Черная Луна

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Никогда еще в жизни Дуводас не испытывал такой сильной, такой безмерной радости. В юные годы он призывал музыку земли — и ощущал, как струятся потоки ее магии. Он исцелял больных — и чувствовал, как по его жилам растекается жизненная сила самой вселенной. И все же сейчас, лежа рядом со своей нареченной супругой, он был совершенно счастлив. Шира спала, а он гладил ее длинные черные волосы и любовался ее прекрасным лицом, озаренным девственным сиянием нового дня. Дуво вздохнул.

Свадьба была шумной и пышной. Кефрин собрал в таверне всех своих друзей, родственников и постоянных посетителей. Угощение было бесплатное, а Дуво играл для собравшихся гостей. В полдень появился священнослужитель, и гости отодвинули к стенам столы, чтобы он мог положить на свежевымытый пол обрядовый меч и сноп пшеницы. Дуво отложил арфу и вывел Ширу на середину зала. Слова венчального обряда были просты и безыскусны.

— Дуводас Арфист, согласен ли ты на этот союз плоти и духа?

— Согласен.

— Клянешься ли ты беречь жизнь этой женщины, твоей возлюбленной, как свою собственную?

— Клянусь.

— Откроешь ли ты ей свою душу и одаришь ли ее любовью до конца своих дней?

— Да.

— Тогда возьми меч.

Дуводас никогда прежде не прикасался к оружию и теперь внутренне содрогнулся. Но ведь это был обрядовый меч, символ защиты семьи, никогда не бывавший в бою, и он преклонил колени и взял меч. Гости разразились радостными криками, а Кефрин, отец Ширы, прослезился.

— А ты, Шира, согласна ли на этот союз плоти и духа?

— Согласна.

— Клянешься ли ты беречь жизнь этого мужчины, твоего возлюбленного, как свою собственную?

— Согласна.

— Откроешь ли ты ему свою душу и одаришь ли его любовью до конца своих дней?

— Да.

— Тогда возьми сноп, коий воплощает жизнь и продолжение жизни в потомках.

Шира так и сделала и, повернувшись к Дуво, протянула ему сноп. Он взял сноп, а потом притянул ее к себе и поцеловал. Гости одобрительно завопили, и снова началось веселье.

Теперь уже занимался новый день, и Шира спала. Наклонив голову, Дуводас коснулся губами ее лба. Тепло его радости пронизало ледяное дуновение печали, и дрожь пробежала по его телу.

Дароты вернулись.

Вот почему он передумал и решил все же жениться на этой девушке. Только так он мог обеспечить ее безопасность. Теперь, когда он покинет Кордуин, Шира уйдет с ним, и он увезет ее далеко от кровавых опасностей войны.

Поднявшись с постели, Дуводас взял арфу и присел у окна. Пальцы его беспокойно перебирали струны в поисках душевной гармонии. Дуво был почти готов к тому, что потерпит неудачу. Ему припомнилась прогулка с Раналотом по садам Храма Олторов.

— Почему ты вырастил меня, учитель? — спросил тогда Дуво. — Ты же ненавидишь людей.

— Я не ненавижу их, — ответил эльдер. — Я никого не ненавижу.

— Это я понимаю. Но ты ведь сказал, что мы, люди, подобны даротам — прирожденные разрушители.

Раналот согласно кивнул.

— Это так, Дуво, и многие эльдеры не хотели, чтобы среди нас росло дитя твоей расы. Но тебя нашли зимой, в горах, брошенного и одинокого младенца. Я всегда гадал, способен ли человек стать иным, отречься от насилия, которое лежит в его природе, и зла, которое таится в его душе. Потому я и привез тебя сюда. Ты доказал, что такое возможно, и я горжусь тобой. Торжество силы духа над порывами плоти — то, чего эльдеры достигли много веков назад. Мы обрели драгоценнейший дар — душевную гармонию. Теперь ты тоже познал ее и, быть может, передашь этот дар своей расе.

— Чего я должен опасаться, учитель? — спросил Дуво.

— Гнева и ненависти — ибо они орудия зла. И любви, Дуво. Любовь прекрасна и в то же время таит безмерную опасность. Любовь — это врата, в которые неопознанной может просочиться ненависть.

— Как же это может быть? Разве любовь не величайшее изо всех чувств?

— Истинно так. Однако же любовь делает нас беззащитными перед алчной бездной иных чувств. Вы, люди, страдаете от этой двойственности любви больше, нежели все известные мне расы. Любовь у вас может привести к ревности, зависти, похоти и алчности, мщению и убийству. Это чистейшее чувство несет в себе зародыши разрушения — а опознать их нелегко.

— Ты полагаешь, я должен избегать любви? Раналот сухо рассмеялся.

— Никто не может избежать любви, Дуво. Однако же, полюбив, ты, быть может, обнаружишь, что твоя музыка изменилась. Или вовсе пропала.

— Тогда я никогда не полюблю, — сказал юноша.

— От души надеюсь, что это не так. А теперь войдем в Храм и почтим память олторов.

Бок о бок они вошли в Храм. В огромном круглом зале на полотнищах черного бархата лежали тысячи, сотни тысяч костей. Весь Храм был заполнен ими — ни скамей, ни статуй, ни фресок. На высоком алтаре, укрытая атласным покрывалом, лежала дюжина красных камней.

— Кровь Первого Олтора, — сказал Раналот. — Того, что погиб последним. Его кровь пропитала камни, на которые он упал.

— Почему эльдеры собрали здесь все эти кости? — спросил Дуво.

Раналот печально улыбнулся.

— Олторы были удивительным народом, ведавшим песни земли. Мы научились их песням — ты поешь многие из них. Однако же олторы больше не будут петь. Оттого нам пристало приходить сюда и глядеть на плоды, которые приносит зло. Зло, воплощенное в даротах. Сколько надежд и мечтаний заключены в этих печальных останках? Сколько чудес уже никогда не явится миру? Вот что такое война, Дуво, — разрушение, отчаяние, гибель. Победителей в войне не бывает.

И сейчас, в тишине новорожденного дня, Дуводас заиграл Песнь Ворнэя — нежную, певучую, легкую, как голубиное перышко, сладостную, как поцелуй матери. Музыка наполнила комнату, и Дуво с изумлением обнаружил, что магия не только не пропала, но изменилась к лучшему. Там, где раньше его музыка была бесстрастной и безличной, теперь она звучала в полную силу. Он не мог сдержать ее поток и скоро заиграл Гимн Творения. Пальцы его летали по струнам, и он ощущал, как на крыше, в гнезде за окном трепещут сердечки новорожденных птенцов, а снизу, из долины доносится тихий и безудержный лепет сердцебиения троих щенят, которые родились в эту ночь. Дуво улыбнулся и продолжай играть.

И вдруг опустил руки.

Магия музыки еще звучала в нем с прежней силой, и он вдруг с трепетом и радостью осознал, что искра новой жизни есть и гораздо ближе… в этой комнате. Отложив арфу, Дуво вернулся в постель и тихо лег рядом со спящей Широй. Последним касанием угасающей в нем магии он притронулся к своей нареченной — и ощутил крохотную искорку жизни, которая через девять месяцев станет его ребенком.

Его сын… или дочь. Изумление и восторг охватили Дуводаса, и в этот миг он как никогда ясно осознал свою слабость и смертность.

