Бокал звезд

ПРОПАДАЙКА

Он лежал спиной на замерзшей земле. За ночь холод сковал руки и плечи, наполнил грудь — тело почти уже стало частью земли. Оставалось либо вырваться, либо пропасть навсегда.

Усилием воли он отогнал череду слепящих огненных кошмаров, повернулся на бок и разлепил глаза. Да, вот это загул! От уютного бара на площади Телетеатра в Старом Нью-Йорке — в дальний космос, зажигать среди звезд. Отыграл, откривлялся краткий час на сцене, побегал, пошумел — и вот конец.

Заря вышла из своего серого обиталища на востоке и уже зажигала розовые свечи, освещая задворки этого мира. Мира, которого Николас Хейз не помнил, хотя и знал, что уже видел его. Видел из темных глубин опьянения, сквозь туман, в котором нет ни боли, ни воспоминаний, с обманчивых высот никогда не наступающего завтра. Видел, но успел забыть.

Вокруг раскинулось поле. Сжатая стерня в бороздах перемежалась полосами мерзлых сорняков. За полем виднелся лес, а за лесом — холмы.

Изо рта поднимался пар, а сквозь пар виднелось кое-что еще. Какой-то зверек — припал к земле шагах в десяти и глядит сквозь траву.

Не в голове ли поселился этот зверек? Кряхтя, Хейз приподнялся на локте, подобрал комок земли и швырнул. Видение тут же исчезло.

Он похлопал себя по карманам в тщетной надежде отыскать бутылку. Поднял взгляд — зверюшка на том же месте. Сидит, смотрит.

— Кыш! — прохрипел он, зажмурившись. Открыл глаза — никуда не делась.

На вид вроде собаки, но толком не разглядеть. Похоже, не мерещится. Он привел себя в сидячее положение и обшарил карманы. Там обнаружился бумажник — пустой, карточка Телетеатральной Гильдии — аннулированная, паспорт, полная горсть мелочи, а еще — плитка твердого шоколада.

Отломил половинку, бросил зверю. Тот снова пропал, но тут же появился в полусотне шагов — чудеса… Посидел, посмотрел — опять исчез. Появился там, где был сначала, проглотил угощение.

Хейз протер глаза — не помогло. Зверюшка не уходила, поглядывая с голодным видом. Он протянул оставшуюся половинку шоколадки.

— Если хочешь, подойди и возьми.

Странный пес — а что-то собачье в нем определенно было — распластался на брюхе и стал медленно подползать. Тем временем за матерью-зарей с ее последней розовой свечой явился день, и его свет позволил разглядеть нового знакомого. Песик был размером с карликового пуделя. Шерсть густая, но совсем не курчавая, цвета утреннего тумана. Нескладные щенячьи лапы, тоскливый ищущий взгляд золотистых, слегка раскосых глаз. Так и есть — совсем еще щенок. Длинноватая мордочка заканчивалась комично вздернутым носом, а уши-оборвыши свисали, как пара старых тряпок вроде тех, которыми в барах протирают столы. Но самым примечательным был довольно пышный хвост с белой кисточкой. Он не вилял, а вращался — сначала по часовой стрелке, потом обратно, закручиваясь и раскручиваясь, подобно заводной пружине. Посреди лба сияла белая отметина в форме звезды.

Псина явно оголодала, а может, все дело в щенячьем аппетите, но остаток угощения мигом исчез в ее пасти, и глаза жадно уставились в ожидании добавки. Хейс недоверчиво ощупал лохматое тряпичное ухо.

— Ну, хоть не мерещишься… Но если настоящая, почему исчезаешь?

Хейз поморщился, держась за голову. Ладно, это потом, сейчас есть вопросы поважнее. Например, что это за место? А еще — зачем он здесь?

Он помнил, что наугад выбрал планету и купил билет в Большом Восточном космопорту. Смутно помнил посадку в подпространственный лайнер и столь же смутно — бесконечную болтовню в баре, порой с другими пассажирами, но большей частью с самим собой. Вот и все, что осталось в памяти. Тогда он и дошел до точки, где не было ни боли, ни воспоминаний, там и достиг высот никогда не наступающего завтра и показал Вселенной язык.

Но вот завтра наступило, и те высоты остались безнадежно позади.

Хейз заставил себя встать. Голова разламывалась, тело было куском глины на негнущихся ходулях. Ни шапки, ни пальто, рубашка и брюки — в грязи. Он повернулся в ту сторону, откуда, вероятно, пришел. Невдалеке виднелось что-то вроде дороги, и вскоре он брел по ней к погруженной в туман кучке домов, означавших присутствие людей.

Сзади раздалось тихое поскуливание. Он обернулся. Собачка замерла, не сводя с него тоскливых глаз.

— Ну и что ты мне скажешь? — вздохнул Хейз. — Идем, Тряпка, так и быть, накормлю. Смотри только, больше не исчезай.

— Р-р-афф! — ответил пес и завертел хвостом. Хейс дал ему с собой поравняться, потрепал за ухом и двинулся дальше.

Он взмок от пота, пока доплелся до первых домов, и в то же время дрожал от холода, а добравшись до делового центра, уже едва дышал от боли в груди.

Городок еще не пробудился, но такие незатейливые фасады и грубые деревянные тротуары могли принадлежать лишь галактическому захолустью. Впрочем, колоний в дальнем космосе насчитывались тысячи, и это могла быть любая из них. Ничего не проясняла и вывеска над входом единственной гостиницы: «ПОСЛЕДНИМ ИЗ МОГИКАН».

Хейз направился к двери, собачка бежала трусцой по пятам. Не заперто, но в холле — никого. Он огляделся. Может, и бывал здесь раньше, но память ускользала.

Он шагнул из холла в бар. Ну уж здесь хоть что-то должно показаться знакомым. Однако просторный зал с деревянными балками на потолке и старомодной мебелью вызывал лишь смутные воспоминания. Да, побывал здесь недавно, но никаких подробностей не осталось.

Он уселся за ближайший столик. Явно смущенный незнакомой обстановкой, пес нырнул под стол и свернулся клубочком в ногах. Обстановка в зале была аскетичная, под стать безлюдью. Высокие окна смотрели на улицу; от центральной балки к балкончику на стене напротив стойки тянулась нелепая лохматая веревка, похожая на лиану; в глубине дверь — вероятно, на кухню.

Хейз постучал по столу. Должен же хоть кто-нибудь уже проснуться!

Он не ошибся. Из кухни решительно шагнула рослая блондинка с волосами до плеч. Широкие бедра, красивые ноги. Голубые глаза сверкнули гневом.

— Что это вы расселись, мистер? Завтрак не раньше полдевятого! — Она вдруг осеклась, затем медленно подошла к столику. Гнев в глазах угас.

— Простите, мистер Хейз, я вас не узнала.

Благодаря высоким скулам и манере зачесывать волосы ее щекастое лицо казалось тоньше. На вид лет под тридцать или чуть больше, примерно ровесница. Однако Хейз понятия не имел, кто она такая.

— Мы встречались? — спросил он.

— Нет, я видела вас по телевизору. Вчера, когда вошли, тут же признала. — Девушка на миг потупилась. Платье до колен с цветочным узором закрывало плечи, и золотистые волосы падали на разноцветные лепестки как утренний свет. — Скажем так, я одна из ваших многочисленных поклонниц.

— Кто-нибудь еще меня узнал?

— Вряд ли. Боюсь, до планеты Чернозем ваши записи пока не дошли.

Чернозем? Стало быть, Процион-16. Кой черт его сюда занес?

— Что-то у меня туман в голове… Я не упоминал, случайно, как оказался здесь?

— Я слышала, как вы сказали бармену, что прилетели аэробусом из Звездопорта, а до этого — с Земли. Не припоминаете, мистер Хейз?

— И долго я здесь ошивался?

— Почти до закрытия. Я хотела с вами поговорить, но постеснялась. Потом оглянулась, а вас уже нет. Вашей сумки и пальто в коридоре не нашла и решила, что вы отправились ночевать в другое место.

— Так и вышло, — поморщился Хейз. — Хотя сначала, похоже, планировал всего лишь прогуляться под звездами.

Собака высунула голову из-под стола. Девушка отпрянула.

— Где вы ухитрились раздобыть пропадайку, мистер Хейз? Я думала, их навсегда отпугнули обратно в холмы.

— Кого?

— Так их прозвали поселенцы. Пропадай умеет телепортироваться. То пропадает, то появляется.

— Тогда понятно, — сказал Хейз, — а то сперва я решил, что померещилось. Да вот увязался… голодный, небось. У вас не найдется для него чего-нибудь?

