Цитадель души моей

XI. Sic itur ad astra[26]

Эйнар оказался не германцем, а норманном — даном. Хотя, как по мне, так разницы никакой, но Эйнар с этим не согласился категорически. Ну, мне что — мне не жалко: дан так дан. Эйнар Раудфельдарсон — так он представился, и не просите меня повторить его номен. Родом он был из поселения, расположенного на северной границе Верхней Мезы, себя назвал «одним из воинов конунга Оттара Миротворца» и «бывшим крестьянином, которому захотелось повидать мир». А как только я пытался выяснить, каким образом бывшего крестьянина и простого воина занесло в столицу другого государства, и почему он оказался на арене — Эйнар сразу начинал очень плохо понимать имперский. Темнил, конечно — непрост был мой новый знакомый — с закрытыми глазами видно. Незачем крестьянину разговаривать на имперском, да и замашки у него были совсем не крестьянские — как минимум, хольдар, а то и ярл. Но заострять на этом внимание я не стал — не больно-то мне оно и надо. Главное — что Эйнару можно жизнь доверить — я уже знал, а остальное побоку.

За стену мы выехали под вечер: самое удачное время — и затеряться проблем не составит и преследователям близко подобраться не выйдет. А то, что они у нас есть — преследователи — я и не сомневался. Хотя с префектом претория у нас было ясно оговорено — наместник будет убит сразу, как только мы заметим погоню. Ну, так почти сразу и заметили — не успели даже и на лошадей влезть (Родуса я перед собой поперек седла, как куль с мукой, уложил). Ну а что тут поделаешь — уговор уговором, но наместник нам нужен живым до ворот. Преторианцы это, ясное дело, понимали, и скакали за нами, почти не таясь, лишь на пару стадий оставая. И мы с этим ничего поделать не могли — оставалось только радоваться, что всё ж не вплотную едут. А ведь могли бы — и что бы мы, опять же, сделали?

Ворота проехали без проблем, хотя предупрежденные кем-то стражники нам тёплый приём там готовили — оставили проезд пустым, а сами столпились за воротами с луками да арбалетами наизготовку. Разумеется, такой вариант мы предусмотрели, кроме того, удача нас не оставила и стражники это тоже предусмотрели — что мы в их ловушку можем и не попасться. Так что, когда Эйнар один выехал через ворота наружу, огляделся и гаркнул (таким голосом, что с надвратных башен пыль посыпалась) — «А ну живо все разбежались!» — все и разбежались. Видимо, догадался декурион ихний приказать стрелять только тогда, когда мы все вместе выедем, и если шанс будет наместника не зацепить. Ну а дальше уже всё по плану пошло — коней в галоп подняли, в конце улицы Родуса я пинком на землю отправил. Полетел, вереща во весь голос, наместник Священной Империи на брусчатку, грохнулся плашмя, как лягушка, и остался лежать, кричать не переставая — разве что страх в крике болью сменился — не иначе, сломал себе чего. Оно и к лучшему — авось преследователей наших задержит своими воплями — хоть немного да притормозят, выясняя, кому остаться, кому дальше скакать. Мы же задерживаться не стали — налево, потом опять направо — к Рыбацким кварталам — да всё галопом, галопом. Рыбацкие кварталы пролетели окраиной; слышу я шум погони: птицы за спиной галдят, но далеконько пока — минут семь форы у нас есть. Боялся я, что Эйнар меня за хвост тянуть будет — норманны больше морем да пехом ходить приучены, лошадьми хоть управлять и умеют, но без сноровки. Однако Эйнар меня и тут обрадовал — сидел в седле, как влитой, вровень со мной шёл, на поворотах только на полкорпуса назад сдавая — ну так оно и не удивительно: весу-то в нём — не со мной, а самой лошадью впору сравнивать. Доставшаяся ему пегая кобыла, хоть галоп пока держала, но пену ртом ронять уже начала, даром что мы еще и пригороды не проехали. Да, верхом мы никуда не уйдем — надо от лошадей избавляться. За Рыбацкими кварталами сразу направо — к Гаронне. Чуть недоехав до набережной, свернули влево — на пустыри. Начинали тут склады да мастерские судовые строить, но портовые не поделили этот район и стройка заглохла — только успели мостовые проложить, да времянки поставить. Портовые, насколько я в курсе, до сих пор разбираются, кому отсюда дань стричь, а спорные территории стоят пустые и никто в здравом уме сюда не суётся — потому что та или иная шайка портовых тут порой пробегает — проследить, как бы чего тут не начали делать без их ведома. Тут-то я и решил погоню переждать, да и вообще — посидеть пару дней, пока шум не утихнет.

Лошадей убили и спрятали. Случалось мне и до того загнанную лошадь убивать, так всякий раз тяжелей давалось, чем если б человека зарезать пришлось. Человек обычно жизнью за собственную ошибку и расплачивается, так что справедливость кой-какая вроде присутствует. С лошадьми — не так, и потому, лошадь загнанную убивая, я всегда предателем себя чувствую, словно полностью доверившемуся и, до последней минуты помогавшему, другу исподтишка пугию в спину втыкаю. Но других вариантов не было — отпусти мы их, они бы мигом погоню на след навели. Лошадки с клеймом «С» — преторианских казарм — на крупе, да и префект наверняка подсуетился и масть их уже сейчас каждому стражнику известна. Наша одна надежда — чтобы лошадей не нашли и потому уверились, что мы успели из города верхом выбраться. Так что лошадок мы убили и скинули их туши в колодец — еще один камешек греха в, без того неглубокое, болото моей совести.

Ну а потом мы зашхерились в подвале недостороенного склада и сидели там тихонько два дня, носу не высовывая. Вот тогда Эйнар мне и рассказал про деревушку свою родную; про город Орхуз, возвышающийся над серыми волнами Германского океана; про лабиринты фьордов, окруженных поднимающимися из воды скалами, лесистыми горами и снежными вершинами… короче говоря, излишней молчаливостью он не страдал ни в малейшей степени. Но при этом как-то исхитрялся обходить десятой дорогой все скользкие темы. Так что к концу второго дня у меня было отличное представление о красотах природы Верхней Мезы, о суровой северной погоде и о нравах живущих там людей. Но при этом я не услышал ничего, к примеру, о численности, или о составе армии этого государства. Ну и о том, как и зачем он тут оказался, ясное дело, тоже ни пол-слова.

Хотя и сам примерно представляю. Ну да, по виду Эйнара я бы и со ста попыток не предположил, что он шпионом может оказаться — так ведь то-то и оно! Я не предположу и никто другой не подумает — а шпиону только то и надо. Не знаю, кто в Мезе за разведку отвечает, но дело свое он знает, похоже.

Так и сидели. Искали нас в городе или нет — не знаю. Наверняка искали, но мы ничего и никого не слышали. Первый раз в жизни я радовался, что верги собак вычистили, иначе отсидеться так у нас не вышло бы — и гадать нечего.

А в третью ночь выбрались мы из подвала, нашли колодец — не тот, в который лошадей скинули — напились (еда — ладно, потерпим: на второй-третий день голодовки на еду уже не так тянет, как в первый; а вот пить хотелось уже невыносимо) и потопали потихоньку глухими переулками к Гаронне. Переплыли реку, нырнули в нависющие над водой кусты левого берега, и — ищи тень в ночи. Наверное, следовало бы нам разделиться.

Беду нашу общую мы перебедовали, а больше ничего нас и не связывало. Да и мне намного проще было бы — бороду отпустить, переодеться, и, если только злой случай с кем-нибудь, в лицо меня знающим, не сведёт, то и не заподозрит никто в скромном неряшливом ремесленнике — бывшего лейтенанта егерей и первого врага Империи. М-да.

А вот с Эйнаром о таком и думать нечего — с ним, пожалуй, затеряешься. Кем его не переодень и как ни маскируй, всё равно он взгляды всех окружающих с первой секунды привлекать будет. Может, его под быка загримировать? А что, мысль! Я усмехнулся и вслух её озвучил. С намёком — дескать, видишь же, пути наши расходятся. Неловко мне самому разделяться предлагать — понятно же, что без меня сложней ему будет до имперской границы добраться. А Эйнар посмеялся добродушно, почесал лапищей затылок и спросил как бы невзначай:

— Куда подашься, чем займешься, решил уже? — явно не просто так спросил, задумал что — то. Даже догадываюсь, что.

