Цена предательства

Глава 1 Возвращение армии

Улицы, ограды, парапеты,

Толпы… Толпы… Флаг над головой,

Радостным сиянием победы

Озарилось небо над Дворцом.

Гром орудий, но не грохот боя.

Лица… Лица… Выраженье глаз.

Счастье… Радость… Пережить такое

Сердце в состоянье только раз.

Слава вам, которые в сраженьях

Отстояли нашу вы страну

Слава и тебе, великий воин,

В небывалых трудностях который

Выстоял. Сражался. Победил.

Мира

Первые теплые дни лета. Мирония с ликованием встречает воинов, возвратившихся с войны.

Победа! Сегодня мы встречаем наших победителей! Центральные улицы Мирании, все здания, речные пристани, каждый фонарный столб были украшены флагами, приветственными лозунгами, плакатами, яркими бумажными фонариками. Все улицы заполнены радующимися, празднично, ярко одетыми людьми. Все смеются, плачут, кричат, обнимаются и опять плачут…

Вот, вдалеке слышен звук торжествующих боевых труб, словно чудовищные морские звери, перекликаются друг с другом, слышен рокот барабанов — толпа всколыхнулась…

— Идут, идут, ии-д-уу-т! Наши!

Наши любимые, любимые, такие долгожданные, герои! Звучит оркестр, бросаются люди навстречу идущему войску, и не в силах сдержать их смеющиеся, тоже очень радостные патрули, да и не очень они стараются.

Вот они, несокрушимые наши! Цветы, цветы, множество цветов…

Воины-победители идут по главной улице Меронии, звенят медали, вместе с золотыми и красными нашивками говорят они о больших солдатских дорогах, приведших к этому дню.

Радостные встречи со слезами на глазах.

Солдаты идут строем, этот день они не забудут никогда, гордость и радость на их благородных лицах: — Я вернулся, я победил эту страшную войну.

Все смешивалось в одну блестящую процессию. Солдаты направляются по главной улице — Миронийской на Триумфальную площадь, находящуюся подле императорского дворца. Мы, императорская семья выходит на центральный балкон, чтобы приветствовать наших героев.

Впереди армии опять, как три года назад, едет Император Дарко — статный, высокий, такой красивый, солнце, как будто признавая счастье окружающих, радостно играет яркими бликами на его длинных бронзовых волосах. Я не видела отца больше трех лет. Как же он постарел! На его широком лбу прорезались две глубокие морщины, его плечи все также широки, но я вижу, что он похудел.

Все пораженно вздохнули — мы наконец увидели ардорских пленных. Их на удивление не так много, как ожидалось нами. Скованные по рукам и ногам они медленно шли, склонив головы с длинными косами. Грязные, одеты в жалкие обрывки, с кровавыми следами на их телах, они выглядели отвратительно. Я жадно всматривалась, пытаясь увидеть их знаменитого короля Доменника — самого злобного и страшного зверя. Да, это наверное тот, первый — он держит голову выше всех, смотрит по сторонам дерзко, гордо, презрительно кривит губами, у него светло-каштановая длинная коса.

— Великий Создатель, какие они высокие! — сказала тихо императрица. — Это же не люди, а великаны какие-то!

— Поверженные великаны, мама, главное, что поверженные, — добавил Алек, — к тому же они и есть — не люди, а звери, — веско добавил он.

Император Дарко выглядел величаво, но тем не менее было видно, что он был весел и энергичен. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти мили до столицы. Он оглянулся на молодых и таких же оживленных молодых людей, его свиту. Я с волнением увидела еще более похорошевшего Эжери среди приближенных императора. Все эти блестящие креландские офицеры были богато одеты, веселые, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях. Император и его свита переговариваясь, весело улыбаясь, остановились, ожидая когда вся площадь наполнится прибывавшим войском.

Вот все собрались. Император, гордо сидит на своем великолепном скакуне, поднимает вверх руку с мечом, все замолчали, десятки тысяч глаз с обожанием смотрят на своего Великого предводителя:

— Солдаты Креландии! Мои дорогие! Благодарю всех! — сказал Дарко, обращаясь к солдатам и к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова.

— Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Креландия не забудет вас. Вам слава вовеки! — Он помолчал, оглядываясь.

— Ура-ра-ра! — заревели тысячи голосов.

В то же день, вечером был большой торжественный пир. Звон большого гонга возвестил о начале пиршества. Стол императорской семьи стоял на высоком помосте у стены огромного круглого зала. Длинные светящиеся столы ломились от яств, за ними сидели сотни блестяще одетых людей. В огромной столовой зале было полно народа — императорская свита, креландские офицеры, простые солдаты — герои ардорской войны. Был там и главный имперский маг Мериданон, он был высок, его благородные седины и длинная серебряная борода поражали взор. Широкие плечи, благородное морщинистое лицо, под мохнатыми бровями блестели удивительно живые, умные и добрые глаза. Император Дарко с женой — императрицей Марией сидели во главе стола. Все были веселы, море улыбок, торжественных тостов, страшных, ужасных и печальных военных историй.

После пира все гости прошли в огромную Большую золотую тронную залу с белыми резными колоннами. Здесь должна была состояться церемония награждения и укрощения пленников с последующим надеванием на них ошейников подчинения.

Большая золотая тронная зала была самым великолепным помещением императорского дворца— здесь проходили торжественные приемы иноземных послов, здесь проходили самые роскошные имперские балы.

О роскоши и богатстве прекрасного императорского дворца ходили легенды по всему миру. За троном императора стояло бронзовое позолоченное дерево, на ветвях которого сидели птицы разных пород, из золота, певшие соответственно своей птичьей породе на разные голоса. Золотой трон императора был так искусно построен, что одно мгновение он казался низким, в следующее — повыше, а вслед за тем возвышенным. Этот трон как бы охраняли необыкновенной величины львы, золотые, с яркими бриллиантовыми глазами.

Императорская чета направилась к своим тронам. Заиграла торжественная музыка. Зал заполнялся. Никто не сдерживал улыбки.

Началась церемония награждения героев ардорской войны. Лорды и простые солдаты вызывались один за другим — они один за одним чинно и неспешно шли к императорскому трону, преклоняли колено, чтобы получить заслуженную награду. Следовало краткое описание того или иного геройства, император тепло благодарил солдата, вручал ему награду. Одни получали знатные титулы и земли с дворцами и замками, воинам более скромного происхождения давали военные звания, блестящие доспехи, мечи, коней, почетные места на службе.

Был среди награжденных и мой Эжери. Его имя назвали одним из первых. Я вся пузырилась от гордости за любимого.

— Герцог Эжери Кранбский, — громко прозвучало во весь огромный зал.

Медленно, чеканя шаг, вышел улыбающийся Эжери. Он был прекрасен! Его лицо было удивительно красивым — прямой нос с легкой горбинкой, широко разметнувшиеся густые темные брови, высокий благородный лоб, твердые, чуть подкрашенные по последней моде красные губы, густые ресницы над прекрасными глазами. Высокий, в прекрасном красно-белом мундире.

— Мой любимый друг — герой, — приветствовал его император, встав с трона и выйдя ему на встречу — честь небывалых размеров!

— За твой геройский поступок, за спасение всей креландской армии под Сальдором, — я потрясенно вздохнула, прижав руки к груди, — «какой герой!», — прими мою личную благодарность и мое расположение на веки, — между тем продолжал отец.

Император пожаловал моему Эжери титул Блистательный Герцог, земли, недалеко от Меронии с замком, дом в Меронии, с правом передачи титула и наследства всем его потомкам. Неслыханная награда! Раздались громкие овации. Эжери купался в славе.

Более семисот человек получили в тот день разные награды. Церемония завершилась только через долгих пять часов. Через многочисленные золотые двери вошли слуги с горячительными и прохладительными напитками, раздавались легкие закуски. Императорская чета покинула зал на небольшой перерыв.

Все неторопливо переговаривались, переходили от группы к группе, никто не расходился. Предстоял главный и самый интересный этап — церемония овладевания. Это была главная интрига дня — кто получит раба. Имена оставались в тайне. Получить ардорца в подчинение — это мечта каждого, это статус, высшее признание заслуг и достоинств. Конечно, никто не сомневался, что император лично станет хозяином бывшего короля Ардора, но оставалось еще более двадцати пленников. Зал проявлял больше и больше нетерпения.

Тихая музыка внезапно умолкла, и трубы пропели громкий серебряный зов, забили барабаны. Все встали.

— Его императорское величество Дарко Маркес Бронтейн, властитель Креландской империи, сюзерен малых королевств, правитель Ардора!

— Ее императорское величество Иария Монна Бронтейн!

Улыбающаяся императорская чета под руку торжественно вошла в зал, в благоговейной тишине они чинно проследавали к своим тронам на небольшом постаменте и замерли в благородных позах.

Вдруг все зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, в зал ввели пленников. За ними следовала группа магов во главе с Мериданоном.

Я невольно ожидала увидеть те же забитые, жалкие существа, которые я видела вчера. Каково же было мое удивление, когда в зал вошли высокие, статные мужчины. Им позволили вымыться, накормили, их длинные волосы, заплетенные в сложные косы ловили свет сотен люстр, высевших под высоким потолком. Они были несомненно красивы — одетые в просторную черную одежду, которая, тем не менее не скрывала их атлетическое телосложение. Их чуть удлиненные, миндалевидные глаза поражали глубиной и разнообразием оттенков — тут был и ярко-желтый и прозрачно-голубой и ярко-зеленый. Их руки и ноги были скованы, но при этом они умудрялись двигаться грациозно и плавно. Я нашла глазами короля Ардора, как и в прошлый раз, он шел впереди своего маленького отряда, — «интересно, кому он достанется, хотя нет, не интересно, конечно императору…»

Солдаты выстроили ардорцев в линию, заставив встать на колени.

В зале воцарилась напряженная тишина.

Вперед выступил барон Араден Сорат — ближайщий советник и помощник императора. Это был чрезвычайно умный и так же чрезвычайно опасный человек. Наружность барона отвечала его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — это было существо особенное, не способное делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в друзья. Он говорил мало, но резко.

— Дорогие гости, люди Креландии, — проговорил он, тщательно, как бы взвешивая, выговаривая каждое слово, — эти преступники, имевшие наглость воевать против великой Креландии готовы добровольно передать себя в рабство!

Гости ответили утвердительными возгласами.

— Да будет так! — закричал барон.

— Раб Нарат Тейн выйди вперед, принеси клятву своему будущему господину герцогу Вараву Кранбскому!

В центр вывели того самого раба, которого я посчитала королем, поставили на колени, — «ах не король», — подумала я, — «о, раб достался отцу Эжери, счастливчик», — вздохнула я огорченно. Думаю, в этот момент мои мысли были созвучны со всеми в этом огромном зале, все хотели получить раба, и я тоже.

Гордый герцор, раздувшийся от счастья и осознания торжественности момента, вышел вперед. Вопросительно посмотрел на барона, — «что делать». Барон кивком головы показал ему где встать — перед рабом. Раб, видимо находясь под каким-то связывающим заклинанием, вяло сопротивлялся до того момента, как Мериданон подошел к нему сзади и положил ладонь ему на затылок. Со своего, переднего, места я видела, что лицо ардорца вдруг превратилось в неподвижную маску, взгляд застыл и остекленел.

— Повторяй за мной раб,

Раб, едва шевеля губами, с потускневшим взглядом, янтарные глаза которого стали похожими на лишенными смысла холодные драгоценные камни, принялся повторять:

— Я, презренный раб Нарат Тейн, прошу тебя, благородный герцог Варав Кранбский, принять меня своим рабом,

В руках барона показался знаменитый ошейник подчинения, он передал его герцогу;

— Я добровольно одеваю этот ошейник, повторяет раб, — герцог наклоняется, одевает ошейник на ардорца, — Я раб, а это значит, что я — никто, я — вещь, принадлежащая Господину навечно.

— Я, герцог Варав Кранбский, принимаю тебя раб, да быть мне твоим хозяином навечно, до скончания моих дней! — Герцог с этими словами одевает на себя браслет хозяина.

— Слова сказаны, обряз совершился, — провозглашает барон Араден, — при этих словах ошейник и браслет вспыхнули ярким светом, герцог закричал, как от сильной боли, раб глухо застонал. Застежки на браслете и ошейнике исчезли, плотно обхватили шею и запястье своих носителей, превращаясь во вторую кожу. Теперь их снять невозможно. Раб навеки послушен воле своего хозяина.

Раб, шатаясь встает, послушно следует за своим хозяином.

Барон Араден называет следующие имена. Церемония идет своим ходом.

За окнами уже смеркалось, когда церемония наконец подошла к концу. Все ардорцы приобрели своих хозяев. Имя короля Ардора так и не было названо.

Глава 2 Узник

Мира

Прошло несколько дней, заполненных празднованиями и торжествами. Отец весело улыбается, шутит, завалил меня и маму блестящими, великолепными подарками — мама получила тяжелую бриллиантовую диадемы искусной работы — очень старинная вещь, — задумчиво причмокнула маркиза Анна Шамер, мамина фрейлина, приближенная и самая близкая подруга императрицы, она всегда все знала и не было во всей Креландии человека более осведомленного, чем эта сорокалетняя, все еще красивая дама. Мы с мамой часто посещали ее салоны, организованные маркизой в ее богатом доме недалеко от нашего дворца.

— Как вы себя чувствуете, дорогая моя, — с заботливой улыбкой спросила мама после положенных приличиями приветствий, когда мы уселись в глубокие светло-бежевые диваны огромной гостиной маркизы.

— Ах как можно быть здоровой… когда так сильно нравственно и физически страдаешь? Разве можно, имея чувство, оставаться спокойной в наше время? — сказала Анна Шамер, страдальчески закатывая глаза.

При этом она поправила свою прическу убедившись, что новый, блестящий браслет хозяина привлек наше внимание. Сердце сжалось у меня от зависти — «и она тоже».

— Да что же такое с вами, — встревоженно спросила императрица;

— Ах, дорогие мои, — Анна повысила голос чуть-чуть, так, чтобы ее услышало наибольшее количество людей в комнате, — это такое страдание, такая боль одевать этот браслет, — она помахала рукой в воздухе, привлекая к себе внимание окружающих. — Я приобрела себе нового раба, — она как бы небрежно махнула рукой, показывая на молодого миррийца, застывшего в покорной позе в углу комнаты.

Послышался уважительный шепот.

— Вы знаете какая это боль, моя рука чуть не сгорела. Меня лечил маг-целитель! Но такие травмы магии не поддаются.

Я уверена, больше внимания к своей персоне она не могла привлечь, зависть, горячее любопытство, уважение читалось во взглядах окружающих ее людей. Я сгорала от зависти. Браслет хозяина! Ох, моя мечта. Эта удивительная новинка появилась в Креландии в прошлом году и приобрела чрезвычайную популярность. Единицы могли позволить себе это — либо самые богатые и знатные жители нашей империи, либо награжденные самим императором за особые заслуги. Ну почему жизнь так несправедлива, я горячё переживала, что даже эта недалекая и страшная маркиза уже получила раба, а я, дочка самого великого императора, еще нет. День уже быть испорчен. Я хотела покинуть это место и погрустить где-нибудь в темном углу.

— Ежели бы мы знали, что вы плохо себя чувствуете, моя дорогая, праздник бы отменили, — сказала мать вежливо, скорее по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которые были уместны и не важно было ни ей ни кому другому верили ли ей окружающие.

— Ах я так мучаюсь, — счастливо простонала умирающая маркиза, — но я готова на все ради такого блестящего общества!

Гостиная Анны Шамер начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Меронии, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили. Приехал и Эжери… Но он только вежливо поклонился императрице, весело подмигнул мне и пошел ласково ворковать что-то очень интимное сказочной красавице Элен. День был окончательно, отвратительно испорчен. Только воспитание и чудовищная выдержка помогли мне сдерживать слезы.

Вечер Анны Шамер был пущен. Люди с разных сторон равномерно и не умолкая шумели в разговорах, обсуждали ардорцев, победу, недавнюю церемонию, опять и опять возвращались к новому рабу маркизы:

— Ах а вы слышали, что король то Ардора, их владыка, сдох в пути, — говорит все всегда знающая маркиза;

«Ну сдох так сдох», — думаю я, — «там же, в этом Ардоре, еще много ардорцев, привезли бы мне хоть какого-нибудь…»

— Да вы что?

— Да, да, узнала из наивернейших источников…

— Вы видели, семье маркиза Сорраж тоже достался ардорец…

— Ах, как это несправедливо…

— Вы не видели еще моего нового раба, — или: — вы не представляете какая это боль, — говорила маркиза Анна приезжавшим гостям и подводила их к неподвижному рабу, демонстрировала его готовность выполнять приказы.

Когда объявили имя герцога Варава Кранбского и он вошел в гостиную, держа в руках золотую элегантную цепочку, пристегнутую к ошейнику гиганта-красавца раба-ардорца, это было последней каплей в чаще моего терпения. Сославшись на головную боль, я попросила позволить мне покинуть благородное общество.

«Ах, ужасно! Ай, ай, ай! Ужасно! Ах, как несправедливо! - твердила я себе и ничего не могла придумать. — И как хорошо все это было если бы у меня был свой собственный раб, как я хорошо б жила, ах как я была б популярна! И Эжери наконец обратил бы внимание на меня!

«Надо поговорить с отцом», — решила я, — «он меня любит, он купит мне раба, я ж не прошу ардорца, нет, хотя конечно хотелось бы, но я ж понимаю, что это совсем не возможно, мне бы мальчика из Мирии, например…»

Вернувшись во дворец, я, первым делом, принялась разыскивать императора, не нашла. Метаясь из угла в угол, я ринулась в единственное место, где я вот уже последние четыре года успокаивала свои нервы — мой самый главный секрет, моя страшная тайна.

Ничего бы не случилось, если бы не ссора с моими старшими братьями четыре года назад. Алек — взрослый девятнадцатилетний наследный принц, уже тогда на две головы выше меня, пятнадцилетней. Алек был похож на отца — сильный, высокий, темноволосый, воин- будущий император. Маркус же, на полтора года младше Алека, был из рода мечтателей — он предпочитал посвящать свой досуг раздумьям, а не действиям, упиваваясь радужными грезами, не имевшими ничего общего с действительностью. Он жил, довольствуясь своим внутренним миром, еще более прекрасным на его взгляд, чем Креландия, и лишь нехотя возвращался к реальной действительности. Взирая на людей, он не испытывал к ним ни влечения, ни антипатии. Взирая на жизнь, он не омрачался и не ликовал. Он принимал существующий миропорядок и свое место в нем как нечто данное, раз и навсегда установленное, пожимал плечами и возвращался в другой, лучший мир — к своим книгам, музыке и мечтам.

Тогда, четыре года назад, братьев учили быть руководителями, будущими императорами — история, политика, экономика, лучшие учителя учили их владеть мечом, копьем, ездить на лошадях, руководить людьми, а меня, хрупкую принцессу — петь, улыбаться и подчиняться. Меня это жутко расстраивало, конечно, они, наследники, мужчины, их доля руководить и подчинять, а я просто выйду замуж… Всеми силами я боролась, протестовала, хватала меч, просила научить меня скакать на лошади. Будучи осмеянной братьями в очередной раз, я, в слезах, бросилась прочь.

«Вот убегу, далеко, далеко, пропаду, съедят меня страшные, огромные пауки в том самом дальнем и темном углу того брошенного коридора, умру всем им назло… Будут они плакать и горько кричать вернись, вернись…», — с такими горькими мыслями неслась я в тот самый страшный и темный коридор и было мне все грустнее и грустнее, когда я представляла всю их печаль, и плакала я сильнее и сильнее, уже забыв свою обиду, а оплакивая свою смерть и их будущую печаль, забилась я в какую то темную, глубокую нишу, прижалась спиной к шершавой стене, все…вот тут я и умру…и вдруг услышала я глухой рык, сдвинулся мир сзади меня…и я с криками провалилась назад, в темноту. Наверное на какие-то несколько минут я потеряла сознание, звука закрывающейся стены я не слышала, очнулась я в полной темноте, окруженная грубыми каменными стенами. Сколько провела я там времени, крича, царапая, ударяя камни, я не знаю, только в какой-то момент я, видимо, нажала на нужное место и тяжелый каменный блок бесшумно отодвинулся, явив мне выход в ту же темную нишу.

Зареванная, вся грязная, в паутине, вернулась я обратно, готовая рассказать о своей находке братьям, но Алек, увидев меня, насмешливо спросил:

— Ну что, великий воин, вернулась, сколько пауков убила ты, смешное создание? — вокруг все засмеялись.

Этот момент изменил всю мою дальнейшую жизнь. Я замолчала, обиделась и ничего не рассказала. Намного позже, обдумав все, что случилось, я вернулась в ту нишу, ощупав стену, я нашла скрытую кнопку, открыла дверь, нагнулась и вступила в темный проход через узкую щель. Я знала из многих рассказов старых слуг, что есть легенда о старом лабиринте императорского дворца. Построенный неизвестно сколько поколений назад, лабиринт пронизывает весь дворец, он под землей, за стенами, в погребах, в подвалах, под холмом, под всем дворцом.

— Тогдашний правитель велел умертвить всех рабочих, строящих дворец, ради сохранения тайны лабиринта, — рассказывала нам, детям императора, старая нянька перед сном.

Это невообразимая путаница туннелей, огромный город под дворцом, в дворце, черный, полный монстров, привидений и тишины. Но, несмотря на поиски, никто его так и не нашел. Зато нашла я.

Когда блок закрылся за мной, я подавив панику, вспомнила, где я нажала на скрытый замок — дверь послушно открылась, закрыла снова. Огляделась, прошла несколько шагов и увидела тонкую щель света сквозь каменные швы стены — маленькое, незаметное окошечко, позволяющее мне увидеть коридор, по которому я недавно шла. Прошла дальше. Туннель шел вниз. Тут было сухо, воздух был на удивление теплым и свежим, только чуть-чуть пахло пылью. Многочисленные окошки — снизу, на верху, на уровне моей пояснице и моих глаз — открывали потрясающую возможность все видеть. Я поняла, что попалась. Я никому не скажу об этом лабиринте, я исследую его сама…

За последующих четыре года я далеко продвинулась в своих исследованиях. Боясь быть увиденной оттуда, снаружи, я никогда не использовала свет, я шла, шагая вдоль стен многочисленных коридоров, легко касаясь их пальцами. На огромных каменных блоках были впадины, где-то они были гладкими, где-то шершавыми. По началу я использовала веревку, привязав ее у входа, я шла по лабиринту, разматывая клубок. Потом я записывала повороты, по ночам зубря их в своей комнате. Теперь, через четыре года, я с легкостью могла найти тайный коридор ведущий к практически любой части дворца. Сколько тайных, интересных разговоров я подслушала, стоя в темном коридоре, прижавшись к узкой щели, я знала кто и как спит с моими братьями, я знала кто из знати и с кем изменяет. Я присутствовала практически на всех тайных собраниях императора со своими советниками, слышала их тайные же обсуждения между друг другом. Я видела убийства и измены, слезы и проклятия.

Сегодня я вошла в лабиринт намереваясь отвлечься от грусти и черной зависти. Я оглянулась по сторонам, убедилась, что никого нет, нажала на тайную кнопку, нагнулась и вошла, очутившись по ту сторону стены. Тонкие, многочисленные лучики пробивались через многочисленные щели в камнях.

Уже давно у мены был запланирован поход в новый, пугающий своей темнотой коридор. Но из-за последних радостных событий, и непрерывных торжеств и встреч у меня категорически не хватало свободного времени. Я шла, привычно считая повороты. Иногда мне приходилось нагибаться, коридоры то расширялись, то сужались. Наконец я дошла до таинственного темного тоннеля. Коридор пугал абсолютной тьмой, значит на много ярдов вперед там нет ни одного смотрового окошка, этот факт не то, чтобы пугал меня, нет, я уже давно перестала бояться привидений и монстров лабиринта, просто это не привлекало меня — всегда меня манила возможность услышать что-то новое, тайное.

Но сейчас я решительно вступила в темноту, надо ж наконец узнать, куда ведет этот путь. Тьма, ни малейшего проблеска света. Казалось, тьма имеет вес и давит на открытые глаза.

Иду вперед, ну что ж, по крайней мере нет поворотов, легче запоминать. Наконец я вошла в большое ответвление, которое абсолютно неожиданно закончилось массивной дверью. Такого я еще не встречала. Интересненько, посмотрим что там… К моему удивлению дверь открылась легко и тихо, после первого же толчка. Я вошла в темное помещение, ужасный смрад чуть не сбил меня с ног. Это тюрьма! Маленький темный лабиринт вился между камерами узников. Многочисленные световые полоски пробивались из световых окошек-щелей. Везде находились грязные узники. Так, переходя от камеры к камере, заглядывая в окошечки, я вдруг услышала голос императора. Пошла на голос. Очередная камера — если переходить от окошка к окошку, расположенных на разной высоте, можно увидеть все, что происходит. Прижалась к окошечку.

Маленькое полутемное помещение было наполнено народом. Только сначала я никого не видела, мои шокированные глаза были прикованы к императору, сидящему на стуле у противоположной моему окошку стене. Штаны его были растегнуты и слегка приспущены, молодая девушка со связанными сзади руками на коленях сидела между его раздвинутых ног, ее длинные, спутанные волосы связаны в пучок, отец, держит ее волосы и грубо насаживает голову девушки на что-то, находящееся между его ног, он стонет, ускоряет движение рукой:

— Да, да, тааак хорошо, бейте его…Да, глубже моя кошечка…

Раздавшийся хлесткий удар оторвал меня от созерцания императора… Напротив его стула стоит металлическая решетка, к ней, широко раскинув в стороны руки, привязано какое-то существо. Сзади него стоит стражник с кнутом.

Рядом стоит жаровня, на ней накаляются металлические инструменты, другой палач стоит, прижимая горячую палку к груди пленника. Послышался глухой стон — узника, еще один и еще — моего отца, он закинул голову от волны удовольствия;

— Еще, еще, — с расстановкой, томно распоряжается он, — другая раскаленная докрасна палка касается груди существа. Его тело дернулось… Дернулось тело императора…

Я подхожу к другому окну — вижу Мериданона, каких-то людей, одного темноволосого, бородатого незнакомца, одетого в кожанную коричневую одежду, он выглядит как уроженец Вередии.

Отец отталкивает девушку, она остается лежать там, где упала. Встает, поправляет штаны, я стыдлива отвожу глаза, не стоит дочери видеть то, кусок чего болтается там… Подходит к пленнику:

— Ну, скажешь слова подчинения?

Пленник молчит. Опять раскаленная палка, я чувствую противный запах горящей плоти.

Когда все кончилось, Мериданон, подчиняясь жесту отца, подходит с поникшему пленнику, с гримасой омерзения на его благородном лице, кладет руку на белую голову, пленник дергается — маг его лечит. Ожоги на моих глазал перестают кровоточить, но не затягиваются, видимо не в первый раз уже его лечат. Пленника снимают с решетки, скованного по рукам и ногам странными белыми кандалами, бросают на пол. Все уходят.

Я, заинтригованная, полная чувства гадливости, следую по темных туннелям в императорский кабинет. Там все как раз собираются.

— Да, да, ваше величество, — говорит Вередиец, — вы все правильно делаете, продолжайте поколачивать его, покричите, поприжигайте, главное, дайте ему понять, что вы очень, ну очень злы…

— А я и так очень и очень зол, — прерывает его император.

— Да, да я понимаю это расстраивает чрезвычайно, — добавляет Мериданон, — но тут я совершено, абсолютно беспомощен. — он устало садится в кресло и вытирает лоб, — как я уже говорил — этот маг в тысячу, нет в десятки тысяч раз сильнее меня, да и любого мага в этом мире, я никак не могу пробиться через его защиту, да даже, если и пробьюсь…

— Если мы и пробьемся, — подхватывает его чернобородый, — обряд можно совершить только сняв весь мифрил! Весь, до одного, что является…

— Что является абсолютно не возможным, — как бы подхватывая передачу, продолжает Мериданон, — уважаемому господину Заросу даже такому сильному магу-менталисту, чтобы установить контроль надо по крайней мере пять секунд…

— По крайней мере, по крайней, — суетливо двигаясь по императорскому кабинету, подтверждает Зарос, — и то, при условии, что вы его максимально, да, да, абсолютно, несомненно максимально ослабите. Для захвата контроля такого уровня магии надо много сил, а для прохождения обряда подчинения надо чтобы особь была в сознании и без мифрила, да, да, но тогда, когда мы снимем мифрил…

— Тогда он нас всех тут развеет в пыль идиоты! — заорал отец. Никогда я его не видела в такой ярости. — О чем вы только думаете, слабоумные!

— Да, да надо его ослабить, очень, очень ослабить, магическая атака взглядом и волей — самый распространенный метод магической атаки тут не сработает, особь слишком сильна, — в состоянии крайнего эмоционального возбуждения заговорил Мериданон. — Я справился с ардорцами, это было не сложно, но тут…

— Тут необходимо воздействие на уровне высочайшего мага-ментала. Людей способных на такой уровень влияния очень и очень мало, в силу необходимости для этого достаточного уровня моего развития. Бытовые маги до такого уровня обычно не дорастают. Результат магического воздействия проявляется, как изменение отношения объекта атаки к целевым объектам и установкам, которые задает агрессор..;

— Как правило по сути — подключение к каналу эгрегора и передача ему двух входных параметров: жертвы с ее идентификацией и эмоционально-ментальной установки о угрозе, исходящей от жертвы для самого эгрегора…

— Да нет же, нет же, мой дорогой коллега, горяче запротестовал имперский маг — это может выполняться, как атака магом, подключенным к энергополю эгрегора. Маг-агрессор при этом отождествляет себя с самим эгрегором и использует его силу и энергетику…

Маги, погрузившись в ученый спор настолько увлеклись, что напрочь забыли о багровеющем от ярости императоре. Тот, не выдержав наконец, громко ударил кулаком по столу дико зарычав… Все в кабинете, в том числе и я, за стеной, подпрыгнули…

— Мне нужен четкий план, — раздувая ноздрями от гнева, нарочито медленно и четко проговорил отец.

— Ну, как я уже сказал, план тот же, — ответил после некоторого молчания маг-менталист, — бьете его, поколачиваете, особь должна привыкнуть к этому, злитесь, орите побольше, вопросы какие-нибудь позадавайте что ли…

Мериданон согласно кивал…

— Почаще кладите его на пыточный стол, он должен к нему привыкнуть, относиться обыденно, ну иголки повтыкайте в него какие-нибудь, я всегда буду присутствовать, чтобы он ко мне привык тоже. Если он заподозрит, что я менталист, что мы готовим обряд, он будет непробиваем…

— Время от времени я буду просить снимать с него мифрил, якобы чтобы легче лечить было, будем делать вид, что снимаем…

— Ослабьте его, он должен обалдеть от слабости и пыток, за несколько дней до обряда не кормите, не поите особь, слейте из него почти всю кровь, мне нужно, я надеюсь, только пять секунд и я возьму над ним контроль…

— Будем молиться Создателям, что смогу, — немного помолчав, добавил он. — Пять секунд, мне надо только пять секунд особи, находящейся в полном сознании и без единого куска мифрила!

Больше ничего нового сказано не было. Началось скучное многочасовое обсуждение деталей.

Я, дрожащая, вывалилась из темной ниши.

Острые куски разбитой вдребезги жизни были повсюду вокруг меня. Меня тошнило. Согнувшись, держа рот дрожащими руками, я выбежала через одну из задних дверей из дворца. Высокий черный шпиль, серый камень дворцовых стен, теплый воздух, исполосанный серым дождем, все это было памятником моему счастливому миру, который ушел сегодня безвозвратно, конец беспечному миру моей юности. Меня выворачивало на темную траву.

Я проболела несколько дней и меня лечили от лихорадки, с постели я вставала только, чтобы посидеть на подоконнике и погреться на жарком летнем солнышке и посмотреть на деревья, зеленевшие в большом парке за дворцом. Чувствовала я себя слабой и очень глупой. Одни и те же мысли возвращались ко мне снова и снова.

Я пыталась разложить мои переживания по группам, как всегда учил меня учитель логики.

Я порывисто ходила по комнате, иногда что-нибудь брала со стола и, повертев, клала обратно. На столе у меня всегда множество пустячков — колечки, крохотные заколки, зеркальца, гребешки, духи, книги… Подбежала к зеркалу, взглянула на себя… зря, с отвращением отвернулась… Я знаю, что когда я волнуюсь, у меня темнеют глаза. Сейчас у меня были очень темные глаза. В зеркале я была бледной и казалась измученной, я была нервно, болезненно возбуждена.

Итак, это был явно ардорец — несмотря на грязь и печать страданий на его лице, явно узнавались характерные черты ардорской, звериной расы — большие миндалевидные глаза, увеличенные клыки — это враг Креландии, очевидно, он являлся гнусным преступником, убийцей креландцев. За что и был наказан. Потом, размышляла я, убеждая себя, из последующего разговора было явно, что два мага заставляли, уговаривали отца измываться над узником! Да, слава Создателям! Решено — отец находился под пагубным влиянием двух магов, один из которых откровенно признался, что он сильный менталист. Я почувствовала себя обеспокоенной за безопасность отца. Подумала, посмаковала это чувство. Повздыхала…Мне очень понравилось переживать за императора, это было так волнительно, я ощущала себя так по взрослому, нахмурила брови, сделала чрезвычайно серьезное лицо… Я тогда почувствовала себя до слез растроганной тем, какой благородной, оказывается, могу я быть.