Шира открыла глаза и сонно улыбнулась.

— Мне снился такой чудесный сон! — прошептала она.

В шестидесяти милях к северо-востоку от Кордуина, в залитой лунным светом ложбине Карис изучала древнюю карту. Судя по ней, отряд находился в менее чем двадцати милях от города Дарот Один. За четыре дня пути от Кордуина им ни разу не повстречались дароты, зато повсюду в изобилии виднелись следы паники — обезлюдевшие деревеньки и толпы беженцев, спешивших укрыться за городскими стенами — которые были, впрочем, сомнительной защитой.

Взошло солнце, а спутники Карис все еще спали. Она подбросила хвороста к догорающим углям ночного костра и бережно раздула в нем тлеющую искорку жизни. Осень подходила к концу; близилась зима, и с гор дул холодный, до костей пронизывающий ветер.

Пурис, герцогский чиновник, выбрался из-под одеял и, увидев у костра Карис, двинулся к ней. Это был невысокий худой человечек, почти лысый, если не считать редкого ободка седых волос над ушами.

— Доброе утро, Карис, — поздоровался он голосом, сладким, как сахарный сироп.

— Будем надеяться, что оно и впрямь окажется добрым, — отозвалась она. Пурис улыбнулся, но улыбка ничуть не затронула его ярко-голубых, блестящих, точно пуговицы, глаз.

— Не могли бы мы поговорить… э-э… наедине? — осторожно спросил он.

— Вряд ли можно в походе ждать большего уединения, Пурис, — заметила она.

Чиновник кивнул, затем бросил быстрый взгляд на спящих воинов. Убедившись, что никто из них не услышит разговора, он снова повернулся к женщине-воину.

— Боги, — сказал он, — не наградили меня отвагой. Я всегда боялся боли — даже самой пустячной. А теперь я боюсь даротов. — Пурис тяжело вздохнул. — Впрочем, «боюсь»— это еще мягко сказано. Мне так страшно, что я не могу заснуть.

— Зачем ты говоришь мне все это?

— Не знаю. Может быть, просто затем, чтобы облегчить душу. Скажи, есть ли какой-то секрет у твоей храбрости? И что я могу сделать, чтобы укрепить свой дух?

— Не знаю, Пурис. Если что-то стрясется — держись меня. Слушай мои приказы. Не поддавайся сомнениям. — Карис глянула на чиновника и улыбнулась. — И подумай еще вот о чем, советник, — трус не вызвался бы добровольно отправиться на такое дело.

— А ты боишься, Карис?

— Конечно. Мы все едем навстречу неизвестности.

— Но ты думаешь, что мы уцелеем? Карис пожала плечами.

— Надеюсь.

— Я частенько думал о том, что такое героизм, — задумчиво сказал Пурис. — Тарантио и Вент — мечники, искусные воины. Большинство людей назвало бы их героями. Но разве героизм присущ только воинам?

Карис покачала головой.

— Герой — это тот, кто лицом к лицу встречает свой страх. Вот и все. Ребенок, который боится темноты, но все же задувает зажженную на ночь свечку. Женщина, которая боится родов, но все же говорит себе: «Пора стать матерью» .Героями, Пурис, становятся не только на поле брани.

Маленький советник улыбнулся.

— Спасибо тебе, госпожа моя, — сказал он.

— За что?

— За то, что выслушала меня.

С этими словами он встал и скрылся за деревьями, а Карис вернулась к изучению карты. Пока люди герцога искали Форина, она сидела в библиотеке, читая все, что удалось найти о даротах. Немного, впрочем. Карис расширила круг поиска, включив в него рассказы — в основном легенды — о расе гигантских воинов, которые, по слухам, обитали когда-то на севере. Быть может, эти легенды тоже касались даротов.

И все же ни в одной из прочитанных книг она не нашла подсказки, как надо вести себя при встрече с даротами. Пурис предложил ехать с белым флагом, но Карис спросила — с какой стати он решил, что даротам знакомо значение этого цвета?

Форин, который, по словам Тарантио, знал много историй о даротах, предложил только одно: «Возьмите им в подарок соль, — сказал он. — Мой отец слыхал от эльдеров, что дароты обожают соль. Они от нее хмелеют, как мы от вина».

Карис вняла этому совету. Однако для того чтобы предложить даротам соль, нужно, чтобы они сначала согласились выслушать послов. С солдатами Кэпела дароты в разговор не вступали, а перебили их быстро и безжалостно.

Вернулся Пурис и принялся аккуратно складывать свое одеяло. Проснулся Форин, шумно рыгнул и сел. Зевая и сладко потягиваясь, он поскреб у себя в паху, затем увидел Карис и смущенно ухмыльнулся.

— Люблю проверять, начеку ли старый дружок, — пояснил он и, поднявшись, тоже пошел к деревьям. Правда, отошел он не так далеко, как герцогский советник, и скоро Карис услышала, как он шумно мочится у ближайшего дерева.

Пурис побагровел, но женщина-воин лишь рассмеялась.

— Не стоит смущаться, советник, — сказала она. — Ты попал в отнюдь не знатную компанию.

— Это я уже заметил, — кисло отозвался он. Проснулись Тарантио и Брун, а за ними — Вент и Горан. Они позавтракали овсянкой, которую отыскали в покинутой деревне. Горан и Вент прибавили в кашу меда, Тарантио посолил свою порцию, Пурис заявил, что он не голоден. Форин отказался от овсянки и предпочел сжевать ломоть вяленого мяса. Брун съел свою порцию и пальцами подчистил миску.

— Думаю, сегодня мы встретимся с даротами, — сказал Вент. — Наверняка они высылают конные разъезды. Ты уже придумала что-нибудь, Карис?

Словно не услышав этого вопроса, Карис закончила завтрак и вытерла миску травой.

— Когда мы увидим даротов, — сказала она наконец, — никто из вас не должен хвататься за оружие. Будете сидеть тихо и ждать, а я поскачу им навстречу.

— А если они нападут? — спросил Пурис.

— Тогда мы бросимся врассыпную и встретимся здесь.

— Этот план умиляет меня своей простотой, — заметил Вент. И, вынув нож, принялся самоотверженно скрести небритый подбородок.

— Зачем тебе этакая морока? — спросил рыжебородый Форин.

— Надо же соблюдать приличия, — с иронической ухмылкой ответил Вент. — И, само собой, я желаю предстать перед даротами во всем блеске своей красоты. Они придут в такой восторг, что немедля сдадутся нам и присягнут в своей вечной верности!

— Именно так я и задумала, — сухо заметила Карис.

Она забросала землей костер, затем все оседлали коней и поехали на север. Горан ударил коня пятками по бокам, чтобы нагнать Карис.

— Как ты думаешь, — спросил он, — мой отец еще жив?

— Не знаю, — ответила она, — но будем надеяться. Ты храбрый паренек и заслужил того, чтобы снова его увидеть.

— А отец говорит, что мы не всегда получаем то, что заслуживаем, — вздохнул Горан.

— Твой отец, — сказала Карис, — мудрый человек.

Они ехали еще два с лишком часа, перевалили через невысокие холмы, вплотную подступавшие к горам, и через узкое ущелье выехали на равнины. Отсюда уже виднелся далекий город. Его не окружали стены, дома были круглые, приземистые и на человеческий взгляд довольно уродливые.

