Царь Горы, или Тайна Кира Великого

Книга Кратона Милетского. Часть 4.

Каждое из этих деяний Кира заслуживает отдельной истории, однако я объединил их в одну по ряду сообра­жений.

Во-первых, завоевание народов Востока и безрассудных ионийцев происходило одновременно и заняло неполных шесть лет. При этом подчинение городов Ионии Кир до­верил Гарпагу, который получил в сатрапию сначала Ли­дийское царство, а потом и саму Ионию (замечу, что Кир принял мысль своего брата Гистаспа, советовавшего дер­жать многоопытного Гарпага подальше от Мидии и Эктабана).

Во-вторых, именно в эти годы я имел наименьшую возможность беседовать с Киром и наблюдать за ним. Чем более он возвышался, тем менее становился доступен для простых смертных, к коим я без всякой досады при­числяю и себя. Советчиков у него теперь хватало, хоть отбавляй. Чего стоил один Крез, большой знаток эллин­ской мудрости. Работы у меня, однако, не убавилось, а привалило еще больше. Хотя бы за счет того, что пределы Персидского царства несказанно расширились, дороги стали куда длиннее и мне теперь едва не приходилось разрываться на двух Кратонов, чтобы разом поспеть на два края света. Молодость между тем проходила, и бесконечные разъезды давались мне уже не с той легкостью, как в начале судьбы. Новые поручения Кира я, как правило, получал от его гонцов, настигавших меня то в Эфесе, то в Трапезунте, то где-нибудь на окраине Киликии. Кроме всего прочего, мне приходилось держаться подальше от невзлюбившего меня Губару. Он умер вскоре после взятия Вавилона, и только после его смерти я вздохнул с облегчением и стал, так сказать, «приближаться» к Киру тогда, когда считал это необходимым.

В-третьих, по моему глубокому убеждению, завоевание обширнейших земель Востока и даже великого Вавилона потребовало от Кира куда меньше душевных сил, напря­жения воли и, наконец, воинской доблести как его самого, так и всей его к а р ы, нежели достославная «охота» под Пасаргадами, ввиду войск, присланных Астиагом. Расши­рение Персии, укрепление ее могущества происходили как бы сами собой, ибо лавина уже двинулась, набрала всю возможную мощь и теперь ее масса уже не могла не рас­пространиться до естественных пределов, положенных са­мим строением гор. Всего три поистине тяжелых и кро­вопролитных сражения пришлись на жизнь Кира. Два из них — с лидийцами, которые стали затем самыми прилеж­ными из всех подданных Персидского царства; третье же, последнее — со скифами-массагетами, которые, полагаю, никогда не станут ничьими подданными. В третьем своем сражении Кир и принял смерть — ту, какую, по-видимому, и желал принять.

Итак, я возвращаюсь к тому дню, когда Кир принял от Судьбы во владение Лидийское царство.

Дым еще не выветрился из дворца в Сардах, когда Кир воссел на трон Креза. На очень высокой и широкой спинке золотого трона красовался в виде искусной чеканки под­нявшийся на задние лапы лев в естественную свою вели­чину. Сам трон стоял на возвышении, куда вели семь сту­пеней из коринфского мрамора. Кир легко и быстро, как бы намеренно избегая излишней торжественности, взошел по ступеням и так же легко, с домашней простотой сел на трон, будто садился на него раньше каждый день, начиная обеденную трапезу. Всем своим видом он показывал, что Раболепная толпа лидийской знати ему здесь вовсе не тре­буется для подтверждения его прав и могущества.

По обе стороны от трона Кир велел установить еще по одному роскошному сиденью, причем своего царственного брата он усадил по левую руку, а низвергнутого Креза — по правую. Позже я узнал, что так просил его сделать сам осторожный Гистасп, который считал, что уже наступает пора заручиться поддержкой лидийцев на случай войны как с Ионией, так и с Вавилоном.

Говорят, что Кир спросил Креза, как ему приручить лидийцев, и бывший царь дал такой совет: надо обязать их учиться наукам и искусствам, в первую же очередь танцам, и дать им побольше празднеств, на которых они могли бы соревноваться в искусствах, а между делом от­нять у них все оружие. На самом деле этот совет был дан Гистаспом, а Крез его одобрил и только подтвердил, что привыкшие к богатству и благополучию лидийцы охотно подчинятся новому закону. Кир не только отдал повеление лидийцам, что называется, «жить весело», но и выделил на их празднества немалую часть царской каз­ны. Позднее лидийцы почитали Кира куда больше, чем мидяне.

Гистасп перед толпой персов, ликующих искренне, и лидийцев, славословящих нового повелителя по необходи­мости, выглядел, как всегда, настороженно. Он не любил быть на виду ни у своих, ни у чужих.

По красному от ожогов и волнения лицу Креза блуждала туманная улыбка.

Сам Кир казался довольным и счастливым очень недолго. Сначала он принял величественную позу, подобающую часу, и обвел взглядом толпу, как гордый пахарь обводит взглядом только что возделанное им обширное поле или же богатый пастырь — свое многочисленное стадо, мирно пасущееся на равнине. Но внезапно свел брови и стал внимательно всматриваться в толпу, словно ища кого-то одного. В первые мгновения я даже надеялся, что он ищет меня, чужеземца Кратона, немало постаравшегося для его победы и нынешнего торжества. Но ошибся: он лишь коснулся меня взглядом и стал смотреть куда-то дальше, поверх моей головы. Может быть, ему не хватало здесь Азелек, маленькой богини охоты, перед которой можно было похвастаться новой добычей?

И как только он поднял взгляд надо мной и, верно, над всею толпой своих подданных, особое волнение охватило меня — волнение, подобное тому, что я некогда испытал ясным утром в горах Персиды, когда передо мной в лучах утреннего солнца открылось широкое плато с ма­леньким селением на склоне дальней гряды. Тогда холод­ный, удивительно чистый эфир охватил меня со всех сторон. Теперь я стоял посреди жаркой толпы, в помещении, про­питанном гарью, но я вновь ощутил дуновение холодного, надземного эфира.

И тогда Кратон из Милета прозрел, что завоевания не завершены, что равновесие в мире уже нарушено настолько, что Киру ничего не остается, как только подхватить на свои руки его весь — этот пошатнувшийся мир. За Лидией последуют другие царства и страны: Иония и Киликия, Дрангиана и Бактрия, Согдиана и далекая Индия. Настанет черед Египта и, возможно, даже Эллады. Вот что могли означать нетерпение и тревога на лице Пастыря персов. Минуло семь лет со дня, а вернее, с ночи нашей первой встречи. Кир же постарел на полтора десятка. Борода его почти вся поседела. Присев на лидийский трон, он понял, что надо торопиться.

Я подумал, неужели не настанет день, когда Кир наконец признает великую власть Судьбы. И похолодел от мысли, чью судьбу мог бы однажды решить безвестный Кратон одним быстрым ударом кинжала — судьбу не одного че­ловека, а всего мира. И вот уж недалек был тот день, когда и сотни Кратонов, посланных из Пасаргад или Эктабана, не хватило бы, чтобы донести повеления Кира во все концы его царства.

Второй человек, которому пришли в голову подобные мысли, хотя он и не присутствовал в тот час во дворце лидийских царей, был не кто иной, как многомудрый и всезнающий Скамандр. Он появился в Сардах спустя всего Два дня после их падения, опередив представителей Спарты, к которой Крез обращался за помощью.

Я очень опасался, что теперь Кир решит обойтись без меня, и когда он повелел мне быть рядом во время своей беседы со Скамандром, то радость моя превысила все иные чувства, какие я испытывал и в ожидании встречи со своим бывшим Учителем, и в продолжение самой встречи. Мечты о мести давно развеялись, как дым над старым пожарищем. Молодость Кратона уже прошла.

Скамандр же, напротив, ничуть не изменился, будто время не властвовало над ним. Ничто не изменилось в его лице и в тот миг, когда он увидел меня рядом с великим Покорителем пределов.

Скамандр привез из Милета уже готовый договор с царем персов. В этом договоре милетяне полностью признавали власть Кира и принимали любые его условия, прося Кира только об одном: чтобы царь оставил за милетянами право беспошлинной торговли на побережье Срединного моря, Эгеи и Понта.

— Милет — ведь это очень далеко,— с улыбкой вспо­мнил Кир свои собственные слова, некогда сказанные им в Пасаргадах, а потом задал Скамандру вопрос: — К какому оракулу вы, жители Милета, обращались, чтобы узнать свою судьбу?

— Только к благоразумию, которому так верны милетяне,— отвечал Скамандр.

Кир удивился:

— У вас есть божество благоразумия?

— Да. И не одно.— В улыбке самого Скамандра я приметил неподобающую разговору снисходительность,— Эти божества — наши собственные головы. Мы сами себе оракулы.

— А вот этот эллин из Милета всегда убеждал меня, что надо доверяться Судьбе,— указал на меня Кир.

Скамандр бросил на меня короткий взгляд и сказал:

— Может быть, милетяне доверяют Судьбе больше, чем остальные эллины, поэтому-то и не слишком доверяются оракулам.

Расчетливая покорность Милета была для персидского царя еще совсем непонятным явлением, и он принял договор, не выдвинув Милету никаких кабальных условий. Я молчал, не желая зла родному городу. Вот если бы при этой встрече присутствовал Шет, не сомневаюсь, что Ска­мандру пришлось бы попотеть.

— Где же эллинские послы иных городов? — спросил Кир.

— Они не подчиняются по крайней мере Милету, царь,— сдержанно ответил Скамандр,— и, вероятно, ожидают про­рицаний от своих оракулов.

— Один пастух вышел со своим рожком на берег реки,— проговорил Кир,— и решил попробовать, не соберутся ли рыбы под звуки его рожка, как собираются на земле овцы. Он дудел целый день, но у него ничего не вышло. Тогда рыбак рассердился, закинул невод и выволок много рыбы на берег. Он увидел, как рыбешки запрыгали в сети, и с усмешкой сказал им: «Что за глупые твари! Вы не собрались под мою дудку, а теперь расплясались, хотя я вовсе не думаю играть для вас!»

Скамандр широко улыбнулся, показав очень крепкие для своего возраста зубы:

— Я передам рыбам слова пастуха, царь!

Кир повелел мне проводить Скамандра из дворца, а потом немедля вернуться.

В долгой, сумрачной колоннаде мы шли молча. Я сле­довал, на шаг отставая от своего Учителя. Когда мы совсем покинули дворец, он, не поворачивая головы, произнес:

— Жертвы были принесены недаром... Я не ошибся. Судьба очень благоприятствовала тебе, Кратон.

— Мне благоприятствовала Судьба Кира, царя персов,— был мой ответ.

— Тоже неплохо,— усмехнулся Скамандр.— Значит, тебе повезло вдвойне. Ты жив, и притом уже получил по­четное гражданство. Если не веришь мне, приезжай в Милет и посмотри на нашу плиту.

— Сомневаться в твоих словах не только неразумно, но и невыгодно...

— Тебе только остается очиститься и снова стать элли­ном. Ты будешь первым из моих учеников, кому удалось восстать из мертвых.

— Однажды по воле царя персов Кира я уже родился заново,— спокойно возразил я.— Мне не требуется твоего очищения, Скамандр.— И добавил, чтобы еще сильнее разозлить Скамандра: — Отныне моя судьба — в руках Кира а не твоих, Учитель.

Только теперь Скамандр чуть повернул голову в мою сторону.

— Ты сделался более покорным, чем был,— заметил он.

— Это мой выбор,— ответил я.

— Мне казалось, что ты все еще хочешь поступать во благо родному городу,— попытался уязвить меня Скамандр.

Но ответ и на эти слова был у меня уже готов:

— Я уже поступил во благо родного города. Во время твоих переговоров с царем.

Расставшись со своим бывшим Учителем, я вернулся к царю. Пока поднимался наверх, то с каждой ступенью во мне нарастало смутное недовольство. Достигнув ко­лоннады, я осознал, что зол на Кира так же, как на Скамандра. «Отчего?» —ломал я голову. Выходило, именно оттого, что царь не оценил-таки по достоинству ни моих способностей, ни моих трудов, ни моей верности. То, что я пришел к нему убийцей, оказывалось теперь не в счет.

Кир тоже был недоволен и мрачен.

— Кто-то из вас не похож на эллина,— проговорил он.— Или ты, или он.

— По внешности — скорее я.

Кир пригляделся ко мне и предложил сесть.

— Мне даже не хотелось предложить ему сыграть в ко­сти,— сказал он.— Не обманет?

Мне показалось, что Кир желал и в дальнейшем воевать с теми, кто верит в Судьбу и в оракулы, и одерживать над ними победы. Теперь он как будто уже не боялся заразиться от эллинов «болезнью» под названием Судьба.

— Полагаю, что не обманет,— сказал я,— Милетяне очень не любят воевать. В отличие от спартанцев.

Лакедемонское посольство прибыло в Сарды на третий день. В то утро, когда знатный спартанец по имени Лакрин поднялся на акрополь, я последний раз видел Креза сме­ющимся сквозь слезы. Понять его было легко. Едва началась осада, как он послал в Спарту за помощью, обещая союзникам огромное вознаграждение. Спартанцы, подумав, решились-таки вести войну с Киром на далекой земле и начали тщательно готовиться к походу, напоминавшему эллинам троянскую древность. Они уже собрали большой флот и только натужились оттолкнуть корабли от причала, как пришла весть о падении Сард. Никто не думал, что осада кончится так скоро. Чтобы сохранить важный вид и чтобы никто не подумал, будто они тянули время по тру­сости, спартанцы все же отправили в Ионию один большой, пятидесятивесельный корабль со своими представителями. Теперь они пообещали всем ионийским городам свою под­держку в случае нападения персов, а к самому Киру на­правили своего посла.

Лакрин был принят Киром в тронном зале при стечении всех придворных.

Приняв очень гордый и надменный вид, Лакрин объявил Киру, что спартанцы не позволят персам разорить ни одного ионийского города.

Когда Кратон, находившийся подле Кира, выслушал этого спесивого глупца и посмотрел на царя персов, он понял, что по вине Спарты судьба Ионии уже решена. Скамандр, желавший сохранить не только имущество, но и достоинство своего города, торопился в Сарды неспроста.

Когда-то Кир предложил царю Лидии выбор. Теперь выходило, что Спарте удалось лишить выбора самого Кира. Он побледнел, но сдержал свой гнев, а только поманил меня к трону и стал громким голосом выспра­шивать, кто такие спартанцы и сколько их на свете на­берется. Я отвечал то же самое, что и раньше, при давнем разговоре с царем.

— Значит, спартанцы тоже эллины? — спросил меня Царь под конец.

— Считаются эллинами,— подтвердил я.

— И значит, они тоже верят в верховенство Судьбы?

В ответ поспешил первым подать голос Лакрин:

— Мы верим в славную судьбу Лакедемона и в волю наших богов!

— Очень хорошо,— кивнул Кир и вновь обратился не к спартанцу, а ко мне: —Этих эллинов оставлю на­последок. Ныне слишком много иных, куда более важных дел. Если останусь жив, то на старости лет займусь ими. Тогда этим эллинам придется позаботиться о своей собственной судьбе, а не о судьбе городов Ионии.

Так спартанцы сделали худшее из того, что могли сделать для своих ионийских единоплеменников. И ныне потомки Пастыря помнят его слова, брошенные надменным спар­танцам. Предрекаю, что недалек день, когда им, а с ними, к великому сожалению, всей Элладе и вправду придется или отстаивать свою собственную землю, или же заранее подчиниться персам, подобно хладнокровному и благора­зумному Милету.

На исходе того дня Кир долго стоял на краю акрополя, обратив взор в сторону темнеющего востока. Раньше он любил так стоять в одиночестве, теперь его окружали те­лохранители.

Я предчувствовал, что он позовет меня, и держался не­подалеку. Когда совсем стемнело, он приказал зажечь фа­келы и, оглядевшись, поманил меня рукой.

— Эллин! Было время, когда я мог окинуть одним взгля­дом всю долину или все ущелье, где собирался начать охо­ту,— устало проговорил он.— Я знал каждую нору и каждое гнездо. Это были хорошие времена, но они прошли. Теперь мне не хватает глаз... и не хватит даже самого быстрого и выносливого коня.

— Разве новые времена не лучше? — сделал я удивлен­ный вид.

— А как ты думаешь, эллин? Знаю, что сказал бы сейчас Гистасп или Губару. Твой ответ мне никогда не известен заранее, чему я рад. Ответь же.

— Держава, которой суждено стать самой великой дер­жавой на свете, должна стать таковой.

— Теперь и ты говоришь как все,— вздохнул Кир и рас­правил плечи.— Да, держава велика, и теперь все хотят проверить, насколько она велика. Эти вавилонские жрецы, эти иудеи... и даже скифы — кто только не пророчит мне владычество над всеми царствами и странами. Может быть, они где-нибудь готовят мне ловушку, как вепрю или волку?

Этим словам самого могущественного в мире царя я очень удивился.

— Может быть, они охотятся на меня таким спосо­бом? — прибавил Кир и хитро улыбнулся, будто показывая мне, что просто шутит.— Ведь Гарпагу удалось-таки сделать то, что он хотел,— выманить меня из моих гор. Значит, ты не видишь вдали опасности? Приглядись. Ведь твоим глазам не важно, день или ночь.

— Царь! — подумав, обратился я к Киру,— Днем ли, но­чью ли — мне видно только одно: как бы ни выпали бро­шенные тобой кости, будет все равно по-твоему. Дичь идет к тебе в руки. А в ловушки попадут те, кто их устраивает. Эллины говорят: если случай благоприятен, опаснее всего не воспользоваться им, ибо навлечешь на себя гнев богов. Я решил воспользоваться случаем, царь, и потому остался подле тебя.

— Раз уж остался, то скажи, что мне делать с эллинами.

— Чем раньше ионийцы почувствуют твою силу, царь, тем лучше,— скрепя сердце сказал я.— Жители Фокеи такие же гордецы, как и спартанцы. Есть и другие, кого они увлекут своим примером. Хуже всего, если спартан­ское войско успеет прибыть в Фокею. Тогда эллины ионийского союза будут драться насмерть, а если их не остановить, то могут дойти и до Сард. Они попытаются сделать это, хотя бы из чувства мести к лидийцам, ведь ионийские эллины еще не забыли времена, когда Крез осаждал их города и разорял их поля. Для эллинов новая война кончится плохо: они будут истреблены, города их разрушены, богатство потеряно. Вот мое мнение: чтобы завоевать цветущую страну и получить ее в руки все той же цветущей, надо немедля двинуть на нее мощное войско.

— Хороший совет эллина, желающего добра эллинам,— с усмешкой проговорил Кир.— Я тоже воспользуюсь слу­чаем, но отдам это дело в руки Гарпагу или кому-нибудь из мидян. Персы туда не пойдут — слишком много чести для этих эллинов. Если уж персам идти на эллинов, то — на всех эллинов. А для этого нужны большие лодки (он так и сказал: «лодки»), а у персов нет пока ни таких лодок, ни их искусных строителей. Пусть эллины ждут. Или молчат.

У него не было никакого расчета уязвить мою эллинскую душу, поэтому у меня не возникло обиды.

Царь персов сделал так, как сказал.