Следующая проблема, куда более серьезная и нерешаемая — измена моего отца — то, что он делал с той девушкой странно перекликалось с тем, что рассказывал маркиз Антон Капрский моему брату. Да, решила я — наверное это и есть самое больное и непростимое в том, что я увидела. Я должна принять это в моем отце, наверное, все мужчины слабы… Не знаю, очень не уверена…И посоветоваться не с кем. Спрошу мать, решила я.

Как только я приняла решение, сразу как камень сняли с души, стало легче, спазм перестал сдавливать дыхание, я расправила плечи.

Часто, в дни моей болезни, сидя на солнышке, я думала об узнике, кто он и почему он там. Мной руководило дикое любопытство, было чрезвычайно интересно разобраться в этой тайне. Окружающий его ореол тайны возбуждал, заставлял меня трепетать от ощущения прикосновения к чему-то запретному, это как дверь, к которой нет ключа и от того еще более желанная и манящая. Да, конечно, я была молода, избалована и еще не знала поражений и ограничений. Я и ни секунды не сомневалась в том, что я имею абсолютное право на раскрытие этой тайны…

Надо проведать его, решила я.

На следующий день я без малейшей запинки повторила пройденный путь по темному коридору, открыла массивную дверь, нашла нужную комнату и прильнула к узенькому окошку.

В камере на этот раз было тихо. Светильники тускло освещали небольшое мрачное помещение. Вооруженный стражник стоял у входа. Узника я не видела. Перешла к другому окошку. Вот он, я увидела его ноги, одну безжизненную грязную руку — присмотрелась, говорят у ардорцев звериные когти, — гм… ладно, когтей не было… ногтей впрочем тоже, пальцы выглядели ужасно — синие, опухшие, как будто кто-то забивал большие гвозди под них… — «Он преступник…он кровожадный убийца… не жалко, не жалко…» — как заведенная повторяю про себя.

Он не шевелился, — «Умер?»

Видимо, та же мысль пришла в голову стражника, он настороженно подошел к неподвижному телу,

— Колдун, — позвал он, — эй колдун, — крикнул он громче и пнул лежащего ногой, ничего не произошло, удар сильнее;

Ардорец вдруг дернулся, застонал, он попробовал что-то сказать, однако из пересохшего горла не вырывалось ни звука… Я видела, что губы узника почернели и растрескались. Стражник удовлетворенно кивнул, — «жив, не сдох», — отошел обратно на свое место.

Узник попробовал пошевелиться, видимо от этого усилия вновь потерял сознание. Он был в беспаметстве и походил на брошенную кучу старого тряпья.

Я еще немного постояла, посмотрела — ничего больше не происходило. Я ушла.

Новостью дня в этот день в блистательной Меронии была болезнь маркизы Анны Шамер. Фрейлина императрицы несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых креландских магов-целителей, обыкновенно лечивших ее, она вверилась миррийскому целителю, лечившему ее каким-то новым и необыкновенным способом. Эта новость горячё обсуждается, все остальное забыто.

Вернулась в тюрьму на следующий день.

Пыточный стол был густо залит кровью, в воздухе отчетливо пахнет сладкой гарью, как будто здесь свинью жарили…Пленник лежит, скованный на полу. Черные губы его искусаны в кровь, глаза закрыты. Все тело покрыто кровью. Она до сих пор течет, струйками стекает по его телу, маленькими, темными лужицами собирается на каменном полу…

По ночам мне снились сны, что я готовлю еду для узника и несу ее ему, что я несу ему чашу, полною воды, я несу это все ему, роняю, снова возвращаюсь, и никак не могу донести. Спать не могу, сон уходит…

Пропустила день. Вся извелась от беспокойства.

Я решила поговорить с мамой. Однажды вечером я нашла императрицу сидящей в ее малой гостиной, она пила чай и читала книгу. Мать встретила меня со своею обычною ласково-холодною улыбкой. Я присела рядом, в общих чертах, не называя имен, рассказала матери о подслушенном разговоре брата с маркизом Антоном. Замерев дыхание ждала ответа…

— Мира, радость моя, — сказала мама, подумав немного, — ты уже большая и к тому же, ты креландка, ты должна знать, что в мире иногда не все так радужно и приятно, как тебе бы хотелось… — она помолчала, как-будто собираясь с духом: — Секс с женщинами поверженной страны завоевателями это законное солдатское право. — Она замолчала.

— Ничего не понимаю, продолжай! — нетерпеливо потребовала я, ожидая услышать самое ужасное.

Императрица Мария, даже находясь в своей личной гостиной, поражала грацией и горделивой осанкой, как всегда ее туалет был в безупречном состоянии — она была в светлом шелковом платье, перетянутого вишневым атласным поясом, она выглядела прекрасно. Мать, поглядев на меня, чуть насмешливо поджала губы;

— Это сложно понять, но поверь мне Мира — солдат, который прошел тысячи миль через кровь, огонь и смерть во враждебной стране, наполненной кровожадными зверями, этот солдат хотел бы иметь немного удовольствия с женщиной. Это его святое право победителя. Это суть войны: захвати землю врага, его дом, изнасилуй его жену или дочь как часть собственности противника. Унижение и разрушение собственности врага повышает боевой дух воина, укрепляет его чувство уверенности в своей мужской силе и превосходстве своего народа или своей армии. Каждый из его товарищей делает то же самое, крепя групповую солидарность, канализируя собственное чувство агрессии. Победителю принадлежит трофей!

Вернулась к себе в комнату. Голова кружится.

— Вздор, все это вздор! — ах как тяжело. Надо принять — это правило войны, — убеждаю я саму себя, — да — это жестоко, а не жестоко убивать столько креландцев? Да, да, — дышу, концентрируясь, — это суть войны… Надо все уравновешивать — вот в чем весь секрет жизни…

Снова пришла к камере узника. Да, очевидно план императора и магов работает. Узник все более и более слабеет:

Распростершись на полу, пленник, широко раскинув руки насколько позволяют кандалы, лежит неподвижно. Заскрипел засов и дверь отворилась. Свет разогнал полумрак, сквозняк всколыхнул мертвый воздух. Ардорец даже не вздрогнул. Вошла группа людей во главе с императором. Я дернулась уйти, не уверена, что готова к тому, что сейчас произойдет… Осталась… Ноги как будто приросли к полу, спина затвердела в судороге, не уверена, что мне стоит смотреть… Смотрю…

Узника, безвольно болтавшего головой, подвесили на металлические конструкции, широко растянув руки в стороны. Отец кричит ему чего-то, пытается задавать вопросы. Узника бьют кулаками, жгут металлическими прутьями, хлестают кнутом, поджигают ступни — ничего не может изменить его полубессознательный, абсолютно бессмысленный взгляд, тонкая струйка крови стекает из угла его губы, капает с подбородка. Положили на пыточный стол, в него вставляют длинные иглы — пленник не доставил окружающим никакого удовольствия, он просто потерял сознание в очередной раз. Манипуляции Мериданона или холодная вода уже не помогают… «Если это слегка покалачивать», — шокировано думаю я, — «то что ж тогда не слегка…»

— Он готов, — услышала я шепот менталиста, довольно потиравшего руки, они с императором стояли недалеко от моего окошка — он почти умер, еще дня три без воды и еды и можно проводить обряд…

Я приглашена в салон моей лучшей подруги маркизы Агнетты Сорраж. Тут собралась вся золотая молодежь Мелонии.

На сегодняшний вечер были запланированы игры-шарады, веселая игра «отгадай кто это», рассказы об ужасах ардорской войны офицерами и, конечно, цветком этого вечера должно было быть чтение письма-возвания великому императору Креландии от благодарной молодежи. Письмо это почиталось образцом патриотического, духовного красноречия. Прочесть его должна был сама Агнесса, славившаяся своим искусством чтения. Искусством чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие — ропот.

Уже довольно много собралось народа, но Агнесса еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры. Наконец появился блистательный герцог Эжери — звезда всех салонов и благородных компаний. Но я не имела возможности ни секунды побыть с ним наедине, да, в сущности, после первых приветствий мы не перемолвились ни единым словом. Он подошел поздороваться со мной, и пошел дальше, на этот раз под руку с Меланией, чья голова едва достигала ему до плеча.

Вечер начался. Агнесса как всегда великолепно прочитала письмо, офицеры, вернувшиеся с войны, рассказали разные забавные и не очень истории о фронтовых буднях, Эжери рассказал о его новом друге — наместнике императора в Ардоре — герцоге Томеррене Мамоне — легендарной личности и великом герое войны.

Для меня этот ужасный вечер длился целую вечность. Эжери не обращал на меня никакого внимания! Целая вечность, если ты по-настоящему несчастен — это ужасная пытка. Я была настолько несчастна — вся, полностью, что я была уверена — мое горе никогда не иссякнет. Несчастны были мои волосы, мое тело, мои туфли, даже мое платье. Я была до того полна горя, что весь мир перестал для меня существовать. И осталась одна опустошенность.

Агнесса, видя мое горе, сделала мне поистине королевский подарок — с надеждой заглядывая в мои глаза, полные слез, она протянула мне тот самый браслет хозяина! Эта вещь стоила целое состояние! Я в шоке и растерянности смотрела не немыслимо щедрый подарок:

— Это принадлежало умершему рабу моей мамы, — она сжала мою руку, поддерживая, — я правда очень надеюсь, что этот прекрасный талисман поможет тебе найти свое счастье, независимо от всяких тупых идиотов, — испепеляющий взгляд в сторону веселящегося Эжери.

Я была растрогана. Порывисто обняв Агнессу, я одела браслет на руку, под длинный рукав платья. Это будет символом моей надежды. Я решила действовать.

Следующим утром я постучалась и вошла в комнату отца.

— Папа, можно, — робко спросила я;

Увидев меня отец просиял улыбкой:

— Да, Мирочка, солнышко мое ясное, забегай.

Сегодня у отца впервые за много, много дней было хорошее настроение. Он улыбался, пестрил шутками, делал комплименты и просто лучился от счастья. Все окружающие, увидев эту перемену в императоре, вздохнули облегченно. Все это время, с момента возвращения, он был угрюм и рассеян, чрезвычайно вспыльчив и раздражителен. Поперек лба его постоянно была глубокая складка, и он, стоя у окна, часто смотрел наружу, никого и ничего не видя.

Вслед за мной в комнату императора вошел и цирюльник с припасами для бритья.

— Мира что ты хотела? — спросил отец, взяв новостной листок и садясь к зеркалу.

— Ну, ну я бы хотела поговорить с тобой наедине…, - отвечала я, взглянул вопросительно на отца и, подождав немного, прибавила:

— Пожалуй я зайду позже…

— Нет, нет, я слушаю…

Я вздохнула, собралась с духом и бросилась в атаку:

— Отец, я прошу раба, он мне очень, очень нужен…

Император ничего не ответил и только в зеркало взглянул на меня; во взглядах, которыми мы встретились в зеркале, видно было, как мы понимаем друг друга. Взгляд отца как будто спрашивал:

- “Зачем это тебе?”. Мой, — «разве ты не знаешь, не понимаешь?”

Отец положил руки в карманы своей жакетки, отставил ногу и молча, добродушно, чуть-чуть улыбаясь, посмотрел на меня.

— Приди завтра, — сказал он, — обсудим.

Моё лицо просияло. Я открыла рот, попыталась что-то сказать…

— Мира — завтра, — сказал он, остановив на минуту глянцевитую, пухлую ручку цирюльника, расчищавшего розовую дорогу между густой, чёрной щетиной.

— Да отец, завтра.

Император уже был умыт и расчесан и собирался одеваться, когда я, медленно ступая вышла из комнаты.

На следующее утро я зашла в отцовский кабинет, он еще не пришёл, я села в огромное кресло отца, посидела, подождала, еще подождала, никого, открыла секретный ящик рабочего стола, набрав тайный код, многократно подсмотренный мной из тайного туннеля. В ящике находилась моя мечта — ошейник раба и браслет хозяина! Я, трепеща, взяла белую пластинку браслета, подержала, помечтала, сняла свой, подаренный Агнессой, браслет, сравнила, у моего маленькая, глубокая царапина, а так совсем похожи, померила на себя, помечтала, властно тряхнула рукой с двумя браслетами на ней,

— Ко мне раб! — блеснув глазами, скомандовала я жестким командным голосом, — «ах, мечты, мечты…Да где же император?»

В этот момент за дверью раздался шум, шаги, чьи-то голоса. Я, вздрогнув, заметила, что все еще сижу с открытым абсолютно секретным императорским тайником. Засуетилась, сорвала с руки браслеты, уронила все, залезла под стол, панически шарю под столом одной рукой, другой кладу обратно на стол какие-то сверх-важные государственные бумаги, которые, как назло, продолжают сыпаться мне на голову. Больно ударилась локтем, охнула, приложилась головой об угол стола. Который из этих браслетов мой, а вот этот, с царапиной… Забросила браслет и ошейник обратно в ящик, захлопнула, косо уселась, счастливо улыбнулась, готовясь приветствовать отца, потирая ушибленный локоть.

Успела… В кабинет вошел отец. Увидел меня, резко остановился.

— Мира, что ты здесь делаешь?

Я возмущенно поджала губы, забыл, а ведь обещал!

— Отец, но мы же вчера договорились, что я… что ты…

В кабинет стремительно вошел чернобородый маг вередиец, забыла как его зовут;

— Ваше величество все готово, надо торопиться, боюсь, что подопечный может и не… — он резко замолчал, заметив меня, вопросительно посмотрел на императора;

— Мира, радость моя, не сейчас, потом, вечером, да, да приди вечером или лучше завтра с утра, — он нервно, весь дергающийся от сильного внутреннего возбуждения, облизывал пересохшие губы, глаза отца болезненно сверкали,

— Иди Мира, иди, я занят, я очень, Очень занят! - сорвался вдруг он на крик.

Меня бесцеремонно вытолкнули из кабинета. В коридоре я столкнулась с хмурым Мериданоном, он, хмурый прошел-пробежал мимо меня, залетел в кабинет императора.

Что-то скоро произойдет, решила я. Надо посмотреть…

Глава 3 Обряд подчинения

Удар хлыста и снова рана

Свистящий звук разрезал миг

Удар. И сердце с новым шрамом.

Еще одна чужая нить.

Уже не больно. Даже странно.

И только всё вокруг в крови.

Лишь сердце, очень глухо, страшно

Уже не бьётся, не стучит

Удар хлыста, стекла осколок,

И горечь жгучая обид.

И паутиной тонких шрамов

Блестит вместилище любви.

Удар хлыста ложится ровно

Лишь на живое, не на шрам

И снова с кровью, дикой болью

Любви один последний такт

За шрамом шрам, За тактом песня

Погибла музыка любви.

Удар хлыста, Один последний

А крови больше нет, прости…

Мира

Когда я наконец, запыхавшаяся, прильнула к окошку камеры, все уже началось.

— «Великие Создатели — сколько крови!» — меня замутило…

Стул стоял там же, в камере находились все те же действующие лица. Только отец уже не расслаблялся, наоборот, на его лице было написано чрезвычайное волнение, нетерпеливое ожидание какого-то огромного и очень долгожданного счастья. Мериданон и чернобородый, вспомнила его имя — Зарос, тоже были очень сосредоточены. В камере было нестерпимо жарко, все присутствующие то и дело вытирали пот, льющийся по их лицам.

Наконец я разглядела менталиста — лицо его было как у всех жителей Вередии смуглое, с резким профилем и серьезными темными глазами. Довольно красивое. Маг был в темно-красном: широкая безрукавка на голое тело, облегающие брюки. На ногах сандалии.

Напряжение нарастало, казалось, их тревогу можно было потрогать руками, так плотно и осязаемо она ощущалась в воздухе.

Узник выглядел ужасно. Стражник только что отложил окровавленный кнут в сторону. Жаровни сегодня не было — наверное отец не хотел добавлять в жаркое помещения еще один источник тепла.

— На стол его, — отрывисто распорядился отец, перехватив тревожный взгляд менталиста.

Пленника схватили два охранника, аккуратно положили на стол, видимо, боясь убить неосторожным движение, теперь, когда цель так близка, достаточно было любого неосмотрительного действия.

— Осторожно, его жизнь висит на паутинной нити, скорее, — обеспокоенно сказал Мериданон, — Поторопимся, я приведу его в чувство…

Четыре стражника встали по разным сторонам стола, готовые одновременно, по приказу Зароса, снять мифриловые кандалы. Отец стоял около головы пленника, я видела, что за спиной он держал ошейник подчинения, знакомый браслет хозяина тускло мерцал на его запястье.

Два мага встали за головой пленника. Все готовы, напряжение нарастает. Зарос нервным движением локтем вытирает пот со лба, сдувает капли, свисающие с носа. Волосы его мокры, как будто он только вылез из воды. Потряс руками в воздухе, пошевелил плечами, расправляя их, вздохнул…Кивнул Мериданону — готов. Поехали…

Мериданон встал сзади неподвижного, бессознательного пленника, положил руки на его голову, закрыл глаза, сконцентрировался… Пленник вздрогнул, приходя в себя, послышался легкий стон.

Мериданон, удовлетворительно кивнул — его работа была сделана, отошел, на его место тут же вступил менталист. Тоже положил руки на голову ардорца, посмотрел выжидательно на Мериданона…

— Снимите с него мифрил, я не могу так лечить…, - повторил Мериданон фразу, которую он говорил изо дня в день, стараясь, чтобы его голос звучал обыденно и скучно…

Синхронно стражники сняли мифриловые оковы с полуживого пленника, один снял все многочисленные подвески с его груди, с легким щелчком расстегнулись огромный массивный мифриловый пояс и ошейник…

Отец приготовился…

Зарос вдруг резко побледнел, его глаза выпучились от невыносимого напряжения, тело пленника вытянулось в напряженную струну, руки задергались, один из стражников схватил было его за руку, но был с силой отброшен. Не удержался на ногах и упал другой палач. Все тело узника было как будто сведено судорогой, потом вдруг начало дергаться в конвульсиях, его пятки молотили по металлическому столу. Только голова пленника, удерживаемая руками вередийца не двигалась. Зарос крупно дрожал, но продолжал держать пленника, он, с полусогнутыми ногами, упирался в пол, пот не прекращаемым потоком стекал с его лица, кровь пошла у него из носа.

Конвульсии пленника увеличились, теперь не только пятки, а все тело ходило огромными, немыслимыми волнами.

С грохотом рухнула часть стены, к счастью для меня не та, где я стояла. Дым, сноп пламени, клубы пара, рев Зароса — все смешалось. Стражники и Мериданон бросились на тело корчащегося пленника, пол задрожал… И вдруг все закончилось…Зарос открыл красные от лопнувших сосудов глаза, конвульсии пленника прекратились, он сначала застыл на пике судороги, тело его вдруг расслабилось и медленно опустилось назад на стол, руки безвольно раскинулись по обе стороны стола. Я ясно увидела лицо пленника — сведенные судорогой черты расправились, бледно-зеленое лицо с огромными иссиня-черными синяками под глазами потеряло твердость и скульптурную четкость, черты стали дряблыми, невыразительными. Глаза были закрыты. Тонкая ниточка крови стекала из полуоткрытого рта.

— Он под моим контролем, — с придыханием, тяжело сказал менталист. Рук с головы пленника он не снимал.

— Раб, открой глаза, — приказал он;

— Медленно, как бы против желания пленник поднял веки — меня поразили его стеклянные, бессмысленные фиолетовые глаза…

Рем

Первое, что пришло мне на ум, когда я очнулся: кто-то должен закрыть воду. Непрерывно капающая вода раздражала.

Разлепив веки, я понял, что это была моя собственная кровь. Ах…верно, меня же пытали, а сейчас я истекаю кровью… Ну и славно… Говорят её не много в человеке…

В глазах все плыло. Руки…ноги… ага, скованы, жжет от боли…а, ну да, мифрил…Я лежу на чем-то твердом, хм… на столе. Вокруг — да, пыточные инструменты…

Оглянулся — вокруг серые стены. Голое, лишенное окон мрачное помещение, единственным предметом мебелировки которого было пустое ведро. Задумчиво посмотрел на него — а, этим предметом я еще здесь не пользовался за все это время, моего пребывания здесь. Хм, подумал, спрыгнуть что ли со стола, подбежать к туалету, кем то заботливо оставленном для бедного узника… Крюк в потолке был установлен здесь недавно и активно мной использовался, я вспомнил как часто меня подцепляли за него, поморщился вспомнив, что за этим следовало.

Я понимал, что вряд ли выйду живым из этой комнаты. Закрыв глаза я начал считать непрерывно капающие звуки. Затем тяжелая волна истощения снова скрутила меня. Какая-то часть моего сознания понимала, что это было не истощение сна, а скорее всего смерти, я чувствовал ее дыхание за своей головой, и я был рад ее скорому визиту. Холод разливался по всему телу, казалось, заполнял собой всю Вселенную. Он разрывал тело на куски, но в то же время успокаивал жар боли. Очень захотелось свернуться в клубок, куда там, даже головой нет сил пошевелить… О великие Создатели, какой холод. Неужели именно так уходят в Забвение! Слава Создателю это случается только раз. Поскорее бы уже…Жду…Считаю капли…

Вошли какие-то люди, что-то делали с моим телом, это не касалось моего уплывающего сознания.

— Его жизнь висит на паутинной нити, — сказал кто-то над моей головой;

Я сышал, что это было сказано обо мне, но я слышал эти слова, как бы я слышал жужжание мухи. Я не только не интересовался ими, но я их и не заметил, и сразу забыл о них. Мне жгло голову, я чувствовал, что исхожу кровью.

Я не помнил ничего больше, я потерял сознание от страшной боли, которую причинили мне, укладывая на стол, толчки во время движения.

Магия целителя выдернула меня из благословенного забытья. У меня не было сил сопротивляться. Сил открыть глаза не было, почувствовал, что пальцы без ногтей беспомощно заскребли о холодный металл стола и я снова начал проваливаться в темноту. Только невероятным усилием воли Мериданон сумел раздвинуть надвигающуюся тьму. Я испытал легкое раздражение…

И тут на меня обрушилось ЭТО. Словно ужасающий удар палицы, бросивший мое парализованное, трепещущее сознание в бескрайнюю, бездонную пустоту. Перед глазами мелькнуло чье-то напряженное лицо и черная борода. Кто-то — кажется, Мериданон — издал сдавленный крик. Огромная ментальная сила вступила со мной в непримиримую, последнюю борьбу. УДАР…УДАР… Я сопротивлялся. Попробовал ударить сам…Палица сокрушающе колотила по моему ослабленному сознанию. Чувствую, сил больше нет, проигрываю…УДАР… удар беззвучного грома поверг меня в небытие. Ослепленный, терзаемый неведомой мощью, я боролся с мраком, который окутывал мое сознание. Свет перед моими глазами становился все ярче… ярче… стал ослепительным… Руки и голоса вокруг. Я вынырнул из кромешного ледяного мрака, увидел лица, людей в форме, торжествующее лицо Дарко… Потом я почувствовал яростный свист будто от урагана в кронах деревьев и ВЗРЫВ в голове…

В голове вдруг взорвался леденящий черный шар. Никакой защиты больше не существовало, борьба была бесполезна. Это было похоже на смерть. Нет-это и была смерть…

— Он под моим контролем, — последнее, что я услышал…

Мира

К пленнику подошел отец, застегнул на нем ошейник подчинения, раб не сопротивлялся, пустыми, стеклянными глазами смотрел вверх, в пустоту.

Разрушенная стена тюрьмы все еще содрогалась, я боялась обрушения. Отошла на безопасное расстояние к другому окошку, ничего не видно, пошла к другому… церемония уже началась, раб уже повторял за Мериданоном священную клятву:

— … прошу принять меня своим рабом, — монотонно бубнил пленник едва слышно, он все еще лежал на спине на металлическом столе, к нему подошел Мериданон, влил воду в черные губы пленника, чтобы тот мог говорить, дело пошло лучше:

— Я добровольно одеваю этот ошейник, я раб, а это значит, что я — никто, я — вещь, принадлежащая Господину навечно.

Меня всю колотило от увиденного, было очень, очень жарко, все мое тело горело…

— Я, Дарко Маркес Бронтейн, принимаю тебя раб, да быть мне твоим хозяином навечно, до скончания моих дней! — торжественно, звенящим голосом говорит отец слова клятвы.

Мне все жарче и жарче, я наверное заболею теперь… Да нет же, что-то не так, все тело печет, рука горит невыносимо, наверное от обрушения стены начался пожар, больно, больно, больно…я сейчас закричу…

— Слова сказаны, обряд совершился, — провозглашает тем временем Мериданон, — раб обрел хозяина! — при этих словах ошейник вспыхнул ярким светом и плотно обхватил шею раба.

Мой браслет при этом тоже вспыхнул ярким светом, я с трудом не завопила. Что происходит! Застежка на моем браслете исчезла, плотно обхватив мое запястье, превращаясь во вторую кожу. Я подергала браслет. Нет это абсолютно невозможно! Помогите мне! Отец убьет меня!

В камере сзади раздался дикий рев — ой, они поняли, что император не стал хозяином раба…

Я побежала прочь в темноту тоннеля, чернота за дверью показалась мне сладкой и мирной, как беззвездная ночь, тихой, без света, без жизни. Я окунулась в прозрачную тьму и заскользила по ней, как пловец по спокойной воде.

Тревога моя усилилась, за каждым поворотом мне мерещился враг. Только усилием воли я заставляла себя не оборачиваться через плечо на каждом шагу. Они меня найдут, отец разорвет меня на мелкие кусочки… Бежать, бежать… Вышла из ниши, куда идти, как спасаться, а может, если я спрячу проклятый браслет под рукавом платья, может его и не заметят! Ну как же, как же это получилось — наверное я нечаянно спутала браслеты там, в кабинете отца! Ах, ах, я пропала..!

Не в силах выговорить ни слова, я привалилась к стене. Крадусь к своей комнате.

Не успела! Догнали. Слышу, что группа людей быстро идет по коридору, они что-то громко и очень оживленно обсуждают, они еще не видят меня…маги, стражники, император вылетели из-за поворота. Я стою, смотрю на них, глотая слезы, прячу руку с браслетом за спиной. Все резко остановились напротив меня, как-будто налетев на стену. Отец, с выпученными глазами, красный тяжело смотрит на меня.

Тяжелое молчание.

Чернобородый маг оглядел меня спокойно, без всякого выражения на лице. Он был недурен собой и нельзя сказать, что недружелюбен. Однако между бровей пролегли суровые морщины; судя по всему, вряд ли бы кто-то захотел встать ему поперек дороги.

— Это она, — вдруг сказал он;

— Точно, — процедил отец

— Да, я чувствую связь между ошейником и принцессой, она.

Я затравленно смотрю в глаза отца, — «надо наверное повозмущаться, надо все отрицать, кто важнее я — его дочь или этот маг», — я ничего не сказала, не смогла разжать как судорогой сведенные челюсти, только нервно теребила желтый атласный пояс.

Отец тоже молчал, смотрел на меня… Мне кажется, от гнева он ничего не мог произнести, так сильно свело его рот, лицо императора от стало багрово-синим.

— В комнату, — наконец процедил он, явно с трудом шевеля языком, сильным толчком втолкнул меня в комнату. С оглушительным грохотом дверь за всей мрачной компанией закрылась.

Я изучала бешеное лицо отца, стараясь сообразить, насколько он серьезен. Меня безобразно мутил страх.

Он побагровел от ярости, рифленые желваки вздулись под кожей, огромные кулаки были сжаты. Толстые жилы на шее вздулись, как корабельные канаты.

— Ты, ты…тварь, — он с трудом собирался с мыслями для каждого нового слова, — как ты выкрала браслет? Как ты смогла? Как ты п-о-с-м-е-л-а! А! Тварь, тварь, тварь..! — последние слова он уже не кричал, а выплевывал мне в лицо. Он схватил меня за плечи и тряс как безвольную куклу. Захоти я ответить, не смогла бы.

Тут он выпустил мои плечи, я пошатнулась от его резкого движения, отец с искаженным лицом широко размахнулся и ударил меня в скулу. Я, оглушенная, отлетела, больно ударившись об стену и медленно сползла на пол. Отец подскочил ко мне и пнул кожаным тяжелым сапогом в правый бок. Еще раз…Я не потеряла сознание, нет, но как бы отрешилась от мира, в абсолютном шоке наблюдая за окончательно взбесившемся отцом. Почувствовала, как горит вся правая половина лица, стремительно заплывает глаз, сглотнула кровь из разбитой о зубы губы. Отец, как неизбежная смерть, надвигался на меня;

— «Мне конец» — подумала я и прикрыла от страха глаза…

— Ваше величество, раб умрет, если вы убьете его хозяина, — абсолютно спокойно предупредил императора Вередиец, — мой император…

— Мой император, — подхватил его Мериданон, — раб умирает, нельзя тратить времени, вы успеете наказать принцессу позже, боюсь, нам надо сконцентрироваться на другом, время истекает…

— Истекает, ох как истекает, мы справимся с этой ситуацией, я уверен, есть способы поменять хозяина, но надо начать исцеление раба, — как и прежде маги начали как бы перебрасывать друг другу право говорить, поддерживая и продолжая друг друга.

Я видела, что глаза отца приобретали более осмысленное выражение. Он приходил в себя.

— Делайте, что надо делать, — отрывисто отдал он приказ.

Через несколько минут стражники во главе с Мериданоном принесли на носилках неподвижное тело пленника. Аккуратно поставили носилки на пол и переложили окровавленное тело прямо на мою кровать.

— Приступайте, — прорычал — прогавкал император и вылетел из моей комнаты, наверное, чтобы случайно не убить меня.

— Принцесса Мира, — позвал меня Мериданон, — подойдите пожалуйста сюда, поскорее, он умирает, мне необходима ваша помощь.

Я, нетвердо держась на ногах, хватаясь за стену, встала, шатаясь подошла к кровати и взглянула на ардорца.

Я стояла и плакала, смотря на моего раба.

Глава 4 Раб

Мира

Мериданон незамедлительно занялся рабом. Положил руки ему на голову, закрыл глаза, пошевелил губами, устало вздохнул. Отошел на шаг…

Я не видела, чтобы что-то изменилось в состоянии ардорца, все то же бледное, как бы заострившееся лицо, все так же раны покрывали все его тело.

— Ваше Высочество, вы должны быть как можно ближе к рабу, — устало сказал Мериданон, ничего не поясняя.

Я придвинулась ближе, непонимающе хлопая глазами. Посмотрела на огромное, неподвижное тело, распростертое на моей кровати. Раб лежал как мертвец, только жилка судорожно билась на его шее и спазмы время от времени сотрясали его изможденное тело.

— Я пока ничего не смогу сделать, сейчас приведут еще одного целителя, ардорца, надеюсь, он сможет помочь…, - увидев мое состояние, Мериданон предложил мне свою целительскую помощь:

— Ваша боль только ухудшает его состояние, чего нам сейчас совсем не надо, — добавил он сомнительную и непонятную фразу, заставив меня задуматься, из заботы ли о своей принцессе он предложил помощь. Я согласилась. Ох, ошибочное утверждение тех, что магия магов помогает, лучше бы я отказалась — боль была ужасная. Я через гул боли в ушах услышала как щелкали мои сломанные ребра, соединяясь. Обнаружила я себя сидящей на полу, когда голова прояснилась от болезненного тумана.

— Сделал всё, что смог, Ваше Величество, день сегодня был очень изматывающим, — попробовал оправдаться маг, устало массируя виски — ребра хоть и не ломили как прежде, но я только с трудом могла двигать всей правой стороной. Опухоль с глаза сошла, я облегченно вздохнула, но скула все еще была распухшей и голова гудела, как большой имперский колокол.

Без стука открылась дверь, в комнату вошла группа людей — привели целителя-ардорца. По крайней мере на голову выше Мериданона, этот ардорец для своих наверное был низкого роста, но очень широким, изможденный, очень бледный и худой, он, тем не менее поражал красотой лица — особенно выделялись его ярко голубые глаза. Сейчас эти глаза, вытаращенные от волнения, казалось увеличились в два раза, как только их обладатель увидел неподвижное тело на кровати. Он быстрым, резким движением бросился к товарищу, но вдруг так резко остановился, что торопящийся следом за ним стражник уткнулся тому в спину. Ардорец отпрятнул от кровати как будто ядовитую крую увидел. Его глаза вдруг наполнились невероятной болью, все лицо еще больше побледнело, потом посерело, позеленело…

— Раб… — прошептал он дрожащими губами, не отрывая шокированных глаз от ошейника подчинения на шее ардорца, и столько боли было в этом шепоте, что у меня невольно сжалось сердце, — раб, раб, раб… — как заведенный монотонно бубнил ардорец, пятясь мелкими шажками назад…

— Исцели его, — коротко приказал Мериданон, высокомерно глядя на шок ардорца;

— Нет, — прозвучало вдруг в ответ, — нет, не промахнись… не промахнись… освободи…освободи…, - повторял тихо этот умалишенный, все тише и тише, как бы погружаясь в транс… — я хмыкнула — смешно было видеть такого большого человека таким трясущимся, он выглядел жалко…

— «Мда… если все ардорцы такие, бедная креландская армия, с кем отцу приходилось иметь дело… не удивительно, что жалкие существа проиграли, да они ж звери даже по отношению друг к другу…»

— Я приказываю, — резко прозвучал окрик Мериданона, но, взглянув в лицо ардорца, он сменил тактику, — Кат, я знаю, твоё имя Кат, это же твой друг, он умрет, ты же видишь, он уже уходит, вы же все, все…ты же своими руками убиваешь своего пове…

Ардорец по имени Кат, не дал Меридадону договорить, перебив его:

— Да, умрет, это его последнее желание, уж лучше умереть, чем быть рабом твари, которая…

— Вы все тоже, все тоже…

— Да, я готов и жду этого благословенного момента, мы все…и вы, вы все тоже, т-о-ж-е..!

