Черная Луна

Телохранители

В квартире Подседерцева гулял холодный сквозняк. Стояла мертвая тишина, какая бывает только в доме, из которого ушли люди.

Человек, обутый в мягкие тапочки, обернутые полиэтиленовыми мешками, последний раз прошел по всем комнатам. Никаких следов борьбы. Легкий беспорядок в той разумной пропорции, что делает дом жилым и живым. Еще недавно в нем шла нормальная человеческая жизнь.

На кухне горел свет. Человек постоял на пороге, медленно переводя взгляд с одного предмета на другой. Ничего подозрительного. На столе початая бутылка водки. «Смирновская» — любимый сорт Подседерцева.

Человек подошел к столу. На руках были нитяные перчатки, поверх них — тонкие резиновые. С тех пор как эксперты научились снимать отпечатки, оставленные закрытыми резиной или полиэтиленом пальцами, пришлось приспосабливаться к прогрессу. Осторожно приподнял рюмку, положил под нее листок бумаги. Отпечатки пальцев на ней принадлежали Подседерцеву, лист взят из папки на его рабочем столе в соседней комнате, а за почерк можно было не беспокоиться. Эксперты-графологи — оружие обоюдоострое. Кто умеет разбирать до деталей чужой почерк, тот легко может его имитировать.

Человек пробежал глазами короткую строчку:

«Мне нет прощения. Слишком тяжело, чтобы жить дальше».

«Неплохо, — оценил работу графолога человек. — Коротко и ясно. Точно соответствует психологическому портрету Подседерцева. Нажим неровный, буквы немного вразлет. Типичная предсмертная записка сильного, но склонного к аффектам человека».

Человек вышел из кухни, прошел в спальню, где было открыто окно и ветер трепал занавеску. На кровати еще сохранился след от крупного тела. Подушка сильно измята.

Человек достал из кармана баллончик аэрозоля и тщательно, от окна к двери, стал опрыскивать ковер на полу. Пятясь, он прошел по коридору к входной двери. Обрабатывать ковролин антистатиком особой нужды не было. Он знал, тщательного расследования не будет. Никто не станет посыпать пол мелким пенопластовым крошевом, пытаясь проявить следы, оставленные статическим электричеством трущихся по ковру ног. Но человек был профессионалом, а значит, обязан был учитывать малейшие детали. Начальству легко планировать, оно мыслит глобально, а операции трещат по швам именно из-за неучтенных деталей. Возможно, из-за этого в моду вошли гангстерские налеты с пальбой и взрывы автомобилей. Слишком мало осталось заказчиков, имеющих вкус к тонкой работе, и слишком мало специалистов, способных ее выполнить. Не надо много ума, чтобы изрешетить жертву в упор, попробуйте без шума уронить из окна стокилограммового мужика. Вот в этом и разница между убийцей и профессионалом.

Человек в последний раз бросил взгляд на кухню. Чистая работа.

«Его жизнь была вызовом судьбе и насмешкой над замыслом Творца», — пробормотал он прощальную фразу. Для него она уже давно стала частью ритуала. Уже не вспомнить, где и когда он ее прочитал. Но фраза въелась в память и стала сигналом отключиться и забыть все, что было. Дело сделано. Пора уходить…

В полной тишине холодно, как затвор пистолета, щелкнул замок.

Профессионал

В распахнутую балконную дверь ветер задувал дождинки. Струи дождя били в стекла. Монотонный тягучий звук наполнял пустую квартиру.

Белов лежал на диване, свесив на пол руку. Поднять ее сил не было. Он уже устал проклинать страшную одеревенелость, сковавшую тело. Так бывает, когда отсидишь до белой одутловатости ногу, ковыляешь, подволакивая неестественно непослушную конечность, щиплешь резиново мертвую кожу, охаешь, когда оживают под ней злые острые иголочки, и молишься, чтобы быстрее кончилась эта пытка. Но сейчас омертвело все тело. Белов не мог даже смахнуть дождинки, прилипшие к лицу. Слезы бессилия жгли глаза. Он несколько раз пытался кричать, но из перекошенного рта вырывался только слабый сип.

