Бумажный тигр (I. - "Материя")

ФУНТ НЕПРИЯТНОСТЕЙ. Глава 4

Колокольчик прозвенел задолго до сумерек, но Лэйд даже не повернул голову в сторону входной двери, лишь прикрыл лежащий на столе револьвер шляпой. Настоящий лавочник, чей слух отточен за много лет в совершенстве на зависть всякому завсегдатаю Ковент-Гардена[1], способен по одному лишь звону сказать, кто явился к нему в лавку и по какой нужде. Это звон был слишком неуверенным и кратким, чтоб возвещать явление безумного убийцы. Скорее, пришествие какой-нибудь пожилой леди за крахмалом или…

- Твои шуточки когда-нибудь доведут тебя до проблем с Канцелярией, Чабб, - пробормотал Макензи, оглядывая лавку из-под клочковатых бровей, - И тогда не рассчитывай, что старина Оллис придет тебе на помощь.

Лэйд через силу улыбнулся. Напряжение последних дней порядком подточило его чувство юмора, но изменять своим привычкам он не собирался. В тот момент, когда он не сможет улыбнуться очередному вызову Нового Бангора, Левиафан сможет праздновать победу.

- Только не говори, что зубной порошок и крахмал в одночасье стали стратегическими товарами.

- Много хуже. Жители Хукахука впервые за всю жизнь увидели табличку «Закрыто» на двери бакалейной лавки. Я точно не уверен, но, кажется, в Откровениях Иоанна Богослова[2] среди знамений Страшного Суда значилось что-то такое… Учти, еще немного, и на улице появятся безумные фанатики, возвещающие скорый конец всего сущего!

- Хорошо, что предупредил, Оллис. Я постараюсь им сбыть старые сухари.

- Ты не пришел сегодня на обед.

- Дела, сам видишь, - Лэйд развел руками, подчеркивая нарочно устроенный им в лавке с помощью Диогена живописный беспорядок, - Надо хоть раз в жизни навести подобие порядка в этих авгиевых конюшнях. Не хочу погибнуть в расцвете лет под лавиной из крахмала или сахара. Может, я не самый ревностный почитатель Брейрбрука, но такая трагическая кончина не по мне. Бога ради, не касайся этой бочки! Там скипидар!

- Про Саливана слышал? – внезапно, почти без перехода, спросил Макензи, брезгливо покосившись на бочонок.

- Что? Нет. Что такое с Саливаном?

Владелец «Глупой Утки» поморщился.

- Представляешь, захожу я к нему сегодня с утра… Одно старое ерундовое дело, да что-то в голову постучалось. Ну, думаю, наш приятель Эйф, верно, дома должен быть. Стучу – и ничего. Может, на дежурстве, думаю? Тяну, значит, за ручку – а дверь-то и не заперта! Вот тебе и фокус! Да Эйф скорее шлем на ночь снять забудет, чем дверь не запрет. Тут у меня что-то внутри заворочалось, точно в пивном бочонке. Дай, думаю, загляну одним глазом, что у него внутри творится. Открываю дверь, захожу – и вижу…

Макензи сделал долгую паузу, по которым всегда был большим мастером и которыми обильно украшал свои рассказы по поводу и без. От этой паузы Лэйд ощутил, как в желудке перекатывается какая-то липкая холодная дрянь. Он и сам помнил дом Саливана. Раздавленную мебель, орошенную не успевшей остыть кровью, самого Саливана, распростертого на полу в гостиной, сделавшегося таким же безжизненным и пустым…

- Ну, что?

- Ничего! – Макензи округлил глаза, выцветшие и выглядевшие обычно сонными, - Везде порядок, ни пылинки. Кровать застелена. Шкафы пусты. Ни Саливана, ни его формы – ничего!

- Ага, - Лэйд прикусил зубами щеку, чтобы сохранить контроль над лицевыми мышцами и не дать им обрести свободу даже на секунду, - Вот это номер. Что же он, растворился в воздухе?

- Ну, если бы растворился, то записку бы не оставил.

Макензи извлек из кармана пиджака аккуратно сложенный лист бумаги. Лэйд знал, что на нем нет пятен крови, однако не смог заставить себя взять его. Он не сомневался в том, что бумага испещрена убористым немного старомодным почерком Саливана, в котором даже самый проницательный сыщик Скотленд-Ярда не найдет признаков подделки. Как знал и то, что его не касалась рука Саливана.

- Что пишет? – осведомился он небрежно, - Руки в масле, читай сам.

Макензи не стал читать, раздраженно сунул листок обратно. Без сомнения, за этот день он еще не одну дюжину раз будет вытаскивать его и прятать обратно – пока не обойдет все лавки в Хукахука.

- Можешь себе вообразить, его перевели!

- Вот как?

- В Литтелтон[3], прежний Порт-Виктория! Прямо этой ночью! С такой срочностью, что он не успел даже предупредить старых приятелей. Корабль отчалил еще до рассвета. Вот тебе и номер! Снова мы остались без констебля! И это когда чертовы китобои шляются по улице при свете дня! Вот увидишь, не успеем мы и глазом моргнуть, как Хейвуд-стрит покроется притонами с рыбной кухней и публичными домами!

Макензи привычно принялся бранить полицию, девятерых губернаторов Нового Бангора и саму Канцелярию. Впрочем, последнее он благоразумно делал на полтона тише. Но сейчас Лэйду было не до него. Быстро вытащив из конторки бумажный лист, порядком измятый и служивший раньше упаковкой для мыла, он одним хищным движением схватил перьевую ручку и принялся писать, макая перо в чернильницу с таким ожесточением, будто каждым движением всаживал клинок в живот распростертого врага.

- Что это ты пишешь? – подозрительно осведомился Макензи, заглядывая ему через плечо, - Если письмо Саливану, черкни и от меня пару строк. Скажи, мол, Макензи прощает ему те три пенса, что он должен с Рождества и…

- Нет. Это письмо Фридману, нотариусу из Редруфа. Знаешь его?

- Еще бы! Крючкотвор, мошенник и плут.

- Я хочу, чтоб ты передал ему это, Оллис. Прямо сегодня, если получится. Если он начнет артачиться, требуя, чтоб все было обстряпано по форме, просто напомни ему про апрельские векселя и о том, как старый Чабб как-то раз спас его шкуру – в тот момент, когда на нее бы не позарились даже последние скорняки. Впрочем, не думаю, что он станет упрямиться, дело-то законное.

- Не думаю, что в этом будет необходимость, - пробормотал Макензи, - Слово Чабба, даже не обеспеченное драгоценными металлами, имеет хождение не только в Хукахука. Но лучше бы тебе писать поразборчивее…

Дописав строку, Лэйд в последний раз окунул перо в чернила и, ощутив приятную гальваническую дрожь в пальцах, быстро приписал внизу – «мистер Лэйд Лайвстоун». Теперь порядок. По крайней мере, боль от засевшего в груди гарпуна как будто бы немного смягчилась.

- Что это? – настороженно осведомился Макензи, разглядывая лист.

- Доверенность на право управления бакалейной лавкой «Лайвстоун и Торп», выданная на имя мисс Ассандры Прайс. В случае моего отсутствия она имеет полное право распоряжаться всем имуществом и товарами. А если отсутствие затянется более, чем на год, вступить в полное и неограниченное право собственности.

Макензи, сдвинув шляпу, почесал в затылке.

- Значит, «Лайвстоун, Торп и Прайс»? Ну, звучит сносно. Уж лучше, чем «Лайвстоун, Торп и какой-то парень с устричного рынка, которого мы нашли спящим в углу» или…

- Оллис.

Ему не потребовался особый тон, чтобы произнести это имя. Для этого вполне подходил голос Лэйда Лайвстоуна, человека, прожившего в Хукахука достаточно долго, чтобы считаться одним из столпов его мироздания.

Макензи вздохнул и, поколебавшись, точно принимая сомнительную монету, взял письмо.

- Ладно уж, давай сюда свою писульку. Сэнди – славная девочка, не думаю, что она пустит тебя по ветру, даже если… Даже если твое отсутствие надолго затянется. Так значит, ты вознамерился покинуть остров? Не староват ли ты для морских круизов, а?

Лэйд с неудовольствием ощутил, как его взгляд сам собой плывет в сторону, демонстративно пересчитывая коробки с ваксой. Нужды в этом никакой не было, стараниями Сэнди он знал содержимое своей лавки плоть до последнего грана и спичечной головки.

