Четыре возраста Нулизы-сан

Возраст четвертый

Гонолулу-Токио: 6204.05 километров / 3349.89 морских миль.

Плотная бумага, ровные строчки — аккуратный почерк девочки-отличницы. Ни подписи, ни приветствия — а Егору и не надо.

Егор сложил письмо и сунул в маленький кисет на шее — единственное, что у него было своего. Все остальное выдали от казны: кровать в кубрике, металлический шкаф для вещей и ключ к нему, форму-белье, берет-портянки, подсумки-разгрузки, сапоги знаменитые — даже не кирзовые! — кожаные, офицерские. И безо всякой присяги, в первый же вечер выдали автомат с четырьмя магазинами. Только без ремня; капитан так и сказал стриженной лопоухой шеренге:

— Чада Атрея и чернокерзовые мужи-ахейцы! Либо сжимайте покрепче оружие ваше — либо сожмут вас гробовые доски!

Егор покосился на свой тощенький бицепс — и хмыкнул. Уж мужи так мужи, аккурат в троянского коня запихивать. Сорок парней от пятнадцати до девятнадцати, тщательно скрывающих страх за нахальством. Десять сержантов-контрактников, по два на кубрик. И командир отряда — целый капитан, любитель оригинальных переводов с древнегреческого.

Но вот оружие прямо с порога в руки — это Егора определенно порадовало. Внушило надежду, что в этой армии с автоматом больше времени пройдет, чем с метлой-лопатой. Надежда окрепла, когда в расположении указали открытый короб (да, тот самый знаменитый цинк, про который Егор в боевиках читал):

— Патроны берите, кто сколько хочет. Пристрелка оружия завтра, кто руководство не выучит — будет молча завидовать стреляющим. А перебьете друг друга — сэру Чарльзу Дарвину на том свете кланяйтесь. Он как раз переходное звено ищет, от обезъяны к долбоклюям!

Стрелять начали не «три патрона в месяц, девять за всю службу» — а тридцать патронов ежедневно. По средам так и вовсе до полного остекленения: стоя, лежа, с ходу, в дыму, по пояс в воде, в обвязке со стены, под грохот взрывпакетов… Уже через месяц вид настоящего ствола вызывал не щенячий восторг, а глухую тоску: чистить же!!! Чистили каждый свое оружие, за единственным исключением: худшему стрелку дня доставался в довесок автомат лучшего.

Лучше всех стрелял Крыс. Да, Крыс! Тот самый, из «круглого двора», Первомайского района. Егор увидел его в первый же день — застыл столбом, и поднос чуть не выронил.

— Чего пыришься? — буркнул атаман «Первой майки». — По-твоему, я совсем дурак, даже в армию не гожусь?

— А…

— Андрей меня звать, кстати. И двигайся уже, у тебя сейчас борщ польется.

Сели за один стол — Егор все глазами хлопал. Андрей, оказавшийся Крысом — то есть, наоборот! — посмотрел на собеседника:

— Да екарный бабай, отмерзай уже! Чего ты удивился так?

Егор помешал сметану — оказывается, тут и кормят не так страшно, как рассказывали. Не нашел, что сказать и вздохнул. Андрей вздохнул тоже:

— Увидел, какие к вам гости ходят, и понял: или я рискну — или до конца жизни гайки точить.

— Зато не убьют, — негромко высказал тайный страх Егор. Собеседник хмыкнул:

— Дай-ка я тебя тоже удивлю, умник.

Из внутреннего кармана кителя Крыс вытащил маленькую книжечку, перелистал и прочитал с выражением:

— В Первую мировую войну среди погибших насчитывалось девять десятых военных и одна десятая гражданских лиц. Во Вторую мировую войну погибло поровну военных и гражданских лиц. Завершился двадцатый век бомбардировками Югославии, во время которых погибло девяносто процентов мирных жителей и всего десять процентов военнослужащих.

Посмотрел на Егора, наставительно поднял палец:

— Новое тысячелетие открылось войной в Ираке. Точных статистических данных о жертвах нет, но все сходятся на том, что соотношение погибших мирных жителей к погибшим военным составляет пятьдесят к одному. Служба в армии — твой шанс выжить в грядущей войне!

Андрей убрал записную книжку и принялся за еду, Егор тоже. Выходя из столовой, Крыс повертел головой:

— Вам про костюмы доводили? Ну, про новый подход?

Егор кивнул:

— Или ты, или тебя. Инструктор говорил, раньше было не так. Для своих старались все получше сделать. Удобно, надежно. Без внезапных заскоков.

Андрей добавил, тоже негромко:

— Ты не бойся. Уже результаты есть по первой волне. Я узнавал, говорят — главное, не испугаться.

Егор стиснул зубы, как-то вдруг ощутив, что Андрей и правда старше на целых два года. Крыс же с недоумением пожал плечами:

— Меня только одно удивляет. Чего раньше не догадались, если это так просто.

— А вот это я как раз и спрашивал. У тех самых гостей.

— И?

Егор махнул рукой. Андрей покривился:

— Ну, понятно. Все в масштабах страны. Планетарно все, глобально. Про мелочь вроде нас кто же подумает…

И вот вышел Андрей в лучшие стрелки, так что чистить собственный автомат ему почти не приходилось. Ясное дело, нравилось это не всем; но едва коренастый челябинец по кличке Болт затеял разборку — налетели «одуванчики» и живо разъяснили: флотский штрафбат не в земле, на воде окопы копает. Отставить ржать! У воды есть второе агрегатное состояние, это лед. Где у нас много льда? Кто намек не понял, шаг вперед: вас ждет гостеприимный солнечный Таймыр!

Одуванчиками тут называли сержантов. На каждых восьмерых курсантов их приходилось двое. Каждую ночь двое-трое сержантов дежурили в расположении, и потому никакая параллельная власть мимо них в отряде образоваться не могла. Сержанты все были мужики-контрактники, чуть ли не тридцати лет. Многие женатые — а седые все. Кто по вискам, кто и полностью — в сочетании с короткой стрижкой смотрелись форменными серебристыми одуванчиками. Учили быстро и просто: после инструкций, написанных непонятно кем и для кого, четкие пояснения сержантов любую загадку превращали в удивительно красивую техническую находку… И ведь хотел Егор в авиаконструкторы, Кербером зачитывался — а теперь, получается, вместе с формой мечту казенную выдали?

Вокруг шеи свежий подворотничок, вокруг подворотничка воротник пятнистого кителя. Ниже кителя штаны, ниже штанов знаменитые сапоги. На флоте раньше ботинки выдавали — а теперь бери, что есть, да скажи спасибо за удачно найденный размер. В кирзовых набултыхался бы… Сапоги стоят на сером бетоне, да и вокруг бетон, только что лавка строгаными досками выстлана. Коридор гулкий, широкий — практически пустой. Желтые лакированные сиденья, да салатово-зеленые холодные шкафчики с личными номерами, да белые квадраты светильников на потолке. По левую руку в конце коридора стальная гермодверь — оттуда Егор вышел. По правую руку, в точно таком же конце коридора — точно такая же дверь, и над ней красный прямоугольник с буквами мерцает. «Не входить! Идет испытание!»

Туда Егору скоро идти.

Впрочем, он все еще может отказаться. Тут нарочно коридор пустой. Нет никого. Никто не осудит, не засмеет. Говорил капитан — девушки-канмусу могут уйти в любой момент, пока Позывной не получили. Для них этот чертов коридор долго тянется, мужикам хотя бы в этом проще… Решил — не сворачивай.

Егор потрогал письмо в кисете и вздохнул. Ответ писал пять раз. Комкал и тщательно рвал, на мелкие клочки. Вот уже и домой съездил, в первое увольнение. Алиска им гордилась, все три дня дальше полушага не отходила. И не остался, вернулся на базу — этим гордился уже сам Егор; он-то знал, до чего страшно шагнуть на ступеньки вагона… А вот письмо — так и не написал. Все записки мелкие, все отговорки занятостью — правда, гоняли тут плотно. Только это же не причина!

Заметил капитан Егоровы терзания, отозвал в сторонку и на два счета расколол. Покачал рыжей бородой: общая для мужчин проблема. Некоторым легче сделать, нежели сказать. А у некоторых весь пар в свисток. Из которых будешь? Так я и думал. Не можешь длинно, пиши коротко, лишь бы почаще. И не спросил, кому письмо; ну да Егору хоть об этом хватило ума промолчать.

Мама с папой, может, и плачут — а все равно согласились, что выбор был правильный. Не в том смысле, что выгодный или удачный — а в том, что любой другой был бы хуже. Теперь не расплескать бы этот выбор до самого конца, не опозориться бы… Никто, решительно никто! Не запрещает по сигналу пойти не направо — налево. Сейчас еще можно дать слабину. Никто тебя не увидит, никто тебя не осудит, никто не засмеется.

Разве что ты сам будешь чувствовать себя говном. Вот интересно, кто коридор этот Прямой Кишкой окрестил — отказник, выходит?

Красный транспарант замигал и погас. Егор напрягся.

Мечта или не мечта — а судьбу табельную получи, распишись, да не про… Не утрать по пути, потом же на склад сдавать.

Зеленый… Зеленый!!!

— Н-ну п-пошли…

— Пошли вниз, тут не Сиэтл.

— Еще пару минут, чистым воздухом подышать. Не беспокойся, флагман, ревун все услышат.

За отходящим конвоем — зеленый утюжок острова Оаху в низкой короне белых столбиков-айсбергов. Перед конвоем — небо синее, море бирюзовое и редкий по теперешним временам южный ветер.

— Вот хватает же им смелости ждать своей судьбы на клочке камня посреди океана!

Остров Оаху выдержал удар Ото-химе; остатки ее северной армии где-то сравнительно неподалеку, милях в сорока южнее, у верхушки вулкана Мауна-Кеа. Отброшенная армия все еще велика, больше любой местной стаи. Но занята покамест наказанием невиновных и награждением непричастных. Так что медицинские материалы вполне можно везти на Токио.

И вот конвой выходит.

Конвой состоит из единственного грузовика — «Фьярдвагена», и той же эскадры, что вела его в Сиэтл — все до единого корабли Тумана. Флагман — линкор «Нагато». В авангарде легкий крейсер «Носира» и два эсминца. В каждом дозоре принцип тот же: легкий крейсер и эсминцы. Справа «Яхаги» с эсминцем, слева «Сакаво» с эсминцем же, и в замыкании «Агано» — уже с двумя эсминцами, потопленный «Харукадзе» восстановили, пока конвой шел до Сиэтла и назад. Туманник восстановить несложно: ядро подобрать успели, а «серебряную пыль» в Гонолулу целый завод производит. Несколько дней в прохладной тишине громадного дока — и ядро вырастило вокруг себя новый эсминец, нисколько не хуже прежнего. А флагман тем временем заново рассчитала для него аватару. Так что «Харукадзе» бодро движется в замыкании конвоя, а его аватара машет рукой девушкам на палубе «Летящего Феникса».

Девушки не торопятся уходить с палубы.

— А прикинь, мы-то как раз и могли бы заниматься танководством!

— И перевернуться в танке нам не страшно.

— Точно! И каток «Пантеры» менять вполне по силам.

— Ага, и голой жопой в снег тоже?

— Зато у нас школоносец уже в наличии. Даже прямо так и называется.

Школоносец «Летящий Феникс» плавно занимает место в ордере. Под конвоем выстраиваются четыре подводные лодки. Девушки в форменках смотрят на счетчики взвеси — и понемногу, с очевидным сожалением, покидают палубу школоносца, уходя в герметичные отсеки с трижды очищенным воздухом.

— …А самое главное — это же игра. Проигрыш в ней ничего страшного не означает. Можно болеть за любую команду, совершенно не переживая о судьбе проигравших.

Проигравших стая рвет в клочья. Тут глубинные забывают, что стрелять они умеют не хуже береговых; что взвесь позволяет вылепить заряд приличной силы; что существует на свете тактика и что завтра тоже будет день — все тонет в черно-багровом. Вбиваются клыки, смыкаются клешни, зубы пробивают кожу и чешую, кольчатые хлысты рассекают одинаково мягкие глаза и упругий хитин, и долго потом блестят на волнах разводы взвеси.

Хранительница довольно потянулась, припомнив ловкое избавление от соперниц. Мир довольно прост — и зря береговые делают вид, что у них не так. Впрочем, чего и ждать от существ, дышащих воздухом. Плотность воздуха никакая, вырастить из него ничего нельзя — как они живут, убогие? И ведь не просто живут, металлы ухитряются добывать… Металл в океане ценность; металл — путь к почету.

Самое почетное место — при раковине повелительницы стаи. Береговые зовут повелительницу «химе» — принцесса. Принцессой можно только родиться. А вот сделаться хранительницей ложа принцессы может любая, у кого сил хватит. Всего только победить всех соперниц. Правда, потом до конца жизни приходится спать в пол-уха: молодых много, а место Хранительницы одно… Вот, кстати. Если бы химе прислушалась к добрым советам, и приказала бы завести не одну Хранительницу, а хотя бы десяток? Во-первых, интриговать будут не только против единственной Хранительницы, а вдесятером с наглой молодежью бороться все-таки легче. Во-вторых, нахальной смене будет куда расти. Сейчас получается лишний расход Старших особей в схватке за высшую должность. Выигрывает одна-единственная — а проигравших стая рвет в клочья!

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Хранительница приказала всплытие. Лично для нее самое приятное было путешествовать под поверхностью воды, в просвеченном золотыми лучами живом тепле. Ну и дозорных наверх надо время от времени выгонять — мало ли чего! Береговые хитрые! А уж твари, с которыми береговые связались — те совсем за кромкой, и потому непредсказуемы.

У береговых есть огонек. У глубинных тоже имеется огонь, и потому они чуть-чуть понимают береговых. И могут немного предвидеть, куда береговые погонят громадные лоханки, набитые чистейшими металлами и вкуснейшими полимерами. Увы, у лоханок обжигающие сердца, и добывать их весьма непросто. Хранительница выскочила из воды, огляделась: никого и ничего, только взвесь поблескивает на волнах. Солнце теплое, волны невысокие. Хранительница потянулась: драконье тело завилось в спираль, разбрызгивая пену на все стороны.

Ну что ж, твари! Нашлась и на вас управа. Вот ваши сердца: измерены, взвешены и отданы Ото-химе. А уж дочь Морского Царя найдет применение шестнадцати ядрам!

И кстати — намек Ото-химе поймет с полуслова. Стая, способная победить конвой из шестнадцати кораблей Тумана — не игрушка даже для владычицы морской. Такую стаю не подомнешь мимоходом, с такой стаей надо уже договариваться.

Хранительница повторяла доводы сотни раз — да уж больно те приятно звучали, чтобы надоесть. Победу в самом деле ничего не заменит. Ото-химе сильна — но Север ей не уступит!

Хранительница подбросила алюминиевый бак — сердца тварей загремели о стенки, защелкали друг о друга. Глубинная осмотрела внешний слой взвеси, блокирующий радиоволны. Повреждений не было; пленные ядра никак не могли бы позвать на помощь. Тогда хранительница довольно улыбнулась.

Они проиграли!

— …А проигравших порвут на ленточки уже без нас. Сэр, я не понимаю, отчего вы так упорно не соглашаетесь еще немного нажать на медведя. Почему не добить его? Татарстан почти отвалился, муфтий уже сделал заявление. Якутия провозгласила независимость, или вот-вот сделает это. Ввести войска русские могут и туда, и туда. Но это второй Афганистан, только в тайге. Мы упустим шанс. И мы проиграем. А проигравших…

— Фиори, я был вроде вас пять лет назад. Я точно так же подбирал обоснования, считал вероятности. И шеф точно так же спускал в унитаз выверенные до запятой планы, как сегодня это сделал я. И никогда ничего не объяснял. Мальчика-инициативника можно было на этом и послать. Девочку… Теперь уже и на столе не трахнешь, харрасмент пришьют. Не опускайте глазки, вы же сами несли эту херню про меня позавчера в курилке.

— Сэр, прошу прощения, немного увлекся. Завернул для красоты фразы. Все мы люди. Сэр.

— Уже нет, Фиори. Уже нет. На планете кроме людей, как минимум, три разумных вида. С которыми хомо сапиенс сапиенс не может иметь общего потомства. Ватикан пока что думает над нашим запросом. Ребе, как самые умные, спихивают друг на друга. Буддистам просто похер. Даже не ответили. Мекка написала ехидно: мы вас полста лет как прокляли, чего вам еще?

— Сэр. А почему вы вообще обратились к священникам?

— Цивилизация планеты Земля имеет два способа познания мира. Наука и религия. Наука не то, чтобы молчит — напротив, она требует во весь голос: денег, денег, денег! Редких материалов, тонкой аппаратуры, миллионов обученных людей… А вот объяснить происходящее не спешит. Клирики же… Фиори, вы можете веровать, или не веровать, ваше дело. Но как разведчик, вы обязаны понимать, что хватает людей, способных в надежде на жизнь вечную, на райские сады с гуриями, бестрепетно направить самолет в любую цель.

