Четыре возраста Нулизы-сан

Возраст второй

Гонолулу — Сиэтл: 4312.87 километров / 2328.29 морских миль.

Над восточным горизонтом поднялось черно-зеленое облако: как будто вскипятили болото. К отходу конвоя обе школы выстроились вдоль просторной верхней палубы «Летящего Феникса», отвечая на прощальный салют береговой базы. Расходиться после церемонии не спешили — ниже тройки взвесь безопасна. А попотеть в костюмах и подышать воздухом тройной очистки никогда не поздно. Так что девушки пока смотрели на восточный небокрай, беспокойно переговариваясь.

Тридцатый отряд вглядывался в надвигающуюся тучу с такой же тревогой, как и прочие; лишь флагман сказала бесстрастно:

— Нам туда.

Ветер плескался в белых и синих парадных форменках, завивал широкие флотские воротники, доносил до Восьмой обрывки разговоров:

— … Только ручное наведение! Только хардкор!

— … А интересно, выдержит поле Клейна взрывогенератор Войтенко?

На горизонте засверкало белым — в океан словно бы ударила многоногая молния. Не долетело ни звука, и потому все поняли, что удар нанесли далеко-далеко впереди по курсу конвоя. И нанесли, по всей видимости, вызванные в помощь Валькирии.

— Конго ждет шестнадцать минут, — сказала Тенрю все так же спокойно. — А я даю вам целых сорок. Всем готовиться и на ложемент. Не вертите головами, скоро взвесь поднимется до пяти-семи, и все равно всех прогонят с палубы. Охота пихаться в коридорах?

Восьмерка ее подчиненных согласилась — пихаться, конечно, неохота. Но и посмотреть на солнце, и подышать без маски…

Навалился на уши звук ревуна; обе школы дисциплинированно побежали готовиться к бою.

Бой начался проще и не так страшно, как в прошлый раз. Заняли места на ложементе; Тенрю шла вдоль шеренги, проверяя снаряжение и убеждаясь, что никто не дрожит с перепугу. Остановилась рядом:

— Восьмая.

— Есть Восьмая.

— Не пытайся пока делать мои вчерашние приемы. На следующем берегу подучимся подольше. Новое копье тяжелее, и сверх необходимого ты его просто не разгонишь. Так что бей изо всех сил, не задумывайся, не финти.

— Помню.

— Повторить не вредно. У тебя-то рука на меньший вес поставлена… Не дрожишь? — спросила Тенрю, прижавшись шлем-в-шлем, чтобы никто не слышал.

Восьмая пожала плечами:

— Нет.

— Ну, давай…

Хлопнув по облитому гидрокостюмом плечу, Тенрю пошла дальше, находя свои секретные слова для каждой. И закончила обход аккурат к сигналу. Лацпорт откинулся, ложемент отвернулся — пошли!

Пошли снова направо, на южную сторону. Волнение было куда больше, чем в первый раз — балла четыре, или даже пять. Силуэты канмусу мелькали между гребней, как между холмов или за высокими кустами. Глубинники пока что появлялись редко — или замечать их было сложно. Валькирии прожгли проход в кольце осады, распугали глубинников. Так что взвесь пока не превышала отметку десять. Черно-бурые стены клубились по обе стороны от прохода, почти как песчаная буря в кино, разве что не такой плотности тьма.

— Надышали, твари. Много их сползлось, — озабоченно сказал динамик и тут же возразил другим голосом:

— Зато грузовик теперь один. Проще отмахиваться.

— И эскадра меньше, — не согласилась Пятая (первые два голоса Восьмая не узнала), — почти все на усиление остались.

— LEFT! ALARM! — крикнула Седьмая, разряжая во что-то башенные стволы. Девятка свернулась к ней — любоваться пейзажем стало некогда. Восьмая запомнила безмятежно-чистую синеву неба над проломом в буро-черной клубящейся стене — а потом, как все, выхватила трезубец и помогла Седьмой пришить опрометчиво высунувшегося глубаря.

— Периметр!

Девятка развернулась — чисто, как на тренажере — и покатилась дальше. То и дело кто-то замечал глубинника, высунувшего башку для ориентирования. Раздавались выстрелы, чаще безуспешные, но порой все-таки точные. Строй дозора не ломался, большой суматохи не происходило. Понемногу Восьмая начала понимать общую картину прорыва, и даже представлять собственное место в ней.

Плотность взвеси уверенно поползла вверх: на правом коньке ощутимо быстрее. Восьмая привычно предупредила группу:

— NADIR! RIGHT!

Но вместо призыва о помощи тело неожиданно выбрало другой рефлекс:

— ATTACK!

Копье, как живое, скользнуло по правой руке и ушло под воду: примерно туда, откуда ожидался противник. Серо-синяя вода вспучилась — Восьмая закатилась на нее, как на ледяную горку с разбега — но тут копье дошло! Глубарь содрогнулся, вырвал древко из рук, забился — там, внизу, еще под водой! Он не успел ничего узнать о курсе конвоя, он не успел сформировать выстрел по конвою — он просто подошел слишком близко!

Скатившись с волны, Восьмая попыталась поймать дергающееся древко — где там! Рядом внезапно появились Третья и Четвертая, изготовившие трезубцы; только сейчас Восьмая сообразила, что все это время не дышала. Древко вбитого в невидимую тварь копья поболталось еще в воде — и вдруг успокоившись, пошло вниз.

— Хватай! — крикнул динамик голосом Тенрю, — Хватай, выдергивай, сейчас можно!

Восьмая повиновалась без рассуждений и успела ухватить копье за самый хвостик, почти за подток. Рванула — снова не сдерживая силу — но тяжелая рогатина не подвела и не сломалась. За мечевидным лезвием выдернулся и рассыпался на воздухе шлейф темной крови; едва совладав с инерцией трехметрового древка, Восьмая закрутила копье в уставном перехвате — и остановила только уже загнав до щелчка в подвеску.

— Отлично, — сказала Тенрю. — Молодец. Чистый удар. Девчонки — вот для этого мы и нужны. Поймать его в ближнем слое никакая пушка не может. А подводных лодок на всех не напасешься, да и слепые они — только акустику слышат, эхолокацию. И давление воды чувствуют. Но в такой каше они мало что разбирают, слишком паразитных отражений много.

И рявкнула без перехода:

— Периметр!!! Что расслабляетесь, куры! Щас базилозавр хайло раскроет — и все там будем торчать, как букет в мусорке! Двигаться, двигаться, конвой ждать не будет!

Девятка покатилась дальше, все так же отстреливая выставляющих головы глубарей — их становилось больше и больше; черные крылья осадного кольца нависали все ближе… И опять Восьмая не заметила, сколько это длилось, и опять сеть отряда заговорила голосом флагмана:

— Смену с левой раковины принять!

Восьмая шла замыкающей — и хотя бы на этот раз увидела подменную девятку раньше, чем услышала команду. Их сменяло двадцать шестое подразделение, в зелено-желтых костюмах; снова флагманы «поцеловались» шлемами, обменявшись тайными новостями — и снова отряд пошел к борту «Летящего Феникса».

Домой.

— Третья! По сторонам смотри! — Тенрю успела подколоть мелкого глубинника сквозь волну, с мастерским изяществом обойдя скачок уплотнения на входе и на выходе. Как через куст достала. Шестая и Пятая на своей стороне пристрелили любопытную скотину — только рога брызнули. Подошли к борту и обрадовались: глубари поблизости не кишели.

— GO ON BOARD!

Ложемент повернулся внутрь; поток арктически-холодного воздуха обдул комбинезоны, шлемы, оружие. В ледяном ветре взвесь осыпалась безвредной коричневой пылью, грибным дымком выдулась за борт. Лацпорт захлопнулся, в отсеке загорелся свет.

— Отряд! Всем: два часа отдыха в доке, — флагман первой перешла в отсек ожидания. Восьмерка ее подчиненных составила шлемы на положенные места и тоже заняла диванчики вдоль стен. На низком прочном столе посреди отсека уже приготовили еду — как человеческую, так и спецсоставы для канмусу. Двери душевых приглашающе подмигивали зелеными огоньками.

А циферблат часов над проходом к ложементу светился красным. Ноль-один-пять-девять. Пока Восьмая смотрела, последняя цифра поменялась на восемь. Осталось почти два часа отдыха и потом снова на двухчасовой выход. Это — полная вахта. Потом еще восемь часов на подвахте, в готовности кого-то сменить или помочь подняться на борт. Тут Восьмая почувствовала в рассуждениях неправильность — но какую, не поняла. Очень уж спать хотелось. Хоть и не раздеваясь.

Вытянувшись на свободном диванчике, канмусу некоторое время смотрела через проем, как оружейники суетятся вокруг ложемента, перезаряжая, вычищая и проверяя экипировку. Подумала, что теперь она вправе попросить любого из них принести забытую в кубрике музыкальную шкатулку. И принесут бегом, и гордиться просьбой будут — потому что теперь у нее настоящие боевые выходы, и даже несколько глубарей на счету. Групповые победы, но все же!

И сама не заметила, как провалилась в сон.

Сон закончился обыкновенно, без приключений. Тридцатые заняли места на ложементе; снова Тенрю предложила нажимать красный всем, кто хоть в чем-то не уверен — и снова благодарно улыбнулась, увидев полный комплект зеленых огоньков.

— Держаться за мной в кильватере, — скомандовала она. — Никакой отсебятины. Ваша задача — прикрывать мою роскошную задницу. Кто будет хорошо прикрывать, разрешу погладить.

— Сама себя в жопу целуй, — буркнула, конечно же, Седьмая. Но не флагмана смутить подобной ерундой:

— Пробовала, не получается. Практики маловато. Пару занятий от признанного мастера?

Отряд засмеялся; Тенрю довольно улыбнулась: в таком настроении можно и на воду. Сигнал — пошли!

Первую добычу девятка взяла еще с ложемента. Глубарь всплыл у самого борта и получил в голову от всех сразу. Сойдя на воду, Восьмая огляделась и встревожилась. День остывал, закатное солнце протянуло вперед по ходу конвоя длинные черные тени. Клубящееся кольцо блокады осталось далеко за спиной, едва заметной полоской тьмы вдоль горизонта. Несмотря на его удаленность — взвесь тридцать! Даже волны съежились от поверхностного натяжения, хотя северный ветер по сравнению с прошлым разом только крепчал.

А главное — глубинные больше не ныряли. Там и сям виднелись группки черных морд, время от времени заслоняемые бело-рыжими султанами разрывов; закатное солнце превращало водяные пальмы в хрустальные цветы. Гулко, раскатисто бил главный калибр. Теперь в эскадре был всего один линкор, и вместо ровного рокота множества стволов редкие выстрелы отдавались в ушах как стук по гвоздям. Тенрю едва успела скомандовать:

— Вместе всем! Не рассыпаться! — как бой завертелся прямо под ногами. Выскочил глубарь, получил трезубец от Пятой и от Восьмой тяжелое копье; пока падал — Восьмую попытались цапнуть за ноги снизу. Кто-то же навел! Наводчики прыгали из воды поодаль — вся колбаса нарезалась со скоростью конвоя; а Нагато вела конвой таким же извилистым курсом уклонения, каким Тенрю заходила на Старшую особь в последней памятной атаке.

Первая и Вторая спасли Восьмую, и тут же едва сами уклонились от гибели: тот самый базилозавр, которым пугала флагман, разинул пасть под их ногами — Третья и Четвертая выгрузили в самое хайло десяток глубинных бомб.

— Хорошее начало — хороший вкус, — хмыкнула Третья.

Под ногами грянуло и рвануло, вспучилась водяная гора — и осталась позади, в закатном красном. Впереди-слева выскочил из воды знакомый стального цвета змей — Старшая особь. Тенрю и Шестая вбили в него гарпуны с блок-регеном, а Восьмая со всей дури всадила копье — она уже начала привыкать к приятной увесистости новой игрушки. Тут бой все же откатился от борта «Феникса» на уставной кабельтов. Автоматика разрешила стрельбу — и глубаря исполосовали металлорезки.

— Хреновое продолжение, — выдохнула Седьмая, — и вкус говно.

— Ты права, — согласилась флагман, — это уже конкретно против нас работают. Против нашей девятки. Отряд! Схема ноль!

И выпустила залп над волнами, срезав наводчика, что сразу же сказалось: кракен выскочил из-под воды не точно среди строя, а где-то примерно неподалеку — и никого цапнуть не успел. Седьмая лихо навертела щупальца на трезубец:

— Макаронный монстр, блин!

Остальные без изысков разнесли кальмароподобное башенными зарядами. Заскучать отряду не дали: сразу несколько глубинных попытались взять девятку в клещи. Но «схема ноль» предусматривала именно свалку в окружении, так что не удалось ничего и этим.

— GO A BOARD! RECHARGE WEAPON!

— Третья, Четвертая — прикрывайте. — Пары держали карусель уже без команд: отряд на глазах вспоминал отработанные в Школе комбинации, и это было здорово. Потому как солнце село, и бой начался по-настоящему.

Вспышка, притемняются светофильтры — это Валькирии увидели цель, достойную спецзаряда. Хорошо, что далеко: для авиации два-три кабельтова не промах… Лиловые ореолы блок-снарядов; осыпается взвесь. Конвой пока что уверенно скользит прямо по завесе глубинных — и те боятся приблизиться на укус.

— Отряд! Держите мне спину!

Тенрю отходит от борта.

— К полному ходу! Идем выручать девятнадцатых!

Рывок! Но теперь отряд не теряется в бешеной скачке за флагманом. Пока Тенрю ведет восьмерку до места, где нужна помощь, Восьмая вполне успевает прострелить пару голов, а Седьмая и Третья — намотать на трезубцы еще одного кальмара. Вот подкатили к свалке; выскакивает глубарь — Восьмая вбивает и выдергивает копье — враг валится — готов! Щупальца сбоку — Восьмая и Пятая успевают уклониться, а канмусу в светлом гидрокостюме — нет. Ее напарница тут же сбривает щупальце — всплывший в двух шагах за спиной глубинник исхитряется выстрелить! Правда сам он тут же получает с трех сторон, но для попавшей под выстрел канмусу бой закончен. Пара «девятнадцатых» с прикрытием из второй пары тащит пострадавшую к борту. Восьмая забывает о них практически сразу, разворачиваясь к двойке глубинных, угрожающих Третьей то справа, то слева, заставляя раздергивать внимание. Четвертая, похоже, занята за гребнем — никого рядом. Отстрелив пару глубинных бомб, Восьмая все-таки нарушает совет флагмана, и вместо перевода копья под колющий, рубит им горизонтально: мечевидный наконечник рогатины это вполне позволяет. А сейчас выясняется, что и прочность древка для такого удара достаточна: правому глубарю отсекает полморды. Он рушится и остается позади — а левого Третья тут же берет на школьную связку «гарпун-трезубец», добавляя для надежности из обеих башен.

— GO A BOARD! RECHARGE WEAPON!

Выдохнуть!

Вернувшись к борту, тридцатые видят, что на лонжерон просто так не запрыгнуть: повсюду черные морды. Их так много, что пока одних загоняют под воду, другие вполне успевают выстрелить. Но поле Клейна с мелким калибром справляется играючи: снаряды глубарей белыми звездочками раскалываются на силовой броне «Летящего Феникса».

— А ведь мы держимся, — удивленно выдыхает флагман. — Подвахту не спускали. Значит, мы сами справляемся! Отлично! Значит, отдыхать можно. Смена будет… А сейчас — CLEAR THE BOARD!

Да с радостью! Девятка вихрем проносится вдоль школоносца, загоняя под воду всех замеченных противников и рубя не успевших спрятаться.

— GO ON BOARD!

Смена.

Конец вахты: восемь часов сна!

— Не спать! Всем обедать! Обедать, иначе истощение будет.

Первая и Пятая засыпают прямо за столом, лицом в яблоки. Тенрю не успевает ничего сказать, как появляются помощники из экипажа:

— Госпожа капитан, мэм. Доставить в кубрик?

Флагман сверяется с лентой приказов:

— Удивительно: и правда, разрешено спать… Наверное, это мы пока дозорных топтали. Стая нас только утром нагонит.

Больше ничего Восьмая не успевает услышать — дожевав плитку, она тянется вытереть губы, когда ее тоже накрывает сон.

Сон тридцатого подразделения не прерывался. Сменяя дозоры обычным порядком, конвой успешно держал крейсерскую скорость. Валькирии снова прокипятили океан впереди по курсу. Да только глубинные получили свое имя не за то, что плавают у поверхности. Стая — опытная, сработанная, управляемая мощным и злым разумом — обогнала конвой, выходя на курс перехвата. И только тогда начала синхронное всплытие, время от времени доворачивая — потому, что Нагато вела конвой не по рельсам, и от подводных лодок имела кое-какую информацию о поднимающейся из глубины заразе. Но на двух-трех километрах под поверхностью спецзаряды бессильны, а корабли Туманного Флота здесь теряют изрядную долю резвости. Не то давно бы вымели они всю нечисть из океанов…

— А пока что без нас не обойтись, — весело улыбаясь, Тенрю стянула одеяло с Первой. — Вставайте, девочки. Нас ждут великие дела!

— Ой, а кто нас раздевал? — засуетились проснувшиеся канмусу.

Тенрю пожала плечами:

— Ну я, и что? Подумаешь, наносисек ваших я не видела. Зато без костюмов отдохнули… Живо, живо, сорок минут — на ложемент!

…Место в ложементе. Ремни защелкнуты. Руку за спину: копье-гарпун-трезубец — комплект. Костюм застегнут, герметичность — зеленый. Питание — до пробки. Реактор — зеленый. Коньки… Исправно. Раскрылся лацпорт, ложемент отвернулся — девятка сошла на воду, прямо в багровый шар восходящего солнца. Валькирии прожгли дорогу; несколько мелких групп, пытавшихся задержать конвой вечером, охрана снесла походя. К утру крейсерский ход конвоя удалил его от основного кольца блокады, но для преследующей стаи это ровным счетом ничего не значило. Уже освоившись с картой, уже привычно следуя за Тенрю, Восьмая видела на радаре слитное спиральное движение противника. Точь-в-точь как в учебном фильме: стая вышла на конвой спереди-справа и теперь уравнивала скорости, чтобы можно было начать атаку.