Белов проснулся, разбуженный раскатом грома, час назад. Поворочал дряблым языком, сглатывая травяную горечь. Обвел глазами обшарпанные стены, соображая, где он и как сюда попал. Дурман, скопившийся в голове, мешал думать. Мысли вязли, как мухи в меду.

— Настя! — вскрикнул он, попытался вскочить, но мозг, опаленный окончательной догадкой, не выдержал напряжения, что-то лопнуло в виске, и, заскрежетав зубами от невыносимой боли, Белов провалился в забытье.

А сейчас жил только мозг, и в нем в такт сердцу буравило злое, как кинжальный осколок стекла, слово «инсульт». Взорвавшийся в мозгу сосуд превратил человека в безвольную тряпичную куклу. Самое страшное заключалось в том, что Белов знал и понял все, возможно, больше всех в этом обреченном городе. Удар не лишил его разума, и это во сто крат усилило пытку. Мозг профессионала продолжал шлифовать факты, аккуратно подгоняя один к другому, и они складывались в уже знакомую картинку. Белов гнал от себя мысль, что напоминает часы, забытые в мертвом доме, никому уже не нужны исправно цепляющиеся друг за друга шестеренки, некому взглянуть на циферблат, чтобы узнать, сколько тебе отмерено. Он давил в себе отчаяние, усилием воли заставляя себя раз за разом восстанавливать картинку. Держался на одной вере, что не может все кончиться так бессмысленно, Господь не допустит такого, обязательно найдут, и тогда, хоть зубами зажав карандаш, он нацарапает то, что узнал, нашел, выстрадал, понял.

Грохнул лифт, остановившись на верхнем этаже. Через минуту заворочался ключ в замке. Белов закрыл глаза, по вискам побежали жгучие ручейки слез.

Настя включила свет в прихожей, шлепнула об пол мокрой обувью.

— Игорь Иванович, как вы? — раздался ее бойкий голос.

Пробежала на кухню, включила там свет. Белов забулькал, захрипел, пытаясь привлечь к себе внимание. Затих, когда услышал приближающиеся шаги.

Настя замерла на пороге, прислушалась.

— Вы спите?

Белов, как мог, замычал. Звук вышел носовым, странного тембра, словно кто-то неумелый дунул в саксофон.

Настя включила свет. Посмотрела на Белова, отчаянно вращающего белками.

— Что с вами?!

Белов опять затрубил носом и чуть не разрыдался от бессилия.

Настя приблизилась, не спуская взгляда с безжизненных рук Белова. Он отметил, что уходила она в платье, а вернулась в черных джинсах и влажно облепившей грудь майке. Мокрые волосы были гладко зачесаны за уши, подчеркивая красоту бледного лица.

— Что с вами? — Настя припала на колено, подняла с пола вялую руку Белова, заглянула в лицо. — Сожмите мне пальцы. Что есть силы сожмите.

Белов даже не почувствовал, шевельнулись ли его набитые ватой пальцы.

— Все ясно. — Настя осторожно положила безжизненную руку на грудь Белова рядом с такой же, скрюченной и бессильной. — И вы так и лежали?

Белов моргнул, вспомнив, что так общаются с миром паралитики.

— Бедный, даже позвонить не могли. — Настя прикусила губку. — Ой, о чем я! Здесь даже телефона нет. Сто лет назад за неуплату отключили.

Она встала, сверху вниз посмотрела на беспомощно моргающего Белова. Запустила руку за спину, щелкнула кнопкой, высоко подняла, так, чтобы видел Белов, сотовый телефон.

— Позвоним? — как-то странно усмехнулась она. Втиснула телефон в вялые пальцы Белова и вышла из комнаты.

Белов хотел закричать, но вышел только сип. Скосил глаза, чтобы увидеть телефон в беспомощных руках. Слезы хлынули сами собой.

Настя неожиданно выглянула из-за косяка.

— Вот теперь я верю, что тебя хорошенько по мозгам трахнуло, — процедила она и исчезла.

Через минуту в ванной хлынул душ. Сквозь приоткрытую дверь донеслось довольно урчание. Потом Настя запела.

Когти Орла

Дикая Охота

Слепящее марево ударило в глаза. Максимов вздрогнул и пришел в себя. Опомнившись, вывернул руль вправо, вернул машину в свой ряд. Мимо с оглушительным ревом пронесся «дальнобойщик», отчаянно вереща клаксоном. Прицеп едва не вспорол борт машины Максимова.