— Конечно, найдется. Должно быть, вы ему понравились, мистер Хейз. Обычно при виде человека он перескакивает куда подальше. Вернее, оно. Пропадай двуполые, размножаются партеногенезом.

В ее глазах вдруг мелькнуло беспокойство.

— Вы весь дрожите, мистер Хейз. Включить отопление?

— Не надо… Лучше принесите тройной виски.

Половину он проглотил сразу, и все тело будто взорвалось дрожью. Комната едва не перевернулась вверх тормашками, но он вовремя ее остановил, схватившись обеими руками за край стола. Заметил, что девушка склонилась над ним.

— Вам плохо, мистер Хейз?

— Сейчас будет хорошо. — Он проглотил остаток виски. — Кстати, как тебя зовут?

— Мойра. Мойра Блэр.

— Принеси-ка мне, Мойра, еще один тройной.

В голубых глазах девушки мелькнуло беспокойство.

— А вам не…

— Нет. — Хейз покачал головой. — Неси.

Она принесла виски, затем скрылась на кухне. Через пару минут вернулась и поставила на пол тарелку с мясными обрезками, на которые пес жадно накинулся.

— Вы уже назвали его как-нибудь, мистер Хейз?

— Пускай будет Тряпка.

Он опрокинул в горло вторую порцию, достал из кармана мелочь и высыпал горкой на стол.

— Этот могильный холмик, Мойра, — последние материальные активы Николаса Хейза. Носите выпивку, пока они не иссякнут, а затем благоразумно отправьте бедолагу в ближайшую канаву, где ему самое место.

— Позвольте мне вам помочь, мистер Хейз.

— Зачем?

— Затем, что так нельзя — это не для вас! Еще в Новой Северной Дакоте на Марсе, где было телевидение, я пересмотрела все ваши роли, все премьеры и повторные показы. Вашего Тамерлана Великого, ваших Сирано и Гамлета, Эдуарда Второго и Вилли Ломана. Вы были гениальны. Были, есть и всегда будете!

— Угу. Только моего Милтона Помфрета не видела. На премьере «Двустороннего треугольника» — не видела. И не увидишь. Нигде, даже в своей Новой Северной Дакоте!

Хейз стукнул кулаком по столу.

— А знаешь, Мойра, почему не увидишь? Потому что на премьеру я пришел пьяный, как астронавт в увольнительной, и из Телетеатра меня вышибли! И к тому все шло, заметь. Потому что далеко не в первый раз, милая Мойра, я был пьяный, как астронавт. Далеко не в первый раз Шалтай-Болтай Хейз свалился со стены! Вот только на этот раз вся королевская конница и вся королевская рать не потрудились накачать его алко-антидотом и сахарными пилюлями. К тому времени он достал всех не меньше, чем себя самого.

Вот они и решили, что Шалтаю-Болтаю придется собирать себя самому — если захочет. И тогда он сжег все мосты, промотал все деньги, сел на корабль и унесся к звездам — а зачем, уже не помнит и не желает вспоминать. И бога ради, принесите ему бутылку и дайте раскланяться с миром!

Никогда в своей жизни Хейз не слышал более ясного и решительного «нет». Оно заставило его вскочить на ноги — и это оказалось чревато. Стены вновь закружились, но теперь остановить их не удалось. Серой волной нахлынула дурнота, за которой бурлила тьма.

Черный водоворот окружал его со всех сторон, поднимаясь все выше и выше.

— Лесли! — крикнул он сдавленным голосом.

Но в густеющую тьму за ним бросилась не утонченная темноволосая Лесли, а высокая блондинка с тревогой в голубых глазах. Сильные руки подхватили его, и уже проваливаясь в небытие, он ощутил прикосновение пальцев к своей щеке.

Жар и холод, свет и тьма перемешались в хаосе дней и ночей. Иногда в спальне, где он лежал, возникала блондинка в цветастом платье, а иногда в леопардовом саронге. То и дело появлялся грубоватый бородач и тыкал пальцами в грудь. Но серый дымчатый зверек с тряпичными ушами и преданным взглядом золотистых глаз не уходил никогда.

Потом потянулась череда поздних рассветов и долгих солнечных дней. За ромбами оконного переплета лениво падал снег.

Спальня была небольшой. Даже и не спальня, а переделанная гостиная. Диван, стулья и столик с лампой, часами и «Звездной географией» Р. Э. Хеймса. Высокая тесная койка, которую явно позаимствовали из больницы для поселенцев, смотрелась в такой обстановке нелепо. Как будто укрытая простынями баржа, плывущая по воображаемой реке.

В один из вечеров девушка в леопардовой шкуре снова показалась из теней.

— Доктор Граймс говорит, вам уже много лучше, — сказала она, глядя в глаза. — Я рада.

Хейз всмотрелся в ее лицо.

— Ты ведь Мойра?

— Когда не выступаю. В костюме я Зонда Амазонская. Есть такая река Амазонка, очень большая, в джунглях на Альфе Центавра-9. Вам приходилось слышать о Зонде Амазонской, мистер Хейз?

— Кажется, нет.

— Это главная героиня трехмерного земного телешоу с тем же названием. Меня выбрали на роль, потому что требовалась высокая блондинка, и было не столь уж важно, если по актерскому мастерству она не Сара Бернар. Я качалась среди ветвей на лозах бутафорского винограда, дружила со зверушками и изрекала блистательные реплики вроде «Зонда хочет есть» и «Зонда тебя спасти — не бойся». Для марсианской девчонки из Новой Северной Дакоты справлялась, в общем, неплохо, тем более что играть-то, по сути, не умею. А потом сериал закрыли, и я оказалась на улице. Высокие блондинки, если они не умеют играть, пользуются в Видеовилле не большим спросом, чем когда-то Голливуде. Однако я успела кое-что подкопить, так что смогла какое-то время продержаться на плаву. А там начались повторные показы, и чеки начали поступать снова. Потом стали крутить и по третьему кругу. Сериал продали чуть ли не каждой земной станции в сети, и ради тех детишек, что меня еще помнили, я начала выступать по местным студиям. Затем наступил черед марсианских телестанций, и я стала выступать еще больше. В конце концов пленки разошлись по отдаленным планетам вроде Чернозема, где до сих пор нет трехмерного вещания, но есть видеозалы, в которых эти пленки крутят наряду с другим старьем. Начались новые выступления, и в итоге я осела здесь, в Последнем-из-Могикан, где владелец местного отеля предложил мне пожизненный контракт, если я буду раз в неделю играть Зонду Амазонскую, чтобы оживить торговлю в баре. К тому времени меня уже тошнило от Зонды. Однако от переездов из одного постылого балагана в другой тошнило еще больше, поэтому я приняла предложение.

— И что тебе приходится делать? — поинтересовался Хейз.

— По субботам три раза за вечер летаю по залу на веревочной виноградной лозе, спрыгиваю на стойку, издаю победный клич обитательницы центаврийских джунглей и отбиваюсь от грязных фермеров.

— Это твоя комната?

Она кивнула.

— Только не думайте, что вы меня стесняете, мистер Хейз. Я никогда ею не пользуюсь.

— Сдала бы меня в ближайшую бесплатную больницу для бедных, да и дело с концом.

— Я подумала, что тут вам будет лучше. В больницах на захолустных планетах не хватает персонала, да и лекарства не всегда есть. — Она бросила взгляд на настольные часы. — Мне уже пора, мистер Хейз. Подходит время первого воздушного маневра Зонды. Тряпка составит вам компанию, пока вы не заснете. Верно, малыш?

Услышав, что к нему обращаются, пропадайка материализовался на кровати и радостно закрутил хвостом — сначала в одну сторону, потом в другую. Лизнул Хейза в щеку.

— Р-р-афф!

Хейз улыбнулся.

— Мне бы побриться, наверное?

— Завтра приглашу цирюльника, заодно вас пострижет. — Мойра приглушила свет. — Спокойной ночи, мистер Хейз.

— Спокойной ночи.

Едва видение из джунглей исчезло, голова Хейза плюхнулась на подушку. Он устал, совсем ослаб и чувствовал себя так, будто ввек не поднимется с этой постели. Тишину нарушали лишь отдаленное буханье стерео из бара внизу и легкий шум собачьего дыхания.

За ромбами оконного переплета уличный фонарь выхватывал из темноты мягкие сверкающие снежинки… В Старом Нью-Йорке сейчас было бы лето. Там всегда лето, и ласковые ветра с перенаправленного Гольфстима веют над перекроенными проспектами. На маленьких открытых сценах вокруг площади Телетеатра кипит жизнь.

