Чёрные колдуны

Гора черных колдунов

— И куда теперь? — Жазмина старалась держаться в седле прямо, пробуя как можно дальше отстраниться от широкой груди Конана. Но конь шел широким наметом, и ей пришлось смириться с объятиями варвара. Она злилась на него, но больше — на себя, с легким стыдом сознавая, что прикосновения его мускулистых рук не так уж ей неприятны.

— В Афгулистан, — ответил киммериец. — Это кружная дорога, но на таком скакуне мы без труда туда доберемся, конечно, если не повстречаем твоих друзей или моих врагов. Странно, я не слышу шума погони. С гибелью Яр Афзала вазулы не оставят нас в покое и будут преследовать, как стая голодных волков.

— Может, они задержались, чтобы помочь тому человеку, которого ты сбил?

— Станут они останавливаться ради пустяков, — хмыкнул Конан. — Тем более, что этот недотепа явно не гулистанец. Что он делал в этой расщелине, да еще с девицей?

— Я ее тоже заметила, — сказала Жазмина, — и, кажется, узнала. Она похожа на мою хаджибу Джитару. О Ашура! Неужели она пробралась в горы, чтобы помочь мне? А человек в зеленом тюрбане, видимо, ее друг. Вазулы схватят их!

— Хочешь вернуться? — спросил Конан. — Что ж, вазулы с удовольствием сдерут с нас кожу и повесят сушиться на тамариск. Твоя хаджиба поступила опрометчиво. Не могу понять, как ей вообще удалось забраться так далеко в горы, да еще в сопровождении лишь одного спутника. И похож он не на воина, а скорее на книжника… Что-то тут не так.

Киммериец немного подумал, потом продолжал:

— Тот вазул, которого Яр Афзал придушил, а потом отправил проверять посты, вернулся какой-то странный. Вождь приписал это действию дурман-травы, но те, кто ею пользуется, впадают в радостное возбуждение, а этот несчастный двигался, словно оживший мертвец, и в глазах его не было жизни. Я видел нечто подобное в Заморе. Тамошние жрецы совершают ужасные обряды в тайных святилищах Езуда — у их жертв точно такой же взгляд. Жрецу достаточно глянуть человеку в глаза, и тот готов выполнить любую его волю.

И еще я видел, что принес длинноносый и что поднял с земли Яр Афзал. Шар, похожий на большую черную жемчужину, какие носят танцовщицы Храма Езуда, пляшущие вокруг огромного каменного паука, олицетворяющего их бога. Когда Яр Афзал упал замертво, из его пальцев выскользнул черный паук, уменьшенная копия того, которому приносят жертвы в Храме Езуда. И еще я уверен, что ни воины, толпившиеся вокруг своего вождя, ни женщины, стоявшие поодаль, не раскрывали ртов, когда раздался крик: «Смерть чужаку!» Похоже, он долетел из-за дома Яр Афзала.

Жазмина молчала. Утесы бесконечной грядой уходили вдаль, касаясь скалистыми зубцами облаков. Громады гор бросали на дно ущелья глубокие тени. Мрачный пейзаж наполнял отчаянием душу уроженки жарких равнин богатого Юга. Здесь, в этом диком краю, где в каменных расщелинах гнездился древний ужас, могло случиться все что угодно. Вендийка дрожала, плотнее прижимаясь к груди похитителя, который теперь казался ей могучим и бесстрашным защитником, способным одолеть любые опасности.

Солнце стояло в зените. Отражая его лучи, скалы дышали жаром, который сменялся внезапными порывами ледяного ветра, долетавшего из каменных провалов. Утомительный шорох гравия под копытами коня навевал сон. И вдруг сверху раздался негромкий свист, не похожий на шум ветра. Жазмина подняла голову, Конан сделал то же самое, насторожившись и привычным жестом проверив, легко ли выходит кинжал из ножен. На фоне голубого неба мелькнула неясная тень и скрылась за вершиной скалы. Все произошло так быстро, что ни вендийка, ни киммериец не могли бы с уверенность сказать, было ли то на самом деле или пригрезилось после долгой утомительной езды. Молча они поехали дальше.