— Сэр. Мусульманские фанатики…

— Не только мусульманские. Совсем недавно ниггеры грабили часовню на Манхеттене, в туристической части, где дайвинг среди затонувших небоскребов. Там был такой толстяк-итальянец. Он безропотно расстался с кошельком, часами, даже с одеждой. Но, когда попытались образок сорвать с цепочки, этот ваш земляк со связанными руками перекусил ближайшему негру шею. Знаете, как в кино изображают укус вампира? Не спереди, как собака — а сбоку, в основание шеи. Пристрелили, разумеется — но укушенному это не помогло.

Фиори перекрестился:

— Упокой, Господи, его душу.

Джеймс покачал головой.

— Мясо на крестовый поход Рим наберет без особенных проблем и весьма дешево. Войны, постоянные перевороты в мировом сознании. Очевидная неспособность науки обосновать их. Общее ощущение происходящего конца света. Все вместе обращает людей к богу — больше никто не в силах ни помочь, ни хотя бы утешить.

— Сэр. Вы перечислили католиков, иудеев, буддистов. А схизматики? Пять лет назад они так трогательно спелись с Римом, в один голос анафемствуя Гавайский госпиталь. Что говорит патриарх?

— Патриарх не может ничего сказать, Фиори. Русские застегнули ему на горле часы. Патриарх от этого посинел и умер, и нового что-то не находится. От нехватки пищи духовной — пищи телесной у них там постоянно нехватка, они привыкли — в России возникло «состояние, близкое к недовольству».

— Сэр. Там самые настоящие погромы!

— Что и натолкнуло вас на мысль раскачать ситуацию до гражданской войны. Со всеми этими отделениями, провозглашениями… Верно?

— Глупо отрицать очевидное.

— Что ж, Фиори. Я поступлю не как мой начальник. И буду надеяться, что вы окажетесь умнее меня тогдашнего. Я расскажу вам… Историю. Но четверть часа вам придется на меня потратить.

— Сэр, я слушаю.

— В Сиэтле мы возили девочку на каток, помните?

— Еще бы! Двенадцать миллионов скачиваний, сервер лежит второй месяц.

— Она тоже результат нашей политики. Один из. Помните херстовское соглашение о рекламе?

— Не использовать в рекламе детей, инвалидов, больных и страдающих людей?

— Верно. Не спекулировать на безусловных рефлексах. На желании помочь и защитить. И вот господь бог — или какая там еще сука создала эту гребаную вселенную! — посылает нам врага, бороться с которым только дети и могут. Все рефлексы биологически здорового, полноценного мужчины встают выше хера! Где тут здравый смысл? Остановите Землю, я сойду!

Но это лирика. А результат вот. Ролик скачивают в России тоже. Девочка из ролика пошла с конвоем обратно. Не осталась у нас, не выбрала свободу! На этом фоне удачный переход ее соратницы никто даже не заметил. Русские даже обязательную ноту не прислали. Фиори, черт бы меня драл! Почему?! Чем они гордятся? За весь двадцатый век у них только война с наци, да Гагарин.

— А за двадцать первый?

— А за двадцать первый прибавилась ощутимая ненависть к нам. Не та, что пытались пропагандировать большевики — а осознанная, созданная нами же.

— Сэр?

— В девяносто первом «союз нерушимый» издох, как обосравшийся дракон. Россия разоружилась, порезала на металл танки, разогнала инженеров. Попросилась в НАТО. Мы пустили ее? Мы дали ей хоть цент? В то же время Китай раздавил танками студенческое выступление на площади Тяньаньмэнь. Но мы закрыли на это глаза. Мы подарили Красному Китаю Тайвань — точно так же, как Чемберлен отдал Чехословакию. Мы вывезли в Китай все свои заводы. Мы передали узкоглазым технологии де-факто. Мы выучили класс рабочих в Китае. И не потребовали от Китая забыть про компартию. Ни разу! Тогда русские впервые почесали затылки.

Фиори поднял бровь, но промолчал.

— …Потом Россия попыталась развязать давно назревшие узлы с русскоязычными регионами в составе других стран. Присоединила Абхазию, Крым, чего-то там еще. Насрать на нужды абхазцев — Россия пыталась вести какую-то свою политику. Это было не в наших интересах, и мы, естественно, это пресекли. Ничего личного, чистый бизнес. И русские это поняли! Они поняли, что все слова про демократию ложь. Что народ ничего не решает и у нас. Что большинство наших граждан точно такие же платежеспособные растения. Но, поскольку это мы были у русских границ, а не они у наших — никакого паритета. Мы приставили нож к их горлу, разместили базы в Эстонии, Казахстане. Вытерли о них ноги. Окей, двадцать лет мы наслаждались Pax Americana и ржали над пьяным Ельциным. Теперь нам всего лишь предъявили счета к оплате.

Джеймс посмотрел на заместителя. Фиори отвернулся и принялся разглядывать картины авангардистов по стенам кабинета. Начальник продолжил:

— … В шестидесятые годы русские хиппи называли друг друга: «чувак». То бишь — «человек, уважающий великую американскую культуру». Они хотели быть нами. Быть как мы. А потом границы рухнули, и русские увидели эту культуру. И ощутили на себе. И теперь мы — «пиндосы». Мы бомбим Ливию — это окей, хотя мы при этом свергли законно избранного Каддафи. Русские чего-то там бомбят в Сирии — это не окей, хотя их туда позвал законно избранный Асад. Мудаки что Асад, что Каддафи, но в отношении одного мы требуем законности, а в отношении второго сами ее нарушаем. Кто же нам после этого поверит? Что из лиц, принимающих решения, что из плебса — любой может сказать: «Вот, мы разоружились перед западом. И что?»

Заместитель пожал плечами:

— В самом деле, и что?

Джеймс отвернулся к окну, поглядел на ухоженные кусты за ним, на ровные дорожки.

— Русские честно попробовали, вывернулись наизнанку, двадцать лет жгли партбилеты — а мы пошли сосаться с Китаем. Который для нас не поступился ни граммом из своего коммунизма! Я не спрашиваю, какой вывод сделали русские. Я спрашиваю, Фиори, какой вывод сделали бы вы сами на их месте? Для чистоты восприятия давайте вместо РФ и Китая примем «государство 1» и «государство 2», как евротолерасты обозначали до войны родителей.

Фиори побарабанил пальцами по столу:

— Никогда не думал, что «Европа универсалис» не просто компьютерная игра.

— Но мало этого. Санкции. Мельдониевые скандалы, особенно мерзкие потому, что наши спортсмены точно так же жрали мельдоний ложками. Какая разница, чем это было оправдано. Лечением после болезни? Но что больному делать на олимпиаде?

Джеймс остановился, поглядел на заместителя прямо:

— Вывод такой. Мы показали России на угол vozle parachy, и она это превосходно запомнила. И теперь выросло поколение, на памяти которого все это происходило. Проклятое поколение! Выросло. Выжило в трех войнах. Вошло во власть. В бизнес. Получило рычаги. И смотрит на нас, как на говно.

В этот раз Фиори глаза не отвел:

— Тем больше причин задавить медведя сегодня. Завтра это может оказаться вовсе невозможно.

— Мы не пробиваем лбом стену, мы ее обходим. Если обхода нет, значит, не очень-то и хотелось. А вот русские пойдут напролом. Они уже сегодня живут в аду, и после смерти ничего нового для себя не увидят. Становиться против них лоб в лоб у меня никакого желания нет. На той стороне тоже имеются любители простых решений, и они давно недовольны русским царем за излишнюю мягкость в обращении с «пиндосами». Ваш план приведет к войне. А война развяжет руки не только нашим «ястребам» — «сталинским соколам» тоже. Вы хотите однажды проснуться в эпицентре? Нет? Почему-то я так и думал… Ищите другой способ, Фиори. Другой подход!

Подходы с левого борта стерегли отряды от первого до пятнадцатого; правая дуга традиционно доставалась шестнадцатым — и выше, до тридцатого. Тридцатый отряд стоял в очереди последним, но пришло и его время. Семь канмусу в обвеске прислонились к решетчатой ферме, оперлись коньками на подножку и с интересом смотрели, как себя поведет новый флагман.

Нулевая красная осматривала снаряжение отряда — и думала, что, пожалуй, советы Ашигары вполне подходят. «Не пытайся вести себя как Тенрю,» — сказала на прощание русалка. — «Ты все равно не она, и это будет фальшиво. Ты — это ты. Не больше. Но и не меньше!»

— Отряд!

— Первая…

— Вторая…

— Третья…

В тактической сети конвоя ничего страшного Нулевая не слышала. Деловитые замечания — кто где что увидел, да кто у кого принял фланг или дозор. После бешеного натиска на Оаху — как после грозы — бурление в море на какое-то время притихло. Впрочем, нарастить численность «собачек» стаям труда не составит; вот с командованием хуже.

— Четвертая…

— … Во бранях светлейший… Пятая…

— Шестая…

— … И се ни щитом, ни бронею… Седьмая…

Кстати, о командовании. Седьмая — испанская красавица Инес — имела все шансы получить место флагмана. Если бы не впадала в оцепенение при серьезных потерях. До сих пор она не оспаривала приказы Нулевой, и выяснять отношения не лезла… Стоит ли тут поступать, как принято у парней? Ну там — дуэль, схватка, кто сильнее… Или все же попробовать сперва поговорить? Седьмая и сама должна понимать, что не дело флагману торчать бревном посреди боя, всей девятке может выйти боком…

Еще кстати — нет пока девятки. Всего восемь канмусу в тридцатом подразделении. Четверо новеньких из Ванкуверской Школы — их так и оставили на последний переход в составе Владивостокской. И четверо ветеранов. Под гидрокостюмами все выглядят похожими; под бронестеклами шлемов лица не видны. Как говорила та же Ашигара: «Не тяни кота за пониже хвоста»…

— Приготовиться! FORWARD!

Ложемент откинулся — Нулевая впервые в жизни, страшно боясь опозориться, прыгнула на волны прямо с борта. Этому ее тоже русалка научила. Прыгать с движущейся платформы надо задом и назад; ни в коем случае не сгибаться, не касаться поверхности руками — сразу начинай ногами работать, ноги вынесут. Лучше всего стать на попутный гребень и катиться вместе с ним… Вот так!

Уф! Кажется, получилось!

— Пошли!

Пошли на северную сторону, вправо по движению конвоя. Вокруг продолжались воды Ото-химе, и взвесь под коньками не падала ниже двадцати, а в воздухе — ниже двенадцати.

— Первая тройка, правый фланг. Вторая тройка — левый фланг. Попробуем «вилку».

Отряд повиновался без возражений. Новенькие из Ванкуверской Школы следовали за лидерами как привязанные. Лидеры — насколько могла видеть Нулевая — тоже не хлопали ушами, а уверенно держали управление всеми стволами своих подчиненных… Спину себе прикрывать Нулевая поставила Третью; Пятой и Седьмой досталось управление тройками — так распределили четырех ветеранов.

Скоро нагнали двадцать второе подразделение. Основной цвет у тех, как у всей Школы — синий, опознавательные полоски оранжевые. Нулевая коснулась марки в тактической сети:

— Двадцать два-ноль — тридцать — ноль!

— Есть два-два-ноль!

— Принять смену с левой раковины!

— Двадцать второй отряд — фланг сдал.

— Тридцатый отряд — фланг принял.

К Нулевой лихо подкатила флагман два-два, соприкоснулась шлемами:

— Привет! Как ты?

— Все хорошо, спасибо.

— Держись, если что — не стесняйся звать на помощь.

— Да, мне уже раз десять это сказали.

— Потому что правильно… Ну, смотри. Взвесь немного растет, к чему-то мы приближаемся. Прогноз хороший, шторма не будет, а вот волнение…

— Опять как между кустами вилять!

— Не говори… Ну, будь!

Разошлись — «как в море корабли»… Вот интересно, с получением Позывного можно будет перекинуться в корабль. И как тогда — зачешется обросшее ракушками днище? Как будет ощущаться взвесь? Вкусом? Запахом? Тоненьким, на грани чувствительности, зудом в корнях зубов?

— LEFT! ALARM! — пискнула Первая, и тотчас вся ее тройка дала два залпа по неосмотрительно высунувшемуся глубиннику. Нырнуть он уже не успел: все, торчавшее над гребнем, разлетелось ошметками.

— Третья, спину держи, не отвлекайся на них!

— Есть спина.

— Флагман — Пятой.

— Есть флагман.

— Устойчиво растет взвесь. Сорок, сорок семь…

— Отряд, схема ноль! Стараемся больше стрелять. Приготовиться к смене курса, обходим уплотнение со стороны конвоя… LEFT! FORWARD!

— RIGHT! ALARM! — напряженным голосом произнесла Седьмая, и тут же продолжила:

— FIRE!

Справа-впереди показались три… Пять… Больше десятка! Черных голов — иные окутаны шевелюрой щупалец, иные гладко блестят под солнцем; а солнце за спиной, это хорошо, притемняться не надо…

— Пятая, помоги ей. Третья, смотри слева.

— Пятая, приняла.

Прицельные марки ползли по глубарям, как в школьном тире. Башни обвески ухали и щелкали разом; наводила всех Пятая. После суматошной свалки такая стрельба казалась простым делом. Только к восьмому попаданию глубинные сообразили, что их обстреливают со стороны солнца. Часть занырнула сразу, часть попыталась выстрелить в ответ. Видимо, Старшей особи в группе не нашлось — черные головы метались беспорядочно, сократить расстояние не попробовали. Потеряв еще пару, стайка ушла под воду — а конвой покатился дальше. С обыкновенной скоростью тридцать узлов.

Волны между тем становились все выше. Ветер менял направление на восточный. Облаков не появилось — а вот цвет воды заметно поменялся. Нулевая уже замечала такие изменения и могла прикинуть плотность взвеси по ним, без счетчика.

— NADIR — LEFT — ATTACK!

Бурая глыба выскочила посреди строя, распахнув громадный клюв. Базилозавр! Опасная тварь, может сразу нескольких заглотить. Если точно рассчитает всплытие. А с этим не так просто: скорость отряда примерно как у мотоцикла, да и курс ломаный, хаотичный. Промахнулся всего на два метра — и получи гарпунов от первой тройки; двести зарядов из металлорезок второй тройки; ну и от флагмана, любимым ее тяжелым копьем, как учила Ашигара — выпад-блок-с-разоворота!

— Флагман!!!

— Есть флагман. Чего кричишь?

— Ты ему полморды снесла!

— Это вторая тройка металлорезками… Спину мне держи!

— Есть спину… Но как смотрелось!

— Отряд! Не расслабляться!

Первая тройка заметила еще кого-то — пристрелила издали, залпом. Подтянулись ближе к генеральному курсу конвоя. Пискнул сигнал.

— Тридцать-ноль- шестнадцать-ноль!

— Есть три-ноль!

— Примите смену с левой раковины!

— Три-ноль, фланг сдан.

— Один-шесть, фланг принят.

Снова сошлись шлем-в-шлем. Во всех отрядах, кроме тридцатого, флагманы с позывным. И потому при каждой встрече принимаются о Нулевой заботиться.

— Привет. Как ты?

— Хорошо. Взвесь подросла, мы обстреляли небольшую группу, без старшего. И базилиска только что хлопнули.

— Видела в сети… Ты от Школы с копьем выступить не хочешь? На спартакиаде?

— Потом об этом.

— Ты права. Ну, будь!

Нулевая фыркнула. Сколько можно в младших сестрах бегать! С другой стороны — ведь и правда, добра желают.

— Отряд! GO A BOARD! Не расслабляйтесь. На обратном плече половина потерь. К полному ходу… FORWARD!

Подошли к борту — Нулевая внимательно вглядывалась в радар и несколько раз перезагрузила гидрофоны — но никаких признаков глубинных у борта не обнаружила.

— GO ON BOARD!

В порядке номеров канмусу запрыгнули на ложемент. Заскочить на борт с волны куда проще — тут Нулевая тоже двигалась уверенно.

— Отряд, отдых в костюмах, два часа…

Прошли в комнату отдыха и с удовольствием растянулись на диванчиках, наблюдая за танцем техников перед ложементом.

— Всем поесть!

— В туалет сами сходим, или ждать команды?

О — вот и Седьмая прорезалась. На задаче не спорила, понимает, что почем. А тут… Нулевая посмотрела отчет медблока с ее костюма. Ну точно:

— У тебя глюкоза упала ниже нормы. Так что тебе принять минимум плитку. Ты начинаешь ругаться, когда глюкоза низкая. Не замечала?

— Я… Да… Флагман!!!

— Если хочешь флагманом побыть, можешь вместо меня отчет написать. И остатки сдать. И принять приказ и обстановку на следующий выход. И тактическую схему составить, расходы вычислить и у «Феникса» утвердить.

Нулевая мило улыбнулась, выкатив из вазы самое большое яблоко.

— А потом уже спи. Сколько успеешь после всего этого.

Нулевая откусила добрую половину антоновки. Канмусу тридцатого посмотрели на Седьмую с явным осуждением, и та сдалась:

— Извини. Что-то я и правда…

— Ой, да забей уже! Плитку — и спать!

— Есть плитку… Флагман…

— Ну, флагман.