Мериданон от ярости зарычал, перебив непонятные слова ардарца:

— Увести его!

— «Бред, я брежу, они все ненормальные…», — подумала, выслушав этот более чем непонятный разговор, эти люди стояли, разъяренные, друг напротив друга над агонизирующем телом моего раба и орали непонятные, бессмысленные слова. Единственное, что я поняла из этого странного разговора, что ардорец-целитель ненавидит ардорца на моей кровати, всячески желает ему смерти, хотя когда-то являлся его другом. — «Мда, недаром отец всегда повторял, что они звери». Вспомнив отца, я опять загрустила, вот ведь как все неудачно получилось…

Тем временем Ката вывели, Мериданон еще покричал проклятья в его спину. Дверь закрылась. Он тяжело вздохнул. Снова положил руки на голову умирающего, сконцентрировался, закрыв глаза. Постоял, покачался. Со стоном открыл глаза, шатаясь отошел от раба:

— Все, больше не могу, и так отдал несколько лет своей жизни, своолочь…, процедил он сквозь зубы, и такое лицо у него сделалось, что я подумала, он начнет пинать ардорца. С грохотом опять открылась дверь.

— «Нет ну проходной двор в покоях между прочим принцессы!», — возмутилась я, — «ну хотя бы постучались бы».

В комнату стремительно вошла-ворвалась другая группа людей. Среди них был уже известный мне Зарос и другой, как две капли воды похожий на него, вередиец. Тот же крючковатый нос, смуглое лицо — только без бороды, но заросший черной щетиной до самых бровей. — «Фу, неприятный тип», — сразу сделала я вывод.

— Ваше величество, — обратился ко мне Зарос, даже не поклонившись, — это маг-артефактник восьмой В степени Карадар, он объяснит вам свойства и особенности отношений хозяин-раб.

— Что вы знаете об ошейнике подчинения? — спросил тихим голосом Карадар.

Я задумалась, а действительно, что я знаю?

— Ну, хозяин приказывает, раб исполняет… — выдавила я.

— Ну да, ну да, исполняет… — задумчиво смотря на меня удивительно проницательными глазами повторил маг-артефактник какой-то там степени. Он глубоко вздохнул, осмотрелся вокруг, как бы пытаясь понять куда он попал. Признаюсь, моя абсолютно девичья комната, с ее воздушными розовыми занавесками, изящной мебелью, дамским столиком, заваленным легкомысленными гребешками, зеркалами, брошками, колечками, не очень подходила для того, что сейчас здесь происходило.

— Так, хорошо, — видимо приняв решение, сказал наконец маг, — девушка, ммм — ваше величество, этот раб принадлежит теперь вам. Он чувствует вас, вашу боль, страх, эмоции. Вы тоже чувствуете его, прислушайтесь…

Я нахмурилась, подумала, да, действительно, я как бы слышала его сердцебиение… очень даже неравномерное между прочим.

— Вы можете чувствовать его боль, — я прислушалась к ощущениям, да, наверное, вередиец вдруг достал кинжал из-за пояса и всадил его в голую ногу раба — я сразу же была проинформирована где-то там, в голове — боль, в ноге, острая. Нет, я не почувствовала боль раба, но знала, что ему там больно.

— Вы можете закрыть свои чувства полностью или же, наоборот, открыться и чувствовать все, что он испытывает, сразу добавляю, не стоит этого делать… — я решила попробовать позже, слушаю с большим и большим вниманием:

— Вы теперь центр жизни раба, ему жизненно необходимо быть рядом с вами, видеть вас, касаться. Чем ближе, тем лучше для него. Чем дальше вы удаляетесь от раба, тем больнее ему и он слабеет. — Маг помолчал, поморгал, — некоторые, особо слабые рабы, например дети или больные, могут умереть вдалеке от хозяина, поэтому, пока этот раб слаб, вам лучше не отходить от него. Почаще касайтесь его, — я с отвращением посмотрела на вонючее, окровавленное тело, — кормите, поите его только из своих рук. — Фи, какая гадость…

— Вы можете наказывать его отдалением от себя, — а вот это уже интересно, — максимальное удаление от хозяина, я слышал, было тридцать миль, потом раб умер в ужасных мучениях через три дня.

Карадар опять помолчал, как бы вспоминая, чего еще не сказал:

— Вы можете наказывать раба, надо сконцентрироваться и захотеть его наказать, раб почувствует острую боль в зависимости от силы вашего желания. Тренируйтесь позже, когда он встанет на ноги, начинайте с очень маленького посыла, были случаи, когда рабы умирали от боли.

— Ну и конечно общеизвестный факт, что раб умрет когда умрете вы.

— И последнее, еще никогда в истории артефакт подчинения не связывал мага такого уровня, — уважительный поклон в сторону Зароса, тот самодовольно улыбнулся, — из возможных десяти степеней, этот маг, скажем, обладает сотой степенью… — помолчал, — поэтому, все, что было сказано только что в реальности может оказаться другим — эффект может быть сильнее или слабее, поэтому мы решили оставить мифрил на маге.

При этих словах Зарос подошёл к рабу и, подняв безвольную голову раба, одел на него мифриловый ошейник, плоские широкие мифриловые браслеты на руки и ноги, пояс.

— Ну и ладненько, — потирая руки сказал Мериданон, — так будет спокойнее, да, да, спокойнее, я видел этого монстра в действии, знаете, очень, очень страшно. — он посмотрел на меня, — ну вроде все понятно — не оставлять одного, поить, кормить, держать за руку, звать нас в случае проблем…

Все синхронно кивнули. И, о ужас! Покинули меня, оставив меня наедине с моим рабом.

Главный придворный маг-целитель Мериданон

В кабинете императора

Как же я устал, ужасный, тяжелый, изматывающий день. Да что день, ужасный весь месяц. Никто же не интересуется чего мне стоило привезти умирающего Правителя Ардора в Креландию. К счастью Кат был рядом. Наверное он лет тридцать своей жизни потерял.

Все это время после приезда мы искали пути, возможности сломать волю черного мага, взять контроль над его сознанием, чтобы одеть ошейник подчинения.

Был задействован прекрасный специалист, наилучший маг манталист, были заплачены сумасшедшие деньги. С помощью Зароса был разработан реальный план. Велась долгая, изнурительная работа и что… полный провал. Нет, справедливости ради, стоит заметить, что мы, маги, сработали на отлично. Контроль взят, ошейник одет, слова сказаны — идеально, профессионально…

Ну где, где эта избалованная, тупая девчонка взяла браслет! Как посмела поменять! А император куда смотрел…

И вот, орет теперь, бьется головой об стену… А цель была так близка, уже почти что в руках, именно это убивало императора сильнее всего. Он уже видел себя хозяином Владыки Ардора…

Мерзавец Кат отказался излечить своего Владыку, ну это не очень удивляло, сколько же можно жертвовать своей жизнью. Что ставило под сомнение утверждение, что смерть Владыки приведет к смерти всех ардорцев, не был бы он так смел и нагл этот Кат. Значит надеется…

Ну что ж, пять лет вон из моей жизни — ужасная, вредная работа, да нет выбора, если я потеряю Правителя Ардора, император лишит меня жизни в одно мгновение и не будет разбираться кто виноват… Тупая принцесса получила исчерпывающие инструкции, интересно, поняла ли она что-нибудь из сказанного, так обалдело она выглядела, надо предложить императору приковать ее к кровати раба, а то по крышам убежит на свои очередные танцы и погубит всю мою работу… Ненавижу…

Как только мы вышли из комнаты принцессы, нас сразу позвали в кабинет императора, совещаться. Ох, что сейчас будет!

Точно, мечет громы и молнии, все бумаги разметаны по полу, вон, стулья поломал, что то в окно выбросил, по столу чем-то молотил. Кулаки сбиты… Иду лечить, он даже не заметил, не вздрогнул. Глаза бешенные, лицо багровое…

— Я ее убью, гадина, тварь… — и так далее и тому подобное…

— Всемилостивейший Государь, — выступает вперёд Зарос, — о смельчак, я б не решился, император еще не готов начать разумное осмысление ситуации, — мой император, особь жива, находится под контролем…

— Под чьим контролем, идиот! В руках этой твари, которая выкрала мой браслет! — император не орал, он извергал ярость из себя, потрясая руками.

— Тем не менее, ничего еще не потеряно, — очень тихо сказал Карадар, император был вынужден остановиться, чтобы услышать, что говорит ему мастер-артефактник.

— Ваше Величество, да, ситуация неприятная, но не нерешаемая — решение есть, может быть найдено, — император затих, покрутил большой головой из стороны в сторону, сейчас он мне особо напоминал быка, такой же большой, яростный, смертельно опасный, сейчас еще только копытом бить начнет…

— Какие предложения, — наконец смог выдавить он, похрипывая, наверное горло надорвал от криков.

— Ну, я должен ясно понимать приоритеты, — ответил Карадар, он посмотрел в глаза императора, — понимаете, создана уникальная ситуация. Никогда еще не было цели сменить хозяина. Обычно раб не несет такой ценности. Существовали многочисленные ситуации, когда раб надоедал, не был необходим больше, это решалось быстро и безболезненно путем элементарного устранения раба. Но тут же… Мой император, насколько важно для вас сохранить жизни и особи, и хозяина?

Дарко нетерпеливо отмахнулся, как от назойливого комара,

— Мне нужен раб — воровка сама виновата, можете избавиться от нее, она мне больше не дочь.

Карадар и Зарос при этих словах заметно расслабились, вздохнули облегченно,

— Ну тогда, Слава Создателям, ситуация разрешаема. Мы опасались, что вам нужно будет оставить в живых и особь, и носителя браслета.

— Итак, — нетерпеливо подгонял император, — когда вы дадите мне моего раба?

— Не так скоро, Ваше Величество, как я говорил, — такого прецедента еще не было, — повторил тихо Карадар. — Будем работать, надо провести опыты. Я уверен, что это возможно. Я участвовал в создании ошейника подчинения пять лет назад. Поработаем, изменим. Надо бы мне пару ардорцев и не очень нужных хозяев. — император кивнул, — будем пробовать. Я буду сообщать вам о результатах.

— Мой император, — я решил встрять в беседу, — раб очень слаб, он очень ослаблен пытками и церемонией, и хозяин его еще очень молодой…

— У принцессы стресс, не надо быть менталистом, чтобы видеть это, — подхватил мою идею Зарос, — помиритесь с ней, извинитесь, — в ответ низкое рычание, — да, да, поговорите с дочерью, покайтесь, скажите, что вам жалко…

— Чем лучше хозяину, лучше рабу, — перебил я Зароса, — хозяину плохо — раб слабеет. Пусть многоуважаемый Карадар делает свою работу, но для новой церемонии потребуется здоровый раб, а то он не переживет шока.

Карадар подтвердил кивком головы, — да, да, он должен абсолютно выздороветь. Это будет очень сильный шок, можем потерять их обоих…

— Ваше Величество, — осторожно начал я, — у принцессы в руках орудие необыкновенной мощи, небывалой — абсолютное могущество. Она этого еще не понимает и, надеюсь, не поймет. Не доводите ее до отчаяния, даже крыса в смертельной опасности превращается в тигра…

— Держите ее в счастливом неведении, создайте вокруг нее радостные условия, главное, чтобы она не начала думать и чтобы абсолютно не доверяла рабу, а только вам. Станьте ее лучшим другом — ну платьев там купите ей, туфельки, блестящее чего-нибудь…И ни в коем случае она не должна знать кто он, и не должна иметь возможности снять мифрил с раба.

— Принцесса молода и глупа — она должна быть на нашей стороне.

Император задумчиво молчал. Обдумывал. Вдруг он поднял голову на нас, посмотрел долгим взглядом. Кивнул.

Мира

Я тихонько подошла к мужчине и принялась рассматривать его.

По лицу раба сложно было узнать сколько ему лет, не юноша, но и не старик, хоть и седой.

Даже сейчас можно было увидеть, что когда-то раб был очень красивым — прямой нос, высокий лоб, огромные глаза вытянутой формы, длинные, очень густые черные ресницы, четкий овал лица, твердый подбородок. Сейчас же от выглядел ужасно: огромные глаза ввалились и, окруженные огромными синяками, они выглядели как два черных отверстия в неясном свете светильников. Лицо, с черными губами, при этом слабом освещении напоминало череп, белая кожа которого туго обтягивала кости вокруг острых скул.

Раб был очень, очень высоким, его голые ноги нелепо торчали из-за края кровати.

Что же с ним делать. Я нервно вздохнула. Присмотрелась. Раб не выглядел лучше даже после двух попыток исцеления Мериданоном. Черная грязная рубашка оголяла его руки и ноги, и казалось, что синяки, раны, ожеги были повсюду. Его пальцы распухли на концах, кожа побагровела, ногти отсутствовали.

Может он умер, прислушалась к себе, нет, сердце бьется. Он может умереть в любую минуту. И я останусь наедине с мертвым телом! Как страшно. Придется менять кровать, да и все тут вокруг… Ох, о чем я думаю, раб такой грязный, что все-равно тут все придется менять…и комнату.

Я придвинула стул и села рядом. Подумала. Снова посмотрела на ардорца. Он дышал тяжело и как то неровно, со всхлипами. Он беззвучно шевельнул разбитыми черными губами.

Налила воды в чашу, с отвращением приподняла тяжелую голову, по каплям вливая в приоткрытый рот. Больше всего меня поразило полное отсутствие сопротивления — как текущей в горло жидкости, так и смерти. А потом начался кошмар. Он весь горел, я непрестанно протирала его лоб холодной водой, его тело сотрясали мелкие конвульсии, он стонал, что-то шептал-хрипел, царапал опухшими пальцами без ногтей одеяло, на его повязках выступила кровь. И вдруг он открыл затуманенные болью глаза. Я стояла и ошарашенно смотрела на него. Великий создатель… эти глаза. Они не походили ни на что, виденное мной ранее, радужки были ненатурально фиолетового цвета, с темным ободком.

Его глаза распахнулись от ужаса, а его большое тело начало мелко трястись на кровати.

Он смотрел на меня не мигая. Ужас во взгляде угасал вместе с жизнью. И вдруг — всё. Глаза потухли.

Во время очередного затишья я плюнула на всё и легла на маленький диванчик у окна. Я лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли мои были сосредоточены на одном: я думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой я не знала до сих пор и которая выказалась во время ярости моего отца. Я хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором я находилась, обращаться к Создателям. Я долго лежала в этом положении, плакала и не заметила, как уснула, а может, потеряла сознание. Проснулась только ранним утром — раб не шевелился, спал или был без сознания.

В дверь робко постучали — поскребли. Открыла дверь и отшатнулась. Передо мной стоял отец — император Дарко.

— Отец, я…

Император выглядел грустным, огорченным и умиротворенным. В его взгляде читалась память о многих недавних скорбных событиях. Он утомленно вздохнул:

— Святомира, дочь моя, радость моя, а так, так перед тобой виноват.

Я отступила на шаг, потрясенно глядя не него;

— Мирочка, Мирочка, я тебя умоляю, прости меня, я вчера совсем, абсолютно безобразно помешался, я хочу умереть от стыда, — его голос дрожал.

Сердце мое билось сильно, и мысли не могли ни на чем остановиться.

— Мира! — сказал он тихим, робким голосом. Он втянул голову в плечи и хотел иметь жалкий и покорный вид, но он все-таки сиял свежестью и здоровьем.

— Простишь ли ты меня? — по его щеке скатилась одинокая слеза. Вид моего отца, такого расстроенного, плачущего, перевернул весь мой мир, с всхлипом, подвывая, бросилась я ему на шею,

— Папа, папочка, это ты прости меня, — сотрясаясь от рыданий, я уткнулась в такое родное плечо, он нежно гладил меня по спине, успокаивая,

— Я нечаянно, я не нарочно, прости, прости меня! — Я никак не могла остановить рыданий, они извергались из меня, как яд, скопившийся во мне за ужасный вчерашний день. Я никак не могла остановиться.

Позже, мы сели на диван, держась за руки, отец смотрел на меня глазами, полными слез, облегченная, грустная улыбка играла на его губах.

— Понимаешь, душа моя, это страшный маг, чудовищное создание;

— Почему же ты не избавишься от него, — шепчу я потрясенная, мне было очень приятно, что со мной говорят на такие взрослые, государственные темы.

— Да, наверное так и надо было бы, но ты уже взрослая, дочь моя и понимаешь, что даже если отец что-то очень хочет, то император в первую очередь должен думать о своей державе. Из уроков истории ты знаешь, что мы окружены врагами, которые ждут удобного момента, чтобы на нас напасть, а это существо, — он печально кивнул головой в сторону кровати с рабом, — это мощнейшее оружие в борьбе за жизнь Креландии.

— А теперь, когда ты, доченька моя, должна находиться так близко к этой мерзости, сердце мое сжимается от боли и страха. Понимаешь, — он двумя руками обхватил мои ладони, — вчера, — его голос предательски дрогнул, — вчера я сорвался. Это последнее, что мне и тебе тогда нужно было, чтобы я сломался прямо перед тобой, и начал орать, потому что я был напуган за тебя до смерти и, и совершенно не понимал что делаю. У меня в голове была только одна мысль, что если я потеряю тебя, я сдохну. Я чувствую себя таким чертовски беспомощным, — он снова всхлипнул. Теперь моя очередь была обнимать и утешать папу.

— Родная моя, мы заберем тебя от этого монстра, я клянусь, мы проведем еще один обряд, я уже дал распоряжение самым лучшим магам артефактникам, менталистам работать над этим. Но я тебя умоляю, подожди, подожди, когда это существо выздоровеет, окрепнет для обряда.

Я согласно кивнула, сияя глазами. Я сейчас была так счастлива, что была согласна абсолютно на все, лишь бы сделать моего папу радостным.

— А сейчас, ухаживай за рабом, — он увидел мои вытянутые трубочкой губы, — да, да, радость моя, влезла во взрослые игры, будь любезна, играй по взрослому, — он тепло похлопал меня по коленке, лукаво улыбаясь, — Приложи все силы, чтобы этот монстр окреп и мы сразу проведем обряд, а тебе дадим прекрасного ангелочка — раба мальчика или девочку. Кого бы ты хотела.

И мы радостно, смеясь и шутя, принялись обсуждать будущие достоинства моего будущего раба.

Перед уходом отец в первый раз подошел к кровати с рабом. Постоял, помолчал. Я заметила, что, несмотря на внешнее спокойствие, пальцы императора судорожно сжимались и разжимаясь, от напряжения они были похожи на когти хищной птицы. Я вздрогнула, как же сильно он ненавидит зверя, стало приятно, беспокоится за меня…

Отец ушел. Как я счастлива! Все уладилось. Еще чуть-чуть и этого зверя заберут. А сейчас, я, как взрослая, ответственная креландка должна поработать.

Глава 5 Выздоровление

Мира

Дни проходили за днями. Прошла неделя, потом другая, еще одна. Трудные, наполненные беспокойствами дни. Ардорцу становилось то лучше, то хуже, то совсем плохо. Все мои ночи и дни были ежеминутно наполнены заботами о моем рабе. Ежедневно приходил Мериданон, приводил других целителей, они клали ему руки на голову, грудь, хмурились, качали головами, говорили что-то об аурах, биоэнергетических залеганиях… я ничего не понимала, явно было, что рабу лучше не становилось. Несколько раз по ночам, когда мне казалось, что он умирает, мне приходилось вызывать стражников в присках Мериданона, он прибегал с Заросом, вливал что-то в ардорца, шептал чего-то над его головой, качая головой уходил. Единственным хорошим событием, случившимся со мной в течение этих дней, это то, что после продолжительной истерики я заставила магов вымыть раба. Эту вонь я переносить уже не могла. Я с дикими криками смогла убедить их, что грязь и вши никак не могли способствовать выздоровлению их пациента. Наверное этот аргумент, не мои хрупкие чувства, заставил их отнести раба на носилках в дворцовую мыльню. Тем временем слуги поменяли белье на кровати. Наконец, вернувшиеся маги принесли чистого, благоухающего раба, я почувствовала себя уже почти готовой смириться с тем, что мне постоянно приходится его трогать.

Вечер.

Раб лежит на кровати неподвижный, искалеченный, совершенно беспомощный. Его дыхание, вернее, хрип, еле слышный и неразборчивый, единственное, что нарушает тишину. Я знаю, я должна подойти к нему, напоить, дать вонючее лекарство, которое оставил Мериданон. Сил нет.

Какая-то внутренняя апатия настолько заполняла мою душу, что я давно заставляла себя что-то делать. Я не назвала бы ее усталостью, разве только хронической, ведь почти так я теперь чувствовала себя слишком часто. Хотелось спать или сидеть за столом, уставившись в одну точку, чтобы отдохнуть.

«Не лучше ли бы было конец, совсем конец!» — иногда думала я. Я день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, я часто следила за ним не с надеждой найти признаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.

Я мечтала о свободной жизни без вечного страха перед отцом за невыполненный долг, мысли о возможности любви и семейного счастия с Эжери беспрестанно носились в моем воображении. Как ни отстраняла я от себя, мне приходили в голову вопросы о том, как он там теперь, дождется ли меня, когда я вернусь когда все это закончится. Ведь закончится это когда-нибудь! Я ненавидела этого раба. Он вторгся в мою жизнь со своим несчастьем и болью, разрушил ее. Я не хотела этой боли, этих страданий. Я хотела, чтобы опять все было легко и красиво.

Ничто теперь не имело значения. Как будто реальная жизнь была далекой грозой, которая никогда меня не достигнет, потому что я свернула с ее счастливого, безмятежного пути.

Я встала, подошла к кровати, нагнулась и влила несколько капель в рот пленника. На этот раз он вдруг закашлялся и движением руки, в котором отсутствовала какая-либо сила, попытался дотянуться до чаши… Не получилось. Я позволила ему все выпить до конца и пленник с мокрым лицом снова вернулся назад в свое небытиё, пробормотав что-то непонятное.

Я встала, потянулась руками над головой и выгнула спину, разминая позвонки. Как же я устала!

Посмотрела на раба и вздрогнула. Как гром среди ясного неба, глаза мужчины распахнулись и уставились на меня. Я отшатнулась назад. Великие Создатели… Его фиолетовые радужки сверкали словно алмазы, так ярко, что напомнили мне о луне в безоблачную зимнюю ночь. Впервые в жизни я застыла как вкопанная. Когда наши взгляды встретились, они, словно были связаны телами, переплелись, неотделимы…

Я стояла с открытым ртом и глазела… Он смотрел на меня…

«О Создатель, он же пришел в себя! Надо бежать к Мериданону, надо кого-то позвать, что-то надо срочно делать..!" — я не двигалась и смотрела. А он очень даже и ничего. Синяки чуть-чуть сошли, лицо все еще бледное, но уже не как у умирающего, я бы даже сказала, что его лицо было мужественным и приятным, несмотря на печать страданий.

Он наблюдал за мной острыми, яркими, но бесконечно усталыми глазами. Пауза затягивалась.

Я медленно, как в трансе, подошла к кровати, остановилась там, где по моему мнению монстр не мог достать меня. Хотя глупости, он даже пошевелиться не может. Он мой раб, я не должна бояться его. Я не знала куда девать глаза, что-то мешало мне говорить, сердце колотилось. Я приблизилась к его неподвижной фигуре. Двигалась я осторожно.

— Раб!

Он лежал на кровати, простыни укрывали его бедра, а голую грудь опоясывали многочисленные повязки. Он продолжал смотреть на меня молча, попытался поднять руку, видно было, что его тело пронзила боль. Он отказался от дальнейших попыток.

— Раб, посмотри на меня, — прошептала я своим самым командным голосом, он чуть нахмурился, — я твоя хозяйка, госпожа, ты должен, — мой голос сорвался на жалкое мяуканье, — ты должен подчиняться мне.

Он пошевелился, задышал быстрее, закрыл глаза, открыл глаза. Лицо его еще больше осунулось, и в глазах не отражалось никакой мысли.

— Ты должен выпить это, — я поднесла к его губам лекарство. Он смотрел на меня, не мигая. Подняла его голову:

— Пей

Он подчинился и начал пить. Когда я положила его обратно на подушку, глаза его были закрыты, он спал. Он дышал неровно, словно боль скользила по поверхности сна, не нарушая его.

С этого дня началось выздоровление ардорца. Он все чаще приходил в себя. Лежал и смотрел на меня своими невероятными глазами. Каждый раз, открывая глаза, он глядел на меня и не узнавал и каждый раз я говорила, что я его госпожа, не находя никакого отклика понимания. Раб молчал.

— Раб, ты должен поесть, — сказала я ему однажды, приготовившись кормить его. Он лежал на кровати и молча смотрел на меня, — тебе надо постараться все это доесть, Мериданон лично это готовит для тебя, — я всунула ложку с супом ему в рот, — молодец раб.

— Я Рем, а ты кто? — вдруг услышала я его тихий голос:

Я растерялась, надо бы наверное рассердиться, наказать раба за такое обращение, но злости или гнева я не чувствовала, вздохнула, улыбнулась:

— Я твоя госпожа, а ты мой раб, Рем. Понял?

— Ты кто? — услышала я опять.

Да он тупой! А говорят великий маг.

— Я принцеса Святомира София Амелия Бронтейн, дочь его императорского величества Дарко Маркеса Бронтейна. Я твоя госпожа, а ты мой раб! Понял? — я покрутила браслетом подчинения перед его носом. Он молчал, хлопая глазами, — Давай доедай, а то уже все остыло, — решила я остановить знакомство, еще обсудим его обязанности. Ему надо выздоравливать и поскорее менять хозяина. Я так уже устала с ним.

Утро, жара, я открыла окно в недежде на то, что ветерок принесет хоть какое-то избавление от этого пекла. Рем лежит с открытыми глазами. Сегодня ему хуже. Цвет его кожи был серым и явно нездоровым, его щеки впали, а руки дрожали. У него лихорадка, он весь горит.

— Рем? — Я коснулась его плеча, позвала еще и еще.

— Мне холодно, — сказал он, стуча зубами. Солнце палило вовсю, раскаляя все вокруг.

Я, в панике, бегу за Мериданоном. Тот пришел, пошевелил бровями, поколдовал над Ремом, проверил повязки на его груди и ушел. Я сижу и смотрю на ардорца, жду… Рема трясет от лихорадки. Через несколько часов, жесткая линия его бровей расслабилась, словно на них ослабили винты. Напряжение покинуло его тело. Он обмяк — он опять без сознания. Я сижу рядом. Ночь. Он проснулся в темноте.

— О создатели, ты жив! — «Едва», — подумала я,

— Эй, эй, лежи, даже и не пытайся вставать, Рем, нет, — закричала я,

Застонав, он зашевелился. Попытался сесть, я бросилась удерживать его, но боль не позволила ему сесть и он сдался, дыша хрипло и неровно. Видно было, что весь правый бок его болел невыносимо, а грудь пронзало каждый раз, когда он поднимал руку. Стон слетел с его потресканных губ, рана на груди раскрылась.

— Рем, не вставай, лежи, я сейчас позову Мериданона, кого-нибудь, тебе помогут…

— Нет! Нет, нет, — как заведенный повторял он, — нет, не надо, я сам… — у него очевидный приступ паники, глаза дико вращаются, пот выступил на лбу, — не надо звать, — тихо повторяет он… Я молча вернулась на свое место. Поправила повязку на груди. Держу его за руку, вижу, что он чуть расслабляется, хотя его рука все еще мелко дрожит.

— Ты как? — спросила я, когда его лицо вдруг снова побледнело.

— Тошнит, — над верхней губой выступил пот.

Он попробовал повернулся набок, сил не хватило, я с трудом ему помогла, когда начались рвотные позывы я держала его бессильную голову.

— Держись рем, держись, ты справишься, — повторяла я,

Судно не понадобилась, потому что в его желудке было пусто. Я приложила полотенце ко рту ардорца. Его спазмы жалко тонули в полотенце, он схватился за мою руку, его терзала дикая боль.

Даже не подумав о том, что я делаю, я начала гладить его, стараясь успокоить, движения моей ладони, по его коже, издавали тихий шорох. Прошло совсем немного времени, прежде чем я заметила, какими жесткими и мускулистыми были его плечи, когда-то… и то, к чему я прикасалась, было очень горячим и очень мужским.

Создатели, он страдал, я это явно чувствовала, от его боли у меня волосы вставали на голове дыбом: его лицо покраснело от напряжения, он весь вспотел, а тело трясло.

— Ничего страшного, Рем, я с тобой, мы вместе. Скоро тебе будет легче. Да… вот так… дыши между приступами. Хорошо, сейчас…

Я гладила его по голове и держала полотенце, продолжая нашептывать. Когда все закончилось, Рем лежал неподвижно, дыша через рот, его напряженная рука сжала уголок простыни.

Наконец он, измученный, заснул, с головой, лежащей на моих коленях, все это время я гладила его седые, короткие волосы, нашептывая слова утешения.

Рем

Сколько прошло дней, наполненных болью и агонией я не знаю. Прошло очень много долгих полуобморочных дней, прежде чем я очнулся. Я всплыл из огненной, пылающей темноты на поверхность озера реальности света и звуков. С трудом открыл глаза. Помещение, где я лежал, было залито ярким светом. Ничего не вижу, в голове туман, моргнул. Тела не чувствую, шевелиться не могу, только смотреть. Комната рассыпалась перед моими глазами на тысячи ярких частичек. Прямо передо мной стоял ангел, — «а, я умер и уже на том краю Забвения», — подумал я счастливо, успокоился и принялся рассматривать ангела. Передо мной стояла женщина, нет девушка, окруженная дымчатым светом. Маленького роста, гибкая, как ивовый прут. Глаза девушки были подобны солнечным лесным долинам Ардора — такие же зеленые и полные мимолётных неуловимых теней, изящную головку украшают правильные черты лица, алые нежные губы. На лбу она носила тонкий серебристый обруч, по обеим сторонам которого струились золотисто-рыжие волосы, обрамляя прекрасное лицо. Разделяясь на высокой груди, золотой водопад спускался мелкими колечками до тонкой талии.

В ушах шумит. Ничего не слышно, ангел шевелит губами, чего то говорит. Я смотрю на нее. Прекрасна… Все вокруг начинает кружиться, ускоряется, яркий свет мелькает перед глазами, уплываю…

Просыпаюсь, темно вокруг, тишина вливается в комнату, как вода наполняет сосуд… Холодно… Пошевелился, тишины больше нет, вокруг ревет огонь, я горю, а, так это ж Сальдор, родной мой, ты пришел, я же звал, лечу, окруженный ревом огня…падаю в пекло Сальдора…

Ну что ж, понятно, теперь я раб, эта девушка моя госпожа, надо же, такая маленькая и такая серьезная…

Холодно, холодно, холодно…как же плохо…

— Рем, не вставай, лежи, я сейчас позову Мериданона, кого-нибудь, тебе помогут…

Нет! Нет, нет, только не это, самая позорная паника охватило все мое существо, боль, боль вокруг. Паника побудила меня к действию… и никуда не привела. Тело было пластом мяса, попробовал вскочить на ноги… мда, получилось приподнять только голову…волна слепящей боли накрыла меня с головой, мир завертелся перед глазами. Я попытался преодолеть слабость, но не мог…тошнит:

— Ничего страшного, Рем, я с тобой, мы вместе… — мы вместе, это ангел, земля закружилась подо мной, кто-то гладит меня по голове, а вдали кружится бирюзовое небо и серебристая дымка облаков…

— Рем, — сказала Святомира с улыбкой одним ясным утром, — давай попробуем подтянуть тебя выше, может ты сможешь тогда есть сидя?

Я не ответил, только кивнул сосредоточенно. Лежать действительно надоело. Не уверен, что мне хватит сил подтянуть свое огромное и абсолютно бесполезное тело. Принцесса пробежала по всей комнате, собрала целый ворох подушек, — «о, и зачем ей столько!». Постояла около меня. Маленькая, сосредоточенная. Я попробовал приподняться, отчаянно отталкиваясь руками, цепляясь пальцами с начавшими отрастать ногтями за простыни. Неугомонная принцесса подхватила мое огромное тело за плечи, перетянутые бесчисленными повязками, попробовала помочь приподняться,

— Ты куда, глупая! — Возмутился я, — я слишком большой для тебя…, надорвешься…

— Ха, большой, — раздалось откуда то из-под мышки, потом щекоча плечо, — видел бы ты себя, одни кожа да кости… ой, ну и тяжелый же ты…

Фыркая и пыхтя маленькая госпожа вытянула меня на подушки. Победоносно крякнула, поправила чего-то сбоку, наверное, чтобы розочка на розовой подушке смотрелась лучше и более благородно оттеняла мое бледное лицо…

— Спасибо тебе госпожа моя принцеса Святомира София Амелия Бронтейн, дочь его императорского величества Дарко Маркеса Бронтейна;

Она вдруг как-то смутилась, покраснела вся, как вспыхнула.

