Четвертый кодекс

***

Похвала Пернатому Змею. Лекция профессора Якуба Ягельского в Люблинском католическом университете ‎. Люблин. Литва. 18 сентября 1979 года (12.18.6.4.10, и 9 Ок, и 18 Моль)

- В дальнейших событиях огромную роль сыграла личность Несауальпилли, третьего тлатоани Восточного Ацтлана, внука первооткрывателя Европы Иштлильшочитля I. Благодаря его дипломатическим талантам и чудесной прозорливости (впрочем, он действительно принадлежал к одной из традиций атлантических видящих), ацтланцы заключали на Пиренеях союзы то с Кастилией, то с Португалией, то с Арагоном, то с мусульманскими эмиратами и, уже во время правления Иштлильшочитля II, сына Несауальпилли, подчинили большую часть полуострова.

В ходе дальнейших войн они подчинили Гасконь и Тулузу, после чего Восточный Ацтлан вступил в почти вековую серию войн с Англией за Аквитанию. Вскоре, кстати, англичане предприняли попытку самим закрепиться за океаном, в Северной Атлантиде. Сэр Уолтер Рэли заключил с Великим сахемом Ирокезии Гайаватой III договор, согласно которому основал на восточном побережье колонию Роанок. Однако через несколько лет отложившийся от Ирокезской конфедерации сахем Метакомет разрушил это поселение, уведя всех англичан в рабство. Следующая, более удачная, попытка проникновения евразийцев в Атлантиду произошла лишь в середине XVII века, когда там появились русские.

Но вернемся к нашей истории. Против ацтланцев сложилась общеевропейская коалиция. Ее основы были религиозными. Но и сами пришельцы шли по пути становления единобожия, догму которого окончательно сформулировал тлатоани Несауалькойотль, который, помимо прочего, был выдающимся поэтом и теологом: «В девятых рядах Причины Всего, нас и всех сотворенных вещей, только один Бог, который создал все, и видимое, и невидимое».

Вскоре культ Единого Тлокенауаке – окончательно сформировавшийся, надо думать, не без влияния христианства и ислама – приняла большая часть восточных ацтланцев. Проник он и за океан, на их историческую родину. Там как раз отказались от концепции «войны цветов» - массовых жертвоприношений военнопленных. Она сковывала развитие империи, поскольку отталкивала соседние народы. Кроме того, концепция эта и в самом Ацтлане имела мощную оппозицию в лице последователей Кетцалькоатля-Кукулькана, который, как известно, был ярым противником человеческих жертвоприношений. Кстати, перуанская империя инков Тауантинсуйю пресекла эту практику еще раньше, что во многом объясняет ее успехи в соперничестве с Ацтланом.

Конечно, традиция эта никуда не девалась и существует до сих пор, хотя официально и осуждается правительствами обоих Ацтланов. Но после XV века христианской эры человеческие жертвы уже никогда не носили характер массовых гекатомб. Однако пришедшие в Европу ацтланцы совершали их достаточно часто для того, чтобы как христиане, так и мусульмане воспринимали их злобными и кровожадными язычниками. Кроме того, и тех, и других возмущала приверженность многих пришельцев к традиционным атлантическим школам магии. Инквизиция почти полностью переключилась с охоты на еретиков на борьбу с видящими. Надо еще заметить, что появление ацтланцев послужило катализатором в преодолении раскола Римско-Католической Церкви. И первый признанный всей Европой Папа Мартин V объявил против ацтланцев крестовый поход.

Положение их было тяжелым: в Европе теснили крестоносцы, а в Африке – берберы и арабы. Вдобавок на море и на юге Франции у них шла то затихающая, то вновь вспыхивающая война с Англией. Речь шла о том, что ацтланцы могут потерять все свои материковые владения, оставшись разве что на островах. Однако тлатоани Какамацин совершил гениальный геополитический кульбит, вступив в союз с османским султаном Селимом I.

