Человек - Луч

Глава девятнадцатая РЕШАЮЩИЙ ДЕНЬ

5 апреля, в двенадцать часов дня, все радиостанции Советского Союза передали заявление ТАСС. В заявлении говорилось:

Немедленно после окончания передачи полный текст сообщения ТАСС был повторен всеми радиостанциями мира. Впервые в истории США была прервана передача бейсбольного матча между флотом и армией, чтобы дать текст сообщения ТАСС. Первые комментарии по явились немедленно.

Известный журналист Пильман писал в «Таймс диспетч»:

Немедленно посыпались раздраженные вопли некоторых ученых мужей. Один вещал из своего особняка, что кощунству и безбожию должен быть положен предел. Есть граница и для науки!.. Ему вторил собрат из Мадрида, утверждая, что имеются такие тайны, касаться которых человек не может, ибо они принадлежат богу.

Вечерние газеты напечатали первые комментарии военных деятелей и специалистов по различным проблемам экономики. Высказывая недоверие по поводу возможности осуществления указанного в заявлении ТАСС эксперимента, экономисты и военные комментаторы осторожно намекали, что если подобное открытие действительно окажется в руках большевиков, то это вызовет в западном мире потрясения, размер которых сейчас невозможно предугадать…

Уже в эти первые часы начали появляться и другие отклики. Ряд крупных ученых — Гобль и Морлей в США, Морроу и Бью-Том в Англии, Кардьер и Коэн во Франции, Праль и Граффинг в Западной Германии — и с ними множество других заявили, что они сочтут величайшей честью, если Академия наук СССР и уважаемый коллега И. Д. Андрюхин используют их возможности и знания на любом этапе проведения Великого эксперимента. Всем этим ученым, а также любым другим, кто захотел бы к ним присоединиться, были посланы от имени Академии наук СССР приглашения присутствовать при проведении испытания либо на территории Академического городка в СССР, либо принять участие в экспедиции профессора Павермана. Были получены сообщения более чем от двух тысяч шестидесяти ученых, что они выехали или выезжают в ближайшие дни, чтобы принять участие в Великом опыте.

Либеральные английские и французские газеты поместили заявление всемирно известного доктора Шлима, посвятившего свою жизнь борьбе с детской смертностью; его имя пользовалось огромным уважением во всех странах мира. Доктор Шлим сказал:

И вот именно в эти дни невероятного, нечеловеческого напряжения, когда поток разноречивых требований, просьб, предложений захлестывал Академический городок, с академиком Иваном Дмитриевичем Андрюхиным произошло нечто странное. Впервые за много лет ученые, его соратники, отметили небывалую, несвойственную академику склонность к уединению, причем стремился он, отгораживаясь от любых обязанностей, быть только с Юрой…

С каждым днем увеличивалось количество гостей, имевших пропуска в Академический городок, и все они прежде всего хотели нанести визит Ивану Дмитриевичу Андрюхину и Юре Сергееву. Именно это, как правило, не удавалось. Поэтому пришлось одну за другой устроить две пресс-конференции, на которых присутствовали не только представители советских и зарубежных газет, телевидения, кино, радио, не только ученые, но даже религиозные деятели и представители деловых кругов.

Вот извлечения из отчета об этих пресс-конференциях, Опубликованного в «Известиях» от 8 апреля:

…Вечером в этот день академик Андрюхин соединился по радио с Биссой и вызвал профессора Павермана.

— Как идут дела? — спросил Андрюхин.

— Отлично! Завтра к вечеру все будет готово. Надеемся эту ночь спать.

— Вы уверены, что все в порядке?

— Да.

И в Биссе и в Майске лихорадка ожидания нарастала с каждым часом.

Фотонная площадка для запуска Юры была воздвигнута на этот раз в центре старого аэродрома, примерно на том месте, где Юра оказался после первого испытания. Академический городок располагал самыми мощными в Союзе и во всем мире термоядерными электростанциями, которые давали более пятидесяти миллиардов киловатт.

Почти весь этот чудовищный поток энергии в момент опыта подавался на фотонную площадку. Вход на территорию аэродрома был строжайше воспрещен и в ночь накануне 10 апреля закрыт полностью.

В эту ночь они сидели сначала впятером — Андрюхин, Ван Лан-ши, Анна Михеевна, Юра и Женя, трое пожилых людей и двое молодых, — пять человек, от которых зависело теперь так много! Они остались после диспетчерского часа, в последний раз проведенного Андрюхиным. Опрос всех служб шел по телеселектору, и вот все выяснено, все проверено, а разойтись они не могут.

