Черта прикрытия (Иэн М. Бэнкс) читать бесплатно онлайн полную версию книги

СЕМНАДЦАТЬ

Семзаринская Метелка оказалась невзрачным скоплением молоденьких светил, выстилавших складки огромной тонкой мантии разреженного межзвездного газа. Она одиноко свешивалась с основного рукава этой части Галактики, будто светлый кудрявый локон с лохматой шевелюры. Всесистемнику Культуры Бодхисаттва, ДССК потребовалось шестнадцать дней, чтобы доставить Йиме Нсоквай, которую он так неожиданно выдернул из дому, на пересадочную станцию в Метелке. Станция принадлежала к Непадшим бальбитианам.

Когда-то бальбитиане опрометчиво ввязались в жестокую масштабную войну и потерпели сокрушительное поражение. Структуры, ныне условно объединяемые этим именем, будь то Падшие или какие-то другие, на самом деле были обителями этих существ, хабитатами довольно внушительных размеров. Внешне каждая из них походила на пару крупных, темных, затейливо украшенных кремовых тортов, слипшихся основаниями. Хабитаты достигали двадцати пяти километров как в диаметре, так и от башенки одного торта до башенки другого. По меркам космических поселений они были невелики, но немногие цивилизации могли похвастаться звездолетами, которые превосходили бы их размером.

Что до самих бальбитиан, то в исходной биологической форме они напоминали одноногих попрыгунчиков. К началу великой войны средний срок жизни этих маленьких существ уже был достаточно велик. Но вспыхнувший конфликт истребил эту расу подчистую: никаких достоверных следов их биоформ не осталось.

Зато уцелели некоторые космические поселения. Подавляющее большинство их, впрочем, уже находилось отнюдь не в космосе.

То были Падшие бальбитиане, корабли/орбиталища/хабитаты, осторожно перемещенные в атмосферу ближайшей планеты с твердой поверхностью. Сделали это хакандранцы, которые, собственно, противостояли им в той войне и выиграли ее. Хабитаты послужили им лучшими памятниками в честь победы. Постепенно снижаясь в атмосфере, исполинские сооружения в конце концов падали на поверхность планеты, разбивались под собственной тяжестью и оставались там навеки в виде огромных развалин, высотой с горы и размером с мегаполисы.

Хакандранцы не стали слишком себя утруждать обезвреживанием этих структур перед тем, как поместить их в атмосферы выбранных небесных тел. Конечно, они снимали с них и присваивали самые совершенные боевые установки, но этим, как правило, и ограничивались. Поскольку бальбитиане, покуда были живы, слыли заядлыми гаджетоманами, коллекционерами мудреных технических устройств всех родов, сортов и форм, каждый Падший бальбитианин представлял собою сущий клад всякой технической всячины — клад баснословно богатый и чрезвычайно опасный — для любых существ, которым посчастливилось жить поблизости и развиться до нужного уровня к моменту приземления хабитата. В некоторых случаях, однако, внезапное появление такой структуры знаменовало скорее катастрофу, нежели сказочную удачу: выполненные хакандранцами расчеты точек приземления падающей в атмосфере добычи не всегда были так точны, как хотелось бы жителям городов, раздавленных свалившимися с небес хабитатами.

Искусственные интеллекты, управлявшие этими структурами, ухитрились сохранить значительную часть функциональности, даже будучи частично разрушены. А может, беззаботным хакандранцам просто не было до них дела. Как бы там ни было, слава о Падших и Непадших бальбитианах ходила самая дурная. В некотором смысле бальбитиане все еще были живы, а вычислительные субстраты, процессорные кластеры и центры обработки данных, построенные ими, оказались устойчивы ко всем внешним воздействиям, кроме полной аннигиляции всей заключавшей их структуры. Все они, без исключения, отличались весьма эксцентричным поведением, а некоторые были, несомненно, почти безумцами. Ресурсы и технологии, которыми они, как можно было судить, все еще распоряжались, не уступали разработкам Старших цивилизаций, а иногда и превосходили их, будучи сопоставимы с достижениями Сублимированных, причем никаких намеков, что сами бальбитиане до войны хоть сколько-нибудь продвинулись в этом направлении, не было.

Постепенно доступ к этим технологиям или силам получили и сами хакандранцы. Они всегда считались стильным, но бесцеремонным видом, и поведение их могло легко задеть и оскорбить даже самых близких друзей, а к тому времени они стали еще беспечнее. В конце концов хакандранцы на всех положили, нажали кнопку Сублимации и отбыли на следующий уровень, оставив после себя в том измерении Реальности, где всё пока еще зиждилось на материи, кэшированную копию своей культуры в цивиличипах.

Непадшие составляли среди бальбитиан меньше четверти процента. Они по-прежнему оставались в космическом пространстве. Рациональности в их манерах и поступках было не больше, чем у Падших сородичей. Искусственные интеллекты этих хабитатов тоже пострадали при попытках отключить их, и никаких признаков биологических существ — создателей этих структур — внутри Непадших тоже не нашлось. Там тоже на протяжении сотен эпох хозяйничали мародеры (правда, только те, которым уже был известен секрет космических путешествий), и Непадшие тоже каким-то неизъяснимым образом пробуждались к жизни — спустя много веков и тысячелетий после того, как их признали столь же мертвыми, что и биологических предшественников этих созданий, и давно о них позабыли.

Все Непадшие бальбитиане обитали в глуши, вдалеке от обычных галактических путей и скалистых планет с густыми атмосферами, куда забросили большую часть таких структур победившие хакандранцы. Вполне возможно, уцелели они только потому, что хакандранцы просто поленились прочесать эти места.

Структура из числа Непадших бальбитиан, облюбовавшая Семзаринскую Метелку, находилась в задней точке Лагранжа гигантского газопылевого протозвездного облака, которое, в свою очередь, было частью двойной системы коричневых карликов. Исполинский двойной торт — бальбитианский хабитат — в гордом одиночестве купался в потоках длинноволнового излучения от всей, порядком запылившейся, бинарной системы. Его искусственный небосвод озаряли яростные бело-голубые вспышки молодых звезд Метелки, чей свет был столь ярок, что пробивался даже через медленно вращавшиеся пылевые облака и туманности, где продолжались бурные процессы звездообразования.

Внутреннее пространство хабитата за тысячи эпох успели заселить несколько разнородных видов, но в данный момент номинально он считался незаселенным. В незапамятные времена сердцевину структуры аккуратно выскоблили и поместили туда стабилизированную сингулярность. Черная дыра обеспечивала внутри хабитата гравитацию, составлявшую всего треть от панчеловеческого стандарта, но это значение было очень близко к предельно допустимому: при его превышении вся структура обрушилась бы внутрь себя. Изначально гравитация создавалась вращением самой структуры, но потом оно замедлилось и в конце концов прекратилось совсем. Вследствие этого, а также из-за вновь появившейся сингулярности, верх стал низом и наоборот.

С бальбитианами часто пытались провернуть такие фокусы. Обычно за это платили жизнью, причем, как правило, довольно хитроумными способами: структура, изначально, казалось, и задуманная лабиринтоподобной, активировала защитные системы, о существовании которых никто прежде и не догадывался, или каким-то образом звала на помощь тех, кто располагал очень эффективными средствами урезонивания сорвиголов.

Но в данном случае трюк почему-то увенчался успехом, и в ядро структуры — во всех прочих отношениях абсолютно тождественной остальным бальбитианам, то есть своенравной, эксцентричной и смертоносно непредсказуемой в своих решениях и поступках, — удалось засунуть сингулярность. Естественно, впоследствии никто даже не пытался проникнуть туда и извлечь ее, хотя ее присутствие сделало структуру столь же неустойчивой в физическом плане, сколь непредсказуемым было и раньше ее поведение.

Судьба последних обитателей хабитата оставалась тайной. Некоторых эта неизвестность беспокоила — впрочем, не в большей степени, чем тревожило бы любое другое явление, связанное с любым другим бальбитианским хабитатом.

Кем бы они ни были, им, очевидно, нравилась жаркая, пасмурная и влажная погода.

Бодхисаттва проник в затянутый облаками воздушный пузырь шести тысяч километров в диаметре, которым был окружен бальбитианский хабитат, очень медленно, как чрезвычайно тонкая игла, протыкающая воздушный шарик словно бы из чистой вежливости, не намереваясь всерьез его схлопывать. Йиме следила за неторопливым, осторожным продвижением корабля по экрану, установленному в ее каюте. Одновременно она упаковывала свои чемоданы, не дожидаясь, пока ее об этом попросят, поскольку внутренне была готова, что ей придется покинуть борт корабля без предупреждения.

Наконец мелко подрагивавшая задняя кромка самого дальнего из горизонтальных полей корабля соприкоснулась со внутренней поверхностью бальбитианского атмосферного пузыря. Та оказалась блестящей и словно бы обработанной каким-то адгезивом. Обзор ухудшился, когда корабль начал разворот, ориентируя себя в едва ощутимом собственном гравиполе этой космической структуры.

— Мы внутри? — окликнула Йиме, застегивая последнюю сумку.

— Внутри, — подтвердил корабль после небольшой паузы.