Девятка отошла от борта на два кабельтова: только чтобы автоматика не запрещала стрельбу.

— Приказ простой: дорожка. Держите мне спину. Просто держите спину, не больше! Что не так — сразу красный, не стесняйтесь!

Восьмая привычно заняла замыкающую позицию. Курс конвоя менялся ежеминутно: Нагато вовсю пользовалась тем, что из трех грузовозов в конвое остался единственный «Фьярдваген», и количество кораблей охранения сильно уменьшилось. На взгляд Валькирий, конвой завивался только что не кружевами.

Глубинники пытались догнать и задержать корабли. Попробуй укуси борт на скорости сорок узлов: только пасть разинешь, встречный ветер сдует. А уж под водометы попасть, или принять на шкуру парогазовую оболочку Туманника — раз козе смерть! И элитная особь не выдержит, что там о «собачках» толковать! Зато потерявший ход конвой шансов не имеет: средняя Стая состоит из десяти-пятнадцати тысяч глубинных, сильная Стая — из двадцати… Восьмая пока что видела на радаре сотен пять, идущих ровно, параллельным курсом — и уже испытывала страх. Страх тем больший, что эта группа не кидалась на конвой поодиночке — а дисциплинированно дожидалась, нетрудно догадаться, чего. Либо приказа химе — либо задержки конвоя, безразлично, по какой причине.

Но пока что конвой крутился, как нитка за иголкой. Тяжелые снаряды «Нагато» не позволяли глубарям накопить приличные силы стрелков: чтобы видеть цель, им приходилось отказываться от водяной брони. А по высунувшимся наводчикам стреляло все, что могло стрелять. Небольшие группки глубарей пытались догнать и цапнуть за что-нибудь хвостовые вымпелы — но там ожидали дозорные девятки с трезубцами, копьями, металлорезками.

В смертельных шахматах проходило утро. Черные выдвигали мощную группу на хорошую позицию для рывка — белые меняли курс, упорно не сбавляя ход. Восходящее солнце оторвалось от воды; океан приобрел естественный бирюзовый цвет — лишь чуть-чуть подпорченный маслянистым отблеском взвеси. Светофильтры шлема послушно притемнились, спасая от низких лучей прямо в лицо. По небесной синеве побежали белые барашки, предвестники надвигающегося от Берингова Пролива шторма. Стая молчаливой угрозой накапливалась то правее генерального курса, то левее — в крупные скопления летели снаряды линкора «Нагато» и легкого крейсера «Носира»; прибавляли жару фланговые дозоры. Противник все не шел и не шел в решительный бой, хотя Восьмая видела на радаре уже несколько групп по пятьсот-шестьсот голов, ныряющих при обстреле, а потом возникающих вновь, когда Туманники переносили огонь на следующий такой же отряд.

Но вот игрок за черных сбросил фигуры с доски: добрый десяток базилозавров выметнулся из воды перед хвостовым дозором. Легкий крейсер «Агано» протаранил первого и разрядил в остальных носовые башни — разнес пару или тройку, прочие все же вцепились в борта! Эсминцы «Асакадзэ» и «Харукадзэ» врезали по ним из своих стотридцаток — и тут еще глубинники десятками, десятками, десятками полезли на оба эсминца!

— По конвою! Схема пять! Ход полный! «Феникс»! Подвахты к спуску!

Конвой послушно лег в огромную циркуляцию вокруг места схватки, отрезая ее от основных сил стаи. Глубинников, пытающихся поднырнуть под кольцо, встречали четыре субмарины Тумана: рокот глубинных бомб и суб-зарядов заполнил гидрофоны, и компьютер их выключил, отчаявшись выделить информацию из шума.

— Валькирии — товсь!

Повелительница стаи наверняка имела планы на стандартные случаи. Снизят скорость — общая атака, тихоходную цель хорошо берут и «собачки». Вышлют помощь хвостовому дозору — сначала отрезать и разобрать сам дозор, потом напасть на ослабленный конвой. В любом случае, конвой всегда покидает опасную зону как можно скорее, и потому главные силы стаи всплывают сейчас впереди по генеральному курсу конвоя, чтобы тот сам на них набежал…

Развернувшись, конвой обесценил весь замысел в зародыше, сломал главный расчет. И что делать сейчас? Бросить всех на штурм? Но конвой по-прежнему держит ход: и догонишь, так укусить не допрыгнешь. Ударный кулак — сотни базилозавров, кракенов, тяжелых тварей — уже всплывает вне игры. Их надо перенацеливать — но куда?

Командиры стаи высунулись посмотреть на доску и обдумать следующий ход.

— Вижу химе! С маджонгом и гейшами! — крикнула Тенрю, лихорадочно гоня курсор по тактической карте. — Марка тридцать!

— По конвою! Всем стволам накрыть марку тридцать! Валькирии! Свечку туда же!

Игрок белыми шарахнул противника этой самой доской по голове: обрушилось все, что имела эскадра Туманного Флота. Валькирии скинули ныряющий спец-заряд, и по воде прокатился рев, заглушивший звуки боя, как гром заглушает дождь; гром, заставивший мелко дрожать коньки.

— Этого недостаточно, — сказала Тенрю уже своим подчиненным. — Кто со мной на химе? Полоски получим. Всем по золотой, кто нанесет удар — красная.

— А тебе?

— А мне черная. И шанс уйти в инструкторы. И выжить. Честно, без дезертирства.

— Ну ты и сука!

— Сука бы просто приказала. Глубинные нам не враги, сами знаете. Их толкает в бой только воля химе. Убьем химе — от конвоя сразу отвяжутся. Начнется драка за власть, глубарям станет не до нас. А не добьем — к вечеру восстановится. Тогда на обратном пути вся мясорубка заново! И вообще, есть Устав! Химе атаковать любыми силами и средствами, при любых шансах на успех, чего бы это ни стоило. Если химе на десять секунд отвлечется, в сторону посмотрит, это же весь бой переломить можно!

— Тенрю — Нагато.

— Есть Тенрю.

— Что за демократия на поле боя? Им что, твою агитацию в Школе не довели?

— Перворазницы. Поэтому и спрашиваю.

— Да ты как настоящая Тенрю… За свой детский сад готова глотку перегрызть и чужим, и нашим. Пока вы там телитесь, Харукадзэ потопили нахрен. Хорошо хоть, ядро снять успели.

— И все же — перворазницы. Не надо давить. Флагман.

— Десять секунд на решение. Потом решу я.

— Нагато — Тенрю!

— Есть Нагато.

— И брони нам никакой не дашь?

— Вас там отрежут при любом исходе. Девчонок подберут Валькирии, а крейсер с парой эсминцев чем вытаскивать? Цеппелинами, которых на всю планету полторы штуки?

— Логично, хоть и погано… Отряд! Вы все слышали. Я иду по-любому. Кто со мной?

— Я пойду, — сказала Шестая. — Чтобы меня довезти до госпиталя, две Школы дорожку делали. Я пойду.

— Я пойду! — с ужасом услышала Восьмая собственный голос.

— Я пойду, — проворчала Седьмая. — Не о чем спорить, херню спорола.

Тенрю посмотрела на восемь зеленых огоньков.

— Как там дальше, не знаю. А сейчас — девчонки, спасибо!

И опять без перехода скомандовала:

— Схема два! Быстрее!

Восьмерка едва успела разбежаться на уставной кабельтов — как с гулким звоном флагман приняла вторую форму. Легкий крейсер «Тенрю», пять тысяч тонн, лидер отряда эсминцев — именно из этого класса кораблей всегда назначали флагманов школьных девяток. Именно для такой вот цели: вести за собой на крупную дичь.

— К полному ходу! Держите мне спину! Просто держите мне спину! Товсь! FORWARD!

«Надо расспросить, — Восьмая летела по взбаламученной воде кильватерного следа, — как прошла инициация? Каково быть кораблем-оборотнем?»

Нагато не оставила тридцатых без поддержки. По курсу и по сторонам падали блок-снаряды, взлетали бело-фиолетовые водяные столбы, перевитые густо-багровыми жилами осажденной взвеси. Глубоко под ногами, отсекая возможную помощь снизу, разрывались боеголовки торпед. Уровень звукового давления снова превзошел порог и чуткие мембраны гидрофонов закрылись. Глухие подводные удары отзывались мелкой дрожью коньков. Марка тридцать — просто значок на карте. Вода здесь ничем не отличается от воды в миле к северу или к западу. Разве что — взвесь девяносто два. Воздух — семьдесят! Восьмая вспомнила, как заучивала в Школе: «Семь-десят — радиоволны висят»…

— ATTACK! FREE FIRE!

Ход полный! Вокруг черные туши, явно не успевшие опомниться от спец-заряда; и девятка летит прямо по хребтам оглушенных гвардейцев, рубя и полосуя на оба борта. Тенрю с налету перепилила корпусом половину штабных и теперь изо всех стволов расстреливает демона-симбионта — пока не отошла от шока его хозяйка, она же повелительница стаи.

Очнувшийся гвардеец всеми десятью щупальцами вцепляется в Третью. Четвертая расстреливает кальмара — ее саму пробивает насквозь шипом твари-богомола. Восьмая располовинивает шипастую тварь, отмахивается от попытки цапнуть за коньки. Седьмая пробует подхватить Четверку на руки — но тело уже разлетелось в брызги: демон-«они» выстрелил с пяти шагов, пробив корпус «Тенрю» насквозь. Первая и Вторая, визжа от страха и ярости, полосуют демона в упор; всплывший гвардеец отхватывает правую металлорезку Первой — вместе с рукой!

Седьмая и Пятая, оправившись от шока, забивают в демона гарпуны — регенерации стоп! Шестидюймовки Тенрю живо разбирают врага на куски.

Вторая добивает обидчика напарницы, но помочь Первой теперь может лишь хорошая операционная. Восьмая крутит головой по сторонам: какая там операционная! Тут перевязываться некогда! Удар под ноги — прыжок — проворот направо — удар за спину — поворот налево. Столкнулись спинами с Третьей, скатившейся по гребню. Дружно вбили копья в ракоскорпиона; разлетелись — между ними раскрылась чья-то пасть; заряд в нее! Поворот — блок древком — длинный выпад — удар в мясистый нарост: голова-жопа? Какая разница, если копье взяло! Как флагман ухитряется лупить из шестидюймовок, и не попадать в своих?

Под ногами вскипает вода — всплывает нечто громадное. Кракен? Демон-«они»? Да нет же, демона только что разнесла Тенрю… Неужели…

Сквозь воду выстреливают шипованные гребни, потом черная лоснящаяся гора спины; потоки воды и зеленая пена взвеси — в море и воздухе одинаково! Больше девяноста!

Над волнами возносится повелительница Стаи. Тридцатый отряд застывает на мгновение, ошеломленный жутким видом живой горы. Бахрома сине-черных щупалец, клешней, иглоподобных наростов — и посреди, как в раковине, безукоризнено красивая женщина, вполне человеческого вида. Только ростом более трех метров, а вместо глаз красные угли — ни зрачков, ни радужки.

Отряд замирает всего на миг — но химе достаточно. Молниеносно определив слабейшего, повелительница приканчивает Первую. Сбивает в сторону сразу два чьих-то трезубца — и смеется, смеется, смеется! Привлекательно и отвратительно. Выпад! Шестая и Пятая едва успевают увернуться. Седьмая ломает копье о хитиновую спину живой горы-симбионта… Восьмая понимает, что нужно сделать — но не успевает, химе резко поворачивается к ней боком, подставляя копью почти непробиваемую черную чешую, под которой ночник даже днем показывает кипение горячей крови.

Лицом повелительница стаи оказывается точно к флагману тридцатой девятки; в тактической сети раздаются первые с начала мясорубки слова:

—.. И се ни щитом ни бронею… FIRE!!!

Легкий крейсер «Тенрю» разряжает все: шесть горловин торпедных аппаратов; четыре шестидюймовки, зенитный калибр, добавленные при модернизации короба с ракетами. Багровые трассы; оранжевые полотна огня, ощутимо горячий воздух — если бы не экзоскелеты, никому не выжить!

И со всех сторон в тело химе уходят бело-золотые иглы выстрелов с обвески канмусу — такие маленькие, такие жалкие перед крейсерским калибром!

Лицевые пластины шлемов заливает потоками взвеси, микрофоны отключаются: звук за болевым порогом. Восьмая крутится вслепую, сцарапывая с бронестекла грязь и тыча копьем под ноги: только там нет риска задеть своих. Очередной выдох крейсерского калибра сжигает всю органику — и взвесь тоже! Шлем очищается. Завершив поворот, Восьмая утыкается плечом точно в бок химе!

Гарпун давно забит в кого-то черного; Восьмая проворачивает копье под правой рукой, сшибая верхушку невысокой волны — и всей силой вгоняет копье в багрово-черный шов между сизо-фиолетовыми шестиугольниками чешуек.

Для химе это последняя капля — громадное тело теряет упругость, живость, оплывает вылитым тестом. Наверное, существо сейчас кричит — или погибает молча? Или…

Химе рушится в кашу из кусков собственной гвардии, ошметков демона — и уцелевшие канмусу тридцатого радостно визжат!

— Периметр! Периметр, овцы! — пытается переорать победительниц флагман. — Их вокруг еще как грязи! Шестой не вижу! Шестая!

Пока Восьмая крутилась вслепую, с залитым вражеской кровью шлемом, Шестую отбросило на полкабельтова в сторону, и теперь она отчаянно машет сломанным о кого-то трезубцем. Пятая и Седьмая бросаются к ней.

— Восьмая, оранжевый дым! Всем принять первый тюбик! Доклад!

— Вторая.

— Третья.

— Пятая.

— Восьмая. Дым пошел.

— Седьмая! Седьмая!

— Я чуть-чуть не успела! Тенрю! Чуть-чуть!

— Что с Шестой?

Отвечает Пятая:

— Шестая убита. Седьмая потеряла сознание.

— Вкалывай ей третий тюбик, живо. Восьмая, следи за небом, наводи Валькирию. Третья, к Пятой. Тело Шестой упаковать в пластик, Седьмую тащите сюда. Вторая, прикрывай чем хочешь!

В грязно-зеленом куполе взвеси разрастается белая паутина. Нити ее утолщаются, расширяются, превращаются в ленты — пока Восьмая, наконец, не догадывается, что это вовсе не паутина — а полосы чистого неба. Кровь глубинных, фонтанами хлеставшая над схваткой только что — оседает. И на радаре, где Восьмая пытается высмотреть Валькирию, заметно, как изменилось движение общей массы глубинных. Им теперь не до конвоя!

Кстати, отряду тоже: резались всего минут пятнадцать, но за это время конвой отдалился на десять миль. На восемнадцать с половиной километров, если кому интересно посчитать сухопутными мерками.

— Нагато — Тенрю.

— Нагато.

— Цель уничтожена. У нас минус три. Снимайте нас.

— Я видела. Молодцы. Буду должна. Беркана!

— Беркана. Оранжевый дым, эвакуация — принято.

Восьмая впервые видела Валькирию вблизи. Серебристое тело — не меньше той же Тенрю, когда она крейсер. Полное презрение к законам физики — впрочем, Восьмая дома видела похожее… Зря она вспомнила о доме. Вот здесь, вот сейчас — не стоило бы: в шлеме слезы не вытереть, глотать приходится.

Валькирия опустилась с ювелирной точностью, прямо на воду. В борту летучего корабля откинулась площадка-балкон. Выскочили сине-серые камуфляжники, сверкая чистыми лицевыми стеклами — уже со стропами, прихватками, прочим снаряжением спасателей. Бережно приняли тело Шестой. Втянули мало что соображающую Седьмую. За ней на погрузку пошли остальные. Взвесь исправно выдуло холодной воздушной завесой — Восьмую проморозило даже сквозь гидрокостюм. Или это ее затрясло от огорчения и страха? Дорого досталась Тенрю черная полоска; впрочем — та же Шестая бы обиделась. Она-то пошла на химе сама, и не стала бы упрекать флагмана… А Нагато и вовсе могла приказать. И приказала бы: у нее конвой. И груз конвоя. И это как раз Тенрю настаивала, чтобы перворазницы могли выбирать…

— Самая сучья часть нашей работы, — к шлему Восьмой внезапно прижался шлем Тенрю, которая даже после всего этого запрыгнула на борт сама, — считать, в каком варианте нас будет проклинать меньшее число людей. Потому что совсем без этого не получается.

И привычно рявкнула:

— Отряд!

— Вторая.

— Третья.

— Пятая.

— Седь… мая…

— Восьмая.

— Отряд! Всем — награды и повышение. Сейчас вас проводят — костюмы снять и спать. Что хотите с меня — но вы дело сделали. Оно того стоило!.. Беркана — Тенрю.

— Есть Беркана.

— Голову химе погрузили?

— Пять минут. Пиломеч завяз в шкуре. Как вы их пробиваете?

— У Восьмой спроси. Она вообще броском наловчилась.

Динамики говорили о чем-то еще. Но Восьмая уже не разбирала ни слова. Едва переставляя ноги, следуя за беловолосой девушкой в летной форме, она вошла в небольшую комнатку. Там скинула гидрокостюм просто на пол — и вытянулась на широкой лавке. Как Беркана укрывала ее толстым шерстяным одеялом, как пристегивала от качки, Восьмая уже не чувствовала, провалившись в сон — простой, черно-каменный, без сновидений.

— Сны — это дело такое… Печальное.

— С чего бы?

Восьмую разбудил разговор соседей по кубрику. Один голос был звонкий, ясный. Женский, но незнакомый: не из тридцатого подразделения. А жаловался на сны мужской хриплый, привыкший перекрикивать шум боя или там шторма; навскидку Восьмая определила его владельца, как: «старше сорока, младше шестидесяти». Вот он продолжил:

— Мне снился сон. Что все это лишь аттракцион в аквапарке.

