Чужая корона

Глава шестнадцатая. ЗИМА

Как только Великий князь Юрий надел на себя корону, он тут же бесследно исчез. Корона, лишенная всякой опоры, упала на землю и разбилась вдребезги. Она же ведь была янтарная, а янтарь, как известно, очень хрупкий минерал, то есть ничего удивительного в этом не было.

Однако сам факт бесследного исчезновения Великого князя ужасно напугал собравшихся. Вначале они на некоторое время застыли в полном молчании и оцепенении. Потом вдруг кто-то из них крикнул:

— Это Цмок его убил!

— Цмок! Цмок! — подхватили другие…

И вот тут-то все они, высокородные и чернь, охваченные дикой паникой, хлынули, бросились, кинулись бежать кто куда, лишь бы только подальше от этого страшного, как им казалось, места. Не прошло и трех минут, как площадь опустела.

Я никуда не убегал. Во-первых, я терпеть не могу бегать, особенно в толпе, там всегда такая ругань и такая давка! А во-вторых, от чего убегать? От короны? Так она уже разбилась и, следовательно, потеряла всю свою силу. А этой силы в ней прежде было очень много. Вы, я надеюсь, еще не забыли мой рассказ о том, как покойный господарь — не Юрий, а еще Борис — позволил мне спуститься в великую крайскую скарбницу и провести там некоторые эксперименты? Помните, как эта проклятая корона то совершенно теряла свой вес, то вдруг, наоборот, становилась неподъемно тяжелой? А сколько трудов я тогда же положил на то, чтобы оставить на ее янтаре, априори мягком материале, хотя бы малейшую царапину?! А что было в итоге? Я переломал два десятка крепчайших алмазных резцов, а результат был нулевой. А вот теперь она упала чуть более чем с двухаршинной высоты — и сразу вдребезги! Но даже и это далеко не все. Я ведь тогда еще пробовал…

Однако вернемся к нашим ужасным событиям. Итак, все разбежались, крайне напуганные внезапным исчезновением Великого князя, один я никуда не побежал. Я не боялся разбившейся вдребезги короны, не боялся я тогда и Цмока. Я тогда как завороженный смотрел на гигантский череп, лежавший посреди площади. По форме он сильно напоминал хорошо известного мне конекондуса. Но были между ними и существенные различия. Так, например, здесь я видел мощные клыки, высокие надбровные дуги и широко расставленные глазницы. Да и хорошо развитая лобная кость указывала на более умного, даже коварного зверя. Я подошел к черепу, опустился перед ним на корточки и приступил к более детальному осмотру. Вдруг позади меня послышалось:

— Мое почтение, доктор Сцяпан!

Я обернулся. Рядом со мной стоял пан доктор Думка, наш астролог. Вы его, наверное, тоже не забыли. Итак, он меня окликнул, я встал, мы обменялись приветствиями, после чего я спросил, что он по поводу всего этого думает.

— Думать тут еще рано, — ответил мне этот записной наглец. — Вначале нужно провести всесторонние исследования и только потом уже приступать к систематизации полученных данных.

Крыть было нечем, поэтому я лишь сказал, что так-то оно так, но здешняя площадь не лучшее место для подобных занятий, и попросил его помочь мне перенести нашу, как я выразился, находку ко мне в мастерскую. Он согласился. Мы попытались было поднять череп, но наших сил было явно недостаточно. И тут, на наше счастье — или же несчастье? — к нам подошел тогда еще совсем мне неизвестный пан Грютти со своими друзьями. Они тогда тоже еще не имели о нас никакого понятия и потому сразу начали грозно спрашивать, по какому это праву мы «распускаем свои лапы» (именно так было сказано) на чужую добычу. Тогда мы в достаточно резких выражениях объяснили им, кто мы такие и зачем нам нужен этот череп. Пан Грютти на некоторое время задумался, а потом стал спрашивать, что из себя представляет наше университетское книгохранилище, крепкие ли там стены, много ли дверей, какого размера окна и имеется ли там подвал. Я имел глупость признаться, что подвал у меня есть и он очень надежный. Тогда пан Грютти сказал, что это им вполне подходит, после чего они накрыли череп плащом и довольно-таки быстро доставили его ко мне домой, иначе в книгохранилище.