— А давайте споем! Что в самом деле! — неожиданно заявила Анна Михеевна и с такой лихостью махнула рукой, повела плечами и так вскинула голову, будто она только и делала всю жизнь, что распевала с эстрады веселые куплеты. — Будем дикими голосами петь любимые Юрины песни! Идея?

— Идея! — оживился Андрюхин, а Ван Лан-ши только тихо улыбнулся, но был безусловно готов поддержать. — Ну, Человек-луч, твое слово! Давай нам свою любимую песню и слушай, что мы из нее сделаем.

— «Коробейники» я люблю, — смущенно признался Юра.

Они исполнили «Коробейники», «Подмосковные вечера», «Катюшу», «По долинам и по взгорьям» и решили, что если натворят в науке такое, за что их выгонят, то смогут организовать ансамбль песни и пляски…

— Десять часов, — сказал Андрюхин вставая. — Помни, тебе надо хорошо выспаться. Ну, завтра некогда будет прощаться, да на людях оно как-то не так…

Он крепко обнял Юру и несколько раз поцеловал его, щекоча своей замечательной бородой.

— Вот, сына хотел, — сказал он ни с того ни с сего Жене. — Дочка есть, внучки есть, а ни сына, ни внука…

Но, когда и другие, расчувствовавшись, принялись целоваться с Юрой, который, удивленно улыбаясь, ласково отвечал на прощальные приветствия, Андрюхин, рассердившись, начал всех выгонять из комнаты.

— Помни, — строго сказал он, в последний раз обнимая одной рукой Юру, а другой — Женю, — помни: что бы завтра ни произошло, не удивляйся. Не удивляйся тому, что произойдет на старте. Не удивляйся тому, что может произойти на финише…

Оставшись одни, Юра и Женя переглянулись.

— О чем это он? — спросила Женя с беспокойством.

— Не знаю. — Юра сам был удивлен.

— Вечные секреты! — Она хотела было рассердиться, но, обняв Юру, только сказала: — Ну и ладно…

…Погода была мерзкая. Всю ночь мокрые хлопья снега, расползавшегося у земли в капли дождя, беззвучно кропили все вокруг. Безжизненное темно-серое небо упрятало куда-то и звезды и луну и вместе со снегом все ниже опускалось на землю. Сырой ветер размазывал по стеклу капли дождя и уныло недоумевал, как можно хохотать в такую погоду. А они сидели и хохотали, захлебываясь, до слез…

— Юрка, перестань! — тоненько визжала Женя, обессилев. — Я больше не могу!

Но Юра без усмешки, лишь высоко поднимая брови, продолжал рассказывать, как он захватит с собой удочку и, вися над океаном, примется, поджав ноги, ловить акул, причем самое трудное будет раздобыть червяков; как киты в его честь выбросят фонтаны и он примет необыкновенный душ…

Но Женя уже не смеялась, разглаживая ладонями щеки Юры, она старалась стереть смех с его лица.

— Мне страшно, — сказала она. — А тебе бывает страшно? — Она заглянула в его глаза. — Наверное, нет, никогда! Ты странный человек, Юра! Когда ты стоял тогда, в первый раз, на этой проклятой решетке, у тебя был такой вид, словно ты слушаешь что-то интересное… Ты даже улыбался, а через секунду исчез… — Она зябко передернула плечами.

— Улыбаться легче, — заметил он задумчиво. — Вокруг люди, не знаешь, куда руки девать. Я ведь не артист.

— Какой артист? Ты герой!.. Неужели ты герой? — Она недоверчиво уставила на него свои яркие даже в полутьме глаза. — Конечно, герой… Как Корчагин или Матросов… Это очень страшно, Юрка.

— Вот это страшно, — согласился он. — Какой я герой? Брось ты это…

— Нет, герой… А ты не рассердишься, если я тебя что-то спрошу?

— Давай.

— Вот в ту самую секунду… понимаешь?.. Ну, когда тебя нет, когда ты исчезал, ты чувствовал что-нибудь?

— Нет. Ничего.

— Как — ничего?

— Не знаю. Это произошло сразу. Вот я здесь, а вот уже стою на аэродроме… Только потом было как-то не по себе. Я тебя хорошо увидел, когда мы были уже в машине…

— Юрка! Ты не говорил об этом!

— А что? Ведь опять вижу хорошо! Чего ж тут говорить.

— Потом ты все время видел хорошо?

— Ну да. Ладно, Женька. Дай я тебя поцелую.

