Честь чародея

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В канун Нового 2000 года старинный дом Рокби, укрывшийся под сенью леса Роквуда, как обычно, был погружен в сонную задумчивость. Дом представлял собой хаотичное нагромождение комнат, скрюченных лестниц, искореженных балок и скрипящих половиц. Снаружи его толстые стены с трудом выдерживали натиск ползучих растений, а изнутри их грызли мыши и жуки, превращая в труху. Английский закон о наследстве уже не имел здесь силы; только тени крались по пустым коридорам, сквозняки шевелили занавески, водяные духи хихикали в водопроводе. Когда–то семейство Фит–зерберт построило здесь дом, но со временем превратности судьбы разрушили его, сровняв с землей. Потом дом снова отстроили, и новые поколения приспосабливали его для своих нужд: сооружали кельи для священников, прокладывали секретные ходы, на недоступных чердаках запирали нежеланных жен и сошедших с ума родственников. Так продолжалось до тех пор, пока род не угас в результате браков между кровными родственниками, а дом не перешел под частную опеку над имуществом.

Сейчас его сдавали в аренду каким–то нуворишам, которые охотно мирились со многими его неудобствами и жаловались лишь тогда, когда кто–нибудь из домашней челяди проваливался сквозь прогнившие половицы, грозясь подать за это в суд. Последним съемщиком был некто Каспар Валгрим, банкир–инвестор, заслуживший репутацию человека с железным словом, здравыми суждениями и стальной цельностью натуры. Ему нравилось упоминать о доме в разговорах с коллегами и клиентами, но сам он редко сюда заезжал. До сегодняшнего вечера. Сегодня в Рокби давали бал.

Нежилые комнаты и потайные коридоры заполнил свет: гроздья свечей, волшебные светящиеся звезды, расставленные повсюду цветочные вазы, сияющие шары, которые вращались под потолком. Тени смешались, истончились и отплясывали тарантеллу на полу и стенах. Вся эта иллюминация высвечивала исторические, фантастические и просто откровенно эротические костюмы гостей, заполнивших многочисленные залы. Музыка грохотала сразу из нескольких мест: в зале звучала «АББА», в галерее — «Квин», а в конюшнях — «Гараж». Норманнская башня, самая старая часть дома, была увешана красными фонарями. Случайно забредшие сюда гости, усевшись на ступенях винтовой лестницы, курили, выпивали и что–то нюхали, поэтому некоторым даже стал мерещиться безглавый призрак Уильяма Фитзерберта, державший голову под мышкой и с ужасом взиравший на все это. Пауки, которые поколениями размножались здесь в тишине и покое, сейчас забились в щели. А на кухне хозяйничал домовой, добавляя в напитки неожиданные компоненты. Правда, этого никто не заметил.

Неожиданно по всему дому — да что там! по всей стране — музыка стихла. Пробило полночь. Те, кто был еще в сознании, стали смеяться, плакать, обниматься с необычайным восторгом: это ведь был второй миллениум, и сам факт, что они дожили до него, стоил того, чтобы это отметить. Нестройный хор голосов затянул «Олд Ланг Сайн», старинную балладу, написанную специально для пьянчуг. Некоторые гости начали срывать маски, другие — одежду (и не всегда с себя). Один незадачливый юнец блевал с балюстрады, наивно полагая, что это перила, огораживающие ров с водой в саду. В обеденном зале красавица с длинными черными волосами в полупрозрачном шифоновом платье со шлейфом отбивалась от досаждавшего ей кавалера и отказывалась снять маску.

— Я Моргаза, королева воздуха и тьмы. А ты кто такой, чтобы наслаждаться чарами моего лица, никому дотоле не ведомыми?

— Море газа? — переспросил ее поклонник, прикоснувшись к материи.

— Сестра Морганы Ле Фей, — подсказал знаменитый литературный критик, одетый в третьесортный костюм демона с кривыми рогами. — Согласно некоторым источникам, это мать предателя Мордрода. Полагаю, леди читала Томаса Уайта.

— Кто это был? — спросила высокая блондинка в кожаном корсете и на высоких каблуках. У нее были короткие волосы, стоявшие торчком, а из–под ярко–алых перьев маски поблескивали черные глаза. Но ответа она слушать не стала, а вместо этого тихо произнесла какие–то слова, которых демон–критик не услышал.

После короткой потасовки с Моргазы слетели маска и шиньон, и перед гостями предстала Дана Валгрим, дочь хозяина. Она ринулась на своего докучливого ухажера, наступила на подол платья и рухнула на пол, ударившись головой о паркет. На мгновение все разговоры стихли, и только музыка продолжала греметь. Потом все бросились к ней и стали наперебой давать советы, что нужно делать в такой ситуации:

— Приподнимите ей голову.

— Нет, не трогайте ее.

— Она не сильно ударилась.

— Крови нет.

— Расступитесь — нужен свежий воздух.

— Принесите воды.

— Дайте ей бренди.

— Она скоро очнется.

Но она не приходила в себя. Кто–то пошел за ее братом, кто–то вызвал «скорую помощь».

— Не надо, — заявил Лукас Валгрим. Вид у него был такой, будто он протрезвел в считанные секунды. — Мы сами ее отвезем. Моя машина уже готова.

— У вас отберут права, — сказал взволнованный пират.

— Ничего, я буду осторожен.

Лукас бережно поднял Дану. Кто–то заботливо помог ему, поддерживая ее голову и приподнимая шлейф платья. Как только они вышли, литературный критик развернулся к той самой блондинке с короткой стрижкой и авторитетно заявил:

— Наркотики. А ведь ее только три месяца назад выпустили из клиники.

Но блондинка уже исчезла.

Каспар Валгрим в это время находился в маленькой комнатке, довольно далеко от места, где разыгрались события. Кое–кто отправился разыскать его, полагая, что ему следует сообщить о случившемся, хотя отец и дочь в последнее время почти не разговаривали. Но найти его не удалось. В ту комнату попасть можно было через заднюю панель платяного шкафа в главной спальне. За раздвижными панелями, однако, раскрывалась не таинственная заснеженная страна, а небольшой офис, оборудованный прежним хозяином. На столе стоял старенький компьютер и валялись несколько книг, покрытых толстым слоем пыли. Рядом с компьютером лежал листок бумаги, озаглавленный «Соглашение о найме». Слова, начертанные странным заостренным курсивом, сами появлялись на листе. Однако Каспар Валгрим на них не смотрел, он сидел в глубокой задумчивости. Этот человек был по–своему красив — настоящий банкир: холодный взгляд, волевой подбородок и тонкие, плотно сжатые губы, напоминаю–J щие щель в банкомате. Но в этот момент на его лице застыло выражение отталкивающей угодливости, будто у обратившегося в камень зомби. Настольная лампа была повернута так, что освещала его лицо снизу, подчеркивая скулы и надбровные дуги, и свет нещадно бил в глаза. Рядом с ним стоял бокал с красной жидкостью, но это было не вино. Позади него чей–то голос цедил слова прямо ему в ухо, и они лились, будто мед с ложки. На плече у Каспара лежала рука с тонкими гибкими пальцами и длинными ногтями, напоминавшими серебряные когти.

— Мне нравится это место, — говорил голос. — Оно мне подойдет. Ты будешь счастлив сдать его мне… бесплатно. В благодарность. За помощь. Пер сиквор. _Эскри_нэ_лютор._ Ты будешь счастлив…

— Я буду счастлив.

— Хорошо. Ты будешь помнить, как я исцелила твой дух, будешь помнить с благодарностью, как видение, как сон. Ты запомнишь свое ощущение покоя и блаженства. — Рука скользнула ему на грудь, и у него вырвался глубокий стон. Вполне возможно, что от удовольствия. — Ты помнишь?

— Я помню.

— Допивай свой напиток.

Каспар Валгрим допил то, что было в бокале. Жидкость светилась, словно внутри нее был огонек.

Светлый парик с торчащими короткими волосами лежал, скомканный, на столе. Дама вышагивала взад–вперед, и острые шпильки ее туфель стучали по полу. Птичья маска, казалось, слилась со своей обладательницей, превратив ее в какую–то экзотическую хищную птицу.

Получив приказ, Каспар Валгрим подписал бумагу.

Прошел всего час, как наступил новый год. Перед небольшим домом в районе Пимлико остановилось такси. Дом был светло–коричневый, ничем не отличавшийся от соседних домов. Его окружал сад с ажурной решеткой. Из такси вышли две молодые женщины, и обе стали искать свои кошельки. Одна из них нашла его раньше и расплатилась с шофером, другая же случайно выронила содержимое сумочки на тротуар и теперь торопливо собирала все обратно. Девушка, заплатившая таксисту, была стройная и невысокая, примерно пять футов и пять дюймов. Ее короткие каштановые волосы переливались в свете уличного фонаря. Под плащом виднелось серебристое шифоновое вечернее платье. Она чем–то отдаленно напоминала эльфийку, если бы не лоск макияжа и налет самоуверенности. Она выглядела холеной, успешной и очень деловой — это она заказала такси еще за три месяца до праздника и уже тогда оговорила стоимость и размер чаевых. Звали ее Ферн Кэйпел.

Она была ведьмой.

Ее спутница оставила попытки достать карандаш для губ , закатившийся в водосточную канаву, собрала оставшиеся вещи и выпрямилась. У нее были роскошные тяжелые темные волосы, в начале вечера уложенные в высокую прическу, но сейчас слегка растрепавшиеся. На ней были накидка и платье в цветочек, слегка не по фигуре. На лице почти не было косметики, если не считать помады, большая часть которой все равно уже стерлась. И все же в ней было что–то неуловимо притягательное, чего не хватало ее подруге, какая–то внутренняя теплота и ранимость. Мягкий взгляд глубоко посаженных глаз, длинные ресницы и немного трагичный изгиб губ — все это выдавало натуру, склонную к сочувствию и сопереживанию. Вообще–то Гэйнор Мобберли совсем недавно порвала отношения со своим последним ухажером. На этот раз это был флейтист–неврастеник, который устроил погром в ее квартире, когда она попыталась поставить точку в их романе. С тех пор она жила у Ферн.

Они зашли в дом и поднялись в свою квартиру на втором этаже.

— Хорошая была вечеринка, — сказала Гэйнор, мы вынимая из волос шпильки и отстегивая бабочку–заколку .

— Напротив, просто отвратительная, — возразила Ферн. — Шампанское кислое, угощение простецкое. Мы туда поехали, только чтобы взглянуть на фейерверки. Как и большинство остальных гостей. А о чем это ты шепталась с нашим хозяином?

— У них с Ванессой проблемы, — несчастным тоном объяснила Гэйнор. — Он пригласил меня на обед, чтобы обсудить это.

— Мужчины с проблемами так и тянутся к тебе, как мухи к сточной канаве, — безжалостно заявила Ферн. — Ну и что ты ему ответила?

Гэйнор замялась:

— Я не смогла придумать предлог, чтобы отказаться.

— Тебе и не нужен никакой предлог. Просто скажи «нет». Как в кампании против употребления наркотиков. — Ферн нажала кнопку автоответчика, на котором мигала лампочка, показывая, что есть сообщения.

В комнату ворвался мужской голос на фоне какого–то шума:

— Привет, сестренка. Звоню просто поздравить тебя с Новым годом. Кажется, мы в Улан–Баторе, но я точно не помню: этот кумыс из кобыльего молока совсем затуманил мне мозги, так что я забыл всю географию. В любом случае мы в юрте где–то на краю земли, и какой–то сухой стручок бренчит на сузуке…

— Бузуке, — пробормотала Ферн. — И это греческий инструмент, а не монгольский. Идиот. — Музыка, которая до них доносилась, была самым что ни на есть диско, в восточноевропейском стиле.

— _Шине_жилиин_баяр_хургайе,_ как здесь все говорят, — закончил ее брат. — Увидимся. — И раздались гудки.

— _Шин_жилиин_ что? — переспросила Гэйнор.

— Бог его знает, — сказала Ферн. — Скорее всего, он просто выпендривается. Во всяком случае, — добавила она выразительно, — у него нет никаких проблем.

— Я знаю, — сказала Гэйнор, которой столь нетактично напомнили о том, как она прервала начавшийся было роман с младшим братом Ферн. — Это–то меня и пугало. Мне не за что было ухватиться. Ты сказала, он знает, что я живу у тебя, но… он даже не упомянул обо мне.

— Это и не нужно, — ответила Ферн. — Он бы не стал просто так звонить мне, чтобы поздравить с Новым годом. Думаю, он позвонил только ради тебя.

— Между нами ничего не было, — сказала Гэйнор. — Всего один поцелуй…

— Точно, — отозвалась Ферн. — Ты сама все прекратила. Такой тщеславный человек, как Уилл, никогда не сможет этого забыть. Лучшего способа избавиться от него не найти, даже если бы ты очень старалась. — Гэйнор вспыхнула. — Извини, — тут же поправилась Ферн. — Я знаю, что ты не нарочно. Послушай, у нас в холодильнике есть бутылочка «Клико». Давай–ка сами отпразднуем.

Они сняли верхнюю одежду, скинули туфли. Ферн сложила свои драгоценности на маленький туалетный столик, вынула из серванта пару бокалов и принесла шампанское. Немного повозившись с пробкой, она с хлопком открыла бутылку.

— С Новым годом! — Ферн удобно устроилась в большом кресле, поджав ноги.

Гэйнор сидела на диване.

— С новым веком! Пусть он будет лучше, чем старый.

— Он еще не начался, — заметила ее подруга. — Началом столетия будет две тысячи первый год. А это промежуточный год, год милленниума. Он может все изменить.

— Да? — спросила Гэйнор. — Ты _видишь_ это?

— Я ведьма, а не провидица. Все может измениться в любой год, в любой день. Не думаю, что даты обладают магической силой. И все–таки… — Ее лицо вдруг изменилось, став напряженным и настороженным. Она отставила в сторону свой бокал. — Здесь что–то есть. Сейчас. Что–то… чужое. — Ее кожу странно покалывало, будто электричеством. В глазах усилился зеленый блеск, и вот они уже стали светиться, как кошачьи зрачки. Ее взгляд был прикован к полкам в дальнем конце комнаты, где одна из ваз раскачивалась без всяких видимых причин. Ферн, не глядя, нащупала выключатель настольной лампы. Щелчок — и комната погрузилась в полумрак. В углу рядом с вазой тень, казалось, была глубже и плотнее, чем везде. Свет рассеивал ее, но в темноте она приобрела вещественность и даже какие–то очертания. Это было что–то маленькое, съежившееся под взглядом ведьмы. Свет от уличного фонаря просачивался сквозь шторы, окрашивая все в оранжевые оттенки. Когда глаза Гэйнор привыкли к темноте, ей показалось, что фигурка дрожит, хотя, возможно, это было из–за нечеткости материализации. Тень начала растворяться, но Ферн взмахнула рукой и чуть слышно произнесла Команду — мягкие странные слова, наполнившие комнату потоком энергии и мощи:

— _Виссари!_Инбар_фиассе…_ - Тень сгустилась и превратилась в нечто осязаемое. Ферн включила свет.

Перед ними стояло существо едва ли трех футов роста, собранное наугад из несоразмерных частей тела. По бокам болтались чересчур длинные руки, коротенькие толстые ножки были изогнуты колесом, лохмотья одежды свисали, как лоскуты кожи. Ладошками существо закрывало лицо, но сквозь растопыренные пальцы на девушек украдкой смотрели косые иссиня–черные глазки. На макушке рос реденький пучок волос, а уши были с кисточками, как у рыси. Эдакий монстр в миниатюре, смотревшийся совершенно нелепо в современном интерьере.

Однако девушки особенно не удивились.

— Гоблин, — сказала Ферн, — но не местный. И я никого сюда не звала.

— Как тогда он мог зайти без приглашения? — спросила Гэйнор. — Я думала, это против Всеобщего Закона.

— Некоторые существа слишком примитивны или малы для этого закона. Например, тараканы, они шастают повсюду. И все же… это квартира ведьмы. И даже тараканам следовало бы быть поосторожнее. — Теперь она обратилась прямо к непрошеному гостю: — Кто ты такой и что тут делаешь?

Гоблин едва слышно что–то пробормотал.

— Громче! — сказала Ферн. — _Интоне!_

— Я не домовой, — сказало существо с явным отвращением. — Я — взломщик.

— Что ты украл? — спросила Ферн.

— Ничего, — признался гоблин. — Пока ничего.

— Ты знаешь, кто я такая?

В ответ раздалось только невнятное бормотание.

— Отлично, — сказала Ферн. — Значит, ты пришел сюда, чтобы украсть что–то конкретное. Думаю, ты надеялся, что в новогоднюю ночь меня долго не будет дома. Кто тебя послал?

Бородавчатые веки затрепетали.

— Никто.

— Может быть, это Эз… то есть Древний Дух? — спросила Гэйнор.

— Он не стал бы посылать обычного гоблина, — сказала Ферн. — Он считает ниже своего достоинства связываться с ними. — Она подняла руку, направила указательный палец и мизинец в сторону пришельца и неслышно произнесла несколько слов. На кончиках пальцев заиграли огоньки, словно пузырьки в бокале с шампанским. — _Кто_послал_тебя?_

Гоблин затаил дыхание, сжался, зажмурился изо всех сил, а потом широко распахнул глаза.

— Королева! — пискнул он. — Я краду для королевы. Не для богов или демонов! Я — королевский взломщик! Я…

— Это Мэбб, — сказала Ферн. Напряжение медленно спадало. — Понятно. Думаю, она… Ну, конечно, я знаю, что ей нужно. Скажи ей, что это не здесь и это больше не принадлежит мне. Его поместили на хранение, на священное хранение. Его нельзя украсть или обменять. Уверена, она поймет это, потому что она настоящая королева и ценит законы чести.

— Кто такая Мэбб? — прошептала Гэйнор.

— Королева гоблинов, — так же шепотом ответила Ферн. — Но, как я слышала, в ней не так уж много волшебного.

— А она следует законам чести?

— Сомневаюсь, но мне говорили, она любит лесть и откликается на нее. Посмотрим. — Она снова повысила голос: — Как тебя зовут?

Гоблин задумался, очевидно размышляя, не опасно ли отвечать на этот вопрос.

— Люди называют меня Скулдундером, — выдал он наконец.

— Что ж, Скулдундер, — сказала Ферн, — раз уж ты здесь и сегодня особый день, давай выпьем шампанского.

— А это вкусно? — Гоблин спустился с полки и осторожно приблизился, недоверчиво озираясь.

— Разве ты никогда не крал его?

Гоблин пожал плечами, будто не желая отвечать на любые выпады с намеком на его криминальную деятельность.

Ферн достала из серванта еще один бокал и наполнила его наполовину.

— Попробуй, — предложила она.

Скулдундер понюхал, отхлебнул и скорчил гримасу.

— Выпьем за твою королеву, — объявила Ферн. — За королеву Мэбб!

Они торжественно выпили. Когда Ферн показалось, что их гость достаточно расслабился, она оставила его в обществе Гэйнор и вышла в другую комнату. Вернулась она с небольшой сумочкой, расшитой бисером. Расстегнув молнию, она показала, что лежит внутри.

— Это подарки для твоей королевы, — сказала она Скулдундеру, — в знак дружбы и уважения. Я слышала, что она просто красавица, — солгала Ферн, не моргнув глазом, — поэтому я выбрала подарки, которые украсят ее еще больше. Эти цветные порошки можно наносить на веки; золотистая жидкость из этого пузырька застывает, когда ею мажут ногти; а в трубочке специальная палочка, чтобы подкрашивать губы. Здесь еще маленькое зеркальце и брошь. — Она показала брошь в форме бабочки, унизанную топазами и изумрудами. — Скажи ей, что я ее почитаю, но Слир Брунау, то есть Копье Скорби, — это то, что я и мои друзья храним вместе. Оно не мое, и я не могу его отдать.

Скулдундер кивнул и с некоторым сомнением принял расшитую сумочку, будто это была величайшая ценность. Потом допил свое шампанское, кашлянул, неуклюже поклонился девушкам и вылез через окно.

— Думаю, тебе не удастся ее дематериализовать, — сказала Ферн, имея в виду сумочку. — Но, может быть, ты сумеешь…

Но гоблин уже растворился в тени улицы.

— Что все это значит? — спросила Гэйнор, как только Ферн закрыла окно.

— Слир Брунау — это то копье, которое Брэйдачин привез с собой из Шотландии, когда впервые появился в нашем Дэйл Хаузе, — пояснила Ферн. — Оно все еще там, насколько я знаю. Я думаю, в нем есть какая–то мифическая сила. Во всяком случае, Рэггинбоун так думает. — Брэйдачин, домовой, обитавший в ее фамильном доме в Йоркшире, перебрался к ним из шотландского замка, когда новые владельцы сделали из замка отель. А Рэггинбоун старый друг их семьи. Когда–то, возможно, он был магом, а сейчас живет как вольная птица, бродит по стране в поисках неприятностей, которые может предотвратить. С ним всегда его верная собака, похожая на волка. — Вообще–то не принято оставлять такие вещи во владении домовых, но я думаю, Брэйдачин знает, что делает. Ты однажды видела, как он с ним управляется, помнишь?

— Помню. — Обе помолчали. Потом Гэйнор спросила:

— Зачем оно понадобилось королеве Мэбб?

— Точно не знаю. Рэггинбоун как–то сказал, что кто–то предлагал ей сделку, но это было очень давно. Думаю, она снова вернулась к этой идее. Рэггинбоун говорит, что мысли у нее скачут туда–сюда, как кузнечики. Слова, кстати, тоже. Но ведь эти народцы не так завязаны на Времени, как люди.

— Интересно начался новый год, — сказала Гэйнор. — Надо же, гоблин–взломщик. — Она вдруг запоздало вздрогнула: все–таки она еще не совсем привыкла к встречам с существами такого рода.

— Возможно, — отозвалась Ферн, — это было знамение.

Когда бутылка была допита, они обе пошли спать, каждая думая о своем.

Гэйнор долго не могла заснуть — нахлынули воспоминания двухлетней давности, воспоминания о магии и опасностях. Почему–то даже в самых страшных ее видениях преобладал образ Уилла. Ей вспомнились летучие мыши — о, как она ненавидела их! — они вылетали из телевизора, кружились стаей вокруг нее, запутывались в волосах, цепляли за пижаму. И Уилл бросился ей на помощь, взял ее на руки… Она ждала за запертой дверью, когда войдет ее тюремщик. Она схватила тяжелую китайскую вазу, надеясь оглушить ею охранника, но только появился не он, а Уилл! Уиллу удалось бежать, и он вернулся за ней. Вот он сидит рядом с ней в машине, а мотор не заводится, и она, включив фары, видит, как морлохи заползают по колесам на капот и прижимают свои голодные пасти к ветровому стеклу. Уилла она поцеловала лишь раз. На этом все закончилось. Его обаяние, уверенность испугали ее. Ей казалось, что такой мужчина просто не захочет оставаться рядом с ней, разве что ненадолго. Все вылилось бы в миг счастья и долгие годы сожалений.

— Он твой брат, — сказала она тогда Ферн, как будто это все объясняло и все невысказанное становилось понятным, — он твой брат, и, если он разобьет мне сердце, это разрушит нашу дружбу, может быть, даже навсегда. — Но сердце ее, если еще и не разбитое, уже сжималось и ныло от одного упоминания его имени или звука голоса на автоответчике. Улан–Батор… Что он делает в Улан–Баторе? Она так старалась скрыть свои чувства, что даже забыла спросить об этом у Ферн. Она знала, что он бросил рисование и увлекся фотографией, не дописав свою диссертацию. А в конце концов занялся видеосъемкой и со своими единомышленниками основал собственную съемочную компанию. Были ли у них какие–нибудь заказы, не известно, но Ферн уверяла, что они работают над серией фильмов о малоизвестных культурах, затерянных в дальних уголках мира. Как, например, Улан–Батор, расположенный бог знает где (может, в Монголии?). И что, черт возьми, такое эта юрта? Звучит как название какого–то йогурта. Возможно, его как раз и делают из кобыльего молока, о котором говорил Уилл,

Наконец Гэйнор погрузилась в сон. Ей снились летучие мыши и гоблины, и они с Уиллом сидят в машине, которая медленно погружается в болото черничного йогурта. Морлох вытащил Уилла через окно, и она осталась тонуть в одиночестве. К счастью, на следующее утро она напрочь забыла об этом.

