Цитадель души моей

VII. Crambe repetita[16]

— В Балену поедешь, — капитан протяжно вздохнул и посмотрел на меня странным взглядом, — в Испанию.

— В Балену, так в Балену, — пожал я плечами, — а что там? Кланы поднимаются? Сколько людей брать?

Дерек поморщился, выставил ладонь, словно отгораживаясь от моих вопросов.

— Вечно ты торопишься, до конца не выслушаешь, — попенял он мне, — сейчас всё изложу.

Поедешь один. Кланы пока вроде не поднимаются, и нам крайне желательно, чтобы так оно и продолжалось — сам понимаешь, Балена — это уже почти Баетика.

Я кивнул. Понимаю, мол, как не понимать.

— Донесение пришло, что какой-то клан начал людей убивать. Сейчас счет до трех дошел, но, пока ты туда доберешься, может уже и на десятки пойти. С одной стороны, эта ситуация предсказывалась и предсказывалась давно. Тамошние кланы мы долго не трогали — слишком долго, я бы сказал. И подрастающая молодежь вполне могла решить, что настало время показать клыки. Спокойствие в этом регионе нам очень важно, намного важнее жизни не то что трех, а даже трех сотен человек. Вот только, если мы никак не отреагируем, молодежь кланов может вообще обнаглеть от безнаказанности и, поэтому отреагировать надо. Но это с одной стороны. С другой стороны, у меня такое ощущение, что кто-то хочет, чтобы именно так я и подумал. И отправил туда сквад на чистку. Тогда достаточно будет в затеплившееся пламя взаимной ненависти еще пару поленьев подкинуть и превратится вся Испания в один пылающий костер. Что не может быть выгодно ни нам, ни девяти кланам Испании. Поэтому мне нужен там кто-то, кто не будет с ходу хвататься за меч, а попытается понять, что именно произошло и происходит в Балене.

Понять и предотвратить назревающий обвал. Нас устраивает нынешняя ситуация в Испании и мы готовы многим поступиться, чтобы её сохранить. Только не давай вергам это понять.

Я фыркнул.

— Ну я ж не дурак. А кто, по-твоему, мутит воду?

Дерек мелко помотал головой.

— А я не знаю! Кто угодно. Вариант раз — это и в самом деле молодые верги затеяли.

Старики слабеют, а молодежь — что у нас, что у вергов — в тонкости политики вдаваться не любит и всё видит исключительно в чёрно-белом цвете. Это худший вариант — если старые вожаки уже не в силах сдерживать разбойничьи настроения подросших щенков, то без драки не обойтись. Но есть еще вариант два: чекалки. Cui prodest, понимаешь? Первые, кто выиграет от большой драки в Балене — это как раз чекалки. И они уже не в первый раз там интриги затевают. Но и это еще не всё, есть варианты три, четыре и пять. Новый префект Испании — чрезвычайно самонадеянный молодой человек одного из особо приближенных родов… вдобавок — завзятый бестиефоб. Не раз уже заявлял во всеуслышание, что желает видеть Империю очищенной от зверья и собирается всячески этому содействовать. К сожалению, мозгов у него хватит, чтобы стравить вергов и людей в своей провинции, но не хватит, чтобы просчитать последствия этого. К двойному сожалению. Еще есть мнение, что наша армия чересчур застоялась — легионы-де давно не получали хорошей встряски. И для повышения боеготовности оной армии неплохо бы устроить маленькую победоносную войну. А где ж её устраивать, как не в Испании? Ну не в лесах Лидии же? Если этот вариант окажется ближе остальных к истине, то можно вообще каждого легата в подозреваемые записывать, да и среди сенаторов «ястребов» — чуть не половина. А еще дошел до моих ушей слух, что это замысел таки вергов, но не молодых, а именно что старых — что они уже спелись с кланами Иллирии и, как только армия — с большей частью егерей — перейдет Пиренеи, здешние кланы устроят всей Империи ночь Последней Охоты. Есть из чего выбрать, а?

Я нахмурился.

— Понятно, что ничего не понятно. Буду разбираться по обстановке. А кто из наших сейчас в Балене?

Дерек махнул рукой разражено:

— Гракх!

— А… — я понимающе кивнул. К надраенному до зеркального блеска образу Септия Гракха даже кличка никакая приклеиться не смогла. Так он и остался — Гракхом. Он — ромеец, и не просто ромеец, но еще и из старого патрицианского рода, умудрившегося за бурные годы Смутного Века не растерять веры в звезду Pax Romana, которая однажды вновь озарит небосклон, вселяя ужас во врагов и восхищение — во всех остальных. Их не так уж и мало — обломков прошлого, наизусть помнящих всех основателей всех римских легионов за все года правления Ромы до начала Смутного века и свято уверенных, что колесо истории можно повернуть вспять. Правда, обычно такие в армию идут, но Септия каким — то странным течением к нам прибило. Поначалу все только удивлялись, косили взглядами ему вслед и предрекали скорую погибель, но Септий выжил, дослужился до лейтенанта и добился своеобразного уважения. Теперь егеря его гранитной твердолобостью, и, граничащей порой с идиотизмом, прямотой даже слегка гордятся. «Ну, это же наш Гракх!»

— и этим всё сказано. Егерей в Испании мало — очень это специфичный регион — насколько я разнарядку нашу помню, лейтенантов на всю центральную часть всего двое полагается.

Вот и выходит, что некому там такое деликатное дело поручить.

— Когда выедешь?

Я затылок почесал.

— Да часа через три и выеду.

— А что не прямо сейчас?

— Дело у меня есть одно.

— Ладно, — не стал настаивать капитан, — дело, так дело.

Я уже к выходу нацелился, но Дерек меня остановил.

— Вот еще что — зайди к Свистуну, возьми у него голубей пяток. В Балене кончились — Гракх мне вчера предпоследнего отправил.

