпанула, — прикинул Волний.

— Сразу же. Поэтому в Гадесе и не строятся трёхъярусные корабли. Какой в них смысл, если нижний ярус всё равно придётся наглухо задраить, чтобы его не захлестнуло НАШЕЙ волной? И в этой-то внутренней луже они задействуют нижний ярус только на рывке в бою, чтобы догнать и протаранить противника, а без необходимости держат его задраенным — ну, разве только потренировать гребцов в штиль, дабы навыка не теряли.

Объясняю пацанам непонятные им пока-что нюансы — по-русски, конечно, а к нам уже патруль портовой стражи сворачивает — ага, типа шпиенов иностранной разведки на секретном объекте застукали. Отвечаю старшему патруля хоть и с акцентом, конечно, но вполне по-финикийски, да ещё и с характерными чисто карфагенскими словечками, показываю ксиву — рядовые служаки явно разочарованы, старший в недоумении — я ведь даже и не пытаюсь за финика себя выдавать, а честно признаюсь, что испанец, тот силится понять, как такое возможно, изучает ксиву, но не находит в ней ни малейших признаков подделки и похоже, начинает склоняться к параноидальной конспирологической версии тотального предательства в городских верхах, а такие настроения в трудящихся массах чреваты революцией. Революция же в Карфагене в мои планы абсолютно не входит. Ну, во-первых, я же и сам как есть античный буржуин, и хотя сам-то я буржуин испанский, но зять-то олигарха тутошнего, карфагенского, так что и солидарность тут у меня не только и не столько классовая, как сказали бы двое бородатых, сколько родственно-свойственная. А во-вторых, знаю я, чем для Карфагена революция чревата. Ничем хорошим, откровенно говоря. В реале как раз революционеры означенные карфагенские и наломали роковых для города дров, устроив в урря-патриотическом угаре самовольную войну с Масиниссой и дав тем самым Риму законный повод к Третьей Пунической — той самой, которая вышла Карфагену боком, обернувшись разрушением города, сотнями тысяч трупов и полусотней тысяч проданных в рабство. Оно тутошним финикам сильно надо, спрашивается? Вот и мне тоже как-то такого не хочется, так что лучше уж я побуду контрой и пособником этих антинародных карфагенских олигархов, десятилетиями той Третьей Пунической успешно избегавших. Понятно ежу, что богатеющий и процветающий Карфаген для Рима как шило в жопе, и до бесконечности это продолжаться не может, но кто сказал, что для перехода под власть Рима на правах провинции Африка нужен непременно грандиозный дебош с массовыми жертвами и разрушениями? Разве не лучше сдаться мирно? СВОЙ-то город рушить и СВОИХ подданных уничтожать римлян, надо думать, уж всяко жаба задавит. В общем, не надо нам в Карфагене революции, так что напомнил я бдительному старшему патруля кое-какие подробности неких событий десятилетней давности — ага, заварушки небольшой, и по этим подробностям дошло до служаки, что не все заезжие испанцы так уж прямо и иностранные шпиены, а некоторые — так даже и не совсем уж здесь чужаки. Разобрались, короче. Служивые дальше пошли бдительно охранять и стойко оборонять военную и государственную тайну о крайне жалком состоянии военно-морского флота Карфагена, а мы с пацанвой подошли к достраивающейся триреме поближе.

— Её вообще в НАШЕ море выводить нельзя, — констатировал Мато, — Всё на деревяшках держится — кто же так МОРСКИЕ корабли строит?

— Вообще-то — всё Внутреннее море, — хмыкнул Кайсар, — У нас волнами сразу расшатает так, что расползётся!

— Ну, не сразу, но расшатает, — уточнил Волний, — До берега доплыть ещё можно, если не слишком далеко, но в порту — сразу в ремонт, — пацаны, конечно, успели облазить и нашу оссонобскую судоверфь, и гадесскую, и как должны строиться рассчитанные на океанскую волну суда, им объяснять не нужно — видели и сколачивание жёсткого корпуса местных судов с многочисленными шпангоутами на многочисленных бронзовых гвоздях и заклёпках, и догнивающие на берегу старые скорлупки бастулонской флотилии времён операции "Ублюдок", построенные по средиземноморской технологии и саму операцию в одноразовом порядке ещё кое-как выдержавшие, но в повседневной эксплуатации себя не оправдавшие и при первой же возможности заменённые новыми, уже местной постройки, — Папа, а в самом деле, почему они по человечески корабли строить не хотят?

— У них внутри корпуса почти нет шпангоутов, а деревянные шпонки и нагели намного легче металлических гвоздей и заклёпок. Это самая лёгкая конструкция из всех возможных, а им как раз лёгкость и нужна для наибольшей скорости и быстрого разгона. В этом весь смысл триремы, а если её как у нас строить, то она получится хоть и гораздо крепче, но ощутимо дороже, а главное — тяжелее и медлительнее вот этих. Ну и зачем им перетяжелять свои военные корабли, если на этой внутренней луже и так сойдёт?

— А в шторм?

— В шторм им, конечно, попадать нельзя. Если он вдали от берега их застанет, то плохи их дела, — по пути вдоль северного побережья Африки мы угодили в небольшой шторм, для тяжёлого пузатого "купца", выстроенного по гадесской технологии, ни разу не опасный, но давший пацанам случай убедиться, что и на Средиземном море бывают иной раз и настоящие волны — конвоировавшая наш караван римская трирема, по крайней мере, судьбу искушать не стала, а при первых же признаках ухудшения погоды быстро свернула к ближайшему порту…

Карфагеняне есть карфагеняне — по любому спорному вопросу, без которых ни одна реальная работа не обходится, лаются меж собой так, что едва в драку не лезут. Пару раз, наверное, и подрались бы, если бы начальство не вмешалось. Мелюзга всё эти дрязги фиников слушает, мой спиногрыз приятелям с финикийского переводит то, чего они сами не разберут, и чем дальше, тем сильнее все трое в осадок выпадают — в Оссонобе до этого не дошло бы, потому как там за куда меньшие оскорбления давно уже убили бы на хрен. У нас хозяин раба так не бранит, как тут вот эти свободные граждане друг над другом в сквернословии упражняются, и самое поразительное — то, что при этом они ещё как-то ухитряются работать, да ещё и с очень даже неплохим результатом. Да, это — Карфаген.