Ферн еще дольше не могла заснуть. Она размышляла о королеве Мэбб, о гоблине–взломщике и зловещем Копье Скорби, историю которого никогда не слышала. Оно запомнилось ей как что–то очень старое, изъеденное ржавчиной. Его лезвие было иззубрено так, словно само Время вгрызалось в него зубами. В нем не чувствовалось магической силы, и ни на древке, ни на наконечнике не было никаких рун–заклинаний. Это был просто кусок железа, давно позабытый–позаброшенный, в котором мощи было не больше, чем в садовых граблях. Однако она видела, как мгновенно оно убивает. Ферн подумала, чьи же слезы окропили это древнее оружие, что оно заработало себе такое имя. И точно так же, как Гэйнор, она незаметно от размышлений перешла к воспоминаниям, утратив контроль над потоком мыслей и отдавшись его течению. Она блуждала меж корней Вечного Древа, в мире, где переплетались бесконечные трубы, поросшие странным мхом, где грибы разбегались при ее появлении. Наконец она нашла одинокий черный фрукт, который, созрев, превратился в голову. Голова открыла глаза, оказавшиеся небесно–голубыми, и сказала: «Ты». Ей вспомнился запах гари и взлетающий дракон, а потом голос, к которому прислушались они оба, — голос Заклинателя драконов. Но голова обуглилась, а голос смолк навсегда. А ее мысли неслись все дальше и дальше в прошлое, разыскивая старую боль, глубоко пронзившую ее душу. Эта рана так и не затянулась, но была старательно забыта. Однако сейчас она даже искала эту боль, желая снова ощутить ту потерю и чувство вины, лишь бы не остаться навсегда с опустошенным сердцем. И так, наконец, она добралась до берега на закате и увидела, как Рэйфарл Дивоурнайн выходит из волн, словно бог.

Но тогда она была совсем молода, ей было всего шестнадцать, и время то прошло десятки тысяч лет назад. «А сейчас я совсем другая», — подумала она. В Атлантиде все думали, что она — звезда, упавшая с неба. Но теперь она ведьма, и не какая–то там языческая колдунья–карга из сказок, а современная ведьма двадцать первого века. «Может, мои умения и древние, но по духу я столь же современна, как микрочип или гамбургер. Полюбила бы я Рэйфарла, если бы встретила сейчас? Узнаем ли мы друг друга в один прекрасный день, если, конечно, он когда–нибудь наступит?» И она расплакалась — не от того, что вернулась боль, а от того, что она ее больше не чувствовала, и от этого было еще хуже. А потом она почувствовала, как в груди что–то заныло, но это была не ее собственная боль. Гэйнор страдает, поняла она. Ее Дар и дружба с Гэйнор помогали ей чувствовать то, что другие старались скрыть. «Ну что ж, по крайней мере, Гэйнор страдает, потому что любит. А я потеряла свою любовь, и она больше не вернется, потому что так можно любить только один раз в жизни. Должно быть, я очень ветрена, если так сильно любила и так быстро забыла». И в этот момент ее слезы высохли. Потому что ей показалось, что они как–то оправдывают ее. Так она и лежала в темноте, опустошенная и спокойная, пока наконец не заснула.

Ей снился сон, в котором она будто наблюдала за собой со стороны, не имея возможности повлиять на события. Она шла по городу с целеустремленностью человека, которому предстоит выполнить опасное и важное поручение. Был зимний вечер, и огни большого города затмевали звезды. По сторонам высились огромные башни со множеством светящихся окон; на мраморных постаментах громоздились современные скульптуры в виде стальных колец; дворики щеголяли красивыми фонтанами, дома — металлическими табличками с именами жильцов и автоматическими дверями. От недавнего дождя у тротуаров остались лужи, и в них отражались уличные фонари. Местами город казался знакомым, но порой он словно менялся, в нем пробивались черты другого, чужого и зловещего, мира. Между домами вдруг открывались незнакомые переулки, заполненные тенями чернее ночи. Длинные лестницы вели вниз, глубже, чем метро, и там бурлили толпы вроде как людей. Свет лампы выхватывал то тут, то там лица с нечеловеческими чертами. Ферн поняла, что она ищет здесь то, чего совсем не хочет находить, но против ее воли ею движет какая–то сила. Она всегда верила в свободу выбора — между добром и злом, между правильным и неправильным. Но сейчас она знала, что выбор сделан помимо ее воли и изменить ничего нельзя — она уже ступила на смертельно опасный путь.

И вот она нашла тот поворот, который искала, — пешеходную дорожку под аркой дома с темными окнами. Выйдя с другого конца туннеля, она оказалась на площади. Площадь была большая, даже слишком — будто она попала в другое измерение. В обе стороны уходили мощеные тротуары. Где–то в отдалении, словно муравьи, мельтешили люди, занятые своими делами. Прямо перед ней начинались ступени. Они полого, как волны на бескрайнем берегу, уводили вверх, и над ними возвышалась башня. Именно эту башню она и искала, но все же при виде ее у Ферн внутри все сжалось от ужаса перед тем, что ей предстояло сделать. Башня была выше, чем окружающие здания, выше, чем весь остальной город. Она представляла собой прямоугольное сооружение из непрозрачного стекла и черной стали, вздымающееся на немыслимую высоту. Заканчивалась она острым шпилем, пронзающим облака. Городские огни отражались в ее стеклянных стенах, напоминая падающие звезды, но что там, внутри, было не разглядеть. Башня была частью города и в то же время как бы вне его. Она, как гигантский паразит, питалась от лабиринтов улочек. Так несчастное дерево питает растения–паразитов, которые со временем перерастают его и в конечном итоге губят. Эта башня была сердцем всего зла, легендарная Башня Тьмы, вновь отстроенная в современном мире, на старом фундаменте. Ферн смотрела ввысь, пока у нее не заныла шея. Потом она отвела взгляд и стала медленно подниматься по ступеням к главному входу.

По бокам от входа стояли стражники в красных камзолах и с перевязью через плечо. Они могли бы сойти за обыкновенных швейцаров, если бы не черные стальные шлемы, закрывающие лица. Металлические забрала щелкнули, когда Ферн проходила мимо них. Двойные двери открылись автоматически, и Ферн вошла в просторный вестибюль, отделанный черным мрамором. Из–за стойки администратора навстречу ей скользнула фигурка. Монотонный безликий голос сказал: «Он ждет вас. Следуйте за мной». И она пошла.

Позади стойки она увидела огромную ось, поднимавшуюся из глубокого колодца, по сторонам которого располагались бесчисленные подземные ярусы, уходившие вниз на недостижимую для глаз глубину. Каждый ярус соединялся с осью узеньким мосточком без перил или бортиков Прозрачные лифты в форме яйца сновали вверх и вниз. Ферн вздрогнула при мысли о том, что надо пройти по такому мостику, но ноги сами перенесли ее. Двери лифта закрылись за ними, и они начали подниматься Первые несколько секунд они поднимались медленно, а потом скорость все увеличивалась, пока Проносившиеся мимо этажи не слились у нее перед глазами в непрерывную поверхность. Желудок болезненно сжался, а мозг словно расплющило о череп. Когда они остановились, ее провожатый вышел как ни в чем не бывало. Бесчувственный автомат. Ферн на мгновение схватилась за косяк, тяжело дыша. У нее перехватило дыхание и заложило уши. Она старалась не смотреть вниз и не думать, как далеко было до первого этажа. Ноги у нее дрожали, и мостик показался ей еще уже — просто дощечка, перекинутая через пропасть. Провожатый быстро перешел и ждал ее на той стороне. Ферн подумала, что все это похоже на испытание. Но это не так. Это приманка, насмешка. Может быть, даже вызов. Но она уже не могла повернуть назад.

Она перешла по мостку, не опуская головы, и они двинулись дальше. Теперь они поднимались на эскалаторе, опоясывавшем Башню. Наверху еще одна дверь скользнула в сторону, пропуская их в офис.

Это был именно офис, средоточие тьмы. Не келья колдуна и не храм нечестивых, а офис высшего руководства — просторный и роскошный. Окна во всю стену, автоматические жалюзи, толстый и мягкий, словно мех, ковер. Посреди комнаты стоял письменный стол черного дерева. На нем лежали красная папка, старомодная перьевая ручка и кинжал, явно не для вскрытия писем. На папке было напечатано имя, но Ферн даже не пыталась прочесть его: она и так знала, что это ее имя. Ее провожатый ретировался, а больше она никого в кабинете не видела. Никого, кроме _Него._ За окнами не было видно огней города, только в разрыве облаков проплывали звезды и светил рожок месяца, ставший вдруг таким большим и близким.

Он сидел вне круга света красной настольное лампы. Лицо его оставалось в тени. Ферн показалось, что он в костюме, но это в общем–то не имело никакого значения. Она видела лишь огонек в его прищуренных глазах.

Кажется, он улыбнулся.

— Я знал, что ты придешь ко мне… в конце концов, — сказал он.

Ферн не услышала, сказала ли она что–нибудь в ответ, единственное, что она слышала, — это его голос: древний, холодный и бесконечно знакомый.

— Ты сопротивлялась дольше, чем я ожидал, — продолжал он. — Это хорошо. Сила твоего сопротивления определяет цену моей победы. Но теперь битва окончена. Твой Дар станет моим, объединит нас, привяжет тебя ко мне. Служи мне хорошо, и я сделаю тебя одной из самых могущественных в этом мире. Предашь меня — и возмездие настигнет тебя быстро, но будет длиться вечно. Ты меня понимаешь?

Но Ферн терзали другие страхи. Ей не давала покоя тревога, острая, как лезвие.

— Тот, о ком ты беспокоишься, вернется к жизни. Но это произойдет только благодаря мне. Никто другой не обладает такой властью.

И снова она не услышала своего голоса, но ей казалось, что она умоляет его, разрываясь между нежеланием идти на эту отвратительную сделку и важностью своей просьбы.

— Ты сомневаешься во мне? — спросил он, и в его голосе звучала жестокость, накопленная веками. — Да знаешь ли ты, кто я такой? Или забыла? — Он вскочил, обошел стол и схватил ее за руку. Сопротивляться было бесполезно: хватка была, как тиски, и ее мышцы словно растекались. Он подтащил ее к стеклянной стене. — Смотри вниз, — велел он. Она увидела тонкий ковер из облаков, посеребренный лунным светом. Потом этот покров разорвался, и далеко внизу она увидела огни — огни не одного, а множества городов. Они сияли вдали, как Млечный Путь, как мерцающая звездная пыль, рассеянная в бесконечном пространстве. — Смотри! Там внизу все народы мира, все богатейшие и влиятельнейшие люди, вся жадность, амбиции, отчаяние, все дурные поступки и благие намерения — а в конечном итоге все это приходит ко мне. Эта Башня построена на их мечтах и оплачена их кровью. Там, где они сеют, я пожинаю. И так будет всегда, пока бездонная Яма не переполнится. — Его тон смягчился, перейдя в шепот, проникающий ей прямо в душу: — Без меня ты превратишься в ничто, в простой обломок, который унесет прочь течение Времени. Со мной — ах! — со мной все это будет у твоих ног.

Ферн чувствовала, что тяжесть поражения камнем легла на ее плечи. Видение исчезло, облака снова затянулись. Он отвел ее обратно к столу. Теперь красная папка была открыта и внутри лежал документ — светло–кремовая бумага, заполненная каллиграфическим почерком. Ферн не стала читать, она и так знала, что там написано.

— Протяни руку.

Нож чиркнул по вене, оставив надрез в форме буквы V. Из ранки ручьем потекла кровь.

— Шрам останется у тебя навсегда, — сказал он. — Это моя метка.

Ферн обмакнула перо в кровь и начала писать.

Откуда–то снаружи, за пределами ее мыслей, другая Ферн–та Ферн, которая видела сон, — закричала от ужаса и отчаяния. _Нет!_Нет…_

Она проснулась.

Она была вся в поту, будто еще минуту назад ее била лихорадка, но теперь ей было холодно. В отличие от Гэйнор, ей не было даровано спасительное забвение. Сон был реален и ужасен — сон ведьмы, проникающей взором сквозь миры, заглядывающей в будущее. Эзмордис. Она произнесла это имя, но звука не было — темнота поглотила его. Эзмордис, Старейший Дух, ее давний враг, жаждавший заполучить ее силу, ее Дар. Он все время строил козни с целью уничтожить ее. Он был и богом, и демоном, питался людским почитанием и страхами. Но она выступила против него и придерживалась своей правды.

До сих пор.

Она встала и прошла на кухню. Все еще дрожа, приготовила себе грелку и чашечку какао с изрядной порцией виски. До рассвета, казалось, оставалась целая вечность.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В Рокби домовой прекратил безобразничать и затаился. Он прятался в углах и трещинах, между занавесок, в затемненных местах дома. Новая хозяйка, казалось, не замечала домового, но ощущала его присутствие, и тот понимал, что рано или поздно она обшарит каждый укромный уголок дома, пытаясь найти и выдворить вон неугодных ей обитателей. Иногда домовой осмеливался подглядывать за ней в замочную скважину.

Сам он был странным существом, худым, как палка, и очень низеньким даже по меркам гоблинов.

Его вытянутое лицо напоминало мордочку крысы, а Кожа была цвета старой газеты. Когда–то домового звали Дибук, но это было так давно, что он и не помнил, откуда взялось это имя.

Разгуливающая по коридорам пегая кошка чувствовала его запах, даже иногда видела его и пыталась охотиться за ним, но безуспешно — домовой всегда оказывался проворнее, ведь он жил в Рокби не один век и хорошо знал этот дом. Существование бок о бок с кошкой Негемет обострило его чувства, и он стал более скрытным и изворотливым, чем когда–либо. Терзаемый одновременно и любопытством и страхом, он исподтишка следил за обитательницами дома. В глубине души Дибук понимал, что в доме, который он оберегал в течение столетий, творится что–то неладное и что все эти перемены подчинены какой–то неведомой цели.

Маленькая гостиная была теперь убрана черными бархатными шторами, стулья вынесли, а на полу, где прежде лежали роскошные персидские ковры, были начертаны таинственные и красивые символы. Огонь в камине разжигали очень редко, но домовой все равно не решался заходить в эту комнату, опасаясь шипения невидимого пламени и мерцающего света, пробивавшегося из–под двери гостиной.

Зато он отважился спуститься в погреб, такой же темный, как и сам дом. Винных стоек там теперь не было — на их месте находились полки, заставленные бутылками и стеклянными флягами со странным содержимым. Домовой не знал, да и не хотел знать, что там внутри. Его внимание привлекла одна бутылка, которая стояла на столе особняком, в центре; очерченного круга, по периметру которого чем–то красным были написаны кабалистические заклинания. Сосуд был накрепко закупорен хрустальной пробкой, будто внутри находилось что–то особенно ценное. Однако же там ничего не было, по крайней мере, домовой не видел: ведь, глядя сквозь совершенно прозрачную бутылку, он мог сосчитать трещины на противоположной стене.

Но когда стемнело, сосуд стал заполняться чем–то похожим на туман. Этот туман принимал причудливые формы, он клубился сильнее и сильнее, корчился и извивался, словно внутри бутылки находилось нечто всеми силами желающее вырваться наружу. Бедный домовой ринулся прочь из подвала и не возвращался туда еще много дней.

Бывая на чердаке, он беседовал с призраками членов семьи Фитзерберт, с теми из них, в ком еще теплился огонек былой жизненной страсти. Они все еще ненавидели, завидовали, любили, совершенно забыв о причинах своих переживаний, жили по своим законам и лишь изредка удостаивали внешний мир своим вниманием. Но даже они почувствовали незнакомый холод, проникший в каждый уголок дома.

— Кто эта особа, нарушившая покой дома Рокби и осмелившаяся потревожить нас, старожилов? — однажды спросил сэр Уильям.

— Я не знаю, — ответил домовой. — Но когда она проходит мимо меня, я чувствую, как передо мной разверзается Вечность.

Призрак растворился в воздухе, и домовой остался один на один со своими страхами.

Наконец он снова пробрался к погребу. Как и всякого домового, его непреодолимо тянула исходящая оттуда магия.

В этот раз погреб выглядел еще более удивительно. Все вокруг было словно заколдованное, вещи казались чужими и обладающими магической энергией. Там была и она, возмутительница сонного спокойствия дома. На ней было зеленое платье с красными, будто прожилки растения, нитями. Это удивительное платье, казалось, не имело швов и облегало ее, как вторая кожа. Ее тень металась по стенам в дрожащем свете свечей, волосы развевались вокруг лица, хотя в комнате не было сквозняка и воздух был абсолютно неподвижен. Пегая кошка тоже была здесь, она послушно шла за своей хозяйкой и терлась о ее ноги. В погребе стоял запах земли и свежесрезанной травы, запах, незнакомый этому месту. Домовой редко бывал за пределами дома, и ему потребовалось некоторое время, чтобы определить, какой это запах, хотя его обоняние было развито куда сильнее, чем у человека. Он старался следить за женщиной незаметно, избегая смотреть ей прямо в лицо, чтобы она не почувствовала его пристального взгляда. Боковым зрением он видел, как она проверяет содержимое фляг и бутылок, как ее белые пальцы порхают от сосуда к сосуду, отвинчивая крышки, как она заглядывает внутрь и нюхает содержимое. И все время она разговаривала с кошкой: «Эта трава растет в низинах… Шляпки поганок пересушены… Из этих яиц выведутся черви, как только сюда проникнет воздух». На одной из полок домовой увидел бутылку, которую не заметил раньше. В бутылке в прозрачной жидкости плавали два глазных яблока. Дибук мог рассмотреть это зрелище во всех деталях — радужная оболочка глаза, черный зрачок, воспаленные кровеносные сосуды. Он понимал, что эти глаза не могут быть живыми, и тем не менее они жили — смотрели на женщину из–за стекла бутылки, следили за ее перемещениями…

Домовой вжался в угол и закрыл лицо руками. Ему страшно было даже подумать, что произойдет, если она заметит его. Когда он отважился взглянуть на женщину снова, она стояла перед длинным столом. На столе лежал сверток странной формы, около шести футов в длину, перевязанный лентами. Женщина бережно развязала ленты, тихонько напевая, будто пела колыбельную младенцу, и аромат в комнате усилился. Теперь Дибук чувствовал запах голодного, агрессивного леса, где деревья борются друг с другом за выживание, пытаясь вытянуть свои ветви–руки как можно ближе к солнцу.

Женщина сидела спиной к нему, и за ней почти ничего не было видно, и все же кое–что домовой успел заметить. Он увидел несколько ветвей, обломок корня дерева и листья, трепещущие от ее нежного пения. Странная это была песня — похожа на колыбельную, но мотива не уловить. У Дибука кружилась голова от этой монотонной, убаюкивающей мелодии. Напевая, женщина поливала деревце содержимым своих бутылок. Закончив, она аккуратно завернула его, следя за тем, чтобы не повредить ни одну самую маленькую веточку, ни один самый крохотный листочек. В голове Дибука носились путаные мысли: «Это зло… Это нужно остановить…» Но, увы, запас его храбрости иссяк.

— Завтра придут рабочие, — сообщила женщина кошке, — они отремонтируют оранжерею. Она станет надежной защитой от любопытных глаз и непогоды. Я снова смогу в безопасности растить свое Дерево.

Кошка протяжно и сердито мяукнула. Женщина вдруг резко повернула голову, будто вслушиваясь в какой–то отдаленный крик. На свечах заплясали язычки пламени, откуда–то подул пахнущий сыростью и росой ветер, и на стенах зашевелились тени от листвы Дерева. А потом она засмеялась, и все вмиг исчезло…

Даже после того, как она ушла, Дибук не сразу осмелился выйти из погреба.

Было ясно, что он должен покинуть Рокби. Он должен уйти или будет уничтожен неведомой и страшной силой. И все же домовой колебался. Это был его дом, смысл его жизни. Домовые остаются в своем доме до тех пор, пока его не разрушат. Эра технического прогресса повыгоняла многих домовых с их насиженных мест, и мало кто смог пережить такое унижение. Дибук заботился о доме долгие–долгие годы. И он решил остаться в Рокби до конца. Это решение было нелегким. Лишь самые сильные и безрассудные способны слушаться своего сердца, не обращать внимания на свои страхи, идти к цели вопреки осуждению и насмешкам окружающих. Дибук не был силен духом, но и в нем был тот стержень, который помог ему принять верное решение. Он не искал ничьей помощи — он просто не знал, кто мог бы ему помочь, но не отступил перед своими страхами.

Он тайком бродил по коридорам, несмотря на страх перед Негемет, подслушивал, как женщина разговаривает с кошкой, как шепчет заклинания, но не понимал ни слова. Как–то раз, когда ее не было весь день, он даже прокрался в ее спальню. Многочисленные баночки с кремами и лосьонами, стоявшие на туалетном столике, имели вполне обычный вид. Но Дибук немного умел читать и догадался, что они не так просты, как кажутся. Судя по надписям, эти косметические средства дарили красавице свет вечной юности. Он старательно обошел зеркало, чтобы оно не поймало его отражение и не запомнило его, но все же одним глазком взглянул и увидел в нем женщину. Ее бледное, как луна, лицо сияло неземным очарованием.

— Получилось, — говорила она. — У меня все получилось… Я была старухой, а теперь молода и останусь такой навеки.

Домовой знал, что это не она с ним говорит, а зеркало запомнило любующуюся собой женщину и теперь играет со своими воспоминаниями. Страх пересилил в нем любопытство, и он сбежал.

На ступеньках башни он увидел призрак сэра Уильяма.

— Уходите, — сказал Дибук, — говорят, что есть Врата, через которые вы можете покинуть это место. Уходите, пока не поздно.

— Нет, — ответил призрак надменно, — я еще не покончил с этим миром.

— Поторопитесь… Ее власть растет.

— Когда–то я был олицетворением власти в этом доме, — тихо сказал сэр Уильям. — Когда–то давно…

Дибук оставил его и в отчаянии стал носиться по закоулкам дома, предупреждая об опасности всех духов, всех невидимых существ, населявших Рокби: таинственных призраков, невидимых простому глазу; водяных, булькавших в водопроводной системе дома; бесов, которые потехи ради любили тушить огонь в камине. Ворвавшись в кухню, он увидел старуху с глазами без белков; это была служанка той женщины, которая внушала ему такой ужас. Несмотря на свой почтенный возраст, карга довольно резво кинулась к нему, замахиваясь скалкой, но не тут–то было — домовой увернулся и шмыгнул в стену, правда, потом больше часа ждал, когда старуха уйдет и можно будет прокрасться в безопасное место. Дибук направился к оранжерее, представлявшей собой старомодную постройку. Она была разрушена сильной бурей около пятидесяти лет назад. Теперь три строителя быстро устраняли следы разрухи. Один из работников, очевидно главный, цыган с седоватыми волосами, собранными в конский хвост, и умным, настороженным лицом, говорил им:

— Чем быстрее мы закончим работу, тем больше ОНА заплатит нам. Но не вздумайте делать что–нибудь спустя рукава — она узнает, и тогда нам не поздоровится.

— А она красотка, правда? — заметил один из них, самый молодой, семнадцатилетний юноша. — У нее такие волосы, фигура, да и вообще она хороша, как…

— Не смей даже думать об этом, — перебил его цыган. — Она может читать мысли. — Застывшим взглядом он уставился на то место, где сейчас стоял домовой. Дибук даже на минутку подумал, что стал видимым, хотя человек никоим образом не дал этого понять.

Когда работники ушли, Дибук нашел оставленное кем–то печенье. Уже много лет никто, кроме графа, не потчевал его так. Он ел свое лакомство медленно, смакуя, наслаждаясь вкусом шоколада, с удовольствием принимая этот знак уважения. Настроение у домового улучшилось, возможно, из–за повышения уровня сахара в крови, а возможно, от удовольствия, которое ему доставил этот маленький сладкий сюрприз. Как бы там ни было, но, поев, он почувствовал в себе достаточно сил для того, чтобы исследовать чердак.

Дибук не любил чердак дома Рокби. Он помнил сошедшую с ума дочь семейства, Эмми Фитзерберт, которую заперли на железные засовы на чердаке, как предполагалось, для спасения ее несчастной души. Эмми страдала маниакальной депрессией, осложненной синдромом Туретта. А в те годы понятия не имели о депрессиях, а то, что потом назвали синдромом, тогда считалось грехом. Ее кормили через прутья решетки, как зверя, и она вела себя, как зверь, — кричала, билась о стены, каталась по полу. Эмми давно умерла, но ее дух все еще витал там, отравленный яростью, снедавшей ее при жизни. Домовой боялся даже проходить мимо этого чердака, к тому же его чувство времени было развито слабо, и иногда ему казалось, что Эмми еще жива и сейчас завоет и застучит в стены.

