Богоборец

Глава 22

Утром отправился в сторону храма чистоты. Со спутниками прощаться не стал — зачем, если всё уже оговорено? Для начала зашёл в снятую накануне халупу — ту, что в Борго. Там и переоделся, благо этаж первый, и окна выходят на противоположную от улицы сторону и даже случайного прохожего не удивит появление нищего калеки с фосфорной челюстью из ниоткуда. Именно эту личину я выбрал для визита в храм. Что может быть естественнее для такого доходяги? Нет, до разговора с Доменико я думал побыть кем-нибудь другим, но когда он пересказал некоторые подробности о том, как нынче проходят службы понял, что маска калеки будет гораздо естественнее. Раньше чистые пренебрегали добрыми чудесами, предпочитая запугивать паству. Теперь всё немного изменилось. Говорят, будь ты нищим, умирающим в грязи и нечистотах, или богачом, которого поедает изнутри неизвестная болезнь — если на тебя пал взор кого-то из святых подвижников церкви чистоты, твоя жизнь кардинально изменится. За это можешь быть уверен. Конечно, больных и убогих много, и чудес исцеления на всех не хватает. И все равно люди надеются. Особенно те, кому надеяться больше не на что.

До храма добирался пешком — было бы странно, если бы мой персонаж в обносках воспользовался услугами извозчика. Такие бедолаги обречены ковылять пешком, вот и мне пришлось в очередной раз прогуляться. Причём медленно и неторопливо, как и положено смертельно больному. В результате возле храма оказался всего за пару часов до начала службы. На паперти пока что было почти пусто, лишь несколько моих «товарищей по несчастью» сидели на ступенях в ожидании чудесного исцеления. Однако, чем ближе к началу службы, тем больше собиралось народу. Люди бродили вокруг, постепенно подбираясь поближе к входу. Толпа собиралась внушительная, многие явно принарядились — нарядные, как на праздник. Мне стало мерзко — на кой чёрт вообще беспокоиться об этих тварях? Им всё равно, лишь бы зрелище — и плевать, что уже завтра на алтаре можешь оказаться ты сам. Главное, что сегодня мучается кто-то другой, а ты можешь полюбоваться на чужие страдания, а то и получить чудесное исцеление на халяву. И вот об этих людях я беспокоился когда-то? Да пропади они пропадом. Будем честными — они заслуживают того бога, которого сейчас имеют.

Я негодовал, но к разговорам прислушивался. Говорят, сегодня службу проводит сам пречистый подвижник Мигель де Айяла. Да-да, после смерти чистого бога, монахи отказались от привычки заменять себе имена на числительные. Теперь они несут их с гордостью. Про де Айялу я слышал — тоже Доменико рассказал. Официальный титул у него длинный. Стоявший возле подножия трона девяти высших иерархов церкви, осеняющий чистотой, низвергатель темных тварей, покровитель праведных воинов, пострадавших в войне со скверной и нечистым воинством. Такой, получается, очень авторитетный товарищ. Я, правда, точно знаю, что все, кто стоял «у подножия трона» иерархов, сдохли вместе с ними — слишком большую часть их души занимал чистый бог. Так что это кто-нибудь из бывших слабосилков, выживших после смерти своего бога и волей судьбы возвысившихся. Впрочем, народ его любит. Говорят, во время его служб чаще всего случаются чудесные исцеления. Близок де Айяла к их мёртвому богу. Ещё и проповеди читает не только в главном храме — периодически наносит визиты во все храмы столицы, да ещё, говорят, и по соседним городам ездит. Достойная личность, очевидно. Должно быть, он собрал много сил на жертвоприношениях.

Да, сегодня в храме будет людно.

— Пречистый уже не раз являл свою духовную силу, исцеляя тех, кому в жизни не повезло, — шепчет какой-то бедолага рядом, удерживая на руках бледную, покрытую испариной девчонку. Лихорадка? Простуда? Воспаление лёгких? Таких, как этот мужчина я даже толком осуждать не могу. Когда болеет твой близкий, к кому угодно обратишься, чтобы помог. И, между прочим, я собираюсь лишить его даже шанса получить исцеление для дочери. Неприятно, и совесть гложет. Я усилием воли отбрасываю ненужные мысли. Прежние боги тоже, порой, лечили безнадёжных больных, и при этом не требовали человеческих жертв. Да и лечение у простых, смертных врачей, раньше было гораздо доступнее. Сейчас позволить себе обратиться к лекарю могут только зажиточные граждане.

