Чёрная вьюга

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПО КОМ ПЛАЧУТ СВЕЧИ

Бзззынь!..

Про косоглазую Одарку с детства поговаривали, что она легонько не то, чтобы себе на уме – скорее, не в своём уме. В полузабывшемся уже далёком и босоногом прошлом частенько ей доставалось от сверстников, когда она, бывало, замрёт на месте, глядя в никуда глазами разного цвета. Даже взрослые в такое время старались обойти её сторонкой, шепча под нос то ли божбу, то ли и вовсе богохульства. Зато дети – вот уж кто на самом деле знает толк в жестокости – дети беззастенчиво приводили дурочку в память. Как? Палками или камнями, а то и крапивой по сезону. А мачеха, что с неё взять – при такой дитятко как былинка в поле.

Впрочем, Одарка была незлобивой, а любые синяки с волдырями отчего-то сходили с неё куда там как с пресловутой собаки. Да и в обычное время оказывалась вполне общительной, никогда не отказывалась в чём-то помочь, так что повзрослевшей девчонке довольно снисходительно прощали её блажь. Как посмотрит, бывало, задумчиво, так даже с вечно хмельного агронома Потапыча вся дурь с потом выходила.

Бзззынь!..

Наверное, поселившиеся под этой вечно выгоревшей и всклокоченной макушкой тараканы со временем потихоньку и разбежались бы. А может, и нет – что толку теперь гадать? Во всяком случае, в школе Одарка числилась в числе прилежных, и усидчивостью таки честно заслужила свой аттестат. И кто знает, как бы всё повернулось, если бы через два года не прилетела бешеная и хмельная весна, которая не обошла своим вниманием и налившуюся соком девчонку.

Как на грех, бывает иногда такое – в голове клёпок не хватает, зато фигурою всё при всём. И попа на месте, и ножки на зависть, и за пазухой полно яблок. Как водится, закружило во сладком хмелю, да так, что раем вся земля обернулась. И уж совсем летело всё к белоснежному яблоневому цвету, да только, вдруг уехал он. Еще и насмехался, говорят, с друзьями на станции: попользовал, мол, дурочку – и хватит…

Бзззынь!..

Наверное, именно тогда и застили ночь памороки. Почернела, иссохлась Одарка. Частенько шептала что-то неразборчивое, и пуще прежнего шарахались от неё люди – хотя скотина наоборот, слухнявая при ней была. Говаривали потом, что возила её мачеха к бабке одной на глухом хуторе. Что уж там приключилось, толком неведомо, хотя догадаться-то и нетрудно.

Вернулась Одарка на диво спокойной, молчаливой и нелюдимой пуще прежнего. И на тот же год каким-то дивом загремела она по комсомольскому набору в трамвайное депо, в большой и шумный столичный город.

Бзззынь!..

Усидчивая и терпеливая Одарка, которая нипочём слова дурного не скажет, преподавателями не раз ставилась в пример остальным оболтусам и вертихвосткам. И стать бы вчерашней деревенской девчонке полноправной вагоновожатой, да как-то чуть не переехала она машину первого районного секретаря, которому заманулось отчего-то остановиться аккурат поперёк колеи.

Одарка-то ведала точно, что не положено такое – но у дядечки в галстуке и с пухлыми от важности щеками оказалось по тому поводу своё мнение… ну, служебную машину потом отремонтировали, секретарь отделался обмороком и валидолом, а Одарка непонятным ей зигзагом судьбы оказалась аж в младших протирщицах колёс. Вот уж горе, так горе…

Бзззынь!..

Много чего было потом, но однажды пришла беда. Большая и страшная беда опустилась на весь город и всю землю, в один миг пожрала мать городов русских. Золотым облаком и выступившей из земли адской смолою, серным чадом и гулкой пустотой. Иные выжившие потом кривились да плевали вбок – что б катаклизьму этому не пощадить человека хорошего, а дурочку забрать? Вот уж кого даже холера не берёт… а наутро Одарка, словно осознавая, что не будет теперь грозного окрика начальника депо, тихо забралась в стоявший на боковой ветке старенький трамвайчик, который так и не решили – то ли пустить под разделку, то ли отдать в музей. Погладила она полузабытые уже рычаги и секвенсоры, и улыбнулась счастливо.