— Нет, не решил, — а я и в самом деле еще не решил. В город, наверное, какой-нибудь подамся, в селах всё же каждый новый человек слишком много внимания вызывает. В городе остаться незамеченным легче. От границ подальше — куда-нибудь, где бестий сто лет не видели. Там шанс встретить кого знакомого будет минимален, а милиции и розыскникам местным я не по зубам. Так что — в город, пока, правда, не решил, в какой.

Чем заняться — это еще сложнее, тут я вообще ничего пока не придумал.

— Так если не решил, то, может, к нам, в Мезу, пойдешь? — я нахмурился, и Эйнар заговорил быстрее, — сам смотри: тут тебе нормальной жизни уже не будет. Всю жизнь прятаться, каждого шороха пугаясь? По тебе ли это? У нас же ты новую жизнь начать сможешь — ни мне, ни кому другому, дела нету, что у тебя с твоими бывшими господами не сложилось. Не хочешь рассказывать — никто и не спросит. А Оттар тебя не обидит, такие люди, как ты, ему очень нужны.

— Нужны? — удивился я, — зачем вам егеря? Вы ж со своими бестиями в мире живете? Или подраться собрались?

Эйнар вздохнул. Ну, я так решил, что шум кузнечного меха и небольшой порыв ветра означают именно вздох.

— Нет. Не собрались. Мир — дело хорошее, но всё ж меняется. Климат у нас суровый, хороших пастбищ и полей для посева мало. А народу прибывает. Засылали мы послов в леса и не раз, с дарами и новыми условиями договоров — никак. Дары не берут, послов взашей гонят, договора пересматривать отказываются. Народ ропщет. Уже и до беды недалеко — пару раз крестьяне самовольно деревья рубить начинали, так еле-еле до войны не дошло оба раза. Оттар повелел ярлам людей лесовых набирать — чтобы и поговорить с бестиями могли убедительно, да и подраться, если до этого дойдет, но откуда ж их набирать? Нет таких.

Я хмыкнул.

— И не говори, — кивнул Эйнар, — размягчел народ, жирком оброс. Во времена Ульрика каждый бонд знал, как на какую бестию управу найти, да и сами твари сильно не наглели — побаивались. А теперь — не раз уже задумывался, что договора те с бестиями, хоть и не дают крестьянам леса вырубать, но всё ж нам самим больше во благо, чем во вред.

Поскольку они же не дают и бестиям на людей нападать — слово свое они держат крепко, уж сколько поколений сменилось, а с их стороны ни одной попытки договор нарушить не было. Право же, кое в чем людям у них поучиться бы стоило.

Теперь уже я вздохнул.

— Ты подумай, — Эйнар отвел взгляд в сторону и принялся, прищурившись, разглядывать лежащие перед нами поля, — нам всё одно до вечера тут сидеть, пока не стемнеет. А я вот еще о чем спросить хотел — сколько раз слышал про то, что «клан поднялся», так никак понять не могу — разве вы с ними договора не заключаете? И с чего же они тогда «поднимаются»?

— Так народу у нас, пожалуй, побольше вашего прибывает. Простой народ — ладно, ему прокормиться и имперских земель хватит. А вот сенаторам земли уже не хватает. Нужны новые провинции, новые префектуры, новые должности. Поэтому Империя постоянно растёт. Нашими, егерей, то есть, трудами. Вся граница на области поделена и каждую область потихоньку егеря в оборот берут — сначала замиряют. Договариваются, если по — вашему. Вваливается в лес эдакая толпа егерей, числом тамошний клан раза в три превосходящая — тут уж хвостом не повиляешь, договор на наших условиях за счастье примешь. Да и не такие уж там страшные условия — только что людей не трогать, скот их не утаскивать, да поля не разорять. Потом года два-три бестий никто не трогает — пока селяне поосядут да посмелеют. А вот потом их провоцировать начинают на нарушение договора — тогда вина вроде как на самих бестиях выходит и соседние кланы на нашу драку глаза закрывают. Когда селяне сами справляются, а когда и егерям постараться приходится. Главное — подальше это затевать от тех мест, которые недавно чистили, а то и соседние кланы недоброе почуять могут.

Эйнар выглядел удивлённым. Неприятно удивлённым. Усмехнулся криво, спросил:

— И как же провоцируете?

— Когда как. По-разному.

Йорх не трус, но и не глупец! — невысокий, серебристо-серого цвета шкуры верг цедил фразы глухо, но медленно, что давало мне нечастую возможность понимать всю его речь до последнего слова, — бежал ли он когда-нибудь от врага? Бросал ли он вас на военной тропе, чтобы вернуться в свое логово? Если он и отступал, он шел последним по вашему следу, повернувшись лицом к врагам и защищая ваши спины, как волчица защищает своих щенков! Или не Йорх вел вас против шуу? Вы называете его трусом?

Йорх — не трус, но и не глупец. Воины, вы подобны малым детям; вы не ведаете, что творите.

Из речи верга нелегко догадаться, что он и есть — Йорх. Если не знать про их манеру говорить о себе в третьем лице перед стаей. Старый вождь пять лет возглявлял клан Песни Ветра и вот сегодня его трон ощутимо зашатался. Расшатывают его два молодых вожака — Урах и Рорик — причем весь остальной клан не то, чтобы всецело на их стороне, но уж не на стороне вождя — точно. Иначе бы он закрыл вопрос простой трёпкой, заданной обоим претендентам. Но дела вождя настолько плохи, что обычные, честные вержьи методы борьбы за власть ему уже не подходят, и он начинает интриговать. А интриговать у вергов всегда выходит из рук вон плохо. Вот что тут — на Совете клана, на котором обсуждается, фактически, один только вопрос: «начинать ли войну с людьми», — делаю я, мало того, что человек, так и еще и егерь? Сидим мы — девять вожаков стай, пара десятков простых вергов, из тех, что поопытнее и пяток молодых, которых вожаки себе в преёмники прочат — на длинной узкой поляне меж двух отрогов Южных Карпат.

Живописные колонноподобные скалы разбросаны по округе, и десяток их расположены вокруг нас почти правильным треугольником, называемым вергами «Пастью волка». В центре, образованного сидящими вергами, полукруга — Йорх стоит. Ну и я с краешку примостился. Вообще-то на Совете клана не то, что людям, даже вергам других кланов появляться запрещено и одно то, что Йорх пригласил меня здесь присутствовать, уже должно было стать поводом для его отстранения. Даже без учета специфики данного конкретного Совета. На что он надеется, интересно? Если у него есть какой-то план, то мне он пока непонятен. Но скорее всего, нет у него никакого плана, и он просто мечется, надеясь, что случится чудо и свалившиеся на него напасти пожрут друг друга. Йорх — категорически против войны с людьми. Он понимает, что в ней у его клана нет ни малейшего шанса, если его не поддержат соседи. А они его не поддержат — это он тоже понимает. Вообще, Йорх — мудрый вождь. Много повидавший, и нас, (и людей, и егерей) неплохо узнавший. Он вообще не из Песни Ветра, он из Небесного Пламени — давно и наровно (за единственным исключением — в лице самого Йорха) нами зачищенного клана.

Он-то сам уверен, что его секрет егерям неизвестен.