— Ну, давай просто Мира, а госпожа там, когда на людях и при императоре конечно, да…вот…

Мериданон довольно мурлыкает, я выздоравливаю, уже сам подтягиваюсь на руках и сажусь на подушки. С меня снимают почти все повязки. Приносят одежду — черные просторные штаны, черную же рубашку.

Раннее утро. Попробовал… перевернулся на бок и свесил голову и плечи с кровати, комната ходит кругом. Все тело гудит от боли.

Скинул ноги с кровати, по крайней мере, комната перестала кружиться перед глазами, что являлось хорошим знаком. Пара глубоких вдохов, и я ухватился за стул, стоящий рядом с моей кроватью.

Ноги на холодном полу. Налились тяжестью.

Колени подогнулись… Стою, шатаюсь. Наконец смог оглядеть всю комнату.

Свернувшись калачиком, Мира спала на маленьком диване. Ее голова покоилась на подушке, красивый бледно-голубой шифон платья облепил ее ноги. Волосы, этот невероятный золотистый водопад, романтическими волнами обернулся вокруг нее. Вдруг ее глаза распахнулись, и она резко встала. Ее глаза, зеленые, как свежескошенная трава, ошарашенно уставились на меня.

— Ты сейчас упадешь!

Ну вот зачем так пугать. Я от неожиданности вздрогнул. Этого движения хватило, чтобы мое тело качнулось вперед, и я начал падать, но она вскочила на ноги и попыталась поймать меня. Глупая! Эта хрупкая госпожа через минуту будет раздавлена своим рабом. В воздухе совершил неимоверное — извернулся так, чтобы пролететь мимо принцессы, с жутким грохотом мы упали на пол. Она, к счастью, приземлилась на меня. Как хорошо! Она невесомая, как птичка, лежит, обалдело головой трясет.

— Ну и как, глупый ты монстр, мы будет обратно затаскивать тебя на кровать! — глаза сверкают, злится…

Учусь ходить. Она всегда рядом, прыгает вокруг, пытается поддерживать, в общем, мешает очень… Я шиплю на нее, гоню, чтоб не крутилась, а то пришибу еще… Упрямая…По пути в туалет ковыляю, шатаюсь во все стороны, цепляюсь за шторы, оконные рамы, комод и стулья. Она носится впереди меня и переставляет мебель для моей поддержки. Она превосходно выглядит с ее длинными золотыми волосами, изумрудными глазами, и гибким, стройным телом. Я хожу, избегая подолгу смотреть на нее, как на солнце, но я всегда вижу ее, как солнце, и не глядя. Это, наверное ошейник подчинения так действует на меня, прямо готов любить и боготворить свою госпожу. Ужас, а если бы это был император..! Скоро будет… Она мне рассказала, что она моя госпожа по ошибке и скоро мне сменят хозяина…

Мира

Вечер. Сумерки спускаются и вместе с ними начинается гроза. Какой-то неземной, загадочный свет разливается под облаками и дома вдалеке кажутся древними и мрачными. За окном ослепительно вспыхнула молния, и сразу вслед за ней загрохотал гром.

Рем сидит на кровати, читает книгу по истории Креландии, хмурится… наверное ему темно…

Я вставила свечу в бронзовый подсвечник на туалетном столике при следующей вспышке молнии, потом прошлась по комнате и зажгла еще несколько свечей, пока вся комната не наполнилась мягким, мерцающим светом.

Свечи не успели сгореть даже полдюйма, когда дверь распахнулась и в комнату вошла группа людей во главе с императором Дарко. Воздушный вихрь, ворвавшийся вслед за ними, погасил разом все свечи.

Я испуганно сжалась, что уже пора. А я совсем не готова. Оглянулась. Рем спокоен, ни тени эмоции не мелькнуло на его лице. Хотя я чувствую, как все сжалось в нем от страха, сердце забилось в бешенном ритме. Или это мое сердце и мой страх… Поди теперь разбери…

— Ну, Святомира, показывай, хвастайся… Мериданон говорит, что ты совершила чудо.

Я застыла. Посмотрела на Рема. Он медленно отложил книгу.

— Мира, прикажи ему подойти к тебе,

Я снова посмотрела отца

— Рем подойди ко мне, — приказала я, дрожа, — «только бы подошел»

Рем, пристально глядя мне в глаза, медленно, быстрее он еще не мог, слез с кровати и осторожно, чтобы не упасть, начал движение в нашу сторону. Видимо недостаточно быстро для отца, он раздраженно глянул на стражников:

— Быстрее раб! — повернулся ко мне, — плохо дочь, плохо, ты — Госпожа, это раб, — снова к Рему, — на колени раб!

Стражники подхватили ардорца и плюхнули его на колени перед нами.

— Мира, прикажи ему слушаться меня во всем;

Я нервно сглотнула, мой голос должен звучать твердо;

— Ммм раб, слушайся во всем Его величество императора Дарко!

— Да, госпожа, — доносится глухо, его глаза застыли как стеклянные,

— Кто ты? — кричит отец. В ответ тишина.

«Ну давай, Рем, отвечай же, ну скажи чего-нибудь». Сзади Рема подходит Мериданон, говорит ему слова клятвы, — Повторяй!

— Я раб, — слова вырываются из Рема с трудом, — я не имею своей личности, я всего лишь продолжение рук, воли и желаний своего Господина. У меня нет тела — оно принадлежит моему Господину. Воля Господина для меня высший закон. Любое пожелание Господина — является наградой для меня… — и так далее, я отрешилась от всего, смотря на разыгравшийся шторм за окном. Первый удар я не заметила, что-то мелькнуло и голова Рема резко отдернулась назад. Я пришла в себя от собственного крика:

— Отец! За что!

— Молчать, — рявкнул император, — он не старается! Он издевается, бубнит и не верит в свои слова! Накажи его.

Я как, наказать, сама…Это невозможно. По какой-то глупой причине на глаза набежали слезы.

— На тебе браслет хозяина, сконцентрируйся, захоти, чтобы ему было больно, очень больно!

Но я совсем не хочу…

— Давай, не будь тряпкой, докажи, что ты истинная дочь великого отца, Креландка, накажи раба!

Все выжидательное смотрели на меня. Только Рем стоял на коленях, свесив голову низко. Я сконцентрировалась.

Нахлынувшая на раба боль была космической, огромным взрывом она разорвала Рема на части, раскладывая на молекулы. Все мои мысли и рассуждения исчезли, когда я почувствовала его боль, но у меня не было выбора, кроме как смириться. Я сконцентрировалась снова. Открыв рот, он дико закричал, упал и задергался в конвульсиях. Отец удовлетворенно смотрел.

— Молодец. Делай это постоянно, эта тварь должна помнить свое место.

С этими словами он ушел.

Утро. Рем опять лежит в кровати. Он, бледный, без сил облакотился на подушки, у него на коленях лежит полная тарелка. Не ест. Я, увидев, что он оставил нетронутую еду, сказала:

— Рем, ты должен доесть.

— Я закончил.

— Не правда.

Я кивнула на тарелку.

— Доедай.

— Я не голоден.

— Я не спрашиваю, голоден ты или нет. И не думай, что я не смогу ткнуть тебя лицом в тарелку, если потребуется. Ешь!

Небольшая пауза, а потом он… Он улыбнулся мне. Зло, холодно.

— Не терпится избавиться от меня, передать меня своему папаше-садисту!

Мое дыхание застряло где-то в горле. Он был такой красивый, подумала я, в тусклом свете лампы, падающем на его твердую челюсть и блестящие белые волосы. Даже несмотря на то, что его длинные клыки все еще казались мне немного странными, он выглядел гораздо более… человеком, чем все меня окружающие люди. Доступным. Желанным…И очень, очень рассерженым…

— И не надо сверкать здесь своими клыками. Император не садист, просто…просто он очень импульсивный, и он боится тебя и боится за меня.

Рем хмыкнул, закатил глаза.

— Ты думаешь, я пошутила насчет еды? Мы подумаем, что делать с этими наказаниями, мне тоже это не очень понравилось, — он подозрительно посмотрел на меня, — А теперь ешь или я буду кормить тебя как ребенка, и не думаю, что твое эго это переживет. Тебе нужны силы, чтобы самому ходить в туалет… Ешь, — приказала я.

Его лицо перекосила гримасса страдания, он угрюмо сверкнул глазами, вернул тарелку на колени и начал медленно, и сосредоточенно есть. Когда он закончил, я подошла и взяла стакан с водой, который он уже осушил.

Наполнила стакан и принесла ему.

— Пей, это лекарство.

Он выпил весь стакан.

— Ммм, Рем, я тут подумала, — глядя на него, я села рядом, расправила складки на платье, он смотрел в сторону,

— Слушай, я…мне не очень понравилось то, что происходило вчера,

Продолжает смотреть в сторону,

— Ну и я тут подумала…в конце концов, Рем, посмотри ты на меня, не могу я так разговаривать, — приказала я,

Он медленно, как бы против воли, посмотрел на меня,

— Ты запомнил те ощущения, ну, когда я наказывала тебя? — Тишина, — отвечай! — медленный кивок, — не мог бы ты в будущем, ну когда отец этого снова потребует, ну притвориться, что тебе больно,

О, больше заинтересованности в его взгляде,

— Ты посмотри на меня, увидишь, что я сдвигаю брови, вот так, и падай на землю и кричи, подергайся там…

В ответ тишина и совсем ошарашенный взгляд;

— Зачем тебе это надо, — наконец разомкнул он губы. — Ты ж вся такая дочь великого отца-садиста, великие принципы великой Креландии…

— Принципы нужно иногда нарушать, иначе от них никакой радости, — грустно улыбнулась я в ответ.-

Я не хочу причинять тебе боль…Мы больше не будем обсуждать это.

Ночь. Тишина. Со стороны кровати раба вдруг раздается невнятное бормотание. Стон… Я просыпаюсь, приподнимаю голову с подушки, ох, опять… Тело моего раба выгнуто напряженной струной, крупная волна судорогой прошла по всему телу, опять стон…Каждую ночь ему снятся кошмары. Я встаю, подхожу к нему, смотрю на Рема, слабый свет льется из окна, бросает блики на бледное лицо ардорца, у него выступил пот на лбу, глаза закрыты, но видно, что зрачки бешено бегают под веками. Я глажу его волосы:

— Рем, все хорошо, все хорошо, тш…, я с тобой:

Снова стон,

— Маришка, — шепнул он и в отчаянии закричал: — Маришка нет…Маришка…!

Я застыла, ну вот дает — о своей женщине мечтает, наверное бросила его…

— Арнелия…, не уходи… пожалуйста, — еще тише стон…и вдруг дикий вопль, — Нееет!

Во как! Еще одна, хотя чего с них взять, звери ведь. Рем продолжал метаться во сне, вот, только что война случилась, должно же сниться про смерти, а он все о женщинах своих мечтает, эх, мужчины…

Собственный вопль его разбудил. Он открыл глаза. Он вскочил, вытер с лица холодный пот. Пережитая только что боль еще жила в нем, и с минуту он не был в состоянии говорить.

— Тебе опять снился кошмар, — не спросила, а сообщила я;

Он молча кивнул. Я со вздохом вернулась на свой диван. Очередная ночь без сна.

Глава 6 Бал

В ночи, когда уснет тревога

И город скроется во мгле,

О, сколько музыки у Бога,

Какие звуки на земле.

Что буря жизни, если розы

Твои цветут мне и горят

Что человеческие слезы,

Когда румянится закат.

Прими Владычица Вселенной

Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба

Последней страсти кубок пенный

От недостойного раба.

Мира

Вот уже почти два месяца я не выходила из моей комнаты, ухаживая за умирающим Ремом. Я пропустила все праздники. Я не ходила в салоны моих дорогих друзей. У Иогеля были самые веселые балы в Миронии — я пропустила все. И ни в коем случае я не хотеля пропустить главный имперский бал. Там должен был собраться весь свет, имераторская чета, все мои подруги, и, и конечно мой Эжери. Бал должен был состояться через неделю.

Вечер. Душно, скучно. Рем сидит и читает эти противные книги, одну за другой. Я чувствую себя в капризном настроении. Ну, раб, берегись…

— Рем, ну Рем, — надув губы, протянула я;

— Ммм, — ну хоть бы взглянул на меня!

— Поговори со мной;

Тот со вздохом отложил книгу, выжидательно смотрит на меня, мол, говори;

— Расскажи мне что-нибудь, прекрати быть таким мрачным постоянно, — очень хотелось топнуть ножкой:

Он улыбнулся, но эта грустная улыбка не затронула его глаз:

— Да, моя госпожа, буду веселиться, когда начинать?

— Зануда, — буркнула я, — сейчас и начинай. — Вздохнула:

— Ты не любишь говорить о себе, не правда ли?

— Я даже думать не люблю о себе. — Опять потянулся за книгой;

— Рем, а Рем, — спросила я быстро, чтобы опередить его, — а хвост у тебя есть?

В ответ ошарашенный взгляд огромных фиолетовых глаз.

— Чего?

— Ну вы же это, звери, а вы, когда превращаетесь, это…, - все тише и тише говорила я эти общеизвестные истины, глядя в его все больше и больше округлявшиеся глаза, — ну и хвост у вас ммм там появляется…растет…

Он помолчал чуть-чуть, покачал головой:

— А ну да, звери… — грустно усмехнулся, — ну конечно есть хвост, длинный, безволосый такой, как крысиный, я в момент ярости перерубаю им врагов напополам…

Я в шоке уставилась на него, даже рот открыла: — Как?

— Да вот так, — он рубанул рукой по воздуху, — хрясь и нет врага…а потом снова хрясь…

Ах вот как он, издевается. Поджала губы:

— Рем, на следующей неделе мы идем на большой имперский бал! Говорят, что этот бал будет очень хорош. Все красивые женщины общества будут там.

В ответ опять ошарашенный взгляд. Вот как я его, победоносно улыбнулась, получил!

— А я то зачем, я пленник, раб, я здесь посижу, веселись госпожа…

— Ну уж нет, — я возмутилась, — ты ж мой раб и должен меня защищать, быть рядом со мной. У тебя же такой хвост. А вдруг меня кто обидит. А ты хрясь хвостом, хрясь опять…

— Не пойду

— Пойдешь

— И не подумаю, я не клоун, а пленник, военный, уважай.

— Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — я умоляюще сложила руки, — ну не могу я тебя одного здесь оставить, отец сказал, что я всегда должна быть рядом пока ты еще не окреп. Ну не могу я пропустить этот бал, Рем. А потом там будет мой Эжери, я его так люблю. Он тоже меня любит. Он просто обязательно должен меня любить, иначе я пропала…

— Пропала госпожа? Как легко ты это говоришь. — он вздохнул, вздрогнул, — Кто действительно пропал, тот молчит…

Он тяжело вздохнул опять, посмотрел на меня убийственным взглядом.

Приготовление к балу полностью захватило меня. Ткани, портные, волосы. Не забыла я и о костюме для своего раба.

— Мне эти штаны совсем не нравятся, я их не одену, — мрачно сообщает мне Рем.

Я взглянула поверх груды своих платьев. Высоченный Рем стоял в гостиной, держа в руках обтягивающие снежно-белые штаны с «ты-должно-быть-совсем-издеваешься» выражением на физиономии.

— Они тебе что, жмут или малы? — спросила я.

— Не в этом дело. В этом ходят только клоуны. Нет, не одену.

— Они не для сражения, а для красоты. Это один из самых популярных фасонов во всем мире! Ну давай, Рем, не будь маленьким!

— Нет.

Скандалист, истерик, вздыхаю, Слуга приносит ему простые черные брюки и шелковую черную рубашку. Через несколько минут:

— Красить губы не буду и уберите от меня эту пудру;

Нет, ну до чего примитивное создание! Я злюсь,

— Да что ж такое, я же хочу, чтобы ты лучше выглядел! Я ведь для тебя, олуха, стараюсь!

— Нет.

— Прикажу…

— Бал тебе испорчу, буду ходить за тобой, тупо улыбаться и слюну пускать!

— Истерик, ну и ходи страшным!

Рем пылает гневом. Я сижу в ворохе шелка и смотрю на него. Гибкое и худощавое сложение, четкие линии скул, словно резцом очерченное лицо, ровные густые брови, широко расставленные удлиненные глаза, седые волосы…Настроен решительно, не сдастся…

Я горестно вздохнула, — одевайся, глупец…

Одежда соскользнула с его плеч. Рем повернулся ко мне спиной, чтобы достать свою шелковую рубашку, валявшуюся на его кровати…Я посмотрела на него и громко охнула… Я воочию убедилась, что ему причиняли колоссальную, невероятную боль. Всю спину сплошь покрывали пересекающиеся побелевшие рубцы. Его жестоко пороли и не один раз и не два… Рубцы пересекались, виднелись неправильной формы пятна и углубления, как будто здесь был вырван большой кусок мяса и здесь, и здесь…На его спине не было ни одного дюйма ровной кожи, сколько же их, рубцов, сколько же было ударов, сотни…тысячи…

У меня затряслись губы. Наверное мое дыхание выдало мое волнение, потому что Рем резко недоуменно обернулся и перехватил мой остановившийся взгляд:

— Кто? — я с трудом выговорила онемевшими вдруг губами;

— Его императорское величество, кто же еще…

Рем

Ох, бал. Ну не мог я ей отказать, не мог!

— Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Рем… — это было то же лицо Миры, которое я видел прежде, но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Ну конечно я согласился.

И теперь ненавидел это решение каждую минуту. Ну не хватало мне страданий. Белые обтягивающие ретузики, которые они здесь называют брюками, покрытые возбуждающими, мерцающими блестками! Я был в ярости — краски и белила, она совсем с ума сошла! Я и вправду сейчас начну хвост и клыки отращивать..!

Это крохотное хрупкое существо, моя госпожа, производило впечатление прекрасного ребенка, нарядившегося для этого бала, противного маскарада. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Я любовался ею — хрупкая, узкобедрая и такая белокожая, словно ее золотисто-рыжие волосы впитали в себя все краски, отпущенные ей природой, она искрила неутомимой энергией и искренней радостью. Ее глаза приковывали к себе взгляд — чуть раскосые, зеленые, прозрачные, в оправе темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу две безукоризненные четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх — от переносицы к вискам. Она была прекрасна.

Мира взмахнула руками и закружилась, ее белое платье развивалось шелковым воздушным облаком за ней.

— Ах, как все прекрасно, — она счастливо засмеялась, — это самый счастливый день в моей жизни!

Она подбежала ко мне, — ну Рем, ну что ты такой грустный, но хоть сейчас улыбнись!

— Ты мне напоминаешь одну девушку, она тоже очень любила танцевать…

— Да, а как ее звали, ты ее любишь?

— Ее звали Маришка…

Бал только что начался, когда Мира со мной, следующим за ней сзади, вошла на большую, уставленную цветами и лакеями в белой пудре и красных кафтанах, залитую светом лестницу императорского дворца. Из зала несся стоявший в нем равномерный, как в улье, шорох движенья, через некоторое время послышались звуки оркестра, начавшего первый вальс. Неожиданно для всех и для меня, Мира схватила меня за руку,

— Ты ведь станцуешь со мной, Рем, — потом нахмурилась, — а ты вообще умеешь танцевать?

Я грустно усмехнулся, — ну мы же звери и не такие благородные и…

— Хватит поясничать, умеешь?

— Вот этот танец, — продолжал звучать вальс, — умею госпожа моя.

Напомаженный юнец, обтянутый в белые ретузики, изливавший от себя запах ужасных духов, поклонился принцессе и, пробежав мимо, вернулся, приглашая Миру на кадриль. Она, счастливая, сообщила с гордостью, что первая кадриль была уж отдана какому-то Войеру и что она счастлива была отдать этому юноше вторую. Военный в красно-белой креландской форме, застегивая перчатку и поглаживая усы, пригласил розовую от счастья Миру на очередной танец. Оставив меня любоваться на веселящихся креландцев, моя госпожа унеслась в центр зала, обнимая очередного партнера. «Мда, вечер будет долгим».

Через некоторое время я танцевал с нею обещанный вальс, и, к своему собственному удивлению почувствовал, что был бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Я был наполнен чистым, ярким бурлящим чувством счастья. Я не сразу понял, что это чувства моей госпожи, которые я так отчетливо чувствую благодаря ошейнику. Я попробовал рассердиться,

но едва я обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан и она зашевелилась так близко от меня и улыбнулась так близко от меня, вино ее прелести ударило мне в голову: я вдруг почувствовал себя ожившим, когда я вернулся на свое место, закончив танец и оставив ее, я остановился и стал глядеть на танцующих, продолжая ощущать это чувство счастья. У меня появилась и прочно установилась неожиданная для меня мысль — она МОЯ.

Счастливая и раскрасневшаяся, Мира не переставала танцевать целый вечер.

Ко мне подошла какая-то креландка, пыталась говорить со мной, но, боюсь, я был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться. Все освещалось ею. Она была улыбка, она была счастье, она была солнце, озарявшее все вокруг.

Император! Император! — вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу. По широкому ходу, между стеной дворян, император с женой прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное выражение. Все низко склонили головы.

Мира

Ах этот бал, волшебный, магический! Все будет прекрасно, сказочно. Императорский дворец сияет в ночи тысячами огней. Сквозь сотни окон изливаются яркие лучи света, вырываются взрывы музыки, слышутся бесчисленные голоса. Раз в год императорская чета давала большой бал. Пестрая толпа гостей, прибывших из всех частей Креландии веселится в громадных залах и дегустировала напитки.

Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях. Все смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу равномерный гул голосов, шагов, приветствий оглушил меня; свет и блеск еще более ослепил. Хозяин и хозяйка бала, мои родители, еще не появились. Люди смотрели на меня, указывали на нас Ремом, обсуждали. Я поняла, что я понравилась тем, которые обратили на нас внимание, и это нравилось мне.

— Вот это миррийский посланник, видишь, с темными волосами, — говорила я возбужденно откровенно скучающему Рему, указывая на высокого горбоносого мужчину с курчавыми обильными волосами, окруженного дамами, которых он чему-то заставлял смеяться. — А вот она, царица Меронии, маркиза Эллен Сорраж, — говорила я, указывая на входившую Элен. — А вот та красавица — это ее дочь Агнетта, моя лучшая подруга. Смотри, Рем, смотри как хороша! Смотри, как за ней увиваются и старые и молодые. И хороша и умна. Говорят, принц Алек… без ума от нее. А вот те, видишь эти две хоть и не хороши, да еще больше окружены. И как Мари одета. Прелесть!

Рем со скучающим видом смотрел куда я ему указывала, кивал, где надо:

— Но здорово ведь правда, правда! Рем, а ты потанцуешь со мной?

Ой, вспомнилось мне, он же с дикого Ардора, может у них там и вовсе музыку еще не изобрели или они прыгают звериные танцы вокруг костра…

— Вот этот танец, — продолжал звучать вальс, — умею госпожа моя, — клыкасто улыбаясь заверил меня мой раб.

Весь этот волшебный бал до последней кадрили был для меня сказочным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Я танцевала, я любила, я светилась, нет, я сама была воплощением любви и света. Я сделалась влюблена с самой той минуты, как я вошла на бал. Я не был влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех.

Ко мне подошла Агнетта,

— Твой раб Мира, он ужасен, — прошептала она.

Я видела, и мысленно хмурилась про себя, что знатные дамы пытались окружить Рема, стоящего в сторонке. Но, ограничившись двумя-тремя словами они, к моему облегчению, сразу отходили от ардорца.

— А что такое, он хамил? — невольно забеспокоившись, спросила я, зная Рема, не удивилась бы, что он мог правдиво высказать все свои мысли блистательным навязчивым дамам высшего общества, что было бы смертельно опасно для него. Раб не имеет право в Креландии не то, что оскорбить знатного, он даже не может помыслить посмотреть в глаза свободного, раб в Креландии — это не человек, это наинизшее существо, вещь.

— Нет, что ты, — низким грудным смехом засмеялась Агнетта, — как он посмел бы, просто он такой, ммм, такой некомфортный, его аура давит, высасывает все твои силы, когда ты рядом, чувствуешь, что хочется поджать хвост и бежать… — ее всю передернуло, как от холода, — Фи…Как ты выдерживаешь его?

— Да нормально, — я задумалась, — вроде не замечала, раб как раб, только высокий очень.

— Да, и красивый, — мечтательно закатила глаза Агнетта, — дай мне его как нибудь попробовать, что там у него между ног, представляю, какой он страстный…

Не знаю почему, но мне этот разговор очень не понравился. В высшем обществе хорошо распространено пользоваться рабами для получения разных удовлетворений, это не осуждалось, хорошо были известны истории о маркизе Хрустане, который совокуплялся с не менее пятью рабынями одновременно и всегда, пренепременно он вставлял разные предметы во все известные и неизвестные дырки для получения наивысшего и наиострейшего наслаждения. Это весело обсуждалось, Креландцы делали ставки, что еще такое он придумает в следующий раз. Но не с моим рабом. Вдруг четко оформилась мысль и продолжала стучать в моей голове, он МОЙ.

Мы с Ремом танцевали обещанный им вальс. Это было прекрасно. Я была бесконечно, беспредельно счастлива, счастье мое все росло и росло. Я была наполнена чистым, ярким бурлящим чувством счастья. Рем был превосходен, я бурлила от любви, обнимая

его широкую грудь. Он двигался, словно большая мощная кошка, его танец был мощным и грациозным одновременно. Его дыхание при этом оставалось спокойным, мне было видно, как его грудь то поднимается слегка, то опускается и как медленно пульсирует жилка у него на шее, где у самого основания горла виднелся шрам. В его объятиях я чувствовала себя на месте, необыкновенно комфортной и защищенной. Он весь принадлежал мне, он был моим.

В горле мужчины родилось низкое урчание. Его суровое лицо было полно такой же неукротимой энергии, как и его тело. Такая неимоверная аура силы исходила от него, что танцующие пары вокруг нас невольно расступались. Он окутал меня своей силой, заставляя тело пылать в огне. Воздух покинул легкие. Мои губы приоткрылись в беззвучной попытке вздохнуть. Я посмотрела ему в глаза.

И вдруг лицо Рема, с внимательными, очень грустными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, — улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало меня тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило меня всю. Огромные фиолетовые глаза моего раба заслонили все поле зрения. В их глубине все ярче и ярче разгорался мерцающий огонек. И превратился в бездонное море пламени, в котором я утонула.

Счастливая и раскрасневшаяся, я не переставала танцевать целый вечер. Мне было так весело, как никогда в жизни!

— Никогда, никогда не поверила бы, — прошептала я Агнетте, — что можно быть такой счастливой. — Лицо ее просияло улыбкой, соглашаясь;

“Но в то же самое время, — вздохнула я про себя, и тихая грусть заполнила все мое существо, — Как будто, кроме того счастья, которое я испытывала, было другое, недостижимое в этой жизни счастье, о котором я невольно вспомнила в эту минуту”.

Император! Император! — разнеслось по залам. Вдруг все зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошли хозяин и хозяйка большого имперского бала.

— Его императорское величество Дарко Маркес Бронтейн, властитель Креландской империи, сюзерен малых королевств, правитель Ардора!

— Ее императорское величество Иария Монна Бронтейн!

Император Дарко шел быстро, кланяясь направо и налево, потом следовали посланники разных дружественных и не очень государств, министры, разные генералы, и конечно, любимая блистательная свита императора. Среди них был и Блистательный герцог Эжери Кранбский.

Эжери как всегда был прекрасен, он купался в море всеобщего обожания. Очевидно, считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Эжери был необыкновенно популярен, был хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги Меранского общества. Он имел репутацию большого ума и благородства. Женское общество, весь свет радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, с ореолом романтической истории о его спасении императора и всей креландской армии. О нем все говорили, им интересовались, и все желали его видеть. Мундир, шпоры, галстук, прическа Эжери, чуть подкрашенные губы, отбеленное лицо — все это было самое модное.

Я смотрела на него. Он сидел немножко боком на кресле подле маркизы Анны Шамер, поправляя правой рукой чистейшую, белую перчатку на левой руке, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних военных годах и лишениях в ужасном Ардоре.

Он подошел ко мне. Полным достоинства и грации движением я с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою руку и заговорила голосом, в котором я постаралась, чтобы прозвучали звучали новые, обольстительный, женские грудные звуки.

— Очень приятно встретить Вас, моя любезная принцесса Святомира;

— Ах, блистательный герцог, как долго я Вас не видела!

Я подняла на него глаза, полные восхищения. Мне казалось, что женщина не должна говорить мужчине, что любит его. Об этом пусть говорят ее сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов. Я открыто флиртовала и это было очевидно всем.

— Так следующая кадриль моя? — сказал он мне, целуя мою руку, при этом держа ее у своих чувственных губ чуть дольше, чем того позволяли приличия. У меня сердце выпрыгивало от волнения. Мой герой, а сколько благородства во всем его облике!

— Разумеется, если меня не уведут, — сказала я, обворожительно и завлекающе улыбаясь.

— Я не дам, — сказал он, — я забираю себе ваше сердце, промурлыкал он мне на ушко,

Я вся покрылась счастливыми мурашками.

— Отдайте же мне его обратно, — сказала я.

— Жалко отдавать, несравненная, — сказал он, сверкая глазами.

— Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала я, оторвала перышко от веера и давая его Эжери. Тот взял перышко и жарким взглядом выразил весь свой восторг и благодарность.

Я была не только весела и довольна, я была счастлива, блаженна, я была добра, я была не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Он спрятал перышко в перчатку и стоял еще некоторое время, не в силах отойти от меня. Я плавилась от его благородства и любви.

— Госпожа моя, Мира, — тихо раздалось у меня за спиной, когда он отошел, — этот человек, это и есть тот самый Эжери, о котором вы грезите?

— Да, он великолепен, не правда ли? Ты его встречал? Там, в Ардоре, да?

— Встречал, видел… на мальчишнике императора… — и еще тише, — Мира, это страшный человек, не доверяй ему, — я недоуменно оглянулась в сторону раба, — это одно из самых ничтожнейших существ во всем мире, он…

— Не сметь, молчать! — приказала я, — да я понимаю, креландцы вас, ардорцев, победили, разбили в пух и прах, но это война, это законы войны — кто-то побеждает, — он горестно поджал губы, — Рем, Эжери — герой войны, ты обижен, но это не может быть доказательством его ничтожности.

— Мира, не провоцируй его, не выходи никуда с ним одна…

— Госпожа, а не Мира, я твоя Госпожа, закрой свой грязный рот, — я гневно сверкнула глазами, — ты полон зависти и яда! Не пытайся опорочить любовь всей моей жизни в моих глазах. Я приказываю, больше ни слова, стой здесь и молчи. Я не хочу больше ничего слышать от тебя, ты раб, понял!

Я в ярости. Да как он смел. Он раб! Да, прав отец, прав…Я была так счастлива, как никогда еще в жизни. Я не хотела трагедий, печалей и горя Рема. Мне надоело его траурное выражения лица за эти два месяца! Я была на той высшей ступени счастия, когда человек делается добр и хорош и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Слуга поднес кубок с темной жидкостью, она разнесла по моим жилам щекочущее тепло. После второго кубка я уже ощущала беспечную уверенность. Мне теперь так естественно казалось, что все меня любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто-нибудь не полюбил меня, что я не могла не верить в искренность людей, окружавших меня. Я постоянно чувствовала себя в состоянии кроткого и веселого опьянения.

Я светилась и флиртовала, играла и зазывала. Моя походка сделалась томной и медлительной. Эжери кружил вокруг меня, я посылала ему горячие взгляды, облизывала губы, у него выступили мелкие капельки пота на верхней губе. Я пылала от счастья, заметил, я желанна! Все это было так ново, меня томило беспокойное любопытство.

— Мне надо подняться наверх, поправить прическу, — сказала я рабу, который стоял у стены. — А ты, раб, жди меня здесь и не вздумай даже шевельнуться, не то я рассержусь и накажу, — громко, чтобы все услышали меня, сказала я. Вокруг на меня смотрели уважительно. Грозная госпожа дикого, необузданного ардорца. Огромное количество мифрила на нем подчеркивало его потенциальную опасность и как уверенно и сильно я с ним держалась.

Я вышла на террасу, полную зелени и света. Этот маленький висячий сад располагался высоко на западной стене огромного дворца. Ослепительный диск заходящего солнца опускался к горизонту. В его преображающем блеске все окружающее казалось знаменами небывалой яркости.

Но еще ярче сверкали сказочные башни Меронии. Купола, минареты, здания, парки. Имперский дворец, на одной из террас которого стояла я, был выше всех остальных. Окруженный цветущими садами, он царил над великой столицей.

Колоссальное солнце село. сиреневые тени сгущались в бархатную ночь. Ошеломленная и подавленная окружающей красотой, я смотрела, как на улицах загораются огни. Зажглись они и на нижних террасах дворца.