Сбавив скорость до минимума, Максимов убрал руку с руля, ковшиком подставил под рану на боку. Из нее все еще сочилась кровь. Приходилось ждать, пока не наберется полная пригоршня, и глотать соленую горячую жидкость. Он проделывал это раз за разом, уже не обращая внимания на тошнотворный привкус во рту. Кровь — это жизнь. А ее не так уж много осталось в израненном теле.

Через опущенное стекло в салон врывался ветер, сыпал в лицо дождем. Если бы не его холодные удары и резкая боль, копошащаяся в боку, Максимов давно бы потерял сознание. Временами накатывала муть, опрокидывая в угарный сон, и тогда он сильнее вдавливал пальцы в рану, терзал ее, пока не прояснялся взор.

Максимов отрешенно смотрел в лобовое стекло, заливаемое потоками воды. Сил на эмоции не осталось. Жив — и слава Богу.

Те, кто хотели убить его, были настолько уверены в победе, что даже не удосужились выкрутить свечи у машин. Максимов нашел перед въездом в заброшенный лагерь сразу три приличные иномарки. Очевидно, одна из них предназначалась для Великой Крысы, так и не вернувшейся с шабаша. Вокруг не было ни души. Густой сосновый бор трещал и стонал под ударами ветра. Перекричать бурю Максимов не смог, никто не отозвался. Максимов решил, что нет времени искать оставшихся в живых и еще не пришло время хоронить мертвых.

Едва заурчал мотор подержанного «БМВ», Максимов вцепился в руль и приказал себе все забыть, превратиться в бесчувственного автопилота, в котором живет только курс, цель и желание предать смерти тех, кто ее заслужил.

Он не помнил, как выбрался из леса, как гнал по залитому водой шоссе. Очевидно, ему просто везло или невидимая, но могущественная сила убирала все препятствия с его пути, отводила опасности и толкала, гнала вперед.

Максимов покосился на пост ГАИ, проплывший слева. Вряд ли в такой ливень там найдутся желающие проверить документы у водителя невзрачного «БМВ», но на всякий случай сбавил скорость до безопасных шестидесяти километров в час. Проверки он просто не выдержал бы, и не потому, что документов у него не было. В одежде с чужого плеча, хрустящей от запекшейся крови, с мертвенно-бледным лицом и лихорадочно горящими глазами, Максимов гарантированно получал автоматную очередь под ноги и наручники на кисти.

Въехав на Химкинский мост, Максимов вытер о колено ладонь, содрав липкую сукровицу. Взял с соседнего сиденья сотовый телефон. Эту модную штуковину он нашел под ворохом одежды на заднем сиденье. Сначала обрадовался, но находка оказалась насмешкой судьбы. Дважды набирал номер пульта связи и дважды из-за треска и воя в эфире ничего вразумительного не услышал. Не надеясь, что разберут, орал в трубку обо всем, что узнал. Без толку. Равнодушно светился дисплейчик, помигивая черными букашками цифр.

Машина покатилась под уклон. Максимов не спускал взгляда с верхнего этажа высотной башни на московском берегу канала. В левом углу горели два окна.

— Или туда, или к Речному вокзалу, на пристань. Разорваться не могу. — Максимов нажал кнопку повтора звонка на телефоне. — Да возьмите же трубку! — взмолился он.

Соединили. Несмотря на то, что над городом все еще бушевала гроза, слышимость оказалась в пределах нормы, очевидно, где-то поблизости стоял ретранслятор.

— Слава Богу! — выдохнул Максимов, услышав в трубке отчетливое: «Орлов. Слушаю вас».

Свободной рукой вывернул руль вправо, погнав машину по дуге, уводящей под мост. К дому, где в двух окнах горел свет.

Когти Орла

Лилит

Настя вошла в комнату, на ходу вытирая волосы полотенцем. Халат распахнулся, но она не стала его поправлять, лишь покосилась на Белова.