Толпа, тем временем, всё увеличивалась. Вряд ли местный храм сегодня сможет вместить всех желающих попасть на службу. До начала действа остаётся всего ничего. Богослужение начнется как только последний закатный луч отразится от ярко начищенного медного зеркала на шпиле собора.

Следующие полчаса я провёл, сидя на ступенях у входа в храм. Меня никто не трогал — брезговали. Слишком отвратительно выгляжу. А вот некоторым из пришедших вместе со мной или даже раньше так сильно не повезло. Стали появляться зажиточные горожане. Вот из локомобиля выходит кто-то из благородной семьи. Охрана, расталкивая других ожидающих, провела начальственное лицо прямо ко входу в храм. По дороге того мужчину с больной девочкой спихнули со ступеней, он упал, выронил свою драгоценную ношу… Я пристально вгляделся в машину. Нет, не вижу отсюда герб семьи. А жаль, хотелось бы запомнить этого любителя праведности. И непременно нанести визит, чуть позже.

Вижу, как кривятся в презрении губы у мужчины при взгляде на меня. Ну да, неприятное зрелище. Оно меня и защищает от внимания таких, как он.

— Развели всякую нечисть, — шипит мужчина, проходя мимо. — В прежние времена…

Дальше я не услышал. Впрочем, догадался. В прежние времена таких, как я и тот мужчина с девочкой в храм чистоты даже не пустили бы. Да такие и сами старались держаться подальше, ведь единственное милосердие, которое мог оказать для калек чистый бог — это распылить, чтоб не мучились. В прежние времена больным и увечным не было места возле храма. Их не пустили бы даже на территорию, обнесенную ажурной, позолоченной оградой. Послушники не позволили бы ноге запятнавшего свою чистоту даже коснуться белого мрамора двора, не то, что сидеть на ступенях.

Теперь чистые вынуждены проявлять больше доброты. Давать шанс даже таким отбросам общества. Священная книга, — а у них даже такая теперь есть! — говорит, что даже нечистый имеет шанс вернуть чистоту. Надо бы, кстати, изучить. Интересно. Кажется, до них дошло, что у единого бога обязательно должен быть враг, иначе трудно объяснить беды, которые падают на голову народа не иначе как попущением их великолепного и всемогущего покровителя.

Народу уже много, а двери храма всё не открываются. Того и гляди, начнутся драки и потасовки за место на ступенях. Те, у кого чуть больше сил, будут стараться вышвырнуть совсем ослабевших конкурентов, а благополучные сограждане будут брезгливо смотреть на эту возню, но не посмеют одернуть обезумевших от жажды очиститься, тем более, им самим не нужно сражаться за возможность увидеть пречистого. Говорят, тем, кто заранее внес специальное пожертвование, место в храме и так обеспечено. Самые уважаемые и состоятельные граждане встанут в трансепт[10], другие, смогут смотреть на пречистого с центрального нефа[11]. Обычные горожане расположатся в области боковых нефов. Те же, кто сейчас злобно смотрит на соседей и пытаются сохранить за собой место на ступенях могут рассчитывать только на бесплатный атриум[12]. В нем количество мест не ограничено — сколько сможет вместить помещение, столько и впустят. Остальные могут попытать счастья в других храмах города, вот только ни в одном из них праздничную проповедь не читает святой подвижник де Айяла, а, значит, и шансов на исцеление гораздо меньше.

Шанс очиститься должен быть у каждого. Вот только вмешиваться в разборки рвущих свой шанс людей никто из служителей бога не собирается. Правило только одно — ни одна капля крови грешников не должна осквернить белые плиты камня. И оно соблюдается неукоснительно. Рискнувший нарушить заповедь будет наказан, и наказание это таково, что даже потерявшие последние остатки человечности, боятся самой мысли о том, чтобы нарушить правило. Потому потасовки, которые неизбежно случаются в дни праздников, никогда не выходят за рамки.