Я скривился недовольно, посмотрел на Дерека укоризненно, но возражать не стал. Да понимаю я, что голуби — вещь нужная. Вот только не люблю я с ними дела иметь — уж больно они хрупкие и привередливые создания, эти почтовые голуби. Как ни стараешься клетку с ними беречь, а всё равно пару-тройку угробишь, пока довезешь. Да «угробишь» — не то слово: у меня такое впечатление, что эти твари страдают тягой к самоубийству, круто замешанной на ненависти ко мне лично, так что им только в удовольствие сдохнуть у меня на руках. А каптенармус потом смотрит недобро и всё порывается жалованье урезать в разы — дорогие они, птички эти.

Флавия, к счастью, у себя оказалась. Не одна, правда — послышались мне из глубины дома мужские голоса, когда она наружу выскочила, в ответ на мой стук.

Прикрыла спиной дверь, нахмурилась.

— Не беспокойся, я на минуту только, — сказал я, доставая кошелёк. Протянул ей.

Флавия посмотрела на кошелёк, потом — удивлённо — на меня. Я усмехнулся.

— Просьба у меня к тебе, — сказал я, — есть у нас паренёк один, в моей казарме, Гез Сельмар прозывается, клички нету — новенький. Неплохой парень, но есть у него проблема — мальчик он еще, а сам при этом егерем стать хочет, представляешь?

Засмеялась Флавия переливчато, глянула лукаво, кошелёк из моей руки забрала.

— Понимаю. Считай, что проблемы уже нет.

— Только ты это… осторожно. Парень он впечатлительный.

— Ты еще учить меня будешь? А может, — она прищурилась с намеком, — он тебе родней приходится? А?

Я замотал головой, собираясь возразить, но тут из-за спины Флавии грянул хор пьяных мужских голосов — нестройный, зато громкий и с легкостью прошедший даже через плотно затворенные двери и ставни. «Реют в твердых руках орлы, дрожит под ногами земля, разбегаются прочь враги и бла-бла-бла». Три или четыре голоса.

— Ого, — сказал я, — справишься?

Флавия фыркнула пренебрежительно.

— Было б с чем справляться, — сказала она, подмигнула многозначительно и скрылась за дверью. Я сглотнул слюну и пошёл обратно в лагерь — за голубями.

Против ожидания, голубей я довез всех. Один, правда, выглядел плохо — лежал на боку, часто дыша и не открывая глаз, но главное — он был жив, а остальное уже — не моя проблема. Обрадованный таким удачным началом миссии, я сразу направился к гарнизону.

Солнце потихоньку выползало на вершину своего ежедневного маршрута и, такое впечатление, само потело от усиливающейся жары. Дрожащее марево искажало силуэты зданий, размыливая горизонт в сплошной грязно-серый кисель.

Септий моему появлению не обрадовался. Точнее — не обрадовался тому, что я приехал один, а не с сотней егерей.

— Доминдальничается он, — пообещал мне Гракх, очевидно, имея в виду капитана, — сколько можно с врагов пылинки сдувать? Когда враг поднимает голову, её следует немедленно срубить, иначе через мгновение их поднимется сотни. Пусть потом не говорит, что я не предупреждал, — и продолжил свое занятие: снаряжать стрелы наконечниками. Судя по уже подготовленным и сложенным возле стола колчанам, Септий готовился к длительной осаде. Подождав немного и поняв, что больше ничего не услышу, я принялся выяснять обстоятельства сам.

— Сколько людей убито?

— Трое.

Я нахмурился. Ехал я пять дней…

— Выходит, за последнюю неделю — ни одного.

— Только благодаря предпринятым мерам, — отрезал Гракх, — поодиночке никто не ходит, милицию увеличили, где не было — создали. Дороги патрулируем. Так ведь это ненадолго!

Как только они поймут, что мы ничего в ответ делать не собираемся…

Гракх замолчал и принялся нахмуренным взглядом смотреть вдаль, очень при этом напоминая статую какого-нибудь императора — грубые римские черты лица, гордо развернутые плечи и печать величайшей ответственности на челе. Портило впечатление только то, что нос и уши были на месте — сколько я статуй императоров не видел, с целым лицом не одной не упомню.

— Мы собираемся, — мягко сказал я, — только надо сначала понять, что делать. Какой клан замешан?

— Два, скорее всего. Красной воды и Двух вершин.

— Два?!

— Первое убийство на территории клана Двух Вершин произошло. Один человек пропал.

На следующий день — еще один пропал, но тут, похоже верги Красной воды виноваты — там у них какие-то брожения в этот день начались.

— То есть, двое пропали? Без следов?

— Ну… да, — неохотно признал Септий.

— Чушь какая-то, — сказал я, ставя на торец лежавший на полу чурбан и присаживаясь на него, — не находишь?

— Не нахожу. Я думаю, они побоялись сразу всех убить и живыми их взяли, чтобы на нашу реакцию посмотреть. И чем дольше мы тянем с ответным ударом, тем меньше шансов у этих двоих живыми остаться.

— Гениально! — не сдержался я, — сам додумался?

— Да, — сарказм мой пропал втуне, да и неудивительно — может статься, Септий вообще и не знает, что такое сарказм.

— Ладно. Давай по порядку. Кто, когда и где убит или пропал?

Гракх вздохнул. Отложил в сторону инструмент, поднял взгляд.

— Восемь дней назад убита старуха, жившая на хуторе за устьем Фиоры. Тут сомнений нет — следы зубов, царапины от когтей. Тогда же пропала её внучка. Через день — пропал её отец — пошёл искать родных и не вернулся. Что тут думать?

— Сколько людей на хуторе живет?

— Не знаю, — Септий пожал плечами, — я сам там не был, отправил одного из своих — Мавра — он все и выяснил.

— А где сейчас этот Мавр?

Септий посмотрел задумчиво в окно, пошевелил губами.

— В патруле, на Южной окраине. Часа через четыре должен вернуться.

— Ясно. Дай мне человека, на хутор этот съездить.

Гракх хмыкнул.

— Ты здесь видишь хоть одного?

— Да. Тебя.