— Как настроение, полковник? — Настя придвинула стул, села, положив ноги на диван, небрежно сдвинув безжизненные ноги Белова. — У меня, если честно, настроение чемоданное. Черт! — Настя согнула ноги, послюнявила палец и протерла мелкую сеточку ссадин на голени. — Во что ноги превратила, смотреть страшно.

Белов замычал, отчаянно захлопал глазами.

— Да ладно тебе! — Настя чиркнула зажигалкой, затянулась сигаретой, выпустила дым.

Струя ментолового дыма ударила в лицо Белову, пришлось зажмуриться. Когда справился с выступившими слезами, проморгался и открыл глаза, встретился с холодным взглядом Насти.

— Ай, как глупо получилось, — поморщилась она. — Хотел меня раскрутить, а сейчас лежишь и тужишься, а сделать ничего не можешь. Ну, если ты даже мычишь с трудом, давай я сама за тебя все расскажу. Только не страдай ты так, помрешь от второго удара. А мне поговорить хочется.

Настя поискала глазами пепельницу, скорчила гримаску и сбила пепел на пол.

— Ты меня поймешь, сам всю жизнь людьми манипулировал. Льстил, соблазнял, играл на слабостях. Использовал и бросал. Как презерватив в окно. Удовольствие получил, безопасность обеспечил — и хрен с ним. Людям жизнь ломал, а тебе за это зарплату платили и звания давали. Может, я и исчадие Ада, только ты не лучше. О чем это я? — Настя потерла лоб. — Хочешь, расскажу, как ты меня вычислил? Если честно, на твоем месте сейчас должен лежать Димка Рожухин, так, во всяком случае, планировала. У мальчика дурацкая привычка разговаривать во сне. Перенапряг у него от секретной работы. — Настя, хмыкнув, покрутила пальцем у виска. — Днем рот на замке держит, а ночью… О, чего только не нес. Сыпал такими сведениями, что волосы дыбом вставали. От него я и узнала, что спецслужбы создали карманные отряды террористов, некое подобие «Эскадронов смерти». Огня без дыма не бывает, слухи ходили давно, но я получила информацию, так сказать, из первоисточника. У Димки, кстати, интересное свойство, с ним можно во сне разговаривать, задавай вопросы — он на все ответит. И как его психологи к секретной работе допустили, ума не приложу. Да черт с ними, это ваши заботы. Но нашли бы Димку здесь, версию сконструировали бы в три секунды. Крыша у мальчика поехала, вышел из-под контроля и решил использовать группу внештатных террористов в личных интересах. Не пыхти, сам знаешь, так и было бы. Потому что всегда проще свалить на одного, чем отвечать всей конторой. Лучше пусть молодой опер головы лишится, чем свора генералов — погон. Так? Правильно, порядки у вас такие. И из тебя козла отпущения сделают. — Настя подмигнула загнанно дышащему Белову. — Ты же как меня вычислил? В случайность ты не веришь, сам говорил. Думаю, нехорошее предчувствие зашевелилось, когда я в баре вдруг из темноты вынырнула. Ох, видел бы ты сейчас свое лицо! Кстати, ты прав, именно тогда я и решила поменять тебя на Димку. Первый звонок мы послали на телефон оперативного дежурного, просто другого не знали. А со вторым звонком я решила поиграть. Как я узнала твой номер, догадался? Догадался, по глазам вижу. Правильно, в баре дала тебе попользоваться своим сотовым, а в нем функция дозвона. Нажмешь кнопочку — высветит последний набранный номер. Вот и вся хитрость. Ее ты быстро раскусил, но для полного раскола требуется убойный факт. Единственное, что могло привязать меня к теракту, — компьютер Волошина. И его ты грамотно вычислил. Сознаюсь, пошарила у тебя в карманах, нашла бумажку с телефоном барыги, что крадеными компьютерами торгует, а ниже свой. Вернее, нашей студии на Ульяновской. Уж не знаю, как ты колоть умеешь, но наверняка получше Димки. — Настя закинула голову и хрипло засмеялась. — Ох, мужики, видели бы вы себя тогда со стороны! Бились, как два боевых слона. Кстати, не ляпни Димка, что из тебя уже успели козла отпущения сделать, грохнула бы я тебя, Белов, не задумываясь. А Димку на это место уложила бы. А знаешь, почему именно на этот вшивый диванчик? — Настя ткнула сигаретой в сторону стола в дальнем углу комнаты. — Вон он, компьютер Волошина. В целости и сохранности. Мог бы ходить, проверил бы серийный номер, он у тебя в блокноте записан, наверно, Волошин дал. И виновата во всем Ленка Хальзина, твоя давняя пассия. Это она проболталась гадалке о работах Волошина. Вот я и навела барыгу, потребовала именно этот компьютер, и со всем программным обеспечением. Так что программа прогноза ЧС в Москве сейчас в нем есть. Как и программка генерации голоса. Сам понимаешь, файл с текстами сообщений я специально сохранила. Так что мы имеем на сегодняшний день, господа опера? А имеем мы конспиративную квартиру, а в ней компьютер и некоего Белова Игоря Ивановича, старшего офицера ФСБ, находящегося в розыске. И еще мы имеем грызню спецслужб, осложненную выборами. Им позарез нужен козел отпущения. Но — лови мысль! — лучший козел отпущения — это мертвый козел! Намек понял? — Настя коротко хохотнула. — Ведь никто не поверит, что твои подельники оставили бы тебя в живых, правильно? Вот и не будем выходить из сценария. Все должно быть логичным и легко объяснимым. — Она наклонилась, потрепала Белова по руке. — Ты полежи, подумай. А я собираться начну. Ты, кстати, веришь, что город можно взорвать?

