Царь нигилистов 5

Глава 13

Вокруг костра собралось многочисленное общество. На деревянном складном стуле сидела мама́, за спиной у нее стояли Зиновьев с Казнаковым, рядом резвились Володя с Алешей. Ближе к воде была расстелена скатерть и пледы. На скатерти стоял чайник с чашками и тарелки. На одном блюде лежала горка булочек, на другом — черника. На пледе сидела Тютчева с Машей и двухлетним Серёжей.

У огня хлопотал камердинер Кошев с лакеем Митькой, а Гогель наблюдал за процессом.

Никса величаво отдал Кошеву добычу.

— Только два? — спросил Володька.

— Саша очень мешал своими проповедями на тему «Не убий!», — попытался оправдаться Никса.

— Ну, что поделаешь, если мне не нравится убивать? — вставил Саша.

— Середина лета, — объяснил Рихтер. — Лучше охотиться весной.

— Зато летом они жирнее, — возразил Никса.

— А мы вот! — сказал Алёша и показал на пенёк около моря, заваленной мелкими птичками, размером вряд ли больше воробья.

— Вы, что тоже охотились? — удивился Саша, который так и не смог поверить в детскую охоту.

— Да, — с достоинством подтвердил Володя. — С Николаем Геннадиевичем.

Очевидно Казнаковым.

Птичек зажарили прямо на костре, и вальдшнеп действительно имел мясо сочное и нежное, но едва достигал половины курицы. Право, не стоило ради этого прерывать его брачный танец.

В Гапсале провели всего восемь дней и вернулись в Петергоф.

С начала августа стали приходить вести с Кавказа. После сдачи Ведено Шамиль бежал за реку Андийское Койсу, и за ним отправились три русских отряда: Чеченский, Дагестанский и Лезгинский.

Правый берег реки Шамиль покрыл сплошными каменными завалами, поручив их оборону своему сыну Кази-Магоме.

Сначала никто не понимал, как устроить переправу через бешеный поток.

Вызвали охотников, чтобы под огнём горцев переплыть реку и перетащить канат на правый берег. Это удалось двоим: юнкеру Шпейера и унтер-офицеру Сергею Кочетову. Остальные вернулись обратно, не справившись с течением, или погибли.

Выплывшие на сушу двое счастливцев удачно перетащили конец каната и прикрепили к камням. Его натянули над рекой и подвесили корзину, чтобы перетаскивать людей поодиночке.

Переправа по канату шла медленно, а на высотах над нею собирались толпы горцев, строились завалы, появились пушки, было сделано несколько выстрелов, но снаряды не долетали до русского берега.

Тогда решили перекинуть через реку веревочный мост. Его сплели из всех верёвок и ремней, что смогли найти. Люди перебирались по нему поодиночке, как акробаты. Но к рассвету 18 июля на правом берегу у пещеры собралось уже восемь рот Дагестанского полка.

Горцы не ждали атаки и бежали из своих завалов. Правый берег Койсу был взят, и тогда восстановили разрушенный горцами Сагритлохский мост, по которому потом переправились остальные войска Дагестанского отряда.

Появление русских на правом берегу реки произвело полный переворот во всем Дагестане. Население, составлявшее надежную опору Шамиля, обратилось против него. Большая часть прежних сторонников отказывалась вступать в бой с русскими, бросала оружие и расходилась по домам.

Были беспрепятственно заняты главные аулы в долинах рек Аварского и Кара-Койсу. Жители встречали русских как избавителей от тяжелого гнета мюридов. Крепость Улу-Кала, которую годами не удавалось взять штурмом, сдалась добровольно и была занята русскими войсками.

Горцы, насильственно переселенные Шамилем на правую сторону Андийского Койсу, просили помощи императорской армии, чтобы вернуться в родные места. И русские отряды прикрывали движение переселенцев с их семьями, с домашним скарбом и скотом.

Местные жители, скрывавшиеся в горных пещерах, покидали свои временные убежища и переходили под покровительство русских войск.

В несколько дней императорская власть водворилась во всей стране между Андийским и Аварским Койсу. Везде восстанавливалось подавленное мюридизмом народное самоуправление.

27 июля был подписан главнокомандующим Барятинским приказ по армии: «Сегодня доношу я Государю императору о покорении Его державе Аварии, Койсубу, Гумбета, Салатавии, Андии, Технуцала, Чаберлая и других верхних обществ. Благодарю войска Дагестанского и Чеченского отрядов, всех, от генерала до солдата, за столь радостную весть для сердца возлюбленного Монарха. Особенную мою признательность объявляю генерал-адъютанту барону Врангелю и генерал-лейтенанту графу Евдокимову».

Донесение от 27 июля о переправе Дагестанского отряда через Койсу, о занятии Аварии, об изъявлении покорности большею частью Дагестана, отправленное с адъютантом князя Барятинского Шереметевым, дошло до Петербурга 6 августа.

«Возлюбленный Монарх», то есть папа́, был более чем доволен. И двор вполне разделял его чувства.

Только Саша не спешил радоваться успехам русского оружия, ибо знал, что родина не всегда бывает права.