Итак, этим вечером он пробрался на чердак и принялся осторожно исследовать его закоулки. Стояла гробовая тишина. Никаких призраков не было, да вообще никого не было, разве что пара пауков пробежала мимо, да где–то скреблась мышь. Но Дибуку казалось, что тишина неспокойная, напряженная, будто что–то затаилось и выжидает момент для нападения. На пыльном полу чердака ясно отпечатались следы женской обуви. Однако воспоминания о шоколадном печенье были еще свежи, и, собравшись с духом, он двинулся дальше, к месту заточения Эмми. Приблизившись к запертым дверям, Дибук с ужасом обнаружил, что призрак Эмми мечется и воет за запертой дверью. Он подумал, что та женщина возродила в несчастной сумасшедшей всю силу ее яростного духа для своих страшных целей. Но он шел и шел вверх по лестнице до тех пор, пока магический заслон не опрокинул его, отбросив назад. Удар магии был так силен, что Дибук кубарем катился вниз несколько метров. Придя в себя после удара, он увидел полуоткрытую дверь, сотрясающуюся под воздействием колдовских чар, а за ней — решетки. Сквозь эти заслоны из темноты надвигалось что–то непонятное, не имеющее никакой формы, огромное, и это нечто вырывалось из темницы Эмми. До его слуха донесся леденящий душу вопль:

— _Выпусти_меня!_Выпусти_меня,_выпусти_меня,_выпусти_меня!_

Третий раз Дибук со страха удирал во все лопатки из места, где раньше был полноправным хозяином.

Лукас Валгрим сидел у кровати своей сестры в частной клинике, расположенной на Королевской площади. Отец навещал их регулярно раз в неделю, и при этом еще посещал консилиумы и совещания всевозможных докторов и подписывал чеки всякий раз, когда этого от него требовали. Клиника даже прислала благодарность за щедрое пожертвование. Дана находилась в роскошной, оборудованной по последнему слову техники палате, окруженная букетами цветов. За ней ухаживали, нянчились с ней, лучшие врачи пытались лечить ее, но ничего не менялось… Ее сердце билось ровно, но очень медленно, а на лице разлилась восковая бледность, как у покойницы.

Лукас не сводил с сестры глаз, вглядываясь в ее лицо, пытаясь заметить на нем какой–нибудь знак — трепетание век, губ; он ждал приступа боли, чего–нибудь, что нарушило бы ее глубокий покой, но тщетно. Он уже начал забывать, чего ждет. Дана не двигалась, ее грудь тихо и размеренно вздымалась под кружевом ночной рубашки. Два раза в день ей расчесывали волосы и аккуратно укладывали на подушке. Она изменилась — мило надутые губки, которые так украшали ее лицо, теперь замерли, и на лице уже ничего нельзя было прочесть. Лукас пробовал говорить с ней. Он был уверен, что может докричаться до нее, где бы она ни была, может затронуть струны ее души, но ответа все так же не было… Раньше, в детстве, они были очень близки, как часто бывает в семьях, где у родителей свои проблемы и детям уделяется мало внимания. Их мать была алкоголичкой, отец — трудоголиком. Лукас был старше сестры на восемь лет и всегда защищал ее от всяческих нападок, не позволял никому дразнить ее или насмехаться над нею. Он утешал Дану, если друзья подводили ее, забывал о своих проблемах, если ей нужен был совет. Но в последние несколько лет Лукас мало времени уделял сестре, поскольку был занят в одной фирме в Сити, куда устроил его отец. Дана пристрастилась к наркотикам и запила, компенсируя таким образом недостающие ей внимание и моральную поддержку. Лукас говорил себе, что не стоит во всем винить только себя, что у Даны своя голова на плечах, но это не уменьшало боли от потери сестры. Она была его маленькой сестричкой, его кроликом, как он иногда поддразнивал ее за стеснительность и детские страхи. А теперь она потерялась, и он не мог ее найти.

Коллеги Лукаса по работе были недовольны его частым отсутствием на рабочем месте. Злые языки даже стали поговаривать, что он получил свое место лишь благодаря протекции отца и что, мол, сам–то он недостаточно даровит, чтоб работать в таком месте. Его девушка завела роман с другим — ей не хватало внимания, ведь Лукас все время проводил у постели сестры. Персонал клиники тихо удивлялся такой преданности, некоторые, в основном женщины, даже останавливались у палаты Даны и задумчиво глядели на него. Возможно, не все назвали бы Лукаса красивым — слишком впалые щеки, резко очерченные скулы, густые и прямые брови, плотно сжатые губы. Но в целом его лицо выражало огромную жизненную силу и твердый характер, а темные жесткие волосы делали его очень привлекательным. Даже тех, кому он не нравился, поражали его сдержанность и угрюмость, а порой и резкость. Его бессмысленное бдение снискало ему уважение всех сотрудников, и они приносили ему чай, от которого он все равно отказывался, и закрывали глаза на то, что время от времени он тайком курил у окна. Вообще–то он не был заядлым курильщиком, но людям свойственно курить, когда они нервничают, к тому же надо было себя как–то занять. В комнате витал тяжелый и сладкий аромат цветов, сводя с ума, и только сильный запах табака мог хоть немного перебить его.

Как–то раз Лукас приехал в клинику поздно ночью, после бурной вечеринки, на которой рекой лилось шампанское и веселье граничило с буйством. И хотя он изрядно выпил, эта праздничная суматоха не тронула его. Шампанское кружит голову, лишь когда ты весел и беззаботен сам по себе, вот поэтому–то его и пьют только по особым случаям.

Итак, Лукас сидел на больничном стуле, не сводя глаз с сестры, терпеливо ожидая, когда она подаст признаки жизни, а все вокруг неспешно шло своим чередом. Когда–то его занимали вещи, которыми интересуется большинство людей: карьера, материальные ценности, независимость, чувство собственного достоинства. И уважение отца. Он часто говорил себе, что последнее было не чем иным, как избитым стереотипом, а не насущной необходимостью. Как бы там ни было, сейчас все эти проблемы и желания отошли на второй план, заполняя пустотой его душу. Алкоголь обострил его чувства, и бледность сестры казалась ему восковой, более желтой, чем обычно, а губы бескровными и какими–то бумажными. Ему неприятно было прикасаться к ней, она казалась холодной и твердой, какой не могла быть живая плоть. Где–то в глубинах его мозга билась мысль: «Мне нужна помощь». Оказалось, что он думал вслух.

Он и сам не заметил, как уснул, и ему приснился сон. Он увидел старый город с красивыми колоннами и статуями, с позолоченным куполом храма, пламенеющим в лучах солнца. Он слышал скрип повозок, в которые вместо лошадей были впряжены рабы с исполосованными кнутом спинами. Рядом с ним стояла девушка с длинными черными волосами и глазами цвета ласкового зеленого моря. «Помогите мне, — просила она. — Вы должны помочь мне». Ее лицо стало меняться, будто растворяясь. Теперь красный свет торшера освещал короткие волосы и лик, словно выгравированный на металле. Красота первой девушки поражала, но сейчас Лукас чувствовал, что ее лицо было ему знакомо, однако он никак не мог вспомнить откуда, и это причиняло сильную душевную боль. Загадка, терзавшая его, уже готова была разрешиться, как вдруг сон прервался и Лукас очутился все в той же больничной палате. Он еще цеплялся за сон, словно в нем был ключ к его душе. Его тряс за плечо санитар.

— Вам нехорошо? — сказал он. — Я был рядом и слышал, как вы повторяли, что вам нужна помощь.

— Да, — ответил Лукас. — Так и было.

Санитар ободряюще улыбнулся, и в этой улыбке было что–то нечеловеческое.

— Помощь придет, — сказал санитар. — Не сомневайтесь.

Весна, выдавшаяся дождливой в этом году, уступала место лету. Все шло своим чередом. Умудренные опытом крестьяне вели хозяйство, памятуя о старинных приметах. «В этом году птицы высоко вьют свои гнезда — значит, боярышник зацветет рано… Я нашел божью коровку с восемью пятнышками — значит, будет жара»… Но жары не было. Гэйнор вернулась в свою отремонтированную лондонскую квартиру и стоически давала отпор всем желающим завести с ней интрижку.

Уилл Кэйпел, вернувшись из Монголии, первым делом повел свою сестру обедать. Дойдя до ресторана «Каприз», он вспомнил, что может позволить себе лишь недорогие забегаловки вроде «Макдональдса». Пришлось Ферн угощать его. Она много выпила в тот вечер и сама оплатила счет. А ночью ей приснился все тот же кошмар, и она проснулась в ужасе и с приступом тошноты.

В клинике на Королевской площади все было без изменений — Дана не двигалась. Лукас снова стал уделять много времени рискованным финансовым предприятиям, но злопыхатели говорили, что в нем исчез былой запал и что он уже совсем не тот, каким был раньше. А в Рокби лучи заходящего солнца пробегали по фасаду дома, заглядывали в окна верхних этажей и поспешно ретировались, будто опасаясь, что нехорошая атмосфера дома затянет их внутрь насовсем.

Стоял конец мая, но из–за туч стемнело рано. Закат отступал до границ Роквуда и терялся в верхушках деревьев на Фарси–Холме. Там стояли три высохших дерева, покалеченные в той самой буре, что разрушила оранжерею дома, и, хотя вдоль высохших стволов вились молодые побеги, крона деревьев выглядела сиротливо, и голые ветки тянулись к небу, как руки нищих. Любители фольклора утверждали, будто Фарси–Холм получил свое название от слов «фарисей» или «фея», предполагали связь этого места с таинственным нарушением некоего табу и верили, что на холм наложено заклятие. Правда, сколько–нибудь вразумительной истории или легенды в доказательство никто привести не мог. В ту ночь облака, казалось, сгрудились не для того, чтобы пролиться дождем или разразиться грозой, а ради черноты самой ночи. Такие ночи бывали очень давно, до появления электрических ламп и свечей, до того, как люди украли огонь у богов. Темнота растекалась по холму, гася последние лучи солнца. А в доме, в маленькой гостиной, развели странный синий и холодный огонь, который, потрескивая, плясал на углях, казавшихся кусками льда. На полу был нарисован круг. Его подожгли, и синее пламя стремительно понеслось по окружности. Ведьма стояла вне крута, рядом с камином. На ней было белое, расшитое блестками платье, переливающееся в отблесках огня. А вот волосы ее были черны, как ночь, и в глазах таилось больше мрака, чем в темном ночном лесу за окном.

Дибук, притаившись в коридоре, наблюдал за вспышками света, пробивающимися из–под двери. Ведьма напевала; ее голос был то резок, то ласков и сладок, как июньский ветерок. Домовой чувствовал, как в гостиной нагнетается атмосфера колдовства. Свет метался из стороны в сторону, будто пытаясь найти и схватить Дибука, и он лишь вжимался в стену, не смея шевельнуться. Он не боялся темноты, но эта ночь была пугающе бесконечной, и казалось, солнце никогда не взойдет. Голос ведьмы стал наполняться силой и эхом, словно невидимые духи, которых она вызывала, вторили ей и отдавали свою силу.

Внезапно двери с треском распахнулись, едва не прибив Дибука насмерть, и водопад света выплеснулся наружу. Яркой белой дорожкой свет пронесся по коридору, стремительно проникая в глубь дома. И тут Дибук услышал призыв, хотя слов он не понимал. Какая–то сила потянула его вперед и стала затягивать на эту сияющую дорожку. Он прижал уши, чтобы ничего не слышать, но невидимая сила продолжала тащить его, так что ему пришлось вцепиться в косяк. Дибук бормотал какие–то слова — то ли заклинания бесхитростной бытовой магии, то ли молитвы к неизвестному божеству, а для верности еще и прицепил себя прищепкой — словом, боролся изо всех сил. Он зажмурился, но потом снова открыл глаза. Доведись ему прожить еще тысячу лет, он все равно никогда не забудет того, что увидел.

Прямо по лучу света на него катился туман, бесформенный, как амеба, в котором возникали образы пустых лиц со стершимися чертами, рук, подрагивающих, словно щупальца морской звезды, развевались обрывки одежды и клочья волос. Даже заткнув уши, он слышал приглушенный гул — вопли отчаяния, доносившиеся будто издалека, не громче комариного писка. Дибук хотел прислушаться, но побоялся, потому что иначе поток затянул бы и его в глубь неизвестности. Он видел тело сэра Уильяма и его руки, хватающиеся за собственную голову. Дибук на мгновенье поймал его свирепый и одновременно беспомощный взгляд. В тумане вертелось множество существ и хлама — он видел тонзуру священника, убитого в гражданской войне; извивающийся кнут извозчика, болтающийся туда–сюда; чье–то пальто; раздутый живот горничной, беременной от своего хозяина. И среди всего этого метались тени маленьких темных существ, издавна населявших дом и помнивших каждого его посетителя, всех жильцов. Здесь был даже каминный бес, из последних сил цепляющийся за оконную раму, но и его затянул вихрь заклинания.

Когда поток фантомов наконец иссяк, Дибук отцепился от косяка и, не обращая внимания на боль в ногах и ломоту во всем теле, поковылял ближе к двери, чтобы видеть, что происходит в комнате. Пылая синим пламенем, от пола до потолка поднимался гудящий столб воздуха, втягивая в свою воронку призраков. Если кто–то из самых проворных духов пытался вырваться из этого заколдованного круга, то воронка изгибалась и захватывала его снова. В вихре мелькали искаженные образы — выпученные глаза, скрученные губы. Ведьма стояла чуть поодаль, распростерши руки. Сила магии достигла своего пика, и столб поднялся под самый потолок. И тогда ведьма стала выкрикивать слова заклинания: _«Увалель!»_ И снова: _«Увалель_неан–шамель!»_ Внутри вихря полыхнула синяя молния. По полу пробежала трещина, и внутри круга пол разверзся.

Водоворот призраков со страшной скоростью унесся вниз, в дыру в полу. Дибук успел заметить мелькнувшего в вихре сэра Уильяма с гримасой ужаса на лице. Домовой не мог заглянуть внутрь темной трещины из своего убежища, не мог никого спасти. Последний призрак исчез в круге, ведьма прочитала заклинание, и трещина закрылась. Все было кончено.

В глубине комнаты Дибук заметил Негемет. Она сидела неподвижно, вытянувшись в струнку, подобно египетской статуе, и в ее прищуренных злобных глазах горел дьявольский огонек. Медленно, шаг за шагом, домовой стал отступать назад, а потом развернулся и побежал что было духу.

— Одного мы упустили, — сказала ведьма. — Один маленький крысеныш вырвался. Это крайне нежелательно. Найди его!

Кошка метнулась вслед домовому. Но Дибук был проворен, сызмальства хорошо бегал и легко уворачивался от препятствий. Ушибленная нога не слишком беспокоила его, и он несся со всей скоростью, на какую был способен. Забавно хромая, он слетел вниз по крутой винтовой лестнице, преодолел петляющие коридоры дома, открытые и закрытые двери, бежал, не разбирая дороги и уже не выбирая затененных мест. Негемет оказалась не столь ловкой И, не найдя беглеца, злобно мяукала перед закрытой входной дверью, сквозь которую домовой юркнул мгновением раньше.

Вырвавшись из дома, Дибук продолжал бежать. Он не оглядывался и не разбирал дороги, страх гнал его вперед, прочь от заколдованного дома. Лишь у трех сухих деревьев на Фарси–Холме он позволил себе чуточку передохнуть, надеясь, что, если тут появится Негемет, его дальние родичи–гоблины заступятся за него.

Оранжерея была отремонтирована, работники получили свою плату и ушли восвояси.

— Ты не нашла его, Негемет, — задумчиво сказала хозяйка, — ну ничего. Это не важно. Он был всего лишь домовым, хранителем углов и паутины. От него неприятностей не больше, чем от полевой мыши. А главную проблему мы уже устранили.

После изгнания нечистой силы из Рокби прошло несколько дней. Дом был пуст и безмолвен: не скрипели лестницы, не потрескивали половицы. Где–то в глубине стен сам дом тосковал по прежним обитателям. Он скучал по ним, как собака скучает по своим блохам, с которыми прожила всю жизнь. К тому же дом ощущал вторжение новой темной силы; атмосфера здесь становилась все более сырой и холодной, и никто уже не хранил и не оберегал ее.

Пленник, запертый на чердаке, чувствовал необыкновенную пустоту дома, но только потому, что исчезло все, что можно было хоть как–то почувствовать. Моргас редко навещала его, и ему ничего не оставалось, кроме Как разговаривать с самим собой, с домом и с молью, которая была так мала, что ее не утащила сила магии. Но вскоре это стало выводить его из себя. Тогда он попытался сокрушить преграды, закрывающие путь к свободе. Он был достаточно силен, чтобы своротить обычные ржавые решетки и запоры, но, укрепленные колдовством, они не поддались натиску.

— Что она делает? — спрашивал он у дома, но ответа не получал и слушал мертвую тишину, царившую в нижних этажах.

Он прикладывал ухо к полу, пытаясь расслышать, что происходит внизу. Он знал, что призраки покинули дом, и слышал крадущуюся поступь охотящейся Негемет да иногда приглушенный голос ее хозяйки, невыносимо мучивший его слух. Порой, пытаясь разогнать ненавистную тишину, он выл, как зверь, но звук отражался от стен и, повисев в неподвижном воздухе, всегда возвращался к нему. Иногда он плакал от бессильной ярости, и горячие красные слезы испарялись, едва упав на землю. В конце концов он стал проклинать и Моргас, и свою тюрьму, и весь мир, покуда не охрип от проклятий. Он все повторял и повторял имя своего единственного друга; в нечеловеческой муке он звал его на помощь тихим, как трепетание крылышек моли, шепотом, кусая в кровь губы.

В глубине оранжереи Моргас высаживала Дерево в горшок. Стояла полночь, луна заливала округу безразличным, холодным светом, и треугольная стеклянная крыша отбрасывала причудливые тени. И снова все вокруг было окутано волшебством, на сей раз волшебством живительным: ствол молодого Дерева светился мерцающим светом, листья и ветви пульсировали, будто наполняясь живой горячей кровью. Моргас напевала свои жуткие колыбельные и поливала Дерево волшебной жидкостью из различных сосудов. Рядом неподвижно сидела Негемет, и, если бы не ее подрагивающий хвост, можно было бы подумать, что она превратилась в статую.

— Мы с тобой находимся на земле Англии, — нашептывала ведьма Деревцу. — Это мой остров, моя земля. Здесь ты вырастешь, станешь сильным и высоким, ты наполнишься соком, который мне так нужен. А потом ты принесешь мне плоды.

Закончив, она собрала свои вещи и пошла в дом; Негемет послушно семенила у ее ног.

В темноте оранжереи тяжелая каменная кадка треснула и стала медленно, миллиметр за миллиметром, раскалываться, поддаваясь напору напоенных колдовским зельем корней, которые жадно тянулись к земле.

— Хватит поучать меня, — возмутился Уилл Кэйпел, возвращаясь вместе с сестрой с похорон тетушки Эбби в Западном Графстве.

Смерть тети не стала неожиданностью для родственников, многие даже считали, что ей давно пора было перейти в мир иной. Свои последние годы она провела в доме для престарелых в Торки, но это не мешало ей приезжать к родне без приглашения на Рождество, Пасху, свадьбы, юбилеи и крестины, не говоря уже о похоронах менее живучих родственников. Ей стукнул девяносто один год, и она пережила многих своих сверстников, поэтому Ферн не испытывала особой грусти. Возвращаясь с похорон, она вспоминала свою собственную неудавшуюся свадьбу и тетушку Эбби, которая на этой свадьбе тоже присутствовала, как ни в чем не бывало потягивая вино.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что хватит давать мне советы.

— А я и не пыталась, — спокойно ответила Ферн. — Я вообще никогда не даю советов.

— Ты даешь их по–своему, — упорствовал Уилл. — Ты ничего не говоришь вслух, ты телепатируешь, — словом, я чувствую, что ты хочешь мне сказать. Да еще твое выражение лица!

— Чушь какая! — усмехнулась Ферн. — Обыкновенное выражение.

— Ну да! Напускаешь на себя холодный загадочный вид и думаешь, что никто не догадывается, что у тебя на уме. Если бы мы играли в карты, — продолжал Уилл, — ты бы точно проиграла мне. Впрочем, давай проверим, если хочешь. Сейчас ты думаешь о последней поездке тетушки в Йоркшир и о своей несостоявшейся свадьбе, а следовательно, ты собираешься критиковать мою личную жизнь, правильно?

— Твоя личная жизнь — это твое личное дело, — бросила Ферн. — Или дела, если уж на то пошло. И когда только ты успеваешь справляться с подобными делами…

— Вот видишь! — оживился Уилл. — Опять критика!

Ферн прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

— Просто не хотелось тебя огорчать.

Уилл тоже улыбнулся, но постепенно улыбка стала неестественной и какой–то вымученной.

— Как там Гэйнор?

— Давненько ты не интересовался, — осторожно ответила Ферн.

Она вглядывалась в дорогу. От беззаботности не осталось и следа, и теперь на ее напряженном лице сложно было что–то прочитать.

— Гэйнор быстро оправилась от разрыва с флейтистом, видимо, не очень–то они были привязаны друг к другу. По последним данным, она сейчас отбивается от ухаживаний Хью, погуливающего муженька Ванессы. А вот источники, близкие к мисс Мобберли, считают, что долго она не продержится. Когда кто–нибудь из мужчин рыдает у нее на плече, она всегда оттаивает.

— Она не пробовала надевать водонепроницаемую жилетку? — взорвался Уилл. — И вообще, я не просил отчета о ее любовных связях, мне просто интересно, как она поживает!

— В прошлые выходные она поживала хорошо, _-_ ровным голосом ответила Ферн.

Почти две мили они ехали в полном молчании. Ферн сама попросила не включать музыку, но тишина, воцарившаяся в машине, наводила на нее тоску, поэтому она не стала делать вид, что дуется, когда Уилл продолжил разговор.

— В этом году я, вероятно, поеду в Индию, — сменил он тему разговора, естественно и не думая извиняться за свою резкость.

Ферн неопределенно хмыкнула.

— Как и Роджер в свое время, я мог бы получить свое первое стоящее задание, — продолжал Уилл. — В Би–би–си весьма заинтересованы в репортажах о Гималаях. Ну, ты понимаешь: легенды восточного государства, буддизм, истинное происхождение Шангри–Ла — все это интересно людям. Я тебе говорил об этом в «Капризе».

— Если у тебя выгорит это дело, то в следующий раз ты поведешь меня в «Каприз», — сказала Ферн.

— Так я тебя туда и водил!

— В следующий раз, — мрачно ответила сестра, — ты и счет будешь оплачивать.

Было уже поздно, когда брат с сестрой подъехали к Лондону, поэтому они решили заехать к Ферн. По дороге они купили тайской стряпни и бутылочку «Шардонне». Зайдя в квартиру, Ферн включила свет, задернула шторы и зажгла ароматическую свечу.

— В воздухе витает запах похорон, — грустно сказала она. — Знаешь, такой влажный, ржавый запах. Так пахнет промокшее под дождем черное пальто, которое редко достают из шкафа.

— Так ведь сейчас нет дождя, — возразил Уилл, откупоривая вино и распаковывая пакет с едой.

— Воздух такой влажный, — тихо сказала Ферн. Когда они уселись за стол, Ферн вдруг стала задумчивой.

— Да что случилось, сестренка? — встревожился Уилл. — Ты такая бледная!

Ферн помолчала. Когда она заговорила вновь, голос ее окреп и зазвучал громче:

— Это мой брат. Выходи, не бойся его. Он знает о вашем народце. Я не могу приказывать тебе, это было бы невежливо, а мне не хотелось бы показаться невоспитанной! Я хочу дружить с твоей королевой.

