Чужак из ниоткуда 2

Глава двадцать четвертая Сила власти. Кушка. Письмо Наташи

Какое-то время Брежнев продолжал сердито сопеть. Потом они с Бесчастновым обменялись взглядами и словно договорились о чём-то без слов. М-да, всё-таки люди из высших эшелонов власти обладают столь отточенной ментальной чувствительностью, что никакой телепатии не надо. Хотя и мне для того, чтобы понять, о чём они договорились, телепатом быть не нужно. О моей охране, конечно же. Приставят. Незаметную. То есть, это они будут думать, что незаметны. Ну да бог с ними, пусть ходят, будет надо — всегда уйду из-под наблюдения.

Лето — пора отпусков и каникул. К тому же тот гигантский объём работы, который нам всем предстояло провернуть, требовал очень серьёзной организации на партийно-административном уровне. Здесь я был абсолютно бесполезен.

Кемрар Гели и на Гараде, где общество устроено во многом даже сложнее, чем в Советском Союзе, избегал всяческих организационных мероприятий и руководящих должностей. Характер, что поделаешь. Не думаю, что мой характер сильно изменился с переселением в тело земного подростка. По крайней мере, не замечал. С поправкой на возраст, разумеется. Но дело не только в характере. Когда по-настоящему чего-то хочешь, будешь заниматься любым делом, которое приближает осуществление твоих планов. А я хотел вернуться в космос и связаться с Гарадом. Очень хотел. Именно хотел — не мечтал. Потому что знал, что это возможно. Трудно, но возможно. А мечты — они, как правило, относятся к областям невозможного. Или бродят по самому краю этих областей.

Дело не в характере, повторю. Дело в возрасте и знаниях.

Как бы я ни выпрыгивал из штанов, я не мог вырасти быстрее. То есть, я мог действовать и вести себя, как взрослый человек, но окружающие продолжали видеть во мне подростка, фактически ребёнка.

С одной стороны, это давало определённые преимущества (к ребёнку относятся более снисходительно, на чём можно сыграть), но с другой — и это было очень важно — создавало массу проблем. Не будет взрослый человек, в особенности человек, обличённый властью и ответственностью, профессионал в своём деле, подчиняться ребёнку. Даже, если на этого человека надавить административно. В лучшем случае он сделает вид, что подчинился. В худшем — устроит открытый саботаж.

Теперь — знания.

Да, я уже собрал действующий гравигенератор, в котором имеется сверхпроводимый контур.

Знал в теории, как построить термоядерный и кварковый реакторы.

Как создать быстродействующие и компактные компьютеры, а затем объединить их в сеть.

Мог многое рассказать про невиданные материалы с потрясающими качествами — углерит, пластмонолит и некоторые другие.

Мог набросать проекты новых космических кораблей, способных достичь Юпитера или Сатурна за какие-то недели и надёжно защищённые от космической радиации.

Знал, в теории, как построить станцию Дальней связи на Луне.

В конце концов, мог, вероятно, научить отдельных, специально отобранных людей, вхождению в орно, работе с аурой человека или животного, гипнозу-внушению, «туманному плащу» и другим вещам, вполне нормальным для гарадца и фантастическим для землянина.

Мог.

Но вот организовать систематическую работу по достижению всего этого, работу, в которой будут задействованы тысячи и тысячи людей, громадные научно-исследовательские, конструкторские, производственные и даже воспитательно-образовательные мощности и ресурсы — не мог. Не было у меня в этой области ни достаточных знаний, ни опыта.

Таким образом и появилось у меня неожиданно свободное время.

— Минимум — до августа, — сообщил Леонид Ильич, когда через десять дней я закончил приводить его организм в относительный порядок. — А скорее даже до сентября. Страна у нас большая, а люди не то чтобы ленивые, но раскачать их… — он вздохнул. — Очень трудно бывает.

— Есть такое слово — инерция, — сказал я. — Чем больше масса, тем труднее разогнаться.

— И затормозить, — засмеялся Брежнев, и я в очередной раз с удовлетворением заметил, что наши сеансы принесли Генеральному секретарю пользу большую, — Леонид Ильич даже внешне помолодел, у него изменился голос и походка. Более того, он даже похудел на шесть с половиной килограмм.

— Если бы не видел своими глазами, не поверил бы, — сказал по этому поводу Евгений Иванович Чазов — личный врач Леонида Ильича, известный кардиолог и большой медицинский начальник, без участия которого, разумеется, подобные «ненаучные» эксперименты со здоровьем первого лица государства обойтись не могли. Более того, Чазов буквально поднялся на дыбы, когда услышал, что какой-то безвестный мальчишка собирается шаманить (чуть ли ни в прямом смысле этого слова) над «нашим дорогим» Леонидом Ильичом. Только очередная наглядная демонстрация моих возможностей (зарастил перелом шейки бедра одному престарелому заслуженному товарищу в «Кремлёвке» — Центральной клинической больнице) заставила его осадить назад и дать своё осторожное согласие.