Для похода на Ионию он выбрал Мазареса, индийского военачальника, который отличился в битвах с войском Кре­за. Подходя к каждому из ионийских городов, Мазарес должен был требовать от его жителей, чтобы они «посвя­тили» в знак покорности царю персов всего один дом. В случае исполнения приказа Мазаресу полагалось вовсе не начинать осады. В случае же отказа городу грозил реши­тельный приступ и последующее разграбление, но не ис­требление его жителей.

Отправив часть своего войска в Ионию, Кир сам не стал задерживаться в Сардах и двинулся назад, в Эктабан, взяв с собой Креза. Сарды вовсе не приглянулись ему. По-моему, этот город вызывал у царя какие-то недобрые предчувствия, которые вскоре подтвердились. К тому же в тот год в окрестностях Сард появилось очень много змей, которых персы терпеть не могут и уничтожают, как только ползучие твари попадаются им на глаза.

Управление Сардами Кир поручил своему приближен­ному, персу по имени Табал. Хранение же сокровищ Креза он оставил на лидийца Пактия, бывшего казначея царя Лидии. Крез говорил, что не найдется человека скупее Пак­тия. Однако он ошибся в своем приближенном, как будто забыв свои же мудрые слова, некогда сказанные Киру: «Тот, кого ты, царь, возвысишь и сделаешь чересчур богатым, поднимет против тебя восстание».

Когда Пактий видел своими глазами того, кому принадлежит золото Лидии, и верил в могущество своего повелителя, голова его правильно сидела на плечах. Вдруг повелителя не стало, а новый владыка, выделивший его из лидийцев и оказавший неслыханное доверие, уехал, не­долго «погостив». Голова у Пактия пошла кругом. Едва Кир удалился на тысячу стадиев, как Пактий тайными хо­дами вывез из Сард большую часть золота и направился к морю, в сторону Галикарнаса, дабы не двигаться по следам Мазареса.

Позвенев золотом, он набрал армию из эллинских на­емников, возвратился в Сарды и осадил акрополь, где с небольшим отрядом персов и каппадокийцев заперся Табал.

Узнав о мятеже, вспыхнувшем у него за плечами, Кир был взбешен.

— Теперь я сам сожгу твои Сарды! — рявкнул он в лицо Крезу, развернул коня и помчался обратно.

За царем во весь опор поскакал отряд его «бессмертных» телохранителей, которых в ту пору было две тысячи.

Крез, нахохлившись, сидел в крытой повозке и ожидал, пока царь персов «погаснет» сам и у него пройдет приступ гнева.

Войско, завершавшее в тот час свой обычный дневной переход, смешалось. Не получив от царя никакого приказа, воины и стратеги в глубоком изумлении смотрели вслед своему повелителю.

Наконец, проскакав десяток стадиев, царский отряд раз­вернулся и стал возвращаться уже не галопом, а мелкой рысью. Видно, Кир начал остывать.

Я находился рядом с повозкой Креза, верхом на коне, и видел, как лидиец облегченно вздохнул.

— Как ни брошу кости, все равно головы мне не сно­сить,— с грустной усмешкой сказал он мне на эллинском.

Несмотря на ту неистовую скачку, Кир был бледен, левое веко у него дергалось. Он подъехал к повозке Креза, высоко подняв поводья и крепко сжимая их в кулаке.

— Крез! — хрипло выкрикнул он,— Надо продать твоих лидийцев в рабство, иначе с ними не оберешься хлопот! Ты назови приличную цену, чтоб иудей Шет не насмехался надо мной оттого, что я продешевил.

Крез грузно выбрался из повозки. Не привыкший к длительным зимним походам, он был одет очень тепло. И вот теперь он сбросил с себя верблюжью шкуру, а потом — и дорогой гиматий, и предстал перед восседавшим на коне Киром как простой слуга или раб.

— Царь! — тихо проговорил он.— Ты волен посту­пать, как тебе вздумается. Но все пожалеют о древнем городе, который будет сожжен твоей рукою. Да, я ошиб­ся в Пактии. Он обезумел, вообразив, что золото теперь принадлежит ему. Осмелюсь сказать, что даже я, пра­вивший страной долгие годы, не предполагал, что может случиться такое,— даже я, советовавший тебе не обога­щать чрезмерно твоих персов. Посмотри, царь, кто воюет за Пактия. Наверняка куда больше наемников, чем ли­дийцев. Наемников казни, а лидийцев, что пошли за Пактием, продай по самой дешевой цене, как тощих овец. Пусть же остальные, как ты некогда приказал, сначала научатся танцам, а также игре на кифаре и лире. Такие рабы будут цениться куда дороже, чем даже эфиопские евнухи.

Тихий и спокойный голос Креза казался мирно текущим ручейком. Я заметил, что Киру нравилось слушать покорное красноречие самого знатного из лидийцев. Бледность сошла с лица персидского царя, он заулыбался и разжал кулак. Даже конь его присмирел, перестав бить копытом и встря­хивать гривой.

— Славно говоришь, Крез,— сменив гнев на милость, проговорил Кир,— только уже стучишь зубами, и тебя труд­но понимать. Оденься! Сегодня ты продолжаешь править Лидией, раз я принимаю твой совет. Вот и вестник уже готов,— Он указал на меня.— Не нужно повторять твои слова.

Кир повелел мне скакать к Мазаресу с приказом по­вернуть войска обратно на Сарды, быстро подавить мятеж, продать в рабство всех, кто пошел с Пактием, а его самого обязательно взять живым.

Пактий оказался очень трусливым и, как только узнал о приближении персидского войска, сразу бежал в Ионию, тем самым только усугубив ее положение. Там он скитался из города в город, пока эллины острова Хиос не выдали его персам за мзду в виде небольшой местности, располо­женной на побережье Мисии. Пактий кончил свои дни в темнице.

Мазарес, подавив мятеж, вновь двинулся на Ионию, взял приступом город Магнесию, а после трудной осады внезапно занемог и скончался.

Тогда Кир, видя, что хлопот с ионийцами больше, чем казалось поначалу, передал дело покорения этой области в руки Гарпагу.

Многоопытный, крепкий умом и здоровьем старец быстро продвигал войско от одного прибрежного города к другому, а подходя к стенам, первым делом приказывал воинам быстро возвести насыпь на высоту крепостной стены: не только для облегчения приступа, но и для показа титанической силы своего войска. Завершая на глазах осажденных эти «земляные работы», он милос­тиво давал городу три дня на размышление и на нес­колько стадиев отводил войско от города — отдохнуть и набраться сил перед возможным приступом. Самые гордые из эллинов, фокейцы и теосцы, воочию узрев мощь персов, спустили на воду все свои многовесельные корабли, погрузили в них своих жен, детей, пожитки, а также изображения богов и посвятительные дары, от­толкнулись от родных берегов и отплыли искать иную землю для проживания. Некоторые из городов доблестно сопротивлялись, однако были покорены. Третьи же с опозданием, а потому и с некоторыми издержками, пос­ледовали примеру Милета.

Что касается спартанцев, то они, узнав о судьбе фокейцев, самых верных своих приверженцев, так и не вы­слали флот на помощь Ионии, тем более что у них самих Усугубилась новая распря с аргосцами.

Я и по сей день уверен в своей правоте. Лавина уже сорвалась с гор. Спартанцам, даже объединившись со всеми ионийцами, включая милетян, не удалось бы остановить ее. Вся Иония была бы сброшена в море. Эллинов погибло бы несчетное число. Ныне же все города стоят на своих местах, и даже Фокея вновь заселена: частью кое-кем из вернувшихся фокейцев, частью другими эллинами.

Кир же добрался до Эктабана и в продолжение целых трех лет не предпринимал никаких новых походов, сначала ожидая хороших вестей из Ионии, а потом — пока наро­дятся от персидских женщин новые персы. Помню его слова: «Персов еще недостаточно не только для завоевания обширных стран, но и для того, чтобы жить на больших просторах. Персы не должны потеряться, как жемчужины среди песка».

Насколько мне известно, он очень разочаровал Аддуниба и других вавилонских перебежчиков, открыто изме­нивших царю Набониду, когда по дороге из Лидии отказался от взятия Харрана, некогда захваченного Набонидом. Кир считал, что воевать с Вавилоном рано.

Большую часть земель бывшего Мидийского царства Кир в ту пору разделил на наделы «лука», «коня» и «ко­лесницы», которые были распределены между воинами в зависимости от их достатка и вооружения. Наделы «колес­ницы», разумеется, были самыми большими. Их получили самые знатные воины, которых Кир обязал иметь для по­ходов эти боевые повозки, снабженные страшными колес­ными серпами, по примеру вавилонян и парфян. До этого колесниц в персидском войске не было.

И вот, зная, что персам предстоят новые походы и за­воевания, куда более далекие и опасные, Кир повелел им родить в ближайшие годы как можно больше сыновей. В таком деле персы подчинились с особой охотой и, насколько могу судить, постарались на славу.

Сын Кира, Камбис, между тем быстро рос и стал вы­соким, худощавым юношей, еще меньше похожим на отца, чем был в отрочестве. Он смотрел на всех исподлобья, отличался немногословием и скупостью движений. Но если начинал говорить, то резким, наставительным тоном вы­сказывал довольно мудреные вещи, как выходец из круга жрецов, философов или гадателей, а вовсе не из высшего, царского, сословия воинов-правителей. Киру, однако, нра­вились такие речи. От приближенных Кира мне было известно, что в детстве, будучи во дворце Астиага на правах одного родственника, будущий царь видел, с каким ува­жением и даже трепетом слушает его суровый дед жрецов-магов, их высокопарные и туманные изречения. Кир ра­довался, что его сын не глупее жрецов, и хотел, чтобы он был не менее их образован.

На манеру речи Камбиса походили и его повадки. Он часами сидел на одном месте, искоса поглядывая на про­исходящее вокруг него, и притом не шевеля и пальцем, а потом мог вдруг сорваться и ринуться куда-то, распугивая слуг и чиновников, которыми теперь вдвойне наполнился царский дворец в Эктабане. То он вскакивал на лошадь и мчался по горам, возвращаясь к вечеру остывшим и мол­чаливым. То вдруг требовал от жрецов провести тот или иной пышный обряд поклонения какому-либо из божеств, хотя ни праздника, ни иного повода для такого обряда не предвиделось.

Киру эти порывы его сына не казались странными. Он видел в этом ранние проявления истинно царского харак­тера. «Жеребенок породист,— говаривал царь персов про своего отпрыска.— Любит взбрыкивать. Угомонится».

Чужеземец Кратон видел в таком характере признаки вырождения. Ведь Камбис был сыном Кира и Кассанданы, его двоюродной сестры, которая сама была плодом брака между какими-то близкими родственниками. Египетские фараоны, особенно в древности, женились на своих сестрах, и династии вырождались, если в их жилы по воле случая не вливалась новая кровь. Выродились цари древнего Эла­ма, которых персы почему-то и поныне почитают едва ли не как богов. От них-то персы и переняли не только добрые, но и вредные обычаи. Не сомневаюсь, что и Ахеменидам может грозить вырождение, если они не откажутся от вред­ного кровосмешения.

И вот минуло три года благополучного пребывания Кира в Эктабане. Царство процветало, мятежей не было, персы плодились.

В ту пору, получая царские приказы через вестников Кира, я устраивал его дела в прибрежных городах Эгеи и Понта, наблюдал за настроениями жителей, чтобы вовремя и малой кровью с обеих сторон пресечь бунт, если таковой грозил вспыхнуть, а заодно следил за чиновниками, соби­равшими дань и арендную плату с земельных наделов. По­рой меня одолевала скука, ведь такому человеку, как я, вообще должно быть скучно в спокойной, процветающей стране. Но податься было некуда (в «благоразумный» Милет я не хотел, наживаться на распрях эллинов в Элладе уже считал подлостью, Вавилон и Египет меня отталкивали чрезмерной утонченностью интриг), а платили мне из цар­ской казны вполне исправно.

Я сразу навострил уши на восток, как только из Эктабана потянулись слухи о том, что где-то на самом краю света собираются бесчисленные полчища скифов и Кир начинает готовить свое войско к новому походу.

Мне вспомнилось все, что я знал об этих варварах, носящихся на своих низкорослых скакунах по бескрайним пустыням, как губительные ветры.

Столетие назад скифы владычествовали над всей Ми­дией. Их господство кончилось, когда отец Астиага Киаксар хитростью завлек всех скифских вождей на празднество, напоил их допьяна и перебил, после чего справился и со всей остальной варварской ордою, не способной к разум­ному ведению боя из-за потери вожаков.

Конечно, у скифов уже выросла новая знать — внуки вероломно убитых мидянами вождей. Эти потомки уже не знали силы чужого оружия и хитрости врага, но могли гореть жаждой мести за своих предков. Приняв от Астиага Мидию, Кир принимал «в наследство» и кровную вражду скифов.

Но была еще Азелек и ее скифская тайна!

Что замыслил Кир? Войну против скифов или же войну вместе со скифами против кого-то?

Эти-то тайны и лишили Болотного Кота его скуки и спокойствия.

Я надеялся, что наконец понадоблюсь Киру для более важных дел, однако он еще почти два года продержал меня на одних слухах и скупых сведениях с Востока, запретив мне покидать пределы Ионии.

Можно его понять: после мятежа Пактия в Лидии он опасался любых возмущений у себя в тылу. Простор для охоты оказался слишком большим. Кто, кроме меня, мог с тою же быстротой донести Киру о готовящемся мятеже в Ионии или тех же Сардах, хотя престарелый Гарпаг пока еще оставался верной порукой всякому порядку в западных областях царства? Доверие царя персов льстило мне, однако было плохим лекарством от тоски.

Здесь я могу честно признаться: если мне и доступна правда о последних днях Кира, то не стоит слишком до­верять моим предположениям о походах царя на Восток.

Дам только краткое описание и выдвину только одну гипотезу, не отличающуюся новизной.

Кир выступил на Восток с большим войском и оста­новился не где-нибудь, а в Нисе.

Узнав об этом, я живо вспомнил невольничий рынок, золотой ксюмбаллон, скифов и последний взгляд Азелек. Полагаю, что в Нисе Кир вел какие-то тайные переговоры со скифами.

Тем временем в нижнем течении Аракса, впадающего в Араксианское озеро, скопилась скифская орда, насчиты­вавшая, как говорят, не менее ста пятидесяти тысяч всад­ников. Туча стрел, выпущенная из луков такой ордой, могла бы запросто затмить солнце и накрыть целиком не только Эктабан, но и целый Вавилон.

Вскоре из трех царств Востока — Согдианы, Бактрии и Маргианы — к Киру направились посольства с просьбой о защите от грядущего губительного набега.

Приняв послов, Кир передал через них царям этих стран, что они могут рассчитывать на его покровитель­ство, а затем двинулся далее на Восток и безо всяких препятствий дошел до столицы Бактрии. К тому дню все три царства, а следом еще три южных — Гандхара, Арахосия и Дрангиана — признали над собой владычество персидского царя. Так без единого сражения Кир уве­личил свое государство почти вдвое.

Мне кажется, он не пошел бы в Бактрию вовсе, если бы не поддался уговорам своего брата Гистаспа, которому приходилось все больше по вкусу учение Зороастра, некогда проживавшего в тех краях. Сам Гистасп тут же сделался сатрапом Бактрии. Наверно, он очень надеялся что ему удастся склонить брата к принятию этого учения, познакомив его с бактрианскими магами и мудрецами и показав ему величественные башни, на вершинах которых днем и ночью пылает неугасимый огонь. Ведь именно огню, как первородной стихии, поклоняются последова­тели Зороастра.

Удивительно, что таких башен огня не воздвигают в Эфесе и не поклоняются, как божеству, моему мудрому другу Гераклиту, который также считает огонь первопри­чиной всех вещей!

Кир был принят в Бактрии очень гостеприимно, однако новое учение не принял как единственно верное на всем свете. Я слышал, будто бы ему не понравилось обращение зороастрийцев со своими умершими родственниками: тела выносят за пределы селения и бросают на камни — на рас­терзание стервятникам.

Пока царь персов пребывал в Бактрах, столице Бактрийского царства, орды кочевников стали постепенно рас­сеиваться.

В те месяцы произошло два не слишком заметных со­бытия. Но эти события стали предвестниками куда более значительных вестей с западных пределов Персидского цар­ства.

Небольшое войско мидян и каппадокийцев выбило из Харрана вавилонский гарнизон, преследовало врагов по долине Евфрата, но, вторгшись в Вавилонию, было встречено более сильным войском, потерпело поражение и ма­лым остатком убралось восвояси.

Вавилонский царь Набонид в это время покинул оазис Тейма посреди Аравийской пустыни и переместился в Сиппар, находившийся немногим севернее Вавилона. Надо сказать, Набонид всегда опасался Вавилона, где ему угрожали заговоры жрецов. Некогда отдав великий город в управление своему сыну Валтасару, он на целых десять лет покинул великий город и поселился в Тейме, через который пролегал важный торговый путь в Египет. Перед тем как уехать из Тейма, Набонид принял послов египетского царя Амасиса и заключил с фараоном «столетний мир». Все это свидетельствовало о том, что сам Набонид, заручившись под­держкой Египта, или хочет напасть на Персию и тем самым упредить притязания Кира, или ожидает скорого нападения со стороны персов.

Персидские вестники донесли Киру, что Набонид вме­сте со своим войском подвинулся к границам его царства. Кир покинул Бактры и двинулся в обратном направлении.

Какой мудрец, какой провидец мог определить, чьи страхи и опасения, чьи замыслы были первопричиной, а чьи, напротив,— их следствием? Чем дальше друг от друга находились два самых могущественных владыки того времени, тем, наверно, больше они опасались вне­запного нападения друг от друга. Наконец они решили сблизиться и двинули войска, рассчитывая показаться один перед другим во всей красе. А ведь остановить дви­жущееся войско может окончательно только сражение или же богатый беззащитный город.

Кир дошел до Эктабана, задержался в нем всего на три дня и двинулся дальше на запад вдоль долины реки Диялы, восточного притока великого Тигра.

В первый день весеннего месяца, который в Вавилоне именуется шиваном, войско Кира вторглось в соседнее царство. Спустя еще неделю наместник восточных и юж­ных областей Вавилонии, небезызвестный эламит Гобрий изменил Набониду и перешел на сторону Кира с пят­надцатью тысячами эламских воинов, которые уже в ско­ром времени славно послужили новому повелителю своей Доблестью. Как оказалось, эламские части в вавилонских войсках обладали наилучшим вооружением. Так Набонид, еще не начав сопротивляться Киру, успел понести не­малые потери.

Последний день вавилонского месяца шивана оказался для Кратона самым счастливым из всех дней, сложившихся в целое пятилетие. Он получил от царя персов предписание явиться в его стан. Так началось и вторжение Кратона в Вавилонию.

Я спешил, как в молодости. Пыль вихрем взлетала позади моего коня. Меня вновь распирала гордость, что я не какой-нибудь путешествующий философ, вроде того же Солона, и потому увижу Вавилон глазами завоевателя и хозяина, а не робкого странника. В том, что Кир возьмет Вавилон и присоединит его к своему царству, у меня не было ни малейшего сомнения.

Поначалу, оказавшись на вавилонской земле, я обходил селения и пробирался нехожеными путями, воображая себя неуловимым лазутчиком и наслаждаясь своими старыми повадками. По ночам я теперь вновь с двадцати шагов отличал спящую птицу от камня и слышал, как ящерица шуршит мелкими камешками.