- Пока сам точно не знаю, Оллис. Кажется, там, на большой земле, возникло одно дельце, которое настойчиво вопиет о присутствии мистера Чабба. Знаешь, старые грешки, старые дела, старые обещания… Возможно, мне действительно придется в скором времени покинуть Новый Бангор. На… какое-то время. Такие вещи никогда не знаешь наперед, верно?

Бессмысленно пересчитывая коробки с ваксой, он краем глаза ощущал – Макензи сейчас смотрит на него. Не так пристально, как смотрит обычно на протянутые ему банкноты. Не так презрительно, как смотрит на китобоев и бродяг. Не так насмешливо, как на приятелей по бриджу и автоматонов. Как-то иначе. Быть может, внимательнее, чем обычно.

- Знаешь, Чабб, - голос Макензи впервые на его памяти звучал без привычной сварливости, даже нерешительно, - Я надеюсь… Надеюсь, тебе не придется покидать остров. Да, иной раз он кажется сущим адом, особенно с этой его чертовой жарой и этими ночными холодами. Но знаешь, в сущности это не самое ужасное место в целом мире, если подумать. Наверняка есть куда хуже.

- Что? – Лэйд, забыв про ваксу, уставился на него.

Макензи слабо улыбнулся. Улыбаться он не привык, на потемневшем от загара лице возникли непривычные морщины.

- Мне отчего-то вспомнилась книга пророка Ионы… Да, старый Оллис кроссарианец до мозга костей, но это не значит, что у него вылетело из головы то, чем его пичкали в юности господа в сутанах! Да, так вот… Как пишут в Библии, один ушлый джентльмен, мистер Иона, получил инструкцию от мистера Бога держать путь в Ниневию с проповедями и душеспасительными беседами, однако вместо этого собрал багаж, взял кэб до Кинг-Кросс[4] и отправился в Фарсис, опрокинуть пару пинт индийского светлого и славно покутить.

- И где этот Фарсис?

Макензи отмахнулся от него, как от докучливой мошки.

- Понятия не имею. Но уж точно не дальше Суффолка[5]. И знаешь, чем все закончилось?

- Его съел кит, - автоматически сказал Лэйд, - Ты об этом случае?

Макензи поморщился. Тоже как-то по-особенному, не так, как при виде пролитого пива.

- Кит? Чертовы лютеране даже тут горазды что-то выдумать! Я посещал католическую церковь в Глазго, у нас в проповедях его называли левиафаном[6]... Ну да неважно. Оказавшись в столь стесненных обстоятельствах, джентльмен Иона обратился к мистеру Богу. Как там… Кхм… К Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня. Из чрева преисподней я возопил, и Ты услышал голос мой. Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны Твои проходили надо мною…

- Услышав эти молитвы, Господь повелел киту, и тот изверг Иону на сушу, - произнес Лэйд, внимательно глядя на Макензи, - Хватит, пожалуй. Должен заметить, проповеди пока удаются тебе не лучшим образом. Уж точно хуже браных шотландских тостов. Что ты имел в виду, Оллис? Опасность морских прогулок? Необходимость следования инструкциям? Божественную предопределенность?

Макензи усмехнулся, возвращая лицу его привычное желчно-насмешливое выражение.

- Я уже старик, Чабб. С каждым годом мне все сложнее понять, что я имею в виду… Я надеюсь, ты повременишь с поездкой. А если нет…

- Если нет? – эхом спросил Лэйд.

- Тогда, Бога ради, сделай это без предупреждения и всяких записок, - буркнул хозяин «Глупой Утки», - Записки всегда напоминают мне счета и я терпеть не могу их читать. Ну, бывай. И лучше закрой поплотнее окна и двери, говорят, эта ночь будет еще холоднее предыдущих.

Небрежно махнув рукой, Макензи двинулся к выходу. Лэйд думал было сказать что-то на прощанье, но не стал. Точно одна-единственная реплика могла нарушить сложно просчитанную гармонику тишины, установившуюся в лавке и нарушаемую лишь скрипом половиц.

«Ах ты хитрый старый мерзавец, - подумал Лэйд, глядя в тощую спину Макензи и не пытаясь скрыть улыбки, - Ах ты хитрый старый…»

Последним порожденным им звуком в «Бакалейных товарах Лайвстоуна и Торпа» был негромкий звон дверного колокольчика.

***

Макензи оказался прав – с приходом сумерек стало ощутимо холоднее. Иссушающий дневной зной быстро превратился в вечернюю прохладу, которая с первыми звездами обернулась весьма ощутимой стужей, напомнившей Лэйду морозные октябрьские вечера его родного Йорка. Несмотря на все года, прожитые на острове, он так и не сумел привыкнуть к тому, до чего непредсказуем и переменчив здешний климат, подчиненный не географическим широтам и расположению солнца на небе, а капризным здешним ветрам, несущим на своих невидимых крыльях то невыносимую жару, то пробирающийся в кости холод, и готовые в любой миг обрушить тебе на голову то, страшнее чего нет ничего в мире – тропическую бурю.

Несмотря на пробравшуюся в лавку ночную прохладу, Лэйд не стал подбрасывать угля в камин, оставив тот тлеть бронзовым жаром – ни к чему облегчать убийце работу. Может, тот и не станет стрелять в него через окно, но привычки лавочника оказались живучи, намертво срослись с его истинной сутью – избегать надо всех рисков, даже самых малых.

Новый Бангор медленно таял за окном. Сумерки сперва осторожно скрадывали его выступающие части – стальные шпили, флюгера, дымоходы, и, обретая чернильную густоту, стремительно стекали вниз, обволакивая целые дома и наполняя холодной вязкой темнотой всю Хейвуд-стрит, похожую на высохшее русло какой-то исполинской реки.

В подвале, потревоженный пробравшимся внутрь вечерним сквозняком, зашуршал какой-то пакет, и этот звук внезапно вырвал Лэйда из задумчивости.

- Знаешь, что еще интересно? – спросил он вслух, наблюдая за мельтешением огней в «Глупой Утке» через дорогу, - Я подумал об этом только что, раньше не приходило в голову. Мистер Гаррисон, будь он человеческом обличье или демоническом, явился в Новый Бангор с переменой погоды. Как думаешь, это совпадение или он нарочно выжидал удобного случая? И если да, то почему?

- Чтобы молоко не прокисло, многие хозяйки добавляют в него драхму соли, - рассудительно сообщил Диоген, меривший лавку неспешным механическим шагом, - Это позволит ему на какое-то время сохранить первозданную свежесть.

Лэйд уважительно кивнул автоматону.

- По сравнению с тобой даже Дизраэли – косный неуч! Миссис Гаррисон и ее слуги расстались с жизнью в первую же ночь после того, как на остров пришел циклон. Нелепо считать, будто здесь есть связь, согласен, старина. Однако дело в том, что в поисках связи я опираюсь на привычную человеческому рассудку логику, совершенно забывая о том, что логика – вовсе не универсальный инструмент познания, а лишь несовершенное орудие, созданное нами из подручных вещей и позволяющее худо-бедно освещать окружающий человечество мрак. Логика Левиафана может быть для меня столь же непостижима, как рассуждения Джона Толанда по поводу «мировой материи» - для разукрашенного татуировками дикаря-полли, доподлинно знающего, что все сущее породили бессмертные Рангинуи и Папатуануку.

Из подвала вновь донесся шорох – вероятно, запирая лавку, он забыл прикрыть небольшое вентиляционное оконце внизу. Что это – каприз вечернего ветра? Или отзвук многочисленных маленьких ножек? Лэйд усмехнулся, стараясь этой усмешкой изгнать просочившееся внутрь беспокойство. Еще до наступления сумерек он скупил у Скара Торвадсона весь наличный у него запас мышеловок, вызвав у норвежца немалое изумление, и все их расставил в подвале. Нелепая предосторожность, конечно, уж по его-то душу брауни не явятся, но и проигнорировать он ее не мог. Этой ночью бакалейная лавка превратилась в настоящую фортификацию, способную выдержать удар Левиафана вне зависимости от его направления.

Газовый фонарь за окном горел. Последний час Лэйд следил за ним пристальнее, чем волхвы – за светом Вифлеемской звезды. Однако в темных уголках души время от времени, как в подвале, раздавался беспокойный шорох.