Ситуация была сложной, и Саше надо было выработать правильное к ней отношение. С одной стороны, имамат Шамиля был явной формой национально-освободительной борьбы чеченского и дагестанского народов. А национально-освободительная борьба против всяких зарвавшихся империй — это более, чем правильно. И тогда Родина неправа.

Но, с другой стороны, имамат Шамиля был формой мерзейшей исламской теократии. А борьбу за исламскую теократию ну никак нельзя считать борьбой за свободу.

Саша не был большим специалистом по исламу и не вполне четко понимал, чем ИГИЛ отличается от «Талибана», «Хезболла» от ХАМАСа, и всё это от ваххабизма. Все они одним миром мазаны, несмотря на различное отношение к имаму Али и его наследникам, а также чистоте ислама, писанию и преданию.

Мюридизм же он считал чем-то вроде «Талибана», опираясь на сходство значений слов: «мюрид» — ученик, «талиб» — студент. Деспотизм, шариат в полном соответствии с Кораном и хадисами, никакой власти, кроме имама и его наибов, и никакой свободы: ни религиозной, ни гражданской.

Саша был готов признать культурную ценность арабской астрономии, математики и медицины, орнаментов Голубой мечети и стихов Руми и Хайяма. Но не отрубания рук, ног и голов.

В подобных конфликтах Саша всегда был на стороне европейской цивилизации: на стороне светского шаха Пехлеви против Исламской революции, на стороне американцев против талибов и на стороне Израиля против террористов ХАМАС.

Европейскую цивилизацию в Кавказской войне, как ни крути, представляла Российская Империя. А значит, Родина была более, чем права.

В последнем выводе его укрепляли вести о том, что народ сам сбрасывает иго мюридов и переходит на сторону русских. Это великолепно успокаивало совесть.

Так как местные военные пока не научились врать так же бесстыдно и виртуозно, как в двадцать первом веке, Саша считал, что вести с Кавказа плюс-минус соответствуют действительности.

В будущем Саша слышал рассказ Валерии Новодворской о беседе с одним из лидеров Ичкерии Ахмедом Закаевым. Последний говорил, что лучше уж было остаться с Россией, чем получить исламский традиционализм, укрепившийся в конце концов на его родине.

Откуда Саша сделал вывод, что всё-таки существуют ситуации, когда лучше остаться с Россией.

Теперь расположение местного населения главное не слить. Уж что-что, а сливать дорогие соотечественники всегда умели виртуозно. Главное не повести себя так, чтобы кавказские народы не начали добрым словом понимать и Шамиля, и его мюридов.

Главное не превратиться в одночасье из освободителей в оккупантов.

Первые звоночки уже прозвучали. Зачем-то решили восстановить Аварское ханство, которое Шамиль упразднил 16 лет назад, вырезав большую часть местной аристократии. Да, конечно, Ибрагим-хан Мехтулинский, назначенный ханом Аварии, служил флигель-адъютантом у папа́, был полковником Лейб-Гвардии казачьего полка и окончил то ли школу гвардейских прапорщиков, то ли юнкеров, то ли вообще кадетский корпус. Но, как показывает пример Пол Пота, даже Сорбонна спасает не всегда.

В общем, не лучше ли было поставить прогрессивную русскую администрацию?

Между тем, Шамиль убедился, что между Андийским и Аварским Койсу ему нельзя рассчитывать ни на поддержку населения, ни на безопасное убежище. Он бросился в центр горного Дагестана — Андалял, на плато Гуниб. Там, над левым берегом реки Кара-Койсу, возвышалась гора с крепостью, которая считалась совершенно неприступной твердыней.

На пути туда, в ауле Чохе, сильно укрепленном, жители выгнали приверженцев имама и открыли ворота русским войскам.

Шамилю едва удалось с семьёй и четырьмя сотнями мюридов пробраться в Гуниб. На пути жители напали на его обоз и разграбили часть имущества.

Но не всё было так безоблачно.

В Дидо, области на юго-западе Дагестана, остались непокорные аулы, которые приготовилось к обороне, отправив семьи с имуществом и скотом в неприступное ущелье за аулом Шаури.

Лезгинский отряд сначала разгромил покинутый жителями аул Китури, а потом подступил к их укрытию.

Нападение было так неожиданно для горцев, что они едва успели перебежать ко входу в ущелье. Русские войска ворвались в аул Шаури и выбили горцев из завалов, устроенных на высотах, позади селения.

Обе долины осветились заревом пожаров: в течение одной недели почти все дидойские селения, за исключением пяти или шести, изъявивших покорность,' были истреблены вместе с запасами и хлебами на полях.

Беспощадный этот разгром стоил русским всего 7 раненых и контуженых нижних чинов. Цель была достигнута: дидойцы наконец признали русскую власть.

В воскресенье 30 августа 1859 года в Александро-Невской лавре была торжественная служба, посвящённая тезоименитству императора. У выхода из церкви, ждал фельдъегерь.

— Ваша Императорское Величество вам срочная телеграмма из Симферополя! — с поклоном сказал он.

И вручил царю депешу.