Белов загудел носом, задергал омертвевшими губами. Слов не получилось, лишь выдавил невнятные булькающие звуки, да из уголка рта побежала мутная струйка слюны.

— Вижу, вижу, согласен. Сейчас кое-что покажу. Она на минуту выскочила на кухню, вернулась со спортивной сумкой. Осторожно вытащила из нее и поставила на стол рацию.

— Тебе видно? — Она оглянулась на Белова. — Запасной блок подрыва. Основной — в одном укромном месте. А этот нам пригодится как вещественное доказательство. Честно говоря, я еще не решила, добить тебя или так оставить. Так что слушай и запоминай. Хан — ты его не знаешь, но имя запомни. Это он вынес фугасы со склада под Бологим. Ой, забыла сказать, как про них узнала! Лежала в клинике с одним воякой. Правильно, с тем самым Прохоровым. Вытащить нужную информацию из мужика, влюбленного по уши, труда не представляет, сам знаешь. Прохоров случайно сболтнул про фугасы, а я и вспомнила, когда с программой Волошина ознакомилась. Остальное тебе неинтересно. Так, запоминай. — Настя включила кнопку, на панели зажегся зеленый прямоугольник дисплея. — Хан поковырялся в фугасах и перенастроил в них приемник блока подрыва. Теперь он сработает на известной только нам частоте. Фугасов, как ты знаешь, три. Вводим в память рации три известные нам частоты. И еще одну. — Она потыкала в кнопки. — Вот так. А теперь, когда рация примет кодовый сигнал, она по очереди передаст команду фугасам на подрыв. Что ты там сипишь? — Настя подошла к Белову. — Боишься, что рванет? Конечно, рванет. Но не сейчас. Я же не сошла с ума, в чем меня пытался убедить мой бывший муженек.

На шесть часов запланирован самолет из Шереметьева. Но вдруг из-за грозы или еще почему-то произойдет задержка? Сигнал на эту рацию я передам, только когда буду убеждена, что гарантированно вылетаю из страны. До Барселоны около трех часов лета. Блок подрыва настроен на задержку в три часа. Иными словами, когда мой самолет приземлится в Испании, Москва рухнет в бездну. — Она, не скрывая брезгливости, осмотрела Белова. — Решай сам, будешь ждать девяти утра или умрешь сейчас. Моргни, когда надумаешь.

Губы Белова задрожали, выдавливая пузыри. Он сверлил взглядом склонившуюся над ним Настю, мычал, силясь произнести хоть слово.

