Царь Горы, или Тайна Кира Великого

1. Книга Кратона Милетского. Часть 2.

Я держался поодаль и мог только наблюдать за происходящим.

Племена вновь растеклись по плоскогорью, по пологим склонам и ущельям. Но теперь отовсюду слышались крики возбужденных охотников и лай охотничьих собак.

Я запомнил бешены скач коней и стремительный, едва уловимый глазом бег ручного гепарда, который молниеносно настигал ланей, появлявшихся среди кустарника на расстоянии в стадий и больше.

Я запомнил Кира Охотника, превратившегося в кентавра. Он мчался, сливаясь с конем в единое целое.

Царь даже не бросал копья. Он состязался со своим гепардом и в погоне сбивал добычу одним мощным уколом. Он дважды менял коня, давая взмыленным животным передышку.

“Скиф” же появлялся то там, то здесь, как по волшебству. Если напуганная птица, взлетавшая из кустов, вдруг падала, не успев подняться вверх и на пару локтей, я тут же искал глазами Азелек, и порой мне даже удавалось пеехватить ее диковатый и гордый взгляд. И всякий раз я говорил себе: “Сегодня охотится царь Кир. Помни об этом.”

И как ни казалась эта большая царская охота делом отчасти непредсказуемым, вскоре мне стала открываться ее тайная стратегия. Охота постепенно приближалась к лагерю Гарпага, охватывала его кольцом. Всадники с гиканьем и свистом проносились мимо палаток, собаки гнали дичь едва ли не прямиком на чужое войско.

Конечно же, в лагере началось волнение. Оттуда тоже послышались возбужденные голоса и даже звуки боевых рожков. Я немного отстал от царя и нарочно выбрался на возвышенное место -- посмотреть, что же делается у Гарпага.

Там происходила беспорядочная суета. Какие-то стратеги поначалу даже выстроили своих воинов в боевые порядки. Но другие, более понятливые или осведомленные, то ли подняли собравшихся воевать на смех, то ли просто объяснили им, что повода для битвы нет, и тем самым внесли в их ряды сомнение и растерянность. “Враги” толпились и вертели головами, пытаясь понять, что же в действительности происходит вокруг. Однако замечу: оружия из рук уже не выпускали.

С той стороны, где стояли каппадокийцы, доносился самый громкий шум. Там в кустарнике, в непосредственной близи от лагеря, мелькали лани и настигавшие их марды. Ланей было немало -- целый табун. Мардов тоже хватало; я насчитал до двадцати всадников. С дикими криками они гнали животных прямо к палаткам. Казалось, марды в своей неистовой погоне потеряли рассудок и вместе с ланями и собаками того и гляди пронесутся прямо через лагерь, никого не заметив вокруг. Каппадокийцы уже ставили щиты стеной и выставляли копья, верно ожидая мощного удара конницы.

В это мгновение появился воин Кира с приказом от царя присмотреть за мардами (чем я как раз и занимался) и доложить обо всем, что произойдет, когда марды столкнутся с чужаками. Тут только до меня дошло, что безумный гон вовсе не случаен.

В самом деле марды прибавили ходу, словно пытаясь обойти ланей слева и стали вопить еще громче и страшнее. Лани естественно свернули вправо и наконец выскочили к палаткам, но уже -- не прямо на ощетинившихся копьями каппадокийцев, а под углом, и пронеслись мимо них, стороною.

Тут-то на глаза опешившим “врагам” явились на бешеном скаку и марды. До боевого строя каппадокийцев им и дела не было. Марды, увлеченные гоном, будто и не заметили вооруженных чужаков. В ланей, а не в людей, полетели мардианские копья и стрелы. Несколько животных упало прямо перед строем. Щиты каппадокийцев дрогнули. Иные воины, видимо прирожденные охотники, не сдержались и метнули свои копья в проносившуюся мимо дичь; кое-кто попал в цель.

Еще несколько мгновений мне казалось, что марды и чужаки вот-вот схватяться в рукопашной, не поделив по крайней мере добычу. Но потом я расхохотался до слез.

Вот что произошло. Несколько мардов остановили своих коней и соскочили на землю, причем с ними остался один из старейшин, который не сошел с седла. Остальные продолжили погоню и вскоре снова поворотили ланей в сторону лагеря Гарпага. Те же марды, что остались забрать добычу, делали свое дело, не обращая никакого внимания на чужаков. Никакого спора или опасного дележа не возникло: марды брали свое, каппадокийцы -- свое. Старейшина указал на одно из убитых животных, и грозные марды предложили его каппадокийцам, как бы в дар за то, что их охота удалась на чужой земле. Тут боевой строй окончательно смешался. Воины побежали к своим палаткам, и не успел я два раза моргнуть, как они вернулись с небольшими бурдюками и стали протягивать их мардам. Кир мог радоваться: первый охотничий союз был заключен.

С этой доброй вестью я и разыскал царя примерно в десяти стадиях от лагеря. Он устроил привал и, похоже было, -- не только ради отдыха.

-- Марды поторопились,-- сообщил я ему.-- Они уже начали пир с каппадокийцами.

Царь весь светился от радости. Он живо поднялся со шкуры, брошенной на траву, подошел ко мне и так крепко хлопнул по плечу, что у меня подогнулись колени.

-- Ты слышал, брат?! -- оборотился он к Гистаспу.-- А ведь охота только началась!

Гистасп улыбнулся. Его лицо немного покраснело.

-- Хвала Митре! -- негромко произнес он.-- Надеюсь, что и весь день окажется благоприятным.

Остальные воины, сидевшие вокруг тоже стали возносить славословия персидским богам. Царь пригласил меня к трапезе, и я, как добрый гонец, совершил вместе со всеми благодарственное возлияние.

Однако царь Кир явно ожидал каких-то более важных вестей. Он чутко прислушивался ко всем отдаленным шумам и крикам. После громкого славословия, воины стали вести себя очень тихо, словно боясь спугнуть какую-то затаившуюся поблизости дичь.

В этой тишине какая-то пестрая птица не побоялась усесться на один из ближайших кустов.

Увидев ее, Кир неторопливо протянул мне кувшин с вином и сказал:

-- Кратон, ты погадаешь нам по-эллински. Моя охота завершится удачно, если эта птица...-- Он замолк, размышляя над выбором обстоятельств.-- Если эта птица улетит раньше, чем ты выпьешь весь кувшин. Начинай.

Я взял кувшин за горлышко и стал неторопливо отпивать глоток за глотком, косясь одним глазом на куст.

Птице явно понравился этот насест. Улетать она не собиралась.

Искренне желая царю удачи, я стал цедить жидкость сквозь зубы и задерживать во рту.

-- Жульничаешь! -- заметил Кир, и я едва не поперхнулся.

Птица как будто заснула на ветке, а донышко кувшина поднималось все выше и выше. Но в то мгновение, когда вина осталось на последний глоток, Кир вдруг громко хлопнул в ладоши. Птица встрепенулась, взмахнула крыльями и понеслась прочь.

Я проглотил остатки вина и поднял кувшин над головой, горлышком вниз. Кусты поплыли у меня в глазах.

-- Видишь, эллин. Знамения благоприятны,-- весело заметил Кир.-- Ведь неважно было, по какой причине улетит птица.

-- Рад, что смог способствоать твоей удаче, царь,-- только и оставалось сказать мне.

Вино было неразбавленным и ударило в голову, поэтому главные события большой царской охоты запомнились мне подобно необыкновенному сну.

Не помню, то ли в тот же миг, то ли часом позже появился гонец от Губару.

-- Царь! -- воскликнул он, спрыгнув с коня.-- Вепрь из Черного ущелья! Вождь Губару нашел его и гонит к мидянам, как ты велел, царь!

Все встрепенулись и стремительно оседлали коней. Кир ждал именно этой вести.

Вновь началась бешеная скачка. Кусты, собаки, конские хвосты замелькали у меня в глазах, и я с трудом догадался, что все мчатся в направлении лагеря Гарпага.

Охота продолжалась в полном согласии с замыслами Кира.

Воины Губару выгнали огромного вепря на ту сторону лагеря, где стояли парфяне.

Когда мы достигли крайних палаток, там уже сверкало множество шлемов и всадники готовились отразить шумное нападение. Однако появление вепря привело их в смятение. Кони попятились. За вепрем на открытое место со страшным лаем высыпали собаки, а уж следом за ними появились персы.

Пока на скаку я различал перед собой только всадников и отдельные купы кустов, то в беззаботном хмелю и думать не думал, каким невиданным черным чудовищем окажется на самом деле этот вепрь! Как выскочили все на открытое место, так я и обомлел: в холке вепрь оказался бы мне по плечо, сойди я с седла на землю, а тяжестью своей перевесил бы и дюжину обыкновенных свиней!

Комья земли так и полетели в стороны, кода чудище завертелось волчком, отбиваясь от собак, теперь с особой отвагой наседавших на него. Одного грозного пса вепрь подцепил-таки своими страшными клыками и чуть было разом не освежевал. Бедное животное распласталось с разбросаными кишками.

Тут уж парфянская конница и вовсе дрогнула. Один из парфян -- по-моему, от страха -- первым метнул в кабана копье. Оно угодило зверю в холку и отскочило, как обыкновенная палка. Думаю, попади “охотник” зверю в хребет или в бок, случился бы тот же итог, столь крепка и толста была кожа у этого кабаньего гиганта.

Вепрь сразу приметил своего обидчика и ринулся на него, уже не взирая на свору, едва не повисшую скопом у него на ушах. Парфянин так струсил, что оцепенел в седле.

Его товарищи завопили:

-- Гони! Гони!

Он поворотил было, ударил коня пятками по бокам, но, увы, -- опоздал. Вепрь налетел на коня лбом и одним ударом переломил ему передние ноги. Раздался хруст хрящей, и жеребец опрокинулся на землю. Парфянину как будто повезло: он сам отлетел далеко в сторону и в тот миг, когда вепрь одним мощным рывком распарывал жеребцу брюхо, уже мчался наутек. Но ему бы припустить зайцем, умело путающим следы, а он глупой нырнул прямо в ближайшую палатку.