Тропа уходила все выше, Конан доверился жеребцу и отпустил поводья. Умное животное осторожно, но твердо ступало на осыпающиеся под копытами камни. В некоторых местах киммерийцу приходилось спешиваться и идти, прижимаясь широкими плечами к скале, нависавшей над скальным выступом, по которому они двигались. Деви с замиранием сердца судорожно цеплялась за луку седла, боясь глянуть туда, где тропа обрывалась в бездонную пропасть, окутанную непроницаемой мглой.

Наконец тропа вывела в узкую лощину. Начались бесконечные повороты, подъемы и спуски. Голубоватый туман уже застилал низины, солнце клонилось к закату, когда Конан круто свернул на отходившую от главного тракта тропинку. Где-то рядом журчал ручей.

— Неподалеку селение галзаев, — сказал киммериец. — Их женщины ходят сюда по воду. Тебе нужна новая одежда.

Жазмина грустно взглянула на остатки своего легкого одеяния. Парчовые туфельки изодраны, муслиновое платье и шелковое белье превратились в лохмотья и мало что прикрывали. Варвар был прав: изысканный наряд, уместный на улицах Пешкаури или Айодхьи не очень-то годился для путешествия верхом среди камней и скал Химелии.

Свернув за выступ скалы, Конан спешился и помог девушке покинуть седло. Они ждали довольно долго. Наконец киммериец поднял руку, хотя Деви ничего не слышала.

— Идет женщина, — сказал Конан.

— Ты ведь не убьешь ее? — вдруг испугалась вендийка. — Я не хочу получить тряпки такой ценой!

— Обычно я женщин не убиваю, — ответил варвар, — хотя некоторых следовало бы. Среди горянок есть сущие волчицы.

И он рассмеялся своей удачной шутке.

— Да не дрожи ты так, — добавил он, заметив, что пленница не слишком ему поверила. — Клянусь Кромом, я даже заплачу ей за вещи. Как тебе нравится это?

Он достал из кошеля на поясе пригоршню золотых монет, полюбовался их блеском и спрятал обратно, оставив в руке самую увесистую.

Деви облегченно вздохнула. Она считала в порядке вещей, что мужчины убивают друг друга: их судьба, их право. Но мысль, что из-за нее может погибнуть беззащитная женщина, была непереносима для гордой вендийки.

Наконец из-за скалы показалась долгожданная путница: долговязая галзайка, несущая на голове пустой кожаный бурдюк для воды. Завидев высокого мужчину, преградившего ей дорогу, она отпрянула, намереваясь бежать, но тут же поняла, что незнакомец стоит слишком близко и успеет схватить ее, прежде чем она сделает несколько шагов. Отбросив бурдюк, женщина застыла с видом дикой кошки, готовой вцепиться противнику в глаза. Рука ее метнулась к темным волосам, стянутым лентой, за которой, как знал Конан, горянки носили длинную острую булавку, не уступавшую иному стилету.

— Спокойно, женщина! — сказал киммериец, показывая ей золотую монету. — Я не собираюсь тебя грабить. Хочу купить твою одежду. Этого достаточно?

Настороженность горянки тут же сменилась радостным изумлением. Этот странный воин предлагает ей плату, достаточную, чтобы купить самый большой дом в их селении! Женщина тут же принялась раздеваться, демонстрируя типично горское презрение к условностям. Сбросила вышитую безрукавку, сняла пышную юбку, широкие шаровары, рубашку с просторными рукавами и кожаные сандалии. Свернув все и нисколько не смущаясь своей наготы, подала узел Конану. Тот передал одежду изумленно взиравшей на все происходящее Жазмине.

— Ступай за скалу и переоденься, — велел он Деви, еще раз доказав этой неожиданной учтивостью, что жил не только среди химелийских дикарей. — Свое тряпье принесешь мне.

— Деньги! — сварливо потребовала горянка, когда девушка удалилась. — Ты обещал мне золото, мужчина.