Соседи даже мной брезговать перестали, так что мне тоже пришлось побороться за право послушать проповедь. Мне без труда удается сохранить занятое место, ведь я только изображаю больного и немощного, в отличие от тех, кто действительно пришел в поисках чуда. Достаточно отвадить пару самых настойчивых, вытолкнуть их на истертую тысячами ног дорожку прохода, которая, конечно, должна оставаться свободной, и остальные претенденты обо мне забывают, лишь изредка бросая злобные взгляды. Никому не хочется потерять свой шанс, ведь тем, кто встал на проход раньше времени, дюжие послушники аккуратно и вежливо помогают спуститься и встать в начало очереди, которая с каждой минутой все длиннее. Других конкурентов, столь же сильных и наглых, как я, поблизости не наблюдается. Говорят, тот, кто займет место в атриуме без настоящей нужды, будет проклят. Желающих нет, кроме меня. А я проклят уже столько раз, что бояться мне нечего. Да и с проклятиями у меня свои отношения.

Я лениво наблюдаю за тем, как всё сильнее, всё нетерпеливее волнуется народ. Минута за минутой. И вот, наконец, время приходит. Где-то наверху красный луч заходящего солнца скользит по шпилю, все выше и выше. Я не вижу этого, но чувствую всей сутью тот момент, когда свет падает на первое из сложной системы зеркал, встроенной в шпиль. И в один момент ставшие уже неприлично длинными, тени вдруг исчезают. Монолит здания, будто переняв свойства светила начинает испускать лучи во все стороны, блестит красноватым закатным светом так, что больно глазам тех, кто смотрит на него со стороны.

И в этот же момент позолоченные двери распахиваются во всю ширь, открывая жадным взорам внутреннее убранство храма. Феерия света. Кажется, здесь нет места не только тени. Ни одного оттенка другого цвета, кроме белого. Это подавляет и угнетает. Свет сотен электрических ламп столь ярок, что глаза не сразу могут привыкнуть, каждый заглянувший внутрь на несколько секунд опускает глаза, склоняет голову не в силах видеть это сияние. Так и должно быть. Каждый должен почувствовать себя крохотным пятном грязи внутри этого сияния чистоты. Ощутить свою ничтожность и всей душой стремиться к тому, чтобы очиститься. Или исчезнуть, дабы не пятнать своим существованием величие и славу тех, кто владеет жизнью и смертью всего сущего.

Те, кто стоит на ступенях храма немного смотрят внутрь, не смея войти. Наша очередь наступит позже, когда те, кто купил себе место ближе к алтарю, займут свои места. Наконец, поток благополучных горожан закончился и мутная волна увечных, убогих и больных хлынула в сияющие чертоги храма чистоты. Через несколько минут двери за нами закрылись, отсекая тех, кому не повезло остаться снаружи. Толпа собралась такая, что вздохнуть невозможно. Даже там, в трансепте и нефах, люди стоят плотными рядами, что уж говорить об атриуме! Здесь сложно дышать, и вовсе не от запаха, исходящего от большого количества нездоровых людей. Свет, заполняющий храм будто выжигает зловоние, так что воздух чист и прозрачен. Даже обладатель самого чувствительного обоняния не нашел бы здешнюю атмосферу неприятное, вдохнув полной грудью. Только это невозможно. Люди стоят так плотно, что силы мышц просто не хватает, чтобы сделать вдох. Но никто не возмущается. Никому нет дела, потому что уже скоро случится чудо. Уже скоро кому-то повезет.

Возможностей увидеть горнее место и алтарь не так много, но я справился. Пришлось выпрямиться во весь рост, но никто в такой толпе не обратил внимание на внезапно подросшего в росте фосфорного калеку. А проповедь уже была в самом разгаре. Голос Мигеля де Айяла, глубокий, бархатистый, будто обволакивал, заставлял забыть о мирских делах и сосредоточиться на душе.