- Человеку никогда не понять древнее чудовище, - произнес он, чтобы звуком собственного голоса приглушить этот шорох, - Это неудивительно. Но иногда я задумываюсь о том, а так ли просто все обстоит у людей? Рассуди сам, Диоген. Мы приложили много сил, чтоб из кучки вздорных обезьян превратиться в единую общность разумных. Мы придумали общий язык, чтобы обсуждать, какая погода будет в четверг. Мы придумали единый математический принцип, чтоб узнать, сколько у Адама останется яблок, когда он отдаст три из них Мартину. Мы придумали философию, чтобы объяснить самим себе суть жизни, как объясняют заснувшему на галерке зрителю, что произошло на сцене за последние два акта. Но что, если все эти инструменты лишь кажутся нам универсальными? Что, если совокупный язык жизни изначально ложный, позволяющий нам думать, будто мы понимаем друг друга, но на самом деле состоящий из тысяч, миллионов наречий и диалектов, способный выражать лишь самые общие и примитивные вещи? Если один джентльмен скажет «зеленый забор», другой без труда его поймет, но дело в том, что большую часть жизни мы общаемся друг с другом исключительно о зеленых заборах. На тот случай, если вдруг приходится говорить об иных вещах – одиночестве, чувствах, несчастье – мы используем придуманные не нами заготовки, стандартные конструкции и единые шаблоны, скрашивая их цитатами, давно превратившимися в пыль внутри черепов их создателей. Мысль – все еще слишком хитрая штука, чтобы передать ее от одного человека к другому без искажений. Знаешь, что это значит?

- Льняная скатерть сохранится в шкафу лучше, если переложить ее шалфеем и листьями фиалки?

Лэйд улыбнулся. Себе, сумеркам, древнему чудовищу, газовому фонарю за окном.

- Это значит, что мы неизбежно одиноки, как бы ни хотели уверить себя в обратном. Каждый из нас обречен оставаться метущимся в шторм одиноким кораблем, способным принимать лишь искаженные радиограммы из окружающего эфира. И когда нам кажется, будто мы нашли с кем-то общий язык, кого-то поняли, разделили чье-то чувство, это, в сущности, всего лишь иллюзия, созданная нашим подсознанием для того, чтоб уберечь рассудок от помешательства. В этом смысле – все мы древние чудовища, Дигги. Миллионы миллионов левиафанов, бесцельно блуждающих в океане и наблюдающих за огнями в небе. А значит, между мной и Новым Бангором куда больше общего, чем мне хотелось бы считать…

Снизу донесся негромкий деревянный стук. Такие звуки нередко производил растяпа Диоген, бродящий по подвалу и натыкающийся на ящики, но в этот раз он не был его причиной – Лэйд отчетливо видел нарисованное краской лицо автоматона, стоявшего у дверей его кабинета. Этот звук произвел не он.

Лэйд вновь вспомнил вентиляционное окно, которое так и осталось незапертым. Нет, ерунда. Оно было не больше восьми дюймов[7] в высоту, нелепо думать, что в него мог бы протиснуться дородный господин вроде мистера Гаррисона. Разве что, ребенок, и тот должен быть тощим, как кошка…

Лэйд рефлекторно бросил взгляд в сторону фонаря – горит. Дверь все еще на засове, окна закрыты. Совершенно исключено, что убийца мог проникнуть в дом. Однако теперь его нервная система, точно пистолет, снятый с предохранителя, была готова отреагировать выстрелом на всякий раздражитель, пусть даже негромкий скрип из-под пола. Все привычные ночные звуки вдруг стали казаться ему зловещими, опасными, чужеродными. Шелест заблудившегося в гардинах ветра. Поскрипывание остывающей черепицы на крыше. Легкий треск угля в камине.

Лэйд пожалел, что не зажег газовый рожок в лавке. Ему казалось, оставаясь в тени для убийцы, он будет находиться в более выигрышной позиции. Возможно, это тоже было ошибкой – как и незакрытое вентиляционное окно в подвале. Освещенная скудным светом керосиновой лампы и догорающего камина, лавка, как когда-то зловещий Мэнфорд-хаус, превратилась в лабиринт из угловатых колючих теней, за которыми с трудом угадывались контуры знакомых предметов.

Снова треск из подвала. Негромкий, вкрадчивый, приглушенный. Но Лэйд ощутил его так отчетливо, будто это трещали ветки под его собственной ногой. Лежавший на столе револьвер, казалось, сам вполз в руку, устроившись куском тяжелого холодного металла среди вспотевших пальцев.

«Вот тебе уже и не хочется философствовать, старый Чабб, - подумал Лэйд, пытаясь мысленным смешком вернуть себе мгновенно утерянное спокойствие духа, - Минуту назад ты разглагольствовал о человеческой природе, мня себя старым опытным охотником, выстоявшим дюжину раундов в поединке с Левиафаном, но стоило в погребе перекатиться бочонку из-под оливок, как ты хватаешься за оружие, точно скряга, услышавший звон отмычек! Еще немного и…»

Он отчетливо расслышал резкий металлический щелчок, донесшийся из подвала. Который ничуть не был похож на звук упавшего бочонка. Скорее – Лэйд ощутил, как пот на спине делается колючим, точно кристаллики инея – скорее, он походил на звук сработавшей мышеловки.

Фонарь горел. Чертов проклятый фонарь на улице перед лавкой горел, как Полярная звезда. Лэйду от злости захотелось выпалить в него прямо сквозь окно, превратив в хрустящую на мостовой кашу из стеклянных осколков. Он считал, что мистер Гаррисон, этот алчный мститель, потушит его, чтобы незамеченным подобраться к лавке. Что ж, даже здравомыслящему человеку не суждено в полной мере понять себе подобного, что уж говорить о безумце?..

Лэйд осторожно поднялся из-за стола, сжимая в правой руке револьвер. В левую он взял керосиновую лампу.

Ему могло показаться. В Новом Бангоре принято считать, что лавочники лишены воображения, но сейчас он явственно убедился в обратном. Теперь, когда его крепость в мгновенье ока превратилась в западню, каждая тень казалась зловещей, каждое пятно темноты – укрытием для затаившейся смерти. Левиафану ни к чему придумывать новые пытки для своих жертв, подумал Лэйд, заставляя пятно света от фонаря не прыгать по стене, он лишь использует то, что заложено в человеческую душу издавна.

Внизу вновь раздался металлический щелчок – сработала еще одна мышеловка. Лэйд стиснул зубы, ощущая, как во рту вместо обычной в такой ситуации сухости скапливается липкая желчная слюна. Вслед за щелчком он услышал то, от чего его душа превратилась в звенящую от напряжения елочную игрушку, готовую лопнуть от неосторожного прикосновения.

Звуки шагов. Легкие, негромкие, однако вполне человеческие. Кто-то двигался в подвале его лавки, пытаясь в потемках обойти нагромождения коробок и штабеля ящиков. Кто-то, кто проник внутрь с отчетливой целью и теперь не спеша пытался подобраться к нему. Кто-то, кто скоро пожалеет о том, что по доброй воле вернулся в изрыгнувшую его пасть Левиафана.

Он человек, напомнил себе Лэйд, и эта мысль заставила его руки перестать дрожать. Возможно, безумный. Возможно, отчаянный и готовый на все, но все-таки – человек. От этой мысли сделалось немногим легче, по крайней мере, руки перестали дрожать, а дыхание выровнялось. Все в порядке, Чабб. Тебе удалось сразить уже уйму чудовищ, видит Бог, это не самое страшное из них.

Собравшись с духом, Лэйд подошел к лестнице, ведущей в подвал. Она выглядела деревянным зевом с зубами-ступеньками, зевом, ведущим в наполненное темнотой чрево огромного кита. Можно захлопнуть люк, подумал Лэйд. Прочный, оббитый железом, он надежно запрет непрошенного визитера внизу. Но будет ли это выходом? Едва ли. Если мистер Гаррисон в самом деле безумен и руководствуется местью, он все равно явится рано или поздно, чтоб обглодать ему лицо, как бедняге Саливану. Но в следующий раз преимущество внезапности будет уже на стороне любимчика Нового Бангора.

Нет, все должно решиться этой ночью.

Лэйд осторожно ступил на лестницу.

- Мистер Гаррисон! – позвал он в темноту, выхватывая пятном света бока старых коробок, - Добрый вечер, мистер Гаррисон! Пожалуйста, не делайте резких движений, у меня в руках револьвер.