В пустынных местах я пускался вскачь, распугивая стада страусов и порой подбирая за ними большие яйца. Но все же я старался добывать себе пропитание теми способами, что более подобают хищнику, Болотному Коту.

Наконец-то я избавился от чиновничьей скуки, тяго­тившей меня в Лидии и в усмиренной Ионии, вздохнул полной грудью и вновь почувствовал себя молодым.

Но однажды горло у меня так пересохло, что я не стал дожидаться тьмы, и не скрываясь заглянул в одно придорожное селение, на краю которого торговец выставил несколько больших глиняных кувшинов с паль­мовым вином.

Мужчины, сидевшие вокруг саманного дома, уже успели поговорить о многом и не представляли никакой опасности. Они даже не заметили меня и еле ворочали языками, но слова, кое-как еще вываливавшиеся из их ртов, все до одного стали падать прямо мне в уши и проваливаться в сердце.

— Кир! Кир — он бог! — громко повторял один.— Да! Ты его не видел, а я видел! У него голова из чистого золота. Вся!

— Из чистого золота,— кивал другой, никогда не ви­девший Кира.— А борода? Скажи... ты говорил...

— Из чистого серебра. Вот посюда.— Простолюдин про­вел рукой ниже пупа, будто хотел отмахнуть ножом свой уд — Чистое серебро. Этого перса родили нам боги. Да! Недаром ячмень так пошел, хвала Мардуку!

— А еще ты говорил, к чему бы он ни прикоснулся, все превращается в золото.

— Если правой рукой, то — в золото. А если левой — то в серебро. А если он дунет на камень, тот становится самым драгоценным. В Лидии Кир сделал золотым целый табун лошадей. Целый табун!

«Бедный царь Мидас! — с усмешкой подумал я,— Куда ему теперь угнаться за царем Киром».

— А еще он может выпить реку. Ты говорил. Скажи...

— Может, может,— поболтал головой знаток чудес, со­вершенных Киром,— Он жил в маленьком доме. Вот чуть побольше этого. Там вокруг были горы, и против него пошли... этот... как его... Астиаг. Он на своего внука пошел. Тогда Кир выпил целую реку и обрушил ее с гор прямо на войско, и всех смыло. Он помочился на них сверху — и все! Как не бывало! Это Астиагу приснилось раньше, будто мать Кира залила мочой все поля. Все! И ничего в тот год не взошло.

Остальные пьянчужки, слушавшие эти россказни, толь­ко покачивались из стороны в сторону и кивали. Эту ме­стность Кир уже мог присоединить к своему царству безо всякого сражения.

Не вынеся такой лжи, я подал голос:

— Снег! То был снег! Кир выпил реку, превратил ее в снег, повернулся задом к обрыву и завалил сверху всех своих врагов. Они стали мерзнуть и попросили пощады. И Кир всех пощадил.

Весь достойный ареопаг обратился в мою сторону.

— Неужто снег?! — радостно поразился любитель чудес.

— А ты что, сам видел этот снег? — недоверчиво ухмыль­нулся рассказчик.

— Я?! Я сам его разгребал. Под этим снегом оказалось ровно пятнадцать тысяч пеших и десять тысяч всадников. Да ты знаешь, кто перед тобой? — принял я надменный вид и сунул в нос рассказчику кулак, на котором блестел перстень-печать с царским орлом.— Посланник самого царя Кира!

Все встрепенулись и отодвинулись от меня подальше, насколько хватало сил после выпитого.

— Я хожу по городам и селениям и проверяю, насколько народ Вавилона почитает персидского царя. Если вы преклонитесь перед царем Киром, он дарует вам счастье и благоденствие на долгие годы. Не только ячмень будет всходить, но и овцы будут исправно ягниться. Засуху он отменит... для начала на десять лет. Но если царя здесь не станут почитать, то без засухи не обойдется никак. Сами будете виноваты.

— Мы и так почитаем царя Кира более всех царей! — радостно признался любитель чудес,— Мы знаем, что он самый могущественный и добрый царь из всех, какие только жили на свете. Тут все в округе его почитают. Так и передай царю. Пусть царь Кир поскорее прогонит этого нечестивого Набонида.

— А скажите-ка мне, чем плох ваш Набонид? — полюбопытствовал я.

— Как чем? — изумился вавилонянин.— Он и его мать — святотатцы. Они оскверняют наши святыни, вы­зывают из-под земли демонов. Набонид вот-вот навлечет на всю землю гнев богов. И сам он живет не в Вавилоне, а в какой-то пустыне. Зачем царю жить посреди пустыни? Наверно, боится и богов и жрецов.

— А откуда вы обо всем этом знаете?

— Набонид изгоняет жрецов. Они ходят повсюду и рассказывают о его гнусных делах.

— Передам царю Киру ваши слова,— пообещал я,— Он будет доволен и проявит к вам великую милость. Переда­вайте и вы всем, что царь Кир пришел не разрушать ваши дома и разорять ваши поля, а спасти вас от гнева богов.

— О! Мы расскажем всем! — взмахнул руками любитель чудес.— Просим тебя, посланник персидского царя, совер­ши здесь возлияние, и да будут к нам милостивы великие боги.

Разве можно было отказываться?

— А правда, что у царя персов голова из золота? — спросил меня кто-то из недоверчивых.

К тому времени «жертвенный» сосуд для возлияний опустел почти на один хус, и мне привиделось нечто не­обыкновенное.

— Голова у царя персов не только из золота, но и видит одинаково во все стороны: что вперед, что назад! — оше­ломил я вавилонян, которые так и ахнули; даже самозваный рассказчик обомлел и выпучил глаза.

Я замолк, пытаясь сообразить, как же такое возможно и сколько у Кира должно быть глаз, и наконец нашел подходящее объяснение.

— У царя Кира два лица. Одно спереди, другое сзади. Он видит все.

Жители селения снабдили Кратона провиантом и с по­четом отправили дальше. Везде его встречали как посланца верховного бога, и за неделю он завоевал для царя Кира почти всю северную часть Вавилонии. Как жалел я, что поначалу скрывался, полагая, что вавилоняне враждебны Киру! Я даже подумывал вернуться назад и прихватить еще несколько приграничных областей, но время было дорого — на зов царя негоже опаздывать.

Порой мне даже казалось, что Кир мог бы вступить в Вавилонское царство безо всякого войска — так благоже­лательно относились к нему местные племена, передавав­шие друг другу всякие баснословные истории. Да ему можно было бы и вовсе не покидать Эктабан, а просто отправить Набониду послание о том, что все Вавилонское царство Уже отдано богами Киру и с завтрашнего дня именуется Уже не царством, а сатрапией. Если же бывший вавилонский Царь не верит в такое чудесное превращение, то пусть спро­сит у своего народа, кому народ повинуется и кого больше почитает. И тогда пусть нечестивый Набонид даже в мыслях остерегается покарать вавилонян за ослушание, ибо тогда на самого Набонида обрушится неминуемая и жестокая кара.

В маленьком городке Каркадаш, что стоит на левом берегу Тигра, слава Кратона вознеслась на высоту, недосягаемую для простых певчих птиц. В том городке было три тысячи жителей: поровну иудеев и ассирийцев. Один из иудейских торговцев узнал «посланника»:

— Да это же Кратон, друг Кира! Я видел его в Ионии!

Деревенские жители, провожавшие меня до города, по­валились передо мной на колени, как перед самим царем. Самые ушлые маловеры сразу были посрамлены, ибо мое истинное достоинство перевесило все мои россказни. Слух о моем величии покатился по дороге с быстротой и мощью снежной лавины.

Сотня детей ходила вкруг меня хороводом. Весь город чествовал гостя, которого посчитал добрым знамением того, что скоро все избавятся от ненавистной власти и приобретут над собой власть желанную, и так чествовал, что едва не утопил его на радостях в одной из огромных ям, смазанных известью и глиной, в которых на Востоке держат вино.

Кировой мощи мне не хватило и потому выпить в не­сколько глотков десяток амфор не удалось. Хвала богам, меня спасли.

На другое утро пришла весть, что войско Кира при­близилось к Тигру еще на четыреста стадиев. Тогда было решено выслать навстречу Киру посольство от порабощен­ных народов Вавилонии и вручить ему в знак покорности и наилучших пожеланий священные дары: зерна, ягненка и щенка пастушьей собаки. Весь Вавилон уже знал историю о том, как Кира-младенца вскормила в горах собака. В этом я и сам уже почти не сомневался.

Теперь, став главой посольства, я думал, что Киру лучше всего было остаться в Эктабане со своим войском, а на завоевание Вавилонии отправить одного человека. Этот че­ловек запросто собрал бы весь вавилонский народ и привел его к Киру. Нечестивый Набонид, оставшийся без подданных — воинов, слуг и рабов,— сам приплелся бы следом.

С такими славными замыслами, а также с десятком уважаемых людей Каркадаша и некоторых селений, рас­положенных ниже по течению Тигра, Кратон Милетский достиг устья реки Диялы.

По дороге мне много рассказывали об этой полно­водной реке, по которой плавают большие суда. Вави­лоняне спорили о том, где дешевле перевоз. Мелковатой показалась мне речка — коню по колено. Я даже поду­мал, не пора ли протрезветь как следует. Но вавилонские послы позади меня с великим изумлением обсуждали новое чудо: река внезапно, всего-то за день или два, поразительно обмелела. В самом деле, опустевшее русло казалось глубоким ущельем. Белесые округлые камни на его дне высохли совсем недавно. Две барки, по два­дцать весел каждая, беспомощно лежали на них, пова­лившись на бок.

— А ведь царь персов стоит выше по течению! — ус­лыхал я взволнованный шепот у себя за спиной.

— Да, он уже недалеко отсюда,— соглашался другой ва­вилонянин со страхом в голосе.

Уважаемые люди признавали величие Кира, но не на­столько, чтобы, подобно сельским простакам, верить, будто он способен выпить целую реку. Теперь они были готовы поверить во что угодно. Мне и самому стало не по себе.

Посольство без труда перешло вброд ручеек, еще на­кануне именовавшийся рекой, перенесло дары и в робком молчании двинулось вверх по его течению.

В попадавшихся на нашем пути небольших селениях уже боялись говорить о Кире, хотя он никого не грабил и никого не истреблял. Знали только одно: Кир остановил реку, а как — неизвестно, потому что царь персов велел никого не подпускать к своему стану. Говорили, что пер­сидский царь перевозил через Диялу табун священных бе­лых коней, и один жеребец прыгнул в воду и утонул. За это Кир и решил наказать реку.

Послы совсем приуныли, и я стал подбадривать их.

Воины первого персидского разъезда, встретившего нас были молоды и не помнили никакого Кратона. Пришлось показать им перстень с царской печатью. Тогда нас учтиво проводили к персидскому стану. Вавилонские послы жались ко мне со всех сторон.

Стан Кира широко раскинулся по плодородной долине. Лазутчику не требовалось считать дымы костров: он бы и так легко увидел, что войско огромно. Окинув взглядом долину, я решил не убеждать Кира, что при завоевании Вавилона он мог бы и вовсе обойтись без войска: при такой великой мощи такие слова могли бы показаться царю оскорбительными.

Чуду с рекой сразу нашлось объяснение, впрочем поразившее послов не меньше, чем настоящее чудо. Поднявшись на холм, мы увидели десятки прямых, как стрела, каналов, прорытых перпендикулярно к реке с обоих берегов. Длина каждого из них превышала пят­надцать стадиев. С одной стороны каналы отводили воду в какую-то болотистую низменность, а с другой — к реке, протекавшей по долине несколько ниже русла Диалы. Тысячи воинов продолжали усердно выкапывать новые каналы.

— Да ведь таким способом персы могут истощить и весь Тигр! — воскликнул один из ассирийцев.

Мне показалось, что в его словах кроется истина: Па­стырь персов скорее всего по совету Гистаспа или старого Гарпага решил заранее напугать вавилонского царя. На весь Тигр у него вряд ли хватило бы сил, но кто знал волю богов?

Сам Кир находился в этот час на другом холме, ближе к каналам. Окруженный «бессмертными» — сотней всадников в золотых одеяниях,— он, как и мы, наблюдал за тяжелой работой своих воинов. В его мно­гочисленной свите я смог разглядеть только три зна­комые фигуры, две худые и одну плотную: Камбиса, Аддуниба и Губару.

Один из моих ассирийцев совсем заробел и сказал, что приближаться к царю опасно, но я заверил его, что бояться нечего и Кир милостиво примет послов.

Мы двинулись дальше и у подножия «царского» холма спустились с лошадей.

«Бессмертные» персы-великаны расступились, и Кра­тон, возглавлявший посольство, предстал перед своим по­велителем.

Мою душу вновь волновали надежды на будущее, и сердце билось часто.

Послы увидели грузного человека в высокой тиаре и небесно-голубом гиматии, расшитом золотыми орлами. Бо­рода его вся так и сверкала серебром, лицо же отливало бронзой, то есть — почти золотом. Теперь послы могли подтвердить кому угодно все россказни и небылицы о пер­сидском царе. Если у Кира и было позади второе лицо, то теперь он прикрывал его «крыльями» тиары: значит, не желал идти на Вавилон с оглядкой и все его помыслы были только в грядущем. На своем белом в яблоках коне Кир сидел неподвижно, и сам конь будто врос ногами в вавилонскую землю.

Я показал вавилонянам, как надо приветствовать вели­кого царя, ожидая при этом, что царь прикажет мне под­няться с колен раньше, чем прикоснусь лбом к чужой земле. Поэтому я старательно медлил, хотя моя неторопливость могла иметь значение особой торжественности. Но Кир остался безмолвен. Оглянувшись из-под руки на павших ниц послов, я поднялся первым.

Холодную надменность Камбиса и варварскую надмен­ность Губару я стерпел без труда, но только не презри­тельную ухмылку Аддуниба. «Ты еще пожалеешь, звездо­чет!» — мысленно пообещал я этому вавилонскому выс­кочке, послав ему в лоб невидимую молнию.

— Кратон, сколько тебе теперь лет от роду? — с тем же бесстрастным, но отнюдь не надменным видом вопросил меня Кир.

Немного удивившись, я ответил:

— Пошел тридцать четвертый.

— Ты стареешь быстрее меня, раз делаешься таким медлительным. На этот раз ты явился на мой зов не так скоро как получалось у тебя раньше.

— Будь милостив ко мне, царь,— отвечал я, с досадой отмечая, что и сам Кир заметно постарел, и его характер стал изменяться не к лучшему,— В дороге не мог отказаться от доброй охоты. Добыча сама лезла в руки со всех сторон. Я привез ее тебе, царь.

И с этими словами указал послам выйти вперед с дарами. Ассирийцы приветствовали царя мудреными славословиями и поднесли ему дары как своему новому повелителю, посланному богами.

Киру особенно понравился щенок. Царь даже склонился с коня и сам протянул за ним руку. Пухлый звереныш растопырил лапы и потянулся носом к серебряной царской бороде.

Наконец-то Кир улыбнулся, как в былые времена, добродушно и чуть лукаво.

— Все мы когда-то были такими,— проговорил он, передавая щенка Губару, и вновь обратился ко мне, на этот раз уже с искренним добросердечием: — Значит, ты считаешь, что принес мне в корзине всю Ассирию и мне тут уже нечего делать?

— Плох тот воин, который не хочет стать сатрапом,— ответил я царю.

Ударил гром, будто Зевс и впрямь бросил молнию с ясного неба. Послы, не знавшие, каков смех персидского царя, способного выпить реку и обрушить на врагов лавину, снова попадали ниц. Худой жеребчик под Аддунибом дернулся в сторону, и жалкий умник повис на поводьях. Часть мести свершилась.

Я поднял послов на ноги и произнес скорее для их ушей, чем для ушей Кира:

— Так же, царь, ты сокрушишь стены Вавилона!

— Стены мне еще пригодятся,— вновь приняв хмурый вид, ответил Кир.

Вечером царь персов призвал меня в свой походный шатер, который теперь поддерживали двенадцать резных столбов из эктабанских кипарисов, украшенных капителя­ми в виде бычьих голов.

Кир неподвижно сидел на высоком кипарисовом сиде­нье, неестественно выпрямившись, ровно положив руки на подлокотники и ровно сведя колени. Так — я видел на изображениях — сидят на своих тронах египетские фара­оны. Кто-то убедил Кира научиться такой «божественной» позе, и он научился, раз теперь, как мне показалось, не испытывал ни малейшего неудобства.

Было удивительно, что никого нет вокруг царя: ни Гистаспа, ни Губару, ни Гарпага. По сторонам от поход­ного трона стояли только два великана-телохранителя из «бессмертных», напоминавшие собой изваяния. Впрочем, теперь Кир выглядел как бог, а богу не требуются со­ветчики.

«Для того чтобы взять Вавилон, царь отказался от чужих слов и верблюдов,— подумал я,— Любопытно, отказался ли он и от игральных костей?»

— Раз начал, так продолжай,— велел мне царь.— У тебя это хорошо получается. Я пока постою здесь с войском, а ты принеси мне Вавилон. Ты ведь теперь об этом мечтаешь, эллин?

— Ты ведь знаешь, царь, что я верно служу тебе и не требую за службу никаких наград,— сказал я, вновь почув­ствовав на сердце тяжесть.

— Знаю,— коротко кивнул Кир.— За это и ценю моего бывшего убийцу.

Тут мое сердце и вовсе облилось кровью.

— Царь! Твой убийца, Анхуз-коновал, давно казнен тво­ей рукой,— сказал я и позволил себе дерзость: — Разве ты не помнишь об этом, царь?

Кир на миг сжал губы.

Я подумал, что он предчувствует какую-то опасность. Вернее, я сам стал ее предчувствовать. Вместе с могуще­ством Кира возрастала и сама опасность, как если бы тот страшный вепрь ожил и стал расти соразмерно тому, как расширялось царство Кира, а сам он оставался тем же сильным, но все же обычным человеком, хотя и повелевающим многими людьми и многими воинами. Каждому из них — десятку, сотне, тысяче — он мог приказать броситься на вепря, облепить зверя со всех сторон и прон­зить его бока тысячами копий. Но то была бы уже совсем другая охота. Внезапно я посочувствовал царю, и он заметил перемену в моем взгляде.

— Ты помнишь Каму? — спросил он.

Как я мог забыть ту хищную эктабанскую кошку, гибель которой дала мне свободу выбора.

— Не приручишь зверя или птицу, если долго не будешь держать их рядом с собой. Разве не так? — задумчиво про­говорил Кир и, приняв мое согласие с этой глубокой ис­тиной, добавил: — А если надолго отпустишь, потом по­жалеешь и о том, что отпустил, и о том, что вернул обратно. Разве не так?

Откуда же теперь исходила опасность, угрожавшая Киру? Астиаг давно умер, а мидян владычество Кира вполне устраивало. В Парфии и на Востоке все было тихо. За Ионию и Лидию я сам мог ручаться, как никто иной. Оставался Вавилон — ослабевший, сам валивший­ся персидскому царю в руки. Где-то стоял Набонид со своим войском, на две трети собранным из египетских, арабских, фракийских наемников. Ни на миг я не со­мневался, что Набониду далеко до того вепря — сгодится разве что в поросята.