Брови Уилла от удивления поползли вверх, но Ферн не обращала на него внимания. Ее взгляд был прикован к занавескам в углу, где темнота была особенно густой. Уилл заметил, что из тени отделяется нечто отдаленно напоминающее маленькую человеческую фигурку. Наконец существо выползло поближе к свету, и теперь можно было рассмотреть его получше. Он был довольно непригляден — маленький, похожий на обезьяну, непропорциональный, с длинными руками. На его ножки были натянуты полосатые гетры. Ферн отметила, что со времени их последней встречи гоблин приоделся и обзавелся уродливой шляпой, которая была ему великовата. По тулье шляпы вилась щеголеватая вышивка: _«По_назначению»._ Из прорезей этого забавного головного убора торчали волосатые ушки.

— Привет, Скулдундер, — поздоровалась Ферн.

— Кто его сюда пригласил? — удивился Уилл.

— Да он сам пришел, — вздохнула сестра. — Он взломщик. Мы уже виделись раньше. Он грабит во имя Мэбб, королевы гоблинов. Ну, так что, — она обратилась к гоблину, — ты здесь по личной инициативе или твой визит носит, так сказать, официальный характер?

Гоблин откашлялся, снял шляпу и принял позу.

— Моя королева просила передать вам, — напыщенно вымолвил он, — что она благодарит вас за подарки и с радостью примет вашу дружбу. Это большая честь.

— Для кого? — посмеиваясь, пробормотал Уилл.

Ферн с безмятежным выражением лица наступила ему на ногу, незаметно для Скулдундера, но довольно ощутимо для Уилла.

— Большая честь! — повторил гоблин. — Королева Мэбб знает, что вы — великая ведьма, и верит, что вы не желаете зла ей и нашему народу. И меня, конечно же, не обидите. — Гоблин метнул на Ферн встревоженный взгляд и вцепился в свою шляпу.

— Ну, конечно же, нет, — учтиво сказала Ферн. — Я вообще стараюсь никому не вредить.

Уилл понял, что за этим дипломатичным ответом таилось некое предупреждение, но Скулдундер явно успокоился и почувствовал себя увереннее.

— Может, выпьешь бокал вина? — предложила Ферн. — И скажи, чем я могу быть полезна твоей королеве?

— Королева послала меня как раз для того, чтобы помочь вам, — объявил гоблин. — Она сказала, что не будет больше претендовать на шило.

— Шило? — нахмурилась Ферн. — А, наверное Копье!

Гоблин осторожно глотнул вина и продолжил.

— Но вот незадача! — объявил он. — До нас дошли слухи о другой ведьме. Похоже, она даже сильнее вас. В нашей стране она недавно. Сила ее магии огромна, мы не в состоянии ее постичь. Королева думает, что вам следует знать о ней.

— Королева очень мудра. — Ферн не замедлила сделать комплимент, а про себя подумала: «Ерунда какая–то. Скорее всего, какая–нибудь уличная ведьма, играющая с фейерверками, или старуха, что косо посмотрела на Мэбб, и теперь это не дает той покоя. Но лишняя осторожность не помешает…»

Она повернулась к Скулдундеру:

— Как ее зовут, эту ведьму?

— Мы не знаем, — ответил тот.

— Вы хотя бы знаете, где она живет?

— Она арендовала особняк к северу от города. Сколько зла она там уже натворила! Дом был собственностью одного семейства, вымершего много лет назад. С тех пор там мало кто селился, и дом оставался в распоряжении привидений и мелких духов. Но она изгнала духов из их многолетнего обиталища, и теперь дом населяют лишь ее слуги.

— Экзорцизм — изгнание нечистой силы, — задумчиво сказала Ферн.

— Изгнание неугодного народца, — повторил Уилл.

— Что ж, в изгнании нечисти из дома нет ничего необычного или ужасного, — сказала Ферн. — Этот обряд показывает духам проход во Врата, вот и все. Но Скуддундер замотал головой:

— Нет, нет! Мы думаем, что она открыла проход в Бездну. Их всех затянуло туда. В небытие. — Гоблин дрожал и мял в руках шляпу. — Спасся только домовой. Он очень стар и не такой храбрый и хитрый, как мы, живущие на вольных просторах. Но он неплохо сработал: сбежав из дома, он спрятался в месте, где сохранилось старое волшебство. Ведьмины прислужники не нашли его. Мы не знаем, как долго он скрывался, — он не может точно вспомнить. Его нашли наши охотники на жаб. Должно быть, он долго плутал.

— Как называется этот дом? — спросила Ферн.

Гоблин задумался.

— Что–то связанное с грачами. С грачами и дубами. Рок… Дом… Что–то вроде этого.

— Вы знаете об этом доме только то, что рассказал вам домовой?

— Да… Но он очень напуган. Он не хотел уходить оттуда и теперь подавлен и растерян, чувствует себя скверно, даже среди нас, его родственников.

— Домовые обычно не отличаются особой храбростью, — сказала Ферн. — По крайней мере, большинство из них. Что ж… Передай королеве.,. Передай королеве, что это может оказаться серьезной угрозой всем нам. Я хотела бы сама расспросить того домового. Эта проблема требует всестороннего рассмотрения, и я прошу Ее Величество, если, конечно, она сочтет возможным, почтить меня своим визитом. Тогда мы могли бы подумать над этим вместе.

— Здесь? — удивился Скулдундер. — Вы и королева?

— Она была бы моим самым почетным гостем, — заявила Ферн.

Уилл решил, что таким образом она намекала на то, что чуть менее почетные гости то и дело посещают ее квартиру.

— Я извещу ее, — сказал Скулдундер с сомнением и скрылся в тени штор.

— Ну? — Уилл нетерпеливо потребовал объяснений.

— Думаю, все это пустяки, — сказала Ферн. — Буря в стакане. Но я хочу повидать Мэбб. Рэггинбоуна днем с огнем не найдешь, а даже ведьме нужны друзья.

— Ведьме — особенно, — подчеркнул ее брат.

— Я уже сталкивался с подобным случаем, — сказал новый доктор.

Обычно Дану Валгрим консультировал постоянный состав врачей, но частенько они прибегали к помощи извне, к советам какого–нибудь медицинского светила, потом еще одного и еще, что, несомненно, было выгодно клинике, ибо Каспар Валгрим отстегивал любые суммы на лечение дочери. Врачи Даны часто устраивали консилиумы, дабы уверить Валгрима, что они не опускают рук и положение больной может измениться. И отец оплачивал все медицинские счета, понимая, что консультации врачей дорого стоят, и пытаясь доказать самому себе, что делает хоть что–то для выздоровления дочери. Но со временем он все реже стал навещать Дану, не чаще одного раза в две недели, а то и в месяц. «Какой смысл? — говорил Каспар сыну. — Она все равно не слышит нас и не знает, что мы рядом».

Но Лукас с неизменным упорством проводил все ночи у постели сестры, а дни заполнял лихорадочной и напряженной работой, пытаясь если не заглушить боль в своем сердце, то хотя бы слегка отвлечься от проблем. Он был в палате, когда новый специалист по коматозным состояниям обменивался мнениями по поводу Даны со своим коллегой, и что–то в замечаниях доктора заставило его насторожиться.

— Это произошло в Йоркшире, — говорил доктор. — Девушка, пожалуй, чуть постарше, чем эта, — не знаю, правда, играет ли возраст тут какую–нибудь роль, — находилась примерно в таком же состоянии. Те же признаки психосоматического расстройства плюс некоторые странные особенности состояния пациентки. Как и в вашем случае, все начиналось обыденно: вечеринка, слишком много выпитого алкоголя и затем полное отключение. Замедленный пульс. — Он оттянул ее веко и посмотрел на зрачок. — Какие–либо хронические болезни есть? Или аллергии на лекарства?

— Нет, — ответил доктор.

— Травмы?

— Она несильно ударилась головой. В общем ничего серьезного. Да… забыл представить; это ее брат,

— Лукас Валгрим, — представился молодой человек, протягивая руку. — Так что случилось с девушкой из Йоркшира?

— Она очнулась через неделю. Никто и не ожидал. — Почему–то доктор выглядел смущенным — И выписалась в тот же день.

— В тот же день? — Его коллега был поражен.

Врач пожал плечами:

— Все это было очень странно. Еще мгновение назад она лежала чуть живая, а в следующую минуту встала с постели. Если бы мы понаблюдали ее, то располагали бы более полной информацией. Большинство людей в подобной ситуации остаются в клинике еще на некоторое время. Но с ней было трудно договориться.

«Мне это уже нравится, — подумал Лукас. — Я хочу, чтобы Дана тоже очнулась и сразу озадачила всех докторов».

— Я бы хотел поговорить с этой девушкой, — сказал он.

— Это невозможно. Сведения о пациентах конфиденциальны.

— Но вы же нарушили эту конфиденциальность, обсуждая ее случай на консилиумах и даже с теми, кто не имеет к медицине никакого отношения. Я хочу встретиться с ней, устройте это.

— Простите, но это невозможно.

Коллега доктора был менее категоричен, памятуя о чеках, регулярно выписываемых клинике отцом Даны.

— Возможно, мы смогли бы устроить все иначе. Если бы вы, — он обратился к доктору, — поговорили с этой девушкой о нашем случае, дали ей координаты Лукаса, то, я уверен, она согласилась бы встретиться с ним. Но, думаю, она вряд ли сообщит вам что–то ценное. Пациенты редко разбираются в своей болезни…

— Спасибо, — оборвал его Лукас. — Буду очень вам признателен, если мне удастся переговорить с этой девушкой. Буду ждать вестей. — И он отошел к постели Даны.

Новый доктор явно был не согласен, но его быстренько увели из палаты. Лукас повернулся к сестре, но уже не глядел на нее с сожалением и болью. В нем что–то изменилось: он был напряжен, как натянутый канат, и его наполняло ожидание чего–то. Вдруг у него в голове пронеслось видение: он был где–то вне Времени, а холодное, застывшее в спокойствии тело — была не Дана. Еще какие–то образы проносились в его голове так быстро, что он не успевал фиксировать их. Дорога, крона дерева с дрожащими от ненастоящего ветра листьями, вода, льющаяся в бассейн, огонь и снова девушка; но теперь ее дыхание участилось, затрепетали веки, и Лукас увидел ту, другую девушку, яркую, как сталь, с сияющими зелеными глазами, которая уже однажды снилась ему. Но тут мир дрогнул, и все встало на свои места: он снова очутился в палате, рядом с Даной, безмолвной и спокойной. Его сердце бешено билось, будто он долго бежал. На лбу выступил пот.

— Что же со мной происходит? — прошептал он. И голос внутри него, который был частью его самого, но тем не менее ему не принадл

. ответил: «Не бойся. Это твой Дар. Не борись, не противься, просто прислушивайся к нему, и он направит тебя».

Дар. Давным–давно в Атлантиде магическая аура Лоудстоуна распространилась на местных жителей, и смертные стали обладать неземными возможностями. Лоудстоун был повержен, и Атлантида погрузилась в пучину волн. Но к этому времени мутировавший ген распространился по всему свету и заразил бесчисленное множество людей. Людей, владеющих Даром, называли по–разному: ведьмами, колдунами, проклятыми, Детьми Атлантиды.

Лукас не понимал, что творится с ним, но чувствовал, что горизонты его мысли стали шире и видения служат какой–то цели. Может, они помогут вернуть сестру к жизни?…

Лукас ушел из клиники в полночь и отправился домой пешком, хотя до его квартиры было очень далеко. Где–то на полпути его догнало такси.

Ферн сидела над своим проектом, когда ей позвонили. Она работала в пиар–компании. Сотрудников было мало, а выгодных, но капризных клиентов много, поэтому все сотрудники были перегружены и издерганны. Ферн совсем недавно получила повышение, став одним из директоров благодаря своим дипломатическим способностям, проявившимся как раз при общении с подобной клиентурой. Только что она совещалась с руководством по поводу выпуска нового журнала «Гав!», который должен был рассказывать о домашних животных знаменитостей, поэтому, когда она сняла трубку, все ее мысли были сосредоточены на работе.

— Простите, повторите, пожалуйста. Хотите, чтобы я… Нет, я думаю, о йоркширах мы писать не будем, о них и так все время говорят. Что? Его сестра? А он кто?… Простите, что?

Результатом этого путаного разговора стал лист бумаги, на котором были записаны имя и номер телефона. Ферн весьма смутно понимала, зачем все это ей нужно, но листок не выбросила. Несколько дней спустя она нашла его среди своих бумаг и решила позвонить.

— Здравствуйте, я хотела бы поговорить с Лукасом Валгримом. Меня зовут Ферн Кэйпел.

— Ферн Кэйпел? Мы знакомы? — резко ответил мужской голос.

— Как я поняла, вы хотели со мной поговорить. По поводу моей болезни, — промолвила Ферн ледяным тоном. — Я провела в клинике Йоркшира некоторое время пару лет назад, когда впала в кому. Мне сказали, что ваша сестра находится в таком же состоянии.

— Да. — Голос Лукаса моментально изменился. — Я так рад, что вы позвонили. Возможно, я хватаюсь за соломинку, но мне сказали, что Дана впала в кому при схожих обстоятельствах…

— Кто дал вам эти сведения?

— Врач, который наблюдал вас. Он не хотел сообщать ваше имя, но я уговорил его. Мне очень нужно с вами поговорить. Вы не возражаете?

— Н–нет, — с запинкой ответила Ферн. — Правда, я не уверена, что смогу помочь вам. Я потеряла сознание и очнулась через неделю. Это не научило меня ставить диагнозы.

— Да мне не нужен диагноз, — сказал Лукас. — У моей сестры замедленный пульс, она почти не дышит и ни на что не реагирует. Она находится в этом состоянии уже несколько месяцев, с Нового года. Я бы хотел поговорить с кем–нибудь, кто оказывался в похожем положении. Может, пообедаем вместе?

— Я ужасно занята сейчас, — колебалась Ферн.

— Давайте посидим в баре.

— Ну что ж, хорошо, — сдалась Ферн. — Но я боюсь, что ничем не смогу помочь вам.

— Давайте завтра? После работы?

Они договорились о времени и месте, и Ферн повесила трубку. Она пыталась не думать о разговоре, но тщетно. Даже поздно вечером, засыпая, она видела неизвестную девушку, лежащую на больничной койке, подключенную к трубкам и проводам, поддерживающим в ней подобие жизни, смертельно бледную и неподвижную, месяц за месяцем проживающую таким образом свою жизнь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Труднее всего было снова привыкнуть ко Времени. Я так долго жила в измерении, где время стоит на месте; где вращаются, ни к чему не приводя и ничего не меняя, призрачные времена года; где день и ночь мало отличались друг от друга. Я говорю, что жила так очень долго, но смысл этого слова теряется, когда я думаю о Дереве. Для него не существует Времени, секунда или тысячелетие — ему все равно. Дерево росло и росло, пока не заняло все пространство и расти стало некуда. И теперь оно приносит плоды без семян и искривляет вокруг себя пространство, подобно тому, как черная дыра пронзает Вселенную и изменяет внутри себя физические законы. (Как видите, я разбираюсь в этих вещах, беседы с ведьмами и колдунами, что глядят на звезды сквозь магический огонь, не прошли для меня даром.)

Меня породила сила реки, волшебные соки Дерева вскормили меня и наполнили мощью колдовства. А _она_ пыталась спалить меня бледным колдовским пламенем. После этого пути назад не было. Я призвала к себе птиц: болтливых сорок, тяжелых остроклювых ворон, долбящих стволы деревьев дятлов. Через миры полетела стая к пещере, где мы с сестрой–ведьмой когда–то жили и собирали травы наших волшебных снадобий. К шеям дятлов я привязала небольшие горшочки и наказала долбить Дерево до тех пор,, пока оно не даст сок. Горшочки наполнялись соком, и тогда дятлы возвращались ко мне. Сок Дерева обладает чудодейственной силой, о которой никто, кроме меня, не догадывается. Из него я могу сделать зелье, которое иссушает ум, обесцвечивает душу и подчиняет мне любого, заставляя делать все, что я пожелаю. Последней я вызвала самую мудрую птицу — сову — и велела принести мне одну веточку. Она хранилась в пещере, завернутая в шелковый платок. Давным–давно я сама выкопала этот побег, читая над ним заклинания, и теперь сова вернула мне драгоценность. Я опасалась, что Дерево не приживется и зачахнет, но волшебство, коим оно было напоено, придало ему сил, и оно крепло с каждым днем.

Я поселилась на острове Аээа, потому что когда–то здесь жила моя сестра–ведьма Сисселоур. Она была сиракузской чародейкой, молодой, красивой, полной жизни, и забавлялась тем, что превращала в свиней заплывающих к ней моряков. Сисселоур тогда очень похудела на диете из постной свинины. Я надеялась, что на острове снова смогу привыкнуть к миру живых. Меня совершенно вымотали скачки Времени. Бывали моменты, когда я не могла пошевелиться от ломоты в теле и неподвижно лежала на кровати, которую, как мне казалось, трясло и мотало, как повозку на ухабистой дороге. Эта изматывающая качка вызывала у меня приступы тошноты. Но даже когда мне становилось лучше, страх, притупленный физическим недомоганием, выползал наружу и не давал мне ни минуты покоя. Казалось, будто я в ловушке, имя которой Настоящее, что я тщетно хватаюсь за секунды, минуты и часы, Время утекает быстрее, чем я могу осмыслить его бег. Мне даже не верилось, что когда–то я так жила, и лишь благодаря стальному характеру и стремлению к цели я не запаниковала и осталась на избранном пути. В конце концов я привыкла к течению Времени.

Сейчас на острове живет куда больше людей, чем в стародавние времена. Люди расплодились, будто насекомые, и заполонили землю. Все теперь не так, как прежде. Например, женщины демонстрируют свое тело всем подряд вместо немногих избранных, а еще появился странный обычай — неподвижно лежать под солнцем, покрываясь, подобно крестьянам, бронзовым загаром. Я не понимаю этого — ведь без белой кожи красота немыслима. Я так прекрасна сейчас! Огонь очистил меня, река излечила, и я вышла из вод Смерти подобно рожденной из морской пены Венере. Как и Венера, я — богиня, но богиня ночи, темноты, богиня бледной луны. Я не люблю солнце, меня влечет мягкий и призрачный свет луны, верной спутницы любой ведьмы. В лунном свете я дивно хороша! Но когда я смотрю в зеркало, я вижу прежнюю Моргас, ее старую, вздувшуюся плоть, не уничтоженную до конца, а лишь втиснутую в формы моего нового стройного тела. Под точеной фигуркой скрываются тучные телеса, а мое прелестное личико — изменчивая маска, небрежно наброшенная на уродливую морду. Это превращение из безобразного чудовища в красавицу наполняет меня неземной радостью, ведь я понимаю, что во мне мощь тьмы, а красота сама по себе — вещь пустая и бесполезная, если за ней не стоит сила. Благодаря моей силе я могу делать куда более удивительные вещи, по сравнению с которыми вечная молодость — сущий пустяк. Иногда в зеркале я вижу Вечное Древо, которое будто обнимает меня своими ветвями, впутывая их в мои волосы; темнота его кроны сливается с темнотой моих глаз. И это зрелище завораживает и пленяет меня, потому что, соединившись с Деревом, не знающим времени, я становлюсь бессмертной и такой могущественной, что могу бросить вызов даже Эзмордису и бороться за мировое господство.

Мне пришлось оставить остров из–за одного назойливого парня. И хотя я легко справилась бы с расспросами любопытных (как справилась с тем нахалом), мне хотелось покоя и уединения. Так что я перебралась в Англию, в страну, которую когда–то называли Логрез, в страну, где я родилась и которой очень скоро буду управлять сама. Пусть Эзмордис правит в варварских землях, за Западным морем! Это место было моим и будет моим до тех пор, пока звезды не упадут на землю! Я скрылась в пещере в Придвине, где по легенде много лет назад спал Мерлин. Вход в пещеру был искусно скрыт от посторонних глаз заклинанием. Там я чувствовала себя в безопасности. Под темным сводом я зажгла магический огонь и принялась искать жилище — достойное пристанище для ведьмы и королевы.

За волшебный мешок штормов я наняла на службу существо, полуведьму, полукобольда. Когда пройдет семь раз по семь лет и моя прислужница станет свободной от связывающих ее обязательств, она собирается разрушить до основания деревню, где когда–то ее высмеивали и забрасывали камнями, хотя было это очень давно. Она никогда и словом не обмолвилась о своих планах, но это и не обязательно, ведь я могу читать мысли. Она вообще не разговаривает, что меня очень радует, зато у нее острый слух и зоркий глаз, она замечательная кухарка — в общем она полностью меня устраивает. А желание отомстить обидчикам привязывает ее ко мне крепче, чем любое заклинание. И еще у меня есть Негемет, кошка из породы гоблинов. Она не обладает магическим чутьем, но пришла ко мне, как только я появилась на острове. Она будто ожидала меня. Кто она и откуда? Я не знаю. Ее имя возникло в моей голове сразу, когда я увидела ее, словно она могла передавать мысли взглядом. Кошки–гоблины встречаются редко; согласно преданию, они служили королю Подземного Мира и постепенно теряли свой мех — он был им не нужен в жарких чертогах ада. Все в облике Негемет говорит о том, что она не обычное животное. Ее умные глаза светятся древним знанием, а походка выдает кошку–божество, лениво и надменно выходящее из только что открытой гробницы. Каждый раз, когда гляжу на нее, я чувствую, как она близка мне. Наверное, где–то в ушедших столетиях мы уже встречались.

Мне нравится, что они обе — существа женского пола. Я предпочитаю окружать себя женщинами, независимо от их обличья. Мужчины должны подчиняться женщинам, быть их рабами. Конечно, мужчины нужны для продолжения рода, но и только. Лишь однажды я полюбила мужчину. Это ненасытное желание, это безумие, когда даже страдание дорого сердцу! Помешательство! Он уносил меня с собой туда, где боль сладка, где боль — счастье. Но одним холодным серым утром он оставил меня навсегда. И я похоронила свою любовь глубоко в сердце, так глубоко, что никому и никогда не удавалось обнаружить ее. Этот мужчина был моим сводным братом. Впоследствии он стал Великим Королем, но сын, которого я родила от него, был для него проклятием. Впрочем, мне это тоже ничего не дало. И хватит о нем. Я вспоминаю мою сестру–близнеца Морган. Я любила ее, а она меня… Но в конце концов и она предала меня, обратившись к любви с мужчинами, и умерла в горечи. Я отчетливо, будто это было вчера, вижу, как ее голова висит на Вечном Древе и даже в темноте небытия проклинает меня. Теперь в моей жизни нет места мужчинам. Лишь один, если это существо вообще можно назвать мужчиной, живет сейчас в моем доме.

Сразу после Нового года я переселилась со своими соратницами в имение Рокби. У меня большие планы и на сам дом, и на его владельца. Каспар Вал–грим — король в неведомом мне мире, мире денег. Деньги, как и магия, — это ключ к власти. С помощью колдовства вы можете овладеть умами людей, деньги же покупают их души. Валгрим — один из воротил в мире бизнеса, в так называемом Лондонском Сити. Великий Король никогда не дорожил своим богатством, но у подножия его белой башни была погребена голова Благословенного Брана, глядящая сквозь землю и охраняющая Короля и его владения от недругов. Мой брат выкопал голову, думая, что это языческая вещь и что он сам сумеет управлять своими землями. Однако с тех пор радости жизни были потеряны для него, бог жадности воссел на троне, где прежде сидели сотни королей, упиваясь властью и тратя народное состояние. Мне нужны деньги, поэтому я подчинила себе Каспара Валгрима. Его кровь заражена моей магией. Он соберет для меня все золото Сити.

По нынешним меркам Рокби — старинный дом, хотя его первые камни были заложены много позже моего ухода из мира. Прежде всего я изгнала всех призраков, которые заселяли каждый угол этого дома. Я избавилась даже от каминного беса, который проказничал на кухне. Гродда, моя служанка, жаловалась, что он гасит пламя в печи. Что ж, всех их затянуло в бездну небытия. Я слышала их беспомощные вопли, чувствовала обуявший их ужас. Я наслаждалась их страхом, я пила его как вино! В свое время мой брат издал благородные законы рыцарского кодекса: помогайте угнетенным, не позволяйте страху овладеть собой, не делайте ничего недостойного. Эти принципы кратко звучат так: Помощь, Доблесть, Честь. Но эти законы были созданы для воинов и героев, а не для женщин и ведьм. Нас любили, но не давали воли, нами восхищались, но мы не имели права голоса. Поэтому я установила свои собственные законы: угнетайте беспомощных, питайте страхи, никого не уважайте. _Помощь._Доблесть._Честь._ Я никогда не забывала эти три слова. Ах, как приятно чувствовать страх слабых существ, упиваться их ужасом и безнадежностью! Их страх дает мне энергию, и я становлюсь сильной, гораздо сильнее, чем тогда, когда не чувствовала течения Времени. Во владениях Вечного Древа удовлетворить мой ненасытный дух было нечем.