К моему великому неудовольствию, на этом наше знакомство с паном Грютти и его друзьями не закончилось. Они и не думали покидать книгохранилище. Вместо этого, позволив нам с Думкой делать с черепом все, что мы хотим, лишь бы мы его только не сломали и не испортили, они крепко-накрепко позакрывали все двери и окна и как ни в чем не бывало расположились на отдых. Ясь, мой верный подручный, несколько раз по их просьбе лазил в мой крепкий подвал за вином. Череп, при этом говорили они мне, стоит немалых денег, так что они потом за все щедро расплатятся. Глупцы, подумал я тогда. И, как показало время, я не ошибся.

Однако не будем забегать вперед, а продолжим излагать все по порядку. Итак, Великий князь надел корону и исчез, все разбежались кто куда. Они очень боялись Цмока. Но Цмока в городе не было, и они стали понемногу приходить в себя. Первой это сделала наияснейшая княгиня Нюра, и сделала это самым блестящим, по ее разумению, образом. А именно: она призвала к себе стрелецкого полковника Сидора Зуба и повелела ему немедленно и, если понадобится, то самым решительным способом призвать в Палац как можно больше депутатов нынешнего Наисрочного Сойма, дабы те продолжали свои заседания.

— А то, — сказала она Зубу, — это же что такое творится, мой дороженький?! Что же теперь мне, бедной дурной вдове, одной, что Ли, со всей державой управляться?! Аленка-то еще совсем дитя! Вот и скажи им, дороженький, что одной. Так что пускай скорей бегут до меня на подмогу. А у кого из них на это ноги не пойдут, так тех бери за чуб и волочи!

Пан Зуб вывел из казармы всех, кого там нашел, и они пошли по Глебску. Действовали они очень решительно и поэтому даже несколько более двух третей депутатов (а больше по Статуту и не надо!) к пяти часам пополудни уже сидели в Большой коронной зале (без короны).

А те из их коллег, которые посмели туда не явиться, сперва съехались на подворье Горельского старосты пана Гардуся Гопли, а потом, уже на ночь глядя, отстреливаясь от наседавших стрельцов, ушли в Горельск и, говорят, провели там свой особый сойм, который никакой законной силы, конечно, не имел, поэтому я даже не стану здесь упоминать о том, чего они там постановили.

А наш законный сойм проходил вот как. Вначале там были всякие формальности, потом к панам депутатам вышла наияснейшая княгиня и долго, горячо, по- бабьи срамила их за их постыдное бегство с площади, говорила, что она распоследняя дура, потому что раньше она совсем иначе про них думала, а надо было бы не думать, а она вот, дура, думала, а теперь чего ей думать, а? Короче говоря, она этой своей нарочно заковыристой речью ввела их в полное замешательство, они уже тоже не знали, что им по поводу всего этого думать…

Как вдруг наияснейшая сделала вот такой вот жест рукой, по-простому говоря, поманила пальцем…

И к панам депутатам вышел я, а следом за мной доктор Думка.

Нас, как вы уже догадались, стрельцы тоже посетили. Мы с доктором подчинились их требованию, точнее, приглашению нашей наияснейшей господарыни. А вот пан Грютти и его друзья от подобной чести отказались, заявив, что они сегодня уже довольно насмотрелись на здешнее гостеприимство. Кроме того, добавили они, они выполняют последнюю волю Великого князя Юрия, который наказывал им ни на один миг не оставлять череп Цмока без присмотра, а если после продавать его, так только за восемьдесят тысяч чистых талеров. Иначе говоря, они требовали по десять тысяч на каждого, а до этого обещались стоять, и стрелять, и рубить до последнего, а как они это делают, об этом, хвалились, спросите у Цмока. Стрельцы оставили их в покое. А мы с Думкой явились в Палац, там нам было сказано то, что должно было быть сказано…

И вот мы уже вызваны к панам депутатам. Первым говорил я. Я им как малым детям объяснил, что к внезапному исчезновению Великого князя Юрия Цмок не имеет ровным счетом никакого отношения. Великого князя, доказывал я, погубила корона. Так что слава Богу, продолжал я, что она наконец разбилась, так как она была сделана из янтаря, иначе из морского ладана, и потому постоянно тянула нас на дно. А вот теперь, с жаром продолжал я, она наконец разбилась, даже, это будет точнее, Великий князь ценой своей жизни разбил ее и тем самым уничтожил это ее ужасное проклятие, которое в течение многих веков тяготело над нашим многострадальным Краем. То есть моя мысль была простая и ясная, паны депутаты не посмели ее оспаривать. Тем более что человек так уж устроен, что он не любит оспаривать то, что его утешает. На этом, кстати, я и строил тактику своей речи. Так, например, во второй ее части я ознакомил панов депутатов с результатами своих исследований черепа Цмока. Никакой это, я сказал им, не Цмок, а самый что ни на есть типичный динозаврус директ, вот вам замеры его черепа, а вот проба костного мозга, вот зубная формула, вот прикус, а вот… Ну, и так далее. А под конец я сообщил, что мои селитьбенские гости, люди, мир повидавшие, просят за череп динозавруса восемьдесят тысяч. И это, кстати, вовсе не дорого, тут же добавил я, подняв вверх указательный палец, потому что в Чужинье за подобную диковину можно получить и много больше!