— Я не могу гарнизон оставить. А больше тут никого нет. Никого, понимаешь? И если сейчас верги пойдут на приступ, сдерживать их придется мне одному! — Септий зло выдохнул, махнул рукой, — иди в магистрат, там тебе дадут пару милитов. Только имей в виду — ты просто впустую расходуешь драгоценное время. Голубей привёз?

— Да.

— Ну, хоть что-то, — Септий встал обошёл стол, обошел меня и вышел на улицу — наверное, пошел в очередной раз требовать от капитана кохорсу егерей и пяток легионов солдат. Я пожал плечами и вышел следом.

— Одна?! Она жила там одна? Вы понимаете, что вина в произошедшем — полностью ваша?! Вы указ читали?!

— Читал! До дыр читал! — магистр, багровея лицом и тряся полными руками, брызгал мне слюной в лицо, — что с того! Эта старая дура ни в какую не соглашалась съехать! Что я должен был делать? Что?!

— Силой увезти, разумеется!

— Ха! А я что делал? Три раза милиция её оттуда утаскивала. Одному милиту эта карга руку прокусила, и даром, что во рту три зуба — насквозь! Рука загноилась и я лечение из своего кармана оплачивал, между прочим! А на другой день эта старуха уже обратно заселялась. Мне её что — денно и нощно охранять надо было?

— Ногу ей сломать, — проворчал я, — надо было.

— Очень смешно! — рявкнул магистр.

— Я, вообще-то, не шутил. На что вы надеялись, когда её там, одну, оставили?

— На то, что её верги сожрут, разумеется. Если б дело этим закончилось, никто бы шума поднимать не стал. Всем эта карга уже поперёк горла стояла, даже дочери своей. Кто ж знал, что так обернётся?

— Кто знал? Спросили бы у того, кто знал, у егерей, например. Вергам-то невдомёк, что на старуху вы рукой махнули. Им разницы нет — если можно съесть одного, то можно и другого, и третьего. Для вергов мы — добыча. И эта старуха постоянно им об этом напоминала. Представьте себе человека, который свои деньги хранит в кошельке, лежащем посреди улицы. Кто будет виноват в пропаже денег — тот, кто подобрал с земли кошелек, или же их хозяин?

— Сами бы тогда этой каргой и занимались! Где вы были, такие умные, три года назад?

— Она три года там одна жила!?

— Да!

Я задумался. Перевел дух и попросил уже мирным тоном:

— Дайте мне милитов парочку, я хочу до хутора прогуляться.

— Не дам, — магистр вытер пот со лба, вздохнул и упал в свое кресло, — нет людей. Половина оружие вернула и по домам разбежалась — за родных, дескать, беспокоятся. А что я поделаю? Они ж ополченцы, а не рабы. Оставшихся ваш сдвинутый лейтенант забрал, — магистр пожевал губами и с отвращением выплюнул имя, — Гракх! Пришел, махая каким — то древним указом, и забрал. Теперь они парами, денно и нощно, тупо ходят кругами по идиотским маршрутам, составленным все тем же гением стратегической мысли. Я вас уверяю, если их там даже не загрызут верги, которым они уже наверняка глаза намозолили, то они попросту посворачивают себе шеи в оврагах да обрывах, через которые эти маршруты как специально проложены. Милиты возвращаются с патрулей, на ходу от усталости засыпая! — Магистр снова начал волноваться, багроветь и махать руками, — я говорил об этом с Гракхом, но он словно не слышит ничего! Все талдычит о своих правилах и о том, что он лучше знает, что предпринимать в подобной ситуации…

Неожиданно магистр затих, и, глядя мне за спину, улыбнулся и сказал почти спокойно:

— А вот очень кстати.

Я обернулся и увидел стоящую в дверях немолодую уже женщину с торжественно — скорбным выражением обрюзгшего лица. Несмотря на жару, она была закутана с ног до головы в какие-то непонятные одежды — плотные, блеклых цветов и с бахромчатыми краями.

— Очень хорошо, что вы пришли, госпожа Урсула, — продолжил магистр, и я заметил удивление, мелькнувшее на неприятном лице гостьи, — вот из столицы приехал егерь, чтобы как раз заняться вашей проблемой.

— Егерь, пфе, — сухим сварливым голосом отозвалась та, — с быка больше молока надоишь, чем с этих егерей — пользы. Тож вон, ходили-рядились, а шо толку? Уж неделя прошла. Уж на что их лейтенант к Марте моей подкатывал, жениться собирался, так и он со страху обделался — носу из своей халупы не кажет, волков, небось, боится.

Смерила меня колючим взглядом и фыркнула. Неудивительно, что я к ней не почувствовал ни симпатии, ни сочувствия — что передо мной стоит мать, жена и дочь вержьих жертв, я уже догадался. Ну да ладно, в конце концов, я и сам собирался её найти и с ней поговорить. На ловца, как говорится… а вот кстати…

— Лейтенант, говорите, подкатывал? Это какой же? — совершенно у меня в голове не укладывалось, чтобы у Гракха могла появиться хоть тень мысли испачкать свою голубую романскую кровь браком с какой-то плебейкой. Да он, насколько я помню, даже гетер себе подбирал исключительно по их родословной.

— Как то есть какой? Разве их тут больше одного? Тот самый, с именем, как кашель чахоточного. Да только дочке он моей не приглянулся, она его и прогнала. Так что мож и неспроста егеря те не чешутся, хотя уж неделя прошла.

Урсула махнула рукой, одежды ее заколыхались, как парчовые занавески на ветру, в воздухе расплылся затхлый аромат давно не стираной ткани. Ну и ну. Не будем о женитьбе, даже если лейтенант о ней и говорил, то уж точно не всерьез. Но если хоть на секунду допустить, что Гракх действительно подкатывал к дочурке, а она его отшила, то… собственно, а не Гракх ли, пылая местью отвергнутого мужчины, это всё подстроил? А может, и того веселее — подговорил какого верга похитить внучку, чтобы потом её героически «освободить», но вмешалась какая-то случайность — отец заметил, например — и пришлось всех убить? Бред, конечно, полнейший, но мало, что ли, я видел похожей на бред реальности в последнее время?