— Похоже на большую груду конских катышков, — заметил Форин.

Карис пришпорила Варейна, и маленький отряд рысью поскакал вперед.

Когда они приблизились к городу, наперерез им выехали два десятка всадников. У Карис перехватило дыхание. Дароты ехали на гигантских конях, рядом с которыми и Варейн казался карликом. Она ощутила, как Варейн под ней напрягся.

— Спокойно, малыш, — пробормотала Карис, ласково похлопав его по изящной шее.

Дарот, ехавший впереди, обнажил свой длинный зазубренный меч и поскакал на Карис. Отвязав от пояса мешочек, она поехала навстречу ему с вытянутой рукой. Наконец они съехались лицом к лицу. Дарот ждал, занеся меч, его овальные угольно-черные глаза, впились безжалостным взглядом в Карис. Женщина-воин протянула ему открытую ладонь, на которой лежал мешочек. Бросив поводья, дарот взял у нее мешочек, неуклюже дернул завязки. Из мешочка высыпалась струйка соли. Гигант сунул большой палец в рот, облизал его длинным лиловым языком, потом потрогал пальцем соль, попробовал…

Завязав мешочек, дарот сунул его в карман кожаного жилета и снова уставился на Карис.

— Зачем вы здесь? — спросил он холодным, замогильным голосом.

— Мы хотим поговорить с вашим предводителем, — ответила Карис.

— Он вас слышит. Все дароты вас слышат.

— У нас в обычае говорить лицом к лицу.

— У вас есть еще соль?

— Да, и много. Целые караваны — свежая, только что добытая соль.

— Следуйте за мной, — бросил всадник, сунув меч в ножны.

Тарантио никогда не видел подобного города. Все здания были круглые, черные, безо всяких архитектурных излишеств — глазу не за что зацепиться. Располагались они, на первый взгляд, совершенно хаотично, однако все были соединены друг с другом крытыми галереями. И при этом громоздились в несколько этажей, один на другом.

— Точь-в-точь виноградная гроздь, — заметил Форин. — И как только они здесь живут?

Тарантио ничего не ответил. Отряд ехал дальше, и из каждого дома на пути появлялись все новые и новые дароты. Они стояли молча, провожая взглядом всадников. Мощеные улицы были гладкими, как стекло, и в тишине копыта коней цокали по мостовой особенно гулко.

— Ну и уроды! — заметил Дейс.

— Быть может, мы с их точки зрения тоже уродливы, — отозвался Тарантио.

Впереди высились два высоких шпиля. Из их вершин лениво тянулся в небо густой черный дым и завесой клубился над городом. Тарантио принюхался. Здесь царил странный, неприятный запах — приторный до тошноты.

Улица впереди стала шире, и отряд проехал между двумя черными колоннами, направляясь к огромному серому куполу. Именно за ним стояли дымящиеся шпили. Дароты, сопровождавшие посольство, отъехали прочь, остался лишь командир, который спешился перед круглым, без дверей входом в дом.

— Останешься с лошадьми, — приказала Карис Горану, когда отряд спешился.

— Но я хочу найти отца! — возразил мальчик.

— Если только он здесь, я найду его, — пообещала она. Дарот вошел в купол, Карис и ее спутники последовали за ним. Советник Пурис ни на шаг не отступал от женщины-воина, он был бледен, руки его дрожали. Тарантио и Форин шли за ними, а замыкали шествие Вент и Брун.

Гигантское здание изнутри было освещено круглыми лампами, вделанными в потолок, и Карис с изумлением обнаружила, что громадный купол изнутри не поддерживают колонны. Здесь не было ни статуй, ни иных архитектурных украшений. В дальнем конце круглого зала вокруг огромного стола серповидной формы расселись около полусотни даротов — вернее сказать, они стояли на коленях в резных креслах причудливой формы, наподобие того, что Тарантио видел в даротской усыпальнице.

— Эх, если б мой отец мог это видеть! — пробормотал Форин. В голосе его Тарантио явственно ощутил страх, но рыжебородый великан неплохо ухитрялся его скрывать.

Карис шагнула вперед.

— Кто здесь предводитель? — спросила она, и звук ее голоса подхватило странное, гулкое эхо. Дароты гортанно защелкали, затем поднялся воин, сидевший в центре стола.

— Я — тот, кого бы вы, люди, назвали герцогом даротов, — объявил он.

— Я — Карис.

— Зачем вы явились сюда?

— Посольство, подобное нашему, отправляется обычно в знак мирных намерений. Позволь мне представить советника Пуриса — он передаст тебе слова нашего герцога.

Карис обернулась и жестом предложила Пурису выйти вперед. Маленький советник на негнущихся ногах шагнул к столу и низко поклонился.

— Мой герцог извещает вас, что приветствует возвращение даротов и надеется, что эта новая эпоха в истории мира принесет процветание нашим народам. Он хотел бы узнать, что желаете вы получить от нас в обоюдовыгодной торговле.

— Мы желаем только одного, — сказал дарот, — вашей гибели. Мы не потерпим присутствия рядом с нами иной расы. Теперь этот мир принадлежит даротам, и только дароты будут в нем жить. А теперь расскажи о соли, которую вы нам предлагаете.

Пурис заметно сник, и Карис, наблюдавшая за ним, от души посочувствовала маленькому советнику. Речь даротского герцога никак нельзя было назвать благосклонной, и вряд ли она могла послужить основой для дальнейших переговоров.

— Государь, — сказал Пурис, — дозволено ли мне будет попросить вас обдумать свое решение. Войны без потерь не бывает, зато мир приносит богатство и процветание.

— Я сказал то, что сказал, — отрезал дарот. — А теперь я желаю услышать о соли, которую вы нам пришлете.

Пурис шагнул вперед. Руки его уже не тряслись.

— Мы предлагали вам соль в знак наших мирных намерений. С какой стати нам посылать ее врагу?

— Сделка, — коротко ответил дарот. — Мы знаем, что когда вы, люди, не можете получить чего-то силой, вы заключаете сделку. Мы обменяем соль.

— На что, государь? — спросил Пурис.

— У нас есть больше сотни старых людей. Нам они ни к чему, мы обменяем их на соль. По весу.

— А есть у вас человек по имени… — Пурис вопросительно оглянулся на Карис.

— Бэрин, — сказала она.

— Да, он у нас, — подтвердил даротский герцог. — Он вам нужен?

— С нами приехал его сын. От него мы и узнали, что Бэрин у вас в плену. Мы хотели бы вернуть ему отца.

— Бэрин принадлежит одному из моих капитанов. На обмен он не согласен, но дозволяет вам сразиться за этого человека.

Дароты, сидевшие за столом, снова разразились гортанными щелчками. Карис подозревала, что они попросту смеются. Всю свою сознательную жизнь она училась искусству видеть людей насквозь. Дароты не были людьми, и тем не менее Карис отчетливо видела, как они презирают человеческих послов. В этот миг она осознала, что им вряд ли удастся уйти отсюда живыми. В обычных условиях Карис была осторожным, трезвомыслящим командиром, но порой, она знала по опыту, достичь победы помогало только безрассудство. Хладнокровно шагнув вперед, она крепко взяла советника за плечо и оттащила назад.