Одни говорили, что не иначе как сам враг рода человеческого от скуки позабавился – другие же, не менее осведомлённые, вещали, что в саркофаге под Чернобылем проснулся сам собою атомный котёл. Но как бы то ни было, в то, что ещё недавно было столицей далеко не худшей страны, поступало немного электричества. Да какое до них дело было вспомнившей себя Одарке? Отчего-то волнуясь, она воткнула на главную, сняла тормоз и вжала красную кнопку, огласив округу старческим, словно простуженным звоном.

Бзззынь!..

Страшная дрожь пробрала людей – от Владимирской горки и до самой Петровской площади. Что-что, а в мутно-зелёных сумерках, навеки скрывших небо, сам этот звук казался чем-то противоестественным.

Но уже вела молчаливая Одарка сосредоточенно и неторопливо свой лупоглазый, ободранно-красный вагончик по искорёженным рельсам. Выкрикивала остановки, сражалась с зайцами и мешочниками, и как-то даже подсадила в салон старую Никитишну с Пречистенки. Ибо как услыхали люди, что по городу ходит трамвай – от Лавры до Арсенала и обратно – так проснулось в них что-то. Наверное, таки есть свет в их проклятых душах, коль на звук дребезжащей колымаги сбегались они со всего бывшего центра.

Лишь бы проехаться. Коснуться рукой молодухи с одним голубым и одним зелёным глазом, которой убоялась сама безносая. Получить из её пальцев билетик… неважно, какие там цифры! Счастливый он, счастливый – верно люди говорили. И в самом деле, любого из таких костлявая целые сутки не трогала. А Одарка молча провожала непонятным взглядом тощую группу работяг, которые на некогда всемирно известном оборонном заводе клепали нынче зажигалки и печки-буржуйки. Приветливо кивала бабулькам «до Сенного рынка», уже осмелевшим настолько, что те дожидались в салоне, пока хозяйка трамвая матюгами и пинками разгонит с пятачка уцелевшей мостовой лениво снующие чёрные черепушки. И затем устраивали на углу семечно-сигаретное торжище с бесконечными между делом оханьями да разговорами за жизнь.

А вечером она так же прилежно забирала всех обратно и развозила по остановкам – под весёлый звон и искры своего ветерана. Да и что ей надо? Быть нужной, наверное, среди людей толкаться. И не забывать почаще вжимать вон ту большую и такую красивую алую кнопку меж реостатом и амперметром:

Бзззынь!..

Злые языки потом утверждали, что приехали эти не иначе как с самой Чёртовой Мельницы. Другие же, припоминая незабвенных Илью да Евгения, невесело шутили, что наверняка «со стороны деревни Чмаровки». Но больше других заслуживала внимание версия старой кошёлки Никитичны. Эта битая молью поганка хоть и видела всего на один глаз, а слышала и вовсе на пол-уха, как-то успела на своей клюке обшкандыбать весь жилой центр и поведать – наехали, мол, бандюки с Донбасса. Все с пулями, а заправляет у них пожилой дяденька во вполне себе революционной тельняшке с бескозыркой.

– Не, красного флага не видела, но вот бабы прости-господи при них есть, и злющие…

Как бы то ни было, сунувшемуся было в ободранный автобус краснорожему участковому Петренко прибывшие азартно и даже как-то весело намяли бока. После чего напоили водкой, одарили жменей патронов к макарке и велели проваливать. А здоровенный парень с серьёзными глазами и автоматом через плечо огляделся и степенной походкой приблизился к накрывшим свои семечки как наседки бабулям.

– Какая власть нынче в городе? – поинтересовался он, невозмутимо пуская дымок из собственных запасов и разглядывая аборигенок серо-голубыми глазами.

А мутный парень, нехороший. Мало того, что руки мало не по локоть перстнями-браслетами унизаны, так ещё и на десантный рябчик цепочки понашиты – вестимо дело, заради форсу ихнего, бандюковского…

Захаровну скраю за то и уважали, что не стеснялась она крыть в три-бога-носорога и местных, появившихся как грибы после дождя авторитетов, и кое-как прозябавшую Раду, и армейских с их чадящими «броневиками». Потому-то и не удивительно, что она ответила первой, живо приметив в мутных сумерках, что этот хоть ни обирать не стал, ни даже обычную мзду собрать не попытался.