-- Куда ты, глупец?! Беги! -- кричали ему парфяне на своем наречии.

-- Хватай другого коня! Скорей! -- кричали ему персы.

Но бедняга забился в “нору” и с перепугу уже не слышал ничьих советов.

В два счета покончив с конем, вепрь оставил его, мотнул мордой, отпугивая псов и шумно втянул ноздрями эфир. Запах страха выдал несчастного человека. Вепрь бросился на палатку, легко прорвал крепкую, грубую материю и пропал внутри.

Из палатки донесся ужасный крик, а потом -- стон, перешедший в глухой хрип. Вся палатка заходила ходуном, завалилась, превратившись в ком и вспучилась с одного бока, как вздутые меха. Материя с треском прорвалась сразу на два локтя, словно ее легко прорезали изнутри двумя острыми ножами, и зверь выскочил наружу. Черная его морда блестела кровью, пятак и клыки были багровыми.

И выскочило чудище прямо на царя Кира, вставшего на его пути всего с одним железным “клыком”, крепко зажатым в руке.

Когда вепрь еще расправлялся с парфянским жеребцом, Кир уже спустился с коня. Его копьеносец протянул ему оружие, однако Кир отмахнулся и вынул из кожаных легких ножен, висевших у него на поясе, особый меч. Тот меч был длиною в полтора локтя, немного загнут, но не плавно, а четким углом, и дальняя сторона угла своею шириной -- и значит, весом -- значительно превышала ближнюю сторону, соединенную с весьма протяженной рукояткой.

Решительным жестом лево руки Кир запретил своим воинам следовать за ним, а сам быстро двинулся к палатке и остановился от нее в десяти шагах. Доблестные и послушные псы сразу образовали по сторонам от него плотную фалангу, а когда грозный враг появился перед ними, тут же завернули края фаланги полукольцом.

Вепрь, выскочив из “мешка” наружу, замер на месте, а потом, поведя мордой из стороны в сторону, громко засопел, словно желая перевести дух от обильно пролитой им крови.

Царь расставил ноги на ширину плеч, чуть подогнул колени и медленно повел мечом.

Собаки не лаяли, а только глухо рычали, плотно прижав уши и вздыбив шерсть.

Персы не могли ослушаться своего повелителя, но невольно подвинулись а шаг вперед, держа наготове копья. Целая стая копий обрушилась бы на страшного зверя, случись что, но, казалось, остановить эту гору дикого мяса, обладавшую титанической силой, смогла бы только молния самого Зевса.

Парфяне, снедаемые теперь не только страхом, но и любопытством -- неужто один не высокий ростом и не слишком могучий видом человек устоит против чудовища?! -- тоже подвинулись поближе к просцениуму*.

Оглянувшись, увидел я вдруг и прекрасную Азелек. Ее конь стоял едва ни не позади всех. Скифская стрела была наготове. Азелек держала тетиву натянутой до половины.

Я так сильно удивился, что почти протрезвел. Куда ей было стрелять?! И какой урон могла нанести черной горе тоненькая стрела, если казались бесполезными копье? И все же я сказал себе: “Ей хватит для точного выстрела одной крохотной щелки между всадниками. Богам известно, что она сумеет помочь своему великодушному повелителю вернее всех остальных: угодит зверю прямо в глаз. Два скорых выстрела -- и два железных жала попадут чудищу в мозг. Она-то сумеет спасти Кира”.

Что оставалось делать Кратону Милетянину? Увы, теперь только наблюдать.

Если бы царь персов погиб в схватке со зверем, Кратон Милетянин получил бы полную свободу. Кто из эллинов поверил бы Кратону, если бы он признался своим землякам, что в те тревожные мгновения он вовсе не желал себе такой п о л н о йсвободы?

Схватка произошла и завершилась быстрее, чем я писал эти строки, начиная со слов “Кир соскочил с седла на землю”.

Как только зверь перестал водить мордой и уставился прямо на царя персов, Кир неторопливо двинулся ему навстречу, мягко приседая при каждом шаге.

Вепрь на миг застыл, как изваяние. Затем он вдруг взревел и, поначалу подавшись тушей назад, бросился на Кира.

“Левый фланг” прекрасно обученной собачьей фаланги тут же с лаем и ревом рванулся вперед.

Вепрь в своем неудержимом броске невольно забрал чуть правее: ему надо было сразу и напасть на человека, и защититься от псов.

Кир сам качнулся вправо, одновременно же поворачиваясь к зверю правым боком -- и вдруг мощно, по-медвежьи прыгнул прямо на вепря. Получилось так: вепрь как бы проскочил мимо Кира, а тот в один миг крепко оседлал его, обхватил руками и ногами и сразу изо всех сил полоснул мечом снизу по кабаньему горлу.

Послышался хруст. Вепрь, словно оступившись, ткнулся мордойв землю и, содрогнувшись, тут же откинулся назад, как строптивый конь, пытающийся сбросить седока. И вновь широкое лезвие меча исчезло в черной шерсти.

Раздался уже не хруст, и шипящий хрип. Кровь брызнула из-под вепря двумя сильными струями, будто вино из лопнувшего меха.

Вепрь издал такой чудовищный визг, что все кони, персидские и парфянские, шарахнулись вспять. Персы едва не поранили друг друга поднятыми копьями. В этой внезапной толкотне кони многим из седоков прищемили ноги.

Из последних сил вепрь рванулся в одну сторону, потом в другую, заваалился набок и мог бы легко раздавить Кира. Но царь успел спрыгнуть со зверя. Как только вепрь вскочил, Царь схватил его за шерсть на холке и, словно удерживая вепря на ногах, нанес сверху по первым позвонкам два быстрых и очень мощных удара.

Голова вепря как будто осела к земле. Кир ударил в третий раз, ачетвертый и пятый удары нанес мечом уже с двух сторон от головы. Туша вепря мелко задрожала, и Кир отпустил зверя, а вернее толкнул его набок. Вепрь упал и забился в предсмертных судорогах. Тремя последними ударами Кир отсек огромную голову.

Когда голова отвалилась от туловища и Кир пихнул ее ногой, собачье войско смешалось, и псы, окружив Кира, принялись слизывать кровь с травы и с ног царя персов.

Кир выпрямился и обвел властным взглядом весь мир.

В тот же м персы разом соскочили с коней и с радостными криками двинулись навстречу своему царю, победителю чудовища. Да, его подвиг был достоин и самого Геракла. Великий силач несомненно признал бы царя персов своим собратом.

Даже чужестранец Кратон испытывал гордость от того, что служит такому славному царю-герою, и стал снисходительно полядывать на парфян. Те тоже спешились, и, хотя их здесь было куда больше, чем хозяев гор, они тихонько обступили персов со всех сторон, терпеливо дожидаясь, когда их подпустят к победителю зверя и к самому поверженному чудовищу.

Только “скиф Азал” не двинулся ближе ни на шаг, так и остался в стороне. Но Кратона учили зоркости в школе Болотных Котов, и он видел, что Азелек очень радовалась победе своего необыкновенного повелителя, только скрывала свою радость глубоко в сердце.

Она неторопливо убрала стрелу в колчан, повесила лук, а потом, поплевав на пальцы, взялась за поводья и стала разворачивать коня.

На Кратона скифская красавица Азелек не взглянула в тот день ни разу.

Парфяне, конечно же, дождались своей очереди. Так задумал и того очень хотел Кир, царь персов.

По знаку Кира его соплеменники расступились, пропуская чужаков. Парфяне подошли, но не так близко, как персы, и стали выражать свое восхищение беспорядочными возгласами и взмахами рук. Они словно робели, признавая в царе нечеловеческую силу и ловкость.

Из парфянских рядов выступил на шаг вперед человек наружности более благородной, чем имели остальные, и воинском гиматии из дорогой материи.

-- Вот поистине царь! -- немного склонив голову, с достоинством проговорил он на арамейском.-- Царь, которому надлежит править многими доблестными воинами и большой страной. Приятно и почетно исполнять веления истинного царя.

-- Кто ты? -- вопросил его Губару.

Парфянин представился кшатрапаваном конницы.

-- Так ты хочешь иметь разговор с царем персов? -- многозначительно произнес Губару.

-- Почту за самый высокий дар богов! -- воодушевленно ответил тот.

От парфян отделился еще один человек. Он вышел с медной чашей, полной воды, подал ее стратегу, а тот принял сосуд и торжественно поднес его царю персов.

Кир же наклонился, сильным движением погрузил меч в землю и так очистил его от крови, а затем погрузил меч рукояткой в поданный сосуд и омыл в нем свои руки.

По завершении ритуала парфянин осторожно, чтобы не полетели брызги, вылил воду на землю.

-- Кшатрапаван, ты хочешь говорить с царем при всех или наедине? -- задал новый вопрос Губару.

-- Если царь пожелает говороить наедине,-- ответил понятливый парфянский стратег.

Губару переглянулся с Киром. Оба казались очень довольными. Даже Гистасп, державшийся в стороне, как равный среди простых персидских воинов, остался доволен событиями, происшедшими в стане чужого войска. На его лице появились розовые пятна, а глаза влажно заблестели.

Персы стояли плечом к плечу с парфянанами, и все затаили дыхание.

Кир и парфянин отошли от туши убитого вепря. Стратег приложил руку к сердцу и неслышно произнес две или три фразы. Кир только и сделал, что невысоко поднял руку и кивнул, как если бы парфянин находился у него в подчинении. Тени кустов не успели сдвинуться и на палец, как оба вернулись на прежнее место и парфянин, еще раз поклонившись Киру, с гордым видом вернулся к своим воинам.

Губару еще раз радостно переглянулся с царем. Произошло именно то, чего они ожидали.

-- Царь персов приглашает всех на праздненство по случаю удачной охоты! -- как обычный глашатай, громогласно объявил Губару.-- Охота была дарована богами!

Да, теперь можно было считать, что охота на войско Гарпага оказалась удачной.

Тем временем со всего лагеря тянулись к этому месту воины Гарпага -- мидяне, каппадокийцы, армене?. Появились разгоряченные охотой марды, маспии и другие жители гор, подвластных Киру. Быстро пролетел по округе слух, что царь персов поразил необыкновенного зверя.