Тем временем магистр, со словами, — «ну, вы тут пока поговорите», — бочком-бочком прокрался мимо нас и растворился в душном полумраке коридора магистрата. Откуда-то донеслись его слова:

— Мне тут фуражом заняться надо… — потом всё стихло.

Урсула недобро посмотрела вслед сбежавшему магистру, потом снова вцепилась взглядом в меня.

— Так значит, ты теперь этим делом займешься? Ну, добро. Корова прошла, лепешку обронила — и то добро. Когда искать пойдешь?

— Что искать? Лепешку?

Женщина моего юмора не оценила — глянула на меня со злым раздражением, нахмурилась:

— Ты совсем дурной, я посмотрю. Христос с тобой, какую лепешку? Марту мою и Петера, окаянного, разумеется. Надо ж их отпеть, как полагается, дабы души их успокоились. А то они кажную ночь ко мне приходят. Стоят у постели, смотрят с укоризною.

— Души?

— Вестимо, души. Они ж у нас не абы какие, а христианские. Мамаша моя язычницей осталась, уж как я её не упрашивала креститься. А теперь вот поздно уже и гореть ей в аду за упрямство свое, — с трудом сдерживаемая злость и даже злорадство сквозили за этими словами — похоже, старуха и в самом деле не отличалась кротостью и благообразием.

Впрочем, дочь тоже не вызывала особого умиления.

— Хорошо, — я вздохнул, — расскажите мне, пожалуйста, как всё случилось-то?

— Че зря воздух беспокоить? — проворчала Урсула, — сто раз уж рассказывала… ну, что… шестого… седьмого дня уже Марта к мамаше моей отправилась, снеди ей отнести, ну и проведать, значит. Не померла ль еще та. Она кажную неделю так ходила.

— Одна?! — перебил я её.

— Вестимо, одна, — пожала плечами Урсула, — порой Петер её провожал, но всегда ж оно не выходит — Петер у меня мужик работящий, занятой. В ночь обычно возвращалась, но тогда не вернулась. Когда и шестого дня утром не вернулась, Петер за ней сам идти вызвался — забеспокоился, хотя она порой и до второго вечера оставалась — видать, почуяло чего сердце. Я-то уж еще с прежнего дня места себе не находила, а в ночь явилась мне Марта вся в белом, лицом бледная и спокойная. Подошла она к моему ложу, встала у изголовья и молчит. Я уж…

— Э… — сказал я, — так что, Петер, пошёл за ней?

— Так я ж сказала, что пошёл! Не глухой, нет? Пошел, а вдругочас вернулся в ужасе — всё, говорит, в крови, мать мертва и вся погрызена, а Марты нет ни следа. Мы — к егерям. А что егеря! Пошел с нами один — малой, тощий, что телок новорожденный — так же на ногах плохо стоит и мычать едва умеет. Как он покусы на шее моей мамаши увидал, чуть в обморок не грянулся и тут же обратно ускакал, как мы его не удерживали. Вот и все ваши егеря. Мать-то мы обмыли, похоронили за оградой, хоть толку от того ей и нету — могли б и в лесу оставить зверям на съедение — все одно душа погибшая. В город вернулись, а Петер не утерпел — вечером пошел сам Марту искать — любил он её, как родную.

— Так она ему не родная?

— Что с того?! Она ему ближе, чем родная была. Видел бы ты, какие он ей платья дарил — все деньги заработанные порой спускал, хоть и доставалось ему от меня за это. Вот и сгинул за любовь свою. Так что найти их надо, отпеть и похоронить. И поспеши. Скоро уж девять дней будет, а они все неупокоенными остаются. Уж я и к лейтенанту твоему, и в магистрат сколько раз ходила, и даже на хутор несколько раз: думала, Господь мне знак даст, где тела искать — но тщетно.

— То есть как — на хутор? — я насторожился, — с кем ходили?

— Да одна же! — Урсула всплеснула руками, — еще буду я у кого разрешения спрашивать, чтобы свой же собственный дом посетить?

— А верги?

— Господь меня оборонит! — Урсула приложила правую руку к груди и торжественно подняла голову с таким видом, словно надеялась сквозь трещины давно не чиненого потолка разглядеть лик своего бога.

— Ваших родных он что-то не оборонил, — желчно заметил я. И тут же пожалел об этом — в глазах Урсулы засверкали молнии, лицо заострилось и приобрело совсем уж хищные черты.

— Сказано: усомнишься — погибнешь! Бог им судия, Марте и Петеру, но в вере они слабы были. Знаю я, неспроста им сии испытания ниспослал Господь, но не справились они!

Усомнились и погибли! Как и ты погибнешь!

Речь её, бывшая доселе простовато-деревенской, вдруг стала четкой и чистой.

— У меня своя вера, — быстро сказал я, пытаясь остановить разошедшуюся фанатичку.

Против моего ожидания, получилось — Урсула вздохнула, опустила голову.

— Но сказано также — не мечите бисер перед свиньями. Так и я не стану. Но когда же ты пойдешь искать их?

Я хотел было сказать, что тел могло и не остаться совсем — кости верги зачастую разгрызают на мелкие кусочки, мясо все съедают, разве что внутренностями брезгуют, но и те растаскивают в стороны — а мелкая живность их быстро подъедает вчистую.

Интересно, горсть-другая осколков костей успокоит эту фанатичку? Вряд ли. Поэтому упоминать о такой возможности я не стал.

— Сегодня и пойду, — сообщил я, продвигаясь к дверям, — вот только еще сведения кой-какие соберу, и пойду. Вот прямо сейчас.

Урсула отлично видела, что я собираюсь выйти, но пошевелиться и не подумала — так и стояла в дверях, следя за мной недобрым взглядом. Поэтому мне пришлось, задержав дыхание, протиснуться мимо неё. Она так и не шелохнулась. Только когда я, выйдя из комнаты, уже шёл по коридору, крикнула мне вслед:

— До завтрашнего вечера тебе сроку найти их!