Подвал молчал. В свете керосиновой лампы он походил на тесный корабельный трюм, каждый квадратный фут которого был рационально учтен, использован и заполнен. Старые тюки, успевшие не единожды покрыться слоем пыли. Целая батарея бочонков из-под французского вина, выстроившихся не то по емкости, не то по библейскому ранжиру – мафусаилы, бальтазары, навуходоносоры, мельхиоры[8]… Горшки и амфоры с полинезийским орнаментом, хранящие в себе невесть какие-то жидкости, может, благовония, а может, смертельные яды. Тазы, кадки и ведра. Канистры, котелки и бидоны…

«Мой балласт, - подумал Лэйд, пытаясь с лестницы осветить все это нагромождение емкостей, - Боже мой, каким огромным количеством никчемного скарба я прирос за все эти годы! Неудивительно, что Иона томился в чреве чудовища всего три дня – он-то, по крайней мере, путешествовал налегке…»

- Мистер Гаррисон!

Шелест. Скрип. В замкнутом помещении подвала сложно было определить направление звука, здесь царила особая, свойственная погребам, акустика. Страшно представить, какой удар получат его барабанные перепонки, если придется стрелять… Лэйд поспешно отбросил эту мысль, как иногда на прогулках отбрасывал тростью невозмутимо ползущую по тротуару змею.

- Мистер Гаррисон, сэр! Я не знаю, в каком обличье вы находитесь и не знаю, понимаете ли вы человеческую речь, но если понимаете, пожалуйста, выслушайте меня со всей возможной серьезностью!

В десяти футах от Лэйда едва слышно скрипнул тяжелый дубовый ларь. Лэйд поспешно заключил его в круг света, пожалев, что не запасся более мощным фонарем. Непростительная ошибка для человека, считающего себя профессионалом в деле борьбы с чудовищами. Он самоуверенно полагал, что бой пройдет на его условиях. Сейчас уже очевидно, что где-то была допущена ошибка. Он найдет, где. Потом.

Лэйд замер на середине лестницы, благоразумно не став спускаться вниз. Здесь у него была более выигрышная позиция.

- Я знаю, что вам пришлось перенести, сэр. Я знаю про ваших дочерей. Я был у мисс Амиллы и разговаривал с нею. Я был в вашем доме, под сенью которого произошла трагедия. Поверьте, мое сердце обливается ужасом при мысли о том горе, которое постигло вашу семью!

Дубовый ларь остался недвижим, но штабель шляпных коробок в паре футов от него издал подозрительный скрип. Лэйд поспешно перевел свет лампы на него, не опуская в другой руке револьвера.

- Пожалуйста, сэр. Если вы сохранили в своей душе остатки разума, сейчас как никогда время ими воспользоваться. Я не хочу причинять вам дополнительные страдания, но, видит Бог, причиню – если посчитаю, что моей жизни угрожает опасность!

Древний сейф, примостившийся неподалеку от коробок, издал своим ржавым голосом короткий скрип, от которого зубы Лэйда тревожно заныли в дёснах.

Этот мистер Гаррисон, кем бы он ни был, или прирожденный гимнаст или карлик, подумал он, перенося допотопный прицел старого револьвера на сейф. Двигается почти бесшумно и, кажется, совсем невелик ростом. Может, я напутал и тут? Может, это не человек, а какой-нибудь удивительно крупный брауни? Нет, ерунда. Да и воск… Господи, да причем тут воск?!

- Послушайте, сэр… - Лэйд переменил тон. Ни к чему пытаться сойти за душевного собеседника, возможно, убийцы не очень чутки к подобным порывам, - Не стану делать вид, будто разделяю ваш взгляд на мир. Вы совершили чудовищные вещи. Но послушайте… Я тоже пленник Нового Бангора. Такой же, как вы. Я тоже бьюсь за свою жизнь и рассудок и, поверьте, я знаю, насколько чудовищным может быть в своем коварстве Левиафан. И я не призываю вас молиться, как библейские старцы, вы не хуже меня знаете, что чудовище, в чреве которого мы очутились, не находится под юрисдикцией ни одного известного божества. Но мы с вами всегда может обсудить сложившуюся проблему и сообща придумать выход из нее…

Тяжелый португальский кофр, лежащий у подножья лестницы, скрипнул кожаными петлями. Кто-то скрывался за ним. Кто-то, кто на протяжении последних минут, слушая Лэйда, целеустремленно подбирался к лестнице. Как охотник подбирается к беспечно трещащему на ветке толстому фазану, пока тот увлечен собственной болтовней.

Ты идиот, Лайвстоун. Удивительно, почему в Хукахука к твоему слову еще кто-то прислушивается, кроме бродячих котов. Тебе впору быть мальчишкой-разносчиком в лавке зеленщика, а не почтенным лавочником!

Сейчас он покажется, понял Лэйд. Больше ему прятаться негде. Сейчас это отродье острова выйдет на открытое место – и я с удовольствием всажу ему все пять пуль в морду, даже если оно действительно когда-то было человеком.

- Мистер Гаррисон! – он направил револьвер к основанию лестницы, с мимолетным удовлетворением убедившись, что в решающую минуту ствол ничуть не дрожит, - Внемлите голосу…

А потом то, что скрывалось за кофром, вышло из спасительной тени. Неспешно, уже не пытаясь скрываться. В этом уже не было нужды. И Лэйд вдруг ощутил, как съеживаются сосуды, питающие кровью его тело.

К Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня.

Из чрева преисподней я возопил, и Ты услышал голос мой.

Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня.

Все воды Твои и волны Твои проходили надо мною…

Пищевод Лэйда мгновенно смерзся, превратившись в острую иззубренную сосульку. Легкие затрепетали, точно лоскуты порванного кузнечного меха. В желудке вскипела едкая ртуть.

Существо, стоящее у подножья лестницы, не было мистером Гаррисоном.

Оно было человекообразным, ростом с большого ребенка, около трех с половиной футов[9]. Но оно не было человеком. Лэйд понял это еще до того, как в свете керосиновой лампы успел разглядеть какие-то детали.

Его манера двигаться не была человеческой. Неестественно плавная, но в то же время порывистая. Словно его плоть перетекала между отдельными резкими фазами. И плоть эта была студенисто-белой, полупрозрачной, какой-то вязкой, будто не могла затвердеть на костях.

«Воск», - вдруг сказал кто-то бесплотный, кто не находился в подвале.

Ты идиот, Лэйд Лайвстоун.

Смазанные воском замки. Мягкие жирные крошки, припорошившие тело мертвого садовника.

Голова казалась несоразмерно большой, с трудом удерживающейся на тощем теле, которое обладало пропорциями ребенка и грацией паука. Ее покрывали волосы, жидкие и почти бесцветные, как клочья паутины. Но эти волосы казались приклеенными к голове, а не растущими из нее, потому неестественно висели в воздухе, почти не скрывая лица.

Его лицо…

Нет, поправился Лэйд, ощущая, как его собственное тело превращается в сухой мертвый корень. Ее лицо.

Это была девочка. Должна была быть девочкой, потому что черты лица были миловидны и мягки. Изящно очерченный нос, тонкий, едва выступающий подбородок, аккуратные уши… Ее можно было бы принять за девочку – если бы не влажная полупрозрачная плоть, похожая на мягкий воск.

Выполненная в натуральную величину погребальная кукла Аролины Гаррисон, украденная брауни у горюющей вдовы.

Глаза были пугающе человеческими, но какими-то тусклыми, мертвыми. Они взирали на Лэйда, ровным счетом ничего не выражая – просто отполированные стеклянные сферы с неестественно яркими зелеными радужками. Это и было стекло. Глаза были фальшивыми, кукольными, но мгновенно узнаваемыми – точно такие Лэйд видел в аптеке у Фарлоу. Глазные протезы.

И зубы. Вот, что ужаснуло его безотчетно, едва лишь это существо беззвучно выбралось из своего убежища. Его отвратительные зубы. Не маленькие и белые, как у ребенка. Пожелтевшие, пугающе ровные, издающие едва слышное клацанье при ходьбе. Лэйд узнал и их, хоть никогда прежде не видел.

Вставная челюсть покойной миссис Гаррисон, которую стащили у своей хозяйки брауни. Старая, много лет ношенная, но все еще крепкая. Лэйду приходилось слышать, что для зубных протезов врачи даже полвека спустя нередко использовали зубы погибших при Ватерлоо солдат, очень уж много осталось тогда невостребованного материала...

Клац-клац-клац.