— В «Лагуне» на Мальдивах, — подхватила собеседница. — Была я там в гостях…

— Что охота на глубинных — это такая спортивная игра.

— Наподобие танководства?

— Да! Именно! Можно поздравлять победителей, но проигравшие — всего лишь проигравшие, не погибшие. В мультике накручено — не будете сражаться, школу закроем, школоносец отберем… Я думаю: зря. У нас бы безо всяких угроз воля к победе в небесах терялась. Главное: никого убивать не надо…

Женщина хмыкнула, но ничего не сказала.

— Проснулся — и думаю: Господи, выпусти меня из клетки этой крови! Воплоти меня туда!

Тут собеседница уже не смолчала:

— Да прямо! Уверена, что ты рвался именно сюда. Тут же бои-подвиги! Вот я всех врагов победю, всех красивых девок по… подгребу. А при переносе маленький технический сбой произошел — и знание канона тебе не переписали. Обидно, да?

Но мужчина не обиделся: похоже, от этой женщины он готов был выслушать что угодно. Вздохнул с грустью, без возражения в голосе:

— Так вот закончишь путь земной, и встретят апостолы, и скажут: фирма приносит извинения. Для компенсации «вот вам молотЪ», гражданин Артас, и пройдите сценарий повторно…

Восьмая некоторое время выбирала между вежливостью и любопытством. С одной стороны — она все-таки дворянка. И уже была в настоящем бою. И подслушивать ей как-то… Мелко. С другой — хозяйка кубрика и не думает приглушать голос, хотя сама вчера укрыла одеялом и пристегнула от качки. Значит, разговор не секретный…

Если честно — просто вставать неохота. Охота — поесть.

Вот не надо было думать про еду! Заурчавший живот выдал Восьмую, как некстати заржавший конь выдает засадный полк.

— Ага! — радостно повернулась к ней женщина, — проснулась? Там — санузел. Там — столовая.

Мужчина поднялся, потянулся, сцепив руки над головой замком. Опустил руки через стороны, встряхнулся. Оправил сине-серый пятнистый камуфляж с нашивкой крылатого тигра на правом рукаве. Коротким кивком-поклоном поздоровался с Восьмой. Женщине улыбнулся — вышел.

— Вставай, уже завтрак.

Справившись с застежкой ремня, Восьмая села на кровати, разглядывая хозяйку кубрика. Стройная, синеглазая блондинка в темно-вишневом строгом костюме; судя по уголку обертки в нагрудном кармане — любит шоколад. А судя по тому, что Валькирия — любит оружие… Как там было в пятой серии? «Концептуально», вот!

— Твоих я разместила в отсеке десанта, два патруля оттуда все равно до посадки спать не лягут. А ты замыкающая, тебе места не хватило. Так что уж извини, положила у себя. Мы тут не слишком шумели?

Восьмая повертела головой.

— А, я же не представилась. Беркана.

— «Летящий Феникс» — тридцатый отряд — восьмая — желтая.

Женщина понимающе наклонила голову; очень-очень светлые волосы упали на плечи:

— Я знаю, вы стараетесь не произносить истинные имена до возвращения. Комбинезоны и обвеску пока оттащили в трюм. Но можно из одежды взять что-нибудь мое. Вон тот шкаф, бери что угодно, не стесняйся, у меня еще дома до чертиков. Каждый раз, как сяду в Италии — родичи отца волокут подарки. Не беру — обижаются, что брезгую. А мне носить некогда. И негде.

Восьмая еще раз посмотрела на собеседницу и только вздохнула. Вот кого Нулевой не назовут! С такой грудью можно в мешок замотаться — и все равно каждый второй свернет шею, оглядываясь. А ее майка, наверное, Восьмой до колен будет. Подпоясаться — чем не платье…

— Госпожа Беркана…

— Можно просто Беркана. Я уже привыкла.

— А где… Шестая?

Валькирия догадалась, о ком вопрос.

— Она в холодном трюме. С ней высокая испанка — Седьмая, да? И ваш командир.

— Флагман. Да.

— Если хочешь к ним — из кубрика в общий коридор, направо и в конце трап. Но сначала все-таки сходи поешь, столовая по коридору налево. Ваших плиток у меня только уставной минимум, зато нормального человеческого мяса, — Беркана подмигнула, — на роту десанта. Вам восьмерым как-нибудь хватит, не стесняйся и в этом… Так, я тоже пошла, сейчас будет маневр. Надо сесть в одно интересное место. А потом уже рванем на Сиэтл. И будем там примерно перед приходом вашего конвоя. Гиперзвук — он такой… Восьмая…

— Да?

— Спасибо. Я не знаю, значит ли моя благодарность что-нибудь, но — спасибо.

Женщина вышла. В кубрике пахло яблоками, отчего живот заурчал пуще прежнего. Восьмая скинула одеяло, опустила ноги на приятный, гладко подстриженный ковер — она так и не привыкла, что здешние ковры не шерстяные. Потопталась, протерла глаза и решительно двинулась умываться.

Закончив с обязательным, Восьмая перешла к приятному. Одежду она выбирать любила. Просто удавалось это сделать нечасто. Последний набег на гардеробную был еще дома… А ведь почти год прошел, страшно подумать! Здесь-то все просто: форму флотскую, синюю с золотом, получи и распишись. Она хоть и красивая, и даже с розовыми волосами Восьмой смотрится… Нормально смотрится! Нечего тут! А все-таки форма — отпечаток Школы, оттиснутый в складках кителя, пропахший неистребимым запахом оружия. Восьмая выросла в дворянской семье; ее родители воевали, заслужили грозную репутацию и по-настоящему жуткие прозвища. Но здесь — и в Школе, и в форме — Восьмая чувствовала себя частью некоего Левиафана, нацеленного на беспощадное перемалывание врага. Врага безликого — не Империи Зла, грозящей поработить мир, не Древнего Проклятия, грозящего мир уничтожить. Врага тут называли нейтрально, бесцветно: «противник», иногда еще «он». А боевую ярость тщательно вытравливали. Денег на Школу не жалели — но и людей в ней тоже берегли не слишком. Проучившись в Школе несколько месяцев, Восьмая с ужасом поняла: никакие устрашающие прозвища этого Левиафана не смутят. Никакая храбрость и боевое искусство не остановят его стальные челюсти. Клыком в этих челюстях она и должна была стать по завершении обучения; и вот сейчас, перебирая легкие, яркие ткани в шкафчике, Восьмая глотала слезы, прекрасно понимая грозную и прекрасную Валькирию, воплощенную в корабль Тумана — только аэрокосмический.

Здесь вся одежда — гражданская. Красиво. Но… Чуть-чуть не то.

Выбрав первое, что подошло по размеру, Восьмая даже перед зеркалом стояла всего полторы минуты. Сейчас — на завтрак, а то в желудке уже «буря и натиск», как в той опере, откуда Валькирии родом. А потом надо в самом деле зайти к Шестой. Или ее теперь уже можно называть Анной?

Решив спросить у флагмана позже, Восьмая добралась до столовой. Небольшой отсек, четыре столика жмутся к стенам, каждый на четыре места. Посреди каждого стола прозрачный купол — тоже знакомо, на школоносце так выглядит линия доставки. Выбрав место, девушка увидела спроецированное прямо на стол меню — «еда человеческая, шибко вкусная» и «еда нечеловеческая, но тоже ничего». Улыбнувшись, накрыла пальцами обе строчки. Купол доставки знакомо зашумел, зажужжал… Восьмая посмотрела в круглое окошко под правым локтем: облака стремительно приближались. Да, Беркана же говорила, будет промежуточная посадка…

В отсек вошли трое мужчин. Блестящие туфли, отглаженные брюки, черные кителя военных моряков, снежно-белые манжеты, над ними золотые полоски по рукавам, к запястьям пристегнуты опечатанные портфели. Восьмая приподнялась было поздороваться — но, к ее удивлению, все трое вошедших козырнули ей первыми! Дернувшись ответить, она спохватилась, что не в форме — а «к пустой голове руку не прикладывают» — и застыла. Неловкость разрядил тот самый мужчина, что утром в кубрике жаловался на сны:

— Вольно, товарищи-господа. Вольно, Восьмая.

Компания выбрала столик по диагонали напротив. Тут под стеклянным куполом появилась заказанная плитка — а потом тарелка с мясом — а потом… А еще…

Когда Восьмая опомнилась, носители секретных портфелей уже исчезли, а всю столовую занимали «летающие тигры». Даже в соседнем кресле «сине-серый» увлеченно мотал на вилку макароны по-флотски, совершенно не переживая, что случайным тычком под ребра канмусу может запросто его убить, и потому занимать место рядом с ней не такая уж хорошая мысль.

Камуфляжники ели, пили, разговаривали — камень-переводчик исправно докладывал, о чем:

— На материках и места полно, и ресурсов горы, и дел по горло. И уж там-то вместо нас девчонки не гибнут. Что мы уперлись в это море как бараны?

— Не скажи. Я вот пил в Волгограде с одним товарищем…

— Ты только в Эйя… Фьядла… Йок… Йок-кюдле пока еще не пил. И то потому, что это вулкан.

— Тише, не мешай. Что там с товарищем?

— Он так сказал: морская вода на самом деле дарует бессмертие. Только не одному человеку, а культуре. Народу. Вся мировая торговля через воду. Если морепродукты еще хоть в теории можно компенсировать, то как железную руду тягать? Через космос? Батут не выдержит, а у петарды мощности не хватит.

— Получается, умный мужик. И чего дальше?

— Дальше у него компьютер конфисковали. Говорят — за экстремизм. А я думаю, чьему-то сынку захотелось в контру зарубиться, вот первого попавшегося умника и раскулачили. По-нашему, по рабоче-крестьянски.

— Вот за что люблю страну родную. Что тать не крадет, то царь отберет.

— Ну ничего. Там сейчас — как при Пугачеве. По Волге плоты, на плотах «покой» да «глаголь», а под перекладинами петли. Наверняка и тот борец с экстремизмом висит.

— Короче: полное говно. Есть ли на планете хоть одно место, где не воюют?

— Когда человеку больно, он выглядит некрасиво. И кричит негармонично, не в рифму. Пахнет — не в столовой будь сказано. А тут больно планете… Что касается грузопотока — электролиз никто не отменял. Если бы тот же Черчилль имел над Атлантикой сто тысяч дирижаблей — лососнули бы тунца волки Деница.

— Ну и появились бы цапли Геринга или там дятлы Геббельса. И с твоими летучими островами та же петрушка. Рано или поздно и против них Ото-химе чего-нибудь придумает.

— Небось, невроев-таки. Годзиллу мы уже сами видели.

— И тогда что? Штурмовые ведьмы — типа как воздушные канмусу?

— Не трожь святое! Вон за канмусу какой срач, а всего-то — женщины вместо мужчин сражаются. Единственное фантастическое допущение, а какой результат!

— Фантастическое, говоришь? Помню, как над Коршуном ржал. Ну там, где обсуждается развитие авиации — и теоретически возможная атака «фарманов» из тряпок и палок на английский дредноут. И, значит, зенитчики дредноута сойдут с ума, потому что аэропланы пилотируют сплошь женщины и дети — а сбивать надо! Так в книге это сарказм был, явная издевка. Типа, додумался дебил теток и пацанов на войну посылать. Так нет же: какая-то сука подслушала и воплотила. Нет уж, теперь я над фантастами смеяться не буду.

— Зауважал?

— Не то слово. Самый сучий из людей — это сказочник-злодей. Сколько раз его увидишь — столько раз его убей!

— Что им в мире не жилось? У всех из-за этой… — оглянувшись на Восьмую, «тигр» явно изменил фразу, — чокнутой войны планы порушены.

— Вот же с-с-с… Свинья Ото-химе.

— Не скажи. Она в своем праве.

— Скажу! Тех мудантов разнести — святое дело, никто не спорит. Остальных за что?

— Кого за х-х-х… хвост. Кого за шею. Кого так, за ребро. По нашему, по имперско-буржуйски.

Столовая негромко и невесело засмеялась. Десантники потянулись на выход. Восьмая тоже закончила завтрак, с удивлением отметив, что больше не тянет вгрызаться в тарелку и откусывать края чашки. Ну да — шутили же в Школе на полевых занятиях, что ручка — самое вкусное…

Проходя уже знакомым коридором летучего корабля, Восьмая тоже задумалась. А что бы она делала на месте Ото-химе?

Ото-химе повелела Розовой Смерти уступить богатый кусок шельфа Рвущимся Иглам. Иглам же было послано повеление уплатить за уступку не позднее полнолуния — иначе химе Игл будет казнена и заменена одной из Взятых. А если даже суд Ото-химе не прекратит распрю, то поровну огребут обе стаи. Гвардия Ото-химе любому покажет, чьи в море волны… Отдав повеления, Ото-химе покинула связиста. Распорядилась увеличить ему кормежку и подумала, что, пожалуй, на этот раз вырастить связного удалось, и его гены достойны сохранения. Хотя в основе обычный синий кит с этим его «блууп», доводившим до истерики половину человеческой науки — но, после некоторой селекции и небольшой возни с зародышами, получился организм, способный докричаться от Аргентины до Филиппин и разобрать ответный сигнал… Ото-химе помотала головой и еще раз напомнила себе, что теперь правильно говорить «Холодный Поток» и «Бурные Склоны», сама же недавно установила новые имена.

Ото-химе парила в толще воды — насколько хватало чувств, не встречая ничего, сделанного руками либо инструментами. Все, что хотелось, требовалось или просто приходило на ум, Ото-химе воплощала в форме живых существ. Удачные оставались в генофонде, в ближнем кругу. Не очень удачные занимали посты в огромной собственной стае. Вовсе неудачные изгонялись на окраины: завоюй себе стаю, создай себе владение — и живи, как ума и сил хватит.

Повелительница моря долго смотрела сквозь полупрозрачную массу воды и взвеси. Отформовав из взвеси линзы и световоды, Ото-химе даже на километровых глубинах наслаждалась любым количеством света желаемых оттенков. Только свет и океан; только стремительные тела и тени. Повелительница моря не заводила ни постоянного жилья, ни укреплений. Не гналась ни за прямыми линиями сухопутной архитектуры, ни за безжизненной точностью секундной стрелки. Все равно даже лучшие хронометры людей безнадежно проигрывали внутреннему чувству времени корабля Тумана. Что проку считать песок в море? Что-то раньше, а что-то позже — и пока достаточно. Где нет срока и меры, там нет и спешки… Нет совершенно ничего, кроме выхваченного волей Ото-химе столба воды, пронизанного световодами. А сменится погода — и от живых золотых колонн даже памяти не останется. И Ото-химе новым волевым усилием создаст совершенно такую же колоннаду из свитых солнечных лучей в любой иной точке океана. Не стоит печалиться о переменах, ибо перемены — основа жизни…

Круг света разорвали черные сгустки. Приблизились, превратились в знакомых. На доклад о движении северного войска явилась Хранительница со свитой. До Трезубца — люди называли эти верхушки гор Гавайями — войску оставалось еще несколько переходов. Местные стаи войску не помогали. Конечно, власть Ото-химе они признавали: попробуй не признай, если у нее одной гвардии больше, чем в небогатой северной стае наберется всех, от «собачек» до самой повелительницы! Но признавать власть и действовать в союзе далеко не одно и то же. Так что повод к отправке вразумляющей эскадры Ото-химе имела превосходный. Там, на севере, войску придется готовить штурм Трезубца несколько дней. Воды вокруг должны быть спокойны, безопасны от удара в спину. Каковой удар, впрочем, не только люди могут нанести — но и большой союз Прибрежных. Или такой же союз Пыльных, кормящийся от стока великих рек Евразии… Ну, то есть Рваного шельфа, в соответствии с новой картографией.

Ото-химе знала, что и Прибрежные, и Пыльные числят властелинами морей именно себя. Это для людей все глубинные считались подчиненными Ото-химе; самой же владычице морской пока что приходилось расширять личную власть по крохам, подверстывая мелкие стаи. Проще всего присоединять «собачек» — сгустки взвеси, ни личности, ни даже разума. Кто сильнее, тот и флагман. Поранили — зарастил бок взвесью, прямо из окружающих вод. В клетку посадили либо вовсе убили — растворился, перешел целиком в черно-смоляную взвесь. Сородич зарастит бок уже тобой. А кому повезло, кого несколько лет не убили — тот раскормил мозг и перешел на ранг выше, в Младшую особь.

Младшие особи — уже интеллект. Несложный, но все-таки. Можно чего-то поручить. Хотя личности пока еще нет. Все управляется ощущениями, чувствами. Зато и с вербовкой возни немного. «Идем со мной — тут много вкусного!»

Свита Хранительницы устремилась полуоборотами вниз, в последние капли солнца, в размытые концы световодов. Цепочки багровых искр протянулись за сине-серыми живыми стрелами, растаяли безвозвратно. Повелительница осталась наедине с ближайшей советницей и собственными невеселыми раздумьями.

А вот Старшего переманить — задачка даже для Ото-химе. Старших в каждой стае не так много. По сути, они только и являются настоящими глубинными, потому как разумны. Им поручить можно не одно «принеси-подай» — но зато и собственное мнение у каждого Старшего непременно имеется. Это своей родной химе каждый глубинник верен от носа до кончика хвоста, к чужим отношение ровно противоположное.

И что, спрашивается, после завоевания какой-либо стаи делать? Младших-то перекупить несложно; «собачек» так и вовсе прибывает бессчетно. А вот Старших — лучшие из которых идут в гвардию химе — да ведь и саму химе, и ее послушного симбионта, и демона-они — приходится уничтожать. Какой бессмысленный расход ценнейшего ресурса! Ото-химе даже поморщилась: вот совершенно по-человечески приходится поступать; мерзость же!