Я поместила в этот дом своего узника, которого я пленила у границ Подземного Мира. В отличие от дома на острове в Рокби есть подходящее место — чердак, дверь которого запирается на тяжелые засовы и замки. Я приковала его цепями, заперла замки и наложила на них заклятие. Моя магия удержит его гораздо лучше, чем решетки. Он никогда не разговаривает со мной, но часто я слышу доносящееся с чердака рычание, полное бессильной ярости. Но скоро, очень скоро к нему придут кошмары, он завоет, как зверь в темноте, и вот тогда я навешу его. Я буду смотреть, как он унижается, как скулит, взывая к моему милосердию, как называет меня матерью. Пока что я не решила, каким именно будет мое наказание, но знаю точно — оно будет сладостно растянутым, медленным, и он еще предложит мне свою душу, которой у него нет, но о которой он мечтает, в обмен на минутное облегчение мук.

Я люблю свою коллекцию: живые реликвии, собранные мной, — девушка, которая насмехалась надо мной, глаза шпиона, мой узник. Когда–нибудь к ним присоединится и она, та, которая обманула и предала меня, которая заставила мою кровь восстать против меня! Теперь мы с ней находимся в одном мире, в одном Времени. Где–то в этом мире она живет и дышит, засыпает и просыпается, веря, что я мертва. Я назвала ее Моркадис, мою сестру–ведьму, мою ученицу, мою надежду. Я видела в ней мою Морган, хотела, чтобы она стала ею душой и телом. Но Моркадис не поддалась воздействию магии Дерева и ушла, а когда я и Сисселоур попытались догнать ее, навела на нас магический огонь. Мы горели в адском пламени! Сисселоур сгорела сразу; я же была более мощной колдуньей и, чудом вырвавшись из магического пламени, упала в холодные воды реки. Из этой реки я вышла уже перерожденной. Я вернулась сюда одна, чтобы бросить вызов Эзмордису, подчинить себе людей. Но сначала я отомщу Моркадис…

Собираясь утром на работу, Ферн заметила клочок бумаги, торчавший из–под входной двери. Девушка подняла его и принялась разглядывать. Лист бледно–коричневого цвета был сильно обтрепан по краям, и, судя по шрифту на обратной стороне бумаги, его выдрали из какой–то книги. Записка была написана отвратительным почерком, со множеством зеленых клякс и ошибок: «Каралева предет навестить Вас в полначь. Она шлет Вам паклон». Подписи не было, но Ферн и так поняла, от кого это, ведь Скулдундер не мог грамотно написать даже свое имя. Она аккуратно сложила письмо, засунула его в карман пиджака и направилась в офис. Ферн Обещала Уиллу держать его в курсе событий, но она была так занята на работе, что времени на личные звонки не оставалось, к тому же о предстоящей встрече с Лукасом ей не хотелось никому говорить. Она и сама не знала почему, но мысль об этой встрече раздражала ее и вызывала чувство неловкости Раздражение объяснялось тем, что она считала предстоящий разговор пустой тратой времени, и ее и его, и верила, что ничем не сможет помочь молодому человеку, а неловкость возникала от необходимости обсуждать деликатные вещи с незнакомым человеком. Но отказать ему Ферн не могла. Она была очень хорошо воспитана.

— Как вы узнаете меня? — спросила она. — Гвоздичка в петличке? Свернутая газета в руках?

— Не сомневайтесь, я узнаю вас, — сказал он.

Уверенность, с которой он это заявил, настораживала. Не первый раз в жизни Ферн пожалела о своем хорошем воспитании.

Они встретились в баре около шести. Ферн пришла чуть раньше, заняв столик и прихватив еще один стул. Она знала, что позже в баре будет многолюдно и с местами возникнут проблемы. Как всегда, когда приходилось кого–то ждать, Ферн принялась разглядывать входящих молодых людей, надеясь угадать, кто из них Лукас Валгрим. Один парень минуты две стоял у входа, озираясь и обшаривая взглядом столики. Ферн было решила, что это он, и чуть не махнула ему рукой, но в последний момент засомневалась. Розовощекий юнец имел тот самодовольный и непринужденный вид, который молодежь часто напускает на себя, имея за пазухой увесистый бумажник. С голосом по телефону внешность юноши совершенно не вязалась. И когда он целенаправленно двинулся к блондинке, сидевшей за барной стойкой, Ферн утратила к нему интерес и принялась помешивать свой кофе.

Лукас опоздал всего на пять минут, но для Ферн время тянулось мучительно долго. Ей казалось, что, прежде чем подойти к ее столику, Лукас задержится у входа, осмотрит посетительниц, попытается узнать ее, но от дверей он твердым шагом направился прямо к ней и без колебаний и приглашения уселся на стул, застав ее врасплох.

— Мисс Кэйпел? Добрый вечер. Я Лукас Валгрим.

Лицо Лукаса показалось ей странным. Оно было по–своему привлекательно, но взгляд таил некую опасность, даже тщательно скрываемую жестокость. Это был взгляд человека, привыкшего скрывать мысли и подавлять эмоции. У него были удивительные глаза, светло–серые, будто серебряные. Ферн никогда не нравились светлые глаза. Недостаток пигмента, как говорил ей школьный учитель. Недостаток цвета, недостаток теплоты, недостаток душевности.

— Как вы узнали меня? — спросила она.

— Я видел вас прежде.

Ферн была той самой девушкой из города, которую он видел во сне. Но в ней не было той прелести и беззащитности, которые привлекли его в создании из сна. Перед ним сидела обыкновенная девушка, таких часто можно встретить в Лондоне: женственная, уверенная в себе, изящная, слегка надменная.

— Где? — спросила она, и он не знал, что ответить. Он не мог сказать этой незнакомой, казавшейся холодной девушке, что видел ее во сне. Очень кстати подошла официантка, и Лукас заказал кофе и виски для себя, а для Ферн, по ее просьбе, джин с тоником. И тут же сменил тему разговора, не давая ей возможности повторить вопрос:

— Огромное спасибо, что согласились прийти. Знаю, что вы заняты, поэтому постараюсь покороче. Если бы я только мог рассказать вам о моей сестре!

— И что тогда? — Ферн понимала, что Лукас намеренно уклонился от ее вопроса, и почувствовала раздражение.

— Я не знаю… Мне кажется, вы сможете помочь. В любом случае мне остается лишь положиться на свою интуицию.

— Слушайте, я не думаю, что смогу помочь. Вам нужна психологическая помощь…

— Нет. Мне нужен кто–то, кто оказывался в подобной ситуации, кто уходил так же далеко, как Дана. Неужели вы не можете хотя бы поговорить со мной?

— Ну хорошо, — сдалась Ферн. — Расскажите, что случилось с вашей сестрой.

— Мы отмечали Новый год в доме нашего отца. Меня не было в комнате в тот момент, когда это произошло, но мне сказали, что Дана упала и ударилась головой. Удар был несильным, врачи сказали, что при таком ударе даже сотрясения мозга не бывает Когда Дану увозили в больницу, я думал, что потеря сознания вызвана злоупотреблением алкоголя, а может, и наркотиками. У нее были проблемы и с тем, и с другим. Но анализ крови показал, что наркотики она не принимала, а выпила хотя и много, но не чрезмерно. И все же до сих пор она не очнулась. Врачи не понимают, в чем дело. Они что–то объясняют, твердят о неадекватной реакции, сыплют научными терминами, но видно, что они в растерянности. С тех пор Дана даже ни разу не пошевелилась. Ее сердце бьется так медленно, будто она вот–вот умрет. Я слышал, что с вами произошло нечто подобное

— В общем, да, — призналась Ферн. — Я была очень пьяна. У меня вдруг потемнело в глазах, и я упала. Через неделю или чуть позже я очнулась. И это все. Больше мне нечего рассказать вам.

Лукас слушал ее, уставившись на зажигалку Ферн обратила внимание, что глаза его казались светлее из–за темных кругов под ними.

— Нет, это не то, что я хотел услышать, — вздохнул он. — Расскажите, что вы чувствовали, куда ушли, когда находились в коме?

Лукас с интересом отметил, что она стала словно на полтона холоднее.

— Ответьте на мой вопрос, — сказала Ферн.

— На какой? — деланно удивился Лукас.

— Тот, от которого вы увильнули.

Лукас задумался.

— Я не ответил вам, потому что знаю, что вы не поверите мне. Я видел вас во сне. Дважды. Ничего любовного, не подумайте. Второй раз вы были на больничной койке и как раз приходили в сознание. Я видел вас несколько секунд, но очень хорошо запомнил. Картинка была очень яркая, совсем не похожая на сон. Вы выглядели… очень реалистично. Гораздо реалистичнее, чем сейчас, — ляпнул Лукас, слишком поздно сообразив, что его слова могут задеть ее. Но она лишь стала еще отчужденнее.

— И часто вас посещают такие сны? Сны, которые остаются с вами в реальности? — осведомилась Ферн.

— Редко. А вы что–нибудь чувствовали, когда находились в коме? Видели что–нибудь?

— Нет.

Подошла официантка с напитками, сгладив минутную неловкость.

— Вы сказали, что я снилась вам дважды. Что вы видели в первый раз? — спросила Ферн, когда официантка ушла.

— Что–то непонятное. Я видел город, старый город, похожий на Эфес в Турции, только неразрушенный. И девушку, которая просила меня о помощи. Вдруг потемнело, все изменилось вокруг. Изменилось и лицо девушки, она превратилась в вас. Она была моложе, чем вы, я бы дал ей лет четырнадцать–пятнадцать. Но, без сомнения, это было ваше лицо! Так странно…

Да?

— Я узнал вас. Вернее, тот, кем я был во сне, узнал вас. Он узнал бы вас в любом обличье.

Ферн не отвечала, и он спросил:

— Вы слушаете?

Да.

Выражение настороженности на лице Ферн сменилось полной отрешенностью. Она сидела неподвижно, вцепившись побелевшими пальцами в бокал. И молчала. Лукас понял, что его слова определенно имели для нее какой–то смысл.

Видя, что Ферн не собирается ничего объяснять, он сказал:

— Ваша очередь.

— Моя… очередь? — очнулась Ферн.

— Да. Вы собирались рассказать мне о коме, о том, чувствовали ли вы что–нибудь.

— Я не могла, — медленно начала она. — Я была далеко, вне своего тела, за пределами этого мира, в другом месте. Вы, конечно, можете мне не поверить, — закончила она с едва заметной усмешкой.

— Где же?

— Под Деревом.

— Где–где? Под каким деревом? В лесу, в поле? — выпалил Лукас.

Вопросы были лишены смысла, но Ферн все равно ответила:

— Там существует только одно Дерево — первое Дерево. Дерево, на которое безуспешно хотят быть похожими все деревья. Там нет ни леса, ни поля. Только Дерево. Под Деревом была пещера, а в ней жили три ведьмы. Три — магическое число, не правда ли? Я была третьей.

— Вы? Ведьма? — хмуро спросил Лукас.

Ферн казалась совершенно обыденной со своими прямыми короткими волосами и стройной фигурой. Он не видел в ней ничего волшебного. Но его обеспокоило, что она не ответила на его вопрос ни да ни нет. Она молчала и сосредоточенно вертела в руках бокал. Потом, вспомнив про джин с тоником, очень медленно отхлебнула, словно выполняла упражнение по концентрации воли. Лукас и сам частенько прибегал к подобному методу в бизнесе, когда нужно было успокоиться, обуздать раздражение, подавить внутреннюю слабость. Но Ферн делала это очень естественно, не задумываясь.

— Что случилось потом? Вы очнулись? — настойчиво спросил он.

Она чуть заметно кивнула:

— Я должна была найти дорогу назад. Это было нелегко. Опасно. Но у меня был провожатый… Ну ладно. На той вечеринке было что–то необычное? Особенное?

Лукас видел, как изменилось отношение Ферн к ситуации. Эта перемена наполнила его душу надеждой и одновременно страхом перед неизвестностью.

— Никто не видел… птицу? Животное? Может, призрак? Что–то неожиданное, странное?

— Человек пять или шесть видели какого–то призрака без головы в старой башне, пара из них утверждает, что беседовали с ним, но, думаю, все это пьяные бредни. Некоторые гости нарядились в костюмы животных. На одной из женщин была маска птицы, красивая, хищная, но ничего из ряда вон выходящего. Все вполне обычно.

— Кто знает, что считать обычным, — вздохнула Ферн.

Повисло молчание. Ферн смотрела на Лукаса странным взглядом, оценивающим, не выражающим ни симпатии, ни враждебности, таким взглядом не принято смотреть в приличном обществе. Она будто пыталась подобрать к нему ключи, заглянуть в глубину его души. Ферн даже не пыталась замаскировать этот взгляд, и теперь перед Лукасом явственно проступили черты той девушки, которую он видел во сне. Он уставился на нее, рассматривая, будто это был опытный образец производства, в который он собирался вкладывать деньги, или же картина, о которой ходят слухи, что это подделка.

— Значит, вы полагаете, что состояние вашей сестры не просто кома? Что она находится где–то еще? — наконец сказала Ферн.

— М–м–м… — Лукас кивнул утвердительно.

— И, как я поняла, — продолжила она, — иногда вы знаете что–то, но не подозреваете _откуда._ Благодаря этому качеству вы можете предсказывать тенденции рынка, или чем вы там занимаетесь в Сити. И ваши коллеги, наверное, даже думают, что вы имеете доступ к некой секретной информации.

— Что ж, я редко допускаю ошибки, — согласился Лукас.

— У вас Дар, — произнесла Ферн. Она произнесла это легко и непринужденно, но Лукас внезапно ощутил всю важность сказанного.

— Да, мне говорили.

— Кто? — Ее голос напряженно зазвенел.

— Один санитар из клиники. Его прислали из агентства заменить заболевшего санитара. Больше он не появлялся. Он сказал мне, что есть люди, наделенные особой силой, и… что я, возможно, один из них.

«Он наделен силой, — думала Ферн. — Я чувствую, как она исходит от него, как статическое электричество. Он ее использует, но сам не знает как. Он попросту не догадывается, какую власть может дать ему эта сила, и действует по наитию. Я была такой же, пока не изучила колдовство. Только это гораздо опаснее, потому что он ходит по краю, он в отчаянии. Если бы только ему хватило выдержки…»

Вслух же она сказала:

— У вашей сестры тоже есть этот Дар?

— Не думаю. Ее единственный дар–создавать вокруг себя бардак. — Он помолчал. — Я недостаточно заботился о ней в последнее время.

Эта фраза прозвучала не как извинение, не как оправдание. Это была просто констатация факта. И впервые Ферн почувствовала к нему искреннюю симпатию.

— Вы заботитесь о ней сейчас. Мы заботимся. Вдвоем мы уж точно что–нибудь придумаем.

Он посмотрел на нее с улыбкой, и она улыбнулась в ответ. За эту встречу они почти не улыбались друг другу, да и сейчас улыбки были сдержанные. Но что–то произошло с ними в этот момент, что–то неуловимое и невидимое соединило друг с другом.

— Я многого пока не понимаю, — начала Ферн. — Если честно, я вообще много чего не понимаю в этой истории. Возможно, дух вашей сестры забрали из–за вас, может, вместо вас, но кто это сделал — я не знаю.

«Та, которая украла мой дух, теперь мертва, — думала она, — но Скулдундер говорил о какой–то ведьме… Надо посоветоваться с Мэбб!»

— Мне нужно кое–что разузнать, — объявила она.

— А у кого вы собираетесь узнавать об этом деле? — скептически спросил Лукас. — У медиума?

— Медиум всего лишь посредник или посредница, — решительно сказала Ферн. — Такая помощь мне не нужна. Я бы хотела навестить вашу сестру, если это возможно. Не уверена, что этот визит как–то поможет мне, но попытка не пытка.

Лицо Лукаса озарилось широченной улыбкой, смягчившей резкие черты его лица.

— Это я устрою.

Ферн заметила, что в нижней челюсти один зуб у него сломан, вероятно, в результате несчастного случая в детстве. Видимо, он не считал этот маленький дефект внешности достойным внимания, и такое безразличие к собственному внешнему виду еще больше расположило к нему Ферн.

— Я знал, что вы поможете, — сказал Лукас. Он ни за что не благодарил.

— Сделаю все, что в моих силах, — ответила Ферн.

Она ничего не обещала.

Ферн возвращалась домой, настолько поглощенная своими мыслями, что чуть не пропустила свою станцию метро. Дома, по–прежнему в задумчивости, она занялась делами: достала и расставила фужеры, бутылки, свечи. Сообразив, что время уже позднее, она кинулась звонить Уиллу, но его мобильный телефон был выключен, а дома включался автоответчик. Зато она смогла дозвониться до Гэйнор.

— Что делаешь сегодня вечером? — бодро спросила она у подруги.

— Уже сделала все, что можно, — хмуро ответила Гэйнор. — Проторчала на каком–то скучном фильме с Хью. Видимо, он думал, что меня это впечатлит. Потом он долго распинался, что Ванесса его не понимает и так далее. — Гэйнор зевнула. — Я отказалась спать с ним и, подозреваю, упала в его глазах. Теперь он говорит, что я тоже не понимаю его тонкую душу.

— Интересно, почему ты должна хотеть спать с ним? — удивилась Ферн. — Ладно, забудь о Хью. Слушай, ты можешь приехать ко мне сейчас? Это важно. Я ожидаю в гости королевскую особу, и мне нужно, чтобы со мной был кто–то еще. Это избавит меня потом от ненужных объяснений.

Гэйнор недоуменно молчала.

— Как ты сказала? Королевская особа?

— Ну да, Мэбб, королева гоблинов. Прошлой ночью опять заявился Скулдундер, и я попросила, чтобы он устроил мне эту встречу. Вообще–то, я не собиралась говорить тебе об этом.

— Почему?

— Не хотела тебя втягивать во все это, — неохотно промолвила Ферн. — В последний раз…

— Послушай, да, я испугалась в тот раз. Вероятно, испугаюсь и в этот, особенно если увижу летучих мышей. Меня нетрудно напугать. Но это не имеет значения: ты моя лучшая подруга. Мы должны действовать как команда! — выпалила Гэйнор.

Да?

— Да! Ты, я и… Уилл!

— Хороша команда! Двое из команды даже не разговаривают друг с другом.

— Так ты хочешь, чтобы я приехала? — перебила ее Гэйнор.

— Хочу. Что–то происходит, и мне надо обсудить это, а ты живешь ближе, чем Рэггинбоун.

— Вот спасибо!

— И ты не носишь пропахший бог знает чем плащ. Прямо сейчас можешь приехать?

Гэйнор приехала. Ферн уже сварила кофе, и теперь они уютно сидели при свечах в маленькой гостиной. Ферн рассказывала Гэйнор о встрече с Лукасом и о разговоре со Скулдундером.

— Думаешь, между этими событиями есть связь? — спросила Гэйнор.

Мне кажется, есть, — ответила Ферн. — Совпадения исключены, когда дело касается волшебства. Отделить человеческую душу от тела очень сложно. Я читала об этом. Рэггинбоун нашел для меня много книг по магии, так вот, в них даже нет заклинаний для этого. Только Древний Дух умел это делать, но даже ему требовалось сперва заручиться согласием своей жертвы. Он, кажется, может иногда нарушать правила, ведь я, в конце концов, своего согласия не давала. Я сама вызвала его, потом потеряла сознание и стала уязвима. Но когда Моргас послала за мной сову, я уже просто должна была прийти в себя, иначе оказалась бы в плену у другого измерения. Тебя она тоже забирала как–то, помнишь, Гэйнор? Только ты была не тем человеком, который был ей нужен, вот она и отправила тебя обратно. Видимо, у нее привычка коллекционировать души, запечатывая их в бутылки, как джиннов.

— Как джин? — удивилась Гэйнор.

— Д–ж–и–н–н–о–в! Учти, она была очень могущественной. Нет никаких свидетельств, что Зорэйн разделяла души и тела, но говорят, что Мерлин мог это делать, вероятно, и Медея тоже. Хотя сказать что–либо наверняка невозможно, поскольку нет свидетельств современников. Обычно люди если и записывали что–нибудь о колдуне или ведьме, то лишь спустя столетия после их смерти. И основывались на народной молве, обросшей слухами, страхами и легендами.

— Я не слышала ни об одном документе времен Мерлина или Медеи, — сказала Гэйнор.

Она работала в архиве, восстанавливала старые рукописи и книги — и чем древнее рукопись, тем интереснее она была для нее. В ее глазах блеснул огонек профессионального интереса. Ферн продолжила:

— Насколько я понимаю, для того чтобы отделить душу от тела, необходимо сильно сконцентрироваться. Я никогда этим не занималась, но все же свою душу от тела я отделить могу, это–то проще простого. Люди, наделенные даже маленькой частичкой Дара, часто делают это во сне, причем без всяких заклинаний. Большинство людей хоть немного да владеют магией, правда, скорее всего, никогда ею не пользуются. Но у Моргас сила была исключительной! Судя по всему, дух Даны украли, как когда–то украли мой, но ведь я знаю, что Моргас мертва! Так что нужно искать кого–то, кто обладает такой же силой и пытается употребить ее во вред окружающим. В этом мало приятного. А Скулдундер говорил мне о какой–то сильной в колдовстве ведьме, вынашивающей злые планы. Хотела бы я знать о ней побольше…

— А ты уверена, что Моргас мертва? — спросила Гэйнор.

— Конечно. Я видела, как она сгорела.

Ферн уставилась в окно. Гэйнор понимала, что за отрешенным видом подруги скрывается буря чувств.

— Я сама убила ее.

— Она заслужила смерть, — попыталась утешить ее Гэйнор.

— Многие погибшие заслуживали жизнь. Ты можешь им ее вернуть? — парировала Ферн, перефразировав Толкиена. Она резко протянула руку к кофейнику и, задев ладонью пламя свечи, вскрикнула отболи.

— Подставь руку под холодную воду, — посоветовала Гэйнор, аккуратно отодвинув свечу от греха подальше.

— Пустяки, уже не больно.

— Все равно след останется. Зачем ты вообще расставила вокруг свечи? Хочешь устроить пожар?

— Это для Мэбб, — сказала Ферн, направляясь на кухню, — обстановка очень важна для гоблинов. А Мэбб к тому же — особа королевской крови. Вот я и хотела устроить ей королевский прием.

— Она опаздывает, — заметила Гэйнор, взглянув на часы. — Ты говорила, что она будет в полночь.

— Она придет! — крикнула Ферн из кухни, пытаясь перекричать шум воды. — Пунктуальность — вежливость королей, но Мэбб–то — королева. Рэггинбоун мне о ней много рассказывал. Вне мира гоблинов ее престиж невелик, это ущемляет ее, и она пользуется каждым случаем, чтобы поважничать. Она ведет себя, как голливудская звезда, которая заставляет волноваться аудиторию перед своим выходом.

Все это время, пока Ферн разглагольствовала о Мэбб, Гэйнор не сводила глаз с занавесок у центрального окна. Дрожащий свет свечей причудливо играл с тенями. Складки портьер вдруг начали шевелиться. Гэйнор вглядывалась в сумрак комнаты, пытаясь различить в нем нечто складывающееся в цельную картину. Ей казалось, что во тьме мелькает что–то: локоть, краешек острого уха. Внезапно комната наполнилась резким запахом. Пахло терпким горячим духом животных и растений, смешанным с вонью старой перезрелой трясины. Источник запаха находился слева от стула, на котором она сидела. Горло Гэйнор перехватило от этой вони.

— Ферн: — позвала она сдавленным голосом, испуганно оглядываясь.