Тогда турки, подчинив наконец-то Византию, усилили натиск на север Африки и юг Европы. И, несмотря на негативное отношение мусульман к ацтланцам, их союз против мамлюков Египта и венецианцев, за которыми стояла Англия, был выгоден обеим сторонам. Этот союз продолжался и при сыне Селима Сулеймане Великолепном, во многом определив военные успехи турок в Восточной Европе, а ацтланцев – в Северной Италии и в Нижних землях Германии. К тому времени их армия считалась первой на континенте, прославленная ацтланская терция была непобедима. Именно этот новый способ ведения военных действий, более жесткий и прагматичный, окончательно похоронил эру рыцарства со всей ее красотой и благородством.

В терциях служили представители пиренейских народов, перешедшие из христианства и ислама в веру Единого Тлокенауаке. К этому времени ее жрецы занялись широким прозелитизмом – несомненно, под влиянием других мировых религий. Это вызвало еще более жесткое противодействие христианской Европы – вплоть до того, что против турок и ацтланцев единым фронтом выступили и западные католики, и восточные ортодоксы, обычно противостоявшие друг другу. Папа Сикст V призвал русского царя Иоанна V присоединиться к Священной лиге, что и произошло.

Усилия европейских народов, на короткое время объединивших свои силы, дали плоды: турки потерпели поражение при Лепанто, под Веной и при Молодях, ацтланцы – в Ла-Манше и при Рокруа. Их союз распался – впрочем, как и католическо-ортодоксальная лига. Дальше была долгая война Восточного Ацтлана и Оттоманской Порты за Египет, ослабившая обе стороны и, фактически, спасшая Европу от раздела между ацтланцами и турками.

Эти события определили ход истории вплоть до нашего времени. Именно тогда началось Новое время, и была создана политическая конфигурация современного мира, с некоторыми изменениями существующая до сих пор…

Евгений и Моника Кромлех. Восточный Ацтлан, Чикомоцток, Канария (Фортунские острова). 5 августа 1980 года (12.18.7.2.12, и 6 Эб, и 15 Шуль)

Евгений верно угадал с первого раза: девушка оказалась именно из Ирокезии. Могиканка из семьи сахема маленького городка на реке Мухекунетук, училась на факультете антропологии университета Манахатты. Звали ее Ленмэна. Кромлеху беседовать с ней было легко и приятно. Вообще, после того, как он пропустил первую стопку, а потом еще пару, на него снизошла некая тихая радость. Отступили тревожные предчувствия и злость, мучавшие его с самого начала этой поездки, душа словно освободилась от тяжкого груза. Поэтому он охотно разговорился с молодой атланткой. Даже, кажется, слегка кокетничал с ней – шутил и красноречиво разглагольствовал, как умел, когда дама его интересовала, торжественно именовал девушку ичпочтицинтли, «юной госпожой», что звучало весьма церемонно. Хорошо, что Моника была занята разговорами с другими его читателями и почитателями и не наблюдала резвость супруга.

- Поверьте, ичпочтицинтли, я часто понятия не имею, откуда возникли реалии моего романа, - оживленно уверял он. – Вот, например, острова, на которых мы сейчас находимся, в его мире называются Канарами…

- Канариями в древности называли живших на этом острове гуанчей, - прервала Ленмэна, смотревшая на писателя блестящими карими глазами. Трудно было понять, как на самом деле она относится к его речам.

- Вот именно, - подхватил Кромлех, – канарии – от «собак». Один мавританский царь еще до нашей эры доплыл сюда и обнаружил у островитян множество псов. Так их и назвали в моем мире… обозначим его как «мир-два» - Канарскими. Но их в Европе знали задолго до того царя и называли Блаженными, Фортунами на латинском. Однако все это я выяснил уже после того, как понял, что острова, на которые в нашем «мире-один» приплыли из Ацтлана джонги Иштлильшочитля, в «мире-два» называются именно Канары. А главный остров – Гран-Канария, а не просто Канария, как в реальности.

- По-моему, в вашем мире… «мире-два», Иштлильшочитль жил несколько позже, чем в нашем, - заметила девушка.

- Именно, - закивал Кромлех, - и эту деталь я тоже объяснить не смогу – она просто есть…

- То есть, - она подняла на него таинственные глаза, - вы думаете, что «мир-два» существует где-то, помимо вашего романа, как данность?

Вопрос заставил Кромлеха внутренне поежиться.