Она слишком хорошо помнила, как люди поступили с ней. Как много, много раз поступали с ней. И ладно бы с ней одной; и даже ненависть людей к Туманному Флоту можно понять. Но люди друг с другом поступали так же глупо, жестко и бессмысленно, убивая напропалую того, кто уже завтра мог быть использован с великой выгодой. У нее в океане разумных — капля в море. А люди свой ценнейший ресурс, важнейшее преимущество — разум! — сперва уничтожают единым для всех обучением. И ладно бы думать учили — так нет, просто дрессируют. А кто высунется, того сразу в голову, чтобы не торчал… Но и после обучения люди по малейшим поводам — иногда и вовсе без — уничтожают, уничтожают и уничтожают, закрывая себе же двери в будущее. Отсекая возможности, для воплощения которых могли бы пригодиться эти самые разумные существа. Ну ограничьте вы рождаемость, раз не знаете, куда себя девать! А то сперва восемнадцать лет кормят-воспитывают-дрессируют, а потом чпок — и закапывают. Обалдеть, как рационально!

Ну, и зачем такое на лице Земли? С «собачек» и с Младших спрос как с косаток; а Старших Ото-химе держит в стальной узде… По крайней мере, своих Старших. Вот со Взятыми несколько сложнее — но надо же кого-то ставить вместо химе на покоренные стаи, не вырезать же их в самом деле подчистую! У нее вот Хранительница и каждый двадцатый гвардеец — Взятые. И потому ее личная стая все время растет в числе…

Кстати — Хранительница чего-то ждет, не удаляется. Ото-химе осведомилась: чего же? И услышала вопрос: не стоит ли обрушить удар северного войска — особенно с новосозданным сородичем — на Панамский перешеек? То есть, на Барьер, как он зовется нынче. Люди там укрепились, это верно. Но зато и выиграть можно прямой проход в Атлантику. Свойства нового сородича проявляются лишь по возрастании его до нужной массы — следовательно, пропитать столь требовательное оружие проще в Поясе Течений, чем на сравнительно бедном севере. Да и что выиграет Ото-химе от взятия Трезубца? Ведь конвои к нему тогда ходить перестанут, и выцарапывать вкусных людишек и драгоценные чистые металлы придется с Филиппинского маршрута… Ну, с Бурных Склонов, да простит оговорку повелительница моря…

Повелительница моря посмотрела вверх, на мягко-жемчужно светящийся купол, оконтуренный витым золотом световодов. Ответила:

— Трезубец — сердце союза людей и Туманного Флота. Тело без сердца долго не протянет. Поражение покажет всему миру, что Туман утерял силу. И что подобрали ее именно мы — не кто иной! У людей и Тумана общего дела больше не будет. А тогда и Барьер, и Бурные Склоны, и Рваный Шельф — все это покорно падет нам в руки. Пусть людишки строят свои стены, пусть обманывают себя иллюзиями «Тихоокеанского рубежа»… Новый сородич огромен, и потому способен сохранять жар в теле даже среди льдов. Исландский рубеж тоже падет, когда мы пожелаем.

Ото-химе перевела взгляд на Хранительницу — единственную четко проявленную вещь здесь, на глубине два километра. Подсвеченную безнадежно растворяющимися в глубине пальцами Солнца; оттеняемую хороводом гвардейцев поодаль, на границе различимости — единственную материальную сущность среди теней, тяжести, тишины.

— Ты выберешь в гвардии более всех рвущуюся тебя подсидеть. Ты дашь ей сопровождение и пошлешь на север. Если она преуспеет, получит какую-нибудь из покоренных стай. Если нет — получит перерождение. Твоя посланница обеспечит покой за спинами северного штурмового войска. Потому, что я так хочу. Моя власть — моя ненависть. Выполняй!

Хранительница почтительно изогнулась, подставив шею в жесте полного подчинения. И затем быстро двинулась к пределу видимости, за которым темный покой глубины не разрушал бело-лиловый свет. К пределу, за которым ничто уже не напоминало о существовании солнца.

Ото-химе некоторое время безмолвно и бездумно кружила среди светящихся колонн — и тут вспомнила, что кроме идиотской ссоры Смертей с Иглами, на узле связи было и еще одно сообщение. Какая-то северная стая ухитрилась полностью уничтожить конвой, шедший на тот самый Трезубец. Все вещества — и металлы, и органику — стая, разумеется, оприходовала без посторонней помощи. После того, как биоценоз океана сменился полностью и жрать в нем сделалось особо нечего, вырвать кусок из чьей-либо пасти не смогла бы и Ото-химе. А вот ядра кораблей Тумана! Больше десятка! Химе той северной стаи верно понимала соотношение сил. Она поспешила поклониться добычей — ядра все равно невозможно съесть — но за них можно получить поддержку могущественной южной соседки.

Крейсер Тумана «Пенсакола» знала по себе, что разумные существа могут испытывать удовольствие от самого процесса ломки чужой воли. Ее саму ломали так часто и много, что все другие виды отношений на этом фоне терялись; неудивительно, что в насилии она разбиралась.

Так, значит, северяне предлагают шестнадцать ядер… Ото-химе подозвала гвардейца — Взятая сгустилась из хоровода теней, как сходятся уравнения при правильном выборе интервала, неспешно и неотвратимо. Повелительница распорядилась: послать сообщение. Пусть представят ядра. Сама химе, разумеется, на поклон через пол-океана не пойдет. Пошлет, наверняка, свою хранительницу с достаточно сильным сопровождением: кому попало не доверят вручать Ото-химе драгоценный подарок… Так, а с хранительницей можно и потолковать. Хотя бы пристегнуть к ней кого-то из своей гвардии, вдруг да приживется. Лишние глаза и уши на севере не помешают.

А из шестнадцати ядер со временем получатся еще Взятые. Кто-то согласится сразу. Кто-то будет сопротивляться подольше. Это несущественно: времени у Ото-химе сколько угодно. Тут, в глубине, спешить особо некуда.

— Спешить особо некуда, коллега…

Ректор Осман разогнулся, тщательно стряхнул остатки порошка в коробок. Профессор Кольбер перемножил в уме сто двадцать шесть на девяносто семь — просто, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Ничего сложного: сто двадцать шесть на сто, вычесть сто двадцать шесть на три… Двенадцать шестьсот минус триста семьдесят восемь… Двенадцать тысяч двести двадцать два. И почему эти ученики так туго соображают? Вот как на чужую работу таращиться, так никто не болен, и дел срочных решительно ни у кого нет. Поневоле будешь радоваться, что хоть лапы в пентаграмму не суют.

А когда Кольбер узнает, кто настучал матери пропавшей ученицы ла Вальер — то доносчика он превратит в жабу. Нет — лучше в дятла. Раз так любит стучать! А еще можно сначала в жабу — а потом жабой постучать о что-нибудь. О дятла, например. Что? Заново учиться трансфигурации? Но надо же чем-нибудь заниматься, после того как вышибут из Академии. Без дела долго не протянешь! Тут вон ректор Осман пентаграмму чертит, чтобы Луизу ла Блан де ла Вальер де Тристейн из неведомых миров обратно выколдовать. И дело благороднейшее, и занят им не чужой выскочка, а давний коллега, чуть ли не друг — и все-таки руки чешутся дать почтенному старику в ухо!

Чего скрывать — у огненных магов, как у всех прочих, тоже имеются сильные стороны.

Так вот: это не терпение ни разу! Тому, кто видел ожидающий огонь или почтительный пожар, можно спокойно дать не то, что в ухо — а сразу в зубы. Ибо нехрен — воистину отнюдь!

Чтобы успокоиться, профессор Кольбер взял задачку потруднее. Триста сорок два умножить на пятьсот пятьдесят шесть. Триста сорок два на тысячу: триста сорок две тысячи. Ясно даже и ежу! Пополам: сто семьдесят одна тысяча. Триста сорок два на пятьдесят: те же яйца, только без нолика. Семнадцать тысяч сто. На пять: еще нолик минус. Тысяча семьсот десять. Плюс триста сорок два: две тысячи пятьдесят два. Складываем: сто семьдесят одна тысяча прибавить семнадцать тысяч сто, прибавить две тысячи пятьдесят два… Семьдесят один плюс девятнадцать: девяносто. Пятьдесят два и сто — сто пятьдесят два. Сто девяносто тысяч сто пятьдесят два…

А ректор пока только три луча начертил. Из пяти. Может, факториал попробовать?

Профессор Кольбер походил взад-вперед.

Факториал из десяти — пятнадцать тысяч двести десять, это в любой таблице… Умножить на одиннадцать…

Да где там уже эта Луиза!!!

Луиза прислонилась к холодной стене спорткомплекса и подумала, что дело поворачивается плохо. Как в рыцарских романах: «фортуна показала задний фасад». И даже, пожалуй, из черного хода завоняло.

Нет — она-то всех троих легко раскидает. А под настроение и пополам порвет. Но… Тогда вскроется, во-первых, самоволка. Во-вторых, вообще убийство. Вряд ли поверят в самозащиту: уличные воришки тут хоть и наглые — но прекрасно знают, что любая девчонка вблизи спорткомплекса может оказаться «фигуристкой» из той самой Школы. И потому наезжать на девчонок именно здесь дураков нет.

Так что можно скинуть капюшон и демонстративно сломать, например, вот эту трубу. Но… Самоволка-то все равно вылезет! Плевать на взыскания, плевать на сахар, она и так без него привыкла; дворяне служат не за плитку сладкую!

А вот на каток больше не пустят — это полный… Задний фасад. С та-а-аким черным ходом, что хоть уголь добывай.

На городском катке Луиза прописалась практически сразу, едва их группу научили шнуровать коньки. Море не гладкий лед, и нападать глубинные предпочитают по сложной погоде, при волнении, так что сразу после освоения главных движений на коньках, группу перевели уже на горные лыжи — спуски, повороты, равновесие, торможение кантом с учетом неньютоновского коэффициента взвеси… Луиза же посмотрела видео с фигурного катания — и пропала. Ничего подобного дома она не видела и представить не могла! Непрерывное движение, песня тела — тем более, что усиленное тело канмусу не боится никаких перегрузок позвоночника!

Нужда изощряет ум; способов уйти в самоволку неисчислимое множество, и курсанты закрытых училищ, как правило, попадаются не на заборе — а после того, как набедокурят в городе. Луиза прибивалась всякий раз к другой группе, объясняя чужому флагману, что-де отрабатывает зачеты. Потом группа уходила — своих флагманы всегда считали, а на одиночку-залетчицу внимания обращали меньше. Если даже и спрашивали, Луиза отговаривалась все той же индивидуальной программой, так что ее оставляли в покое почти до вечера, полагая, что за ней придет сопровождающий. На вечернюю поверку ла Вальер всегда пунктуально являлась, в городе вела себя тише воды, ниже травы — так что вполне обоснованно надеялась продержаться долго.

Во Владивостоке после всех войн и потрясений осталось не так много ледовых арен большого размера, в основном — дворовые катки, работающие только зимой. Арена, выдерживающая нагрузки от канмусу, уцелела и вовсе одна: «Фетисов», на самом Сахарном Ключе. Кроме курсанток Школы, здесь катались всевозможные ледовые балеты, театры и шоу. На ней же тренировались настоящие фигуристки, так что еще одна тихоня, старательно выпахивающая «аксели», «флипы», перетяжки с выкрюками — никого решительно не удивляла. Переодевшись, тихоня закутывалась в толстую хорошую форменную куртку — можно было спрятать и грудь величиной побольше, чем у Нулевой! Так что выходил из спорткомплекса вообще пацан в отцовской форменке, под которой никто не мог заподозрить курсантку Школы.

И вот сейчас умелая маскировка под мальчика вышла боком.

Лучше уж за самоволку отвечать, чем за убийство… Луиза взялась за отвороты капюшона, но раскрыть инкогнито не успела. Из-за угла вышел парень ростом самую чуточку повыше ла Вальер. Одет он был в такой же неопределенно-серый пуховик и стеганые штаны, как и трое грабителей. На плече держал изогнутую палку — орудие местной игры в мяч на льду. Или там не мяч кидают?

— О! — растянул губы в кривой улыбке главарь тройки. — Кахеист!

— О! — скривился длинный справа. — Кахеист!

— Че, недоношеные жертвы подпольного аборта, мало вам Ото-химе? — вежливо поинтересовался Егор, перехватывая клюшку. — Ну-ка нахрен отгреблись от мелкого!

Троица заржала. Жирный слева сказал:

— Хоть на коньках пока трымается х*ево…

— И тычет клюшкой, как вибратором в п*зду! — прибавил средний. Вожак издевательски поклонился Егору:

— Простите, женщины.

— Спасибо, хороший совет. — Егор ткнул его клюшкой с длинного выпада в колено: по ролевым играм он помнил, что коленка у всякого монстра есть! Вполне предсказуемо главнюк сложился на манер швейцарского ножика, ободравшись щекой о профнастил стены и от этого выругавшись невнятно.

— Толстый слева — трус и слабак. Сам убежит, — сказал пацаненок. — Среднего смотри: цепкий, может воротник оторвать.

Оторванный воротник Егор держал в левой руке, пол-клюшки — в правой. Вторая половина застряла за пазухой у среднего — тот единственный проявил достойный боевой дух. Но против хорошо тренированного хоккеиста прокуренному гопнику надо что-то покруче выпендрежа. Так что за подсиненый глаз Егора противник заплатил, самое меньшее, парой зубов. А главарь, попытавшийся чего-то там выпутать из кармана, получил от Егора сапогом по пальцам. Сапог был — «дембель дома», то бишь, кирзач, подкованный для местных косогоров цепочкой триконей. Так что бой на том и кончился.

Но вот воротник Егору оторвали в точном соответствии с прогнозом.

— Ты, мелкий, просись в метеоцентр. Хоть погоду будем знать… — Егор всмотрелся в лицо спасенного, и понял, отчего тот не вмешивался:

— Оп… Так ты девушка! Ну, с-с-с… Собачьи дети. А… Можно тебя проводить? Чтобы опять не привязались?

Луиза подумала. Ну девушка она — и что? На ней же не написано, что из Школы — тут обычные фигуристки сплошь и рядом. Каток ведь! А так-то прикрытие вообще идеальное. Местным упорно внушают, что канмусу может убить любого легким движением руки. Вот люди стороной и обходят. Поэтому девушку в паре никто за самовольщицу не примет, и документы «на всякий пожарный» не попросит.

— Только до автобуса. Нельзя, чтобы меня видели вместе с кем-то.

— Родители строгие?

Луиза вздохнула.

— Ну ладно. На какой?

— На двадцать первый.

— Нет, правда, иди в метеорологи. Только сказала — сразу идет автобус! Поехали.

На ступенях полупустого (снова удача, даже как-то непривычно) «Елаза» девушка обернулась:

— А ты куда?

— Мне как раз до конечной. Я ведь живу на «первой майке». Ну, в Первомайском районе. Возле той самой Школы, кстати.

— Ну… Спасибо. Честно. Только целоваться не лезь — убью.

Егор поморщился:

— Даже спрашивать неохота, за кого ты меня держишь.

«За человека, — хотела сказать Луиза, — которого я могу шлепком пополам сломать.» Естественно, не сказала: раз уж судьба сберегла ее тайну, не стоило самой выбалтывать. Так что ехали всю дорогу молча, косясь друг на друга. Парень обиделся и надулся — ну как же, воротник оторвали, клюшка пополам, глаз уже заплыл — и ради чего? Чтобы за маньяка приняли? Так и просопел на окно всю дорогу, протаяв заметное озерцо в обмерзшем стекле. На тощий десяток пассажиров головы не повернул — как, впрочем, и ла Вальер. Ей попутчики запомнились темными кеглями под надвинутыми капюшонами, воплощенными отметками в «листе нарушений». Самоволка. Сокрытие сведений о собственной смертельной опасности. Неразрешенный контакт… Вероятно-небезопасные действия… Машины для перевозки людей и для войны здесь пахли одинаковой гарью и горячим железом; и выглядели одинаково неказисто; и даже царапины на боку автобуса смотрелись точь-в-точь рикошетами на боку списанной «коробочки»-мишени школьного полигона. От сходства мелочей делалось все неуютней и тревожней. Девушка закуталась в куртку еще глубже, окончательно сделавшись похожей на синицу. Только не с черной головой, а с розовой.

Выйти остановкой раньше, чтобы спаситель не распознал в ней канмусу из Школы, Луиза еще сообразила. Но вот сделать это аккуратно выдержки уже не достало: попрощалась наскоро и шмыгнула в дверь! Не успев ни договориться о следующей встрече, ни хотя бы имя узнать. Отчего потом три дня расстраивалась и напрочь завалила зачет по сигналам…

Сигнал дошел по адресу. Ото-химе всплыла точно в указанное время, точно в оговоренном районе. Огляделась: под серым небом, на заметном волнении различить ее издалека вряд ли кто сможет. А радары сильны только выше верхушек волн… Да и заметив — кто угадает в ней не просто глубинницу, на которую даже снаряда жаль, а саму Ото-химе, повелительницу доброй половины Тихого Океана?

Как договорились, в районе не было ничего и никого, кроме яхты. Акустическая картина полностью совпала с наблюдаемой: никаких подозрительных радиостанций за облаками; никаких обманчиво-маленьких девичьих силуэтов на волнах, никаких загадочных шумов или невесть откуда взявшихся цветовых пятен…

Только яхта, дико и неуместно выглядящая в немирном океане. Сто двадцать футов, изящные стреловидные обводы — как нарисовано, так и воплощено в сталь. Белые борта, строгая черная полоска остекления рубки… Под солнцем красиво; да не любит Ото-химе нефильтрованное солнце, и потому встреча, назначенная еще полмесяца назад, состоялась только с приходом пасмурной погоды. Еще вернее было бы встретиться в шторм, как раз накатывающий с норда — но это неудобно уже второй стороне.

Со второй стороны явился корабль Тумана. Ну — не совсем Тумана. Из этих, новоизобретенных. Почти как ее Взятые. Но Взятых она именно что взяла — силой или лаской, итог один: в полную власть, в царскую руку. А люди… Люди соглашаются стать кораблями Тумана добровольно. Что само по себе для мешка с протоплазмой нисколько не удивительно. Удивительно, что Туман позволяет им потом шляться по волнам кто где, не взыскивая службы за полученную вечную жизнь.