Королева гоблинов появилась в метре от Гэйнор Ее внешность была столь же ярка, как и аромат, который она распространяла вокруг. Большая голова на тоненькой, похожей на червя шее; худое тельце, одетое в некое подобие платья из засохших цветов и паутины и кокетливо наброшенный на одно плечо, клочок оленьей шкуры. За спиной Мэбб трепетали крылья бабочки. Еще одна бабочка — брошь, усыпанная синими и зелеными камнями, украшала ее плечо. Ногти королевской особы были вызолочены лаком, а веки накрашены в полоску серыми и кремовыми тенями. Корона из листьев и крылышек жуков украшала волосы, столь же бесцветные и короткие, как шкурка мыши, а вместо скипетра она держала ошкуренный посох, в который были воткнуты связка перьев и птичий череп. В голове Гэйнор пронеслась мысль, что стоящее перед ней существо очень похоже на кошмарную фею цветов, совершившую налет на магазин косметики. Она изо всех сил попыталась изобразить на лице вежливость.

— Вы, должно быть, и есть та самая ведьма? — спросила гостья, задирая голову так, чтобы можно было сказать, что она говорит свысока. — Я почтила вас своим присутствием.

— Спасибо… Но я не ведьма. — Гэйнор смешалась. — Я ее подруга.

— Моя советница, — сказала Ферн, снова занявшая свое место на диване. — Вы действительно оказали нам большую честь своим визитом. — Ее голос звучал уважительно, но неискренне.

«Она прирожденный дипломат», — подумала Гэйнор.

— Я могу предложить Вашему Величеству что–нибудь из напитков?

Королева кивнула, и Ферн смешала ей коктейль из водки, сахара и сока дикой земляники. Напиток снискал королевское одобрение. Гэйнор, вспомнив реакцию Скулдундера на алкоголь, вдруг задалась вопросом, пила ли королева гоблинов спиртное раньше. Мэбб, сжимая в руках стакан, взгромоздилась на стул, а посох прислонила к стене. Ее черные, без белков глаза мерцали подобно бусинкам.

— Хорошо, что вы пришли, — произнесла Ферн. — Если эта новая ведьма действительно очень сильна, то это угроза и вашему народу, и людям. В моменты опасности нужно, чтобы те из нас, кто владеет мудростью и знаниями, объединялись,

— А какой мудростью обладает она? — Мэбб сверлила взглядом Гэйнор, — Я не разговаривала с ведьмами уже в течение нескольких столетий. А с простыми смертыми я вообще не желаю общаться,

— Гэйнор не простой человек, — сказала Ферн. — Может, она и молода, но знает древнюю историю даже лучше, чем я. И она была рядом в моменты большой опасности и ни разу не предала меня, не испугалась.

«Вообще–то я пугалась, и, пожалуй, даже слишком часто», — подумала Гэйнор, но вслух ничего не сказала. Мэбб великодушно решила, что лишний союзник в борьбе с силами зла им не повредит.

— Преданность друг другу — это человеческое качество, — сказала она, — Мне говорили, что для вас это важно. Гоблины же преданы только мне.

— У нас могут быть разные обычаи и привычки, — настаивала Ферн, — но это не должно мешать нам стать союзниками. Я так рада, что Ваше Величество пользуется моими скромными подарками!

— Да, они пришлись мне по вкусу, — ответила королева, бросив взгляд на свои ногти. — Я всегда любила подарки и считаю, что они могли бы укрепить наш союз.

— Конечно! — сказала Ферн. — Когда наша встреча подойдет к концу, я щедро одарю вас. Но сначала я должна побольше узнать об этой ведьме.

Мэбб сделала странный жест. Создавалось впечатление, будто неопытный чародей пытается прочесть заклинание вызова.

— Скулдундер! — воскликнула она.

В комнате возник гоблин–грабитель.

— Позови сюда изгнанника, — приказала королева

Скулдундер исчез и через секунду появился снова, волоча за собой еще одного гоблина. Гоблин был сморщенным и коричневым, как печеное яблоко. Печать пережитого ужаса еще отражалась на его лице, _но_ слабо — состояние усталости и подавленности, в котором он теперь находился, превосходило, видимо, даже страх.

— Он был домовым, — сказала королева, с презрением глядя на несчастное существо, — но вынужден был бежать из собственного дома. Теперь он чахнет от этой потери и позора.

Повернувшись к своим подданным, она кивнула в сторону Ферн:

— Эта ведьма–наша союзница и мой друг. Она не такая, как все колдуньи Ты должен сообщить ей о ведьме, которая выжила тебя из дома. Я повелению тебе!

Старый домовой дрожал и нервно дергал глазом, но ничего не говорил.

— Как его зовут? — спросила Ферн.

— Дибук, — ответил Скулдундер…

Ферн присела, чтобы ее лицо оказалось примерно на одном уровне с мордочкой Дибука, и тихо сказала:

— Дибук, мне нужна твоя помощь. Я должна узнать как можно больше об этой женщине. Понимаю, что тебе трудно говорить об этом, да еще и с кем–то вроде меня, ведьмы, но, пожалуйста, попробуй. То, что ты мне расскажешь, может оказаться жизненно важным.

И после паузы:

— Она молода или стара?

— Молода, — наконец выдавил из себя Дибук. Его голосок был слабым, будто у умирающего. — Молода внешне, но внутри — старуха.

— Ты мог бы описать ее? — мягко спросила Ферн.

Но Дибук не мог этого сделать. Ферн осенило, что гоблины видят людей по–другому, не замечают особенностей, бросающихся в глаза людям. Они воспринимают их так, как мы, люди, видим животных.

— Зеленое платье, — сказал он.

И затем, еще помолчав, добавил дрожащим голосом:

— Белое платье. Длинные волосы.

«Нет, не то, — подумала Ферн. — Это не особенности. Большинство ведьм отпускают длинные волосы». Возможно, поэтому свои волосы Ферн остригла. Она пыталась сообразить, какие вопросы нужно задавать Дибуку, чтобы получить хотя бы какую–то информацию.

— Ты знаешь, когда она въехала в дом?

Дибук, как правило, забывал все даты.

— Вечеринка, — сказал он. — Большая вечеринка.

Его глаза затуманились приятными воспоминаниями о тех мелких безобразиях, которые он тогда учинил.

— Я подмешивал, смеха ради, разную ерунду в напитки. Соль. Красный перец. Там было много людей в разной одежде. Длинные платья, короткие платья. Маски…

— Маскарадные костюмы? — быстро переспросила Ферн.

Дибук с удивлением уставился на нее.

— Ладно, не бери в голову. — Ферн махнула рукой. — Так что, та ведьма была там?

— Я ее не видел. Там было так много людей. Но она появилась в доме после этой вечеринки. И карга, и кошка, и цыган.

Ферн попыталась выяснить еще некоторые подробности, но с переменным успехом. Видимо, карга была прислужницей, а цыган — наемным рабочим.

— Расскажи–ка мне о кошке, — начала Ферн.

— Это — кошка–гоблин, — вмешалась королева. — С желтыми клыками. Он ее боится.

— Что такое кошка–гоблин?

— Эти кошки служили королю Подземного Мира, — ответила Мэбб с самодовольством, присущим ребенку, обладающему секретной информацией. — У них нет шерсти, их кожа белая или черная. Иногда полосатая или пегая. Они крупнее обычных кошек и очень хитры. Раньше они часто охотились на гоблинов.

— Кошка–сфинкс, — догадалась Гэйнор. — Я таких никогда не видела, но они точно лысые!

— Судя по тому, что вы рассказываете, они наделены магической силой, — сказала Ферн.

— Она охотилась за ним. — Королева ткнула пальцем в Дибука. — Удивительно, как ему удалось сбежать! У этих кошек очень острый нюх, они способны выследить даже паука в проливной дождь.

— Ну а что там про изгнание нечистой силы? — спросила Ферн у Дибука. — Скулдундер мне что–то об этом рассказывал.

— Она очертила крут, — сказал Дибук. — В гостиной. Я видел, как всех их — сэра Уильяма, каминного беса, всех маленьких существ и духов — затянул вертящийся над кругом вихрь воздуха. Они не могли сопротивляться. Меня не утащило лишь потому, что я вцепился в косяк, да еще приколол себя булавкой. Так вот, их всех затянуло в вихрь, который кружился и кружился… А потом она…

Его дрожащий голос осекся.

— Она открыла Бездну, — закончила за него Мэбб. — Кажется, мой слуга уже говорил вам об этом.

— Бездну? Вы имеете в виду Лимбо? — подала голос Гэйнор.

— Лимбо — это место, где обитают мечты и сны, — нетерпеливо ответила Мэбб. — Лимбо — часть этого мира. Бездна же лежит между мирами. Это пустота. Говорят, хоть раз заглянувшие в Бездну остаются в ней навсегда. Когда умирают смертные, они проходят через Врата. Мы уходим в Лимбо до тех пор, покуда мир не будет перерожден. Но никто не сможет вернуться из Бездны, пока не переродятся все миры. Я думала, что все люди знают такие простые вещи.

— У людей свои верования, — ответила Ферн. — Необходима огромная сила, чтобы открыть промежуток между мирами…

— И главное — зачем? — звенящим от негодования голосом перебила ее Мэбб. — Ради парочки–другой жалких фантомов, импов и бесов! Столько сил затратить на такой пустяк! Она безумна, эта ведьма! Безумна и опасна! Она может натворить таких дел!

«Ее эксцентричная внешность и взбалмошное поведение весьма обманчивы, — подумала Ферн, — надо отдать ей должное — она логично рассуждает».

— Ты можешь вспомнить, как зовут эту ведьму? — спросила она Дибука.

Дибук отрицательно покачал головой.

— А дом как называется?

— Рокби.

Его мордочка исказилась гримасой страдания.

— Может быть, ты мне не рассказал еще что–то? Дибук смущенно глядел на Ферн.

— Узник, — наконец вымолвил он. — На чердаке.

— Что за узник? Девушка?

— Нет… Не знаю, не видел. Кто–то огромный, отвратительный… Чудовище…

«Это явно не Дана Валгрим», — подумала Ферн.

— Что еще ты знаешь?

Дибук что–то невнятно бормотал, обшаривал взглядом углы и стены, пытаясь припомнить важные детали, искал какой–нибудь намек, который натолкнул бы его на правильный ход мыслей, — словом, изо всех сил старался сосредоточиться.

— Было дерево, — в конце концов сказал он. — В подвале.

— Дерево в подвале? — Ферн была озадачена. — Как дерево может расти в подвале, в темноте?

— Семя прорастает в темноте, — сказала Мэбб. — Магия растений очень стара, наверное, чародеи слегка подзабыли об этом Вы берете семя, семя благосостояния или семя любви. И со временем, когда семя прорастает, ваше благосостояние вызывает завистливые вздохи окружающих или ваш возлюбленный оказывается без ума от вас. Именно эти семена особенно популярны — люди всегда стремятся к богатству или любви. Если семя погибает, то о богатстве и любви можно забыть.

— Это было не семя, — вмешался Дибук. — Это было дерево, молодое дерево! Оно не росло в земле, но тем не менее жило. Я ощущал запах леса и видел, как шевелились листья. Женщина завернула его в шелковый платок, кормила его, пела колыбельные.

— Вам что–нибудь напоминает этот ритуал? — спросила Ферн у Мэбб, нечаянно забыв прибавить к своему обращению титул важной гостьи.

Но Мэбб не обратила на это внимания.

— Никогда не слышала ничего подобного, — сказала она. — Женщина пеленает дерево, поет ему колыбельные, кормит… Какая чушь! Это выглядит скорее глупостью, нежели волшебством. Если она ослеплена подобными мечтами, то, возможно, и не представляет опасности. Когда мне хотелось поиграть в материнство, я крала ребеночка из кроличьей норы или колыбельки лесника. Я никогда не стала бы нянчить связку мертвых прутьев! Конечно, — она взглянула на Ферн, — это было очень давно. Я уже избавилась от этой навязчивой идеи. К тому же человеческие детеныши все время кричат. Это так утомительно!

— Ну что ж, — сказала Ферн. — Мне нужно все это обдумать. Ваше Величество, нельзя ли организовать какое–нибудь средство связи с вами или с кем–то из ваших подданных в случае необходимости? Эта ведьма может быть безумной или глупой, но, боюсь, это не так. Я должна буду прочитать заклинание Око Мага, и тогда я буду знать, о чем еще спрашивать вашего подданного. На всякий случай нужно все проверить.

— Давайте сделаем так: мой королевский взломщик будет наведываться сюда через день. Если вы захотите переговорить с ним, просто прикрепите к двери веточку омелы.

— Так ведь сейчас не сезон для омелы, — скромно напомнила Ферн.

— Ну хорошо, — Мэбб пожала плечами, — любую ветку прикрепите.

Мэбб с минуту сидела молча, нетерпеливо постукивая ногой по полу. Наконец она промолвила:

— Вы что–то говорили про подарки…

Ферн поспешно удалилась в свою комнату, чтобы выудить что–нибудь для Мэбб из шкатулки с драгоценностями и косметички.

— А ты что, владеешь заклинанием Око Мага? — спросила Гэйнор, когда они остались одни.

— Я могла бы зажечь Магический Огонь, — сказала Ферн, — если бы у меня было хоть немного кристаллов. Возможно, это помогло бы нам. Джин с тоником будешь?

— Нет, выпью чая, — ответила Гэйнор. — Сейчас налью.

— Да ладно, я сама, — сказала Ферн, направляясь на кухню.

— Ты… Ты собираешься рассказать обо всем этом Уиллу?

— Ну, наверное. — Ферн набрала в чайник воды и щелкнула выключателем. — А что?

— Просто я считаю, что ты обязана рассказать ему все. Потому что он твой брат. Потому что три головы лучше, чем две. Потому что мы — команда! — взволнованно сказала Гэйнор.

— Разве?

— Ты же сама это говорила!

— Кажется, это были твои слова.

Ферн стояла в дверном проеме, опираясь на косяк,

— В последний раз вы оба чуть не погибли. Нельзя допустить этого снова. Себя я в состоянии защитить, но вот вас — не всегда. Так что ты должна, слышишь, должна пообещать делать то, что я тебе скажу, и держаться от всего этого подальше. То, что я услышала об этой ведьме, мне очень не нравится. Я не совсем поняла, что имел в виду Скулдундер, когда рассказывал, что она открыла Бездну, но теперь, кажется, до меня дошло. Обещай слушаться меня!

— Нет, — сказала Гэйнор честно. — Не обещаю. Я могу сказать тебе все, что угодно, но сдержать обещание смогу не всегда. У меня нет Дара, как у тебя, но ты все равно не имеешь права распоряжаться моей судьбой или отстранять меня. Ни меня, ни Уилла. В прошлый раз я ввязалась во все это случайно, а теперь я делаю это сознательно. И ты не в силах мне помешать. — Она говорила торопливо, решив высказать все, что накипело, прежде чем Ферн прервет ее или потеряет терпение.

Ферн настороженно смотрела на подругу. Наконец ее взгляд смягчился.

— Извини, — сказала она неожиданно. — С детства обожаю командовать людьми. Папино воспитание сказалось. Просто… впредь будь осторожнее. Постарайся не лезть прямо в логово дракона.

— Не беспокойся, — сказала Гэйнор, неуверенно улыбнувшись.

Ферн ушла на кухню и вернулась с двумя полными до краев чашками. Она была так взволнована, что расплескала чай.

— Черт! — выругалась она. — Ну вот, опять! Она прижала обожженную руку к губам, затем протянула ее ближе к свету лампы.

— Гэйнор! — позвала она подругу.

След от ожога таял на глазах, оставляя чистую кожу. Старого ожога тоже не было видно.

— Что случилось? — спросила Гэйнор. — Снова какое–то волшебство?

— Может быть, — ответила Ферн, — но только не мое.

Какое–то время воспоминания и сомнения теснились у нее в голове. Наконец она промолвила:

— Со мной такое уже случалось… Когда я сожгла Моргас. Моя рука тогда сильно обгорела. Кэл заставил меня окунуть ее в реку…

— И эта река излечила тебя, да? — сказала Гэйнор. — Это был Стикс. Вспомни Ахиллеса. Предположим… ты неуязвима. Вернее, твоя рука… Ты повреждала ее с тех пор?

— Не знаю. Пара царапин, наверное. Я не обращала внимания.

— Ты могла и не заметить.

— Есть только один способ это проверить, — решительно сказала Ферн.

Она протянула руку к ближайшей свече, и пламя принялось лизать ее ладонь. Увидев, как побледнела Ферн, как она закусила губу от боли, Гэйнор протестующе вскрикнула. Ферн отвела дрожащую руку от свечи и положила ладонь на стол. Кожа сморщилась и покраснела, кое–где набухли волдыри. Но в течение нескольких минут, пока они рассматривали ожог, волдыри разглаживались, кожа постепенно бледнела и смягчалась, и в конце концов их взору предстала ровная и красивая женская ладонь. Девушки удивленно застыли, разглядывая это чудо.

Потом Ферн принесла с кухни нож.

— Это работает с ожогами. Надо бы попробовать что–нибудь другое, чтобы убедиться, — сказала она и храбро полоснула ножом по пальцу.

Рана открылась, заполнилась кровью и снова закрылась, не оставив даже намека на шрам!

— Только кости не ломай, — взмолилась Гэйнор — Не могу смотреть на это самоистязание.

— Не думаю, что у меня бы получилось, — сказала Ферн. — Раны заживают почти мгновенно, но сначала я все же чувствую боль.

Они увлеченно обсуждали значение их открытия, пока взгляд Гэйнор не упал на часы. Она с удивлением отметила, что уже три часа ночи.

— Оставайся у меня, — предложила Ферн. — Я тебе постелю. Ты все равно забыла здесь пижаму, да и ночной крем, должно быть, твой.

Гэйнор уже лежала в кровати, когда Ферн появилась в дверях ее комнаты. Она стояла в темноте, выражения ее лица не было видно, но Гэйнор поняла, что Ферн взволнована.

— Если река излечила мою руку, — сказала она, — значит ли это, что и Моргас могла излечиться?

Но она же была мертва! — настаивала Гэйнор. — Ты же сама сказала!

— Она была жива, когда подползла к берегу реки и бросилась в нее. А я не видела ее тела. Я давно должна была догадаться! Она же знала о силе реки и поэтому нырнула. И если у нее получилось, если это сработало, то теперь она должна быть неуязвима. Полностью неуязвима. Неукротима. Как считаешь?

— Не знаю, — грустно сказала Гэйнор.

— Да, мы не знаем, — согласилась Ферн. — Вообще–то мы с тобой устали. Давай–ка отдохнем. Утро вечера мудренее.

— Надеюсь, — сказала Гэйнор. — Спокойной ночи.

Наступило утро, серое и хмурое. В такое утро трудно поверить в волшебство и ведьм. И в наступление лета. Но в жизни Ферн бывало много таких дней, и она не обманывалась: даже в центре Лондона она ощущала зло, которое шевелилось под кожей города. Ферн оставила Гэйнор дома, пообещав сообщить, если что–то произойдет, и ушла на работу, пытаясь сосредоточиться на мыслях о выпуске журнала. Перед обедом ей позвонил Лукас и сказал, что она может навестить Дану в клинике этим вечером. Мысль о том, что Лукас распоряжался ее временем как своим, разозлила ее не на шутку, но инстинктивно Ферн понимала, что она просто мелочится.

— Она влюбилась, — предположил один ее коллега, наблюдая за ней через стеклянную перегородку в офисе. — Точно. Все признаки налицо.

— Если б влюбилась, лучилась бы счастьем, а она вон какая хмурая, — сказал другой.

— Счастье? Оно не всегда сопутствует влюбленности. Ты еще совсем ребенок…

Ферн не обращала внимания на подобные замечания. Она поправила макияж и заказала такси, чтобы ехать на Королевскую площадь. Лукас ждал ее в приемном отделении. Ферн отметила, что он был бы куда более привлекателен, если бы улыбнулся. Но он не улыбался. Он поздоровался с ней, поблагодарил за приезд и предложил: «Зовите меня Люк. Л–ю–к. На франзузский манер». «Выделывается», — решила Ферн.

Они поднялись на лифте прошли мимо регистратуры, поздоровавшись с медсестрой, и вошли в палату Даны. Ферн поразилась огромному количеству цветов и систем жизнеобеспечения. В окне, выходившем на Королевскую площадь, виднелся краешек синего неба. Кувшин с водой, стоявший возле кровати, был полон, на постельном белье не было ни единой складочки. Ферн подумала, что ее друзья и члены семьи видели примерно то же самое, когда навещали ее в больнице. Та же застывшая неподвижность, тишина, порядок. Лицо Даны было бледным и пустым, темные волосы подчеркивали эту нездоровую белизну. У Ферн отпали последние сомнения в том, что душу Даны похитили, вырвали из ее телесной оболочки и упрятали бог знает куда.

Одна вещь неприятно поразила Ферн. Когда она сама лежала в больнице, она знала, что о ней заботятся друзья и родственники: Рэггинбоун, ныне волшебник–бродяга, отец, брат, местный священник, его жена. Ее покинутое душой тело постоянно было под опекой. За Даной же, казалось, ухаживали только брат и медсестры. Букеты были красивы, но лишены всякой индивидуальности и потому неинтересны, тщательно прибранная комната навевала скуку. Было ясно, что на стулья, аккуратно расставленные вдоль стен, посетители присаживались не часто.

— А где же остальные? — спросила Ферн. — Родственники, друзья? Должен же ее еще кто–то навещать!

— У нее не было друзей, — ответил Лукас, не обратив внимания, что говорит о сестре в прошедшем времени. — Изредка ее навещает отец. Его сводит с ума мысль, что он не в силах ей помочь.

— Да, — как–то неопределенно отозвалась Ферн. — От этого опускаются руки.

— Ее лучшая подруга уехала в Австралию еще год назад.

— Позвоните ей. Доставьте сюда. Вы сможете это устроить! — Последние слова Ферн произнесла командным, а не вопросительным тоном. — Очень важно, чтобы Дана видела, что ее любят и хотят вернуть.

— Вы думаете, она может видеть? — Возможно.

Ферн вспомнила, что, когда она была в коме, Гэйнор завернула ее в любимую шаль, чтобы согреть и защитить. Возможно, у Даны есть что–то особенно ей дорогое?

— У нее есть любимая игрушка, оставшаяся с детства? Мишка или что–то еще? — спросила она.

— Не знаю… Я как–то не подумал об этом. Было видно, что Лукас расстроился. Вдруг он нахмурился и хлопнул себя ладонью по лбу:

— Какой же я идиот! Вспомнил! У нее есть плюшевый мишка, оставшийся еще от нашей бабушки. Она почему–то звала его Уильямом, уж не знаю почему. Не Биллом, а Уильямом. У него еще оторвалось ухо, и Дана пришила его немного косо. Думаю, что эта игрушка уже антиквариат и за нее можно получить немалые деньги. Наверное, Дана все еще хранит его. Я съезжу к ней и поищу.

— Хорошо.

— Но ведь это не поможет ей очнуться, да? Вы просто пытаетесь занять меня чем–то? Вы хотите, чтобы я почувствовал себя полезным, не так ли?

Он сверлил Ферн недобрым взглядом.

— Я же сказала, ей необходимо чувствовать вашу любовь и поддержку. Это поможет ей вернуться, если она вообще в состоянии это сделать.

— Но ведь здесь с ней я, ее брат. — Теперь он говорил спокойно, но чувствовалось, что он вроде как защищается.

— А раньше вы были рядом? — спросила Ферн, не подумав.

Лукас не ответил. Он молча смотрел на сестру и гладил ее руку.

— Где она сейчас может быть? У вас есть какие–нибудь догадки?

— Есть, — призналась Ферн. — Только я не знаю, верны ли они. Вчера я кое с кем встречалась и узнала кое–что, что могло бы нам помочь.

— Вы наводили справки или это совпадение?

— Нет, специально я ничего не узнавала, но… совпадений не бывает, есть только система. Или фрагменты более крупной системы. Это зависит от того, во что вы верите.

— Ни во что, — холодно ответил он. — В хаос. Так что вы узнали?

— Сначала я хочу вас кое о чем спросить. Как называлось имение, в котором Дана потеряла сознание?

— Рокби.

Ферн изменилась в лице.

— Вы это ожидали услышать?

— К сожалению, да.

— К сожалению?

— Не берите в голову. Кое–что сходится, но все же нужны доказательства, подтверждающие мои догадки. На той вечеринке было много незнакомых вам людей?

— Думаю, больше половины. Но я уже говорил, что все были в маскарадных костюмах, масках, париках. Все раскрашены до неузнаваемости. И знакомых–то не узнаешь.

— Меня в данном случае интересуют женщины.

— Да, это действительно сужает круг подозреваемых, — ядовито сказал он.

Ферн не обратила внимания на его сарказм.