Сегодня перед вами Лесли Лейк и Шалтай-Болтай Хейз в «Двустороннем треугольнике»! Нет, не Шалтай-Болтай Хейз. Шалтай-Болтай Хейз свалился со стены — помните? И вся королевская конница, вся королевская рать не позаботились его собрать.

Он закрыл глаза, прячась от внезапной унылости потолка. В отчаянии коснулся лоснистой шерстки зверька; который свернулся клубком в изгибе его локтя. Сразу полегчало — хотя бы сегодня удастся заснуть. «Сегодня перед вами, — вяло шевелилось в голове, — пропадайка-пес, Зонда Амазонская и Шалтай-Болтай Хейз в отеле «Последний из могикан»…

Он хотел выпить. Молил, криком кричал, требуя виски. Буйствовал, когда Мойра запирала его в комнате. Однажды она поднялась к нему после очередного выхода Зонды, а Хейз подкараулил ее за дверью, схватил за горло и, повалив на пол, угрожал убить, если она не принесет из бара бутылку.

Мойре без труда могла бы его отшвырнуть, еще позорно слабого, но лежала без движения, а потом сказала:

— Давай, Ник, продолжай… задуши меня. Чего ты ждешь?

Руки его упали, и он, пристыженный и противный самому себе, долго сидел на полу, пока она не подняла его и не помогла вернуться в постель.

На следующее утро принесла завтрак, присела у постели и заговорила как ни в чем не бывало.

— Боже мой! Почему ты меня не выкинешь? — не выдержал Хейз. — Зачем возишься со мной?

Она скользнула ласковым взглядом по его лицу.

— По ночам хуже всего, да?

— По ночам я кто-то другой. Или, может, наоборот. Неважно: в нас обоих нет ничего хорошего.

— А мне кажется, ты ни тот, ни другой — а кто-то посередине. Вроде меня. Во мне есть и Зонда Амазонская, и Мойра Блэр.

— Это совсем другое, да ты и сама знаешь… Сколько уже я здесь прохлаждаюсь?

— Три недели, но доктор говорит, еще день-другой, и встанешь на ноги. Наверное, ты и сам уже понял, что чуть не умер?

Внезапно между ними на краю постели материализовался пес. На его лапах намерз лед, а на вздернутом носу высился целый снежный сугроб.

— Где это его носило? — Хейз скормил собаке ломтик поджаренного хлеба.

— По родным холмам, скорее всего. Пропадай никогда не заблудится. Говорят, они способны телепортироваться на миллионы миль. Наверное, даже с планеты на планету, взбреди им такое в голову.

— Тут-то и нашли бы свою смерть. Пусть в каком-то смысле телепортация и мгновенна, но все же ограничена скоростью света — разве что псы вхожи в подпространство.

— Вряд ли, раз не покидают Чернозем. Видимо, догадываются, чем чреват вакуум при абсолютном нуле. Знают же обычные собаки, что не стоит прыгать с утеса.

— Р-р-афф! — напомнил о себе песик.

— Похоже, понимает нас, — рассмеялся Хейз.

— Меня это не удивило бы. Пропадайки удивительно умные. — Мойра встала. — Мне пора, Ник.

— От Мойры Кухонной до Зонды Амазонской — долгая же у тебя неделя.

— Я не возражаю, не люблю бездельничать.

Она забрала поднос из-под завтрака.

В тот же миг пес исчез с кровати, и долю секунды спустя из коридора послышалось царапанье. Мойра открыла дверь — пропадай гордо стоял на пороге.

— Выпендриваешься? А ты прирожденный актер, Тряпка!

— Р-р-афф! — согласился он и телепортировался обратно на кровать.

Хейз уставился на плутоватую собачью мордашку.

— Мойра, я вспомнил, зачем отправился к звездам! — воскликнул он. — Я собирался устроить турне по городам захолустных планет, подзаработать чтением шекспировских монологов. Тупая идея, пришла на пьяную голову и не окупилась бы даже за миллион лет. Зато сейчас у меня родилась мысль получше! Не принесешь мне блокнот и чем писать, пока ты не ушла?

— Конечно, Ник.

Он начал не сразу, посидел, поразмыслил — под спиной подушка, на коленях блокнот. Для задуманного перво-наперво требовалась подходящая сценка. Взять отрывок из старенького, чтобы не покупать права? Идея Хейзу понравилась, и он начал перебирать в уме пьесы, которые знал наизусть. Дело запросто могло бы занять все утро, не приди ему сразу на ум «Двусторонний треугольник». Ничего другого и не надо: пьесе добрых шестьдесят лет, она неизменно пользуется успехом, и по крайней мере отрывок подойдет идеально. Он стал прокручивать в голове слово за словом, строчку за строчкой, сцену за сценой.

Одним из героев был молодой клерк по имени Милтон Помфрет, чья жена Гленда задалась целью выяснить, не волокита ли он. Для этого она решила временно превратиться в другую женщину. Сказала мужу, что пару недель погостит у матери, уложила чемоданы и сняла квартиру в центре под именем Мэри Лу Джонсон.

С помощью специалистов по коррекции внешности она за выходные изменила лицо и фигуру, а с фонетистом отработала новую манеру речи. В понедельник утром устроилась секретаршей в офис мужа и приступила к охоте. Несколько раз чуть было не стала любовницей собственного супруга, но все время что-то мешало.

В конце в концов он дико в нее влюбился и предложил руку и сердце. Чего-чего, а такого Гленда не предвидела и, чтобы сохранить Помфрета, ей пришлось развестись с ним в настоящем обличье и выйти замуж под видом своего второго «я».

Сценка, на которой Хейз в итоге остановился, была одной из самых популярных в пьесе. Милтон Помфрет после свидания заглядывает к Мэри Лу, и оба садятся на большой диван в ее гостиной. Моральные бастионы Милтона уже пали, и он готов заняться любовью; что же до Мэри Лу, та более чем согласна. Однако каждый раз, когда они уже готовы войти в клинч, дело срывается.

В оригинальной пьесе эти помехи были ироничными по сути, в версии же Хейза — чистым фарсом и сводились к тому, что пропадай всякий раз материализуется между парой любовников, едва те собираются обняться. При первом появлении зверушки Мэри Лу выставляет ее из комнаты и запирает дверь; во второй раз — запирает не только дверь, но и окна; в третий — еще и включает охранное поле; в четвертый — с помощью Милтона достает из чулана чемодан и сундук, засовывает надоеду в чемодан, запирает, затягивает ремни, кладет чемодан в сундук, опускает и запирает крышку, выволакивает сундук из комнаты, запирает и баррикадирует дверь и снова включает охранное поле. Затем, в полной уверенности, что их больше не прервут, пара незадачливых любовников возвращается на диван, и что же? Пес впрыгивает между ними в пятый и последний раз.

Кроме того, Хейз внес необходимые поправки, чтобы из сценки получился независимый номер, но в целом диалоги и действие не менял.

Мойра принесла ланч, когда он уже отшлифовывал сценарий и пребывал в таком воодушевлении, что почти не притронулся к еде.

— На, читай! — протянул он блокнот. — Представь, что ты Мэри Лу, я Милтон Помфрет, а пес играет самого себя. Что скажешь?

Когда она оторвалась от последней страницы, ее голубые глаза напоминали рассветное летнее небо.

— Ты… ты хочешь, чтобы я играла с тобой?

— Ты и пес. Не сомневаюсь, он станет звездой. На Черноземе о таких знают, а вот в других периферийных мирах наверняка не слыхивали, так что эффект будет вдвое мощнее. Мы соединим старое доброе чудодейство с грубоватым юмором фронтира, и даже если не сумеем рассмешить, то хотя бы заинтригуем. Ясное дело, в Старом Нью-Йорке такая пошлятина провалилась бы с треском, но стоит ли беспокоиться о Старом Нью-Йорке, если в нашем распоряжении столько захолустных планет? Я придумаю еще несколько номеров, чтобы хватило часа на полтора, а затем устроим турне втроем, и…

— Ты серьезно хочешь, чтобы… чтобы с тобой играла я?

— Брось, Мойра. Я не оказываю тебе честь, а всего-навсего предлагаю срубить деньжат. Хочешь не хочешь, а как-то зарабатывать надо, а кроме лицедейства или чего-то близкого я больше ничего не умею. Если не хочешь терять здешнюю работу, найду кого-то другого, хотя предпочел бы выступать с тобой.

— Не смей даже думать о ком-то другом!

— Ладно, не буду. — Хейз улыбнулся. — Можем начать репетировать прямо здесь, в этой комнате. Если добудешь где-нибудь сундук, у нас появится вся необходимая бутафория, а сама комната послужит сценой. Основная трудность — пес. Он должен появляться между нами точно в нужное время, иначе из всей затеи ничего не выйдет. В этом номере, как ты видишь, каждый раз перед тем как Милтона прерывают, он произносит слово «милая». Это и будет знаком для пса. Как думаешь, сумеем мы его натаскать?

