Черные ножи

Глава 1

Тишина. Ни звука, ни мысли.

Тук-тук… пауза. Тук-тук-тук… вновь пауза, на этот раз чуть короче. Дыхания не хватало, сознание, едва пробудившись, начало туманиться.

А потом сердце застучало в нормально ритме, и я понял, что живой.

Полежал немного, приходя в себя и собираясь с мыслями, а потом открыл глаза и ничего не увидел. Абсолютная темнота. И холодно, дико холодно. Откуда такой мороз в середине лета? И главное, как я выжил? Последнее, что я помню — бомбардировка, после которой уцелеть практически нереально. Шансов на удачный исход — десятая доля процента…

Тем не менее, я все же жив. Вроде бы…

Я пошевелил поочередно правой и левой руками — двигаются, хотя и заледенели, словно я часа три провел в морозильнике. Ноги тоже были на месте. Я подогнул колени к груди, свернувшись калачиком, будто младенец. Теплее не стало.

Только сейчас сообразил, что я лежу в постели, прикрытый куцым одеялом, совершенно не спасающим от холода. Да что происходит, и где я⁉..

Ответа, разумеется, никто мне не дал. Ладно, этот вопрос отложим на потом, а сейчас понять бы, почему я ничего не вижу? Потерял зрение? Вполне возможно… но каким-то чудом выжил, и сейчас нахожусь либо у своих, либо в плену.

Если в плену, то понятно, отчего вокруг мороз — пытают, сволочи! Закрыли в морозильнике и маринуют, ждут, пока не созрею для правдивых ответов. Но… проблема в том, что мне и скрывать то нечего. Ни к каким тайнам и государственным секретам я не допущен, и допущен никогда не был. Все что я могу рассказать — это лишь краткую историю о том, как мы с экипажем попытались прийти на помощь гибнущей колонне, но опоздали… и на этом все, дальнейшего я не помню.

Ну и второй вариант. Я очутился в нашем госпитале, ослеп, а холод вокруг — сбой рецепторов организма, потеря чувствительности. Или еще какая научная хрень… а может, кто-то просто случайно выставил кондиционер на самые низкий градус — такое объяснение самое разумное.

Но холод — бог с ним, а вот зрение… это беда…

Я потер глаза — не помогло, но зато и никаких повязок или бинтов на лице я не обнаружил. Странно.

Преодолев внутреннее сопротивление, я откинул в сторону одеяльце и опустил ноги на ледяной пол.

Б-р-р-р! Лучше точно не стало, только хуже, но, тем не менее, я встал на ноги, придерживаясь рукой за кровать. Меня пошатывало от слабости. Куда идти? В какую сторону? В любой комнате есть дверь, но не шарить же мне руками по стенам в поисках выхода.

Так я и застыл на месте, чуть поджав одну ногу, чтобы было чуть менее холодно, и неизвестно, сколько бы простоял, если бы не заметил в паре шагов от себя светлую точку.

Черт подери! Какой же я идиот! Я вовсе не потерял зрение, просто в комнате, где я проснулся, было темно настолько, что, как говорится, хоть глаз выколи.

Я шагнул на свет и уткнулся руками в оконное стекло. Точнее, не совсем в стекло, а в газеты, плотным слоем которых оно было заклеено сверху донизу. Я нащупал ручку и попытался было открыть одну из рам, но мне этого не удалось — слишком плотно все было закрыто, возможно, даже заколочено.

И тут же в дверь, которая, судя по звукам, была в трех шагах слева, кто-то громко затарабанил кулаками. Не успел я шагнуть в нужную сторону, как снаружи уже донесся звонкий мальчишеский голос:

— Димка! Все дрыхнешь? Открывай скорее, сколько ждать можно!..

Голос ошибался. Во-первых, я вовсе не Димка, а Коренев Никита Алексеевич, тридцати трех лет от роду, капитан танковых войск. А во-вторых, да где же эта чертова дверь?