В огромных серебряных сосудах Кир теперь возил с собой воду из горных рек, протекавших в Персиде. Эту воду он считал священной, самой чистой и живительной. Полдюжины «бессмертных» охраняли каждый из сосудов. Здесь, на вавилонской земле, Кир мог бы страшиться отравления. Однако хитроумные вавилонские жрецы, знавшие толк в ядах, уже давно встали на его сторону и распространяли среди народа слухи о персидском царе-избавителе. Странно, что они еще не отравили самого Набонида. Может, сам Кир запретил им это через Аддуниба, чтобы охота оставалась охотой, справедливая вой­на — справедливой войной, если можно было говорить о какой-то справедливости.

«Ты ошибся, — уверил я себя наконец. — Никого царь не боится. Ты сам всегда боялся потерять его расположение, вот и все. На самом деле он тоскует. Может, об Азелек?»

— Ты стал не только долго ехать, но и долго думать, Кратон, — без всякого гнева заметил Кир. — Вправду ста­реешь или пьешь слишком много.

— Одно из двух несомненно, — кивнул я. — Царь! Если ты хочешь знать мои мысли по этому поводу, то лучше совсем никого не приручать, чтобы сохранить полную сво­боду. Свою свободу.

— Когда-нибудь ты пожалеешь и о такой свободе, по­мяни мое слово, — сказал Кир. — В такой свободе нет силы — одно бессилие. И нет власти — одно презрение, которое ломаной драхмы не стоит. Ты говорил, что мечта­ешь стать сатрапом. Значит, лгал мне?

В тот вечер Киру нужно было меня посрамить, и он посрамил. Будь я помоложе, вспылил бы и рискнул голо­вой, а теперь только опустил голову, не опасаясь, что могу потерять ее:

— Царь, если я солгал тебе, то невольно — по причине долгого безделья и пьянок с эллинскими чиновниками в Ионии. Эта работа испортила меня. Но и не пить с ними было никак нельзя. Ведь истина в вине.

Вдруг я почувствовал облегчение и понял, что Кир до­бился того, чего хотел: он очистил Кратона от спеси лучше, чем Скамандр очистил бы его от чужого имени.

Я вздохнул и посмотрел Киру в глаза.

— Вижу, теперь готов, — скупо улыбнувшись, сказал Кир и сделал знак.

В шатре появился человек, который с поклоном протя­нул Киру пергаментный свиток, но царь молча повелел ему передать свиток в мои руки.

— Отправляйся в Сиппар с моим словом царю Набониду, — было повеление Кира.

Поскольку свиток еще не был запечатан смолою, я по­просил у царя позволения самому узнать «слово» Кира. Царь позволил.

Послание гласило:

«Кир, царь стран, Ахеменид —

Набониду, царю Вавилона:

Ты нарушил благочестие и разгневал богов.

Ты отринул покровительство великого бога Мардука.

Бог Мардук отдал Вавилонское царство в мои руки.

Признай власть Кира, царя стран, Ахеменида, и Мардук смирит свой гнев».

Я свернул пергамент, и главный писец царя поспешил забрать его из моих рук, заключить в золоченый цилиндр и скрепить две пурпурные тесемки теплой киноварью, смешанной с кедровой смолой. С низким поклоном писец протянул Киру положенный на поднос цилиндр. Царь персов отвел руку в сторону, и слуга быстро обмазал его пер­стень оливковым маслом. В следующий миг царь вдавил перстень в смолу.

Похоже было, что не царь, а сам бог Мардук посылал Набониду краткое уведомление о том, что тот низложен.

— Царь, позволь задать вопрос,— попросил я, хотя раньше задал бы вопрос без всякого предварительного проше­ния.

Времена менялись.

— Давно жду, что задашь,— сказал Кир.

— Не стоит ли присовокупить к твоему повелению хотя бы парочку игральных костей?

Кир молчал.

— Значит, Набонида ты лишаешь всякого выбора, царь?

— Над этой землей другие небеса,— наконец изрек царь персов,— С Крезом я мог играть в кости. Здесь же верят в счастливое расположение звезд. Я не могу изменить дви­жение звезд...

— Зато, царь, можешь изменять движение рек.

— Ты всегда нравился мне своей проницательностью,— усмехнулся Кир и первый раз пошевелился на троне, как живой человек.— Эта река течет в Тигр из пределов моей Персии. Не желаю, чтобы ее воду пили задаром в Вавилоне.

Вода содержит силу. Зачем отдавать силу? Вавилон — самый великий город на земле.

— Пока что самый великий,— заметил я, думая угодить Киру.

— Пусть таким и остается,— ответил Кир.

Я не мог скрыть удивления, и несколько мгновений мы смотрели друг на друга в молчании.

— Ты хотел бы, чтобы здесь, в Вавилоне, твои дни были исчислены по звездам? — спросил меня Кир.

— Совсем того не желаю, царь,— признался я.

— Как ты думаешь, царь персов любит свободу меньше тебя, эллин?

Так получилось, что царь персов задал мне куда больше вопросов, чем я ему. Послание Кира Набониду и было для того последним выбором.

— Ты отправляешься в Сиппар,— повторил Кир свое повеление,— Посмотри на Мидийскую стену. Говорят, это самые большие укрепления в мире. Как горный хребет. Тебя будет сопровождать Аддуниб.

Удивляться было нечего, но на несколько мгновений я все же растерялся:

— Ты останавливаешь реки, царь. Ты сможешь соеди­нить в пути людей, которые всегда избегали подходить друг к другу ближе, чем на десять шагов.

— Аддуниб говорит, что здесь людей сводят и ссорят звезды,— сказал Кир,— Поэтому тебе нечего опасаться, эл­лин.

На рассвете следующего дня мы с Аддунибом выехали из персидского стана в сопровождении двенадцати «бес­смертных» воинов и до самого полудня ехали, ни разу не обменявшись словом.

Аддуниб в конце концов первым нарушил молчание.

— Посланник, здесь недалеко селение, где можно хо­рошо подкрепиться,— указал он на северо-запад, хотя мы двигались в сторону Описа, то есть к югу,— Там ждут по­сланников Кира, как добрых духов, приносящих удачу. А наших стражей лучше всего отправить немного дальше, в деревню победнее. Им не все нужно знать.

Я посмотрел на «ученого мужа» если не с опасением, то с недоверием.

— Не жевать же нам всухомятку сухие лепешки! — с ехидной улыбкой проговорил Аддуниб.— Разве эллин может отказаться от более достойной трапезы? Или опасается, что царь вновь укорит его за медлительность? Или еще чего-то опасается на этой доброй и благодатной зем­ле?

— Все дело в звездах? — с иронией обронил я.

— Будем считать, что в звездах,— кивнул вавилоня­нин,— Торопиться незачем. Сам увидишь.

Мы свернули.

Аддуниб, казалось, все рассчитал: та деревня, куда я направил «бессмертных» и приказал им ожидать нас, располагалась несколько ниже гостеприимного селения и была видна из него как на ладони. Со своей стороны «бессмер­тные» также могли успокаивать себя тем, что не упускают нас из виду.

В селении нас и в самом деле приняли как посланцев богов: не только прекрасной трапезой, но даже музыкой и танцами. Приятные звуки струились из свирелей, а самые красивые девушки округи кружились перед нами и задаром предлагали свои ласки.

В Вавилоне по особым праздникам для посланцев богов (а таковыми издавна считают всех проезжих чужестранцев) открываются лона красивых девушек из знатных семейств, которые все считаются жрицами богини Иштар. Поскольку в самом Вавилоне живут в основном богатые семьи и та­ковых очень много, то по праздникам в теменосе храма этой вавилонской богини собирается множество девушек — целая толпа, которую жрецы разделяют проходами, чтобы чужеземцам было легко ходить среди женщин и выбирать себе по вкусу. Раз пришедшая девушка уже не имеет права вернуться домой, пока какой-нибудь пришелец не бросит ей в подол деньги и не воспользуется ее лоном где-нибудь за пределами теменоса. Деньги надо бросать со словами: «Призываю тебя на служение богине Иштар!» Плата может быть сколь угодно малой. Эти деньги считаются священными, поэтому девушке нельзя отказать чужестранцу и надо идти за первым, кто предложит плату. Красавицам долго скучать не приходится, а дурнушкам порой приходится ос­таваться в святилище по два-три года.

Обычай очень древний. Считалось, что священное со­итие с чужаком, который и впрямь может оказаться по­сланцем богов, способствует плодородию вавилонских зе­мель, ведь самый благодатный дождь — из тучи, пришед­шей издалека. Насчет земли сказать не могу, а для осве­жения крови в жилах племени, живущего за самыми мощными на свете городскими стенами, такой обычай в самом деле можно найти полезным.

Полагаю теперь, что Вавилон — «великая блудница», как называют его иудеи — давно, долгими веками, ожидал в свои объятия самого знатного и самого сильного чуже­странца. И дождался. Им стал Кир, персидский царь. Какую же плату он предложил «священной блуднице» для соития, если потом сам же наложил на нее самую большую дань среди всех прочих сатрапий? Вавилон остался на своем месте и процветает как ни в чем не бывало. Его великий бог Мардук, благодаря Киру, восстановил свое величие. Разве это не самая большая плата, какую мог предложить Кир?

Итак, целый день мы с Аддунибом провели в том се­лении. Он предложил переночевать, и я не отказался: так и так путешествие приходилось уже на вечер и ночь.

В тот вечер я пил совсем немного, сохраняя полную ясность рассудка и ожидая от Аддуниба хоть малого, но подвоха. Впрочем, мы с Аддунибом проводили время за низким, грубым столом, как старые друзья — два чужеземца на службе у чужого царя. Мы знали друг о друге немало, и нам уже давно нечего было делить.

Наконец Аддуниб подступился ко мне с вопросом, что издавна точил его душу.

— Теперь вражда между нами бесполезна для обоих, не так ли? — сказал он.

Я искренне согласился.

— Когда-то ошиблись те, кто послал тебя. Когда-то ошиблись и мы,— добавил он.— Такова была воля богов.

С этим тоже нельзя было не согласиться.

— Тогда могу ли я узнать, куда ты дел тот яд, стоивший немало денег? — спросил «ученый муж»,— Ведь ты не мог выбросить эту редкостную отраву?

Я пристально посмотрел в его темные и, несмотря на выпитое вино, холодные глаза. Аддуниб был одним из слуг бога Мардука. Кир был нужен жрецам Мардука по крайней мере до тех пор, пока не вернут в свои руки власть в Вавилоне.

— Один царь выбросил перстень в море и нашел его в пойманной рыбе,— напомнил я Аддунибу тот старый разговор в таверне неподалеку от Ниппура.— Но то был обыкновенный, хоть и драгоценный, перстень, не таив­ший смерти...

Тонкая улыбка зазмеилась на губах «ученого мужа», и он согласно кивнул.

— Поэтому я припрятал твой яд на твердой земле и вблизи дороги.

— У дороги! — уважительно произнес Аддуниб.— Ты са­мый благоразумный человек, Кратон, из всех чужестранцев, которые мне известны. У дороги! Ты думаешь о будущем!

— Нет! — резко возразил я.

— Не верю,— мелко засмеялся вавилонянин.— Ты спря­тал яд у дороги и не думаешь о будущем. Одно противоречит другому.

Его змеиная улыбка спряталась так стремительно, как стремительно исчезает змея среди камней у дороги. Он потянулся ко мне через стол, вперив в меня остановившийся взор.

— Ты можешь донести на меня персу. Царю. Будем по праву называть его царем. Но разве не мы с тобой сохранили ему жизнь, посадили на трон и помогли завоевать весь мир?

— Все это сделали твои звезды, вавилонянин,— так же хладнокровно глядя ему в глаза, ответил я.

Аддуниб на миг замер, сообразив, что меня такими ча­рами не проймешь, и, откинувшись назад, воздел к небесам руки.

— Звезды! Разумеется, звезды! — громко возгласил он,— Наши звезды! Готов присовокупить и в а ш у эллинскую Судьбу! Ты прав, эллин. Ты бы никогда не подошел ко мне сам. Кир соединил наши судьбы. Воля царя Кира, эллинская Судьба и наши звезды — разве этого мало? разве это не доброе предзнаменование? Разве это не сви­детельство того, что наше будущее стоит немало?

— Говори прямо, Аддуниб, что ты хочешь,— спокойно прервал его я.— И зачем тебе нужен яд?

— Мне? — сделал он удивленный вид.— Мне он не нужен. И тебе, полагаю,— тоже. По крайней мере, пока правит Кир. Но ему уже немало лет. Мы с тобой все-таки моложе. Он добрый правитель, но всегда завидовал чужой мудрости и страшился ее. Вот увидишь: когда он возьмет Вавилон, то перенесет в него свою столицу. А может быть, перенесет ее даже дальше — в Сузы. Вавилону три тысячи лет, а Сузам все пять! Каково? Первые стены Суз уже превратились в песчаные дюны. Кир хочет стать древнее самого себя и своего собственного рода. Он так и не научился быть богатым. Вавилон и Сузы нужны ему только для того, чтобы чувствовать, что он правит всем миром не десять лет, а по меньшей мере тысячу. Он всегда боялся начинать, поэтому и терпел Астиага столько времени. Пока его не выгнали на от­крытое место, как робкого зверя из норы, он боялся и пальцем пошевелить. А потом уж ничего не оставалось, как только доказывать всем отсутствие трусости. Его отец был рохлей. Его братец и сейчас таков, хотя умен, не спорю. Киру всегда не хватало честолюбия. Он завоевал мир, не имея честолюбия. Воистину чудо! Этого не могло бы случиться, если бы не воля богов, расположение звезд и, если эллину угодно, сила Судьбы.

— Замечательное красноречие, но ради чего? — полю­бопытствовал я.

— Ради истины,— уверил меня Аддуниб.— Чудо не мо­жет длиться долго. На то оно и чудо. Кир хотел мудрости. Он ее получит. В новом колене. Того хотят звезды. Наступит время, когда царством будет править Камбис. Он будет править миром из Вавилона. Он поднимется на башню бога Мардука. Потом Камбис захватит Египет. Так говорят звезды. Кир же с годами станет мнительным, как и все правители. Как его дед. Как мнителен уже ныне Гистасп. Тогда его будут мучить старые сны. Та ночь, когда ты напугал его, будет часто возникать в его старческой памяти. Подумай, Кратон. Когда-то он подарил тебе жизнь. Я по­лагаю, что ты заплатил за его милость уже сполна. Служи дальше царю, но поразмышляй на досуге о своей жизни. Разве ты уже не чувствуешь на себе его холодности? Кое-кто даже называет тебя «другом Пастыря». Но неужели тебя ослепит самая дешевая лесть? Время идет. Когда-нибудь настанет черед Египта. И нам потребуется в Милете или Фивах... или даже в Афинах... нам потребуется свой Скамандр. Человек благоразумный, опытный, знающий дела на Востоке. Может наступить день, когда многие за­хотят узнать, у какой дороги спрятан самый сильный в мире яд.

— Об этом яде мы все можем забыть, клянусь богами! — предупредил я «ученого мужа».

— Хорошо, забудем,— легко смирился Аддуниб и развел руками.— Подумай об остальном.

Холод из его темных глаз против моей воли стал вли­ваться в мою душу. Из чувства превосходства я намеренно не отводил взгляда, начиная понимать, что в словах ва­вилонянина есть-таки горькая истина. Я всегда любил свободу, но когда-то подчинил свою волю воле Скамандра. Кир дал мне свободу, но, платя за нее, я подчинил свою судьбу его воле и успокоился, безосновательно ре­шив, что мир отныне неизменен до скончания века. Но сколько умных людей теряло к старости рассудок! Сколь­ко справедливых царей на склоне лет становились не­выносимыми для своего собственного народа и своих собственных потомков!

__ Подумаю,— сказал я Аддунибу, уже глубоко задумав­шись над превратностями судьбы.

— Приятно встретить посреди пустыни разумного че­ловека! — с довольным видом проговорил «ученый муж» из Вавилона.

В это время где-то залаяла собака, потом еще две, и сквозь лай донесся стук копыт. Аддуниб и ухом не повел, а в его глазах мелькнул очень недобрый огонек.

«Неужто измена!» — встрепенулся я и, опрокинув ска­мью, опрометью выскочил в темноту. Какова могла быть измена, я ума приложить не мог, но, признаюсь, первый раз испугался, что не выполню приказ Кира и, попавшись в руки каким-нибудь врагам, нанесу царю убыток.

Во мне проснулись старые кошачьи повадки. В один миг я взлетел на крышу одного из ближайших домов, за­таился и напряг зрение.

Лаяло уже с десяток собак. Люди выскакивали из домов с огнями. Кто-то уже гнал скотину и женщин в сторону зарослей кустарника, полагая, что на селение налетели раз­бойники.

Действительно, из тьмы появилось полдюжины всад­ников. Они сбавили ход и, никого не трогая, спокойно проехали по единственной улице селения к тому самому дому, где мы держали «совет» с Аддунибом. По одежде в них можно было определить знатных вавилонских воинов. Всадники были одеты в длинные, до колен, кожаные рубахи с обрезанным подолом, подпоясанные широкими ремнями. Передний всадник отличался от прочих перевязью через левое плечо и золотыми бляшками, сверкавшими на поясе. Штанов эти воины не носили.

Вавилоняне спустились с коней около дома. Один из них поспешил в сторону и стал требовать у жителей вина. Кто-то повел его за собой. Я тут же спрыгнул с крыши, настиг жертву в темноте, прыгнул ей на загривок и, зажав Рот, приставил к горлу кинжал. Вскрикнул не он, а обе­щавший ему вино житель селения.

— Молчи и убирайся! — зашипел я на простолюдина, и тот исчез.

Я придавил воина лицом к ближайшей стене, немного ослабил хватку и начал допрос:

— Ты откуда?

— Из Описа,— прохрипел вавилонянин.

В Описе стоял гарнизон под началом Валтасара, сына царя Набонида.

— Зачем приехали сюда?

— Не знаю...

С той стороны, где остановились всадники, донесся подозрительный шум, и я невольным движением пронзил пленнику шею.

— Кратон! — раздался громкий голос Аддуниба,— Кра­тон, ты где?

Я отпустил мертвеца и, когда тело сползло по стене на землю, выдернул из плоти кинжал.

— Найдешь его теперь! — веселился тем временем «ученый муж».— Кратон, выходи! Опасности нет!

Я начал злиться и на него и на себя: похоже было, что я показал чрезмерную прыть. Но эту игру надо было доводить до конца.

— Слушай меня, Кратон! — крикнул Аддуниб, видя, что я не собираюсь «сдаться» задешево,— Мы будем говорить в доме обо всем том, что нужно знать и тебе. Знаю, ты все услышишь. Даю тебе время найти место поудобней.

После этого он приказал всем всадникам, кроме их предводителя, удалиться за пределы селения.

Положение мое выходило глупым, но ничего не оста­валось, как внять совету Аддуниба.

Перебравшись с земли на крышу дома, в который вошли Аддуниб с прибывшим из Описа воином, я устроился, и вся картина стала напоминать ту достославную ночь, когда мы с Азелек пробрались в селение, занятое Гарпагом. Тогда опорой и зашитой мне была прекрасная Азелек, а теперь кто?

Вавилонский стратег говорил Аддунибу о сдаче Описа, и его громкая речь была обращена скорее ко мне, чем к «ученому мужу». Тот лишь задавал наводящие вопросы.

За Валтасара будут сражаться только фракийцы,— сообщил стратег.— Пять тысяч. Но если мы откроем ворота, то хлопот не будет.