— Мы явились сюда не за тем, чтобы убивать даротов, — холодно проговорила она, — но если это так необходимо — что ж, мы готовы. Как надлежит бросить вызов твоему капитану?

— Ты это уже сделала, — ответил даротский герцог. — Он говорит, что будет драться с самым большим из вас — вон с тем, рыжебородым.

— Этот выбор за мной, — отрезала Карис, — а я не стану попусту тревожить моего сильнейшего воина. Для него было бы унизительно сражаться с одним-единственным даротом. Однако, государь, прежде чем поединок начнется, скажи — каковы его правила? Когда мой воин убьет твоего капитана, мы получим назад человека по имени Бэрин?

— Если вы убьете моего капитана, вы получите все его имущество, ибо он не имеет кокона и не сможет вернуться к жизни.

— И нам позволят свободно покинуть город?

— С какой стати нам удерживать вас? Мы уже знаем о вашей жалкой расе все, что нам нужно знать. У вашего молодняка мясо нежное и сладкое, ваши старики жилисты. Кого ты выберешь сражаться в поединке?

— Где твой капитан? — вопросом на вопрос ответила Карис.

Дарот, сидевший рядом с герцогом, поднялся, и Карис пристально оглядела его. Это был рослый, широкоплечий и явно сильный воин. Карис мельком глянула на Тарантио, и тот согласно кивнул.

— Твой капитан слишком старый и толстый, — пренебрежительно объявила она. — Я выставлю против него самого слабого воина.

— Когда он умрет, — сказал капитан, — ты, женщина, будешь моей. Я поужинаю твоей плотью и проглочу твои глаза.

Карис сделала вид, что не слышит его, и отошла к Тарантио.

— Ты сможешь его убить? — шепотом спросила она.

— Я смогу убить всякого, кто смертен, — ответил ей Дейс. И, обнажив мечи, шагнул к капитану. Дарот был вооружен длинным зазубренным мечом. Дейс встал в боевую стойку — и тут его сознание пронизала жгучая боль — словно струя пламени рассекла череп. Дейс пошатнулся.

«Они телепаты, — прошептал Тарантио. — Терпи и бейся. Я постараюсь блокировать боль».

Гнев охватил Дейса. Как ни был дарот силен и громаден, он все же решил прибегнуть к магии. Может, ты и великий воин, презрительно подумал Дейс, но ты самый обыкновенный трус! Жгучая боль полыхнула с новой силой.

— Он здесь, с нами, — прошептал Тарантио. — Он слышит нас.

— Сейчас я его убью, — отозвался Дейс. Он метнулся вперед, поднырнул под вражеский клинок — зазубренное лезвие свистнуло над самой его головой — и нанес удар в живот. Острие меча лишь на полдюйма воткнулось в плоть дарота. Дейс отскочил, увернувшись от косого удара, который раскроил бы его от плеча до бедра.

— Целься в подмышку! — подсказал Тарантио. — Помнишь тот скелет в усыпальнице? Подмышки у них незащищены.

Дарот мгновенно попятился, прижав локти к бокам.

— Да я-то помню, братец! — огрызнулся Дейс. — Спасибо, что ты напомнил об этом и ему.

Дарот, ухватив свой меч обеими руками, ринулся вперед и нанес коварный удар по дуге. Дейс парировал, но сила удара была такова, что он покатился по полу. Поднявшись на колени, Дейс заметил, что дарот бросился на него, высоко занеся меч, и перехватил правый клинок, сжав его, как кинжал. Он выждал, пока дарот окажется совсем близко, и тогда вскочил, отпрыгнул вбок, увернувшись от зазубренного меча, — и ударил. Клинок Дейса вонзился в подмышку дарота, рассекая мышцы. Капитан страшно, хрипло завопил и, зашатавшись, упал на колени. Дейс вонзил второй меч рядом с первым и резко дернул его вверх, затем вниз. Из глубокой раны хлынула белесая влага. Дейс выдернул мечи и, набросившись на умирающего дарота, принялся методично молотить по гигантской шее, прикрытой позвоночным гребнем. Белая кожа лопнула, обнажив кость, оглушительно треснул один позвонок, за ним другой. Голова дарота бессильно свесилась набок. Дейс нанес еще один, сокрушительной силы удар — и шея капитана сломалась с таким громким треском, что эхо пошло по всему залу. Капитан рухнул ниц, ударившись лицом о каменный пол. Жгучая боль в сознании Дейса стихла, но он с прежним ожесточением, словно обезумев, молотил мечами по треснувшей шее врага. Наконец голова капитана покатилась по полу, словно чудовищный мяч.

— Довольно! — услышал Дейс окрик Карис. И вздрогнул, приходя в себя. Ему до смерти хотелось вырвать у дарота глаза — и проглотить. Тарантио поспешно оттолкнул его и вернул себе власть над телом.

Карис подошла к серповидному столу и с минуту стояла молча, в упор глядя на даротов.

— Что ж, как я и думала, — наконец сказала она, — он был слишком стар и толст. Я хочу, чтобы сюда сейчас же привели человека по имени Бэрин. Прочее имущество твоего капитана я хочу обменять на всех ваших пленников. В добавление к этому я, как только вернусь в Кордуин, отправлю к вашим границам фургон с солью.

— Я согласен на эту сделку, женщина, — сказал даротский герцог. — Вы сегодня неплохо нас позабавили. Приходите весной, — когда армия даротов подступит к вашему городу — и вы позабавите нас снова.

— Думаю, государь, мы еще сумеем удивить вас.

— Это невозможно. Человек, который сегодня сражался за тебя, — уникален. Таких, как он, у вас слишком мало, чтобы мы могли вас опасаться.

Карис улыбнулась.

— Что ж, увидим. С нетерпением жду нашей следующей встречи.

Пленных оказалось сто семь человек, все старше средних лет, а несколько и вовсе убеленные сединой старцы. Их пригнали на площадь перед куполом. Последним появился отец Горана, кряжистый бородач с курчавыми черными волосами. Горан бросился к нему и крепко обнял. Бэрин погладил сына по голове и поднял глаза на Карис.

— Нам надо спешить, — негромко сказал он. — Эти чудища не знают, что такое честь. И на слово их полагаться нельзя.

Карис кивнула и повела спасенных пленников в обратный путь по главной улице даротского города. У всех домов стояли дароты, провожая взглядами уходящих людей. Карис заметила, что особенно пристально смотрели они на невысокого гибкого Тарантио. Он убил в поединке одного из них, и все дароты ощутили на себе удары его мечей.

Благополучно выйдя из города, изрядно выросший отряд направился на юг.

— Опасайся жара и боли в голове, — предостерег Бэрин. — Это будет значить, что дароты читают твои мысли.

Карис передала это предостережение остальным.

— Как думаешь, что они предпримут? — спросила она у Бэрина.

— Кровные родичи дарота, которого убил твой мечник, погонятся за тобой. Они постараются взять тебя живой и будут держать взаперти до погребения. Тогда тебя скормят жене убитого дарота — только сердце положат в гроб ее мужа.

— Что означали слова герцога «не имеет кокона»? — спросила Карис.

— Дароты в сущности бессмертны. Они живут в одном теле не больше десяти лет. Потом созревает кокон, из него появляется новое тело, а старое иссыхает. Твой мечник убил даротского капитана. При обычных условиях этот капитан возродился бы, но его кокон оказался то ли испорчен, то ли заражен какой-то хворью. Как бы там ни было, в том зале его бессмертию пришел конец. И теперь его родичи жаждут отомстить за его смерть.