Это щелкали зубами мертвецы, глядя на Лэйда мертвыми глазами ребенка.

Ребенок… Лэйд ощутил под пиджаком едкую кислотную испарину. Это существо не было ребенком, всего лишь тщательной его копией. Куклой в натуральную величину.

Аролина Гаррисон в полупрозрачной восковой плоти. Ее дьявольское подобие, живое и мертвое одновременно.

Все эти мысли мелькнули в голове Лэйда одним большим ослепительным пятном, которое иногда возникает на экране синематографа, когда нерадивый киномеханик забывает про свой аппарат. Они все уместились в те полторы секунды, что его тело силилось восстановить над собой контроль, с трудом удерживая равновесие на шатких ступенях.

А потом мыслей не стало вовсе, потому что чудовище бросилось вверх по лестнице.

***

Он не должен был успеть. Оглушенное и лишившееся управления, его тело никак не сумело бы вовремя среагировать. Состоящее из живой плоти и горячей крови, а не из воска, как явившийся по его душу демон, оно неумолимо требовало времени на реакцию, как большой механизм требует времени для того, чтоб запустить все свои поршни и шестеренки. Времени, которого у него не оставалось даже полсекунды.

Но, кажется, в указательном пальце его правой руки оказалось заключено больше воли и жажды к жизни, чем во всем теле. Потому что он шевельнулся еще до того, как Лэйд сумел понять, что происходит.

В замкнутом пространстве подвала выстрел прозвучал оглушительно, точно сам броненосец Ее Королевского Величества «Маджестик» дал полный залп из своих чудовищных двенадцатидюймовых орудий. Мир ухнул куда-то еще ниже подвала и задребезжал, а Лэйд на какое-то время перестал видеть даже свет керосиновой лампы – его заслонили пляшущие зеленые и оранжевые пятна.

Судя по всему, пуля настигла дьявольскую куклу где-то на середине ее пути. Имея калибр почти в полдюйма, она несла в себе достаточно энергии, чтобы прошибить человеческое тело насквозь, мягкий воск не мог стать для нее серьезной преградой.

И он не стал. Когда пятна перед глазами растаяли, Лэйд увидел барахтающуюся у подножья лестницы куклу. Двести гран[10] раскаленного свинца пробили ее плоть навылет, оставив в бледно-желтой груди истекающее мутным воском отверстие.

- Не самая сложная задача, - с трудом разомкнув дрожащие губы, Лэйд ощутил на языке кислый привкус дымного пороха, - В следующий раз пусть твой хозяин пошлет за мной Панча[11].

Кукла встала, быстро и почти бесшумно. Свет керосиновой лампы отразился в мертвых стеклянных глазах. Ее собственные восковые губы были недвижимы, но Лэйду вдруг показалось, будто на них мелькнула усмешка.

Клац-клац-клац.

Он выстрелил. Рука дрожала, но расстояние в несколько футов не предполагало промаха. Мир снова на миг рухнул в звенящую ослепительную бездну, а когда вынырнул из нее, Лэйд с облегчением убедился, что не промахнулся. Пуля проделала в левой части лба куклы чистое оплавленное отверстие, не оставив в податливом воске даже свинцовых фрагментов. В этот раз кукла даже не упала. Отпрянула прочь, но не упала.

Оно было живо, это нелепое и страшное подобие человека. Несмотря на сквозную дыру в голове. Желтоватые зубы несколько раз сошлись и разошлись, точно челюсти мышеловки.

Клац-клац-клац, Лэйд Лайвстоун, великий хитрец.

Клац-клац-клац, самый большой дурак Миддлдэка.

Если она чего-то и боялась, вдруг понял Лэйд, так это не пули, а раскаленного огненного выдоха револьвера. У нее нет внутренних органов, у нее нет крови. Она – восковая плоть, удерживаемая без костей одной только силой пробудивших ее оккультных ритуалов. У нее нет уязвимых мест. У нее нет слабостей.

Он бросился бежать вверх по лестнице, слыша за спиной влажные восковые шлепки – кукла немедля устремилась следом. И двигалась она куда быстрее него.

Лестница в подвал насчитывала в себе не больше дюжины ступеней, но сейчас каждая из них казалась Лэйду выше самого Скофелл-пайка[12]. Сердце паровым молотом врезалось в податливую мякоть внутренностей, собственное дыхание оглушало. Но клацанье приближалось слишком быстро. Сейчас пожелтевшие зубы миссис Гаррисон сомкнуться на его ахилловом сухожилии и мгновенно разорвут его, заставив растянуться на ступеньках. Потом кукла одним рывком вскарабкается ему на спину и… Какой-то другой Лэйд Лайвстоун, живущий на две секунды впереди него, успел ощутить ужасную боль в разорванной, истекающей горячей кровью, шее. Успел почувствовать, как заваливается лицом вниз мгновенно омертвевшее тело, как тупые зубы старухи с влажным хрустом дробят его хребет…

Лэйд выстрелил, не оборачиваясь, за спину. Не в надежде попасть, но в надежде выиграть себе несколько недостающих мгновений, отделяющих его от бакалейной лавки.

И он их выиграл. Захлебываясь собственным дыханием, будто пробежал не десяток футов, а полсотни миль, он вывалился наружу и, не давая себе шанса испытать облегчение, попытался нащупать люк. Тяжелый деревянный люк, обитый железом. Сейчас он казался ему еще более надежным, чем люк в водонепроницаемой переборке тонущего корабля. Где-то совсем рядом клацали зубы, изнывающие от желания впиться в его сладкое мясо. Где-то рядом восковой демон стремительно несся по его горячему следу, ведомый нечеловеческой злостью и неутолимым голодом.

Люк захлопнулся с оглушительным лязгом, Лэйд тут же навалился на него всем своим весом. Хвала Господу, успел. Хвала Господу, хвала Девятерым Неведомым, хвала…

Удар снизу оказался столь силен, что его едва не подбросило вместе с люком. Дерево испуганно хрустнуло. Оно было достаточно прочно, чтобы противостоять лому в руках грабителя, но никто не требовал от него возможности противостоять адскому отродью, пробужденному чарами Левиафана.

Второй удар последовал ровно через секунду после первого, Лэйд услышал, как задребезжали едва не сорванные со своих мест медные петли.

Господи, откуда столько силы в теле из мягкого воска?

Третий удар образовал между досок просвет в добрых полдюйма. Восковой демон врезался в преграду с такой силой, что Лэйда едва не подкидывало. За треском дерева Лэйд с ужасом расслышал приглушенное клацанье зубов. В этом звуке не было разочарования. Только едва сдерживаемый голод, которому недолго оставалось быть неутоленным. Еще несколько ударов – и прочный люк рассыплется в труху, оставив его беспомощным и безоружным. Запертым в собственной лавке среди бесполезных товаров. Этому чудовищу не нужны ни чай, ни консервы. Ему нет дела до муки и зубного порошка. Ему нужен Лэйд Лайвстоун – скорчившийся, захлебывающийся кровью Лэйд Лайвстоун, услада для его постоянно работающих челюстей…

Воск, подумал Лэйд, напрягаясь в ожидании очередного чудовищного удара. Она состоит из воска, эта чертова траурная кукла, слепок давно мертвого ребенка. Кукла, которую украли брауни, чтобы превратить ее в своего голема, вставив в него недостающие части. В свое смертоносное оружие, своего преданного палача. Должно быть, у них ушло чертовски много времени на все это. Но они были терпеливы, эти маленькие существа, мстившие за свою настоящую хозяйку. Они ждали лишь…

Следующий удар оказался сильнее всех предыдущих, Лэйд явственно расслышал, как хрустнула прочная доска. Это означало, что времени у него совсем немного.

Выскочить из лавки, подумал он, ощущая, как сердце, охваченное гибельным жаром, само тает, будто восковое. Это совсем близко, я успею…

Не успеет – понял он в промежутке между сокрушительными ударами. Даже если ему суждено миновать входную дверь, ему не добежать даже до «Глупой Утки», что через дорогу. Кукла несопоставимо быстрее него, она мгновенно настигнет его на темной улице и растерзает, как хорек - цыпленка. Может, заседающие допоздна у Макензи гуляки и услышат его предсмертный крик, да только решат, что померещилось. Хукахука – спокойный район, здесь никогда не случается ничего страшного. А утром явившаяся в лавку Сэнди обнаружит внутри идеальный порядок и отсутствие хозяина.