Сам Гарпаг появился едва ли не последним. Радоваться ему или огорчаться, он, похоже и сам не знал. Вид у этого семидесятилетнего стратега -- впрочем, еще крепкого в мышцах и костях -- был довольно растерянным. Все решилось без него и как бы само собой. С одной стороны войско как бы оставалось под его началом, а с другой, уже перешло под начальство Кира. Получалось, что Гарпаг мог вовсе не считать себя мятежником. Возможно, именно эта мысль выражалась на его лице в блуждающей и неясной улыбке.

Прихрамывая и переваливась с боку на бок, он двинулся навстречу Киру.

-- Царь! Да хранят тебя боги! Как же я рад видеть тебя после стольких лет...-- произнес он уставшим, почти жалобным голосом, вытянул вперед и руки и повторил: -- После стольких лет.

-- Мой добрый Гарпаг! -- с искренней радостью приветствовал старика Кир.-- Сколько раз я приглашал тебя в гости! Вот наконец ты добрался до моих гор. Приетствую тебя.

Они обнялись, и Кир поцеловал его, как равного -- в щеку. Бледное лицо Гарпага зарделось. Он поцеловал Кир в плечо и смиренно подождал, пока царь сам выпустит его из своих объятий.

-- Да, мой старый воспитатель,-- проговорил Кир, учтиво отстранив от себя старика.-- Мы оба постарели. Сколько серебра! Сколько серебра нажили! Теперь мне вновь понадобятся твои добрые советы.

-- Если прикажешь, царь, не стану отходить от тебя ни на шаг! -- в волнении отвечал Гарпаг.

Так обрел царь Кир большое войско, с которым уже не страшно было двинуться на Эктабаны.

Но прежде царь персов устроил огромный пир. Когда охота только начиналась, я видел множество стад коз, овец и коров, гонимых к Пасаргадам. Оказалось царь велел своим соплеменникам очистить от колючего кустарника еще один большой участок земли, и забить там для пира всех животных, доставшихся ему от отца. Кроме того, он велел принести большое количество вина и хлеба.Так было приготовлено обильное угощение для всех: как для подвластных ему племен, так и для пришедшего в горы войска.

Такого грандиозного пиршества, какое произошло на следующий день, мне никогда более не приходилось видеть.

В начале праздника Кир отдал отцовское копье одному воину, который во время охоты наткнулся на медведя и в одиночку убил его. Однако воин отказался от дара, сказав, что царь несомненно совершил куда больший подвиг. Элины бы стали спорить, начав сравнение сил медведя и кабана, однако в горах Персиды никакого спора не вышло. Все в один голос стали славить Кира, и тот легко сдался на уговоры. Да и в самом деле копье лучшего охотника принадлежало ему по праву, хотя только малое число сведущих людей, и то мысленно, засчитали ему в добычу целое войско числом почти в двадцать тысяч воинов.

Когда пиршество, длившееся трое суток вподряд стало подходить к концу, Кир призвал к себе своих глашатаев и через них обратился ко всем горным племенам с таким вопросом*:

-- Воины! Какой из дней вам больше понравился: тот, когда вы в поте лица рубили кустарник, или тот, когда вы сели пировать со мною, Киром из рода Ахеменидов?

Нетрудно было предсказать дружный ответ персов.

-- Тогда я, Кир, царь персов, Ахеменид, скажу вам, персидские воины! Если вы пожелаете следовать за мною, то у вас будут и эти блага, и еще в тысячу раз больше. Верю, что вы ничем не уступаете мидянам, которые считают себя нашими властителями. Настало время, когда вы должны обрести первенство на всех землях, которые завоевали наши общие с мидянами предки многие века назад. Идите за мной, и все народы скажут: “Вот лучшие воины на земле, созданной по воле Ахурамазды!”

И все персы, услышав такую речь, поднялись в едином порыве и двинулись со всех сторон к своему царю. Это движение -- всего несколько десятков шагов -- было подобно начальному движению горной лавины, ибо оно уже не могло остановиться и, обретя полную мощь, в скором времени потрясло весь поднебесный мир.

И Кратон Милетянин, чужак среди персов, был при этом великом начале, двинулся с первым весом персидской лавины и вместе с этой неудержимой лавиной достиг пределов мира.

На пятый день, отдохнув от пиршества, соединенное войско покинуло предместья Пасаргад и тронулось на север, в направлении Эктабан.

Повод для огорчения имел только верный хазарапат Кира Уршаг. Царь не взял его с собой в поход, велев с сотней воинов охранять Пасаргады и дворец от пожара и разбойничьих наскоков. В продолжение двух часов, пока войско удалялось от города, можно было различить вдали, у стен дворца, алый гиматий Уршага, который он надел для проводов.

Странное чувство владело мною в первые недели похода на Эктабаны. Я находился в гуще войска, жил в палатке, днем видел сверкающие медью парфянские шлемы, а вечером сидел у костров вместе с воинами. И вот мне казалось, что я до сих пор остаюсь лазутчиком, проникшим в лагерь вражеской армии, и надо узнать о ней как можно больше, а потом спешно пробираться через горы и докладывать обо всем Киру.

Между тем, Кир был рядом, он сам вел это войско. Он жил, как и воины, в обыкновенной палатке, так что Гарпаг, наверно, совестился, обитая или в обширном шатре, или в лучшем из домов селения, у которого останавливалось войско. Видно, Гистасп и Губару роптали по этому поводу, раз однажды у большого костра я услышал слова Кира:

-- Пускай старик понежится. Туман вредоносен для моего доброго Гарпага. У него больные ноги, и хребет уже не гнется, а его послали в такую даль.

Я с нетерпением ожидал часа, когда Кир вновь призовет меня и пошлет куда-нибудь с важным делом, для выполнения которого лучше всего годится Болотный Кот. Например, в Эктабаны: разведать, что на уме у Астиага, а там или вовсе заморочить ему голову, или просто тихонько отделить ее от туловища и припрятать в надежном месте.

Однако Кир как будто забыл о чужестранце и в первый месяц похода ни разу и не призвал его к себе, чтобы дать важное поручение. Впрочем, как я заметил, он не особо жаловал и других чужестранцев -- иудея Шета и вавилонянина Аддуниба,-- которые следовали вместе с ним.

Теперь, когда двинулась великая сила, Кратон с его повадками и его уменьем уже как будто не требовался царю персов. Кир наконец принял все необходимые решения и весь превратился в действие, отказываясь наперед от всяких советов, а тем более от коварных, скрытных замыслов. Обижаться на него за это было по меньшей мере неблагоразумно.

Кир-военачальник ничем не отличался в этом походе, особенно в первый месяц, от Кира-охотника. Он почти не слезал с коня, зорко, с прищуром, осматривался, хотя в его взгляде не было подозрительности, недоверия к чужим воинам. Приказания он отдавал больше руками, чем голосом, словно стараясь сберечь тишину, необходимую в начале охоты, при выслеживании зверя. Теперь, когда все подчинялись ему, я не замечал в его лице и в его манерах ни малейшего высокомерия, даже чрезмерной властности, какую он проявил, когда поборол вепря и одним взглядом покорил чужое войско.

Однако вскоре после того, как войско спустилось в равнинную область, между нами все же случился короткий разговор, заставивший взволновано биться мое сердце.

Однажды в полдень с ясных небес послышалась чудесная мелодия. Царь приостановил коня и стал вглядываться в вышину. Невольно задрали головы и сопровождавшие его воины.

Маленькая птаха темной точкой дрожала в синеве, а ее звонкая песня заливала, казалось, всю равнину.

Я не сдержался и, вновь дерзко окликая свою Судьбу, произнес чересчур громко:

-- Жаворонок!

Кир сразу обернулся, остро взглянул на меня и поманил рукой. Его воины расступились. Я подъехал к царю.

Поначалу он долго смотрел в небеса, будто подозвал меня только для того, чтобы я разделил с ним это безмолвное наблюдение.

-- Скажи, эллин, этой птицей, по-вашему тоже владеет Судьба? -- вдруг прроговорил он, не опуская взгляда.

Я ответил не сразу. Сначала поразмышлял, дабы сказать не слишком нарочито и прямолинейно, то есть по-варварски.

-- Думаю, любой эллин завидует этой птице, когда слышит ее песню,-- наконец нашел я пригодные слова.-- Эллин скажет, что жаворонку дарована такая счастливая Судьба.

-- Дарована? -- удивился Кир и, “опустившись” с небес, испытующе посмотрел на эллина.-- Но разве то, что даровано, может назваться Судьбой.

Не раз за свою жизнь я вспоминал и вновь обдумывал эти слова, но и до сих пор не смог постичь всю их глубину, их тайну.

Азелек жила в отдельной палатке. По слухам, ходившим среди войска, того требовал скифский закон, запрещавший спать под одной крышей с иноплеменником. Она часто охотилась; иногда вместе с персами, но чаще в одиночку. И всегда сопровождала царя, когда он выезжал куда-то из своего лагеря. Я уже знал, что “скиф Азал” входит в сотню царских воинов-телохранителей, несмотря на свои юные годы и не слишком внушительный вид. Звание лучшего стрелка, носимое “скифом” никто е оспаривал. Можно было добавить к этому званию и второе: “самый зоркий глаз”. Не раз я усмехался про себя: впору бы именоваться скифской амазонке не “жаворонком”, а “соколом”. И что же! Однажды наконец открылось: “азалом” скифы называют маленького степного сокола.

Несмотря на свою зоркость, я ни разу не замечал, чтобы Азелек хоть на миг заходила в палатку царя или же он сам приближался хотя бы на десять шагов к ее палатке. Тут была волновавшая меня тайна, раскрыть которую я, по правде говоря, уже не надеялся.

Я знал свое место и, признаюсь, очень дорожил им. Чтобы отвлечься от смутных замыслов и влечений, я брал себе женщин в селениях. Они отдавались легко и не требовали ни платы, ни жертв. И ни с одной из них, безымянных и, как теперь чудится, даже безлицых, не испытал я того блаженства, какое охватило меня некогда в горах, между трех горящих костров, под столбом белого дыма, поднимавшегося высоко в небеса.