— Давление, анализы… — продолжал он. — Десять лет, я так скажу. Такое впечатление, Леонид Ильич, что вы сбросили десять лет.

— Я и чувствую себя лет на десять моложе, — довольно усмехнулся Брежнев.

— Отдайте его мне, Леонид Ильич! — воскликнул Чазов. — Это же не мальчик, а гений-чудотворец какой-то… Хотя нет, не отдавайте. Наши эскулапы-консерваторы его вмиг сожрут и косточек не оставят.

— Не сожрут, — сказал Брежнев. — Не дадим. Но ты прав, он мне для других дел нужен в первую очередь.

— Здоровье человека, Евгений Иванович, — сказал я, — на девяносто процентов зависит от него самого, и только на десять от уровня медицины и таланта врача. Вы и сами это прекрасно знаете. Поменьше водки и сигарет, побольше спорта и нормального питания, и вы не узнаете людей.

— Легко сказать, — вздохнул Чазов. — Но ты прав, конечно. Что не отменяет, надеюсь, нашего будущего сотрудничества.

— А как же злые эскулапы-консерваторы? — усмехнулся я.

— Как всегда, — сказал Чазов. — Будем убеждать и бороться.

— Только под вашим руководством, Евгений Иванович, — польстил я. — Иначе я даже соваться не буду.

— Конечно, — довольно улыбнулся Чазов.

— Молодец, — хлопнул меня по плечу Брежнев. — Учишься на ходу!

Вот так и получилось, что в начале июля я фактически оказался предоставлен сам себе и мог делать, что хотел. Как раз к этому времени поспели и «корочки» от ЦК, Верховного Совета и КГБ. Новенькие, обтянутые алой кожей и золотым тиснением. Даже я впечатлился. Внутри — моя фотография, печати, подписи. Срок действия — до 1 января 1973 года, с возможностью продления. В первых двух значилось, что я консультант (просто консультант, без уточнения), в последней — внештатный сотрудник.

Лето и свобода!

Восхитительное чувство. У Рэя Бредбери, в книге «Вино из одуванчиков» хорошо описано. Вслед за воспоминанием о Брэдбери пришло воспоминание о Сэмюеле Кушнире, рыжеволосом дальнобое Сэме на жёлтом Mack B75 шестьдесят четвёртого года. Он ведь в Уокигане живёт, на родине Бредбери. Надо будет написать ему, поблагодарить за помощь, сказать, что у меня всё хорошо и когда-нибудь мы обязательно увидимся. Адрес я помню. В Circus Smirkus тоже хорошо бы написать. Мэт Раймонд как-то говорил, что в крупных городах на главпочтамтах у него имеются абонентские ящики. Можно написать до востребования, получит. Нельзя связь в Америкой терять. Во-первых, чисто по-человечески нельзя. А во-вторых, нельзя допустить, чтобы наши страны превратились в непримиримых врагов. Я слишком хорошо знаю, чем закончилась такая вражда на Гараде — едва планету не угробили. А что способствует предотвращению вражды? Связи. В том числе и дружеские. Вот и будем налаживать. Под руководством старших товарищей, разумеется. Но и моё слово должно что-то значить. Что в «корочках» написано? Консультант. Значит будем консультировать. Помнится, в ЦРУ моим условием сотрудничества было три завода. Три завода с нуля. Станкостроительный, радиоэлектроники и машиностроительный. По-моему, нормальная цена. Детали, как и было сказано, уточним позже. Обязательно намекну советскому руководству об этих заводах, если сами не догадаются. И не только о заводах. Всё равно такого «шила» как антиграв в «мешке» отдельной страны, пусть и великой, пусть и за «железным занавесом», не утаишь.

Вариантов, как использовать это время было множество, но больше всего мне хотелось вернуться в Кушку — попрощаться с городом и друзьями и помочь маме с переездом. А потом съездить повидать Наташу. Соскучился.

Вечером, после последнего сеанса с Брежневым, сообщил о своих планах папе.

— Что ж, — сказал отец. — Как ты говоришь, не вижу препятствий? Вот и я не вижу. Хотя, конечно, уж больно стремительно всё происходит.

— Что именно, пап?

— Да всё. После того случая с тобой в Кушке, всё понеслось вскачь. Самое главное — ты изменился и повзрослел так, что иногда я не узнаю собственного сына.

Я подошёл обнял его.

— Это я, пап, — сказал. — Можешь даже не сомневаться. А то, что изменился и повзрослел…Ну что поделать. Дети растут и меняются — это закон.

— Но не с такой же скоростью, — вздохнул отец. — Ладно. Завтра с утра поедем, возьмём тебе билеты на самолёт.