- Знаете, Ленмэна-цин, я сам часто думал об этом, - тихо произнес он.

Девушка промолчала.

Итакатль закончился, гости, церемонно попрощавшись с Кромлехами и Дельгадо, уходили. Вместе с последней группой на улицу вышли и Евгений с Моникой. На улице их принял в свои объятия теплый вечер Чикомоцтока, звенящий громкой непривычной музыкой, веселыми криками и смехом, взрывающийся многоцветием петард.

«Да, сегодня же праздник Кукулькана, он же Кетцалькоатль», - подумал Кромлех.

Месяц Шуль майяского календаря. Месяц торжеств, необузданных оргий и обильных жертвоприношений. «Шуль» означает «конец». Некогда это и правда был последний месяц года, но из-за астрономической неточности древний календарь майя, заимствованный всеми народами Мезоатлантиды, неуклонно сползал во времени, и теперь Шуль пребывал в конце лета.

Вообще-то, Ацтлан – сперва Восточный, а после и заокеанский – века уже четыре как перешел на европейское летоисчисление. Но народ продолжал жить по древнему календарю. Тяжкая власть традиций…

- Я рада, что мы не живем триста лет назад, - тихо произнесла, словно ответив на его мысли, вновь возникшая поблизости Ленмэна.

Он сразу понял, о чем она говорит.

- Лет триста, да… Но ведь первоначально Кукулькану не приносились жертвы. Он и сам был против человеческих жертвоприношений.

Официальной религией Ацтлана уже давно было единобожие, а древние боги считались или воплощениями ЕдиногоТлокенауаке, или, как тот же Кетцалькоатль, священными героями. Но народ по-прежнему воспринимал их богами, и никто ему в этом особенно не препятствовал.

- Да, Величайший был против, - тихо согласилась девушка, опустив глаза.

Кромлех по-прежнему совсем не чувствовал ее, не знал, о чем она думает. В его общении с людьми так случалось редко – он был очень проницателен. Иногда даже говорили, что пугающе…

Впрочем, какая разница. Он, скорее всего, больше никогда не увидит эту девушку из-за океана.

Евгений вежливо распрощался с ней и повернулся в поисках жены. Та уже тоже рассталась со своими собеседниками и шла к нему. Только она умела улыбаться так: самой улыбки на лице не было видно, лишь легкий намек по краям рта. Но это была именно улыбка, и не менее загадочная, чем у Делавеги Да Винчи.

Моника шла плавно и красиво, и Евгений в очередной раз невольно залюбовался ею.

- Ну что, mein Herz, ты покорил эту краснокожую фройляйн? – спросила она, и Евгений, как всегда, не мог понять, последует за этим мягким тоном заданным вопросом оплеуха или поцелуй.

- А ты того златоротого парня? – в тон ей спросил он, и Моника тихо рассмеялась.

- Я хочу прогуляться, - она потянула его за локоть.

Евгений не возражал – он по-прежнему превосходно себя чувствовал. Хотелось нести эту радость дальше, в жаркую ночь, по праздничным улицам этого восхитительного города.

А город звенел, искрился и гримасничал. Процессии ряженых и клоунов, толпы ярко разодетых людей. Один раз Кромлех побывал на венецианском карнавале. Там тоже было ярко, громко и красиво, но как-то… не очень искренне. Тот праздник был подобен антикварной вещи за стеклом музея – она все так же прекрасна, но уже лишена жизни. Просто памятник. Здесь все было не так – за несколько надрывным весельем ощущались непосредственность и стремление к жизни. Другое дело, что оно соседствовало с ожиданием смерти, и это привносило в действо зловещую нотку.

После праздника Шуль ведь грядут пять «пустых» дней конца года. Время духов, когда нельзя не только работать, но и выходить из дома, мыться и причесываться. Надо было знать маниакальную чистоплотность ацтланцев, чтобы понять, что «концом света» они эту пятидневку зовут не зря.

Но сейчас город, отошедший к вечеру от дневного зноя, предавался безоглядному, даже слегка истерическому веселью. Скоро оно достигнет апогея, и по всему городу раздастся визг приносимых в жертву собак. Несчастные псы были тотемным животным месяца и подлежали отправке благим богам. Жрецы Единого благоразумно предпочитали считать это уважаемым народным обычаем.