— Вот так, полковник, — прошептала Настя. — Ты заглянул в Бездну, и она опалила тебя своим ледяным дыханием. Ты всего лишь человек, жалкое, убогое существо. Подумай, зачем тебе жить? Вспомни, зачем ты жил? А они? — Настя резко взмахнула рукой. — Им зачем жить? Знаешь, мир слишком хорош, чтобы в нем обитала такая тварь, как человек. Вы долго переделывали мир под себя, двуногих скотов. Настало время пинком перебросить вас через последнюю черту, в то будущее, что вы заслужили. Что ты таращишься на меня? Не ухватил, был близко, а не сцапал? — Настя захохотала. — Да ты и не мог меня поймать! Глупец, что ты знаешь о Лилит?! Кто ты тварь, чтобы вставать на пути у Лилит?!

Белов затряс головой, разбрызгивая клочья пены, и злые, мутные слезы текли по его щекам.

А Лилит все хохотала безумным, леденящим душу хохотом.

Дикая Охота

Двери лифта разъехались в стороны. Максимов переступил через уходящий из-под ног порог и сразу же прижался спиной к холодной стене.

В голове в такт ударам сердца гулко бухал колокол. Максимов жмурился от каждого удара. Боль больше не терзала тело, измочаленное усталостью и потерей крови. Оно омертвело, как тряпичный манекен. Только удары сердца, гулкие и неровные, связывали Максимова с жизнью, но он уже не был уверен, слышит ли он их внутри себя или звук рождается где-то снаружи, бьет упругой волной, плотно обволакивая безжизненное тело.

Лифт остановил этажом ниже, подъем на два пролета вверх отнял последние силы. Он сквозь пелену, застилающую глаза, с трудом разглядел номер на двери. Сто тринадцать. Осмотрел дверь и тихо застонал, упершись лбом в дверной косяк. Такой металл мечом не перерубить. Звонить без толку, окровавленному мужику никто не откроет.

Максимов облизнул пересохшие губы. Сознание медленно соскальзывало в непроницаемую темноту. Жутко, до головокружения хотелось спать. Вернее, лечь и отключиться.

«Глупец, что ты знаешь о Лилит?! Кто ты, тварь, чтобы вставать на пути у Лилит?!» — раздался за дверью высокий женский голос. А потом дребезжащий нервный смех.

Максимов вздрогнул, как от удара. Сипло втянул в себя воздух. Провел ладонью по холодному металлу двери, отдернул, сжал кулак. Медленно опустил.

Покачиваясь, пошел по лестнице вверх, к двери лифтовой камеры.

Дверь была заперта на висячий замок.

Максимов вскинул меч, выдохнув, срубил дужки замка. От резкого движения открылись раны, майка, хрустящая от запекшейся крови, вновь сделалась влажной на груди. Он пнул дверь, задохнувшись от спертого маслянистого воздуха.

Потянул носом. Откуда-то из темноты шла струя свежести, пахнуло дождем и озоном. Максимов разглядел мутный прямоугольник окна. Пошел, запинаясь о какие-то тряпки, наваленные на полу. Одна куча вдруг ожила, вскрикнула. Над колесом мотора лифта поднялась всклокоченная голова.

— Ты чо, мужик!

Максимов шагнул на звук. Отчетливо пахнуло запахом бомжа и страхом.

— Ты, ты, это…

Максимов ткнул рукояткой меча, раздался шипящий звук, словно пробили покрышку. Бомж кулем свалился в груду тряпья. Максимов добил ударом ноги. Бомж вздрогнул всем телом, но даже не застонал. Свидетели не нужны.

Оказалось, свет и свежий воздух идут из прямоугольного отверстия в кладке из стеклянных блоков. Кто-то выбил два, оставив острые зазубрины по краям.

Максимов примерился — пролезть можно. Сжав зубы, сунул голову в лаз. Острая боль вонзилась в плечи. Максимов выдохнул сквозь оскаленные зубы и протолкнул тело дальше. Показалось, острые ножи сдирают кожу со спины.

На залитую дождем крышу он упал, корчась от боли. Полежал, подставив грудь холодным струям. Боль не отступила, просто стала другой, теперь не рвала, а пощипывала и бередила раны.

Сначала встал на четвереньки, потом выпрямился, опираясь на меч. Добрел до телевизионной антенны.

— Обойдетесь, — пробормотал он, перерубив тонкий кабель. Наматывая на локоть кабель, добрался до края крыши, отсек и там. Всего получилось метров пять импровизированного каната. Кабель скользил в руках. Максимов стал через каждые полметра вязать узлы.