– Да все потихоньку. То бандиты приходят, но вроде с понятием. А то комитетчики – но те больше горло драть могут. Вояки ещё иногда наезжают, гоняют и тех, и тех – а вы-то хто такие будете?

Парень туманно отделался сообщением, что «сами мы не местные», после чего осмелевшие было старушки снова заволновались. Ясный перец, точно грабить будут! Но приезжий снова удивил их, вполне цивильно и даже вежливо поинтересовавшись ценами. Правда, никак не мог уразуметь, что за талончик с трамвая тут можно купить что угодно. Вот же бестолковый, а ещё такой здоровый вымахал, и как только тебя мать выносила! Да чего ж тут не разуметь? Коль сама блаженная Одарка тебе тот билетик выдала за проезд, и он притом чуток светится – значит, цельные сутки к тебе никакая холера не прицепится. Ни помаранчево светящийся туман, ни смоляные черепушки, ни даже липкая тварь из-под моста, хоть ты на нём всю ночь гопака пляши или горилку пей.

Приезжий бандюк неопределённо умгукнул – но явно не поверил, хотя некоторые бабульки опасливо продемонстрировали ему слабо мерцающие знакомые клочки дрянной, разноцветно отпечатанной бумаги.

Очень кстати из зеленушно-чахоточного тумана раздалось задорное приближающееся Бзззынь! – и головы как по команде просиявших и обернувшихся в ту сторону старушек заговорили все разом. Наверное, трудно оказалось что-то вычленить в этом бедламе, потому что парень поморщился. Однако не успел он на диво культурно выбросить бычок в урну и устремиться на звук своим пружинистым шагом, как тут-то и приключилась беда.

Давно приметили люди, что кривой Йоська из бывшей парикмахерской с Басманной что-то умышлял. Вроде раньше и человек как человек был, несмотря на то, что так и не умотал с семейством в свою Израиловку – но вот когда катаклизьма унесла и Сарочку его, и тётку Розу, и всех пятерых детишек – крепко разуменьицем поплыл. Где и на что жил, трудно сказать – а что говорил, не разобрать и вовсе…

Из тени под полуразрушенным зданием на той стороне с обвалившейся одним боком вывеской «Шкарпетки та панч.хи» выскользнул тощий Йоська. Он не подошёл как обычно к чану, где бродила и булькала питательная бурда, которую сочинили учёные из био-института на прокорм людям, и которую тётки из красного креста с полумесяцем раздавали всем желающим. Нет, грязный, нечёсанный, в одной лишь обёрнутой вокруг мослов хламиде, он вприпрыжку засеменил к подкатившему трамвайчику.

Однако не от того волосы у бабулек самым натуральным образом встали дыбом – у Захаровны даже платок набок съехал – в руке бормочущего что-то бродяги обреталась палка. То ли от швабры, то ли и вовсе от лопаты, однако наверх неё дурачок как-то ухитрился нацепить зловеще пускающую золотые искры из глазниц черепушку.

– Убьёть, убьёть Одарку дубиной аццкой! – наперебой заголосили вскочившие старухи, разорвав воцарившуюся было после приезда трамвая тишину.

Ещё приметили они, что приезжий сорвал было с плеча свою машинку – но сообразил, что пулять не стоит, в трамвае-то людей полно – а Йоська-христопродавец уже почти шмыгнул в дверцу. Лишь забросил на бегу ремешок за голову, а сам как сиганул следом!

Трамвай словно взорвался криками и басовитым рыком спущенного с цепи демона. В стёкла изнутри брызнуло тёмно-красным, почти чёрным, он покачнулся на рессорах, и только сейчас в двери влетел тот здоровый парень. На диво спокойная как смерть Одарка шепнула потом, что руку Йоське с зажатой в ней чёрной звездой пришлый вывернул назад и почти оторвал. А потом локтем за голову – и как крутанёт! Но Йоське всё нипочём, только орал, гадил паскудно и дёргался. Тогда парень снова хрусь! хрусь! – пока убивце бошку-то и вовсе назад не поворотил, аж у того гляделки по лицу разбежались.