Утолив любопытство детворы в отношении закрытого военного порта, я повёл пацанов обратно в Мегару. Ну, рынок-то карфагенский они на днях уже видели, и я хотел провести их для быстроты так же, как мы и шли из дома к порту — как раз через рыночную площадь, а затем мимо здания Совета Ста Четырёх к Бирсе, от которой до Мегары уже и рукой подать. Ага, размечтался!

— Это здесь, господин, самые большие бои шли, когда был тот самый хлебный бунт? — заинтересовался вдруг Мато.

— Да, вот на этом рынке. Площадь несколько раз переходила из рук в руки.

— А ты, папа, тоже здесь тогда воевал? — спросил Волний.

— Нет, мы в этих боях не участвовали, а обороняли наш квартал инсул.

— А где это? — поинтересовался и Кайсар.

— Где-то вон в ту сторону, — указал мой спиногрыз, но без особой уверенности, поскольку сам помнил весьма смутно.

В общем, пришлось мне вместо нормального возвращения в мегарский особняк тестя делать приличный крюк, дабы устроить пацанве импровизированную экскурсию "по местам боевой славы". Ну, к тем воротам, которые мы захватывали тогда под видом "типа ополченцев", я их, конечно, не повёл, потому как "нас там не было", и рановато им пока знать и эту часть правды — пусть они сперва подрастут, чтобы понимать всё правильно и не болтать с кем ни попадя лишнего. Повёл я их туда, где мы были самими собой, то бишь отметились "от собственного имени". Показал им улицу, где на нас тогда толпа не особо адекватно настроенных граждан выкатилась, конкретное место, где схлестнулись с ней, ну и, как дело было, рассказываю. Говорю, конечно, по-русски, но кое-что ведь поясняю и жестами — по ним-то и въехал, о чём речь, один из прохожих фиников. Останавливается, подходит к нам, уточняет — мои бодигарды было поднапряглись, но никакого кипежа не случилось, хоть и оказался прохожий из тех самых, с которыми мы тогда и повздорили. Ну, то дело давнее, и разобрались ведь потом, да и наше неучастие в подавлении бунта тоже ведь тогда и запомнили, и по достоинству оценили, так что разговор — уже, конечно, по-финикийски — вышел в целом доброжелательный и продолжился в небольшой местной забегаловке, где нашлась ещё пара участников тех событий "с той стороны". Финикийцы карфагенские — они такие. Когда на взводе, то сгоряча такого могут нахреновертить, что потом, опомнившись и въехав, чего натворили, сами с себя хренеют. Но зато если огребли при этом по первое число, то вернувшись опосля в адекватное состояние, всё понимают правильно и дурацких обид не включают. Так что повспоминали мы с ними за кувшином вина былое и поговорили вполне нормально. Финики рассказывали, как с их колокольни расклад выглядел, я Волнию непонятные моменты пояснял, а он уже потом приятелям с финикийского на русский переводил, те аж рты разинули, и вопросов столько посыпалось, что умаялись им отвечать. Но о потерянном на это времени я как-то и не жалею — удачно получилось. Вот не понимаю я, когда детей учат всему предельно упрощённо, в эдаких чёрно-белых тонах. Жизнь — она не чёрно-белая ни хрена, а цветная, и не бывает в ней абсолютно правых и абсолютно неправых, а бывает сплошь и рядом так, что у каждого своя правда и своя правота, за которую он и стоит — иногда и насмерть. Вот только чтобы понять это, надо обе стороны выслушать и на их место мысленно себя поставить, и вот как раз такой урок мне, кажется, и удалось преподать пацанам — пущай привыкают видеть и понимать жизнь во всей её сложности…

Прошлись мы с мелкотой заодно уж и тем маршрутом, которым наш испанский отряд давеча к своему кварталу под обстрелом из окон пробивался — ага, выстроившись своего рода "черепахой", насколько это было возможно с маленькими круглыми цетрами. Показал им даже и пару отметин на стенах от метательных снарядов — заштукатуренных с тех пор, конечно, но всё-таки заметных для того, кто ЗНАЕТ, где и что искать. Квартал-то небогатый, и дома местами обшарпаны, но всё-же не до такой степени, как те гадюшники, в которых римские гегемоны проживают. И ещё одно важное отличие от римских инсул — это зелень. Кусты какие-никакие почти во всех внутренних двориках растут, во многих и настоящие деревья, а уж плющ или что-то вроде него на окнах и балконах виден повсюду и с улицы. Делается это, впрочем, не столько для красоты, сколько от комаров, но заодно и внешний вид инсул гораздо эстетичнее получается — почти как у нас в новых кварталах Оссонобы, если на здешнюю тесноту внимания не обращать.

Дошли мы и до нашей бывшей инсулы, которую Волний едва признал — совсем ведь тогда мелкий был. Жильцы, конечно, уже в основном другие были, но мы поболтали с управляющим домовладельца, который так и оставался прежним, и у него выяснили, что пара человек из наших тогдашних сослуживцев в доме ещё проживает. Один, правда, как раз сегодня тащил службу, так что пообщались только с его семьёй, зато второй оказался выходным, и с ним мы немножко посидели, обмениваясь новостями и вспоминая былое.