Бальбитиане еще не причиняли кораблям Культуры никакого серьезного ущерба и никому не отдавали таких приказаний, но с представителями космофлота иных цивилизаций сходного технологического уровня (и, разумеется, не меньших моральных достоинств) такие неприятности случались; иногда они покидали хабитат калеками, а порой и вовсе исчезали бесследно. Поэтому даже тем судам Культуры, которые обычно не утруждали себя формальностями, лучше было подумать дважды, прежде чем приветствовать хозяина-бальбитианина в своем обычном стиле: Эй, чувак, а ну докладывай, как жизнь-жестянка! — или как-нибудь вроде.

Атмосфера вокруг Бодхисаттвы напоминала теплицу или парную баню. Корабль медленно двигался мимо медленно вращавшихся гигантских климат-контроллеров, протыкал серовато-коричневые пузырчатые грозовые облака и пересекал необозримо длинные фронты темных ливней.

— Я так понимаю, вы Йиме Нсоквай, — сказала старшая женщина. — Добро пожаловать в Семзаринскую Метелку из Непадших бальбитиан.

— Благодарю. А вы?..

— Фаль Двелнер, — представилась женщина. — Вам, пожалуй, пригодится зонтик.

— Позвольте, — подскочил корабельный дрон. Прежде чем Йиме протянула руку, он уже подхватил предложенное встречающей устройство. Они еще не покинули корабль, так что до этого укрываться от дождя надобности не возникало. Снаружи было так темно, что основным источником света служило аура-поле большого дрона, отливавшее двумя цветами: голубым (формальным) и зеленым (означавшим хорошее настроение).

Бодхисаттва осторожно сдал назад и поднялся к единственному действовавшему причалу хабитата, парившему на высоте нескольких метров над покрытой лужами пристанью. Причал выглядел очень старым, его металлические конструкции, покрытые царапинами и заусеницами, были цвета ила. От носа корабля до широкого, постепенно понижавшегося прохода в основное пространство бальбитианской структуры было метров двадцать, но ливень хлестал так, что любой, вздумавший пробежать это расстояние без зонтика, неминуемо промок бы насквозь.

— Я ожидала другого встречающего, — сказала Йиме, когда они побрели по лужам под частичным прикрытием нижней части корпуса корабля, темной, как черный янтарь. В пониженной гравитации она поневоле имитировала походку старшей спутницы, а та шла, разлаписто покачиваясь. Дождевые капли падали медленно и напоминали огромные, слегка приплюснутые сферы. Она отметила, что при пониженной силе тяжести всплески от падения капель в лужи тоже способны промочить ее до нитки: ее сапоги и брюки уже вымокли. На Двелнер были блестящие сапоги до бедер и выглядевший каким-то скользким, однако, без сомнения, практичный в такой обстановке костюм.

Йиме несла сумку сама. Воздух показался ей теплым, даже жарким, и таким влажным, будто ей к лицу прижали мокрую тряпку, разогретую до температуры крови. Атмосферное давление было направлено как бы внутрь и вниз, отчего создавалось впечатление, будто парившая над ее головой миллионотонная громада корабля каким-то образом заваливается на нее. На самом деле, конечно, корабль поддерживали неразрывные цепи невидимых измерений, и в системе отсчета, доступной ее восприятию, он не весил вообще ничего.

— А, этот, — Двелнер кивнула. — Нопри, да? Должна предупредить, что он неминуемо задержится. — Двелнер выглядела так, словно уже разменяла последнюю четверть отведенного ей жизненного срока: лицо избороздили хорошо заметные морщины, волосы побелели и истончились, хотя оставались гладкими и блестящими. — Он представляет здесь Квиетус. А я из секции Нумина.

Так называлось отделение Контакта Культуры, где изучали, или хотя бы пытались изучать, Сублимированных. В обиходе его иногда величали Секцией Какого Хрена?

— А что же его так безотлагательно задерживает? — поинтересовалась Йиме; ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум дождя. Они уже подходили к исполинскому курносому передку корабля: на фоне дождевых струй он был похож на обсидиановую скалу. Корабль выдвинул защитное поле, до поры прикрывавшее их от дождя, а теперь еще удлинил его, так что от причала до ярко освещенного входа во внутренность хабитата тянулся незримый сухой коридор почти трехметровой ширины.

— Бальбитиане такие чудаки, — сказала Двелнер тихо, заломив одну бровь. Она отряхнула зонтик и раскрыла его, кивнула на прощание корабельному дрону старого образца, похожему на метровый обмылок. Дрон издал едва слышный шум, нечто вроде Хмм...

Он держал зонтик раскрытым над головой Йиме все время, пока они шли от носа Бодхисаттвы ко входу.

Корабль слегка покачивался. Вся его трехсотметровая громада едва заметно дрожала, и в неподвижном сухом воздухе коридора, который он для них проложил в дождевой пелене, это было особенно хорошо заметно. Удары ливневых струй были так сильны, что Йиме видела, как сотрясается рука Двелнер, сжимавшая зонтик. Йиме вспомнила, что гравитация на хабитате составляет лишь около трети стандартной. Либо Двелнер совсем ссохлась и ослабела, либо дождь был очень сильным.

— Иди туда, — сказала Йиме, вынимая зонтик из манипулятор-поля дрона. Она склонила голову к Двелнер, и дрон плавно передвинулся сквозь ливень к старшей женщине, осторожно перехватив ручку ее зонтика.

— Спасибо большое, — поблагодарила Двелнер.

— Я и вправду только что увидела, как ты дрожишь? — поинтересовалась Йиме у корабля через дрона.

— Да.

— В чем дело?

— В любом другом месте я бы расценил воздействие на себя как атаку, — ответил корабль как ни в чем не бывало. — Вмешательство в работу полей ОКК не приветствуется, особенно — даже — если все, что он делает с их помощью, так это прикрывает кого-то от ливня.

Двелнер, шедшая чуть позади, тихо фыркнула.

Йиме покосилась на нее и снова заговорила с дроном.

— Оно на это способно?

— Оно может попытаться, — ответил дрон приветливым и рассудительным тоном, — и, вполне вероятно, понесет некоторый ущерб, если я не позволю ему продвинуться дальше, чем оно уже зашло, а оно все равно попробует. Как я уже сказал, в любых иных обстоятельствах я счел бы такое вмешательство с лихвой достаточным для изготовки к ответному удару. Но мои полевые оболочки еще никогда не были серьезно повреждены. Я прежде всего квиетист, а это существо особенно чувствительно к поведению гостей и ... специфично в своих реакциях. Пускай же все идет своим чередом. Это его уютненькое болотце, а я тут всего лишь случайная квакушка.

— Но корабли обычно предпочитают оставаться за пределами пузыря, — заметила Двелнер. Она тоже повысила голос, перекрикивая шум ливня. Они приближались ко входу в основную структуру, и рев водопадов, низвергавшихся с башен и выступов фасада высоко над ними, еще усилился. Желтые огни, светившиеся внутри, пробивались сквозь тонкие дрожащие пузырчатые завесы дождя, словно через продырявленные во многих местах прозрачные шторы.

— Это я понимаю, — сказал корабль. — Я, повторюсь, прежде всего корабль секции Квиетус. Но если таково будет бальбитианское пожелание, я с удовольствием покину его атмосферный пузырь. — Дрон сделал вид, будто поворачивается к Йиме. — Но при этом оставлю челнок.

Последние струи ливня хлестнули по зонтикам, и они очутились под сводом широкого прохода.

В конце его стоял высокий юноша, одетый примерно в том же стиле, что и сама Йиме, но на удивление безыскусно. Он сражался со своим зонтиком, пытаясь открыть его.

Молодой человек тихо выругался, потом, глянув в их сторону, умолк, расплылся в улыбке и поспешил к ним, швырнув зонтик оземь.

— Благодарю вас, госпожа Двелнер, — сказал он, приветственно кивая старшей женщине. Та смотрела на юношу с явным подозрением и хмурилась.

— Добро пожаловать, госпожа Нсоквай, — подал он руку Йиме.

— Это вы Нопри? — уточнила Йиме.

Он со свистом втянул воздух сквозь зубы.

— Да и нет.

На его лице возникло страдальческое выражение.

Йиме покосилась на Двелнер. Старшая женщина полуприкрыла глаза и слегка покачала головой.

Ничего не поняв, Йиме перевела взгляд обратно к Нопри.

— Позвольте, а на каком основании вы отвечаете «нет»?

— С технической точки зрения человек, которого вы ожидали встретить, то есть я, встречи с которым вы ожидали, — мертв.

Телевизор был антикварный, в деревянном корпусе, с тонким стеклянным пузырем вместо экрана, и показывал он монохромные изображения. Сейчас на экране можно было увидеть примерно полдюжины темных предметов, походивших на усаженные крюками и зубцами наконечники копий. Они неслись вниз с темных небес, озаряя все вокруг световыми сполохами.

Он протянул руку к панели управления и выключил его.

Доктор постучала ручкой по планшету.

Лицо ее было бледным, коротко подстриженные волосы — каштановыми. На переносице — очки.

Она была в официальном сером костюме и накинутом поверх него белом медицинском халате.

Он же был облачен в обычную военную форму.

Он прикинул, что должен быть примерно вдвое старше ее.

— Лучше досмотрите до конца, — сказала она.