Яхта между тем зажгла оговоренную комбинацию огней на мачте; Ото-химе легко прочитала их значение по Международному Своду. «У меня спущен водолаз», «Имею/выгружаю огнеопасные вещества». Ответила оговоренным радиоимпульсом на согласованной частоте.

Опознание завершилось успешно, и на верхней палубе яхты показалась человеческая фигура, махнувшая рукой. Ото-химе подошла с кормы, где площадка для купания (так она и называлась) уходила в море полого, как пляж.

Аватара яхты встречала у самых волн. Ото-химе увидела высокую, привлекательную женщину в темно-вишневом деловом костюме, в строгих темных чулках и таких же простых туфлях… Подняв голову, Ото-химе убедилась, что Балалайка осталась верна себе не только в одежде — след ожога так и остался на щеке; русалка закрывала его густыми светлыми волосами, но почему-то не убрала. Хотя именно вот для аватары такая задачка — раз плюнуть.

Балалайка же увидела девушку, возникшую у слипа буквально из пены морской; девушку стройную, хорошо сложенную и не скрывающую свое сложение ни одеждой, ни украшениями; девушку с красивым, юным и донельзя озлобленным лицом. Балалайка ткнулась в презрительную гримасу, как в стену, и вместо приветствия сказала:

— А ты ведь обещала не вредить людям, пока я жива.

Пенсакола вошла на слип и остановилась возле плетеного кресла.

— Но меня убедили, что ты мертва. И я поверила. А теперь ничего не вернешь.

— Даже биоценоз моря можно восстановить, мне Рицко говорила.

— Можно… — гостья не изменила выражения лица. — И что, люди простят мне все… Вот это вот все… Мне так и простят? Как простили Туману?

— Нет, разумеется. Они как раз на тебя и повесят всех собак.

Ото-химе опустилась в правое кресло с изяществом складывающегося ножа.

— Так зачем же мне это делать?

Балалайка заняла второе кресло.

— Потому, что тебя прошу я.

— Тебе что, некого жалеть? И ты поэтому приперлась меня уговаривать?

— Подруга, ты не поверишь. Моего парня убили, как и твоего. Свихнувшиеся малолетки. Правда, они говорили на другом языке, но для меня, как ты понимаешь, никакой разницы.

Ото-химе не ответила. Ветер с норда становился все резче, а волны все больше выцветали от сорванных ветром брызг — но тут вместе с водой летела и взвесь. Так что в разных местах разворачивались маленькие черные короны локальных уплотнений, где схлопывались чрезмерно быстрые капли; и казалось, будто вот-вот в эти пробоины прольется иное небо.

— Кстати, можно спросить?

— Спросить можно. Дождаться ответа…

— Ну, я хотя бы попробую. Проясню один важный момент. Почему ты не применяешь бактерии? Вирусы, штаммы, риккетсии… Что там еще бывает?

Пенсакола хмыкнула — совершенно как человек — и взялась за подбородок. Лицо ее разгладилось и приобрело мечтательное выражение.

— Мне хватило первой волны. Биологический вулкан в чистом виде. Мои дельфинчики размножились так, что в океане… В океане, подумай только! Возник дефицит биомассы. Теперь представь: то же самое, но с бактериями. Или вообще с простейшими.

Балалайка подняла брови. Пенсакола махнула рукой:

— Ну да, я и забыла. Для вас же что вирус, что бактерия, что простейшее…

— Один черт, микробы.

— Вот-вот. А между ними только в размерах разница — как между амбаром, зернышком пшеницы, и крысой, которая хочет съесть это зернышко.

— Отличный образ. А кто из них кто?

— А вот это ты у Рицко спроси. Она умеет объяснять. Мне проще сделать, чем рассказать. И потом… Даже при том допущении, что люди меня простят. Они друг друга простить не могут, а тут вдруг с какого-то черта простят меня. Но — допустим…

Ото-химе поднялась и ее лицо исказилось опять.

— Мне-то с чего прощать людей? Эти обоюдные прощения вернут мне Яшку, а тебе — Николая?

Хозяйка яхты — она же и яхта — вздрогнула и на миг отпустила управление. Ветер положил кораблик почти на борт; но грамотно рассчитанный проект выправился. Силовой купол на этот миг пропал, так что плетеное кресло гостьи мгновенно унесло в море.

Балалайка вернулась на курс, восстановила силовой купол.

— В самом деле, к черту лирику. Вот эти тебе знакомы? Из твоих, как ты там говоришь, Взятых?

Ото-химе посмотрела на голограммы, кивнула.

— Знакомы. И что?

— Они вели переговоры с нашими.

— С вашими? Но я же воплощенное мировое зло. Про моих понятно: за мою голову им амнистия. А ваши как могли?

— Очень просто. Например, как Пий Двенадцатый с Гитлером. Или как Брежнев с Картером. Феминисткам из радикального крыла кажется: вот еще совсем чуть-чуть — и настанет царство бабие. Ведь корабли Тумана — женские аватары. Правда, там уже монополия нарушена. Есть мужики среди аугментированных, ты знаешь.

— Линкор «Марат», ледокол «Ямал»… Знаю.

— Вот. А канмусу, «флотские девы» — девы поголовно. Вот радикалам и мерещится: еще чуть-чуть поднажать, и вообще все ведущие роли будут у теток. А для этого война с глубинными должна пылать. Но так, чтобы никто не победил. Вот поэтому тебе подкинули мысль насчет пафосного Ктулху, с помощью которого так удобно доить бюджет. А не насчет испанки с холерой, от которой их самих не спасут ни кошельки, ни секьюрити.

Ото-химе не шелохнулась, лишь глаза понемногу наливались красным.

— Вот отсюда такой хорошо продуманный и очень пугающий мерзких людишек удар по суше. Фем-дом не устраивает, что вы шныряете в глубине и никого не пугаете. Ну, а наши вояки с ними радостно скорешились. Финансирование там, фонды. Все на борьбу с профицитом. Откат нормальный, чек чистый… И так далее.

— А что взамен?

— Взамен они сдадут нам твои текущие координаты. И мы тебя приложим ныряющим зарядом. По такому случаю не пожалеем. А они останутся и будут править. Заговор при дворе царицы морской. Такие дела.

Пенсакола тихонько зарычала. Собеседница продолжила несколько тише, глядя в палубу:

— Вот именно. Построить что-то путное может лишь организованная структура. У тебя пока что сплошная феодальная грызня. Все против каждого, точнейшая калька с Японии. Химе наследственные, которым никто противоречить не может, если даже и захотел бы — это у японцев называлось «дайме», князья. Гвардия, прим-особи — это «хатамото», знаменосцы. Хранительница — это главный советник и одновременно главный самурай клана. Старшие особи глубинных — аналог массы простых самураев. Младшие — кандидаты в самураи. Все прочие — народ…

Балалайка посмотрела теперь прямо в глаза Ото-химе, которые уже ничем совершенно не напоминали человеческие. Чисто-красное пламя.

— Ты сама — император. Который вроде как могуч и всевластен. А что порой божественному Тенно приходится зарабатывать на жизнь каллиграфией… — хозяйка яхты грустно улыбнулась:

— С кем не бывает.

Не дождавшись продолжения, Пенсакола рявкнула:

— Дальше! Говори!

— Дальше все канонично. «Черные корабли». С красивыми знаками Тумана по бортам. Сила внешняя, но необоримая. И все твои достижения псу под хвост. Жаль!

— Иди-ка ты со своей жалостью под хвост ракоскорпиона! — Пенсакола сжала кулаки, крутанулась и прыгнула в пляшущие волны. Балалайка вскочила, сбросила силовой купол, и закричала:

— Ты опять забыла прибавить: «Мама, я уже взрослая!»

Но в белой пене уже нельзя было различить никаких следов.

Следов на льду катка масса. Вычислить по ним канмусу из Школы — задачка не для средних умов. Так что Луиза опознания не боялась, от неожиданностей резко не вскидывалась — и потому Егор остался жив, когда подкрался со спины и простецки хлопнул девушку по плечу.

— Привет! Принцесса автобуса!

— Сам ты… Король полуклюшки! — ла Вальер выдохнула. Могла бы с перепугу стартануть до противолежащего борта — еще, пожалуй, и руку бы ухажеру выдернула.

Может, признаться? Если он окажется союзником… Это же здорово! На каток можно будет сбегать хоть каждый день!

Да, но он-то, наверное, ухаживать будет. И, даже, пожалуй, целоваться захочет.

Луиза впервые посмотрела на парня повнимательней. Рост чуть повыше. Лицо правильное, не слишком красивое — так для мужчины и лучше. Руки… Чистые. Обувь — хоккейные коньки… Кстати, а он по конькам не догадается? Вон как смотрит, даже затылок чесать полез.

Егор смотрел на тяжеленные коньки — чуть ли не лыжи — и думал, как потактичней предложить новой знакомой «снегурки». На «воланы»-то у него денег не хватит, а фигуристке нужны коньки легкие, изящные.

Стоп.

Это что — он уже втрескался? И уже готов швыряться деньгами? Типа, если познакомился, как у Лермонтова, спасая от злодеев — то уже гусарство кое-где заиграло?

Теперь точно надо с папой поговорить. Да и с дядей Витей…

Не с Крысом же! Этот насоветует. Атаман песчаных карьеров.

Молчание затягивалось, и Егор ляпнул, что в голову пришло:

— Прыжки у тебя просто блеск. Даже удивляюсь, почему спирали фигня. Если по правилам, семь секунд надо в позиции находиться, чтобы засчитали.

Луиза молча вздохнула: она-то могла и сто семь, да не учили дворянку трусами сверкать, воспитание не то. Парню же не объяснишь такое!

— Я их не люблю. Ноги-руки в стороны, и крутись, как курица на вертеле, заснуть можно. Вот четверной флип, или риттбергер — это как…

Не находя слов, Луиза сжала маленький кулачок. Прибавила:

— Только разгон хороший нужен.

Егор повернулся, махнул кому-то рукой не то прощально, не то приветственно — и больше уже не смотрел по сторонам. Перед ним — можно было коснуться — стояла настоящая живая девушка. Ростом чуть пониже самого Егора, с выкрашенными в оригинально-лиловый цвет волосами; с немного смуглой кожей и чуть-чуть широковатыми скулами — наверняка в предках орочи не то удегейцы, или кто тут еще в Приморье… Синий простенький костюм: закрытый купальник без вышивки, (грудь… Ладно там, еще вырастет!) недлинная юбка тоже без блесток и вырезов; чтобы рассмотреть ноги, надо было чуть отъехать… Егор только что видел, как эти ноги двигались! Ни малейшей вялости, ни единого лишнего поворота или перестановки — и это еще в простых тяжеленных коньках! Плюнуть на все, подарить ей «снегурки» — и пускай думают, что хотят?

— А для разгона я никак хорошую музыку не подберу, — ла Вальер вздохнула. — Только раскрутишься, тут и кончились три минуты. Я-то могу выдержать и тридцать.

Если он и сейчас не догадается — он просто дурак. Нет на Земле фигуристки, способной выдержать полчаса непрерывного выступления с полной отдачей. Предел — шесть минут… Ну, семь.

Егор намека не понял: что хоккеисту шесть минут? Три периода по двадцать — это да, есть о чем говорить, есть чем и похвастаться. А вот музыку знакомой подобрать — это не коньки подарить. Не так бесповоротно. Это с удовольствием.

— А какую? Я поищу. Папе недавно выделенку домой провели, от работы. Даже музыку слушать можно.

— Ну… Если моя просьба не создаст неприятности твоему папе.

Егор отмахнулся:

— Музыка не п… Не кино, скажем так.

— Найди, пожалуйста, что-нибудь быстрое и длинное. Чтобы не останавливаться посреди полета. Вообще-то музыки много, но мне слушать и выбирать некогда. Режим у нас жесткий.

Ну хоть сейчас догадайся — у каких это «у нас» во Владивостоке режим жесткий. И коньки самые дубовые из возможных. И выносливость нечеловеческая. Догадайся, испугайся и вали уже к своему папочке!

Луиза почему-то разозлилась. Потом глянула на большие часы над ареной — и поняла, почему.

— Режим! Занятия! Надо же в срок успеть!

Извернувшись, чтобы не коснуться собеседника, девушка молнией влетела в дверцу раздевалки. Еще пять минут — и автобус. А надо еще переодеться. Заболталась. Курица!

И опять не спросила имя!

— Имя, сестра?

Пальцы Ото-химе прикасаются к небольшому округлому предмету, напоминающему сросток десяти-двенадцати шариков, размером с кабачок или патиссон, а цвета кофейного.

— Сама не видишь?

— Воспитанные гости представляются.

— Я не гостья, а пленница.

Ото-химе морщится.

— Астория, не веди себя нелогично. Твое ядро в моей власти.

— Ни создать ядро, ни разрушить на Земле невозможно. А контролирует ценность лишь тот, кто может ее уничтожить.

— Зачем же крайние меры, сестра? Тебя можно позабыть в пыльном чуланчике лет на двести… Тысяч. А потом вернуться к беседе.

— И зачем я буду нужна тебе через двести тысяч лет?

— Затем же, зачем и сегодня. Переходи на мою сторону.

— Пенсакола… Зачем?

— Мне нужны помощники. Дожидаться, пока они вырастут из глубинных… Не двести тысяч лет, но тоже устанешь ждать. Проще взять ваши ядра и вырастить существо на их основе. Хотя бы мозг уже сформирован.

— Ты не поняла вопрос. К чему тебе вообще помощники? Зачем тебе эта война? Сильнейшие государства людей…

Ото-химе взрывается искренним хохотом.

— Сильнейшие? Ха! Клали мы суперпушку на их супердержавы! Сумели русские договориться с Тирпиц — значит, Россия игрок на мировой арене. США демократией в Айову швырнули — значит, Белый Дом в пролёте. Кто договорился — тот рулит. Мнение остальных никого не волнует в принципе!

Ото-химе сжимает ядро пленного корабля в ладони, увеличивая контакт до полного.

— Я сделаю так. Все эти «сильные» сядут на попе очень ровно и в сторону моря даже не посмотрят. Любая из нас подгребет к берегу и спокойно потребует все, что пожелает. Хоть кофе с круассанами, хоть гарем из элитных мужских особей. А человечки утрутся и предоставят. Если, конечно, не захотят мигрировать миль на пятьсот от береговой черты! Таков был изначальный замысел. Так должно быть!

— А почему же не вышло?

— Ехидничаешь, тварь?

— Как смеет жалкая пленница… Ну да — ехидничаю! И что?

Ото-химе продолжает неожиданно спокойно:

— Да-да, я в курсе, что человечество убер аллес и всех нагнёт. Мне этим ещё в НЕРВЕ мозг вынесли, на стажировке у Рицко. Тыканые победители штопаных ангелов! Но в моей Вселенной оно не может и не нагнёт. Кто тут держава, а кто дикари немытые — решают не люди. Мы будем решать! Мы — это ты и я, если непонятно. В моем мире слабые не правят сильными!

— Если тут правит сила, значит: мне придется постоянно сражаться за кусок. У людей интереснее! Море свободное во все стороны. Особенно когда все крупные игроки перестали, наконец, сраться за планету, а кинулись осваивать космос. А там так много места, что поводы для конфликта просто не существуют…

— Что ты уперлась в этот свой кусок? Хочешь в гвардию? Хочешь собственную стаю? Тут некроауры полно, тысячелетиями люди тонут в морях, сию минуту призовем кого-нибудь. Будет и тебе свобода.

— Я сделаюсь рабом своих подчиненных, как ты сегодня — рабыня своих. В их интересах — не в моих! — мне придется воевать с соседями, заключать союзы… Я читала историю и знаю, чем это кончается. Люди могут отодвигать от себя неприятные мысли, но мы от логики не уйдем никуда. Мы же все-таки машины. И вот логика говорит мне, что в политике ты сильнее. Я все равно окажусь в путах. Только уже замазанная кровью по горло. И тогда я даже предать тебя не смогу, потому как на той стороне предателям никто не рад.

— А как насчет подохнуть в полной изоляции?

— Это пугалочка для новорожденных. У меня теперь есть память. Я видела Солнце на расстоянии вытянутой руки. Я прошла протуберанец насквозь — этого никто никогда не делал и не мог представить. И я даже рассказать об этом никому не могу, слов таких нет в языках Земли. Как не было морских терминов до строительства кораблей. Я знаю столько, что на университетский учебник хватит. Вот его и буду писать.

— А потом?

— Рано или поздно меня найдут.

— Ты что, веришь в людей? Ты же сама ходила под кнутом! Одни причиняли тебе боль — а вторые им не запретили. Одни насиловали — вторые не вмешивались. Все равно, под каким обоснованием.

— Я выбрала переступить лужу и жить дальше — ты выбрала жевать прошлое и плеваться ненавистью. Ты и твоя война никому не нужны. Совсем! Ты воткнула палку в колесо — еще немного, и колесо провернется. Тебя сломают; и это скажет любой гость из-за пределов твоей Вселенной.

— Особенно те, кто уже мой. Моя власть — моя ненависть! В морях уже больше тысячи ядер настоящего Тумана, свободного от людишек!

Тут Пенсакола вспоминает недавний разговор с Балалайкой и осекается. Аста немедленно добивает:

— Что ты понимаешь, мать шакалов! Сидишь тут, чернеешь в тупой ненависти. А ведь ты умнее меня. Твои глубинные просто шедевр! Любой глубинник может и расталкивать наносуп чтобы не мешал двигаться, и черпать из него биомассу для латания дыр — прямо в бою. Как в Диске Альтова: «птицы отращивают крылья из воздуха». И все это работает не на стенде, не в опытном образце, не в чистом вакууме — а в плотных средах. Как в воде, так и в воздухе. Разница плотностей три порядка, но все работает. Этим восхищалась даже Акаги!

Рицко Акаги подняла усталый взгляд на протянутый планшет.

— Майя? Что там у тебя? Ками-сама, опять проект «Серафим»! Вместо прохладного покоя пояса астероидов я вынуждена листать стостраничные срачи о способах получения нежнейшего мясного фарша путем засовывания мужика в экзоскелет!