Любимая жена Кира, которую звали Касанданой, сопровождала войско, сидя в особой, очень просторной и наглухо закрытой повозке. В двух других повозках ехали наложницы, числом двенадцать или четырнадцать.

Касандана приходилась царю прсов двоюродной сестрой. Их сыновьями и были юный Камбис и совсем еще маленький Бардия. Еще было известно, что Касандана очень умна и рассудительна и Кир советуется с ней не реже, чем с Гистаспом или Губару. Напомню, что никому, кроме супруга-царя, не допускалось видеть ее -- так повелевал персидский закон.

Кир запретил воинам под страхом жестокого наказания всякие разговоры о том, что они будто бы идут войной на самого Астиага. Напротив, он повелел считать, что войско движется на помощь престарелому Астиагу, дабы облегчить ему власть над большой страной, с которой тому, по ветхости здоровья, все трудней и трудней управляться. Воины были не настолько прямодушны, чтобы воспринять такую стратегию всерьез. Тем не менее, игра, предложенная царем, пришлась им по нраву, возбуждая их гордость и честолюбие.

Какие бы вести не стали доходить до Астиага, а только он сразу почуял неладное и прислал к своему внуку гонца с повелением незамедлительно явиться к нему в Эктабаны, оставив войско.

Кир ответил, что явится к царю Мидии гораздо быстрее, чем тому в действительности угодно.

Сам же Кир вовсе не торопился достичь Эктабан, хотя, если вдуматься, в его ответе не нашлось ни одного лживого слова.

Он неторопливо вел армию от одной области к другой, будто терпеливо ожидал, пока тот или иной управитель отложится от Астиага в его пользу. Успеху такой тактики очень способствовал Гарпаг, хорошо знавший, кто из управителей готов присоединиться к врагам Астиага, если увидит, что их числа и мощи уже вполне достаточно для начала мятежа. И так войско, набирая все новые силы, двигалось на Эктабаны не по прямой линии, а как бы намеревалось охватить город петлей, то есть по-охотничьи обкладывало волчью нору или, если угодно, медвежью берлогу.

В начале лета следующего года Астиаг наконец не выдержал и проявил решимость. Видимо, мидийский царь наконец уразумел, что, стоит еще помедлить, и он чего доброго останется вовсе безо всякой защиты. Он собрал внушительное войско и двинул его навстречу персам.

Когда весть о неминуемом большом сражении дошла до Кира, он впервые созвал большой совет, пригласив на него и эллина Кратона.

На совете говорил в основном Гарпаг. Он уже не выглядел таким робким и растерянным, как в день охоты на его войско, и казался даже помолодевшим. Куда делась старческая медлительность его походки и даже хромота?!

Он убеждал Кира и других военачальников, что победить в сражении будет не трудно. По его словам, некоторые стратеги Астиага готовы перейти на сторону Кира прямо перед началом сражения и, если бы их тайные уверения были лживы, то они давно бы выдали изменника Гарпага царю Мидии. Он уверял, что ассирийцы, армены, каппадокийцы, а также стоящие под Эктабанами части наемников из Дома Тогармы* несомненно примут сторону персов, как только встретятся с ними и таким образом смогут легко противостоять тем десяти тысячам хорошо вооруженных мидян, которые оставались под началом ближайших родственников Астиага и за которых Гарпаг не ручался.

Губару считал, что пора начинать войну всерьез и биться с врагом в открытом бою, иначе от долгого бездействия и чрезмерной уверенности в своих силах войско начнет разлагаться. Гистасп молчал и, значит, соглашался.

Мнение Кратона вновь не потребовалось, да и что говорить -- сражения больших армий не по его части.

И вот, пройдя через западные пределы Парфии и Гиркании, войско Кира двинулось на Эктабаны по прямой.

Пришло время Кратона, назначенного стратегом лазутчиков, и он воспрял душой. Снова начались бессонные ночи, гон коней, хитроумные засады, короткие столкновения с мидийскими разъездами.

Пришло наконец время, когда моих вестей вновь стали с нетерпением ожидать Кир и его военачальники, включая и самого Гарпага, чьим недавним врагом, нанесшим его войску в горах самый ощутимый урон, был Болотный Кот из милетской школы.

Когда до столкновения армий осталось не более пяти дней, Гарпагу из моих рассказов стало ясно, что враг, выйдя на поле битвы, по всей видимости нанесет “удар трезубцем”. То есть основными частями конницы ударит по флангам, а третьей частью, меньшим, но отборным отрядом мидийских всадников, числом примерно в две тысячи -- по центру персидского войска, дабы отбросить его и вызвать панику в самой гуще персов. А между “зубьями” конницы будет наступать пехота.

Тогда Кир принял решение поставить пять тысяч пеших персидских воинов именно в центре.

Гарпаг был удивлен и пытался отговорить Кира, но тот сказал:

-- В первом сражении персы должны устоять перед конницей и показать пример остальным. Тогда они станут непобедимыми.

Гарпаг ответил, что такое противостояние требует от пехотинцев не только доблести, но и большой сноровки.

-- Научи персов,-- просто сказал Кир.-- они не такие гордецы, какими кажутся. Они будут тебе благодарны.

Три дня кряду парфяне изображали грозных врагов, несущихся галопом на пеший строй персов.

Большим знатоком обороны оказался Фарасг. Он учил персов, как правильно ставить копья, уперев их концами в землю перед стопой, выставлять через плечи воинов первого ряда копья второго и третьего рядов, держать щиты и, наконец, попросту сплачиваться в одном дыхании перед мощным ударом. Сам Кир прилежно учился ставить копье к ноге, удивляя Фарасга простотой обращения.

Кир также запретил Гарпагу и другим стратегам воодушевлять воинов тем, что большая часть вражеского войска, выйдя на поле битвы,перейдет на сторону персов.

-- Так будет не всегда,-- прозорливо заметил он.-- Нельзя приучать персов к легкой добыче и надеждам на то, что у врага нет желания сражаться.

И вот наконец в одну из ночей долина впереди замерцала мириадами костров.

Следующий день ожидался таким же знойным, как и предыдущий, поэтому противники, не сговариваясь, приготовились к сражению, как только забрезжил рассвет. По традиции ожидали первого луча солнца.

Земля так нагрелась накануне, что уже на заре эфир дрожал над ней и враг казался пестрым облаком мошкары, висящей над серебристой гладью мелких озер.

Гарпаг вглядывался вдаль, до боли прищурив глаза.

-- Мы не ошиблись,-- заключил он.-- На правом фланге конница Ашташа. Они держатся отдельно и повернут против мидян. Слева -- Гут. Ему я тоже доверяю. Пехота Вазгена не станет торопиться, а я подам ему знак “змеем” ( имелось в виду копье с длинными лентами алой материи, висевшими у острия). Опасен только центр. Всадники и пехота Атрагира.

-- Прекрасно,-- без всякого волнения сказал Кир.-- Не мы ожидаем гостей, а нас давно ждут в гости, поэтому надо идти навстречу.

И так, принеся последние жертвы и помолвишись богам, войско Кира двинулось вперед.

Поскольку никто не требовал от чужестранца Кратона стоять в боевом строю, то он предпочел следовать за царем на почтительном расстоянии. Однако на протяжении всей битвы он хорошо видел алый гиматий Кира и его высокую тиару.

Поначалу Кир, окруженный сотней лучших воинов, двигался впереди войска. Замечу, что “скифа Азала” среди воинов не было. Может статься, Кир убедил своего “скифа”, что ниже достоинства лучшего стрелка стоять там, где люди пускают наобум друг в друга тысячи стрел.

Затем, когда расстояние между противниками сократилось примерно до трех стадиев, он остановил коня, неторопливо спустился на землю и вошел в глубину пешего строя персов. Всадники свиты разъехались, присоединившись к немногочисленной персидской коннице, а царского жеребца и вовсе увели с поля битвы. Так Кир воодушевил своих воинов сражаться без страха.

Издали мне показалось, что вместе с пешими персами он двинулся на мидян так же, как на чудовищного вепря: медлительно и немного вразвалку.

Гарпаг мог быть доволен: все произошло именно так, как он предсказывал. Верные Астиагу и не знавшие о заговоре, воины Атрагира с криками бросились на персов, его конница начала разбег, зато все остальные, сделав несколько шагов, стали будто засыпать на ходу.

Решительно бросившись вперед, персы вовремя остановились и выставили копья, как учил их Фарасг.

Донесся страшный треск. Передние кони мидян вздыбились, словно морская волна, налетевшая на камни. От наката огромной тяжести, персы немного попятились, но устояли. И вот кони мидян, завязнув в гуще пешего строя, стали валиться один за другим и словно исчезать вместе с седоками в бурлящем водовороте. Всего несколько мгновений перед тем, как потемнеть от крови, в руках персов ярко сверкали новые мечи, привезенные Киру иудейским торговцем Шетом.

Тем временем пешие отряды армен и каппадокийцев попросту остановились и стали безучастно наблюдать за сражением, а парфяне и каппадокийцы Гарпага легко окружили отряды Атрагира и стали добивать их со всех сторон. Наемники же -- те и вовсе не стали дожидаться итога, а сразу ударились в бегство, видно полагая, что лучше всего держаться подальше от возбужденных победителей.

Битва длилась не более часа. Войско Атрагира было истреблено поголовно, а сам он принял смерть, как доблестный воин. Кир устроил ему торжественное погребение и даже досадовал, что первое сражение завершилось чересчур быстро и чересчур успешно. В самом деле армия Кира, потеряв всего два десятка воинов, за один час увеличилась втрое.

Кир отказался от большого торжества по поводу победы и не дал воинам отдыхать.

-- Охота не кончена,-- сказал он.-- Солнце еще высоко. Отдых вреден.

В три дневных перехода войско Кира, выросшее подобно волшебным зубам дракона*, подошло к Эктабанам.