– Что же ты наделал, брат?.. – парень сидел на подножке и самым натуральным образом плакал, а на коленях его лежал нелепо изломанный Йоська с вывороченной вбок головой и вывалившимся синюшным языком. – Зачем позволил демонам овладеть собой?

И самое что странное, руки его суетливо то гладили спутанные волосы убийцы, то словно сами собою пытались приладить на место свёрнутую башку.

На астматически похрипывающем милицейском драндулете из переулка вывернул Петрович. Ну точно, родная милиция – как и в старые времена, приезжает последней… вызнав в чём дело, мент посмурнел рожей, но принялся вытаскивать из трамвая тела.

– Четверо-то, четверо, ох господи… – старушки сначала крестились да охали, а потом кое-как принялись подсоблять.

И даже столь привычны оказались всякого повидавшие на своём веку наши женщины, что смахнули с уцелевших стёкол кровь и с сурово поджатыми губами вымыли пол натасканной вездесущей пацанвой водой.

– Как же оно так вышло? – осторожно поинтересовалась Захаровна у парняги, который всё раскачивался с мертвецом на коленях и размазывал слёзы по чумазым щекам. – Ведь иудыч именно тех ухайдакал, кто по старым билетикам зачем-то ехать пытались…

И всё тыкала дрожащим пальцем в и действительно погасшие клочки бумаги.

Кстати подоспевший старшой приезжих хоть и побледнел личиком при виде свежих упокойников и их зачем-то положенных рядом оторванных рук-ног-голов, но всё ж выдавил – у Лёхи вроде есть какой-то дар, потому-то возле него они сами убереглись и даже проделали длинный путь чуть не с края земли. Немногочисленные зеваки нехотя покивали. Да, всяко оно бывает… и поинтересовались зачем-то – а как оно в тамошних краях?

– Одни мы, похоже, и уцелели. Зато у нас куда светлее, день и ночь почти как раньше. Если б ещё золотым и оранжевым не отсвечивало, – поморщившись, ответствовал мужик в тельняшке.

Из автобуса на шум выглянула заспанная молодуха, и лица женщин отчуждённо закаменели. Сразу видно, гулёна – вон какая вся из себя свежая, румяная, а кожа-то, кожа просто светится! Куда там до неё кошке весной…

– Шо там, Михеич? – её непривычное «шо» сразу резануло по ушам.

Но вместо этого отозвался парень, который уже успел усосать из горла чуть не половину бутылки драгоценной оковитой, за которую бабки в иное время попросили бы аж два талончика, и считали притом, что отдали задурно.

– У него тоже огонёк в душе был. Да вот только, крыша поехала, – он на руках отнёс укоризненно словно глядящего вбок Йоську и положил рядом с остальными. – Не вините его, люди – ему пришлось куда тяжелее, чем вам. Он больше чувствовал и меньше понимал…

Давно уехал трамвай, с ним убрались и суетливо обсуждающие происшествие бабки. Снова выползла из сумерек тишина, и сейчас лишь чуть более обычного сгустившийся туман свидетельствовал, что раньше это назвали бы ночью. А немногочисленные оставшиеся сейчас более казались восставшими из тьмы бесплотными призраками.

– А что с этими делать? – грустно поинтересовался приезжий в тельняшке, упрямо отводя взгляд от тел, словно он был тут чем-то виноват.

– Та ничо, – отмахнулся Петрович, по широкой дуге обойдя так и валявшееся на мостовой оружие убийства, которое пускало чёрные искры, подрагивало и откровенно жило своей собственной, непонятной другим жизнью. – К утру исчезнут без следа. В протоколе распишитесь… знаю, по нынешним временам проформа – но хучь какой-то порядок соблюдать надо?

Приезжие посмотрели на него как на марсианина, но спорить не стали. Названный Лёхой парень и отзывавшийся на Михеича пожилой моряк черкнули свои завитушки в бумагах, и вскоре откозырявший напоследок Петрович убыл. Незаметно рассосались и несколько зевак. Последним исчез конопатый Сёмка из развалин котельной – заметив, что стибрить ничего или выклянчить не удастся, пацанёнок точно так же сноровисто-бесшумно испарился.