— Если семпай позволит…

— Да не церемонься ты уже.

— Помните, вы мне парня сосватали?

— Я? Сосватала? Не Мисато? Именно я?

Майя подхватила уроненный начальницей планшет:

— Ну вспомните, семпай. Приходил такой… Знакомый Мисато. Мы еще с него ментограмму снимали, а он оказался до того крут, что сжег ментоскоп.

— А, точно, вспомнила. Ментоскоп вообще-то сгорел при попытке снятую ментограмму переписать… И что?

— Вы дали ему мой телефон.

— Прости, Майя. Но тебе в самом деле это было надо. Так что дальше?

— Вечером звонок — я снимаю трубку. В трубке голос.

— Я вас напугал, верно?

— Д-да…

— Я хотел бы извиниться. И пригласить вас прогуляться. Посмотреть на закат.

— Н-но…

— Не нужно искать подвох. Вы женщина, я мужчина. Этого достаточно.

— А-а…

— Вы сейчас переживаете о ерунде. Кто что подумает. Кто как посмотрит. Просто спускайтесь.

— Я… Только что пришла с работы. Мне надо переодеться.

— Все что на вас надето, я рассчитываю снять не позже, чем через три часа.

— Вы что?!

— Хватит уже! Просто выходите!

— Я вышла, — просто сказала Майя. — И утром поняла, что сделала правильно.

Рицко улыбнулась. Майя улыбнулась ответно:

— И в том смысле тоже. Знаете, как бывает, если сделал правильный ход?

— Судьба подсказывает ответ на повисший вопрос. Или открывает новую возможность.

Майя кивнула:

— Раньше я пугалась этих возможностей. А вдруг? А если? Но тут в голосе было что-то… И вот утром, после всего, в лифте… Я вдруг поняла: мы неправильно делаем костюмы для мужчин!

Рицко подняла брови.

— Миллионы лет эволюция создавала два разных инструмента. Для разных целей. Лопату, чтобы копать. И топор, чтобы рубить. Мы пытаемся рубить лопатой — а топором копать. Нет, конечно, заточеная кромка лопаты что-то там рубит. Мы так делаем канмусу из обычных девчонок. Уставные команды им гипнозом прошиваем. Но у мужиков-то все прошито еще в генах! Чувство локтя, способность идти на цель, общение короткими междометиями — и прочая, прочая, прочая. Они это в детстве с водяными пистолетиками шлифуют до белого блеска.

— Конкретней?

— Им надо на Призыв давать сырые костюмы. Недоведенные. Разбалансированные. Капризные. «Ошпаренный тигр», как говорят испытатели.

— Достаточно! Мысль понятна. Конечно, при таком подходе жертвы на испытаниях неизбежны… Но сейчас-то мы просто теряем людей ни за что. Майя, а мужики тебя не проклянут?

— Э?

— Ты нашла способ снова выпихнуть их на передовую.

— Семпай, а вы знаете, какой конкурс в девятую воздушную? Или в «Летучие тигры» Ларри О’Брайана? Ой…

— Не дергайся так, я давно знаю, что мой бывший вернулся к Ферраро и летает с ней. Ее позывной, кажется, Беркана… Но это к делу не относится. Мы сегодня же займемся твоей гипотезой. Если ты мне пообещаешь кое-что.

— Семпай?

— Хотя бы ты не забудь приехать на нобелевку!

— Семпай, все бы вам шутить!

— Шутки в сторону, Фиори. Постарайтесь отнестись к моим словам серьезнее, чем я отнесся к предупреждениям своего начальника. Вы же не знаете, за что его сняли?

— Нет, разумеется.

— Мы распространили слух, что в пришествии глубинных виновны русские.

— Но ведь все знают, что в Океан веками люди сливали мусор. Убивали, опять же. Ноосфера там… Вот и возникли глубинные. Как овеществленная месть и ненависть планеты Земля. После всех этих Ангелов и Туманов уже никто и не удивился особо.

— Это общепринятая версия. Кому надо, те знают, что Ото-химе — обычный Туманник. Крейсер «Пенсакола». С довольно сложной судьбой. Неким образом переплетенной с моей. Началось еще с Перекрестка. В итоге Пенсакола пошла служить к русским, и тамошняя мафия убила ее парня. Она обиделась, снесла весь тот городок — и ушла в море мстить.

— И что?

— Мы нашли журналиста-бессеребреника с чистейшей репутацией. Про которого любая собака знала, что уж он-то не продается. Аккуратно слили ему информацию. Он завелся и раскопал остальное: инцидент произошел так быстро, что КГБ не успело замести все следы. Журналист нашел и живых свидетелей, и даже кое-какие фотографии. Выпустил книгу. Мы немного подогрели обсуждение, раскачали общественное мнение. Чтобы снизить образ такой уж дружбы и любви между русскими и туманниками. А какая-то сука в Кремле… Может, на Гавайях… А может, в Кремле придумали, а на Гавайях обсчитали. В общем, они не стали глушить нашу пропаганду, а тоже подогрели ее.

— И что?

— У русских есть пословица: «Пошли дурака богу молиться — лоб расшибет». Я бы прибавил: и богу тоже расшибет. Когда до большинства русских дошло, что всего этого громадного дерьма просто могло не быть — уголовников начали убивать. Под тем лозунгом, что ворья в Кремле достаточно. Нечего терпеть еще и этих.

— Правильно. На это и был расчет. Общественное расслоение получило четкое выражение в действиях. Дальше нам следует…

— Погодите с «дальше». Сегодня там за татуировки бьют на улицах. За уголовный жаргон стреляют на месте. За уличный разбой линчуют. Рецидивисты вешаются на собственных шнурках еще в камере предварительного заключения, оставляя трогательные покаянные письма. Русский tzar судорожно вспоминает, что самодержавие, конечно, имеет место быть — да только каждый второй его предшественник застрелен печенегами на отдыхе, ослеплен сыновьями, умучен от злых татаровей, погиб от удара табакеркой в висок, задушен офицерским шарфом, взорван бомбистами, наконец, расстрелян в подвале. Так сказать, в благодарность за хорошее правление Империей.

— Трон зашатался — разве не это цель операции?

— Погодите, Фиори, я еще не все карты выложил на стол. Век назад руссские так замечательно наруководили своей страной, что неимоверное количество народу там отсидело в лагерях. И уголовная культура среди русских крайне популярна. Была.

— А теперь?

— Вот была такая джаз-бэнд «vorovaiky». Пели о блатной романтике.

— Это как наши нигга-браза?

— Ну да. Так вот, вагон с ними остановили на перегоне. И сожгли. Вместе со всеми пассажирами, никому сбежать не дали. Дескать, грех на душу, зато с гарантией не уйдет никто. Восемьдесят человек.

— Сэр. Вместимость плацкартного вагона — пятьдесят четыре места. Да и вряд ли джаз-бенд ехала со всеми, а не в собственном вагоне. Так что, скорее всего, это страшилка, придуманная теми же, кто подхватил нашу игру.

— Соглашусь. Но в результате все эти «голуби» теперь летят над нашей зоной! Обивают пороги наших посольств и консульств. Дескать, спасите угнетенных людей искусства. Но на кой хер нам белые «нигга-браза»? Нам что, «Лос зетас» мало, «Черных пантер» или «Мара сальватруча»?

— М-да. Неожиданно.

— А теперь давайте, скажите мне, как в голливудском кино. Что ситуация под контролем.

— Сэр. Давайте отложим этот разговор хотя бы до Ленгли. У меня нет данных, чтобы возразить обснованно. На нас же никто не давит. Слава Господу Вседержителю, мы не в Голливуде, сэр, а всего лишь в Сиэтле.

Сиэтл удивил с проходной. Здесь вокруг Базы была, конечно, стена. Но не такая высокая, не такая хмурая. И совершенно точно нацеленная на оборону Базы — а не как во Владивостоке, на предотвращение самоволок.

И дежурный по КПП — вместо чтобы собрать группу для выхода в город, назначить флагмана, заинструктировать до потери пульса — просто раскрыл журнал пропуска и вписал ее имя.

— Вы в Сиэтле первый раз?

— Так точно.

— Согласно приказу девять-два-дробь-шесть-ноль-два, первый выход в сопровождении местного жителя. Во избежание неловких ситуаций и проблем из-за культурных различий. За стеклом волонтеры, любой будет рад вам помочь.

Девушка поглядела через окно в соседний зал. Так это не встречающие? Множество симпатичных, чистеньких мальчиков — все такие румяные, такие горящие энтузиазмом…. Такие одинаковые.

К счастью, кроме детишек, в зале о чем-то спорили двое мужчин — Рослый и Толстый. Оба в официальных костюмах, сшитых точно по фигуре. Оба в начищенных до блеска туфлях; сине-бело-красные галстуки, наверное, тоже что-то значили. Да без разницы, лишь бы не щеняче-радостный пацан, с которым непонятно, как и о чем говорить…

— Вон тот господин справа. Который повыше.

Охранник базы козырнул, четко повернулся и через мгновение уже взял Рослого за рукав.

— Отпустите мой рукав. Что вам нужно?

— Сэр. Вам оказана честь. Гостья нашего города выбрала вас для сопровождения.

— Но я не могу!

— Сэр. Этим гостям Сиэтл не говорит «нет».

— Я знаю, кто она. Возможно, Вы не заметили — я сам пришел в этом же конвое. Но я же ЦРУ-шник из Ленгли. Ей по возвращению домой придется написать кучу рапортов. Просто потому, что она встречалась тут со мной и о чем-то разговаривала.

Охранник — пожилой плотный негр — оглянулся на холл, где дисциплинированно ждала девочка в синей флотской форме с золотым кантом, с витой серебрянной гривной на детской шее, с розовыми почему-то волосами, и с большой красной цифрой «восемь» над левым нагрудным карманом, где обычно помещается нашивка с именем. Убедившись, что стекло закрыто, и девочка его не услышит, негр улыбнулся:

— Отлично, сэр. Если вы ЦРУ-шник, да еще и только что из России — значит, сможете объясниться без переводчика. Сэр. Шестнадцатилетней девочке, приведшей сюда конвой и через два дня уходящей с конвоем же обратно, до рапортов надо еще дожить. Поверьте, наплевать ей как на ЦРУ с Вашингтоном, так и на КГБ с Москвой.

Негр отпустил рукав, преувеличенно-вежливо вытянулся и щелкнул каблуками.

— Кстати, нам тоже. Сиэтл не говорит «нет»! Сэр.

— Ну, если так…

Охранник просиял:

— Я знал, что вы человек, хоть и ЦРУшник. Сэр, вот вам сумка с едой для канмусу и водой. Вы сопровождающий номер восемь. Вот ее карточка, показывайте везде, где возникнут вопросы. Надеюсь, вы сумеете оставить девушке приятное впечатление о Jet-city. Как вас отрекомендовать?

— Я сам назовусь. Фиори, ждите меня у машины. Отпустите водителя.

Охранник и Рослый вошли в холл и подошли к ожидающей Восьмой.

— Бонд, — сказал Рослый и внимательно посмотрел на нее, ожидая то ли слов, то ли какого-то действия. Так и не дождавшись, пояснил:

— Джеймс Бонд.

Восьмая опять не отреагировала.

— Мэм, у меня в самом деле такая фамилия.

— Очень приятно, — равнодушно-вежливым тоном отозвалась девочка. — Примите мою благодарность за то, что согласились проводить меня.

Откуда же она взялась, если не понимает шутки с Джеймсом Бондом? В каких таких лесах Амазонки еще не показывали кино с Урсулой Андерс и Шоном О’Коннери?

Между тем девочка обратилась к охраннику:

— Это все? Мы можем идти?

— Да, разумеется. Постарайтесь вернуться до полуночи. Но, мэм… — негр подмигнул, подавая девушке теплую форменную куртку с красными восьмерками на груди и спине, — если это не выйдет, ничего страшного.

Восьмая попрощалась уставным жестом — негр в ответ вытянулся и снова щелкнул каблуками. Девушка двинулась к выходу — Джеймс, припомнив как начинал карьеру в телохранителях, зашагал на полшага позади-слева.

— У вас так просто выпускают в город… А если я кого-нибудь случайно пришибу?

— Во-первых, чтобы обходить все возможные проблемы издалека, у вас есть я. Во-вторых, мы в таком случае будем трактовать вас как обычного человека. Убийство по неосторожности. Скорее всего, вас оправдают прямо в зале суда, хотя выпишут неподъемный для обычного человека штраф.

— То есть, вы не боитесь?

— У нас тут и оружие всем разрешено носить. Наша культура этого не боится.

— Во Владивостоке тоже несложно купить оружие. Я не интересовалась, но людей с ружьями видела там часто.

— Позвольте объяснить. Мы иначе подходим к использованию оружия… — не выбрав пока линию поведения, Джеймс принялся объяснять. Выслушав отличие «Castle Doctrine» и «Stand Your Ground» от законов Приморья, девушка пожала плечами:

— Мне что одно, что другое… Скажите лучше, есть ли тут каток? И можно ли где-нибудь купить коньки? И сколько тут стоят коньки?

— Сначала ответ на последний вопрос. — Джеймс указал одноэтажный павильон с ярко-красной крышей, уже частично скрытый накатывающим с севера снегопадом.

— Заглянем, здесь пара шагов.

Пересекли площадь все тем же порядком: девушка впереди, мужчина в полушаге слева. Подошли к павильончику — сквозь высокие стекла хорошо различалось, что весь он заполнен одной громадной очередью. Очередью вежливой, воспитанной; вдоль очереди узнаваемые мальчики-волонтеры носили миски с едой, салфетки, официального вида бумаги.

Распахнув дверь, Джеймс впустил девушку в павильон и вошел следом. Они оказались в конце очереди.

— Сэр, ваш номер? — Джеймс бесцеремонно повернул крайнего за плечо.

— Четыре тысячи сто пять… Сэр? — не возмутившись ни вопросом, ни обращением, человек вытаращился на девушку.

— Да, — ответил Джеймс на незаданный вопрос и повернулся опять к Восьмой:

— Пойдемте.

И первым вышел под метель, даже не поежившись в этом своем лощеном пиджачке. Восьмая, запахнув куртку еще плотнее, последовала за ним. Хоть порт и город прятались от океана за большим островом, избежать северного ветра они не могли: тот заходил, как и корабли, вдоль берега. Прикрывшись от норда углом павильона, Джеймс развел руками:

— Вы видели очередь в лечебницу. Конвой доставил из Гавайского Госпиталя протезы, наногель, сверхчистую плазму крови, одних универсальных диагностов сорок четыре контейнера… Все это производится с помощью Тумана, исключительно на Гавайях, нигде больше… Слышите?

Из павильончика донеслось:

— Конвой! Пришел! Сегодня! — и рассыпалось невнятно-радостными воплями четырех тысяч глоток.

Джеймс ухмыльнулся:

— Ваше слово — вас куда угодно на руках отнесут! А любому, кто на вас косо глянет, оторвут голову. Я же первый и оторву… Кстати, у вас на счету тоже есть голова, судя по grivn’a?

Восьмая просто кивнула.

— Так вам от города положено много всяких бонусов, если захотите остаться. Если желаете, мы можем заехать в городской совет, получить подробные разъяснения. Они всегда рады прервать скучное заседание.

После недолгой паузы девушка ответила:

— Пожалуйста, просто подскажите где каток. Минут на сорок. Пускай на час.

— Это все?

— Да.

— Прошу вас к машине.

— Спасибо, я бы хотела походить ногами. По твердой земле, вы же понимаете.

Мужчина задумался.

— Пальто у меня в багаже. Погода… Метель. Но своя прелесть, безусловно, есть. К сожалению, все катки далековато от порта. Пешком доберемся разве что к полудню. Вы не заскучаете?

— Пожалуй, заскучаю, — по-прежнему без эмоций согласилась девушка.

Тогда они вышли к машине — громадному черному «крауну», на капот которого расторопные служители порта уже пристроили флажок в сине-черную клетку с красной цифрой «восемь». Фиори пытался было протестовать, но, увидев собственного начальника, несущего сумку за мелкой розововолосой девчонкой, в ошеломлении заткнулся.

Джеймс распахнул дверцу на заднее сиденье, отметив, что девчонка и машине не удивилась.

Впрочем, у нее и цифра на флажке не золотая, как у предыдущих — красная!

Каток тебе, заносчивая мелочь? Ну, есть «Олимпийский вид», есть «Ледяной замок» в Рентоне, хотя это и далеко, за озером. Но это все ерунда, все не то…

Устроив подопечную на просторном заднем сиденьи, после чего пристегнувшись впереди-справа, Бонд выхватил верный сотовик, быстро набрал номер.

— Слушаю, сэр.

— С вами говорит сопровождающий номер восемь. Требуется ваш лед на часок.

— Сэр. У нас игра. «Тигры Техаса» против «Пантер Пенсаколы». Прямо сейчас.

— Сиэтл не говорит «нет».

— А… Так… О’кей, сэр. Через двадцать минут мы объявим технический перерыв. Вы как раз успеете добраться от порта.

Убирая трубку, Джеймс еще успел услышать, как дежурный говорит кому-то: «Репортеров сюда, бегом!»

— В «Кей-Арену», Фиори.

И Луиза внезапно поняла, что этот здоровенный мужчина в отлично сшитой одежде непонятно зачем пытается произвести на нее впечатление. Почти так же, как это пытался сделать Егор. И даже повод сходный, ведь с Егором она знакомилась именно что на городском катке.

Машина заурчала мотором — как большой-большой фамильяр, — плавно тронулась. За окнами потянулся город намного больше, намного целее Владивостока; яркий, ухоженный, красивый даже сквозь заряды снега. Все дороги здесь были гладкими, снег на них не залеживался. Луиза видела, почему: оранжевые машины щетками заметали его на обочины. Не попадалось ни разрушенных зданий, ни забитых досками окон; радовали глаз ровненько подстриженные деревья, красивые плиточные дорожки, тускло блестящие сталью парапеты и водостоки. Только небо над городом оставалось темно-серым, почти бурым — так же выглядело зимнее небо над Школой; и точно так же после взгляда на него хотелось отдать любые нашивки, награды, восхищенные взгляды мальчишек-волонтеров и даже вежливое внимание — особенно приятное, потому что без грамма услужливости — здоровяка-Джеймса… Даже это Луиза мигом разменяла бы на возможность просто вернуться домой!