— А не многовато будет? — спросил Конан, который не любил, когда у него что-нибудь требовали. Тем более женщины.

— Ладно, — добавил он, заметив, как исказилось лицо горянки. — Добавь-ка свою заколку, и мы квиты.

Немного подумав, галзайка вытащила из волос булавку-стилет с перламутровой ручкой, которую легко было принять за невинное украшение, и бросила Конану.

Киммериец, подхватив стилет, швырнул ей монету. Галзайка ловко ее поймала, попробовала на зуб, удовлетворенно хмыкнула и сунула деньгу за щеку. Не говоря больше ни слова, подняла бурдюк и пошла к ручью, лишенная всяческого стыда, как и одежды.

Конан присел на камень, ожидая появления Жазмины. Деви Вендии впервые облачалась сама, без помощи своих услужливых хаджиб, путаясь в непривычной одежде, готовая отдать полцарства за самое маленькое зеркальце. Но когда она появилась из-за скалы, лицо варвара лучше всех зеркал подсказало, что горский наряд ей к лицу. Она испытала странное волнение, заметив его восхищение и странный блеск голубых глаз. Доселе ни один мужчина не смел так смотреть на сестру вендийского владыки. Конан поднялся, положил тяжелую ладонь на ее плечо, поворачивая Деви и оглядывая ее со всех сторон.

— О Кром! — проговорил он. — В своих ниспадающих муслиновых одеяниях ты казалась ослепительной, но далекой и холодной, словно звезда в ночном небе. Сейчас ты женщина из плоти и крови. За скалу удалилась Деви Вендии, а вышла горянка, но в тысячу раз более прекрасная. Была богиней, стала — женщиной!

И он неожиданно шлепнул Жазмину пониже спины, завершив таким образом давшуюся с большим трудом возвышенную речь.

Странно, но Деви сразу поняла, что этот жест, за который любой мужчина Вендии поплатился бы головой, — своеобразный знак уважения, свойственный простодушному варвару. Сменив одежду, она словно изменилась сама, как будто вместе с некогда роскошным платьем сбросила груз условностей и предубеждений. Сдерживаемые до сих пор чувства и желания овладели Жазминой и, вместо того, чтобы рассердиться, она улыбнулась Конану…

Но лицо варвара уже снова приняло озабоченное выражение. Он ни на миг не забывал о грозящей опасности. Кшатрии навряд ли рискнут удаляться так далеко от крепости, но Конан все время прислушивался, стараясь различить отдаленный топот копыт, свидетельствующий, что мстительные вазулы из Курума идут по их следу.

Ступив на ладонь киммерийца, крепостью не уступающую камню, Деви легко вскочила в седло. Конан устроился сзади и направил коня на запад. Сверток с остатками одежды вендийки он зашвырнул в бездонную пропасть.

— Почему ты не отдал мое платье горянке? — спросила Жазмина. — От него, конечно, мало что осталось, но все же это лучше, чем ничего.

— Кшатрии прочесывают горы и могут добраться даже сюда, — ответил варвар. — Горцы нападают на воинов пешкаурского наиба, а те в отместку жгут селения. Что если в одном из них они найдут женщину в твоей одежде? Чундер Шан знает толк в пытках и может заставить ее навести на наш след.

— Как же она появится среди своих в таком виде? — не унималась Деви.

— Думаю, она расцарапает себе лицо и, вернувшись, расскажет о разбойниках, укравших ее одежду. Но сначала наберет воды: разбойники разбойниками, а горцы строги со своими женами. Вернется с пустым бурдюком — получит палок. Это дает нам время. Галзаи, конечно, снарядят за нами погоню, но будет поздно: еще до заката мы пересечем границу Афгулистана. Кстати, вот тебе еще подарок…

И он подал девушке галзийский стилет с перламутровой ручкой.

— Укрась им прическу, — посоветовал Конан, — пригодится. Только не для того, чтобы убить меня. Ты ведь не настолько глупа, чтобы остаться одна в этих диких местах?

Это был второй жест доверия после шлепка по заднице, которым он наградил ее недавно.