Бирсу я хотел обогнуть, чтоб ноги на склоне зря не утруждать, но тут пацанва попросила показать им "ганнибаловские" кварталы, как раз на склоне Бирсы в те годы и выстроенные. Ну, кварталы как кварталы — точно такого же типа инсулы, только потеснее, зелени поменьше, да улочки поуже. Эдакие античные "хрущёвки", как мы по их поводу в нашей компании прикалывались. Тоже с водопроводом, тоже с канализацией, так что на башку помои и здесь из окон верхних этажей не выплеснут, но ванн, например, в них не предусмотрено даже на первом этаже, хотя рельеф местности даже без наших водокачек вподне позволил бы и два этажа напором воды обеспечить, но тут Ганнибал экономил и место, и сроки строительства, и ресурсы. Это сейчас со всем этим в Карфагене проще, а тогда времена ведь были тяжёлые. Город, если кто запамятовал, лишь с большим трудом выплатил Риму первый ежегодный взнос в двести талантов серебра в счёт наложенной на него по условиям мира контрибуции, так что в казне было шаром покати, а требовалось обеспечить жильём — не только жильём, но и им тоже — кучу народу, понабежавшего из разорённой войной округи, так что на тот момент Карфагену было уж точно не до жира, и "бюджетный" вариант массового жилья напрашивался сам собой. Ну да, общественная купальня во внутреннем дворике только одна, и надо об очерёдности пользования меж собой договариваться, если на баню денег нет, но всё ведь познаётся в сравнении. В Риме нет и этого — в смысле, в инсулах, да и общественных бань пока-что нет. Я ведь упоминал уже, кажется, что римский городской пролетарий купается исключительно в Тибре, если ему лень чесаться? Да и кухоньки какие-никакие в квартирах карфагенских инсул всё-же имеются, позволяя жильцам готовить самим и экономить таким манером хотя бы уж на оплате готовки, а римский гегемон — мало того, что и сама-то жратва в Италии дороже — тратит свой скудный заработок, питаясь в забегаловках. В самых дешёвых, конечно, а дёшево — это ж ещё и сердито для желудка. Да что кухни! В римских инсулах и отхожих мест не предусмотрено, и если откушал чересчур сердито, то до общественного толчка можно ведь и банально не успеть. Поэтому и так популярны у римских гегемонов горшки, а передвигаться по улочкам между римскими инсулами лучше мелкими перебежками. В общем, на нынешнем римском фоне эти карфагенские "хрущёвки" выглядят очень даже прилично…

Толчея на улицах этих "ганнибаловских" кварталов посильнее, чем в районах с публикой позажиточнее. И сами улицы поуже, как я уже и сказал, и праздношатающихся на них побольше — не до такой степени, как в греческих городах, всё-таки финики работы не чураются и уделом исключительно рабов её не считают, но всё-таки неприкаянных тут хватает. И для "коренных" полноправных горожан после окончания Второй Пунической и демилитаризации Карфагена с работой стало труднее, чего уж тут об этих понабежавших говорить? Случайными заработками многие перебиваются и, как всегда в таких случаях, когда трудящимся массам делать абсолютно нехрен, время от времени митингуют.

Выходим к перекрёстку между кварталами и — вот тебе и пожалуйста — как раз на такой митинг и попадаем. Оратор орёт, как ему и полагается, что-то эдакое грозное и уж точно урря-патриотическое, толпа рядом с ним — в основном из той горячей молодёжи, у которой амбиций в разы больше, чем возможностей удовлетворить их — не просто ему поддакивает, а ещё и скандирует, но настолько вразнобой, что с краю сквозь их гвалт хрен чего расслышишь. Ну, в самую-то гущу толпы этой разгорячённой лезть — таких дураков среди нас не водится. Мы лучше фиников постарше послушаем, которые уже меж собой услышанное ранее обсуждают. Тем более, что и эти тоже, ну прямо один в один как наши "кухонные политики", лучше Совета Ста Четырёх знают, как надо Карфагеном управлять. Прямо у нас на глазах один гегемон доказывает другому, что налоги и таможенные сборы надо снизить вдвое, тогда и купцов понаплывёт больше, и торговля оживится, и работы у них прибавится, а ещё надо ополчение усилить, да получше его вооружить — за казённый, естественно, счёт — чтоб разбойников-нумидийцев раз и навсегда отучило от их набегов. А его собеседник аж слюной брызжет, уверяя, что нумидийцев вообще завоевать надо, дабы к порядку этих дикарей приучить, а налоги надо втрое снижать, а то совсем уж с работой и заработками беда. Причём, друг друга практически не слушают, а токуют прямо как два глухаря, пыжатся, горячатся, и даже этих пустяковейших по сути разногласий им вполне достаточно, чтоб чуть ли не врагов друг в друге увидать. Наверное, и подрались бы, если бы патруль ополченцев не подошёл. Разгонять толпу они не стали, сами ей наверняка во многом сочувствуя, но присутствие обозначили, а я тут же воспользовался случаем, чтобы указать пацанам на их римского типа скутумы, хоть и с карфагенской символикой в виде пальм и лошадей. Для ганнибаловских ветеранов большинство из них выглядит молодо, да и доспехи поразномастнее — на одном только кольчуга, а у остальных или полотняные линтораксы греческого типа, или кожаные панцири того же фасона, да и шлемы — у кого римского типа, у кого старофиникийского, у кого греческого или македонского. Только скутумы у всех одинаковые, да копья — немного покороче принятых у нас, но подлиннее старой римской гасты, оставшейся на вооружении триариев. Показываю всё это мелким и поясняю, что римский скутум потяжелее и погромоздче нашей фиреи, и в беспорядочной свалке с ним хреново придётся, зато "стену" или "черепаху" из скутумов составить легче, чем из фирей — фалангу сариссофоров, например, с фронта от обстрела прикрыть или вот такую толпу, допустим, при подавлении уличных беспорядков с площади вытеснить…

Тут старший патруля подходит и опознаёт мою морду лица:

— Испанец?! Там, у ворот! — и кивает мне в сторону ТЕХ САМЫХ ворот.

— Нас ТАМ не было, — напомнил я финику официозную версию тех давних уже событий, — Вы ТОГДА всё сами ТАМ сделали. И молодцы, хорошо сделали, — при этом киваю ему, давая понять, что тоже узнал в нём одного из тогдашних бойцов-ополченцев, принявших у нас отбитые нами у греческих наёмников ворота. Ухмыльнулись с ним оба, обменялись понимающими кивками, он токующих сограждан слегка по плечам похпопал, на нас им указал, они глянули и расступились, давая нам пройти. Впрочем, как только мы прошли, их перелаивание за нашими спинами возобновилось с прежней силой и яростью, балансируя буквально на грани перерастания в драку. Волний, сам едва сдерживая смех, приятелям их лай на нормальный человеческий переводит, и все трое хихикают в кулачки.