Мойра сияла, в уголках ее глаз блестели слезы. Хейзу в жизни не доводилось видеть никого счастливее.

— Даже не сомневайся, — ответила она. — Поди сюда, Тряпочка!

Пропадайка материализовался прямо у нее на руках, хвостик его крутился как маленький пропеллер. Слеза скользнула по щеке девушки и упала псу на нос. «Сегодня перед вами, — подумал Хейз, — Зонда Амазонская, Чудо-пес Пропадай и Николас Хейз в «Проделках Мэри Лу».

Репетировать они начали следующим же вечером. Хейз играл Милтона Помфрета и в то же время режиссировал.

Таких старательных актеров, как Мойра и пес, ему еще не встречалось.

Три дня все шло гладко: пес появлялся точно по сигналу, а Мойра вжилась в роль красивой, но недалекой уроженки галактического захолустья с такой легкостью, будто готовилась с пеленок. Самому же Хейзу достаточно было слегка обновить свой старый образ Милтона Помфрета и играть с привычным профессионализмом.

Между репетициями он набросал еще три сценки, полные грубоватого юмора поселенцев, после чего отработал их с Мойрой, а пес послужил единственным восторженным, хоть и озадаченным зрителем. Наконец, однажды вечером они пробежались по всем номерам шоу, оставив «Проделки Мэри Лу» напоследок. Представление прошло как по нотам.

— А теперь устроим пробный прогон прямо здесь в Последнем-из-Могикан, просто чтобы убедиться, — заявил Хейз. — Для этого придется снять местный театр, а чтобы снять театр, понадобятся деньги. — Он зашел в спальню, открыл ящик комода, куда Мойра убрала его вещи, и мгновенье спустя вернулся с платиновой статуэткой Мориса Эванса. По пьедесталу шли слова: «Вручается Николасу Хейзу в год 2186 от Р. X. за выдающийся сценический вклад в роли Эдварда И». Хейз вручил статуэтку Мойре.

— Отвези ее завтра в Звездопорт. Должны дать пару сотен кредитов, для начала хватит.

Мойра застыла, глядя на статуэтку, словно на святое распятие.

— У меня есть деньги, Ник. Тебе не нужно идти на такую жертву.

— У тебя в руках всего лишь кусок платины. Делай как я сказал!

— Но так нельзя, Ник!

— Ладно, съезжу я.

Он потянулся за фигуркой, но Мойра убрала ее за спину.

— Я сама, — сказала она, отводя взгляд. — Ты еще не совсем здоров.

— Договорились. А я тем временем закажу кое-какую рекламу и займусь генератором охранного поля. Когда вернешься, повторим все на сцене. Через пару дней открываемся!

В первый вечер они играли перед полным залом. И во второй, и в третий. Хейза это удивило, но потом он вспомнил, что в дальних поселениях галактики вроде Последнего-из-Могикан нет, по сути дела, никаких развлечений.

Даже притом, что пропадай не был для зрителей открытием, «Проделки Мэри Лу» пользовались оглушительным успехом, да и три предшествующие сценки срывали свою долю смеха. Даже не смеха, а гогота, от которого дрожали стекла. Хейз привык к более взыскательной публике, и подобный прием ему был внове, но он быстро освоился, как и Мойра, а что касается пса, то он словно родился на подмостках и, когда они втроем возвращались в отель после первого представления, безмятежно спал у Хейза на руках.

Можно было бы играть в Последнем-из-Могикан месяц напролет, но Хейза тянуло поскорее отправиться по маршруту, который он заранее набросал, вооружившись «Звездной географией» Хеймза, а еще не терпелось попробовать аудиторию, которой еще не приходилось видеть чудесного пса. Он велел Мойре предупредить хозяина об увольнении.

Как только она отработала положенную неделю, они уложили чемоданы, сели на аэробус до Звездопорта, оформили провоз пса через таможню и купили билеты на Гесем, двенадцатую планету системы голубого Сириуса. Статуэтку оценили в триста кредитов, а выручка за вычетом издержек после гастролей в Последнем-из-Могикан составила больше семи сотен, что в сумме создало капитал приблизительно в тысячу кредитов.

Дело пошло в гору Первую остановку на Гесеме они сделали в захолустном городке под названием Приют В Долине.

В самом городке жила всего горстка колонистов, в большинстве своем торговцы, зато прилегающий округ в четыре миллиона акров насчитывал тысяч десять иммигрантов и две тысячи коренных жителей. За те три недели, что труппа Хейза выступала в общинном зале, каждый из них, включая аборигенов, хотя бы раз нашел возможность приехать в город, чтобы подивиться на «собаку-исчезаку».

Казалось бы, чего еще желать? И Хейз не мог понять, почему не радуется.

Из Приюта В Долине трио переехало сухопутным транспортом в Овечью Купальню, из Овечьей Купальни в Вос-стань-и-Светись, а из Восстань-и-Светись в Сен-Шафран. Там в номере отеля Хейз наткнулся на забытый номер «Спектра», где нашел рецензию на «Двусторонний треугольник». Пьеса успешно дебютировала на ТТВ, с равным успехом шла на сценах Старого Нью-Йорка и имела, по мнению критика, все шансы на повторный показ. Блестящее исполнение роли Гленды — Мэри Лу обеспечило Лесли Лейк прочное место в высших звездных эшелонах, а ее молодой партнер в роли Милтона Помфрета с редким мастерством… Хейз выбросил журнал в мусорную корзину и подошел к окну.

Час был поздний, на улице ни души. В смежной комнате уставшая после долгой дороги Мойра готовилась ко сну.

Глухо шлепали по полу ее босые ноги, с шорохом открывались и закрывались ящики комода, куда она складывала одежду. Пропадай крепко спал в изножье кровати за спиной Хейза.

Внезапно накатило жуткое чувство одиночества.

Выйдя из номера, он спустился в холл, не нашел там ни души и шагнул за дверь.

В ночном воздухе, по-зимнему свежем, уже ощущался аромат зелени. В Сен-Шафран пришла весна. Вскоре вдоль обочин и лесных тропинок закивают голубыми и желтыми головками прелестные цветы, которые дали городку название. Запоют птицы.

Хейз пошел вдоль улицы. Городок стоял на пологом склоне, а ниже расстилалась глубокая долина с редкими огоньками ферм. Сверху ее накрывала перевернутая долина неба, и там тоже горели огоньки-звезды.

Одной из звезд было Солнце.

В Старом Нью-Йорке сейчас лето. Там всегда лето. В Старом Нью-Йорке много смеха и ярких огней, и ты никогда не бываешь одинок. В Старом Нью-Йорке, если ты достаточно хорош, можно выйти на волшебную сцену, и телекамеры размножат тебя в сотню миллионов раз. Ты окажешься в каждой гостиной на Земле и на Марсе, и люди будут знать, что ты жив. Конец, конец, огарок догорел! Конец, конец краткой карьере Николаса Хейза!

Улица закончилась. Не влилась в другую улицу, как это бывает с большинством улиц, а просто перестала существовать, потому что было незачем. Дальше к ней вплотную подступали деревья, и в темноте фосфоресцировал знак «Тупик».

Хейз устало повернулся и пошел назад тем же путем. И тут понял, что больше не один. Кто-то бежал рядом: зверушка со вздернутым носом и золотистыми раскосыми глазами.

— Тряпка! — удивился Хейз. — Что ты тут делаешь так поздно? Давно пора баиньки.

— Р-р-афф! — Песик взглянул на него так, как, бывало, смотрела публика, когда громом аплодисментов вызывала с товарищами на сцену после выступления. И внезапно исчез.

«Боже! — подумал Хейз, — умей я телепортироваться, вернулся бы на Землю со всей быстротой крыльев света… Угу, и прибыл бы мертвым и окаменевшим лет через восемь. Впрочем, я и так считай что покойник и просто тупо вальсирую среди звезд».

Да, но разве так уж обязательно оставаться мертвым? Разве он так глуп, что не придумает способ вернуться к жизни? Нет, не глуп. Только не он, не Николас Хейз. Вопрос не в том, как найти конец. Это просто вопрос выбора!

Когда Хейз вернулся в номер, пес снова спал в изножье кровати. В смежной комнате было тихо. Может, лучше дождаться утра? Нет, не стоит.

Он постучал в дверь:

— Мойра, не возражаешь, если я загляну поговорить?

Тишина, затем щелчок лампы.