Когда вдали ярко засверкал своей серебряной кровлей дворец мидийского царя, Кир приказал остановиться. Губару убеждал его двигаться дальше еще быстрей и захватить город, не дав Астиагу опомниться. Его поддерживали и все стратеги, старые и новые, перешедшие на сторону персов.

Однако Кир не стал отвечать на эти призывы. Целый час он неподвижно простоял на холме, глядя на город. С таким видом он стоял некогда и на крыше своего собственного дворца, всматриваясь в ночную даль, где мерцали огни чужого войска.

Потом он отправил к Астиагу гонца с посланием. Он уведомлял царя Мидии о своем приезде и самым миролюбивым тоном предлагал Астиагу принять с царскими почестями своего внука и законого престолонаследника.

Астиаг отрубил гонцу голову, собрал, а вернее согнал все мужское население города, включая подростков и стариков, в одно бесполезное войско, то есть попросту в стадо, вооружил всех копьями и дротиками и велел сражаться с Киром. При этом он приказал своим воинам, охранявшим дворец (их было две тысячи) без пощады убивать всех, кто трусливо побежить с поля боя.

Увидев огромную толпу, двинувшуюся навстречу, Кир грустно вздохнул.

-- Мой дед совсем выжил из ума,-- проговорил он.-- Кем он собирается править, если решил остаться и без города, и без народа?

Кир даже не стал строить своего войска.

-- Стыдно воевать с теми, кто едва успел родиться, и с теми, кому и так пришла пора умирать в своей постели,-- заметил он.

Затем он приказал выступить вперед только арменским стрелкам и перебить только настоящих воинов. Для прикрытия лучников Кир выслал конных парфян.

Чтобы предсказать итог новой “битвы”, не требовались ни внутренности животных, ни оракулы. Как только, пораженные стрелами, стали валиться наземь злые надзиратели, мидяне кинулись врассыпную, Два десятка стариков, уже не способных к бегу, бросили копья и пришли к Киру с поклоном. Они смиренно просили Кира принять под свою власть Мидийское царство, не наказывать подневольных жителей Эктабан и не разрушать их город, ни чем не провинившийся перед Киром.

Кир сказал, что ему для справедливого правления город нужен в полной целости и сохранности, и сдержал свое обещание.

Персы без ропота приняли его запрет грабить Эктабаны, ведь в ту пору они еще не испытывали чрезмерного влечения к роскоши и богатству.

В конце дня войско персидского царя, не встретив никакого сопротивления, вступило в Эктабаны и расположилось в городе, как если бы просто пришло на постой.

Незахваченным оставался только царский дворец, в котором с горсткой воинов заперся Астиаг.

Об Эктабанах, расположенных у подножия священной для персов и мидян горы Оронта, и чудесном дворце следует сказать несколько слов. По эллинским меркам, Эктабаны уже можно было назвать городом, даже весьма немалым городом, однако этот город не был защищен крепостной стеной. Дворец же, который представлял собой мощную крепость, располагался выше, на горном склоне. Таким образом цари Мидии, сами укрепившись за стенами, оставляли своих подданных на произвол судьбы. Стены вокруг Эктабан были возведен позднее, по велению Кира.

Удивительно, что дворец мидийских царей до сих пор не считаетсяодним из чудес света. По преданию, он был построен царицей Семирамидой*. Семь его стен -- одна выше другой -- возведены из огромных кедров и кипарисов, так что со стороны дворец выглядит ступенчатой пирамидой высотою почти в полтора плетра. Все яруся, кроме первого, самого высокого, окружены портиками со множеством резных колонн необыкновенной работы и обиты серебряными и золотыми пластинами. Кроме того, зубцы стен, с первой и по седьмую, выкрашены в разные цвета: белый, черный, красный, синий, оранжевый, серебряный и золотой. Кровля дворца, как я уже сказал, выложена серебряными плитами. На втором и третьем ярусах располагались плодовые сады, подобные чудесным висячим садам Вавилона. Царский трон находился на четвертом ярусе, посреди просторного помещения, вмещавшего до полутора тысяч приближенных и гостей. Таков был уже в то время этот великолепный дворец. Глядя на его дрвесные стены, я удивлялся, как мидийские цари не страшились чудовищного пожара, способного вспыхнуть или по воле Рока -- от грозы или случайного поджога, -- или же при нашествии врагов. Оказалось, что бревна были предварительно подвергнуты особому морению, а потом обожжены таким образом, что разжечь их после такой обработки было бы не легче, нежели растопить очаг камнями.

Воины Кира, воодушевленные победами, предлагали немедленно начать осаду. Персы, умевшие легко взбираться на горные кручи, уверяли своего царя, им не потребуются даже лестницы -- будет достаточно длинных веревок и сотни наконечников копий. Однако Кир отказался от осады. Он повелел воинам провести ночь без вина и шумных разговоров, предавшись спокойному сну. Захваченный город затих, а сам Кир не сомкнул глаз. Один из приближенных Астиага, перешедший на сторону персов, предложил царю расположиться в его роскошном, по персидским меркам, доме. Кир же отказался и от этого предложения, оставшись ночевать в своей походной палатке. Всю ночь в ней горел светильник.

Третий его отказ что-либо предпринимать в ту ночь касался лично Кратона Милетянина. Стражники пропустили меня к царю, и я, уже сгорая от нетерпения, предложил ему и свои услуги: пробраться во дворец, выведать досконально, что там происходит и вернуться со сведениями о замыслах Астиага.

Кир впервые за эти дни показался мне уставшим.

-- Благодарю тебя, эллин,-- сказал он.-- Не хочу тревожить своего деда в такой час.

Мое удивление было велико.

-- Буду тих, как кошка,-- пообещал я.-- Никто не заметит меня.

-- Верю,-- кивнул царь персов.-- но лучше избежать всяких случайностей. Вдруг тебя все же увидит один из стражей. Мой дед -- человек очень мнительный. Подождем.

“Чего ждать?!”-- еще сильней изумился я, но промолчал.

Не успел я покинуть палатку, как дрогнули огоньки светильников и новые тени изогнулись на ее полотне перед царем. Сначала появились воины Кира и доложили:

-- Царь! Пришли стражники самого Астиага и со слезами просятся к тебе. Мы уже обыскали их.

Кир внезапно воспрянул.

-- Пустите их! -- приказал он воинам, а мне повелел остаться, добавив: -- Да, у тебя хорошее чутье, Кратон. Наверно, твой час.

И вот в палатке появились двое стражников Астиага, одетых куда роскошнее, чем сам Кир: в сверкавших серебряным шитьем парчовых кафтанах. Однако без шапок.

Оба стремглав бросились к ногам царя и замерли, уткнувшись лбами в волчью шкуру, лежавшую под раскладным сиденьем Кира. Царь поморщился. Наутро, когда уже сотни мидийцев выражали ему свою преданность и поклонение таким же образом, он уже не морщился, а впоследствии стал спокойно переносить и даже раболепные поклоны персов из других родов, ибо персы быстро переняли многие обычаи и одежду мидян. Но в ту ночь он поморщился, когда перед ним распростерлись двое вражеских воинов, пришедших просить его о милости.

Кир повелел им подняться, но они отказались вставать с колен.

-- Пощади нас, великий царь! Да будут боги покровительствовать тебе во всех твоих делах и да продлят твой славный род во веки веков! -- обратился к нему один из стражников.-- У нас нет никакого желания сражаться против тебя. Напротив, мы сочтем за лучшее в жизни верно служить царю персов. Мы просим смиловаться над воинами, которые еще находятся под чужой властью. Царь, пусть твои славные воины сохранят нам жизнь. Мы готовы сейчас же открыть ворота дворца и вывести Астиага наружу.

Кир снова поморщился. На этот раз -- от многословия. Он приподнял руку, и мидянин замер с открытым ртом.

-- Мой дед, великий царь Астиаг, здоров? -- строго спросил Кир.

-- Мы видели его здоровым, царь,-- изумленно пробормотал мидянин.

-- Он спокоен или пребывает в страхе?

-- Он очень устрашился, царь. Он велел запереть все двери, сидит в опочивальне без движения.

-- А вы говорите, что здоров,-- покачал головой Кир, сильно напугав и самих “послов”.-- У великого царя Астиага есть оружие? Он может иметь при себе какой-нибудь яд?

-- Да, у него есть меч. А о яде мы ничего сказать не можем. Не видели.

-- Мне нужны воины. Я сохраню вам жизнь и всех охотно приму на службу, только если вам удастся сохранить жизнь царю Астиагу.

Мидяне переглянулись в величайшем недоумении.

-- Кратон,-- подозвал меня Кир.-- Ты пойдешь с ними. Позаботься о моем бедном предке. Не допусти, чтобы он в приступе отчаяния покончил с собой.

-- Приложу все силы,-- с радостью пообещал я.

-- Не хочу быть похожим на вашего царя Эдипа,-- тихо, с улыбкой добавил Кир.-- Оденься получше и уговори старика, чтобы он принял меня, как доброго гостя.

Мы проникли во дворец через один из тайных ходов. Сразу за стенами мне в нос ударил тяжкий запах мертвечины.

-- Что это? -- спросил я мидян.

Стражник, вытянув руку с факелом, отошел на несколько шагов, и я, увидев шеренгу стоячих трупов, содрогнулся. Лица мертвецов были перекошены, рты разинуты. Тела их вздулись. Потом я заметил, что их ноги не достают до земли, потемневшей вокруг от крови. Внизу, под богатыми одеждами каждого из этих несчастных людей, скрывался тесаный кол.

-- Это маги! -- делая страшные глаза, прошептал мидянин.-- Астиаг казнил всех своих жрецов, ведь они когда-то предсказали ему, что от Кира не будет беды.

“Дважды ошиблись царские мудрецы”,-- грустно усмехнулся я.

Помню множество резных лестниц и дверей, обитых золотыми пластинами с изумительной чеканкой, а также -- слоновой костью, изрезанной тонкими узорами.

Стражники не лгали. Астиаг сидел на своем ложе, посреди мятых покрывал, и бессмысленно таращился на стену. Царь Мидии был очень полный, обрюзгший старик с очень крупной головой и мясистым подбородком. Завитые колечки его еще густых волос теперь клубились в беспорядке, и он немного напоминал отжившего свое, ослабевшего, ослепшего и оглохшего льва, который уже из последних сил поднимает голову, чтобы гаснущим взором окинуть свое племя и свои владения.