И только сейчас мрачный Лёха поднял дубину, зачем-то повертел в руках, рассматривая, и хмуро оглянулся на моряка.

– Ну и, скажи вот мне, Михеич – за каким хреном мы сюда столько ехали?..

В сгустившемся тумане за развалинами на той стороне что-то грузно завозилось, завздыхало, и только сейчас мрачно глядевший бригадир встрепенулся. Так и осталось неизвестным, что он собирался ответить, потому как Лёха сделал этакое озабоченное лицо и проворно сдёрнул с шеи автомат. Да Михеич уже и сам слышал из темноты этакое симптоматическое басовитое порыкивание, легонько отдающееся в колени дрожью из земли. Тот самый звук, который заставлял разбегаться и прятаться одних, и вызывал непреодолимое, подспудное желание схватить связку гранат и поползти навстречу у других.

– Что? – вышедшая было размять ноги Люська проворно умчалась обратно в автобус.

– БМД-3, – машинально ответил Лёха, на всякий случай заняв позицию за косо вздыбившимся обломком стены.

Михеич, всё это время так и сидевший на забытой кем-то из бабулек табуреточке и смаливший цигарку, так и не сдвинулся с места, лишь мрачно поинтересовался:

– Та ты по-русски говори – танк оно, чи шо?

– Дык, я по-русски и говорю, боевая машина десанта, модель третья, – огрызнулся Лёха, сосредоточенно пытаясь припомнить, что там прапор ещё во время срочной втолковывал про того зверя? И уже потом, отвечая на невысказанный и по той причине упрямо повисший в воздухе вопрос, всё же сжалился: – Опасная, опасная. Когда россияне показали её на танковом салоне в Малайзии, янкесовских танкистов и вертолётчиков просто тоска взяла. Сообразили, паскуды, что теперь они просто смертники…

Выкатившимся из автобуса братьям с их прихваченным по дороге бесхозным пулемётом Лёха указал позицию на той стороне улицы, как раз в зияющей темнотой витрине бывшего магазина носков и чулков. Затем присмотрелся к одиноко сидящему у костра из нескольких щепок Михеичу и ободряюще кивнул – к встрече гостей всё готово!

Сначала в мутно-зеленушном тумане забрезжило пятно неясного света. Оно приближалось и приближалось, расплываясь в клубах невыразительным мельтешением. И уже когда сердитое ворчание двигателя и лязг гусениц по брусчатке стал невыносимым, толкая не столько в уши, сколько во всё тело, из мряки выдвинулась скошенная морда бронированной машины, а над нею словно принюхивающаяся по бокам пушка.

Ну да, со стороны то выглядело чуток нелепо – тщедушная приплюснутая башенка на спине грузной машины – да только, Лёха не понаслышке знал, что то всего лишь крышечка. Умники-конструкторы сделали внутри по корабельному принципу – башня от самого дна и до верхней палубы. Этакая толстенная колонна. И уж напичкана она была снарядами и ракетами, да всякими прочими, отнюдь не филантропическими устройствами так, что только держись…

Как и когда на свой очередной рейс подъехал трамвайчик, в этом рёве никто не услышал. Но сбоку брызнуло электрическими искрами, и оттуда вывернула приснопамятная Одарка с вагонным ключом в ладони и в нелепой ярко-оранжевой безрукавке. Храбро она вышла наперерез напирающей из тьмы махине и повелительно взмахнула рукой. А затем, видя что там хоть и убавили ход, но просто так не успокоятся, шагнула вперёд и властно постучала ключом по броне.

Рык дизеля умолк резко, как отрубленный, и Лёха едва сдержал себя, чтобы не оторвать от автомата судорожно стиснутую потную ладонь и не попытаться выковырять из ушей остатки грохота.

– Не замай! – звонко выкрикнула Одарка и погрозила в приоткрывшийся люк кулачком.

Сначала наружу полезли более похожие на чертей двое хмурых десантников с автоматами и в брониках, а затем к так и сидевшему у костерка Михеичу подошёл чуть седеющий полковник в помятой форме.