Она молода, у нее острое зрение. Может, она разглядит на старых половицах пару бледно-алых пятен, но решит, что это следы пролитого им накануне вина. Может – еще прощальное письмо на письменном столе. Никто не станет беспокоиться и искать Лэйда Лайвстоуна. Если человек покидает остров по доброй воле, кто будет ему перечить?..

От следующего удара одна из медных петель лопнула пополам. И Лэйд понял, что у него даже меньше времени, чем он считал.

Воск! В этом слове ему мерещилась отгадка, но сотрясаемое чудовищными ударами тело не могло ее нащупать, как бы близко та ни была. Воск, старый тупица Чабб! Воск!

Брауни ждали очень долго, прежде чем выпустить на свободу свое чудовище. Неужели столь сложные ритуалы требовались, чтоб пробудить в нем подобие жизни? Или они все это время искали недостающие части?.. Нет, все нужное было у них под руками. Глазные протезы, вставная челюсть… Нет, им недоставало чего-то другого.

Лэйд ощутил накатывающий из того места, где прежде было сердце, смертельный холод. Наверно, так и ощущают себя люди за мгновенье до погибели. Холод, раздирающий изнутри.

Холод! Мысль эта лопнула под сводами черепа, как револьверный выстрел, только звона после нее не было. Брауни ждали наступления холода. Их восковое чудовище способно выносить любые увечья, но боится жары. Вот почему кукла шарахнулась в сторону от выстрела. Она боялась не пули, она боялась того жара, что рождает порох. Значит…

Выждав очередной удар, от которого у него лязгнула челюсть, Лэйд вскочил и стал заваливать на крышку люка все, что попадалось под руку. Бочки, бочонки, ящики. Мешки с мукой, консервные банки, тюки. Если его мысль верна, каждая выигранная секунда будет драгоценна.

Завал сдержал следующий удар, лишь подпрыгнули на своих местах ящики и тюки. Надолго их не хватит, это очевидно, но если выиграют достаточно времени…

Лэйд метнулся к камину. Жара в нем еще хватало, чтобы худо-бедно освещать комнату, но тепла он почти не давал. Лэйд вытряхнул в него все, что нашел в ящике с углем, черпая горстями. Мало. Слишком мало. Ночь, затопившая Новый Бангор, необычайно холодна, даже сквозь пиджак он ощущал стоящую в лавке прохладу. Ему нужен жар. Много жара!

Зарычав, Лэйд бросился к письменному столу и принялся швырять в камин все, что попадалось под руку. Подшивка «Эдинбургского обозрения». Стопки старых счетов, прейскурантов и выписок. Пожелтевшая от времени корреспонденция и бесполезные календари. Все отправлялось в камин, но огонь, хоть и являлся жадной до пищи стихией, был вынужден подчиняться физическим законам – тем самым, которые не глядя нарушал Левиафан. Языки пламени медленно и неуверенно поглощали бумагу, почти не давая жара. Огню нужно время, чтоб разгореться как следует. Больше времени, чем было у него в запасе. И много пищи.

Бюро и конторские ящики опустели вслед за письменным столом, пугающе быстро. Лэйд швырял в огонь все, что составляло его жизнь, но не испытывал ни скорби, ни удовлетворения. Сейчас все это было лишь топливом. Лишь единожды его сердце тоскливо защемило – когда он отправил в камин одним махом все толстые гроссбухи.

Мало. Огню надо больше пищи. Бумага слишком быстро таяла в оранжевом пламени, но почти не насыщала теплом выстуженную холодной ночью комнату. Еще бумаги. Еще пищи.

Лэйд замер посреди лавки, уставившись на распахнутую дверь своего крошечного кабинета. Там, на углу стола, в одном раз и навсегда заведенном месте лежал предмет, к которому его взгляд примагнитился сам собой. Объемный тяжелый фолиант с хорошим дорогим переплетом. Прикосновение к которому он так хорошо помнил.

- Нет, мистер Хиггс… - Лэйд потерял бесчисленное множество драгоценных секунд, стоя посреди разгромленной лавки и глядя на книгу, - Только не вы!

Он даже протянул руку, словно книга могла сама скакнуть к нему в ладонь. Но она не скакнула, конечно. Осталась равнодушно лежать на углу стола. Большая книга, много хорошей плотной бумаги…

Лэйд едва не зарычал от отчаянья.

- Нет. Я не могу. Как же я без вас?

- Чтобы удалить известковый налет с крана, обвяжите его на ночь смоченной в уксусе тряпицей, - отозвался Диоген, безучастно наблюдавший за творящимся хаосом. Как и полагается воспитанному автоматону, он никогда не заговаривал первым, однако считал необходимым поддержать беседу – в свойственной ему манере.

Проклятый жестяной болванчик! Лэйд едва сдержал желание всадить пулю меж нарисованных глаз. Сейчас от механического слуги было не больше проку, чем от ящика цейлонского чая или куля с мукой или…

- Я идиот! – рявкнул Лэйд, рывком ослабив ворот рубашки, - Я самый последний распроклятый идиот в Хукахука! Да я же сижу на всем этом!

Мука. Сахар. Керосин. Все это отлично горит и дает много жара!

У него здесь хватит топлива, чтобы весь Новый Бангор изнывал от жары этой холодной ночью! Если понадобится, он просто сожжет эту чертову лавку, вот и все!

Лэйд ощутил ликование, распростершее огненные крылья. Гори желтым пламенем, Левиафан! Может, ты и проглотил меня, но я разожгу внутри тебя такой костер, что ты взвоешь от боли!

Оглушительный грохот поглотил его торжествующий крик. Из того места, где прежде, заваленный ящиками и мешками, находился люк, вверх ударил фонтан обломков и досок. В воздухе повисла мелкая взвесь из муки и деревянного сора. Из развороченной дыры, издавая негромкие клацающие звуки, с обманчивой медлительностью выбиралась кукла. Перепачканная и пыльная, она уже не казалась полупрозрачной, но с ее лица, навеки застывшего посмертной маской маленькой девочки, внимательно взирали стеклянные глаза.

Клац. Клац. Клац.

Лэйд попятился к двери, выставив перед собой револьвер.

Кукла даже не покосилась в сторону полыхающего камина, но когда она прошла мимо него со своей тягучей паучьей грацией, Лэйд увидел, что на поверхности кукольного тела выступила, точно пот, мутная стеариновая влага. Будь в комнате хоть немногим более жарко, она бы начала таять, точно злобная ведьма из детской сказки мистера Баума.

Желтые старушачьи зубы мелко подрагивали, ощерившись в хищной шакальей усмешке. Им нужна была влага. Его, Лэйда Лайвстоуна, влага.

Лэйд выстрелил. Это было глупо и бессмысленно, но он ничего не мог с собой сделать – охваченное паникой тело, пытаясь нащупать путь к спасению, обратилось к безотчетным инстинктам. Пуля ударила восковую Аролину Гаррисон точно в правый глаз, превратив его в бесформенную кашу из стеклянных осколков, завязших в глубине полупрозрачной головы. Кукла даже не остановилась. Возможно, ей даже не нужны глаза, отрешенно подумал Лэйд, обеими руками перехватывая револьвер и выставляя его перед собой, точно какой-то примитивный дикарский амулет, долженствующий спасти от зла. Возможно, для нее эти глаза не более чем украшение…

Палец застыл на спусковом крючке, выбрав свободный запас его хода. Он выстрелил четырежды. В барабане остался последний, пятый, заряд. Если он хочет обрести хотя бы шанс выжить, ему нужно подпустить куклу поближе и выстрелить в упор. Так, чтоб раскаленные пороховые газы выжгли скверну подчистую, превратив ее в хлюпающую восковую жижу.

- Иди сюда, - хрипло сказал Лэйд кукле, пытаясь ответить на ее усмешку своей собственной, - Иди сюда, проклятый свечной огарок. И посмотрим, сможешь ли ты справиться с Бангорским Тигром…

***

Он думал, что кукла прыгнет, когда между ними будет два или три фута.

Но это было ошибкой. Возможно, самой серьезной ошибкой из всех, что он совершил за все двадцать лет.

Возможно, самой серьезной ошибкой из всех, что ему приходилось совершать в жизни.

В последний миг, подобравшись к нему одним тягучим движением, она вильнула в сторону и, прежде чем он успел проводить ее движение стволом револьвера, метнулась снизу вверх, точно распрямившаяся в смертоносном броске ядовитая змея.