Септий даже виду не подал, что заметил мое появление. Он опять сидел все в той же пыльной, пахнущей свежеструганной хвоей, комнатке и занимался теперь тем, что осматривал запасы тетив. Сухие и целые, без заломов и распустившихся волокон — клал рядом на стол, а негодные — кидал под. Негодных было много, и я этому удивился — насколько я знал Гракха, по прибытии в гарнизон он первым делом устраивал тщательнейшую инспекцию всего гарнизонного имущества, оружия и снаряжения. Не могло ж за те два месяца, что он здесь, столько тетив попортиться. Или же на случай явной угрозы он свои требования еще и повышает?

— Что у тебя с Мартой было?

— Ничего, — сказал Септий, не поднимая головы, — эта шлюха поимела всех мужчин в городе, включая и егерей. Подкатывалась ко мне — смешно сказать, в жены себя предлагала — я её отшил, разумеется.

Вот как? Всё интереснее и интереснее.

— Как отшил?

— Прямо в лицо ей и сказал, что она — волчица. И что я мараться об неё не намерен. Она сразу исчезла и больше я её не видел.

Я задумался.

— Прямо так и сказал? Волчица?

Гракх поднял голову, посмотрел на меня усталым взглядом.

— Слово в слово.

— Ясно.

Я повернулся и вышел на улицу. Волчицами в Роме называли проституток. Теперь-то не называют. Теперь-то к волкам и волчицам совсем другое отношение. И мало кто задумывается, почему «лупанарий» и ромейское «волчица» — «лупа» один корень имеют. И уж совсем мало людей шлюху волчицей называть станут — только такие вот Септии, наглухо ушибленные ромейской историей и свято блюдущие чистоту уже мертвого языка.

Но даже и из них, пожалуй, лишь один человек станет всерьез надеяться, что будет понят — наш Гракх. Однако же Марта его поняла, выходит? Зря я, кстати, не спросил у Урсулы, какого они рода. Если вдруг окажется, что древнего патрицианского, то Гракха рано с подозреваемых списывать.

Ну что тут скажешь — дурак, он и в гробу дурак. Месяца не прошло, как я чудом смерти избежал из-за того, что одно из наших важнейших, кровью написанных, правил нарушил — один в лес пошёл. И что? Вот я опять, один-одинешенек, топаю по безлюдной дороге, вьющейся от Балены на юг среди холмов и перелесков. Ладно, там в Ольштаде, я хоть уверен был, что местность зачищенная — так здесь и того нет. Здесь, прямо под Баленой, пролегает граница территорий двух сильнейших кланов Испании. Мы даже численность их толком не знаем — ориентировочно рыл по семьсот-девятьсот в каждом.

Хотя некоторые основания для беспечности у меня есть. Испания — единственная имперская территория, где верги людям если не друзья, то уж союзники — наверняка. Не будь в Испании вергов, нам бы встократ сложнее было южные берега от чекалок защищать. А так мы обороняем только прибрежные города с поселками и при этом можем быть уверены, что потихоньку высадиться где-нибудь в стороне от населенных пунктов и собрать там армию чекалки не смогут. Верги не дадут. Так-то девяти основных и шестнадцати малых кланов общей численностью около семи тысяч рыл с лихвой хватило бы, чтобы весь наш регимент наровно зачистить. Верги это понимают — в любом другом месте такое их скопление уже давно в крупномасштабную заварушку бы вылилось. Но не в Испании. Здесь очень мало лесов. И, соответственно, здесь, как ни в каком другом месте Империи, будет эффективна армия. А её у нас много — хватит и на все девять, и на все шестнадцать, и еще останется. Крови, конечно, будет море — хватит весь Маре Интернум красным выкрасить, но вергов мы вычистим. И это они тоже понимают, по крайней мере, мне хочется на это надеяться.

Но, с другой стороны, для беспокойства оснований тоже предостаточно. Есть все основания предполагать, что в местных кланах происходит что-то недоброе — и что? И ничего. Нет, определенно, это со мной недавно случилось — до Ольштада я бы и помыслить не посмел по незачищенной территории без смертельной необходимости в одиночку ходить. А теперь иду себе спокойно и даже на серьезный лад себя настроить не могу — отмахиваюсь только от увещеваний здравого смысла. Дескать, эта дурная семейка тут несколько лет шарахалась — то поодиночке, то по двое, так что же — я не пройду, что ли? Даже когда я заметил затаившуюся за кустами бестию — даже тогда страха не появилось. Заметил, кстати, только потому, что верг сам мне это позволил. Звук я услышал шуршащий — тихий-тихий — словно ветерок листья поворошил. Приличный надо опыт иметь, чтобы все факты интуитивно сопоставить — что ветра сейчас нет, а и когда есть, он не тем направлением дует; что звук немного другой оттенок имеет: не только листья друг о друга трутся, но и что-то иное; и что, наконец, с дуги звук идет, а не с прямой.

Сопоставить всё и понять — хвостом кто-то по листьям прелым мазнул слегка — мазнул и ждет: замечу ли? А вот надо ли замечать? Может, правильней будет ничего не услышать и мимо пройти? Ладно, была-не была.

— Хграш-та? — спрашиваю я воздух перед собой: «поговорим?»

Кусты слева от дороги раздвигаются, и на обочину выходит верг — крупная, даже немного полноватая бестия с рваным в клочья левым ухом и старыми, давно зажившими шрамами на груди — удар пришелся по тавру и оно подновлено уже поверх рубцов. В Испании мы уже полвека с вергами не воюем, так что это не наша работа. Чекалки, скорее всего. Еще одну особенность я сразу подмечаю — доспехи. Нет их. Плотные кожаные штаны до середины бедер с нашитыми поверх медными полосками — и всё. Тоже местная специфика.

Бестии кулаки в качестве оружия не используют — они и сложить-то толком пальцы в кулак не все могут. И, раз люди здесь вергам не враги, то и брюхо от ударов кулаком им защищать незачем. Лапы верга пусты и демонстративно повернуты ладонями ко мне, нож покоится в ножнах, закрепленных у плеча на ремне.