— Конечно, Ник, входи.

Бледно-желтые, словно первоцвет, в мягком сиянии прикроватного светильника, ее волосы разметались по подушке, словно сама весна. Голубые, как летние колокольчики, глаза взглянули на Хейза.

— У тебя все нормально, Ник?

— Да. — Он подтянул стул к кровати и сел. — Сегодня вечером я ходил прогуляться, и меня посетила идея. Идея театра-корабля.

— Да, Ник?

— Знаешь, столетия назад на Земле по фортам поселенцев разъезжали шарлатаны в крытых фургонах и устраивали так называемые медицинские спектакли. Сами представления были бесплатными и имели целью просто привлечь толпу, чтобы шарлатан мог продать свои чудодейственные микстуры. Потом изобрели подпространственный двигатель, народ повалил на другие планеты, и сейчас у нас здесь опять что-то вроде Дикого Запада. Колонисты расселились так быстро и так широко, что их невозможно обеспечить всем необходимым, в частности, лекарствами. Вот представь: мы с тобой купили старенький грузовоз, переоборудовали, чтобы жить в нем, установили сцену и набили трюм универсальными аптечками. Оставили от нашего шоу одни лишь «Проделки Мэри Лу» и вместо входных билетов продаем аптечки… А прибыль установим минимальную и не будем терзаться, что обманываем легковерных людей. Более того, мы будем им помогать. Само собой, никогда не разбогатеем, но на пристойную жизнь вполне хватит, и, хотя все время будем в пути, бездомными не окажемся, потому что наш дом всегда останется с нами… Что скажешь, Мойра?

— Зачем тебе это, Ник? — спросила она после долгого молчания.

Настало время солгать. У Хейза это вышло блистательно:

— Затем, что пришло время стряхнуть прошлое. Потому что хватит считать себя актером. Мне нужно измениться, кардинально измениться. Возможно, став лекарем, я обрету покой.

Мойра отвела взгляд, посмотрела на покрывало, на свои руки — довольно крупные, привыкшие к тяжелой работе, и все же полные изящества.

— По-моему, чудесная идея, Ник, — помолчав, ответила она.

— Вот и отлично. Побудем тут недельку, а потом махнем на Марс. В Больших Песках есть известный рынок подержанных кораблей, там и подберем что-нибудь подходящее. — Он встал. — Извини, что разбудил, просто не терпелось узнать, что ты скажешь.

— Все нормально, Ник. И, Ник…

— Да?

— Большие Пески недалеко от Новой Северной Дакоты. Может, у нас получится посетить ферму и… моих родных?

— А как же, непременно! Спокойной ночи, Мойра.

— Спокойной ночи.

Грузовоз, на котором в конечном итоге они остановили свой выбор, был просто старым корытом, однако ионный двигатель еще вполне тянул, а подпространственный коррелятор допотопной конструкции не уступал по эффективности современным аналогам. К тому же «Доктор Альберт Швейцер», как они окрестили корабль, мог управляться единственным пилотом, как все современные суда. И, что не менее важно, его нижняя палуба возвышалась над землей всего на пару метров и в сочетании с выдвижной погрузочной платформой могла отлично служить сценой.

Хейз попросил поменять шлюзы и установить более широкие, с увеличенным проемом. Агрегатная занимала почти всю заднюю часть нижнего грузового отсека, и все же там уместились три каюты, кладовка и две гримерные для Мойры и Хейза.

Мойра настаивала на том, чтобы написать на двери кладовки имя пса, поскольку Тряпка, как незаменимый член труппы, заслуживал по меньшей мере равных почестей.

Хейз поворчал, но уступил. Половину верхнего отсека он отвел под запасы продовольствия и аптечки, уже заказанные с Земли, а в другой половине разместил большую гостиную, просторную кухню и маленький кабинет. Из кают пилотов палубой выше получилась пара отличных спален. Как последний штрих, он заменил оставшиеся каюты винтовой лестницей, после чего отдал корабль в покраску и отправился с Мойрой подбирать мебель.

К этому времени капитал компании Хейза опасно уменьшился. Корабль они купили с отсрочкой платежа, взяв кредит у «Торгово-промышленного треста Больших Песков», однако за остальное рассчитывались наличными.

В результате мебельные запросы пришлось поумерить. Впрочем, это обернулось благом. Мойра оказалась мастерицей вдыхать новую жизнь в стулья, столы, кровати и даже бытовые приборы, так что даже самые дешевые и ветхие из покупок в конце концов обрели красивый и достойный вид. Мебелью она не ограничилась, и сами комнаты после отделки не уступали приличной двухуровневой квартире конца двадцатого века.

А пока шел ремонт, Мойра с Хейзом ходили в вечернюю школу и учились пилотировать звездолет.

Благодаря почти полной автоматизации кораблей вроде «Доктора Альберта Швейцера» космонавигация давно стала не сложнее вождения автомобиля в конце двадцатого века. Во многом даже проще, и уж точно она была сопряжена с меньшими рисками. И все же кое-какие азы будущим пилотам полагалось знать. Мойре с Хейзом пришлось в одиночку вывести тренировочный корабль на орбиту, после чего каждого отправили в пробный полет до Альфы Центавра-4 и обратно. Оба справились без происшествий и получили лицензии в один день.

Тем временем прибыли заказанные с Земли аптечки, их погрузили на «Доктора Альберта Швейцера», и больше ничто не держало Хейза с Мойрой в Больших Песках.

— Если мы собираемся навестить твое семейство, самое время съездить, — сказал Хейз вечером после ужина. — Как, ты говорила, называется твой родной городок?

Она убрала тарелки и включила посудомойку.

— Красная Картошка. Только это не городок, а деревня, причем махонькая. Однако рядом проходит оживленный аэробусный маршрут.

— Хорошо. Сегодня уложимся и утром отбудем.

— Ладно, — ответила она, не глядя на него.

— Что-то я не вижу энтузиазма.

— Ник, как ты думаешь, мы могли бы… могли бы притвориться… — начала она, глядя в плиту.

— Притвориться кем?

— Мужем и женой. В смысле, только пока гостим. Я… я знаю, ты обо мне никогда так не думал. Да и какое у меня право этого ожидать? Однако мама с папой начнут задавать вопросы и, вероятно, тревожиться. Так что… ради них — может, сделаем вид?

Хейз выглянул из иллюминатора в темноту. Среди нагромождения теней тут и там тускло вспыхивали пятнышки света, вдалеке ночная смена разбирала допотопный СБ-2. В расчеты Хейза никогда не входил брак. Но чем может навредить женитьба на Мойре?

Правда, он ее не любит. Но если на то пошло, он никогда никого не любил… разве что Лесли. Да и в любом случае брак теперь совсем не то, что когда-то. В любом контракте есть условие, что в первый год супруги могут разойтись без уважительной причины — если, конечно, еще не успели зачать ребенка. А «Двусторонний треугольник» пойдет на повторный показ куда раньше, чем через год.

— Я все продумал, да? — усмехнулся Хейз. — Только о самом важном забыл… Мойра, ты выйдешь за меня замуж?

В ее взгляде светилось обожание, почти как у пропадайки.

— Тебе совсем не обязательно это делать.

— Ну и что, я все равно предлагаю. Или я не заслуживаю ответа?

— Я та, что в отеле Последнего-из-Могикан каталась на фальшивой виноградной лозе… Забыл?

— А я пьяница, которого ты спасла от розовых слонов.

Годы словно упали с ее плеч. Высокая и стройная, юная и нежная — такой она была, наверное, когда давным-давно уезжала из Новой Северной Дакоты. Зонда Амазонская снова глядела с вершины дерева на бескрайний мир полными удивления голубыми глазами. Но ответила Хейзу не Зонда, а Мойра:

— Я не Лесли и никогда не смогу стать Лесли Лейк.

Однако Хейз стоял на своем:

— Я и не хочу, чтобы ты была ею. — Он взял девушку за плечи. — Найдем сегодня мирового судью и проведем медовый месяц в Новой Северной Дакоте.

Хейз замолк. Ему никогда не давались нежности. В реальной жизни просто не получалось сказать их с той же искренностью и легкостью, что на сцене.

— Уверен, милая, что нас ждет счастье.

И в тот же миг пропадайка, который совсем недавно дремал на диване в гостиной, материализовался между ними. Мойра рассмеялась, и все вдруг стало так, как и должно быть — Хейз держал в руках ее теплое желанное тело. Пес радостно скакал вокруг, гордый, как павлин, своей сообразительностью, и вращал хвостом, словно игрушечная ветряная мельница.