Евгений содрогнулся.

- Пойдем на пляж, - сказал он жене.

- Сама хотела предложить, - ответила та. – Хочется тишины.

- Вряд ли в такой вечер ты ее найдешь на здешнем пляже, - усмехнулся Евгений. – Но там, по крайней мере, не будут резать собак.

Его опасения не оправдались – пляж, до которого они добрались, был почти пустынен. Очевидно, все горожане и любопытствующие туристы сгрудились сейчас в городе. Позже они, конечно, отхлынут сюда, включат громкую музыку, будут пить ром и мескаль, предаваться запрещенной вне казино азартной игре патолли, извиваться в чувственных танцах, жечь костры и поедать барбакоа. Но пока на неестественно гладком ковре траурного черного песка, кроме них, не было никого.

Был отлив, вода ушла, оставив простирающееся к горизонту болото. Но Кромлехи и не собиралась купаться, просто сели на валун и стали молчать.

Тропическая ночь влажно дышала на них. Вдали глухо шумел океан. Там, за горизонтом, была Африка – мир золота и песка, средневековые города из соли, давящие теокалли, буддийские ступы. А Россия была еще дальше. Сейчас Евгению казалось, что Святоалександровск, до которого отсюда было девять часов лета, вообще не существует, что этот шедевральный город на берегу Ижорского залива когда-то просто приснился ему. Как приснилось очень многое: погруженная в тихое благочестие златоглавая Москва, мохнатые горы и колоссальные реки Сибири, бесконечные степи Монголии, заснеженные долины и причудливые каньоны Русской Атлантиды... Все это было нереальным, как и другие его сны – об ином мире: городе под странным названием Ленинград, пронзающих небеса московских зиккуратах, безумных деспотах, неутомимых палачах и странном парне, как и он сам, обожавшем кошек…

- Сейчас Юре было бы двадцать шесть…

Тихий голос Моники пронзил его, словно удар тока. На миг он ощутил бешенство, которое тут же сменилось глухой тоской… Зачем она вспомнила?!

Боль от потери сына за восемь лет не стала меньше, даже не притупилась. Просто сидела внутри, словно бушующий подспудно вулкан, иногда прорываясь жгучей лавой вовне. Правда, случалось это все реже.

Он не знал, что чувствует Моника – они никогда не говорили об этом. Наверное, ей было еще хуже.

Не глядя, он положил свою руку на ее.

- Ему бы это понравилось, - начал он. – Ему нравились такие… Он любил дальние страны, экзотику…

Евгению казалось, что он говорит сухую фальшивую чушь.

Юрию, их сыну, действительно нравилась экзотика. Только после его смерти родители узнали, что он три года ходил в подпольную секту поклонников ацтланской богини Иш-Таб.

Евгений хотел бы забыть страшное лицо сына, каким оно было, когда он вытаскивал Юру из петли после ритуального самоубийства. Но помнил слишком хорошо. В отличие от последующих дней. По всей видимости, тогда Евгений впал в особый вид кататонии, периодически охватывавший его после детской травмы головы: он словно бы уходил куда-то, в отдаленные покои в самой глубине своей личности, и скрывался в них, пока тело продолжало говорить и действовать во внешнем мире, ничем не выдавая того, что им никто не управляет.

Хорошо хоть, после гибели Юры власти обратили внимание на широкое распространение ацтланских культов среди молодежи и занялись ими вплотную. Разработка группы, в которую входил Юра, привела к агенту разведки Великого Ацтлана…

Евгений чувствовал боль, пожирающую жену.

- Ника, ничего уже не поправишь, - с трудом произнес он после паузы.

- Да, - мертво отозвалась та.

Вновь они погрузились в молчание, но покой уже покинул его.

Однако постепенно раздражение и горечь отступили. Евгения вновь охватила тихая, но острая радость, плавившаяся в нем весь вечер.