Золотая луны поднималась в небо, в котором сияли мириады звезд, складываясь в загадочные созвездия и соперничая с трепещущими огнями города.

— Вот и ты, — произнес глубокий, тихий голос, — я ждал тебя.

Из тени показался Эжери.

— Ты здорово завела меня, моя дикая кошечка. Иди ко мне.

Что-то нехорошее горело в его глазах, что-то очень опасное. Я отступила на шаг. Он молниеносно схватил меня, прижав своим тяжелым телом, он обхватил мои запястья и задрал над моей головой. Его дыхание было частым и тяжелым. В этих сильных пальцах я ощутила себя тонкой и хрупкой. Желание душило его. Его дыхание стало прерывистым из-за едва сдерживаемой силы мужчина склонился надо мной.

Я открыла рот, чтобы выразить возмущение, но успела только выговорить: «что ты себе…», он, наклонившись поцеловал меня. Он просунул язык мне в рот, нагло и бесстыдно задвигал им во все стороны, то глубже, то ближе к моим губам. Он продолжал протыкаться в мой рот, проникая горячим, голодным языком, фрикции его бедер вдавили меня в стену. Что-то твердое и тяжелое вжалось в мой плоский живот. С ужасом я поняла, что это было, когда, не переставая целовать меня, он одной рукой судорожно начал поднимать юбку моего платья.

Мои губы задрожали под его губами, когда я всхлипнула: — Нет, не…

— Так хорошо, ты такая сладкая, давай, тебе понравится, проткнем тебя, ты ж этого хотела весь вечер! — Эжери заерзал, пытаясь потереться своими бедрами об меня, продолжая дергать мой подол. Ещё чуть-чуть и он добьется желанного и я ничего не смогу сделать, чтобы остановить его.

Я пнула его коленом. Он втянул воздух и пробормотал проклятие. Мужчина надавливая на меня всем своим огромным телом, не давал мне сделать ни одного глотка воздуха, у меня закружилась голова, он обвился вокруг меня, вздохнул облегченно, он справился с моими юбками, дергает свой пояс, прижимая меня одной рукой, ногами, всем своим весом. Изо всех сил я выгнулась, чувствуя себя умирающей. Я понимала, что через минуту произойдет самое ужасное в моей жизни. Я могла только стонать, пока он бешено поедал меня своим ртом, словно не мог насытиться мной.

Вдруг какая-то страшная сила оторвала Эжери от меня, подбросила в воздухе и перенесла его тело, легко, как нашкодившего котенка, на другую сторону террасы. Я, как можно скорее поправив юбки, с ужасом увидела, что мой раб легко держит Эжери за шкирку и цедя что-то гневное сквозь сжатые губы, отшвыривает его от себя. Эжери вылетает в бальный зал, больно ударившись головой о мраморный пол. Таким злым я еще никогда не видела своего раба — лицо его преобразилось… Мускулы лица напрягались, вены вздувались, неистовый взор стал подлинно грозным, губы дрожали, он был похож на могучего мага, которого все окружающие так боялись. В последних лучах заходящего солнца мне даже показалось, что его глаза отдавали темно-красным оттенком. Темные тени террасы создавали обманчивую иллюзию расползавшихся черных узоров-молний от его висков к скулам. Из носа у него хлестала кровь.

— Мерзкий насильник, низкое создание, — Рем неотвратимо приближался к пытающемуся отползти Эжери, сейчас убьет.

Со всех сторон бежит стража. Один из них подбегает, ударяет взбесившегося раба по голове, тот падает на пол, к Рему со всех сторон протянулись длинные руки, схватили за плечи, подняли, швырнули на пол опять, прижали к нему. Вокруг ног обвился ремень, руки были стянуты прижаты к бокам.

Наступила реакция — меня трясло. Чтобы унять дрожь, я обхватила себя ладонями за локти. Одежда моя не была порванной, но я почувствовала пробиравший до костей холод.

Я в ужасе смотрела на связанного Рема, — О Великие Создатели, что же он наделал — ударил Креландца, он, раб, да только за косой взгляд раба казнли, что я наделала! Мое заторможенное сознание все еще не могло оценить размах беды. Музыка остановилось. Со всех сторон стали подтягиваться любопытствующие. Но мой вгляд был сосредоточен на одном человеке — императоре Дарко. Я с нервной дрожью смотрела, как этот огромный, властного вида человек в тусклой золотой одежде медленно подходит к нам. Его массивное, волевое лицо. холодные серые глаза и густая, темная, седеющая на висках шевелюра придавали ему сходство со львом. Я была в ужасе.

Улыбка не покидала лица императора с самого момента появления его в зале. Теперь она стала шире, открыв острые, как у собаки, зубы.

— Ваше Величество, раб напал на блистательного герцога Эжери;

Со всех сторон послышались взволнованные вздохи и ахи, невероятное событие.

— Какой позор!

— Какой скандал!

— Казнить!

— Наказать!

Я выступила вперед:

— Отец, мой раб выполнял мое поручение защищать меня в случае опасности, герцог Кранбский напал на меня с целью изнасиловать, а раб спас меня!

Эжери уже успел встать и провести ревизию организма на вопрос повреждений. Судя по всему, пострадала только его гордость.

— Ваше Величество, принцесса Святомира переволновалась, — он обаятельно улыбнулся, — она неопытна, насилия не было, был поцелуй страсти в романтическом окружении Ваших знаменитых висячих садов. — Вокруг раздались смешки. — Принцесса переволновалась, выпила изрядно, — я подавилась от возмущения;

— Но я… — отец сердитым взмахом руки остановил готовые сорваться обвинения;

— А потом, — с легким кивком в сторону Рема, перебил меня Эжери, — я сам и вы тоже граф, — он обратился в сторону графа Брана, — и вы благородные господа, все мы слышали, что принцесса приказала своему рабу ждать ее и не двигаться, а не то он будет наказан, — вокруг послышались утвердительные возгласы. — То есть, совершилось вопиющее святотатство, — с очень серьезным, обеспокоенным лицом продолжал Эжери, — этот раб ослушался свою Госпожу и со спины, подло напал на благородного Креландца.

Эти слова прозвучали в абсолютной тишине. Так, пора на помощь, а то моего раба сейчас казнят:

— Да нет же, нет, благородные господа, совсем незадолго до этого, я приказала рабу защищать меня и сказала, что он может игнорировать все другие, противоречащие этому приказу указания. — На меня скептически посмотрели вокруг. Мда, мой экспромт звучал не очень сильно и убедительно, под всеми этими взглядами, осуждениями, насмешками я враз смутилась, окончательно запуталась и вовсе неуверенно промямлила, — ну вот он и перепутал приказы…

— Раб перепутал приказы и напал на Креландца, — повторил громко Эжери. — Я требую наказания. Публичного. Моей чести нанесен непоправимый урон.

— Справедливо, — тяжело посмотрев на меня, выдавил отец. — вы герцог в своем праве. Так как этот раб представляет определенную ценность, приказываю, наказание не до смерти.

— Принято, — согласился Эжери, — так как нападение было совершено здесь, на глазах этих людей, требую наказания здесь же.

— Законно. Двести плетей, магическое исцеление через каждые пятьдесят ударов, чтобы раб не умер.

Вот и все, решение вынесено. Суд свершился. Я в ужасе смотрела на Рема, тот лежал, связанный на полу, ни на кого не глядя, низко склонив голову вниз.

Все смотрели на меня. Это был мой раб. Мое слово последнее. Я молчала. Ну что я могла сделать! Суд состоялся. Главный судия империи вынес приговор. Немыслимо было идти против его решения. Все законно и справедливо. Раб не может нападать на Креландца если не было на то прямого указания Господина, а я, мямля, только что сама признала, что мой раб допустил ошибку и перепутал мои приказы. Виновного нашли.

Это я, это я во всем виновата, я предала этого человека, который, несмотря ни на что спас меня, преодолев возможные и невозможные препятствия. Эта мысль молотом стучала у меня в голове. Глядя в торжествующее, счастливое лицо Эжери, видя усмешку отца, радостное ожидание развлечения окружающими, склоненного, поверженного Рема, я чувствовала, что моя жизнь, мои устои трещат. «Виновата»…«виновата»… «предатель»… «предана»… «предана» — молотило в моей голове, разрушая мою сущность, моя юность осколками упала к моим ногам, «как же больно…». В глазах защипало — «потом буду оплакивать свою потерю — счастливую жизнь, беззаботность»

— Господа, Ваше императорское величество, блистательный герцог, — я выступила вперед на свой эшафот, высоко подняв голову, — я, принцесса Святомира София Амелия Бронтейн, дочь его императорского величества Дарко Маркеса Бронтейна, признаю себя полностью виновной в случившемся.

Послышался взволнованный гул, ну как же, на их глазах случается невозможное — публичное унижение члена императорской семьи,

— Я признаю, что выпила слишком много горячительных напитков, обольстила блистательного герцога, надавала противоречащие друг другу приказы своему рабу, хитростью и обманом выманила герцога на террасу, поцеловала, испугалась, призвала своего раба и вынудила его ударить герцога. — Со всех сторон горячие взгляды, жаждущие новых сплетен, жертв, признаний, — прошу благородное общество признать моего раба невиновным. Блистательный герцог Эжери Кранбский прошу принять мои глубокие извинения.

Смотрю вперед себя, не замечаю ошарашенный, полный недоверчивого удивления взгляд Рема, направленный на меня.

— Признание принято, — тяжелый голос главного Верховного судьи Креландии — императора, — принцесса Святомира признана виновной, отменить наказание раба за нарушение приказа госпожи. Герцог в своем справедливом праве лично наказать раба за нанесение урона его чести.

— Блистательный герцог Эжери Кранбский будьте так любезны, накажите моего раба, — вынужденно сказала я ритуальную фразу принятия наказания, находясь под обстрелом сотен глаз. Я не смотрела на Рема. Мне было мучительно стыдно, я дважды предала его.

Создатели, мое сердце билось так быстро, что мне пришлось приложить руки, дабы удержать его на месте.

Рема, связанного поставили на ноги, его с двух сторон держали два стражника. Эжери с кривой улыбкой снял свои белоснежные перчатки:

— Чтобы сохранить мир и закон в нашей доблестной Креландии, время от времени приходится пачкать руки. Ну что, падший ангел, приступим..?

Эжери отвел назад кулак и двинул им Рема в живот так, что ардорец подскочил и на время лишился возможности дышать. Креландец подождал, пока он выпрямится и обретет дыхание, а потом нанес Рему целую серию ударов по ребрам и рукам. Рем не мог защитить себя, или закрыться, стражники заставили его выпрямиться.

Следующий удар был нанесен в лицо. Я невольно вздрогнула и зажмурилась, когда голова Рема мотнулась назад. Экзекутор наносил удары с промежутками, достаточно осторожно, чтобы не сбить жертву с ног и не попасть дважды по одному и тому же месту. То было, так сказать, научное избиение, умело рассчитанное на то, чтобы причинить боль, но не покалечить и не изуродовать. Один глаз у Рема закрылся, сам он тяжело дышал, но иного ущерба не понес.

Я с ума сходила от беспокойства за него — он только недавно перестал умирать. Сколько это еще может продолжаться? В зале было тихо, слышны лишь смачные шлепки плоти о плоть да изредка — негромкий стон.

Эжери откинулся назад и нанес мощный удар, от которого Рем пошатнулся и упал на колени. Оба стража бросились к нему и поставили на ноги, и, когда он поднял голову, я увидела, что из разбитого рта у него течет кровь. Это не остановило Эжери ни на секунду, тот размахнулся и врезал Рему коленом, вероятно сломав ему нос. От удара Рем отлетел назад, несмотря на поддержку стражников.

Кулаки мелькали в воздухе, Эжери сцепил вместе ладони и нанес Рему тяжелый удар в висок, следующий удар в челюсть. Глаза Рема закатились и он беззвучно повалился на пол лицом. Он был без сознания.

— Наказание состоялось, я полностью удовлетворен, — Эжери поклонился в мою сторону с торжествующей улыбкой;

— Блистательный герцог Эжери, я искренне благодарна вам за наказание моего раба, еще раз приношу свои извинения за непродуманные приказы и за глупые действия моего раба, — произнесла я церемониальную фразу, поклонившись;

— Извинения приняты, — ответно поклонился Эжери. Приличия соблюдены, все довольны, бессознательное тело раба отволакивают из зала, слуги спешно вытирают кровь с белого мрамора. Вновь играет музыка. Люди, довольно переговариваясь, расходятся. Праздник продолжается.

Я иду вслед за Ремом.

— Мира, останься, — сзади меня звучит голос отца, — наслаждайся праздником;

— Но мой раб, я должна проверить, убедиться…

— Его наказание еще только началось, он ослушался тебя, дочь моя, это существо опасно для тебя, надо убедиться, что он не причинит тебе вреда. Этим займутся маги… Отдыхай Мира, бал еще не закончился.

С этими словами он оставил меня наедине с моим горем, тревогой и совестью.

Я натянула милую, веселую улыбку на лицо и пошла «веселиться». Я не могу сейчас, после наказания моего раба, покинуть блистательное общество. Ничего не случилось. Я вовсе не придаю этому никакого значения. Вот она я, счастливая, красивая, это был всего-лишь раб, всего-лишь раб, один из многих…

В левом углу залы, я видела, сгруппировался цвет общества. Там была до невозможного обнаженная красавица Лиди, жена Войера, прекрасное существо, полное совершенство человеческих достоинств. Там была мать — императрица. Там же была и маркиза Эллен Сорраж, и Агнетта Сорраж и многие, многие другие. Все смотрели на меня. Я счастлива, счастлива…улыбка застыла на моих губах… Довольно улыбающийся Эжери сидит около Агнетты, он что-то нежно шепчет ей на ушко, они весело смеются. Смотрят на меня, снова смеются… Я увидала в Агнетте столь знакомую мне самой черту возбуждения от успеха. Я видела, что Агнетта пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Я знала это чувство и

знала его признаки и видела их на Агнетте — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений. Создатели, как стыдно, как глупо я выглядела. Рем, Рем, простишь ли ты меня..?

Весь бал, весь свет, все закрылось туманом в моей душе. Только пройденная мною строгая школа воспитания поддерживала меня и заставляла делать то, чего от меня требовали, то есть

танцевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Это была пытка, я выдержу, Рема сейчас пытают, из-за меня, из-за моего предательства, я выдержу…

Бал закончился. Я теперь смотрела на мир новыми глазами — ибо где то на долгом пути между бальным залом и дворцовой террасой я оставила позади свою юность.

Главный придворный маг-целитель Мериданон

Раб был без сознания. Нос сломан, пару ребер, ключица — ерунда, работа на пять минут. Так, используем его собственную жизненную энергию, ничего, у него много сил, полежит недельку в кровати и оклемается, меньше будет нападать на креландцев…

Дворец большой, от комнаты принцессы до тюрьмы по крайней мере полмили. О, раб чувствует удаление от хозяина, начал дергаться…Никогда этого не испытывал, но, говорят, рабы испытывают острую боль при удалении от их Господ… конвульсии усиливаются, а, казалось бы, только полмили…. мда, связь крепка…Ну пусть полежит, подумает о том, как нападать на достойных граждан Креландии…

Я направился в кабинет императора. Большое совещание. Тут собрались все наиглавнейшие люди империи. Все, посвященные в тайну раба принцессы.

— Слов нет, вы видели его глаза? — потрясенно произносит военный министр Креландии — Барон Войер — его голубые глаза потрясенно смотрят вокруг, — они ведь на глазах приобрели темно-красный оттенок! — он покачал головой, — а рисунок на лице! Ваше величество, — он устало потер затылок, — я в ужасе, в священном ужасе, у вас в рабах прямой потомок самих Создателей! — я всегда знал, что Войер наиумнейшая голова империи, он всегда смотрел в суть проблемы, отбрасывая в сторону блестящую мишуру, — насколько вы уверены, что контролируете его? — спросил Войер один из самых важных вопросов.

Никто не рискнул ответить. Подавленная тишина. Никто не знал вероятного, точного ответа. А вообще, сдерживает ли Владыку ошейник?

— Нууу… — нарушил тягостное молчание барон Араден Сорат — главный советник императора, — очевидно, что магию он применять не может… — тишина в ответ… — ну сегодня он только кулаками махал, заметьте, дворец все еще стоит, никто не убит. Видимо мифрил работает…

— Что несомненно, абсолютно обнадеживает, — подтвердил я;

Император цветисто и со вкусом выругался, огляделся вокруг, будто его взгляду требовалось чем-то заняться, пока голова переваривала ситуацию.

— Что можно сказать об уровне его подчинения? — Дарко посмотрел на специалистов артефактников:

Карадар откашлялся, передернул плечами:

— Совершенно непонятная история — принцесса молода и неопытна, могла ли она в действительности надавать разных, противоречащих друг другу приказов, дав рабу право выбирать правильное решение? — он помолчал, — раб, почувствовах ее страх, принял решение напасть… Тогда он, напал на креландца в рамках подчинения, действовал как послушный раб ошейника, но…

— Но свидетели заявляют, что не было противоречивых приказов! — внес свое слово Араден, — все слышали приказ не двигаться!

— Если бы он мог ослушаться, не сидел бы он тут, давно попробовал бы сбежать! — сказал Дарко, — он же не знает о многочисленной охране!

— Связь установленна, — сказал Караден, — я вижу, что ошейник и браслет в полной привязке, я уверен, он в полном подчинении. Насколько он смог удалиться от Хозяина? — спросил он меня.

— Он начал чувствовать боль через пол-мили.

Маг-артефактник удовлетворенно кивнул, — чем сильнее особь, тем сильнее связь и короче расстояние привязки. Два дня отдаления от Госпожи и он не сможет ходить от слабости…

— Ну и соответсвенно маг сильнее, намного сильнее если он рядом с Хозяином, — добавил Зарос, — мы должны это учитывать, сила Владыки увеличивается чем ближе он к принцессе…

— Когда вы будете готовы провести церемонию? — раздраженно спросил Дарко, — она слаба, глупа и не может контролировать этого монстра;

— Мы еще не готовы, работа ведется день и ночь, — доложил Караден, — мы на верном пути к успеху, нам нужны еще пары раб-хозяин.

Караден дернул шеей и задумался.

— Мне нужен свободный доступ к крови особи, — он быстро встал, зацепив за что-то, походил и сказал, — пока я не могу гарантировать результат, у нас успех пятьдесят на пятьдесят. Вы же требуете стопроцентную уверенность, что маг выживет.

— Бери сколько угодно его крови, хоть всю, только смотри не убей…Тебе будет доставлено столько материала для опытов сколько надо, мериданон, проконтролируй, — я кивнул.

Император тоже встал, подошел к высокому серванту с разными бутылками, подумал, повыбирал, позвякивая бокалом, налил себе теммно-оранжевой жидкости:

— У вас месяц! Через месяц назначена торжественная встреча с Миррийским правителем, приедут делегации из других государств, я представлю им своего нового раба, — он довольно хмыкнул, — это будет решающим аргументов в дальнейших переговорах. Месяц..! — вдруг рявкнул он так, что все подпрыгнули на своих местах. — А пока, — сказал он, снова успокоившись, — а пока устроим Владыке небольшую проверку насколько он подчиняется приказам своей госпожи.

— Что в Ардоре? — спросил он Войера;

— Плохо там, Ардор бурлит, как бы беды не случилось, — Войер помолчал, — наместник просит еще солдат и орудий.

— Дадим, — кивнул Дарко, отхлебнув немного виски из широкого бокала, — ему еще чуть продержаться, и я навещу ардорцев со своим рабом, их Повелитель быстренько со всеми там разберется… — император вдруг закинул голову и засмеялся, как будто вырывая из себя смех, и так же резко оборвал свой смех. — Еще вопросы, — он посмотрел на всех, в ответ молчание, — тогда работайте. Раба подержите в темнице еще дня два, пусть подумает над своими поступками. Через недельку он мне понадобится — я его навещу, пообщаемся… есть у меня пара неразрешимых вопросов про Армадилы…Да и вообще пора уже поразвлекаться, встряхнуться… Продолжайте следить за принцессой, не дайте ей наделать глупостей.

Все поклонившись, вышли, я остался:

— Мой император, дайте мне в рабы ардорца-целителя,

Дарко подумал, сморщился, — единственный носитель Армадила желанный раб для всех. За него ведется борьба среди знати, чем ты, Мериданон, лучше?

— Я не претендую на его Армадил, — легко согласился я, — раб как таковой ценности не имеет — целительство, вот и весь его магический талант.

Император пожевал губами, вытянул их в трубочку, подул, посвистел:

— Проведи церемонию, убедись, что мой раб выжил, тогда получишь своего раба. Обещаю.

Я, довольный, покинул кабинет императора. Отлично! Скоро у меня появится раб целитель. Уж я то знаю как использовать Ката по полной. Церемония состоится и результат будет успешным, в этом я не сомневался нисколько. Интересно, что пообещал император Вередийцам? Думаю Армадилы, то-то они носом землю роют. Я знаю, что положительный результат уже есть, осталось чуть-чуть, внести некоторые коррективы в заклинание и можно проводить церемонию. Все просто отлично!

Глава 7 Подготовка к церемонии

Мира

Я вернулась в свои покои. Рема все нет.

Прошел один день.

Усталая, голодная, полная разочарования и неуверенности, я к этому времени довела себя до такого состояния, что не могла ни уснуть, ни просто посидеть спокойно на месте. Совершенно несчастная, я бесцельно бродила по комнате, хватая какие-то предметы и потом оставляя их где попало.

Ночь я не спала. Я легла спать по привычке ложиться, но увидала скоро, что я совершенно не могу спать. Я то, зажегши свечу, сидела в постели, то вставала, то опять ложилась.

Нет, сил моих больше нет, его наверное держат в темнице, я, закрыв глаза, представляла его на той металлической решетке с жаровней рядом… Хотелось кусать локти. Надо идти…Да, совершенно определенно надо, решено… Открываю дверь, выхожу стремительно…Откуда-то из темноты вышел очень вежливый человек в темном, с легким поклоном:

— Выходить изволите Ваше величество? — спросил мужчина.

— Да, мне подышать хочется. Тут очень жарко.

— Я с удовольствием составлю вам компанию, — еще один убийственно вежливый поклон, легкая, ироническая полууыбка, мол — «ну что скажешь принцесса».

Гордо поджала губы:

— Нет спасибо, я передумала… — опять очень уважительный поклон. И он отворил дверь в мою комнату…

Охраняют…Не убежать…Мои покои теперь стали моей тюрьмой…Я ощутила импульс разбить что-нибудь, разрушить, но была вынуждена ждать, ждать, ждать…

Второй день. Ничего не ем. Я чувствую, что мои нервы, как струны, натягиваются все туже и туже на какие-то завинчивающиеся колышки. Я чувствую, что мои глаза раскрываются больше и больше, что пальцы на руках и ногах нервно движутся, что внутри что-то давит дыханье и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают меня.

Громкий стук ручки двери болезненно поразил мой слух, я замерла, забыв как дышать, я могла только смотреть…Рем…О Создатели, вернулся…нет, его вернули…

Ардорец лежал на руках двух стражников, и на нем лица не было: Рем был бледен, трясся и дрожал, низко склонив седую голову. Но он все еще дышал, и глаза были открыты. Стражники внесли-ввели его в комнату, остановились, взглядами спрашивая, — «куда его?»

Я засуетилась, подбежала к Рему, к кровати, к столу, опять к кровати, указала — «сюда». Голоса не было.

Стражники осторожно положили Рема на кровать, дверь тихо закрылась за ними. Моя голова раскалывается от сильнейшей боли, вся дрожу, боюсь подойти, страшась увидеть ужасные следы пыток…

Кожа Рема была нездорового цвета и блестела от пота. Мучимое ознобом, его тело казалось невероятно слабым. Вокруг его шеи виднелись отметины, как будто кожу чем-то повредили, лицо и руки покрывали синяки.

Я вдруг осознала, что лежу на его груди и рыдаю.

— О Создатели, что я наделала! Рем! Ради всего святого! Ведь… — я не могла продолжать, рыдание остановилось у меня в горле.

Я взглянула на него. Он молчал, его глаза были открыты:

— Рем, что я могу сказать?.. Одно: прости, прости… Умоляю, я никогда в жизни так не страдала! Эти ужасные дни, когда я ждала тебя, эти минуты, минуты…Умоляю прости меня!

Я опустила глаза и слушала, ожидая, что он скажет, умоляя его о том, чтобы он как-нибудь уверил меня, что прощает…Он молчал… Больно будто от физической боли, у меня полились слезы, запрыгал мускул щеки на правой стороне лица. Нет мне прощения, я предала его…Я хотела уйти, но пошатнулась и взялась за спинку стула, чтоб опереться. Вдруг он повернул свою голову — лицо его отливало зеленью, губы распухли, глаза налились кровью:

— Мира, не уходи…

Я с рыданиями, захлебываясь и подвывая, бросилась на его грудь…

Кровать зашевелилась подо мной. Зевнув, я потерла нос. Где я? Я распахнула глаза. Оглянулась. Комната уже погрузилась во тьму и вокруг были только тени.

Я поняла, что лежу рядом с Ремом, он спит, обнимая меня, а наши ноги переплелись. Я напряглась, попытавшись сесть, но тяжелые руки, обнимавшие меня, не давали подняться. Голова оказалась прижатой к груди мужчины. Я сделала рывок и поняла, что Рем намотал мои волосы на руку. От моего судорожного движения, он проснулся. Я скатилась с кровати. Горло, кажется, забило гравием. Я прохрипела:

— Ты как?

— Когда ты рядом лучше.

Заворчав, я села на пол. Я прислонилась спиной к кровати, подтянула ноги к груди и, опершись руками о колени, прикрыла ладонями глаза. Головная боль не прошла, а, казалось, усилилась. Стараясь не смотреть ардорцу в глаза, заставила себя подняться, ох, как стыдно то, я вчера, или сегодня, вместо того, чтобы облегчить его боль, закатила позорную истерику, улеглась на кровати Рема и заснула мертвым сном…Ужас. Даже не проверила раны Рема, эгоистка…Надо его осмотреть…

О Создатели, какое великолепное тело, несмотря на то, что все усыпано желтыми, зелеными, черными синяками! Мое сердце ускорилось. Стараюсь как можно равнодушнее смотреть на своего раба. Я коснулась его руки — обжигающе горячая по сравнению с моей, заглянув в молчаливом недоумении ему в глаза, я впервые заметила брешь в его непробиваемой броне. Его облик, до сих пор такой непроницаемо-суровый, вдруг смягчился, чуть изогнулись удивленно брови, в глубоких фиолетовых глазах мелькнула нерешительность, даже дыхание едва заметно участилось. Я легонько пробежала пальцами по его травмированному, опухшему плечу.

— Болит?

— Нет.

Рем медленно взял мою руку и поднес к своим губам, напряженно смотря мне в глаза, словно в любую секунду ожидая удара.

— Мира, спасибо, — прошептал он, — спасибо…Ты, ты как это пережила?

Я мелко задрожала, слезы непрерывным потоком полились из моих глаз:

— Рем, Рем, я так одинока, — слова, как и слезы полились из меня, — они все, все предали меня, они так смотрели, смеялись, понимаешь, — я не могла остановиться, Рем легко потянул меня вперед, уложил рядом, обнял и как маленького ребенка, слегка покачивая, утешал, я содрогалась от рыданий, никак не могла остановиться:

— Мои друзья, любовь всей моей жизни… я предана, предана..! Ты даже не представляешь что это такое! Это немыслимая боль, Рем..!

Рем, покачивая, гладил меня по голове:

— Это предательство уничтожило меня, это нанесло невозможный, непоправимый ущерб всему моему существу, они уничтожили мою душу! Это окончательно лишило меня надежды на любовь, на дружбу! Рем, — захлебывалась я, — Рем, я теперь никогда не буду верить людям вообще, никогда не полюблю! Я теперь навсегда, навсегда одна!

— Навсегда… Навсегда, — сказал Рем мне в волосы. — Мало что бывает навсегда, маленькая госпожа. Ведь даже минуту и ту не удержишь!

— Рем, мне было так плохо, так страшно! Ты не возвращался так долго! Я думала тебя убьют из-за меня…

— Ну что ты, Мира, не волнуйся, император меня не отпустит и не позволит умереть, я слишком ценный раб…

— Тебя, — мой голос дрогнул, — тебя пытали из-за меня?

— Нет, нет, — его голос успокаивал, обволакивая мое сознание, проникал в каждую клеточку моего сознания, заставляя наконец расслабить сжатое как пружина тело, он сжал меня крепче, — всего лишь подержали вдалеке от моей госпожи, напомнили мне как сильно я в тебе нуждаюсь.

Он помолчал.

— Знаешь, госпожа, я еще на балу решил, а за эти два дня убедился, что ты моя. — Я замерла, осмысливая то, что он говорил. — Ты МОЯ, — проговорил он снова. — Можешь отрицать это, спорить, драться, пытаться сбежать. Но. Ты. Все. Равно. Моя.

Прошли два дня. Рем все еще был слаб. Все это время мы, обнявшись лежали на огромной кровати. Лето заканчивалось. Внезапно наступили так нехарактерные для последнего месяца лета холода. Я, несмотря на ярко горевший огонь в камине, постоянно мерзла.

Вечер. Я открыла окно, высунулась наружу и запрокинула голову вверх. Небо было темно — синим, атласным, с мерцающими огнями на его складках. Изумительно, подумала я. Просто чудесно. Улыбаясь про себя, я откинула одеяло. Из окна тянуло холодом, и мне хотелось поскорее влезть под одеяло и устроиться поближе к теплому ардорцу. Нечувствительный к холоду, он словно бы заключал внутри себя маленькую печку, и кожа у него всегда была теплая, иногда почти горячая, и казалось, он загорается сильней от моих холодных прикосновений. Я уютно повозилась в его теплых объятиях, засунула свои ледяные ноги между его горячих, он охнул:

— Ледяная то какая! Ах, бедного раба злостно эксплуатируют. Фу, маленькая ледышка, иди ко мне, отогрею. — Он привычно намотал мои длинные волосы на запястье — все, точно не убегу, обнял покрепче.

— А знаешь, — вдруг сказала я, — я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.

Он хмыкнул;

— Будешь, будешь, знаешь, маленькая госпожа, никогда — слишком большое слово для такой малышки…

— Не называй меня малышкой!

— Почему? — спросил Рем. — Ты ведь и правда маленькая.

— Нет, большая. Я уже не ребенок.

— Конечно не ребенок, только маленькая…

Я лежу и глажу огромный круглый шрам на его груди. Рем вдруг издал горловой звук, мурлыканье, которое прокатилось по его груди и верхней части спины,

— Слушай. А ты уверен, что ты не превращаешься в зверя — в большую такую мурлыкающую кошку, — я пальцем отодвинула его верхнюю губу. Его клыки были сильно выражены. Шокирующе остры, — а если тебя еще за ушком почесать, — почесала, мурлыканье усилилось, — хотя хвост у тебя крысиный говоришь, страаано, — я перегнулась через ардорца, чтобы повнимательнее изучить его зад, плотно обтянутый черными брюками.

— Хвоста пока нет, — заверила я своего раба с довольной улыбкой.

— Предупреждаю, мелочь, еще одно движение в районе моего зада и ты будешь поймана и наказана!

О как! Умеет он испугать, полезла дальше и смело кусила его за спину, ну и что ты на это скажешь?

Он пристально и грозно посмотрел на меня со своего места на краю постели. Внезапно вспыхнувшим белым вихрем бросился на меня и крепко втиснул в перину.

— Ну вот, — пробормотал Рем куда-то в мои спутанные волосы, — не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Его глаза встретились с моими. Создатели… они горели как звезды, обжигали, как горячее солнце. В тот момент, когда его взгляд коснулся моего лица, мое возбуждение расцвело, рот широко раскрылся. Он застыл в нескольких дюймах от моих губ. Это было неправильно по очень многим причинам, он мой раб — ардорец, я его госпожа — креландка, мы враги…враги… Я перевела взгляд с его сияющих глаз ко рту. Напряженность таяла в моем предательском теле.

Рем медленно, давая мне время на сопротивление, очень медленно опустился ко мне. Его рот накрыл мои губы. Затрепетав, мои веки закрылись. Мой первый поцелуй! Теплые и решительные, его губы, словно перышко дотронулись до моих, изучая и ощущая. Этот поцелуй был медленным, уверенным, неторопливым и чувственным. Я провела языком по его клыкам, прикусила его губу…Мучительный стон вырвался из глубины его души и задел мои опухшие, влажные губы.

— Еще чуть-чуть, госпожа, и я за себя не отвечаю…покусаю точно… — Рем посмотрел на меня с такой жадностью, будто его долгое время морили голодом. Я провела руками по мощным голым плечам. Посмотрела на его уродливый шрам опять.

— Рем, а это твой Армадил у императора на подвеске?

— Нет, этот Армадил принадлежал нашему Владыке… он…

Я перебила Рема, боясь смотреть ему в глаза:

— Ты наверное не знаешь, что…, ну ты наверное был без сознания, когда… — я набралась смелости, Создатели, ну почему это так сложно, как будто в чем-то постыдном признаюсь, — в общем, Рем, Владыка Ардора Доминник умер!

В ответ заинтересованный взгляд:

— Да-а-а?