-- Отвлеките его,-- тихо велел я стражникам.

-- Как?! -- соображая не лучше своего повелителя, беспомощно развели они руками.

-- Поднесите ему питье и скажите: “Вот, ты просил, повелитель”.

-- Но ведь он не просил.

“Если все мидяне так отупели, странно, что их никто не успел завоевать раньше”,-- подумал я и гневно приказал:

-- Делайте, что сказано, если хотите жить.

Астиаг содрогнулся, будто увидел не стражника, подносящего золотой сосуд с вином, а ужасного призрака.

-- Зачем?! -- так и взвизгнул он.

-- Ты просил пить, царь,-- пролепетал стражник.-- Вот вино.

-- Я ничего не просил! -- закричал Астиаг.

-- Просил, царь, просил,-- стал настаивать стражник, чуть отступив; его рука задрожала.-- Мы все помним. Спроси остальных.

Мне-то и нужно было это препирательство. Я быстро управился: шмыгнул по-кошачьи на царское ложе позади Астиага и живо отыскал среди складок короткий меч, кинжал и какой-то подозрительный пузырек, отлитый из серебра.

-- Вы все хотите меня отравить! -- вопил на весь дворец царь Мидии.-- Хотите моей смерти! Не получите! Я сам... Я сам...

И он завозился, видимо ища припасенные для себя орудия смерти. Тут перед ним появился Кратон из Милета, одетый в дорогие одежды знатного мидянина, которую подобрали по его указанию сами стражники.

-- Царь Мидии! -- громко возгласил я.-- Твой внук, Куруш, царь, Ахеменид, шлет тебе привет и желает тебе и твоему славному роду здоровья и благоденствия!

Астиаг разинул рот и вытаращился на меня. Уж я приложил все свои силы и способности, чтобы явиться перед ним, словно по волшебству: как бы возникнуть из эфира.

-- Ты кто? -- прошептал старик, едва справившись с изумлением.

-- Посланник богов! -- не ведая стыда, отвечал я.

-- Ведь ты чужестранец!

-- Тем более. Выслушай меня, царь Мидии. Куруш, царь персов, желает тебе, своему ближайшему родственнику, самых великих благ и надеется, что ты примешь его достойным образом.

-- Куруш... Куруш...-- как в бреду, забормотал Астиаг, уронив голову, а потом вдруг встрепенулся.-- Где мои маги?! Почему они обманули меня? Пусть они мне скажут, что делает здесь Куруш.

-- Он пришел навестить своего деда,-- уже не особо церемонясь, сказал я Астиагу.

-- Навестить?! -- злобно воскликнул Астиаг.-- Мои маги обманули меня. Значит, он тоже обманет. Вот он прислал чужестранца, который лжет.

“Любопытно, ч т оАстиаг ответил бы Гистаспу или Губару? -- подумал я, усомнившись в своих способностях, как посла, и, значит, усомившись в правильности выбора, сделанного самим Киром.-- Губару вспыльчив, а вот Гистасп подошел бы для этого дела гораздо лучше меня”.

Позже я узнал от Кира, что он попросту опасался за жизнь любимого брата, до конца не доверяя стражникам Астиага.

-- Возвращаюсь к царю,-- шепотом сказал я стражнику.-- Но скоро вернусь. По знаку вы поднимите Астиага и понесете его навстречу царю Курушу. Тогда крепко держите его за руки и за ноги, чтоб не брыкался и сохранил величественный вид.

Еще я велел им открыть главные дворцовые ворота.

Кир пребывал в тревоге и нетерпении. Он уже не мог усидеть в палатке и стоял под прикрытием двух щитов, поглядывая на верхние ярусы дворца.

Увидев меня, Кир удивился и даже отступил на шаг, чтобы осмотреть разодетого по-мидийски эллина с головы до ног.

-- Ты успел стать хазарапатом у царя Мидии, Кратон? -- усмехнулся он, хотя взгляд его остался тревожным.

Мой рассказ о том, что я видел и слышал, был коротким, но исчерпывающим.

-- Магов жаль,-- покачал головой Кир.-- Знал многих. Они очень помогли мне, когда я еще не мог надеяться на свою силу. Я хотел одарить их всех. Ведь они не лгали моему деду. Никто из них не лгал.

-- Надо спешить,-- таков был мой вывод.-- К утру царь Мидии, да помогут ему теперь только боги, может и вовсе лишиться рассудка от страха и волнения. А то и лопнет какая-нибудь жила. Стражники готовы.

Кир взглянул на меня как никогда строго. Пожалуй, даже в день моей казни он смотрел на меня столь сурово.

-- Если царь Мидии умрет от страха, ответишь головой ты, а не они,-- предупредил он.

И тогда я мог бы отказаться от затеи, сказав царю: “Повелитель, делай сам, что хочешь”. Но тень Анхуза-коновала маячила у меня за спиной.

-- У великого царя Мидии остался один хазарапат,-- ответил я Киру.-- Он перед тобой и готов ответить головой за недостойный прием царя персов.

Тогда Кир сухо улыбнулся и велел своим воинам-персам выстроиться в две торжественные шеренги перед вратами дворца. “Царская дорога” ярко осветилась факелами.

На четвертом ярусе дворца мидяне, перегнувшись вниз через стены, с нетерпением ожидали моего знака, и когда все было готово, я помахал им факелом. Они исчезли.

Зато ожидание царя персов продлилось недолго. И вот главные, высокие, сверкающие золотом ворота стали медленно распахиваться.

Кир твердым шагом, однако чуть приседая по-охотничьи, двинулся вперед.

Ему навстречу шестеро стражников-мидян несли царя Мидии, крепко вцепившись в него и не давая шевельнуть ни рукой, ни ногой*).

Астиаг был бледен, взгляд его остекленел. Казалось, ему уже видится тесаный кол, на который его вот-вот усадят. Бывшие верноподданные вынесли своего царя наружу и остановились по знаку завоевателя Эктабан.

Кир раскинул руки и с искренней блажелательностью громко произнес :

-- Великий Митра радуется нашей встрече! Видишь, Астиаг, небеса чисты и огонь горит ровно. Ветер не гонит пыль нам в глаза, и тьма не мешает. Я счастлив, царь Мидии, что ты наконец принимаешь меня, как ближайший родич. Ведь и в самом деле у меня нет родичей ближе, чем ты.

Он не лгал, поскольку его родители уже умерли.

Кир подошел к Астиагу вплотную, велел стражникам отпустить его ноги, а потом крепко обнял своего деда.

-- Прочь! -- послышался его приказ “носильщикам”.

Те отскочили в стороны.

Видимо, Астиаг был очень тяжел, раз оба покачнулись. Ведь Кир предчувствовал, что придется удержать старика от падения на землю.

У Болотных Котов слух острый, поэтому я расслышал слова, которые царь персов сказал Астиагу шепотом на ухо, обхватив при этом его тучное тело. Другие, стоявшие ближе к царю, чем я, не услышали ничего и расспрашивали друг друга.

-- Дед, не бойся меня,-- уверял Кир Астиага.-- Мы оба держали свое слово тридцать лет. Разве не так? Ты не причинил мне вреда, и я не причинил тебе вреда. Разве я пришел к тебе отнять жизнь или золото? Ты казнил магов за обман, но они и не думали обманывать тебя. Ты сам увидишь, что обмана нет.

Он отстранился от Астиага. Тот вновь покачнулся, и стражники, следя за каждым движением Кира, сразу подхватили старика под руки, но уже не стали держать его, как пойманного волка.

Астиаг несколько раз порывисто вздохнул, содрогаясь всем телом, а потом уже сам потянулся к своему внуку и цепко схватил его за руки.

-- Куруш! Мой дорогой внук! -- воскликнул он, словно уже рыдая, хотя слез еще не было видно.-- Ты пришел! Теперь ты спасешь бедного старика. Все обманывают меня! Все кругом лгут!

Тут Астиаг и вправду зарыдал и стал судорожно трясти руки своего “дорогого внука”.

-- Смилуйся над стариком! -- всхлипывал он.-- Они все хотят меня погубить.

-- Теперь я пришел к тебе, и ты будешь отныне жить в радости и покое,-- обещал Астиагу Кир.

Астиаг вдруг замер, глядя Киру прямо в глаза. По его толстым щекам наконец обильно потекли слезы.

-- Верю тебе, мой дорогой внук! -- с необычайным благоговением прошептал царь Мидии.-- Верю! Ты один в этой стране говоришь правду. Бери все царство, бери! -- Он снова сам затрясся и стал трясти руки своего Куруша.-- Вот мой дом! Он теперь твой!

Тут Астиаг наконец отпустил своего внука и, словно переняв от него достаточно сил, самостоятельно отошел на несколько шагов. Стражники кинулись было поддержать своего повелителя, но он злобно отогнал их прочь.

В общем, старый Астиаг вдруг ожил, отчасти пришел в себя, и страх покинул его. Замысел Кратона удался, благодаря чудесной силе самого Кира.

-- Теперь это все твое! -- уже не раболепно, а гордо изрек Астиаг, широко разводя руками.-- Я устал, я болен, мне все лгут. Отдаю тебе, Куруш, все, что принадлежит моему прямому наследнику по праву.

Он обвел всех сверкающим взором -- теперь уже вовсе не таким мутным и невидящим, каким он озирался вокруг всего несколькими мгновениями раньше -- и громогласно известил своих бывших подданных (здесь, во дворце, их можно было по пальцам пересчитать):

-- Я, Астиаг, царь Мидии, ныне передаю свою власть, свой трон, свою корону и скипетр, своему внуку Курушу, сыну моей любимой дочери Манданы. Отныне и вовеки мой внук Куруш -- царь Мидии, царь Персиды, царь Аншана. Ему повинуйтесь!

Лицо Астиага побагровело. Он воздел руки к небесам и обратился к главному божеству:

-- Великий Митра, Хранитель Пределов, да исполнится твоя воля во свидетельство моих слов.