Когда он уснул, она, поджав колени и положив на них голову так, чтобы были видны его нос картошечкой, просторный лоб, плотно сжатые губы, невольно начала вспоминать, как это все случилось, где они встретились. Она снова увидела Детку, ласковую черную таксу, первый сеанс акупунктуры, хоккей, подготовку к опыту и их первые часы вместе, пережила вновь страшное испытание первого опыта, ни с чем не сравнимое чувство, когда столб пара и в нем Юрка, живой, такой, как был, возникли на обледенелом снегу, их поездку в санитарной машине, ужин, сон, прогулку на лыжах, ночь в зимнем лесу… Неужели она знает его всего четыре месяца? Она решила высчитать точно, сколько дней они знакомы. Получилось сто десять дней… Сто десять дней — и целая жизнь…

Она не помнила, как заснула, заснула сидя, уткнувшись головой в колени.

Когда она проснулась, было уже восемь часов. Андрюхин обещал заехать в половине одиннадцатого. Пока она хлопотала о завтраке из специального набора атмовитаминов, ей казалось, что ничего этого не нужно, и не хотелось ничего делать. Она непрерывно смотрела то на часы, то в окно поверх занавески, прислушиваясь, не проснулся ли Юра…

С шести утра радиостанции Советского Союза и всех социалистических стран передавали через каждые полчаса:

Десятки тысяч людей, запрудивших Майск, вместе с сотнями миллионов жителей всего земного шара с рассвета 10 апреля ждали сообщений из Академического городка. Те, кто имел пропуска в район аэродрома, с восьми часов стояли под мокрым снегом, подняв воротники и безропотно переступая по лужам замерзшими ногами.

Митинг открыл президент Академии наук СССР, могучий человек с гривой седых волос, на которых незаметны были тающие снежинки.

— Дорогие гости! Друзья! Товарищи! — начал он свое короткое слово. — Миллионы лет назад человек, тогда еще полузверь, сделал первый шаг, пошел по своему пути, отделившись от животного мира! Менее ста лет назад, в октябрьские дни семнадцатого года, человек сделал второй шаг, решительно отбросил враждебные ему силы и взял счастье в свои руки… Ныне человек делает третий шаг и становится над природой! Человечество только начинает ходить, перед ним огромный, безмерно великий путь, осознать который мы не в состоянии. Жалкими пигмеями являются те, кто помышляет об уничтожении человечества! За будущее человечества!.. За его следующие шаги!..

Глядя на море голов перед ним, слушая взволнованные слова руководителя советской науки, отчетливо представляя, что делается на Биссе, понимая, что миллионы и миллионы людей прильнули сейчас к своим приемникам, отсчитывая последние минуты, Юра ощутил такой огромный прилив гордости, величия, радостного торжества, что совсем забыл о себе и о своей роли. «Это я? — мельком думал он. — Я взойду сейчас по белой лесенке на фотонную площадку, от всех, за всех, для всех наших людей?.. Сейчас идти. Ну, Юрка!..»

И с улыбкой, которая невольно возникала у него всегда, когда ему приходилось выходить перед людьми, он уже готов был двинуться к сияющей белизной лестнице, ведущей на площадку, но растерянно остановился.

Было без четверти двенадцать. В это время ему следовало подниматься на площадку. И действительно, Юра Сергеев неторопливо шел по лестнице, неловко улыбаясь окружающим. Но это был не он, а другой Сергеев, впрочем удивительно похожий на настоящего…

Он, этот другой Сергеев, был также одет в легкий комбинезон из золотистого майлона специальной выработки. Точно такой же красивый, с набором серебряных пластин широкий пояс крепко перехватывал комбинезон. На голове у него была такая же шапочка, тоже из золотистого майлона, похожая на те, которые надевают пловцы, а на ногах — светло-фиолетовые спортивные туфли… Юре долго пришлось привыкать к этому костюму, созданному лучшими мастерами Московского дома моделей: он казался ему нелепым, пригодным разве что для балета; потребовалось вмешательство самого Андрюхина. Но этот парень, взобравшийся уже на фотонную площадку, легко и спокойно нес свой изящный костюм…

Что же это такое? Решили послать не его?

Обида словно крючьями рвала на части сердце. Невольно он ловил недоумевающие взгляды окружающих и, побурев от стыда, готов был рвануть золотистый майлон или включить пояс и взмыть в небо, когда по лестнице быстро взбежал академик Андрюхин и стал рядом с тем, двойником, положив ему на плечо руку. На стадионе воцарилась такая тишина, что Юра ясно слышал быстрые удары своего сердца.

— Перед вами, — громко заявил Андрюхин, — кибернетический двойник Сергеева!

Он распахнул комбинезон, обнажив живот и грудь, удивительно похожие на настоящие, человечьи, нажал на одно из ребер, и на глазах у невольно ахнувшей толпы то, что изображало кожу груди и живота свернулось под горло тугим жгутом, и вместо кровоточащих внутренностей все увидели яркое и сложное переплетение электронной аппаратуры.

— Закройся! — небрежно бросил Андрюхин.