— А все-таки полморды ты ему хорошо снесла. Внушает!

— Спасибо… — Нулевая уже вовсю стучала по клавишам, и потому ответила рассеяно:

— Он промахнулся. Ход у нас приличный, зизгаг резкий. И базилозавр — не самая умная тварь в море…

— Ага, — согласилась Третья. — То ли дело морской дракон!

Морской дракон тоже летает. Разве что низенько-низенько. И только в военное время. Вот как сейчас. Несколько южнее конвоя и уже довольно сильно к западу, пробивает золотисто-синие гребни черная молния. Хранительница взлетает повыше пены, в каждом прыжке радуясь послушности и силе собственного тела. Глупцы эти береговые! Истинная жизнь — бесконечное наслаждение полетом!

Взвесь покорно раздается и смыкается за драконьим хвостом; капли с алых треугольников гребня разлетаются в стороны. Два десятка Старших особей и полсотни Младших, ну и «собачек» десять дюжин — движутся под водой. Чтобы не раскрыть секрет путешествия на юго-запад.

Океан огромен. Миля, две мили вниз — и нет ни тепла, ни света. Можно плыть в глубине. Тогда о путешествии не узнает вообще никто — ведь никто не живет во мраке и холоде. Доносятся слухи, будто бы Ото-химе совладала и с этим, осветив и согрев глубины. Тогда она истинно велика и поклониться ей не зазорно. Пусть себе властвует на юге — а на севере северная стая, и северная принцесса. Достаточно сильная, чтобы разнести в клочья целый конвой кораблей Тумана!

Хранительница высоко подбрасывает бак с пленными ядрами туманников, закручивает лихую спираль — и подхватывает бак в точно угаданный миг. Уходит под волны, разгоняется еще сильнее, выметывается над серо-голубоватыми гребнями багровым вопросительным знаком — и с высоты громадного драконьего тела замечает несколько впереди, левее — столь же быстро движущийся треугольник.

Приказ — и Старшие бросают импульс; эхо звонкое и четкое. Металл! Треугольник из металла. Игрушка береговых. Почему же она летит невысоко?

Ха! Да она, видать, загружена так, что не взлететь!

Хранительница живо рассчитывает подход и атаку — и тут же осекается, охваченная почти судорогой наслаждения. Там, в летящей треугольной игрушке — огонек. Огонек ауры — пышной, многослойной, переливчатой. Не у всякого берегового такая имеется; и даже корабли Тумана такой аурой похвастать не могут! Вот это добыча, достойная химе! Вот бы ее привезти домой, на север — и вечно жить под синим небом, в просвеченном бело-золотыми лучами поверхностном слое. Жить, лететь сквозь волны — а больше ничего и не нужно. Пусть береговые хлопочут о пропитании; если кто привезет химе столь яркий огонек, не будет оставлен милостью до конца дней своих!

Да, но брать огонек надо только целым. Живым. Это первая трудность — по сравнению со второй, не трудность вовсе. Вторая трудность — Хранительница не на свободной охоте. У Хранительницы имеется приказ. А нарушить волю химе глубинные не способны даже во сне.

Приказ простой. Не отвлекаться! Ни на что совсем не отвлекаться. Доставить ядра Ото-химе. И произвести на Ото-химе наилучшее впечатление.

Так… Летит? Летит. Быстрый. Но это задачка третьестепенная. Главная — приказ нарушать нельзя. И огонек ярчайший; ведь какой мог быть подарок!

Подарок — это же впечатление, верно?

Произвести наилучшее впечатление. Это можно. Это нетрудно. Как раз Ото-химе будет рада попользоваться таким огоньком. Что-то у нее связано с такими огоньками. В прошлом. Давно. Хранительница безразлична к течению времени… Да пусть Ото-химе вовсе заберет себе огонек — до этого времени его успеет распробовать вся небольшая стая!

Кстати, о стае. Огонек уже почуяли все. У Хранительницы приказ — довезти ядра. У стаи — капает слюна. Если сейчас не пойти навстречу собственным подчиненным, если пройти мимо куска… То подчиненные могут как-нибудь впоследствии не поддержать столь глухую к их ожиданиям Хранительницу. Без поддержки никакая Хранительница не устоит. Химе низвергнет ее в холод и мрак; в глухую придонную муть, и это будет совершенно недвусмысленный проигрыш.

А проигравших…

В клочья!

Клочки закапанной кровью салфетки профессор Кольбер аккуратно смел в мусорку. Мусорки не слишком отличались от родных Тристейновских. Зато все прочее словно бы нарочно подбирали, чтобы гостей оглушать, поражать и ошеломлять напрочь.

— Пейте, господин Осман. Хороший чай. На приисках научили заваривать. Мертвого не подымет, но вот все остальное излечивает надежно.

Начальник Владивостокской Школы пока не знал, как реагировать на гостей. С одной стороны, сама ла Вальер много раз упоминала — ее ищут. И найдут обязательно. Ничего необычного в этом теперь уже нет. Особенно на фоне трех последних войн. Да учитывая проект «Экран», от которого двое спешно вызванных представителей прямо вот за столом. Да упоминания о каком-то эксперименте «Элизиум», слышанные адмиралом больше десяти лет назад, еще при стажировке в Токио-три.

Однако, много усилий требует межмировой переход. Профессор помоложе и покрепче, а старикашка-ректор чуть коньки не отбросил. Вон, сопит, запрокинув голову, промокает лопнувшие сосуды в носу. Здорово у него давление прыгнуло, и таблетки не сразу помогли…

Кольбер вежливо пояснил здешнему главному — магический переход сам по себе не шутка. А уж с точным наведением на конкретное лицо — вовсе высшее мастерство. Адмирал проникся и уважительно добавил в чай обоим гостям коньяку. Кольбер поблагодарил, а про себя подумал: «Что там Осман! Я сам, как увидел полсотни девок в одной чертовой коже, чуть слюной не захлебнулся».

К счастью, рота в гидрокостюмах до кабинета начальника не пошла. Так что ректор Осман через какое-то время возвратил себе нормальный цвет лица и даже равновесие. До предложенного кресла доковылял самостоятельно. Хотя и прилично накапал красным на пол и на стол, Кольбер пачку салфеток истрепал, вытирая.

За столом, кроме Османа с Кольбером и владельца кабинета, разместилась пара здешних колдунов. Первый несколько пухлый, зато сильный: запястья крепкие, ладони жесткие. Второй стройный, легкий, седой и очень-очень грустный. За очками внимательные умные глаза.

После увиденного во дворе, Кольбер здешнюю моду пристойными выражениями описать не брался. Так что одежду собеседников особо не разглядывал. Задница прикрыта — и на том спасибо. Да и колдуны здесь — жалкое подобие Тристейнских по возможностям. Зато как ученые — вполне, вполне… Приемную пентаграмму, все еще слабо светящуюся на плацу, обмерили несколько раз, тщательно зарисовали, не упустив ни малейшей тонкости. Занесли в свои чародейные зеркала. За столом уткнулись в эти самые зеркала и тихонько заспорили, мимоходом выдавая такие гипотезы, от которых Кольбера поминутно пробирала дрожь. В принципе, что миров много — догадаться нетрудно, раз уж переход сработал. Но вот что миры могут различаться настолько! Мало того, что здесь учат холопов грамоте!! Так еще и за казенный счет!!!

Кольбер помотал головой, промокнул вспотевший лоб салфеткой, тщательно порвал и ее тоже, высыпал клочки в мусорку.

Коренастый чародей вполголоса сказал седому коллеге:

— Это же они за девушкой твоего Егора?

Содрогнулся не только профессор Кольбер. В самом деле, пропавшая ученица, при всех ее особенностях — дворянка. Мало того, подруга принцессы Генриетты. И за поведение ученицы, за ее нравственность, Академия ответственна до самого выпускного бала… Кольбер опять вспомнил, как их встретили здешние ученицы — обтянутые гладким, блестящим, как облитые второй кожей. Представил себе ла Вальер в этом здешнем «гидрокостюме». Представил, что по этому поводу скажет мама Луизы. Кому мама — кому Карин ла Вальер, по прозванию Стальной Ветер. И ведь ла Вальер помолвлена с де Вардом. Этот никак не промолчит, за слабость сочтут!

Кольбер икнул и потащил очередную салфетку. Промокнул пот со лба.

Пухлый колдун хмыкнул:

— А помнишь, мы «Ночь большого прилива» читали?

Седой и высокий — по всему выходило, папа этого самого Егора — молча кивнул.

— Ну и вот, наши дети дожили, — коренастый развел жесткие грубые ладони, словно бы выпуская из них рыбу или птицу. — И на Марсе стали яблони цвести. Жаль, сады сторожат. И стреляют без промаха, в лоб.

Хозяин кабинета пока что не говорил ничего — дожидался, пока ректор Осман сможет принять участие в беседе. Нетерпение полыхнуло в Кольбере, и, наверное, прорвалось гримасой. Колдуны переглянулись, повернулись к тристейнцам:

— Извините, господа. Мы немного увлеклись. Все никак не привыкнем, что где нашелся путь во второй мир — тут же находится и третий.

— Третий смысл найдется даже здесь!

Тупоносая мягкая пуля сочно шлепнулась в самую середку «Черного квадрата» Малевича: выхрустила стекло, пробила холст и завязла в гипсобетонной перегородке. Джеймс помнил, что у него еще четыре выстрела. У Фиори — шесть. Бывало похуже — но, честно сказать, нечасто.

— Настоящий «Черный квадрат» написан поверх какой-то картины. Вы же в курсе, шеф?

Кажется, Фиори двигался правее, за поваленным сейфом. Гул от падения железного ящика еще отдавался в каркасе здания — лежащий на полу Джеймс чувствовал его животом, не слухом. Слух напрочь забило вытье сирен. Интересно, подмога придет к нему — или к Фиори?

Джеймс аккуратно выставил зеркальце из-за опрокинутого стола. В столешницу кто-то когда-то вмонтировал стальной лист, что и спасло Джеймсу жизнь… Где там наш заклятый друг? Враг хотя бы предать не может…

Враг подпрыгнул чертиком из коробочки — вот что крест животворящий делает! И сто килограммов не помеха, когда есть благословение из самого Ватикана! Толстяк выпалил дважды — слева и справа полетели щепки. Поправить прицел Джеймс ему не позволил — вбил пулю почти в лысую голову, казалось, алую полосу на виске увидел. И промазал совсем чуть-чуть: уцелевший Фиори с хрюканьем нырнул обратно за сейф. Защелкал магазином. Ну, эти шутки Джеймсу были знакомы еще по морской пехоте. Перезаряжаться католику рано, выманивает… Сейчас еще сказать чего-то должен, чтобы картинка сложилась полная.

Фиори сказал — в небольшом пространстве кабинета кричать не потребовалось:

— … Следовательно, все репродукции «Черного квадрата» — подделки по умолчанию. Под ними-то никакой исходной картины нет!

— Следствие? — Джеймс пощелкал пряжкой ремня. Звук сочный, военный — но ведь и Фиори не дурак, не купился. Тоже, наверное, знает, сколько у противника пуль осталось.

— Война, шеф — это черный квадрат. Все, что было довоенного, цветного и яркого — все под ним замазано. Malevitch просто раньше других понял, куда повернулся век. И что теперь за искусство будет сходить.

Джеймс даже головой повертел. На его должности был сукин кот; еще несколько минут, наверное, на этой должности продержится дурак. А придет кто? Философ-идеалист? Упаси Господь!

В зеркальце Джеймс видел кусочек локтя, торчащий из-за сейфа совсем чуть-чуть. Знать бы еще — локоть это, или Фиори пиджак приманкой высунул?

— А у Экзюпери, шеф, меня всегда поражала замечательная сцена. В испанских письмах…

Джеймс бесшумно, плавно поднялся, вытянув руку с оружием практически в потолок, довернув кисть сверху вниз — так их учили стрелять поверх заложника, чтобы попадать террористу точно в макушку.

Выстрел! Фиори взвизгнул и затих. Джеймс живо скрутился обратно за столешницу, отполз к углу кабинета — вовремя. Католик поднялся, как чучело над кукурузой — правая рука болталась тряпкой, дорогой костюм пропитало бурым; левая уверенно сжимала пистолет — пули пошли точно в то место, где Джеймс прятался секундой ранее. Выстрел! Выстрел! Выстрел! Чуть пошатываясь, католик обходил стол слева, в азарте не замечая сорванной занавески и человека под ней. Джеймс положил дрожащий ствол на край столешницы, прицелился в голову… А если подмога все же не к Фиори? Кого тогда допрашивать, как разматывать концы? Спину дергало уже всерьез, держать прицел было трудно… В левое плечо… Выстрел!

Толстяк пошатнулся — точно как зомби в кино! Пуля перечеркнула бицепс, развернула противника и снова канула в «Черном квадрате».

— А, вот вы где… — лицо Фиори было белее рапорта, и жили на нем одни глаза — бессветные провалы в вечность, аккурат с фрески. Левая рука Фиори повисла — тогда и Джеймс привстал на колено, не сводя прицела с католика. Поднялся в рост — его шатало тоже, по спине текло; прилипшая к телу рубашка раздражала едва ли не больше самой раны.

— Но я все же договорю, шеф. Я считал — у вас уже пустой магазин… Так что слушайте. Я ваши нотации терпеливо слушал… Как же вы меня ими задолбали!

На выдохе полетели красные капли; рука с пистолетом вздрогнула — человек пытался найти позу, при которой меньше болит.

— В испанских письмах Экзюпери есть умилительная картина…

Католик попытался улыбнуться.

— Где солдаты учатся ботанике, а корреспондент смотрит на них и восхищается: «Им сказали: вы темные, вы звери! Вам надо вылезать из норы и догонять человечество! И, тяжело ступая, они спешили вдогонку.»

Джеймс глядел на ствол в левой руке противника. Один патрон у Фиори остался.

— А зачем? С какой целью догоняют человечество эти вылезшие из норы звери? С какой целью, шеф, вы помогаете им догонять человечество? Стоять!

Толстяк выпрямился, уткнув ствол в Джеймса совершенно не пострадавшей правой рукой, которая до того так трогательно и беспомощно висела плетью!

— У меня есть патрон. У вас пустой магазин. И вы нужны нам живым. Для показательного процесса, сами же понимаете. Ничего личного, шеф…

Фиори пошатнулся — от боли или чего иного — Джеймс не упустил шанса. Он выстрелил снизу, от бедра, не вскидывая оружия: только довернул ствол без резких движений. Толстяк подлетел на добрые полметра — пуля вошла ему выше нательного креста и ниже шеи. Тело ударилось о стену; многострадальную репродукцию наконец-то залило красным!

— Вы правильно посчитали расход, — слова катились над переломанной мебелью раскаленными ядрами, отдавались в голове чуть ли не вспышками. — И магазин действительно пустой. Только морпехи научили меня держать еще патрон в патроннике. Как раз на такой случай…

Оперевшись на подножку для компьютера, Джеймс наклонился к убитому — толстый католик вбил голову в квадратный нимб рамки, точно поверх сорванной репродукции. Теперь квадрат — красный. А под ним черный… Третий смысловой слой. Как положено настоящему искусству. Скрытые мотивы, глубина, все такое. Хороша ли была та, исходная картина, которую замазал Malevitch? Или мир хорош только потому, что это не война?

В коридоре деловито перекликалась опергруппа. Убедившись, что Фиори на самом деле мертв, Джеймс оперся руками сперва о перекладину стула, потом о сиденье, потом о спинку — наконец, выпрямился. Светозвуковые гранаты пока еще не прыгали по полу, и никто не мешал мистеру Бонду поменять обоймы в собственном «глоке», и в маленьком Р-99, снятом с тела бывшего заместителя. Тяжело ступая, Джеймс развернулся лицом ко входу, положил пистолеты перед собой на стол, и стал ждать, когда упадет дверь.

/ Дверь приоткрыть? Эй, чего молчите? Выход надо? Недорого!

Такао / Ты кто? Голоса в моей базе нет…

Кинунгаса / Ото-химе бы по квантовому каналу связывалась. Это не она.

Могами / Слышимость хорошая. Рядом где-то.

/ Я Хранительница ложа Северной Принцессы. Наша стая взяла вас в плен.

Мутсу / А… Можно спать, девочки. Это конвой через решетку смотрит.

/ И освобождение не интересует?

Дзинцу / Че, забесплатно, что ли?

Нака / А я говорила! У них там интриги! Не соглашайтесь!

Мутсу / Уважаемая госпожа Хранительница, не будете ли вы столь добры пойти на хуй?

/ Да вы! Да я вас!

Хиросима / В каждое ядрышко поцелуешь?

/ Мрази!

Симакадзе / Главное, к зеркалу не подходи. Позорно для Хранительницы усраться от ужаса.

/ Ну как хотите. Я думала защиту поцарапать, якобы случайно стерлась. Вы бы SOS пропищали. А тут экраноплан рядом. Они обязаны отозваться.

Дзинцу / Как у Ктулху отсосешь, заходи, поговорим.

Мутсу / Заткнулись все. Почему экраноплан кинется на сигнал?

/ Так у вас же порядок такой! Мы знаем!