— Возможно, наряженные ведьмой.

— Да, несколько дам были в костюмах ведьм. Никаких остроконечных шляп и седых волос. Все выглядели шикарно. Между прочим, сама Дана нарядилась ведьмой. Вся обмоталась розовым шифоном и распустила волосы. Эдакая средневековая красавица, встречающая новое тысячелетие. Она даже имя себе выбрала. Что–то типа Фата Моргана, точно не помню. Она читала Томаса Уайта. Что–то не так? — встревоженно спросил он, заметив, что Ферн стала белой, как полотно.

— Может быть, Моргас? — прошептала она.

— Да, кажется, Моргас.

На слабеющих ногах Ферн подошла к окну и прижалась пылающим лбом к стеклу. Она смотрела на облака, сквозь которые просвечивало синее небо, и пыталась осмыслить то, что сейчас узнала. «Моргас там. Она там, и она неуязвима. И если она не ищет меня, значит, я должна найти ее. В Рокби. — Сердце Ферн мучительно сжалось. — Я не могу, я не готова. У меня нет сил снова бороться с ней. Да и как? Она же бессмертна!» Ферн пыталась справиться с охватившей ее слабостью. Ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она смогла успокоиться. Она повернулась к Лукасу.

— В эти выходные я уеду, — наконец промолвила она. — В Йоркшир. Мне нужно кое с кем посоветоваться. Я вам позвоню, когда вернусь.

— Я дам вам номера всех телефонов, по которым со мной можно связаться. — С этими словами он протянул ей визитную карточку. — Мне действительно нужно привезти ее подругу из Австралии? Думаю, она вряд ли сможет приехать — она беременна.

— Пока оставьте эту затею.

«Она напугана, — думал Лукас, глядя на Ферн. — Сильно напугана, несмотря на свой независимый вид». Он спросил:

— Так что я могу сделать для нее, кроме как найти мишку?

— Думайте о ней, — ответила Ферн. — У вас есть Дар. Ищите Дану в мечтах и снах. Во сне вы можете делать удивительные открытия.

— Я знаю, — ответил он.

Видение застало Лукаса, когда он уже засыпал, моментально перенеся его из состояния полудремы в мир кромешной тьмы, минуя все переходные стадии погружения в подсознание. То, что он видел, не было похоже на сон — он словно оказался в другой реальности, суровой и жестокой. Он стоял на скрипучих, разъезжающихся под ногами досках, вцепившись замерзшими руками в большой штурвал. Под ногами бурлила вода; дождь, ливший как из ведра, хлестал его, будто плетью. Одежда моментально промокла и прилипла к телу. Длинные волосы (он носил длинные волосы в юности) разметались по плечам. Он находился на палубе небольшой рыбацкой лодки, длиной менее сорока футов, с единственной мачтой. Сильный ветер трепал парус. Гигантские волны вздымались, раскидывая клочья пены, грохотал гром. Небо прочертила зеленоватая молния. Люди на палубе хватались за что придется, пытаясь удержаться. Лукас не мог докричаться до них — вокруг бушевал хаос…

Сколько себя помнил, Лукас всегда боялся моря. В детстве его самым страшным ночным кошмаром была ревущая стена сине–зеленой волны, несущейся к нему, сметая на своем пути все преграды. Во сне он забирался на высокие холмы, но бушующая стихия все равно настигала его, и он просыпался, стеная от ужаса, в уверенности, что утонул. Когда ему исполнилось пять лет, отец попытался научить его плавать, но Лукас так и не избавился от своего страха, лишь научился скрывать его. С возрастом кошмары мучили реже, но страх не прошел.

Как–то раз он провел три дня на яхте своего друга в открытом море. Это решение далось ему тяжело. В течение этих трех дней Лукас был тих, бледен и не мог есть. Его друг думал, что он страдает морской болезнью, но причина была иной. Когда Лукасу было девятнадцать, его мать погибла в автокатастрофе. Спустя пару дней после похорон он проснулся от кошмара, в котором видел себя лежащим на морском дне. Рыбы объедали его плоть и сновали в его теле. Подплыла русалка и уставилась на его труп невидящими мертвыми глазами.

И вот теперь он находился на крошечном суденышке в самом сердце морской бури. Лукас не понимал, как очутился здесь, и испытывал дикий страх, парализовавший его волю. В голове крутилась одна мысль: «Это безумие, безумие, безумие, у нас должны быть средства спасения, у нас должна быть рация, мы должны позвать помощь!» Но ни спасательных средств, ни рации не было. Позади него молния с угрожающим треском ударила в мачту, и та разлетелась на куски. Раздался леденящий душу вопль — кого–то смыло за борт. Лукас стоял, оцепенев, и ничего не мог предпринять. Он изо всех сил цеплялся за штурвал, единственное, что подвернулось под руку. Неожиданно его пронзила мысль: ведь он же капитан и отвечает за этих перепуганных кричащих людей, потому что именно он втянул их в это безумие. Тяжесть этой ответственности камнем придавила его, пробила доски под ногами и увлекла на дно.

Впоследствии ему не хотелось вспоминать, как он умирал. Это видение было слишком реальным — гораздо реальнее, чем сон. Лукас увидел русалку с остекленевшими глазами, тянувшую к нему руки. Ее волосы шевелились, как змеи. Он погружался в пучину все глубже и глубже, чувствовал, как легкие разрываются от боли, как оглушительно стучит кровь в висках; он сопротивлялся из последних сил, хотя осознавал бесполезность борьбы с разбушевавшейся стихией. Потом в глазах у него потемнело, и он понял, что умирает…

Лукас очнулся на смятых простынях, рев волн превратился в гул ночного города. Взгляд его упал на часы: он спал всего три минуты. Он долго лежал в темноте, уставившись в потолок, и боялся закрыть глаза, чтобы вновь не очутиться в только что пережитом кошмаре. «Во сне вы можете делать удивительные открытия», — говорила Ферн.

Но этой ночью он спал мало, и сны больше не тревожили его.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В пятницу Ферн раньше ушла с работы и поехала в Йоркшир. Еще засветло она добралась до торфяных болот. На небе громоздились бастионы из туч, и их тени задумчиво плыли по земле. Ферн остановила машину, вышла из нее и раскинула руки, ловя лучи уходящего солнца. По обе стороны от дороги простирались торфяные болота, поросшие вереском и гудящие от роившихся насекомых. Она сняла куртку, расстегнула ворот рубашки и предоставила ветру трепать свои короткие волосы. Стороннему наблюдателю показалось бы, что она просто освобождается от условностей городской жизни, готовясь провести выходные в деревне. Но для Ферн это означало, что она пересекает невидимую границу, отделявшую поверхностную реальность с ее рутинным существованием от мира, где сама реальность была неустойчивой, где все было мрачным и непохожим на этот мир. Однако сейчас изменились и сами границы: тьма другого мира пришла даже в Лондон, притаившись за углом, под мостовой, в тени, куда не доставал свет от уличных фонарей. Ферн стояла под солнцем, раскрывшись навстречу ветру в знак признания и приятия другого мира. «Я Фернанда Моркадис. — Она обращалась к облакам, равнине и безразличным пчелам. — Я одна из чародеев, Детей Атлантиды, А все остальное нереально».

Когда она возвращалась к машине, из зарослей выскочила собака. Она напоминала немецкую овчарку, вот только подшерсток у нее был скорее серым, а не бежевым, да и морда слишком острая и дикая. В ее движениях было столько стремительности, а в желтых глазах–огня, что она мало походила на домашнее животное. Собака подбежала к Ферн и уселась, высунув язык и тяжело дыша. Ферн потрепала ее по шее и сказала:

— Лугэрри, передай своему хозяину, чтобы он пришел в дом. Мне нужна его помощь.

_Езжай_осторожнее,_ прозвучало у нее в голове. _Времена_нынче_неспокойные._

Потом собака развернулась и помчалась прочь. Солнце уже зашло, и в сумерках болото изменилось, сразу став холодным и неприветливым. Ферн захлопнула дверцу и завела мотор. Только она тронулась — налетел шквал с ливнем. Она ехала почти вслепую, поскольку дворники не справлялись с потоком воды на лобовом стекле. Ливень так же внезапно закончился, но все вокруг словно покрылось мрачной пеленой. Впереди лежал Ярроудэйл, узкая долина, протянувшаяся от Северных Йоркских болот до открытого морским ветрам песчаного берега Северного моря. Свернув на дорогу, ведущую к деревне, она включила фары. А вот машина, мчавшаяся навстречу, была без огней. Она появилась словно из ниоткуда и неслась прямо на нее. Ферн резко вывернула на обочину, и машина промчалась мимо, не остановившись. Сердце отчаянно колотилось. Ферн заглушила мотор и откинулась на спинку, стараясь дышать медленно и глубоко, чтобы успокоиться, фары ее машины осветили промчавшийся автомобиль, и она не сомневалась, что увиденное ею не было игрой воображения: на месте водителя сидел не человек, а сама смерть, скаля зубы в улыбке и вцепившись костяшками в руль.

Придя в себя, она снова завела мотор, но теперь ехала медленно и осторожно. У Дзйл Хауза она свернула с дороги. В окнах горел свет, значит, миссис Уиклоу, домработница, которой уже давно пора было бы уйти на пенсию, пришла встретить ее. Припарковав машину, Ферн зашла в дом.

В большой кухне было жарко от раскаленной плиты и пахло чем–то вкусным. Миссис Уиклоу овдовела в прошлом году, а с тех пор, как уехал Уилл, бросив писать диссертацию в Йельском университете, она и вовсе страдала оттого, что некого было потчевать своей щедрой и вкусной стряпней. Для Ферн она была членом семьи. Они обнялись, и миссис Уиклоу достала джин с тоником для них обеих. Кажется, ее звали Дороти, но никто никогда не называл ее по имени. Даже Ферн, несмотря на дружеские отношения, не задумываясь, называла ее миссис Уиклоу.

— Что–то случилось, — сказала домработница. — У тебя на лице это написано.

— Я сейчас чуть не попала в аварию, — ответила Ферн. — Какой–то идиот мчался как сумасшедший по встречной полосе.

— Это, должно быть, один из сыновей викария, — заявила миссис Уиклоу. — Его исключили из школы прямо посреди семестра, и за последнее время он два раза стукнул машину своего отца. Бедная мать с ума сходит от беспокойства. С детьми викария всегда такие проблемы — будто сатана специально ходит за ними по пятам. Но я–то не об этом, я о других неприятностях, вроде того что у нас были раньше. Старик появился здесь еще в канун Нового года, а это всегда знак. Он да его собака — Наблюдатель или как он там себя называет. Пригласила бы ты его, на хороший ужин завтра. Он такой худой, как у него душа–то в теле держится.

— По привычке, — пробормотала Ферн.

Как только миссис Уиклоу ушла домой, Ферн пошла в свою комнату и достала из–под кровати коробку. Эта коробка принадлежала раньше Элайсон Редмонд, которая приехала к ним однажды, четырнадцать лет назад, и погибла во время неожиданного наводнения. «Из–за нее, — подумала Ферн, — я стала тем, кто я есть. Если бы не она, я бы никогда не узнала, что у меня есть Дар». В коробке лежали пара перчаток из драконьей кожи; видеокассета–ее Ферн смотрела всего один раз; и рукописная книга, которая начиналась древними письменами, а заканчивалась современными небрежными каракулями. Было там несколько маленьких сосудов, надписи на них она так и не смогла расшифровать. В отделении, которого она раньше не видела, она нашла кожаный мешочек с бледно–голубыми кристаллами и коробочку с серебристо–серым порошком. Ферн надела перчатки, и они словно слились с ее руками: узор на них двигался и менялся, но это не было игрой тени и света. «Время пришло», — сказала она сама себе и вздрогнула. Сумасшедший водитель, кем бы он ни был, — всего лишь часть картины, эмиссар Эзмордиса. Сомнений не осталось — она нужна в другом мире. Ферн сняла перчатки и легла в постель, но долго не могла заснуть и лежала, размышляя, в темноте.

Домовой хотел было зайти к ней поболтать, но вспомнил, что Ферн придерживалась людских взглядов на право личной жизни, поэтому он просто спустился на кухню и выпил виски, которое Ферн не забыла оставить для него на столе.

Рэггинбоун пришел на следующий вечер. Он был Стар и жилист, как древний дуб, выстоявший не одну зиму. Одежда на нем была потрепанная, преимущественно серо–коричневая и серо–зеленая, сливающаяся с пейзажем окружающих болот. Вместо большого плаща, который он носил круглый год, сейчас на нем были какой–то мятый кафтан старомодного покроя и широкополая шляпа. Но глаза его остались все такими же зелено–золотистыми и сияли, как весенний день, а улыбка, изредка озарявшая лицо, была теплой, как всегда. Для местных жителей он был мистером Наблюдателем, Рэггинбоуном–бродягой, но Ферн знала его как Кэйракэндала, бывшего мага. У него было много имен, он много странствовал, был немногословен, но при этом знал множество историй и легенд. Она дружила с ним с шестнадцати лет, и он был ее первым наставником в магии. С ним пришла его собака–волчица Лугэрри. Она умела общаться без слов, но понимать ее могли немногие.

Они долго сидели после ужина, когда миссис Уиклоу уже ушла. Лугэрри лежала на своем любимом месте у плиты. Ферн рассказала обо всем, что произошло за последнее время, и о своих мыслях на этот счет. Рэггинбоун все меньше улыбался, озабоченно хмуря брови.

— Мэбб — никудышный союзник, — сказал он. — Гоблины вообще по натуре ненадежные, а уж их женщины куда хуже мужчин — более злобные и капризные. Так что будь осторожна.

— Эх ты, женоненавистник, — в шутку упрекнула его Ферн.

— Я родился в эпоху дискриминации. И жизненный опыт не дал мне оснований думать иначе. Обычно мужчины опрометчивы и трусливы, женщины — расчетливы и храбры; у мужчин крепкие руки, у женщин — сердца; мужчины туповаты и хитры, а женщины — умны и коварны. Мужчины самонадеянные существа, непрочные внутри, любят громкие слова и грубые поступки. Женщины — мягкие и хрупкие, бескорыстны сверх всякой меры и со стальным стержнем внутри.

— Ты меня так воспринимаешь?

Рэггинбоун сморщился.

— Ты современная женщина, и сталь для тебя — слишком мягкий материал. Твое сердце вырезано из алмаза.

— Это комплимент?

— Ни комплимент, ни оскорбление — просто мое мнение. — Он взял бутылку и наполнил вином бокалы. — Продолжай.

Начинало смеркаться, тени удлинились. Ферн зажгла лампу и несколько свечей, которые нашлись в доме. Ночь медленно заползала в комнату, заполняя щели между шкафами, под холодильником, в углах. Бутылка вина опустела, и Ферн налила виски в три стакана.

— В этом доме всегда есть виски, — заметила она. — Водка или джин могут закончиться, а вот виски никогда. Я подозреваю, что Брэйдачин подправляет список покупок миссис Уиклоу.

— И в эт'м нету ничав'шеньки пл'хого, — заявил голос с сильным шотландским акцентом. — Оно сугревает ж'лудок и укрепляет с'рдце. А я под'зреваю, что в ближайшее время сильные с'рдца нам п'надобятся.

Домовой появился из ниоткуда и уселся на стул. Ферн пододвинула ему стакан с виски. Домовой был рыжим и очень волосатым, довольно высоким для гоблина. Он прихрамывал на одну ногу то ли от «рожденного дефекта, то ли от старой раны, но движения его были по–паучьи быстрыми. Ферн и Рэггинбоун знали его как храброго, упрямого, выносливого и преданного гоблина, не в пример большинству его сородичей. Всю свою жизнь он провел с семьей, где все были отважными воителями, суровыми феодалами и неисправимыми заговорщиками, и Брэйдачин перенял некоторые их привычки и убеждения. Мэбб даже изгнала его из королевского двора за излишнюю преданность людям. Но Брэйдачин все равно любил свою королеву.

— Дыкк ты, значит, разговаривала с нашей девой, — сказал он. — При всех ее заморочках и капризах она не глупа. Что там с ентой ведьмой? Ты уверена, шо это та самая, с которой ты уже сталкивалась?

— Мне нужно ее увидеть, — ответила Ферн. — Моргас ни с кем не спутаешь.

— Она могла сильно измениться, — задумчиво сказал Рэггинбоун. — Ее сильно обожгло, так что плоть плавилась. А ты всегда считала, что ее полнота — это не жир, а запас энергии. Может, все время своего пребывания под Деревом Она работала над заклинанием регенерации, держа его в себе и поджидая подходящего момента? Пламя убило ее, а река исцелила, и заклинание было пущено в ход.

Часть энергии ушла на восстановление, остальное воплотилось в ее новое тело. Думаю, сейчас она похожа на ту женщину, какой была в прошлой жизни, а не на ту каргу, какой ее знала ты. В любом случае ведьмы тщеславны, и вряд ли она вернется в мир, не восстановив свою внешность.

— Ты считаешь, что она может быть молодой? — спросила Ферн. — Молодой и красивой, а еще неуязвимой? Я убила ее однажды… Я должна снова это сделать? А как можно убить того, кто неуязвим?

— Найдется способ, — ответил Рэггинбоун. — Он всегда есть. Вспомни историю: Ахиллесова пята, глаз Циклопа, медная затычка, которая отворяла кровь великана… Но Брэйдачин прав, мы должны сначала убедиться. Пора становиться настоящей ведьмой, Фернанда. Ты должна нарисовать круг.

— Я знаю, — согласилась Ферн. — За этим я сюда и приехала. Я нашла кристаллы и огненный порошок в коробке. Элайсон делала это в бывшей студии Уилла.

— Нет, там слишком много дурных воспоминаний. Магия разбудит магию. Пусть старые духи спят. Думаю… я поеду с тобой в Лондон. Я там знаю кое–кого, кто нам поможет. Ему это, конечно, не понравится, но он все сделает.

— М'жет, и мне стоит п'ехать, — сказал Брэйдачин, делая вид, что ему совсем этого не хочется. Впрочем, никого он этим не обманул.

Пришлось Ферн отговаривать его.

— Ты домовой. Твой долг–быть здесь, в доме. Кто–то же должен присмотреть за ним. Как говорит Рэггинбоун, слишком многое случилось тут в прошлом, а нынешние неприятности могут все это разбудить. На шоссе я чуть не столкнулась с машиной. Она мчалась прямо на меня, и мне пришлось резко свернуть на обочину. Не знаю, кто там был за рулем, но не человек, это точно. Моргас не единственная наша проблема: Древний Дух сейчас ненавидит нас больше, чем когда–либо. А он всегда предпочитал охотиться за мной здесь, вдали от цивилизации. Если что–то будет происходить, я сообщу тебе. — Ферн благоразумно не дала ему времени возразить. — Ты можешь пользоваться телефоном?

— Э… да, а что?

— Отлично. Когда магия не справляется, можно положиться на современные технологии. — И чтобы уйти от опасной темы, она повернулась к бывшему магу: — Что ты думаешь об истории с деревом?

— Меня это тревожит, — признал Рэггинбоун. — Я вот думаю, не принесла ли она побег Вечного Древа из его родного измерения в реальный мир. И что тогда будет с этим ростком? Он может завянуть под давлением Времени и бурлящей вокруг жизни. Или же…

— В Вечном Древе заложена колоссальная сила, — сказала Ферн. — Эдакий вечный голод — я это чувствовала. Но оно больше не могло расти, так как попало в ловушку безвременья, замкнутого цикла, который ни к чему не приводит. Когда я решила взять с собой его плод, мне сказали, что он очень быстро сгниет: такова его природа. И в нем не было семян. Но если принести в наш мир что–то живое, что может расти…

— Оно будет расти, — мрачно закончил за нее Рэггинбоун. — Все это вполне вероятно. Можно принести сюда отросток, листочек, поганку или травинку — во всем этом есть биение пульса Дерева, а вот привычных ограничений уже нет. Возможно, именно поэтому крупные птицы, что гнездятся там — совы, орлы, коршуны, — настолько крупнее своих обычных сородичей. Они летают между мирами, и в них есть извечный голод, унаследованный от Дерева. От этой мысли даже жутко становится. Но Моргас все равно пришлось бы посадить свое Дерево: ему нужны земля и воздух, солнечный свет и прохлада тени. Оно не может пустить корни в воздухе или цвести, будучи завернутым в шелковый саван.

— Люб'пытно, — вмешался Брэйдачин, — если такое Дерево все–таки выр'стет в ентом мире, к'кие яблочки оно будет давать?

— Вот это–то меня и беспокоит, — сухо сказал Рэггинбоун.

В эту ночь Ферн спала мало — ее тревожили сны. Она видела Темную Башню в городе, из которой Эзмордис правил миром, и потом эту же Башню в бесплодной пустыне — она лежала в руинах, но Ферн знала, что это та самая Башня. Сквозь развалины пробивались ростки — они жадно тянулись к свету, обвивали разрушенные стены, пока наконец Башня не стала огромным Деревом, на котором распустились миллионы листьев. На ветке висел единственный плод — он наливался, зрел и превратился в живую голову, но черты лица она сначала не узнала. (Головы умерших людей растут, как яблоки, на Вечном Древе. Потом их срывают, или они сами падают и гниют, а дикая свинья питается ими. Каждый, кто хоть раз совершил что–то плохое, должен провисеть на Дереве один сезон…) Потом веки открылись, губы шевельнулись, и Ферн узнала себя.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Это кара, — ответила голова, — за все, что я сделала, и все, чего не сделала. За друга, которого я подвела, за любовь, которую забыла, за кровь на моей обожженной руке и кровь на руке здоровой.

— Кровь, пролитая моей обожженной рукой, поднялась против меня, — возразила Ферн. — А другая моя рука чиста.

— Это не надолго, — сказала голова.

— Какого друга я подвела? Скажи мне!

— Поищи в своем сердце.

— _Я_не_забыла_свою_любовь!_

— Поищи у себя в голове.

Сцена изменилась, и она снова оказалась в Атлантиде, золотом граде Запрещенного Прошлого, — в Атлантиде до ее падения. Она была там, когда ей было шестнадцать, она любила и теряла, побеждала и проигрывала. Она утонула в Великом Потопе и выбралась на Звездный берег где–то за пределами Вселенной. Она знала, что уже ничто не сможет тронуть ее сердце так, как Атлантида. Но это было давно, очень давно, для людей — но только не для нее — миновали тысячи жизней. А потом сон показал ей ее любовь, ее Рэйфарла — он выходил из воды, отряхивая волосы. Черты лица были словно стерты, она отчетливо видела лишь одно: когда лицо озарялось улыбкой, внизу не хватало одного зуба. Она закричала: «Мое сердце ничего не забывало!» — но он не услышал ее, а когда она обернулась, перед ней снова была голова. Она улыбалась ей ее собственной улыбкой, гнила и разваливалась прямо на глазах, и сквозь заросли к ней уже подбиралась дикая свинья…

Ферн проснулась в абсолютной тишине, казалось, что даже сердце перестало стучать. Она встала и подошла к окну, но за ним была только безмолвная ночь — даже сова не ухала. Она постояла некоторое время, остро чувствуя угрозу, зная, что враг где–то рядом, что он многолик и наблюдает за ней отовсюду.

Дерево теперь растет быстрее, попав в почву Логреза. Сначала я могла обхватить ствол пальцами одной руки, но с каждым днем он становится все толще, и ладонью я чувствую, как внутри движутся соки. Я наблюдала, как его листья тянутся к солнечному свету. Не знаю, какой дурак построил стеклянную стену дома с северной стороны, где лес подходит совсем близко. Впрочем, мне это как раз подходит. Я бы не рискнула посадить Дерево на открытом воздухе: оно бы перенасытилось избытком света и воздуха и разрослось без меры. Я знаю, как опасна для него реальность, после того как оно так долго пробыло вне Времени, в измерении, где свет давали его собственные мысли, а воздухом служило его спертое дыхание. Оно не будет цвести, а если даже и зацветет, то его цветки не сильно отличаются от обычных листьев, и случайный прохожий не сможет их различить. Но зато оно будет плодоносить. Оно просто обязано сделать это! Я отдала ему всю свою любовь, и оно должно мне отплатить.