Зачем я сказал им это последнее, я сам теперь не знаю. Знаю только, что это было уже лишнее, мы же ведь не в корчме!

Но ладно. А после меня говорил доктор Думка. Он тоже держался молодцом, ссылался на расположение планет, яркость звезд и еще на какие-то совсем уже мудреные факторы, результатом взаимодействия которых якобы явилось то, что если паны депутаты сейчас проявят мудрость и дальновидность, а также…

Нет, не буду я всего этого повторять! Не могу! Но зато на панов депутатов его речь подействовала сильно, если не сказать, что мощно. Выходили мы от них в полной, гнетущей тишине.

Потом мы сидели в кордегардии, нас стерегли, как опаснейших государственных преступников. Заседание продолжалось, но мы не знали, к чему оно клонится. Точнее, это я не знал, а мой коллега и тогда, в кордегардии, и после всегда утверждал, что он будто бы еще с весны точно знал, чем все это закончится, что, мол, тот его весенний гороскоп на княжну Алену был не лживой, как некоторые думают, выдумкой, а научно высчитанной правдой. Га, насмешил! Астрология разве наука?! Вот что я думаю даже сейчас, а тогда я и подавно так думал, и потому я очень волновался, я же прекрасно помнил страшную Нюрину угрозу и про бренность наших с Думкой жизней, и про дальнейшую судьбу нашей университетской библиотеки, которую она может в случае чего пустить на растопку своих многочисленных печей.

Короче говоря, о многом я тогда передумал, сидя в холодной кордегардии.

Но вот наконец туда явилась обер-камер-фрау Гапка (уже добрый знак!) и пригласила нас до Самой.

— На абаранки, что ли? — несмело поинтересовался я.

— На них, ни них! — охотно подтвердила Гапка.

У меня как будто камень с сердца свалился. Стрельцы кинулись нас развязывать. Ну, слава Тебе, Господи, радостно подумал я, значит, эти дурни все же выбрали Алену, как того пан Думка и нагадывал.

Так оно, оказалось, и было. Когда мы уже сидели у наияснейшей за абаранками, она нам вкратце рассказала, как там, на Сойме, было дело. Она требовала с них подтвердить введение наследственной формы правления в совокупности с правопреемственностью власти, а пан Деркач, ее основной оппонент, налегал на одну только наследственность. Оно и понятно, он хоть и дальняя, но все-таки родня покойному князю Юрию. И вот так она долго с тем Деркачом препиралась, но потом — тут она не стала все подробно объяснять, сказала, задурили они ей голову, — потом правда все-таки осталась за ней (это опять же ее выражение), и в итоге большинство депутатов высказалось за Алену, Борисову дочь, а Юрию почти что как невесту.

Итак, нашей Великой княгиней и господарыней они избрали Алену. Ее, правда, на Сойме не было, ей, забегая вперед, скажу, эта власть была совершенно не нужна. Ей вообще здесь у нас ничего не было нужно, ничто ее уже не радовало, а только печалило. Она по целым дням сидела у себя в покойчике, смотрелась в зеркало, читала переводные чужинские книжки или писала письма, опять же в Чужинье, где простым драгунским полковником служит ее старший брат Петр. Письма эти никуда не отправлялись, потому что к тому времени не только почтовые, но и всякие другие перевозки у нас уже не производились. На дорогах было очень неспокойно, всякого лихого валацужья развелось тогда столько, что не только мы, паны, но даже хлопы не решались без крайней нужды пускаться в дорогу. Они сидели по своим деревням, вели свое примитивное натуральное хозяйство и, как говорится, радовались жизни. Пусть скромной, зато вольной. Дикари!