— Помню, когда я только встал на путь чистоты, я не раз задавал себе вопрос: как же так? Почему вообще мог появиться нечистый? Ведь бог наш, всеведущ и всемогущ, как он мог допустить появление врага? Почему он до сих пор не вычистил скверну? Я был молод и глуп, но у меня был наставник. И наставник спросил меня: «Скажи, Мигель, когда ты видишь скверну, когда ты видишь грязь, какие чувства у тебя возникают?»

И я ответил:

«Конечно, я стремлюсь их уничтожить. Очистить все грязное, люди смогли приблизиться к богу». «А если бы ты не видел грязи, если бы ты не видел скверны, Мигель, ты бы мечтал о чистоте?» «Зачем, если все и так хорошо?» — удивлялся я.

«Вот и ответ на твой вопрос», — сказал тогда мой уважаемый наставник. «Если бы скверны не было, люди не ценили бы чистоту. Скверна — это напоминание, это компас, который помогает нам видеть, как быть должно, к чему нужно стремиться, и от чего следует избавляться со всем возможным рвением. Люди — не совершенные твари. Нас создали из грязи и глины другие, древние боги, жалкие и отвратительные перед ликом властителя нашего, но когда он пришел и поверг их, он взглянул на их творения, прозябающие во тьме и мерзости, и в великодушии своем решил дать шанс. Он дал нам возможность увидеть, как он велик и прекрасен, и как отвратительны и несовершенны люди. Он дал нам цель, и теперь только от людей зависит, сможем ли мы оправдать доверие бога, сможем ли мы очиститься! Но не все поняли Его замысел. Люди вспоминали старых богов, люди взывали к ним, в надежде, что они вернутся. Мы, мальчик мой», — говорил мне наставник, — «неблагодарные твари. Мы не оценили великодушия бога нашего, мы захотели себе других, старых богов. И тогда он вернул их нам. Он вернул всех старых богов, он дал им подобие жизни, Он сплавил их в единое целое, и сказал — вот ваши боги. Вы хотели их — и я их вернул. И люди ужаснулись, потому что увидели мерзость и грязь, услышали вой и вопли единой сущности тех, которые нас создали. Наш бог мудр. Нечистый стал напоминанием для нас. Теперь мы видим, от чего нас спас наш бог, видим, чего мы должны бояться. И теперь мы не хотим Нечистого, да только Чистый — не слуга людям. Теперь мы сами — мы, все, каждый из нас, должны повергнуть его, чтобы доказать нашему богу, что поняли его и действительно хотим присоединиться к нему в чистоте».

Так сказал мне мой наставник. И с тех пор я еще яростнее, еще ожесточеннее борюсь со скверной, где только ее ни увижу. Я уничтожаю слуг нечистого, я вычищаю по мере сил скверну, которая прорастает в людях. Нечистый силен. Для нас, для людей силен, и многие соблазняются его силой. Делом жизни моей я считаю уничтожение скверны, и делом жизни каждого кто в этом храме, и каждого, в этом городе и в этой стране, и в других пределах!

Я несовершенен. Я нечист. Да-да, люди, я недостаточно чист даже для того, чтобы бог наш попирал мое лицо, но я каждый день делаю маленький шаг, чтобы очиститься. Мне отвратительна мысль о той грязи, что во мне еще осталась, и я всеми силами стремлюсь избавиться от нее. И я знаю, что каждый из вас поступает так же. Наше несовершенство мешает нам, мы совершаем ошибки. Порой мы забываем о необходимости блюсти чистоту, и падаем в грязь, но нужно каждый день, каждую минуту стремиться исправить свои ошибки. Очиститься. Жаль, что не все следуют моему примеру. Есть и такие, кто вовсе отвергает чистоту. И это непростительный грех. Ошибиться может каждый, но не сознательно отвергать бога. Такие не заслуживают прощения. Такие не заслуживают жизни. И очень важно вычищать тех, кто порочит своим существованием весь человеческий род, ведь по поступкам одного, судят о многих. Мы должны показать нашего бога, что все, кто его отверг — отвергнуты нами. Мы должны уладить его слух их криками, и мольбами о пощаде, только тогда мы сможем заслужить прощение за тех, кто своим грехом бросил тень на всех нас.