Новая Северная Дакота… Домашнее тепло холодными ночами и пологие волны красноватых холмов, катящиеся к горизонту под бледным марсианским небом. Толстые балки потолка и огонь в очаге с булькающим кофейником. Золотистая корочка маклуса на вертеле, коричневая подливка и тушеные бобы. Долгие вечера в гостиной перед телевизором, передачи с далекой Земли. Прогулки по охряным холмам и танцы в переполненном общинном зале — «пара налево, пара направо». Возвращение домой звездной морозной ночью с дружеской пирушки, полной радости и беззаботного веселья, и жемчужно-серый рассвет в уютной спальне под скатом крыши на толстенной пуховой перине. Увенчанный шпилем спичечный коробок старомодной церквушки под бескрайними лавандовыми небесами и мирный покой воскресного дня среди приятных людей.

Когда настало время уезжать, Хейз переживал почти как родители Мойры, а она сама расплакалась. Пес не плакал, но только потому, что не умел. Глубокая печаль в раскосых золотых глазах малыша не оставляла в этом сомнений.

Впрочем, ее хватило лишь до возвращения аэробусом в Большие Пески, когда мысли Хейза всецело поглотило пилотирование, а пса — исследование внутренностей корабля.

Осмотр он начал еще до поездки в Новую Северную Дакоту и теперь со всем рвением возобновил. Песика обуревало желание быть повсюду одновременно, и он то и дело телепортировался с палубы на палубу, из отсека в отсек, из каюты в каюту, и к Хейзу ненадолго вернулся страх, пережитый во время перелета с Чернозема на Гесем и оттуда на Марс: что пропадайка неправильно рассчитает расстояние и телепортируется за безопасные пределы корабля. Однако зверек никогда не ошибался. Очевидно, в придачу к безошибочному чувству направления он обладал столь же верным чувством расстояния.

Первой остановкой на маршруте медицинского шоу стало Златозернышко, девятая планета зеленой звезды Кастор. После таможенного досмотра в Равнинном космопорту первый из запланированных перелетов привел их в Одноножку. Сев на непаханое поле вблизи городка, Хейз настроился на местную короткую волну и стал читать подготовленный рекламный текст: «Сегодня перед вами выступят Николас Хейз, Зонда Амазонская и Чудо-пес в искрометной комедии «Проделки Мэри Лу»! ВХОД СВОБОДНЫЙ! Театр-корабль ждет всех и каждого в двух милях к югу от города, когда выглянут звезды. Спешите видеть, как Чудо-пес не дает соединиться пылким влюбленным! Как появляется откуда ни возьмись и крутит своим волшебным хвостом! Спешите, спешите, спешите! БЕСПЛАТНО! БЕСПЛАТНО! БЕСПЛАТНО!»

Если здесь не купятся на «бесплатно» — значит, не купятся ни на что.

Однако свободный вход сделал свое дело — а еще серые будни местных жителей. К урочному часу на лугу перед кораблем яблоку негде было упасть. Залитые звездным светом лица, скучные и угрюмые, все же смотрели с любопытством, а детские — еще и с нетерпением. Хейз включил софиты по краям выдвижной платформы и вышел из-за бордового пластибархатного занавеса, который пошила Мойра.

— Граждане Златозернышка, — обратился он к публике, — мы здесь не затем, чтобы выманить у вас заработанные тяжким трудом кредиты, а просто хотим помочь и развлечь. Купите вы одну из тех аптечек, что я сейчас покажу, или нет, я все равно приглашаю вас на представление, которое начнется сразу после этого.

Он повернулся к занавесу:

— Зонда?

Сверкнув в лучах рампы длинными ногами из-под леопардовой шкуры, Мойра вынесла на платформу столик, на котором лежали горкой несколько десятков аптечек. Верхнюю она передала Хейзу и тепло улыбнулась зрителям.

Хейз поднял аптечку на всеобщее обозрение и стал описывать ее содержимое.

— Ни одно из этих лекарств, разумеется, не панацея, — подвел он итог, — но действует точно, как я сказал. Препараты все нужные и должны быть в каждом доме. Цена такого набора — два кредита. Телесное благополучие вас и ваших детей наверняка стоит этой суммы!

Аптечки распродавались на удивление хорошо, и Зонде еще дважды пришлось подниматься за новыми. Мойра с Хейзом удалились за занавес, чтобы найти пса и подготовиться к представлению, в приподнятом настроении.

— Может, немного сбавить тон, как ты думаешь? — спросила она, надевая платье Мэри Лу. — Там полно детей.

— Мысль здравая. Буду поменьше распускать руки и воздержусь от плотоядных взглядов, а ты могла бы не покачивать бедрами, когда ходишь. Идет?

— Идет.

Даже в разбавленном виде «Проделки Мэри Лу» возымели большой успех. Более того, актеров умоляли сыграть на бис. Пришлось выступить со сценкой из их прошлых спектаклей, однако народ не спешил расходиться, надеясь на продолжение.

— Почему бы тебе не исполнить что-нибудь из собственного репертуара? — предложила Мойра.

— Да, пожалуй, как способ от них избавиться.

— Да нет, не для того. Ну как ты не понимаешь, Ник? Нужно позаботиться и о духовном их благе. Пенициллин ты уже продал, теперь продай пилюлю другого рода. А если не захотят глотать — заставь. Это твой долг перед ними, Ник. Твой долг перед самим собой!

Хейз задумчиво посмотрел на нее. Такие соображения даже не приходили ему в голову, но это могло сработать на образ, который он пытался создать.

— Ладно, попытаюсь, — согласился он.

Он вышел на сцену, и объявил, что прочтет монолог. Рассказал о том, что происходило в пьесе до того и что будет после, потом воздел руки и начал:

Пока он читал монолог из «Гамлета», звезды еще ярче проступили на небосводе, заливая светом приподнятые лица зрителей. Холодный вечерний воздух бодрил, одна из трех лун Златозернышка уже взошла и смотрела сверху, будто глаз телекамеры.

Оковы пали. «Камера» вновь передавала его точную копию в сотни миллионов гостиных, рождая прежнее возбуждающее чувство слияния со вселенской аудиторией. Его слова вознеслись до небес, звучными выверенными слогами раскатились среди звезд и продолжали парить там, чтобы слышал каждый, даже когда монолог подошел к концу, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом травы под ногами расходящихся в благоговении зрителей. И вот он, Николас Хейз, стоит на лугу совсем один, а свежий ветерок со стороны леса уносит его слова в беспредельность.

Хотя нет, не совсем один. Вышла на сцену и встала рядом Мойра, выполз из-за занавеса и свернулся у ног пес. Однако Хейз их едва замечал.

— Ты был великолепен, Ник, — нарушила тишину Мойра, — и наши зрители это поняли. Они никогда не забудут, как и я.

Чары развеялись.

— Холодает, — поежился Хейз. — Пошли внутрь.

Из Одноножки они отправились в Разбитое Сердце, из Разбитого Сердца — в Кто не Успел тот Опоздал, из Кто-не-Успел-тот-Опоздал — в Зернышко-в-Кармане. Публика везде принимала тепло, и еще трижды им сопутствовал тот же успех, что в Одноножке. В конце каждого представления Хейз читал монолог и каждый раз ощущал все то же восторженное внимание и символическое удовлетворение.

Однако полного удовлетворения символы не дают, и он это сознавал. После Златозернышка труппа отбыла на Паш-ню-в-Небе, пятую планету голубой звезды Ахернар, и по одному вечеру отыграла в поселках Попурри, Закат, Зеркало Венеры, Будущее, Извилистая Река и Попрыгунчик Джек. Гастроль в последнем вылилась в случайное внимание прессы, на которое и ставил Хейз, рассчитывая привлечь его рано или поздно. Так вышло, что Махатма МакФадден, ведущий корреспондент специальной новостной службы Ай-Би-Эс, прилетел записать на пленку крестьянский свадебный обряд по обычаям Пашни-в-Небе, но как только услышал о медицинском шоу и прознал, что лекарь — не кто иной, как Николас Хейз, заснял и представление с «Проделками Мэри Лу». Также он заснял презентацию перед номером и монолог после.

Хейз разыграл карты ловко.

— Вряд ли мне нужна столь широкая известность, — замялся он, когда Махатма прибежал за сцену, размахивая договором.

— Можете говорить, что угодно, мистер Хейз, только вот этого не надо. Слыханное ли дело — актер, и не хочет известности!

— Я теперь не актер, а лекарь.

Махатма, худой жилистый человечек с голодным лицом и пронзительными карими глазками, зашелся от смеха.

— Медицина-шмедицина… Актер всегда останется актером, скажу я вам. Ваша проблема, мистер Хейз, — уязвленная гордость, вас ведь вышибли из гильдии… Подпишите вот здесь, и, возможно, когда эту запись просмотрят, вас даже пригласят обратно, как знать?