Наконец, я наткнулся на ручку двери, повернул ее вниз и потянул на себя. Не получилось. Что еще? А, ключ! Два оборота против часовой стрелки, дверь скрипнула и слегка приоткрылась. И тут же снаружи ее с силой толкнули внутрь, умудрившись стукнуть меня по голове.

— Аккуратней! — крикнул я, почесав лоб, и не узнал свой голос. Привычный мягкий баритон превратился в чуть хрипловатый, словно сорванный когда-то, непривычный голосок.

Но я и на это обратил мало внимания, главное — из коридора, находившегося за открытой дверью, лился утренний свет. Слава всем богам, я все же не ослеп!

Чуть попривыкнув к свету, я, наконец, сумел рассмотреть незваного гостя.

На пороге стоял пацан лет шестнадцати-семнадцати, одетый в выцветший стеганый ватник, подпоясанный солдатским ремнем, шапку-ушанку, теплые штаны и высокие валенки. Из его карманов торчали варежки. Парень был среднего роста, весел, розовощек, но при этом, несмотря на обилие одежды, казался осунувшимся и усталым. На его простом, славянского типа лице, выделялись многочисленные веснушки и темные круги под глазами.

Он ввинтился в комнату, потеснив меня плечом, и тут же закричал:

— Ну, точно, проспал! Я так и думал! Димка, да чего ты застыл, словно девчонка на первом свидании, собирайся!

— Да ты на свидании-то никогда не был, откуда тебе знать, как они себя ведут, — автоматически ответил я, а потом захотел сообщить пареньку, что я вовсе не Димка, и что неплохо было бы представиться для начала, и тут в голове словно что-то щелкнуло, я громко выдохнул и оперся о стену.

Пацан был прав. Меня зовут Димка. Точнее, Дмитрий Иванович Буров, 1926 года рождения, русский, из рабочей семьи, сирота. И было мне шестнадцать лет.

— Ты чего? — заволновался парень, заглядывая мне в глаза снизу вверх — я был выше его на целую голову. — Все в порядке?

— Не знаю, — задумчиво ответил я. Кстати, теперь я знал, что пацана зовут Леха Носов, и он друг Димки. Мой друг.

— Заболел что ли? После вчерашнего? Димка! Сейчас нельзя болеть! Никак нельзя! У нас же норма, нам верят! Мы же обещали, мы клялись, что справимся! А тут какая-то банальная простуда может испортить все планы… мы же закалялись!

Он говорил горячо, но совершенно непонятно. Кое-какие вещи я еще не осознал. Но главное понял — я все же не выжил в той бомбардировке, но, погибнув, не растворился в великом ничто, а непонятным образом очутился в теле шестнадцатилетнего паренька в далеком прошлом, если точнее, в декабре 1942 года. А за окном, которое я так и не смог открыть, был город Челябинск.

Один нюанс, который я принял сразу, не раздумывая о том, откуда пришло это знание — я не захватил тело силой, не вытеснил сознание бывшего владельца, я как бы принял его по наследству. Да, к сожалению для Димки — доброго, умного, начитанного, но очень слабого физически, болезненного юноши, этой ночью он умер — организм не выдержал, сердце остановилось. И ровно в этот момент появился я, и энергия переноса запустила сердечную мышцу заново, послужив своего рода дефибриллятором. Два сознания слились в одно, но мой разум стал доминантным, а от Димкиного остались лишь воспоминания, которыми я мог свободно пользоваться. Воспоминания и легкие сожаления о том, что все так быстро кончилось…

Все это пронеслось у меня в голове за какие-то несколько секунд. Леха ждал ответа, тревожно вглядываясь в мое лицо, и я ответил, тщательно подбирая слова:

— Вроде не заболел, просто слабость… сейчас пройдет!

— Сегодня в столовой обещали котлеты из настоящего мяса! Представляешь! Съешь такую, и тебе сразу станет лучше!

— Дай мне пять минут, — попросил я.