Толпа, увлеченная проповедью, смотрела только на оратора. Поэтому никто не заметил, как из ризницы вывели совсем молодого юношу, почти мальчишку. Он был обнажен, если не считать тяжелых кандалов, сковывающих руки и ноги. Монахи грубо толкнули грешника к алтарю, а когда он споткнулся, растянувшись у подножия жертвенника, грубо вздернули на ноги и швырнули на камень. Парень двигается с трудом. Тело как будто истощено, на коже видны язвы, некоторые из них кровоточат. Ничего, эта кровь мёртвого чистого бога не оскорбляет. Не уверен, что он что-то соображает от боли. Я заметил, как по лицу де Айяла скользнула тщательно скрываемая тень недовольства. Перестарались монахи. Вид врага должен вызывать ненависть, а не жалость. Кому-то после проповеди не поздоровится. Ах да, если у меня все получится, им будет не до этого.

Сегодня грешнику снова напомнят, что такое боль, попытаются очистить плоть и душу. Каждый следующий день будет для него все более ярким, пока, наконец, очищенная душа и тело не воспарит в высь, чтобы соединиться с богом — такова официальная версия происходящего. Говорят, когда практику публичного очищения только ввели в прошлом году, монахи иногда ошибались и жертва умирала раньше запланированного. Полагаю, им это не нравилось — кому будет приятно упустить крохи силы, отпустить пленника в посмертия раньше, чем он отдаст всю энергию? Теперь представители церкви чистоты редко ошибаются, и уж если берутся за какую-то работу, делают ее со всем прилежанием. И каждая служба — настоящее театральное представление. Это престижно и к тому же очень увлекательно — чужие мучения многим кажутся любопытным и поучительным зрелищем.

Речь пречистого Мигеля де Айялы подходит к концу. Ритуал очищения вот-вот начнется. Огромная электрическая лампа уже опускается на толстых тросах к самому алтарю. На свою беду юный грешник именно в этот момент приходит в себя — только для того, чтобы увидеть опускающуюся к самому лицу гигантскую полусферу. Интересно, сколько раз ему доводилось видеть подобные ритуалы со стороны? С того места, где я стою, не увидеть лица жертвы, но по его позе понятно — он знает, что произойдет дальше. Где-то внутри стеклянной полусферы начнет разгораться яркая точка. Сначала едва заметная взгляду, она будет становиться все ярче, все сильнее. Свет станет таким сильным, что даже со стороны станет трудно на него смотреть. Было бы и вовсе невозможно, если бы не пречистый Мигель де Айяла. Святой подвижник настолько близок к богу, что свет не приносит ему вреда, наоборот, он придаст ему еще немного сил, сделает еще чуть сильнее. И не так сильно будет жечь обычных людей. Возможно, когда проповедник напитается этой силой света, силой чистоты, он щедро поделится ею с одним случайным человеком из толпы.

Лампа продолжает опускаться, все присутствующие в храме жадно глядят на происходящее, в ожидании, когда начнет вершиться чудо. Только я не слежу за представлением. Я даже глаза закрыл, в попытке найти, заметить, почувствовать хоть какую-то зацепку. Мне нужен, необходим какой-то изъян. Пусть крохотный, пусть совсем незаметный, но изъян, а уж я смогу им воспользоваться. Я не вижу, как люди в едином порыве наклонились вперед, боясь упустить хоть одну деталь представления. Даже те, кто стоит в атриуме. Даже сам Мигель де Айяла, который, конечно, сотни раз участвовал в ритуалах, жадно подался вперед, ближе, боясь упустить хоть каплю силы, что вот-вот польется из электрического солнца.