— Теперь понятно! — проговорил Кайсар между смехом.

— И что тебе понятно? — поинтересовался я.

— Да ты, господин, сам то и дело говорил, что для многих замыслов людей нет, а здесь много людей без работы, и мы тут думали, почему вы отсюда нужных вам людей не набираете. Теперь вот — понятно почему, — и снова все трое рассмеялись.

— Они ведь, господин, все заодно и почти одно и то же друг другу говорят, но не понимают друг друга и ссорятся по каким-то пустякам, — добавил Мато.

— Карфагену с ТАКИМИ единомышленниками даже и врагов никаких не надо, — резюмировал мой спиногрыз.

— Да, это — карфагеняне, — подтвердил я, — Предприимчивые, работящие, даже неглупые — ну, в том, в чём разбираются, конечно. Но заводятся с полуоборота и в этом состоянии — сами себе злейшие враги. Одного, двух, десяток — можно подходящих взять, но только если в разные места их разослать, а вместе их держать нельзя. Вот и получается, что людей нужных нам профессий в Карфагене немало, и нашлись бы желающие к нам перебраться, да только ТАКИЕ они нам не нужны — обойдёмся как-нибудь без их склок. И молодцы, кстати, что сами сообразили.

— Ты, папа, ещё говорил как-то раз, что они сами себе в конце войны навредили? — напомнил Волний.

— Было такое дело. Со Сципионом уже заключили перемирие и договаривались об условиях мира — гораздо мягче тех, на которых его в итоге заключили. Сципион был на них вполне согласен и многое был готов обсудить — можно было даже поторговаться, если с умом, и выторговать дополнительные послабления. Ганнибал был отозван из Италии как раз по договорённости в ходе тех переговоров и сражаться со Сципионом не собирался — понимал ведь прекрасно и сам, что война проиграна, и надо поскорее мириться. И тут эти психи, воодушевившись его высадкой в Африке — ага, многократный победитель римлян, как-никак — даже не связавшись с ним и не посоветовавшись, нарушили перемирие. Что он тут мог поделать? Он пытался, как только мог, даже сам со Сципионом переговоры вёл, но римляне не любят нарушений договорённостей, а дурачьё в Карфагене тоже упёрлось и требовало теперь от него военных побед "как раньше". А с кем ему было побеждать "как раньше", когда того прежнего войска давно уж нет? Ну, почти — слишком мало осталось тех ветеранов, чтобы сделать погоду при Заме, а эти городские крикуны, которые были храбрее всех на площади среди своих, в настоящем бою первыми же и побежали. Вот и защищай таких после этого…

— А сейчас, папа, они правы или нет?

— Нет, конечно. Я могу понять их недовольство тяжёлой жизнью и вызванную этим "обиду за державу". Я могу понять эту молодёжь, которая ещё не научилась думать головой и верит тому, что приятнее слышать. Я могу понять даже этого демагога, который ловко на всём этом играет и нарабатывает дешёвую популярность у толпы, чтобы вылезти на ближайших выборах из грязи, да в князи. Но вот этих взрослых и знающих, казалось бы, жизнь людей, я понять уже не могу. Ведь вдумайтесь, ребята, чего они хотят. Сильное войско стоит денег, и они не могут этого не знать. Деньги в казну поступают от налогов и таможенных сборов, и этого они тоже не могут не знать. А вот сложить два плюс два и понять, что невозможно увеличить расходы казны, если одновременно с этим урезаются её доходы, у них почему-то не получается, — пацаны переглянулись и рассмеялись, — А ещё, ребята, эти гегемоны не могут не знать, что по условиям мира Карфагену запрещено вести войны, и за этим Рим следит строго. Ведь одно дело мелкая пограничная стычка, которую можно представить как полицейскую операцию по отражению обыкновенного бандитского налёта, поскольку на настоящую войну она не тянет по масштабам. В конце концов, поддерживать порядок на своей территории Рим Карфагену не запрещал. Но это делается подвижными легковооружёнными отрядами, которых и так хватает, а вовсе не тем настоящим сильным войском, которого они хотят, чтобы проучить нумидийцев раз и навсегда. Но это — как раз та настоящая война, которой не потерпит Рим, и это им, опять же, следовало бы понимать. Ну так и к чему тогда, спрашивается, все эти воинственные речи? Макак в нашем зверинце помните? Видели, как они пыжатся друг перед другом, когда на понт друг друга пытаются взять? — мелюзга снова переглянулась и рассмеялась.

— А то, что было — ещё не война, папа? — как раз вчера Арунтий рассказывал нам об отражённом на днях одной только лёгкой ливийской пехотой вторжении нумидийской голытьбы, даже пешей, а не конной, с которой и до рукопашного-то боя дело не дошло — одними дротиками их там забросали.

— Да какая там война! Это явно нищеброды нумидийские на свой страх и риск прибарахлиться намылились, да только по простоте душевной упустили из вида, что "друг и союзник римского народа" царь Масинисса — это одно, а они, гопота — немножко другое.

— А то, что совсем давно было, когда ты сам с этими дикарями повоевал? — для моего наследника это было в натуре "совсем давно", потому как его самого на свете ещё не было, хоть Велия его уже и вынашивала, но ведь один хрен для него это как прошлая геологическая эпоха, как и всё, чего он сам не застал, а только наслышан.

— Тоже не война, хотя и буквально на грани проскользнули. Главное там было то, что сам Масинисса в том набеге не только не участвовал, но и не приказывал даже его совершить. Официально он вообще "не знал". То есть на самом-то деле, конечно, всё он прекрасно знал и на подготовку сквозь пальцы смотрел, но официально ни он сам ни при чём был, ни его царство, и ни он Карфагену войны не объявлял, ни Карфаген ему, так что то вторжение считалось обыкновенным разбойничьим набегом, и за его пресечение у него к нам не было, да и быть не могло никаких претензий. Если бы мы тогда на нумидийскую территорию вторглись — тогда другое дело, но мы же знали, что этого делать нельзя, и всё спланировали так, чтобы провести всю операцию на карфагенской территории.