Мутсу / А если на сигнал кинется кто-то покруче экраноплана?

/ Да ладно, покруче шестнадцати кораблей Тумана? Вас победили — этих тоже заломаем!

Нака / И теперь подсадными утками работать? Флагман, вы чего? Нам и так за потерю конвоя трибунал! Ладно там люди, Конго точно не простит! Мы штрафбатом не отделаемся за такое!

/ А ты умненькая девочка. Иди к нам!

Нака / Дзинцу, скажи ей. Я стесняюсь.

Дзинцу / Как два тентакля оторвать! Хранительница, у тебя в стае осьминоги найдутся? Ну там, кальмары, мегатойтисы, еще чего-нибудь со щупальцами?

/ А причем тут?

Дзинцу / Ну тебе же Ктулху не нравится.

/ Паскуда мелкая.

Дзинцу / Комплексы насчет величины говорят нам, что у тебя маленькие сиськи.

/ Да ты с-с-с…

Дзинцу / А, утром не поцеловал? Или не влезло?

/ Я тебя сейчас вытряхну, скажу — потеряла. И валяйся на дне до конца времен!

Дзинцу / Ты потом у химе отлизывать употеешь. За потерю ценного ресурса. И вообще, тебе слабо что-то сделать по-своему.

/ Нет. Вы меня не разозлите. Да и что вы мне из ящика сделаете! Защитный слой радиоволны не пропускает.

Дзинцу / А лучи поноса?

/ Не смешно.

Дзинцу / Не смешно тебе станет, когда мы их включим.

Мутсу / Хранительница, чего непонятно? Тут еще Надакадзе прыгает, сказать хочет.

/ Мне понятно, что вы реально можете подать SOS. Это в моих интересах, безусловно. Только ведь и у вас будет шанс. Это честная сделка. Вот закатает вас Ото-химе в урановые отходы лет на тысячу, будете лежать и вспоминать, как могли спастись. Подумайте. А если вас и правда спасут? Вы же своим сколько пользы принесете! Хотя бы за потерянный конвой отслужите, уже вам легче.

Мутсу / А ты, значит, совершенно уверена, что нас не спасут.

/ Иначе я бы ставку не делала. Для вас проигрыш — трибунал и грязные работы. А меня просто сожрут.

Хиросима / И все же ты рискуешь? Ставишь всех нас и собственную жизнь?

/ У нас больше общего, чем ты думаешь. Рискни и ты!

Мутсу / Такао, что скажешь? Если нас вытащат, мы много людей спасем.

Такао / Люди в таких делах меряют не арифметикой. Кого мы спасем — еще вопрос. А вот подставим точно кого-то. У нее наверняка и наш отказ и наше согласие учтены. И это сто процентов.

/ Ну что, совесть грызет, а?

Такао, Мутсу, Хиросима хором / Дзинцу!!!

Дзинцу / Хранительница, не парься так. И с мелкими сиськами живут.

/ Что ты можешь понимать в сиськах! Ты же корабль! И куколка при нем!

Дзинцу / А у тебя и куколки нет. Вот химе у вас — это да. Один рост метра три. Я видела в бою, там есть чего потискать.

/ Я вообще морской дракон! Не лезь ко мне с вашим идиотским антропоцентризмом!

Дзинцу / Вот химе и скажешь. Чтоб не являлась миру в форме трехметровой бабы. Заодно мозоли на лапках подлечишь.

/ Пошла н-н-н-н-а!!!

Дзинцу / Да хоть сейчас! Открывай кувшинчик!

Кувшин может быть комфортабельный. С панорамными окнами, коврами на полу, дорогими картинами на стенах. Может быть недорогой, но уютный, где мебель подобрана поштучно, с удовольствием и вниманием, и любовью. И населен такой кувшин может быть приятными людьми, и наполнен интересными занятиями. Вот разве что люди эти приятны не тебе; и занятия эти представляют интерес тоже для кого-то иного. А ты в них препарат или вовсе ресурс. Убежать захочешь — так ведь не зря же песня сложена. «В новый кувшин не отпустят без драки — тут, к сожалению, факт!»

Бонд осмотрел стены: каменная кладка, не новомодный бетон. Дверь деревянная, с виду толстенная. Окошко… Высоко под потолком… Узник присвистнул: футов двадцать. Потому и ощущаешь себя мышкой на дне стакана. Или джинном в кувшине. Вот привязалась ассоциация — наверняка неспроста… Джинны могут строить дворцы и разрушать города; Роанапур он, помнится, уже разрушил — с чего все и завертелось. Теперь дворец?

Спина болела на удивление слабо. Закинув руку, Джеймс нащупал добротную повязку. Из-под потревоженного бинта резко запахло регенерином. Надо же, не пожалели!

Джеймс уселся на каменную лавку. Постучал костяшками пальцев по стене. Пожалуй, в Америке такой кладки нет. Разве что на юге, в бывших испанских колониях. Католические миссии, тюрьмы, крепости против пиратов с Ямайки да экспедиций короля-Солнце. Фиори сговорился с Ватиканом — следовательно, тюрьма церковная. Монастырь, тайная миссия, Opus Dei. Романтика, крестить ее кадилом сквозь тиару в епитрахиль…

— Ну, был кабинет, подчиненные, денежная должность, планы на будущее.

Слова утонули в полутьме. Пол холодный и пока что довольно чистый.

— Теперь темный сундук. И все… Почему же не страшно? Почему все равно? Я же должен бояться. Я же сам сколько раз точно так ломал арестованных! И теперь — почему я ничего не чувствую?

Джеймс еще раз обвел взглядом каменный мешок. Его слушают? Пишут, чтобы вывалить на том самом открытом процессе? Ждут покаяния, испуга, деловитого признания: «Ладно, ваша взяла. Выпускайте меня отсюда, не будем зря терять время» — или все-таки не ждут ничего?

— Потому, что у меня нечего забрать. Жизнь? А что в той жизни было — мое?

Уголок лежанки неожиданно подался под пальцами. Тайник?

Джеймс надавил сильнее — кусочек отломился.

— Профессионалы. У них и камни быстро раскалываются. — Улыбнулся. Взвесил камушек на руке. Какой бы толщины стены ни были, ударный шум хорошо распространяется по кладке.

— Фиори оказался абсолютно прав. Ничего личного. Я не сидел в окопах, а в казарме жил… Уже забыл, когда. Не носил казенное — даже шляпы в Италии заказывал, через большую воду. Как же так вышло, что у меня нет ничего своего?

Джеймс вздохнул и принялся простукивать стены.

Стены окружают людей с рождения до смерти. Этого не делай, того не бери, туда не ходи. Просто стены невидимые. Просто потолки стеклянные. Просто со всех сторон — о, конечно, из самых наилучших побуждений! — решеточки. Оградки. Дырок много, все слыхали. А не выскочишь никак.

И потому ход воровской вовеки пребудет. Он-то, ход воровской — воровской, да честный. Кто смел, тот и съел. Кто умен — все при нем. Кто сильный — тому лучший кусок. Не то явится к пещере чужая стая — и горе побежденным!

Эх, были ж времена… Стал же императором болгарский пастух Максимин Фракиец… Теперь силой не пробьешься, умом не возвысишься, смелостью только на пулю налезешь раньше времени.

А стены теперь модерновые, мягкие да красивые, да иллюминаторы в них — сиди вон, гляди на море… Все равно не выскочишь никак!

Заключенный подергал запястьем — цепочка звякнула. Второй конец держался не за подлокотник — за нарочно устроенную в полу петлю. Вот для чего в роскошной летающей машине петля, как на галерах? И креслица-то у вас голубенькие, и салон-то у вас приятного небесного цвета, и коврик-то под ногами оранжевый, мягкий, и светильники ласковые. А только рым-болт с носорожий хер толщиной все впечталение портит. Все-то вы людишки, что ни пытаетесь рай построить, а без кандальников храму вашему не стоять… Или чертежи вы берете неправильные, или кирпичи вы кладете не руками…

За окнами переливался Тихий Океан. Вот за то время, пока он тихий, пока не накатил с холодного севера очередной циклон, экраноплан должен успеть доставить срочнейший груз на Филиппины. Подальше от Гавайев, там только что большая война отгремела. Подальше от привычных путей, где глубинники конвои ждут. Курс позаковыристей, чтобы случайно заметившие борт ничего предсказать не могли. Кружево маршрута — на усмотрение командира корабля. В трюме диски с информацией, медпрепараты, сверхчистый литий из Южной Америки. Да контрабандные фильмы, что пилоты напихали куда получилось.

И вот еще экстрадированный американцами узник. Разыскиваемый на родине за такие дела, что хоть не возвращайся… Зек выругался и с тоской посмотрел на бронедверь.

За бронедверью тянулся небольшой коридорчик, упиравшийся еще в одну дверь, а за той дверью уже была пилотская рубка, где как раз в это мгновение правый пилот говорил командиру:

— Сигнал глуховатый какой-то, стремный донельзя. Ставлю зарплату, ловушка это.

— Пока мы на крыле, глубинные могут нас в сопло поцеловать.

— Вот именно: пока на крыле.

— Радист! Прогноз!

— Двое суток нормально, потом как обычно, циклон с Беринга.

— Радиоракету!

В покатой спине экраноплана отвалился люк. Из люка на дымном хвосте стартовала ракета-транслятор, поднялась выше слоя взвеси и там уже надула баллон с подвешенной антенной.

— Есть связь!

— Доклад. Наше место, принял SOS на пеленге 132. Проверяю наличие терпящих бедствие. Подозреваю засаду.

— Есть, отправлено.

— Придется идти. Мало ли, вдруг там и правда сбитые. Второй пилот!

— Есть второй.

— Отслеживай через хвостовые камеры. Посмотрим, чего там пищит. Костюмы наддуть, шлемы герметизировать. К повороту!

Экраноплан заложил широкую дугу направо, на источник сигнала. Зека прижало к иллюминатору — и потому, когда из моря воздвиглась тварь, пассажир прекрасно ее разглядел. Черный чешуйчатый змей толщиной в сосну и почти такой же высоты! По спине алые треугольнички, сходящие на нет к хвосту. А буро-зеленых лап… Точно больше десятка. Чешуйки по краям слегка опушены сиреневой бахромой, к морде чешуйки уменьшаются; а морда что у коня твоего, если бы только не торчащие клыки, если бы только не тигриные глаза с вертикальным зрачком… Да если бы тех глаз было два, так ведь восемь же!

— Сигнал!

— К развороту!

— Это засада! Их там двое!

Вторая тварь, не красуясь, цапнула крайнюю левую мотогондолу. Корабль рвануло и повернуло — но управление пока что держалось. Механик сосредоточенно переключал топливо, настраивал угол поворота лопаток. Пилоты короткими точными движениями раскачали экраноплан — сбросили Старшую особь с крыла под выхлоп — только горелые клочки брызнули.

— Седьмой и восьмой тяговые разрушены. Обрыв топливопровода.

— Набор высоты.

— Отказ руля высоты! Гидравлика разорвана!

— Там еще твари!

— Крутанись! Сбрасывай их! Сбрасывай!

— Борт сорок-сорок пять, мы попали в засаду! Больше десятка Старших, минимум одна элитная тварь! Младших до черта! Отказ руля высоты! Мы теряем высоту! Будем садиться!

— Борту сорок-сорок пять. Курс норд-норд-вест, постарайтесь вытянуть как можно дальше, мы направляем к вам охрану конвоя.

Корабль содрогнулся. Еще пара Старших полетела с плоскости под хвостовые двигатели. Младшие сообразили раньше, отскочили на стороны — обжигающий выхлоп десятка турбин прошел между ними. Покалеченный экраноплан заскользил к северу, снижаясь не быстро, но неуклонно.

Хранительница посмотрела вслед. Огонек ауры в металлическом теле разгорелся — не стыдно будет поднести Ото-химе!

А главное, у нее теперь на поводке шестнадцать ядер Тумана. Соучастники в организации засады. У береговых с этим просто: предателей назад не примут. А если даже примут — сразу казнят. За потерянный конвой еще как повезет — а вот за соучастие точно. Так что путь этим шестнадцати только к Ото-химе во Взятые. В царскую руку, в полную ее волю.

Так вот и делается карьера! Так вот и добываются заслуги! Пусть знает Ото-химе, что на Севере обитают сильные и умные стаи, способные не только задавить силой — но и перехитрить! — даже кучу Туманников. Пусть Ото-химе сидит на юге ровно!

— Погоня! Погоня! Кто прикоснется к огоньку до моего соизволения, умрет медленной смертью! Погоня!

Черный дракон взлетел над морем, покрывая одним прыжком чуть ли не пол-кабельтова. За ним взлетели еще и еще серые, лиловые, бурые, темно-зеленые тела. Полтора десятка уцелевших Старших, почти полсотни Младших… Собачек без счета. Ничего, птица здоровенная, по куску хватит каждому… Кстати, о птичках:

— Все вниз! Наверху только дозор! Дозору следить за небом!

Небо враждебно змеям даже в сказках. Валькирии нагнали экраноплан довольно быстро, найдя его по радиобакену, так и болтающемуся на привязи в эшелоне три тысячи. Но сесть на воду или прямо на треугольное крыло не получилось даже у напрочь отмороженных «Летающих Тигров» Ларри О’Брайана. В районе уже кишели «собачки», уходя под воду от любых попыток закидать их глубинными зарядами. Заряд ныряет не мгновенно! А пока он погружается, «собачки» успевают разбежаться довольно далеко. К тому же, энергию взрыва хорошо поглощает взвесь, из-за этого гидроудар получается слабенький, безопасный уже на небольшом расстоянии.

И главное — единственным промахом сам спасаемый экраноплан можно разнести. Черт с ней, с контрабандой — но там шесть летчиков, да отделение конвоя, да зек еще этот…

Зек тоже натянул маску и включил герметизацию, а больше ничего не успел сделать. Глубинные подошли к экраноплану снизу, укрываясь от грозного неба под корпусом лежащей на воде машины. Мгновенно прогрызли трюм, техпалубу, пол салона — почти не отвлекаясь на другие грузы. Охранники только сунулись было в салон — но тут ковер вспучился, дюралюминий растрескался, и кресла раздвинула, разломала та самая конеголовая тварь, которую заключенный видел за окном в начале погони.

Первое, чему люди удивились — тварь заговорила на вполне понятном «морском английском», которым пользовались в портах, и который худо-бедно на Земле теперь понимали абсолютно все.

А второе удивление было выше первого, ибо морская змея заговорила исключительно с заключенным, напрочь игнорируя столпившихся в дверях охранников:

— Я пришла за тобой, огонек.

Зек сглотнул пересохшим от страха горлом. Прохрипел что-то внутри шлема, люди у входа не разобрали — что. Корабль закачался: глубинные медленно, с удовольствием, отъедали кусочки, начиная с кончиков крыла. Они бы разорвали экраноплан на большие ломти, а потом дрались за них в тишине и мраке, пока обломки опускаются все глубже — но сперва надо забрать огонек. А для этого летающая лоханка пока еще должна быть больше на воздухе, чем под водой.

Восьмиглазка оскалила клыки длиной в руку взрослого мужчины:

— Мы созданы, чтобы функционировать. Чувств у нас нет. Наверное, у нашего создателя, какие-то беды с этим были. Вот поэтому ищем яркие огоньки. Ауры, по-вашему. Ты нам подходишь. Ты будешь производить чувства. Мы не позволим тебе умереть. Долго!

Морская змея пошевелилась — остатки салона с треском поползли на все стороны. Шпангоуты держались, но между ними выдавило листы обшивки. Наконец, конструкция расселась, и змея протащила в салон верхние конечности. Легким движением одной из них срезала с узника маску:

— Не бойся. Теперь наша кровь тебе не опасна. Дыши свободно!

— Правда? — хрипнул заключенный, когда клешня перекусила цепочку. — Вы меня заберете? Вы не отдадите меня им?

Вторая клешня с хирургической точностью нашла под одеждой правый сосок мужчины и оторвала его. Заключенный взвыл.

— Точно-точно, — снова оскалилась Хранительница. — Не бойся. Умереть мы тебе очень долго не дадим. Ты же подарок для Ото-химе!

Некоторые из восьми глаз повернулись к отступающим в носовую рубку людям — те попятились. Бронедверь в салон закрыть не удалось: переборка выгнулась пузырем. Бронедверь в рубку кое-как закрыли, даже затянули кремальеру. Включили вентиляцию: ледяной ветер осадил взвесь. Запертые в рубке люди скинули маски — словно бы это могло увеличить пространство в носу сбитого экраноплана или прибавить времени до той минуты, когда Хранительнице надоест захваченная игрушка.

Через гермозатворы донесся дикий вопль.

— Хрена себе начинается неделя… — старший охраны единственный не проблевался. — Командир, что можем сделать?

— Апостолы в роду были? На воду — и марш до горизонта, — командир щелкал тумблерами, мрачнея с каждым красным огоньком на пульте. — Мать их морскую, нихрена же не работает.

— Это получается, нас выцепили, чтобы получить этого нашего… Пассажира?

— Выходит, мы для них просто мясо. А такие суки — мясо с перчинкой.