Хотя парочку причин, заставивших Йорха меня сюда притащить, я могу и с закрытыми глазами разглядеть. Во-первых, мое присутствие на совете сильно сдерживает сторонников войны в своих высказываниях — не раз и не два уже вышло, что оппоненты Йорха во время своей речи вдруг осекались, о мой внимательный взгляд споткнувшись. А у вергов то, как сказано встократ важней того, что сказано. Так что тут Йорх в яблочко угодил. Конечно, верги, после того, как я уйду, всё ему предъявят, но — после драки кулаками не машут. Или, как сами верги говорят, «рык проигравшего — комариного писка тише». А во-вторых, Йорх передо мной рисуется. Дескать, смотри, егерь, как я горой за людей стою и за соблюдение нашего договора. Агентом влияния меня сделать хочет и на помощь мою рассчитывает. Эх, знал бы он всю подноготную здешней заварушки…

— Вы подобны волкам во время Полной Луны, когда они, взбесившись, кусают собственные тени. Поймите! Люди слабы, но они, как капли ливня, когда тучи застилают небо. Вы можете убить одного, двух, десяток, столько, сколько листьев в том лесу, но их не станет меньше. Убейте одного, двух, десяток, и десять десятков придут убивать вас. Вы говорите, есть другие кланы, которые злы на людей и которые могли бы напасть на них с тыла, когда те придут убивать вас? Да, они есть. Но слышите ли вы их песни по ночам?

Нет. Беги вы к ним, вам пришлось бы бежать два месяца до того места, где вы увидите первого верга, и на всем пути ваша тропа проходила бы среди людей, стоящих так же часто, как камыши в излучинах рек. Да, у нас есть соседние кланы, но, если вы нападёте на людей в нарушение договора, они не помогут вам. И люди истребят вас, и ваших верг, и ваших щенков, как налетевший на деревья огонь пожирает в единый день все их листья, кору и ветки.

— Не мы нарушаем договор! Люди нарушают! На них будет вина, когда мы нападём, а мы нападём, потому что нашу честность они принимают за трусость! — и смотрит на меня рассерженным взглядом. Это Рорик. Самый молодой из вожаков стай клана — восемь весен ему только-только исполнилось (лет четырнадцать, если по человеческим меркам) — и потому, самый горячий. Но — умён, смел и искренен. Я ему даже симпатизириую немного — ну, насколько вообще можно симпатизировать злейшим врагам. Клан шумит одобрительно. Чую множество быстрых недобрых взглядов — как брызги раскалённого масла, остывают они на моей коже. Йорх со вздохом опускает голову.

— Вы — безумцы. Вы не видите лица своего вождя: ваши глаза полны дыма. Вы не слышите его голоса: ваши уши полны шумом огня. Воины, вы — младенцы, разум покинул вас. Вы умрете, как кролики, когда голодные волки охотятся на них во время Твердой Луны зимой.

Йорх — не трус. Он умрет вместе с вами. Но подумайте немного — кому вы сделаете хорошо, когда умрете? Тогда-то уж никто не помешает людям вырубать деревья.

— Тогда пусть он скажет, — Рорик указывает на меня, и взгляды всех собравшихся устремляются в мою сторону, — раз уж он здесь. Пусть скажет, почему его народ нарушает договор и что мы должны делать, чтобы защитить то, что принадлежит нам.

Проклятье! Интересно, на это Йорх тоже рассчитывал? Если да, то не обошлось в нём без чекалочьей крови, определённо. То-то шкура у него такая светлая… скажу вслух, пусть даже не при всех, а наедине — будет смертельный поединок. Оно мне надо? Встаю.

— Йорх верно сказал, клан людей очень велик. Настолько велик, что наш вождь даже не может взглянуть в глаза многих своих вожаков — его отделяют от них многие дни пути.

Вождь своё слово держит — повеления вырубать ваши леса он не отдавал, — (ничуть не лгу, наместнику от всей души насрать на то, каким именно образом мы сподвигнем очередной клан на самоубийственное выступление против людей; для него главное — очередная зачищенная провинция к заданному сроку) — и, узнав про то, что стая людей здесь нарушает договор, он будет очень сердит.

Я делаю паузу, сглатываю и прокашливаюсь. Горло от выхрипывания и вырыкивания вержьих слов дерет так, словно я его морской водой напополам с песком полоскал полчаса кряду.

— Но не буду вам лгать — вождь не может сам прийти сюда, а без его присутствия люди из той стаи, полагаю, так и продолжат нарушать договор и вырубать леса. Они — херршах, и мое слово им подавно не указ.

«Херршах» означает группу вергов, недовольную своим вожаком и ищущую повод, чтобы его сменить или отколоться от стаи. Думаю, жители деревеньки Вороний лес, которых практически под кнутом отправили вырубать ближайшее урочище, сильно бы удивились, узнав, что они планируют то ли заговор против наместника, то ли отделение от Империи.

Но зато такое объяснение не вызывает лишних вопросов у вергов.

— Тогда ваш вождь должен наказать эту стаю!

— Да, — соглашаюсь я, — но он далеко отсюда и под началом у него очень много стай. И много других забот, поэтому я не могу сказать, как скоро весть о неподчинении одной стаи дойдет до его ушей и будет им услышана. Может, месяц, может, два, может, больше. Надо подождать.

«Подождать» — это не для вергов. С тем же успехом я бы мог предложить им отдать их земли людям, а самим переселиться, скажем, на Луну. Но — по вержьей логике — тут всё чисто и возразить на это нечего. Поэтому Рорик быстренько меняет тему, пока никто не понял, что этот круг проигран им вчистую.

— Тогда скажи своей стае! Они-то тебя услышат?

Он имеет в виду сквад Марка-Тени. Каковой вторую неделю мозолит глаза всему клану, упорно и методично просеивая каждый уголок леса (особенно — вблизи, а то и в самих логовищах) в поисках пропавшей дочери префекта Бельгии. Префекту восемнадцать лет, я его видел пару раз — дегенеративного вида толстячок с крайне неприятным выражением лица и еще более неприятными (по слухам) наклонностями, но зато он — единственный сын одного из Солнечных. Если у него и есть дети, то об этом во всей Империи неизвестно никому, включая самого префекта, но верги этого не знают. А так-то Марк договор соблюдает неукоснительно — в нём, кстати, нет ни слова о том, что людям нельзя появляться в лесу или, скажем, в логове. Ну а что его егеря хамят всем встречным вергам, пинают всех под ногу попадающихся щенков и территорию логова загаживают, так про то в договоре тоже ни слова нет. Задача Марка — хорошенько разозлить вергов, ни единого пункта договора при том не нарушив. Чтобы гнев вергов вылился на тех, кто его нарушает — на селян, урочище вырубающих. А тогда уже вступит в дело остальной сквад и начнётся обычная чистка.

— О чём сказать? Они нарушают договор?

Если бы верги умели скрипеть зубами, скрежет зубовный сейчас вызвал бы эхо в окрестных горах. Потому что нечего им возразить, хоть и хочется. Но — нечего. Во-первых, сам договор. Письменность у вергов есть, но в очень зачаточном состоянии, так что договора с вергами заключаются исключительно устно. На вержьем это звучит как «хгрешши ргхыз» — «сказанное/услышанное слово», подразумевая, что раз слово было кем-то сказано и услышано, то нарушать его уже никак нельзя. В общем-то, для вергов — так оно и есть. С другими бестиями всё по-другому, но с другими бестиями мы и действуем по-другому. Ну вот. А дальше — сплошная игра на вержьей гордости и бедности их языка. В соответствии с договором, верги не имеют права нападать на людей, где бы те не находились, и не имеют права подходить ближе тысячи шагов к ограде людских поселений. Обратного запрета — запрета людям подходить к вержьим логовам, как и запрета нападать на вергов, в договоре нет, и ни в одном из замиренных кланов ни одному вергу и в голову не приходило этого запрета требовать. Ну да — какой человек в здравом уме к логову пойдет? Нет, верги договор блюдут и сами на него нападать не станут. Но есть еще и волки, которые в договоре не упомянуты, и верги этим вовсю пользуются.

Потому-то селяне в леса и не лезут. А вот про егерей в договоре — тоже не упомянуто.

Слова «егерь» в вержьем нет, они нас «людьми из клана Ходящих по лесу» называют. Но всё равно — людьми. Вот так и выходит, что верги сами к нашим сёлам соваться права не имеют, а мы, егеря, по их логовам — как по своему двору, шарахаемся. Разумеется, все меры предосторожности приняв — честность честностью, но иногда бывает, что вержьий гнев не против селян, в качестве приманки выставленных, направляется — а против тех егерей, что им в логове глаза мозолят. И хотя нападают они тогда вразнобой и не в полную силу (ощущение своей неправоты им очень сильно мешает) но всё одно работа, которую сейчас делает Марк со своими двумя десятками егерей, хоть и нетрудная, но довольно опасная и весьма неблагодарная. Не то, что моя.