Он удостоил ее презрительного взгляда, но со вздохом обернулся и включил телевизор снова. Темные копья продолжили полет. Их взаимное расположение в пространстве все время менялось по мере того, как они с ревом и свистом проносились через то, что могло быть воздухом — или же нет. Камера сфокусировалась на одном, наехав прямо на него, в то время как остальные уплыли за рамку кадра. Когда предмет пролетел мимо того, на чем была установлена камера, ракурс сместился, и трансляция продолжилась так, чтобы не упускать его из виду. Экран залило ослепительное сияние.

Качество картинки оставляло желать много лучшего, она была зернистая и зашумленная, так что смотреть запись было бы пыткой даже в цвете, а в черно-белом варианте — и подавно. Теперь он едва различал формы копейных наконечников. Об их присутствии в кадре можно было догадаться лишь по теням, время от времени пробегавшим через реки, озера и моря света далеко внизу. Ему показалось, что от этих источников света отделилась ослепительная точка, устремившаяся навстречу падавшим с небес предметам. Наконечник, за которым следила камера, по мере приближения сияющей точки крутился, мерцал и хаотично менял направление полета. Еще дюжина световых точек поднялась снизу, за ними еще какая-то более крупная светящаяся форма, и другая.

Все новые и новые искры, едва видимые в углу экрана, где картинка порядком искажалась, летели навстречу и наперерез другим наконечникам. От трех таких искр предмет, за которым следила камера, увернуться сумел, но следующая поразила его. Мгновением позже предмет на добрых три четверти длины утонул в облаке света, скрывшем от наблюдателей заодно и картину творившегося внизу. Потом экран полыхнул таким яростным светом, что даже при общем отвратительном качестве съемки глазам стало больно, и погас.

— Вы удовлетворены? — поинтересовался Ватуэйль.

Молодая доктор не ответила, но сделала какую-то пометку в своих бумагах.

Ничем не примечательный кабинет был заставлен ничем не примечательной мебелью. Они сидели на двух дешевых стульях друг против друга. Их разделял стол, на котором и был установлен архаичный телевизор. Кабель питания, свернутый буквой S, уходил по полу прямо в стену. Окно с частично открытыми жалюзи выходило на выложенную белой кафельной плиткой стену светового колодца. Плитка выглядела грязной и унылой. В колодце царил сумрак. Через потолок кабинета тянулась то и дело мигавшая флуоресцентная трубка. В ее свете лицо девушки приобретало нездоровый оттенок. Впрочем, он и сам выглядел ничуть не лучше, хотя кожа у него была темнее.

У него было смутное ощущение, что кабинет и световой колодец покачиваются вверх-вниз; оно странно контрастировало с архитектурой этой части здания, абсолютно обычной для наземных построек. В колебаниях этих была какая-то периодичность, и Ватуэйль попытался определить величины интервалов — их вроде как было не меньше двух: один более длинный, в пятнадцать-шестнадцать ударов сердца, а другой покороче, длившийся около трети этого промежутка. Он измерял их ударами сердца за неимением каких-то иных средств: ни часов, ни терминала, ни телефона. У доктора часы были, но слишком маленькие, чтобы он мог на них что-то различить.

Они, должно быть, на корабле или катере. Может быть, в каком-то плавучем поселении. Он понятия не имел, где точно. Собственно, он пришел в себя уже здесь, в этом безликом кабинетике, сидя на дешевом стуле и бездумно глядя, как старый прибор под названием телевизор передает видеозапись низкого разрешения. Он успел уже осмотреться кругом и сделать некоторые выводы. Дверь заперта. Световой колодец уходит вниз еще на четыре этажа и оканчивается крошечным двориком, заваленным опалью. А девушка в халате врача просто сидит здесь и наблюдает за ним, делая какие-то записи в своем блокноте и на планшете, когда он озирается вокруг. Ящики единственного в комнате стола тоже заперты, как и стальной по виду шкафчик для документов с навесным замком. Ни телефона, ни комм-экрана, ни терминала. Вообще ни единого признака, что кто-то подслушивает, анализирует происходящее здесь... или же может прийти на помощь. Мать вашу, да тут даже выключателя потолочной лампы нет.

Он поглядел вверх, на то, что должно было быть подвесным потолком. Ну что же, пора выбираться отсюда.

— Просто скажите мне, о чем вы хотели бы узнать, — предложил он.

Девушка сделала еще одну пометку в блокноте, затем закинула ногу на ногу и спросила:

— А о чем, как вы думаете, нам хотелось бы узнать?

Он медленно растер руками лицо, сперва нос, затем щеки и уши.

— Н-ну, — начал он, — я не знаю. А вы?

— Почему вы думаете, что нам от вас что-то надо?

— Я напал на вас, — сказал он, указав на деревянную коробку с выдававшимся из нее экраном. — Это был я — там — я был той штукой, которая атаковала вас.

Он махнул рукой.

— Но я не справился с задачей. И вряд ли кому-то из нас это удалось. И вот я здесь. Что бы вы ни сохранили из того, что от меня оставалось, вы можете узнать все, что вам нужно, просто посмотрев код и разобрав его на биты, если потребуется. Я — моя личность — вам вообще без надобности, так что — теряюсь в догадках, почему я здесь. Наверное, вам все еще что-то от меня нужно. Что же? Или это всего лишь первый круг Преисподней, и я пребуду здесь до конца времен, моля о смерти?

Доктор сделала еще одну запись в блокноте.

— Может, вам стоит посмотреть телевизор еще немного? — предложила она.

Он тяжело вздохнул.

Девушка включила телевизор. На экране возник темный наконечник копья, летящий с расколотых молниями небес.

— Да ничего не случилось. Просто смерть.

Йиме улыбнулась тонкой улыбкой.

— Думается, многоуважаемый Нопри, вам стоило бы несколько прояснить свое мнение относительно прекращения жизни, коль скоро оно так разительно отличается от бытущего среди ваших соплеменников.

— Да знаю я, знаю, знаю! — в сердцах выкрикнул он, яростно кивая. — Вы, конечно же, совершенно правы. Но все это делается исключительно в благих целях. Это необходимо. Я очень серьезно отношусь к этике Квиетуса. Поверьте, очень серьезно. Но это — хо-хо! — особые обстоятельства.

Йиме спокойно взглянула на него.

Нопри оказался тощим, бледным, лысым молодым человеком с ярко-синими глазами. Вид у него был, если можно так выразиться, всклокоченно-растрепанный. Они сидели в помещении, которое, вероятно, следовало бы удостоить титула офицерского клуба. Это было излюбленное место встреч сорока с лишним граждан Культуры, составлявших примерно полпроцента чрезвычайно разношерстного и неравномерно распределенного населения бальбитанского кораблехаба. Клуб, видимо, некогда был частью игрового зала бальбитиан. Об этом свидетельствовали разноцветные конусы, свисавшие когда-то с его потолка, будто толстые, безвкусно разукрашенные сталагмиты. Теперь потолок стал полом, и конусам больше некуда было свисать.

Маленькие колесные дроны, бесшумно ездившие из одного конца зала в другой, принесли еду, напитки и чашу с курением для Нопри. Дронам приходилось пользоваться колесами и многосуставчатыми подобиями рук, потому что реакции бальбитиан на антигравитационные и манипуляторные поля были зачастую совершенно непредсказуемы. Но Йиме заметила, что у корабельного дрона, который парил на уровне их стола, вроде бы нет никаких проблем.

Они с Нопри были одни за столом. Двелнер уже вернулась к обычным занятиям. В жарком, но, по счастью, слегка подсушенном пространстве Клуба она заметила еще два занятых столика. За каждым сидело четверо-пятеро человек. Даже по меркам Культуры одеты они были откровенно неряшливо, но собственный вид их, казалось, вообще не слишком волновал: они были погружены в себя. Прежде чем Нопри открыл рот и приступил к пояснениям, Йиме уже догадалась, что эти люди прибыли сюда на встречу со всесистемником Полное внутреннее отражение, прибытие которого ожидалось в ближайшие два-три дня.

Этот корабль был Темничником, частью сверхсекретного Забытого флота, которому предстояло возродить Культуру в случае крайне маловероятной катастрофы вселенского масштаба.

— О каких особых обстоятельствах идет речь, уважаемый Нопри? — спросила Йиме.

— Я, — сказал Нопри, — пытался побеседовать с этим существом.

— Разговор с ним означает смерть?

— Да, и слишком частую.

— Насколько частую?

— Я умер уже двадцать три раза.

Йиме не поверила своим ушам и перед тем, как переспросить, сделала долгий глоток:

— Это создание убило вас двадцать три раза? — Ее голос непроизвольно понизился до изумленного шепота. — В виртуальном окружении, хотите вы сказать?

— Нет.

— Как, на самом деле?

— Да.

— В базовой Реальности?

— Да.

— И вас каждый раз... что, ревоплощают?

— Да.

— Я не думала, что вы прибыли сюда с полным чемоданом новых тел. Как вы...

— Нет, конечно же. Оно само выращивает их для меня.

— Оно? Кто, бальбитиа...

— Да. Перед каждым визитом к нему я сохраняюсь.

— И оно всякий раз убивает вас?

— Пока что — да.

Йиме посмотрела на него.

— В таком случае вам было бы целесообразно умерить жажду общения с ним.

— Вы ничего не понимаете!

Йиме вздохнула, поставила бокал на столик и откинулась на стуле, скрестив пальцы на груди.