— Но почему именно мне? Ведь его же убил Тарантио.

— Ты — командир отряда. Это ты настояла на поединке.

— И что же ты предлагаешь?

— Пробираться выше в горы — туда, где воздух разреженный и холодный. Дароты страдают от этого куда сильнее нас — они ведь гораздо больше, и к тому же плохо переносят холод.

— Ты знаешь, куда нам идти?

— Есть тут один перевал — милях в двенадцати к востоку отсюда. Он высоко в горах.

Когда город даротов исчез из виду, Карис повела отряд в глубокий овраг, а затем повернула на восток. Ее нагнал Вент.

— Куда мы направляемся? — спросил он. Карис рассказала ему о предостережении Бэрина.

— Если дароты и впрямь погонятся за нами, — сказал Вент, — не представляю, как мы от них отобьемся.

— Что-нибудь да придумаем, — отрезала Карис. — У моего отца был ручной питон; отец кормил его живыми мышами. Питон был футов шесть длиной. Отец заставлял меня смотреть, как он кормится. Это было… отвратительно.

— А при чем тут дароты? — спросил Вент.

— В один прекрасный день мышь убила питона.

— Быть того не может!

— То же самое сказал и мой отец; он обвинил меня в том, что я отравила питона. Но это была правда. Я выпустила мышь на волю. Надеюсь, она прожила долгую жизнь и породила среди своих собратьев немало легенд.

Пришпорив Варейна, Карис галопом обогнула колонну беженцев и поскакала в арьергард, где ехали Тарантио и Брун.

— Ты славно дрался, друг мой, — с улыбкой сказала она Тарантио. — О тебе сложат легенду. Даротоубийца — вот как станут тебя называть.

— Их герцог был прав, — отозвался Тарантио. — Весной нам против них не устоять. Клянусь ядрами Шемака, Карис, убить дарота нелегко! Не знаю, как люди смогут их победить. Кожа у них точно дубленая, кости тверже, чем древесина тика.

— Но ты ведь убил дарота. Тарантио усмехнулся.

— Таких, как я, немного, — сказал он. — И я всегда — до недавнего времени — благодарил за это богов.

Когда Карис рассказала ему о предостережении Бэрина, Тарантио велел Бруну въехать на вершину ближайшего холма и поглядеть, не видно ли погони.

К концу дня беженцы выбились из сил, и колонна растянулась на несколько сотен ярдов. Брун вернулся с добрыми вестями: дароты, поскакавшие в погоню, направляются на север. Значит, они покуда не разгадали уловку Карис. И все же до заветного перевала оставалось еще несколько миль, а Карис отчаянно не хотелось объявлять привал. Форин и Вент отдали своих коней двум немощным старикам, и колонна двигалась дальше, хотя и все медленней.

К наступлению сумерек беглецы вышли к подножию гор, и Карис позволила беженцам отдохнуть. Спешившись, она пошла между измученными людьми.

— Слушайте меня все, — говорила она. — Дароты гонятся за нами и не отступятся, пока не перебьют нас всех. Впереди у нас долгий и трудный подъем — но он ведет к спасению. Знаю, что все вы устали, но пускай страх придаст вам силы.

Страха этим людям было не занимать — Карис ясно читала это в их глазах. Один за другим беженцы поднялись и медленно побрели по склону горы. От холмов галопом прискакал Брун.

— Они уже в трех-четырех милях отсюда! — прокричал он. — Двадцать всадников!

Услышав эти слова, люди побежали.

Карис верхом на Варейне обогнала их, за ней последовали Тарантио, Брун и Пурис. Достигнув самой крутой части подъема, Карис осадила коня и окинула взглядом укрытый сумерками перевал. Первые двести ярдов он был почти пологим, а затем резко подымался вверх. Далее склоны ущелья сужались, проход становился невелик, меньше пятнадцати футов. Карис направила Варейна вверх по крутому подъему, затем спешилась. Тропа была усыпана крупными валунами. Глянув вверх, Карис обнаружила, что на склонах ущелья тоже есть немало камней, которым не хватает только легкого толчка, чтобы покатиться вниз. Будь у нее время, она бы запросто устроила здесь камнепад. Вот только будет ли оно — время?

Мимо нее, спотыкаясь, ковыляли первые беженцы. Карис окликнула их, позвала помочь, затем налегла плечом на массивный валун футов семи в поперечнике. Десять человек бросились ей на помощь, и громадный камень понемногу начал двигаться.

— А теперь осторожней, — сказала Карис. — Не хватало еще обрушить этот камень на наших собственных людей.

Объединенными усилиями они подкатили валун к самому краю подъема. Беженцы рекой втекали на узкую тропу; позади них, меньше чем в полумиле скакали дароты.

Теперь мимо Карис прошло уже примерно две трети беженцев, но около двадцати еще оставались на склоне. Тарантио, Вент и Форин сбежали вниз, чтобы помочь отставшим. Брун направил коня вниз, втащил в седло совсем изнемогшего старика и галопом поскакал наверх.

Дароты атаковали тесным строем. Восемь человек еще не успели добраться до тропы, когда дароты обрушились на них. Копье вонзилось в спину одного из отставших, вырвав у него легкие. Карис выругалась. Остальные семеро были обречены, и если она промедлит еще хоть минуту, всех их ждет неминуемая смерть.

— Давай! — что есть силы крикнула она, и люди, помогавшие ей, дружно налегли всем весом на валун. На миг показалось, что у них ничего не выйдет, но валун дрогнул и неспешно покатился вниз. Набирая скорость, он ударился о правую стену ущелья, развернулся и, оглушительно грохоча, запрыгал вниз по склону.

Первым, раздавленный камнем, погиб один из отставших беженцев. Дароты, которые уже добрались до середины склона, увидели, какая им грозит опасность, и попытались повернуть назад — но они ехали слишком тесно и им не хватало свободы маневра. Валун с разгона обрушился на них, с равным ожесточением круша кости коней и всадников. Затем он ударился о склон горы — и это сотрясение вызвало целую лавину крупных и мелких камней. Весь этот камнепад обрушился сверху на даротов. Рухнул обломок скалы, совершенно перегородив тропу. Пыль густо клубилась над склоном, милосердно скрыв подробности кровавой сцены.

Из пыльной завесы, шатаясь, выбрался уцелевший беженец и, добредя до подъема, рухнул к ногам Карис. У него была разбита голова, сломана рука. Друзья помогли ему встать, и он, опершись на них, поковылял дальше.

В гаснущем свете заходящего солнца люди молча смотрели, как оседает пыль. Даротов не было видно.

— Что ж, — сказала Карис, — поехали домой.

Карис привела беженцев в их разоренные деревни, и там девяносто три уцелевших обшарили каждый угол, надеясь разыскать хоть что-то из своего имущества. Съестного было найдено немного — дароты забрали все подчистую и угнали весь скот. Тарантио, Форин и Брун верхом отправились в долину поохотиться. Карис, Вент и Пурис остались с беженцами. С тех пор как отряд покинул даротский город, маленький советник не произнес ни слова. Сейчас он сидел, уныло съежившись, у стены разграбленного амбара.