— Потому что я сбежал и стал лекарем? — хохотнул Хейз, подпустив в смешок ровно столько иронии, сколько требовалось для правдоподобия. — Даже если и пригласят, я не вернусь.

— Что ж, ладно. Взгляните на вопрос с другой стороны. Со временем сегодняшняя запись разойдется по приграничным мирам, и ее станут крутить в дешевых кинозалах и летних театрах — при условии, что вы подпишете эту бумагу. Мистер Хейз, вы хотите, чтобы здешние люди о вас узнали? Чтобы ждали вашего приезда? Так вот, поверьте, стоит им увидеть вас на этой пленке, и они будут ждать. А те, кто вас уже видел вживую, еще больше захотят увидеть снова. Известность еще никому не вредила, сами знаете.

— Думаю, он прав, Ник, — вмешалась Мойра.

— Еще как прав, — хмыкнул Махатма.

— М-м… — задумчиво протянул Хейз.

Битва была выиграна. Махатма вручил ему соглашение об отказе от претензий и снял колпачок с авторучки.

— Вот здесь, мистер Хейз, в графе «подпись правообладателя».

Два месяца спустя, когда Хейз, Мойра и пес гастролировали по Расти Сад, десятой планете белой звезды в системе Беты Возничего, в маленьком городке Ландыш их перехватила Нэнси Оукс, девушка-репортер из межпланетного журнала «Новая звезда».

Разыскав Хейза и «Доктора Альберта Швейцера» после представления, она сгорала от любопытства, ее диктофон был заряжен и готов записывать.

— Мистер Хейз, вы попросту обязаны позволить мне о вас написать! — воскликнула она. — Наши читатели это просто проглотят! Вот, разрешите показать несколько стереофотографий, я сделала их, когда вы выступали. Они попросту потрясающие!

Хейз просмотрел их со сдержанным любопытством. На одном из снимков он торговал аптечками, рядом была Мойра в леопардовой шкуре. На другом они с Мойрой сидели на диване, их разделял пес. На третьем Хейз стоял на залитой звездным светом сцене и читал монолог. Последний снимок вышел на редкость удачно — один из лучших снимков в его жизни.

Хейз вернул фотографии. Внезапно в гостиной материализовался пес и вскочил ему на колени.

Мисс Оукс ахнула.

— Боже! Как вы его так выдрессировали, мистер Хейз?

— Ничего особенного. Видите ли, это не обычный пес, а так называемый «пропадай»…

— Как? — Еле заметным щелчком журналистка включила диктофон. — Расскажите, что за «пропадай», мистер Хейз. Статья будет просто сенсационная!

Хейз рассказал.

— А теперь, — не унималась мисс Оукс, — просветите меня насчет вашего прошлого. Ну, и прошлого Зонды, конечно. Разумеется, я знаю, вы играли в главных ролях, но хотелось бы чего-то личного… мотивов, что побудили вас стать лекарем.

Хейз с притворной растерянностью взглянул на Мойру.

— А может, ну ее, эту статью?

— Ни за что, Ник.

Он снова повернулся к мисс Оукс:

— Ладно, похоже, не в наших силах противиться судьбе. Давайте ваши вопросы.

Журнал со статьей вышел через два месяца, но диск с копией номера догонял Хейза еще столько же. Статья начиналась с четырнадцатой страницы.

Он взглянул на заголовок: «Николас Хейз — доктор Швейцер космических дорог». Прочел аннотацию: «Опальный трагик одерживает победу над алкоголизмом, чтобы принести дары цивилизации нашим соседям в небе».

И отправил диск в корзину.

Следующим они посетили город под названием Дыханье Зимы. Под занавес шоу Хейз получил сообщение, что одна знакомая особа хочет увидеться и ждет в гостинице. Он прошел пешком лесами и полями под звездами, которых больше не замечал, по извилистой улочке, поднялся по скрипучим ступеням в обшарпанный вестибюль. С лестницы свернул в тусклый коридор. Номер комнаты был двести четыре.

Лесли встретила у двери.

— Ник, милый, ты замечательно выглядишь!

Он вошел и опустился на ближайший стул. Она села напротив.

— Наверное, ты уже догадался, что я приехала за тобой?

Ее глаза остались теми же. Светло-карие с искорками солнечного света. Волосы, все такие же черные, как ночь с блестками звезд, сияют даже в прозаичном свете лампы. Матовость кожи в треугольнике декольте, золото едва прикрывающей наготу юбки. Лесли, как всегда, отыгрывала свой час на сцене.

— А почему за мной не приехал сам Кинг?

— Потому что я попросила послать меня. Вполне уместный поступок, согласен? Только представь, Ник… мы с тобой пьем коктейли в «Вечере смеха» — совсем как в прежние времена. Устроим турне по всем уютным забегаловкам, куда раньше заходили поесть после шоу. Мы с тобой…

— Я женат, — напомнил Хейз.

— Ну и что? — рассмеялась она. — В наше время брак — это просто пшик. Быть в браке так старомодно. В Старом Нью-Йорке мы берем пример с мусульман. Говоришь три раза «Я с тобой развожусь» — и все.

— Вот как?

Она подалась вперед.

— Не играй со мной в благородство, Ник. Кого кого, а тебя я научилась читать между строк. Я тебе не Зонда Амазонская, а Лесли из «Вечера смеха». Ты стал лекарем вовсе не ради помощи жителям отдаленных миров, а ради себя самого — чтобы привлечь к себе внимание, вернуть милость Телетеатральной гильдии и лично Кристофера Кинга. Но главное — чтобы снова оказаться перед камерой и быть размноженным в сто миллионов раз.

Хейз смотрел в пол.

— Похоже, в гильдии я уже восстановлен. У Кинга есть для меня роль?

— Я знала: ты образумишься, милый. Конечно, есть, и не какая-нибудь, а роль Милтона Помфрета! Через месяц начинается повторный показ «Двустороннего треугольника», и контракт твоего дублера истечет до этого срока. Так что, милый Николас, дело только за тобой. К Зонде мое предложение, разумеется, не относится, потому как Мэри Лу по-прежнему я, да и потом сильно сомневаюсь, что она удовлетворит запросам Криса. — Она внезапно хихикнула. — Скажи, милый, а она правда каталась на виноградной лозе в баре Последнего-из-Могикан, как пишут в статье?

— Не твое дело! — буркнул Хейз.

— А тот дурацкий песик с хвостиком будто ветряная мельница? И где ты только его откопал? Честно, Ник, ты просто неописуем!

Хейз встал.

— Догадываюсь, что ты уже купила билеты.

— На «Большой восточный экспресс». Встречаемся завтра в Порту-всех-ветров в девять утра. Так что начинай собираться, милый. Времени мало.

— Вернусь через час, — бросил Хейз и вышел из номера. А дальше — по коридору, по лестнице вниз, за дверь, по извилистой улочке, лесами и лугами, опять полями — туда, где на фоне звезд возвышался темный столб корабля.

Мойра не спала, поджидая. У нее на коленях сладко посапывал пес. По ее лицу Хейз понял, что она уже все знает.

— Ты догадывалась, да? — спросил он.

— Не чувствуй себя виноватым, Ник. Я тоже хотела, чтобы тебя восстановили в гильдии.

Вопрос был запоздалым, но Хейз все равно спросил.

— Расстраиваешься?

— Какая разница. Я вернусь на Марс в Новую Северную Дакоту, там мое место.

— Я найму тебе в пару пилота. Одной лучше не лететь. Если найти хорошего покупателя, за «Швейцера» дадут больше, чем мы заплатили.

— Вот и славно. Будем с Тряпкой смотреть тебя по телевизору.

Хейз глянул вниз на маленькую серую голову и нелепые уши-оборвыши. Поднял глаза на стройную шею Мойры, где чуть заметно колотился пульс. Поднял взгляд еще выше и заметил предательский блеск сбежавшей слезинки. Отчаянно захотелось хоть что-то почувствовать, но не чувствовалось ничего, кроме желания исчезнуть.

— Прощай, Мойра. — Он повернулся, сбежал по винтовой лестнице и растворился в ночи.

В Старом Нью-Йорке стояло лето. В Старом Нью-Йорке всегда лето. Хейз сидел с Лесли и Кингом в «Вечере смеха» и прихлебывал скучный кофе, пока те весело трещали за парой коктейлей: Ник это, Ник то, «О, Ник, как славно, что ты вернулся!». На репетициях «Треугольника» он без труда вошел в роль с того места, где из нее вышел, и порой, когда произносил реплики, думал о звездных ночах на Расти Сад и Пашне-в-Небе и о свежем дыхании девственных лесов, что овевало маленькую сцену.