Лучи заходящего солнца окрашивали багрянцем и золотом скалы, на камнях слезами выступила появившаяся в вечерней прохладе роса. Деви вскрикнула от восторга: поднимаясь по уступам, они проехали сквозь облачко, белым туманом расступившееся перед ними и растаявшее под копытами черного жеребца. Воздух был настолько чист и прозрачен, что, казалось, звенел мириадами маленьких серебряных колокольчиков.

— Какая пустынная местность! — заметила немного погодя Жазмина. — Ни одного селения. Даже для Химелии слишком безлюдно. Мы не видели ни одной тропы с тех пор, как свернули с дороги, возле которой встретили галзайку.

Конан молча указал рукой на северо-запад, где, окруженная мрачными остроконечными скалами, высилась огромная гора.

— Это Имш, — сказал Конан. — Горцы строят свои селения как можно дальше от этого места.

Жазмина вздрогнула.

— Имш, — прошептала она, — Гора Черных Колдунов!

— Так говорят, — ответил киммериец. — Навряд ли мы здесь кого-нибудь встретим. Торный путь из Курума в Афгулистан лежит южнее, но я специально поехал заброшенной северной тропой: вряд ли кшатрии осмелятся сунутся сюда.

Жазмина пристально вглядывалась в далекую вершину. Она сжала руку Конана, держащую поводья, так, что ее ноготки впились в его кожу. — Как долго надо ехать отсюда до Имша?

— Остаток дня и всю ночь, — улыбаясь отвечал варвар. — Никак собралась в гости к колдунам? Хочешь расскажу, что болтают о них горцы?

— Почему они не соберутся и не уничтожат нечисть, которая оскверняет эти прекрасные места? — гневно спросила девушка.

— Мечи против колдовства? Чего это ты так раздухарилась? Чародеи не вмешиваются в людские дела, разве что кто-нибудь по глупости станет вставлять им палки в колеса. Я никогда не видел ни одного из них, хотя и говорил с людьми, которые клялись, что встречали на заходе или рассвете жителей Имша — высоких молчаливых людей в черных тогах.

— Все их боятся! Ты тоже? Смог бы напасть на них?

— Я? — Вопрос девушки был столь неожидан, что киммериец не сразу нашелся, что ответить. Праздное хвастовство было не свойственно его прямой натуре, и потому он ответил сдержанно: — Ну, если они перейдут мне дорогу, то разговор короткий: кто кого. Хотя у меня пока нет повода с ними ссориться. Я отправился в горы, чтобы собрать людей, а не воевать с колдунами.

Жазмина едва сумела скрыть разочарование. Она неотрывно смотрела на гору, чувствуя гнев и скорбь по умершему брату. Там, на вершине, гнездо тех, кто заставил ее собственной рукой оборвать жизнь близкого человека. Клятва мести, принесенная на алтаре Ашуры, должна быть исполнена. И помочь в ее осуществлении может только ее похититель.

Живя среди дворцовых интриг, Деви привыкла к тому, что за все в этом мире приходится платить. Так что же предложить варвару, который сулил золото за головы ничтожных конокрадов богатейшему наибу Пешкаури? Она вспомнила о странном блеске его голубых глаз, когда он смотрел на нее, выходящую из-за скалы в одежде горянки. Женское чутье подсказывало выход: не одно царство пало, когда тонкие девичьи пальцы уверенно брались за нити судьбы…

И тут ее размышления прервались: над далекой вершиной Имша девушка заметила матово-алое облачко, переливающееся золотыми искрами.

— Смотри! — воскликнула Деви, указывая на него Конану.

Облако двигалось, пульсировало, меняло форму, по нему пробегали желтоватые тени, миг — и оно превратилось во вращающийся конус, сверкающий в лучах заходящего солнца. Вдруг он оторвался от заснеженной вершины горы, похожий на яркое перо павлина, проплыл по небу и исчез в его голубых просторах.

— Что это? — спросила Деви. — Красиво, но мне почему-то страшно.