Поводом к Третьей Пунической нашего реала, если кто не в курсах, стал не сам факт военного столкновения возглавляемых карфагенскими "революционерами" войск с нумидийцами, а их выход за пределы своей территории при преследовании разбойников. Историю того будущего, которое в этой реальности, надеюсь, сложится несколько иначе, детворе рассказывать рано, но причинно-следственные закономерности пущай начинают постигать уже сейчас — на том, на чём уже МОЖНО…

— А про какие ворота тебе говорил тот стражник, господин? — спросил Кайсар.

— Про те, через которые во время того давнего хлебного бунта в город вступила армия Ганнибала. Сторонники спекулянтов не хотели её впускать и блокировали те ворота отрядом греческих наёмников, так что городскому ополчению пришлось выбивать их.

— А это было точно городское ополчение, папа? — так, кажется, кто-то сболтнул при мелюзге больше, чем следовало бы.

— Давайте-ка, ребята, отложим этот вопрос на светлое будущее. ВСЕЙ правды я вам сказать ПОКА не могу, неполной правды вы не поймёте, а обманывать вас я не хочу. Подрастёте, изучите в школе то, чего сейчас даже представить себе не можете — тогда мы и расскажем вам уже ВСЁ. А пока — потерпите и не болтайте лишнего…

Проводя детвору мимо одного обшарпанного дома с облупившейся во многих местах его стен штукатуркой, я показал пацанам многочисленные керамические черепки в скреплявшем каменную кладку известковом растворе и пояснил им, что раньше — до того, как Ганнибал затеял строительство этих инсул — здесь располагались мастерские местных горшечников, от которых и остались все эти черепки. Теперь они перемещены на окраину города, а один переезд не зря ведь приравнивается к трём пожарам — пока перебирались, пока обустраивались, пока восстанавливали производство — все серьёзные заказы успели перехватить владельцы крупных мастерских с рабами. А ведь гончарное дело — одна из самых основных по занятости населения ремесленных профессий античного мира. Масло, вино, зерно, даже солёная рыба — всё это перевозится и хранится в амфорах, и их для всего этого требуется множество. Карфаген же, издавна специализировавшийся в ремёслах на дешёвом массовом ширпотребе, производил и производит немалую их часть, и с тех пор, как он со старых округлых форм перешёл на остродонный эллинистический стандарт, его амфоры по соотношению "цена-качество" наиболее популярны. Временный спад спроса из-за военного разорения создал иллюзию, что не случится ничего страшного, если как раз в это время и переселить отсюда гончаров, высвободив тем самым в черте города место для строительства "бюджетных" инсул. Но в результате мелкие ремесленники оказались рядом с крупными хозяевами, которые развернулись быстрее, а их стандартизированная единобразная продукция почти полностью захватила начавший восстанавливаться рынок. Не то, чтобы на крупных античных "мануфактурах" применялся исключительно рабский труд — вольнонаёмный пока-что распространён едва ли меньше, но хорошей привычной работы всё-же лишились многие, и если бы не служба в ополчении, за которую платится какое-никакое жалованье, многим было бы банально не на что жить. В этом весь Ганнибал — непревзойдённый тактик, но посредственный стратег и никуда не годный политик. Одно вылечил, другое — искалечил. Теперь вот бурлят улицы бедняцких кварталов, грозя то и дело уличными беспорядками, которые в нашем реале и вышли Карфагену боком.

По краю Старого города, граничащему с Мегарой, инсулы стоят поухоженнее и пороскошнее. Там нувориши карфагенские селятся, точнее — кандидаты в нувориши, из грязи уже вылезшие, но в князи ещё не пробившиеся, и теперь, когда прежняя элита снова у власти, подавляющему большинству из них этого и не светит. Деньги — это всё внутри Старого города и почти всё внутри Мегары, но вот для пересечения границы между ними, одних только денег мало. Ну кому, спрашивается, нужен в Мегаре соседом вульгарный выскочка? Поэтому, кто успел туда пролезть при Ганнибале, тот успел — если, конечно, сумел удержаться, а остальных "там не стояло". В результате, не имея реальных шансов перебраться "за стену", разбогатевшие выскочки стремятся жить поближе к означенной стене и свой образ жизни так и норовят вести "как за стеной" — ну, в своём примитивном понимании, конечно, над которым настоящие мегарцы меж собой откровенно смеются. Как раз с этой "тоже типа элиты" и срисовывают греко-римские комедианты типа Плавта свои карикатурные образы карфагенян — непременно разодетых в пурпур и увешанных золотыми кольцами, браслетами, ожерельями и серьгами везде, где их только возможно прицепить. Ни о каком хорошем вкусе тут уже говорить не приходится — тут выставляется напоказ богатство. С некоторых встреченных на этих улицах расфранчённых щёголей пацаны едва сдерживались от смеха, обсуждая меж собой по-русски, на каких попугаев эти ходячие выставки блестящей бижутерии похожи больше — на африканских или на заокеанских. Один, на котором золота блестело больше, чем на многих мегарских бабах, прямо-таки презрением обдал мой массивный бронзовый перстень-кастет, который я и не думал полировать "под золото", но выпал в осадок, когда я показал эту "дешёвку" страже у ворот Мегары, и нас беспрепятственно пропустили внутрь — туда, куда ему со всем его золотом без особого приглашения ходу не было…

В особняк тестя мы вернулись как раз к обеду. Сам Арунтий отсутствовал, но присланный им раб-посыльный передал, что хозяин задерживается на заседании Совета Ста Четырёх и приказывает обедать без него. Дело это, как нам пояснила его супружница, не столь уж и редкое — бывает, что и вообще среди ночи собираются, если обсуждаемый вопрос особо срочный или особо тайный. На такой случай у них даже и баня есть своя, где можно и вопросы в неформальной обстановке порешать, и подкрепиться, и расслабиться, а заодно и помыться. Прямо как у нас в нашем прежнем мире, гы-гы!