— Да, извини за такие ужасные новости, я знаю, что вы все, ардорцы, очень тесно связаны с вашим королем, Владыкой то есть, но он не перенес тягот дороги до Креландии.

Я помолчала, глядя на помрачневшее лицо Рема,

— Мне очень жаль, — шепотом добавила я. — Каким…каким он был, ты очень любил его?

Рем дернулся, сделал судорожное движение головой и шеей, как будто ошейник жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось на его исхудалом лице.

— Да нет, не очень, идиотом он был…

Рем

Утро. Снова наступила жара, разогнав холодные дни. Слоняясь из стороны в сторону, Мира осознала, что сегодня комната давила на нее, была слишком тесна, хотя мебель была все та же, ничего не изменилось.

— Рем вставай, — решилась она, мы идем гулять!

Мы, сопровождаемые охранниками, появившимися со всех сторон, вышли в дворцовый парк. Как хорошо! Первый раз за три месяца я видел небо!

Воздух был теплый, он пах иначе, чем в доме. Он был богатым. Смешанным. Знойным, от ароматов садовых цветов и влажного тепла. Кремовое, воздушное платье принцессы, как облако лежало на ногах, находясь при этом в полной гармонии с ее босыми ногами. Лиф платья как нельзя более выгодно обтягивал безупречную талию и отлично сформировавшийся бюст. Волосы огненным каскадом спускаются по плечам. Ярко-зеленые глаза — беспокойные, полные огня и своенравия. Моя маленькая храбрая девочка, как же тебя угораздило во все это вляпаться. Она, окруженная фальшью и ложью, поражала чистотой и цельностью.

Моя принцесса учащенно дышала, ее щеки были ярко-розового цвета, а улыбка ярче, чем полная луна. Создатели, с ее распущенными золотыми волосами и милым румянцем, она выглядела как прекрасная летняя девочка.

Мы вышли из дворца вместе.

— O… — Она глубоко вдохнула. — Я и забыла как здесь красиво…

Оборачиваясь, она смотрела на все это: величественную гору имперского дворца. Пушистые, темные верхушки деревьев. Холмистую лужайку. Цветы в ухоженных клумбах. Прямые, уходящие в разные стороны дорожки. Легкий ветерок был нежным, как дыхание, и нес в себе аромат слишком сложный и опьяняющий, чтобы можно было его определить.

Я позволил Мире вести меня, показывая парк, рассказывая разные смешные истории из ее детства:

— А вот на это дерево мы залезли с Алеком и я упала, шмякнулась прямо на задницу, как отец потом ругал брата…

— Мы нашли птенца, ухаживали за ним, но он умер, мы здесь его похоронили, я так плакала…

Ее осторожные шаги привели нас к розам.

Приблизившись к ним, она протянула руку и погладила хрупкие лепестки цветов величиною с ладонь. Потом наклонилась и вдохнула их аромат. У меня сжалось сердце от мрачных предчувствий, она была так ранима и хрупка, как эти розы. С отчаянием я понимал, что не имею права быть рядом с ней.

Выпрямившись, она начала смеяться. Вообще без причин. Это просто… как будто ее сердце внезапно обрело крылья, порхая в груди, апатия, которая одолевала ее последний месяц, ушла прочь, уступая место яркому приливу энергии.

Я наблюдал за ней с улыбкой на лице.

— Я хочу побежать.

Мира, не думая о наблюдающих за ней охранников или достоинстве, которое принцесса должна блюсти, отбросив в сторону большую часть приличий, она подобрала светлый подол платья и побежала так быстро, как позволяли ее ноги. Упругая трава ласкала ее ступни, волосы развивались за ее спиной, а воздух бил в лицо.

Я наблюдал за Мирой, которая, кружась, бегала по траве. Ее воздушное платье развевалось за ее спиной, напоминая крылья.

Любовь как болезнь — она медленно и незаметно подтачивает человека, а замечаешь это лишь тогда, когда уже хочешь избавиться от нее, но тут силы тебе изменяют. Я знал, знал, что должен уйти, освободить это дитя, это прекрасное, чистое солнечное создание. Я почувствовал невыносимо острую боль. Казалось, что-то рвет, разрывает мое сердце. Великие Создатели, неужели я способен так страдать, страдать от любви? Я смотрю на себя со стороны, но ничего не могу с собой поделать. Знаю, что, если Мира будет со мной, это убьет ее. Я должен защитить ее и уйти — от этого моя боль становится в тысячу раз сильнее. Знаю, что в конце концов все пройдет, она забудет меня, у нее все впереди, но это мне не помогает.

Мира

Любое пространство, куда бы Рем ни входил, сразу же подчинялось ему, и комната не стала исключением. Сила его ауры подавляла. Наконец-то мы скрылись от назойливых глаз охранников, преследующих нас на каждом шагу вне моей комнаты. Я заперла дверь изнутри. Все, теперь мы в абсолютной безопасности…Мне хочется отгородиться от внешнего мира, меня так страшит будущее.

— Бывает с тобой, — сказала я ардорца, когда мы уселись в диванной, — бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего хорошего уже не будет — ничего; что все, что хорошее, то было? И все очень страшно?

Рем ничего не ответил, только обнял крепко и нежно поцеловал меня, шепча слова любви и пытаясь успокоить. Я задрожала, он держал меня с большой осторожностью.

— А еще — сказала я. — У меня теперь часто бывает, что все хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что все это уж конец скоро и что умирать нам всем надо…

И страхи, терзавшие меня последнее время, ожили вновь, заставляя сердце то бешено колотиться, то мучительно замирать, а кровь то отливать от щек, то обжигать их румянцем. Я не хочу его потерять. Я вдруг с полной, кристальной ясностью поняла и осознала — он мой, я его люблю.

Моргнув, я открыла глаза и посмотрела на Рема, и когда наши взгляды встретились, мы одновременно произнесли:

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

— Я не хочу тебя покидать.

Я помолчала,

— Я поговорю с отцом, я все ему объясню, он меня поймет…

— Нет, — твердо сказал Рем, мелкая дрожь пробежала по его коже… или это блики свечей?

— Ты не хочешь быть со мной?

— Очень хочу, но ты не пойдешь к Дарко, он жестокий, опасный человек.

— Он мой отец, он меня любит…

Обхватив руками свою женщину, прижавшись к ней своим телом, ощущая ее запах, словно солнце сияло над ним, несмотря на ночь, Рем повторил:

— Нет, ты никуда не пойдешь, тем более к этому садисту. Он никого не любит, даже не обольщайся. Ты не пойдешь! Я приказываю!

Рем, провел пальцем по моей щеке, а затем по линии челюсти и вниз по шее. Его фиолетовые глаза следовали по пути его пальца. Выражение глаз было нечитаемым, лицо же было таким серьезным, что я не смела его ослушаться, хотя…

— Ляг, — приказал он. — Я позабочусь обо всем, чтобы тебя никто не обидел. Только не ходи к нему. Спи.

Он притянул мою голову к своему плечу.

— Хватит мне приказывать, — зевнула я. Под видом того, что устраиваюсь поудобней, я потерлась щекой о его грудь, утопая в ощущении теплого и сильного мужчины. Тепло просачивалось внутрь, к страху и холоду, что давно поселился глубоко внутри меня. — Ты мне не хозяин.

— Хозяин, хозяин, спи, — повторил он.

В мгновение ока я провалилась в сон.

На следующее утро мне не пришлось нарушать приказа Рема, отец меня вызвал сам, пригласив на совместный завтрак.

Когда я явилась в личную комнату императора, он уже был готов. Он был одет в темно-зеленый камзол, белую рубашку с пышным воротником, узкие черные туфли, отец прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением положил в карман золотые часы с двойной цепочкой и брелоками. Я видела, что он чувствует себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым. Он, со мной под руку, вошел, слегка пружиня на каждой ноге, в столовую, где нас уже ждал кофе и легкие закуски, рядом с кофеем, письма и бумаги для отца. Мы начали завтрак. Император прочел письма. Одно явно было очень неприятное — он нахмурился. Окончив письма, отец придвинул к себе бумаги, быстро перелистовал два дела, большим карандашом сделал несколько отметок и, отодвинув дела, взялся за кофе; за кофеем он развернул еще сырой новостной листок и стал читать его. Лицо его было довольное, видимо, новости в Креландии радовали. Окончив газету, вторую чашку кофе и калач с маслом, он встал, стряхнул крошки калача с камзола, прошелся по столовой, заложив руки за спину, снова сел и, расправив широкую грудь, радостно улыбнулся мне — он готов был к беседе.

— Что новости в Креландии? — я поняла, что могу теперь начать разговор;

Отец довольно посмотрел на меня, я знаю правила игры, сначала об общем:

— Открыли новую Даррейскую террасу, ах, это прекрасно, ведь это шедевр креландского барокко. Ты что-нибудь слышала о Самиэле Поппельдане?

— Конечно, слышала, гений архитектуры! — Я не имела ни малейшего понятия о мастере барокко, но я хотела понравиться отцу.

— Ну, вот видишь! — отец откинулся в своем кресле. — Вот какова наша Креландия! Другой такой не будет! Тебе обязательно надо посмотреть. — Я так же воодушевленно улыбнулась.

— А что в регионах, в политическом смысле? — спросила я, — раньше отец обожал эти вопросы и часам был готов обсуждать это со мной, приходя в отличное расположение духа, — что в Ардоре? — этот вопрос я задала для Рема;

— Ну что ж, народ Креландии счастлив и бодр духом, а в Ардоре…, ну в Ардоре есть недовольные… Ну, да, Мира, я признаю, что какому-нибудь человеку или определенной группе людей приходится тяжело, — император тихонько засопел, — это объясняется жесткой политической необходимостью. Политике на высоком уровне чужда сентиментальность. И мы должны это принять как должное…

— Конечно…

— Понимаешь, Ардору предоставляется шанс стать достойным Креландии. Но они должны долго и тяжело работать, чтобы достичь нашего уровня осознания своего долга и общей идеи, — продолжал отец. — На высоту прежде всего поднимается общее креландское национальное достоинство. Разумеется, пока не обходится без перегибов, но так всегда бывает вначале, пока они еще очень примитивны. Ты только посмотри, какой стала наша Креландия! Это ведь нечто особенное, грандиозное! Мы превратились в полноценную, счастливую нацию!

Отец помолчал, давая мне осознать его великие слова;

— Но мы окружены врагами, дочь моя. Мы в великой опасности. Нам нужна армия, нам нужны маги. Народ без большой и боеспособной армии — это ничто, абсолютное ничто. Для этого нам нужен твой раб. Он — это залог успеха Креландии. Обладая этой мощью нам не придется больше воевать, понимаешь? Креландцам — нашим сыновьям, братьям и отцам не надо будет умирать, потому что никто не осмелится на нас напасть!

Внезапно мне стало стыдно, я абсолютно забылась, утопая в своей любви. Что же делать, я так запуталась. Ведь есть моя страна, она нуждалась в магическом таланте Рема, а есть я, маленькая, эгоистичная принцесса…

— В этом я мало разбираюсь, — сказала я.

Отец искоса посмотрел на меня.

— А ты должны разбираться! — сказал он и поднялся. — Именно потому, что ты потенциально будущая королева. — Он прихлопнул комара и тщательно его растер. — Креландии нужно это существо! И нас начнут бояться. А страх — это все, поверь мне! Только запугав людей, можно от них чего-нибудь добиться.

— А если на нас кто-нибудь посмеет напасть, — он мрачно усмехнулся, — удачи им, обладая магом с такой разрушительной силой, нам ничего не будет страшно! А если мы увидим в мире несправедливость, увидим, что другая страна нападает на своего беззащитного соседа, мы станем великими защитниками — нам придется обрушить тяжкий кулак креландской благородной мощи на тех, кто строит свое маленькое счастьице на большом несчастье других! Быть злым ко злому — тоже доброта.

— Знаешь Мира, — грустно сказал император, — я так люблю Креландию, я готов отдать ей все, всего себя, последнюю рубашку, — он отчаянно подергал пышный воротник своей рубашки, — Я воевал за свою страну три ужасных года и я жалею лишь о том, что могу отдать всего одну жизнь за мою страну!

— Прекрасно сказано, — отозвалась я, — абсолютно согласна, я тоже готова пожертвовать всем…

Одинокая слеза скатилась с моей щеки, он мой, он моя жизнь, я не готова, не хочу пожертвовать им… — «Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо постоянно, он МОЙ…»— я сидела, глядя на отца, не улыбаясь.

Император поднял голову и пристально посмотрел на меня, я съежилась, нет не надо, не говори больше…

— Мира, церемония скоро, через три недели, наши маги почти готовы, — сказал он мягко, пристально посмотрев мне в глаза, — почти все готово, — повторил он, — для нас очень важен этот раб, для нас, всех Креландцев, понимаешь?

Я горестно кивнула, конечно я понимала…

— Важно, очень важно, чтобы на церемонии ты сама, понимаешь, сама отказалась от раба. Иначе успеха не будет. Ты должна будешь прочитать слова отречения. — Его слова упали на меня как тяжелая могильная плита. Я сама должна отказаться от своего счастья, от своей любви.

— Доченька, мне доложили, что ты сдружилась с рабом, молодец, это правильно, я обещаю, что я позволю вам дружить когда он станет моим, поверь мне, — он ласково положил свою теплую ладонь на мою, — мне нужен довольный, счастливый раб, а не озлобленное существо в цепях. Тогда он будет защищать нашу Креландию и Ардор добровольно!

— Ну, а как лично твои дела? — спросил отец изменившимся тоном. — Присматриваешь себе будущего мужа?

Он легко засмеялся, увидев, что я покрылась ярко-вишневым цветом.

— Ну, а что ты думаешь про Блистательного герцога Эжери Кранбского? Помнится, он тебе очень нравился. Неплохая партия.

Я отрицательно покачала головой, умоляюще смотря на отца — нет только не он!

— Ну а если например герцог Томеррен Манмон — наместник Ардора? Блестящая партия. Будешь королевой Ардора! Принесешь им мир и справедливость! Через две недели он прибывает в Миронию для большого праздника единения наций. Там же я хочу и явить своего нового раба — пусть все правители посмотрят и навсегда забудут планировать войну против нас! Это будет праздник великого мира всех наций!

Глядя на счастливое, мечтательное лицо отца, мне опять стало стыдно, он думает о мире в своей стране, о миллионах жизней, а я… а я… Очень захотелось закричать, завыть что-нибудь дикое…

— Герцог Томеррен или нет, мне все равно отец, я послушана твоей воле… — ох как хотелось плакать. — Разреши мне уже идти?

— Да, Мирочка, иди. Помни, через три недели…

Я вернулась в свою комнату. Рем видел мое состояние, но ничего не спрашивал.

Я попалась, меня поймали, что делать… Я металась по комнате, заламывая руки… Я, как в огромных сетях, которые с каждым моим шагом затягиваются туже и туже, стараясь не верить тому, что я запуталась, и с каждым шагом все более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие меня, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их.

Я начала дрожать от холода, волнения, от потери сил, затраченных на эту ужасную встречу с императором. Рем подошел ко мне, ничего не спрашивая поднял, положил на кровать и притянул меня поближе, легкими движениями больших ладоней гладил меня по голове, убаюкивая у себя на груди. Я заплакала — я рыдала, выла и царапалась, прощаясь с моей любовью… В состоянии полного душевного разлада мне нужно было, чтобы Рем держал меня… Рем держал меня крепко, придавив своей тяжестью и как бы защищая, спасая меня от ужасного внешнего мира. Слезы мои наконец иссякли, и я лежала в изнеможении у него на груди. Он все держал меня, что-то тихонько приговаривая, словно я была ребенком, который боится ночи.

— Рем, я должна тебе сказать, я…

— Тшшш… я знаю…

— Откуда?

— Я знал…

Он остановился посреди комнаты, струящийся через окно луч лунного света окутывал его тело.

— Это изумительно, — тихо сказала он. — Когда я рядом с тобой, кажется, все теряет свое значение. Все, кроме… — он посмотрел на меня, — все кроме твоей жизни Мира.

Он подошел ко мне.

— Я знаю Мира, не переживай.

Когда он приблизился, я посмотрела на него.

— Что мне делать? Что нам делать? Я не могу так, я не выдержу…

Рем поцеловал меня, обнял:

— Что ты должна сделать?

— Добровольно отказаться от тебя, прочитать заклятие отказа… — у меня задрожали губы, — передать, нет предать тебя… Я этого никогда не сделаю…Мы найдем решение вместе…

Он обнимая меня, легко кивнул головой:

— Ты это сделаешь…

С криком, я оттолкнув его, подхватив свое восхитительное, бледно-сиреневое платье, которое я одела специально для завтрака с отцом, выброшу его завтра, и побежала к окну, по моим щекам текли слезы.

— Я люблю тебя, — задыхаясь, выкрикнула я. — Понимаешь, глупый ты зверь, я люблю тебя, люблю… Люблю. Ты МОЙ, а я твоя..! — Я стала стучать головой о стекло…

Он подскочил и поймал меня, прижимая мое теплое тело к своему. Крепко, крепко…

Я знала, что с моим телом происходит то же, что происходило с телом Рема сейчас, я чувствовала его каждой клеточкой себя. Надвигающийся шторм, настойчивость, которую я испытывала, ревущий во мне и в нем жар говорили мне, что я была там же, где сейчас находился Рем.

На грани.

Он крепко прижал меня к себе, не говоря ни слова, и я чувствовала, что пульс у него на шее бьется так же сильно и часто, как у меня. Он положил руки на мои обнаженные плечи и отстранил меня от себя; я взглянула снизу вверх на его лицо. Его руки были такие большие и теплые… у меня немного закружилась голова.

— Я хочу тебя, Мира, — произнес он задыхающимся голосом и ненадолго умолк, словно не знал, что еще сказать. — Я так хочу тебя, что едва могу дышать. А ты…

— Ты моя, любовь моей жизни, — тихо произнес он. — Только моя, теперь и навсегда. Моя, хочешь ты этого или нет. Хочу обладать тобой, владеть твоим телом и душой. Хочу, чтобы ты была моей Хозяйкой. Я хочу, чтобы ты называла меня хозяином, я хочу сделать тебя своей. Навсегда, потому что я твой. Навсегда…

Мои глаза взволнованно блестели, лицо горело.

— Великий Создатель, — сказал Рем. — Если бы можно было жить так, как тебе хочется! — И на секунду лицо его стало озлобленным.

— Мира, ты прочитаешь слова отказа. Обещай.

Я зарыдала, задергалась в руках Рема. Он держал меня, когда я колотила его кулаками… держал меня, когда я проклинала его… держал меня, когда я приказывала отпустить меня… В конце концов Рем все-таки поднялся и отнес меня к дивану, сел и начал покачивать меня на коленях. Занавески на окне оставались открытыми, и нам было видно, как загораются над столицей звезды.

Мы льнули друг к другу и не хотели встать даже для того, чтобы развести огонь или зажечь свечу. Мы прощались.

Подготовка к церемонии 2

Я внезапно, как от толчка проснулась. Рема рядом не было. Привстав на кровати оглянулась.

Он сидел там, около открытого окна. Смотрел на лунное небо, его темный силуэт волшебным лунным светом мерцал в полуосвещенной комнате. Несмотря на открытое настежь окно, несколько мотыльков настойчиво бились об оконное стекло. Рем спокойно сидел, откинувшись на спинку стула, и мысли его, казалось, витали где-то далеко. И мне, лежащей недалеко от него, внезапно показалось, что этот человек с изможденным лицом и бесконечно уставшими глазами, человек из погружающейся в пучину жизни, прощается с этим миром спокойно и обдуманно.

А из открытого окна слышались нежные звуки скрипки. Музыка лилась на него, словно теплый дождь, — теплый монотонный дождь, из которого мучительно всплывали воспоминания…

Рем

Ночь. Луна. Волшебные звуки скрипки… Мои последние дни… так странно, волнения за себя нет, отвоевался уже, нисходит спокойствие…

Мира после продолжительной истерики беспокойно спит. Бедная. Вздохнул. Как же мне тебя уберечь… Создатели, она была такой красивой, когда привстала на кровати, чтобы посмотреть на меня… глаза и рот, рассыпавшиеся золотые волосы, и ее нежный аромат, заполнявший пространство между нами.

— Спи, — нежно сказал ей, — спи любовь моя.

Тот факт, что император хочет, чтобы она сказала слова отречения заставляет задуматься о многом. Он хочет меня послушной марионеткой, это очевидно и понятно, но не поверю, что его интересует судьба и жизнь дочери. Зачем он потратил все утро на уговоры! Не понимаю. У него сильнейшие маги менталисты, простое движение рукой и Мира со стеклянными глазами отказывается от всего чего они пожелают… Дарко — абсолютно злобное, хитрое и безжалостное существо. Обычные поведенческие модели к нему неприменимы. Или это такой способ самоутверждения? Император всегда любил послушать свой собственный голос…

Ну ладно, проблема церемонии решаема, с этим я справлюсь. Главное, чтобы Мира не сорвала мой план. Что б такое предпринять? Как бы настроить ее против меня, как бы больно это ни было, придется предать ее, на церемонию мы должны идти врагами. Она будет в ужасе. Она такая отважная. Крошечная, но энергичная.

Больше меня волнует то, что может случиться с ней после церемонии, когда меня уже не будет и я не смогу ей помочь. С отвращением вспоминаю недавний разговор. Мы лежим, обнявшись на кровати:

— Рем

— Ммм…

— Отец хочет выдать меня замуж после… — она замялась, — после церемонии… За наместника Ардора герцога Томеррена. Я будущая королева Ардора, — грустный смешок.

Я подскочил, сел.

— Нет, этому не бывать. Не соглашайся, — живот заболел так, словно я наглотался битого стекла, и если бы я не сидел, коленки у меня застучали бы одна о другую.

— Ты должна держаться как можно дальше от Томеррена. Слышишь меня, — я потряс ее, — Мира, слышишь? Ты должна отказаться! — Еще чуть-чуть и начну орать, — обещай.

Она кивнула, успокаивающе обняла, погладила:

— Да мой Господин, как скажешь. — Ее доверие повергло меня на колени. Я должен отплатить ей тем же, прежде чем я уйду.

— Да, да, помни это, помни, поклянись, ни в коем случае за Томеррена! Помнишь Эжери на террасе, — она вздрогнула, кивнула, — Томеррен еще хуже! Пусть проверкой твоего будущего мужа будет вопрос был ли он приглашен на мальчишник императора в Осгилиане. Слышишь, запомнила?

Я разнервничался, вскочил, начал ходить по комнате, еще чуть-чуть и начну заламывать руки в истерике как Мира.

— Тебе и вправду надо будет выйти замуж после… — она сморщила свой носик, — нет, нет и уехать как можно дальше от Ардора. Что насчет того виконта на балу?

Я заметил как тот мальчик смотрел на счастливую Миру влюбленными глазами. Это был очень миловидный юноша: небрежные завитки каштановых кудрей над высоким белым лбом и темно-карие глаза, ясные и чистые. Одет он был элегантно — в черный сюртук и горчичного цвета брюки; поверх белой рубашки был повязан широкий модный черный галстук. Всегда когда принцесса пролетала в очередном танце мимо него, щеки его ярко краснели. Мира посмотрела на меня широкими глазами:

— Что маленький виконт Чарли Гартон? Ты смеешься?

От возмущения она даже забыла печалиться,

— Что Рем, специально, ищешь себе самую плохую замену, чтобы я всю жизнь любила и вспоминала тебя, поганца..!

Я улыбнулся,

— Все-таки рассмотри его кандидатуру, с ним ты сможешь быть счастлива… И Мира, посмотри на меня, — я взял ее лицо в свои ладони, как я хочу зацеловать ее чуть пухлые, дрожащие губы, как я ее люблю, — слушай, это важно. Церемония пройдет, и что бы там ни случилось— живи дальше! — ничего не принимай близко к сердцу. Слышишь Мира — живи всем на зло! Помни, ты справишься — немногое на свете долго бывает важным. — Я говорил, сам не зная, что говорят мои губы, и не спуская с него умоляющего и ласкающего взгляда… Живи Мира, только живи…

— Рем я не…

Я взглянул на нее; она покраснела и замолчала.

О Великие Создатели! Ну за что это! Пожалуйста, пусть это будет чья-то чужая трагедия, не наша..!

Мира

— Рем, а давай убежим!

Яркое, солнечное утро. Рем опять читает. Отрывает глаза от книги, заинтересованно смотрит на меня, хлопает своими огромными фиолетовыми глазищами, улыбнулся.

— Давай, но хочу тебя расстроить, думаю, что император согнал сюда, под наши двери, по крайней мере пол-креландской армии. Не думаю, что мне позволят сделать хоть пол-шага.

— У меня есть один секрет! — Лезу к нему под бок, пользуюсь прекрасным поводом и отбрасываю противную книгу подальше, сажусь на него, ложусь, наклоняюсь к его самому уху, ух ты как напрягся! Видимо секреты любит и сердце забилось быстрее… Ах! А ухо то остроконечное! Прикусила, поцеловала, замурлыкала…

— Мира, — снизу, где то в районе моей груди раздался его какой-то странно прерывающийся голос, дышать ему что ли тяжело под моим весом..?

— Мира, а ты точно уверена, что принцессы в вашей дикой Креландии не превращаются в таких маленьких пушистых котят, мурлыкающих и кусающих бедных рабов…А где твой хвост..?

Разозлилась… Я принцесса! Да как он посмел! Сдула мягкие волосы, кусила за острое ухо, пососала, пожевала…Мррр, вкусныыыый раб…Удовольствие спиралью опускалось вниз по моему телу. Пробормотав что-то, я коснулась рукой его губ. Ох, как же тут хорошо! Я лизнула его губы, ардорец застыл — его взгляд превратился в лаву, фиолетовые глаза загорелись каким-то красным отливом. Я покусываю его губы, проникла в его рот языком, нашла острый клык, еще один…его дыхание углублялось. Вдруг Рем, застонав, обхватив мое тело, ответил на поцелуй — он, как шторм, ворвался в мой рот своим языком. Удовольствие пронзало меня все сильнее, острее…

Задохнувшись, я выгнулась всем телом. Я обвила его шею, цепляясь изо всех сил — мой, не отдам. Мужчина обхватил меня одной рукой и крепче притянул к себе. Другой рукой Рем придерживал меня за шею, прижимая к своему твердому телу. Я углубила свой поцелуй.

Подняв голову, ардорец зашипел. Он прижал меня к себе изо всех сил, тело его было натянуто как струна.

— Принцессочка брысь, дикая кошка, а то я за себя не отвечаю…

Я снова провела руками по его мощным голым плечам, задерживая дрожащие пальцы на каждом шраме. Его обнаженный торс дернулся и вытянулся на мне, а что-то твердое давило на бедро. Потянулась поцеловать его снова. Ах как бы я хотела, чтобы он избавился от одежды. Хотя я же его хозяйка, сейчас как прикажу, как нападу на беззащитного раба…

Меня схватили за бока, высоко подняли над этим великолепным телом, бережно встряхнули:

— Что там у тебя за секрет, безжалостное создание? И сейчас же прекрати облизываться!

И не подумаю его слушаться, тоже мне господин нашелся, я ХОЧУ его! Сейчас! Меня опять встряхнули:

— Ну за что мне такое наказание — блюсти честь маленьких принцесс!

Меня закутали в одеяло, покрепче перетянув, чтоб не рыпалась и не соблазняла, глаза Рема все еще попыхивали красным, он весь вспотел и выглядел каким-то ошалевшим:

— Давай рассказывай, а то пытками заставлю все выдать, защекочу!

Я рассказала про тайный лабиринт. Как его нашла, как слушала разговоры и каким образом получила браслет раба. Только у меня не хватило сил рассказать о том, что я видела как его пытали и саму церемонию обладания. Это будем моим бременем на всю мою жизнь. Рем выслушал меня внимательно. Подумал:

— А выход из дворца ты знаешь?

Я печально помотала головой:

— Это никогда не было моей целью, больше всего меня интересовали чужие секреты и тайны, — призналась я. Рем понимающе хмыкнул. — Но я не изучила еще всего лабиринта. Я никогда не залезала в наиболее темные ответвления. Я могу попробовать…Но, Рем, у нас ведь еще три недели есть. За мной не так следят. Я пойду, буду искать каждый день.

Жажда деятельности обуяла меня, я вскочила, с трудом выпутавшись из одеяла,

— Я буду искать каждый день, только ты терпи, да, потерпишь ведь, расстояние то между нами увеличиваться будет?

Он грустно улыбнулся, видя мое нервное оживление;

— Конечно поищи, только осторожно, да? Я буду ждать, иди. — Видно было что он совсем не верил в успех этой авантюры. Но я знаю, я найду, я спасу свою любовь.

Вышла из комнаты, из тени вышел молодой человек, вежливо поклонился.

— Я зайду к императрице, выпью чашечку чая, присмотрите за моим рабом, он сегодня какой-то нервный.

В ответ вежливый поклон, я следую к покоям матери, за мной на отдалении, не скрываясь, следует другая вежливая темная тень, я вошла в комнату, вежливо постучав. Преследуют. Как бы убежать от них. Никто не знает дворец лучше меня. Я легко их запутаю. Выпила чаю с мамой, узнала новости, помечтала о предстоящем празднике, повздыхала над маминой новой вышивкой, вышла… Иду, за мной кто-то следует, ускорилась;

— Ах, да отстаньте же от меня, мне грустно, так грустно! — капризным, плаксивым голосом противной принцессы воскликнула, театрально прижала кружевной платочек ко лбу, ах, ну почему Рем меня не видит сейчас, зауважал бы! — и побежала. Ну я же маленькая, люблю бегать, попробуйте, догоните меня. Бегаю я тихо, я и туфельки для этого специально подобрала, мягкие, а вы топаете сaпoжищами. Спряталась в темной нише, пробежали мимо. Не зря я темное платье одела.

Лабиринт встретил меня привычным полумраком, все так же заманивали мой любопытный взгляд щели-окошки. Я шла, не останавливаясь, считая повороты, нагибаясь, снова выпрямляясь. Где-то здесь начинаются неизведанные мной темные коридоры. Один из них ведет в темницу, мне туда не надо. Но других еще так много, а у меня всего три недели! Я должна найти выход из дворца. Он должен быть, я уверена, что древние правители построили себе тайную дорогу, путь к отступлению.

Конец дня. Не нашла… Уставшая, грустная, возвращаюсь. Но ведь это тоже успех, шесть коридоров из пятидесяти уже проверены. Осталось еще чуть-чуть.

Как только я вернулась в свои покои, ко мне ворвался разъяренный император с группой охранников. Взгрустнулось. Сейчас я буду получать, а я так устала!

— Ты где была! — сразу загремел отец, — целый день! Ты почему убежала! Как ты посмела мерзавка!

Я неуверенно отступила назад, посмотрела на кровать, Рем лежал недвижимый, как бревно, может ему больно, забеспокоилась, нет, приоткрыл один глаз, посмотрел на меня гневно. Ох, ох и этот тоже сердится, ну как же, ушла, пропала на целый день, не поела, он беспокоился… я ж понимаю. Стало страшно, отец покричит и уйдет, а этот, клыкастый, и по заднице отшлепать может и на ночь не поцелует…Ох, бедная я, бедная…

— Отец, — как можно более капризным голосом протянула я, — ну устала я здесь, ну погулять мне захотелось! Надоело мне все, все… — голос истерично сорвался, все мужчины вокруг поняли, сейчас заплачу, все, кроме Рема, вижу, сердится, не верит…

— Ну я же не убежала, просто меня постоянно кто-то преследует, — обвиняюще посмотрела на охранников сзади императора. — Я никогда не остаюсь одна! Здесь постоянно этот раб, надоел! Скучно! — так Мира, только не переиграй, император не дурак, — за пределами комнаты эти твои человечки в черном! — по щеке потекла слеза.

— Куда ты ходила? — уже спокойнее спросил отец, — тебя искали по всему дворцу:

— Спряталась в темной нише и не вылезала, грустила! Я иногда хочу побыть одна!

— Мира, чуть-чуть осталось, посмотри, твоему рабу было больно, видишь, лежит, — да, лежит, долго ли будет такой смирный, сейчас как начнет орать и руками махать…я вздохнула, может смалодушничать и с отцом на чай напроситься…

Я отмахнулась от слов отца пренебрежительным жестом.

— Папа, папочка, пожалуйста, пожалуйста, разреши мне ходить по дворцу без охраны. Этот противный раб пусть чуть-чуть пострадает, ничего страшного, я же недалеко… Я не могу больше взаперти, третий месяц тут гнию!

Император смотрел на меня неуверенно, жевал задумчиво губу, на Рема я боялась смотреть, выпорет, точно, по голой заднице, ремнем…

— А я каждый день все равно буду убегать и прятаться в самых далеких уголках! А там темно, еще упаду, шею сломаю… — опасно, ох опасно шантажировать моего отца, напустила чуть смеха в глаза, это шутка, шутка, не шантаж, вовсе не давлю, глупо захихикала…

Отец покраснел, весь надулся… а потом вдруг расслабился:

— Забавная шутка. — У императора опустились плечи, сошла багровая краска с лица. Закинув голову, он шумно засмеялся. — Смотри, свяжу! — Рем не покраснел, а ощутимо побелел, напрягся, ну как же, он же не знал, что там темно, а я бегаю, шею могу сломать…Вот этот теперь точно свяжет…

— Хорошо, ходи, во дворце — к маме на чай забегай, ко мне в кабинет, к братьям, без охраны… В парке тебя будут сопровождать… Еще три недели, три — ничего не ломай пока…

Он резко развернулся на каблуках и вышел. Победа! Чувство радости затопило всю меня! Ура! Ай да я! Ой! На кровати зашевелился мой раб. Ну все, у меня поджались уши от страха, что сейчас будет, бедная я!