Револьвер полыхнул огнем ей навстречу, но поздно, слишком поздно. Багровый огненный язык, который должен был смести ее лицо, вплавив его в затылок, пришелся на добрых три дюйма левее и выше, испепелив ее ухо и превратив добрую треть головы в истекающую горячим воском головню, серую от пороховой гари.

Но времени, чтобы осознать эту ошибку, у Лэйда уже не осталось.

Единственное, что он успел – безотчетным движением вскинуть левую руку локтем вперед, инстинктивно прикрывая горло.

Она впилась ему в предплечье, точно остервеневшая от голода крыса. Он даже не почувствовал боли, почувствовал лишь сухой треск ткани и влажный хруст. Наверно, боли тоже требовалось какое-то время, чтобы тело ощутило ее в полной мере…

Желтые зубы погрузились в его плоть и почти мгновенно показались снова, окрашенные багровым. Выронив бесполезный уже револьвер, Лэйд ударил куклу правой рукой, но кулак, ожидавший сопротивления, почти беззвучно погрузился в теплую восковую кашу. Заскрежетав зубами, кукла упоенно впилась в его плечо, терзая его, точно голодный бультерьер. В этот раз боль была. Очень много боли. Лэйд закричал, ощущая, как зубы скрежещут по кости. По его собственной кости, сдирая с нее мягкую сладкую мякоть.

Не было ни мыслей, ни молитв, ни даже ужаса. Было только безотчетное желание жить, бьющееся тусклой искрой где-то в затылке и затмевающее боль. Лэйд попытался схватить впившуюся в него тварь свободной рукой и стащить, но тщетно. Пальцы вязли в горячем воске, почти не встречая сопротивления. Бесполезно. Удары ничего не значили для существа, лишенного внутренних органов и уязвимых точек. Застонав от напряжения, Лэйд попытался разорвать впившуюся в него куклу на части, но мягкость воска была обманчива, она обтекала его руки, порождая чудовищное сопротивление. С каждым мигом теряя сходство с человеком, которого должна была изображать, эта тварь впивалась зубами в его беззащитную руку, превращая рукав пиджака в сочащиеся кровью лохмотья.

Боль. Он забыл, что в мире бывает столько боли. Боль ворвалась в его кости, скрежеща, точно раскаленная дрель. Боль впилась в мышцы, пережевывая их волокна тупыми зубами. Боль хлынула в кровоток, отравляя его и затмевая зрение.

Когда его рука беспомощно повиснет с разорванными сухожилиями, клацающие зубы наконец доберутся до его горла. Им не потребуется много усилий, чтобы разорвать его, их чудовищной силы хватит, чтоб в несколько секунд перегрызть его гортань и трахею, превратив большого сопротивляющегося хищника в беспомощно булькающий сверток, конвульсивно дергающийся на полу.

- Чтобы отлепить от паласа растаявшую карамель, приложите к ней на некоторое время кубики льда…

Диоген безучастно наблюдал за схваткой, не имея никакого желания в нее вмешиваться. В конце концов, он был лишь слугой, а не защитником или телохранителем.

Погоди, отрывисто подумал Лэйд, обрушивая удар за ударом на вязкую тварь, терзающую его руку. Дай мне выпутаться живым и, клянусь всем, чем можно клясться на свете, я возьму то жестяное ведро, которое у тебя на плечах и…

Кукла впилась ему в запястье, с такой силой, что Лэйд явственно услышал скрип костей, похожий на треск хвороста. Пальцы левой руки мгновенно обмякли.

Рыча от злости и всхлипывая от ужаса, Лэйд бил вновь и вновь, но все его удары или уходили впустую, не задев куклу, или тонули в проклятом воске. На пальцах мокрыми серыми водорослями повисли грязные нити полуистлевших волос – волос самой Аролины Гаррисон, которые много лет назад были обрезаны у мертвой девочки, как и подобает доброй викторианской традиции. Но даже если бы ему удалось вырвать их всех, это ничего бы не дало. Сила, которую дали чудовищу брауни, была заключена не в волосах.

Лэйд попытался упасть, так, чтобы придавить своим весом терзавшую его руку куклу. Но она оказалась проворнее. Даже изувеченная, оплывшая от жара и его ударов, она все еще была достаточно проворна, чтобы уклониться, прикрывшись его собственной рукой, которая вот-вот должна была повиснуть беспомощной плетью. Лэйд покатился по полу, но и это было тщетно. Существо, которое ему противостояло, было куда проворнее. И куда сильнее.

- Если вы гладите паровым утюгом жилет или платье с перламутровыми пуговицами, прикрывайте их на время глажки чайной ложечкой…

Лэйду удалось навалиться всем своим весом на осатаневшую куклу, но это не дало ему и секунды передышки. Одним страшным ударом, от которого у него перехватило дыхание, она лягнула его, заставив перекатиться на спину. На миг Лэйд увидел ее лицо.

Обезображенное жаром и многочисленными ударами, оно уже ни малейшей чертой не напоминало детское. Бесформенная истекающая мутной жижей опухоль с редкими уцелевшими клочьями жидких волос и все еще горящим внутри стеклянным глазом. Но ее челюсти действовали безукоризненно. Прежде, чем Лэйд успел шевельнуться, они впились ему в подбородок, с треском вырвав из него окровавленный лоскут кожи, и плотоядно задергались, пережевывая добычу вперемешку с клоком волос из бакенбардов.

Сейчас она вопьется мне в лицо, подумал Лэйд, тщетно ворочаясь и пытаясь оторвать от себя восковое чудовище. Наверно, это будет больно. Черт, должно быть больно.

Слишком долго медлил. Слишком много ошибок сделал. Слишком…

Тело еще пыталось сопротивляться. Обескровленное, истерзанное, полнящееся кипящей болью, оно судорожно пыталось отдалить смерть, насколько это было в его силах. Глупое старое тело. Глупый старый Лэйд Лайвстоун, человек, пытавшийся сразить Левиафана.

Лэйд испытал малодушный порыв прекратить сопротивление и закрыть глаза. Это было страшно, но, быть может, в его положении это единственный выход. Иначе все будет дольше. Дольше – и куда больнее…

- Если вы оставили на одежде пятно от свечи, лучший способ избавиться от него – замочить в керосине или же скипидаре…

Полуночная Сука была права, подумал Лэйд, ощущая, как боль в истерзанной руке слабеет, будто отступая куда-то на задний план. Правда – самое страшное оружие в руках демона. Я никогда не был Тигром. Никогда не был хладнокровным охотником, хоть и пытался себя в этом уверить. Если меня что-то и заботило, так это желание сберечь свою собственную шкуру. Если я и пытался кому-то помочь, то это было милосердие труса.

Окружающий мир стремительно темнел, несмотря на полыхающий камин, Лэйд уже не мог ощутить ни холода, ни жара. Тело быстро немело, словно готовясь прыгнуть в ледяную бездну океана, где нет ни направлений, ни течений. Он почувствовал треск, с которым зубы куклы сомкнулись на пальцах его левой руки, но даже не смог понять, уцелели ли они.

Мир, медленно покачиваясь, отдалился на шаг. Словно проверяя, насколько прочна связь между ними. Лэйд знал, что эта связь быстро истает. Все вещи, заключенные в этом мире, понеслись куда-то вверх, точно пузырьки воздуха, быстро растворяясь в окружающей его пустоте.

«Бакалейные товары Лайвстоуна и Торпа». Хукахука. Капитан Ахав. Сэнди. Макензи. Миссис Гаррисон. Скипидар.

Стоп. Оставшегося в его легких воздуха хватило на одну последнюю мысль, но мысль эта, выхваченная его агонизирующим сознанием из очередного пузырька, оказалась нелепа. Какого черта – скипидар?

Если вы оставили на одежде пятно от свечи…

У него едва оставались силы прикрывать горло, их было недостаточно, чтобы поднять с пола его большое тяжелое тело. Но Лэйд вдруг ощутил, что поднимается. Как забавно. Как глупо и…

Он стоял на ногах, не обращая внимания на тварь, впившуюся в его предплечье. Боли почти не было. Была мысль. Нелепая, запоздавшая, напрасная, но…

Пошатнувшись и едва не упав, Лэйд шагнул в сторону стоящих у стены бочонков. Мир и верно потемнел, почти погрузившись в ночь, но их силуэты он отчетливо видел. Может, потому, что даже вслепую знал расположение всех товаров в своей лавке. В конце концов, он двадцать лет был лучшим лавочником в Хукахука, а это что-то да значит.