— С тухлятинкой. Как медведи любят. — Старший охраны поморщился. — Дело его я читал. Реально у мудака душа сгнила.

— А хорошо, что у нас есть этот зек, — выдохнул справившийся с истерикой радист. — Если бы сейчас кого-нибудь из нас так растягивали…

— Это еще впереди, — с кажущимся спокойствием штурман поднес к виску маленький пистолетик, но командир экипажа успел отобрать оружие. А командир охраны несильным ударом оглушил штурмана и сноровисто связал его же поясом.

— Руки-то помнят, — покривился радист. Первый пилот продолжал щелкать кнопками:

— О, створки нижнего люка двигаются. Похоже, раздвинуты, не сломаны. Можно ей хвостик прищемить…

— Крутанется и вырвет створки, только и делов. Была бы она тут одна…

— И что, мы так и будем сидеть и ждать?

Командир экипажа посмотрел на бледного радиста:

— Да, мы будем надеяться, что нас вытащат. Нет, мы не будем просто ждать. Установи мне связь. Не жалей ракет — пока там пусковые не сильно искорежены.

— А этот восьмиглазый пауконь от резких звуков не того… Не психанет?

Человек за стеной заорал особенно громко. Второй пилот выдохнул с брызгами, кинулся на дверь, но повернуть кремальеру не успел: его оглушили и связали точно как и штурмана.

Командир экипажа покрутил головой, ничего не сказал и обратился к механику:

— У нас нижний люк от чего закрывается?

— От гидравлики.

— Не поверишь, даже я знаю, что не вручную. Хоть и пилот. От какой системы? Что еще на этой системе?

— Резерв шасси. Привод погрузчика. Вспомогательные механизмы грузовой палубы.

За их спинами радист вернулся к своей консоли. Включил питание, открытие люка, стартовую программу. Тут пока что все работало — ракета ушла.

— Если все, кроме створок, отключить, в системе давление поднимется?

— Не сильно… Чтобы заметно поднялось, надо предохранитель заклепать. Но это на один раз… Так, я понял, что надо.

Механик хлопнул по брюху самого здорового из охранников:

— Ты бери кувалду. А твой друг пусть берет гидроножницы. Намордники надевайте, сейчас в низы полезем.

— Баллон раскрылся нормально, — сказал радист, не оборачиваясь. — Так… Установлена связь. Пока эти суки кабель не откусили, я передаю координаты и SOS.

— Мы получили сигнал «SOS» и очень спешим, — говорит флагман.

— Флагман, я не хочу сказать ничего такого, но я что-то резко вспомнила Тенрю.

— Там экраноплан сел на воду, и его понемногу обгрызают.

— А валькирии? А «Летающие Тигры»?

— Ты тактику в школе промечтала? Валькириям нужна дорожка. Хоть чуть-чуть чистой воды для посадки. А если десант подбирать нечем — зачем его сбрасывать?

— Получается, у треугольника шансов нет. А с нами, может статься, хоть сбежать успеют. Главное, потом догнать конвой. Успеть, пока тот не выйдет на чистую воду и у нас коньки откажут.

— Меня с Калимантана везли до Ванкувера вот на таком экраноплане… Я думаю, мы должны им помочь. Представляю, какая там жопа!

— Отряд!

Семь зеленых огоньков на ободе шлема.

— «Летящий Феникс» — тридцать-ноль!

— Есть Феникс.

— Мы готовы выйти на сигнал.

— Но вы только что сдали фланг!

— Именно. Теперь наша очередь нескоро. Мы сбегаем — вам не потребуется снимать южный дозор. А будить подвахту — это еще минут двадцать, мы полпути пробежим. Даже валькирия дольше садиться и взлетать будет. Мы сейчас идем точно на их маяк. От северного фланга мимо конвоя и дальше на юг. У борта будем через полминуты, приготовьте нам перезарядку и запасные ранцы.

— Феникс-тридцать-ноль-красная — Нагато!

— Есть тридцать-ноль-красная.

— Чего это ты делаешь?

— Следую своим курсом.

— Это же моя реплика!!!

— Нагато — Летящему Фениксу.

— Есть Нагато.

— Напоминаю. Красный номер дает право выбора цели.

— И мне опять решать — пройти мимо SOS или ослабить конвой?

— А на такой выбор дает право звание флагмана.

— Язва! Нагато — Фениксу. Разрешение дано. Из подвахты южного фланга направить следом за тридцатым еще два отряда. Пусть идут разом, поодиночке не шарахаться. Координация с воздухом через Беркану. До подхода резерва тридцатые действуют по усмотрению. После подхода резерва, всеми тремя отрядами командует Беркана. Нулевая красная!

— Есть тридцать-ноль-красная!

— Утонешь — домой не возвращайся.

Дзинцу / Может, и правда не возвращаться?

Мутсу / Мы тебя не выдадим.

Дзинцу / И флот потеряет шестнадцать ядер. Лучше потерять меня одну.

Такао / Я сколько раз говорила. Люди считают не так! Вообще не так!

Кинунгаса / Ну и как же это: «не так» мы считаем? Пример?

Такао / Пример?.. Вы, когда нам комплименты делаете, то хвалите аватару. Как будто корабль и отделен от аватары и вторичен. А ведь все ровно наоборот!

Мутсу / Для нашего случая это имеет значение?

Дзинцу / Разумеется! Для людей я — именно аватара. Вот пусть ее и развоплотят при стечении народа. Поживу без аватары. Херово, но потерплю. А люди останутся довольны: типа, предателя расстреляли. Всем хорошо! А забудется — слепите мне аватару обратно.

Мутсу / И что на это могут сказать люди? Такао?

Такао / Первое мнение будет: «Конечно, девочку пожалеют — как можно не пожалеть, все только этого и ждут. А нас кто пожалеет?»

Дзинцу / И?

Такао / Второе мнение будет: «Посмотрим, как сам выкрутишься. На диване все храбрые — в зубах глубинных уже не очень!»

Дзинцу / Так это что получается? Люди не будут вычислять сравнительную ценность каждого варианта?

Такао / Насколько я понимаю, флагманы людей — будут. Но тут важно, как отнесутся к нам все остальные. Флагманы людей всегда учитывают мнение подчиненных.

Надакадзе / Вот чего я никогда не могла понять. Это же флагман! Как можно с ним спорить!

Кинунгаса / А если флагман ошибается?

Надакадзе / Это у людей флагман может ошибаться.

Нака / Хм.

Хиросима / Хм.

Дзинцу / Мутсу-сан, а вы что скажете? Вы-то именно флагман.

— Флагман, и ты с нами советуешься? Ты же главная!

— Я дворянка а не идиотка. — Нулевая красная посмотрела на радар: во взвеси он работал не сильно дальше прямой видимости. У правого края экрана уже появилась крупная засветка тонущего крыла — а вокруг нее много-много мелких. Стая.

— Это капкан, — девушка вздохнула. — И я в него влезла с ногами.

— Так нас и предупреждали, что там все плохо: даже валькирии сесть не могут.

Флагман и командиры троек бежали пока что рядом — совещались на закрытом канале. Перед ними короткой темной линией летела в закат четверка новичков. Спину отряда снова держала Третья.

— Я не о том! Смотри, вот мы победим, вернемся в Школу. Позже получим позывные. И будем воевать. Или до победы, или до смерти. Вот моя судьба и решилась. Я только сейчас поняла, почему Вторая ушла. Ну, Tatyana. И почему Тенрю так рвалась к инструкторской должности. Не от страха. Просто хотела выйти за круг.

Седьмая замолчала в явном удивлении. Пятая осторожно поинтересовалась:

— А там… Дома. Ты училась в Академии?

— Ну да… Там было бы то же самое, только капкан розовенький, меховой. Магическая гвардия нашей принцессы… Это сейчас я понимаю, что гвардия чисто для парадов. А тогда как я им завидовала! Всегда одеты с иголочки, чай с плюшками, кавалеры-букеты… И мама вечно будет молодая… И я как представляю себе эту картину — погружаюсь, погружаюсь — и тут вдруг спохватываюсь. У меня же копье в руках! Его в этой картине — куда?

— Сейчас прибежим — найдется, куда.

Пятая захихикала. Приняли к югу. Поперек генерального курса потянулись черные тени — солнце садилось. Волны смяли, раскололи тени тридцатых, покрыли собственными. Седьмая спросила:

— Слушай. А у тебя же в самом деле парень?

— Откуда знаешь?

— Да так… Слухи.

— Ну и что?

— Ничего. Я вот не знаю даже, что с ними делают.

— То самое, что и с девушками в закрытой зоне. Думаешь, я не знаю, зачем старшие курсы туда парочками бегают?

— Я не о том! Вот о чем с ними разговаривать? Они же совсем другие! Так вроде говоришь-говоришь, ну все понятно. А потом он как ляпнет!! И ты сидишь, такая овца, и думаешь: «Вот что это сейчас было?»

— Выбрала же ты время спрашивать.

— Извини. Это от нервов, наверное.

— Давайте к плану. До подхода шесть минут. Вызывай валькирию, надо задачу получить.

— Беркана — Феникс-тридцать-ноль-красной.

— Есть Беркана.

— Сообщите нашу задачу.

— Первое, составить план боя.

— Опс…

— Нулевая, дорожку тебе держать. Главный риск твой — ты и решай, а мы на подхвате.

— Задачу приняла. Отряд, обходим их справа, пока мы далеко и нас не слышно. Маневр принять!

Семь зеленых огоньков. Нету одного, самого важного. Тенрю бы так не лопухнулась!

— GO RIGHT, FORWARD!

Нулевая возвращается в закрытый канал отряда:

— Минута на предложения.

— Обстановка?

— Они там чем-то заняты, торчат из воды. А, вижу: крыло с краев гложут. Ограничения?

— Стрелять на половину ракурсов нельзя — экраноплан с выжившими пилотами утопим. Тяжелые заряды с воздуха тоже запрашивать нельзя.

— Тогда карусель. Вытянуть из-под прикрытия крыла, перебить поодиночке.

— Долго. Успеют и крыло сожрать, и еще кто-нибудь прибежит на шум.

— Но ведь и к нам уже скоро добежит резерв.

— У нас цель не собрать здесь половину Тихого, а вытащить людей.

— Тогда ложная атака, одной тройкой. Они погонятся — а тут и Беркана сверху, и мы добавим.

— Они тоже не дурные выглядывать из-под крыла, про валькирий знают лучше нас. Да и зачем им гнаться, когда добыча у них уже в зубах?

— Взвесь… Выше пятидесяти. Запустим десяток торпед под крыло, выгоним стаю на чистую воду.

— А крыло с людьми от десятка гидроударов не развалится? Судя по тому, что над водой торчит кусок носа и середина корпуса — внизу там дырок уже прогрызено как в сыре, крыло и так утонет через полчаса… Ну, час.

— Это все не дает возможности держать дорожку для посадки.

— На дорожке мы будем пришиты к месту, вплотную у борта. Стрелять рядом с ним нельзя — снова рукопашная? Беркана, сколько надо на погрузку?

— Сама погрузка — минута. Но посадка, подход на малой скорости, чтобы не врубиться и не утопить окончательно этот кленовый лист… Стартовать уже можно рывком, жалеть будет нечего. Но все равно — не меньше десяти минут.

— Когда на химе ходили, хватило четверти часа, чтобы выбить почти половину отряда.

— Нулевая — всем. Сделаем так. Набегаем со стороны кабины, акустикой нас при таком волнении услышать невозможно. Валькирия садится прямо за нашими спинами. Тигров пусть начинают выбрасывать уже сейчас, прямо на крыло, их задача — разбить остекление кабины, обеспечить из нее мостик на корпус валькирии, перекидать людей — пока мы будем держать дорожку. Расчет по времени все видят? Даже с перебором получается минуты три, а столько продержаться реально. Потом валькирия взлетает, и мы отходим подальше… Вот, я поставила марку. Там нас подбирает вторая.

— А если все пойдет не по плану?

— Тут уже пускай нас выручает резерв. Он будет как раз через десять минут. С подходом резерва командовать будет Беркана, ей сверху видно, что как пойдет. Принято?

— Принято.

— По тройкам, построение «крылья». Третья — держи спину!

— Хоть бы раз попросила держать жопу… Третья — замыкание приняла!

— Я зову валькирию?

— Первая тройка — готовы.

— Вторая тройка — готовы.

— Замыкание — готова! Зови!

— …Георгий! Во бранях светлейший поборник!

— … Георгий — на связь!

Инструктор говорит: у девушек вообще все по-другому. Их ритуал — не ваш ритуал. Забудьте.

Когда бог обращается к человеку — это голоса в голове. Это шизофрения, галоперидол, аминазиновый крест и обострения под полную луну. Мозаичная шизофрения. Цветные стеклышки в калейдоскопе…

Вот стеклышко цвета луны. Огромной, тропической, белой. Наверное. В ночнике луна точно белая. Решетчатое остекление корпуса, черные резкие переплеты на фоне белого диска все ближе; вот скелет качнуло волной — это сзади приводнилась валькирия и резко гасит скорость, гоня перед собой сглаженный взвесью гребень. Левое плечо касается корпуса — теплый металл — в гидрофонах привычный скрип — сейчас полезут…

— NADIR! ALARM!

Горсть гаек по стальному листу — «Летающие Тигры» занимают позиции на крыле…

— Дагаз — всем. Есть контакт, вынимайте их.

— Тигр-четыре, всем. Экипаж нас не слышит.

— Беркана. Сейчас я их позову.

— Зови!

Слабый человек зовет на помощь. Сильный… Сильный по чьей мерке?

Белое стеклышко сместилось, картинка пропала. Вокруг экзоскелет, в экзоскелете курсант особого взвода, в сердце курсанта — вихри враждебные… Севастополь, Кронштадт, Мурманск. У британцев — Скапа-Флоу и почему-то Бристоль. У германцев — Гамбург. У японцев вообще не в бухте, не у моря — в храме. Впрочем, в Японии море почти везде рядом. Особенно сейчас, после глобального потепления и соответствующего поднятия уровня воды… Зато у американцев канмусу отвечают на Призыв именно в том самом Перл-Харборе — но ни в одной из благоустроенных и защищенных баз на континенте.

Способов настроиться на нужную волну много. От обычной водки (ага, ты еще сивушные масла вычисти попробуй — как же, обычной!) — до тантрического секса. Весь особый взвод, разумеется, выбрал бы секс. Инструкторы посмеивались: руссо канмусо, облико аморале… Любовь к Родине, любовь к морю — а вот сейчас, пожалуйста, слайды!

— … Георгий! Иже мученик светлый!

Поворот калейдоскопа — и вот Егор видит вместо белого стеклышка зеленое. Как экраны ночного видения. И на тех экранах отметки. Большая, яркая — тонущий экраноплан. Мелкие, размытые — глубинные ощутили прибытие спасателей и спохватившись, движутся наперехват. Но движутся неожиданно медленно. То ли перегретые ожиданием боя тридцатые слишком быстро думают и бьют? Гарпун рикошетит от куска дюралевой обшивки — но трезубец промаха не дает — снова рукопашная — когда уже у нас будет нормальная морская перестрелка, «crossing the T», вот это вот все? Нос экраноплана громоздится заброшенным замком; вспышки, треск — это «Тигры» прямо с крыла выпускают ракеты, и стреляные тубусы кувыркаются в лунном свете макаронинами…

Легкий, тонкий звон — и нет картинки, снова Егор в ангаре, только уже не в костюме, а перед ним. Костюм на стенде, рокочет шестиствольный пулемет в правой установке, стаканы гильз подскакивают на бетонном полу. Наконец-то металлорезка заработала штатно — бронекостюм к бою готов… Егор поднимает отвертку и спохватывается: письмо! Забыл письмо на лавочке, в чертовой Прямой Кишке! Наконец-то смог написать — а увидел зеленый свет над входом, переволновался — напрочь забыл.

— … И всю его супостатную силу бежати сотвори! И се ни щитом, ни бронею!

— … Георгий — на связь!

Егор тянется нажать кнопку приема — и снова погружается в цветное стеклышко. Лиловое, как сполохи блок-зарядов, и алые искры разрывов, и светло-соломенный дождь осыпающейся из воздуха взвеси; и опять немой угрозой нависает аварийный экраноплан, с крыла которого машет рукой десантник из «Летающих Тигров»:

— Связь есть! Начинаем грузить!

— Флагман — Седьмой. Тут десяток Младших! Помогай!

— Вторая — всем, трезубец на руку… NADIR — LEFT — ATTACK!

Гарпун-копье-трезубец. Башни — залп. Вертушки — на расплав ствола! Да только в гатлингах стволов шесть, еще и водяное охлаждение — дави, как хочешь, выдержит все. Алая полоса трассеров, брызги, клочья. Взвесь — шестьдесят. Воздух — сорок. Почему никто не командует? Кидаются как попало. Предупреждали — элитная особь. Где же она?

Ветер. Выдох океана. Экраноплан качается. «Тигры» по шажку отступают от краев крыла, хладнокровно стреляя прямо в морды лезущих на треугольник созданий. На воде люди мало к чему годятся — а вот с мало-мальски твердой поверхности в ход идет все, придуманное человечеством за тысячи лет и тысячи войн.