Раннее утро. Вежливый стук в дверь. В мои покои входит группа солдат во главе с вередийцем — магом артефактником. Он, счастливо улыбаясь, вежливо поклонился мне;

— Ваше Высочество, будьте так любезны, прикажите, пожалуйста Вашему рабу сесть и закатать рукав рубашки выше локтя.

Я непонимающе смотрю на мага, хлопаю глазами. Рему не надо моих приказов, он понимает, что деваться некуда, выполнить приказ придется, снял черную рубашку;

Видя мое удивленное лицо, маг имел любезность пояснить мне происходящее:

— Ваше Высочество, у нас очень хорошие новости, уже почти все готово для церемонии, остается только уточнить последние детали для заклинания, и вы свободны, — все его лицо лучилось удовольствием и гордостью, — на данном этапе нам нужна кровь раба, — говоря это он ловко скрутил веревку на руке Рема, выше локтя, достал из большой кожаной сумки большую миску, маленькую металлическую трубочку, один острый конец которой он вставил в вену ардорца. В миску с противным звуком полилась кровь. Мне стало дурно.

— Отвернитесь Ваше Высочество, вам не обязательно смотреть, это не займет много времени;

Я пошла к туалетному столику с большим зеркалом. Села на стул и начала причесываться. За два месяца болезни моего раба я так привыкла обходиться без помощи служанок, что теперь, когда необходимости находиться ежеминутно при ардорце не было, я все равно делала свою прическу сама и одевалась без посторонней помощи.

Я причесала свои длинные, густые волосы — кровь текла… я подняла волосы в изящную прическу, заколола шпильками, украсила волосы драгоценным гребнем — кровь текла… подошла к окну, яркое солнышко, голубое небо, птички весело чирикают — кровь текла…Да что ж это такое, сколько крови они возьмут, всю? Раздраженно подошла к группе людей, столпившихся вокруг Рема:

— Милорд, эээ…

— Карадар, Ваше Высочество, — вежливо напомнил он мне свое имя, неотрываясь от работы. Я посмотрела на Рема, его лицо заметно побелело.

— Спасибо, милорд Карадар, а Вам еще долго?

Миска была полна.

— Ах, ваше Высочество, я понимаю, да, да я понимаю, как же Вам все это неприятно, — залебезил Карадар, — а вот я уже и закончил.

Он вытащил трубочку из абсолютно белого Рема, снял веревку с руки. Солдаты, стоявшие за спиной ардорца, аккуратно положили его на кровать.

— Пока этого хватит…

— «Пока!» — я задохнулась от ужаса, — «он что еще придет!»

В комнату вошел лакей отца, тоже очень вежливо поклонился:

— Ваше Высочество принцесса Святомира, Его Императорское Величество Дарко приглашает Вас на завтрак и увеселительную прогулку. Я здесь, чтобы проводить Вас. — опять вежливый поклон. Лакей замер в почтительном ожидании. «Ах ну как же все это не вовремя», — с отчаянием подумала я, у меня на сегодня были большие планы.

— Да, конечно, я с радостью принимаю приглашение императора, я приду как только буду готова.

Опять вежливый поклон:

— Сожалею, у меня четкие инструкции — подождать и сопроводить. И также, Его Императорское Величество Дарко просит Вас отдать приказ Вашему рабу не покидать помещения и ждать Вас.

Ну вот и все — попалась в свои же сети. Мне было скучно — было, теперь меня будут развлекать. Спорить нет смысла, этот слуга не отступится. Ну что ж. Отдаю приказ рабу, удаляюсь в гардеробную, одеваю любимое отцом лиловое платье. Я готова развлекаться. У дверей моей комнаты я нахожу целый отряд солдат. Волнуюсь — «что происходит?». Меня вежливо провожают в большую столовую. Там собралась вся семья. Все радостные, возбужденные. Ко мне подлетает Алек:

— Ах, какой сюрприз, мы все едем на ипподром! Экипажи уже поданы, быстро кушать и бегом, бегом! Там сегодня будет весь свет. Это же Большие скачки.

Я в растерянности. Но как на ипподром, он же на другой стороне Мирании, это же огромное расстояние! А как же Рем. Он даже и не знает!

— Но мой раб… — пытаюсь возразить;

— Мирочка, брось ты, он же такой противный, — улыбается отец, имитирует мой капризный голос вчера. Ну вот и все, я попалась. Он, довольно усмехаясь, смотрит мне в глаза — «кто ты, глупая, наивная девочка, против меня — великого стратега! Поиграть решила?» Он все знает, отец прочитал в моих глазах все — удивление, испуг, шок…

Братья возбужденно обсуждают имена лошадей и ставки, мама хочет встретить дам высшего света. Все в нетерпении.

Я подпрыгнула от восторга, счастливо закружилась:

— Ах как здорово, как давно я не развлекалась! — весело взвизгнула, засмеялась, — Большие скачки, ребята, подскажите на кого ставить! Папа, дашь мне золотых монет, я так разбогатею! А танцы, а танцы там будут..?

Мы идем к экипажам…

— Ой, — неожиданно подскочила я, — а туфли то я не те одела, к платью не подходят, — у меня слезы набежали на глаза, — это испортит весь мой день! — я сейчас туда и сразу обратно, только туфли переодену… — Надо Рема предупредить, не нравится мне все это. Мне попасть в комнату надо только на минуточку…

— Ой, не дури Мира, у тебя отличные туфли, — с чуть раздраженной интонацией сказала мать, — идем, идем, мы всех задерживаем…

Меня чуть ли не силой уводят из дворца. Мы рассаживаемся в экипажи. Отец стоит на ступенях, приветливо улыбается, машет нам.

— Отец, а ты не поедешь с нами? — спрашиваю его;

— Ах, доченька, как бы я хотел с вами, да не могу, работа — есть у меня тут одно незаконченное дело… — сказал он, сложив губы в привычную ему насмешливую улыбку и прямо глядя на мне в глаза своими большими холодными глазами. Лицо императора не обещало радости. Никакого возможного счастья в будущем. Меня всю передернуло. Мне захотелось выскочить из экипажа и с криками броситься в свою комнату, закрыть дверь на ключ и забраться под теплый бок Рема, спрятаться от всего мира… Раздался протяжный свист кучера, лошади тронулись…

Центром общественной и культурной жизни столицы был ипподром. Здесь при огромном стечении народа, а ипподром мог вместить около ста тысяч зрителей, проходили скачки, различные торжества, публичные казни, всевозможные спортивные состязания, охота на животных и другие подобные зрелища. Ипподром украшали прекрасные скульптуры, привезенные в город из разных мест в качестве трофеев. Ворота на ипподром украшали великолепные бронзовые кони, изваянные величайшим миррийским скульптором Лисиппом и впоследствии подаренные Миррией императору Максимилиану Завоевателю. Вдоль всей площади ипподрома была стена, которая имела с добрых пятнадцать метров в высоту и десять — в ширину; и сверху на этой стене были скульптуры и мужчин, и женщин, и коней, и быков, и верблюдов, и медведей, и львов, и множества других животных, отлитых из меди, покрытых золотом. Мираннийский ипподром был признанным алмазом архитектуры и культуры. Все мечтали попасть сюда. Раньше это было мое любимое место.

Когда мы вошли, весь свет уже собрался. За этот месяц после бала в моей жизни так много переменилось, что мне казалось, будто везде все должно стать иным. Но нет. Я в первую минуту была ошеломлена после впечатлений совсем другого мира, наполненного любовью и страданием, сейчас же я как будто всунула ноги в старые, удобные туфли, это был мой прежний веселый и приятный мир. Я смотрела на этих счастливых, разодетых людей и впервые увидела фальшь, это был тот сорт людей, ненастоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти не краснея и над всем остальным смеяться. Я вдруг с острой ясностью поняла, что я им больше не могу принадлежать, что я их ненавижу…

Вокруг меня улыбки, духи, напомаженные губы, поцелуи, восторженные рассказы, многозначительные переглядывания:

— Ах, с бароном Бузулим была история — прелесть! — закричала Анна Шамер. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала не пропускает. Ха-ха, а тут он привел новую рабыню — девочку и прямо на балу, ха-ха, за колоннами, решил лишить ее девственности, а она возьми и умри…а он голый стоит… — она с трудом оканчивает свой рассказ, постоянно прерываясь на хихиканья.

Окружающие покатились со смеху. Анна долго потом, говоря уже о другом, закатывалась здоровым, громким смехом, выставляя свои крепкие сплошные зубы, когда вспоминала о конфузе с бароном.

На трибуны вошла маркиза Элен Сорраж с Агнеттой. Слегка шумя своею белым платьем и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по последней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к императрице, сидевшей вместе со мной и с Анной Шамер. После продолжительных реверансов, Элен наконец обратилась к Анне, спрашивая о ее здоровье, весь последний год маркиза не очень хорошо себя чувствовала:

— Ах, плохо, все плохо, — вдруг посерьезнела лучшая подруга моей матери, — Но, ведь вы знаете, тут всегда скрываются нравственные, духовные причины, — с тонкою улыбкой добавила она…

— …Ну, разумеется, — обсуждали мужчины в другом, мужском углу. — Но в этом-то и цель образования: изо всего сделать наслаждение…

— …Вторая ночь. Она опасна. — слышалось из угла золотой молодежи, окружившей Алека, — Прелести новизны уже нет… Нет, нет, сорвать бутон и бросить… — смех, шутки…

— …Для того, чтобы ломать людей, нужно быть жестоким и очень хорошо знать их слабости. Я вот вам приведу пример, мой раб-ардорец…

Теперь все было по другому для меня. Те же разговоры, те же истории и шутки. Я как бы забывала то, что мне говорили, и то, что было передо мной; но теперь с чуть заметной, вежливой улыбкой слушала их и как бы всматривалась в то самое, что было передо мной, вслушивалась в то, что они говорили, хотя видела и слышала что-то совсем другое. Что-то грязное и мерзкое…

Ко мне подсела Агнетта. Она была очень красивая сегодня — она всем своим видом хотела показать, что в ней не было и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты.

— Мира, дорогая, как давно я тебя не видела, — поцелуи, — как ты, где твой ужасный раб, — снова поцелуи.

— Ах ты слышала, — она спешит вывалить на меня свежие новости, понижает голос до шепота, — говорят новая война скоро будет. — Я шокировано смотрю на нее. Отец Агнетты работает в военном комитете, он все знает, — да, да, на этот раз с герцогством Кродов — недалеко от Вередии, отец открыто говорил свое мнение о том, что новая война может улучшить положение и увеличить славу Креландии. Он говорил о тяжелом положении населения герцогства, о возможности присоединения их к Креландии. Говорят у нас появилось изумительное новое орудие, неимоверное по мощи и силе…

Принесли еду: что-то вроде сухого печенья, фрукты и сладкий шоколадный напиток. Я не успела позавтракать во дворце, но не испытывала чувства голода от переживаний за Рема. Как он там, я так далеко уехала…Голова гудит, почти не слышу Агнетту, она рассказывает последние сплетни…

— А как твой раб?

— В каком смысле? — предусмотрительно поинтересовалась я.

Агнетта фамильярно ткнула меня острым локтем под ребро, подмигнула.

— Ну, как он тебе? Такой же красавчик без одежды, как и в ней? Ты уже, гм, использовала его?

Я помотала головой.

— Душечка, Мира, дай мне его в долг, — я потрясенно смотрю на нее, — ну на два часика, заведи его ко мне в комнату и прикажи делать все, категорически все, что я прикажу. Ха-ха, Клоудия, ну ты же помнишь ее, — я кивнула, — она рабу своему кнутом по заднице бьет, а потом заставляет переворачиваться на спину и впереди бьет…а потом, чего только не вытворяют они вместе…Ну дай, дай мне своего раба, он такой большой…

Я представила, как Агнетта бьет кнутом моего Рема, по его искалеченной спине… Грязь, меня окружает грязь…Мне надо выбраться отсюда…

Начались скачки. Снова прервались, снова разговоры. Я чувствую боль Рема. Полностью открыла свои чувства, я с ним, там, чувствую ускоренный ритм его сердца, ему больно, мне тоже больно… Переживаю… Подали ланч, легкое вино. Я не пью. Все веселятся. Я смеюсь, веселюсь, мне тоже очень радостно… Трибуны полны. Впереди главная скачка сезона. Трудно сказать, когда закончится эта пытка. Мне уже невозможно выдерживать головную боль. Иду в дамскую комнату.

Миранийский ипподром знаменит не только своими скачками, но и возможностью уединиться в многочисленных комнатах для свиданий под трибунами. На моем пути к туалету я иду мимо темных закутков, уютных мягких диванов, широких подоконников, закрытых и не закрытых тяжелыми гардинами комнат — отовсюду я слышу стоны, всхлипы, мягкие влажные шлепки…Креландская знать развлекается… Иду, смотрю только вперед, не замечая переплетенные тела, сочные причмокивания поцелуев, вот в углу несколько мужчин, а девушка явно отчаянно сопротивляется… иду мимо, вот уже и дамская комната…

Навстречу мне вышел Эжери…

Подготовка к церемонии 3

После Рема, он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение. Его походка была небрежна и ленива. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только при долгом наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства. Сейчас же он был абсолютно спокоен и безмятежен. Несмотря на светлый цвет его волос, брови были черные — признак породы в человеке. Я смотрела на него и не понимала как я могла любить этого человека так долго. В течение минуты мы просто стояли друг напротив друга безмолвно. Паника медленно зарождалась у меня где-то в районе живота, поднималась вверх, я понимала, он что-то задумал очень не хорошее. Кровь бросилась мне в лицо, и ноги невольно сделали движение; но вскочить и бежать было уже нельзя — не успела. Я открыла рот чтобы закричать. Слишком поздно…Эжери молниеносным движением прыгнул на меня, одной рукой обхватив меня за талию, другой, закрыв мне рот, он легко втащил меня в темную комнату для свиданий, дверь за нами захлопнулась…

Эжери ослабил захват на моей шее. Швырнул меня на кровать. Я медленно поднялась, выпрямилась. Мои голые руки и плечи покрывали мурашки.

— Эжери, что ты собираешься делать, — задала я самый глупый вопрос из возможных, — отпусти меня, пожалуйста…

Он улыбнулся. За его красивой внешностью скрывалось нечто мрачное, смертоносное, готовое вот-вот вырваться наружу. Эта особая энергетика чувствовалась тотчас, стоило только взглянуть на него.

— Мира, Мира, что же ты, мы же только начали, а ты уже хочешь уйти…Ты, там, на балу очень унизила меня, отвергла, твой раб ударил меня перед всеми, душечка, я обиделся, пора платить по счетам… — он начал медленно приближаться;

— Не трогай меня, пожалуйста, — я также медленно пятилась назад, я не знала что делать, — я очень сожалению, я тебе все отдам, что у меня есть, драгоценности, деньги… «Создатель, чего я несу!»

Эжери ухмыльнулся:

— Деньги это хорошо, моя принцесса, да, я их люблю, деньги правда, не приносят счастья, но действуют чрезвычайно успокаивающе. Но они у меня есть. Что еще ты можешь предложить? Девственность? — он посмотрел на меня похотливыми глазами. — Нет, не хочу после твоего грязного раба. Он ведь уже отметился там, а Мира? Как он тебе?

Я несмотря на страх, посмотрела на него полным омерзения взглядом.

— Ну да ладно, хватит разговоров, у нас тут дело, — сказал он, потерев руки. Он стал приближаться ко мне.

— Подонок! — крикнула я в бешенстве и плюнула ему в лицо. Попала.

От сильной пощечины мою голову отбросило в сторону. Я чуть не свалилась с ног, но Эжери удержал меня за волосы.

— Грязная подстилка, — прорычал он мне в ухо, — давай, зови своего раба, где он?

— Он намного чище тебя… договорить я не успела. Эжери отвел назад руку и ударил меня в живот.

Я не закричала, потому что не могла дышать. Опустилась на пол, согнувшись вдвое, пытаясь вобрать в легкие хотя бы глоток воздуха. Я испытала невероятное потрясение — не от боли, которая, конечно, тоже дала себя чувствовать вместе с нахлынувшей слабостью. Просто за всю мою сознательную жизнь никто и никогда не бил меня намеренно.

Эжери присел на корточки возле меня. Его глаза широко распахнулись. Взгляд был затуманен от возбуждения, но, кроме этого, какого-то особенного блеска в глазах, он не вышел из рамок своей привычной и тщательно сохраняемой элегантности.

— Зови раба, кричи Мира

— Да, пошел ты урод…

— Посмотри на меня. — Его голос был ясный и спокойный, словно мне предлагали чашечку чая.

Я открыла глаза и сквозь редеющий туман посмотрела на Эжери.

— Кричи Мира, кричи, зови своего раба и все для тебя закончится… — Эжери встал и ударил меня по животу ногой, еще раз. О, Создатели, я умирала. Никто не переживет такой агонии. Я начала дышать с каким-то странным присвистом, и первые глотки кислорода вызвали боль в горле. Никогда мне не было еще так больно. Эжери схватил меня за волосы, поднял мое лицо к своему. Мой мучитель улыбнулся. На лице его не было злобы, только выражение удовольствия, как у ребенка, когда он отрывает мухе ножки. Он замахнулся снова…И тут я закричала…

— Вот и умничка, а ты сопротивлялась. — он довольно потер руками, — работа сделана…

Я без сил лежала на полу. Все вокруг меня плясало и кружилось. Черные волны то и дело прокатывались по комнате. Я с трудом открыла глаза и посмотрела на него, Эжери выходил из комнаты. Все такой же аккуратный и элегантный, только на его светлых бриджах спереди виднелось мокрое пятно — доказательство его возбуждения, ему понравилось избивать меня.

Я была как в тумане, все вокруг утратило значение реальности, и я смутно ощущала признаки глубокого потрясения. Ничего не понимаю, не могу сконцентрироваться. Что это было. Зачем ему, чтобы я кричала. Голова медленно работала, осмысливая все произошедшее: О нет, Рем! Я вспомнила глаза отца — это провокация только для Рема! Он мой раб, через ошейник он почувствует мою боль и мой призыв и нарушит приказ Госпожи. Рем, не шевелись, не покидай комнату..! Я попыталась встать, но слабость во всем теле сделала мои движения медленными и с трудом управляемыми. Надо бежать…Поздно…

Боль взорвалась в щеке и глазе, ее раскаленная шрапнель рикошетом разошлась по всему моему телу. Это была не моя боль, моего раба — живот ошпарило новой болью… а потом начался кошмар, агония, целый фейерверк взрывами сотрясал мое тело — живот, скула, нога, ребра…Агония…А потом все пропало. Темнота, Рем потерял сознание…

Я лежала на полу и плакала, я умирала и рождалась снова. Предана! Эта рана была глубока и смертельна — мой отец предал меня! Отец знал об этом избиении. Разве мог бы он сделать это, и разве мог отец мой, который (я все-таки всю мою жизнь знала это) любил меня, быть таким несправедливым? Да и что такое справедливость? Я никогда не думала об этом гордом слове: справедливость. Все сложные законы человечества сосредоточивались для меня в одном простом и ясном законе жизни — отец всегда прав. Моя жизнь сломана окончательно.

Я видела перед собой лишь тени — все было как в тумане, а свет — чересчур ярок. Это ужасно раздражало: я все пыталась различить две фигуры, нависшие надо мной. Когда меня взяли под руки и под колени, я застонала. Меня нашли. Пора возвращаться во дворец.

Я знала, что в комнате никого не будет. Но все равно я бежала в мои покои, О Создатели, молю, пусть он лежит сейчас в кровати со своей ужасной книжкой, недовольный и злой, пусть наругается на меня, назовет глупой… Я вошла в свои покои. Чистота и порядок. Кровать аккуратно застелена. Я оглянулась, осмотрелась…Затем пустота ярко ударила мне в глаза — никого! И только спустя некоторое время я стала снова различать краски и предметы, которые мелькали перед моими глазами, но не доходили до сознания. Пусто!

Я запрыгнула в кровать и укрылась с головой. Новое постельное белье неприятно захрустело. Они даже его запах украли! Дрожа в темноте, я чувствовала себя очень маленькой и напуганной.

Я не помнила, как прошел следующий день, ночь, следующий день, следующая ночь. Я не спала и не слезала с кровати. Кто-то заходит, меня о чем-то спрашивают. Все проходило мимо меня. Мне что-то влили в рот, вкуса я не почувствовала, провалилась в темноту, проснулась…Сижу…Ночь…День…

Не знаю сколько прошло дней…Вносят Рема, опять на носилках. Кладут на кровать.

Я медленно, как в трансе подошла. Снова синяки. По всей коже распустились иссиня-черные цветы пугающих размеров. На нем нет его мифрилового ошейника, на шее виден красный след, зато на руках и ногах белые мифриловые кандалы. Теперь точно не убежит.

— Рем, ты вернулся…

Его тело вздрогнуло от звука моего голоса, а глаза открылись. Ну, один из них. Второго не было видно. Как только ардорец сосредоточился на мне, что заняло некоторое время, еле заметная улыбка появилась на его запекшихся губах.

— Мира, ты вернулась…

Голос был слабым, тусклым отголоском его обычного мягкого, глубокого голоса.

— Я видел, чувствовал тебя, ты была так далеко… а потом… потерял… тебя. Но ты здесь.

Вся его грудь опять в повязках. Губы потрескались. Наверное он хочет пить. Иду за водой.

— Нет, не оставляй меня… не уходи… — Он начал выкручивать руки, звеня металлическими наручниками. — Пожалуйста… Создатели… не оставляй меня опять…

— Все хорошо. Я сейчас вернусь. Я только принесу воды.

— Нет… Мира, любовь моя, не оставляй меня…

Не зная, как быть, я наклонилась и мягко положила ладони на его лицо, поцеловала в лоб, в нос, в губы.

— Я не оставлю тебя, никогда, — обманщица, на глаза набежали слезы.

Он потянулся избитой щекой к моему прикосновению, и произнес, из его потрескавшейся губы пошла кровь:

— Обещай мне. Ты будешь жить. — Я молчу, не хочу обещать того, чего не смогу исполнить.

Рем заволновался, начал подниматься на кровати, и я слегка погладила его предплечье.

— Шшш… я здесь. Я жива, успокойся, конечно я буду жить… пока ты рядом. — Я думала это его успокоит, он еще больше разволновался, все его тело как в конвульсии вздрогнуло.

— Ты в опасности. Беги Мира. Беги!

Он потерял сознание.

Три следующих дня я безвыходно находилась при Реме, боясь побеспокоить его, спала на кресле около его кровати, поила, безрезультатно пыталась кормить его и не переставая говорила с ним, — говорила, потому что одно успокаивало Рема — мой голос. Читала ему его ужасные нудные книжки. Кое-что даже мне могло бы понравиться. Идея, что я умру стала его навязчивой, ему постоянно требовалось мое присутствие, как-будто в тот вечер, когда меня избили, что-то сломалось в нем.

— Мира? — спросил он, пытаясь протянуть дрожащую руку, не смог — кандалы сковывали его движения.

Я подсела к нему на кровать. Взяла за руку. Ночь. Он спит. Опять вернулись его кошмары.

— Я здесь. — Он напрягся, услышав мой голос, но когда я коснулась рукой его пальцев, он успокоился.

Великий Создатель, он весь горел в лихорадке.

Я попыталась напоить его. Он был совсем не в себе, не в силах глотать. Сдавшись, я намочила полотенце и прижала его к лицу Рема.

Его глаза распахнулись, лихорадочный взгляд обратился ко мне и настойчиво следил все время, пока я промокала его лоб.

— Колонны… белые колонны, — сбивчиво бормотал он. — Такие холодные, они держат меня…

— Шшш… — Я опустила полотенце в чашу, набирая влаги. — Все хорошо.

Отчаянно вздыхая, он простонал:

— Нет, они все там, в том зале, повсюду. Статуи… их нет… меня не… они ждут меня…Ужас в фиолетовых глазах заставил похолодеть мою кровь. У него был бред: очевидно, он ничего не соображал, но что бы он там не видел, это было для него реальным… он все больше волновался, его израненное тело извивалось на белых простынях. Непереносимо было думать, что боль сопровождала его и во сне.

— Маришка… о, она приближается ко мне… Адриан, Арнелия, Виветта…Они ждут меня, я должен их отпустить… — я немного обиделась, все о своих дамах, оставшихся там, в Ардоре, мечтает, даже в бреду о них говорит. Мне в его мечтах нет места.

Он вдруг застыл, улыбнулся:

— Я иду к вам, скоро — и закричал, — Мира беги!

Вдруг он широко открыл свои глаза, они странного вишневого цвета:

— Мира, я приказываю тебе, ты должна жить. — сказал он странным низким, металлическим голосом. Фу, ужас какой. Меня аж всю передернуло. Странный голос, мурашки по всей коже. Раскомандовался тут…

Утро. Приходит Карадар со своей миской. Перетягивает Рему руку, вставляет трубку. Кровь течет. Рем не приходит в себя.

Луна светит ярко. Наступила ночь, необъятная и темно-синяя. Она заполнила комнату запахами земли и цветов. Тишина…

— Мира! Мира, беги!

Рем начал размахивать руками. Гремя цепями и раня свои руки еще больше, я прибежала из другого конца комнаты, юркнула к нему в кровать, прижимаясь к груди Рема, целуя его лицо с закрытыми глазами, успокаивая его, разговаривая с ним. Руки мужчины не перестали двигаться, тогда я поймала их и прижала ладони к своему лицу. Проснулся.

— Я в порядке. Я рядом. Я живая.

Утро. Карадар только что ушел с миской, наполненной кровью Рема. Я с тревогой смотрю на его истыканные вены. Сколько же можно. Это же убьёт его задолго до церемонии. Его лицо отдает синюшным оттенком. Он уже пытается вставать. Сначала не удачно, теперь доходит-доползает до туалета.

— Мира, ты должна выйти замуж после церемонии и уехать, как можно дальше, — тревога заставила его голос прозвучать грубо.

Я мрачно смотрю на него. Как бы ему сказать, что я не мыслю жизни после церемонии. Даже боюсь начать этот разговор.

— Сделай это.

Я уперла руки в бока.

— Я не люблю, когда ты меня принуждаешь.

— Позволь выразиться иначе. Пожалуйста, пообещай мне.

— Посмотрим…

В ответ рычание.

В туалете раздался страшный грохот. Бегу на звук. Рем валялся без сознания около унитаза — слишком рано он встал, без сил, шатаясь приковылял, звеня ножными кандалами и упал, его огромное тело было обмякшим, а лицо — цвета восковой свечи. Губы ардорца посинели. Я ахнула. Мужчина не дышал. Нет, показалось, дышит. Села около него, новый повреждений нет. Положила его голову себе на колени.

— Я устал, — прошептал Рем.

Я тихонько глажу его по волосам.

— Держись, Рем, мы справимся, — я гнусная обманщица…

Мужчина уткнулся носом мне в руку и глубоко вдохнул. В ответ мое тело пронзила дрожь. Так мы и сидим в туалете, обнявшись. Я закрыла глаза и уснула от изнеможения, сравнимого только со смертью.

Рем

День церемонии приближается. Сил нет совсем. Надо начинать действовать. Я понимаю это, но малодушно отстраняю день разрыва. Я же так устал, надо подождать… Еще денек, и еще…

Все, время истекает, как сухой песок высыпается между пальцами, только несколько крупинок задержались…Огляделся, наметил сцену…Только бы сил хватило, вздохнул — должно, просто обязано хватить. Поцеловал Миру в последний раз, прощай моя любовь… С трудом отошел к туалетному столику, внезапно оглянулся, спросил:

— Мира, а почему вы, креландцы начали войну против Ардора?

Девушка явно растерялась:

— Ну как же, вы там, в Ардоре, планировали напасть на нас, мы успели начать, эээ, справедливую войну, ну, против эээ, против зверей, ммм, вас… — по мере этого изложения, ее голос становился все неувереннее и тише.

— А ну понятно тогда все, — я серьезно, с пониманием кивнул, — мы подлые звери, поэтому люди Креландии пришли к нам и стали резать и убивать и насиловать население Ардора. Люди эти убили ардорского Владыку и еще многих, — я сам не заметил как перешел на крик.

— В это же время в Креландии был гениальный человек — император Дарко. Он везде всех побеждал, то есть убивал много людей, потому что он очень гениален. И он поехал убивать для чего-то ардорцев, и так хорошо их убивал и был такой хитрый и умный, что, приехав в Креландию, велел всем в мире себе повиноваться. И все теперь повинуются ему! И боятся! — Мира побледнела, разинула рот…

— Чего ты от меня хочешь? — Взвилась принцесса Креландии, — чтобы я извинилась! — Да, да давай, любовь моя, поддержи меня, мне уже тяжело орать одному, хочется начать целовать твое шокированное личико… — это вы там в Ардоре годами готовили войну против нас! Мы, Креландцы, защищались!

Я закричал в ответ со страстью:

— Чушь! И ты знаешь об этом! — дыхания на крик не хватало, сломанные ребра стонали от боли, продолжаю самозабвенно кричать, — знаю ваши креландские аристократические воззрения. Знаю, что вы все силы ума употребляет на то, чтоб оправдать ваше существующее зло!

— Мы не зло! — закричала Мира, — это вы зло! Зло! И поэтому вас надо было уничтожить! — она уже орала неконтролируемо, — мы, креландцы, истребляем зло и несправедливость!

Она была так хороша: высокая, тоненькая, глаза зеленые, как у горной серны, так и заглядывали вам в душу. Как же я люблю ее!

— Чушь! — я завелся, — вы всех обманули! И вас, дебилов, обманули! Вас обманули так, что вы и сейчас еще не раскусили всего этого обмана! Вас просто предали! — Я весь дрожу от ярости и любви…

— Вы, креландцы, говорите: отечество, а в виду имеете захватнические планы алчной индустрии; говорите: честь, а в виду имеете жажду власти и Армадилов, и грызня среди горсточки тщеславных дипломатов и знати за обладание рабами; говорите: нация, а в виду имеется зуд деятельности у господ генералов, оставшихся не у дел! Кто, кто правит в Креландии?

— Креландия, по сути, демократия, здесь правит народ, — терпеливо объяснила мне Мира. — Мы просто даем звучные титулы своим руководителям. Мы в Креландии за равенство…

— Ложь! Вы все лжеци! Вся ваша извращенная знать — насильники и садисты! Вы за равенство только с теми, кто вас превосходит! — продолжаю кипеть от ярости.

— Все мы есть итоговый результат нашего воспитания, принцесса. Последствия, вытекающие из вашего выбора, лежат на фундаменте, заложенном вашими родителями, а также предками до них. Мы представляем собой лишь следующий этаж дома или очередной камень дороги! — Я ору в исступлении, шатаюсь, надолго ли меня хватит? — Вы, креландцы, все пронизаны уродством из гнилого поколения в другое такое же гнилое поколение! — Мне уже не надо прилагать усилий, чтобы орать. Но сил стоять почти уже нет. Ссору надо поскорее заканчивать…

Я смотрел близко в эти прекрасные, не пропускающие к себе глаза, и мне стало стыдно. Захотелось прижать ее голову к груди, поцеловать…

— Слово «патриотизм» вы начинили своим фразерством, жаждой славы, властолюбием, лживой романтикой, своей глупостью и торгашеской жадностью, а всем преподнесли его как лучезарный идеал. Разве ты, глупая, этого не понимаешь?

Мира обиделась. Я продолжаю орать:

— Вы, сами того не ведая, ведете войну против самих себя! И каждый меткий выстрел попадает в одного из вас! Так слушай, я кричу тебе в самые уши: вы, креландцы — гнустные убийцы! Разве ты не понимаешь? Ваше будущее мертво, ибо ваша прогнившая молодежь умерла! Вы все мертвы!

Я слегка оттолкнул Миру от себя. Траектория ее полета была тщательно просчитана мной, на мнгновение остановил крики, с тревогой убедившись, что она успешно приземлилась попой на кровать…Вздохнул облегченно, продолжаю ссору…

— Пойми Рем, мы… — я с увидел, что губы ее дрожат и она с трудом удерживает слезы. Я смогу, смогу, не смотреть ей в глаза…

— Я, раб, пойму, но понять — не значит оправдать. Можно понять и осудить. Я осуждаю и ненавижу тебя! Ненавижу!

Я видел, что мои слова ранят ее, но это было необходимо для ее безопасности. Это разбивает мое сердце — Мира улыбнулась, и мне показалось, что весь мир стал светлее.

— Рем, любимый, я…

Она стояла опустив свои тоненькие руки, и сдерживая дыхание, блестящими испуганными глазами глядела на меня, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Мое сердце разрывалось. Прости меня, моя любовь…

— Я ненавижу тебя, тварь! Умри! — закричал я, схватил стоящий недалеко от меня стул, примеченный мной ранее, размахнулся, прицелился, чтобы точно, наверняка промахнуться, принял самое злое лицо, оскалил клыки и с трудом бросил стул в сторону от Миры. Она усложняла мою задачу, метаясь из стороны в сторону.