Будет забавно, если он ошибется – и умрет, уткнувшись лицом в бочонок с тростниковым сахаром…

Не ошибся.

Крышка бочонка была не очень плотно закрыта, ему удалось сорвать ее правой рукой. В лицо, мгновенно заслоняя запах крови, мыла и специй, хлестнула знакомая скипидарная вонь. Не давая себе времени опомниться, даже не сделав вдоха, Лэйд погрузил в бочонок свою истерзанную левую руку вместе с окровавленной куклой, висящей на ней и похожей на истекающего воском слизняка.

Когда скипидар обжог истерзанную руку, мир вторично попытался отделиться от него, паря на удивительно тонкой связи, которая трещала от натуги, но все-таки почему-то не рвалась. Тварь затрепетала на его руке, будто ощутив толику той боли, что испытывал он сам. Ее зубы смыкались и разжимались, но теперь беззвучно – слой жидкости не давал ему услышать производимый ею лязг.

Клац-клац-клац, сука.

Кукла судорожно задвигала остатками своих членов, но тщетно. Оплавленная, потерявшая человекоподобную форму, она до последнего сохраняла силу лишь в своих челюстях, которые теперь были бесполезны. Лэйд видел, как они яростно двигались, пытаясь что-то нащупать, но с каждой секундой их движения становились все медленнее и неувереннее. Теплый воск быстро оплывал в скипидаре, скатываясь на дно бочонка полупрозрачными комьями. Вот скатился остаток уцелевшего уха, быстро тая по пути. Вот отделилось то, что прежде служило ключицей. Беззвучно ушел на дно облепленный тающей восковой жижей стеклянный глаз.

Лэйд смотрел на это, не обращая внимания на боль, смотрел до тех пор, пока желтоватые челюсти, сделав последний бессильный укус, не отправились следом. Только тогда он вытащил истекающую скипидаром и кровью руку из бочонка.

Рука выглядела так, будто побывала в мясорубке, Лэйд с содроганием увидел, что на бессильно повисшей кисти не хватает мизинца – вместо него остался бесформенный, похожий на древесный пень, обрубок. Наверно, если осталась хоть одна целая кость, ему стоит поставить свечку Брейрбруку…

Пошатываясь, он осторожно заглянул в бочонок. И ничего там не увидел. Одну только лишь мутную непрозрачную жидкость с жирными пятнами на поверхности. Спокойную, как океан вокруг острова в безветренную ночь.

- Проклятье, - Лэйд проверил, может ли улыбаться, и обнаружил, что может, - Знаешь, Дигги, теперь нам действительно будет чертовски тяжело сбыть кому-то этот чертов скипидар…

***

- Она. Это была она.

Диоген не ответил. То ли утомленный долгой ночью, то ли сбывший весь запас мудрости, он безучастно стоял у окна, глядя нарисованными глазами в небо над крышами Хейвуд-стрит. Если он ждал рассвета, то слишком рано – если верить жилетным часам Лэйда, до рассвета оставалось самое малое два часа.

- Меня, старого тигра, с самого начала вел не тот запах. Не иронично ли? Чертов Левиафан много лет без устали повторял мне, что самыми опасными вещами зачастую могут быть самые безобидные. Но я, видно, не самый толковый его ученик. Может, поэтому он с такой настойчивостью вновь и вновь оставляет меня на второй год?.. Ах, дьявол…

Лэйд поморщился. Из обрывков рубашки и прогулочной трости ему удалось соорудить пристойную шину, даже обработать раны «Старым монахом», но от боли его это не избавило, даже несмотря на солидную порцию рома, плещущуюся внутри. Боли будет еще много, он это знал. Очень много. Потому и надеялся заговорить ее, как индийские факиры заговаривают ядовитых змей.

- С самого начала – она. Мисс Амилла Гаррисон, несчастная парализованная девочка. Стеклянные глаза Фарлоу… Сказки… Теперь уже понятно, конечно. Она не была слепой силой, которой воспользовался Новый Бангор в своих интересах. Она была хладнокровным убийцей, годами планирующим свою месть. О, у нее было много времени для этого. Чертовски много времени…

Диоген собирался было что-то возразить, но издал лишь нечленораздельный гул.

- Что? Ну, уж ты-то мог догадаться, старый хитрец. Во-первых, она знала все о смерти своей матери. Знала еще до того, как я сказал. Тогда это не показалось мне странным – я решил, будто ей рассказали монашки из приюта. Но нет. Это было ошибочным шагом с моей стороны, одним из первых в длинной веренице ошибочных шагов…

В темном небе над Хукахука висели звезды, но Лэйд не мог вспомнить, образуют ли они те же узоры созвездий, что он видел прежде, двадцать лет назад. Никогда не интересовался астрономией, а зря. В ту пору его интересовали другие вещи. И Новый Бангор, к сожалению, слишком хорошо знал, какие.

- «Мне надо перед вами извиниться, мистер Лайвстоун». Так она сказала. Тогда я не понял. Думал, она извиняется за свои сказанные в сердцах слова. Нет. Еще одна ошибка. Амилла Гаррисон доподлинно знала, какую страшную силу выпустила на свободу. Эта сила не была слепой. Как знала и то, что мы с Саливаном обречены. Полумертвая, она сама считала, что разговаривает с мертвецом.

- Мхммввхвхв…

- Она управляла брауни. Не знаю, как. Может, с помощью мыслей, а может, с помощью каких-то хитрых депеш, которые по невидимым каналам поступали в Миддлдэк из Приюта Святой Агафии. Не знаю и того, как она передала им стеклянные глаза для их страшного воскового голема. В этой истории, наверно, так и останется до черта всего неизвестного. Защищая это неизвестное, она и обрекла меня на смерть. Она-то знала, что я был в Мэнфорд-хаусе, что видел коротышек, что установил связь между калекой из приюта и добровольной старой затворницей. Может, она боялась, что я пойду со всем этим в Канцелярию…

Диоген испустил негромкий скрежет. В нем не было вопросительных интонаций, но Лэйд кивнул:

- Да, ты прав. Не пойду. Мне, тигру, нечего делить с крысами. Если они считают этот остров своим, пусть так останется и дальше. Старый Чабб не станет их разубеждать. Господи, знал бы ты, до чего же болит палец… Как думаешь, доктор Фарлоу поверит, что мне пришлось пережить схватку с аллигатором, который оказался в коробке с ваксой?

- Умжвхвхвж…

- Что ты говоришь? Она убийца? Да, без сомнения. Но знаешь, я буду последним человеком в Хукахука, который станет ее судить. В конце концов, я всего лишь старый лавочник – разве мне позволительно судить о чем-то кроме табака и кофе?..

Диоген не ответил. Возможно, не посчитал нужным. Но сейчас Лэйду и не требовался собеседник, лишь еще немного рома, чтоб дожить до утра.

Главное – не перестараться, подумал он, взвешивая здоровой рукой бутыль. Когда над черепичными крышами Миддлдэка поплывет обманчиво бледное солнце, готовясь обрушить вниз сокрушительный жар, он должен найти в себе силы, чтобы подняться и сделать то, без чего день в Хукахука не начнется по заведенному порядку.

Повесить на двери в лавку табличку «открыто».

[1] Ковент-Гарден – распространенное название Лондонской Королевской Оперы.

[2] Откровения Иоанна Богослова – апокалиптическая книга Нового Завета, возвещающая пришествие антихриста и Страшный Суд.

[3] Литтлтон – город и порт в Новой Зеландии.

[4] Кинг-Кросс – один из вокзалов Лондона.

[5] Под Фарсисом в Библии, скорее всего, подразумевается Тарсус, город, сейчас расположенный в центральной части Турции; Суффолк – графство на востоке Англии.

[6] В Библейском тексте используется слово «левиафан»; «левиатан» - (ивр.) – «кит».

[7] Здесь – около 20-ти сантиметров.

[8] Французские виноделы традиционно применяют специальную тару определенной емкости, названную в честь библейских персонажей. Так, «бальтазар» вмещает 12 литров, «навуходоносор» - 15 литров, и т.д.

[9] Здесь – примерно 110 см.

[10] Здесь – 14 грамм.

[11] Панч – традиционный персонаж английского кукольного театра.

[12] Скофелл-пайк – самый высокий пик в Англии, высота 978 м.