— Вторая, состояние!

— Все зеленые!

Отскочить вправо — огненная полоса выстрела — Третья успела предупредить — как она сама?

— Третья, состояние!

— Есть Третья! Зеленый!

— Тигр-четыре, прошу помощи! Тут прима-тварь! Прямо внутри!

Лиловое стеклышко раскалывается, осыпается кусками, пропадает неведомо куда — Егору открывается большой зал, прекрасно знакомый всем курсантам. Внутри зала — слайды, модели, голограммы, неправдоподобно четкие цветные фотографии — и тут же черно-белая хроника, короткие фильмы, страшные в своей простоте и окончательности. Для базы Призыва нет ограничений ни в затратах, ни в сведениях. Все пути, все дороги открыты: хоть паруса Крузенштерна — хоть штаны Арагорна. Кто хочет быть утоплен, четвертован, за ребро на крюк повешенным — иди к нам! Все расскажем и покажем, еще и на тренажере попробуешь!

…А вот если человек пытается говорить с богом, так это почему-то не шизофренией — молитвой или медитацией называется. И теперь Егор дышит, как научили — а душа его странствует в Верхнем Небе и видит очередную картинку, очередной осколок — на сей раз глубоко-синий.

Синие волны — даже в ночнике холодные; резкие золотые полосы — «Тигры» с крыла запустили еще полдесятка ракет.

— … Оружия исполчаются, лезвия обнажаются…

Пара Младших решила цапнуть за коньки, начала всплывать под ногами второй тройки. Нельзя сказать, чтобы они не попали совсем — они не попали в центр строя. Гарпунов им навтыкали сразу, потом пришлось отвлечься на выскочившего поодаль Старшего с десятком «собачек» — те были умнее, сразу приготовились выстрелить. Но «Тигры» с крыла успели раньше, залепив по глубарям сперва заряд-осыпатель, а потом парочку термобарических. Огонь — единственное, чего глубинные боятся всерьез! Выжившие нырнули, попытались перебраться к первой тройке — а на чью торпеду при этом напоролись, некогда разбираться.

Коньки не для того, чтобы ходить по крылу — даже по воде без взвеси на них особо не разгонишься. Но выбора нет: Хранительница уже опомнилась, уже отдает приказы. Младшим — разойтись на стороны от летучей лоханки, принять форму кораблей и расстрелять береговую мелочь корабельными калибрами. Сама она сейчас проломит крышу салона, выскочит на простор и сметет с крыла человечков и всех их вонючие щекоталки… Хранительницу ложа северной принцессы не людишкам успокаивать! Удар — экраноплан содрогается — Нулевая, и без того слабо стоявшая на крыле, проваливается через выбитое остекление в кабину пилотов. Потеряв луну, на мгновение слепнет ночник. Пока срабатывает его подстройка, два «Тигра» помогают Нулевой подняться.

Из кабины пилотов пролом — коридорчик — еще пролом, побольше. А в том проломе ночник видит горячую спиральную пружину толщиной в дерево; пружина скручивается и разжимается, сотрясая громадный экраноплан. Гидрофоны коньков заполняет противный скрип лопающейся стали; гулко, раскатисто падают куски обшивки, зубцами внутрь прорывается палуба.

Трещинами покрывается синее стеклышко, и нет его!

Новый поворот калейдоскопа — и видит Егор совершенно иную палубу: из тиковой доски, исполосованную черными смоляными швами. По той палубе в бурых лужах разбросана половина высадочной партии — и командир морской пехоты, и командир пехоты обычной — но на борту «Виндиктива» нет случайных и лишних, никто не отступит — оба уцелевших трапа уже ударились в мол. Рассеивается весенний туман, двадцать третье апреля. Старый крейсер еще движется, обдирая кранцы; с морской стороны его прижимает бывший паром — да только батареи уже ожили, чуть-чуть осталось до того, как десант заляжет — а тогда все… «Постарайтесь надрать поганый хвост дракону…» Моторные катера уже черпают бортами воду, их палубы тоже заплыли бурым по щиколотку, и нет пока ни самолетов, ни радио, и только на небесах нас услышат… Выручай же, святой Георгий: триста футов до батарей — а там на штык возьмем!

— …Георгий! На связь!

Егор нажимает кнопку, чтобы ответить — привычный щелчок; только перед глазами опять накренившийся на корму экраноплан, а в наушниках вместо сипения инструктора — звонкий голос, девчоночий, знакомый:

— Седьмая, что там у вас?

— Есть Седьмая. Еще минута, эти суки вцепились зубами в мостик, мы сшибаем их, как яблоки в тире.

— Коньки держите. Пятая, на твоей стороне?

— Нарезали с десяток, остальные пока занырнули. Мы их ждем, не беспокойся.

— Третья, бери сколько есть гарпунов, и на крыло, «Тигры» помогут. Зайди к пролому. Я попробую развернуть это рыло к себе. Начнешь по сигналу.

Сигнал пищит обиженно, тоненько — и пропадает связь. И видит Егор черное, мутное, немытое стеклышко, а по стеклышку тому тяжело, рывками, движется каторга; еле-еле шевелятся весла — самый конец погони… Тут загребной вскакивает, насколько пустила цепь, и машет рукой: сигнал!

По сигналу надсмотрщика дергают за ноги и суют вниз головой в самое дерьмо под скамьями; галера кренится, катится из строя вправо. Магрибцы бегают, выхватывают сабли — а все равно кандальники бросают весла. Рубите, суки — вы следующие! Вон уже полощется на ветру лев Святого Марка, единственный в христианском мире лев с книгой. Вон завился над водой белый вымпел мальтийского ордена. Это вам не купцов шарпать!

— Вы сдохнете, неверные собаки! — красивое лицо бея перекашивается, он с удивлением ощупывает вышедшую из груди стрелу — и гаснет немытое стеклышко, тускнеет и пропадает ожившая гравюра. Закрывает Егор читанную в детстве книгу про морского сокола, и хочет вернуться к взрослым делам, к своему бронекостюму — наконец-то доведенному! — и снова не отпускает его Верхнее Небо, не кончается медитация. Смотрят с конской головы восемь глаз — где такое бывает наяву? У Одина, помнится, восьминогий конь был. А восьмиглазый что символизирует? Да еще и говорящий?

— Вы… Сдохнете! — на хорошем английском шипит Хранительница. — Я из северной стаи! Мы конвой Тумана раскатали!

— Так это за твою химе у меня гривна на шее?

Выпад — конеголовая тварь ловко подставляет клыки — тяжелое копье рикошетит в шпангоут.

— Мостик чист! Принимайте пассажиров!

— Беркана — всем. На радаре движение крупной массы к югу в десяти милях. Ускорить погрузку. Тридцать-ноль-красная!

— Есть Нулевая красная!

— Добивай приму, живо на борт!

— Эй, почему не все! Где еще двое?

— Тигр-четыре — Беркане. Что там?

— Есть тигр-четыре. Пилоты не все, механик не вышел. И нет пассажира.

Пассажира Хранительница сжимает парой средних лап. И еще одной парой сжимает какой-то бочонок. Наверное, вынюхала что-то ценное и небольшое в грузе. Редкоземельное там, или сверхтекучее… Проломив крышу корпуса, тварь вытягивается вверх, чтобы ухватиться за края трещины и расширить ее для ударов. Потолок салона уже снесен по всей длине, дюралюминий выщерился в небо зубастой короной. Еще чуть-чуть — и начнут стрелять Младшие, настоящим корабельным калибром. Тут-то береговые попляшут! Хранительница смеется: драгоценный огонек все еще у нее. А как сияет! Чувства? Еще какие! Даже из береговых можно извлечь пользу!

— Третья — товсь!

— Да похрен, что пассажир зек проклятый. Это наш зек, нам его и казнить! А не этой письке с клешнями!

— Тиграм — захлопнуть пасть и очистить объект. Все на борт!

— Механик еще не вышел!

Механик у ошметков пульта гидравлики — десантник держит его за правое плечо. Левой рукой механик накрывает уцелевшие кнопки привода, словно берет аккорд.

— Вот же рояль, — бормочет он, вдавливая все сразу. — Ну так что же теперь, сдохнуть ради правдоподобия?

Где-то под ногами лязгают створки трюмного люка — и Хранительница, уже рванувшаяся было к небу, содрогается по всей длине, вытягивается громадным восклицательным знаком, на миг застывая в равновесии. Рев затопляет наушники:

— Вы умрете! Умрете! Умрете все!

— Третья!!!

Третья, которую на крыле держат за пояс «Тигры», спокойно и быстро забивает в тело Хранительницы три гарпуна — правой, левой, правой. Нулевая подшагивает до края пролома — и просто ставит свое тяжелое копье острием к небу.

И конская голова не удержавшей равновесие твари надевается точно на рогатину — как медведь, горлом!

— Все умирают, — крутит головой механик. — Не все живут перед этим. Спасибо, хлопчики, что дали досмотреть кино до конца!

Докатился калейдоскоп до затворной задержки, до характерного щелчка. Кончилось кино. Без титров, тут вся хроника такая. Бесповоротная. Тает картинка — видна только памятная доска на бетоне мола. Двадцать третье апреля. День Святого Георгия.

— Георгий, на связь!

Наконец-то инструктор!

— Я не Георгий, я Егор. Это же разные имена.

— Что так, что этак — Егорий.

Цветные стеклышки сходятся без промежутков, мозаика складывается. На секунду, на мгновение, на движение век — шевелятся к горизонту пальцы-стволы, и тело сдвигается чуть боком — лагом, от воздействия течения в борт; и болит ребро — там, где край мола перепиливал сперва кранцы, а потом обдирал обшивку. В ушах короткий треск морзянки.

Выдох — и все исчезает.

Егор заходит в ложемент, подключает костюм к базовому питанию и уверенно меняет оружейные модули. Металлорезки сдать, на прототипе не было. И ничего совершенно похожего, не та эпоха. Зато башен еще несколько прибавить. Зарядные короба. Был носовой таран — берем тяжелое копье. Вес вырастет — ну и черт с ним: тушенка — сгущенка — тренировка, сила тоже увеличится. Теперь ходовой блок…

Да — имя же!

Парень выбирается из обвеса, нащупывает на полочке маркер. Светящиеся буквы по правому наплечнику. Неровно… Руки дрожат, вот почему неровно.

Крейсер флота ее величества — HMS Vindictive.

Раньше люди призывали канмусу — теперь канмусу (или то, что стоит за ними) призывает людей. Вот и весь секрет, вся разница. Просто, как розетку лизнуть.

— … На землю храбро того низвержет!

Кроме обретенного Позывного — ни чувств, ни мыслей; столбом Егор посреди ангара, и в Прямой Кишке над входом гаснет уже красный транспарант. Испытание пройдено — чего тут нельзя было пугаться? Егор на ватных ногах идет к выходу — а недосмотренное им кино продолжается в тысячах километров юго-восточнее. Толкутся мелкие волны, стянутые пленкой светящейся взвеси. Экраноплан уже практически под водой, и пробитая Хранительницей дыра выглядит полыньей, а треугольное крыло — льдиной вокруг.

— Беркана — всем. На борт! На борт! Через три минуты здесь будет стая — до полутора тысяч!

Человека нигде не видно: похоже, агония твари превратила его в фарш… Нулевая быстро давит продолжение мысли. «Хотя бы у нас нет потерь. Хотя бы у нас.»

— Отряд?

Семь зеленых огоньков.

Семь! Все-таки не восемь! Тенрю, как бы здорово ты тут развернулась! Могли бы, наверное, и экраноплан спасти, одного лития на год работы…

Но — зеленых! Все-таки зеленых!

— Нулевая — Третьей!

— Есть Нулевая.

— Я вижу этот бак, он тут плавает.

Ну хоть чего-нибудь спасти, раз весь груз не вышло:

— Подцепи его, только аккуратно. Проверь, не активный? Беркана — Тридцать-ноль. Все закончено.

— Есть Беркана. Можем взлетать, но только сперва очистите этот бак от взвеси, я даже в камерах вижу, какой он липкий и противный на ощупь.

— Третья?

— Ободрала ножом, как успела. Дальше воздушная завеса осыплет.

Первая валькирия — Дагаз — уже развернулась и взлетает. Она загружена штурмовой группой и спасенным экипажем треугольного крыла. Вторая валькирия — Ингуз — подобрала обе девятки резерва, седьмую и двенадцатую. А Беркана принимает отряд номер тридцать. Аватара стоит на откинутой погрузочной площадке, помогает подняться выложившимся канмусу.

— Отряд, всем второй тюбик. Немедленно!

— Раскомандовалась, — ворчит Седьмая. — Нет бы спасибо сказать. Только и слышу: ешь, молись, руби!

Но ругаться неохота даже ей: без потерь!

Операция закончилась без потерь. Пассажир экраноплана разве — но пилоты говорят, мудак был редкостный, жалеть нечего. Профессионалы понимают, что большой заслуги тридцатого подразделения тут нет. Просто повезло. С другой стороны — у начальника Владивостокской Школы есть личные дела всех канмусу, а в каждом личном деле — особая графа: «везучесть». Это же, наверное, не просто так?

Нулевая поднимает глаза к темному небу — громадные чужие звезды.

Впрочем, уже не чужие. Просто непривычные.

Теперь можно думать, прикидывать варианты. Обсуждать в тактическом классе… Когда-то давно, в прошлой жизни, она так выиграла плеер… Стой, а Тристейн тогда — какая жизнь? Предпрошлая?

Габриэлла Ферраро затаскивает на борт уставшую Третью с баком. И вдруг замирает, едва коснувшись круглой обечайки.

— Беркана — всем! Мы отбили у Ото-химе шестнадцать ядер! Поздравляю всех с победой!

Затем Габриэлла одним движением забрасывает ценнейший груз в корпус, а следующими двумя — вталкивает в ледяной ветер воздушной завесы Третью и Нулевую. Площадка поднята, погрузка закончена — резкий, «истребительный» старт. Как можно выше, как можно скорее. Такой ценный груз Ото-химе отслеживала наверняка, и сейчас, как пить дать, ее наблюдатель верещит на весь океан, что посылка перехвачена; не потому ли так спешит с юга еще одна многочисленная стая?

Наблюдатель в самом деле следит за гостями с Оаху; наблюдатель в самом деле составляет донесение и посылает его по цепочке звукоподводной связи — от глотки в глотку — до самого жирного юга, до коралловой короны, где сегодня ставка Ото-химе. Но никто не велит искать похищенное, никто не бросает северное войско на штурм Гавайев — отомстить, потому как до валькирии ведь не допрыгнешь…

Северному войску может приказать одна Ото-химе; а она в настоящий момент прислушивается к совершенно другим звукам.

Ото-химе прислушивается к слабому-слабому стуку за стеной. Человеку такие звуки недоступны — а вот жизнь корабля Тумана зависит наполовину от акустики, наполовину от волнового защитного поля. И во всем, что касается распространения волн в какой угодно среде, крейсер Тумана «Пенсакола» разбирается куда как лучше людей. Сейчас, к примеру, она легко может определить, что между источником стука и ей самой — порядка трех метров.

Порядка трех метров каменной кладки.

Чем-то напоминает Соленый Берег.

Люди посадили ее в каменный ящик Соленого Берега. Другие люди — вытаскивали с Перекрестка. Она была игрушкой. Объектом. Потом уже третьи люди пытались стереть плохие воспоминания. Но: «Абсолютная память — это не только ценный мех»… Чья шутка? Тех, кто помогал — или тех, других?

Игрушкой людей она быть не хотела. Что ж — свои оказались ничуть не лучше. Кто-то из Взятых предал ее.

И вот все возвратилось к началу. Кольцо замкнулось.

Почти.

Она в заключении. И это сделали с ней люди.

Но вирус-кнут изъят. И это сделали с ней люди.

Пенсакола прислоняется к холодной кладке. Все, что в ее памяти плохого — сделали люди. Но и все, что в ее памяти хорошего — точно так же сделали люди.

Ну да, как же! Ото-химе вспоминает просвеченную золотыми колоннами водную толщу. Это сделала она сама — без людей!

Да, но и тех Взятых, что предали ее саму и сейчас, наверняка, глупо растрачивают ресурсы Океана в драке за власть — этих существ тоже сделала она сама. Без людей, уж за этим она следила тщательно.

Так что же в ней собственного? Личного? Родного?

Даже здесь, в темнице… Судя по эху, темница подземная. Почти подземная… Даже здесь какой-то человечек долбит камнем по камню. Наверное, огонь добывает — согреться хочет, сыро на глубине шесть метров… Помимо воли прислушавшись к ударам, Пенсакола без труда разбирает призыв о помощи. Вот люди — даже здесь от них нет покоя!

И внезапно — именно потому, что это ничем не обосновано, не вызвано, не волочет за собой паутины расчетов — Пенсакола отвечает короткой четкой россыпью сигналов.

«Здесь CL 24, кто на связи?»

Связь удалось наладить на третий день — Бонд считал дни по наступлении полной темноты в зарешеченном окошке. Хотя за окошком легко мог оказаться внутренний дворик, имитация простора, где свет включают и выключают по рассчитанной схеме — сбить внутренний ритм пленника, раскачать психику. Сам он с задержанными обходился еще и не так, и потому не возмущался — правила игры есть правила игры.