— Вы детей уже таким сложным вещам учите?! — поразилась за обедом Мириам, когда Миркану, ейному сыну от первого брака, пацаны рассказали о наших оссонобских инсулах, тот спросил, зачем нужны эти многоэтажные коробки, когда можно как у греков или в той же Мегаре, а ему сходу объяснили буквально на пальцах разницу в численности населения, а значит, и защитников городских стен при одной и той же площади, а значит, и длине этих стен. Причём, и Мато с Кайсаром тоже ему тонкости объясняли, а Волний переводил, когда им не хватало финикийских и греческих слов. То, что дети-рабы учатся у нас вместе с хозяйскими детьми, её удивило куда меньше — и в античном мире отпрыска богатых родителей сопровождает в школу сверстник-раб, прислуживающий ему во время занятий и нередко сам при этом кое-что из учёбы усваивающий. У нас, правда, уж больно много усваивают, но такие уникумы попадаются, а о наших "испанских чудачествах" она давно уже наслышана…

— Это сложно, если не учить, а если учить и объяснять принцип, то как видишь, достаточно просто, — я кивнул в сторону пацанов, которые уже рисовали на навощённой дощечке схему инсулы и наглядно показывали по ней, во сколько раз больше она вмещает жильцов, чем "греческая" одноэтажная застройка.

— Но ведь зодчие же для этого есть.

— Зодчий проектирует и строит то, что ему заказывают. Если заказчик понимает хотя бы основы ремесла зодчего, по его заказу строится то, что простоит века. А если он в этом деле полный профан, то строится очередной Колосс Родосский, который рухнет при первом же сильном землетрясении, и хорошо ещё, если при этом он никого не убьёт. И так, считай, почти в любом деле — чтобы заказать специалисту хорошую вещь, а не просто красивый хлам, надо понимать хоть что-то в его ремесле и самому.

— По-твоему Колосс Родосский — просто красивый хлам? — выпала она в осадок от моего цинизма, — Это же одно из знаменитых семи Чудес Света!

— Было, пока не рухнуло, — подтвердил я, — А теперь — бесполезный хлам, да ещё и некрасивый, который валяется на площади и загромождает её. Восстановить не могут, да ещё и оракул запрещает, а разобрать совсем и на что-нибудь полезное эту гору металла применить — святотатство, всё-таки статуя Гелиоса. А сделали бы они его поменьше, как и хотели сперва, раз уж девать весь этот металл им было больше некуда, зато попрочнее, так скорее всего, стоял бы он у них на Родосе до сих пор. Вот мы и учим детей так, чтобы они не повторяли этих греческих глупостей. Когда нам нужен маяк, мы и строим нормальный каменный маяк, а когда нужна статуя, мы ваяем статую разумных размеров.

— Ну, может быть, ты в чём-то и прав, — проговорила финикиянка, оглянувшись на привезённую нами для Арунтия статую работы Фарзоя в его оригинальной и далёкой от классического греческого канона, зато весьма реалистичной для бронзы манере.

Мальчишки тем временем, наевшись, принялись бегать по саду, и за ними, хоть и с куклой под мышкой, увязалась и Энушат, и Мириам ошалела, когда из сада к весёлому галдежу пацанов добавился и голос дочурки, отчётливо примешивающей к финикийским фразам отдельные турдетанские, а изредка и русские словечки.

— Всего два дня с твоими общается, а уже нахваталась от них. Так, а это ещё что такое?! — там заговорили о постройке шалаша из веток, — Девочке-то это зачем?!

— А ну-ка все сюда! — рявкнул я им, хотя и по другим соображениям, — Вы что, решили дедушке все ветки в саду пообломать? — у меня в саду оссонобского "виллозамка" специально для таких игр были всевозможные палки и коряги из леса натасканы, отчего вид у сада не очень-то соответствовал античной классике, зато строить шалаши и лазить по деревьям детворе принципиально не возбранялось, но сад Арунтия на такое уж точно не рассчитан, — Завтра поедем на виллу, и уж там настроитесь шалашей вволю!

— Мама, я тоже хочу с ребятами на виллу! — тут же заканючила шмакодявка.

— Ну, вот ещё! Мало тебе варварских слов, так хочешь ещё и варварских манер нахвататься? Твой папа в Утике разве так себя ведёт? И в кого ты только такая пошла? — и мне с усмешкой подмигивает, — Так, и куда ты теперь направилась?

— Ну мама, ну интересно же! — Волний затеял с приятелями "телекинезбол" на столе, и Энушат, конечно, потянуло на это дело поглазеть.

— Это передаётся по наследству? — поинтересовалась Мириам.

— Как видишь, — я тоже покатал взглядом яблоко по столику, — Но передаётся не готовое умение, а только способности овладеть им.

— У неё тоже может проявиться?

— Не уверен — у тебя ведь, кажется, по линии матери такого не было? Но что-то, в принципе, вполне может быть и у неё, хоть и послабее, наверное, чем у наших с Велией детей. Это можно выявить только при обучении. А ты её только в куклы играть и учишь…

— Не только в куклы, Максим, но ЭТОМУ — да, не учу. Как ты вообще себе это представляешь? Точнее, ты-то, конечно, очень хорошо представляешь, а вот мой муж…

— Языку бы её нашему научить, да в НАШУ школу…

— Языку, говоришь? Ну, я могла бы, конечно, купить рабыню испанку. Но там же у вас много разных языков — из какого племени брать?

— Из турдетан или хотя бы уж из бастулонов или бастетан — их язык наиболее близок к турдетанскому. Конечно, это не НАШ язык…

— А ТВОЁ племя как называется?