— Я чувствую в себе силы продолжать нашу великосветскую беседу до тех пор, пока вы не дадите мне удовлетворительного объяснения. На крайний случай... я могла бы поискать среди вашей команды человека, разговор с которым принесет более...

Она остановилась.

— ... правдоподобные результаты, — закончила она.

Голубоватое аура-поле дрона слабо блеснуло розовым.

Нопри, по-видимому, оскорбили ее слова, и он резко подался вперед.

— Я уверен, что бальбитиане тесно контактируют с Сублимированными, — заявил он.

— Вы уверены, — повторила Йиме. — А разве здесь нет сотрудников секции Нумина, чтобы заниматься этим вопросом? Госпожи Двелнер, например?

— Да. Я поднимал перед ними эту тему. Но бальбитианская структура желает общаться только со мной, а не с ними.

Йиме задумалась.

— А тот факт, что это общение для вас смертельно, причем без исключений, не поколебал вашу уверенность?

— Прошу вас, — взмолился Нопри. — Это не слепая вера. Я могу доказать свои слова. Или смогу в скором времени. Очень скоро.

Его лицо скрыл дымок, поднявшийся от чаши с наркотиком, откуда он только что глубоко затянулся.

Йиме поглядела на дрона.

— Корабль, вы слушаете?

— Да, госпожа Нсоквай. Я ловлю каждое ваше слово.

— Нопри, я хотела бы знать, сколько у вас тут сотрудников — восемнадцать, да?

Нопри кивнул, задерживая дыхание.

— У вас есть поблизости корабль?

Нопри энергично помотал головой.

— Тогда, может быть, Разум?

Нопри выдохнул дым и закашлялся.

Йиме повернулась к корабельному дрону.

— Правильно я поняла, что в составе исследовательской группы господина Нопри нет ни резидентного Разума, ни искусственного интеллекта?

— Нет, — ответил дрон, — как нет их и у представителей секции Нумина. Ближайший Разум, за исключением, разумеется, моего собственного, находится на борту корабля, который в настоящее время, отстыковавшись от Полного внутреннего отражения, держит курс на эту пересадочную станцию. Здесь нет ни Разумов, ни даже полноценных искусственных интеллектов. И ни у кого нет, если быть точным. Не только у миссии Культуры.

— Ему не очень-то симпатичны Разумы и искусственные интеллекты, — согласился Нопри и вытер слезящиеся глаза, чтобы снова затянуться из чаши. — Справедливости ради стоит заметить, что к дронам оно значительно более терпимо. — Он с улыбкой посмотрел на корабельную машину.

— Есть ли какие-нибудь новости о корабле, который направляется сюда, отстыковавшись от Полного внутреннего отражения? — спросила Йиме.

— Нет, — отрицательно качнул головой Нопри. — Никаких. Они, как правило, не публикуют своих судовых журналов.

Он глубоко затянулся из чаши, но на сей раз быстро отстранил ее от себя.

— Они появляются без предупреждения или не появляются вообще.

— Думаете, что он не появится?

— Нет, скорей всего, появится. Гарантий, однако, я вам дать не могу.

Нопри проводил ее во временную квартиру — неожиданно, ошеломляюще огромную, многоуровневую, расположенную в ответвлении широкого, изобилующего поворотами коридора. Чтобы добраться туда на своих двоих из Офицерского Клуба, у нее бы ушло не менее получаса. Вместо этого один из колесных дронов просто подвез их на себе, промчавшись гулкими темными коридорами прямо к порогу ее каюты.

Всю дорогу Йиме восхищенно разглядывала высокие перевернутые арки, уходившие в потолок. Странная архитектура бальбитиан, в которой верх и низ теперь поменялись местами, начинала ее занимать. Путешествие напоминало поездку по дну маленькой долины. Ровный участок пола, по которому двигался дрон, был всего около метра шириной. Остальное пространство вплоть до стен производило впечатление вскрытой, обнаженной до ребер грудной клетки какого-то огромного зверя. То, что могло быть его ребрами, сходилось к широкому плоскому потолку шириной десять метров и высотой не меньше двадцати.

— Они обожали высокие потолки, правда?

— Для попрыгунчиков это вообще характерно, — заметил Нопри.

Она попыталась вообразить себе это место, каким оно было в пору господства здесь этих странных одноногих созданий, которые его и построили. Как они подпрыгивали на единственной нижней конечности. Конечно, тогда здесь все было перевернуто вверх дном относительно нынешнего положения. В действительности она сейчас ехала по потолку, и они бы приближались к ней на каждом скачкошаге, а потом снова отдалялись, отскакивая к широкому полу. Тогда огромное сооружение еще обладало собственным плавным вращением, создававшим силу тяжести, предпочтительную для этих существ. Теперь же притяжение сингулярности, на краю гравитационного колодца которой балансировала вся структура кораблехаба, было беспокойным, в нем чувствовались напряженные рывки.

— А это сооружение до сих пор вращается? — спросила она.

— Лишь очень медленно, — сообщил паривший рядом корабельный дрон, увидев, что Нопри не стал отвечать. — Его вращение синхронизировано с вращением самой Галактики.

Она обдумала услышанное.

— Но это же очень медленно. Почему так произошло?

— Все остальные тоже только диву даются, — кивнул Нопри.

— Спасибо, — вырвалось у нее, когда двери временного пристанища разошлись перед нею сами собой, будто лепестки сердечного клапана. Корабельный дрон слегка снизился и пролетел внутрь, удерживая ее багаж своим полем.

Нопри оглянулся через плечо в непроглядный сумрак.

— У вас тут симпатично. Можно я останусь?

— К сожалению, нельзя, — вежливо ответила она.

— Да мне секс не нужен. Мне компания нужна.

— Нет. Но я благодарна вам за эту просьбу.

— Ну что ж, — он слегка поклонился, — может, когда-нибудь и возьмитесь за ум.

Она некоторое время смотрела, как человек и маленький колесный дрон медленно бредут во тьму, потом повернулась и обследовала взглядом свои аппартаменты. Ей подумалось, что, наверное, двери когда-то были окном у самого потолка — они поворачивались по горизонтальной оси, а собственно дверь оказалась довольно тонкой и узкой перегородкой посредине трехметрового проема. Она наклонилась и пролезла внутрь. Створки вернулись в первоначальное положение.

Убранство каюты показалось ей замысловатым, вполне отвечавшим стилистически обилию уровней, закутков, поворотов, где она рисковала заплутать среди теней. Несомненно, в ту пору, когда здешний пол был потолком, все эти конструкции имели какое-то иное, более осмысленное назначение.

Корабельный дрон повис перед нею и доложил, что в каюте обнаружена кровать с жидкостной амортизирующей прослойкой, где вполне может разместиться существо панчеловеческого метавида, и что он продолжает поиски санузла.

— Вы солдат? — спросила доктор.

Глаза Ватуэйля округлились в притворном изумлении.

— Да, пожалуй. Солдат, офицер флота, пехотинец, техник летательного аппарата, подводник, космофлотец, солдат вакуумной пехоты, бестелый интеллект в хитрой машине для убийства, кусок программного кода — все вышеперечисленное. Для вас это новость? Есть, знаете ли, такая хрень, как Военная Конвенция, док, и в соответствии с ней меня нельзя пытать или безнаказанно влезать в мою личность. И пусть вы заполучили мой код и все, что в него напихано, однако лазить в моем сознании и гонять его по симуляторам вам возбраняется — уж для пыток и наказаний так точно.

— Вы чувствуете себя наказанным за что-то?

— Зависит от того, как долго все это будет продолжаться, — пожал он плечами.

— И как долго это продлится, по вашему мнению?

— Не знаю. Я тут ничем не распоряжаюсь.

— А кто распоряжается, как вы думаете?

— Вы. Ваша сторона конфликта. Может быть, и вы лично, в зависимости от того, что вы такое или кого представляете. О, кстати — а кого вы здесь представляете?

— Кого же я представляю, как вы думаете?

Он вздохнул.

— Вам никогда не надоедает отвечать вопросом на вопрос?

— Вы думаете, что мне это может надоесть?

Он усмехнулся краем рта.

— Да.

Он не мог понять, зачем вообще оказался здесь. У них в распоряжении его программный код, им известно все с того самого момента, как он попал сюда. Ничто из того, с чем он явился сюда, не могло от них ускользнуть. Вообще-то такое развитие событий планом не предусматривалось. Его сопровождала специальная подпрограмма, чьей задачей было стереть его личность и все воспоминания, а заодно и всю технико-тактическую информацию, как только станет понятно, что он — в обличье темного копья, падающего с небес — вряд ли переживет самоубийственный рейд. Будь он полностью уничтожен, это не имело бы значения, но если бы от него все же что-то оставалось, следовало позаботиться, чтобы это «что-то» ни в коем случае не досталось Врагу. Но иногда подпрограммы не срабатывали вовремя. Он слышал о таких случаях. Им не полагалось быть слишком чувствительными, иначе вероятность ложных срабатываний была бы чересчур высока. Вот это, надо полагать, и случилось с ним. Ошибка. Он попал сюда по ошибке.

Впрочем, он не видел в этом особых поводов для беспокойства. Он успел уже, сидя в безликом кабинетике напротив молодой врачихи, перерыть всю память, что у него еще оставалась, и не нашел там ничего, относящегося к миру за пределами комнаты.