— Вы сможете выдать Валтасара?

— Он имеет тысячу верных телохранителей, но, если великий Мардук того хочет, нам удастся и это дело.

— Учтите там, царь персов не любит принимать и ми­ловать мертвых царей.

— Нам известно о великом милосердии персидского царя.

— Что слышно в Сиппаре?

— Набонид хочет послать большое подкрепление своему сыну. Если он сделает это, то сам останется только с гор­сткой личной охраны. Если же царь Кир начнет наступать, то подкрепление может и не подоспеть. Тогда оно окажется бесполезным уже для обоих. Так для царя персов будет лучше всего: подождать еще сутки, а потом начать быстрое продвижение к Опису. Тогда царь Кир подойдет к Вавилону безо всякой войны.

«Что за охота! — думал я,— Сотня великанов на пол­дюжины зайцев! Так и Кир: ведет огромное войско на страну, где уже никто, кроме одного царя и его сына, не хочет воевать. Все только и хлопочут, чтобы поднести за­воевателю ягнят да щенят. В таком положении сильное войско выглядит попросту смешным... как и я на этой крыше».

Спустившись на землю, я еще подумал, что Кир, может быть, теперь сам понимает забавную двусмысленность сво­его великого похода на Вавилон. Тут бы наконец повоевать как следует, чтобы удивить весь мир не только своим ми­лосердием к покоренным народам, а вот ничего не полу­чается. Как ни бросай кости, выпадает одно и то же. По­тому-то царь и начал теперь сражение с вавилонскими ре­ками, чтобы хоть как-то удостовериться самому и убедить всех в своей мощи... Однако, с другой стороны, он ведь не выступил в поход против Вавилона раньше, чем Набонид со своими прихотями вконец опротивел всему народу.

С этими противоречивыми мыслями я и вошел в дом не стучась.

Вавилонский стратег сразу догадался, что за «гость» пе­ред ним. Он живо поднялся и, отвесив низкий поклон, приветствовал посланника царя персов.

— Так ты был на охоте, Кратон?! — с деланным удив­лением воскликнул Аддуниб, посмотрев мне на ноги.— Мы и не догадались сразу.

Я опустил взгляд и увидел, что мои анаксариды внизу густо запачканы кровью. Верно, я угодил тому бедняге пря­мо в шейную жилу, и, когда выдернул кинжал, кровь брыз­нула струей.

— Плохая охота, Аддуниб! — ответил я, имея в виду гораздо большее,— Надо предупреждать заранее. В гарни­зоне Описа уже есть потери, а славные воины остались без вина.

Стратег приподнял бровь и с удивлением посмотрел на Аддуниба. Я объяснил ему, в чем дело, и принес извинения.

— Кратон из Милета — тот самый человек, который по ночам способен в одиночку брать укрепленные города,— столь же многозначительно заметил Аддуниб.

Вавилонский стратег снова поклонился. Он не сел, пока я сам не опустился на грубую скамейку.

— Что слышно в Вавилоне? — спросил я его первое, что мне пришло в голову.

Стратег бросил на Аддуниба еще один удивленный взгляд и ответил:

— Вавилон готовится к осаде. Съестные припасы свозят со всех сторон. Евфрат течет прямо через город, и воды всегда будет достаточно, даже в засуху. Взять приступом стены Вавилона невозможно. Город может легко продер­жаться три года. А может и пять лет.

— Хорошо, что еды будет много,— заметил Аддуниб,— Хватит и на жителей и на персов. В обиде никто не оста­нется. Меньше будет грабежей.

Во взгляде стратега появилось напряжение.

— А что жители Вавилона? — задал я ему еще один вопрос.

— Жители? Я не слышал, чтобы в Вавилоне сильно опасались осады. Паники нет.

— Вавилон есть Вавилон,— с иронией проговорил Аддуниб.— Там из двух зол всегда умеют выбрать мень­шее.

— Итак, Опис готов к сдаче, Сиппар при удачных об­стоятельствах не окажет особого сопротивления, а в Вави­лоне к приходу Кира будет достаточно провизии для долгого постоя?

— Если великому богу Мардуку угодно, так и будет,— подтвердил стратег.

Аддуниб намекнул, что большего и не требуется.

— Позволит ли посланник великого царя Кира задать два вопроса? — с некоторым смущением проговорил стра­тег, поднявшись.

Разумеется, я позволил.

— Это правда, что царь Кир хочет остановить Тигр, а потом и Евфрат?

Мы переглянулись с Аддунибом, и оба не смогли сдер­жать злорадных усмешек.

— Для царя персов это не составит труда,— сказал я.— Но никто не знает, будет ли на то его воля.

— И воля богов,— добавил Аддуниб.

— И воля богов,— подтвердил я.

Стратег наморщил лоб. Такой ответ, видимо, не слиш­ком удовлетворил его.

— Это правда, что у великого царя Кира кости головы из чистого золота? — был второй вопрос, также, наверно, мучивший теперь все Вавилонское царство.

— У великого царя персов,— отвечал я,— все какие ни есть кости сотворены из самого драгоценного и прочного металла, известного богам. И не только кости.

Стратег отбыл в большом смущении. Как только топот копыт коней стих в ночи, «ученый муж» разразился громким смехом.

— Теперь я вижу, что царь персов мог бы обойтись без войска! — сказал он, переведя дух,— Достаточно одного тебя, славный Кратон!

Оказалось, что путешествие Аддуниба и должно было завершиться в этом самом селении. Теперь он сам отбывал к Киру с важными вестями. Мне же с «бессмертной» свитой надлежало двигаться дальше — в Сиппар.

— Не удивляйся, Кратон, что завтра поутру тебе при­дется спуститься в деревню и самому расталкивать персов,— с хитрым видом предупредил Аддуниб,— И не гневайся на них. Никто, кроме нас, не должен был знать о нашем ночном совете, о твоей славной охоте и о приезде благоразумного стратега. Позволь мне пока скрыть его имя даже от тебя, Кратон.

Всем своим видом Аддуниб показывал, что здесь не постоялый двор под Ниппуром и он владеет обстановкой куда лучше меня.

Мне было уже тридцать четыре года от роду, и я мог позволить себе спокойно мириться с чужим высокомерием.

Поутру мы расстались. К тому часу у меня появился новый проводник — маленький, молчаливый сириец,— ко­торый и проводил меня до Сиппара.

В дороге обошлось без происшествий, и единственным впечатлением, отложившимся в моей памяти, был вид Мидийской стены, которую я издали принял за невысокий горный хребет.

Это мощное укрепление было возведено вавилонским царем Навуходоносором Вторым между Тигром и Евфратом в том месте, где расстояние между двумя великими реками Востока не превышает ста двадцати пяти стадиев. Этому грозному сооружению полагалось остановить или хотя бы задержать вражеские полчища, которые могут вторгнуться в пределы царства с севера. Оно представляло собой стену, сложенную из необожженного кирпича, высотою почти в три плетра и шириною в десять царских локтей. Мидийская стена уступает своей мощью разве что городской стене самого Вавилона, который я опишу ниже. Перед укреплением вырыт ров глубиной в половину плетра.

Старания могущественного Навуходоносора мало помогли его преемнику. Царь Кир обошел не торопясь со своим войском Мидийскую стену, а потом, взяв Вавилон, приказал разрушить ее.

Сиппар выглядел внушительной крепостью, вдвое пре­вышавшей своими размерами укрепленный акрополь в Сартах. Впрочем, после той ночной беседы с вавилонским стратегом, готовым предать Валтасара и сдать Опис, вид грозных стен уже мало беспокоил меня. Мною владела не твердость воина, готового мощным усилием или военной хитростью взять любую стену, а спокойствие торговца, ко­торому остается только договориться с хозяином стен о сносной цене и заполучить их в свое владение. Ожидая у ворот Сиппара посланников вавилонского царя, заперше­гося в крепости, я даже подумал с тоской, что для испол­нения такого дела царь Кир вместо меня вполне мог бы послать иудея Шета. Возможно, царь так и поступил бы, если бы иудеи не считались в Вавилоне плененным народом. Видимо, царь решил, что унижение Набонида принесет мало пользы.

Навстречу мне из ворот выехал один из приближенных царя. Его сопровождала охрана в том же количестве, что и моя: двенадцать всадников.

С настороженным видом он приветствовал меня и при­гласил в крепость, однако потребовал, чтобы «бессмертные» остались за пределами стен.

Тут я наконец вспомнил, что еду вовсе не затем, чтобы принять готовую к сдаче крепость, а пока только везу весьма дерзкое послание от одного царя другому царю, и если последний крепко вспылит, прочтя его, то Кратону не­сдобровать.

В этом случае оставалось или быстро переманить фра­кийцев на свою сторону, или доблестно сразиться с ними и всех перебить, или же попросту унести ноги.

Я оставил «бессмертным» свой гиматий, неудобный для жаркой схватки и кошачьих прыжков, и отправился в кре­пость.

Последний царь Вавилона Набонид принял меня в са­мой высокой башне Сиппара. Он сидел на своем походном троне с очень высокими и мощными ножками. Под ногами, обутыми в сандалии с золотыми ремешками, стояла золотая подставка в виде трех черепах.

У вавилонян один только царь имел право носить на себе сразу несколько одежд. Кроме того, только царская рубашка, называвшаяся «канди», имела такую длину, что скрывала ноги почти полностью, до самых стоп. Царскую рубашку ткали из тончайшей белой шерсти непорочных ягнят менее чем годовалого возраста. Поверх канди царь носил довольно узкий плащ, конас, с закругленными по бокам краями, который весь был обшит длинной пурпурной бахромой. На конасе царя Набонида сверкали золотые звез­ды, а на спине, как мне рассказывали, красовался золотой месяц весом в мину. Царь был также плотно подпоясан, и на конце длинного пояса висела двойная кисть с тонкими золотыми пластинками. Головной убор царя назывался «кидарис». Белый войлок кидариса был также украшен золо­тыми изображениями луны, которой поклонялся Набонид (его предшественники поклонялись солнцу, поэтому рань­ше царский кидарис украшали маленькими розетками). На вершине кидариса сверкал золотой шишак, а низ головного убора был обвязан белой лентой, более широкой спереди. Длинные концы этой ленты, украшенные бахромой, сви­сали позади.

На каждой руке царь носил по два браслета: на запя­стье — с изображением луны, а выше локтя — в виде не­большого разомкнутого обруча.

Рассказываю об одежде вавилонского царя так по­дробно по двум причинам. Во-первых, нет уже ни ва­вилонских царей, ни таких одежд. Во-вторых, кроме как великолепием одеяний, ничем Набонид не запом­нился. Это был некрупный и очень малокровный с виду человек, так густо умащенный ароматическими масла­ми, что блестел лицом и весь тяжко благоухал, как на­бальзамированный труп. Светлые, невыразительные гла­за и довольно редкая, но очень прихотливо завитая — причем с золотыми нитями — борода дополняли образ бесполезно вызолоченной немощи.

Двое нубийцев, ростом и мощью своих мускулов, еще более унижавших бледного царя, стояли по сторонам от трона и вяло раскачивали огромными страусовыми опахалами. Мухи отлетали в сторону так же вяло.

Я приветствовал царя с положенной цветистостью речи, однако почтил его довольно дерзким поклоном — всего лишь кратким кивком головы. Набонид сохранил бесстра­стность. Стражи его не шелохнулись.

Когда я показал Набониду цилиндр с посланием Кира, один из сановников бросился ко мне и выхватил цилиндр из моих рук. Особым кинжальчиком, похожим на те, что я всегда носил за поясом, он срезал Кирову печать, не повредив ее, быстрым движением достал пергамент, раз­вернул его, тщательно обнюхал с обеих сторон и наконец, упав на колени перед царем, протянул развернутый пер­гамент прямо к глазам своего повелителя.

Набонид медленно прочел слова царя Кира, написанные на арамейском языке.

Выражение его лица ничуть не изменилось.

По движению его глаз видно было, что он прочел по­слание повторно. Потом поднял взгляд. Сановник сразу отскочил в сторону и свернул пергамент.

— Царь Кир пришел с войском в мою страну,— задум­чиво проговорил Набонид.— Он идет на Вавилон.

— Мне неизвестна воля моего царя,— сказал я.— Пойдет царь персов на Вавилон или нет, я не знаю.

Набонид вперился в меня тусклым, ничего не выра­жавшим взглядом и сказал:

— Ты не перс.

— Не перс,— согласился я.

— А кто?

— Наполовину эллин, наполовину сириец, а точнее, набатей.

— А кто твои боги?

— Я поклоняюсь многим богам, и прежде всего тем, на чьих землях нахожусь.

— Значит, здесь ты готов поклониться и принести жерт­вы великому Сину?

— Здесь, в этой крепости,— отвечал я, весь подобрав­шись для первого прыжка,— перед тобой, царь Вавилона я готов принести жертвы Сину, ибо великий бог Син, как мне известно, имеет свою долю власти на небесах. Здесь царь. В других местах я сначала должен узнать обычаи и богов-покровителей тех мест. Так издавна поступают все эллины.

— Вот как царь персов пытается уверить меня, будто ему подчиняется уже весь свет и он, только он один, ис­полняет волю всех известных богов... Я слышал, Кир очень бережет своих персов и они, будто послушные овцы, зовут его Пастырем.

— Да, царь персов любит свой народ.

Набонид опустил веки, а потом посмотрел на меня по­луоткрытыми глазами.

— Пусть царь персов попробует остановить великие реки и взять приступом стены Вавилона,— сонно проговорил последний вавилонский властитель,— Пусть попробует. Если ему удастся сделать и то и другое, я буду готов по­верить, что он исполняет волю самого могущественного из богов. Может быть, царь персов замыслил еще что-то, никому не ведомое?

Какой-то дух толкнул меня прямо в сердце. Оно ис­пуганно содрогнулось, и я стал говорить нечто, как мне кажется, не предсказанное никакими вавилонскими звез­дами.

— Замыслил, царь Набонид, это верно.

Веки Набонида, дрогнув, поднялись. Царь проснулся.

— Что же? — полюбопытствовал он.

— Царь персов не будет останавливать великих рек, хотя может. Царь персов не станет сокрушать стен Вавилона, хотя способен это сделать. Он замыслил сделать так, чтобы жизнь шла своим естественным чередом. Реки должны течь с более высоких мест к более низким. Цари должны править в сердце государства, а не из далекой пустыни. Великим богам должно приносить жертвы... Наконец, война должна быть войной, а не посмешищем. Великий бог Мардук был покровителем Вавилона. Исполняя волю Мардука, царь персов пришел, чтобы узнать, может ли царь Вавилона поддерживать порядок вещей: течение рек, а также естественные обычаи мира и войны. Царь персов хочет узнать, остались ли вавилоняне, которые готовы защищать свою землю, потому что им дорога собственная земля и соб­ственная свобода. Если таковые остались, то царь Кир с радостью поможет такому народу процветать и множиться, ибо исполняет волю богов.

Закончив речь, я приложил немалые усилия, чтобы са­мому быстро вспомнить ее слово в слово и трезво оценить, до какой степени дерзости я дошел, говоря за царя Кира его сокровенные мысли, которые сам же только что при­думал.

Набониду крепко досталось, поэтому мне можно было ожидать заслуженного наказания.

Вавилонский владыка долго смотрел на меня присталь­ным взглядом, а потом, так ничего и не сказав, поднял руку.

Оказалось, что этот жест означает не осуждение дерзкого посланника на быструю казнь, а просто окончание приема.

Тот же провожатый вывел меня из крепости. Когда тя­желые, окованные медью ворота раскрылись перед нами и мы сделали первый шаг наружу, он опасливо оглянулся и шепотом спросил меня:

— Посланник, это правда, что царь персов остановит Тигр и Евфрат?

Похоже, в Вавилоне все со страхом и благоговением ожидали этого часа.

— Если и остановит, то ненадолго,— уверил я защитника Вавилонского царства,— Попросите царя, чтобы не оста­навливал, и он не станет этого делать.

От удивления мой провожатый споткнулся на ровном месте.

«Бессмертные» встречали меня ровным строем. Их зо­лотые одежды сверкали на солнце, но под этим золотом дышали мощные тела, а не мумии, и в золотых рукавах были сильные руки, способные добросить копье с этого места до вершины башни, в которой сидел бескровный Набонид. У меня мелькнула мысль, а не взять ли стреми­тельным приступом Сиппар прямо сейчас, пока эти сонные мухи все еще возятся там с воротами. Прорваться в город захватить царя и отправить к Киру уже нового посланника с вестью о славной победе над Вавилонским царством.

Я вздохнул, вспомнив, как только что сам говорил о естественном порядке вещей. Кир, несомненно, обиделся бы на меня за такую выходку.

— А это правда, что у царя персов голова из золота и он двулик? — еще тише спросил провожатый, хотя от царя Набонида мы успели отойти еще дальше.

О боги! Кратона Милетского догнала его собственная небылица, которую он придумал сам на крепко хмельную голову, чтобы припугнуть невежественное простонародье. А тут меня пугливо вопрошал один из царских советников!

— Придите к царю Киру и посмотрите сами,— дал я добрый совет.

На этом мы простились. Я сел на коня и отправился к «златоглаво-двуликому» повелителю рек.

Когда я прибыл в стан Кира, вода в реке Дияле упала настолько, что русло уже можно было перейти, не замочив колен.

— Что ответил царь Набонид? — спросил Кир, приняв меня в своем шатре, но уже позволив себе восседать не на походном троне в позе египетского фараона, а как рань­ше — на удобном тюфяке.

— Ничего не ответил,— сказал я,— Кажется, вавилон­ский царь страдает лунной болезнью. Он сидит на троне, говорит, открывает глаза, но, похоже, делает все, не про­буждаясь от сна. Недаром он стал поклоняться богине Луны. Царь Набонид только сообщил, что реки в его стране очень полноводны, а стены Вавилона очень высоки и крепки.

Кир нахмурился и проговорил с недовольством:

— Ты должен был узнать, пошлет он подкрепление в Опис к Валтасару или же нет.

— Царь! В тот час, когда твой посланник стоял перед Набонидом, царь Вавилона, похоже, сам еще не решил, посылать ему подкрепление или не посылать,— твердо сказал я.— Теперь полагаю, что обязательно пошлет своему сыну подкрепление.

К моей радости, Кир улыбнулся и сказал:

— Ты всегда берешь на себя слишком много, Кратон. Поэтому сатрапом тебе никогда не быть.

Если бы я не сгодился на старости лет в сатрапы, то в прорицатели мог бы податься без опасений. Набонид выслал к Опису большой отряд фракийцев.

Узнав об этом, Кир позволил течь ручейку под на­званием Дияла и сразу двинул войско к Опису. Непода­леку от города произошла битва, в которой участвовали только персы и фракийцы. До конца того дня война шла естественным порядком. Потом наемники Набонида были опрокинуты и бежали. Валтасар, окруженный от­борной стражей, понаблюдал со стен Описа не только за битвой, разгоравшейся за их пределами, но и за своим войском, делавшим вид, что готовится к осаде. Он по­чувствовал измену и, не дожидаясь исхода битвы, бежал из Описа в Вавилон.

Захватив Опис, Кир двинул войско не на запад, а на юг, то есть обошел укрепления, возведенные Навуходо­носором, с восточной стороны и переправился через Тигр, не ставший менее полноводным от потери Диялы. Затем стремительным броском он достиг Сиппара и окружил его. Как только персидское войско спокойно располо­жилось и приготовилось к осаде, крохотный гарнизон крепости прислал к Киру своих представителей и открыл ворота.