Хотя цель у меня та же, что и у Марка — заставить вергов нарушить своё слово.

Одно дело мы с ним делаем, хоть и по-разному — Марк волну вержьего гнева поднимает, а я её направляю, как умелый садовник воду для полива по саду своему желобами разводит.

От егерей злость вержью отвожу, разъясняю им, что злы товарищи мои на них, потому как уверены — дочь перфекта («рах херршах» — вожака бунтующей стаи) в лес пошла, а там её волки загрызли, как оно не раз с людьми случалось. И даже не за то злы, что так случилось, а за то, что (как они думают) верги останки девочки спрятали, гнева родительского опасаясь. Верги в шоке — скорее крот совьет гнездо на дереве, чем мысли вержьи подобным ходом пойдут. На что я горестно киваю и говорю, что так оно и есть, и я-то им верю, но остальные егеря с вержьей честностью незнакомы, они всё больше с чекалками да урсами дело имели. Вот и нет у них веры никаким бестиям. Верги чекалок не любят, а урсов — так и вовсе ненавидят. Уж не знаю, почему так — сами верги утверждают, что это потому, что урсы («шуу», как они их называют) — лживые и трусливые твари, напрочь лишённые благородства. Ну, согласен, урсы не такие патологические правдолюбы, как верги, но отъявленными лжецами я бы их не назвал. С чекалками уж точно не сравнить, однако ж к чекалкам верги куда ровнее относятся — даже в южных провинциях, где у них чуть не каждый месяц крупные стычки выходят. Да и трусами я урсов не считаю — осторожны они, это да, но не более. Я думаю, дело тут не в личных качествах урсов, а в том, что отношения их и вергов не первый век длятся и разгадку искать нужно где-то во тьме времён, еще до Смутного века — в родном мире бестий. Но, как бы там ни было, верги легко и без лишних доказательств принимают вину урсов в чём-либо. Кто виноват в том, что егеря вержье логово со столбовым трактом перепутали — урсы, конечно, кто же еще! Всем всё понятно, но раздражение-то никуда не девается — злости надо дать выход. А тут — «тюк, тюк, тюк» — доносятся звуки топора, — «скре-е-е-к», — дерево упало. От урочища Липовый цвет до самого крупного логова Песни Ветра и мили не наберётся, поэтому, при западном ветре, звуки рубки отлично до вержьих ушей долетают (уж если даже я их слышу). А ветра в это время года тут как раз преимущественно западные.

В общем, дело нехитрое и полным ходом к завершению идёт. Обстановка в логове напряженная, вергов вокруг него ошивается уже явно в разы больше, чем в самом логове обитает — даже с учётом состоявшегося здесь Совета клана. Злые, ходят ссутулившись, но — собраны, все при оружии, шаги неслышные, стелющиеся — война для них уже дело решённое. На сквад Марка вчера стая волков, рыл в пятьдесят, напала — по своему почину, ясное дело: верги на егерей волков уже больше века как не натравливают, знают, что бессмысленно. Волки, в принципе, тоже егерей побаиваются, но раздражение вержье и им передаётся, и тоже — выхода требует. Думаю я, не сегодня, так завтра Йорх передаст через меня всем егерям требование немедленно из леса убираться, и это нам команда будет — селян с вырубки снять, оставив вместо них трёх-пятерых егерей переодетых. Верги — не дураки и не слепцы, селян местных и в лицо, и по запаху знают, подмени мы их раньше — заметят. Они и сейчас заметят, но на их действия это уже не повлияет. А егеря хоть под защиту частокола удрать успеют. А там, за частоколом — весь остатний сквад. Двести егерей, которые вторую неделю по домам деревенским прячутся, сидят там впритирочку рыл по десять в каждой хибаре и носу на улицу не показывают. Им, после недели с лихом такой жизни, любая драка за счастье. Сам так сиживал не раз — знаю. Шевелиться нельзя (чтобы не шуметь и не потеть лишнего), еда — как на галерах (сухпаек, почти без воды, чтобы не рыгать и ветры не пускать), разговаривать — только шёпотом и только по очереди.

Пытка. Сейчас им только свистни — вылетят, как пчёлы из перевёрнутого улья, с удивительным выражением радостной ярости на лице.

Подошёл.

Йорх.

Странно, кстати, после Совета день прошёл, а он всё ещё вождь. А вергов в округе меньше не становится. Интересно, что бы это всё значило?

Я посмотрел на него благожелательно. Улыбнулся. А он мне и говорит, что знает, как убедить моих товарищей-егерей в невиновности вергов. Есть-де тут неподалеку «место бога», куда саму Варгу позвать можно. Если егеря с ним, Йорхом, в это место пойдут, то Варга сама им всё скажет — она в душу каждого волка и верга заглянутьможет, и, если виновен кто из них в смерти девочки — сразу скажет. Как если и невиновен никто.

Боги никогда не врут, это общеизвестно, поэтому такого доказательства должно быть достаточно, чтобы егеря ушли.

А я всё стою и глупо улыбаюсь. Будь я проклят, если такое раньше хоть когда случалось. «Места бога» — да кто про них не слышал? Из егерей, имеется в виду. У вергов такие точно есть — несколько раз уже мы на этот счёт информацию получали. У вольпов — тоже были, они их даже особо и не скрывали, ну да они нам теперь без надобности. А вот за «места бога» урсов и вергов — в особенности вергов — половина егерей на полном серьезе правой руки лишиться готова (были б все готовы, да надо ж кому-то остаться и о обеих руках, чтобы зверобога пришедшего зачистить). Неужто Йорх этого не понимает? И будь я четырежды проклят, если он действительно не понимает, а я сейчас как-нибудь нечаянно намекну.

Изобразил я легкую заинтересованность на лице. Головой покивал, сообщил, что может такое и сработать. «Встречу Тень», — сказал, — «передам». «А тут он, недалеко», — Йорх ответил, — «у старицы старые лежки раскапывает. Только жетоны („йорра шатр“ — „железные тавры“) я у них заберу, чтобы Варга егерей в них не признала. Скажу, что это люди, родственниками погибшей нанятые. А то беда может получиться».

Тут даже я немного верить начал.

Четыре года назад — вольпы еще в силе были — Дерек сложнейшую интригу раскрутил с одной лишь целью — вержье «место бога», вроде бы, где-то в Пиренеях скрытое, найти. Куча денег, два вовлечённых волпьих дома, две намеренно грязные чистки, четыре (для верности) «сбежавших» от нас пленных верга, ложной информацией по уши залитые, полтора десятка погибших егерей. Всё зря. Даже уверенности не добавилось — есть-таки в Пиренеях это самое «место бога» или нет. И тут — неужели?

Сам с собой спорю. «Это же один из самых страшных секретов вергов, его даже соклановцам под страхом позора и смерти выдавать нельзя, а тут — егерям?!», и, сам себе:

«Ну так он меня уже на Совет клана пригласил, куда тоже не всех соклановцев приглашать можно — и что?». «Но Йорх же не вчера родился, он вообще из зачищенного клана — должен знать, что егерям верить нельзя и вообще — ненавидеть нас должен лютой ненавистью» И тут же возражаю: «Вот как раз потому, что он из зачищенного клана, он и знает, что борьба с нами бесполезна. И цепляется за любую возможность мир сохранить».

Ну, и далее в том же духе. Полчаса с собой спорил, пока неспешным шагом до старицы брёл. А вон и Марк — кости закопчённые по сторонам распинывает. Как река русло сменила, так и стая вергов, тут логовом обретавшаяся, на другое место снялась. А кладбище осталось. Ну как — кладбище. Верги своих умерших в огне сжигают, полагая, что душа верга вместе с дымом и искрами — прямиком на небеса, в обиталище Варги отправляется. Так что остающиеся после погребения кости — это просто кости. Их собирают и складывают в сторонке — вот этот склад костей я кладбищем и назвал. Там они и гниют потихоньку, особого внимания к себе не привлекая. Большей частью. Потому как считается, что некоторые частицы души предка в костях всё же остаются и порой молодые верги приходят посидеть среди костей умерших, дабы мудрость предков на них снизошла.