И отдал свое последнее повеление:

-- Повинуйтесь!

Стражники-мидяне бросились ниц перед новым царем Мидии.Воины Кира одобрительно зашумели, считая, что мидянам пора именно таким способом выразить свое почтение персам.

Кир замер, как изваяние. Ни одна жилка не дрогнула в его лице.

Как радушный хозяин, принимающий доброго гостя, Астиаг учтивым жестом пригласил Кира пройти в глубину дворца:

-- Пойдем, Куруш, я покажу тебе твои владения, твой дворец.

Чужестранец Кратон удивлялся чудесному превращению, случившемуся с Астиагом: теперь он выглядел вполне бодрым и даже искренне довольным своей участью -- участью правителя, утомленного заботами и теперь с радостью передающего свою власть достойному преемнику. Может, и вправду что-то перевернулось в голове и в сердце Астиага от объятий его добросердечного внука. Может, более всего он боялся унижения, страшился бесславной смерти, а, увидев, что ему не грозит ни то, ни другое, воспрял духом и смирился. Одно ясно: до сего часа самим Астиагом правили предрассудки.

-- Я помню здесь каждый угол,-- ответил Кир.-- Мне очень нравился твой дворец.

-- Твой! -- воскликнул бывший царь Мидии.-- Отныне твой! Пойдем, я поведу тебя к “быкам”! Они теперь тоже твои!

-- Я помню дорогу к “быкам”, Астиаг,-- настойчиво напомнил своему деду Кир.-- Теперь глубокая ночь, и всем нужен отдых. День был нелегким и для тебя, и для меня. Отложим хлопоты до света.

-- Но ведь ты должен принять быков немедля! -- уже не предлагал, а требовал Астиаг.-- Они должны почувствовать руку хозяина. Иначе разбредутся по горам, ищи их потом!

И с этими словами старик мелко рассмеялся.

-- К тому же для хозяина “золотых быков” ты, мой дорогой внук, одет не подобающим образом,-- добавил он.-- Пойдем, я покажу тебе сокровищницу. Я сам помогу тебе облачиться в лучшие царские одежды. Ведь теперь ты правишь великой страной, а не двумя ущельями.

-- Я видел сокровищницу, Астиаг,-- напомнил старику новый царь.

-- С тех давних пор в ней немало прибыло,-- сказал Астиаг.-- Пойдем. Ты должен все увидеть теперь и знать, каков размер твоего имущества.

И Кир повиновался-таки воле своего деда. Окруженные знатными персами, оба двинулись вглубь дворца.

Меня снедало любопытство, и, поскольку я сам назвался “последним хазарапатом” Астиага и был одет на удивление всем покорителям Эктабан, то набрался смелости и двинулся следом. Никто не решился отогнать меня прочь.

Тут произошло одно забавное событие.

До сего часа Гарпаг, хотя и присутствовал при “торжественной встрече”, но, по указанию Кира, укрывался среди воинов, дабы раньше времени не попасть на глаза Астиагу. Кир полагал, что появление Гарпага может еще сильнее напугать и так-то до смерти запуганного царя Мидии.

Теперь же Гарпаг увидел, что даже какой-то эллин позволяет себе сопровождать царя при его восшествии на престол, и решил про себя: “Не достойно тому, кто оказал Курушу такие великие услуги, оставаться в тени”. Он поторопился догнать персов, потянувшихся вслед за своим царем и оставить позади себя выскочку Кратона.

Астиаг все еще с опаской озирался на вооруженных персов. Так он вдруг и заметил своего славного военачальника. Он резво повернулся к нему и поначалу остолбенел, воззрившись на изменника. Персы невольно расступились.

-- А вот и ты, Гарпаг! -- язвительно изрек бывший царь.-- Может, тебя пропустить вперед? Какой у тебя обиженный вид. Я хорошо знаю Гарпага и догадываюсь: он теперь приписывает себе все деяния моего внука.

Гарпаг побледнел, но отвечал с достоинством:

-- Ты правил жестоко, Астиаг. Ты погубил моего сына. Ты возбудил против себя народ. Да, я писал царю о бедах страны и несчастьях твоих подданных. О многом царь узнал от меня, это верно. Да, я убедил многих стратегов и воинов в том, что власть Куруша принесет стране благополучие и изменит их жизнь к лучшему. Славный Куруш знает, что я всегда любил его, с самого дня его рождения. Это единственная моя заслуга, которую я приписываю лично себе.

-- Глупец! Ты глупец, Гарпаг! -- воскликнул Астиаг и даже притопнул ногой.-- И на свете нет большего глупца, чем ты! Если ты заставил стратегов поверить тебе, зачем ты возложил царский венец на другого, хотя мог бы хоть слегка прирыть венцом свою плешь? Мидяне возвысили тебя, а ты сделал мидян рабами! Вот и вся твоя заслуга*).

-- Довольно, Астиаг! -- резко оборвал его словоизлияния Кир.-- Ты сам говоришь глупость. Никто не делает мидян рабами. Они братья персам, как Гистасп является братом мне самому. Запомни, Астиаг, и не поднимай смуты.

Теперь побледнел и сам бывший повелитель Мидии. Видимо, он опомнился и устрашился своих слов, оброненных в приступе гнева.

-- Прости меня, мой дорогой внук,-- ослабевшим голосом пробормотал он.-- Как бы там ни было, я не люблю изменников.

Надо было видеть лица персов, когда перед ними открылась сокровищница Мидии. Позднее, добравшись до дворца Креза в Сардах, они попирали настоящие горы золота, но тогда они уже не были так заворожены желтым сиянием, как в эктабанских подвалах.

Астиаг противился тому, чтобы простые воины Кира узрели его богатство, однако Кир вновь резко оборвал высокомерную речь старика.

На всякого человека золото действует чарующе: сердце начинает биться чаще, мышцы напрягаются, рот наполняет слюна и на глаза навертывается влага. Перед грудами золотых украшений, рядами чаш по десятку талантов каждая и россыпями золотых лидийских монет, хранившихся в сундуках ( другая их часть хранилась в запечатанных медных сосудах) персы стояли, разинув рты. В каждом зрачке сверкала полновесная золотая монета.

-- Вот, персы, ныне это принадлежит н а ш е м у царству,-- теперь уже властным голосом проговорил Кир.

-- Тебе, царь! -- поправил Гистасп.

-- Тебе, царь! -- эхом откликнулись воины.

-- Глава каждого из персидских родов получит по таланту,-- сказал Кир.

-- Хвала богам, что мой великодушный внук правил не мидянами,-- тихо пробормотал Астиаг, имея в виду, что мидяне в ту пору были куда многочисленней персов.

Потом Астиаг пытался облачить своего внука в роскошные царские одежды, а тот отказывался, говоря, что час не настал.

-- Неужели ты не примешь одежду даже с моего плеча, старшего в роду?! -- с горечью (деланной или искренней, уже не поймешь) воскликнул Астиаг, снимая с себя расшитый золотом и серебром кафтан.

Если бы Кир отказался вновь, то оскорбил бы древний персидский закон. Он снял с плеч гиматий и принял дар. Мне казалось, он не желает стать похожим на мидянина, пока все остальные персы ходят в своих простых одеждах.

Кир остановился, не дойдя до трона Мидийского царства нескольких шагов. Искусно выточенный из кипариса и покрытый тонким золотом трон был невелик и спинка его была невысока, поэтому особенно массивными и могучими выглядели отлитые из чистого металла быки, стоявшие по бокам от сиденья. Трудно было именовать эти фигуры просто “подлокотниками”.

-- Что же ты, Куруш, мой славный преемник?! -- все не унимался Астиаг.-- Садись скорее! Покажись своим подданным в истинном величии. Пора!

Он так взволнованно торопил Кира, будто боялся, что кто-нибудь успеет вскочить на трон быстрее него и захватить власть еще легче, чем это удалось сделать Киру.

-- Нет, Астиаг,-- покачал головой Кир, как будто не боявшийся потерять власть.-- Быков ночью не запрягают. И по ночам не распахивают поля. Утро -- вот время, когда принимают великие дары богов.

Так Кир отказался взойти на мидийский трон посреди ночи.

Он распустил всех и повелел стражникам устроить знатных мидян достойным образом во дворце.

Отдав приказания своим, Кир подозвал меня.

-- Раз ты назвался “хазарапатом”, эллин,-- сказал он мне,-- то и побудь им до утра. Не думаю, что ты захочешь им остаться на больший срок. Прсмотри и за своими, и за чужими. У тебя холодный и зоркий глаз.

Я пообещал Киру, что в эту ночь буду зорок, как никогда. Однако про себя думал, что за оставшуюся до рассвета ночную стражу, в захваченном безо всякого боя, насилия и грабежа дворце уже ничего не произойдет и можно будет уже для собственного удовольствия пройтись по всем ярусам и покоям дворца, в случае чего ссылаясь на волю самого царя. Я полагал, что, когда перестану быть ряженым хазарапатом, другой такой возможности осмотреть весь дворец может и не представится.

Между тем, последняя стража стоила всех предыдущих вместе с минувшим днем и даже сражением на подступах к Эктабанам.

В продолжение часа я бесшумно, как и полагается ночью Болотному Коту, прогуливался по внутренним помещениям и портикам царского дворца, дивясь искусству строителей, а затем, наконец, углуюился в благоухащий сумрак висячих садов.

Ночь была тихой. Цвели магнолии. Их аромат дурманил чувства и вызывал передо мной образы обнаженных женщин.

Внезапно я почувствовал присутствие чужой силы. То мог быть враг или зверь.

Я сбросил с себя мидийский кафтан, не пригодный для любой схватки, и осторожно двинулся сквозь кусты.

-- Кама! Кама! -- послышался неподалеку голос Кира.

Он звал кого-то по имени.

В той стороне я заметил слабый отсвет, а когда подошел ближе и раздвинул ветки кустов, то на мгновение похолодел.

Царю не спалось, и он тоже решил сделать прогулку -- по своим новым владениям. Он вышел из внутренних покоев в сад, а из кустов ему навстречу вышла самка леопарда. Этого-то ручного зверя он теперь и подзывал к себе.