– Да мы так, приехали полюбопытствовать, кто же это тут безобразия нарушает, – примирительно объявил офицер и, присев у костра, даже подкинул в огонь несколько щепок.

В едва не раздавленном автобусе завозились, зашорхались, и наружу выбралась помятая спросонья рыжая Люська. Хм, дура дурой, но угощение гостям прихватить сообразила – в руках у неё оказались несколько кондитерских упаковок и двухлитровая бутыль минералки. Печенье досталось танкистам, зефир уже вертевшемуся под ногами конопатому Сёмке, а большую плитку бабаевского шоколада единогласно отдали просиявшей Одарке. Чуть погодя подоспела и Спинка в виде тяжёлой артиллерии – в том смысле, что приволокла она бутылку с куда более горячительным содержимым, а также щедро отхваченный шмат копчёного сала. И даже столь гостеприимна оказалась бабёнка, что оторвала от сердца банку рижских шпрот.

Только сейчас Лёха при виде молча, сосредоточенно и мирно угощавшейся компании и уверился, что без стрельбы и даже мордобоя всё обойдётся. Он выскользнул из своей засады и махнул затаившимся братьям – сюда!

Полковник едва не подавился при виде возникшей со всех сторон банды вооружённого народа, и Лёха не удержался.

– А вы шо думали – прям так нас легко и прищучили? Между прочим, патроны к пулемёту с термоупрочнённым сердечником. При стрельбе в упор вашу дюралевую броньку прошьёт навылет.

В глазах гостей промелькнуло уважение, а полковник коснулся рукой дырчатого кожуха пулемёта и сокрушённо покачал головой.

– А откуда у вас такая диковина, хлопцы – тяжёлый немецкий машиненган? Да ещё и как бы не новый.

Новый и есть. Чуть заикаясь от волнения, Лёха давился салом с галетами, скупо заливал их водкой и злыми слезами. И рассказывал, рассказывал, рассказывал… про то, как на автомобильной бабочке-развязке под Харьковом едва не врезались в подбитый танк.

– Тэ-три аусф джи времён второй мировой. Ещё свежий, даже копоть дождями не смыло. По нынешним временам жестянка – но по тем, ненамного хуже тридцатьчетвёрки. Там же и двоих десантников из дивизии Бранденбург порешили.

Светящая в полутьме рыжей шевелюрой Люська, мечтательно глядя в огонь, добавила – а она, когда по малому делу в кустики бегала, живого динозавра видела.

– Не знаю, диплодок или бронтозавр – я в них не очень-то. Но шея куда там лебедю, и здоровый весь. Если на наш автобус наступил бы, то сплющил как консерву.

Михеич некстати добавил, что возле Запорожья стрелка на прихваченном дозиметре этак симптоматично ожила. Похоже, тамошняя атомная таки рванула. Потому-то и ехали в обход…

– Наших-то? И наших встречали. В большинстве отстреливались и уходили, а одни даже ограбить пытались. Правда, раз мальчишку встретили, с собакой. Но тот с нами не захотел, говорит, что не пропадёт. Неглупый и шустрый…

Полковник подавленно молчал. С таким остервенением он стиснул зубы, что захрустели полузабытые во рту галеты, и понятливая Спинка опрометью метнулась в салон за очередной бутылкой.

Зато хрумкавшая шоколадом Одарка уже приметила худобу и злой язычок Люськи, излишнюю округлённость и болтливость другой, и улыбнулась. Она оценила и сделала выводы. Подсела к мрачно смалившему Лёхе, взяла под руку и неожиданно проникновенно заглянула в глаза.

– Ты будешь моим…

В другое время, возможно, парень бы и ощутил, как у сокола растут и расправляются крылья, когда к тебе так и льнёт столь отпадная и необычная девчонка. Но полковник уже рассказывал здешние новости, и от них так и хотелось сорвать с плеча автомат да уйти во тьму, напоследок успев уничтожить как можно больше этой дряни…

– На той стороне Днепра низина, там совсем плохо. Под мостом какая-то дрянь поселилась, вроде помеси чёрта с жабой, только здоровенная. Да и у нас положение аховое, от части почти никого не осталось. Склады военного округа ведь не бросишь, там не только оружие, и не только стрелковое. Есть и химическое, и даже… но против этих тварей оно почти бесполезно. А так, понемногу бандитов гоняем, – полковник ещё добавил, что новые из вроде как народной рады не делом занимаются, а по старой привычке норовят просто на горбу народном усидеть – потому, неплохо от армейских плюх достаётся и им.