И, когда легким, совершенно человеческим движением машина подняла руку, опустила на место кожу и застегнула комбинезон, Андрюхин продолжал:

— В целях максимальной безопасности он пойдет первым! За ним — настоящий Сергеев! — И он сделал знак Юре подняться на лестницу.

Толпа с радостными криками, приветствуя, поднимая стиснутые в рукопожатии руки, хлынула к фотонной площадке, но остановилась не менее чем в пятидесяти метрах, отделенная широким и глубоким рвом.

Огромный бетонный постамент, вышиною около десяти метров, весь светился фиолетово-желтыми искрами и вибрировал, как туго натянутая струна.

Репродукторы отсчитывали последние секунды. Все замерли, не спуская глаз с меланхолически улыбавшегося двойника Сергеева. Вдруг лицо его дрогнуло, улыбка исчезла; он поднял руку; пронзительно и нежно прозвучал удар гонга. И тотчас яркий луч, мгновенно вспыхнув, исчез, прорезав сочившееся мокрым снегом небо… На фотонной площадке никого не было.

Андрюхин, сверкнув глазами вслед лучу, повернулся к массивному мраморному столику, установленному на площадке лестницы. Два аппарата радиотелефона связывали площадку запуска непосредственно с Москвой и с Биссой.

Никто не шелохнулся, пока не пропел тонко аппарат, заставив всех вздрогнуть.

Андрюхин схватил трубку.

— Паверман? Слушаю! — И голосом, загремевшим по всему полю, он начал повторять то, что с другого конца света говорил ему Борис Миронович Паверман: — «Полная удача! Локаторы зарегистрировали появление двойника в назначенном квадрате над океаном! Двойник установил телефонную связь с Фароо-Маро! Все!» — он радостно гаркнул и последнее слово, потом недоумевающе переспросил: — Все?

И тут же, бросив трубку, повернулся к плакавшей, обнимавшейся, радостно вопящей толпе и, тряхнув головой, подняв вверх руки, задрав в небо бороду, закричал так, что все невольно подхватили его крик:

— Ура!.. Ура!.. Ура!..

Когда прошел первый порыв восторга, взгляды обратились к Юре. С ним уже прощались представители делегаций, ученые, общественные деятели, приглашенные персонально. Вначале, впервые проделывая такую церемонию, Юра немного не рассчитал свои силы и слегка помял известного борца за мир, буддийского священника из Тибета, но потом он приноровился, и прощание проходило без помех и членовредительства…

Женщина-кореянка, вся в белом, маленькая старушка, та, что более четверти века назад храбро защищала свой Пхеньян, дымно горящий в чаду напалмовых бомб, женщина, о которой пели песни чуть ли не на всех языках мира, поцеловала Юру так, как, верно, когда-то целовала его мать, которой он не знал… Юра судорожно вздохнул, не замечая, что слезы уже давно катятся по его щекам.

Огромный негр ухватил Юрину руку и раскачивал ее, что-то громко и быстро говоря, и Юра понял. Широко распахнув объятия, он крепко, по-мужски, сжал далекого товарища и сам ощутил его сильные руки.

Японский профессор, поглаживая Юрин рукав, говорил, даже, кажется, пел, радостно улыбаясь; вокруг теснились еще десятки лиц, Юра их уже плохо различал, поднимаясь все выше по лестнице, туда, где на площадке стоял последний человек, с кем ему надлежало проститься, — Иван Дмитриевич Андрюхин.

Они молча, тяжело сопя, троекратно расцеловались.

Андрюхин вопросительно и требовательно вскинул вверх бороду.

Юра кивнул головой и стал на фотонную площадку.

Словно посылая всем последний привет, Юра скользил глазами по лицам…

Кто-то, стоя на толстой черной ветке голого дуба, отчаянно размахивал пестрым шарфом. Женька! Ему показалось, что он даже приподнялся на цыпочки, чтоб лучше ее разглядеть.

Но не успел.

Необыкновенно яркий луч скользнул над мокрым лесом и скрылся в серой мгле облаков… Сергеев исчез.

И тотчас тоненько зажурчал телефон.

— Паверман! — радостно гаркнул Андрюхин над боявшимися дышать людьми. Не сразу они поняли, что голос его жалко поник. — Что?.. Что?.. В районе «М» локаторы обнаружили подводную лодку… Что-то произошло с двойником… А Сергеев?.. От Сергеева пока нет известий…

Он медленно положил трубку, тяжелым взглядом обвел всех присутствующих, так что ближние к нему невольно посторонились, когда он взял трубку московского телефона.

— Правительственный комитет? Андрюхин. Двойник Сергеева терпит аварию в квадрате «М». Причины неизвестны… Сведения поступили в момент запуска самого Сергеева… Да, от него известий пока нет…