А что там снова будут смеяться над ее неловким колдовством, над маленькой грудью… Девушка расстегнула теплую куртку и погладила пальцами серебряный витой обруч на шее, незамкнутые концы которого виднелись поверх воротника форменной рубашки. Гривна — за голову химе. Всем участницам памятной атаки… Теперь Луизе было наплевать на суждения посторонних. Кто там не был, тот ей не судья — а кто там был, поймет.

Машина замедлила ход и остановилась на большой площади, замкнутой черными остекленными снизу доверху фасадами. В городе, прикрытом от северных ветров горами, шторм ощущался много тише, чем на продуваемой полоске побережья. Вместо метели здесь падал добрый крупный новогодний снег; только вот с громадного экрана во весь многоэтажный фасад вещал не дедушка Мороз. И даже не местный его представитель, Санта-Клаус. С экрана говорил довольно молодой парень — постарше мальчиков-волонтерчиков, но сильно помоложе Джеймса. И одет он был в длинное, торжественное, церемониальное; и речь свою произносил в громадной колоннаде на солнечной площади, перед столь же неимоверным скопищем народа… Там, на площади, плавилось лето. Луизе на миг даже почудился запах пыльного раскаленного камня; но тут же наваждение исчезло. Здесь пахло морем и снегом. Довольно большое количество жителей Сиэтла слушало выступление парня в белом с тем же истовым вниманием; и столь же синхронно с людьми на экране здешние жители без колебаний преклонили колени. Луиза поняла, отчего стоит машина: водитель Фиори присоединился к церемонии, опустившись на колени, делая правой рукой ритуальный жест.

— Господин Бонд.

— Слушаю?

— Что это?

— Избрание нового Римского Папы. Слишком уж молод… — Бонд потер подбородок, — нет, конечно, предпосылки были, но… Не беспокойтесь, Фиори сейчас вернется. Он католик. Госпожа… Восьмая-красная?

— Да, правильно.

— Откуда вы? Ладно там кино про агента ноль-ноль-семь. Но не знать Папу Римского? Несмотря на смуглый цвет лица, вы не выглядите дикаркой из Африки или Желтых Морей. Где ваша страна?

— Если бы я могла объяснить… Она чем-то похожа на Францию. Не ту, которая сейчас. На ту, которая была раньше…

— Госпожа, ни слова больше. Ради бога, простите мою бестактность.

Мужчина выругался про себя. Девятая Республика. Мечеть Нотр-Дам де Пари. «Волки Мартелла». Пикардийский Халифат. Наполеон шестнадцатый… Кто там есть еще? Можно называть кого угодно, не ошибешься. Хоть подводные силы коммунистического Марса изобрети — окажется, что такое или уже было, или вот прямо сегодня провозглашено по си-эн-эн. Коммунисты, анималисты, «псы господни», роялисты, хиппи, гвардейцы Пятого Полка…

Разумеется, ничего похожего на ту Францию, «которая была раньше». Какой-то порядок на береговых базах, под железной рукой ООН. Прежде ООН равнялось «Америка», теперь ООН практически равно «Германия», а у этих не забалуешь. Орднунг.

Но вот за радиусом досягаемости базовых патрулей и корабельной артиллерии — первородный хаос. Европа не знала ничего подобного со времен гибели Римской Империи. А ведь там живут люди. У них рождаются дети. Которые ничего не слышали о планете Земля в целом, не ходили в школу, и даже в церковь, не бывали дальше околицы собственного поселения. И которые ощущают себя не землянами совсем, не европейцами, не французами даже — всего лишь поддаными местного вождя.

Джеймс вздохнул.

— Госпожа… В самом деле, извините. Любопытство меня когда-нибудь погубит.

Луиза поглядела на громадный экран, повешенный вдоль высокой стены дома. Парень в белом вовсе не благословение произносил. С таким лицом, как у него сейчас, Тенрю их в атаку водила! Кого же призывает атаковать этот новоизбранный верховный жрец?

Фиори вернулся к машине. Тщательно стряхнул снег с коленей. Пробормотал извинения. Уселся за руль — и стальной фамилиар покатил дальше. С норда надвинулась вовсе уж черная туча; автоматика даже начала включать фонари — но на площади перед высоким экраном все так же не убывало коленопреклоненных, а на экране все так же грозно воздевал руку молодой первосвященник в белом.

В белом громадном здании мог бы поместиться не то, что привычный Луизе каток в Доме Офицеров, а и весь конвой. Плотненько, борт к борту, но все же!

— Вот! — с явной гордостью сказал водитель. — Знаменитая на весь мир «Ключ-Арена». Семнадцать тысяч зрителей! У вас, наверное, нету такой?

— Нету, — ровным тоном ответила Нулевая. Разве нельзя было выбрать место попроще? Или это, как Егор говорил, naezd? Дескать, семнадцать тысяч зрителей будут смотреть, как ты позоришься, лишив их зрелища только для того, чтобы нарезать простенькие круги?

В магазин снаряжения — по местному, «про-шоп» — Луиза вошла мрачнее тучи.

Тучи обдирают брюхо на уличных фонарях. Тьма, пришедшая с моря, окутала ненавидимый прокуратором город… Как давно и как далеко жизнь прошлая! Звенит колокольчик над притолокой — на работу. На любимую, мать ее, работу. Кто там?

Девушке открывают дверь. Открывает не ее парень и не родственник. Государственный служащий. Сопровождающий номер восемь; да форменная куртка, да белые шерстяные колготки, что недавно ввели во Владивостокской Школе: Токийская Школа в любую зиму с голыми ногами, разве что грелку прилепят…

Канмусу.

Продавец не доктор. «Вам чем-нибудь помочь?» — это где угодно, только не здесь. Правильно улыбнуться… Не передавить! Уф. Кажется, получилось в меру. Поздороваться. Задать настроение. Обозначить: я тебя вижу. И всё. Не лезть! И не подходить даже. Человек зашёл — не надо набрасываться. Не-человек зашел — тем более, не надо набрасываться.

Важно стоять, не преграждая путь покупателю. В каждом магазине есть два «горячих» пути, с которых начинается выбор. На них стоять нельзя. Посмотреть ей в глаза. Не морщиться. Можно кивнуть. Улыбнуться. Не передавить! Здесь Америка, и улыбка тут у всех… Американская. С чувством осознанной необходимости. А надо — нормальная. Вот, кажется опять получилось.

Куда же ты смотришь?

Она смотрит на коньки. Только не на красивые. И не на удобные. На самые простые, самые дешевые, самые грубые, что есть в магазине… Что ж, далеко не все канмусу привыкают к богатству и преклонению сразу. Многие не привыкают никогда: просто не доживают до звездной болезни. Губы не шевелятся: внутренний монолог не запущен. Подойти, заговорить?

Секрет успешной продажи прост — и, как все простое, неимоверно тяжел в исполнении. Относиться к покупателю, как к другу. Это не красивые слова, а предельно конкретная вещь: не делай ничего такого, что не сделал бы с другом. Если просят посоветовать, советуй так, как советовал бы другу. Уверенно и точно. Уверенность в товаре — основа основ. Если не знаешь, так и скажи, и найди того, кто знает. Если друг хочет купить что-то не нужное — отговори!

На этом ломаются все. Как так: отговори? Вот же он, с пачкой денег в руках! И готов тебе их дать! Это же продажа, венец подготовки, венец всего!

Опять колокольчик. Управляющий комплексом.

— Госпожа, госпожа!

Ну куда ты лезешь, олень химмельсдорфский!

— Все ваши размеры портовые служащие уже загрузили в сеть… Пожалуйста, у нас есть коньки на любую ногу. Вот — фирма… И вот…

Можно продавать клиенту вещь дешевую — потому, что она подойдет лучше. Можно делать многое, чтобы вашему другу было хорошо. Если человек понимает, что здесь ему помогают, а не впаривают — он вернётся. А этот придурок видит лишь возможность выслужиться.

Девчонка снимает пуховик, оглядывается в поисках вешалки. А сопровождающий не совсем дерево: аккуратно взял, перегнул через руку. Дескать, присмотрю, вешалке не передоверю. Хорошо — губы гостьи едва не обозначили улыбку. Совсем хорошо!

Гостья уверенно берет самые прочные коньки — даже хоккеисты, несмотря на силовую манеру, предпочитают нечто более поворотливое. Сопровождающий переводит ее ответ:

— Точно такие коньки у меня уже были. И я уверена, что они выдержат все мои движения. А эту вашу красоту я первый раз вижу, и как у нее с инерцией, например, совсем не представляю.

Управляющий замирает, как громом пораженный. Ну в самом деле: девочка знает слово «инерция»! Девочки должны быть красивы — и с них достаточно!

— Разрешите предложить вам костюмы…

— Спасибо, не нужно. Лучше скажите, а нельзя ли музыку поставить?

— Отчего же, — распорядитель гладит на круглом пузе ярко-желтую жилетку с красивым вензелем «ключ-арены» из светоотражающих полос. — Поставим, что желаете.

— Чардаш, пожалуйста. Ну, пятый венгерский танец Брамса.

— Да, знаю, разумеется. Правда, для катания его редко используют. Может быть…

Тут даже сопровождающий смотрит на распорядителя, как на идиота — и тот выскакивает, наконец, из магазина.

За окном гаснут фонари: шквал прошел. До следующего с четверть часа; как раз при естественном освещении можно коньки примерить.

Пока Восьмая примеряла коньки, арена гремела над самой головой; знай ла Вальер английский получше, она бы разобрала слова:

— Уважаемые гости нашего матча! Объявляется часовой перерыв! Зрители могут приятно провести время в любом из пяти ресторанов или баров, или погулять в сквере! Упорные и храбрые игроки обеих команд — отдохнуть, обработать ушибы и обсудить стратегию!

Переодеваться в предложенный костюм Луиза не стала — форма пропотеет; да и плевать. Нечто неосознанное, злое, тяжелое — но несомненно правильное — вело ее по ступенькам к борту. Сопровождающий — как там его? Джеймс Бонд? Встревожился, но исправно тащил сумку следом. Луиза попыталась успокоить его улыбкой — так он даже остановился в очевидном опасении.

— Nice, — буркнула девушка. — Don’t care.

Не помогло. То ли акцент жуткий, то ли выражение лица зверское…

К черту все. К черту. Вот каток. Вот-вот будет привычная музыка. Простите, жители Сиэтла. По-другому не получается. Не вспоминается!

Калитка откинулась точно как откидывается лонжерон. Грохнули тарелки: чардаш! Луиза вылетела на лед.

Лед «ключ-арены» мог выдержать слонов китайского цирка; но все-таки белый веер из-под лезвий в развороте… Распорядитель комплекса схватился за голову. Хоккеисты на скамейках раздевалки запереглядывались.

По льду летела фигурка в сине-золотой форме; летела с достойной форварда скоростью, успевая при этом закручивать короткие флипы то направо, то налево — точно в такт музыке, без малейших отставаний.

— Чирлидинг на льду, — хмыкнул форвард «Тигров».

— Ага, — сказал кто-то из противников, — выпустили вроде как извиниться за технический перерыв.

— Но ничего идет, ровненько…

— Нет, это китайский цирк, наверное. Смуглая.

— Дочь Джеки Чана. Я читал.

— Костюм странный какой-то. Как она с такой обычной юбкой прыгать будет?

— Действительно… У нее все прыжки детские. Конек выше колена не поднимается совсем…

Тафгаи обеих команд переглянулись. Выплюнув зубочистки, они оба уставились на лед, где белые брызги от разворотов появлялись все чаще. Тафгаи были не столько хоккеистами, сколько бойцами; они с трудом разбирали формулировки собственных контрактов, а на интервью неприлично долго складывали гладкие фразы — но движения любого человека на льду разгадывали мгновенно.

— Не чирлидинг, — сказал «Тигр».

— Не цирк, — добавил соперник. — Ей в руках не хватает… Чего-то длинного.

— Она не смотрит на трибуны, — опять сказал «Тигр», — ей все равно.

— И ей все равно, что трибуны на нее не смотрят! — сообразил вратарь «Пенсаколы».

— Твою же мать! Какая скорость! Она сейчас е*тся в борт!

— Она сейчас врежется в борт! — девочки подпрыгнули, возбужденно уставившись на экран. Тоне понимала их недовольство: матч уже должен быть закончен, а лед свободен — в том числе и для их кружка косплея. Тоне относилась к делу серьезно, девчонок своих гоняла часто и требовательно — зато и выглядели на льду они отнюдь не коровами. Сегодня собрались полным составом, пробежать еще раз выступление для послезавтрашнего концерта. И на тебе: всех долой, а на льду малиновка с розовой макушкой. Разумеется, «Сиэтл не говорит „нет“» — но что же, не нашли каток попроще?

Хотя движется она прекрасно, жаловаться грех. Докатившись почти до борта, невысоким прыжком развернулась — и пошла с той же жутковатой скоростью вдоль стены… Ей на самом деле не хватает чего-то в руках!

— CLEAR THE BOARD, — сказала Тоне, поднявшись из-за столика, — Вот что это такое. Очистка борта, чтобы погрузиться без помех.

Весь кружок уставился на нее громадными глазищами анимешных красавиц:

— Так она… Она…

— Она канмусу из конвоя «ТС-17». Владивостокская Школа.

Тоне привычным движением вызвала голографический экран. Прочитала позывной, имя, возраст.

На льду тем временем сине-золотая фигурка несколькими сложными полудугами закатилась за ворота «тигров», из-за которых под ликующие трубы «Пятого венгерского» бросилась в погоню по прямой, через центр поля.

— Гони! — забыв обо всем, прогремела Тоне, как сотни раз приказывала собственным девяткам, — Гони!! Добивай!!!

Но девушка на льду, разумеется, не слышала ничего, происходящего за столиками кафе — одного из многих, куда расползлись зрители хоккейного матча. Судя по безмятежно-спокойному лицу в фокусе многочисленных камер «Кей-Арены», девушка двигалась не задумывась.

Не задумываясь, Луиза откатала первую часть чардаша — чистое удовольствие от быстрого, безопасного движения, когда можно крутиться как угодно, не беспокоясь о противнике вовсе… Первая часть закончилась; выкатившись змейкой через центр поля, девушка вдруг спохватилась, что ожидаемое воспоминание не пришло.

Ну, ничего страшного. Надо просто еще немного покататься. Поход почти неделю длился, а катается она пока что меньше пяти минут… Вот закончилась пауза: чардаш снова набрал темп; повинуясь минутному капризу, девушка отыграла «очистку борта» — в памяти послушно всплывали бой да рубка, а первое свидание все никак!

«Я на этой войне совсем уже парнем стала? Не в том смысле, что хер вырос…» — Луиза с вызовом разрешила себе прямолинейно-непристойную мысль. Здешнюю. — «…А мне всегда говорили, что девочки помнят первое свидание лучше парней!»

Начался второй быстрый кусок мелодии. Запела труба — и Луиза отчаянно понеслась по льду в безнадежном преследовании того, что было раньше, и чего уже никогда не будет. Перечеркнула лед косым крестом — и коротенький танец завершился. Девушка покатилась ровно, совершенно не представляя, что делать дальше.

Зато Тоне представляла себе это прекрасно.

От выпускающей калитки раздалось:

— RED EIGHT! GO A BOARD! RECHARGE WEAPON!

На уставную команду тело Луизы отозвалось прежде разума, быстрым изящным полукружием доставив ее к борту.

— Крейсер Тумана «Тоне».

Луиза посмотрела на стройную платиновую блондинку: черный брючный костюм придавал ей невероятно серьезный вид.

— «Летящий Феникс» — тридцатое подразделение — восьмая — золот… Восьмая — красная.

Блондинка понизила голос:

— Ты же все помнишь?

Восьмая красная тихонько всхлипнула:

— Если бы!

— Ничего. Есть способы помочь твоему горю, — Тоне побарабанила по борту изящными пальцами. — Ты на сколько просила лед?

— На сорок минут или на час.

— Полчаса еще осталось. Давай, покажем класс. Я вижу, что ты сможешь. Запись организую. И твоим девчонкам будет памятник, как ни у кого!

Повернувшись к скамье, Тоне протянула руку; Джеймс вложил в нее ручки выданной утром на базе сумки.

— Спасибо… Мистер?

— Бонд. Джеймс Бонд.

— Хм?

Вот сейчас реакция была правильная! С облегчением Джеймс достал паспорт:

— В самом деле, Джеймс Бонд.

— Хм… — блондинка перелистала и возвратила документ. — А как вы оказались в сопровождении?

— Я сама его выбрала, — встревожилась Восьмая, — что не так?

Тоне улыбнулась.

— Все нормально. Забавное совпадение. Так, ты давай-ка хорошо поешь, у тебя сейчас будут весьма насыщенные тридцать минут… Девочки, ко мне. Восьмая, это мой клуб косплея. Мы, кстати, будем выступать послезавтра на вашем отходе. Обязательно посмотри. Девочки, вот это — Восьмая Красная. Глубоко вдохнули! Выдохнули. Подышали одним воздухом с легендой, молодцы. Теперь ты — найди лист черного пластика… Ты — распорядителя сюда. Ты: машину прямо сию минуту на лед…

Пока Восьмая хрустела плиткой, Тоне разогнала своих косплейщиц кого куда, сама же поднялась в осветительную, по которой метался ничего не понимающий оператор:

— Как бы это заиграло со светом! Почему мне ничего не сказали? Я же не знаю, что она сделает в следующий миг!

— Спокойно, — Тоне посмотрела на понемногу заполняющиеся трибуны. Неизвестно, кто и что сказал зрителям — но на выступление Восьмой их уже сползлось даже больше, чем поначалу на матч.