И вот так вот распинать эти старые кости по округе — удар по самолюбию вергов, может, и не смертельный, но болезненный. А Марк, я уверен, уже придумал что сказать, если от него вдруг ответа кто потребует — что он кости девочки, среди остальных спрятанные, искал. И пусть кто докажет обратное.

Рассказал я ему предложение старого вождя клана.

Он не обрадовался — он пришёл в дикий восторг. Предложение Йорха он сразу принял за чистую монету, с негодованием отвергнув мои предостережения.

— Верги? Что-то задумали? Очнись, Шелест, ты их с какими-то другими бестиями спутал!

И принялся сквад свой созывать.

— Ты что же, всем сквадом пойдешь? — спросил, недоумевая, я. Я бы один пошёл — уж больно предложение Йорха на ловушку смахивало. Ну и что, что верги так не делают.

— Конечно, — Марк кивнул, — не думаю, что четырех скриттур хватит Варгу зачистить, но — вдруг? Не жалеть же потом.

Я головой покачал.

— Поспорил бы, но не буду. Твой сквад — твоё решение. Тогда и я с тобой пойду, хоть на одного человека — да больше.

Дошли мы вместе до логова Йорха, нашли самого вождя. Посмотрел он на нас с загадочным выражением в глазах (ох, совсем не по себе мне стало — не должен нормальный верг такими глазами на егерей смотреть, не должен). Оскалился, ушами пошевелил.

— Рха!

«Идём», то есть. Ну, пошли мы за ним. Поначалу прямо туда же, где Большой совет проходил. Но до приметной группы скал не дошли — свернули направо, к ближайшему отрогу, в сухое, камнями заполненное русло ручья спустились и вверх по нему пошли.

Смотрим — впереди, на берегу, верг стоит. Узнал я его, узнал и напрягся впятеро против прежнего — Рорик. Если мы и в самом деле к «месту бога» идём, и если Рорик про это прознал, то он сейчас костьми на русле ляжет, но нам пройти не позволит. Нас тут двадцать два егеря и убить мы его сможем, даже шагу не замедлив. Вот только вряд ли после этого Йорх нас дальше поведёт. А живым Рорик нам тут пройти не даст.

Остановился Йорх, обернулся к нам.

— Отдайте ему жетоны, — говорит, — и мы дальше пойдем.

Тут уж меня совсем проняло — еле удерживаюсь, чтобы за меч не схватиться. Марку, смотрю, ситуация тоже нравиться перестаёт — ситуацию в клане он не хуже меня знает. И Рорик, спокойно пропускающий нас к наивысшей святыне вергов, настораживает его не меньше, чем меня. Одного только мне не хватает, чтобы увериться, что в ловушку мы идём — понимания того, зачем они с нас жетоны снимают.

Отошли мы с Марком в сторонку, посовещались. Рорик-то вряд ли, но Йорх имперский наверняка знает, хоть ни разу повода заподозрить себя в этом и не дал, поэтому разговаривали мы на валлийском. Уверенности в Марке поубавилось, но всё равно он настроен дальше идти.

— Пойми, нельзя такой шанс упускать! Неважно, каков риск.

— Ловушка это, Тень. Сейчас они нас положат, потом на деревню нападут — если уже не напали. Это единственное объяснение того, что Рорик в согласии со старым вождём действуют, — Рорик дернул ушами, имя своё услышав, Йорх же и виду не подал, хотя тоже всё слышит, конечно. Надеюсь, валлийского он не знает.

— Вот что, — Марк сказал, подумав немного, — давай-ка ты с нами не пойдешь. Если это и впрямь ловушка, отпускать тебя они сейчас не захотят. И нам всё ясно станет. А если отпустят — беги в деревню и веди всех по нашему следу. Авось продержимся до вашего прихода — что бы там ни случилось.

Я кивнул, соглашаясь, и на этом совещание закончилось. Марк к егерям своим вернулся, жетон на ходу снимая, я же к Рорику повернулся.

— Я не пойду.

— Как хочешь, — равнодушно ответил. Похоже, и впрямь всё равно ему, уйду я или нет.

Марк, уже к драке приготовившийся, смотрю, расслабился слегка, повеселел — опять надежда на неслыханную удачу огоньком сквозь его глаза просвечивает.

Ну, я и пошёл. Поначалу неспешно, потом шаг ускорил. Обернулся перед поворотом, глазами с Рориком, последние жетоны от егерей в холщовый мешок собирающим, встретился. Зевнул верг и отвернулся, а я на бег легкий перешёл. Совсем я уже в слова Йорха не верю, но — зачем снимать жетоны?!

Даже не сильно удивился, услышав в привычном шелесте листьев — звон железа, крики и прочий шум боя. Ну, так я и знал! Срочно надо людей Марку на помощь вести — и я поднажал в сторону, откуда шум доносился — на самой опушке рубятся, похоже. Но, когда я до опушки добежал, драка уже в лес углубилась. Всюду трупы вергов валяются, человеческих же тела мне пока только два попалось. Всё ж перевес у нас значительный, да и не ожидали верги такого отпора явно. Я, по звукам сориентировавшись, бросился к южному краю логова. Вывалился на меня из кустов ошалелый верг, остановился резко, словно о стену каменную налетел. Зарычал яростно, бросился — я его подсечкой уронил и ударом гладиуса в шею добил. Странно — вялый он какой-то и даже оружия в лапах нет.

Хотя вергам оно не очень-то и нужно.

Выскочил к первому логовищу, на тройку наших напоролся — они, с горячки, да от неожиданности, чуть на мечи меня не надели. Остановились, выдохнули.

— Шелест?! Живой? — Это Осмунд-Широкий — один из четырёх лейтенантов, в деревне остававшихся.

— Широкий! Что случилось? Верги напали?

— Нет, — Осмунд помрачнел, — они сквад Тени перебили подчистую. Тебя уже в живых увидеть и не думали.

Я только глазами хлопнул. Так я и думал, вот только… Я, может, и не очень быстро бежал, но, когда я оттуда убегал, никто на егерей еще и не нападал, а когда я сюда прибежал — тут уже мало того, что все знают о судьбе сквада Марка, так уже и до леса добраться успели и драку начать. Это сколько я бежал-то? Слышал я про Омуты времени, да не верил никогда.

Или…

— Как узнали?

— Мешок, полный жетонов, через частокол к нам перекинули, — Осмунд зло выдохнул, — двадцать один жетон. Видать, перестарался Тень в своем…

Но я его уже не слушал. Так вот зачем им жетоны нужны были! Но смысл? Если они знали про сидящий в засаде сквад, то вряд ли не понимали, к чему такая выходка привёдет. Нет, нет, не могли знать — зря, что ли совсем недавно Йорг из кожи вон лез, чтобы мир сохранить? Но, если не знали — тоже непонятно. Селян напугать? На пол-дня, пока егеря не вернутся? Если не планировалось егерей тех живыми отпускать, то почему жетоны?

Пяток отрубленных голов через частокол перебросить — оно и нагляднее и страшнее (да обычно так они и делают). Не понимаю, и очень это меня напрягает.

— Жив Тень, — перебиваю я Осмунда, — ну, полчаса тому жив был еще. Они сами жетоны отдали. Сколько у тебя людей и какое у тебя задание? Надо Тень выручать идти.

Посмотрел на меня Осмунд как на умалишённого — понятное дело, в голове у него не укладывается, зачем и почему живые егери могут сами свои жетоны отдать, но некогда мне всё пдробно рассказывать. Да и неподробно — некогда.

Треск сучьев, к нам приближающийся, я еще минуту назад из других шумов выделил (да и Осмунд со своими егерями, думаю, тоже). Отслеживал его вполуха — свернёт, не свернёт. Не свернул. Полетели ветки и мелкие сучки от края поляны в десяти пасах от нас, выскочили из кустов трое егерей с мечами наголо. Отбежали пять шагов, развернулись, в линию встали.