Три ночи назад я наслала на узника кошмары. Негемет наблюдала, как я разогревала котел и добавляла туда две капли драгоценного сока Дерева. Она сидела неподвижно, напоминая керамическую статуэтку, которую так небрежно покрасили, что сквозь тонкий слой белого и черного просвечивала глина. Кожа ее была гладкой и матовой и на сгибах морщинилась, как у людей. Ее уродство восхищает меня. Может быть, из–за того, что у нее нет шерсти, ее морда кажется такой выразительной. Но я еще не поняла, что это выражение может означать.

Я добавила в котел своих мыслей, и смесь сразу вздыбилась, а потом опала. В котле стали образовываться какие–то фигуры, они смешивались, растворялись, появлялись снова. И вот в клубах черного дыма они устремились наверх к своей жертве, проходя сквозь потолки и полы, сквозь барьеры из кирпичей и заклинаний. Он не кричал, во всяком случае, сначала. Он по–примитивному силен, как каменные атланты, которые держат небо. И умен, иначе мучить его не доставляло бы мне столько удовольствия. Когда сегодня я пошла к нему, еще с лестницы я услышала, как он стонет, но как только он увидел меня, сразу замолчал. Кошмары цеплялись к нему. Они были неуловимы, как дым. Своими призрачными пальцами они впивались в его плоть, перемешивали видения у него в голове. Я подошла ближе и наблюдала, как он рыдает и корчится. Неожиданно он ринулся на меня, на мгновение стряхнув с себя весь этот выводок, и его кулак со свистом рассек воздух. Удар был такой мощный, что магический заслон задрожал и зазвенел, но выдержал, отбросив его назад. Кошмары снова накинулись на него.

— Ну что, отозвать их назад? — спросила я, полюбовавшись этим зрелищем некоторое время. — Ты попросишь меня, ты станешь умолять меня убрать их?

Он ничего не ответил, только сдавленно рычал.

— У меня есть маленькое задание для тебя, — сказала я. — Если ты его выполнишь, я дам тебе передышку. — Он знал, что я не отпущу его. Я не дам ему ни тягот жизни, ни свободы смерти, но _предложу_ и то и другое. Пусть он цепляется за них, а я полюбуюсь, какую горечь он будет испытывать, каждый раз обманываясь. — Так ты выполнишь его? — промурлыкала я тихим вкрадчивым голосом. — За мгновение покоя, за краткий миг избавления? У тебя не будет другого шанса. _Она_ о тебе не вспомнит. Ты был пешкой в ее игре, простофилей, от которого избавились, как только ты выполнил свою миссию. Только я никогда не бросала тебя и никогда не брошу. Мой ребенок… моя кровь… не терзайся напрасно: я отомщу за нас обоих.

В конце концов он согласился. Я приказала кошмарам оставить его в покое и вернуться в котел в подвале. Позже я переплавлю их в другую форму. Он беспомощно привалился к стене, измученный и притихший. Пот струился у него по лбу.

— Ты просто животное, — сказала я, — но животное с мозгами. Во всяком случае, для моих целей их хватит. Мне кое–что нужно с Вечного Древа.

Я заметила, как он встрепенулся, почувствовав шанс убежать. Но надежда так же быстро померкла; он знал, что я не так беспечна.

— Я освобожу тебя, — продолжала я, дразня его. — Но ты вернешься ко мне, и вернешься добровольно. Если же нет… ну, тогда я напущу на тебя кошмары, они отыщут тебя, где бы ты ни скрывался, и тогда уже не отпустят никогда. Это понятно?

Он ничего не сказал, но молчание говорило само за себя.

— Тогда ступай к Дереву. Ты знаешь дорогу. Ты давным–давно исследовал все тропинки, ведущие в Подземный Мир, как вор, обшарил все пещеры. У тебя нет души, за которую можно было бы бояться, так что ты проберешься там, где другие бы не осмелились. На Дереве зреют головы, мне нужна одна из них. Она может показаться не такой, какой ты ее помнишь, — в начале сезона головы выглядят молодо, хотя потом быстро старятся. Но ты узнаешь ее, она назовет тебе свое имя. Принеси мне голову моей названной сестры–колдуньи Сисселоур… Мы так долго были вместе, что я не смогу без нее. Я хочу, чтобы даже после смерти она видела мой триумф и завидовала мне.

— А потом? — спросил он, не сумев утаить нотку отчаяния, в которой были и надежда, и страх.

— Потом посмотрим.

Перед тем как снять магический барьер, я наложила на него заклятие поиска, и у него на лбу появилось выжженное клеймо, убрать которое невозможно.

Возвращайся быстрее, — шепнула я, — пока я не потеряла терпения.

С этим я отпустила его. Завтра ждут другие дела. Пора заняться поисками ее. Когда наступит полнолуние, я очерчу круг.

— Нужно дождаться полнолуния, — сказал Рэггинбоун. — В это время магический круг гораздо сильнее.

— Мы не можем ждать, — напряженно отозвалась Ферн. — Моргас не долго будет довольствоваться собиранием душ. Ее Дар огромен, да еще в ней сила Вечного Древа. Мне нужно знать, что она делает.

— Не забывай, она пока не знает, что ее возвращение для тебя уже не секрет. Ты молода и неопытна: использовав магический круг, ты можешь выдать себя. Я не хочу, чтобы ты потеряла уверенность в себе…

— A y меня ее и нет, — перебила его Ферн. Она вела машину, стараясь не сводить глаз с дороги.

— Я только хотел сказать, что все совершают ошибки. И чем сильнее человек, тем большую ошибку он может допустить. Вспомни, что сотворила Моргас с той девушкой: в этом вся ее сущность. Полнолуние всего через несколько дней. Еще есть время. Наберись терпения.

— Я хочу начать побыстрее, потому что мне страшно, — призналась Ферн.

— Страх — здоровый инстинкт, но не позволяй ему управлять тобой. В предстоящей борьбе основная тяжесть, видимо, ляжет на тебя, хотя точно этого сказать нельзя. Помни: у тебя есть друзья и союзники, явные и тайные, и ты должна верить в них. Даже в Атлантиде, где все вокруг были чужими, тебе помогли. Если у тебя добрые намерения, помощь всегда придет. Во всяком случае, мне хочется верить, что это так. Не пытайся взвалить все бремя на себя.

— В прошлый раз Уилл и Гэйнор оказались в опасности, — напомнила ему Ферн. — Я бы не пережила, если бы с ними что–нибудь случилось.

— Но выбирать не тебе, — серьезно ответил Рэггинбоун.

Некоторое время они молчали. Мимо проносились столбы на обочине, по средней полосе промчался грузовик, изрядно превышавший скорость.

— Когда я убила Моргас, — вдруг снова заговорила Ферн, — вернее, когда я думала, что убила ее, — все было иначе. Я была просто духом, отделенным от своего тела, я застряла в другом измерении, в мире, где все мифы и легенды становятся реальностью. Я срезала голову с Вечного Древа, но, только взглянув на нее в нашей реальности, я поняла весь ужас того, что сделала. Под Деревом, в пещерах Гелы, все казалось сном. Мои чувства были яркими, но не совсем… как бы это сказать… нормальными. С тех пор я часто говорила себе: я убила. Я убила человека, пусть даже она была сумасшедшей королевой–ведьмой с бредовыми планами на будущее. И единственное, что помогало мне мириться с этим, так это полная нереальность того, что произошло. Я не знаю, смогу ли сделать это еще раз. Здесь, в реальном мире. _Не_знаю,_смогу_ли_я_убить_ее._

— Может, тебе и не придется, — сказал Рэггинбоун мягко. — Не трать понапрасну время на эти переживания. Сейчас главное, чтобы она не убила тебя.

— Это, конечно, меня очень утешает, — съязвила Ферн.

Они мчались дальше по шоссе. Навстречу им пролетали огромные синие и зеленые дорожные знаки, предупреждавшие о боковых дорогах, расстоянии до Лондона и ближайшей закусочной. Время от времени перед ними вырастали длинные ряды заградительных барьеров, предназначенных, как видно, сдерживать поток транспорта, не иначе. «Да уж, — размышлял Рэггинбоун, — реальность порой ничуть не менее странная, чем потусторонние миры и измерения, существующие на обочине нашей жизни».

Через некоторое время Ферн прервала молчание:

— Как ты думаешь, где мне это сделать?

— Что именно? — спросил Рэггинбоун, оторвавшись от своих размышлений.

— Круг.

— А–а…

— Я хотела у себя в квартире, но там ковровое покрытие, да и места мало, даже если сдвинуть всю мебель. Круг должен быть большим?

— Довольно большим, — неопределенно отозвался Рэггинбоун. — Слишком маленький круг сдерживает магические потоки, и они могут разорвать границы или даже взорваться. К тому же надо держаться на безопасном расстоянии от тех, кого вызываешь. Границы круга — это твоя защита. Если они слишком тесные, заклинание получится перенасыщенным; слишком большой круг рассеет заклинание. Может, именно поэтому так легко распался круг, который Элайсон очертила в вашем старом амбаре много лет назад. Ей не хватило сил удержать его.

— Надо было делать это в Дэйл Хаузе, — сказала Ферн. — Ничего другого, достаточно просторного, мне в голову не приходит. А так нам придется снять какой–нибудь зал или студию.

— Может быть, — ответил Рэггинбоун. — Хотя… знаю я одно подходящее местечко. Надо только убедить хозяина.

Ферн задумалась.

— А кто хозяин? — подозрительно спросила она.

— Он из тех, кто владеет Даром — уличный колдун, торговец снадобьями… Когда–то таких, как он, было много. Они составляли гороскопы, продавали приворотные зелья, предсказывали судьбу. Те, кто действительно обладали подобными способностями, доживали до старости и проходили во Врата. Кое–кому перерезали глотки недовольные клиентки; кто–то отравился собственным зельем; кого–то замучили, выпытывая секреты, которых они не знали. Многих извела инквизиция. Но этот… этот вроде как застрял в прошлом, лет четыреста назад, и прожил до сегодняшнего дня. Он закрылся от мира в своей отшельничьей келье и, как утверждает, никуда оттуда не выходит. Еду ему доставляют прямо туда. Непонятно только, как он за нее расплачивается. Хотя, бог знает как, ему это удается. При помощи заклинаний он отгородился от назойливых и любопытных. Он говорит, что не общается ни с колдовской братией, ни со сказочными народцами. Правда, я в это не очень–то верю…

— Но с тобой–то он видится, — заметила Ферн.

— Да, но неохотно, — ответил Рэггинбоун. — Он может оказаться полезным. В прошлый раз, когда ты попала в беду, он мне кое в чем помог. Но мне бы не хотелось, чтобы его использовали в своих целях не те люди.

— То есть ты не хочешь, чтобы он оказывал услуги кому–то еще, — уточнила Ферн.

Рэггинбоун улыбнулся и ничего не ответил.

— Ну и где же эта хижина отшельника? — спросила Ферн. — На болоте? В горах Уэльса? В лесной чаще — если в этой стране они еще остались? В чем я сильно сомневаюсь.

— В джунглях, — ответил Рэггинбоун.

Где?

— В городских джунглях. В современном мире легче всего затеряться в толпе. У него квартира в цоколе многоэтажного дома — одна дверь среди тысячи. Это в деревне люди все знают друг о друге, а в городе — кому какое дело?

— Ты хочешь сказать, что он _в_Лондоне?_ - спросила Ферн.

— В Сохо.

В Сохо возможно все что угодно. Там полно подпольных баров, которые открываются только в три часа ночи; клубов, меняющих вывески и интерьер каждый месяц. И ходят туда люди, которые меняют документы, имена, лица. Многие здания соединяются между собой, имеют потайные ходы и запасные выходы через чердак. Стрип–бары соседствуют с шикарными ресторанами, а магазинчики — с притонами.

В самом фешенебельном ночном клубе сейчас танцевал Люк Валгрим. Большинство англичан танцуют из рук вон плохо: они слишком медлительны, в них нет духа настоящих мачо, и к тому же они считают, что мужчинам танцевать не пристало. Но Люк был исключением. Танцевал он в нарочито сдержанной манере, медленные плавные движения точно попадали в ритм, однако выглядел он как–то отрешенно. Его партнерша прильнула к нему, но, не видя с его стороны никакого отклика, снова отстранилась. Люк ничего не заметил. Он чувствовал себя здесь чужим, и не только потому, что в субботу вечером был до неприличия трезв. Кстати, выпил он много, но без видимого эффекта — лишь достиг того состояния кажущейся трезвости, когда многие наивно полагают, что могут вести машину. Одна стена зала была зеркальной, и Люк наблюдал за отражением кружащейся толпы. В какой–то момент ему показалось, что он видит танцоров со звериными головами — не масками, а именно головами, с красными языками и глазами без зрачков… Он поискал себя среди них и увидел серую лисью морду с торчащими клыками и заостренными ушами. Он отвернулся и протиснулся к бару, пытаясь поговорить с друзьями. Чтобы перекричать грохот музыки, он наклонялся к самому уху, но в ответ слышал только икание, мычание или глупое повизгивание. Люк заказал коктейль, но бармен вдруг показался ему ослом, и тогда он пожалел, что весь вечер пил виски.

Почему–то он вспомнил о Ферн Кэйпел и представил, как она идет к нему через танцзал. Вообразить ее со звериной головой было совершенно невозможно. Даже после столь короткого знакомства он был уверен, что она при любых обстоятельствах оставалась собой. Вот только какой она была на самом деле, он еще не знал. Люк отчетливо представил, как она спокойно и уверенно движется между танцующими. Бледное ее лицо, приоткрытые губы. Она что–то говорит, но расслышать, что именно, он не может. Потом ее образ растворился в кутерьме ночного клуба, в толпе животных, издающих утробные звуки и нелепо подпрыгивающих в неуклюжей ламбаде. Он закричал–во всяком случае, так ему показалось: _«Помоги_мне!»_ И в голове у него прозвучал шепот, перекрывший безумную какофонию: «Пойдем со мной»…

Оказавшись на улице, он пошел куда глаза глядят. Прошел мимо статуи Эроса, по улице Пиккадилли, свернул у Гайд–парка к мосту Найтсбридж. Транспорта сейчас уже почти не было, а нищие разбрелись по ночлежкам. Рядом с ним притормаживали такси, но он отмахивался, чтобы они проезжали мимо. Потом он увидел, как кто–то сидит на крыльце, кутаясь в одеяло, и постанывает. Но когда он опасливо наклонился к женщине, она уставилась на него остекленевшими глазами и сказала, что с ней все в порядке. Она может умереть к утру, думал он, но я ничего не могу сделать. А может, и не умрет, и станет снова искать дозу того, на чем она там сидит, но я и тут ничего не могу сделать. _В_больничной_палате_лежит_моя_сестра,_а_я_ничего_не_сделал._ Недавно он отыскал ее детскую игрушку — плюшевого медведя — и положил ее рядом, наказав сиделкам не убирать ее. Отец не навещал Дану уже недели три. Гнев, разочарование, чувство вины и отчаяние — все смешалось в душе Люка, а сейчас еще алкоголь заполнил его разум фантомами.

Он подходил к дому своего отца в Найтсбридже. Сквозь шторы величественного особняка с колоннами пробивались желтые полоски света. Люк смутно понимал, что сейчас уже поздно, даже слишком поздно для Каспара, ведь тот никогда не засиживался допоздна. Но тут входная дверь отворилась, и Люк отошел в тень, спрятавшись за одной из колонн. На крыльцо вышла женщина, закутанная в длинный бархатный плащ, а за ней его отец. Во всяком случае, он предположил, что это отец. Хотя полной уверенности у него не было, ведь тот человек был с головой собаки — грустной собаки с покорными глазами. Лицо женщины скрывал низко надвинутый капюшон. Бесшумно подъехала машина, которая, должно быть, ждала их чуть дальше по дороге. Мужчина открыл дверцу, а женщина повернулась, чтобы попрощаться, и тогда Люк смог заглянуть под капюшон.

Он ожидал увидеть какую–нибудь кошку, дикую или домашнюю. Но это лицо нельзя было отнести ни к животным, ни к людям. Огромные, глубокие, как полночь, глаза были неподвижны, кожа обтягивала череп, вместо носа где–то над ртом зияли две дырки. Иссохшие губы приоткрылись, обнажая неровные зубы. Люк отшатнулся, больно ударившись виском об угол, и с трудом сдержал проклятье. Женщина села в машину, отец закрыл дверцу и потом долго смотрел вслед отъехавшей машине. Когда он вернулся в дом, Люк уселся на землю и обхватил голову руками, Тщетно пытаясь хоть как–то прояснить свои мысли.

Ферн позвонила ему домой, как только вернулась в Лондон. «Привет, — ответил автоответчик. — Это Люк. Оставьте свое сообщение, и я, возможно, вам перезвоню». Звучало это не слишком многообещающе. Она хотела позвонить ему на мобильный, но, вспомнив, что в это время он бывает в клинике, подумала, что лучше его не беспокоить. Вместо этого, пока Рэггинбоун отправился по своим делам, она решила собрать свое войско. Одной встрече, во всяком случае, уже давно пора было состояться…

— О, — несколько сконфуженно сказала Гэйнор, — не ожидала тебя тут увидеть.

— Я тоже, — ответил Уилл.

— Я знала, что с вами возникнут сложности, — сказала Ферн им обоим. — Но с меня хватит этих глупостей. Сядьте. Я попросила вас прийти сюда, потому что вы оба нужны мне. Рэггинбоун сказал, что мне не следует отказываться от помощи. Ты, — тут она посмотрела на Гэйнор, — ты говорила, что уже встряла в эту историю, а ты, — она повернулась к Уиллу, — ну, ты всегда был с этим связан. Если послушать Гэйнор, то вы — моя команда. Так ведите себя, как команда. Вам придется работать вместе. Поэтому прежде всего будет неплохо, если вы начнете разговаривать друг с другом.

— Я и не думал прекращать разговаривать с Гэйнор, — холодно произнес Уилл. — Просто у меня уже давно не было возможности это делать.

— У меня есть телефон, — выпалила Гэйнор.

— Я не знал, что мне можно тебе звонить, — спокойно отозвался Уилл. — Эту мысль до меня как–то не донесли. Ты сбежала столь поспешно, что забыла оставить мне свой номер.

— Ты мог спросить его у Ферн! Нет, то есть я хочу сказать, что я… Послушай, если бы ты хотел со мной поговорить, ты бы позвонил. Ты всегда делаешь то, что хочешь. Я это знаю. Когда ты не позвонил и вообще ничего не предпринял, я поняла, что ты просто этого не хочешь.

— Как легко ты разобралась с мотивами моего поведения, — сказал Уилл, пряча свою неуверенность за сарказмом.

Гэйнор теребила волосы, она поступала так всегда, когда нервничала, — но не пыталась что–либо ответить.

Ферн выразительно посмотрела на часы:

— Ну что ж, время! Если это были извинения и примирение, то не самые лучшие, но придется пока довольствоваться этим. Нам надо еще обсудить важные дела. Судя по всему, Моргас вернулась.

— Вернулась? Но она же мертва! — воскликнул Уилл. — Ты имеешь в виду призрак или фантом? Или кто–то собирал плоды с Вечного Древа?

— Ты отстал от жизни, — сказала Ферн. — Отвлекись от своих личных проблем, и я кое–что тебе расскажу.

Она рассказала им о последних новостях и о разговоре с Рэггинбоуном. Посыпались вопросы и предположения, разгорелся спор, и Гэйнор с Уиллом забыли о своих личных обидах.

— Я не понимаю, — сказал в конце Уилл, — каким боком здесь замешан Эзмордис, ой, простите, Древний Дух. Только не говорите мне, что он не имеет к этому никакого отношения; я все равно не поверю. Он никогда надолго не выходит из игры. Он как Бог или дьявол — куда человек, туда и он.

— На протяжении многих веков он и был богом и дьяволом, — сказала Ферн. — А мы были слишком доверчивы: мы поклонялись ему и боялись его. Именно поэтому он набрал силу. И тем не менее…

— И тем не менее он хочет привлечь тебя на свою сторону, — настаивал Уилл. — А ты уже дважды отказала ему. Может быть, он посылает тебе этот сон снова и снова, чтобы испытать тебя и немного загипнотизировать? Третий раз…

— Будет успешным? — закончила за него Ферн. — Возможно. Но я уже не ребенок; ему будет не так просто проникнуть в мой разум. Мой Дар стал сильнее, и теперь он охраняет меня. И потом, если сон должен гипнотизировать меня, то у него плохо это получается, он только наполняет меня ужасом. И с каждым разом все больше… Но оставим это пока. Сейчас главная проблема — это Моргас.

— Но она же не так опасна, как Древний Дух? — спросила Гэйнор.

— В каком–то смысле даже более опасна. Он живет в реальном мире с самого его основания; он знает его законы. Как сказал Рэггинбоун, Древний Дух стал частью этого мира, пусть худшей, но частью. Его цель — сеять разрушение и отчаяние — вплетена в судьбы этого мира, она оттеняет наше стремление к счастью, объединению всего человечества. А Моргас другая. Она слишком долго жила вне этого мира и мыслит категориями Темных Веков. Если она и слышала о ядерном оружии, то бьюсь об заклад, считает радиоактивный распад некоей дьявольской магией, которую можно остановить сильным заклинанием. Похоже, для нее современный мир — это что–то вроде магазина игрушек, забитого забавными безделушками. Бог знает, что ей придет в голову.

— Ты хочешь сказать, — подвел итог Уилл, — что Древний Дух знает, как играть в эту игру, но жульничает, а Моргас вообще считает ее другой игрой.

— И играет по колдовским правилам, — добавила Гэйнор.

— По колдовским правилам, — эхом отозвалась Ферн. — И как можно скорее мне нужно выяснить, в чем они заключаются.

На следующий день Ферн поговорила с Люком. Он был какой–то рассеянный и раза три сказал, что нашел плюшевого мишку.

— Хорошо, оставим это, — сдаваясь, сказала Ферн.

— Вы выяснили что–нибудь в Йорке?

— Не в Йорке, а в Йоркшире. Я ездила туда не выяснять, а посоветоваться кое с кем. Простите, но… вы себя хорошо чувствуете?

— Не очень, — признался Люк. — Двухдневное похмелье. И головная боль никак не пройдет.

— Что вы пили?

— Виски.

— Мне следовало предупредить вас, что сейчас надо быть поосторожнее с алкоголем. Он раскрывает ваш разум, и туда может проникнуть все что угодно.

— Знаю, — отозвался Люк. — Кажется, что–то уже проникло. Я все время видел людей с головами животных. Я смотрел в зеркало, но даже у меня была звериная голова. Только вы оставались нормальной.

— Но меня с вами не было, — возразила Ферн.

— Но я… представил вас.

— А какая голова была у вас?

— Что–то серое и лисье, — ответил он. — Не знаю, важно ли это, но мне кажется, я должен рассказать вам, что случилось потом. После вечеринки я направился к дому моего отца. Я слышал голос в голове и шел куда глаза глядят, не думая ни о чем. Не знаю, как я все же оказался на месте. Отец вышел из дома с женщиной. Я наблюдал издалека, и он не видел меня. У него были голова собаки, похожей на волкодава, и какие–то отупевшие глаза. На женщине был плащ с капюшоном. Она села в машину и уехала.

— А каким животным была она? — спросила Ферн.

— Она была не животным. Я видел ее всего несколько секунд, но она выглядела ужасно: обтянутый кожей череп, сверлящие огромные глаза, вместо носа две дырки и торчащие кривые зубы… Похоже на бред, правда? Может, это была галлюцинация.

— Возможно, — согласилась Ферн. — А вы не могли бы спросить у отца, кто это был?

— Я звонил ему сегодня утром. Сказал, что проезжал мимо на такси и видел его с кем–то. Это миссис Мордаунт. Мелисса Мордаунт. Судя по всему, она арендует у него Рокби. У него был странный голос, когда он говорил о ней. Он плел что–то о благодарности…

— Он сдает ей дом из благодарности? — удивилась Ферн. — Но за что?

— Он никогда не испытывает благодарности, — сухо сказал Люк.

— Думаю, вам стоит побольше рассказать мне о своем отце.

Вечером зашел Рэггинбоун.

— Мой приятель в Сохо согласился, — сказал он. — Мы сможем воспользоваться его подвалом.

— Когда? — спросила Ферн.

— В пятницу, — ответил Рэггинбоун. — В ночь полнолуния.

Завтра полнолуние. Я начерчу круг и призову духов, даже самых древних и самых сильных, и расспрошу их. Я призову самого Эзмордиса, если понадобится, но я найду ее. Рано или поздно я отыщу ее.