— Я сам возьму, пап. Отправляйся на службу спокойно. У меня теперь вон чего есть, — я продемонстрировал «корочки».

— Ух ты, — оценил папа, повертев удостоверения в руках и тщательно их изучив. — Поздравляю, сынок, это очень серьёзно!

— Ещё служебная машина с шофёром имеется, — гордо напомнил я. — Позвоню — завтра утром будет ждать у подъезда.

— С ума сойти, — покачал головой папа. — Эдак, не успею оглянуться, ты и меня по карьерной лестнице обгонишь.

— Это вряд ли, — сказал я, смеясь. — Ты у нас, можно сказать, без пяти минут генерал, а я даже не рядовой.

В том, что удостоверения обладают практически волшебной силой я убедился на следующий же день.

Машину действительно вызвал, это было быстрее, чем на метро. Опять же, надо привыкать пользоваться данными тебе льготами и преимуществами. А иначе, зачем они нужны?

Новенькая чёрная Волга ГАЗ-24 из гаража Управления делами ЦК КПСС с немногословным шофёром лет сорока и обладателем легко запоминающегося имени Василий Иванович с ветерком домчала меня до касс «Аэрофлота» на Ленинском проспекте и лихо затормозила под знаком «Стоянка запрещена».

— Жду тебя здесь, — сказал Василий Иванович. — И вот ещё совет, если позволишь.

— От хорошего совета никогда не откажусь.

— Ксива наша есть?

Я продемонстрировал удостоверения ЦК КПСС и Верховного Совета.

— Надо же, сразу две, редкий случай. А что мы сюда приехали вообще? Звонишь в Управление делами, тебе любые билеты выписывают тут же без всякой очереди. Приехал на Старую площадь, забрал. Не можешь приехать — курьер доставит.

— О как, — сказал я. — Не знал, спасибо. На будущее учту.

— Учти. А сейчас идёшь сразу к служебной кассе и показываешь ксиву. Должны дать. Хочешь, с тобой схожу?

— Спасибо, Василий Иванович, я сам.

Я вышел из машины и тут же увидел направляющийся к нам милицейский патруль. Однако метров за пятнадцать блюстители закона разглядели номера машины, остановились, не сговариваясь развернулись и направились в другую сторону.

— Правильно, — услышал я через открытые окна негромкое резюме Василия Ивановича. — От греха подальше.

К кассам тянулись громадные очереди. Лето, отпуска, люди жаждали улететь из душного города поближе к морю или нырнуть в чистую лесную прохладу. По совету Василия Ивановича я направился к окошку с надписью: «Служебная касса», возле которого не было никого.

Крашеная блондинка по ту сторону стекла долго рассматривала моё удостоверение, переводя глаза с него на меня и обратно.

— Даже не знаю… — неуверенно протянула она. — У вас же своя касса должна быть?

— Есть, — сказал я, обаятельно улыбаясь. — Но я прошу вас. Так получилось.

Вздохнув, она позвонила куда-то, потом ещё раз вздохнула и выписала мне на завтра билеты по маршруту Москва-Ташкент-Мары.

На сборы я потратил ровно час. Чемодан брать не стал. К тому же мой остался в Кушке. Отцовский? Ему самому может понадобиться в любую минуту — человек военный. Покупать новый? Смысла нет. Лето. Лечу на самый-самый юг, много ли мне надо? Сходил на почту и дал маме телеграмму. Вызвал на утро машину и лёг спать.

Утром мы с папой позавтракали (совместный завтрак стал для нас уже некой традицией, которая лично мне очень нравилась); я уложил в сумку пакет с бутербродами и термос с чаем; мы вышли во двор, попрощались и разъехались. Он — на службу, я — в аэропорт.

Как человек взрослый и ответственный, приехал минут за пятнадцать до начала регистрации. Отпустил Василия Ивановича и тут же увидел две знакомые фигуры у входа в здание аэропорта.

Петров и Боширов.

Ну, конечно.

Стоят, курят в своих шикарных летних костюмах и тёмных очках. Красавцы, ё.

— Какая приятная встреча! — воскликнул я, подходя.

— А главное, неожиданная, — усмехнулся Петров. — Извини, Серёжа, приказ начальства. Ты можешь сколько угодно отбиваться от охраны в Москве, и тебе пойдут навстречу. Или сделают вид, что пошли. Но в поездках — извини… Будем тебя сопровождать. К тому же ты забыл.

— Что именно?

— Держи, — Петров вытащил из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

Взял, развернул. Разрешение от Комитета государственной безопасности, выданное Ермолову Сергею Петровичу на посещение города Кушка, Туркменская ССР. Действительно до конца года.

— Вот чёрт, — сказал я. — Действительно забыл. В новом-то паспорте прописка у меня московская стоит… Что и ксива Конторы бы не помогла?