— Здесь! — кричит один из егерей, ростом пониже остальных и голова лысая. Не знаю его имени, знаю, что из сквада Людо, — здесь, шестеро!

А следом и верги из леса повалили. Не шесть — семь. Мы-четверо уже рядом — подбежали, фланги закрыли. Нас семь и их семь, да только о равенстве тут и речи нет, две только надежды: что есть поблизости еще егеря, и что нет поблизости больше вергов. Обе надежды — не на пустом месте, но нам до появления этих егерей (коих вокруг восемнадцать скриттур бегает) еще продержаться надо. Один к одному с вергами — плохой расклад, это всем нам понятно, поэтому встаём мы в глухую оборону — нам лишь бы время вытянуть.

Верги, однако ж, тоже нападать не спешат. Разошлись клещами, изготавливаются. И тут я, головой вертя, Рорика заметил — в центре группы вергов, почти у меня за спиной. А — была, не была.

Растолкал стоящих за мной егерей, прошёл сквозь них Рорику навстречу.

— Хош-ращ? — спрашиваю, в глаза ему глядя. «Зачем?», то есть.

Оскалился Рорик, нож опустил.

— Затем, чтобы честь клана сохранить. Йорх мне всё рассказал о повадках ваших. И твой клан, в засаде лежащий, мы унюхали.

Всё равно не понимаю. Даже еще меньше, чем раньше.

— Вы могли уйти, раз всё поняли.

Рорик кивнул.

— Урах так бы и сделал. И другие вожаки. Вам только это и надо, так ведь? Но Рорик так не сделает. И Йорх тоже.

Слышу я шорох приближающийся — идёт кто-то по лесу, причем старается шуму не поднимать, но получается это у него (точнее, у них) плохо — торопятся очень. Не верги, нет. Рорик их тоже услышал — пригнулся, нож на уровень груди перед собой поднял.

— Глупость это! — кричу я, — нельзя так, чтобы от твого понимания чести жизнь всего клана зависела!

— Только так и можно, — Рорик отрезает, вперёд бросаясь, и я успеваю заметить Людо-Чёрного, вываливающегося через свежий пролом в кустах, и десяток егерей его сквада за ним. Потом становится не до глазения по сторонам — Рорик налетает на меня подобно вихрю, и, хотя надо мне продержаться всего несколько секунд, получается это у меня не очень.

Зачистили мы их, конечно. Правда, уже без меня — Рорика я пару раз зацепил, и зацепил хорошо, но он меня — всё равно лучше. Пропорол мне весь бок от подмышек до бедра, благо, добить уже не успел. Кровищи из меня вытекло — думал, конец мне.

Попрощался даже с Людо и остальными егерями, когда они, семерку эту вержью зачистив, надо мной склонились. Помнится смутно, что я там вещал — в глазах темнело и мысли путались, но того, что помнится, достаточно, чтобы не вспоминать дальше. Пафосу — любой трагический актёр от зависти бы удавился. Так что всякому рекомендую не полагаться на свой талант импровизатора и предсмертную речь готовить заранее. Чтобы потом стыдно не было, как мне порой бывает.

Оправился я быстро — через три дня уже, держась за деревянный шест, вполне себе бодро ковылял кругами по двору — чтобы мышцы не застаивались. Тут дело такое — неделю лежнем пролежишь, потом месяц заново ходить и бегать учись. Есть у меня уже печальный опыт на эту тему, поэтому на ноги я встал, как только повязка кровить перестала. Даже с Йорхом поговорить успел. Когда я — пыхтя и каждые десять шагов останавливаясь, на палку навалившись, чтобы дух перевести и пот утереть — первый раз ковылял по опустевшей деревне, клетку с сидящим в ней вождём как раз грузили на повозку. Я уже знал, что Йорха Марк живьем взял — сам он и рассказал, когда я очнулся.

Того, что Йорх меня отпустил, Марку мало показалось и он, пройдя немного за вождём, незаметно отправил одного егеря назад — посмотреть стоит ли там Рорик с мешком жетонов, один ли он там и что вообще в округе творится. Йорх впереди шёл, а егеря за ним цепочкой, так что следить за всеми ними он не мог. Ну и, как нетрудно догадаться, вернулся егерь с новостью, что Рорика (вместе с жетонами) след мало того, что остыл, так еще и видно по этим следам, что бежал верг изо всех сил. Как Марк признался, он так и не понял, зачем им жетоны понадобились, но зато понял, что дело именно в них и ни в чём другом. И что если какое «место бога» тут и есть, то ведёт их Йорх вовсе не к нему.

Я сильно Марка зауважал после того случая. Я помню, каким огнём горели его глаза, когда он понял, что может сотню лет всеми егерями безуспешно разыскиваемое «место бога» вергов найти. А еще я знаю — как это трудно — мысль, по душе пришедшуюся, на прочность проверять. Да всерьез проверять, а не для проформы. Не раз потом его пример мне в аналогичных ситуациях помогал.

А после уж — скрутить вдвадцатером одного верга задача не то, чтобы простая, но вполне выполнимая. Особенно если этот верг нападения не ждёт. Почему скрутить, а не убить — да потому что он «место бога» упомянул. Далеко не каждому вергу это слово известно и уж совсем немного тех, кто знает, что оно обозначает. И вот такие верги — которые знают — нам, егерям, очень интересны.

Связанный Йорх запираться не стал — понимал, что всё решится за секунды — сказал, что про это самое «место» он ничего не знает, но рассказал и то, зачем Рорику жетоны и куда он с ними побежал. Марк, оставив двоих связанного вождя охранять, рванул со сквадом к деревне, но попал к пустому котлу — большая часть клана уже нюхала землю, и всей заботы оставалось — пройти частым гребнем по лесу в поисках случайно отбившихся вергов. Клан-то Песни Ветра небольшой был — девяносто три взрослых особи, да и нападения они не ждали, благодаря Йорховой выходке (он в свой замысел только Рорика и посвятил). Вот этот момент для Марка остался окутанным тайной — Йорх больше ни слова не проронил, и зачем было всё это затевать — Марк так и не понял. Про свой последний разговор с Рориком я ему тогда ничего не сказал — не умышленно, нет, просто в голову не пришло, да и не в том я был состоянии, чтобы разговор полноценно поддерживать. Но, впрочем, не скажу, что понял я случившееся намного лучше Марка.

Поэтому, доковыляв до повозки с клеткой, я опёрся о палку и выдохнул:

— Почему?

Честно говоря, я не был уверен, что Йорх мне ответит. Скорее, я был почти уверен в обратном, но он поднял голову и посмотрел на меня долгим безразличным взглядом, от которого, однако же, меня прошиб холодный пот. Или я просто утомился.

— Покуда светит солнце, — сказал он, — говорили вы. Покуда текут реки, уверяли. И нападали — ночью, когда солнца не видно и зимой, когда реки скованы льдом. Йорх не рожден в Песнях Ветра, он видел людей и раньше. Он знает, что солнце светит ночью — в иных краях, реки текут и подо льдом. Так уже было раньше — с другим кланом.

— Я знаю, — кивнул я, — ты из Небесного пламени. Все егеря знают.

Странный огонек мелькнул в глазах пленённого верга, потом он закрыл глаза и мотнул головой.

— Жаль, я не знал. Теперь неудивительно, что вы победили шерху — они хоть и способны любого убедить, что чёрное — это белое, но даже они неспособны сами верить в это.

«Шерху» — вержья калька с «шельхалу» — самоназвания вольпов. Это я понял, но дальше…

Я подумал, что мое знание вержьего меня подвело — ясности последняя часть фразы не добавила ничуть. Поэтому я решил зайти с другой стороны.

— Если ты заботился о сохранении чести клана, то почему вожди остальных кланов не делают, как ты?

Йорх открыл глаза, фыркнул.

— Другие вожди верят вам. Они не видят в сплетённой вами игре теней очертаний смертельной угрозы. Они полагают, что ценой своей чести они могут спасти жизни клана.

Но не Йорх! Он видел вашу цель, чуял ваши намерения. Йорх слышал ваши мысли. Клан был обречён, как и тогда, три лета назад. Мы могли уйти, сохранить жизнь и потерять честь. Мы могли напасть на вас, потерять жизнь и потерять честь. Йорх выбрал — сохранить честь — и свою, и клана.