— Забудь, Мириам. Из МОЕГО племени ты уж точно не найдёшь никого. Ищи турдетанку, а с турдетанского на наш какие-никакие переводчики у нас уже найдутся…

— Это-то нетрудно. Вот как мужа убедить в ВАШУ школу Энушат отдать? Ну, я ещё подумаю над этим и, может быть, что-то придумаю. А пока — я уже распорядилась, и детей сейчас слуги общей игрой займут, а нам с тобой самое время тоже делом заняться…

Как раз за этим, собственно, Арунтий и выдернул меня в этот сезон в Карфаген практически в приказном порядке. Типа, раньше не до того было, он всё понимает, но раз уж выпало затишье — ага, перед очередной бурей, так есть и в Утике одно весьма важное и почтенное семейство, которое тоже в пополнении нуждается, и не абы какой породы это пополнение должно быть. Вот мы с Мириам и работаем над означенным пополнением, то бишь над братишкой или сестрёнкой для Энушат — это уж как карты лягут. Арунтию-то, как и самой Мириам, пацана хочется, но это с Велией соответствующую энергетическую подготовку организовать и провести было несложно, а Мириам ведь в биоэнергетике ни бельмеса не соображает и со своей стороны помочь ничем не может — ну, если не считать удовольствия от самого процесса, так что процесс сей — сугубо вероятностный, и никаких гарантий я в таком деле давать не могу. Как там изречёт лет эдак через триста пятьдесят один очень даже неплохой философ стоического толка и по совместительству римский император Марк Аврелий? Делай, что должен, свершится, чему суждено. Ну так а мы ж разве против? Нам сказано, мы делаем — ага, в полном соответствии. Сделали мы, значит, что должны были, освежились в ванне, оделись, выходим на веранду возле сада, а оттуда доносится голосом Мато по-турдетански:

— У них там работы нет, вот они и бузят!

— Все амфоры теперь, млять, рабы в больших мастерских делают, и свободным горшечникам их никто не заказывает! — это Кайсар вообще по-русски добавил, а Волний на финикийский всё это переводит, добавляя ещё и от себя подробности, но глаза Мириам вытаращила не от этого, а чуть позже, когда Энушат переспросила:

— Это потому, что в больших мастерских амфоры дешевле?

Хлопает Мириам глазами и спрашивает меня:

— Это-то они у тебя откуда знают?

— Да я их из Котона через "ганнибаловские" кварталы провёл, там толпа одного демагога уличного слушала, ну я и объяснил ребятам, что к чему, чтобы тоже понимали.

— А почему именно про посуду? Там же не горшечники сейчас живут.

— Но раньше-то ведь и жили, и работали, а я как раз о горшках думал…

— ТЫ — и о каких-то горшках?!

— Ну, не о самих горшках, а об их росписи — вот эти карфагенские подделки под коринфскую и аттическую старину — чернофигурные там всякие, краснофигурные…

— Так ведь это же именно, что дешёвые подделки.

— Да мне плевать, меня не они сами, а лак этот чёрный заинтересовал.

— Думаешь у себя производство такого рода подделок развернуть?

— Ну, не такого рода — лучше, чем в Карфагене, не говоря уже о Греции, мы всё равно не сделаем, так что у карфагенян их кусок хлеба мы не отберём, а вот кое-что своё и для себя нам делать надо, и для этого как раз нужен вот этот чёрный посудный лак.

— Только сам лак?

— Ну да, красить глиняную посуду в чёрный цвет. Не надо никаких фигур богов с героями, не надо даже орнамента — не для художника там будет работа, а для простого маляра. Чёрный сосуд ведь легко нагревается солнцем, а нам как раз это и нужно, чтобы солнце нагревало его, но так, чтобы от лака не было никаких вредных испарений.

— Зря ты не дал нам знать пару лет назад. Эти подделки делаются и в Утике, и как раз в прошлом году муж свернул производство чернофигурных и краснофигурных ваз — нет уже прежнего спроса. Все поумнели и знают, что в Греции таких давно уже никто не делает. Сейчас делаются только разноцветные, которые ещё можно как-то выдать глупцам за греческие. Но вообще-то чёрный цвет есть и на них, просто немного. Сам понимаешь, не женское это дело в такие тонкости вникать, но я мужа спрошу, и если чёрный лак — тот же самый, то он ведь тебе подойдёт, и если отец попросит, то уж ему-то муж не откажет в продаже сведущего в приготовлении этого лака раба.

— Да я думаю, что твой отец и в самом Карфагене найдёт, у кого купить. Раз ты говоришь, что спрос упал, так это не только в Утике, а наверняка и в Карфагене сказалось.

— Верно, я как-то и не подумала. А зачем тебе сосуды от солнца нагревать?

— Да это не мне, это для нашей колонии на Горгадах. Там ни воды в сухой сезон, ни дров, и мы хотим от солнца морскую воду опреснять, а заодно и соль получать. Как это делается — это, конечно, наш секрет, но лак нужен именно для этого, и никакого экспорта расписной посуды мы не планируем, так что дела твоего мужа от нас не пострадают.

Призадумалась она и говорит:

— Я не понимаю, конечно, всех тонкостей, но чувствую, что дело у вас затеяно большое. И кажется, я начинаю придумывать, как обосновать мужу насчёт отдачи Энушат в вашу школу, но это ещё нужно хорошенько обдумать, а пока — что ты там насчёт вашей завтрашней поездки на виллу говорил? Как насчёт того, чтобы и нам с вами съездить?

Я мозгую над этим вопросом, а тут дети из сада прибегают.

— Тётя Мириам, а ведь у дедушки же тоже есть вилла поблизости от нашей! — напомнил ей мой спиногрыз, — Почему бы и вам с Мирканом и Энушат тоже на вилле не отдохнуть? — и подмигивает им с хитрющим видом, да так, что мы едва сдерживаем смех.

Арунтий вернулся домой только к ужину. Ну, не прямо к накрытию стола, чуть пораньше, но от всех отмахнулся и велел до ужина его не беспокоить. Я в таком примерно настроении бывал, когда с некоторых оперативок на старой работе в нашем прежнем мире спускался, на которых бывал немилосердно отпескоструен "за всё хорошее". Анекдот на эту тему есть — начальника вызывает к себе вышестоящий, и возвращатся он едва живой. Секретутка участливо спрашивает: "Ну что, орал?", а босс страдальчески отвечает: "И орал, и анал". В карфагенском Совете Ста Четырёх такое, конечно, невозможно, потому как никто в нём никому, строго говоря, "по службе" не подчинён, но разве мало способов вынести мозги и без прямого соподчинения? О Риме немало было написано книг и снято фильмов, и какая грызня бывает в римском сенате, в них показано неплохо. Ну так и в его карфагенском аналоге ситуёвина уж всяко не лучше, а в некоторых отношениях и похуже, поскольку Совет — олигархический, и помимо аналогичного Риму меряния хренами там ещё и финансовые интересы многих участников затрагиваются. Рим к этому тоже придёт, но попозже — только при Поздней Республике, а в Карфагене всё это уже веками цветёт пышным цветом…

— Правильно ты это называешь, Максим — настоящие обезьяны! — поделился тесть наболевшим, — Со стороны, наверное, было бы смешно понаблюдать, как и за теми обезьянами в вашем оссонобском зверинце, да только я ведь не со стороны, а сам внутри этого обезьянника нахожусь!