Однако со зверем происходило что-то неладное. Кошка переступала осторожно, двигаясь к царю по дуге. Светильник на треноге горел за спиной Кира, в отдалении, но я смог различить главный знак опасности: самый кончик кошачьего хвоста подергивался то в одну, то в другую сторону, как голова рассерженной змеи.

-- Кама, иди сюда! -- ласково позвал кошку царь.-- Разве ты меня не узнаешь?

Мы прыгнули в один и тот же миг: я и леопард. Я -- на зверя, а зверь -- на царя Кира. Но мне-то понадобилось два прыжка, а леопарду -- всего один.

Кир успел отскочить в сторону и выставить руку. Зубы зверя клацнули по его браслетам. Зад леопарда подогнулся в броске, и когти задних лап с треском разодрали полу кожаного гиматия, висевшего на плечах Кира.

В тот же миг я в прыжке схватил леопарда за загривок, а другой рукой нанес ему удар кинжалом в горло. Однако, умея точно бить человека, здесь чуть промахнулся только прорвал зверю шейные мышцы, не поразив главных жил.

Кошка пронизительно взвизгнула и вывернулась на меня. Благо, ее задние лапы зацепились за гиматий Кира, а то бы сразу двадцать кривых ножей прошлись бы по мышцам и костям несчастного Кратона. Я успел отвернуть лицо, и только только пять когтей скользнули по моему плечу, срывая кожу. Тут-то я воткнул кинжал зверю под нижнюю челюсть.

Но хищница не хотела отдать жизнь даром. Она рванулась, шерсть выскользнула из моей руки -- и меня опрокинул сгусток неудержимой силы. Падая навзничь, я отмахнулся кинжалом и угодил зверю в грудь. Но и кошка вновь достала меня лапами: мне обожгло правый бок и левое бедро.

Блеснули зубы. Я выставил левую руку, спасаясь от пасти, и почти ненароком схватил зверя за горло. И вдруг страшная боль пронзила мою левую кисть, а кошка содрогнулась и упала на меня плашмя, внезапно лишившись и сил, и жизни.

Ее шея вместе с моей рукою оказалась была пробита насквозь скифской стрелой.

Мы так и лежали теперь оба: я -- на полу, переводя дыхание от схватки и боли, а леопард -- на мне, испуская последний дух. Из пасти зверя пахло кровью, а его тело казалось мне горячим.

Кир появился надо мной, а с ним - еще три персидских воина. Один из них, не разобравшись, попытался подхватить кошку на копье, но я сам зарычал на него, как зверь.

-- Ты жив, Кратон? -- спокойно спросил меня Кир, приглядываясь к моей руке, пронзенной вместе со зверем.

-- Жив,-- только и пробормотал я.-- Где Азал?

-- Сейчас ты увидишь его,-- пообещал мне Кир и отдал приказ одному из воинов: -- Позови лекаря.

“Скиф”, которому Кир подал знак, наконец появился надо мной, и настроение мое сразу улучшилось.

-- Вот, Азал,-- старательно улыбнулся я “скифу”,-- одной стрелой тебе удалось поразить сразу двух зубастых котов. Ты -- самый лучший охотник на свете.

“Скиф” присел на корточки рядом со мной и с сочувствием посмотрел сначала на мою простреленную руку, а потом -- мне в глаза. Как возвеселилась моя душа!

А уж сердце и вовсе едва не выпрыгнуло из груди, когда Азелек тихонько прикоснулась к моему запястью и погладила мое предплечье. Боль ненадолго прошла. Я даже был доволен, что сверху весь прикрыт распластавшимся на мне леопардом, иначе все бы увидали, как живо поднялась во весь рост моя мужская плоть.

-- Прости меня, Кратон. Не хотел,-- со вздохом проговорил “скиф”.

-- Одной стрелой ты спас и царя, и меня,-- радостно отвечал я.-- Это малая плата. С меня причитается куда больше.

Тут появился лекарь Астиага со слугой, который нес за своим господином сумку с приспособлениями и сковороду с двумя дымящимися головнями. Какими-то особыми щипцами лекарь перекусил стрелу между моей рукой и головой леопарда, потом выдернул из моей кисти острие, осмотрел руку со всех сторон, а потом раздул головню и прижег рану с двух сторон.

После такой пытки плоть моя, конечно, прилегла отдохнуть, и, когда с меня снимали уже остывшего хищника, мне уже нечего было смущаться.

За все время лечения Кир не отходил от меня ни на шаг. Второю головню он взял со сковороды сам, сам же раздул раздул уголь, и, когда его лицо осветилось, прижег глубокие царапины, оставленные зверем на его собственной руке.

Лекарь Астиага, глядя на царя персов с величайшим изумлением, пробормотал:

-- Хвала великому Митре, теперь есть истинный царь. Повелитель Астиаг устрашился бы сделать с собой такое.

Когда я поднялся на ноги, Кир осторожно положил ту же раненую руку на мое плечо.

-- Это была не Кама,-- с грустной улыбкой сказал он.

-- Мне сзади было виднее,-- ответил я, пытаясь смягчить ошибку великого царя Мидии и Аншана.-- Она водила хвостом.

Говоря эти слова, я осторожно огляделся: Азелек пропала так же внезапно, как и появилась. Она всегда появлялась и пропадала, словно по волшебству.

-- Десять лет,-- вздохнул Кир.-- Давно здесь не был. Все осталось, как было Все узнал... Мне показалось, что это была Кама. Забыл, сколько времени прошло. Мой дед успел завести себе нового зверя.

-- Она была последним доблестным защитником Эктабан,-- решился я на сомнительную шутку.

-- Да,-- словно не заметив шутки, вполне серьезно кивнул царь персов.-- Я рад, что у меня пока есть такие же проворные защитники. Один из них -- ты. Другой -- Азал. Оба -- чужестранцы.

-- Твои воины, царь, отважны и сильны, как никакие иные воины в мире.

-- Верю,-- вновь кивнул царь персов.-- Это так. У меня есть львы и быки. Но теперь мне потребуются и ночные хищники. Все изменилось, хотя я мог бы обойтись без этих перемен. Ты, эллин, сам говорил, что в горах легче дышится и стоишь ближе к богам.

“Судьба!”,-- едва не проронил я.

-- Ты спас меня,-- сказал Кир.-- Иди в сокровищницу. Возьми, сколько хочешь.

И вдруг я догадался, почему в тот миг, когда лекарь вынул острие из моей руки, не только мое тело, но и душа почувствовала облегчение.

-- Царь! -- отвечал Киру Кратон Милетянин.-- Напротив, это я отдал тебе старый долг сполна, а ничего сверх того еще не заслужил. Ничего, кроме свободы.

Кир остро взглянул мне в глаза.

-- Эллин, так что ты выбираешь теперь: судьбу или свободу? -- вопросил он.

Ответ эллина был, конечно же, по-элински лукав:

-- Свобода позволяет мне выбрать судьбу.

Я в тот день не приносил жертв, не обращался к оракулам и гадателям. Всем правит Судьба, но там, где стоял царь Кир, который не признавал Судьбы и которому было суждено завоевать мир,-- там правила его персидская свобода. Мудрый Гераклит согласился со мной.

-- Бедный, бедный царь Эдип,-- проговорил Кир; несомненно, судьба Эдипа произвела на него глубокое впечатление.-- Несчастный человек. Он захотел иметь судьбу и не захотел иметь свободу. Больной человек. Ты меня вновь уверил, Кратон, что судьба -- это болезнь, которую легко подхватить в иных дурных местах и среди иных слабых людей.

Уже светало, и Кир повелел мне оставить службу и отдохнуть до восхода солнца.

Меня устроили в богатых покоях, и лекарь принес мне какое-то успокаивающее питье. Но этому зелью не суждено было погрузить меня в приятный сон и успокоить боль от раны и царапин.

Не успел я смежить веки, как полог около моего ложа колыхнулся. Невольно я схватился за кинжал: мало ли сколько еще оставалось у Астиага ручных хищников.

И признаться, вовремя отбросил его, иначе Азелек наткнулась бы на острие моего кинжала вовсе не так безнаказанно, как я сам -- на острие скифского меча давным-давно, в далеких персидских горах

Да, то была она, Азелек! Жаворонок и сокол в одном невесомом, но сильном тельце.

И она пала на меня сверху, как сокол на добычу.

Амазонки не умеют нежно целовать, зато кусаются так изысканно и сладострастно, как никакие иные женщины. Сокол превратился в ласкового леопарда. Теперь Кратон мог свалить вину за любую рану и любой укус на мертвого зверя, не знавшего пощады.

На исходе той ночи я испытал самую приятную боль в своей жизни.

И наконец она наткнулась на то острие, коему и жаждала принести в жертву свое тело. Она стонала и извивалась надо мной, и в мгновения высшего блаженства и высшей обоюдной силы, я приподнялся и крепко обхватил ее обеими руками, не чувствуя боли. Я измазал ей ровью всю спину.

Потом, застыв в судороге, она вздохнула так глубоко и с таким наслаждением, что вся тьма надо мною и все небо свернулись в этот ее блаженный вздох.

А спустя мгновение в моих руках оказалась пустота. Азелек снова исчезла.

Я откинулся на подушки, и весь утонул в боли. Мне казалось, будто меня наконец загрызли хищники.

На восходе, едва держась на ногах, я добрался до тронного зала и решил подпереть одну из колонн позади персов.

В то утро царь Кир, облаченный в золотые одежды, восшел на мидийский престол и стал править “золотыми быками” и страной, которыми его дед Астиаг правил более трех десятилетий. И, воссев на трон, Кир первым делом велел персам не притеснять мидян, а, напротив, перенять у них все полезные обычаи, потребные для владения такой богатой и обширной землей, какой он представлялась Киру.

На этом, как видно, Кратон завершает вторую историю и начинает третью: о том

КАК ЦАРЬ КИР

СПАС ЦАРЯ ЛИДИИ КРЕЗА ОТ ОГНЯ,

А ЕГО МАЛОЛЕТНЕГО СЫНА — ОТ НЕМОТЫ