«Хорошо б, все верги так начали делать», — подумал я тогда. Да и после, вспоминая, склонялся к тому же. Ну ведь глупость же несусветная — отправить весь свой клан навстречу смерти во имя сохранения «чести», даже не спросив мнения соклановцев. Даже не глупость — преступление! Если бы я сделал такое (хотя я и представить себе не могу причин, побудивших меня сделать что-то подобное) — я бы и дня с этим прожить не смог — сам бы на себя руки наложил. А Йорх вполне спокойным выглядел и в правоте своей уверенным. Вообще, я способен оценить благородство. И себя считаю вполне честным человеком. Идея пожертвовать своей жизнью (ну или честью, раз уж на то пошло), чтобы спасти жизнь других — мне понятна. Но — пожертвовать чьей-то жизнью, чтобы спасти его честь!? Это выше моего понимания настолько, что просто бесит — думать об этом спокойно не могу. Наверное, поэтому тот эпизод; та, ничем особо не примечательная чистка, всплывает в моей памяти мне чаще обычного. И, в последнее время, вспоминая удаляющуюся под мерный скрип колёс повозку и спокойный твёрдый взгляд сидящего в клетке верга, я начинаю подозревать, что главную цель его интриги я тогда упустил.

Разговаривал я и с другими егерями, в той чистке участвовавшими — выходило, что многие из них тоже её запомнили и тоже не раз в своих мыслях к ней возвращались — так уж мы выучены, что непонятое всегда нас беспокоит и не дает о себе забыть. Не я один задавался вопросом «что же это было?» и не я один нет-нет да и ощущал в своих собственных деяниях влияние того поступка старого вождя. Наверное, это уже параноя и я становлюсь чересчур подозрительным — скорее всего, Йорх был просто чересчур принципиален и не слишком умён. Или же придётся признать, что верг (каковой просто обязан быть не сложнее железного прута) оказался способен переиграть нас так, что мы этого и не заметили. Посеять в умах врага зёрна сомнений в собственной правоте — дорогого стоит.

Удача изменила нам на границе Бельгики. Наверное, не стоило на лошадей садиться. Но, без проблем пройдя всю Аквитанию, я решил, что преследователей нам удалось оставить в недоумении и направление нашего бегства им неизвестно. А раз так, то чем быстрее мы покинем Империю, тем лучше — каждый проведённый в её границах день увеличивает шансы быть замеченным чьим-нибудь зорким взглядом, за которым не замедлит последовать серьезная облава. Ну и еще одна причина у меня была поторопиться — слежку за собой я чуял. Практически с первого дня, как мы Гаронну переплыли и на север наладились. Причем — очень качественную слежку: мне так даже не удалось все соменения рассеять — действительно ли следят за нами, или просто нечистая совесть мне спать не даёт. Крюк, на свой след выходя, раз десять делал, петли на тропе настораживал, зерна за собой рассыпал, чтобы по спугнутым птицам преследователя засечь — всё тщетно.

Если кто меня и тропил, то делал это настолько хорошо, что не так уж много вариантов осталось, кто бы то мог быть. Либо егерь — один из лучших — либо бестия. Но в любом случае — в одиночку. Первый вариант я на третий день отбросил — если б то егерь был, мы бы уже вдругодень на своей тропе пару скриттур, нас поджидающих, обнаружили. И чем больше я над этим размышлял, тем больше мне вспоминалась залитая мягким утренним светом улица и человекоподобная тварь, убегающая по ней огромными неслышными прыжками. Потому что те два-три раза, когда мне казалось, что я вижу чьи-то следы рядом со своей недавней тропой — это никак не могло оказаться отпечатками лап.

Так что обчистил я ночью чей-то небедный дом на окраине Цены, став богаче на шестьсот сорок драхм. Триста из них тут же утром и потратил, купив двух лошадей. На разных рынках, по-разному одевшись, по одной отводя их в лес. Результат не замедлил сказаться — по Аквитании мы пробирались почти месяц, а Кельтику пролетели за три дня — в сумерках, ночами, по глухим тропам, где если кто и попадётся встречь, то в последнюю очередь подумает о том, чтобы к закону обратиться. Но, видимо, кто-то нашёлся.

Подстерегли нас грамотно. Чуял же я, что не стоит при свете дня на дорогу носа казать, да Эйнар меня переубедил. Не на пустом месте переубедил — надо нам было только с пару миль по открытому проскочить, а потом — лес до самой Секваны (да и по другому берегу — тоже). И время-то раннее: едва-едва рассвет бледной голубизной небо окрасил, да алой каймой лежащие над горизонтом облака подчеркнул. На дорогу нашу село околицей выходит, так с него ни единого звука не слышно — первые петухи еще спят, голову под крыло засунув.

Ну, мы и рванули.

Пролетели окраину села, небольшой открытый участок, потом справа под дорогой чахлый заболоченный лесок начался. Торчат из чёрной воды серые голые стволы вперемешку с редкими кустами, да исковерканными больными деревцами. Вот воды справа поменьше стало, лес на лес походить начал, еще полмили — загустеет, дорогу накрыв, налево расползётся, а заодно и нас от глаз посторонних скроет. Я уж решил, что проскочили, да ошибся — мелькнулась мне какая-то возня в кустах, мимо которых мы на полном скаку летели. Мелькнулась, да позади осталась, но я повнимательней к поджидающей нас спасительной тени пригляделся и лошадь осадил. Обернулся назад, предупреждая уже готовый сорваться с губ Эйнара вопрос, сказал коротко:

— Засада.

А уже и без слов понятно — вон, выбираются на дорогу в паре версов за нами четверо… нет пятеро типов с арбалетами в руках. Бросил быстрый взгляд в сторону леса — так и есть — трое конных, лошадей нахлёстывают, торопятся мышеловку поскорей захлопнуть. К лукам сёдел с обеих сторон опять же арбалеты приторочены, поклясться готов — уже снаряжённые и взведённые. Грамотно, что говорить — тем, что справа в засаде сидели, наверняка полагалось еще из кустов нас болтами угостить, вот только они нас явно прозевали. Но автор плана такую возможность предусмотрел. Сейчас подберутся с обеих сторон поближе и перестреляют, как хорьков в канаве.

А вот хер вам!

— Твои те, что от леса скачут, — бросил я Эйнару, кобылку свою разворачивая, — у них по два арбалета взведённых, подберись поближе. Конем прикрывайся.

Что-то проворчал в ответ Эйнар, но я уже поднял лошадь в галоп и его не услышал.

Зашевелились, лихоимцы, арбалеты повскидывали — но без суеты, спокойно, некоторые даже с ленцой — так куда торопиться, мне еще секунд пять до них скакать, а я у них — как на тарелочке. Ну, это они так думают. Я же сейчас не думаю ни о чём — некогда.

Я всю ситуацию в голове держу, каждый звук и каждое движение вокруг примечаю. Вот воздух, тягучий и густой, как вода, шевелит конскую гриву и поглаживает её прядями мою щеку (я пригнулся, чтобы выцелить меня сложнее было). Вот — «ток-ток… тц-ток-ток» — цокают копыта лошади, подкова на левой передней ноге расхлябалась и болтается. Двое арбалетчиков уже меня выцелили, но стрелять не торопятся — колеблются. В глазах у них недоумённое ожидание — спросишь, — «чего ждешь?» — и не ответит, потому как сам не знает: никто не стреляет, команды нет, а по собственному почину стрелять не привык. Вот выстрелит кто первый — эти в тот же миг тетивы поспускают. Не профессионалы — те бы вразнобой стреляли. Да и вообще — шваль, отребье. Отдеты — кто во что, а у крайнего слева аж босые коленки сквозь прорехи штанов сверкают. Лесные братья — вот кто это — разбойники, то есть. Теперь-то понятно, почему их так мало — кто с егерями знакомый постеснялся бы восьмером только засаду на меня городить.