Я двигаюсь вслед за толпой, но глаза мои закрыты. Я все еще не нашел того, что ищу. Механизмы совершают последний рывок и фонарь, чуть провалившись, занимает свое место. Вот оно! Толстая, многотонная линза очень надежна, как и тросы, к которым она прикреплена. Здесь всё пропитано чистотой, и мне трудно оперировать своим даром. Однако любой материал со временем устает. Эта линза уже старая. Каждый день она загорается на несколько часов, чтобы вычистить скверну из очередного грешника. Каждый день лампа опускается к алтарю, с небольшим рывком в конце. От сильного нагрева в стекле неизменно появляются крохотные, незаметные никаким взглядом трещины. Они почти никак не влияют на прочность стекла. Накапливаются одна за другой, чуть-чуть увеличиваются, сливаются между собой. А рывки тросов еще немного увеличивают то, что не закончил нагрев. Ничего удивительного, что однажды, трещинки соединяются между собой, и внешне совершенно целая линза становится чуть менее надежной. Мне этого достаточно. Сквозь прикрытые веки сочится красноватый свет — тонкая кожа не в силах отсечь тот поток, что сейчас изливается на прихожан. Становится будто чуть-чуть теплее. Это ложное ощущение — слишком далеко до эпицентра. Но вот там, возле лампы, и особенно внутри нее, температура действительно высока. Газ расширяется, ищет выход… и находит. Хлопок… Даже не хлопок, настоящий взрыв! На секунду лампа вспыхивает в сотни раз ярче, даже сквозь закрытые веки я ослеплен. Тем, кто смотрел на ритуал пришлось гораздо хуже, но мне наплевать. Главное, что вой жертвы, все сильнее нараставший последние несколько секунд резко оборвался. Тело, нашпигованное десятками тысяч осколков, не может кричать.

Зато начинают кричать другие. Только тогда я рискую приоткрыть глаза — и едва сдерживаю ругательство. Пречистый Мигель де Айяла стоит посреди брызжущей кровью и воплями толпы совершенно невредимый. Сквозь растерянность на лице его проступает брезгливость пополам с разочарованием. Да, он не ожидал такого финала. Ритуал очищения сорван, чуда не произошло. Люди не получат подтверждения веры, а сам Мигель де Айяла не сможет пополнить силы жизнью очередной жертвы. Товарищи пречистого будут недовольны. Да и я недоволен — надеялся на другой результат! Мигель де Айяла цел и невредим. Ни один осколок не коснулся не то что кожи, даже одежды пречистого! Вся мощь взрыва оказалась направлена на тех, кто был ближе всего — отступника и палача. От несчастного грешника мало что осталось. До первых рядов паствы долетела меньшая часть осколков, но многие в крови, катаются по полу, воя от боли и разбрызгивая кровь. Пречистый даже не запачкал свои белые одежды.

Ладно, это не важно. Главное, я выполнил заказ, и несчастный больше не будет мучиться. Надеюсь, Конрут будет доволен, а не возненавидит меня за убийство сына.

Первый шок проходит, и прихожанами начинает овладевать страх. Люди не понимают, что произошло, но видят кровь и слышат крики. Люди начинают бежать, все разом, самые напуганные расталкивают соседей, пытаясь пробраться к выходу. Начинается давка. Я слыша, как где-то за спиной пречистый пытается успокоить толпу, но сейчас их не остановило бы даже божество, приди ему идея явиться в храм. Ворота распахиваются, и толпа выплескивается на ступени храма. Я иду вместе со всеми, не пытаясь выбраться на простор. Необходимо выбраться за ограду храма, пока чистые не пришли в себя.

Покинуть храмовый двор удалось без труда — с такой-то толпой! Если и пытался кто-то остановить паникующих, это было незаметно. А вот потом стало сложнее. Люди, выбравшись из тесного дворика, начали разбегаться в разные стороны, а навстречу уже стекались жандармы. Пока поодиночке, но можно было не сомневаться — скоро их тут станет больше, чем гражданских. Днем было бы проще — любая паника привлекает народ, так что уже сейчас помимо карабинеров сюда спешили бы любопытствующие. Достаточно было бы укрыться на пару секунд где-нибудь в подворотне, и вот, я уже не один из нарушителей порядка, а простой обыватель, совершенно неинтересный представителям власти. Впрочем, я и без того должен справиться. Пробегая мимо переулка, я юркнул за угол и сменил образ. Фосфорный калека исчез.