Когда я поднялся на главную башню, от царя Набо­нида остался в ней только сладковатый аромат благово­ний.

Узнав о бегстве царя, Кир не дал войску даже подкре­питься, а сразу двинул его на Вавилон. У самых высоких в мире стен царь персов остановился уже следующим ве­чером, то есть на закате шестнадцатого дня вавилонского месяца арах-шашна.

Кир всегда умел сочетать неторопливость со стреми­тельным, неудержимым порывом и этому свойству был наверно, обязан своими успехами.

На подходе к Вавилону, уже за двадцать стадиев, во­инам и самому царю Киру пришлось задирать головы чтобы видеть хотя бы зубцы крепостных стен, окружавших город, не говоря уже о голубой, украшенной золотыми рогами башне бога Мардука, возвышавшейся над Вави­лоном.

Стратеги и сотники торопили воинов, но те невольно замедляли шаг, приближаясь к этим величественным со­оружениям. Даже кони и те робели. Их приходилось не­престанно бить по бокам.

Последние стадии войско двигалось в полном молчании.

Хотя речь идет о царе Кире, нельзя не описать не­обыкновенный город, доставшийся ему воистину по воле обиженных Набонидом богов. Ведь, что и говорить, царь Кир получил эту самую неприступную цитадель всех времен и народов совершенно даром.

Вавилон был, до сих пор остается и, возможно, останется навсегда самым большим и самым богатым городом мира. Раньше я полагал, что нет и не может быть ничего пре­краснее и величественнее Афин. Афины, пожалуй, пре­красней всех городов. Но нет ничего величественнее и ве­ликолепнее Вавилона. Если отбросить пристрастия, надо признать: Афины перед Вавилоном подобны Эктабану пе­ред Афинами.

Вавилон лежит на обширной равнине и представляет собой довольно правильный четырехугольник. Длина каж­дой из его сторон никак не менее сотни стадиев. Во рву, окружающем город, могут плавать, не боясь помех, даже пятидесятивесельные корабли. Стены города, подобные горным хребтам, возведены из сырцового кирпича, обо­жженного в печах. Вместо цемента строители использовали горячий асфальт и через каждые тридцать рядов кирпича закладывали в промежутках камышовые плетенки. Высота стен достигает не менее ста пятидесяти царских локтей, а в особо укрепленных местах доходит до двухсот! И это не считая одноэтажных сторожевых башен, поставленных по краям стен. Какие нужны лестницы или осадные ма­шины, чтобы поднять воинов чуть не в небесную высь! Легче выдрессировать сотню тысяч орлов для доставки осаждающих или же выкупить из преисподней древних титанов, боровшихся с богами, чтобы использовать их для приступа в качестве наемников! Ширина стены также поражает разум: от тридцати до сорока царских локтей! В промежутках между башнями без труда могут разъез­жаться боевые колесницы, запряженные тройкой лоша­дей. Через день после взятия Вавилона я предложил Киру в ознаменование славной победы над новым царством устроить состязания, посвященные богам Митре и Мардуку, которые действовали в добром союзе, и в частности пустить по стенам вокруг всего города сотню лучших бегунов, а потом сделать заезд колесниц. Такие состяза­ния, несомненно, запомнились бы воинам и всему на­роду, и о них сложили бы гимны, подобные гимнам о троянской древности или же о победителях первых Олим­пийских игр. Но персы понимают, что такое война и что такое охота, а прекрасный дух олимпийских состязаний чужд им. Кир нашел мою затею пустой тратой сил.

Такова только внешняя стена Вавилона, именуемая Нимитти-Бэл. Есть еще и внутренняя стена — Имтур-Бэл,— отстоящая от внешней местами на десяток, а ме­стами всего на два плетра. Внутренняя стена немногим ниже и уже внешней. Каждая из стен имеет по сто входных ворот, сделанных целиком из меди, включая косяки и притолоки.

Быстрая и полноводная река Евфрат течет прямо через Вавилон, разделяя его на две почти равные части: новый город и старый город. Надо отметить, что внутренняя стена защищает Вавилон от нападения врага со стороны самой реки, то есть тянется по обоим ее берегам. Через старый город проходит также отводной канал, прорытый как для предотвращения наводнений в случае подъема воды, так и для перевозки грузов от Евфрата к рынку.

Вавилон застроен очень тесно. В нем не найдешь зданий ниже трех этажей. Есть четырех- и даже шестиэтажные. Не будь улицы строго прямыми и пересекающимися между собой под прямыми углами, город представлял бы собой убийственный лабиринт, в котором легко заблудился бы не только Тесей, но и сам критский Минотавр. Каждая из поперечных улиц — все такие улицы выходят к реке — име­ет на внутренней стене маленькие медные ворота, не менее прочные, чем внешние.

Из этого описания становится ясно, что город поистине неприступен. Теперь от многих слышишь, что царь Кир отвел воды Евфрата в какое-то озеро и, когда воды осталось по колено, как в Дияле, его воины прошли под низким сводом внешней стены и вступили в Вавилон прямо по руслу. Отвести воды Евфрата персы сумели бы, но если бы кто-то из нынешних болтунов посмотрел воочию, можно ли после этого без труда войти в Вавилон, то, верно, по­стыдился бы и своих ушей, слушавших такие россказни, и собственного языка, передающего их дальше. Как только вода начала спадать, защитники сразу перекинулись бы всем скопом на внутренние стены, к реке. Там они спокойно дождались бы врагов и с двух сторон играючи перебили все персидское войско. Нашлись бы только для этого дела доблестные защитники, а если таких вовсе не набралось хотя бы сотни во всем огромном городе, то какой толк был и самим персам трудиться в поте лица, укрощая реку, которая на другой же день пригодилась бы им самим как новым хозяевам Вавилона.

Основная часть горожан, причем в своем большинстве знатного происхождения, проживает в старом городе. Там же расположены все главные святилища и царский дворец. По сути, это отдельная цитадель — с виду просто очень ровно обтесанная скала,— втрое более неприступная, чем сам Вавилон, и готовая к обороне как от нападения извне, так и из самого города. Царская крепость расположена на северной окраине Вавилона таким образом, что половина ее как бы погружена в город, а другая выступает наружу, причем две ее стороны защищены Евфратом, словно рвом, наполненным водой.

Северная дорога, ведущая к столице царства, конча­ется узким проходом между царской крепостью и вы­купом городской стены. В глубине этой «ниши» распо­ложены главные, самые величественные и самые краси­вые, ворота Вавилона, именуемые «Вратами богини Иштар». Привратные башни, косяки и притолоки этих ворот сплошь покрыты драгоценными изразцами синего цвета и испещрены цветными барельефами, которые изобра­жают быков, тифонов и прочих баснословных чудовищ. От Врат богини Иштар через весь город идет прямой, как копье, Храмовый путь, выложенный плитами белого и розового мрамора. Главная цель этого Пути — стоящий посреди города храм бога Мардука, священный участок которого обнесен каменной стеной. Каждая из сторон участка — не менее двух стадиев в длину. В теменосе воздвигнута громадная башня. Каждая из сторон ее ос­нования шириной в один стадий. Эта башня, высотой не менее двухсот пятидесяти царских локтей, состоит как бы из восьми отдельных разноцветных башен, по­ставленных одна на другую. Наружная лестница вьется вокруг них, подобно змее. На самой вершине воздвигнут храм, в котором нет ничего, кроме одного большого, роскошно убранного ложа и стоящего рядом с ним зо­лотого стола. Никаких изображений божества там нет. В особые дни на том ложе проводит ночь женщина, из­бранная халдеями, вавилонскими жрецами, для священ­ного соития с богом Мардуком. Халдеи утверждают, что сам бог приходит в храм возлечь с женщиной. Сама она, разумеется, обязана молчать, храня великую тайну, го­ворят ли жрецы правду или лгут ради своего величия.

Как бы там ни было, царь Кир подошел к Вавилону в те дни, когда храму на вершине башни полагалось пустовать.

Известна ли всеведущим богам история более короткой «осады», чем взятие Вавилона царем персов?

Все было подготовлено заранее. Халдеи уговорили и застращали кого требовалось. Иудейские торговцы вместе с финикийцами подкупили всех, кого посчитали нужным. Кир, подведя войско к стенам, едва успел отдать главные приказы, а его военачальники едва успели разместить свои части в необходимых местах, как половина из сотни вавилонских ворот распахнулась перед завоевателями.

Вот каким было главное повеление царя персов, переданное войску через глашатаев:

«Я, Кир, царь стран, Ахеменид, говорю:

Кара! Воины!

Боги отдают в мои руки великий город Вавилон. Здесь множество храмов, священных мест и предметов, посвященных богам.

Повелеваю: войти в стены города, взять под свою защиту все храмы и в первый день не допускать к ним никого, кто не имеет моей печати.

Запрещаю: присваивать любые предметы и изображения; под­вергать насилию, убивать и захватывать в рабство любого из жителей города, если он не грозит нападением с оружием в руках.

Отныне город принадлежит мне и персам и должен почитаться наравне с иными городами, что исконно принадлежат великим пер­сидским родам. Таковые города: Пасаргады, Аншан, Эктабан».

Персы ровными шеренгами вступали в Вавилон через ворота на южной стороне города. Оттуда было ближе до храма Мардука и других, наиболее богатых зданий. Элам­ские копьеносцы входили с восточной стороны совместно с мидийскими частями. Наиболее знатным воинам из армен, а также парфянам и каппадокийцам была отдана западная сторона Вавилона, старый город. Поскольку Врата богини Иштар находились прямо под царской ци­таделью, где засел Валтасар, то, во избежание всяких неприятностей, было обоюдно решено пока оставить их на запоре, а потом приготовить к торжественному въезду Кира.

Вступление персов было великолепным зрелищем. На город быстро опускались осенние сумерки, и на самых широких улицах были зажжены большие масляные све­тильники в виде бычьих голов, что были развешаны на медных цепях по стенам и оградам домов. В свете огней перед пораженными людьми появлялись персидские воины, примкнувшие к своим бокам высокие плетеные щиты и державшие копья вверх наконечниками. Каждый из отрядов громовым шагом вступавших на одну из улиц, имел своего проводника из жреческого сословия или иудеев, двигался в три плотных ряда, быстро, в полном спокойствии и молчании. Казалось, чужое войско просто проходит через город, благосклонно отказываясь от по­стоя и провизии.

Последовав за воинами Кира, я, в отличие от них, с большим любопытством озирался по сторонам. Не было заметно тревоги, обычной для осажденного города. Многие торговцы еще не закрывали своих лавок. На улицах бродило много праздного люда в разноцветных льняных хитонах до колен и в белых хламидах.

Я видел множество богатых носилок с густой бахромой и кистями: какие-то знатные дамы явно направлялись в гости, ничуть не тревожась по поводу нашествия. В чудес­ных висячих садах, расположенных на особых террасах, выше улиц, так же безмятежно разгуливала знать. Как будто никто не знал об осаде или вовсе не принимал ее всерьез. То ли все были уверены, что город совершенно неприступен во веки вечные, то ли в Вавилоне проживали сплошные провидцы, которых давно успокоило благоприятное рас­положение звезд.

Многие горожане, может искренне радуясь персам, а может благоразумно опасаясь чужаков, приветствовали их криками ликования. Бездельники, гулявшие в висячих садах, облепили, как птицы, низкие ограды и глазели на нас сверху. Правда, некоторые из встречных застывали в изумлении, видимо все-таки не ожидая такого развития событий. Попадались люди, которые спешили скрыться в проулках — от беды подальше, но такие стараются не показываться на глаза любой власти, своей или чужой, не важно.

На Храмовом пути не случилось никаких происшествий. Персы быстро окружили храм Мардука и, взяв чужого бога под свою защиту, стали дожидаться новых приказаний царя.

Эламиты Гобрия также не встретили сопротивления тем более что раньше отряды эламитов составляли часть царской стражи и стояли в самом городе.

Стычки произошли только на правом берегу Евфрата и на юго-восточной стороне крепостных укреплений, захваченных мидянами. В новом городе подвыпившие жители приняли чужаков за грабителей, что, надо признать, ока­залось отчасти правдой, несмотря на царский запрет. Во втором случае укрепления держал какой-то слишком рья­ный вавилонский стратег, который не до конца разобрался в происходящем.

Мне же в тот вечер не удалось приметить вообще ни одного вавилонского воина, обязанного защищать стены: куда-то все подевались. Как я уже говорил, многие здеш­ние стратеги были подкуплены. Другие, видно, опасались проявить доблесть, настолько силен был слух об измене и о мощи царя Кира, останавливающего реки. Тот царь, который должен был поднять свой народ против завое­вателей, так долго скрывался на стороне, что народ Ва­вилона уже считал его просто бродячим среди пустынь призраком, бесплотной тенью. Никто даже не мог сказать, в городе он или нет. Его сын, Валтасар, оказался под стать своему отцу, хотя в другом роде. Он набил царскую крепость всякими припасами и вином, законопатил все выходы и уже третий день подряд пировал наверху со своими приближенными под охраной всего сотни воинов, выходцев из Харрана, откуда был родом он сам и его отец.

На многих стенах я видел таинственные слова, грубо намалеванные алой краской: «мене, текел, фарес». Мне объяснили, что такими художествами занимались ноча­ми иудейские мятежники, якобы получившие на то по­веление своего бога. Эти слова значили: «исчислен, взве­шен, разделен» — и предвещали гибель царству Набонида.

Итак, уже к концу того дня, когда войско Кира подошло к Вавилону, во власти Набонида и его отпрыска осталась только одна пядь вавилонской земли, на которой стояла царская цитадель.

Можно было бы оставить обоих в покое и посмотреть, сколько времени они смогут продержаться в своей крепо­сти, а вернее, просидеть в своей собственной тюрьме. Од­нако царь персов имел насчет правителей Вавилона свой особый замысел.

Персы не пустили меня в храм Мардука, как я их ни упрашивал. Я не удосужился загодя получить на лист пергамента печать царя и, теперь сильно пожалев об этом, поспешил в его стан, что был расположен в четырех ста­диях к северу от Врат богини Иштар, на самом берегу Евфрата.

Царь персов стоял у входа в свой походный шатер, глядя на рукотворную скалу, в утробе которой прятались Валтасар и его отец.

Скорее всего, Кир пребывал на том месте в глубоких раздумьях уже не первый час, поскольку напоминал собой изваяние, и не сразу обратил на меня взор, хотя, как оказалось, я уже давно был ему необходим для важного дела.

— Вот ты где! Тебя ищут,— коротко обронил он и спро­сил меня: — Сколько тебе лет?

Я удивился — ведь Кир уже задавал мне такой вопрос — и напомнил царю свой возраст.

— Стареешь. Стареешь, Кратон,— сказал он и пригля­делся к моим волосам.

Признаться, до того часа я еще не чувствовал, что на­чинаю стареть и терять силы, хотя на висках у меня про­бились первые седые волосы.

— Старею, царь,— однако согласился я, вовсе не досадуя на Кира,— Поэтому с еще большим нетерпением жду от тебя приказов, чтобы многое успеть и вспоминать потом свою жизнь с теплотой на сердце.

— Вон дворец,— кивнул он в сторону тонувшей во тьме цитадели.— Говорят, крепости выше этой нет. Слышал?

— Слышал,— подтвердил я,— Но и на глаз видно.

— Значит, другой такой не найдешь, чтобы вспоминать,— сказал Кир.

Тут я догадался, что хочет от меня царь персов, и в мускулах ног почувствовал приятное напряжение.

— Узнай, кто в крепости,— повелел мне Кир,— я не верю россказням. Если Набонида и его сына там нет, я буду считать этих обманщиков беглыми рабами и объявлю об этом. Если они там, то должны прийти ко мне до рассвета Своими ногами. Ты все понял, Кратон?

— Да, царь. Все должно быть как обычно.

— Как раньше. Никаких приступов. Никакого сражения. Тогда это будет похоже на волю бога Мардука.

Кир не изменил своему обычаю не проливать царскую кровь, но, похоже, теперь установил для этого обычая новое основание.

— В остальном поступай как знаешь,— добавил царь,— Бери в помощь столько воинов, сколько посчитаешь нуж­ным. Только не устраивай никакого побоища. Но знай: ты можешь убить любого, кто вздумает тебе помешать привести ко мне Набонида и Валтасара. Любого! Кроме Набонида и Валтасара.

— Твое слово, царь,— кивнул я.

— Любого! — настойчиво повторил Кир.— Что бы тебе ни предлагали. Не верь никому. Делай свое дело. У тебя до рассвета целых три стражи.

Я насторожился: в повелении Кира крылась какая-то тайна. Уж не на Аддуниба ли намекал царь, опасаясь, что вавилонские жрецы попытаются покончить с презиравшим их Набонидом. Если так, то я не испытал бы сожаления, убрав «ученого мужа» со своей дороги. Думать о будущем — одно, а делать дело — совсем другое.

Я взял с собой вот что: полдюжины ловких мардов, крепкую веревку длиной в пару стадиев, не меньше, три сотни железных наконечников от копий (разумеется, не сам я нес два тяжелых мешка, наполненных ими) и полный набор хитростей Болотного Кота: тонкие, гибкие кинжалы; особые ремни, позволяющие повисать на разных крючках и выступах, а заодно быстро придушивать жертву; рыбьи пузыри с травкой Цирцеи; огниво и многое другое. По ходу сборов я напряженно раздумывал о том, где начинать приступ. Со стороны города стены дворца были освещены уличными огнями хоть и слабо, но достаточно для того, чтобы внизу собралась толпа зевак и местные бездельники стали делать ставки, кто из моего отряда бы­стрей доберется наверх. К их спору могла в конце концов присоединиться и стража дворца. Сколько с той стороны на стенах бойниц, я не знал, зато помнил, что есть три яруса, на которых приятно переводить дух, если стражи вовсе никакой нет. На очень высокой отвесной стене кре­пости, гордо выступавшей во внешнюю тьму, еще можно было разглядеть три ряда бойниц по четыре в каждом из рядов. По моей догадке эти бойницы служили зоркими глазами Набониду: за ними наверняка — как и на ярусах, выходивших в город,— бодрствовали воины, и в немалом числе. Оставалась та сторона царской крепости, что была обращена к рукотворному «ущелью» — в проход, который вел к Вратам Иштар между дворцом и выступом внешней оборонительной стены. Начинать приступ в этом «ущелье» казалось полным безумием, к тому же там стояла темень, как в царстве самого Аида. Так выбор был сделан. Осталось только принести жертвы богам, которые могли бы способ­ствовать удаче.

Город был давно захвачен персами и даже был теперь доволен новым чужеземным игом, а мы между тем под­бирались к его стенам, как вражеские лазутчики. Опасное дело, порученное мне царем Киром,— этот приступ самой высокой из всех ранее покоренных мною гор — начинало казаться мне детской игрой.

Мы углубились в проход и достигли самих Врат Иштар, которые все еще терпеливо ожидали великого Кира. Скорее по наитию, чем на глаз, я определил, что на этой стороне Дворцовой стены всего три бойницы, расположенные до­статочно далеко друг от друга, да и те — на самом верхнем ярусе, то есть на высоте почти двухсот локтей! Я собрался с духом: успеть до конца третьей стражи совсем непросто, привалов не будет.