Поднял свой арбалет тот из разбойников, которого я в наиболее опытные определил — наёмник бывший, похоже. Сказал бы, что легионер, но не жалуют в армии арбалеты. Так что — наёмник. Удачный выстрел в его глазах прочитался раньше еще, чем он приклад к плечу приложил, и я, не медля, завалился вправо, поводом морду лошадиную изо всех сил перед собой заворачивая, и правым же шенкелем ей повернуть не давая.

Всхрапнула кобылка, с галопа сбилась, пошла боком и тут же — фьють — посвист над головой — один болт выше прошёл, но один, только один! Задергалась на ходу лошадь, завихляла и грянулась оземь, заходясь в истошном не ржании даже — крике, почти человеческом. Я же еле успел в последний момент с правой ноги стремя стряхнуть и из седла выпрыгнуть. Перекатился, встал на колено. Тот — опытный — уже успел арбалет взвести и как раз снаряжал, со сноровкой, немалый опыт выдававшей: не болт на ложе опуская, а наоборот — ложе к болту поднимая. Точно, наёмник. Может, даже и не бывший, судя по более-менее приличной одежде. Из его подельников ни один еще даже взвести до конца своё оружие не успел, ну так что же — получай приз.

Всё-таки узкая специализация на одном виде оружия, кроме несомненных плюсов, и массу минусов имеет. А уж если из этого вида оружия еще и определённая тактика вытекает, так и подавно. Вот и этот — видно ведь, опыта не занимать. И был я от него еще далековато, и что делаю — никак не заметить не мог. Любой легионер в такой ситуации и на таком расстоянии влегкую если бы и не увернулся, так хоть бы дёрнулся, смерть на ранение разменяв. А этот — так и стоял столбом, продолжая безнадёжно опоздавший и потому бесполезный уже арбалет поднимать, пока пугия ему аккурат в переносицу не воткнулась. И хотя пугия у меня была только одна, а до остальных еще пасов десять оставалось, особых затруднений у меня это не вызвало.

Успел я в какой-то момент назад взгляд бросить — и насчёт Эйнара успокоиться.

Поскольку его лошадь хоть и лежала лежмя в луже собственной крови посреди дороги, но лежала не одна — чуть поодаль билась в агонии другая, а еще дальше и, почему-то, в стороне от дороги, северянин разбирался с двумя спешенными разбойниками.

Есть еще один расхожий миф про егерей — что они от болта арбалетного уворачиваться способны. Брехня. Болт, особенно поначалу, с такой скоростью летит, что его и глазом-то проводить невозможно, не то, что увернуться. А вот проследить, куда направлено остриё болта перед выстрелом, поймать по выражению глаз стрелка момент, когда он тетиву спускает — и увернуться, уйти в сторону от линии прицеливания — вполне реально. Или даже плоскость меча под эту линию подставить — но это уже сильно наудачу и в расчёте на арбалет хороший (у плохого разброс может оказаться намного больше ширины гладиуса). Тут арбалеты даже на быстрый взгляд издалека дерьмово выглядели, но деваться было некуда — двое врагов заново снарядиться успели, когда я уже в трёх шагах был. И выстрелили — одновременно. От одного болта я увернулся, а второй пришлось на меч принять. Получилось! Благо, близко они были — пасов с пяти я бы на такой фокус и за все блага мира не решился бы. Дернулся в руке меч, болт, взъерошив мне волосы у виска, ушёл куда-то вверх, и третий разбойник, увидев такое, уронил уже почти вложенный болт и принялся лихорадочно нашаривать новый, а четвёртый вообще драпака дал в сторону болота. Пришлось потом беглеца из арбалета достреливать — третий как раз успел снарядить его к моменту своей смерти.

Встал, в колени руками упершись, отдышался. Смотрю на Эйнара, и что-то не нравится он мне. Противник у него только один остался и даже отсюда мне видно, какой из него боец — дури много, сноровки мало — мечом машет, как дубинкой и чудо еще, что сам себе ничего не отхватил. Бойцу уровня Эйнара на такое недоразумение даже отвлекаться сильно не полагается — не больше, чем на то, чтобы комара прихлопнуть.

Однако ж впечатление такое, что норманн из последних сил держится, еле успевая отбивать суматошные и беспорядочные удары противника — об атаке и не помышляет.

Похоже, отдохнуть не получится. Подобрав с земли свой меч (некогда было в ножны вкладывать, беглец уже в шаге от первых кустов был) и, заорав «Барра!», бросился к сражающимся. Сам не знаю, что это на меня нашло — я про боевой клич — от этого дела (как и от многих других бесполезных и вредных привычек) нас, зеленых новобранцев, в первом году отучали. Стоило кому из тренирующихся в пылу учебной схватки выкрикнуть какое-нибудь «Во славу Империи!», как лейтенант тут же вытаскивал его на плац, ставил на четвереньки и гонял пинками по кругу — причём наказуемый при каждом пинке должен был орать всё то же «Во славу Империи!». Быстро отучает, да. Так что я и сам не понял, с чего это вдруг во мне всплыло? Может с того, что это у меня — первая в жизни серьезная драка с хоть как-то, но организованной, группой людей? Опять же, не скажу, что вопль мой бесполезным оказался — разбойник меня заметил, занервничал, отвлёкся на мгновение, чем Эйнар и воспользовался, с такой силой свой гладиус противнику в плечо врубив, что, наверное, пополам бы его развалил, не отломись меч у самой рукояти, в грудной клетке застряв. Противнику, разумеется, и этого более чем хватило — завалился набок, даже пискнуть не успев.

Ровно.

Вот только Эйнар, постояв секунду у тела поверженного разбойника, вдруг опустился на колени, а потом упал плашмя на спину, как подрубленное дерево, мне даже некоторое содрогание земли под ногами почудилось.

Подбежал я, уже примерно представляя, что увижу. Встал над лежащим норманном, вздохнул. Борода вся от крови красная, кровь изо рта ручьем струится, два болта из груди торчат и один — по самый хвостик утопший — в животе. Не жилец. Любого одного из этих болтов хватило бы, а трёх — так и подавно. А он еще и сражаться умудрялся с такими ранениями. Жаль, хороший боец был. Был? Кровь изо рта толчками идёт, значит, сердце еще бьется — надолго ли? Я присел рядом, пальцами лба Эйнара коснулся. Открыл он глаза, посмотрел на меня помутневшим взглядом. Выплюнул кровь, прохрипел что-то, надувая ртом кровавые пузыри.

— Мне жаль, — сказал я, — что так вышло. Как у вас принято хоронить воинов?

— Не… трать время. Лучше… просьба у меня есть… сделаешь?

Я не колебался ни секунды.

— Конечно.

Эйнар выдохнул, закрыл глаза. Помолчал. Я уже начал опасаться, что он больше ничего не скажет.

— Во мне… — булькнул, прочистил рот, сплюнув кровь, — в животе камни…

— Что!? — не сдержался я. Мотнул головой, — ничего. Прости, слушаю.

— Маленькие, округлые, плоские — не ошибешься… знаки на них нацарапаны…

Замолчал, тяжело дыша и собираясь с силами.

— В Орхузе… найди людей конунга, скажи… Эйнар Акулья Кожа Оттару привет передаёт.

Тебя отведут к нему, отдашь ему камни. Только ему, прямо в руки… Сделаешь?

Я подумал немного.

— Ты их проглотил, когда тебя взяли?

— Да, — булькнул он.

Так я и думал.

— Эйнар, дружище, — мягко сказал я, — уже почти два месяца прошло. Они вышли давно.

Эйнар задергался, закашлял, плюясь кровью и фыркая. Только через пару секунд я понял, что он смеётся.

— Когда они выходили, — выдохнул он, — я их обратно глотал… Так сделаешь?

— Обещаю.

— Хорошо.

Эйнар закрыл глаза и более их уже не открывал. Кровь еще некоторое время текла у него изо рта, потом перестала. Я встал, подошёл к трупу разбойника — еще подбегая, я приметил у него на бедре неплохой нож — вытащил, попробовал ногтем на остроту и вернулся к Эйнару.

— Ну и задал ты мне работёнку, — пробормотал я, приседая, — чтоб я еще раз на такое подписался.