Леха понятливо кивнул, щелкнул выключателем на стене, отчего под потолком тут же начала с легким потрескивание разгораться крупная непривычной формы лампочка, и выскочил из комнаты, решив, видно, подождать меня снаружи. Я же смог, наконец, рассмотреть место, где заново родился — свое новое временное пристанище.

Обстановка была крайне спартанской. Комнатка совсем крохотная — метров десять-двенадцать. Даже странно, как я сумел тут поначалу заплутать. Единственное окно было не просто заклеено газетами, оно еще было полностью замазано черной краской — теперь я это видел. Не удивительно, что свет не пробивался сквозь подобную двойную защиту. Напротив окна у противоположной стены стояла железная кровать с панцирной сеткой — последний раз я видел такую на даче у прабабушки. Поверх сетки — два тонких матраса, один на другом, серая простыня, подушка и столь же тонкое одеяло, под которым я так замерз. Напротив кровати у стены находился письменный стол, на котором стоял стакан в подстаканнике, да пара пузырьков аптекарского вида, там же рядом валялись несколько книг и тетрадей, рядом со столом приткнулся повернутый боком стул со сваленной поверх одеждой, в углу — платяной шкаф, на полу лежал плетеный коврик. На стене был приклеен плакат, изображавший красноармейца с винтовкой в руках, тыкающего штыком в живот полуодетому похожему на Гитлера толстячку со свастиками на обоих сосках. Толстячок держал над головой круглую черную бомбу с зажженным запалом, а позади него полыхал подожженный город. Надпись внизу гласила: «Фашизм — это порабощение народов! Фашизм — это голод, нищета, разорение! Все силы на борьбу с фашизмом!»

Отдельная комната — это очень хорошо, пусть и в коммуналке! Это роскошь по нынешним временам. В комнате жила его тетка Зина, забравшая Димку к себе после смерти его матери в ноябре сорок первого. Если бы не тетка, то его ожидал бы интернат. Отец же ушел на фронт в самом начале войны, а буквально через месяц семья получила похоронку. Это-то и подкосило мать, и она так и не выбралась из своего горя, сгорев за несколько месяцев. Сама тетка практически жила в цеху на заводе, а в те редкие ночи, когда она ночевала дома, Димка снимал второй матрас с кровати и спал на нем прямо на полу.

Осколки воспоминаний пробивались сквозь мое слегка мутное сознание. Я одновременно был Димкой и собой, и кем больше, сейчас не смог бы сказать точно. Главное, не паниковать! Успокоиться и мыслить рационально. Воспоминания обязательно вернутся, просто шок от перехода во времени вытеснил их на некоторое время. Примем это за рабочую гипотезу. Теперь продышаться, освободить сознание и выстроить в голове план.

Пусть все идет своим чередом. В любом случае, никакого выбора у меня нет. Значит, надо просто попытаться не выделяться своим поведением, побыть шпионом в чужом теле.

Из приоткрытой двери слегка сквозило, и я только сейчас понял, что в комнате пахло лекарствами. Димка пил сердечные капли, прописанный врачом, но они не помогли. Странно, но после первого приступа слабости, я чувствовал себя вполне бодрым и полным сил. И в то же время я помнил, как Димка постоянно страдал от недостатка энергии, буквально заставляя себя делать шаг за шагом.

Организм внезапно выдал явные сигналы, заставившие меня выскочить за дверь в одних трусах и припустить бегом до туалета. Наша комната находилась в дальнем конце длинного коридора, по обе стороны которого находились запертые двери, ведущие в комнаты других жильцов — две двери по правую сторону, и две по левую. Всего, вместе с нашей, в квартире было пять отдельных комнат, в двух из которых, как я знал, были даже балконы. И лишь в самом конце слева была открыта дверь в просторную кухню, где уже что-то кипело и булькало на одной из двух плит, а справа в завитке располагались ванная, туалет и комната для сушки белья. Прямо же находилась входная дверь, в которую каким-то образом сумел проникнуть Леха, причем ключей у него не было, это точно.