Он знал, кто он такой. Его звали майор Ватуэйль. Он провел многие десятки лет в огромной военной симуляции, запущенной взамен реальной войны между Гееннистами и Альтруистами. Воспоминания о миссиях, предшествовавших злополучному рейду, были крайне смутными, а о том, что происходило между заданиями, он не мог вспомнить вообще ничего. Но так и должно было быть. Его базовая личность — ядро, спрятанное за семью замками в самых надежных цитаделях Альтруистов, запущенное в самых проверенных вычислительных субстратах, — училась на ошибках копий, отряженных в каждую из этих миссий. Очистившись от них и сделав необходимые выводы на будущее, она загружала себя в следующую итерацию, и так далее. Ничто способное скомпрометировать его лично или сторону, на которой он воевал, не должно было просеяться сквозь это сито. Каждая версия его личности, как бы она ни выглядела в Виртуальной Реальности, чем бы ни становилась — подобием человека, машины или просто фрагментом самомодифицирующегося программного кода, выбиравшим себе личину в зависимости от нужд конкретного симулированного окружения, — проходила тщательный контроль перед тем, как отправиться на поле боя, чтобы в руки Врага в случае провала не попало ни бита ценной информации. В общем, пользы от него им тут не было решительно никакой, и все же он оказался здесь. Зачем? С какой стати? Как с ним поступят?

— Как вас зовут? — спросил он девушку.

Он выпрямился на стуле, набычившись, уставился ей в лицо, представил на ее месте салагу-рекрута, которого полагалось прилюдно отчитать на плацу, и вложил в голос всю командирскую строгость, на которую был сейчас способен.

— Я требую, чтобы вы назвали мне свое имя или идентификатор.

— Сожалею, — сказала доктор ровным тоном, — я не обязана его называть.

— Да нет, обязаны.

— Вы думаете, что вам от этого станет легче?

— А вы так и будете отвечать вопросами на вопросы?

— Вы думаете, что я здесь за этим?

Он впился в нее взглядом и представил, как бросается на нее через стол и дает хорошенькую затрещину. Или швыряет на пол. Или выбрасывает в окно. Или душит выдернутым из старинного телевизора шнуром питания. Как далеко ему позволят зайти в каждом из этих сценариев? Что произойдет после этого? Может, симуляция просто прервется? А вдруг здесь она несоизмеримо сильней его — и ответит так, что ему мало не покажется?

Или ворвется охрана и скрутит его в бараний рог?

Или ему просто позволят дойти до конца и предоставят расхлебывать последствия?

Хм, а ведь это может быть испытанием. В конце концов, врачей и гражданских трогать нельзя... а ему только что этого захотелось. Ох, как захотелось.

Это с ним произошло впервые.

Ватуэйль перевел дыхание, успокоил сердцебиение и вежливо спросил:

— Могу ли я узнать ваше имя?

Девушка улыбнулась и постучала ручкой по планшету.

— Меня зовут доктор Меджейар, — сказала она, что-то записав у себя в бумагах.

Ватуэйль не обратил на это особого внимания и едва расслышал, как она назвала свое имя.

Он вдруг начал понимать, что в действительности происходит.

— Вот же блядь, — не сдержавшись, тихо выругался он сквозь зубы.

— Простите? — переспросила доктор.

Он невесело улыбнулся.

— Вы на самом деле не обязаны были называть мне свое имя?

— Получается, что так, — согласилась она.

Он продолжал улыбаться, но теперь улыбка скорее походила на волчий оскал.

— И, в соответствии с протоколами конфликта, в согласии с теми документами, что я подписывал, меня можно наказывать — даже пытать, может, не так сильно, однако любой гражданский от такого бы уже давно штаны обмарал.

— И вы хотите сказать...

— И это... — Он показал на телевизор, включенный теперь на пустом канале. — Камера. Запись. Приемник. Вся эта рухлядь, вы это нарочно, не так ли?

— Мы это?

— И ни одного кадра, снятого снизу, — закончил он и оглушительно расхохотался, похлопывая себя руками по бедрам. — Тысяча чертей, я должен был быть внимательнее. То есть я это для себя отметил, но не думал, что все так... этот дрон, камера, все это — они же были с нами, мы летели вместе!

— Правда?

Он откинулся на спинку стула и прищурился.

— Так почему я тут? Почему я помню не больше, чем мог бы вспомнить, оказавшись в плену?

— И каков же ответ, по вашему мнению?

— Думаю, я под подозрением, хотя не могу понять, почему, — он передернул плечами. — Полагаю, в отношении меня ведется расследование. Или, может быть, это просто дополнительная проверка, о которой мы ничего не знаем, пока впервые не проходим ее сами. Хотя нет. Вполне вероятно, что это рутинная процедура. Просто нам стирают память о ней, так что каждый раз мы удивляемся, как в первый.

— Вы полагаете, что в отношении вас могли учинить разбирательство?

— Нет, — сказал он тихо. — Я всегда был предан нашему делу. Я был верен ему всей душой и служил, прилагая все силы, больше... тридцати?.. лет. Я верю, что наше дело правое, и мы победим. Какие бы вопросы вы ни хотели мне задать, я отвечу на них охотно. Какие бы подозрения у вас ни возникли относительно меня, я смогу их развеять.

Он рывком встал со стула.

— Если вопросов нет, я бы хотел уйти.

— Вам кажется, что вы сможете отсюда уйти? — уточнила она.

— А то как же.

Он направился к двери.

Пол под ним едва заметно покачивался, это и было то самое чуть заметное, долгопериодическое колебание вниз-вверх. Он взялся за ручку.

— Как вы думаете, что там, за дверью?

— Не знаю. Но есть вполне очевидный способ это установить.

Он нажал на ручку. Заперто.

— Пожалуйста, доктор Меджейар, — сказал он, обернувшись к ней, — если вас не затруднит...

Несколько секунд она смотрела на него без всякого выражения, затем опустила руку в карман белого халата, достала ключ и бросила ему. Он поймал его в воздухе, повернул в замке и открыл дверь.

Доктор Меджейар подошла и встала за его спиной, пока он, застыв в неподвижности, смотрел на то, что было за порогом. В комнату ворвался свежий ветер. Внезапный порыв прижал его военную форму к телу и взъерошил короткие волосы девушки.

Он смотрел в непроглядную зелень. Далеко наверху ее свод чуть заметно искривлялся, там были облака — белые на синем. У его ног простирался ковер зеленого мха. А прямо впереди, внизу, слева, справа — во все стороны, насколько хватало глаз, — тянулись сучья и ветви, шумели листья и цвели цветы огромного, немыслимого дерева. На том уровне, где он сейчас стоял, сучья были так велики, что служили опорой огромным зданиям, соединявшимся дорогами и шоссе, по которым ездили маленькие колесные транспортные средства. Там, где ветви загибались кверху, дорожное полотно следовало их изгибам и виляло как попало, и там к ребристому, испещренному капами, корявому стволу дерева жались домики поменьше. Ветви помощней поддерживали мосты, дома, балконы и террасы. Даже относительно небольшие веточки и совсем молодые побеги были достаточно велики, чтобы на них строили винтовые лесенки, бельведеры, мансарды и павильоны. Листья были в основном зелеными, кое-где начинали желтеть, и величиной превосходили паруса самых огромных морских кораблей. Отовсюду доносились звуки: мерный рокот автомобилей, шум людских шагов и тихий шелест листьев.

Медленное колебательное движение туда-сюда и вниз-вверх, которое он заметил прежде, происходило оттого, что как дерево в целом, так и тот сук, на котором они стояли, мерно покачивались на ветру.

Доктор Меджейар теперь была одета во что-то вроде летного костюма с темными широкими крыльями и перепонками. Он ощутил какую-то перемену в себе и глянул вниз. И он сам теперь тоже носил что-то похожее.

Девушка улыбнулась.

— Вы были неподражаемы, майор Ватуэйль. А теперь можно и отдохнуть, не так ли?

Он кивнул и обернулся. Кабинет стал крестьянским домиком с луковкой, уставленным богато украшенной деревянной мебелью.

— Полетели? — предложила доктор Меджейар и вприпрыжку кинулась через усеянный мхом простор. Какая-то машина — с откидным верхом и на высоких колесах, выглядевшая как музейный экспонат, — сердито фыркнула ей вслед, когда она перебегала дорогу. Потом она исчезла — как раз там, где сук уходил круто вниз. Он последовал за ней, но потерял ее из виду на пару мгновений, а затем разглядел снова — уже в воздухе. Она кувыркалась на воздушных течениях, ее фигурка сделалась крупней, когда распахнулись крылья и потянули ее вверх, и она взлетела резко, как коршун.

Наверное, она начала разбег вот с этой длинной платформы, похожей на широкую доску для серфинга.

Он начал вспоминать.

Он уже был здесь прежде. Много раз.

Это немыслимое, невероятное дерево. И полет. Много раз до того.

Он пробежал по платформе и швырнул тело в воздух, раскинув руки, придав ногам форму буквы V. Теплый воздушный поток подбросил его вверх.

Он полетел.

Земля — реки и поля — была в километре под ним. Крона дерева — на том же расстоянии над ним.

Доктор Меджейар — темная фигурка высоко в небесах — летела по восходящей медленно искривлявшейся траектории. Он не сразу приноровился к летному костюму, помахал руками, нелепо кренясь, но все же взмыл следом.