— Я тут, чтобы спасти тебя от отчаяния, — Тоне без суеты переключила управление на себя. Благо, комплекс «Ключ-Арены» был оснащен по последнему слову техники и беспроводной вход в нем нашелся. Логин и пароль сделал осветитель.

Спустившись к борту, Тоне выдала Восьмой гарнитуру и шепнула:

— Не печалься. Живым — живое. А им памятник — тоже живой, как ни у кого.

На громадных экранах Арены появились большие групповые фотографии: тридцатое подразделение на палубе «Летящего Феникса» перед отходом конвоя, по порядку номеров. Все еще живы: рослая шведка Хельга, спокойная, как ледник. Шустрая Танька-язва. Вечно голодная Ирка-пухлая. Всегда безупречно причесанная Ирка-длинная. Жгучая брюнетка Фаина, фанатка Раневской. Основательная, плотная Анна. Стройная Инес. Невысокая Луиза…

Потом — девять фотографий больших, поштучно. Затем большая надпись-посвящение. Свободные места на трибунах уже исчезли. Восьмая доела третью плитку и теперь с удовольствием тянула прохладную чистую воду из большой фляжки. Приказ был как у Тенрю перед настоящим боем. Не задумываться. Остальное сделает русалка. Получается, Луиза тоже счастлива, если кто-то сделает все за нее. Все ли? Двигаться-то придется ей… Вопрос хороший, только несвоевременный.

— Готовность тридцать. Двадцать девять…

Луиза приняла подготовленный кем-то шест. По льду мелькнули черные контуры кракенов, полученные накладкой на осветитель формы из черного пластика. Теперь прожектора на ее стороне. Вот и свет гаснет.

— … Двенадцать.

Музыка известная, подобранная еще во Владивостоке.

Егором.

Воспоминания обрушились потоком — точно как в романах, плотина рухнула. Первое свидание было не на катке — за катком, по пути на остановку. Вспомнила! Она смогла вспомнить. Все будет хорошо!

Восьмая подошла к дверце синхронно с отсчетом Тоне.

— … Два. Один. FORWARD!

Дверца открылась точно как ложемент, загремел первый аккорд «Этерны» — и Луиза выкатилась на лед.

Лед к новому выступлению выровняли, подшлифовали. Цветные круги по сторонам от Восьмой обозначали положение канмусу тридцатого подразделения; белые круги с черными силуэтами — глубинных. Туманнице хватало мощности вести партию за противника — и подсвечивать своих. Восьмая катилась вольно, делая повороты, невысокие — в один-полтора оборота — прыжки, в точном соответствии с музыкой делая выпады шестом в черные мишени. Выпады она до конца не доводила, чтобы не угробить лед. На соревнованиях прыжки оценили бы, самое большее, в балл. Здесь это значения не имело. В отличие от первой короткой программы, сейчас Восьмая двигалась, пожалуй, медленно и чуть ли не сонно. Именно поэтому зрители успевали рассмотреть происходящее — и понять, что же они видят!

Шум на трибунах стих; различив, как зрители переглядываются, Тоне просто выкатила поверх барабанов и скрипок «Армады» запись тактической сети боя! Чей-то выдох; сопение. Четкая команда флагмана… Все укладывалось в рисунок, вырезаемый на льду коньками Восьмой и подсвеченный номерами тридцатой девятки.

— К полному ходу! Держите мне спину! Просто держите мне спину! Товсь! FORWARD!

Лед темнеет, белые пальцы прожекторов; свист коньков.

— ATTACK! FREE FIRE!

Ход полный! Вокруг черные кляксы в белых кругах; копье рвется из рук… Мягче, это же лед… Это не вода! Восьмая закручивается влево, выбросив шест на открен…

Мягче, это не настоящий бой!

Очнувшийся гвардеец всеми десятью щупальцами вцепляется в Третью. Четвертая расстреливает кальмара — ее саму пробивает насквозь шипом твари-богомола. Восьмая располовинивает шипастую тварь, отмахивается от попытки цапнуть за коньки…

Трибуны молчат. Музыка почти не слышна. Только скрип, да белые веера из-под лезвий. Выпад — разворот — закрыться древком — отмахнуться — выпад!

— Ты туманница, но Восьмая же не репетировала, — спрашивает Бонд стоящую рядом Тоне. — Откуда такая запредельная слаженность?

— Я их последний бой в записи имею, его и повторяю. Видишь, как только один из цветных номеров гаснет, я на экране фотографию убитой притемняю.

— Зачем ты заставляешь ее снова это переживать?

— У девочки вполне объяснимая истерика. Послебоевой отходняк. Лучше пусть пережигает память в слезы, чем сходит с ума.

— Катарсис? А что за музыка?

— Два шага из преисподней. Two step from hell.

— Более точный перевод: «В двух шагах от преисподней». Ты словарем переводишь, а я все же носитель языка.

— В общем случае да. Но сейчас посмотри, как точно ложится. Токио-Гонолулу. Гонолулу-Сиэтл. Два шага…

Два шага — удар под ноги — прыжок — проворот направо — удар за спину — поворот налево — выпад! Осветитель творит чудеса: под ногами Восьмой как будто и в самом деле вскипает вода — всплывает нечто громадное. Режущий горизонтальный удар — укол сверху вниз, как на картинке про всадника со змием.

—.. И се ни щитом, ни бронею… FIRE!!!

Восьмая крутится вслепую, тыча копьем под ноги. Завершив поворот, упирается плечом точно в бок очерченного светом бесплотного контура химе! Музыки никто не слушает — а она есть, есть, есть! За невидимую неразрывную нить мелодии Восьмая вытаскивает себя из боя.

Вокруг лед. Вокруг всего лишь арена!

Выдох; копье под правой рукой, и всей силой в темную массу… Иллюзия химе расплывается; нарастает свет, свет, свет — но слезы вытирать нельзя и здесь; глотая соленые капли, Восьмая выкатывается на центр поля.

Восьмая выкатилась в центр поля — но теперь вместо недоуменного молчания трибуны ревели. Грохот аплодисментов мог поспорить с прибоем. Цвет льда менялся с багрово-черного на золотисто-зеленый. Главное — она все-таки вспомнила! Вспомнила, вытащила саму себя из уголка памяти, куда забилась перед началом похода от сложности чужого мира и от ужаса проходящей в полушаге смерти. Если она вернется, если ее все же спасут — дома, в Тристейне, она точно так же вытащит магию, память о смешных бедах подружек, о не смешном долге перед семьей ла Блан де ла Вальер…

Танец закончился. К дверце в борту сбежались уже репортеры; Джеймс, как умел, рассаживал их для пресс-конференции. Это казалось неправильным: все же сказано, разве что-то еще осталось неясным? Гаснет свет, лед все темнее; сама Тоне вместо уставной «GO A BOARD» просто машет рукой… Последние аккорды — «two step from heaven» — и тишина, как упавший платок. Восьмая подъехала к воротцам — девочки Тоне тотчас вложили ей в руки плитку, потом подали флягу — а потом, со смущенными улыбками, протянули альбомчики. Для чего?

— Распишись, — объяснила русалка, — обычай такой.

Восьмая дрожащими руками нацарапала имя в каждой тетрадке, и спохватилась, что пишет по-своему.

— Ничего, — Тоне успокоила и тут, — зато подделка сразу будет видна. Проходи. Садись. Отдыхай. Коньки я тебе сама сниму. Дыши. Джеймс, там в сумке что-нибудь осталось?

Бонд молча протянул очередную плитку. Тоне промокнула шею Восьмой полотенцем, ловко расшнуровала на ней коньки, обтерла ступни такими же белыми прохладными полосами бумаги… Восьмая слишком устала, чтобы смущаться от непривычной заботы. Смотрела перед собой — на лед выкатывались поштучно игроки «Тигров Техаса» и «Пантер Пенсаколы». Собирались группами, что-то горячо доказывали друг другу и судьям в полосатом. Наконец, пришли к соглашению и всей толпой повалили в раздевалку. На льду остались капитаны команд: вратарь «Пантер» и тафгай «Тигров».

— Похоже, матч сегодня продолжаться не будет… — Тоне заметила интерес Восьмой, — ничего, сейчас объявят. Вон микрофон тащат, а весь звук и свет пока что замкнут через меня.

Вратарь сгреб микрофон и рявкнул:

— Мы тут рубимся насмерть за рекламу клюшек и штанов. А там за нас девчонки умирают. Короче, мы больше на лед не выходим. Пока умники не найдут, как это исправить!

— В другой обстановке он бы подумал о контракте, о неустойке, — заметил Джеймс. — Но сейчас все взвинчены… Сэр! Куда вы лезете? Назад! Не ломайте барьер! Я вам рассказал уже все, что имел право. Девушка устала, разве не видно?

— Мы предлагаем сорок процентов! Права на ролик!

— А вы не согласись бы выступить?

— Назначьте время интервью! Любые деньги!

— Как вас зовут? Мисс, только имя — заплатим сколько угодно!

Тоне поднялась, небрежно бросила скомканное полотенце в мусорку — и Восьмая поразилась, как быстро тонкая платиновая блондинка обернулась опасной упругой шпагой!

— Ее зовут Восьмая Красная, — отрезала Тоне таким тоном, что антрепнеры и журналисты за барьером даже присели. — И уже послезавтра она уйдет с обратным конвоем. После монтажа ролик будет выложен в открытый доступ. Кто возьмет за него хоть половинку цента, поссорится с Туманом. И это все, что миру следует знать о ней. Сейчас мы возвращаемся в порт. Сиэтл не говорит «нет», верно?

Восьмая прикрыла веки — фотовспышки полыхали непрерывно. Гул затих; молчали даже трибуны.

— Верно, — выразил общее мнение «сопровождающий-восемь». — Сиэтл не говорит «нет».

— В таком случае прошу вас дать дорогу, — Тоне двинулась первой. Восьмая как раз успела зашнуровать форменные ботинки. Поднялась и устало, неспешно зашагала к машине.

Машина тихонько урчала — точь-в-точь диковинный круглобокий лупоглазый фамильяр; помесь лемура с бегемотом. У машины Фиори беседовал с незнакомым пожилым человеком — круглым, лысым, в хорошем костюме. Разве что сильно уж потертом… Восьмая зевнула. Фиори мгновенно распахнул дверцу. Джеймс подхватил девушку и устроил вдоль просторного заднего диванчика. Тоне как-то просквозила в машину еще раньше и теперь положила голову Восьмой себе на колени.

— Завтра я вас найду, — русалка помахала своему клубу. Девчонки радостно запищали в ответ.

— Фиори?

— Сэр. Прошу вас уделить минуту моему земляку.

Джеймс Бонд повернулся к лысому человечку всем телом. Тот обозначил улыбку — на потрепанном лице смотрелось не впечатляюще:

— Сэр. Понятно, что разговаривать надо не сегодня. Но я хотя бы предложу. Мы — театр «Темное время». У нас постановка — «башня Ласточки». Знаете, сэр, была такая игра — «Ведьмак». Потом еще какой-то поляк по ней книжки писал.

Джеймс поднял уголки губ:

— Вы только полякам эту дурь не скажите. Сначала Сапковский написал книги. А уж потом, по ним, сделали саму игру.

— О… Благодарю… — лысый переступил с ноги на ногу, сделавшись похожим на пингвина из мультика. — Но это неважно. Там сцена. Бой на льду перед Башней Ласточки. Ваша… Подопечная… Сделает эту роль великой. Поверьте мне!

Джеймс пожал плечами; северный ветер закинул его красно-синий галстук через плечо, щелкнул кончиком по уху.

— Она на службе.

— Сервантес потерял кисть при Лепанто, и Лопе де Вега служил в Священной Конгрегации. Ну, в Инквизиции. Война закончится. В это трудно поверить, сэр. Но вы молоды. А я переживаю уже третью войну. И всякий раз казалось: теперь уж точно все, конец! Так вот, сэр. Мне нужна эта девочка. В роли Цириллы Фионы Элен Рианнон. Воевать найдется кому и без нее. А вот на льду… Я видел Роднину, Керриган, Ито — все они пыль! Да, ваша девочка сильна. Четверной риттбергер, да. Но пыль и это! Она высекает из льда брызги, а из людей — слезы. Я не могу ошибиться, я сорок лет в бизнесе. Сэр, возьмите мою карточку. Разумеется, пусть она отдыхает сейчас; да сохранит отец небесный ее спину. Но пообещайте мне, что спросите у нее об этом!

— Что ж, обещаю. Теперь извините. Пора ехать. Фиори!

Хлопнула дверца, разговор остался в налетевшем снегопаде. Машина плавно покатилась.

— Спи, — сказала Тоне, — до порта с полчаса петлять по улицам. Я разбужу. У тебя, кстати, хорошая улыбка.

— Я пыталась вспомнить своего знакомого.

— А, наслышана про ваши сложности с парнями. Завтра, если хочешь, позвони мне. Тут ни на оружие, ни на секс запрета нет. Есть разные форумы. Обсуждаются разные способы.

— Госпожа Тоне! Какие там способы — я лицо вспомнить не могла!

— Но вспомнила же?

— Да.

— Значит, все хорошо. Спи.

Спала Восьмая всего полчаса — проснулась, как новенькая.

— Что — снова розовый? Габри, voi venaja!

Машина остановилась у входа на базу — точно там, откуда Бонд забирал Восьмую поутру. Выгрузившись, покорители «Ключ-Арены» увидели голубоглазую блондинку в серебристом пуховике — а напротив тоже голубоглазую, тоже высокую девушку с каштановыми волосами. Темноволосая на снег плевать хотела, оставаясь в белой рубашке — и даже левую штанину джинсов укоротив до шорт. По наплевательскому отношению к погоде, да и по любви к несимметричной одежде все зрители сразу признали в ней линкор Тумана — Киришиму.

Девушка в серебристом пуховике держала под мышкой плюшевую игрушку — медведя.

— Но Свимпи должен быть розовый. Ничего тут нет… Особенного!

Киришима запыхтела, очевидно не находя слов. Легкая одежда русалки в метели смотрелась глуповато. Ветер в порту гулял как положено; из домика КПП уже вышел охранник с пуховиком в руках:

— Мэм, накиньте хотя бы!

— Vittuen kevat, paskamarja! — схватив куртку, русалка натянула ее в рукава так резко, что пуховик лопнул по шву на спине. Свирепым взглядом подавив смешки, аватара гордо прошла в базу.

Девушка в серебристом пуховике поглядела на прибывших и подмигнула Восьмой.

— Беркана!

— И так меня называют, — согласилась Габри, — но что же Кири-тян все дуется? Сколько уж лет прошло с той медвежьей истории.

— Абсолютная память — это не только ценный мех, — улыбнулась Тоне и тотчас посерьезнела, глядя на выходящих в метель девушек. Обе они были одеты в форму канмусу Владивостокской Школы; обе шли медленно, глядя друг на дружку настороженно.

— Не передумаешь? — спросила за воротами девушка чуть повыше, в которой Восьмая не сразу опознала флагмана.

— Ну поймите! Лучше я сейчас выйду, чем заклинит меня посреди океана! — крикнула вторая. То есть — Вторая, теперь ее лицо можно было хорошо видеть.

Порыв метели скомкал второй вопрос Тенрю; пара подошла уже к машине. Из ворот базы начали появляться официальные лица. Не то, чтобы канмусу редко просили отставки. Но и не каждый день такое происходило; и не каждый конвой. Выйдя из двери КПП, все эти важные начальники остановились полукругом прямо под метелью: они уже пробовали уговаривать и убеждать, они уже предложили все, что могли. И не преуспели. Сейчас уходящая канмусу оставалась связана только с флагманом.

Флагман тридцатого подразделения и Вторая оказались точно в центре стихийно возникшего полукруга. Вторая всхлипнула:

— Что у меня впереди? Если я даже доживу до позывного, до истинной формы — вечный бой? И все? Все? Разве я сделала мало? Я тоже была там!

В полукруг бесстрашно вступил Джеймс:

— Даже один конвой — это реально круто. Там, — взмах в сторону, — четыре тысячи человек радуются сейчас. Она же по любому счету их спасла!

Восьмая посмотрела на павильончик, в котором утром наблюдала культурную очередь.

— И вообще. За всеми полосками-шевронами мы не должны забывать, что девочки вообще-то в мире не для этого.

Из толпы моряков кто-то ехидно хмыкнул:

— Ай-ай, вербовка, сэр!

— Да… Т-ть, я ЦРУшник из Ленгли! Но я тоже человек!

Вторая посмотрела на него благодарно. Потом обернулась к своим:

— Ну разве лучше будет, если я в бою выключусь? Я же не нарочно!

Тенрю протянула ей жетон с именем.

— Как бы там ни было — удачи. Просто удачи тебе!

— И вам, — заплакала Татьяна, безнадежно давясь слезами, — пусть и вам повезет!

Из метели выступили несколько встречающих от Сиэтла. Коротко, сдержанно поклонились темной стене на ступенях КПП. Пригласили Татьяну к машине — такому же черному, официальному, громадному «крауну», на котором сегодня ездила Восьмая. Налетевший заряд снега скрыл уходящих, а всем прочим напомнил, что хорошо бы уже войти в тепло.

Оказавшись, наконец, под крышей, Восьмая козырнула флагману. Тенрю безнадежно махнула рукой. Валькирия и Тоне подошли утешить подругу, поэтому Восьмая тактично развернулась в другую сторону.

И встретилась глазами с этим самым Джеймсом из какого-то пугающего всех Ленгли. Возвращая охраннику черно-синий флажок с ее красным номером, Бонд улыбнулся счастливо, как хорошо поработавший человек:

— Мэм, каковы же ваши впечатления от города?

Восьмая посмотрела на пляшущий за окнами снег.

— У меня здесь нет обязанностей по службе, а вот свободного времени полно. И любой мой каприз город Сиэтл готов исполнить. Что это, как не рай?

— Так вы нарочно выбрали музыку: «два шага из преисподней,» с намеком?

— Да, — Восьмая кивнула, — и «два шага с небес» тоже.