— Пошла вон! — продолжаю верещать, — да где же эта охрана, мы тут орем, мебелью бросаемся, а они не идут, скорее уже, спасайте принцессу, а то я сейчас упаду…Перед глазами мерцают предательские звезды, в ушах гудит, еще чуть-чуть и я свалюсь к ее ногам и она, добрая душа, начнет лечить меня опять, держусь, пугаю ее изо всех сил… — Вы убили всех, кого я люблю, вы…

— Ты, извращенец, — кричит Мира в исступлении, — ты всех их помнишь, любовниц твоих — и Маришка и Арнелия..!

Что то взрывается у меня в голове, не надо было ей говорить этих имен, я еще не готов… может лет через сто… — я тебя убью, тварь, ненавижу! Ненавижуууу! — чувствую, глаза наливаются огнем, покалывание в висках. И, трясясь, задыхаясь, я, придя в состояние бешенства, надвигаюсь на Миру, угрожая руками, крича и ругаясь грязными, площадными словами. Мира пятится назад, потрясенная, как будто увидела монстра…

Она начала кричать:

— А-а-а! Стоять, стоять, не трогай меня, я приказываю! — я, неспособный противиться приказу Госпожи, замер, только глазами вращаю. Силы вдруг оставили меня. Я начал шататься… Сейчас упаду…Падаю… В комнату вбежала группа людей. Наконец то! Увидели ужасную картину — взбешенного, потерявшего контроль раба и испуганную принцессу. И последнее, что я услышал, прежде чем потерять сознание, был звон металлического предмета, обрушившегося на мою голову… В мозгу словно вспыхнула молния. Я почувствовал, что падаю, теряя сознание. И стало темно…

Мира

День церемонии приближается. Рем совсем обессиленный. Надо бежать. Но как, даже если я и найду тот злосчастный тоннель, как я пройду с Ремом мимо охраны, да и не дойдет он до туда сам! Мечусь по комнате, кусаю ногти. Рем с трудом встал, он ужасно выглядит и двигается так, будто болит каждая кость в его теле — шатается, только не упади опять, любовь моя…

— Мира, а почему вы, креландцы начали войну против Ардора? — я испытываю почти физическое наслаждение в ощущении его близости и ласки и нравственное успокоение, когда встречаю этот его простодушный, доверчивый и любящий взгляд и слушаю его наивные вопросы.

Ответ очевиден. Объясняю. Он смотрит на меня чуть удивленно, будто не понимает таких простых истин. Он вдруг злится, начинает нести абсолютную, несусветную чушь.

— Мы, Креландцы, защищались! — я тоже начинаю злиться.

Зло, мы, креландцы, зло! Я в шоке. Мы всем помогаем, мы никак не можем быть злом…

Солнце клонилось к закату. Его последние лучи пронизали синий стеклянный графин, который стоял на столе, и бросили на стену сияющий лазурный отблеск. Я почувствовала себя такой же хрупкой и сияющей, как стекло: дотронься до меня — упаду и разобьюсь о пол на блестящие осколки. Если я намеревалась пощадить либо чувства Рема, либо свои собственные, то, кажется, я несколько запоздала:

— Мы не зло! Это вы зло! Зло! И поэтому вас надо было уничтожить! Мы, креландцы, истребляем зло и несправедливость!

Рем никогда еще не бывал в такой ярости. Да что такое он говорит, откуда он взял всю эту ерунду? Подумаю над его словани потом. Позже. Не могу сейчас… я в полном замешательстве. На самом деле лучше мне прилечь на минутку. Кажется, я сейчас упаду в обморок… Рем меня так ненавидит!

Рем практически обезумел. Он рвет и мечет. Было видно, что взбешенный ардорец жаждет вырвать сердце каждому его обидчику и мне, принцессе Креландии.

Вдруг он изо всех сил толкнул меня. Чудом я не упала на пол, а приземлилась на кровать, что очевидно расстроило Рема, он дикими глазами проследил за моим полетом, даже прекратив орать на мнгновение

— Я ненавижу тебя! Ненавижу! — Я испытываю гнев, смятение, ужас, глядя на беснующегося Рема.

Он меня ненавидит! Все, это была последняя капля, в ушах гудело, перед глазами плавали разноцветные круги. Мне стало нестерпимо больно где-то внутри, там, где ничего подобного никогда не ощущалось. Меня предавали, били, унижали… Это оказывается ничего для меня не значило. Но эта сокрушающая, новая боль повергла меня в шок: я никогда не осознавала, какой сильной и непобедимой я была, когда меня любил Рем, пока, наконец, он не предал меня — он меня убил…Мое сердце было разбито, тело измучено, душа стонала от горя…

— Рем, любимый, я… — на его лице было написано отвращение…Он меня не любил…Ему ничего не нужно от меня, ни сочувствия, и — уж точно! — никакой любви. НИЧЕГО!

— Я ненавижу тебя, тварь! Умри! — закричал он, схватил стоящий стул и с невиданной силой бросил в меня. В последнюю секунду я смогла избежать удара, метнувшись в сторону.

Он со всего плеча ударил меня в душу. Кричит о своей любви, оставшейся в Ардоре. Вот оно, его любовь там, а не здесь…Как больно…Я ору, — …ты всех их помнишь, любовниц твоих — и Маришка и Арнелия..! — Рем зарычал на меня, бешенно сверкая глазами… — Я тебя убью, тварь, ненавижу! Ненавижуууу! — С этого момента моя жизнь стала отсчитываться на минуты. Я убита…По какой-то загадочной причине я была проклята — предана всеми, уничтожена Ремом.

Рем вдруг как-будто вырос, его фигура зловеще вытянулась, заполнила собой всю комнату:

На моих глазах его лицо с висков стало покрываться черным рисунком, глаза ввалились, загорелись ярко красным огнем. О Создатели! Он сейчас, на моих глазах превращается в зверя! Он сейчас меня загрызет!

Я начала кричать, от панического ужаса кровь заледенела в жилах:

— А-а-а! Стоять, стоять, не трогай меня, я приказываю! — это его не остановило… Конечно, когда мои слабые приказы останавливали его…

В комнату вбежали охранники. Наконец то! Увидели ужасную картину — взбешенного, потерявшего контроль раба и испуганную меня.

Раба окружила толпа охранников. Их было так много, что я не видела тело ардорца за ними. Я услышала звук удара. За ним — другой. Перед глазами явилась сцена из казалось бы далекого прошлого. Избитый мужчина, на полу. И толпа солдат, склонившихся над своей жертвой. Они, сами испуганные, продолжают молотить поверженного раба, сквозь их ноги я увидела разбитое лицо Рема. На распухших губах блестела кровь… Все закончилось. Раб лежал без сознания, весь в крови, но все еще живой. Его грудь поднималась и опускалась.

В мою комнату вбегает Мериданон, вередийцы, еще какие-то люди. Я стою, потрясенная, не двигаюсь, мой взгляд устремлен на раба на полу. Почему, за что? Меня кто-то встряхивает, не реагирую. Смотрю как Рема берут за безвольные руки и волочут вон из комнаты. Со злорадством отмечаю, что они его боятся — даже скованного, избитого, безсознательного, боятся до ужаса. Я тоже его боюсь…

Краем уха слышу:

— Она в шоке, — слышу звук удара, кого то опять бьют, опять удар, щеку обжигает боль, это император опять дает мне пощечину. Вопросы, вопросы, все, трясут меня, сажают на кровать, что-то вливают в меня, вопросы, в ушах гудит. Казалось, еще чуть — и голова взорвется.

— Оставим ее в покое, в таком состоянии мы ничего от нее не добьемся… — я одна.

Тишина. Я не вытераю слезы. Свернувшись калачиком, я лежу на кровати и смотрю в темноту. Боль была просто невыносимой.

Отчаяние, как смертельная болезнь, поразило все мое тело. Пробирало до костей, выворачивало наизнанку, ломило суставы и жгло грудь. Раньше мне бы и голову не пришло, что эмоциональное опустошение сродни тяжелому недугу. Но теперь я была больна и, похоже, надолго.

Утро. В комнату входят слуги — хотят убраться в комнате, конечно, мои покои выглядят как поле боя… Просят меня уйти. Выходя из комнаты, я оглянулась в последний раз, я не узнала свою хорошенькую, розовенькую, с куколками, зеркалами и лентами, комнату, такую же молоденькую, розовенькую и веселую, какою была я сама еще три месяца тому назад. Сейчас это был памятник моей боли, комната с разбитым зеркалом, помятыми книгами, расскидаными на полу, жуткими пятнами крови повсюду…У меня похолодело сердце, когда я увидала низенький диван, на котором мы целовались и на котором Рем говорил, что любит меня — обман, увидела валявшийся у двери стул, который Рем бросил в меня — а это уже правда и устремила неподвижные глаза на жуткую лужу крови, где Рем упал…

Да, они правы, надо уйти. Выскочив за дверь, я остановилась на лестнице — я поняла, что не знаю, куда идти…Я никому не нужна, вон даже черные человечки уже не интересуются мной. Медленно бреду по тихому дворцу. Скорее по привычке, выработанной за предыдущие пять лет, когда мне плохо, я иду в лабиринт, пошла я туда и сейчас. Меня не интересовали чужие секреты, мне не хотелось увидеть Рема в тюрьме, я шла в темные коридоры лабиринта, в моей душе не было света, я потерялась в темноте отчаяния. Ну что ж, я вынуждена признать самой себя, что я была влюблена в ардорца, раба, который меня знать не хотел и ненавидел, и что я умираю от любви к нему? Да, я должна быть честной сама с собой…

Иду, не обращая внимания на направление, да и поворотов нет, я окружена непроглядной темнотой — внутри и снаружи. Вскоре мне пришлось отвлечся от своих грустных размышлений и сконцентрироваться на окружающем меня лабиринте. Коридор стал узким, я касалась двух шершавых стен плечами, в абсолютной, непроглядной темноте я продолжала двигаться вперед, вытянув перед собой руки, делая каждый шаг вперед осторожно, сначала нащупывая пол ногой, а потом делая шаг. Не хотелось провалиться в яму и сломать ногу. Так, двигаясь медленно в течение следующих двадцати минут я вдруг уткнулась вытянутыми руками во что то твердое. Ощупала, похоже на деревянную дверь, нащупала задвижку, отодвинула. Толкнула дверь. К моему удивлению, дверь легко открылась, я вив моему удивленному взору заброшенную пещеру, вдалеке виднелся свет. Я исчерически захохотала — я нашла выход! Упала на пол пещеры и не могла остановиться хохотать, истерически всхлипывая и подвывая — я нашла выход, когда это уже никому не надо!

Я не помню, как добралась да своей комнаты. Меня время от времени все еще потряхивало от смеха. Я легла в огромную кровать и забылась сном.

Когда я проснулась была ночь, мои нервы напряжены — неравномерно мерцающие, а затем гаснущие; до меня доносились разные звуки, которые распадались и появлялись вновь. Я слышала признания Рема в любви, его крик о ненависти. Сначала тело было вялым, затем напряженным, после чего началась нервная судорога. Во рту пересохло, и меня бросало то в жар, то в холод. Я взяла кинжал. Я не хочу жить. Зачем. Я разбита и осколки моей жизни разбросаны мертвыми руинами вокруг. Приложила кинжал к сердцу — один удар и я свободна. Прицелилась, отвела руку для удара. Замахнулась, с силой направила кинжал в сердце…И…не смогла! Рука мне не принадлежала, я ее больше не чувствовала. Виски заломило, молотком бил металлический голос: — «живи Мира, я приказываю». Что это? Он меня заколдовал! Ушел сам и мне не дает уйти! Я его НЕНАВИЖУ!

Послышался грохот сапог, от сильного удара дверь едва не слетела с петель. В комнату ворвались люди. Я видела разъяренное лицо императора.

— Раб корчится и кричит, что ты собираешься убить себя… — посмотрел на кинжал в моих руках, на судорожно сведенные пальцы на рукоятке, остановился, замер, нахмурился… Зарос подскочил ко мне, выхватил кинжал. Я молчу, с вызовом глядя в глаза отцу. «Ну и что — все равно убью себя!»

— Церемонию провести сейчас, — отрывисто приказал Дарко, — ей приставить охрану, чтобы глупостей не наделала. Через час!

— Но, Ваше Величество, — залепетал Карадар, — еще не все готово, нужна еще по крайней мере неделя, исследования…нам нужны гаран… — конца его речи я не слышала, они уже вышли из комнаты, я услышала только отдаленный рев императора:

— Сегодня!

Глава 8 Церемония

Кто нам ответит на вопрос:

Что можно жертвою считать?

Ответ на удивленье прост:

Что ты не хочешь потерять,

То в жертву может приноситься.

Чего боишься ты лишиться?!

А смерть наградой может быть,

Когда нет силы, дальше жить!

О жертве должно сожалеть:

Не жалко, — не болтай о жертве!

И сожалеть не после смерти,

А жить, хоть хочешь умереть!

Господь да ты себе судья,

Как жертва принята твоя…

Лишь одного я не могу понять:

Как жертву вы смогли б принять?!

Мира

Они все ушли. При мне остался охранник, он стоял, прислонившись к дерному косяку, смотрел в окно. Было так тихо, что казалось, будто сама тишина что-то шепчет, приостановив дыхание, и ждет чего-то чудовищно чужого…

Я сидела на своей кровати, и у меня было такое чувство, будто я никогда не смогу с нее подняться. Мыслей не было, но и боли — тоже. Все мысли словно бесшумно упали, как падают в тиши осени созревшие плоды с неподвижного дерева. Я нагнулась, посмотрела на богатый ковер под кроватью, словно надеясь найти эти упавшие мысли, а потом подняла голову и заметила на себе взгляд чужого человека. Вздрогнула…Кто это?

Под черными бровями были чужие зеленые глаза, тонкое чужое лицо, склоненное вперед и похожее на мертвую маску. А затем откуда-то издалека пришел холодный страх, трепет и пробуждение — я поняла, что на меня из зеркала смотрело мое собственное лицо. Ужас какой. Неудивительно, что ардорец меня не любит.

Я подошла к окну, открыла его, краем глаза увидев как насторожился мой защитник. На улице шел дождь. Порывы ветра задували холодные струи на мою шею, но я это не чувствовала, я не чувствовала ничего, онемев от утраты. Слез не было, мое лицо только мокро от дождя. Я буду плакать позже, когда буду способна выдержать эту боль…

Чувство отвращения и тоски сливалось во мне в какую-то тяжелую, давящую глыбу. Я словно окаменела. Все, что произошло, парализовало чувства и мысли. Я даже не испытывала потребности анализировать случившееся. Позже, все позже…

Через три часа очень вежливый вередиец пригласил меня проследовать за ним. Церемония. Ну что ж, я готова…На прощание оглянула свою, казавшуюся теперь чужой комнату. Аккуратно застеленная кровать, туалетный столик, заваленый девчачьим барахлом, диван, стулья. Книги на полке — я почему-то запретила их выбросить. У вещей своя жизнь, и когда сравниваешь ее с собственным бытием, это действует ужасно. Человек умирает, а кровать остается. Комната остается. Вещи остаются. Или, может быть, их тоже следует уничтожать? Вернусь ли я сюда, какой я буду, если вернусь? А моя розовая, кружевная с рюшечками комната останется прежней…

Выйдя из комнаты, я уже не сомневалась, что эта ночь станет для меня последней. Страха не было, только нетерпение. Я готова была бежать впереди своего охранника, тянув его за рукав.

Мы прошли многочисленные коридоры, поднимались и спускались по лестницам, прошли просторную бальную залу, малую залу для приемов послов. Прошли огромную залу над которой тянулась галерея с картинами цветущих деревьев, в ветвях которых словно шелестели белоснежными крыльями госуби. Их лапки и клювы были настолько красными, что казалось, будто их обмакнули в кровь.

Наконец меня с вежливым поклоном проводили в небольшое помещение. Я зашла и оглянулась. В середине пустого помещения стоял большой металлический стол — ну это для Рема, рядом стоит высокий стул с подлокотниками — для меня. Около противоположной стены стояли четверо мужчин. Один из них был высокий вередиец, очень крепкого телосложения. Во взгляде его прозрачных глаз, неподвижно уставленных на меня, читалась враждебность, угроза. Там же был и бородатый Зарос, он что-то горячё обсуждал с Карадаром. Впервые я заметила какая у него огромная приплюснутая голова. Лицо Карадана было мертвенно-бледное, он очевидно нервничал, то и дело потирая свой гладко выбритый подбородок. С головы до ног он был запахнут в черную мантию, что только подчеркивало его бледность. Слева от него стояли еще двое бритоголовых вередийца, сильных и мощьных, тоже закутанных в черные покрывала. Ну что ж, это не удивительно, ошейники подчинения — изобретение вередийцев, кому как не им проводить сложную церемонию.

Императора и мага-целителя еще нет.

Меня очень вежливо провожают к моему стулу, предлагают воду. Все волнуются. Напряжение усиливается. Открывается дверь. Двое охранииков, держа за руки и ноги, вносят ардорца. Укладывают на стол. Как всегда раб заполнил собой все окружающее пространство. Полупустое помещение сразу стало казаться маленьким и неуютным. На лицах окружающих изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего-нибудь слишком огромного и несвойственного месту.

Входят Мериданон и Дарко.

Ко мне подошел император. Отец был немножко красен от вина и волнения; стальные глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в черную церемониальную мантию, имел вид ребенка, которого наконец то собрали гулять и вот-вот дадут сладости. Он тепло обнял меня, потом взял мое лицо в ладони, поцеловал мой лоб, игнорируя слабый протест, он приподнял бровь, но не больше, взял мои ледяные руки в свои, прижал их к груди, там, где у него наверное есть сердце и взглянул мне в глаза:

— Мира, я отец твой и люблю тебя, помни, — он сжал мои ладони крепче, — скажи слова отречения, дорогая моя, убери монстра из своей жизни…

На мгновение лицо его озарилось любовью, и потухла насмешливая, высокомерная искра в его взгляде, казалось, он жизнь готов был отдать за меня, его любимую дочь;

Я почувствовала полное, абсолютное духовное истощение, зло, накопившееся внутри, куда-то испарилось, тело онемело, чувства пропали, зато остались мысли, слово «люблю» возмутило меня. Я подумала: “Любит? Разве это существо может любить? Если б он не слыхал, что бывает любовь, он никогда и не употреблял бы этого слова. Он и не знает, что такое любовь". Тем не менее я кивнула, постаралась улыбнуться.

Все собрались. Пора начинать.

— Ваше Величество, — обращается ко мне Зарос, — прикажите, пожалуйста рабу открыть свое сознание. Выполняю просьбу. Рем лежит с закрытыми глазами, за все это время он не бросил на меня ни единого взгляда, хотя очевидно, что он в сознании. Зарос кладет две руки на голову Рема. Сосредотачивается.

Я смотрю на происходящее и опять у меня проснулись смутные, знакомые воспоминания — где-то я это уже видела.

Зарос тем временем удовлетворенно кивает — лицо ее стало внимательным, сосредоточенным, целиком погруженным в работу:

— Он под моим контролем.

С раба сняли весь мифрил. Больше нет необходимости в кандалах, раб под двойным контролем — своей Госпожи и мага-манталиста. С серых губ ардорца срывались хриплые задыхающиеся звуки, каждый вздох выходил со свистом, когда воздух заполнял его легкие. Глаза ардорца стеклянным взглядом смотрят в потолок, все его тело расслабилось, руки безвольно раскинуты по обе стороны стола. Я вздрогула — вены вдоль изгибов его рук, были в ужасном состоянии от постоянных уколов, опухшие, посиневшие, рваные, будто кто-то драл их ногтями, а потом долго ковырял ножом, а не втыкал иголки-трубки. Сколько же раз у него брали кровь за последнее время? Как бы я хотела наклониться к нему и поцеловать его в последний раз, прижаться к нему щекой, любовь моя…

Церемония началась…Карадар начал читать заунывное заклинание.

Все были на месте. Минутами мне все это казалось миражом; все эти люди в черных балахонах, раб на столе, зал с тяжелой драпировкой, голос мага — на всем лежала печать чего-то усыпляющего, нереального…

К Рему подошел другой вередиец, втавил очередную трубку в его истерзанную руку, подставил чашу под тонкую струйку крови. Чтение заклинания не прекращается… Чаша наполнена. Трубка небрежно выдернута из руки раба, кровь продолжает идти, стекая тонкой струйкой по руке к запястью. Вередиец поставил наполненную кровью Рема на стол так осторожно, словно боялся, что она взорвется в его руке. Морщины по обеим сторонам его рта обозначились резче, превратившись в две глубокие борозды, перечеркнув все его лицо от подбородка до глаз, его брови сдвинулись в одну линию. Он был чрезвычайно напряжен. Зарос продолжает держать руки по обе стороны головы Рема.

Меня подвели к столу. Моя очередь. Я должна отречься от раба…Я молчу, смотрю на Рема, он лежит в той же, отстраненной позе, я сейчас навсегда должна отказаться от своей любви, от своей жизни, он меня ненавидит, ненавидит…Губы словно парализовало… Если бы он кричал, корчился, боролся, мне это не показалось бы таким страшным. Но ардорец лежал все в той же неподвижной позе. Создавалось впечатление, что я тону в самой себе, — любовь просачивалась сквозь все плотины человеческого разума и ненависти. Как же я люблю его! Все глаза были обращены на меня. Только я одна смотрела на Рема. Напряжение нарастало. Отец поджал губы, Зарос покачал головой, словно не сомневался, что я не смогу отречься. Я смотрю на Рема…Прощаюсь…Нет, не смогу…Вдруг взгляд раба на одно только мнгновение стал не отсутствующим, а острым и резким, он посмотрел на меня блестящими фиолетовыми глазами, что-то промелькнуло в его взгляде — «давай Мира, давай!» и сразу его глаза приняли то же стеклянное выражение. Я ошеломленно моргнула, присмотрелась, нет, все такой же бессмысленый, мертвый взгляд. Что же он задумал? Он не под контролем? Но как?

Я немеющими губами говорю слова отказа, повторяя за Мериданоном:

— Я принцеса Святомира София Амелия Бронтейн, дочь его императорского величества Дарко Маркеса Бронтейна отрекаюсь от раба… — слова сказаны, Рем теперь не мой раб, чувствую нарастающее жжение в запястье, браслет Хозяина нагревается. Больно, больно, браслет больше не сжимает мое запястье — свободно болтается, у меня больше нет раба.

Ну что ж, церемония проходит успешно… В голове нарастает шум, с трудом слышу монотонное завывание Карадара, продолжающего читать заклинание. Меня подводят к стулу, усаживают на него, голова кружится…Моя кожа стала липкой и покрылась потом, я почти ничего не слышу, краем глаза отмечаю только, что довольно улыбающийся отец читает слова клятвы принятия раба. Слов не слышу, вижу, как шевелятся его губы.

Послышалось бряцанье металла. Ко мне подошел вередиец, он поднял руку. В ней блеснул нож, и, не успела я проследить за его движением, как лезвие глубоко прорезало одно из моих запястий. Больно! Раб слегка дернулся, почувствовал мою боль. Странно, а вроде я уже не его Госпожа, это наверное просто судорога…Появилась кровь, яркая, блестящая красная жидкость. Она потекла в подставленную заботливой рукой чашу. Меня замутило, когда я увидела, как та скатывается по руке. Я поспешила вскочить. Что здесь происходит. Тяжелые руки опустились на мои плечи, сидеть, я увидела мудрые, абсолютно холодные глаза Мериданона, он тихо, успокаивающе сказал:

— Сидите принцесса, скоро больно не будет, скоро вы уснете… сидите…

— О… Создатели.

Когда мое сердце забилось как сумасшедшее, кровь тоже побежала быстрее.

Страх настиг меня, заставив открыть рот, чтобы дышать. Потом пришло понимание, я должна умереть, у раба не может быть два хозяина, это знали все и Рем, и отец и все эти маги, кроме глупой меня. Вот почему Рем отверг меня, он знал, что я уже мертва…В отдалении я услышал голоса, которые не могла различить. Казалось, комната исчезала. А ведь действительно, это не больно, уже не больно, Мериданон прав, даже приятно. Реальность искривлялась и изгибалась, вот на меня мельком взглянул император, удовлетворенно кивнул, меня держат, кровь течет, я полулежу на своем стуле, все под контролем.

Сердце мое замерло в груди. Затем гулко забилось. Расслабленность, вызванная потерей крови разлилась по всему телу, оставляя болезненное и ужасающее осознание того, что последние мгновения моей прежней жизни подходили к концу. Мериданон уже не держал меня…Я в полном сознании, вижу и слышу все кристально четко, жизнь медленно вытекает из меня. Как хорошо!

Вдруг откуда-то послышался звук, словно кто-то отчаяно молотил ногами. Я немного приподняла голову и увидела, что это пятки Рема производили этот шум. Его ноги болтались туда-сюда в судороге. Зарос все так же держал его голову, глаза ардорца широко открыты, незряче уставившись вверх. Все его тело трясется в судороге. Новый припадок — поднимаясь от бедер вверх по телу, судорога идет волной — его руки метаются из стороны в сторону, судорога идет вниз — спина глухо ударяется об стол, его ноги опять начали дикую пляску.

Все бросились к столу. Что-то происходит не так. Отец что-то кричит, Мериданон пытается колдовать, остановить судороги.

Я обратила внимание на Карадара, который стоял у стола с ардорцем. Один из вередийцев наклонился к нему и задал ему несколько вопросов. Кивнув головой, он начал что-то искать в своей огромной сумке, и я заметила, как у него на лбу выступил пот. В небольшом помещении было довольно прохладно, тем не менее лицо мужчины, одетого в черный балахон, покрылось испариной, прозрачные капли пота струились по лбу и щекам. Он попробовал что то влить в стиснутые зубы ардорца, пролил половину. Карадар начал читать заклинание. Он стоял неподвижно, опершись руками на стол, что-то сосредоточенно бормотал, пот по-прежнему стекал по его лицу, говоря о том, что этот человек испытывает страшное напряжение или страх. Казалось, его жарили на невидимой сковородке.

Потом он замолк и внезапно, будто все силы оставили его, опустил руки, которыми он держался за стол. Судороги ардорца прекратились так же внезапно, как начались. Теперь его руки, со вздувшимися венами, неестественно висели вдоль его тела — длинные и беспомощные, словно два каната, прикрепленные к плечам, а опущенный стеклянный взгляд, казалось, ничего больше не замечал. Все столпились вокруг стола с рабом.

Неожиданно Зарос, продолжавший держать Рема под контролем, глухо вскрикнул и медленно осел на пол, выпустив голову раба из своих рук. В глазах вередийца мелькнул проблеск сознания… Бесконечная боль. Подобное выражение глаз могла бы иметь чья-нибудь проклятая душа, если бы бросила короткий взгляд из мест, где ее постоянно пытали. На лбу Карадара выступили обильные капли пота. Он тряс бесчувственное тело мага-манталиста, что-то кричал. Во взгляде Зароса вновь появилось страдание, потом отблеск нечеловеческой борьбы, которая происходила внутри, затем что-то как будто взорвалось в его глазах. Зарос согнулся пополам, его мощное туловище сотрясла крупная дрожь. Из горла его послышалось невнятное бормотанье, он потерял сознание.

С воплями и криками все заметались по небольшому помещению, Мериданон и другой веридиец срочно одевали мифрил на раба, только что выжжегшего сознание мага-менталиста, Карадар нараспев кричал какое-то заклинание. Раб не шевелился, лежал на столе с закрытыми глазами.

Неожиданно я, умирающая, вдруг почувствовала горячую, обжигающую волну, которая сметая слабость и озноб смерти пролетела по моим венам. Взбурлила кровь. Рана на запястье зажила за секунду, голова прояснилась. Энергия переполняла меня. С хлопком браслет снова плотно схватил мое запястье, стало горячо.

Жужжание заклинания вередийца смолкло. Движение рук Карадара прекратилось, он с волнением смотрел в стремительно синеющее лицо раба. Он оглянулся через плечо, посмотрел на мое ожившее лицо, блестящие глаза, увидел мое зажившее запястье. Снова на раба, я тоже посмотрела на ардорца. Что происходит…

Зов мощного средоточия энергии нарастал, надвигался сгусток какой-то невидимой глазу силы. Вибрация нарастала, дворец начало трясти, из трещин в потолке посыпалась пыль, на полу, выдавая незамысловатую мелодию, загремели металлические предметы. Я наливаюсь силой. Сейчас взлечу или побегу по потолку…

— Он качает в нее свои жизненные силы! — безумный вопль вередийца, — он уходит!

Как уходит? Рем уходит? Куда? Сам? Я прислушалась к своим ощущениям — Сердце Рема будто бы мерцало в груди, а не билось, О Создатели… с него сошел весь цвет, кожа стала белей бумаги, по вискам залегли темные тени. Казалось, он больше не дышал. Сила продолжала вливаться в меня…

Я видела то, что и другие — бледный, неподвижный раб на столе с закрытыми глазами. И также я видела его там, по ту сторону жизни — он стоял, окруженный ярким светом с широко открытыми темно-красными глазами, я видела толстую, блестящую нить, как корабельный канат, натянутую между нами. Эта нить пульсировала от последних импульсов жизненной энергии, перекачеваемой Ремом в меня. Он нежно погладил меня по щеке, — «любимая, живи», грустно улыбнулся.

Рем последний раз медленно выдохнул. Расслабил тело. И раскрыл объятья смерти. Раскинул широко руки и, глядя мне в глаза… он начал умирать. Белый свет, который пришел к нему следом, напоминал туман над дорогой, нежная и мягкая дымка, которая окутывала его, приносила облегчение. Свет овеял его полностью, и от состояния испуга я перешла к абсолютному страху. Это — я знала — был конец. Забвение.

Я видела, что рядом с моей нитью, из Рема выходит миллион других, тонких, мерцающих нитей. Вибрация пошла по всем нитям. С каждой секундой я слышала звук лопнувшей струны. Бэнг…бэнг, бэнг…Одна, другая, потом десятки, сотни эти нити рвались…Вибрация пошла, отдачей. Свет вокруг Рема начал мерцать…

Сердце раба остановилось. Карадор с воплями запрыгнул на него, стал делать ему искусственное дыхание, ничего не помогало, тогда он сложил вде руки вместе в кулак и стал бить ардорца по груди, пытаясь завестти его сердце. От сильных ударов все тело раба содрогалось, руки безвольно свисали с краев стола…

Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, — сущность его, в его глазах очевидно уничтожается — перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и это человек любимый — ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, убивает, никогда не залечивается. Я умирала вместе с моим любимым. Я видела его умирающее тело, больше и больше нитей рвались. Я сделала шаг вперед, посмотрела, Рем уже был там, по ту сторону, он уходил.

"Ах вот что ты задумал — уйти, умереть! Предатель! Ты мой, никуда не уйдешь от меня…"

— Раб, назад, — приказала я, — он возмущенно вскинул темно-красные глаза. Какой же он огромный, красивый, любимый…

— Раб, я приказываю, вернись, — я его Госпожа, у меня контроль! Он мой РАБ! Он сопротивлялся, я чувствовала, что его воля вступила в борьбу с моей. ЗАСРАНЕЦ! Решил уйти! Подарить мне эту никчемную жизнь, а самому уйти, бросить меня! Это он называет любовью!

— Я ТВОЯ ГОСПОЖА РАБ! — Я схватила его за шею, притянула с себе, сила переполняла меня: — ЖИВИ, это ПРИКАЗ!

Он сопротивляется изо всех сил, ну как же, он смог выжеть сознание сильнейшего мага-менталиста, он самый сильный маг в мире и вообще из него какие-то светящиеся нити торчат, но он мой РАБ, а я его ГОСПОЖА. Я чувствовала абсолютную власть. Он низвергнут на колени.

— ИДИ НАЗАД, ЖИВИ, ГАД!

Он на коленях, его дрожащая голова низко склонена, он повержен:

— Да госпожа.

Я что-то хотела ответить, но мощная сила отшвырнула меня от Рема. Все вокруг сперва завертелось, потом помутилось. Я падала в мутной бездне, падала долго, падала вечно, шли года, бессчетное число лет, а я все падала — так мне казалось. Резким рывком я очнулась в своем теле, я с ужасом смотрела на мертвое тело Рема.

Карадар прекратил качать воздух в мертвое тело раба. Все кончено. На каком-то этапе все пошло наперекосяк. А ведь он говорил императору, что еще не готов к церемонии. Сердце раба остановилось, он лежал на столе с закрытыми глазами, холодный, мертвый. Ушел из жизни самый сильный маг, когда-либо появлявшийся в этом мире, последний потомок Великих Создателей…Грустно, было бы интересно провести опыты, исследовать… Надо уехать как можно скорее, как можно дальше от Ардора…Оглянулся, принцесса неподвижно сидела на своем стуле, глаза ее смотрели вперед и как-будто ничего не видели, она в глубоком трансе…Очнулась, зашевелилась…

Внезапно грудь раба вскинулась, судорога прошла по всему его телу, как будто несуществующий груз испарился; и затем воздух мощно с сипением ринулся через нос в его легкие, словно сильная и невидимая рука запихивала его внутрь. Сердце заработало.