— Кхра хграш-ат, — «Отчего ж не поговорить», — верг скалит зубы в подобии улыбки. Я выхожу на ту же обочину — к нему — и сажусь на траву лицом к дороге. Верг присаживается рядом. С минуту мы молчим — будь мы верги разных кланов, мы бы сейчас друг друга обнюхивали, ну а с людьми у них так — попроще — что меня ничуть не огорчает.

Вот, например, чтобы вольпу почтение засвидетельствовать, обязательно надо было у него под хвостом понюхать. И ведь нюхали — весьма уважаемые люди нюхали, даже… ладно, не будем об этом. Теперь это уже история, слава Единому.

— Ты знаешь, что в маленьком людском логове случилось? — спрашиваю я, осторожно подбирая слова. Вержий язык небогат звуками, поэтому у каждого их сочетания масса различных смыслов — одно слово частенько имеет добрый десяток значений, иногда совершенно противоположного смысла.

— Знаю, — кивает верг, — и ты узнаешь.

Я жду с полминуты, и, ничего более не услышав, спрашиваю сам:

— Узнаю?

— Если глаза есть, — ухмыляется верг, — спросишь у них, не у меня.

Понятно. Ничего он мне не скажет, то есть. Я колеблюсь — если он не хочет мне рассказывать о происшествии на хуторе, то в принципе, спрашивать мне больше нечего.

Хотя…

— Ты людскую самку видел, которая к старой самке ходила?

— Молодую? — Верг фыркает, поднимая правое ухо торчком — левое ухо пытается тоже подняться, лоскутки его вздрагивают, но бессильно опадают. Мне этот всплеск эмоций непонятен, я просто жду продолжения — и дожидаюсь:

— Молодую самку? Да, видел. Течная самочка.

Я хлопаю глазами. Может, я что-то напутал и не так понял? Слово-то редкое. Но иных вариантов толкования у него нет. По крайней мере, я таковых не помню.

— Течная?

— Да.

Это вроде только у двух (или трех) первых поколений вергов был определенный брачный сезон: осенью у самок начиналась течка, и — по дошедшим до нас сведениям — самцы становились совсем дурные, причем все сразу. Потом зверобогиня их сообразила, что негоже разумным существам стабильно терять мозги в одно и то же время года — очень это расу предсказуемой делает и в целом ослабляет. Теперь у них с этим вполне по-людски обстоит: как самки, так и самцы готовы терять как голову, так и невинность в любое время года. Уже лет двести, наверное. Но термин остался — теперь говоря про самку, что у неё течка, верг подразумевает одно из двух: либо что эта самка чрезвычайно привлекательна в сексуальном плане, либо что она очень похотлива и не пропускает ни одной особи мужского пола. Я попытался представить себе девушку (человека), которая могла бы показаться вергам сексуально привлекательной, содрогнулся (у меня богатая фантазия) и понял, что размышляю не над тем вариантом. Он что же, хочет сказать…

— Она… с вергами?.. — несмотря на то, что я так и не смог подобрать правильное слово, верг меня понял. Кивнул, осклабился.

— С волками тоже. Сам не видел, но Ррах видел — мне сказал.

С волками!? А как с вергами, значит, еще и видел. А может, и не просто видел. Ignis divine![17] Сказать, что я удивлен — не сказать ничего. Это ж надо! Во даёт девка. Во всех смыслах. Или правильнее будет сказать — давала?

— Она жива? — с трудом выдавливаю я из себя вопрос.

— Узнаешь, — верг поднимается и, не оборачиваясь, уходит обратно в кусты, — шех ррльгхш.

«Ррльгхш» может означать «больной», «увечный», «удивлённый», «только что проснувшийся» и «очень глупый». Здесь, видимо, последнее. «Узнаешь, если не дурак».

Ну-ну.

Нужный мне дом я нашёл сразу — весь хутор уже густо зарос крапивой и пустырником, только один двор оставался более-менее чистым, хотя назвать его ухоженным язык бы у меня все ж не повернулся. Калитка разломана вдребезги, обломки досок топорщатся в проём острыми занозами. Я недоумённо покачал косо висящие петли — они отозвались жутким скрипом. Поморщился и прошёл во двор.

Входная дверь оказалась мало того, что не заперта, так даже распахнута настежь. Я шагнул через порог, зацепился взглядом за царапины на косяке, да так и замер в недоумении. Несомненно, кто-то хотел изобразить здесь следы когтей, но вышло это у него настолько непохоже, что любой егерь должен был заметить подделку с первого взгляда. Царапин почему-то четыре, хотя должно быть либо пять, либо три; глубина у всех одинаковая, хотя центральные обычно глубже — да вообще столько ошибок, что даже перечислять их неохота — не вержьи это когти, и всё тут. Вон, местами даже прорезь по центру прослеживается от ножа, которым эти «царапины» делали. К остальным «следам когтей» — на стенах — я даже приглядываться не стал. То же самое. Совершенно очевидно, что этот Мавр, которого Септий отправил место убийства осматривать — новичок, в гарнизон обвыкать отправленный. Конечно, вина его есть, и немалая — что он очевидного не разглядел. Но вина Гракха — еще больше. Нельзя на такие задания новичков в одиночку отправлять. А если и отправлять — то нельзя потом принесенным новичком сведениям напропалую верить — как бы ни хотелось. Жаль, не получится у меня на труп посмотреть и на «следы зубов» на нём — чую я, следами этими ножевые ранения замаскированы. Но хотя трупа тут давно уже не было, еще кое-что необычное я обнаружил — следы крови. Сама кровь, разумеется, тоже давно высохла и мурашами всякими подчистую выедена, но следы темные на досках остались. Множество круглых пятен разного размера по периметру кровати и на грязных до отвращения простынях. Не могло это быть естественными следами: все ж человек — не бурдюк с кровью. Подумав, я заглянул под кровать, пошарился за камином, за шкафами, в углах, и нашел, наконец — в камине. Две, покрытые пеплом и объеденные насекомыми, гусиные головы. Я достал одну, осмотрел — отрублена.