Повезло, что в такую рань туалет был не занят, обычно приходилось ждать очереди. Быстро сделав свои дела, я заскочил в ванную, умылся ледяной водой, почистил зубы порошком, громко и радостно вскрикнув от осознания того, что я жив, и наткнулся взглядом на небольшое, слегка потрескавшееся зеркальце, висевшее над умывальником.

Там отражалось вполне симпатичное юношеское лицо. Темные волосы были коротко подстрижены, карие глаза, чуть прищурившись, смотрели внимательно и строго, росту в Димке было достаточно — где-то метр восемьдесят, а вот телосложение подкачало. Руки-ноги — худющие, словно палки насекомого, дистрофическое тело, с выделявшимися под кожей ребрами. В общем, беда. Организму явно не хватало калорий и физподготовки, но ничего, это я постараюсь наверстать. В целом, Димка был обычным нормальным пареньком, вот только с сердцем ему не повезло, больное досталось. От этого, вероятно, и прочие проблемы.

Я не исключал вероятности, что повторный инфаркт может случиться в любую минуту, прикончив в этот раз уже меня. Но что быть, тому не миновать. Раз уж судьба дала мне шанс пожить еще немного, надо им воспользоваться.

Не могу сказать, что я осознал произошедшую ситуацию до конца, но я полностью принял ее без каких-либо потрясений сознания. Я всегда быстро принимал решения, и сейчас понял одно — главное, продолжать жить обычной жизнью челябинского паренька Дмитрия Бурова и сделать так, чтобы никто не заподозрил, что он уже не он. Потом, на досуге, я подумаю обо всем более предметно, а сейчас не до того. Леха ждет на улице, а там мороз ого-го! Надо торопиться!

Метнувшись в свою комнату, я быстро оделся. Вещи у Димки были примерно такие же, как и у Леши, разве что вместо ватника — короткое шерстяное пальтишко, из которого он уже явно вырос. Ну ничего, две кофты под пальто, шею замотать вязаным шарфом, на руки — толстые варежки, на голову — шапку, на ноги — бурки, готово!

Заперев за собой дверь комнаты на ключ, я вприпрыжку понесся к входной двери. Да что такое! Как ребенок, честное слово. Да и молодое тело радовалось энергии, которой оно давно уже не ощущало.

На кухне стояла пожилая женщина и помешивала содержимое большой кастрюли. Увидев меня, она удивилась.

— Дима, куда это ты так разогнался?

— На завод, тетя Варя, смена через полчаса начинается, — ответил я на автомате, даже не задумавшись. Вторая память работала хорошо.

— Не носился бы ты так, охламон, с твоим-то сердцем… — укорила меня старушка. Кажется, Димкины проблемы со здоровьем ни для кого не были тайной.

— Не буду! — соврал я, выскочил из квартиры и кубарем скатился по ступенькам вниз. Квартира находилась на третьем этаже четырехэтажного многоквартирного дома, построенного лет восемь назад. Несмотря на это, ступеньки уже были изрядно потерты, а побелка на стенах облупились.

Вывалившись, наконец, на улицу, я ошеломленно замер. Вместе с молодым телом ко мне вернулись и давно забытые ощущения полной свободы и бесконечности. Сугробы снега выше меня высотой ослепительно блестели в лучах восходящего солнца, птицы просыпались ото сна и весело переговаривались между собой, а воздух был немыслимой чистоты и свежести.

— Димка, ну чего застрял? Опаздываем! Скоро гудок! — сбил очарование момента Леха, переминающийся с ноги на ногу у подъезда.

— Побежали! — предложил я. Леша внимательно посмотрел на меня, но, ничего не сказав, кивнул, и первым бросился вперед. Я помчался следом, стараясь не отставать. Несмотря на невысокий рост, бегал Леха хорошо. Мне же было жарко в теплой одежде, несмотря на крепкий мороз, да и тело не привыкло к нагрузкам, поэтому я быстро запыхался. Леха заметил это и милосердно придержал темп, подстраиваясь под мою невысокую скорость.