Он глубоко вздохнул и обнял Нику, та не отстранилась. Евгений гладил ее по голове и шее. Он снова чувствовал себя юным, безоглядно влюбленным и дерзким. Его поглаживания становились все откровеннее. И тело Ники явно отвечало на них – оно на миг напряглось, а потом стало текучим и податливым. Евгений приподнял голову жены за подбородок и посмотрел в ее мерцающие серые глаза, увидев в них то же желание, которое уже бушевало в нем.

Он приблизил свое лицо к ней – очень близко, почти вплотную. Ее глаза стали его вселенной и он утонул в них и растворился в накатывающих волнах радости, которые ощущались им, как великолепные радужные туманности.

Моника тихо вскрикнула. Евгений продолжал восторженно сжимать объятия, пока не почувствовал неладное. Он с трудом вынырнул из накрывавшего его океана страсти и взглянул в лицо жены. Мертвое лицо. Красивое, тонкое, напоминающее лицо этрусской статуи, - но совсем мертвое.

Под сомкнутыми веками легли глубокие тени, из уголка рта показалась рубиновая капля. Евгений с ужасом смотрел, как между до сих пор совершенных, белых, с аккуратными сосками грудей жены, словно клюв птенца, пробивший изнутри яичную скорлупу, высунулось черное, запятнанное кровью острие. На обнаженную грудь Евгения брызнуло теплым.

Он отпустил Нику и резко вскочил. Словно какое-то наваждение спало с него, и он увидел себя со стороны – над трупом жены, в окружении нескольких неслышно подкравшихся вооруженных убийц.

О чем он только думал, когда они пошли на этот пустынный пляж?!

Но думать теперь поздно. Их было четверо. Стоявший напротив – маленький, коренастый – сжимал длинный окровавленный фортунский нож. Евгений сдержал порыв кинуться первым на убийцу Ники, отметил боковым зрением опускающуюся слева дубинку и уклонился от нее, одновременно ударив локтем с разворота направо. Стоявшего там он совсем не видел, но, похоже, удар угодил куда надо – послышался болезненный стон и нападавший отшатнулся.

Но четвертый, подошедший за спинами других, уже был рядом. Квадратный негр в темных, несмотря на ночь, очках, длинном пиджаке змеиной расцветки с бутоньеркой и красной широкополой шляпе с пером попугая. Евгений разглядел его четко и ясно, хотя у него на это были доли секунды. Черный пачуко взметнул вверх плоскую палку, края которой блеснули в свете достигавших пляжа городских огней.

«Они до сих пор используют макуауитль, как древние. Только теперь вместо камня по краям сталь», - мысль была отвлеченной и спокойной, что в данных обстоятельствах выглядело совершенно безумно.

Но Евгений не стал разбираться в причудах психологии – делая свое военно-историческое наблюдение, он одновременно резко прянул в сторону, и палица, которая должна была нанести его глубокую рану, просвистела мимо.

Ударом ноги он сбил того, что был с ножом, но тут Кромлеха все-таки достали дубинкой по плечу. Справа в скулу по касательной ударили чем-то вроде кастета, и еще раз дубинкой слева – на сей раз по голове. Евгений осел на песок, но умудрился сделать подсечку ногами и повалить разодетого красавца. Однако тот сразу вскочил и снова занес макуауитль.

«Вот и все», - подумал Евгений со странным облегчением. Он был готов умереть и даже был рад тому, что теперь не придется жить без Ники.

Раздалось четыре негромких щелчка подряд. Пачуко вздрогнул, застыл и – рухнул прямо на Евгения, придавив его своей тяжестью. Ошеломленный Кромлех инстинктивно напрягся, сбрасывая тело с себя, вскочил и огляделся. Трое нападавших валялись на песке, двое неподвижно, один еще подергивался. Последний со всех ног убегал в сторону города.

Еще два щелчка, и бегущего словно бы сильно подтолкнули сзади. Он упал лицом вниз и остался лежать.

Евгений резко обернулся и увидел молодую девушку в очках. Он четко разглядел и грязные пятна на ее сарафане, с одной стороны задранном почти до пояса и открывающим стройную ногу, и запутавшуюся в растрепанных волосах солому, и капли пота на упрямо выступающем носике. Обеими руками она держала револьвер.

Он уже видел эту девушку раньше.