Не откушена и не откручена, а именно отрублена.

И что всё это значить должно? Нет, понятно, что верги тут ни при чем. Но кто? И, главное, зачем? Грабители? Ерунда — вряд ли у покойной оставалось хоть что-то, достойное ограбления. Некие злоумышленники, желающие разжечь войну между людьми и вергами? Уже лучше, но тоже маловероятно — больно грубо всё обставлено. А главное — гуси. Зачем нужно было их резать и поливать их кровью пол? Очевидно, затем, что у самой старухи кровь уже не текла. Стало быть, она убита не в доме, а где-то снаружи. И тут очень подозрительной становилась фигура отчима — как первого, кто обнаружил убитую. Прибил где-то снаружи бабку с внучкой, внучку закопал, старуху отнес в дом, наскоро сымитировал нападение вергов, а сам рванул в бега. А что — неплохая версия. Не очень, правда, вяжется с утверждением о любви подозреваемого к приёмной дочери — ну да мало ли как оно обстояло на самом деле — с этой любовью. В принципе, уже можно возвращаться в магистрат, поскольку к егерям это дело ни малейшего отношения не имеет.

Но я всё-таки решил поискать следы — шансов, конечно, немного, но — вдруг? Если обнаружится труп внучки с ножевыми ранениями, то вопросов вообще не останется.

Труп не обнаружился, зато обнаружились следы. Я б даже сказал, тропинка. Она, через прозрачную кипарисовую рощу, уходила куда-то за холмы и состояла из следов двоих людей. Крупного тяжёлого мужчины, носившего грубой формы сапоги с железными набойками, и девушки, обутой в простые сандалии без рисунка на подошве. Конечно, это могла быть не девушка, а какой-нибудь подросток, но — никогда не стоит усложнять ситуацию без насущной необходимости. Пока такой необходимости я не видел. И, отбросив сомнения, быстро зашагал по тропинке. Посмотрю, куда она ведёт, а уже потом буду думать дальше.

Тропинка привела к хлипкому, полувкопанному в пологий речной берег, домику.

Узкие, расположенные под самой крышей, окна были затянуты какой-то мутной плёнкой, поэтому пытаться что-то разглядеть через них я не стал, а постоял некоторое время у двери, прислушиваясь к звучащим за ней голосам, потом резко потянул на себя дверную ручку. Всё внутреннее пространство домика занимала одна-единственная комната со стоящим посредине грубым дощатым столом. За столом, на простой, наспех сколоченной лавке сидели двое, испуганно вскочившие при моём появлении. Раздетый по пояс здоровый бородатый мужик, с густо заросшим черной кучерявой порослью торсом и одетая в короткую легкомысленную тунику девушка — невысокая, но фигуристая. С густой рыжей шевелюрой, пухлыми губами, вздёрнутым носом и широко распахнутыми серо — зелёными глазами. Не сказать, что очень красивая, но определённо привлекательная и… прав был верг — «течная». Даже сейчас её взгляд был больше оценивающим, чем испуганным.

— Ага, — сказал я, переводя насмешливый взгляд на парочку со стоящего на столе кувшина, — отмечаете чудесное избавление от кровожадных вергов?

Мужик мой намёк проигнорировал.

— Кто ты такой, молния тебя разрази? — прорычал он, хватаясь за, лежащий на столе, нож.

— Нож положи, — холодно сказал я, — Петер.

Услышав свое имя, мужик обмяк, выронил нож и упал обратно на лавку, где и замер, уперев локти в стол и обхватив кудлатую голову руками. Девушка села рядом и приобняла Петера за плечи.

— Вы егерь? — звонким, но с хрипотцой, голосом поинтересовалась она, — а я вас не знаю, — и кокетливо прищурила глаза.

— Кто из вас старуху убил? — спросил я, — и зачем?

— Да не убивал её никто! — Петер поднял голову и бросил на меня затравленный взгляд, — сама она померла! Остывшая уже совсем была, когда Марта к ней пришла.

— Пусть так. А зачем всё это? Следы когтей, лужи крови?

— Потому что люблю я её, Марту мою! — теперь он смотрел на меня с вызовом. — А Урсулу я еще с той поры терпеть не мог, когда она моему брату женой была. Вот только когда его бревном насмерть зашибло, пришлось мне за Урсулу идти, уж такие у нас правила. Шесть, почитай, годков она мне жизни не давала — всё, хватит. Мы уже и так с Мартой бежать собирались, но, как старуха померла, мы и подумали, что если это на вергов свалить, то нас никто искать и не станет. Ну и, — Петер отвёл взгляд, почесал затылок, — ничего плохого не подумают, опять же. Думали тут отсидеться немножко, а потом, как всё стихнет — на восток пойти, к Мериде.

— Ясненько, — кивнул я, — а что из-за вас Четвертая Война Бестий могла начаться, это вам, конечно, безразлично. Собирайтесь. Обратно пойдем — в Балену.

Петер открыл рот, потом неуверенно посмотрел на Марту.

— Нет, — с неожиданной твёрдостью заявила та, и Петер эхом повторил за ней:

— Нет, — и упёрся ладонями в край стола, словно опасался, что я его сейчас силком потащу.

Я зло посмотрел на Марту, но она демонстративно прижалась щекой к плечу отчима и (теперь уже никаких сомнений) любовника, ответив мне наглым взглядом упрямого избалованного ребёнка.

— Хоть убейте, — хрипло сказал Петер, — не пойдем.

Убить? Больно надо.

— Выйди на секунду, мне Марте пару слов надо сказать без лишних ушей.

— Нет, нет! — Марта, в притворном ужасе, повисла у Петера на левой руке, — не уходи!

Разумеется, после такого Петер и не пошевелился, да еще и начал косо постреливать взглядом в лежащий на столе нож. Да чтоб вас!

— Я могу и при нём сказать, — я подмигнул Марте и многозначительно усмехнулся. Девушка заколебалась. Облизнула губы, выпустила руку Петера.