Мы обгоняли многочисленных прохожих, так же спешивших на работу и в школы. Большей частью — женщины и дети, мужчин было существенно меньше. Понятно — война, все, кто мог, сейчас на фронте, защищают Родину, а здесь, в глубоком тылу за две тысячи километров от фронта справятся бабы и подростки, и те редкие специалисты из мужчин, от которых пользы больше в тылу: конструктора, инженеры, ученые…

Я успевал оглядываться по сторонам, подмечая детали. Город жил своей жизнью: немногочисленные автомобили, в основном совсем старые Газ-А или чуть более комфортные Газ М-1, неспешно двигались по заметенным за ночь дорогам, дворники старались очистить дорожки, но справлялись плохо — снега навалило знатно, где-то впереди раздался громкий трамвайный звонок, дома вокруг были большей частью еще довоенные, одно- двухэтажные, некоторые кирпичные, другие — совсем ветхие, «фанерные», но были и новые, построенные незадолго до начала войны — в основном трех- или четырехэтажные. Сделанные крупными буквами надписи: «Хлеб», «Промтовары», «Комиссионный магазин» были видны издалека, но все магазины были еще закрыты, хотя у некоторых уже толпился народ в ожидании открытия. Периодически попадались военные патрули. Пару раз мимо проехали грузовики с красноармейцами.

Обычный провинциальный город, каких до сих десятки по всей стране, разве что одеты люди несовременно, транспорта крайне мало на дорогах, а в остальном же — не отличишь.

Наверное, мне казалось, но воздух был чист, как стекло, и прозрачен, словно хрусталь. Солнце ласково светило, ветра не было совершенно, ветви многочисленных деревьев, покрытые снегом, создавали совершенно новогоднюю картинку. Все, как у классика: «Мороз и солнце, день чудесный!»…

— Трамвай! — заорал заполошно Леха и припустил быстрее. Я уже немного отдышался и нашел в себе силы догнать приятеля.

Трамвай с четырьмя вагонами грохотал по подмороженным рельсам, быстро приближаясь к остановке, на которой его терпеливо поджидали люди. Нижняя часть каждого вагона была выкрашена в ярко-красный цвет, верхняя — в белый. Кабина водителя живо напоминало газетный киоск — массивная, полукруглая, просторная. Конечно, трамвай был лишь отдаленно похож на современный, с его элегантными, закругленными линиями, но и на первые квадратные, открытые все ветрам образцы походил он столь же мало.

Каждый вагон был забит людьми, некоторые стояли на подножках, едва удерживаясь за поручни. Мелькнуло воспоминание, что летом, когда было не так скользко, люди взбирались и на крыши вагонов, но сейчас там было пусто. Казалось, уже никто более не поместится внутри, но народ умудрился втиснуться в салон так плотно, затащив и нас с собой, что у меня перехватило дыхание. Я оказался зажат между двумя дородными мрачными женщинами, и в какой-то момент меня так сдавили с обеих сторон, что я чуть было не потерял сознание.

Меня спас Леха. Он умудрился пролезть ближе и возмущенно прикрикнул на женщин:

— Что же вы так давите, гражданки! Он же больной, у него сердце слабое!

Выражение лица у теток мгновенно изменилось. На меня посмотрели сочувственно и тут же чуть раздвинулись, давая мне в который уже раз возможность отдышаться. Нет, решительно, надо что-то делать с таким здоровьем. Начать обливаться холодной водой, что ли? Хотя, как бы при больших нагрузках не прикончить организм повторно. Решено, буду действовать постепенно.

Ехали мы с четверть часа или чуть дольше, когда, наконец, Леха дернул меня за рукав пальто и сообщил:

— Наша остановка. Танкоград.