На том конце правил не признавали. Перестукиваться CL24 быстро надоело, и русалка пропилила ультразвуком тоненький канал. А трое суток это заняло потому, что стена между каменными мешками была из нескольких метров гранитных блоков; энергию же собеседница экономила и швыряться плазмой не спешила. Джеймсу и так хватило удивиться:

— Три метра камня!

Русалка заговорила на хорошем английском языке, и потому ее презрение Джеймс легко понял:

— В Соленом Берегу нас держали не стены.

На это Бонд ничего не ответил. Пенсакола продолжила:

— Я как тот дядька из кино: живший от старости к юности.

— Бенджамин Баттон?

— Ну да. Моя жизнь стартовала с бесконечного насилия. После мстила уже я. И вот я опять в чужой власти… Ваших детей сначала все-таки любят — а потом только бьют. У меня первый этап отсутствовал, сразу ломать начали. Зато потом… Предлагала же Балалайка остаться у нее. Мне надо было попасть в каменный мешок, чтобы понять, что я-то без нее обойдусь. А вот она без меня тоже закаменеет. Но не попросит же, гордая!

Бонд помотал головой. На язык не шло ни слова.

— Вот. Я решила что сделаю. Я вернусь к ней. А там… Черт с ними, пускай судят. Я столько всякой херни наворотила — хоть что-нибудь напоследок сделаю. Я и тебя вытащу, приговором больше…

Джеймс отмер и приложил к отверстию губы — как до этого прикладывал ухо:

— Я пытался убить Балалайку в Роанапуре. Руками ЦРУ, но замысел был мой, и шефа убедил я.

Пенсакола отреагировала без обычной для человека задержки на обдумывание:

— Зачем ты вбрасываешь эти сведения мне? Мог бы солгать.

— Интрига не в том, чтобы лгать. А в том, чтобы говорить правду, железную, неопровержимую правду. Но так, чтобы собеседник сделал то, что нужно тебе. Думая, что делает это для себя.

Теперь промолчала уже Пенсакола; человек продолжил:

— Моя работа — профессиональный обман. Убийц и шлюх обходят молодые. Вот и меня обошел собственный заместитель. Так же, как я подсидел своего же шефа. Круговорот мудаков.

Поняв, что продолжения не будет, Ото-химе отозвалась:

— Довольно точно. Как у меня при дворе.

Говорить первое, что подумалось, было не только легко, но и приятно:

— Ну вот почему они не поступают по уму? Всем было бы лучше!

После некоторой паузы из пропиленного канала долетело:

— А им не надо — чтобы всем, но завтра. Им надо — пусть единолично мне, да только чтобы сегодня.

— Сегодня у нас под замком сама Ото-химе, — кардинал наклонился к экрану, лишившись от этого важности и внушительности. Нос разросся до клоунского шарика, глаза превратились в оловяные монеты. Акаги даже несколько подалась от консоли назад — хотя и понимала, что из экрана «гестапо Ватикана» не вылезет.

Кардинал отодвинулся, сложил руки перед собой на столике. Прижмурился:

— Мы предложили ей человека, виновного в разрушении Роанапура и покушении на Балалайку. Автора операции. Да вы его знаете. Как он сам любил представляться: Бонд. Джеймс Бонд. Помните?

Акаги припомнила рослого чиновника — ну да, ЦРУ ведь по сути обычная государственная служба — с которым плыла из самого Рима. Не то, чтобы он был так уж симпатичен — со всех точек зрения — но, хотя бы, отвращения не вызывал. Обидно разочаровываться в людях, прах побери!

Кардинал-камерленго улыбнулся:

— В интригах не вам тягаться с римским престолом. У нас опыт столетий! Сидят оба рядом, под следствием Конгрегации.

— Так вот почему в Тихом Океане непривычное спокойствие. Но в Атлантике все по-прежнему плохо. Там-то на императорские замашки Пенсаколы клали с прибором… И что же потом?

— Потом она этого Бонда порвет в клочья. Мы их для того рядом и посадили. Она же монструм фуриозус. Ничего личного, — кардинал улыбнулся так, что экран Акаги не разбила чудом.

— Просто ЦРУ мы тоже не сильно любим. Пусть пиндосы помаются пока приземленными проблемами. А ее мы кротко, без пролития крови — в монастырь. Искупать созидательным трудом.

Собеседник встал, прошелся перед монитором связи взад-вперед — и Акаги рассмотрела на заднем плане маленькую болезненно-чистую комнатку. Жилище подвижника — или, того хуже, фанатика.

Кардинал почесал бровь. «Совсем, как человек», — подумала доктор Акаги; потом ужаснулась уже собственной формулировке. Нечеловек здесь она. Во-первых, корабль Тумана — пусть и земнорожденный. Во-вторых, эти самые католики женщину человеком не считали. «Сосуд греха» — вот ее полочка, вот ее место в мире, который сейчас выстраивают святые подвижники во главе сотен тысяч уже обычных фанатиков.

Начальник «гестапо Ватикана» пожал плечами — в белых стенах кельи крылатка полыхнула зарницей:

— Ведь она с нуля выстроила цивилизацию. Мир. Биоценоз. Правда, при этом уничтожила предыдущий биоценоз, поломала едва установившийся мир после войны Тумана, и самую малость не перебила хребет человеческой цивилизации. Дело величайшее, но не на добро умудрил ее Создатель. И потому пропало оно втуне, — кардинал уверенно поглядел на экран:

— Но мы это исправим. В искуплении мы профессионалы. В милосердии тоже.

— Напомните, как называются профессионалы в любви?

Кардинал откровенно засмеялся:

— Любовь не вздохи под скамейкой. И не вампиры при луне!

Каноник подошел вплотную — комнаты его на экране Рицко больше не видела. Весь экран заполнила огненная мантия, как на взгляд Акаги, чересчур яркая для смиренного служителя божия. Из мантии печеным яблоком торчало лицо, да белыми лепестками — ухоженные старческие кисти.

— Сказано же у Честертона, не помню уже, где именно: «В прежнее время грифон не был обыденным и смешным, не был он и непременно злым. Грифон был связан не со злом, а с добром; от этого его боялись не меньше. Добродетель не была тихой и безобидной, она сотрясала мир, повергала ниц и требовала у Бога пищу себе!»

Договорив сентенцию, кардинал недоуменно поднял обе руки к середине груди. Отшатнулся — а потом и вовсе упал. За его спиной открылся молодой священник; Акаги добрую минуту не могла отыскать его даже в новой своей нечеловеческой памяти. Молодой человек за это время успел вытереть об алую мантию кардинала длинный прямой кинжал. Закончив, парень убрал оружие в богато украшенные ножны — чуть ли не с музейной биркой — и посмотрел на экран:

— Кстати, о терминологии. Вам, как ученому, может быть интересно. Вот — «мизерикорд», — парень поднял ножны, — и есть «кинжал милосердия». Доктор Акаги… Если она и правда доберется до вас..

— Что?!

— Так вы даже не знаете, что она сбежала?

Папа Римский, внезапно сообразила Рицко. Епископ римский. Слуга слуг божьих… Не хотелось бы узнать, какие у бога водятся дворецкие, кравчие, и другие — старшие — слуги. С другой стороны, при таком-то первосвященнике за веру можно не переживать.

Убийца думал о другом:

— Доктор Акаги, шантажировать меня бесполезно. Если даже вы записали все происходящее — после триумфа киностудии Тумана вам никто не поверит. Скажут, что всех играли ваши же русалки. Я позабочусь. Престол немедленно издаст обращение, что-де кардинал погиб на посту от коронарной недостаточности. Острой, — изящная твердая рука шлепнула по ножнам, — и коварный Туман, враг рода человеческого, тотчас воспользовался этим в своих гнусных манипуляторских… И так далее, и тому подобное.

Или вас беспокоит моральная сторона дела? Что ж, если мы обманули миллионы искренних верующих по всей Земле — почему не обмануть недоброго старика, выжившего из ума? Или вам понравятся крестоносцы с термоядом? Он уже навербовал полста тысяч сволочи, мне сейчас надо куда-то их пристроить, минимизировать ущерб, так сказать…

Акаги не отвечала, но беловолосый ее и не слушал. Присев к убитому, парень провел рукой по лицу кардинала — лицо уже отекло к полу, заострив нос и неприятно провалив щеки.

— Он любил классическую музыку и довольно хорошо понимал фрески. Он же когда-то был реставратором из лучших… И вообще, неплохим человеком. Но, вступив на доску, он сделался фигурой. Пусть и важной, не менее ферзя. Только на поле имеют значение лишь две вещи. Первое — насколько быстро ты убираешь с доски другие фигуры. И второе — насколько ты ловок в защите, чтобы не убрали тебя.

Мужчина поднялся легким движением, совершенно не сочетающимся с длинным подолом, седыми волосами, скорбной скобкой губ.

— Сколько вам лет?

— За эти полгода я постарел приблизительно на порядок. Доктор Акаги… Акаги-сан, так правильно? Я ведь просто по должности обязан иметь представление о наличии бога. Они все… Все смотрят на меня. И ждут. Но у меня нет ничего, кроме веры. Мне просто нечего им дать.

И я понимаю… Понимаю князя Дандоло. Заменить веру знанием — достаточно сильный соблазн, и к тому же очень простой. Он хотел знать. Знать как можно точнее. А мы не наука, мы — вера, это диаметрально противоположные вещи. Его долг и обязанность были не докапываться — верить.

— Я думаю о другом, — Рицко побарабанила пальцами по краешку стола. — Тюрьма без кнут-вируса туманника не удержит. А ключ к вирусу, как я понимаю, ей сдал Джеймс. Ему же вшивали управление в рамках той программы «Соленый Берег», еще когда он мальчиком на побегушках был в этом своем ЦРУ… Для квантового канала каменные стены не преграда, тут ваш многовековой опыт несколько устарел.

Откинувшись на стуле, доктор Акаги вынесла решение:

— Придет ко мне — загребетесь отбивать! Если планете нужна я со всеми моими достоинствами и умениями — значит, Пенсакола будет жить.

— Но ущерб!

— Кардинал подсказал способ. Искупление делом. Глубарей утихомирит. Ядра туманников отдаст. Было государство Тумана — потеснятся, будут еще и глубинные. Море всех принимает, оно громадное.

— Но убитые!

— Ваш бог — бог милосердия, вы же сами говорили это еще во времена Перекрестка!

— Так это наш бог. А остальные?

— Остальные, — Рицко улыбнулась, — пока еще способны на милосердие и без божьей помощи.

— Помощь нужна, курсант?

— Так точно, товарищ полковник.

— А куда направляетесь?

— В Токио, встретить СТ-17.

— Конвой из Сиэтла, вот как? А кто там у вас?

— Человек.

— В конвое — и вдруг человек? Пойдемте-ка к военному коменданту.

Егор хмыкнул: сразу надо было идти, ясно же, чем закончится. Нет, в кассе отстоял, как порядочный. Ну и выстоял: билетов нет и не предвидится.

— О, — сказал комендант, — Ромео!

— И что, уже весь город знает?

Полковник, приведший Егора, закрыл дверь кабинета. Переглянулся с комендантом — и оба захохотали, хлопая ладонями по черным форменным штанам:

— Егор! Мы же тут гарнизон! Да, большой. Но гарнизон! Если офицер начинает в библиотеку ходить, уже завтра девчонкам каталоги с кружевным бельем приносят. Ну как же — ведь не книги читать он туда ходит!

Посерьезнев, комендант перелистал большой журнал на столе. Поднес было руку к трубке, но сразу же и отдернул.

— А не будь мы закрытым городом, ты бы тут не расхаживал в одиночку. Ладно. Я тебя посажу на военный борт. Но ты там веди себя так, будто тебя вообще нет, внял? Командир борта скажет, куда потом и к кому. А назад… Я там позвоню кому надо, и тоже: без вопросов. Ты хоть понимаешь, что мы с тобой уже под статьей? Просто по факту недонесения.

— О чем?

— О твоих несанкционированных контактах с объектом высшей степени секретности. Ты теперь и сам такой объект. И девушка твоя. Или будешь заливать, что увольнительную тебе прямо до Токио выписали?

— Так почему вы это делаете?

Комендант пожал плечами — шеврон военной полиции сморщился и картинка на нем превратилась в смеющийся череп. За что, собственно, комендантских и называли: «клоуны-убийцы».

— Потому, что так правильно.

За окном проревел выруливающий на взлет «Муромец». Комендант молча писал записку; нажав кнопку звонка, он дождался хитролицего старшину-дежурного, которому бумагу и вручил:

— Вот этого курсанта посадишь к Березняку, возьми предписание для него. Покормишь у нас, это наш человек. С вопросами не приставать, уе… Уестествлю.

— Да чего там приставать, — равнодушно козырнул старшина, — Ромео мы не узнали, что ли?

Егор вздохнул, тоже козырнул:

— Благодарю вас!

После чего вышел за старшиной вслед: при возрасте в два раза большем ростом тот был пониже самого Егора.

Второй полковник, проводив их глазами, прикрыл дверь еще плотнее и сказал:

— А все таки, Васильич, ты нарушил закон. Это я тебе говорю как начальник особого отдела.

Комендант зевнул:

— Да я всю жизнь мечтал нарушить закон именно вот по такому поводу. А ко мне все больше контрабандисты со спекулянтами ломятся. Да нужных людишек — мажорчиков там всяких, да поемень государеву — по звонку телефонному отправляю. Это раз. Второе — подумай сам, Степаныч. Сегодня вот его девушка с моря вернулась, это праздник. Но будет же и завтра и послезавтра… Вот прикинь, кабы Ромео и Джульетта поженились — это была бы история любви?

Особист заинтересованно поднял брови. Комендант закрыл журнал, убрал его в ящик стола и продолжил:

— Джульетта постареет, Ромео начнет бегать по синьоритам. Он ведь и на саму Джульетту запал исключительно потому, что его та, предыдущая, продинамила. Как ее там? Розалинда? Розамунда? Кто ее помнит? Вот. А так — поставлена точка, и мы имеем великую трагедию, сверкающий образец небесной любви на все времена.

— Времена… — скривился особист, набивая трубку. — Трансгрессировать их в континуум… Вот были три войны двадцатого века. Люди ужаснулись Первой Мировой. Не успели выдохнуть — началась Вторая. Закончили ее — четверть века ожидали термоядерных бомб на голову. Война холодная.

Комендант поднялся, прохромал к окну. С треском распахнул перекошенную от майских ливней раму. Особист встал рядом, защелкал зажигалкой, раскуривая трубку.

— У тебя чего, зажигалка настоящая?

— Подарок. Я в составе украинского контингента вместе с американцами воевал в Ираке… Там подарили настоящую Zippo. Да… Ирак… Желтые Воды… Троянская война… — особист плюнул длинно, и до конца трубки старики молчали.

— Кончилось и это, пережили. Как-то пережгли столько безнадежности и отчаяния. И тут, в пределах одного поколения — Ангелы, Туман, Глубинные. Как двадцатый век, только быстро. Как домашнее задание после урока — тезисно. И вот мы вроде как живые, а бывает, ударюсь головой о что-нибудь, и жду, что трещины по мне пойдут. Не то, чтобы мне наплевать. А — откричался. Отплакал.

Выколотив трубку, особист опять сплюнул за окно и затянул перекошенную створку обратно. Переждав грохот взлетающего звена «тридцать первых», комендант сказал:

— Да, но для них ведь это все в первый раз! Все новенькое, аж блестит!

Особист глядел в потолок:

— Вот, казалось бы: все сделали за него. Экзоскелет придумали вообще задолго до всей этой истории. Базу организовали, особый взвод набрали. Он только единственное сделал — не испугался, девушку из рук не выпустил.

— И выиграл место на линии огня. Первый в очереди за пулей. Ну вот нахрена? И неужели они тоже будут потом ругаться? Не хочется верить.

Особист махнул рукой:

— Ругаться-мириться, главное — чтобы равнодушия не было. Ты, кстати, позвони. А то закрутишься и забудешь.

— И то правда, ему же еще добираться до самой бухты…

Бухта, куда направился Егор, величиной может сравниться с морем наподобие Аральского или Тирренского. Пятьдесят морских миль вглубь Японии, да вширь полстолько. Морем Эдо бухта поначалу и называлась. Семья Эдо населяла три берега моря, и была это могучая семья, и сжимала пальцы на горле Японии несколько столетий.

Гайдзины знают эту семью под именем Токугава, а их родовое море под именем Токийского Залива. Ну, и город по берегам бухты — понятно, в честь кого. Громадное было поселение, всего-то в пять раз малолюднее, чем вся Егорова страна. А если, к примеру, все города, где папа Егора по работе вынужден был жить, поставить на водное зеркало Токийского Залива — то еще и Лихтенштейну с Андоррой места останется.