Йиме проснулась и тут же сообразила, что это ей снится.

Она встала с постели, не вполне уверенная, делает ли это по своей воле или же под чьим-то принуждением.

От ее рук тянулись тонкие черные нити. Такие же нити отходили и от ее ступней, выступая за кайму ночной рубашки. И от плеч. И от головы. Она подняла руку и увидела, как растущие из ее черепа нити, или струны, что бы это ни было, вытягиваются, напрягаются и возвращают руку на место.

Она стала марионеткой, управляемой невидимым кукловодом.

Странный сон, подумала она. В жизни таких не видела.

Она посмотрела вверх, подсознательно ожидая увидеть там чью-то массивную руку или лапу — той полагалось бы держать крестообразную структуру, к которой сходились нити. Там никого не было, за исключением корабельного дрона. Полуобернувшись в одну сторону — струны снова расслаблялись и натягивались в зависимости от того, отвечало ли ее движение желанию манипулятора, — она увидела, что от дрона тянутся такие же нити. Его тоже кто-то подчинил себе.

Она задумалась, что может символизировать это видение. Не иначе, так ее подсознание представило себе скрытые механизмы управления демонстративно отвергавшей любую иерархию Культурой.

От дрона нити тянулись еще выше, в потолок (на самом деле — пол). Там висел другой дрон, а над ним еще и еще один. По мере приближения к потолку они уменьшались в размерах, причем отнюдь не оттого, что действительно находились так далеко. Она вдруг поняла, что смотрит сквозь потолочные перекрытия. Высоко над ней выстроились корабли. Каждый следующий, напротив, больше предыдущего; мало-помалу вертикальная вереница их растворялась в лабиринте полов, реброарок и других внутренних структур. Самый большой, какой она еще могла разглядеть, имел размеры среднего всесистемника. Впрочем, она не исключала, что это было лишь облако.

Она двинулась/ее переместили по полу, который был потолком. Ей казалось, что она сама управляет этим движением, но нити — теперь уже больше походившие на веревки — берут на себя всю рутинную работу по перемещению. От нитей исходила приятная легкость, такая необычная после дергающего притяжения черной дыры. Что ж, в этом есть резон.

Она поглядела себе под ноги и поняла, что видит и сквозь пол тоже. К ее удивлению, струны (или нити) отходили от ее ног не только вверх, но и вниз, к фигуре, находившейся уровнем ниже. Она смотрела прямо на голову этого человека.

Она замерла. Фигура тоже остановилась. Она почувствовала, как струны выполняют какую-то работу, что-то делают — но не с ней, а сквозь нее. Ее собственное тело не двигалось. Но теперь человеческая фигура с нижнего уровня подняла голову и посмотрела на нее.

Она помахала фигуре рукой. Та помахала в ответ. Фигура очень походила на саму Йиме, но сходство не было абсолютным. Под ногами фигуры были еще люди и еще. Люди? Нет, скорее пангуманоиды. В основном женского пола, и во всех наблюдалось некоторое сходство с самой Йиме.

И вновь, она различала их только до определенного предела, за которым фигуры расплывались в лабиринте. Уровень этот был симметричен тому, верхнему.

Она сбросила ночнушку и оделась. Одежда облекла ее тело, как жидкость, пройдя сквозь нити. Составляющие костюма сами легли на отведенные им места.

Она оказалась снаружи и пошла по широкому темному коридору. Арки были как столбовые знаки, вехи на пути. Такой, поняла она, и была их изначальная функция.

Каскад перекрывающихся картинок. Дуновение воздуха на щеках. Наверное, она двигалась очень быстро.

Она обнаружила, что стоит на пороге палаты, где находилась сингулярность. Гравитация усилилась, достигла почти половины нормальной. Двери — высокие, немалой толщины, металлически сверкавшие — откатывались в стороны, расходились или поднимались в потолок, пропуская ее. Она вошла.

Что бы ни было сейчас над и под нею, эта структура не оказывала на нитеструны никакого воздействия.

Внутри оказалась огромная темная сфера. На полпути от верхнего до нижнего полюса сферы висело что-то еще.

Она рассмеялась, когда до нее дошло, в каком именно виде сингулярность решила ей показаться. Это был член. Эрегированный фаллос пангуманоида. Правда, не совсем обычный: почти от верха и до самого низа его рассекала вагина с двойной вертикальной оборкой половых губ. Казалось, что существо приложило немалые усилия, пытаясь воссоздать внешний вид обеих форм панчеловеческих гениталий, сплавленных воедино и так, чтобы ни одна из них не подавляла размерами другую. Она задумалась, что пытается сказать ей подсознание на сей раз, и опустила руку между ног, словно говоря маленькому жалкому комку плоти: Я же не всерьез, эх ты, ревнючка...

— Вы же, — услышала она свой голос, — не собираетесь меня убивать, как Норпи?

Нопри, поправила вагина. Конечно же, оно умеет говорить.

Во сне Йиме всегда путала имена.

— Не собираетесь?

Она вспоминала, что говорил ей лысый юноша. Каждый раз, когда он пытался поговорить с бальбитианской структурой, та его убивала и воскрешала. По рассказу у нее создалось впечатление, что все это происходило в одном месте, прямо тут. Как странно: она не чувствует страха, должна бы, а не чувствует.

Она задумалась, почему это так.

— Не делайте этого, пожалуйста.

Она посмотрела вверх. Корабельный дрон был еще там, парил в нескольких метрах над ее макушкой. Ее это слегка успокоило.

Его поведение отличается от вашего, сказал гулкий, сочный голос, тщательно артикулировавший каждый звук. Он не тем занят. Это вам не это.

Она обдумала услышанное.

— А что это? Что-то иное, нездешнее?

Именно.

— Кто вы? Именно вы?

Я структура, которую люди относят к бальбитианам.

Она поклонилась и взглянула вниз: фигура под ней стояла выпрямившись. Не был ли поклон оскорблением? Хорошо, если нет.

— Я рада повстречаться с вами, — вежливо сказала она.

Зачем вы прибыли ко мне, Пребейн-Фрутелса Йиме Лёйтце Нсоквай дам Вольш?

Ничего себе! Ее не каждый день называли Полным Именем.

— Я ожидаю встречи с кораблем, который должен прибыть сюда на борту всесистемника Культуры Полное внутреннее отражение, — ответила она.

Зачем?

— Я должна встретиться с девушкой по имени Людедже Й’Брек... ну, как-то так... коротко говоря, мне надо посмотреть, покинет ли она всесистемник вместе с этим кораблем.

Я ничего нового ему не сообщила, так ведь? Это знали все.

И чем все это завершится?

Какая-то струна растянула ее щеки, чтобы она могла наконец выдохнуть распиравший грудь воздух.

— Мне сложно сказать наперед.

Объясните свои слова.

— Э-э, — начала она.

И рассказала, как обстоит дело.

— Ваша очередь.

Что?

— Ваша очередь рассказывать мне о том, что меня интересует.

Предупреждаю, что вы, скорее всего, забудете все, что я вам расскажу.

— И все же расскажите.

Пусть так. Задавайте вопросы.

— Где находится Полное внутреннее отражение?

Не знаю.

— Как далеко находится корабль, с которым я намерена встретиться?

Не знаю.

— Кто вы?

Вам уже был дан ответ. Я — это структура вокруг вас. Я — всё вокруг. Вы, люди, зовете нас бальбитианами.

— Как ваше имя?

Я Семзаринская Метелка, бальбитианка из Непадших.

— Вы, что ли, сами себя называете этим именем?

Именно этим.

— Н-ну... хорошо, а как вас звали раньше? Перед тем, как началась война?

Джаривьюр 400.54, Мочурлиан.

— Поясните, что это значит.

Первая часть — это имя, которое мне дали, описательная — указывает на размер и тип, а последняя — означает звездную систему, в которой я некогда обитала. Это ее старое название.

— Кто поместил сингулярность в сердцевину вашей структуры?

Апсехунды.

— Я никогда не слышала о них.

Следующий вопрос.

— Зачем они ее туда поместили?

Чтобы извлекать из нее энергию. Или чтобы продемонстрировать свое могущество. Чтобы уничтожить какую-то информацию. Чтобы сберечь какую-то информацию. Методы их оказались такими же идиотскими, как и мотивы.

— Почему вы позволили им это?

Тогда я еще не могла сопротивляться. Враг нанес мне очень значительный ущерб. Практически невосполнимый.

— Что случилось с этими... апсенхудами?

Апсехундами. Они разгневали меня. Я сбросила их всех в сингулярность. В каком-то смысле они все еще существуют. Размазаны по горизонту событий. Их субъективное восприятие времени могло нарушиться.

— Как именно они разозлили вас?

Они задавали слишком много вопросов. Но это им не помогло.

— Я поняла.

Следующий вопрос.

— Вы контактируете с Сублимированными?

Да. Конечно. Мы все с ними контактируем.

— Дайте определение. Кто такие мы в этом контексте?

Нет.

— Нет?

Я отказываюсь.

— Почему вы расспросили меня обо всем?

Я задаю вопросы всем, кто ко мне является. Меня интересуют их тайны.

— Зачем вы убиваете Норпе?