Лёнчик с Андрюхой щедро вкусили от Спинкиных угощений, глаза их блестели, а щёки разрумянились. Они переглянулись и согласно кивнули. Тут вроде фаза есть – а они ж электрики? Можно попробовать дать свет вдоль улицы, да и в более-менее уцелевшие дома тоже… полковник от удивления так и сел. Осмотрел насторожившихся братьев и даже глаза протёр на всякий случай.

– Вот это хлопцы! Зря, выходит, на Донбасс бочку катили… это не просто улица, а шёб вы знали – Крещатик! – палец его назидательно уставился в мутное подобие небес над головой. – Первейшая улица во всей Европе!

Далее расчувствовавшийся вояка посулил по нынешним временам почти неслыханное. Занимайте, мол, любой дом – а он пришлёт круглосуточную охрану и помощь. Всё, что найдётся на бездонных армейских складах – ваше, парни, только работайте и учите помаленьку других.

– Вот это реальное дело, начать потихоньку жизнь налаживать! – офицер кивнул Спинке, весьма кстати плеснувшей ему ещё капельку.

Та поспешила добавить, что и сама бывшая машинистка электровоза, потому можно попробовать ещё один трамвай оживить и пустить – лишь бы Одарка согласилась переучить. Люська, которую чуть подрагивало от облегчения, что Лёха теперь не станет к ней мягко-но-постоянно приставать с недвусмысленными мужскими желаниями, тоже изъявила желание «попрацювать».

– А ще я гарно спiваю! – и выдала своим контральто такую фиоритуру в три октавы, что нечто здоровенное, назойливо ворочавшееся в мутном тумане, засопело и шарахнулось подальше…

– Это всё есть оччень карашо! – сипло прокаркал из тьмы чей-то голос. Мутные пряди темноты сбоку взвихрились, и в свет ступила ещё одна фигура.

Да чёрта лысого вы сейчас заставили бы кого-то тут удивиться! Потому что вновь прибывший хоть и здорово смахивал на человека, но таковым никак не являлся. В длинной хламиде-балахоне и с посохом… да к дьяволу одежду! Приятного сине-зелёного оттенка кожа, худощавые черты – и что особенно позабавило гладящего девичью ладонь Лёху, это махонькие потешные рожки.

– Скажи, мил-человек, ты случайно не чёрт? – Спинка хоть и сомневалась, но и этому налила.

Тот одним махом закинул в рот водку, невозмутимо зажевал пластиковым стаканчиком, и удовлетворённо крякнул.

– Называйте как хотите, мадемуазель – хоть бы и чёртом. Но, на самом деле мы сами по себе, вроде братства хранителей.

Гость прислонил посох к боку замершей и уже начавшей покрываться сырой изморосью бронированной машины, и некоторое время грел протянутые прямо в огонь руки. «А неплохие пальцы, прямо как у скрипача» – некстати долетела мысль от принежившейся под боком Одарки, и ничему уже не удивляющийся Лёха согласно кивнул.

– Первое. Кроме пищи и воды, людям нужны и витамины. Я договорился со старым врачом… полковник, завтра обеспечьте его транспортом и охраной, чтобы собрать по аптеками и складам, а потом раздавать людям, – тот суетливо кивнул и быстро записал сообщённый адрес в обретавшуюся на боку планшетку.

– Второе. В том месте, где вы называете Африка, уцелело несколько групп чёрных людей с их шаманами. Да и в горах Тибета и Гималаев несколько монастырей… – прибывший поморщился, но продолжил. – Сила первых тёмная, пряная – они называют её вуду. А монахи почитают свет дзена…

Что ж, с дальнейшими, внимательно выслушанными словами согласились все. Когда человечество немного очухается, то обнаружит, что основа для новых войн уже имеется – пресловутое противостояние Света и Тьмы. И в этой конфронтации Европе придётся как-то определяться. Уж отсидеться в стороне не удастся никак.