— Нет, — покачал головой Петров. — Не помогла бы. Проблем, конечно, было бы меньше, к тому же тебя знают, медалью нашей награждён… но всё равно могли задержать и ссадить с поезда. До выяснения, так сказать.

— Спасибо, — сказал я искренне.

— Не за что, — улыбнулся Петров.

— Ты не волнуйся, — добавил Боширов. — Мы тебя аккуратно сопроводим.

— Да ладно вам, — сказал я. — Даже лучше. Дорога длинная, не так скучно будет. Хотя я думаю, что у меня скоро выработается условный рефлекс.

— Какой? — поинтересовался Петров.

— Без вас в самолёт не садиться, — сказал я.

— Это правильно. Но не только в самолёт. В поезд тоже. А там, кто знает, дело и до теплоходов дойдёт…

До Ташкента с одной посадкой в Ростове-на-Дону самолёт Ту-134 доставил нас без всяких проблем. Там мы пересели на уже знакомый АН-24 и вскоре оказались в Марах. Там взяли такси и прибыли на вокзал за час десять минут до нашего поезда. Купили билеты и отправились перекусить.

Дорога до Кушки была уже знакомой и даже родной. Тот же гудок на месте гибели машинистов; пограничники с собакой; короткая ночь и быстрый рассвет; первые лучи солнца, окрасившие бока уже выгоревших сопок в яркий охряной цвет.

Уже с утра было жарко, но в открытые окна вагона залетал ветерок, который давал жить и дышать.

Поезд замедлили ход. Вдалеке, справа, показались сопки с «Алёшей» и Крестом.

Вот и зелёная крыша вокзала с родным стадионом за ним. Медленнее, ещё медленнее…

Мама с Ленкой на перроне!

— Мама! — крикнул я и помахал рукой.

Увидела, ахнула, заторопилась.

Ход поезда замедлился окончательно. Вагоны дёрнулись, сцепки лязгнули, поезд остановился. Приехали.

Затем были слёзы матери, радостные визги Ленки, привычный путь домой пешком через стадион. Завтрак, на который мама, конечно же, затащила Петрова с Бошировым. Потом товарищи майор и капитан ушли устраиваться в гостиницу, и мы остались одни.

— Ну наконец-то, — сказала мама, погладив меня по щеке. — Живой, здоровый, повзрослел… — она чуть было не заплакала снова, но сдержалась. — Как хорошо, что ты приехал. Поможешь мне с вещами. Я бы, конечно, и сама справилась, но…

— Что ты, мама, сказал я. Какой разговор, помогу, конечно, для этого и приехал. Скажи, письма мне были?

— Да, сейчас, — она встала, сходила в комнату и вернулась с конвертом.

Я узнал почерк Наташи. Сердце тревожно стукнуло. Последнее письмо от неё я получил незадолго до похищения, в конце марта. Одно письмо за три с лишним месяца?

Взял конверт. Он был лёгким и тонким.

Я прошёл в комнату, сел за секретер, открыл конверт и прочёл письмо. На половинке тетрадного листа Наташа сообщала мне, что семья переехала в Ростов-на-Дону, она перевелась учиться в Ростовскую государственную консерваторию имени С. В. Рахманинова, влюбилась и выходит замуж.

«Прости, — заканчивалось письмо, — но у нас с тобой всё равно бы ничего не вышло. Слишком большая разница в возрасте. Останемся друзьями. Будешь в Ростове, заезжай в гости. Целую, Наташа».

Я понюхал листок — он пах её духами. Сверил даты. Получалось, что свадьбу сыграли примерно в то время, когда мой цирк разбил шатёр в окрестностях Окленда.

Я открыл окно, поставил на подоконник магнитофон и врубил на полную катушку Битлз. Голос Пола Маккартни поплыл над жаркой кушкинской улицей Карла Маркса.

Я стоял и слушал. Потом вышел из комнаты на кухню попить воды.

— Всё нормально, сынок? — спросила мама.

Всё хорошо, мам, — улыбнулся я и вернулся в комнату.

Под моим окном стоял взвод солдат. Мальчишки на несколько лет старше меня, в просоленных выгоревших солдатских куртках и панамах стояли на тротуаре и завороженно слушали.

Маккартни пропел второй куплет и припев. Начался длинный проигрыш.

— Взвод, шагом марш! — скомандовал сержант.

Взвод повернулся и затопал сапогами по асфальту. Кто-то обернулся уже на ходу:

— Спасибо, земеля! Спасибо тебе!

Мостовая опустела. Только южный ветер гнал по дороге столбики мелкой липкой пыли. Жарило солнце. Летел вслед уходящему взводу голос Пола:

Кончилась песня.

Я выключил магнитофон и вытер ладонями глаза. Слёзы? Нет, просто вечная кушкинская пыль.