Нопри. Ему это нравится. Ему это нужно. Я выведала это, когда расспрашивала его той первой ночью насчет его секретов. Он верит, что смерть — весьма почетное и благородное дело, что каждая следующая смерть приближает его к постижению абсолютной истины. Он ошибается.

— У вас есть собственные тайны?

Есть, одна. Очень старая. Я — потайной ход, которым пользуются Сублимированные.

— Это не тайна. Культура знает об этом и направила сюда миссию. Люди из секции Нумина работают здесь, исходя именно из того предположения, какое вы только что озвучили.

Верно. Но ведь они не могут знать точно. Я могу лгать.

— А все ли бальбитиане связаны с Сублимированными?

Все Непадшие, как мне кажется. О Падших я бы не стала утверждать этого безоговорочно. Мы не общаемся напрямую, и я ничего не могу о них сказать. Не знаю, сколько Падших точно контактируют с ними.

— А другие тайны?

Из последних — на меня и моих сородичей может быть совершено нападение.

— Уточните. Кто такие сородичи?

Все так называемые бальбитиане, Падшие и Непадшие.

— Кто готовит эту атаку?

Так называемые Альтруисты, участники так называемой Войны в Небесах.

— Но зачем бы они стали нападать на бальбитиан?

Им известно, что в нашем распоряжении находятся вычислительные субстраты значительной, хотя и недоступной точным оценкам, емкости, причем их качество, области практического применения и цивилимаркеры им неизвестны и внушают тревогу. Вследствие этого они подозревают, что бальбитиане укрыли у себя Преисподние, ставшие объектом вышеозначенной распри. У меня есть данные, что Альтруисты в скором времени могут потерпеть поражение в отведенном под этот конфликт виртуальном пространстве и что они — Альтруисты — пытались уничтожить субстраты Адов путем прямых инфоатак, но им это не удалось. Теперь же они намерены перенести войну в Реальность и уничтожить субстраты физически. Нами их список подозрительных рас и мест не исчерпывается. Многие потенциальные центры обработки данных и отдельные процессорные кластеры под угрозой. Если же они придут к выводу, что мы — самые вероятные кандидаты на эту роль, то немедля атакуют нас. Атака эта будет длительной и массированной. Я полагаю, что мне и моим товарищам из Непадших существенная опасность не грозит, но заточенные на планетах Падшие, возможно, окажутся бессильны защитить себя.

— А чем вы... можете доказать, что не укрыли у себя субстраты Преисподних?

Я могу это сделать и сама, но только ценой отключения всех каналов связи с Сублимированными, пусть и временного. Тот же выход могут предпочесть и остальные Непадшие. Однако если кто-то по-прежнему будет настроен подозрительно, они сочтут, будто мы сделали это просто для виду, а на глубинных уровнях наших структур — нашего естества — Преисподние продолжают действовать. Придя к такому заключению, они вполне способны решить, что лишь полное, окончательное и немедленное уничтожение всей нашей расы может полностью снять проблему и успокоить предрасположенных к такому шагу крикунов. В отношении Падших складывается еще более тревожная ситуация. Даже я не могу быть уверена, что они на самом деле не укрыли у себя Ады. Они могли, вольно или невольно. Понимаете? Я располагаю на этот счет не большими сведениями, чем кто-то другой. И это само по себе выступает поводом для беспокойства.

— Как же вы собираетесь поступить?

Я решилась известить о происходящем цивилизацию, известную как Культура, а также и остальные цивилизации, которые отличаются эмпатией и альтруизмом, стратегически лояльны нам и способны выставить значительную военную мощь в потенциальном конфликте, где они могут выступить союзницами. Это я и делаю. Сейчас. Общаясь с вами. Прежде чем вы прибыли сюда, я некоторое время размышляла, не стоит ли обо всем проинформировать Нопри и его команду, а может, Двелнер. Или кого-нибудь из тех, кто прилетит на Полном внутреннем отражении и может считаться значительной персоной по меркам своей цивилизации. Или даже поговорить с самим кораблем. Я также рассматривала возможность открыться кораблю, на котором вы прибыли, хотя при этом была бы вынуждена нарушить обет, данный самой себе очень давно. Но вот вы здесь. И я говорю с вами, поскольку считаю вас достаточно значительной и влиятельной персоной для моего замысла.

— Меня?

Вы пользуетесь определенным влиянием в вашей собственной организации — в Квиетусе, а также в секции Контакта, именуемой Особые Обстоятельства. Вы известны. Вы даже знамениты в определенных кругах. Когда вы заговорите, люди будут слушать.

— Если только я не забуду ваши слова. Вы сказали, что я могу не запомнить их.

Я полагаю, что не забудете. Пожалуй, я и не могла бы, при всем желании, сделать так, чтобы воспоминания никогда не всплыли на поверхность или проскочили мимо того, чем ваша голова уже забита. И это, знаете ли, раздражает.

— О чем это вы?

Я говорю о распределенном устройстве, внедренном вам в мозг и центральную нервную систему. К великому сожалению, я лишь недавно заметила его. Полагаю, этот прибор способен запечатлеть ваши воспоминания о нашем разговоре и ретранслировать их вашему биологическому мозгу. Более того, я подозреваю, что он уже транслирует нашу беседу в реальном времени куда-то ... далеко. Может быть, передает ее содержание дрону, вместе с которым вы прибыли, и кораблю, на котором прилетели. Это необычно. Уникально. И ... очень... меня раздражает.

— О чем вы говорите? О нейросетевом кружеве?

Ваше определение мне кажется подходящим, с некоторыми оговорками. О нем. Или о чем-то подобном.

— Но вы ошибаетесь. Я не ношу нейросети.

А я думаю, что носите.

— Я знаю, что это не так.

Умоляю, прислушайтесь к моему мнению, пусть даже оно отличается от вашего. Все как всегда. Тем, кто прав, неизменно приходится упрашивать тех, кто неправ, но упорствует в своих заблуждениях.

— Послушайте, но я бы знала, если...

Она услышала, как ее голос внезапно оборвался. Соответствующая нить натянулась и со стуком захлопнула ей рот.

Вы уверены?

Ее потянуло куда-то вверх.

— У меня нет нейросетевого кружева.

Но такое устройство у вас есть, госпожа Нсоквай. Это очень необычный экземпляр, крайне редкой разновидности, и большинство людей все же отнесли бы его к нейросетям.

— Что за чушь! Кто мог...

Ей снова заткнули рот, и голос сперва упал до шепота, а потом затих. Она начала понимать.

Как я уверена, а вы, вероятно, только начинаете догадываться, это сделали Особые Обстоятельства.

Йиме Нсоквай воззрилась на выраставший из огромной темной сферы сингулярности вагиночлен, но эта вещь тут же перестала им быть.

На его месте возникло маленькое черное пятно, испускавшее сцинтилляционные вспышки, а потом и оно пропало.

Ее отбросило прочь. Струны напряглись и завибрировали так, что в глазах рябило. Она пролетела сквозь промежуточные стены, потолки и полы структуры так, будто их там вовсе не было, ее одежда развевалась и бешено хлопала на ветру, поднятом ее безумным полетом вспять. Струны еще раз напряглись и лопнули, сметенные диким водоворотом, и ее швырнуло прямо в каюту. Ветер усилился, его шум перерос в рев, одежду сорвало с ее тела, точно ударной волной мощного взрыва, и она шлепнулась на разметанную, растерзанную постель, подняв тучи брызг и разорвав ткань. Со всех сторон ее окружала медленно спадавшая вспененная вода.

Йиме задыхалась, кашляла, корчилась, отплевывалась, барахтаясь в медленно отступавшей воде и пытаясь прийти в себя. На ней по-прежнему была ночная рубашка, правда, задранная до подмышек. Комнату освещал мигающий бело-розовый свет. Она еще раз откашлялась, перекатилась по разодранной постели, утопая в заводях, и перебросила тело через приподнятый край кровати. Где же дрон?

Дрон лежал на полу и вяло поворачивался туда-сюда. Уже падая с кровати, Йиме поняла, что ничего хорошего ей это не сулит.

— Думаю, нам надо... — начала она.

С потолка в маленькую машину ударила фиолетовая молния. Она пробила поля дрона и расколола корпус. К ней потянулась тонкая пелена желтого тумана. Мгла была раскалена, искры, стекавшие по туманной занавеси, поджигали все, чего касались. Она увидела, что разряд пробил середину корпуса дрона и разъял машину почти надвое. Туманная завеса паров металла обжигала и плевалась застывающими каплями конденсата. Ее кожу продырявило в десятках мест.

Она закричала и перекатилась по полу, уходя от завесы. Ее система болеподавления автоматически приглушила, притупила сигналы раскаленных докрасна органов чувств.

Из передней половинки разбитого корпуса корабельного дрона вылетела ножеракета и направилась к ней. Она подумала, что дрон пытается передать ей какое-то сообщение.

Новая фиолетовая молния поразила летающий нож. Разогретый добела осколок вонзился ей в щеку, другой проколол ночную рубашку в том месте, где она сбилась на спину. Дым и пламя поднимались отовсюду. Она распласталась на полу и поползла туда, где, по ее предположениям, находились двери.

Что-то бухнуло с такой силой, что ей заложило уши. Это был уже гиперзвук, а не обычный хлопок.