— Опять хотят хлебом спекульнуть? — предположил я.

— Да нет, все понимают, чем это кончится, и никто не хочет разделить судьбу тех. Тут другое. Посольство от Масиниссы прибыло, просят помочь улучшить вооружение его войска. Представляешь, ЧТО там у нас началось?!

Я представлял. Многие вкладывали свои деньги в землю и сельское хозяйство, и после захвата Масиниссой Эмпориона тамошние землевладельцы лишились своих вилл, а владения тех "счастливчиков", которые не отошли к нумидийцам, но оказались вдруг приграничными, в одночасье обесценились в несколько раз. Это Мириам, получив от нас "инсайдерскую" информацию, сбагрила тамошние земли своевременно и за хорошую цену, но основная-то масса покупала и обустраивала в расчёте на будущие доходы, ну и обустроила — ага, для нумидийцев. Пострадала и карфагенская казна. Я ведь уже говорил как-то, что один только Малый Лептис отстёгивал Карфагену от своих торговых сборов целый талант серебра в ДЕНЬ, то бишь за год без малого вдвое больше, чем сам Карфаген выплачивает Риму в счёт контрибуции. Он и теперь этот талант в день отстёгивает, только уже не Карфагену, а Масиниссе. А помимо той дани сколько чинуш карфагенских своих хлебных мест лишилось, сплошь сынков-зятьков-племянничков карфагенских олигархов, а сколько народу попроще беженцами оттуда в Карфаген подалось! В общем, к Нумидии в целом и к Масиниссе в частности в Карфагене с тех пор дышат весьма неровно, и Совет Ста Четырёх, хоть там и сплошь олигархи, с простонародьем в этом нумидийском вопросе в основном солидарен.

— Рим ведь нам всё равно воевать с Масиниссой не позволит, и какая нам тогда разница, силён он или слаб? Приняв его военные заказы, мы бы загрузили работой наших оружейников! И я говорю не об одних только о мечниках и доспешниках. У Масиниссы прибавилось слонов, и это была бы хорошая работа для наших мастеров слоновой сбруи и стрелковых башен. Масинисса уже понял, насколько смехотворен его горе-флот, и теперь хочет иметь корабли получше. Ты ведь видел сегодня, как едва теплится жизнь в Котоне? А он хочет заказать нам сразу три десятка трирем и пять квинкерем, да ещё и вооружить их баллистами — представляешь, сколько кораблестроителей и мастеров военных машин получили бы и заработок, и хорошую тренировку в своём мастерстве? А ты помнишь, как экипированы его горе-легионеры? Ты представляешь, сколько щитов, шлемов, кольчуг и линтораксов он заказал бы нашим доспешникам для их перевооружения? И главное ведь — даже не этот большой, но РАЗОВЫЙ заработок. Главное — то, что это РЕЗКОЕ усиление Нумидии встревожило бы римский сенат, и в противовес Масиниссе римляне позволили бы усилиться и нам. А это же не только усиление войска, это ведь ещё и ПОСТОЯННАЯ работа множества мастеровых по его оснащению и обслуживанию! Мы могли бы занять множество людей работой, дать им хороший заработок, и они бы поменьше слушали этих уличных демагогов…

— Мы видели сегодня одного в "ганнибаловских" кварталах…

— Знаю, о ком ты. Малх, талантливый оратор, но абсолютно слепой карьерист. И ты думаешь, он один такой? Баламутят чернь, и если положение не улучшится — могут и власть в городе захватить…

— Только не это, досточтимый! Перекупайте их, если не продаются — убивайте, если поднимут бунт — топите его беспощадно в крови! Будет многократно хуже, если эти обезьяны придут к власти — они же, как распалятся, абсолютно неспособны предвидеть последствий того, что наворотят. Затеют сдуру войну, и эта война станет началом конца не только им, но и вообще ВСЕМУ Карфагену. Никакой пощады этим безумцам!

— Ты думаешь, мы не понимаем? Не останется другого выхода — потопим бунт в крови, не переживай. Но не хочется всё-таки до этого доводить, и надежда избежать этого пока есть. Меры-то принимаем, просто хотелось большего, и был хороший шанс. Все ведь в Совете всё понимают, но видел бы ты только, какую истерику закатили эти обезьяны, когда мы с Адонибалом, отцом Бостара, едва только заикнулись о принятии этих военных заказов Масиниссы! Предатели и нумидийские прихвостни — это было самое мягкое, что мы с ним услыхали о себе. Некоторые чуть было драться не полезли — и ладно бы только с нами, но ведь глупцы грозили расправой и нумидийским послам! Ты представляешь, что было бы, если бы пострадали послы? Мы с нашими союзниками, конечно, защитили их от возможных побоев, но словесных оскорблений они, как и мы, наслушались достаточно, и это, думаю, ещё скажется в будущем. Ну не глупцы ли? Если уж им так невтерпёж было непременно отказать дикарям, то неужто нельзя было сделать это как-нибудь поучтивее? Мы, конечно, объяснили потом нумидийцам, что после этого захвата их царём Эмпориона Карфаген боится новых захватов, отчего Совет и слышать не хочет ни о какой помощи в военном усилении их страны, но это должен был объявить им официально сам Совет, а не мы с Адонибалом! Но разве докажешь что-то дурачью, когда оно уже пылает праведным гневом? Потом-то, уже в бане, все, конечно, успокоились и помирились, но убедить Совет принять заказы нумидийцев нам не удалось и там. Правильно ты говоришь — обезьяны…