— Ладно, выйди. Ненадолго. Если я крикну, сразу заходи.

Петер шумно встал, пыхтя, выбрался из-за стола и вышел, попытавшись зацепить меня плечом на выходе — не смог, конечно. Хлопнула дверь.

— Тебе нравится им вертеть, да?

— Пфе, — Марта презрительно фыркнула.

— Мне кажется, он тебя сразу разлюбит, если узнает, что делит тебя не только с половиной мужчин Балены, но еще и с половиной самцов местных кланов и стай.

Честно говоря, я до сих пор не верил вергу. Или, скорее — своему знанию вержьего языка.

Но, увидев реакцию Марты — поверил. Полностью и безоговорочно. Кровь отхлынула от её лица, зато уши, наоборот, предательски заалели. Она вцепилась побелевшими пальцами в край стола и выдохнула хрипло:

— Ложь! — попыталась улыбнуться, — никто тебе не поверит!

— У меня свидетель есть, — спокойно сказал я, — да ты его знаешь. Септий Гракх, лейтенант гарнизона. Он всё видел. А не выдал тебя, только чтобы мир в провинции сохранить.

Южане — люди вспыльчивые. Как бы от такой новости за оружие не схватились все горожане, кто его держать может.

А угадал я. Гракха она в покое оставила вовсе не потому, что знает, как будет «волчица» на ромейском, и что это значит. В глазах её ужас плещется, лицо уже не белое — серое. В обморок бы не грянулась. Реакция её мне понятна: более страшного — в глазах большинства людей — греха, чем отдаться бестии, и придумать-то сложно.

Зверопоклонников, к примеру, буде они живьем в руки имперского правосудия попадут, обычно удушением казнят. Но зверопоклонники тоже разные бывают. Есть несколько сект, которые практикуют так называемое «подчинение зверю». Берут самца волка, медведя или еще кого (смотря какому зверобогу поклоняются) дрессируют его упорно, ну и «подчиняются», ага. Не только женщины, кстати. И вот таких казнить полагается исключительно в кипящем масле. Я это разделение вполне даже поддерживаю: если Марту я еще могу понять (просто дурная девка с бешеной дыркой), то мысль о людях, ради веры себя на поругание зверям отдающих, у меня только отвращение вызывает.

— Мне, — сказал я, — мир в провинции тоже дорог. Поэтому выдавать тебя я не стану, если вы сейчас со мной в Балену вернетесь.

Ожила Марта немного. Задышала чаще, цвет лица потихоньку возвращаться начал.

— Но что мы скажем? — жалобно спросила, — ведь как узнают, что мы…

— Соврёте что-нибудь, — пожал я плечами, — что сбежали из логова. Или что Петер тебя героически спас, сотню вергов при этом положив. Сами придумаете.

Всё. Совсем оправилась — заулыбалась, завозилась. Огонёк масляный во взгляде снова проявился.

— Петер! — крикнула. Тут же распахнулась дверь. Петер настороженно замер на пороге, недобро разглядывая меня из-под бровей. Марта успокаивающе ему улыбнулась.

— Собирайся, — весело сказала она, — едем домой. Ща расскажу, что придумала — нас все на руках носить будут.

Дерек фыркнул.

— И что же? Так никому и не сказал?

Я пожал плечами:

— А зачем?

— В самом деле — зачем? — капитан откинулся на спинку стула, — тут ты прав. Но прибить её следовало — когда всё уляжется, конечно. Или ты думаешь, что она после всего этого одумается?

Я скептически поджал губы. Разумеется, нет. Разве что первое время посидит тихо, да и то — вряд ли.

— Ну, вот видишь. Рано или поздно, кто-нибудь прознает… шуму будет, — капитан покачал головой, — ладно, это уж я сам позабочусь. Вообще — молодец, хорошо сработал. И…

Я насторожился.

— Что?

— Пару деньков отдохни, а потом… у меня для тебя еще кое-что есть.

— Опять «деликатная миссия»?

Капитан, против моего ожидания, даже глазами не усмехнулся. Кивнул, поморщился.

— Поедешь на Сицилию. Что-то там недоброе назревает.

— Чекалки? — подобрался я.

— Кто ж еще? Как обычно, играют на людских пороках. Но на этот раз, похоже, смогли — таки нужную ноту подобрать. Какие-то странные перестановки в тамошних легионах идут, а началось это аккурат тогда же, когда перфект Весторий вдруг деньгам счет потерял. А тут еще…

Сицилия — тоже очень специфичный регион. Я б даже не сказал, что он полностью имперский, и вовсе не потому, что там замиренные люперны местами живут. Раньше — во времена Смутного Века — Сицилия полностью под чекалками была. В отличие от остальных бестий, чекалки людей плотно в оборот берут. Сами они не меньших, чем у нас, высот общественного развития достигли, а люди у них в роли рабов, среди которых они странноватую — и страшноватую — иерархию поддерживают, построенную на постоянном доносительстве и взаимном недоверии. И хотя чекалок на Сицилии уже двести лет как нет, люди там до сих пор те же. Недоверчивые, скрытные, живущие плотными закрытыми группами, проникнуть в которые человеку со стороны просто невозможно. Ну и мораль у них прежняя, от чекалок в наследство полученная, осталась, поэтому половина имперских преступников сицилийские корни имеет. Разумеется, сенат этому обстоятельству ничуть не рад, но зато и отпор достойный чекалки от сицилийцев завсегда получают, зачастую даже без помощи егерей и квартирующих там легионов.

— Что — «еще»? — спросил я, не дождавшись продолжения.

Дерек встряхнулся, отгоняя думы — далеко не веселые, судя по выражению лица.

— Сегодня в двух шагах от квартала Скорцо чекалку подстрелили. Вроде как письмо шифрованное у неё с собой было. Там сейчас как раз колдуны возятся, пытаются понять, как это посреди бела дня бестия могла незамеченной в центр города пробраться. Нечисто там что-то. Пожалуй, стоит тебе самому туда сходить, посмотреть. Поделишься потом своими впечатлениями.