Карис присела рядом с ним.

— Что тебя так тревожит, советник? Пурис слабо, невесело улыбнулся.

— Погляди на их лица, — сказал он, указав рукой на беженцев, которые сосредоточенно рылись в развалинах. — Они уничтожены. Раздавлены. И не потому, что их деревни подверглись нападению врага — такое, увы, случается даже слишком часто. Они раздавлены потому, что видели этого врага и знают, что прежний их мир уничтожен безвозвратно.

— Мы еще не побеждены, — возразила Карис, но советник ничего не ответил, и она вернулась к Венту, сидевшему у костра.

— Ты сильно рисковала, госпожа моя, — с усмешкой заметил он. — Что, если бы Тарантио проиграл бой?

— Тогда мы все были бы уже мертвы. Впрочем, я не так уж сильно рисковала. Я же говорила тебе, что видела, как он дерется. Теперь и ты это увидел.

— Он сумасшедший, Карис. Честное слово, сумасшедший! Я готов поклясться, что видел, как его глаза изменили цвет. Словно это был совсем другой человек.

— И все же ты по-прежнему считаешь, что можешь его одолеть?

Вент громко рассмеялся.

— Конечно! Я же непобедим, дорогая!

Карис заглянула в его глаза — и с изумлением поняла, что он не шутит. Женщина-воин покачала головой.

— Позволь мне дать тебе один совет. Когда мы вернемся, сходи в ту таверну, где Тарантио покалечил твоего друга, и узнай, как все было на самом деле. Было бы глупо драться с Тарантио, не имея на то веской причины.

— Что ж, я так и сделаю.

Четыре дня спустя крестьянина Бэрина провели в библиотеку в личных покоях герцога. Там уже сидели Карис, Вент и советник Пурис. Прежде Бэрин видел герцога только один раз, да и то издалека — когда тот совершал церемониальную поездку по Кордуину, — и, само собой, никогда еще не находился так близко к своему повелителю. Альбрек оказался внушительным мужчиной с умными, глубоко посаженными глазами и орлиным носом. Бэрин неуклюже поклонился.

— Расслабься, — махнул рукой герцог и обернулся к замершему рядом с ним слуге. — Принеси ему вина.

Слуга повиновался, и Бэрин потрясенно уставился на кубок — чистейшего серебра, с отделкой из лунного камня. На серебре была золотой нитью искусно выплетена буква «А». Бэрин с трепетом осознал, что такой кубок стоит больше, чем он мог бы выручить за весь годовой урожай со своих полей. Он пригубил вино и слегка приободрился, обнаружив, что оно слабое и чересчур кислое. Старый Эрис, его односельчанин, изготовлял куда лучшее вино!

— Теперь, — сказал герцог, — расскажи нам все, что можешь, о даротах. Это чрезвычайно важно.

— Уж и не знаю, с чего начать, государь. Вам уже известно, что они невероятно сильны.

— Как они живут, кто ими управляет? — спросил герцог.

— Трудно сказать. Дароты могут сообщаться друг с другом без слов на больших расстояниях. Насколько я понял, все их решения принимаются совместно. И мгновенно.

— Мог бы ты сказать, что они — зло?

— Безусловно, мог бы, государь, потому что даротам вообще недоступно понятие зла — и это одно делает их такими ужасными. За то время, пока я был у них в плену, они убили и съели десятки юношей и девушек. Их жарили на вертелах, перед тем обмазав глиной. Многие при этом были еще живы. Эти страшные сцены до сих пор стоят у меня перед глазами. Дароты спросили меня, почему я не ем вместе с ними. Я ответил, что у нас съедать людей — страшный грех. Они ничего не поняли — или же не захотели понять.

— У них есть религия? — спросил Пурис.

— Дароты в ней не нуждаются — ведь они в сущности бессмертны. Они живут десять лет и за это время дважды откладывают коконы — гигантские яйца, — в которых потом возрождаются.

— Возрождаются? — удивленно переспросил герцог. — Что ты имеешь в виду?

— Насколько я понял, государь, когда маленький дарот…э-э… проклюнется, он лежит без движения, словно мертвый. Тогда отец, если можно так выразиться, подходит к ребенку и… соединяется с ним. Старое тело в один миг умирает и иссыхает, а молодое достигает зрелости. Остается только пустой кокон и иссохшие останки прежнего дарота. В жизни каждого дарота это происходит дважды — один раз для отца, один раз для матери. Вот и выходит, что они живут вечно.

— Это все рассказали тебе дароты? — спросила Карис.

— Нет. Они вытянули из моего разума все, что я знал — но за это время я успел прочесть их знания. Или, если хотите, увидеть.

— Меня беспокоит вот что, — вмешался вдруг Пурис. — Если дарот откладывает коконы только для того, чтобы заменить отца и мать, как же тогда растет их число?

— Раз в полсотни лет, — объяснил Бэрин, — наступает особое время. Я не могу перевести название, которое дали ему дароты, но сам я назвал бы его Временем Переселения. В это время дароты становятся, если можно так выразиться, сверхплодовиты, и в коконах содержится по два, а то и по три младенца. В последний раз такое случилось — по их летосчислению — четыре года назад, и после этого был построен город, который вы зовете Дарот Один. Вот почему земля вокруг города пока еще так плодородна. Дароты еще не успели убить ее.

Вент пододвинул Бэрину кресло.

— Присядь-ка, приятель. Вид у тебя измученный. Бэрин благодарно глянул на него и сел.

— Это верно, сударь, я совсем вымотался.

— Ты говоришь, что даротам недоступно понятие зла, — проговорил герцог. — Что ты имеешь в виду?

Бэрин задумался, собираясь с мыслями.

— Государь, я крестьянин и ответить могу только на крестьянский манер. Когда слепень нападает на овцу, он откладывает яйца внутри ее тела, и она безмерно страдает. Но ведь слепень вовсе не творит зла — он просто хочет продолжить свое существование в потомстве. То же самое и с даротами, вот только они в отличие от слепня хорошо понимают, какой губительный вред наносят иным расам. Только им на это наплевать. Они не любят землю. Они живут только для того, чтобы жить вечно. У них нет ни музыки, ни иных искусств. Они — раса паразитов, их города уродливы и временны. Истощив плодородную землю в одном месте, они просто перемещаются на другое. Дароты — творцы пустынь.

— А как же дружба, приязнь, боевое товарищество? — спросила Карис. — Есть у них легенды о героях?

— У даротов, госпожа моя, нет легенд — ведь они живут вечно. Они любят сражаться. Когда нет внешнего врага, они дерутся друг с другом. Если же кого-то убьют, его относят к кокону и оставляют там, пока не родится новое тело.

Бэрин говорил еще час с лишним. Он рассказал своим слушателям об уничтожении олторов.

— Дароты загнали последних олторов в огромный лес и там охотились на них, как на диких зверей. Я видел эту резню. Олторы были мирным народом — хрупкие, высокие, золотокожие. Они не знали оружия. И были уничтожены.

— Мы не олторы, — сказала Карис. — И у нас есть оружие.

— Госпожа моя, — печально покачал головой Бэрин, — даротов невозможно остановить. В далеком прошлом, воюя друг с другом, они изобрели осадные машины громадной разрушительной силы. Гигантские катапульты, которые могут одним ударом сокрушить стену замка, тараны, которые вышибут любые ворота. Одним взмахом меча дарот может раскроить человека пополам. Представить себе невозможно, как они сильны.