Но все это было много позже, осенью. А тогда, еще летом, сразу по окончании заседания Сойма, радостная наияснейшая княгиня призвала нас с паном Думкой к себе на абаранки, накормила, напоила вдоволь и, главное, сказала:

— Добрые вы хлопцы, мои дороженькие! Сбылась ваша ворожба, выбрали Алену господарыней, так что не буду я вам головы откручивать, носите их и дальше на здоровье. А вот то, что я вам тогда про ваши ученые книги наобещала, так ой какая я дура, ой, дура! Откуда же я знала, что такие времена придут, что из хаты носу лучше не высовывать? Но вы не полохайтесь. Вот мой верный Сидор Зуб скоро наведет порядок, и тогда я дам вам грошей, сколько унесете, дам и коней, дам и подвод, даже не восемь, а хоть десять, и тогда езжайте вы в это Чужинье и покупайте там какие приглянутся книги, мне не жалко! А пока что допивайте, доедайте, и Бог вам в помощь, дороженькие.

На этом мы с ней тогда и расстались.

А когда мы с коллегой, выходя из Палаца, уже стояли на крыльце, я не выдержал и все-таки сказал, что я не верил, не верю и никогда не буду верить в то, будто посредством гороскопов и вправду можно заглядывать в будущее.

— Вы, коллега, тогда просто угадали! — с жаром закончил я свою речь. — Просто ткнули пальцем в небо и попали.

В ответ на это доктор Думка лишь снисходительно усмехнулся и сказал:

— А хотите, я еще раз ткну и попаду?

— Сделайте такое удовольствие.

— Так слушайте. Вот вы сейчас такой радостный, такой сияющий, прямо как натертая мензурка. Вы думаете: га, какая удача, эта дурная князь-баба не только не забрала наши книги на растопку, так она еще нам и на новые книги скоро денег отвалит! А ведь все будет далеко не так. Новых книг вы от нее никогда не получите, это раз. А вот два: очень скоро, правда, уже не она, а зато сам пан Цмок, на всю нашу библиотеку свою лапу наложит!

— Цмок? — не поверил я своим ушам. — Он же давно убит!

— Жив он, мой дороженький, и еще как жив! — возразил мне мой коллега и при этом очень нехорошо улыбнулся. — Скоро вы о нем услышите.

— Как? Каким образом?!

— Всему свой черед, — сухо ответствовал пан Думка, после чего поспешно распрощался и пошел свой дорогой.

А я пошел своей. Дома пан Грютти первым делом спросил у меня, говорил ли я с местными властями по поводу продажи черепа. Говорил, ответил я ему, однако сумма была найдена слишком высокой. Пан Грютти разгневался и тут же отправил Яся в подвал за вином.

В мой подвал! Через две недели они его осушили полностью. За это время пан Грютти трижды ходил в Палац, но каждый раз ему отказывали в аудиенции. Черепом Цмока никто не интересовался. Или у них тогда просто не было денег. Или, скорее всего, дальновидная наияснейшая господарыня уже тогда почуяла, что эти самые деньги ей очень скоро понадобятся для других, более насущных приобретений.

Вскоре так оно и случилось — наступила осень, в городе начались перебои с провизией. Хлопы ведь нам давно уже ничего не подвозили. Цены на рынках резко подскочили. А потом, чем холодней становилась погода, тем все трудней и трудней стало добывать не только провизию, но и дрова. В книгохранилище стало очень холодно, я постоянно ходил в кожухе. Вина в подвале давно уже не было.

Зато — ф-фу! наконец! — пан Грютти и его друзья ушли.

— Проклятая страна! — сказали они напоследок. — Нигде еще мы не встречали такой черной неблагодарности.

— А череп? — спросил я. — Забыли?

— Оставь его себе, старик! Когда свой до дырки прочешешь, возьмешь второй взамен. Он просторный!

С тем они и ушли. Я, конечно, был рад, что такой диковинный череп остался у меня. Но в то же время я никак не мог взять в толк, почему это они с такой легкостью бросают столь ценный, по их же словам, трофей.

Однако уже вечером все прояснилось. Из города вернулся мой верный Ясь и сказал, что у нас опять объявился Цмок. Живой и невредимый! Вначале его видели под Клювском, потом на Гиблом озере. А три дня тому назад он явился под самый Горельск и развалился там прямо напротив Глебских ворот. Тамошние паны под предводительством тамошнего же старосты пана Гардуся Гопли вышли на Цмока, и этот Цмок их всех побил.