Много чего ещё сообщил непонятный межмировой гость. В обеих Америках дело совсем худо – его коллеги сейчас там пытаются хоть кого-то спасти, но сведения оттуда поступают пока неутешительные…

– В общем, человечество понесло страшный урон, сократилось в тысячи раз – но можно сказать, что всё же уцелело, – прибывший мрачно смотрел в огонь, и тот странно колебался, мерцал в такт его словам.

– А что оно за хрень с Землёй приключилась-то? – поинтересовались более практичные братья.

Гость вздохнул. Что-то вроде того, что немного – совсем чуть-чуть – изменились законы природы. А поскольку последние века человечество старательно ту насиловало, приспосабливало под себя, то вот теперь-то всё оно и откликнулось. Вроде сжатой и тщательно удерживаемой пружины, которая вдруг высвободилась в новых условиях и бац! – крепко врезала по лбу.

Полковник нехорошо покивал и всё же с армейской прямотой задал вопрос – а с чего бы то вдруг такая беда приключилась? Ведь просто так только кошки родятся. На что конопатый Тёмка весело ощерился и заявил, что даже кошки не просто так! Непонятный пришлый помялся, но ответствовал в том духе, что не знает. А знал бы он и его коллеги, попытались бы предотвратить или хотя бы смягчить.

– Мы не боги, а всего лишь учимся.

Дальше Лёха всё же удивился. Когда чужак напомнил про принцип квантования энергии и упомянул, что имеется бесконечное число миров, существующих на иных, запретных для данного, уровнях – тут уж никаких шансов у парня просто не осталось…

– Некоторые бывать, у кого, как говорит ваш Льо-ха, в душе есть огонёк. И такие способны делать немножко то, что вы называть колдовство, магия. Ходить между мирами, делать пользу и торговлю, – он наконец приподнял голову и в упор посмотрел на разнежившуюся друг возле друга парочку. Глаза его странно запульсировали, и парень с удивлением отметил их сузившиеся вертикальные зрачки. – Вы есть молоды, можете зацепиться за знание. Предлагаю вам двоим пойти к нам учиться и стать, как есть мы.

– Это что же, такими же тощими, зеленушными и с рожками? – непочтительно засмеялась Одарка и для виду шлёпнула Лёху по расшалившейся ладони. Хотя, по мнению того, это больше смахивало на поощрение к дальнейшим и более активным действиям.

Впервые усмехнувшийся непонятный пришлый покачал головой в, похоже, одинаковом во всех мирах знаке отрицания.

– Среди нас разные есть, даже пару драконов откуда-то серебряным ветром занесло. Решать надо есть прямо сейчас – даже мы не знаем, что имеет быть место завтра…

Давно исчез в мутно-зелёном тумане непонятный чужак. Вместе с ним ушёл и Лёха, нарочито весело помахивая прихваченной дубиной и бережно поддерживая под локоток непритворно пошатывавшуюся ведьму с разноцветными глазами. У костерка осталось несколько людей с грустными лицами и недопитой поллитровкой.

– А ведь, ограбил он нас напрочь. Вудуистов и косоглазых-то не взял, побрезговал, – Михеич сокрушённо тряхнул головой и ухватился за бутылку. – Давайте допьём, что ли? Или мы совсем нерусские люди стали, как этот чёртушка…

Спинка-разбойница уже утащила в автобус обоих братьев, и под доносящиеся оттуда охи-ахи бригадир степенно разлил остатки. Медленно, со значением обвёл взглядом сидевших вокруг единственного, казалось, во всём мире источника света.

– Что ж, спасибо тому злыднюге, что хоть ситуацию прояснил. Теперь есть, в какую сторону работать. Пусть не цель, но хоть какой-то в жизни смысл? – и полковник согласно кивнул старому бригадиру в тельняшке.

– Да. Эта неопределённость уже за(censored), – рыжая Люська передёрнулась от зябкого ощущения, однако недрогнувшей ручкой чокнулась с мужчинами глухо отозвавшимся стаканчиком с прозрачно колышащейся в нём огненной водой. – И… давайте, пожелаем нашим удачи там?