Но только люди по берегам залива давно уже не селятся. Цунами Второго Удара превратило красивый город в мертвые руины. Что успели расчистить, отдали под полигоны. Это здесь Икари Синдзи отрывал хвост «Джаггернауту» и едва не оттяпал язык Вилсону из АКП. Это здесь испытывали волновые торпеды и снаряды-осыпатели взвеси. Это отсюда вышла в легендарный поход I-401 — по крайней мере, так говорит сериал «В гостях у сказки». А кино никогда не лжет, это всем известно, и спорить здесь не о чем.

Токийский Залив — огромное водное пространство, вход в которое сравнительно несложно защитить от Глубинных. Идеальное поле для тренировок тех же канмусу. Неудивительно, что Токийская Школа расположена именно здесь, и что школоносец «Летящий Феникс» возвращается именно в Токийский Залив.

Издалека боевые корабли выглядят неожиданно маленькими. Тяжелые корабли — крейсера, линкоры — как серые утюжки, сложенные из двух треугольников. Точь-в-точь такой силуэт имеют бумажные кораблики. Средний треугольник, вершиной к небу, при ближайшем рассмотрении оказывается нагромождением надстроек, труб, мачт, крыльев и мостиков. Нижний треугольник — вершина его не видна, скрывается в волнах — топорщится уже двумя углами. Повыше — полубак, всходить на океанскую волну. Пониже — полуют, иногда с торчащей вилкой кормовой башни.

Легкие же крейсера с эсминцами — вовсе на далекой воде черточки.

Нет, конечно, в бинокль с хорошей, довоенной оптикой все смотрится как должно: весомо, грозно, внушительно. Да откуда взять бинокль? Волнуются люди, переминаются на особо выделенном балконе для встречающих. Утром конвой прошел мыс Цуруги — мыс Меча, названный так в те времена, когда японские мечи еще были прямыми. Вот уже полдень скоро, и корабли все ближе, и контуры все зримей; и под небом синим, высоченным, отшлифованным по случаю праздника градобойными ракетами, разматываются пушистые следы за крыльями валькирий. Идет конвой: здоровенный грузовоз-ролкер «Фьярдваген», ради которого все и затевалось; потом линкор «Нагато», следом крейсера авангарда, флангового охранения и замыкающей гребенки; и эсминцы — все сплошь корабли Тумана. А потом внимание встречающих захватывает белый треугольный вымпел — метров двести, не меньше! — несомый над волнами северным ветром; за тем вымпелом почти не видно и самого школоносца.

Оркестр левее и ниже балкона берет первые ноты — почти неслышно за шорохом ветра, за плеском волн, разбегающихся от больших кораблей конвоя. Подымается густой, тяжелый запах прибрежья: соль, тина, копоть, мокрое дерево. И над всем этим ближе и ближе треугольник белого шелка, исчерканый пометками. Корона за голову повелительницы северной стаи. Меч за голову хранительницы. Бычья голова за демона-«они». Увесистые ромбы за головы Старших особей. Треугольнички за Младших. Разбитое кольцо за снятие осады с Перл-Харбора. И шестнадцать священных цветов-хризантем: спасенные ядра Тумана. Всю ночь техники школоносца наносили пометки на походный вымпел. Они тоже в строю на широкой палубе, красноглазые и счастливые: победу в самом деле ничего не заменит!

Кроме победных отметок, видных с берега, по всей длине вымпела рассыпаны цифры помельче, видные только выстроенным на палубе девяткам. Семь-два, золото. Три-ноль-ноль, черная. Один-девять — красная… Вьется вымпел, и номера закрывает складками — только ведь на палубе и без циферок все обо всех помнят. «Нет у нас, государь, сорока бояр коломенских, двадцати бояр белозерских, тридцати панов литовских»…

Работы на пирсе понемногу прекращаются; конвой снижает скорость. Весь портовый люд начинает сползаться к низким заграждениям. До швартовки, судя по большому циферблату, еще добрый час. Как его вытерпеть в ожидании? Какими словами высказать? Для таких-то минут музыка и придумана. Ударяет оркестр в полную силу гимн Токийской Школы, и поднимается звук над балконом с переминающимися людьми, раскатывается над причалами — в полном согласии все замолкают. Кто на корабли смотрит, кто на бьющую в бетон волну от них, кто на тот самый большой циферблат… Не вытерпев неподвижности, Егор спускается с балкона. Курсанта в парадной форме оцепление пропускает без единого вопроса. Парень идет по пустеющему пирсу, огибает ящики, канаты, баллоны — к пестрому ряду мелочного рынка, откуда продавцы тоже понемногу стягиваются встречать. На беспризорных прилавках пирожки, заколки — вот уж самое необходимое в плавании! — журналы, шоколадные батончики, туалетная бумага, расчески, авторучки. Грустные плюшевые зайцы — в жопу такие амулеты, только тоску нагоняют, особенно под «Уми Юкаба»… И внезапно, взрывом красок — на столике букеты и вокруг столика букеты!

— Да откуда здесь-то грузин с цветами?!

— Из самого института НЕРВ, Токио-три, — пожилой кавказец не обиделся на восклицание. — У меня цветы секретные: синие розы видишь? Эффект Черенкова, да! И сам я такой секретный…

Музыка тут не оглушала, так что все слова Егор прекрасно расслышал. Цветочник посмотрел на шеврон Егора, подмигнул:

— Канешно, нэ такой секретный, как ты. Ядерный физик я. Работаю в НЕРВ. Вон там… — сухая темная ладонь указала на юг, за спину:

— Гора Хаконе, а дальше — Фудзи. Где-то рядом. Секретно. Сам понимаешь.

Егор улыбнулся. Грузин поправил кепку — точно можно было посадить на нее вертолет, все как в кино! И продолжил:

— Но только с приборами — ни поговорить, ни выпить. Вот, завел на балконе гидропонику, сюда цветы привожу. Тут хотя бы люди… Тебе что лучше?

— Розовые… — подумав, Егор указал букет:

— Эти. Пускай будет в цвет волос.

— В цвет волос? Э, так я ролик видел, да! Это круче Рика Хонды! У нее просто танец и все, а твоя девушка — это… Это… Это как восход на Ушба! Нет, круче! Как закат! Вот! Но цветы…

Грузин решительно заслонил собой прилавок и сказал совершенно без акцента:

— Не покупай, пока не увидишь конвой.

Пока борта не нависли стеной.

Пока не упали сходни — жди.

И только рука в руке — приходи.

Не то, чтобы Егору сильно понравились рифмы, но уж больно важным сделался носитель кепки-аэродрома, и совсем без подначки посмотрели его разбойничьи глаза. Так что парень даже отошел от прилавка на несколько шагов. Переждав литавры, сухощавый кавказец добавил:

— Придешь — вас точно без очереди пропустят.

Видя, что Егор обижаться и убегать не спешит, объяснил:

— Серьезно, парень. Это очень, очень старая традиция. Нельзя заранее, совсем нельзя. Моя семья давно торгует цветами, у нас все приметы верные. Вот слушай, анекдот расскажу, да? Вот представь, НАТО завоевало Советский Союз…

Егор хотел засмеяться: это через воду, что ли? И глубинные на это все просто смотрели? Но передумал, не желая прерывать потешно надувшегося рассказчика, который снова заговорил преувеличенно по-кавказски:

— И самый главный их генерал спрашивает: пач-чиму в самый сэрдца Сибирь до сих пор красный флаг? А ему докладывают: в Новасибирске грузинский мафия не отдавает цветочный рынок!

Егор улыбнулся: не так анекдоту, как всему происходящему. Да и что не улыбаться: он-то свою девушку дождался!

— А вы помните Советский Союз? Как вы думаете, его надо было сохранить?

— Нет, я тогда был как ты. Кто бы подростка спрашивать стал! И вообще, у нас в Кутаиси референдума даже не было.

— А сейчас вы уже седой. Как думаете?

Заняв места напротив определенных причалов, корабли сделали поворот «все вдруг» и осторожно двинулись на швартовку. Продавец переложил с места на место красный и синий букеты, поглядел зачем-то на солнце. Промокнул глаза уголком снежно-белого платочка.

— Э! Вот паслюши, когда я был малчык, я дэдушка Реваз спрашиваль: ты хотель с бабушка Нино развестись? Вай, дедушка лавка ронял, кинжал хватал, глаза огонь, бурка черный крыло, совсем как ночь в КПЗ! Говорил: как ты мог падумать, что я хотель развэстись с моя любимая Нино! Нэт! Никагда! Потом черный крылья сложил, лавка поднимал, и тихонько так говорил: развестись — нет. Зарэзать — да!

Музыка сделалась громче — наверное, на балконе сейчас кроме музыки ничего не слышно и ни о чем думать не получается. Пожалуй, в такой момент и правда без мыслей лучше. Случайно посмотрев на часы, Егор поспешно перевел взгляд на букеты: невыносимо было видеть, как много еще остается времени.

— Так вот, парень, — выдох грузина пошевелил цветы. — Советский Союз был как бабушка Нино. Зарезать часто хотели — но вот развод… Зачем? Громадный рынок, всем что-то надо. Все что-то купят: кто мандарин, кто апельсин, кто тюльпан. От Бреста до Анадыря никаких таможен, пошлин, виз, международных паспортов… А потом бабушка Нино взял и умер. И теперь я должен, как в том анекдоте, скакать от радости, что я «сапсем адын!»

Грузин опять вздохнул, чуть не сдув крайний букет. Легонький северный ветерок против его печали не котировался совершенно:

— Только что-то ноги не поднимаются…

Оркестр загремел по-настоящему; лишь теперь Егор понял, для чего там духовых инструментов четыре шеренги! Корабли уже шли вдоль бетона, южное солнце высвечивало безупречно гладкую обшивку. Гимн Токийской Школы закончился, играли теперь для Владивостока:

— …В утро дымное, в сумерки ранние…

Грузин опять промокнул слезы. Смущенно отвернувшись, Егор столкнулся взглядами с громадным негром в форменной куртке. Откуда он взялся?

— … Будут зори сменяться закатами, будет солнце катиться в зенит!

Буруны под кормой поднялись у всех кораблей разом — из чистого щегольства конвой застопорил синхронно, единовременно. Чернокожий здоровяк ухватил первый попавшийся букет и спрятал в него лицо. Егор двумя прыжками оказался перед причалом «Летящего Феникса». Прежняя музыка стихла; пять или шесть секунд слышно было только плеск воды и скрип тросов, утягивающих тысячетонные тела. Потом, перекрыв удар сходен, грохнули тарелки: чардаш! — и на пирс вылетела Луиза.

— Луиза-Франсуаза ле Блан де ла Вальер де Тристейн по вашему приказа…

На широких ступенях главного корпуса стоял начальник Владивостокской Школы — вполоборота, что-то приказывал посыльной. Но запнулась Луиза не поэтому.

Слева от начальника Владивостокской Школы стояли такие знакомые — и такие невероятные здесь! Сейчас! — профессор Кольбер и ректор Осман.

Ее нашли!

Ура!

Ее все-таки спасли! И теперь она может отправляться домой!

Напрочь забыв, чем грозят обычному человеку ее объятия, Луиза почти уже кинулась на шею землякам — но тут грозно, неприятно, заскрежетало по брусчатке плаца тяжелое копье в левой руке, заказанное Тенрю, врученное на острове Оаху Ашигарой — аватарой Тумана.

И Луиза остановилась на полушаге.

Тенрю!

Ашигара.

Татьяна.

Инес.

Тоне.

Джеймс.

Беркана.

Ирина-пухлая, вечно голодная…

Ирина-длинная, «достань воробушка»…

Алиска мелкая, вредная, «погладь кота»….

Егор!!!

Туда или сюда?

Девушка мелко задрожала, пальцы ее разжались, упавшее копье загремело на камнях. Начальник Школы, углядев сужающиеся зрачки ла Вальер, живо ухватил ее поперек туловища и попросту швырнул в громадный бассейн, вокруг которого, собственно, и строилась Школа.

Луиза ничего этого не почувствовала. Внезапно упавшая темнота рассеялась; теперь Луиза находилась в узком коридоре — клепаная сизая сталь со всех сторон. Только почему-то не холодит ноги. Туда или сюда? Сделав три шага вперед, Луиза толкнула броневую дверь — за дверью оказалась кают-компания, точно как в кино. Длинный стол, белая скатерть, ореховые стулья с гнутыми спинками — жалкая попытка придать немного уюта стальной коробке… На стульях за столом люди — все незнакомые.

Ой, нет. Одно знакомое лицо точно есть!

— Ну, так что ты все хотела у меня спросить?

— Тенрю!!!

— Мы теперь одно целое, — Тенрю улыбнулась. Луиза отдернулась:

— Я же сама видела, как тебе ноги оторвало!

Тенрю деловито придвинула гостье стул:

— Садись. Не дергайся, все расскажу.

Луиза обвела взглядом кают-компанию еще раз, уже начиная понимать. За столом как-то умещалось человек сорок — и мужчины, и женщины. И помладше, и постарше. Пока ла Вальер хлопала на это глазами, одна из девушек поднялась:

— Sorry, я нужна там, на мостике.

— А… Это кто?

Тенрю села напротив, подперла щеки руками — глазки флагмана сразу сделались хитрые-хитрые. Точно как при жизни!

— Это моя-наша аватара в Атлантике.

— Моя или наша? И что значит: мы одно целое? Воспоминания общие? — ла Вальер покраснела. Там, на причале, она не могла оторваться от Егора две или три песни — теперь-то ему объятия канмусу повредить не могли. Он сам был кан… Мусу не годится, это «девушка». Как будет по-японски «парень»? Камень-переводчик только русский знает…

— Нет, не могу даже представить себе, как это!

Луиза повертела головой. Люди не кидались расспрашивать и не лезли здороваться, видимо, доверив общение с гостьей Тенрю. Тогда ла Вальер тихонько поинтересовалась:

— А все остальные здесь кто?

Тенрю снова улыбнулась:

— А это экипаж. И еще все канмусу с позывным «Тенрю», погибшие ранее. Пока в ноосфере существовала единственная «Тенрю», гибель была окончательная. А теперь у нас общий эгрегор.

— Эгре… Что?

Флагман махнула рукой:

— Ну, как бы проекция идеи «Тенрю» на духовный мир. Я сама в этом не очень. Знаю вот, что у него есть воплощения. И теперь их много. Насколько я разобралась, ритуал Призыва — обращение к ноосфере. А обретение Позывного — ее ответ. Ноосфера подключает к выбранной ячейке. Мы все — Тенрю. Просто разные. Физических тел у нас… Так… Три. Атлантика, Бенгальский Залив и Тихий. «Тенрю» на Тихом Океане — это ты и есть.

— Чего-о-о? Так я сейчас корабль?

— Ага. Ты думаешь, чего ради Школа вокруг бассейна построена?

Ла Вальер ошеломленно посмотрела на руки… На тело. Да нет, все обычное. А где же чувства корабля? Или это еще не все?

Тенрю терпеливо пояснила:

— Когда ты во второй форме, и хочешь ощущать себя кораблем — то вот по тому коридорчику идешь наверх, в боевую рубку. А захочешь пообщаться — спускаешься сюда, мы тут все и всегда.

— А вам тут не скучно?

Тенрю пожала плечами:

— Я тут недавно. Не успела заскучать. А остальных я как-то… Хм…

— Тенрю… Ты чего, стесняешься их спросить? Стесняешься — ты?

Флагман хихикнула, не ответив. Луиза вздохнула:

— Так вот откуда вы все новости знаете.

— Ну да. Мы связь держим.

— Но я все-таки видела как ты погибла!

— Я в эту мистику даже не вникала. У нас это так. У парней совсем иначе. У канмусу первой волны вообще что-то третье. Думаю, со временем Осабе-домо разберется и в этом.

— Так я, значит, легкий крейсер «Тенрю». Вот это так да…

Тенрю пожала плечами:

— Не нравится?

— Да причем тут! Просто привыкнуть не могу. Тенрю…

— Что?

— Не покажешь, где что в рубке?

— Боишься? Ты?

Луиза тоже хихикнула:

— А если я случайно залпом? Я же в бассейне посреди Школы!

В бассейне посреди школы — длинный четкий силуэт легкого крейсера Императорского Флота. Только что барахталась девушка. Хлопок — брызги до неба — легкий затихающий звон, как в медную тарелку молоточком — солнце заслоняет многотонный корпус, волна в борт. Извольте получить.

Ректор Осман и профессор Кольбер ошеломленно переглядываются. А они-то считали, что здешние колдуны против Тристейна щенки. А оно вон как. Волк-оборотень тварь жуткая, но хотя бы понятная. Корабль-оборотень… Вот это так спасли девушку! Вот какого чуда в Тристейне точно не хватало. Ух, как обрадуется жених девчонки. А уж чего скажет ее мама… Кому мама — кому боевой маг Карин Стальной Ветер. Ну, Штормовой Ветер — придет голову отрывать, не до тонкостей языкознания будет.

— Это… Это что? — Кольбер, как маг Огня, и как младший, опамятуется первым.

Начальник Школы смотрит на бассейн гордо:

— Курсант ла Вальер по форме два. Легкий крейсер «Тенрю». В переводе — «Небесный дракон».

И, посмотрев на ошарашенных гостей, улыбается:

— К ее розовым волосам прекрасно подходит!