Одной веревкой я обвязался. Другую, более тонкую имевшую маленькие петли, пропустил через смазанную маслом петлю на поясе. К правому запястью подвесил не­большой молоток, сделанный из твердого дерева.

Потом я вознес к небесам, грозно нависавшим над кре­постью, последнюю молитву и вытащил из мешка первую пару наконечников.

Половина — если не больше того «дела», что по­ручил мне Кир, заключалась в том, чтобы отыскивать на ощупь проемы и щели в крепостной стене, затем ос­торожно, чтобы не стучать слишком громко, забивать в них длинные наконечники персидских копий и подни­маться по этим железным «сучкам» все выше и выше по стене. Чтобы нечаянно не сорваться вниз, я цеплялся за наконечники петлей ремня. Главным было добраться до бойницы, перебить там всех, кто попадется под руку, а потом закрепить веревку и спокойно отдохнуть, пока по ней живо взберутся марды. Все остальное казалось мне не слишком трудной задачей.

И вот я стал подниматься по стене, а мне посредством тонкой веревки с петельками стали посылать вдогонку на­конечники копий. Я старался стучать как можно тише, однако «ущелье» отдавалось гулким эхом, будто на его дне стучал по наковальне сам Гефест. Мне чудилось, что стук слышен и в стане Кира, и по всему городу, а потому стражу дворца вот-вот охватит страх, что царь персов приказал своим титанам разрушить всю крепость до основания, пока не успело взойти солнце.

Поначалу я не медлил, но и не особо торопился: нужно было беречь силы. Мерно — палец за пальцем, локоть за локтем, плетр за плетром — поднимался я по стене и так увлекся, что потерял счет времени и почти забыл, куда стремлюсь: то ли за каким-то сокровищем, то ли просто на вершину безжизненной горы.

Так не сразу я и заметил, как внизу, подо мной, что-то произошло. Поначалу мне послышались какие-то вскрики, я подумал, что марды забеспокоились, почему так долго прошу новых наконечников (для этого нужно было подергать за веревку). С высоты уже примерно сотни локтей заметил внизу какое-то движение и вдруг с ужасом осо­знал, что стал видеть в темноте гораздо хуже, чем раньше. И уши тоже впервые подвели меня! Еще три года назад я бы не упустил на слух движения змеи, зашуршавшей среди камней где-нибудь за углом башни.

Немного повисев на стене без дела и переведя дух, я постарался забыть вещие слова Кира, подергал за веревку и снова принялся стучать молотком.

Вдруг рядом с молотком сверкнула искра! Так стрела чиркнула об стену и отлетела в сторону!

Кто-то снизу, не различая цель во мраке, выстрелил в меня из лука!

Я замер и похолодел.

Этот охотник не мог быть воином из царской охраны дворца. Тех набежало бы не меньше десятка не только внизу, но и на стенах; стали бы шуметь, замахали бы фа­келами. Невидимый стрелок хотел сделать свое дело так же незаметно, как и я свое.

Великим усилием я усмирил свое сердце, которое стало колотить в грудь громче деревянного молотка.

Вокруг было тихо, если не считать каких-то слабых шорохов внизу. Стены и бойницы надо мной оставались безмолвными.

Все мои мускулы впервые в жизни горестно стонали от усталости.

«О, великий Кир! — столь же горестно подумал Кра­тон.— Ты был прав!»

Повиснув на полпути и оказавшись дичью в столь неудобном положении, я долго не мог ума приложить, что же теперь делать, и решил дотерпеть до того часа, пока что-нибудь не произойдет само, помимо моих ста­раний.

Этот решающий час настал спустя всего несколько мгно­вений!

Снизу донесся крик одного из мардов:

— Кратон! Спасайся!

И следом донеслись еще два очень ясных звука: короткий, хриплый стон и удар упавшего на землю тела.

Внезапно мои чувства прояснились, и вся ужасная кар­тина раскрылась передо мной с высоты орлиного полета.

На одних охотников нашлись другие охотники. Все мои марды были уже перебиты стрелами, выпущенными из-за угла крепостной стены, с близкого расстояния. Один из них, по всей видимости, успел притвориться мертвым и, когда убийцы отвлеклись, попытался живо вскарабкаться по наконечникам следом за мной, чтобы предупредить об опасности, но, увы, был замечен.

Состязания, посвященные славной победе над Вавило­ном, все же начались, помимо воли персидского царя. Кто-то уже взбирался по противоположной стене ущелья. И не один, а целых трое!

Эта тройка неизвестных атлетов поднималась так быстро, что трудно было поверить глазам. Наконец, по дви­жениям их рук я догадался, что они используют веревки, опущенные вниз со стены. Однако на самой стене никто не появлялся: значит, прятался.

Они теперь вместе со мной играли в игру под названием «приступ Вавилона».

Раз Кир велел убивать любого, кто помешает привести к нему вавилонского царя Набонида и его сына Валтасара, значит, кто-то теперь пытался опередить Кира. Презри­тельная улыбка Аддуниба, растянувшаяся на всю стену, привиделась мне во мраке.

Бешенство охватило меня, а вместе с бешенством я ощутил мощный прилив сил.

Я выхватил из-за пояса пару самых прочных кинжалов, принялся вгонять их в одну щель за другой и живо под­тягиваться на этих железных когтях. О, сколько легких стен я одолел когда-то в учении у Скамандра! Эта стена была самой высокой, но тогда, в молодости, я без труда проходил подряд три-четыре стены и, если поставить те одну на другую, как Оссу на Пелион, получилось бы куда выше этой, вавилонской.

Да, впервые в жизни я ощутил грузную тяжесть своего тела, слабость уже иссыхающих связок и излишнюю твер­дость костей.

Царь Кир был прав. Старость! За дружеским столом и в седле я был еще молод, но здесь, на отвесной стене,— уже стар.

Я полз вверх и, скрипя зубами, унижал себя как мог, дабы прибавилось злости, а вместе со злостью — сил: «Ты не Болотный Кот! Ты просто старый вонючий хомяк!»

Те опережали меня. Им было легче. Им явно помогала молодость. Охотники за царями поднялись позади меня на стены, и вскоре несколько теней промелькнуло слева, среди крепостных зубцов, прямо над Вратами богини Иш­тар. По-видимому, они дерзнули-таки проникнуть во дво­рец через те бойницы, что были обращены к городу и наверняка усиленно охранялись. Молодая и сильная смерть поспевала к вавилонскому царю быстрее дряхлеющего спа­сения.

В груди у меня горело. Кожа свисала с предплечий лохмотьями. Окровавленные локти прилипали к стене, ког­да я наконец добрался до цели. Последним взмахом правой руки я уже не воткнул кинжал в щель между широкими камнями, а метнул его в бойницу, чуть ниже блеснувших во мраке зрачков. Тело рухнуло мне навстречу и едва не сшибло вниз. То был явно не царский воин, а один из убийц Набонида, поджидавший меня в засаде.

Я перевалился в утробу башни и на краткий миг лишился всех сил и чувств. Разноцветные круги плыли перед глазами.

Мои соперники милостиво предоставили мне пере­дышку. Они избавили меня от лишних хлопот. Когда я очнулся, то обнаружил вблизи бойницы четырех убитых стражников.

Дальнейший путь также оказался прилежно расчищен: на углах, у колонн, у дверей и на лестницах я натыкался на мертвые тела.

Отчаяние охватило меня. В каждом попадавшемся под ноги трупе мне чудился вавилонский царь. С кем я состязался ныне, спустя пятнадцать лет и в трех тысячах стадий от дворца в Пасаргадах?

У одной из колонн меня подстерегали. Едва успел я отскочить от тени, возникшей на стене по левую руку, и развернуться, как в то самое место, где мигом раньше полагалось быть моей печени, ткнулся острием короткий меч. Мое легкое жало пронзило чужую шею, и передо мной на мраморных плитах распростерся юноша, одетый, как и я — в одной набедренной повязке.

Еще от одной тени я отскочил за следующим углом и обругал себя: испугался маленькой статуи. Статуей оказа­лась насмерть перепуганная женщина, мимо которой сов­сем недавно пронеслись «охотники». Закутанная до самых глаз в тысячу одежд, она стояла затаив дыхание. Только огромные глаза, в которых зияли бездны страха, отличали ее от мраморного изваяния.

— Где Набонид? — спросил я шепотом, подступив к ней вплотную.

Казалось, она вовсе не дышит.

Я подхватил женщину на руки, толкнул ногой дверь ближайшей комнаты и, вбежав, поставил бедняжку на ковры. Слабые огоньки светильников метались в страхе. Один из пологов трепетал. Там, за материей, скрывался мелко дрожавший евнух. Еще двух я вытащил из-за спинки огромного пустого ложа, тщательно затянутого парчовым пок­рывалом.

— Где царь? — допытывался я на арамейском теперь у всех троих,— Он еще жив? Я пришел спасти его. Куда пошли убийцы? Отвечайте!

Одно из безбородых и наголо обритых существ обмочилось. Другого евнуха вырвало.

— Раздевайся! — рявкнул я на женщину и в ответ ус­лышал только стук зубов.

Я сорвал с нее с десяток одежд, но осталось еще по меньшей мере столько же. Затем я приказал всем снова попрятаться по углам.

Пришлось еще долго метаться в лабиринте полутемных галерей и комнат, то там, то здесь натыкаясь на кровавые следы моих соперников. Чем больше замечал я этих следов, тем больше надеялся, что смерть все еще не разыскала Набонида и его сына, а потому, может статься, мне еще повезет.

Не могу судить о том, что происходило в тот час на небесах и как вавилонские боги договорились там с иудейским. Шет потом говорил, что Набонид, в отличие от своего сына, не совершал кощунств против иудейского бога и потому великий Ягве пощадил вавилонского царя. Так или иначе нам обоим — мне и Набониду — все-таки повезло.

Крадясь по одной из галерей, я внезапно ощутил зна­комый запах благовоний. Потягивая носом, я двинулся по ароматному ручейку эфира к его источнику и наконец очу­тился в сумрачном и очень просторном зале, прямо перед статуей, что изображала царя Навуходоносора Второго си­дящим на мраморном троне.

Я обнюхал изваяние со всех сторон и обнаружил между стеной и спинкой трона довольно широкую щель, в которую нетрудно протиснуться не слишком упитанному человеку. Само изваяние оказалось пустотелым. Набонид, испускав­ший мускатный дух, таился где-то в утробе своего побе­доносного предшественника.

Опасливо оглядевшись, я приник к щели и негромко позвал вавилонского владыку:

- Царь!

Поначалу ответа не было.

— Царь, тебе грозит большая опасность от людей, которые не подчиняются царю Киру,— пояснил я На­вуходоносору на ухо истинное положение дел.— Они ищут тебя и хотят убить. Я — Кратон, посланник Кира. Царь персов послал меня, чтобы спасти тебя и твоего сына. Ты ведь знаешь, царь, что великий и славный Кир очень милосерден. Он не убивает людей, равных себе.

Мне показалось, что к приятному аромату примешался другой, менее приятный.

Лезть за Набонидом в чужой желудок, пусть каменный не хотелось, и я, начиная злиться от нетерпения, предо­ставил вавилонскому царю последний выбор:

— Или ты навсегда остаешься под покровительством мертвого царя, или немедля выйдешь под покровительство живого, куда более великого и могучего, чем этот.

Что-то зашевелилось в глубине. И вот позади трона будто бы прямо из заднего прохода статуи, показалась го­лова.

Я решил, что лишняя осторожность не помешает, и протянул в щель женские одежды, предложив царю пере­одеться внутри, если возможно. Не знаю, насколько это было трудно, но Набонид с задачей справился, так что вскоре я протянул руку помощи уже не царю, а одной из многочисленных дворцовых «служанок».

— Это ты? — изумился Набонид, увидев меня воочию.

— А это ты, царь? — спросил я его, поскольку увидел только глаза на его закутанном лице.

Набонид отвел вниз край материи.

У него было такое же спокойное, «лунное» выражение, как и тогда, когда он принимал меня в Сиппаре.

— Царь, где твой сын Валтасар? — задал я новый вопрос, еще не дав царю полностью выбраться.

— Пирует в верхних покоях,— ответил Набонид и добавил совсем упавшим голосом: — Уже третий день подряд.

— Царь, ты можешь провести меня к нему?

— Он не послушал меня, своего отца. Разве послушает чужака?

— Что с ним случилось?

— Мой сын, верно, лишился рассудка. Он пьян третий день и даже не знает, что случилось в городе. Он запер двери и думает, что будет назло Киру пировать три года, потому что никто его там не сможет достать. Я говорил ему, что во дворце тоже предательство. Кто-то из евнухов подкуплен.

— Кем?

— Иудеями, кем же еще?

— Царь, ты видел тех людей, что проникли во дворец раньше меня? Это иудеи?

— Их не видел. Но чувствую, что они уже здесь. Пока Кир не вошел в город, они еще страшились. Наверно, иудеи.

Я желал узнать еще многое, но время подгоняло. Я повелел царю следовать за мной в трех шагах. Никто из живых не попался нам по дороге. Крепость казалась совсем безлюдной; все, кто еще дышал и надеялся спастись, по­прятались по щелям.

— Ты прекрасно знаешь дворец,— сказал Набонид, ког­да я вывел его к своей бойнице.— Ты бывал здесь раньше.

Ничего не отвечая, я стал обвязывать царя веревками и по ходу объяснять, что ему полагается делать. Полагалось нетрудное: тихонько повисеть с полчаса на высоте двухсот локтей и дождаться меня. Ничего лучшего я не придумал, чтобы сохранить жизнь вавилонскому царю в свое отсут­ствие.

— Почему иудеи хотят смерти твоей и твоего сына? — спросил я царя, пока затягивал последние узлы.

— Навуходоносор пленил их народ и разрушил их сто­лицу и храмы. Иудеи таили месть почти семьдесят лет. Теперь для них не важно, какому царю отомстить за свое пленение.

Я помог Набониду осторожно сползти в «пропасть» с широкого основания бойницы и дал ему последний совет:

— Царь! Сейчас темно, но ты не смотри вниз. Ты ведь уже много лет не смотрел вниз. Удержись от этого, царь, еще полчаса.

Уже спустив его вниз на плетр («лунный» царь Вавилона не отличался большим весом), я вдруг спохватился и крик­нул едва не в полный голос:

— Царь! Как мне признать твоего сына среди других? Если он не окажется на царском месте...

Моим соперникам тоже стоило прислушаться.

— Ты сможешь признать его,— донесся до меня спо­койный, если не смиренный голос Набонида,— Признаешь так же, как два раза признавал меня.

Путь к верхним покоям, где пьянствовал обезумевший Валтасар, занял у меня всего несколько мгновений. Я об­наружил на вершине крепостной башни темную круговую галерею и, двигаясь вдоль внутренней стены, нащупал пол­дюжины бронзовых дверей. Но все двери были наглухо заперты и уже не охранялись, поскольку под ноги не по­палось ни одного трупа и ни одного пятна крови. К одной двери я прижался ухом. Изнутри доносился гул голосов, будто там роились осы.

Доказательство того, что мне не удалось чудесным образом опередить своих соперников, я обнаружил скоро, тоже на ощупь. Под сводом галереи располагались малень­кие окошки, из которых тянуло ночной прохладой. Из одного свисала веревка.

Теперь можно было воспользоваться чужой невольной помощью. Я осторожно потянул за веревку и, когда удо­стоверился, что та выдержит мой вес, взобрался по ней и с трудом протиснулся в тесное отверстие. Так я вновь ненадолго повис снаружи, над землей, до которой было теперь не ближе, чем до самих небес, а потом, ведомый «нитью Ариадны», всунул голову в другое отверстие, что находилось выше первого примерно на пять локтей. От­туда мне навстречу пахнуло теплым, спертым духом и гарью. Гул голосов доносился громче. Это было уже не окошко, а один из отводных ходов для проветривания покоев.

Я подумал, что если теперь, как крот, поползу по этому ходу, то, чего доброго, упрусь головой прямо в зад пос­леднего из убийц или же выпаду прямо им на руки.

Немного раскачавшись на веревке из стороны в сторону, я достал ногой одно из соседних отверстий и, приложив еще немного усилий, пробрался в другой ход.

Признаться, я едва смог пролезть туда и, пока двигался, чуть не задохнулся насмерть. Те два десятка царских локтей, выстланные птичьим пометом и разделенные на два колена, дались мне совсем не легче, чем две сотни локтей подъема по голой стене. Как проклинал я неумеренные застолья с толстыми чиновниками в Сардах, Киликии и Каппадокии!

Несколько взрослых мужчин, втиснувшихся по очереди в такой ход, непременно бы задохнулись. Убийцами Валтacapa можно было послать только худых, жилистых под­ростков. Такая мысль странным образом успокоила меня, и я приготовился проиграть это состязание легкой и без­заботной юности.

Второе колено шло под уклон и расширялось, выводя к свету. В конце пути теснота уже не мешала, а помогала мне, иначе легко было бы вывалиться прямо на головы пирующих.

И вот с высоты никак не менее пятнадцати локтей я обозрел то безумное, уже захлебнувшееся само в себе пир­шество.

Тела — в роскошных золотых одеждах и полностью об­наженные — шевелились, как черви в густом навозе. До­рогих блюд, сосудов, подносов было на низких столах ни­чуть не больше, чем вокруг столов — на коврах, на кафтанах и даже на спинах изнемогших обжор и пьяниц. И все это золото сверкало и тоже двигалось, расползалось в разные стороны и местами тонуло среди тел. Полуобъеденная туша жареного теленка валялась в пустом углу, точно дожидаясь стервятников или собак. Тут и там всплывали бараньи кости с обрывками плоти. Вряд ли и десятая часть винных сосудов стойко держалась в естественном положении, на днищах; большинство давно каталось на пузе, извергая остатки алой жидкости. Самым крепким гостям пир давно опротивел, и они занимались соитием кто с женщинами, а кто друг с другом. Они отталкивали ногами и руками мешавших им бездельников. Какой-то сумасброд, похоже, начинал пристраиваться к оставленному без присмотра теленку. И вся эта оргия издавала звуки, сливавшиеся в нечеловеческий гул: икала, рыгала, пускала ветры, сладострастно стонала, извергала содержимое раздувшихся, как мехи, желудков и из последних сил славословила Валтасара.

Набонидова сына я никак не мог отыскать глазами и уже стал с опаской подозревать, что он одним из первых утонул в этом животном месиве.

«На три года их явно не хватит!» — усмехнулся я, прежде чем был ослеплен поразительно яркой вспышкой.

Что может сверкнуть ярче молнии?

Там, под каменными сводами дворца, сверкнуло разом не меньше трех молний.

Гул голосов как бы вздулся, подобно бычьему пузырю, и лопнул общим воплем ужаса. Этот вопль едва не вытол­кнул меня через ход наружу — такая мощная волна затх­лого, перегоревшего в утробах эфира ударила снизу мне в лицо.

Пока я моргал, пытаясь справиться с ослеплением, все поползли в одну сторону. Кто еще мог, вскочил на ноги и бросился бежать. Шумно задвигались дверные засовы.

Конца веревки, закрепленной мною у самого начала хода (сам ход изнутри был тщательно промазан глиной, и не нашлось ни одной щели, за которую можно было за­цепиться железным когтем), хватало еще на пять локтей, не больше.