— Здешние зовут эту штуку Ковром Имша, но я не знаю, что это, — сказал Конан. — Когда-то я видел, как сотен пять местных, завидев красную тучу, во все лопатки удирали, прячась по расщелинам и пещерам, словно за ними гнались демоны. Дерьмо Нергала…

Он осекся, покачнувшись в седле: вороной встал как вкопанный.

Они ехали по широкому каменному выступу, обрывавшемуся слева крутым растрескавшимся скатом. Справа почти отвесно вздымалась горная круча. По этому уступу проходила заброшенная дорога, плавно спускавшаяся вниз и исчезавшая за недалеким хребтом. Здесь-то и встал жеребец, словно налетев на невидимую преграду. Конан пришпорил коня, но тот только фыркал, мотая головой и напрягая мускулы, не в силах двинуться с места.

Ругнувшись, киммериец спешился и подхватил на руки Жазмину. Он осторожно двинулся вперед, готовый в любой момент натолкнуться на невидимую стену, однако путь был свободен. Когда же, поставив Деви на дороги, Конан попытался потянуть за собой коня, тот пронзительно заржал и рванул назад так, что киммериец едва устоял на ногах. Он услышал изумленный возглас Жазмины и резко крутанулся на пятках, готовый выхватить кинжал и отразить нападение.

Только что дорога впереди была пуста, а сейчас на ней стоял человек в тоге из верблюжьей шерсти и зеленом тюрбане. Конан озадаченно хмыкнул, признав в незнакомце, спокойно стоявшем перед ним со скрещенными на груди руками, «недотепу», которого сбил в ущелье за домом Яр Афзала.

— Кто ты, Нергал тебя задери? — рявкнул киммериец.

Незнакомец молчал, пристально глядя в глаза Конана.

Зрачки его глаз были неподвижны и притягивали, готовые увлечь в бездонную пропасть забытья…

Колдовство Хемсы, как и большая часть восточной магии, зиждилось на силе внушения. Люди Востока шепотом передавали друг другу страшные истории о чародеях, способных заставить простого смертного выполнить любую свою прихоть. Этот страх передавался от отца к сыну, от матери к дочери, многие поколения впитывали ужас перед чародеями с младых ногтей, и человек, столкнувшийся с превосходящей волей мага, действительно оказывался беспомощным.

Но Конан не был уроженцем Востока. Побывав во многих землях и многое повидав, он ни во что не ставил никакие традиции, быстро уразумев, что единственный способ выжить в этом мире — не бояться никого и ничего. Для сына киммерийского кузнеца, рожденного на бранном поле, страшные рассказы о силе восточных магов были всего лишь забавными байками, которых он вдосталь наслушался возле костров на привалах.

Варвар отлично понимал, что пытается сделать Хемса, но его воля оказалась сильнее, и чары колдуна рассеялись, словно легкий дымок над дотлевающими углями. И все же Конан пришел в ярость, ощутив это незримое нападение. Он выхватил кинжал и стремительно бросился на Хемсу.

Однако его противник владел не только силой внушения. С ужасом наблюдая за этой стремительной схваткой, Жазмина не успела заметить хитрой увертки, благодаря которой человек в зеленом тюрбане уклонился от удара кинжала, нацеленного ему в живот. Лезвие лишь слегка задело его одежду, а ребро ладони Хемсы опустилось на шею Конана. Вендийке показалось, что колдун лишь слегка коснулся мощной шеи варвара, но тот рухнул, как подкошенный.

Удар, нанесенный по всем правилам боевого искусства, зародившегося задолго до того, как Атлантида погрузилась в пучины океана, сломал бы позвонки любого человека, словно сухую ветку. Однако варвар его выдержал. Упав на руки, он извернулся, пытаясь дать Хемсе подножку. Тот поспешно отскочил, будто мальчишка, а не уверенный в своих силах чародей. Самодовольство, не покидавшее его с того момента, когда он с легкостью расправился с разъяренной ордой вазулов возле селения Курум, уступило место сомнениям. Киммериец оказался крепким орешком, а сила любой магии — в победах, а не в поражениях.

