Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)

17

Следователь. Можно предположить, что вы все же чего-то побаивались.

Нечаев. Я бы не спешил с выводом.

Следователь. А расписка? От чего вы хотели застраховаться?

Нечаев. Обычная формальность. Эксперимент острый, в какой-то степени вмешательство в психику. В таких случаях согласие участников опыта обязательно.

Следователь. Препаратом занимаются эксперты. Они еще скажут, насколько правомерно его использование.

Нечаев. Уверяю, абсолютно безвреден. Я сам глотал бессчетное число раз, килограммами. У нас есть разрешение авторитетной комиссии.

Следователь. Безвреден для здоровья — возможно. А поведение? Мне нужно знать, как он действует. Что произойдет, скажем, со мной, начни я его применять?

Нечаев. С вами? Ничего, ни на вот столько. У вас другой тип нервной системы. Что же касается Полосова… Валентин по натуре был человек мягкий, впечатлительный, в общении несколько стеснительный и, что для эксперимента особенно важно, в высшей степени отзывчивый, участливый. Мы все наделены способностью сопереживать — кто больше, кто меньше, но Валентин в этом плане чемпион. По крайней мере я второго такого не встречал. Для чего нам понадобился ДЛ? Препарат обостряет, усиливает эту способность и в то же время как бы лишает человека самостоятельности. Понимаете? Все зависит от партнера, от окружения. Грубо говоря, так: мне весело — и вы в ударе, я в трансе — и вам небо с овчинку.

Следователь. Интересно получается. Вам же ничего не стоит водить меня за нос. Прикинетесь лучшим другом — и у меня перед вами душа нараспашку?

Нечаев. Э, нет, номер не пройдет. В том-то и дело, что прикинуться не удастся. Человек-эхо все равно отзовется на ваше истинное чувство. Если на самом деле он вам неприятен, то и у него возникает неприязнь, как бы вы ни маскировались. Тем и привлекателен эксперимент: он позволяет судить о личностных взаимоотношениях в условиях полной душевной открытости… Видели бы вы, как загорелся Валентин, стоило мне лишь предложить идею эксперимента. Это же окно в будущее, попытка узнать эмоциональный мир людей, которым жить через сто, двести, может, тысячу лет, когда не нужно будет скрывать свои чувства, строить кому-то козни, лицемерить, лукавить, фальшивить, ловчить…

Следователь. Прервемся, Эдуард Павлович, на сегодня достаточно, спасибо. Вы мне столько наговорили, что надо переварить. Когда я что-то недопонимаю, становлюсь подозрительным.

Нечаев. Так вы все-таки в чем-то меня подозреваете?

Следователь. Не без этого, вы уж извините.

Нечаев. В чем же, если не секрет?

Следователь. В неискренности, прежде всего. Такое впечатление, что вы скрываете что-то, боитесь проговориться.

Нечаев. Все правильно — боюсь, чутье у вас верное. Как бы вы держались на моем месте? Приходится взвешивать каждое слово. Сказал что не так, потом доказывай, что не верблюд.

Следователь. Ну, это вы зря. Не такие уж мы безнадежные, чтобы не понять, где оговорка, а где оговор. Бывает, люди начисто меняют свои показания. Нам не привыкать… А вот с ним, с Полосовым, вы во всем были искренни?

Нечаев. В каком смысле?

Следователь. Не мог ли он подумать, что вы в чем-то его обманываете или что-то утаиваете? Не спешите с ответом, это принципиально. Если Полосов, как вы сами говорите, остро чувствовал, улавливал малейшую фальшь, и вдруг он обнаруживает, что вы…

Нечаев. Можете не продолжать, я вас понял.