Не долго думая, я крепко схватил конец одной рукой и, вывалившись из хода вниз, повис над толпой, обезумевшей уже не от обжорства и разврата, а от общей паники.

Веревка стала вращаться в руке, и я, завертевшись вместе с ней, с высоты десяти локтей быстро обозрел происходя­щее.

Огромные парчовые занавеси, закрывавшие стены на той стороне, где находилось царское возвышение, пыла­ли. Огонь словно охватил их сразу целиком, и, казалось, по воле самого Зевса, бросившего молнии в нечестивцев, горят уже сами стены. С самого возвышения тянулся вниз, к столам, густой, желтоватый дым. Едкий запах, защекотавший ноздри, явно исходил от этого колдовского тумана.

Царское место оказалось пустым.

Пьяные, обессилевшие от пиршества люди наконец справились с засовами и принялись давить друг друга на­смерть в дверях.

Краем взора я приметил трех маленьких и очень шустрых человечков, мелькнувших за боковыми занавесями.

Пылавшая материя тем временем провисла и обнажила наверху еще два хода, из которых свисали струйки пламени. То горели веревки, по которым спустились отважные мсти­тели.

Меня никто не замечал. Я отпустил конец, свалился вниз переспевшим яблоком и едва не раздавил пьянчугу, которому было все равно — пожар или потоп.

У дверей я выхватил из толпы какого-то сановника, еще крепко державшегося на ногах, и, сдавив пальцами его ушные раковины, гаркнул ему в одно ухо:

— Где Валтасар?!

— Не знаю! — дернулся он, как пойманный заяц.

— Как он одет?!

Сановник вздрагивал в моих руках, извергая слова, будто сгустки рвоты:

— В синем! В синем! С луной! Не знаю!

Я отпустил его и отскочил обратно, к столам. Легко ли было в той гуще тел, давившейся сразу в нескольких дверях, приметить синий кафтан с золотой луной.

Внезапно я увидел, что один из полутрупов лежит на помятом синем кафтане. Но тот чернявый арамей никак не мог быть благородным Валтасаром. Я подс­кочил к нему, отвалил его в сторону ногой и, выдернув из-под него кафтан, принюхался к материи. Приню­хаться было нелегко: от едкого дыма, напущенного в кре­пость хитрецами (такого вещества явно не знал и сам Скамандр!), горело уже не только в ноздрях, но и в груди, и вдобавок сильно щипало глаза. И все же я уловил мускусный аромат.

Спустя несколько мгновений я по этому аромату нашел и владельца кафтана. Валтасар — худой человек лет три­дцати, с бледным, но очень красивым лицом — лежал, удоб­но устроившись между двух толстяков, и густые струйки желтой отравы уже подбирались к его разинутому рту. Если б не я, он, наверно, задохнулся бы во сне. Но, увы, мне удалось продлить его жизнь всего на несколько вздохов несмотря на все усилия!

Я взвалил его на плечо и, когда распрямился, еще одно чудо произошло прямо перед моими глазами, так что я невольно замер, пораженный до глубины души.

Догоравшие занавеси стали обрываться со струн, рух­нули вниз лоскутьями и обнажили заднюю стену. На стене масляно блестели вещие слова, огромные — в два роста,— очень прилежно написанные охрой или какой-то иной, очень яркой краской:

МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАРЕС.

Те самые слова, что я уже видел на разных углах Ва­вилона:

ИСЧИСЛЕН, ВЗВЕШЕН, РАЗДЕЛЕН.

Признаюсь, мурашки побежали у меня по спине: по­чудилось, будто здесь эта необыкновенная надпись обра­щена именно ко мне, а раз ко мне, то — и к самому царю Киру.

Кто-то из спасавшихся тоже заметил знамение, и новая волна ужаса поднялась за моей спиной.

Тот всеобщий вопль привел меня в чувство, и я бросился спасать Валтасара.

Как обычно и случается при панике, все давились только в тех дверях, которые были открыты первыми. Трое дверей так и оставались на засовах. Я подскочил к самым дальним от толпы и, поднатужившись, сдвинул железный засов.

Оставив Валтасара, я выскочил наружу с кинжалами в обеих руках и, увидев, что с этой стороны галерея пуста, прихватил с собой бесчувственного царского сына.

Да, я был уже немолод, очень устал, а желтая отрава напрочь отбила мне чутье.

Едва я сделал несколько шагов и миновал одну из ко­лонн, как за мной следом мелькнула тень. Я заметил ее у себя же между ног, чуть позади.

Валтасар вздрогнул у меня на плече, и я услышал страш­ный звук, хотя и напоминавший нежный щебет ласточки.

Я развернулся со своим грузом и метнул от бедра один из кинжалов. Острие чиркнуло об колонну и отлетело во тьму.

Прямо передо мной появился с обнаженным мечом в руке высокий длиннобородый человек в легких кожаных одеждах. Несомненно, иудей.

Если бы он захотел, то мог одним ударом разрубить сразу обоих — и Валтасара, висевшего на моем плече, и меня самого. Его меч был длинен и тяжел.

— Теперь можешь уносить эту падаль! — с усмешкой сказал он и быстро отступил во тьму, а потом, уже из непроглядного мрака, донесся его злорадный голос: — По­дожди немного, пока он не станет легче!

Теплый ручей тек вниз по моей спине. Валтасару пе­ререзали горло, а ласточкой защебетала на последнем су­дорожном вздохе его обнаженная гортань.

«Вот тебе и помогли! Полдела сделано». От этой мрачной мысли я разом потерял все силы и едва не повалился с ног под тяжестью мертвого тела. Убийца лгал: труп всегда становится тяжелее.

Я решил, что честно признаю свою немощь и низко поклонюсь своим соперникам, если обнаружу Набонида висящим на стене уже без головы.

Но Кратон из Милета решил состязаться до конца.

Оставив тело Валтасара у стены в достойной царя сидячей позе и пристроив поприличнее на плечах его болтавшуюся на одном позвонке голову, я сделал следу­ющее: помолился богу Аполлону, потом — великому Ге­раклу, собрался с силами и побежал на отдаленный шум толпы.

Хвала богам, это напуганное стадо еще не рассеялось и еще не окончательно передавило друг друга. Я нырнул в толпу, лавиной стекавшую по лестнице, принял чужую личину, кого-то на ходу раздев, потом юркнул в какой-то темный угол, а потом стал скакать из комнаты в комнату, по галереям и коридорам, заметая следы. Так я сам прев­ратился в зайца, спасающегося от охоты.

Грозная надпись все еще пылала в моих глазах, стоило на миг опустить веки. Мне казалось, что иудейские мсти­тели следят за мной отовсюду и я, как ни буду стараться улизнуть от них, вспоминая все хитрости и приемы Скамандра, все равно приведу убийц за собой к несчастному царю Вавилона. Будь во мне чуть меньше честолюбия, тщеславия, бросил бы Набонида подвешенным на кре­постной стене, явился бы к Киру и привел бы к башне сотни две «бессмертных». Но то было бы уже нечестным состязанием.

Вернувшись к бойнице, я торжествовал уже потому, что достиг ее первым. Когда подергал за веревку, груз внизу зашевелился. Такой радости, какая охватила меня в тот миг, я не испытывал с детства.

Еще раз проверив все крепления, я принялся потихоньку опускать царя вниз, храня полное молчание и вместе с молчанием — спасительную тишину.

По мягкости, с которой я отпускал веревку, царь должен был догадаться, кто наверху занялся его судьбой. Но На­бонид то ли заснул в ожидании своего спасителя, то ли потерял заодно с терпением и свой рассудок.

— Это ты, эллин?! — вдруг крикнул он во весь голос.

Мысленно обрушив на него сверху лавину проклятий, я продолжал с осторожностью спускать «царский груз».

— Это ты, эллин?! — снова завопил Набонид.— Кто там? Ты, Валтасар?!

Эхо прокатилось не только по «ущелью» между стенами, но даже по всем пустотам самого дворца, вернувшись в мои уши невнятным окликом из-за спины.

— Успокойся! — не выдержав, крикнул я вниз и как следует тряхнул Набонида.

Но вавилонский царь уже сделал все для того, чтобы выдать себя всем своим врагам. Вслед за эхом, донесшимся из галерей, я услышал топот ног.

Проклиная царя и весь Вавилон, я закрепил в бойнице веревку, на которой висел Набонид, потом обвязался сам второй веревкой, оставленной мною ранее, и стал быстро спус­каться вниз по стене, держась за первую. Когда я достиг царя, то определил, что до земли осталось не более пятидесяти локтей.

— Это ты, эллин, хвала великому Сину! — хрипло дыша, обрадовался мне вавилонский царь.— Где Валтасар?

— Провожает гостей! — огрызнулся я, стараясь скорее привязать себя к наконечникам персидских копий.

В любой миг наверху могли перерезать спасительную жилу, и тогда бы нам обоим хватило еще одного мгновения, чтобы позавидовать бедному Валтасару.

Изумившись, Набонид затих, что мне и требовалось. Закрепившись на стене, я стал привязывать его ко второй веревке.

— Что ты делаешь, эллин? — спросил царь.

— То же, что и раньше, спасаю царя Набонида по ве­лению царя Кира,— ответил я.

Внезапно первая веревка дрогнула, и Набонид стал под­ниматься вверх!

— Хватайся за меня! — крикнул и я, но поздно: перед моим лицом уже появились царские ноги.

Тогда я сам ухватил Набонида за лодыжку, изо всех сил потащил его вниз, а другой рукой протянул ему петлю своей веревки:

— Держи и не отпускай!

Царя тянули вверх, а я тянул его вниз, молясь, чтобы выдержали наконечники копий, на которых висел я сам. Как только удалось с огромным трудом, одной рукой, об­вязать Набонида за пояс, я сразу протянул ему рукояткой вперед кинжал и приказал перерезать свою веревку.

— Мы упадем! — ужаснулся он.

— А если взлетим, тебе отрежут голову! — прокричал я, хрипя от натуги и сопротивляясь изо всех сил «охотникам» (теперь уже, вернее, «рыбакам»).— Выбирай!

Перерезая свою веревку, Набонид затрясся. Когда он сорвался вниз, я успел обхватить его одной рукой за пояс, и мы стукнулись лбами. Если б я не удержал его, он бы, наверно, разбился не об землю, а об стену, всего тремя локтями ниже.

Сверху донеслись изумленные возгласы, но до победы в состязании было еще далеко. Я вновь принялся спускать Набонида, теперь находясь в куда более тяжелом положе­нии. Он висел не шевелясь, то есть полностью доверив мне свою жизнь.

И вдруг я заметил, что надо мной становится светло, будто разверзлись тучи и появилась луна, которой покло­нялся Набонид. Я задрал голову и ужаснулся: сверху при­вязанный к веревке быстро опускался прямо мне на голову факел с длинным древком.

— Вот он! Вот он! — закричали сверху на арамейском.

Я дернул веревку и крикнул вниз Набониду:

— Беги к Киру! Твое спасение только у Кира! Больше нигде!

И сразу расслабил хватку настолько, что веревка, свитая из конского волоса, с шипением заскользила вниз, обжигая мне руки, как раскаленное железо.

Но боль от ожога исчезла в страшной боли, пронзившей мне плечо. Жало пущенной из бойницы стрелы угодило точно в цель. Рука онемела. Я потерял свой драгоценный груз и услышал внизу звук удара об землю.

Внезапно я увидел множество факелов. Они текли к Вавилону со стороны персидского стана подобно огненной реке — новому Евфрату, несшему в своем русле пламя, а не воду. Потом в моих глазах факелы стали превращаться в круги и кольца, и наконец — в огненные буквы, в слова, плывшие подо мной к Вратам богини Иштар. И слова те грозно гласили:

МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАРЕС.

Я очнулся от страха, что уже целую вечность болтаюсь на крепостной стене и никуда с нее не денусь, даже в царство теней.

Приподняв веки и немного поворочав головой, я об­наружил, что лежу на роскошном ложе посреди просторной комнаты, освещенной оливковыми огоньками.

Я попробовал пошевелить правой, раненной, рукой, и она, хоть и с большой неохотой, все же послушалась меня. Боги сохранили мне руку, назначив в конце концов потерять другую конечность.

Кто-то, сидевший за моим изголовьем, заметил мои движения и вздохи и, поднявшись, вышел из комнаты.

Вскоре около моего ложа появился сам Кир, одетый в вавилонский гиматий с золотой бахромою,— отныне царь Вавилона, царь стран и царь царей. В тот день Кир оказал мне невиданную честь, хотя поначалу я не испытал ни счастья, ни гордости.

— Царь! — с грустным вздохом обратился к Киру эллин из Милета.— Вот, я действительно постарел гораздо больше, чем мне казалось. У меня не хватило сил исполнить твое повеление. Двум или трем подросткам удалось опередить меня. Я не успел справиться с человеком, который был вооружен всего одним мечом. Не смог увернуться от одной стрелы, хотя раньше легко избегал сразу трех.

Терпеливо выслушав мои жалобы, Кир проговорил с улыбкой:

— Трем самым сильным мардам едва удалось снять тебя со стены. Легче было сначала повалить набок всю башню. Хочу испытать тебя.

Он поднял указательный палец, и слуга поднес к моим глазам знакомую чашку. Я с трудом скосил взгляд, увидел в ней кости и сразу ощутил прилив сил.

— Попробуй раз! — велел Кир.

Из-под легкого шерстяного одеяла я вытащил здоровую руку, но Кир запретил мне, сказав:

— Бросай другой!

Пока я добрался до костей дрожавшими пальцами пра­вой руки, весь взмок от боли и дважды перед моими глазами персидский царь тонул в багровом тумане.

В этот бросок я вложил последние силы и от резкого движения вовсе лишился чувств.

Когда пришел в себя, Кир стоял на том же самом месте. Я с трудом вспомнил, что играл с ним в кости. Слуга помог мне приподняться.

— Что видишь? — сухо вопросил Кир.

— Хороший бросок,— признал я, пытаясь догадаться чей же это был бросок: первый, то есть мой, или же второй, то есть самого царя.

— Эллинская судьба отличается постоянством,— прого­ворил Кир, и в его голосе мне почудилась то ли досада то ли зависть.— Иудей Шет нажился бы как никто другой, если бы затеял торговать по свету эллинскими судьбами.

Бросок был, по правде говоря, не хорош, а просто ве­ликолепен: две шестерки и пятерка. Боги даже позаботились о том, чтобы царь царей не почувствовал у моего одра предела своей власти. Он мог взять кости и сделать свой бросок. Он имел возможность превысить мою удачу.

Однако царь дал знак, и слуга быстрым движением спря­тал кости.

— Вижу, что ты мне еще можешь пригодиться, Кратон,— сказал Пастырь персов.— В самом трудном деле. Даже если останешься без рук и без ног. Я повелю Набониду каждый день в этом месяце приносить жертвы за твое здравие и благополучие.

О, с каким облегчением я вздохнул! Мои труды все же не пропали даром. Набонид остался жив, отделавшись не слишком тяжелыми ушибами.

— Больше не бросай кости, пока не прикажу тебе сам,— сказал мне Кир в тот день напоследок.

Я поклялся, что, если не получу такого приказания, больше никогда не возьму их в руки.

Выздоравливал я, глубоко сожалея о том, что не смог увидеть торжественное вступление Кира в Вавилон через Врата богини Иштар и ту грандиозную церемо­нию, когда он вместе со своей свитой и вавилонскими жрецами целый день поднимался на башню бога Мардука, дабы восстановить его культ, ранее отмененный Набонидом, и принять в свои руки царство из рук са­мого Мардука.

Говорили, что на церемонии присутствовало никак не менее одного миллиона человек.

Своего сына Кир поставил наместником в Вавилоне, конечно же худолицего Камбиса, обученного Аддунибом, вавилоняне приняли за своего.

Жителям всех вавилонских городов Кир пообещал мир и полную неприкосновенность. Всем народам, которые были некогда насильственно переселены в Вавилонское царство, Кир обещал даровать свободу.

Ни одного вавилонского чиновника — ни высших са­новников Набонида и Валтасара, ни тем более самых безвластных разносчиков писем — Кир не заменил пер­сом или на худой конец мидянином. Пировавшие с Вал­тасаром еще долго не могли прийти в себя, не веря, что никакой осады вовсе не было. Зачем они тогда запира­лись, три дня дышали смрадом и наедались до тошноты на три года вперед?

Вавилонская знать дерзко и во всеуслышание шутила, что никак не может взять в толк, кто же кого на самом деле пошел завоевывать и как оказалось, что, не двинувшись с места, Вавилонское царство оказалось втрое более об­ширным и могучим, чем раньше. Поговаривали даже, что сам Навуходоносор явился в Вавилон в обличии персид­ского царя, дабы отомстить нечестивому Набониду за по­ругание древних святынь.

Вещие надписи живо стерли со стен, а от иудейских слухов про разные чудеса и волшебные руки, пишущие на стенах ужасные прорицания, со смехом отмахивались.

Иудейский Торговый дом Эгиби вдруг оказался едва ли не могущественнее самого царского дома. И раньше-то все местные богачи, подрядчики и торговцы были повязаны денежными делами с домом Эгиби, но об этом старались много не говорить, горделиво считая, что попросту выгода заставляет иметь дело с разжившимися пленниками. Ведь в Вавилоне проживает множество рабов, чьи владения пре­вышают владения многих знатных людей и на чьих полях трудятся сотни и даже тысячи других рабов. Так думали и об Эгиби: пусть богаче всех, зато почти рабы. Теперь все с удивлением обнаружили, что Вавилонское царство при­надлежит персидскому царю Киру, а вавилонское золото, по сути дела, принадлежит иудеям из рода Эгиби, ранее пленникам и почти рабам, а ныне полноправным вавилонянам.

Что касается Набонида, спасенного от гнева богов, вавилонских жрецов и иудейских мятежников, то Кир отправил его в почетную ссылку в Карманию, где Haбонид несколько лет прожил в таком довольстве и благополучии, которое, полагаю, ему и не снилось в затерянном оазисе посреди Аравийской пустыни. Когда Набонид умер, ходили слухи, что на самом деле вавилонские жрецы отравили его, выждав приличный срок из уважения к Киру и опасения перед ним. Это подозрение могу подтвердить многозначительными словами Аддуниба, которые тот вскоре после смерти Набонида сказал мне с хитрой усмешкой: «Яд, спрятанный у до­роги, уже пригодился».

Замечу, что однажды, оказавшись в Эктабане, а потом покинув город, я свернул на достопамятную дорогу и заглянул в тайник: «змеиные зубы» все еще оставались на месте.

Все же к словам Аддуниба стоило прислушаться, ведь многие его прозрения, которыми он делился со мной из тщеславия, сбылись.

Кир провел зиму в Вавилоне. Весной же, в пору цветения плодовых деревьев, отправился в Сузы и дей­ствительно объявил этот самый древний на свете город главной столицей своего царства, чем чувствительно — и в первый раз — огорчил вавилонян, которые за свою покладистость сразу понадеялись получить первое ме­сто под покровительством Кира, а оказались на третьем или, вернее, четвертом — после персов, эламитов и ми­дян.

Когда Кир увидел, что Камбис становится вавилоняни­ном более, чем персом, и к тому же узнал, что тот требует от жрецов божественных почестей, как самому Мардуку, он отстранил своего сына от власти в Вавилоне и назначил на его место эламита Гобрия.