— А все же мы убили тех, кто погнался за нами, — напомнила ему Карис.

— Это так, госпожа моя, но Кордуин вам не удержать.

— Поговорим о слабостях даротов, — сурово сказал герцог. — Чего они боятся?

— Глубокой воды, государь. Дароты слишком тяжелые и не могут плавать, а лодки вызывают у них безмерный ужас. Опять-таки из-за своего крупного сложения они плохо переносят разреженный воздух гор. И последнее, чего боятся дароты, — холод. Им нужно тепло; зимой они становятся сонными и вялыми.

Так продолжалось долго; наконец герцог Альбрек встал и подошел к Бэрину.

— Ты сослужил нам славную службу, крестьянин, — сказал он, бросив Бэрину кошель с золотыми монетами; Бэрин ловко поймал его. — Можешь пожить во дворце, покуда не отыщешь себе новое жилище.

— Спасибо, государь, — ответил Бэрин, — но только я, с твоего разрешения, уеду с сыном в Лоретели и оттуда отправлюсь на острова.

— Как пожелаешь — хотя, насколько я понял, мы можем не опасаться даротов до самой весны.

— Это не совсем так, государь. За два дня до того, как появилась госпожа Карис, из города вышла пятитысячная армия даротов. Я не знаю, куда она направлялась.

— Если в Кордуин, мы бы об этом уже знали, — заметила Карис.

Альбрек отошел к дальней стене и принялся разглядывать висевшую там древнюю карту.

— Эта армия может двигаться лишь сюда, — сказал он, ткнув пальцем в карту. — Боюсь, герцог Сарино очень скоро пожнет плоды своего непомерного честолюбия.

Затем герцог разрешил всем удалиться, но Карис сделал знак остаться. Он уже знал, что эта женщина — отменный полководец, а то, что в ее объятиях перебывали сотни мужчин, для герцога не имело никакого значения. Мужчина, у которого сотни любовниц, становится предметом всеобщего восхищения. Альбрек не видел причины, почему в случае с женщиной должно быть иначе. Беспокоило его совсем иное.

Знаком он предложил Карис сесть напротив. На ней все еще была дорожная, заляпанная грязью одежда. Восхитительная женщина, подумал герцог, и даже мальчишеская угловатая худоба непостижимым образом придает ей женственности.

— Я пришлю тебе своего портного, — сказал он вслух. Карис рассмеялась.

— Да, государь, вид у меня неприглядный, — признала она.

— Буду с тобой откровенен. Я подумываю о том, чтобы поручить тебе возглавить оборону Кордуина. И однако же у меня есть сомнения.

— Я больше привыкла сражаться в поле, — сказала она, — но у меня есть опыт осад.

— Дело не в этом, Карис. Я сомневаюсь не в твоих военных талантах, а в твоем характере.

— Откровенный ты человек, государь. И чем же тебе не нравится мой характер?

— Я бы скорее сказал, что он меня беспокоит. Ты знаешь, что у меня был старший брат? — Карис покачала головой. — Он был превосходным человеком, но слишком любил рисковать. Когда мы были детьми, он однажды взобрался на крышу дворца и пробежался вдоль парапета. Мой отец был в ярости и спросил брата, зачем он это сделал? Неужели не понимал, что один неверный шаг, сильный порыв ветра — и смерть его была бы неминуема. Думаю, ты знаешь, что ответил ему мой брат.

— Знаю. Он сказал, что именно поэтому так и поступил.

— Верно. Миг безумного, захватывающего торжества, когда плюешь в глаза самой смерти.

— Разве тебе довелось испытать это, государь? — удивленно спросила Карис.

— Нет. Ни разу. Я только повторил слова моего брата. За два месяца до смерти моего отца брат со своими друзьями путешествовал в горах. Там была скала, на которую еще никогда не взбирался ни один человек. Мой брат взобрался на нее — и на обратном пути погиб в камнепаде. Ему не было нужды взбираться на гору — этим поступком он ничего не достиг. И погиб.

— Ты думаешь, государь, что я похожа на твоего брата?

— Не думаю, Карис, — знаю. Ты живешь точно на краю пропасти. Быть может, ты немного кокетничаешь со смертью. Но сейчас моему городу грозит неизмеримая опасность. Чтобы защитить его, нужен немалый опыт — а также самоотверженность и стойкость.

С минуту Карис молчала. Вначале ей припомнилось, как стояла она, нагая, на рассыпающемся балконе в Моргаллисе, потом — как бросила безумный вызов предводителю даротов. Она прямо взглянула в полуприкрытые тяжелыми веками глаза герцога.

— Можешь положиться на меня, государь. Я знаю, что ты сказал обо мне сущую правду. Пожалуй, я и в самом деле кокетничаю со смертью, и более всего счастлива, когда стою на самом краю бездны. — Карис вдруг рассмеялась. — Но в таком случае, где же еще мне быть, как не в Кордуине? Бездна сама движется на нас — черная и страшная. Весной она будет под самыми нашими стенами.

Когда Карис бежала из города, Гириак испытал самые противоречивые чувства. Во-первых, разочарование, ибо на свой лад он любил эту воинственную женщину. У Гириака перебывало множество любовниц, но только Карис, как никто, умела распалить его плоть, а потому затронула и сердце. И во-вторых, тем не менее — радость, ибо Сарино отдал под его начало копейщиков Карис. Гириак всегда знал, что командир он ничуть не хуже ее. В глубине души он был убежден, что своими победами Карис обязана главным образом тому, что он сражался с нею бок о бок. Тем сильнее уязвляло гордость Гириака нынешнее положение дел: со времени бегства Карис он дважды возглавлял походы на юг, и оба раза все закончилось неудачей. Гириак твердо знал, что так вышло бы, даже если б командиром по-прежнему оставалась Карис. Он был твердо в этом уверен — вопреки мнению своих подчиненных.

Единственным отличием Карис от других командиров было, как думалось Гириаку, непомерное везение. Он повторял себе это снова и снова, словно подтверждал тем самым свою правоту. Всю жизнь Гириаку отчаянно не везло. В детстве он обнаружил в себе способности бегуна и усердно упражнялся в беге под пристальным оком отца, деревенского кузнеца. Однако на окружном состязании его обогнал другой мальчишка — Гириак попал ногой в кроличью нору и вывихнул лодыжку. Смуглый черноволосый красавец, он потерпел поражение даже в любви. Страстно желая одну лишь Геаллу, он долго ухаживал за ней и наконец завоевал ее сердце. Но один из его так называемых друзей рассказал Геалле о том, что Гириак тайком путается с другой девушкой, — и Геалла отвергла его и вышла замуж за другого. Даже став солдатом, Гириак долго оставался в загоне — пока его не приметила Карис. Она сделала Гириака своим лейтенантом, и в этом чине он полностью проявил свои таланты, хотя Карис и позволяла себе время от времени вмешиваться в его действия.