Конан уже поднимался, когда Жазмина радостно вскрикнула, увидев вышедшую из-за уступа женщину и узнав в ней свою хаджибу Джитару. Но тут же поняла, что радоваться нечему: девушка подошла к человеку в зеленом тюрбане и встала рядом, с ненавистью глядя на свою бывшую госпожу.

Хемса двинулся вперед, поднял руку… и вдруг замер, глядя вверх широко открытыми глазами. Конан тоже невольно посмотрел в том направлении, как и две женщины: сжавшаяся возле дрожащего коня Жазмина и сообщница Хемсы.

По склону горы Имш стремительно скатывался алый искрящийся конус смерча, стремительно увеличиваясь в размерах. Лицо Хемсы стало пепельно-серым, рука безвольно упала. Джитара, отступив в сторону, испытующе смотрела на него.

Алый конус оторвался от склона горы и, описав широкую дугу, опустился на уступ скалы между Конаном и Хемсой, который отпрянул со сдавленным криком, увлекая за собой свою спутницу, в плечо которой судорожно вцепился побелевшими пальцами.

Смерч некоторое время бешено вращался, зависнув в двух пядях от земли и сверкая ослепительными искрами. Потом вдруг бесшумно исчез, словно лопнувший мыльный пузырь. На его месте стояли четверо. Не духи, не приведения, а четверо высоких крепких мужчин с выбритыми головами, в длинных черных тогах, скрывавших их руки и ноги. Они молча по-птичьи кивали головами, и хотя смотрели только на Хемсу, Конан ощутил, как стынет кровь в жилах. Он осторожно попятился, пока не уперся спиной в бок дрожащего жеребца, а рукой смог обнять перепуганную Деви. Никто не проронил ни звука.

На своем веку Конан повидал сотни битв и безошибочным чутьем опытного воина понял, что ему и Деви предстоит стать свидетелями смертельной схватки. Он испытал невольное уважение к человеку, который только что хотел лишить его жизни, когда тот шагнул навстречу Черным Колдунам и дерзко бросил им в лицо:

— Слетелись, вороны? Забыли, что вы всего лишь ничтожные слуги властелина, а я его ученик…

Он не договорил, и Конан понял, что самая удивительная из виденных им битв началась.

Четверо продолжали смотреть на Хемсу молча, на их лицах ничего не отразилось, но под их неподвижно-сосредоточенными взглядами человек в зеленом тюрбане отступил к скале. Тело его содрогалось, пот градом катил по мертвенно-бледному лицу. Он заслонил спиной девушку, напрягая мускулы, чтобы не сделать больше ни шагу назад. Правой рукой он что-то судорожно сжимал под верблюжьей тогой так, что набухли синие вены. Застыв, Конан смотрел, как учетверенная сила колдунов пытается одолеть силу одного мага.

Хемса застыл, широко расставив ноги, словно врос в скалу. Побелевшие губы раздвинулись, и гнетущую тишину нарушил странный ритм то ли древней песни, то ли заклинания.

— Ум, ум, ум! — неслось в беспредельность неба.

Бой бронзового колокола и рокот водопада, вой ветра и трубный рев боевого рога слились в этом звуке. Хемса боролся за жизнь, пустив в ход все свои ужасные знания, приобретенные за долгие годы мрачного послушничества. Четверо колдунов, противостоявших ему, были не менее искушены: это была битва извращенных душ, проникнувших в самые мрачные тайны мироздания. Их противник шатался под напором четырех пар глаз, гримаса боли исказила его лицо, но он не уступал поля битвы. Хемса оказался сильнее, чем они ожидали, чем он сам думал.

Жазмина лучше, чем Конан, понимала, почему Хемса смог выдержать натиск четверых колдунов, каждый из которых способен был легко превратить в пыль скалу у него под ногами. Возлюбленная, которую он прикрывал со всей решимостью обреченного, была тем источником, который питал его волю. Силой Хемсы была его слабость. Любовь, запретная для всякого мага, которой он поддался вопреки наставлениям магистров, утверждавших, что земные чувства уничтожают всякое могущество, на поверку оказалась прочной броней, которую не могли одолеть враги.