В голове помутнело, он покачнулся и еле удержался на ногах. Прислушался к себе.

«Не успеешь. Умрешь раньше», — сам собой родился безжалостный ответ.

Максимов отбросил кабель. Поднял меч. По пузырящимся лужам пошел к тому краю, где находился балкон сто тринадцатой квартиры.

Присев на бетонный бортик, перевел дыхание. Посмотрел на лежащий внизу город, изгиб канала, арку моста, гирлянду размытых от дождя огней.

Сорвал с себя майку. Показалось, что вместе с ней содрал кожу. Сжался, давя в себе боль. По коже бежали горячие ручейки, мешаясь с прохладными струйками дождя.

— Пора, иначе просто отключусь, — прошептал он вслух.

Свернул майку в жгут, обвязал вокруг талии, засунул за спину меч.

Осторожно встал на край бортика. Развернулся спиной к пропасти. Поднял лицо к летящим из темной выси каплям.

Выровнял дыхание и стал ждать, когда тело сделается невесомым, умрет ветер и капли застынут в воздухе. Время остановилось. И он шагнул в темноту…

…Медленно, завораживающе медленно поплыл вверх край крыши. Как бесконечное полотно, поползла шершавая стена. Он видел слюдяные блестки воды, скопившейся в щербинках, застывшие змейки ливня, стеклянные бусинки капель, не долетевших до стены. Целый рой дождинок проплыл мимо лица, рассыпался, как стайка растревоженных рыбок.

Снизу поднималось свечение, дробилось искорками на бисеринках дождя. Когда оно сделалось ощутимо плотным, напротив глаз появилось окно. Слой воды на нем был похож на изморозь в конце зимы, такой же прозрачный и переливчатый.

Руки сами вспорхнули вверх, медленно, словно подбитые ветром крылья. Едва показался черный край перил балкона, пальцы напряглись, превратились в стальные когти. Они впились в перила, тело вытянулось, гася инерцию полета, тут же спружинило, взмыло вверх. Перила поплыли вниз, а ноги сами собой рванулись вверх по дуге, перебрасывая тело через перила.

Едва ноги коснулись твердой поверхности, правая рука занырнула за спину. Меч острым узким клинком распорол облако мелких дождинок, искрившихся в свете, льющемся из открытой настежь двери…

Максимов распорол тюлевую сетку, вздувшуюся от ветра, и шагнул через порог…

Лилит осеклась, невольно прижала руку к груди. Из темноты выступил человек с мечом в руке. Грудь лоснилась от красной пленки крови, жадно, как губы, раскрылись створки ран, в них пульсировали красные роднички, тонкими струйками сбегали по дрожащим от напряжения мышцам. У него было тугое, страшное от рвущейся наружу мощи тело воина и бледное, безжизненное лицо аскета. Заглянув в его глаза, Лилит не увидела в них своего отражения. Луна, неожиданно выглянувшая из разрыва в тучах, набросила на его израненные плечи серебристый плащ цвета Времени…

…Она была прекрасна дикой, языческой красотой. Первозданный огонь жег ее изнутри, заставлял высоко подниматься грудь, трепетать тонкие крылья носа. Сочные влажные губы дрожали в сладострастной улыбке. В ее взгляде было столько необузданной силы, что он физически ощущал, как его засасывают, непоборимо затягивают два клокочущих водоворота. Слабость растопила мышцы, он понял — еще немного, и он уже не в силах будет противостоять ей. И тогда он, гортанно вскрикнув, взмахнул мечом, прочертив серебряную дугу наискосок раз, потом еще раз…

Когти Орла

Он вышел под дождь. Шагнул в темноту. На двенадцатом шаге земля выскользнула из-под ног. Он упал лицом в траву, широко разбросав руки. Боль на секунду вернула в сознание, и каждой клеточкой тела он почувствовал, что распят на гигантском шаре, с дикой скоростью несущемся в леденящей мгле, и что соскальзывает, непоборимо соскальзывает с его поросшей мокрой травой поверхности, и тогда что есть силы вцепился левой рукой в зеленую гриву травы, правая все еще сжимала рукоять меча. На опаленном небесным огнем клинке тускло отсвечивали всполохи уходящей из города грозы.