Он не удивился, когда снова начал пить. Это был лишь вопрос времени. Запил по той же причине, что и прежде, только на сей раз знал, в чем она заключается. Правда, пользы от этого знания было мало. Что толку знать, что ты не способен любить никого, кроме себя самого, если эта неспособность неизлечима?

В ночь повторного показа желающие посмотреть представление переполнили амфитеатр и стояли на площади. Повторы вошли в традицию, а жители Старого Нью-Йорка ставили традиции превыше здравого смысла, который мог бы напомнить, что эту пьесу они уже видели по меньшей мере однажды — либо на премьере, либо в одном из множества театриков, где ее проигрывали в последние годы. Однако они не прислушивались к голосу разума и хлынули сюда, бросаясь в волны тиражированной культуры, как стадо леммингов.

— Ну и как тебе быть снова в деле, лекарь? — спросила Лесли, когда перед первой сценой они с Хейзом шли на свои места. — Приятно, что через пару секунд тебя размножат в миллионы раз и ты больше не будешь одинок?

Хейз не ответил. Интересно, Мойра сейчас смотрит телевизор? — подумал он. — А пес? Тут занавес поднялся, навелись камеры, и все мысли о девушке и собаке вылетели из головы. Сидя за столом, он говорил подозрительной жене, которая солнечным днем в конце рабочей недели заявилась к нему в офис:

— Как видишь, моя дорогая Гленда, здесь никто не сидит у меня на коленях, не прячется в шкафах с бумагами и не глазеет на тебя тайком из-за двери кафетерия.

Дальше действие покатилось своим чередом. Лесли в роли мнительной Гленды отвечала, что пришла не пересчитывать его секретарш, а напомнить о сегодняшнем обеде у Крофтонов. Неплохо бы ему отказаться от привычного коктейля по дороге домой и приехать пораньше, чтобы хоть раз в жизни спокойно собраться, а не носиться, как бешеный, пытаясь одновременно побриться, принять душ и одеться.

Тут в офис с жеманным видом входит сногсшибательная рыженькая и сообщает Хейзу-Помфрету, что его ждут в зале для совещаний, после чего оба уходят со сцены.

Гленда мгновение яростно глядит вслед, затем берет телефонную трубку и звонит специалисту по коррекции внешности. Говорит, что желает сделать и зачем, после чего набирает другой номер и говорит с фонетистом.

В следующей сцене она появляется уже как восхитительная Мэри Лу Джонсон, претендентка на должность личного помощника собственного мужа. Сюжет набирает обороты. Помфрет приглашает новую секретаршу на ланч. Ведет обедать. Наконец назначает свидание и потом заглядывает на огонек. Они сидят бок о бок на диване в ее гостиной. Мэри Лу придвигается ближе.

— Спорю, дома у тебя ничего похожего, — говорит она, надувая губки для «первого» поцелуя.

— Милая, — отвечает Помфрет, — будь у меня дома такое, меня бы силком за порог не вытянули.

Она прижимается к нему.

— Что ж, докажи.

— Ладно, — говорит он, обнимая ее.

Звонок в дверь.

— Проклятье! — в сердцах восклицает Мэри Лу и выходит из комнаты.

Ее голос слышен за сценой. Она громко пререкается с коммивояжером, который пытается продать книгу под названием «Почему никогда не следует доверять своему мужу». Чтобы избавиться от надоеды, Мэри Лу заявляет, что все мужья достойны доверия, а потому книга — сплошная ложь.

Все пять минут этого разбирательства Хейз-Помфрет нервно расхаживает по сцене и строит смешные мины, изображая муки совести мужа, который тщетно пытается сбросить чары прилипчивой любовницы. По возвращении Мэри Лу он снова садится на диван рядом с ней.

— Чтоб его, этого торгаша! — бурчит она. — Люди уже уединиться не могут!

Снова хочет прижаться к Помфрету, который раскрыл объятия… — и внезапно с визгом вскакивает!

Не в силах сдвинуться с места, Хейз растерянно смотрел на маленькое нечто, лежащее рядом с ним.

Гладкая шерстка цвета утреннего тумана. Оборвыши-уши словно пара старых тряпок, которыми в барах протирают столы. Остекленевшие выкаченные глаза еще хранят намек на золото, что прежде светилось любовью и обожанием.

Кровь хлопьями замерзла на некогда плутоватой мордашке, затих хвостик с белой кисточкой на конце. Звездочка посреди лба больше не сияет.

Хейз поднял тельце на руки. Глаза застили слезы.

— Под диван его, живо! — шепотом скомандовала Лесли. — Сейчас твоя реплика!

Хейз не слушал.

— Зачем, малыш? — плакал он. — Ну зачем ты это сделал? Ты же знал, это… это как утес — зачем ты прыгнул? Такая высота… сорок миллионов миль. Сорок миллионов миль!

— Какого черта, Ник! — яростно прошипела Лесли. — Избавься от этой гадости и давай реплику!

Хейз встал с дивана, прижимая к себе мертвого пса, и пошел со сцены прочь.

Амфитеатр наполнился ропотом удивленных голосов, за пеленой слез мерцали тысячи лиц.

Не было больше Лесли.

Не было Шалтая-Болтая Хейза.

Шалтай-Болтай умер сотней миллионов смертей.

В коридоре возле гримерки его нагнал Кинг.

— Ник, вернись! Шоу все еще можно спасти! Кто-то из работников сцены сыграл грязную шутку… всего-то.

Хейз не остановился.

— Ник, выйдешь за эту дверь, больше в нее не войдешь! Клянусь!

Хейз пошел дальше.

Снаружи оказалось совсем не так уж плохо. Снаружи можно было разглядеть Марс. Почти в перигее, он висел в небе, словно оранжевый уличный фонарь. Сквозь слезы Хейз видел красноватые равнины с волнами охряных холмов, видел спичечный коробок церквушки с торчащим шпилем. Взгляд упал на крошечное тельце в руках. «Сорок миллионов миль, — подумал Хейз. — Сорок миллионов миль!»

В звездном свете дом казался добрым великаном из дерева с внимательными глазами-окнами. Мойра встретила у двери.

— Ник, я так надеялась… я молилась, чтобы ты вернулся!

— Ты была с ним, когда… когда он…

Она кивнула:

— Сидел у меня в ногах, а когда ты сказал «милая», вдруг пропал. Сначала я не поняла, что случилось. Кто же мог подумать, что он узнает тебя в передаче? А потом, через несколько минут, он появился на экране, и… и я поняла.

— Я похоронил его в открытом космосе — там, среди звезд. Его место там, он сам был звездой.

— Пройдем в гостиную, Ник. Хочу что-то показать.

В коридоре Хейз спросил:

— А что корабль? Уже продала?

— Нет, он все еще в Больших песках… Мама с папой недавно легли спать… разбудить их, чтобы повидались с тобой?

— Не надо… Я тут задержусь… если ты согласна меня терпеть.

В гостиной Мойра опустилась на колени перед маленькой корзинкой у камина. Хейз опустился рядом.

Сначала он увидел крошечные оборвыши-уши, затем тельце цвета утреннего тумана и хвостик с белой кисточкой на конце. Его изумленный взгляд отразился в паре золотистых раскосых глаз, а над ними во лбу сияла белая звездочка.

— Тряпка! — ахнул он.

— Я же говорила, они гермафродиты. Он… она родила его за неделю до смерти.

Хейз дотронулся до лохматого тряпичного уха.

— Ну и ну… Подумать только!

Он поднялся на ноги, подал руку Мойре и глянул через ее плечо на каминную полку, где стояла платиновая статуэтка Мориса Эванса. Ну да, Мойра ее продала, как и обещала. Продала себе самой.

Хейз заглянул ей в глаза. Будь он способен на любовь, давно б уже влюбился в нее.

Теперь способен.

— Мы начнем все заново, Мойра… если, конечно, ты окажешь мне честь и станешь моей примой. Снова загрузим корабль и отправимся туда, где еще не бывали. На Вьюнки и на Дальнюю Даль, и на Рудную Залежь…

— На Луговой цветок и Золотую Лихорадку, и на Фронтир…

— А когда облетим их все, вернемся на Чернозем…

— И оттуда снова отправимся на Златозернышко…

— И на Гесем…

— И на Пашню-в-Небе…

Прижав к себе, он стал осыпать ее поцелуями. Пускай в Старом Нью-Йорке стоит лето. В Старом Нью-Йорке всегда лето. Зато на Марсе в Новой Северной Дакоте — весна.