Спешившись, Гириак привязал коня. Затем он поднялся по внутренней лестнице на северную стену, где седой ветеран Неклен надзирал за тем, как идет ремонт укреплений. Герцог Сарино — хвала богам! — больше не атаковал своими чарами эльдерскую Жемчужину, и толчки, изнурявшие Моргаллис, прекратились. «Впрочем, — подумал Гириак, — это уже не имеет значения. Моргаллис и так почти обезлюдел». Из восьмидесяти пяти тысяч человек, населявших город еще четыре месяца назад, осталось от силы пять тысяч. Прочие бежали на юг, в Прентуис, где, по слухам, жили за городской чертой, в палатках.

По всему Моргаллису закрылись таверны и лавки.

— Почти готово, капитан, — сообщил седобородый Неклен, утирая пот с узкого худого лица. — Пролом уже заделали, но вся стена в трещинах.

— Никто не собирается осаждать город, — заметил Гириак, глядя, как рабочие везут к стене в тележках известь и гравий. — Однако же Сарино желает, чтобы укрепления были приведены в порядок.

— Лучше бы нам убраться отсюда, — понизив голос, проговорил Неклен. — Моргаллис стал похож на город призраков. Среди солдат растет недовольство. Шлюх почти не осталось, а без них какое веселье?

— Нам пока еще платят, — напомнил Гириак.

— Да, но что толку с денег, если не на что их потратить? Кое-кто из ребят поговаривает о дезертирстве.

— Кто именно?

Неклен невесело усмехнулся.

— Ну-ну, капитан, ты же знаешь, что я не наушник. Просто я хочу, чтобы ты был к этому готов. Они считают, что Карис могла отправиться в Прентуис. Ребята в ней души не чают и хотят снова служить под ее началом.

Гириак сел на выступ в стене.

— Я командир не хуже Карис. Ты ведь знаешь это, верно?

— Ты хороший человек, капитан. Храбрый, верный, стойкий.

— И почему это звучит как оскорбление? — вопросил Гириак, удивляясь тому, что ничуть не злится. Из всех людей, служивших под его началом, Неклен был самым надежным. Умный, красноречивый, верный, он был отменным лейтенантом.

— Да я и не хотел тебя оскорбить, — сказал Неклен. — Ты же сам знаешь, что Карис — особенная. Она могла учуять неладное раньше, чем дела пошли бы наперекосяк. И сразу все исправляла, да так, что никто и не догадывался. Вот почему казалось, что при ней все идет гладко. Вы с ней, капитан, отлично работали в паре. И все же признайся — без нее ты уже не тот.

Гириак вздохнул.

— Если б я услышал это от кого-то другого, я бы его прикончил.

— У правды всегда горький вкус, — заметил Неклен. — Знаешь, я ведь был при том, как Карис только начала свою военную карьеру. Наш отряд нанялся на службу в один гарнизон. Вскоре после нашего прибытия город осадили. Командовал тогда Бекель. Он был отменным командиром, но имел один недостаток: слишком был умен.

— Разве это недостаток? — удивился Гириак.

— И очень опасный! Уж ты мне поверь, капитан. Человек должен знать пределы своих возможностей — это учит его быть поскромнее. Бекель мог в уме умножать числа, наизусть цитировал древние труды и изучил все когда-либо применявшиеся стратегии. Только он не мог применить эти знания на практике. Воображения не хватало, понимаешь? А выигрывает битву именно воображение.

— И при чем же тут Карис? Неклен хихикнул.

— Она была любовницей Бекеля. Когда началась осада, как-то раз Бекель появился на стенах вместе с ней. Враги рубили деревья. Бекель сказал Карис, что они строят осадные башни. Нет, сказала она, здесь слишком неровная местность. И правда, даже чудо не помогло бы протащить осадные башни по тамошним буграм да оврагам. Катапульты, сказала Карис. Они строят катапульты. Потом она приставила ладонь к глазам, оглядела окрестности — и указала, где, по ее мнению, враг поставит катапульты и в какую часть стены они будут нацелены. Мы сначала веселились, потом начали злиться. Мол, кто она такая, эта девка? Понимаешь, о чем я, капитан?

— Понимаю, — сказал Гириак.

— Ну вот, потом она спросила, почему мы не запасаем воду. Потому что, ответил я, через город течет речка, и давно известно, что она никогда не пересыхает. Еще как пересохнет, сказала Карис, если враг поставит запруду вон за теми холмами. Через два дня именно так и случилось, и вражеские катапульты стояли именно там, где показала Карис. С тех пор Бекель всегда прислушивался к ее советам, а когда он погиб, мы вроде как избрали ее своим командиром.

— К чему ты мне все это рассказываешь, старый друг?

— Я думаю, может, нам всем стоило бы отправиться в Прентуис и разыскать Карис. Да и ты бы порадовался — ты же любишь ее.

Гириак резко поднялся на ноги.

— Скажи парням, что в Прентуисе Карис нет. Она повернула на запад, к Кордуину. Она знала, что Сарино захочет ее смерти.

— Если ты это знал, почему послал погоню на юг? Гириак пожал плечами.

— Из любви или по глупости — сам выбирай.

— Верно и то, и другое, — невесело усмехнулся Неклен. — Кстати, разведчики, которых ты послал на север, до сих пор не вернулись — а должны были появиться еще вчера.

— Верно, нашли деревню, где полно сговорчивых молодок, — хмыкнул Гириак.

— Возможно. Но ими командовал Мелл, а он человек трезвый и надежный. На него можно положиться. Может быть, мимо нас проскользнули вражеские наемники.

— Пошли конных на поиски, — приказал Гириак.

— Шлюхин сын! — прошипел Неклен. — Да ведь это же герцог!

Гириак стремительно обернулся — и увидел, что к стене шагает Сарино. Его немытые волосы свисали липкими прядями, лицо заросло щетиной, глаза лихорадочно блестели. Он торопливо, почти вприпрыжку взбежал по ступенькам на стену. Неклен отдал честь, но герцог его словно и не заметил.

— Враг приближается! — выпалил Сарино. — Собери своих солдат.

— Какой враг, государь?

— Нам нужно выстроить вдоль стен лучников — тысячи лучников. — Сарино застыл и пристально, не моргая, глядел на север. — Приготовить котлы с кипящим маслом. Лучших лучников… с самыми крепкими луками.

— Государь, — сказал Гириак, — у нас нет тысячи лучников. Кто этот враг?

— Ставьте лучников здесь — именно здесь они начнут атаку. Скажи, чтобы не стреляли, пока враги не подойдут поближе. У них очень толстая кожа. Крепкие кости. Пошли ко мне Карис. Нам нужно составить план осады.

Гириак и Неклен переглянулись. Гириак шагнул к герцогу, крепко взял его за плечо.

— Государь, когда ты в последний раз спал?

— Спал? Мне некогда спать. Понимаешь, они уже близко. Я вернул их. Но я не хотел этого, Гириак! Не хотел!

— Присядь, государь, — сказал Неклен и, взяв герцога за руку, подвел его к каменной скамье. Сарино сел, но тут же обернулся и снова уставился на север.

— Они появятся здесь завтра, на рассвете, — бормотал он. — Я совершил чудовищную ошибку. И ничего не могу исправить. Ну да лучники помогут. Поставь на стены лучников.

— Непременно, государь, — мягко сказал Гириак. — Но прежде позволь мне отвести тебя во дворец. Тебе нужен отдых.

Он свел разом обмякшего герцога со стены и усадил его на спину своего коня. Помахав Неклену, Гириак повел коня на поводу по безлюдным улицам.