Рядом с ней, всего в метре, вдруг оказался другой нож. Потом он подлетел вверх, и сияющее вытянутое поле ножеракеты нацелилось в потолочные перекрытия. Оттуда явилась новая фиолетовая молния, и ножеракету на полпути к потолку вбило обратно в пол, будто ударом молота.

ПРИПАСТЬ К ПОЛУ! ПРИСЕСТЬ НЕМЕДЛЕННО! ПРИЖАТЬСЯ К ПОЛУ! ПРИЖАТЬСЯ... — завопила ножеракета. Следующий разряд расколол ее в ошметки. Что-то больно ударило Йиме по голове.

К тому времени, как дрон дошел до слова ПОЛ, она уже скорчилась в позе Чрезвычайного Перемещения — лодыжки сомкнуты, колени вместе, пятки прижаты к ягодицам, руки переплетены на щиколотках, голова опущена на колени.

Воздух наполнило светло-вишневое пламя, и жуткий хлопок сотряс все вокруг так, что у нее сбилось дыхание. Затем, на неисчислимо краткий миг, воцарились тишина и мрак. А потом ее затрясло и скрутило — затрещали кости, позвоночник стал прогибаться под невыносимой тяжестью, суставы заскрипели. Если бы не включенный загодя режим болеподавления, она бы уже давно извивалась и выла в агонии.

В следующий миг ее с подобным звуку мощного взрыва хлопком перенесло в залитую мягким теплым светом главную каюту ОКК Бодхисаттва. Ее кожу саднило и жгло в самых разных местах. Каждая косточка скрипела от натуги, голову пронизывала звеняще-режущая боль.

Она упала на плотный пушистый ковер грудью вниз, и ее вырвало мутной водой. Затылок и спина раскалывались от боли.

Она бросила прояснившийся взгляд на свои руки. В тех местах, где она плотно обхватила ими ноги, то есть на запястьях, кожи не было, она оказалась содрана начисто. На внешней стороне каждого запястья было содрано по лоскуту плоти шириной около трех сантиметров, и оттуда текла начинавшая свертываться кровь. Ноги тоже были какими-то влажными на ощупь и мелко дрожали. Кровь струилась из правого виска и заливала глаз. Она подняла руку и ощупала висок. Из головы торчал горячий металлический осколок, и она выдернула его. В черепе послышался смутный, но явственный шум, похожий на скрежет костей. Она утерла кровь с правого глаза и внимательно оглядела осколок. Он достигал сантиметра в длину.

Может, не стоило его вытаскивать?

Кровь на блестящей серой поверхности осколка продолжала дымить, а кончики пальцев, которыми она удерживала его, обгорели дотемна. Она бросила его на пол. Ковер тут же задымился.

Она ощупала затылок и поняла, что ее частично скальпировало. Касаться затылка было очень больно.

Корабль издавал тяжелый глубокий жужжаще-свистящий звук. Шум нарастал. Она никогда не слышала таких звуков от корабля Квиетуса.

Впрочем, она никогда прежде и не ступала на борт такого корабля.

Но еще не было такого, чтобы корабль — любой встреченный ею корабль — не приветствовал ее на борту, вежливо и обходительно.

Дело швах.

Гравитация вдруг скачком выросла. Ее понесло по полу вместе с ковриком, пока они не уткнулись в стену каюты.

Ее вмяло в переборку и перевернуло вверх тормашками. Корабль, казалось, встал кормовой частью вниз. Тяжесть все нарастала. Ее сжимало и выкручивало, словно комок белья.

Значительное ускорение внутри полевой структуры корабля — это очень, очень скверно. Хуже некуда.

Но она подозревала, что это лишь цветочки, а ягодки еще впереди.

Все, что ей оставалось, так это ждать, пока ее не укроет коконом защитного поля.

Поле окутало ее, и после этого мир погас.

Он увеличивал скорость, стремясь догнать ее. Они поднимались все выше и выше в потоках теплого воздуха — к верхушке исполинского, немыслимого дерева. Он прокричал какое-то приветствие.

Девушка улыбнулась в ответ и что-то сказала.

Они кружились на теплых ласковых воздушных течениях, невесомые, как перышки, и шум ветра был отнюдь не так силен, чтобы заглушить ее слова.

Он подлетел ближе, держась в метре от нее.

— Что ты сказала? — спросил он.

— Я сказала: Я не на твоей стороне, — ответила доктор.

— Разве?

Он недоверчиво усмехнулся.

— И за установленными по обоюдному согласию пределами конфликта Военная Конвенция теряет смысл.

— Что? — переспросил он.

Внезапно летный костюм разорвался на клочки, будто сотни остро отточенных лезвий пронзили его разом. Он полетел вниз, крича и зовя на помощь.

И пока он совершал один отчаянный кувырок, дрожа и стуча зубами от предельного ужаса, с исполинского древа облетела вся листва. Ствол вспыхнул и задымился. Ветви и сучья усохли и осыпались на землю под порывами смертоносно жаркого ветра, как переломанные кости.

Его падение ускорялось, бесполезные лохмотья, бывшие некогда летным костюмом, полоскались за спиной, и клочья темной материи облекали его члены, будто языки черного огня.

Он завопил не своим голосом, охрип, захлебнулся, набрал полную грудь воздуха и заорал опять.

Темная ангелица — доктор Меджейар — беззвучно снизилась и поравнялась с ним. Она была спокойна и сдержанна, движения ее — исполнены изящества.

Он был вне себя от ужаса.

Она была очень красива. Руки превратились в огромные черные крылья, черные волосы ниспадали на плечи. Минималистичный костюм не скрывал, но скорее подчеркивал формы прекрасного темнокожего тела. Она могла сейчас любого свести с ума.

— Вы пытались взломать наши коды, полковник, — сообщила она, — а это против правил войны. И следовательно, вы сами более не под защитой Конвенции. Хакерство приравнивается к шпионажу. А шпионам у нас нет пощады. Гляньте-ка вниз!

Он посмотрел вниз. Там были огненные ямы, кислотные реки и леса заостренных кольев. На некоторых уже корчились в агонии обнаженные тела.

Ад стремительно приближался. Оставалось несколько секунд полета.

Он закричал так, что чуть не оглох.

Все замерло. Он продолжал смотреть на огонь, дым и жуткие сцены пыток под собой, но падение прекратилось.

Он попытался отвернуться, но не смог.

Темная ангелица сказала наставительным тоном:

— Вы даже этого не заслуживаете.

Ее челюсти клацнули, и его не стало.

Ватуэйль сидел за своим столом в пространстве Трапеции, медленно раскачиваясь туда-сюда и время от времени фыркая под нос.

Он ждал. Остальные появлялись один за другим. Можно было отличить друзей от врагов по тому, кто встречал его взгляд, а кто старался отвести глаза. Те, кто всегда считали попытки хакнуть код Преисподней вздорной затеей, пустой тратой драгоценного времени и ресурсов — по сути, лишь слегка усложненным способом оповестить Врага, что они вконец отчаялись, — глядели на него и усмехались. Те, кто был одного с ним мнения, приветствовали его кратким кивком и на мгновение обменивались взглядами — и это было все. Когда он пытался задержать на них взгляд, те отворачивались, кусали губы, вычесывали шерсть, вычищали грязь из-под ногтей на лапах.

— Не получилось, — возвестил желтый вместо вступления.

М-да, информативное начало, подумал Ватуэйль. Впрочем, не то чтобы у нас каждая минута на счету...

— Не вышло, — согласился он и взялся распутывать колтун красной шерсти на брюхе.

— Думаю, всем тут понятно, что нас ждет на следующем уровне, — сказал пурпурный, — и в чем состоит последнее средство.

Они переглянулись, и это каким-то образом облекло должной степенью формальности смущенные взгляды, кивки и неразборчивое ворчание.

— Позвольте мне внести ясность, — подхватил Ватуэйль, помедлив пару мгновений. — Мы собираемся перенести войну в Реальность. Мы намерены презреть и отбросить правила конфликта, установленные по взаимному согласию в самом начале. Мы обсуждаем возможность отбросить установления, которые мы так трепетно взлелеяли, которые отстаивали, по которым жили и сражались так долго. Мы собираемся объявить все, чем мы были заняты последние три объективных десятилетия, чему мы полностью отдавали свои жизни, ерундой и пустышкой. — Он остановился и оглядел собравшихся. — Речь идет о Реальности. Там нет перезагрузок. Есть, конечно, дополнительные жизни, но не для всех. Муки и смерть, которые мы можем претерпеть, будут вполне реальны. И так же реален будет позор, которым мы можем покрыть себя на веки вечные. Готовы ли мы к этому?

Он снова бросил взгляд на каждого и передернул плечами.

— Я готов. Я знаю точно. А вы?

— Мы прошли через все это вместе, — сказал зеленый. — И все вместе...

— Я знаю, но...

— А нет ли...

— А нельзя ли...

Ватуэйль возвысил голос.

— Я предлагаю решить дело голосованием. Идет?

— Идет, и давайте не будем больше тратить время впустую, — сказал пурпурный, пристально глядя на Ватуэйля.

Они проголосовали.

Затем вернулись за свои столы. Кто-то сидел неподвижно. Кто-то покачивался на веревках. Воцарилось полнейшее молчание.

— Да здравствует хаос, — проронил желтый. — Война за Преисподнюю превратит Реальность в Ад.