Возможно, Хемса и не сознавал этого, но его бывшие господа оказались умнее. Один из колдунов перевел свой пронзительный взгляд на Джитару. Никакого сопротивления он не встретил. Поникнув, словно увядший цветок, девушка покорно выскользнула из-за спины своего защитника и стала отступать к краю откоса, не сводя пустых глаз со своих страшных повелителей. Хемса бросился было за ней и тут же угодил в расставленную для него ловушку. Думая только о спасении возлюбленной, он не успел собраться с мыслями и отбить невидимую атаку: черная воля колдунов проникла в его мозг, как воры проникают сквозь окна, не прикрытые ставнями. Уже поняв, что проиграл, он все же, шатаясь, брел вперед, стремясь удержать Джитару. Та отступала к пропасти, движения ее были неловки, словно у ожившего трупа.

Она замерла у края откоса, раскачиваясь, как хрупкое деревце под порывами ветра. Хемса, сжав зубы в бессильной ярости так, что из уголка губ сочилась кровь, полз, протягивая к ней руки, все еще надеясь удержать ее от рокового падения. Его пальцы уже почти коснулись руки Джитары, когда один из колдунов рассмеялся гулким, словно доносящимся из глубин преисподней, смехом. Девушка подалась назад, готовая сорваться в бездну и — о верх жестокости! — сознание на мгновение вернулось к ней. Смертельный страх мелькнул в широко открытых глазах, она протянула руку, успела коснуться кончиками пальцев ладони Хемсы — и с отчаянным криком упала в пропасть.

Добравшийся до края откоса Хемса безумным взглядом проводил ее тело, стремительно катившееся по почти отвесному склону навстречу острым камням на дне ущелья. Он беззвучно шевелил губами, что-то шепча про себя. Потом с трудом поднялся и окинул своих победителей взглядом, в котором не осталось ничего человеческого. Очевидно, он прошептал какое-то заклинание, придавшее ему остаток сил: крикнув так, что по скале побежали трещины, он выхватил из-за пазухи нож и бросился на колдунов.

Это был жест отчаяния: что могла поделать ничтожная сталь против колдовских чар? Один из магов шагнул вперед и топнул ногой. Раздался глухой треск, скалы затряслись: под ногой чародея раскрылась и стала стремительно увеличиваться глубокая расщелина. С оглушительным грохотом часть уступа рухнул в пропасть. Среди летящих камней мелькнула фигурка Хамсы, отчаянно размахивающая руками, потом все поглотила лавина, стремительно несущаяся вниз по откосу.

Некоторое время черные колдуны сосредоточенно разглядывали рваный край обвала, как бы желая убедиться, что дело сделано. Потом разом обернулись.

Конан, сбитый мощным толчком, сопровождавшим обвал, поднимался с земли, помогая встать Жазмине. Он понимал, что надо вскочить в седло, подхватить девушку и во весь опор гнать коня прочь от страшного места. Или сначала гнать коня, а потом вскочить в седло? Мысли путались, а тело двигалось медленно, словно угодило в вязкий кисель…

Маги смотрели на него, подняв руки, и к своему ужасу Конан заметил, что фигуры их колеблются, расплываются, становятся клубами красноватого тумана, который вдруг закружился вихрем, превращаясь в уже виденный прежде смерч. И вдруг Конан сообразил, что этот алый вихрь окружает и его… Страшная сила вырвала девушку из его объятий, швырнув киммерийца на камни. Он тут же вскочил, разя наугад кинжалом, но лишь услышал жалобный крик Жазмины и дикое ржание перепуганного жеребца. Полуоглушенный, он стоял и смотрел, как алый смерч возносится над скалами и быстро удаляется в сторону горы Имш.

Деви Вендии исчезла вместе с четырьмя колдунами в черных одеяниях. На дороге остались лишь Конан и испуганно бьющий копытами вороной жеребец.