Видовище там, говорят, было страшенное. Цмок был двадцати саженей в длину и о трех головах. Так что, все теперь говорят, никакого Цмока паныч Юрий Зыбчицкий и не убивал, все это шухли-мухли, и пан Грютти со своими вражцами тоже мухляр. Их, кстати, уже ищут, закончил свою повесть Ясь.

Никто их, конечно, не искал. Они ушли, ушли совсем из города, и больше я о них ничего не слышал. А череп я, на всякий случай, перенес в подвал и покрыл его там забытым паном Грютти плащом. Такой белый златоградский плащ, весь в крови. Череп до сих пор лежит в подвале, никто у меня о нем ничего не спрашивает. Теперь всем не до черепа.

А что! В этом нет ничего удивительного. Осень давно уже кончилась, а зима в этом году выдалась на редкость лютая и вьюжная. В городе голод и холод. Стрельцы поразбегались кто куда, а те из них, которые остались, сами примкнули к лихим людям. Так что у нас теперь грабят не только ночью, но и днем. Наияснейшая княгиня говорит:

— Хоть бы хлопы пришли да перебили их, что ли!

Но хлопы в город не идут, говорят:

— Га, нашли дурней! Демьян к вам уже сходил, а теперь землю парит. А нам и дома добро, и тепло, и сытно.

Так там оно и есть. А нас они из городов не выпускают. А кто выйдет, тому сразу смерть. Поганые хлопы!

Да только они теперь уже не хлопы, теперь они братки, все равные. Но есть у них уже и поважаные братки, это которые всем там заправляют. Недавно такие поважаные, с охраной, конечно, приходили к нам в Глебск. Амельян из Грибцов и Шпиридон Кавалочский. Нюра их принимала, угощала абаранками. Из последней муки напекла! Они взяли у нее несколько возов всяких нарядов, украшений, кое-что из мебели красного дерева, а особенно их заинтересовали зеркала, сказали, это ихним бабам будет до сподобы, и уехали. Правда, теперь, это от них, поважаных братков, у наияснейшей есть кое- что из провизии. Я вчера у нее был, угощался. Она говорила:

— Ничего, Сцяпашка, не печалься, у меня добра навалом, еще надолго хватит. Но надолго нам и не надо, зима же скоро кончится.

Га! Нравится мне ее оптимизм! Я вернулся домой, развел огонь…

А знаете, чем я теперь свою печь топлю? Вот, правильно! Книжные полки я давно уже сжег, теперь пришел черед…

Ну, вы понимаете! Прав был покойный доктор Думка: Цмок до моих книг добрался! Я, правда, пока что жгу самые худшие из них, самые, скажем так, неактуальные. Но кто знает, сколько еще эта зима продлится? Мало ли какой теперь у Цмока сон! Вдруг он взял и на сто лет заснул? А что! С него теперь станется! Я когда такое подумал, наполохался, полез в подвал, там сел напротив черепа, посмотрел ему прямо в глаза и спросил:

— Долго ли еще ты будешь дрыхнуть, скотина?!

Он ничего мне не ответил. Я подождал еще немного и полез обратно наверх. Наверху, возле печи, теплее. Я теперь там день и ночь сижу, греюсь, думаю. И вот что я недавно надумал. Наверное, когда нас было еще мало, Цмок нас почти что не трогал, терпел. А как только нас стало много, как стали мы пущу рубить да дрыгву осушать, тут он не вытерпел, сильно озлобился, вышел — и вон что натворил. А может, это вовсе и не оттого. Отчего это на самом деле, это только он, поганый Цмок, один и знает. А я точно знаю только вот что: была у нас держава, а теперь ее нет. Все в одночасье одичали! А скоро и дороги у нас зарастут, потом и сами мы повымираем, хлопы придут в города, их поважаные станут панами, паны выберут среди себя наихитрейшего и наизлейшего и назовут его Великим князем…

И что, опять, что ли, все начнется сначала? Или мы, может, все-таки от них отобьемся? Га! Могли бы, конечно, отбиться, Сидор Зуб обещал, говорил, что нам бы только дождаться весны, а там сразу станет легче. Да и Цмок, все говорят, тогда уже проснется, и, может, он возьмет не хлопскую, а нашу сторону. Такое тоже вполне может быть, такое не исключено. Но это уже как он сам решит, это ему виднее. А нам пока что нужно не роптать и ждать весны, ждать, когда Цмок проснется. А что! Мы-то теперь все, весь наш Край, и паны и братки, точно знаем, кто у нас всем заправляет, — один только Цмок.